Бесплатный фрагмент - Верни мне крылья

Верни мне крылья

Cтиснув зубы от бессилья, обращусь к своей Судьбе:

«Где мои шальные  крылья, что висели на столбе:

Те, что были для полёта по особо важным дням:

Перья с нежной позолотой и сияньем по кистям?»

И Судьба ответит честно, прямо глядя мне в глаза,

Что вопросы неуместны… И покатится слеза,

Пропитавшись серой пылью в придорожной колее.

«Где мои шальные крылья, что мне шили в ателье,

Там, в заоблачной равнине, где рождаются ветра

И бросают в глубь стремнины искры звёздного костра?»

Но придёт, как озаренье, что недавно заходил

Утолить своё влеченье тот, кто сердцу очень мил.

Расставаясь на рассвете, я ему наказ дала,

Чтоб летел, как вольный ветер… и пропали два крыла.

Не хожу теперь по небу, не гуляю по луне,

Не пою про быль и небыль, не дурачусь на волне…

Болью тянет сухожилья, в пятнах крови простыня…

Я прошу, верни мне крылья! Я прошу, верни меня!

Сидела стая снегирей

сидела кучка снегирей на тонких ветках,

на грудках — яркие пунцовые монетки.

снежок у яблони лежал алмазно-белый…

и стая птиц, покрасовавшись, улетела.

быть может, кто-то произнёс: «ну, знамо дело!

сидела прорва снегирей и улетела!»,

а кто-то выглянул в окно и рассмеялся,

и сочинил короткий стих… и стих уда’лся:

про то, как яблонька румянцем багровела,

когда на ней палитра красок пламенела.

ритмичный слог отличным сразу оказался…

вспорхнула стая снегирей…

                                  а стих остался.

Дождь-зануда пишет пьесу

дождь-зануда пишет пьесу,

заслоняя окнам свет…

наблюдаю с интересом,

есть ли там какой сюжет?

ну, а он строчит упрямо,

этот прыткий графоман —

сам не ведая ни грамма,

правда где, а где обман.

что получится — не знает,

и никто не даст ответ…

не видать конца и края:

может, драма, может, нет.

дождь-зануда пишет пьесу

лёгким росчерком пера:

тарабанит по навесам

и по крышке от ведра.

вдохновляется дорожкой

и собачьей конурой,

резво капает в ладошку

и в кадушку за спиной.

помогу ему, бедняге,

(притомился наш поэт)

парой строчек на бумаге…

на двоих — один сюжет.

Русь

Такая вся, понятная, родная,

С дорогами, которых как бы нет,

C садами, расцветающими в мае,

И птицами в лазурной вышине.

Ты разная — от края и до края,

От южных гор до северных морей:

То сельская, то слишком городская —

С иконами на стенах алтарей,

С полями и лесами, где берёзки

Трепещут на пронзительном ветру,

Где ивы раскудрявые причёски

Полощут в светлых водах поутру.

С метелями и шумным ледоходом,

С лугами, где ромашка и кипрей,

Где воздух, весь пропитанный свободой,

Заставит сердце биться веселей.

А может быть под небом синим-синим

Проникнет в душу трепетная грусть…

Я знаю, что зовёшься ты Россией,

Но всё же мне милее имя Русь!

Кактус с душою ромашки

я — кактус с душою ромашки,

колючий и ласковый монстрик.

хоть сердце всегда нараспашку,

но иглы — попробуй дотронься.

уколы мои ощутимы,

обидишь — не будет пощады!

быть может (подумай, любимый!),

меня обижать и не надо.

шепни, как скучал на работе,

шути, но любя и беззлобно…

а кактус при должном уходе

цветёт, говорят, бесподобно.

Мне до тебя четырнадцать дорог

Мне до тебя — всего-то ничего —

Каких-то жалких несколько часов!

И хочется порою одного —

Былую жизнь задвинуть на засов…

Мне до тебя четырнадцать дорог

И этот, самый важный в жизни, путь.

Мне до тебя — единственный порог,

Который нету сил перешагнуть.

Мне до тебя — один короткий вздох

И сотни строк, записанных в тетрадь,

Но всё же в веренице суматох

Мне не хватает воздуха — дышать…

Мне до тебя — проехать  горизонт,

А там, глядишь, совсем рукой подать…

Мне до тебя — безумно сладкий  сон,

Который я уже устала ждать.

О чем ты поёшь на закате, пичуга

о чём ты поёшь на закате, пичуга?

о чём ты поёшь предрассветной порой?

быть может о том, что осталась без друга,

быть может о том, что сейчас он с другой?

твой голос, когда-то звучавший свирелью,

руладами нашу округу будил…

сейчас он скрипит заунывною трелью

и слушать его — недостаточно сил.

а может быть это — пустяшная ссора,

поми'ритесь вскоре, разлады забыв.

ты сменишь миноры свои на мажоры,

и в трелях исчезнет плаксивый надрыв.

не надо печали, небесная птаха,

пускай полетает твой птах в мятеже!

а ты не свисти, что любовь — это плаха:

поют ведь о тех, кто остался в душе!

Напиши

напиши мне письмо

на обычном тетрадном листочке!

расскажи о себе: чем ты дышишь и как ты живёшь…

запятые поставь

или даже безликие точки,

а в конце — как ты встречи безумно, безудержно ждешь.

я открою конверт и узнаю размашистый почерк,

прочитаю и, может, в глазах моих встанет слеза.

и, наверное, что-то своё

отыщу между строчек,

представляя хотя бы на миг голубые глаза.

я сожму этот в клетку листок

в чуть дрожащих ладонях,

чтоб почувствовать нашу с тобою незримую связь,

а  душа и взволнованно дрогнет, и тихо застонет,

то мечтая о счастье,

то нашей разлукой томясь.

положу я посланье твоё прямо около сердца,

на груди, где от сильных толчков чуть вздымается плоть,

и от строчек твоих

в мою кровь под падение терций,

потечёт нетерпенье, что мы не смогли побороть.

мы с тобой каждый вечер общаемся в модном WhatsApp’е,

только это — не то!

в быстрых строчках не видно души!

напиши мне письмо,

основательно, зримо, не наспех,

на обычном листочке…

простое письмо…

напиши!

Разве же это работа?

с тростью — резной набалдашник,

в чунях с огромной ноги,

бабушка в думах вчерашних

в кухне пекла пироги.

тлеет морщинками кожа,

фартук в невзрачный цветок,

плечи спасает от дрожи

белый пуховый платок…

сын ей всё время внушает: «чаще сиди, отдыхай,

выпей зелёного чаю, ногу теплей замотай!»

внуки всегда на учёбе, сын и невестка в делах,

график работы удобен: оба на вольных хлебах.

дом замечательно-светлый,

кухня на зависть гостям,

звёзды живут по соседству,

крутят их по «новостям»

часто «про жизнь» вспоминает, вспомнит —

на сердце теплей —

как в незапамятном мае в поле рожала детей.

мальчик и девочка сразу…

мать их тогда приняла…

сын у неё синеглазый, дочка в золовку пошла.

было и горько, и сладко, било наотмашь порой:

дочь унесла лихорадка к осени поздней шестой.

муж поначалу спивался, после ушел из семьи,

годы промчались как в вальсе,

силы в работу ушли.

сено косила и жала, в проруби мыла бельё,

Зорьку-корову держала, чтоб молочко да своё…

спину ломала до пота,

жизнь прожила без врагов…

разве же это работа — внукам напечь пирогов?

Вечная красота

красота провинциальная — вечная,

неприметная, простая, сердечная —

в каждой маленькой реке, в каждой травушке,

в сосняке, березняке и дубравушке.

над полями лоскутком — небо синее,

а у ёлочек зимой иглы в инее,

шапки снежные, слегка кособокие

и сугробы вдоль дорог, ох, глубокие.

на просторах аж душа в воздух просится,

на деревьях — акварель ранней осенью,

а весной набухнут почки кленовые,

и опять начнётся жизнь, только новая.

пёстрым ситчиком лужайки покроются,

тёплым дождиком покосы умоются,

тропки-стёжки зарастут повиликою,

раскраснеется июль земляникою.

солнце жаркое по небу покатится,

и помчатся дни, играя закатами,

это — только наша жизнь быстротечная,

а краса провинциальная — вечная.

До донышка

погода нынче что-то заненастилась:

то дождик, то задумчивый снежок,

а я который день безумно счастлива,

как будто кто огонь внутри зажёг.

в глаза твои небесно-васильковые

хочу смотреть во сне и наяву,

и мысли, беззастенчиво-бредовые,

зачем-то снова в голову зову.

ты лучиком игривым и пронзительным

живёшь во мне, заливисто смеясь,

такой необычайно-соблазнительный,

что я уже не в шутку собралась

испить тебя до капельки, до донышка —

считаю дни, минуты торопя…

ты трогаешь меня весенним солнышком,

а мне тепло и ясно от тебя.

Кораблик

то ли старость, то ли ностальгия,

но всё чаще просятся в стихи

те воспоминанья дорогие,

что в анналах памяти тихи.

прячутся в тенистых закоулках,

до поры до времени таясь,

а потом, раскатом грома гулким,

с сердцем устанавливают связь.

вот и нынче, раннею весною,

первая весёлая капель

поманила мысли стороною

в тот далёкий солнечный апрель.

меж домов текут ручьи шальные:

тут порог, а там водоворот…

и ведет кораблики смешные

наш крикливый маленький народ.

у кого — пластмассовая лодка,

у кого — из дерева баркас,

у кого-то — катер-вездеходка,

кто-то яхту вынес на показ.

у меня в кармане лишь газета:

почтальонша встретилась в пути…

в жизни той, не зная интернета,

чтили прессу — новости найти.

верили в печати каждой строчке,

всем всесильным образным словам,

догмами нам были даже точки,

многоточье — на душу бальзам…

— а давайте, это будет Волга,

а вон там излучина пути!

— а вот эти мели, как по шёлку,

мой каноэ может обойти!

— а поспорим, что моя гондола

уплывёт сегодня дальше всех!…

не стихали эти разговоры,

каждый верил в собственный успех.

я, забыв, что ждёт отец газету,

предвкушая гоночный масштаб,

не совсем обута и одета,

из бумаги сделала корабль.

вот гондола ухнула под воду,

вот корвет заехал носом в снег,

бригантине не хватило ходу,

каравелла тормознула бег,

только мой простой бумажный «Смелый»

мчит себе вдоль рыхлых берегов,

ветром подгоняем то и дело,

не страшась преград и островков…

руки, ноги здорово озябли,

дома ждал меня отнюдь не смех…

но зато бумажный мой кораблик

плыл по нашей «Волге» дальше всех!

Против лома нет приёма

не боюсь я дзюдоистов,

не боюсь боксёров, нет,

мне на тропке каменистой

как-то странник дал совет.

прозвучало аксиомой

и сразило наповал:

«против лома нет приёма!» —

путник мне тогда сказал.

и теперь, идя из дома,

я беру с собою лом,

и разбойнику любому

смело врежу за углом.

не один затылок сломан

в нашем городе большом:

против лома нет приёма,

против лома нужен лом!

ну а кто припрётся с ломом

и полезет напролом,

вы учтите, лом мой дома —

самый длинный, крепкий лом.

Бракодел

Они называли тебя бракоделом:

«Двух девок родил, а парнишку не смог!».

И шутками речь разбавляли умело

О том, что сельчанину  нужен сынок.

И каждый, бахвалясь своими мальцами,

Вворачивал гордо: «Но я-то мужик!».

А ты, если честно, жалел временами…

Хоть скоро смирился и просто привык.

Девчонок своих поднимал на рыбалку

С июньскою зорькой в четыре утра,

Пусть было порой до безумия жалко,

Шептал им: «А ну-ка, засо’ни, пора!».

Учил и пилить, и работать рубанком,

Давал по гвоздю постучать молотком,

Показывал всё, с чем по жизни крестьянской

Когда-то и сам был серьёзно знаком.

Не сеяли дочки, конечно, не жали,

Уже отошла та лихая пора,

Но крепко лито’вку в ладонях держали

И печку могли растопить на «ура».

Учились при этом всегда на отлично,

По дому вовсю помогали жене.

Им мать прививала в хозяйстве практичность,

Пеняя, что это девчонкам нужней.

Закончили школу, шутя поступили:

Профессии нужные сами нашли…

Всё как и должно…

                      а у тех, кто шутили,

Сыночки по скользким дорогам пошли.

Один оказался в убогой психушке —

Жестоко любовь добивает порой…

Второй, из-за стервы какой-то, — подружки,

Довёл сам себя до могилы сырой.

Есть пьяницы в списке и есть наркоманы,

Один загремел за делишки в тюрьму,

Второй пристрастился к азартному рано,

А третий гулянок познал кутерьму.

Расставила жизнь по местам все обиды,

Такой вот у жизни серьёзный удел!

И вот бы спросить её, просто для вида:

«Кто справный мужик,

                               ну а кто бракодел?»

_____________________________________

А ты в окружении дочек и внучек

Дождался парнишку на старости лет,

И нет среди вас недотёп, белоручек…

А правнучек твой, как живительный свет.

* Литовка — традиционное название большой русской косы, которой косят, не нагибаясь («коса-литовка»)

Мужик с топором

иду по просёлочной пыльной дороге

в цветастом, до пят, сарафане простом,

немного гудят утомлённые ноги…

вдруг вижу — навстречу мужик с топором!

в одежде рабочей, до плеч накомарник,

за сеткой не видно ни носа, ни глаз.

по правую руку — колючий кустарник,

налево — крапива, как дикообраз.

назад побежать — непременно догонит,

вперёд? напрягает зловещий топор…

а в мыслях мелькают картинки агоний

и разный ужасный, пугающий вздор.

быть может, маньяк он, насильник жестокий,

и кровь запеклась на его топоре?

здесь рядом овраг небольшой, но глубокий…

а дома просохло бельё во дворе,

на кухне осталась немытая чашка,

подругам отдать не успела долги…

ах, как я невовремя вышла, бедняжка!

с утра затевала испечь пироги…

вся жизнь промелькнула за пару мгновений…

мужик поравнялся со мною, и вот,

без всякий угроз или поползновений,

в улыбке приветливой движется рот.

поднял накомарник, прищурился глазом:

«откуда, красавица, держишь свой путь?»…

а он ничего! коренаст, ясноглазый:

во взгляде не сложно навек утонуть.

прошёл, подмигнул, помахал на прощанье,

а я, как немая, застыла столбом…

ведь в мыслях — и свадьба уже, и венчанье,

где рядом со мною «маньяк» — женихом.

какие же бабы, порой, фантазёрки,

не кончатся наши мечтанья добром!

чтоб вскоре от них не остались  осколки,

фантазии лучше держать под замком!

Я в тебе отзовусь

Я в тебе отзовусь озорным,

                      молодым вдохновеньем,

Тихим ветром и шумом шального,

                      густого дождя.

Стану тенью твоей, твоим взглядом,

                      твоим откровеньем,

В этой жизни, и в той, и ещё

                      десять жизней спустя.

От стихов, что ты пишешь, сбивается

                      ритмика сердца,

Вырывается, требуя неба

                      и ветра, душа…

Нам теперь никуда друг от друга

                      вовеки не деться

Мы, как воздух, что дан,

                      чтобы просто

                            любить

                                и дышать.

Если радуги мост…

если радуги мост не заметят глаза,

если дождик насквозь не промочит,

если тихих озёр не зовёт бирюза

и не радуют тёплые ночи,

если сон не нарушит ноктюрн соловья,

не собьются пичуги во стаи,

мелкой рыбы в ручье не блеснёт чешуя,

не заманит тропинка лесная,

свежескошенных трав аромат-фимиам

не тревожит совсем обонянье,

если руки не тянутся в роще к грибам,

василёк не сорвут на прощанье,

если не с кем на звёздную высь посмотреть,

и, у речки дождавшись рассвета,

проскользнуть на духмяную с мятой поветь,

то зачем вообще это лето?

*ПовЕть — сенник, сеновал.

Пять минут тишины

От тебя до меня — два задумчивых дня,

Но казалась тоска беспроглядной.

Нам неверием в окна смотрела луна,

Усмехаясь бездушно-прохладно.

…Подойти и прильнуть…

                    И слова не нужны…

Просто чувствовать музыку сердца!

Чуть прикрыты глаза: пять минут тишины —

И надеждой наполнится скерцо.

Я хочу пропитаться дыханьем твоим!

Не поверишь, но это приятно!

А давай про любовь

               мы сейчас помолчим!

Ведь и так всё до боли понятно…

Такое обычное счастье

грибочки с картошкой в сметанке,

горячий пирог на столе,

варенье клубничное в банке,

тарелка куриных котлет…

фиалки цветут на окошке,

за окнами будничный вид,

привычно ласкается кошка,

нигде ничего не болит…

у телека — муж и собака,

ребёнок с планшетом завис…

на улице мелкая слякоть…

на полке — любимый сервиз…

в наушниках — песня о страсти,

до фильма пятнадцать минут…

такое обычное счастье,

домашний семейный уют!

Первая любовь

далёкий день промелькнул в окне,

прощальный взгляд погасив закатом…

о той наивной былой весне

шепнула фотка с углом помятым.

девчонка: хвостики, чёлка, бровь,

приятный профиль, в карманах руки,

под мышкой — книжка,

                в глазах — любовь:

томится сердце несмелой мукой.

мальчишка мчит мимо окон мяч:

играть в футбол собрались ребята…

бежит обратно, в руке — кумач,

ведь скоро май и канун парада!

волненья трепет всегда внутри,

когда маячит он где-то рядом…

наверно, надо заговорить?

ой, мама… как же?

               нет-нет, не надо!

но мысли вьются вокруг него,

а губы шепчут стыдливо имя…

уходит детство, беря разгон,

хоть это сразу неощутимо.

в столе тетрадка живых стихов,

большая кукла в углу скучает…

в соседнем доме живёт «любовь»,

но ОН об этом пока не знает.

А, может быть, наши души…

А, может быть, наши ду'ши рождаются где-то в небе

Среди внеземных галактик, на стыках других  миро'в?

Возможно, в межзвёздном поле для них созданы вертепы:

Построил заводчик главный для встреч миллион шатров.

Влюбляются души, нежно смыкая свои объятья,

Рождают себе подобных, на чувствах создав семью.

Пускай это будет тайной за чьей-то немой печатью!

А, может быть, ты мне скажешь, несу я галиматью?

Тогда почему, ответь мне, стремятся глаза на не'бо

И днём, и глубокой ночью, и в радости, и в беде?

Как будто хотим увидеть, лазурь созерцая слепо,

Чего-то, чего не сыщешь у нас на земле нигде.

Как будто за облаками зовёт нас очаг семейный,

Который горит нетленным, манящим к себе огнём,

А жар от него дрожащий и запах его шалфейный

Вселяются в наше тело, пока на земле живём.

Но время, мой друг, настанет, когда-нибудь, это точно —

Опять возвратятся души в тот город златых шатров,

В свою колыбель родную, без скважин-ключей замочных,

Пространство и время как бы стремительно пропоро'в.

А может… а вдруг… как будто…

Всё домыслы и загадки…

Но взгляд колесит по небу и ищет незнамо что:

Галактики, звёзды, месяц, зарницы, шатры, палатки…

Не зная, что будет «после», не зная, что было «до».

Подари мне в июле кусочек зимы

подари мне в июле кусочек зимы,

где сугроб на цветущей поляне,

меж зелёных берёз — ледяные холмы

и снега в придорожном бурьяне…

ту луну, как холодный и яркий ночник,

задушевную нашу беседу,

до прощания — час (ну, а кажется — миг…)

и слезинку под сумрачным светом.

таял снег на лице, чей-то слышался крик,

вдалеке — фонарей  силуэты…

я пока не старуха, а ты не старик,

мы ещё поиграем дуэтом!

чтобы крепко любить, надо выдержать боль,

пережить расстоянье и время…

и уже столько лет мы, любимый с тобой,

пишем жизни большую поэму…

но нет-нет, да и выплывет зимний перрон,

тот щемящий момент расставанья,

ты шепнул: «у меня предпоследний вагон…»,

а потом — поцелуй на прощанье…

мы вернёмся туда на минутку на миг…

и нырнём снова в солнце и лето!

я сегодня нашла свой девичий дневник…

а ты сам-то хоть помнишь всё это?

Я думать о нём перестала

я думать о нём перестала,

                                            забыла совсем,

быть может и «было» у нас, но давно уже «сплыло»…

он был эпизодом, а я так и вовсе «никем» —

на пару недель нас тогда чем-то странным накрыло…

расстались легко, ведь любовь стороною прошла,

оставив осадок какой-то в душе нехороший:

фальшивые руки, чужие друг-другу тела

соития ради встречались, без трепетной дрожи.

и вот пролетела, по-моему, целая жизнь:

стремглав промелькнула,

                             должно быть, со скоростью света…

ни разу не встретились мы, а, возможно, могли,

но только судьба не давала для встречи билета.

…

иду в магазине, среди безразличных зеркал

навстречу бредёт выпиво’ха — не надо гадалок…

хоть он отвернулся, во взгляде мелькнуло — узнал!

…а я просто сделала вид, будто вовсе не знала.

Cтихи это вроде бы просто

Стихи — это вроде бы просто,

Писать — не лопатой махать!

Не надо ни ОСТов, ни ГОСТов,

А только  перо и тетрадь…

Давай-ка садись поудобней,

Очки, если надо, возьми

И просто, как маленький пробник,

Хоть строчку сейчас сочини!

Неужто, дружок, растерялся?

Куда подевался твой пыл?

Недавно совсем не стеснялся

И критикой вирши рубил!

Неведомо всем непоэтам,

И вряд ли дано им узнать,

Как там, за подкоркою где-то,

Нарывом начав назревать,

Оформятся в спелые строки

Простые земные слова,

Где взгляды у рек синеоки,

Где млеет под солнцем трава,

Где неба простор водянистый

Уносит мечтания вдаль,

Где плещутся светлые мысли

И милая сердцу печаль.

Но как сочинялось всё это,

Не надо бы знать никому:

Болела ль спина у поэта,

Глаза ли слезились на тьму…

А те, кто творили до пота,

Соврать мне сейчас не дадут —

Стихи — это тоже работа,

«Тяжёлый физический труд»!!

Мы с Урала!

мы живём на Урале! Европа, не смейся!

не шути, дескать, «чё, ты с Урала?!», Москва,

не ищите изъяны ни в речи, ни в «фейсе»

ни примеры далёкого с вами родства.

мы живём на Урале, где синие реки,

где туманы клубятся, как дым, поутру,

где зима запасает снежинок сусеки,

и березки трепещут листвой на ветру.

мы живём на Урале средь ёлок и сосен,

мы гуляем пешком по бескрайним полям —

здесь на травах у нас серебристые росы,

и кипрей расселился по всем пустырям.

мы живем на Урале, где цвет васильковый

переплёлся с лазурью безбрежных небес,

где луна по ночам зависает подковой,

где шумит, не смолкая, нехоженый лес.

мы живем на Урале, где дали и выси,

мы живём на своей необъятной земле.

здесь и волки у нас, и матёрые рыси,

и дороги в косматом степном ковыле.

мы живем на Урале! завидуй, Европа:

нас пока не настолько замучил прогресс,

чтоб за каменным тыном домов-небоскрёбов

не смогли разглядеть мы природных чудес!

и поэтому мы и добрее, и чище,

мы с Урала, и это — конечный итог!

…но мужик наш суров, он прирос к топорищу,

и «коль чё», шутников мы сотрём в порошок.

Абонент недоступен

мне к тебе полететь бы  на серебряных крыльях

на часок, на минутку, без границ и вещей…

но заевшую фразу повторяет мобильник

не неделю, не месяц — сто четырнадцать дней.

«абонент недоступен, позвоните попозже…»

словно в трубке засела боевая броня…

а меня пробирает до порывистой дрожи:

может он недоступен только лишь для меня?

и в душе раздаётся громогласной сиреной —

ритмы сердца вещают о незваной беде:

абонент не доступен в звёздных сотах вселенной,

абонент недоступен никогда и нигде!

я живу невозвратным, копошусь бледной тенью…

всё надеюсь, поймёшь ты в самый важный момент —

стал ты мне сладкой болью, неземным вдохновеньем,

недоступно-далёкий, дорогой абонент…

Никогда, никогда, никогда…

мне когда-то снежинки в окне о тебе нашептали,

а потом, что на свете ты есть, рассказали ветра».

соловей напевал по ночам про тебя в краснотале,

колдовали на сонном лугу на любовь клевера».

мне тебя нагадала кукушка малиновой ранью,

предсказало весеннее облако тёплым дождём,

с голубиным, волнующе-нежным, как стон, воркованьем,

доносились твои мне флюиды блистающим днём.

мне тебя напророчил камыш на закате вечернем,

переливами струй о тебе прожурчала вода,

мне о будущей встрече с тобой через тысячи терний

просигналила в небе большая седая звезда.

…но зачем я, тогда не вникавшая в суть суеверий,

и писавшая вечный бесцветный, бесхитростный  стих,

всю округу послушав, любви распечатала двери…

и сгорела в багровом костре из эмоций своих.

мне бы уши закрыть и глаза, отрешась, затуманить,

мне на окнах задернуть бы шторы, чтоб скрылась звезда,

мне проспать бы щемящий рассвет той безоблачной ранью…

и не знать бы тебя никогда, никогда, никогда.

Живы будем — не помрём

с поговоркой этой с детства я расстаться не могу,

мне она — простое  средство не свалиться на бегу.

пусть меняется с годами мудрой истины объём:

шевели не лбом — мозгами…

                                         живы будем — не помрём!

знали бедность предки наши,

выживали день за днем:

«даст господь нам щи и кашу,

живы будем — не помрём!».

молоко в  ведре коровье

и бабуля с фонарём:

«будет, Зорька, да здоровье,

живы будем — не помрём!».

голос деда на крылечке,

резкий взмах руки ребром:

«будут удочки и речка,

живы будем — не помрём!».

пляшет тесто под руками,

отливает янтарем:

мама дразнит пирогами…

живы будем — не помрём!

…есть теперь и щи, и каша —

в холодильнике завал.

дом — наполненная чаша,

снова кризис миновал —

не последний, и не первый…

время мчится, день за днём.

боже, дай покрепче нервы:

живы будем — не помрём!

Каждый день

Каждый день — это бой,

Это — шаткие планы,

Разговоры с собой,

Может, самообманы…

Каждый день — это ночь,

Пролетевшая мимо,

Невозможность помочь

Дорогим и любимым…

Каждый день — от тоски

Крепкосжатые пальцы,

Молоточки в виски,

Безысходное: «Сжальтесь!».

Каждый день — это всплеск

В океане Вселенной

И химерный успех:

«Доплыву непременно!».

Потому что весна

проявилась на заспанном небе густая синь,

полинявшее облако ветром угнало прочь,

солнце месяцу тихо шепнуло: «а ну-ка сгинь!

что ль, не видишь, давно за рассвет упорхнула ночь?!».

чуть подстывшая каша дорог вызывает грусть,

коммунальщики, чтоб их… напрасно едят свой хлеб.

под сапожками новыми слышится «хрусть» да «хрусть»,

а на дереве птицы устроили свой вертеп.

где-то рядом сошёл леденящий хрустальный  звон —

хорошо, по случайности, всё обошлось без жертв!

мне пройти-то всего ничего: за углом — салон,

там причёсочку мне бы — «затейливый фейерверк»!

чтобы муж мой, увидев, в восторге воскликнул: «ах!»,

чтобы шапку закинуть подальше — ведь днём капель,

чтоб от счастья забыть обо всех заводных часах…

потому что весна, потому что кругом апрель!

Звёзды с неба глядят

звёзды с неба глядят и бессовестно врут гороскопы,

астрономы пугают людей огнестрельным дождём…

а любви всё равно, у неё потаённые тропы,

забредает она к нам каким-то особым путём.

постучится негромко, не спросит рождения дату,

не пошлёт в канцелярию свыше поспешный запрос…

ей неважно, какой ты — свободный иль крепко женатый,

безразличны ей наши объёмы, походка и рост.

отворит еле слышно закрытую сердца калитку,

остановит свой шаг у души неприступных дверей,

и вокруг зацветут полевые цветы — маргаритки,

и случится, что мир станет чище, светлей и добрей.

только мы зачастую боимся незваную гостью,

позабыв, что даётся любовь, как бого’в благодать.

нам принять этот дар почему-то бывает непросто —

проще, двери захлопнув, любовь безвозвратно прогнать…

Листик земляники

из старой школьной книги, пылившейся в кладовке,

листочек земляники спикировал неловко.

упавший прямо в руку восторженным приветом,

сказал как будто: «ну-ка, припомни — было лето…»

нахлынуло, не скрою, посыпались картинки:

погожею порою идём мы по тропинке.

застенчивая юность, каникулы и книжки,

безудержность июня, хорошенький мальчишка,

душистой земляники кровинки на поляне,

шальных кукушек крики, и бусинки в кармане.

распахнутость ресничек, высокие танкетки,

немножко земляничек, оторванных, на ветке…

их быстренько мы съели, желанье загадали,

чтоб через три недели «вступительные сдали»…

а листик тот, сакральный, от сладких земляничек

я как-то машинально, вложила меж страничек.

буквально позабыла о нём годков на тридцать,

и мог бы он уныло еще сто лет пылиться…

мне память, будто праздник: безлюдная дорожка

и бывший одноклассник по имени Серёжка…

тут листик земляники, сказав былому «здрасьте»

унёс с собой интригу, рассыпавшись на части…

волнует, аж до дрожи, нить памяти порою…

а мальчик тот Серёжа мне нравился, не скрою.

Налей мне солнышка глоток

Налей мне солнышка глоток,

Добавь росы живую воду,

Сорви заветный лепесток

И лоскуток от небосвода.

Моё желанье отгадай,

Коснувшись лёгким поцелуем,

Найди перо от птичьих стай

И незабудку голубую.

А после  огненной зари,

За час до алого рассвета,

Звезду на небе подари

Или осколок от кометы.

А если хочешь, можешь дом…

Да что уж там… Построй мне за’мок!

В мечтах мы вместе заживём,

И стану я счастливой самой.

Если ветер дует шквалистый

отпусти меня, пожалуйста,

не держи меня в себе,

мне не надо тихой жалости,

словно милости небес!

дай пойти в другую сторону,

дай забыться в полусне,

не лети за мною во’роном

в молчаливой тишине!

не ходи за мною грозами,

не гоняй по венам дрожь,

и нетоптаными росами

мои ноги не тревожь.

мысли, воле непокорные,

от себя освободи:

не звучи во мне волторною,

не встречайся на пути…

разметало вихрем волосы,

затуманило глаза,

он прерывистого голоса

тихо катится слеза.

если ветер дует шквалистый,

наши чувства не спасти…

отпусти меня, пожалуйста,

ради бога, отпусти!

Голуби

голуби резвятся в синем-синем небе,

солнце пламенеет так, что жалко глаз…

только вот сейчас бы, ненадолго мне бы

в ту весну, где юность только началась.

там сосед Володька лез на голубятню,

свистом поднимая в небо сизарей,

и стремилась стая в воздух безоглядно,

и казался полдень ярче и добрей.

а они летали… как они летали!

то под облаками, то вдруг камнем вниз…

и шутил Володька: «сальто, блин, мортале!

умотают, черти, в сказочный Тунис…»

вдруг иной проказник, крылья растопырив,

замирал, как коршун, медленно паря…

и живые точки в солнечном эфире

уносили мысли словно за моря.

то в другие дали, в древние столицы,

то мечталось — голубь принесёт письмо.

у зевак-прохожих прояснялись лица,

таяло бесцельно в сумках эскимо.

…вряд ли кто-то нынче, свистнув по-старинке,

пташек поднимает с криком «эге-гей»…

лишь гоняет память давние картинки,

как сосед Володька сизых голубей.

Пельмени

предпраздничной занявшись беготнёй,

в последнее шальное воскресенье,

я вспомнила, как раньше всей семьёй

на Новый Год лепили мы пельмени.

то был какой-то светлый ритуал —

без спешки, суеты и пустословья…

отец над фаршем ловко колдовал,

а мама тесто делала с любовью.

и вот мы их лепили в десять рук,

вокруг стола от ма'ла до вели'ка.

и больше не кусал сердитый лук,

а под ногами кот лежал, мурлы'ка.

да не забыть бы, как заведено»,

в один пельмень — изюминку, на счастье…

сейчас такое видишь лишь в кино,

а раньше это было жизни частью.

на про'тивень — в декабрьскую стынь,

а после на мороз, в мешок холщовый…

«ты, мать, давай оденься, не просты'нь,

сейчас концерт начнётся Пугачёвой…».

в углу за ветку ёлка ко стене

привязана суровой белой нитью,

блестит, звеня игрушками, что мне

еще хранить…

                     до внуков сохранить бы!

зачем всё это вспомнилось с утра?

зачем сейчас черкаю эти стро'ки?

пельменей я настряпала вчера…

но сердце болью просится в истоки.

24.12.17

Белки

ветер, играя, бросил в ладошку

снежную шапку с ветки сосны.

бросил, дурачась, как понарошку,

ветры ведь тоже, ох, шалуны!

но разлетелась шапка на брызги,

в каждой — осколки радужных грёз.

вспомнился взгляд твой нежный и близкий,

вспомнился запах чистых волос.

вспомнился голос, вспомнились руки,

губы со вкусом свежей травы…

белки на ветках, ну и хитрюги,

нагло глазели в две головы,

резво скакнули с ёлки на ёлку…

и полетело прямо на нас —

море снежинок, шишки, иголки,

будто петарда там взорвалась.

счастье простое, буря восторга,

звонкая радость, брызжущий смех…

а озорницы, вот ведь, позёрки,

чистили в кроне рыжий свой мех.

вспомнилось то, что, крепко забыла:

сладость волнения, любящий взгляд.

Боже, неужто всё это было…

тридцать четыре года назад!?