Бесплатный фрагмент - Ведьма. Книга первая. Третий вечер

ГЛАВА 1

В нашем городе стояла башня, там жила ведьма.

И было пророчество, что выгонит её тот, кто придёт издалека и кого полюбит местная девушка.

И после того, как дочь рыночного торговца позволила себя поцеловать, я тоже стал называть его нашим городом, хотя вошёл в таможенные ворота лишь этой весной.

Мы считали дело решённым, поэтому, как только портной изготовил мне новое платье, я отправился к её отцу делать предложение. Однако на пороге, едва за мною закрылась дверь, меня почему-то встретила вся мэрия. Только поднявшись на цыпочки, я сумел разглядеть в темноте большой передней мою невесту, уже облачённую в подвенечный наряд: как мы и договаривались, она хорошо подготовила родителей, и те были готовы не только дать согласие, но и в тот же день сопроводить нас в кирху. Таким образом они надеялись избежать того, что последовало, но чиновники, которым откуда-то всё стало известно, успели вмешаться. Бургомистр положил тяжёлые руки мне на плечи и сказал:

— В нашем городе стоит башня, там живёт ведьма. И есть пророчество о том, что выгонит ее лишь тот, кто придёт издалека и кого полюбит местная девушка.

Все обернулись, чтобы посмотреть на мою Мари. Я тоже невольно перевёл взгляд. Её милое лицо дышало невиданной злобой, и поэтому она была ещё красивее, чем в тот памятный вечер. Затем чиновники вновь повернули головы к бургомистру, и один из них, выражая мысли всех собравшихся, медленно выговорил:

— Однако.

— Что как не истолкование тёмных движений нашей души суть представления разума об испытываемых нами чувствах? — раздался голос из толпы должностных лиц. Все загалдели.

Бургомистр благосклонно выслушивал представленные мнения, не убирая рук, отчего мне было чрезвычайно неуютно. Меня словно арестовали. И поскольку в шуме голосов я не мог ничего разобрать, мне припомнилась упомянутая ведьма. Я видел её только дважды, когда она проходила мимо рынка в своей широкополой чёрной шляпе — такой большой, что под нею ничего нельзя было рассмотреть. Кто-то сказал мне, что это ведьма, и это не вызвало во мне никакого интереса, ведь между работой и мыслями о Мари почти не оставалось места.

Когда точки зрения иссякли, бургомистр учтиво попросил у родителей невесты дозволения заговорить с девушкой. Те смиренно кивнули. Я заметил, что они придерживают её за локти, словно опасаются, как бы она не набросилась на отцов города. Позади, в ещё большей темноте, мелькали встревоженные и любопытные лица прочих домочадцев и немногочисленной прислуги.

Бургомистр в присущей ему спокойной манере, которой он в значительной мере был обязан своею должностью и уважением горожан, подробно изложил современные теории относительно природы любви, обращаясь к Мари, но продолжая держать руки на моих плечах, отчего мне временами казалось, что я играю какую-то роль в этих рассуждениях. По окончании рассказа он потребовал от невесты отчёта в её чувствах. Городу нужно было убедиться в том, что она действительно меня любит. Один чиновник зачем-то поднял к моему лицу бумагу, и я невольно прочитал, что это акт о моем вхождении в означенный населённый пункт издалека.

Мари, моя милая Мари всё это время искала мои глаза, и я, как мог, старался удовлетворить её желание, что не всегда мне удавалось, поскольку я невелик ростом. К тому же бургомистр был широк, а рука чиновника с документом никак не уставала. И тут ко мне пришло понимание сути происходящего. Дело в том, что в городе стояла башня и там жила ведьма. И было пророчество, что выгнать её сможет лишь чужестранец, которого полюбит местная девушка. Значит, бояться нечего! Сейчас Мари признается, и я исполню предсказание, а потом нас обвенчают, хотя я всего лишь простой подай-принеси, а она — дочь моего хозяина. Но где-то в глубине под новеньким сюртуком, новеньким жилетом и новенькой рубашкой меня кольнуло маленькое подозрение, похожее на ту иголку, которая делала последние стежки всего лишь двадцать минут назад.

Бургомистр напомнил Мари, что невежливо столь продолжительное время обдумывать ответ, и тогда моя любимая громко, дабы ни в ком не оставалось сомнений относительно состояния их личного слуха, призналась в совершеннейшем своём презрении к пророчеству и даже назвала его мнимым. Кое-какие чиновники издали неопределённые восклицания, после которых воцарилось потрясённое молчание. Бургомистр сохранял собранное и терпеливо-благосклонное выражение лица. От него пахло уксусом и лимоном.

Воспользовавшись произведённым эффектом, Мари заметила, что в башню неоднократно отправлялись молодые люди и, судя по отсутствию дальнейших сведений об этих женихах, ведьма погубила каждого из них, ведь нельзя же допустить, что все невесты до одной лгали о своей к ним любви.

Здесь чиновники не сочли возможным сдерживаться и подняли такой гвалт, что бургомистру пришлось снять левую руку с моего плеча и совершить ею несколько успокоительных взмахов. После этого глава обстоятельно и вместе с тем без утомительных мелочей изложил истинное положение дел и добавил, что любой горожанин, придя в архив, может ознакомиться с подтверждающими документами. По его словам, за последние двести или триста с чем-то лет (бургомистр привёл точные даты, но я их не запомнил), прошедшие со времён последнего пожара, уничтожившего предыдущий архив, не было зарегистрировано ни одного иностранца, которого действительно полюбила бы всем сердцем местная девушка. Принимая предложения руки и сердца, невесты лгали, о чём имеются соответствующие собственноручные их признания задним числом, скреплённые подписями свидетелей в количестве, установленном такими-то и такими-то законами. Следовательно, вся ответственность за исчезновение женихов в башне лежит исключительно на нерадивых, ветреных девицах, которые предпочли пренебречь небесным даром неторопливого и беспристрастного рассуждения.

Достойная дочь почтенных родителей, продолжал бургомистр, возвращая руку на моё плечо, должна и обязана хорошенько поразмыслить, прежде чем она даст согласие на женитьбу с чужеземцем, не поддаваясь первому впечатлению, отклоняя поверхностные вожделения и стараясь со всем тщанием открыть в себе самой подлинный источник чувства, определив настоящую его природу, ибо все юницы столь прискорбно склонны относить к любви малейшее движение внутреннего естества, коль скоро оно, в их представлении, часто, и давайте не побоимся признаться в этом себе, ложном, связано с кавалером. Между тем имеются сведения, что невеста, украшающая ныне парадную залу этого чтимого всеми дома, отнеслась к принятию судьбоносного для неё и многих её близких решения с неосторожной поспешностью. Но, к счастью, городские власти не дремлют, и поэтому ей предоставлен случай выправить цепь событий, пока она ещё не стала необратимой. Достаточно честно и непредвзято дать всё же ответ на уже заданный однажды вопрос. И если юная госпожа придёт к заключению о том, что она несколько поторопилась с подготовкой к венчанию, этот неплохой работящий паренёк не встретит никаких препятствий к продолжению своих странствий в поисках новых гостеприимных очагов. Если же, напротив, первоначальное суждение окажется подтверждённым, город получит надежду на избавление от ведьмы.

Все вновь повернулись к девушке. Пока бургомистр говорил, Мари растеряла свой пыл и опустила голову. Свадебный букетик в её руке дрогнул, и она произнесла:

— Люблю этого человека всем сердцем и всей душой, как никто никогда не любил.

Я воспрянул духом, однако ноги мои подкосились. По толпе пронеслась волна шороха — чиновники не могли оставаться неподвижными после этих слов и шевелились, соприкасаясь рукавами.

Бургомистр ласково приподнял мою голову за подбородок и освежил своим добросовестным взглядом. На его тёплом лице играла колыбельная отеческой улыбки. Он смотрел на меня, словно разогревая для напутственной речи, и я покорно ждал, но сзади его потеребили. Бургомистр слегка повернул брови, и чиновник, немного теряясь, сказал:

— Это там… оттуда передали, из задних рядов…

Двумя пальцами он держал какой-то блестящий предмет, и я услышал голос матушки невесты:

— Возьми счастливую булавку, она поможет тебе!

Бургомистр ещё больше выпрямился, чтобы лучше видеть темноту, и покачал туда головой:

— Пророчество достаточно ясное, никаких дополнительных принадлежностей не требуется.

— Магические ухищрения — дело ведьм! — подмигнул мне чиновник.

— Так давайте его голым туда отправим! — закричала Мари.

— Голубушка, ну в самом деле, ну что же вы, — мягко ответил бургомистр. — Рамки приличий должны соблюдаться в любом случае. Мы не дикари какие-нибудь.

Он повернулся ко мне и всеобъемлющим голосом подчеркнул:

— Прелестное платье. Вы полностью рассчитались за него?

Я смиренно кивнул.

— Великолепно! У портного не будет претензий к мэрии, если выяснится, что юная госпожа так и не сумела разобраться в себе.

— Я пойду с ним!! — вновь раздался на всю залу голос Мари, и её увели в комнаты.

— Ну что ж, — и бургомистр хлопнул меня по обоим плечам сначала сверху, а потом ещё и сбоку, — пришла пора исполнить своё предназначение. Кто мог представить, что это будете именно вы! А знаете, пророчество было записано, когда здесь не было ни этого города, ни тем более башни! А сколько тысячелетий оно передавалось до этого из уст в уста, мы с вами даже представить не можем! И всё только ради вашего подвига, вы только подумайте! Замкнуть такую цепь времён!

— Я помню, как он вошёл в таможенное присутствие, — сказал какой-то обер-офицер, глядя на моё лицо, как на произведение изобразительного искусства. — Был ещё тогда совсем не наш, а нынче? А? Нет, господа, вы только взгляните! Вылитый почётный горожанин!

Ближайшие чиновники сочли своим сердечным долгом пожать мне руку. Им нравилось делать свою работу.

— Приятный, очень приятный молодой человек, — говорили они друг другу.

— Юная госпожа не могла выбрать никого другого.

— Редкое воспитание, редкое!

— Какая честь для нашего города!

— Какая честь для вас, господин жених!

— Мы поднимем за вас бокалы, не дожидаясь вашего возвращения!

— И подожжём петарды!

Я попытался что-то ответить, что-то сказать или хотя бы проговорить, и мои звуки вызвали у инспекторов и префектов благодушный смех.

— Надо же, какой интересный диалект!

— А в этом жаргоне что-то есть, знаете ли, и я всегда об этом твердил!

— Замечательная речь, мы внесём эти слова в архив! Да что там! Вы получите в своё распоряжение чернила и бумагу — лучшие чернила и лучшую бумагу! — и сами, своей рукой в назидание потомкам сможете описать, какими выражениями вы сопроводили кончину этой фурии! Или вы препочитаете диктовать секретарю?

— Позвольте рекомендовать вам собрание изречений на подобные случаи!

— Осторожно, не споткнитесь о порог!

Меня как будто никто не подталкивал, но я каким-то образом оказался на улице, и башня предстала сразу передо мной, хотя, насколько я помнил, она всегда стояла на одной из улочек рядом с рынком и у меня никогда не было времени её как следует рассмотреть. Я и сейчас не успел почти ничего увидеть, потому что мы быстро пересекли небольшую площадь, образовавшуюся здесь вместе с башней. Вроде бы обыкновенное круглое, слегка сужающееся кверху строение тёмного камня, лишённое окон. Вершина скрывалась за осенними облаками. За оцеплением воодушевленные горожане махали мне желтыми и красными флажками. Некоторые жандармы оказались моими знакомыми по рынку, и они с улыбкой отсалютовали мне церемониальными палашами, не нарушая строй.

Бургомистр первым взошёл по крутым ступеням башни и уверенно взялся за ручку двери.

— Мы столько натерпелись, — шептали в спину чиновники.

— Двуличная тварь.

— Пусть помучается.

— Никакой пощады.

Я ожидал, что бургомистр постучит или достанет ключи, но он просто открыл дверь, и меня внесло во внутреннюю темноту. Внезапно стало светло, и это испугало меня, наверное, больше, чем нападение невидимых костлявых пальцев, которое я уже успел себе представить и поэтому пал на четвереньки. Сердце колотилось, я тяжело дышал, и рядом уже не было покровителя, который помог бы мне подняться.

— Попринаехали герои-любовники! — разразилось где-то впереди.

Я задрал голову до боли в шее и обнаружил себя в большой комнате, которая очень сильно походила на таможенное присутствие у ворот нашего города. Первым делом я установил, что бояться пока нечего и, хватаясь за дверной косяк, довольно бодро встал на ноги. Внутри сосало так, будто я не ел дня три.

— Из каких краёв к нам пожаловали? — прозвучал тот же голос, и он показался мне очень хорошим, словно серебряные стаканчики, которые я хотел подарить родителям Мари, да не сыскал денег.

В углу за большим конторским столом сидела и постукивала по нему самопишущим пером молодая женщина с очень строгим лицом и легкомысленно распущенными тёмными волосами. Стена за нею была оклеена какими-то календарями, картинами и другими бумагами с текстами, отпечатанными типографским способом. Ведьма приказала мне подойти поближе, и я увидел, что юбка её немыслимо коротка, а открытое колено, обтянутое тончайшим шёлком, поблёскивает золотом в свете многочисленных люстр. Я зажмурился от ужаса. Дыхание по-прежнему вело себя так, будто меня травили собаками по всем окрестностям нашего города.

— Какой-то ты невесёлый, — сказала ведьма. — Впрочем, ничего удивительного. К сожалению. Может, присядешь?

Я открыл глаза и не увидел стула, поэтому остался стоять.

— Вялый, безжизненный, — продолжался между тем стук пера. — Ну что ж, — вздохнула вдруг ведьма и энергично отодвинулась от стола. Она заложила ногу за ногу, и её колени стали видны мне ещё лучше. От страха я не мог оторвать от них взгляда. — Я предлагаю тебе выбрать одно из двух. Так же, как предлагала сотням других до тебя. И все они выбирали одно и то же. Подумай об этом.

Она молча и пристально смотрела на меня. Я тоже ничего не говорил.

— Будем считать, что у тебя было достаточно времени подумать, — вновь заговорила ведьма. — Итак, я могу отправить тебя — так же, как отправила всех остальных, — прочь из этого города. Ты выйдешь из этой двери, — она указала на дверь, в которую я вошёл, точнее влетел от толчка бугомистра, — и окажешься очень далеко отсюда. В этом случае ты проживёшь долгую счастливую жизнь благородного отца семейства, а в том, что ты сумеешь обзавестись семьёй, у меня нет никаких сомнений, герой-любовник. Скажи хотя бы, кто она.

Я прислушался к морю, бушевавшему в груди, присмотрелся к тонувшей на горизонте каравелле и не смог выдавить ни звука. Ведьма чуть-чуть улыбнулась и бесшумно произнесла один слог, наклонив голову и сделав большие глаза, как взрослый, который хочет помочь робкому ребёнку с ответом. Я догадался и пролепетал:

— Ма-ри.

Мне сразу стало легче. Я вспомнил, как она смотрела на меня, когда мы мечтали об укладе нашей будущей жизни.

— Она дочь рыночного торговца. А пришёл я издалека.

Ведьма наклонила голову ещё ниже.

— Насколько мне известно — а мне известно всё, — нет в этом городе никакого рынка.

— Как город может быть без рынка? — удивился я, всё больше приходя в себя. — И как там может не быть рынка, если я там работал? Да и господин бургомистр…

— Кто?

— Господин бургомистр…

— Какой бургомистр? Отродясь там не было никаких бургомистров!

Я опешил и растерялся, но быстро понял, в чём дело. Так взрослые иногда забавляются с детьми, отрицая очевидное, и со смехом глядят на то, как выходит из себя малыш, не способный понять игры. Я сразу приосанился и с достоинством замолчал.

Она рассеянно смотрела в сторону, поигрывая ножкой. Туфелька замерла на кончике носка, но ведьма ловким движением надела её обратно. Я старался не смотреть туда.

— Странный ты какой-то, — вымолвила она, и мне послышались усталые нотки в её прекрасном и добром голосе. — Ну да ладно, продолжим. Итак, либо ты уходишь отсюда прочь, забываешь эту свою, как её там, неважно, и в городе тебя считают погибшим. Либо ты умрёшь по-настоящему. Выбор очень простой.

И она ещё внимательнее взглянула на меня.

Я с трудом проглотил что-то, из-за чего внезапно потерял способность дышать, и глотнул воздуха. Потом ещё. И ещё. Это было так приятно — следить за тем, как воздух входит и выходит. Наверное, с таким же удовольствием летают в безоблачном небе птицы. От восторга я выдохнул чересчур сильно, и кончики её волос затрепетали. Ведьма с улыбкой поправила причёску, склонив голову набок, и я осознал, что всё это время любовался ничем не прикрытой шеей. Кровь прилила к моему лицу. Меня охватили стыд и злость.

— Так каким же будет твой ответ, герой-любовник? — мягким холодком прозвучало в моих пылающих ушах.

— Я верю в то, что она любит меня, — прошептал я. — И значит, ничего плохого со мной не случится.

Ведьма рассмеялась так весело, что я вспомнил, как разлетались под весенним ветром ветви плакучих ив, когда я шёл в наш город.

— Кто тебе это сказал? — воскликнула она. — Ты всегда веришь кому попало? Да что ты знаешь об этих людях? Ты убежишь от них без оглядки, когда я открою тебе правду!

Но я уже собрался с духом и не забывал напоминать себе, что она ведьма и что этот поединок нужно выиграть.

— Слышать ничего не хочу! — сказал я твёрдо. Не знаю, как у меня получилось, но за Мари мне было обидно.

— Ха! — закричала она мне жизнерадостно прямо между глаз. — Всё это было подстроено! Нет ни города, ни рынка, ни бургомистра, ни Мари! Есть шайка бандитов и колдунов! Есть наваждения и легковерные путники из далёких краёв! Ну вот скажи, ты что, принц? Или сын купца? Или сам купец? С какой дурочки дочь богатея полюбит чернорабочего? Да ещё так быстро!

— Не желаю слушать эту чушь, — повторил я непоколебимо и постарался придать своему голосу такого железа, чтобы ведьма замолчала, поражённая моим мужеством. Но она продолжала ликовать:

— А давай-ка мы с тобой, мил человек, пройдёмся невидимками по городу! Ты сам всё увидишь, своими глазами, — и в её руке откуда-то возникла огромная чёрная шляпа.

— Я не верю тебе, ведьма, и никогда не поверю, ты не обманешь меня! — процедил я сквозь зубы, радуясь тому, что решительность не покидает меня, и досадуя на ноги, которые окончательно ослабели от страха и отказались меня держать. Мне пришлось опереться о стену.

Ещё немного, и этот кошмар закончится. Я не могу проиграть — Мари любит меня. Когда в воскресный день мы случайно встретились на одинокой дорожке городского парка, я снял шляпу и поклонился, а она взяла меня за руку, чтобы показать свои любимые места. Мы ушли очень далеко, я оступился, упал и скатился на дно оврага. Мари засмеялась и съехала ко мне по траве, безнадёжно испачкав своё белое платье. Я поймал её, и мы не выпускали друг друга из объятий до самого вечера. Следующим утром она явилась на рынок и приказала доставить ей домой корзину персиков. Не обращая внимания на шутки друзей, тычки локтями и подножки, я отправился за нею. На одной из улиц Мари втолкнула меня в какую-то узкую улочку и целовала до тех пор, пока я не выпустил корзину из рук. Персики покатились по камням, но она не позволила мне броситься за ними. Тогда-то она и объявила мне, что родители согласны, а я побежал к портному.

Ведьма между тем притихла. Наверное, я победил её. В знак своего поражения она подняла брови и щёлкнула пальцами.

— Ну, тогда вот тебе! — сказал она, и я увидел, что стены комнаты из светлого дерева сплошь покрылись одинаковыми дверьми, между которыми совсем не было никакого пространства.

Я повернулся, чтобы взглянуть на ведьму — наверное, я хотел получить какие-то объяснения, — но в углу уже не было ни её, ни стола, ни календарей на стенах. Только двери. Обычные новенькие двери с круглыми медными ручками.

— И помни! — раздался её голос из ниоткуда. — Что бы ты ни выбрал, ты умрёшь! Умрёшь-умрёшь-умрёшь!

И голос пропал вместе со светом. Наступила кромешная тьма, которую я, признаться, всегда боялся. Мне мерещились полчища скелетов и лохматых чудищ с острыми когтями. В мою сторону тянулись бесконечные пальцы-змеи, и я содрогался от ужаса, ожидая первого прикосновения. Нужно как можно быстрее выйти отсюда! Всё равно куда! Оставаться было невыносимо. Я помнил, что стоял у стены, и попробовал нашарить ближайшую дверь, но моя рука ощутила только пустоту. Я сделал несколько шагов в одну сторону, в другую — и окончательно потерялся. Страх швырнул моё трепещущее тело на пол и заставил ползти в надежде, что рано или поздно дверь сама найдёт меня.

ГЛАВА 2

Моя голова ткнулась во что-то одновременно мягкое и твёрдое, я решил, что это дверь, рванулся вверх и очень больно ударился. Тишина исчезла, всё пространство наполнилось звуками и голосами, меня схватили, куда-то вытащили, начали ощупывать, отряхивать, проводить по волосам, пытались оторвать руки от головы и осмотреть ушибленное место. Меня усадили, положили на макушку мокрую тряпицу. Я наконец перестал жмуриться и увидел вокруг себя несколько человек. Они суетились, каждому хотелось проявить заботу. Острая радость пронзила меня — это же чиновники, которые ждали снаружи! Я выбрался! Я победил!

— Постойте, так он не в дверь вошёл?

— Да-да, я же объясняю: оказался у меня под столом, ткнулся мне в ноги, потом ударился — наверное, хотел подняться.

— Да как же так-то?

— Ничего подобного у нас ещё не случалось.

— Я и не знал, что такое возможно!

— Да никто не знал! Все удивлены.

— Представьте, как я испугался.

— Постоянно какие-то сюрпризы.

— Вы ещё не привыкли?

— Разве привыкнешь!

Стоило мне окончательно очнуться, и я уже не мог перестать их слышать.

— А я ещё помню, как вы сюда попали. Вот таким же безбородым юнцом.

— Ха-ха-ха, и это при том, что вы на год меня младше.

— Господа, кто о чём, а вы всё об одном.

— Выбираться отсюда надо!

— Гениальное предложение!

— Главное — новое!

Они внезапно умолкли, заметив, что я пришёл в себя и с недоумением их рассматриваю. Последние слова вселили в меня тревогу, хотя головная боль пока не позволяла понять её причину. Двое чиновников держали меня за руки, чтобы я не упал. Третий старательно чистил на мне сюртук, и от его энергичных движений я и впрямь мог слететь со стула.

— Ну-ну, Клаус, дорогой, перестань дёргать его так! — сказал тот голос, который никак не мог привыкнуть к сюрпризам и помнил, как кто-то где-то очутился.

— Да, господин министр, — ответил тот и выпрямился.

— Ну что же, мой милый канцлер, — продолжал министр, повернувшись к собеседнику, который и был тем, про кого помнили. — Согласно расписания, новоприбывшая единица поступает в распоряжение моего ведомства!

— И вы напрасно принимаете боевую стойку, любезный коллега, ибо, несмотря на всю необычность возникшей ситуации, я не намерен оспаривать акты, согласованные в самом начале нашей общей карьеры и положившие основание сему великому предприятию.

Речь канцлера произвела впечатление на собравшихся, и одобрительный гул не позволил мне разобрать, что в таком же приподнятом тоне сообщил коллеге министр, пожимая ему руку. Впрочем, голова моя гудела ненамного тише.

Пока чиновники что-то горячо обсуждали, я успел заметить, что нахожусь вовсе не на улице под дверью башни, а в каком-то большом присутствии. Повсюду были столы, шкафы, бумаги. Клаус, который не мог находиться без дела, придумал обмахивать меня папкой, и это подействовало — я схватил его за руки и закричал:

— Прошу вас! Что происходит?

Чиновники, успевшие забыть обо мне, резко обернулись.

— В самом деле, господа, что же это мы! — сказал министр. — Полагаю, краткий отдых, вызванный появлением в нашей среде, вы уж простите нашу откровенность, неожиданного гостя, что, смею надеяться, приведёт в перспективе к долгожданному пополнению нашего доблестного штата, можно считать завершённым. Дальнейшие процессуальные действия последуют в установленном порядке, и каждый будет извещён о них в соответствии с регламентами ваших учреждений и ведомств.

Все разбежались по своим столам и шкафам, не прекращая смотреть на меня и шушукаться. Канцлер отсалютовал мне тростью и покинул присутствие вместе с подобающим эскортом.

Министр ласково взял меня под руку и повёл в свой кабинет, негромко наставляя Клауса относительно бумаг, которые он должен приготовить по данному случаю. Открыв перед нами дверь, Клаус ловким движением снял с моей головы тряпочку, и мои волосы затрепетали от порождённого им ветра. Министр пригласил меня в заднюю комнатку, где я получил возможность опуститься в мягкое кресло и испытать некое физическое облегчение.

— Не буду вас томить, — произнёс министр, собирая пальцы в замок на колене, — и всё самым тщательным образом объясню наиболее простым языком, не упустив ничего важного. Да-да, обойдёмся без предисловий! — и он взмахнул рукой, как будто за ним стояли офицеры с обнажёнными шпагами, готовые пойти на приступ крепости, но сразу же вспомнил про замок на колене и успокоился.

Здесь было уютно и тепло, в чисто прибранном с утра камине лежали свежие дрова, колониальные сувениры на полках стояли самым выгодным для себя образом. Стены покрывал недавно появившийся в нашей стране тёмный палисандр. Вспомнив одну из своих прежних профессий, я про себя высоко оценил мастерство тех, кто занимался отделкой. Впрочем, не пора ли нам перейти к объяснениям?

Министр посетовал на то, что в столь ранний час может предложить мне лишь стакан воды, но со всей присущей ему учтивой лёгкостью посоветовал продержаться три часа, по истечении которых я смогу насладиться обеденным перерывом. После этого он с минуту молчал, поглаживая замком колено, и я не знаю, какая часть кодекса вежливости подсказала ему такое поведение на этот раз.

— Итак, я готов побиться об заклад, что вы не миновали той, кого в некоторых краях именуют запросто ведьмой, — сказал наконец министр.

Я утвердительно кивнул, чувствуя, как мой желудок словно ошпарили кипятком.

— Мы все, мы все, дорогой друг, — и он обвёл вокруг освобождённой ненадолго рукою, — прибыли сюда той же стёжкой, что и вы.

Он грустно помолчал.

— В поисках лучшей доли скитались мы по городам и весям, пока не обретали свою любовь в известном вам пункте, власти которого, презрев закон, хватали нас и отправляли в башню. А оттуда мерзким колдовством переносились мы сюда… Да, сюда — в царство сожалений и тоски по тем, кого нам пришлось покинуть не по своей воле… Да, отнюдь не по своей…

У меня бешено колотилось сердце. Я наклонился вперёд, насколько позволяла глубина кресла, и взволнованно спросил:

— Вы тоже не предали свою любовь?

— Да-да, — рассеянно ответил министр. — Никто из нас не предал.

— Значит, ведьма солгала, когда говорила, что я единственный, кто не принял её предложения!

— Конечно, мой дорогой, конечно, вне всякого сомнения, — говорил министр своему замку. — Вы же не из тех, кто верит ведьмам? — и он бросил на меня осторожный взгляд из-под бровей, которого я не заметил.

— Так значит, я не первый, кто отказался! Не я один! А я ещё думал: ну как же можно отречься от своей любви! — не успокаивался я. — Но тогда почему она меня — и вас всех! — отправила в это место? Почему? Я думал, что победил, а вышло… как-то не так…

Министр задумчиво склонил голову набок и пожевал губами.

— Нам остаётся лишь предположить, что пророчество — обман. А истинные мотивы добрых горожан, втолкнувших нас в башню, увы, неизвестны. Возможно, они искренне верят, что таким образом сумеют освободиться от ведьмы — этой нечестивицы, позорящей город своим присутствием. Этого исчадия, которому не место в городе, где исповедуется истинная религия! Кстати, неплохое платье! Портные нашего города держат марку!

Он потрогал рукав моего сюртука, и я вспомнил, что надел его всего лишь около часа назад. Я видел лицо Мари, слышал её голос ну вот почти только что.

— Но не следует исключать и того, что ведьма не лгала и никаких добрых горожан не существует, а есть лишь бандиты и колдуны, наваждения и иллюзии. Вот, вкратце, те выводы, к которым мы пришли по продолжительном обсуждении данного вопроса в наших ведомствах, оперативно созданных специально для этой цели.

— Зачем это всё? — прошептал я, чувствуя, что ещё немного и мои руки начнут делать что-нибудь неприличное (например, вырывать волосы, разрывать одежду, царапать лицо), и поэтому я заставил их ещё крепче вжаться в подлокотники кресла.

— Полагаю, ведьме недоступно сие великое и высокое нечто, которое у поэтов зовётся любовью, — ласковый голос министра, доброта и мягкость его обхождения действовали на меня успокаивающе. — И она стремится доказать, что всё это не более чем помешательство, обман, призрáк, обсессия. Доказать прежде всего самой себе. Отыгрывается на таких простых пареньках, как мы с вами.

Министр немного потрепал меня по колену и мечтательно продолжил:

— Вероятно, вы вошли в наш город через таможенные ворота так же, как и я когда-то. И было это весной. И вы были таким же, как и я, простым бродягой, скитавшимся по городам в поисках простой работы. В одном местечке плотник, в другом каменщик, в третьем простой носильщик у рыночного торговца. А осенью вы вдруг обнаруживаете в своей руке очаровательную ручку дочери хозяина, и на ваших губах расцветает пламенным цветком её поцелуй… И вот вы уже бежите к портному и отдаёте ему весь свой заработок за полгода…

— Но ведьма сказала, что я умру…

— Похоже, она права. Мы действительно все умрём. Не сразу, разумеется. Придётся немного пожить…

— Где? Здесь? Как? Что значит «пожить»? А вернуться никак нельзя? И что это за место? Ведьма говорила что-то о людях, которые приняли её предложение и…

Министр тихонько улыбнулся. Я был так благодарен ему за дружбу!

— Мы и сами не очень хорошо понимаем, что это за место. Как вы, должно быть, способны себе представить, человек, снедаемый сожалениями и тоской, не питает склонности к исследованиям и путешествиям. Поговоривают, что на севере от нас Кольцо холода, а на юге — Пояс огня. Если же пойти на восток или запад, то вернёшься туда, откуда пришёл. В молодости я часто ходил на встречи с теми немногими, кто брал себя в руки и отправлялся в путь. Но все они рассказывали одно и то же и вскоре наскучили не только мне, но и прочим моим коллегам, которые, под чутким руководством господина канцлера и стоящих над ним инстанций, в поте лица своего трудились над возведением сего государственного здания, куда вы имели честь угодить, если вы извините мою слабость к этому низкому словечку. Мы установили, где чаще всего появляются несчастные изгнанники из своего мира, и решили упорядочить сию процедуру, дабы избавить граждан учреждённого нами порядка от неучтённого хаоса. До того, как мы принялись за работу, это место мало чем отличалось от чистилища или мрачного царства Аида: каждый бродил сам по себе, вздыхая и медленно, неуклонно угасая. И только под чутким, бескорыстным, самозабвенным руководством вышестоящей инстанции значительно увеличилась продолжительность жизни населения, к тому же повысилось её качество, что, как вы, несомненно, понимаете, со временем не может не привести к падению ведьмы: мы прекратим умирать, и наши учёные найдут способ выбраться и отомстить!

Последние слова министр произнёс торжественно, но, обратив внимание на мой жалкий вид, смягчился:

— Ну-ну, не стоит так раскисать. Простите за то, что затруднил вас этими подробностями. В своё время вы разберётесь в них и во многом другом. Но я не сказал о самом главном! Так вот, в месте наиболее регулярного появления новоприбывших мы построили специальную приёмную. Служащие, прошедшие соответствующую подготовку, встречают тех, кому предстоит пополнить ряды наших сограждан, тестируют и определяют на работу. И должен вам сказать, что там давненько уже никто не обнаруживался. И тут, ни с того ни с сего, новоприбывший оказывается пол столом одного из моих секретарей! Ничего подобного никогда не случалось, хотя ведьма частенько подбрасывает нам различные сюрпризы. И одно из положений устава о привечаниях и обласкиваниях недвусмысленно толкуется в пользу того, что в таких экстраординарных случаях министерства и ведомства претендуют на новичков без тестирования, но в порядке строгой очередности, определяемой соответствующими документами, о которых вы узнаете в своё время. Следовательно, вы поступаете в моё распоряжение, и я буду иметь честь курировать ваше продвижение по службе лично.

В этот момент раздался пунктуальный стук в дверь. Клаус, исполнительно подслушивавший у замочной скважины, взял на себя смелость решить, что всё важное уже сказано (ведь он уже знал эти беседы наизусть), и вошёл доложить, что вот-вот, согласно утверждённого расписания, начнётся заседание цензурного комитета. Министр бодро встал, поправил высокий воротничок и величественно позволил мне опереться о его руку.

— Ничего-ничего, — говорил он, постукивая тростью о паркет, — вы немедленно включитесь в работу, и ваша печаль утихнет. Ничто так не придаёт жизни смысл, как введение в курс государственных дел. Уж вы мне, сударь, поверьте. Я, как-никак, не один десяток лет провёл в этих стенах!

Миновав несколько пустынных коридоров и лестниц, которые поразили меня грязью и облупившимися стенами, мы проследовали в мрачную комнату без окон, где помещалось лишь несколько маленьких столов с тусклыми свечками в дешёвых канделябрах. «Как странно, — подумал я, — в том состоянии, в каком я сейчас пребываю, у меня ещё сохраняется способность чувствовать себя то лучше, то хуже». Словно прочитав это на моём лице, министр сказал:

— Именно на великой человеческой особенности жить даже в самых страшных условиях и зиждится наша надежда на окончательную победу над гадкой ведьмой!

Все присутствующие, которых, кроме нас троих, было четверо, хором повторили:

— Да будет так и да свершится справедливость!

Ах, вот оно что! Это была всего лишь ритуальная формула, которой должно было начаться заседание. Канцлер счастливо улыбнулся, приметив меня, и я подумал, что, пожалуй, не буду поспешно переживать. Наверное, вся эта мрачность только хорошо подобранная декорация для заседаний цензурного комитета. Быть может, это даже свидетельствует о тонком художественном вкусе местных чиновников.

Мы с Клаусом встали за спиной министра, остальные сели и раскрыли книгу, которая лежала у каждого на столе.

— Ну что ж, — заговорил первым наш министр, — в первых же строках я читаю здравые слова: «Всё есть энергия и нет ничего, кроме энергии».

Все с достоинством кивнули. Клаус тоже наклонил голову с солидным видом, и я на всякий случай последовал его примеру.

Пролистав несколько страниц, министр закрыл книгу и передал её мне.

— Ознакомьтесь, дорогой друг. Пусть это станет вашим первым испытанием.

На титульном листе стояло: «Учебник арифметики». Не зная, что и думать, я тщательно изучил имя автора, название издательства и год выпуска. Здесь меня ждал сюрприз. Если верить написанному, книга увидела свет через тридцать три года после моего попадания в башню! Я посчитал в уме ещё раз. Действительно, тридцать три! Как такое может быть?

Я наклонился и прошептал министру в ухо:

— Здесь, наверное, время течёт не так, как в том мире, откуда мы все пришли?

Министр важно развернулся ко мне всем корпусом и посмотрел прямо в глаза.

— Я рад, что не ошибся в вас, молодой человек! — сказал он громко. Все подняли на меня глаза. — И какую же разницу вы насчитали?

— Тридцать три года, — пролепетал я.

— Браво! — воскликнул канцлер, порывисто вставая, так что пламя свечи на его столе едва не погибло. По стенам заметались чёрные тени.

— Ну что ж, — произнёс один из незнакомых мне людей, — книга оправдывает себя. Стоило вам взять её в руки, и вы научились считать!

Я пришёл в ещё большее смущение. Что это — издёвка или признание действительных заслуг?

— Полагаю, цензурный комитет согласится со мной в том, что вердиктом только что завершившегося рассмотрения станет единогласное одобрение сей печатной продукции!

Все громко подтвердили слова министра, а Клаус получил распоряжение подготовить бумаги по хорошо знакомой ему форме, кодовое обозначение которой я не запомнил.

Покидая комнатку, министр извлёк из жилетного кармана золотые часы и, дослушав приятную мелодию до конца, сказал:

— До обеда ещё два полных часа… Клаус, голубчик, проводите нашего доброго друга. Я уверен, для него найдётся работа.

И, пробормотав что-то такое же приличное и изысканное, как и всегда, министр скрылся в одном из ответвлений тёмного коридора.

Как только мы показались на пороге уже знакомого мне присутствия, секретари побросали работу и обступили нас. Клаус громогласно рассказал о случившемся на заседании цензурного комитета, и каждый если не пожал мне руку, то по крайней мере похлопал меня по плечу. Тяжёлая челюсть Клауса озарилась гордой улыбкой, как будто его ученик, в которого верил только он один, добился первого успеха. И действительно, несколько чиновников признали его победителем пари, о сути которого мне никто не удосужился сообщить.

— Гера! — сказал Клаус, пересчитав деньги. — Ты же знаешь, у меня дел по горло. Займись!

— Господа! Господа! — тут же засуетился один из секретарей. — Проследуйте на свои рабочие места! Будьте сознательными гражданами!

Его слова встретили дружным хохотом и колкими шуточками, но мой новый друг не смутился, и его коллеги через минуту действительно разошлись.

— Меня зовут Герхардт. Здравствуйте ещё раз. Выбирайте свободный стол и присаживайтесь. По определённым обстоятельствам, у нас тут пустует с десяток мест, так что вы… Этот? Прямо в центре? Замечательно! Здесь больше всего воздуха, целый бассейн! Итак, у нас ещё два часа до обеда, и вы успеете принести немаленькую пользу! Вот, взгляните, немного ведомостей, нужно подбить баланс, я вам сейчас всё объясню…

Ряды и столбики мне понравились. Они складывались и вычитались сами собою, и мне оставалось только лишь следить за тем, чтобы результат не потерялся при общем учёте. Я весело щёлкал счётами и макал перо в чернильницу. Её чёрные стеклянные бока блестели, а на бумагу ложился красивый выпуклый след, который немножко дрожал, прежде чем высохнуть.

Я начинал понемногу успокаиваться. Так приговорённые к смертной казни не находят себе места лишь первые дни, а затем у них появляются неотложные дела, к ним возвращаются эмоции. И когда я, недолгое время, работал водовозом, сторожа у тюремных ворот рассказывали даже о таких «постояльцах», как они их называли, которые хвастались палачам, разуваясь у эшафота, что в последние месяцы своей жизни испытали недюжинный умственный и духовный рост. Со стыдом вынужден признаться, что страх смерти и радость от того, что я ещё не умер, начисто вытеснили из моей головы мысль о Мари. Душа моя непрерывно скорбела и плакала по своей возлюбленной, забившись в какой-то дальний уголок моего существа, и я её почти не слышал.

— Эй, старичок! — раздалось у моего уха, когда до обеда оставалась ещё добрая четверть часа. — Разогни спину, дай глазам отдохнуть!

Я с наслаждением последовал этому совету и увидел перед собой смеющегося коллегу, который был так же молод, как и я.

— Перед едой нужно подышать воздухом, согласен? Составишь мне компанию? У меня и табачок припасён!

— Но я…

— Что, не захватил с собой трубочку? Собрался к алтарю и не положил в кармашек самое ценное? Ничего страшного, старичок! Заскочим в лавчонку и быстренько сварганим тебе самую лучшую! Рассчитаешься с первого жалования!

— Но как же, ведь ещё…

— Не бери в голову! Никто не обратит на нас никакого внимания! Проверено!

Было приятно встать и размять ноги. Давно я не занимался бумажной работой… Мы прошли мимо других секретарей. Только один из них неодобрительно покачал нам вслед головой и прожужжал что-то про необязательную молодёжь, которая отправляется обедать на четверть часа раньше положенного.

— Меня зовут Йохан. Я самый обыкновенный Йохан. Сроду не умел ни считать, ни писать. А как попал сюда, так всё завертелось. Сам не знаю, как так вышло. Эх, Мари, моя маленькая, как она там!

— Мари? — ахнул я.

— Ну да! А я смотрю, твою тоже так зовут? Ну что ж, имя не из редких…

— Нет, постой! — я бы закричал, если бы не лишился голоса. — Твоя Мари тоже дочь рыночного торговца?

— Моя Мари — простая прачка. Эх, где те белые простыни!

Он тараторил без умолку о своей прошлой жизни, а я, чтобы отдышаться, старался не слушать и ещё прилежнее стал смотреть по сторонам. Мы шли не боковыми, как с министром, а большими и светлыми коридорами, очень чистыми, кое-где даже с коврами на прекрасном паркете и пейзажами в дорогих тяжёлых рамах на стенах, затянутых благородным зелёным сукном. Из высоких окон лился солнечный свет. Мне хотелось подойти к ним и взглянуть на город, расстилавшийся под нашим государственным зданием, но Йохан всё время торопил меня. Время от времени мы выходили на необъятные лестничные площадки, украшенные величавыми вазами с живыми цветами, и спускались по широким мраморным ступеням. В открытые двери я видел множество столов и шкафов, прямо как у нас. И повсюду люди — идущие, бредущие, бегущие, стоящие, задумчивые, оживлённые, молчащие, беседующие, с листочками, папками, книгами, гроссбухами, тетрадями, записными книжечками, конвертами, пакетами, карандашами, линейками, чернильницами всевозможных видов, перьями гусиными и стальными. Йохан раскланивался направо и налево.

— Как тебе вон та красотка? — спросил он. — Однажды она будет моей, зуб даю!

И тут я понял, что мне уже давно следовало удивиться. Мало того что здесь чересчур много народу! Это сколько же человек в день должна была отправлять сюда ведьма, чтобы в этом мире — в одном только здании этого мира! — творилось подобное столпотворение! Но не это главное — женщины-то откуда? Разве это не место ссылки влюблённых мужчин, отказавшихся предавать своих возлюбленных?

В ответ на мои расспросы Йохан беззаботно ответил:

— Не нашего ума это дело, другалёк! Моё почтение, господин старший секретарь! Да и потом, жениться, остепениться, играть роль добродетельного отца семейства — и вам доброго здравия, господин учёный секретарь! — это прямой путь к новым чинам. В нашей среде — с прибавлением, господин постоянный помощник, наслышаны! наслышаны! — уважают порядочных людей. А порядок, брат, это первое дело в государстве! — и Йохан поклонился особенно низко ничем не примечательному чиновнику, который не удостоил нас даже взглядом.

— Жениться? — я был вне себя от удивления. — Ты задумал жениться? А как же твоя…

— Память о возлюбленных священна для каждого из нас, — серьёзно сказал Йохан и ударил себя в грудь. — Но раз уж нет возможности снова свидеться, то на кой время терять? Жить! Жить! Мы все тогда у ведьмы шли на смерть, когда отказывались отречься от наших девочек! А теперь-то что уж! А теперь уж жить! Жить! — и он по-дружески пожал руку немолодому чиновнику в красивом синем кителе с красной окантовкой. Чиновник внимательно посмотрел на меня из-под очков в тонкой золотой оправе, подумал и подал мне руку, которую я пожал, надо сказать, весьма рассеянно.

Наконец мы вышли на площадку лестницы, которая спускалась в огромный вестибюль. Так же, как и наверху, тут копошилась жизнь. Просители и чиновники, порой неотличимые друг от друга, сновали туда и сюда меж гранёными колоннами из зеленоватого мрамора в центре зала. Одновременно совершалось и устраивалось бесчисленное количество дел. По стенам располагались застеклённые кабинки, к которым вели длинные очереди. Тут же на скамейках и на мозаичном полу сидело множество людей с измождённым видом обоих полов и разного возраста от терпеливых, со всем смирившихся стариков до непоседливых детей, которые находили силы на то, чтобы плакать, играть и браниться друг с другом и взрослыми. С ними были большие узлы и баулы, как будто они приехали издалека, и мне пришло в голову, что ведьмин мир не так уж невелик. Здесь же шла бойкая торговля разной мелочью. Повсюду светился мрамор, нежно оттеняя мозаику за нашей спиной. Я обернулся: во всю стену над центральной лестницей стояли старцы в разноцветных одеждах, усеянных странными знаками, и благословляли красивый мир, расходившийся и растекавшийся по всему залу и даже по полу, сверкая всеми цветами радуги.

Вышло так, что я обходил столичные города того мира стороной, поэтому никогда не видел ничего подобного. Что же тогда откроется мне на улице? Йохан за руку потащил меня вниз по лестнице и через вестибюль, работая локтями, наступая на ноги, отмахиваясь от просителей, узнававших его, но в конце концов был вынужден уступить и утонул в толпе с криком: «Друг! Отдохни за нас всех!» Даже меня хватали за рукава и полы сюртука, на всякий случай заглядывали в лицо — а вдруг я тоже чиновник!

Размышляя о том, что для государственных служащих нужно сделать отдельный вход, и дивясь тому, как Йохану прежде удавалось добираться до улицы, я вышел за тяжёлые двери и приготовился вздохнуть, наконец, полной грудью, но и там, на широкой площади, было множество людей. Только вели они себя странно. После вестибюльного гомона меня поразила тишина: я словно вышел в открытое море, покинув бухту с её птичьим базаром. Говорили шёпотом, да и то немногие. Присмотревшись, я заметил, что все стремятся в одно место на самом краю площади у окаймлявшей её аллеи, а потом так же быстро и тихо стараются убраться от него подальше. Чем ближе толпа подносила меня туда, тем явственнее я слышал: «Убили! Троих убили!»

У меня уже были хорошая работа и высокое социальное положение, верные друзья, завидные связи в верхах, я планировал насладиться обеденным перерывом, говоря о котором министр — сам министр! — закатывал глаза. И мне совсем не хотелось, смешавшись с чернью, столкнуться с тем, что в одночасье могло разрушить с таким трудом приобретённый покой. Среди этих людей, одетых просто, а порой и вовсе неряшливо, я вдруг очень тонко осознал, насколько мне повезло и как глупо переживать о покинутом и утраченном.

Толпа подкатывалась к жандармам, которые молча и грозно стояли в три ряда, обнажив сабли и выставив штыки. Никто не смел приблизиться к ним, и, словно прибой, люди откатывались назад, едва завидев этот берег. Перед оцеплением мрачно прохаживался грузный капрал, который время от времени кричал прямо в лица тех, кто не по своей воле оказывался рядом с ним, и те, бледнея, сумасшедшим рывком локтей скрывались в задних рядах. Меня вынесло прямо к нему, но капрал, вопреки моим ожиданиям, не дал волю гневу. Смерив взглядом мой свадебный наряд, он что-то отрывисто крикнул подчинённым, и те в мгновение ока отделили меня от остальных, схватив за руки и угрожающе сверкнув сталью. С большим достоинством капрал отвесил мне поклон, снял перчатки и лично обмахнул ими полы моего сюртука.

— Прекрасный материал, — отчеканил он сердито и высокомерно. — Вы должны быть довольны своим портным, господин секретарь министра. Ни один шов не пострадал. Немного помялся, но это дело поправимое. Вы можете удовлетворить своё законное любопытство немедленно. Не смею препятствовать!

Он взмахнул перчатками, и жандармы расступились, пропуская меня к месту трагедии, где стояли приличные господа и дамы, одетые столь же хорошо, как и я.

Об убитых уже позаботились: они лежали на свежей травке под тонкими молодыми деревьями — два молодых человека и одна девушка. Их юные руки были скрещены на груди. Я смотрел и завидовал этим людям, ведь они уже с честью выполнили свой долг и теперь имеют все права на безмятежное выражение лиц. Они умерли, а мне только предстоит это сделать, и я не хочу, не знаю как.

Молодая дама, стоявшая справа, сказала кому-то: «Вырыватели сердец снова здесь».

Почтенный господин с седыми бакенбардами наклонился ко мне слева, чтобы заметить: «Вырыватели сердец снова здесь. Это значит, что среди нас новенький».

Дама проговорила своему собеседнику: «Это значит, что среди нас новенький. Они ищут его».

Господин продолжал: «Это ведь вы тот, о ком всё утро говорят в департаменте?»

Дама услышала эти слова и уставилась на меня немигающим взглядом, безотчётно приоткрыв ротик. Я поклонился и дрожащим голосом попросил жандармов пропустить меня обратно.

Толпа заметно поредела, и я мог перейти на быстрый шаг. Пряча лицо, я думал только о том, чтобы как можно скорее обо всём расспросить министра и увидеть милую челюсть Клауса, отведать табачка Йохана, выслушать наставления Герхардта…

— Постойте! — услышал я. — Да постойте же! Подождите!

Это была та дама. Она увязалась за мной! Она кричала на всю площадь! Как жаль, что уже нет того наплыва людей и нельзя затеряться в толпе!

— Это правда? — вопила дама. — Это из-за вас?

С другой стороны, хорошо, что людей стало меньше и на нас никто не обращает внимания, все заняты своими делами!

Не без труда приотворив тяжёлую дверь, я проскользнул внутрь государственного здания, надеясь, что даме эта преграда окажется не по силам.

В вестибюле чувствовалось наступление обеденного перерыва: он был пуст. Совершенно. И не было слышно ни звука. Я остановился, поражённый открывшейся мне мозаикой на полу: неужели по этой красоте топчутся приезжие со своими тюками? Сладкие, свежие, нежные цвета многокрасочного мира, сотворённого тремя благими старцами, охватывали всё вокруг. Оказывается, интерьер государственного здания был одной большой картиной: исходя из рук и взглядов седых демиургов, судьбы мира растекались с центральной стены над лестницей повсюду. Вместе с восторгом меня охватил гнев: негоже черни топтаться по священной красоте! Будь я канцлером, немедленно запретил бы устраивать здесь присутствие! Да полно, спускается ли сюда канцлер? Не слишком ли оторвано от реальности наше начальство?

И тут дама схватила меня за руку и повисла на ней, тяжело дыша. Верно, занятый своими мыслями, я не услышал, как она вошла и процокала каблучками по прекрасной мозаике.

— Так это вы новенький! — закричала она, и эхо разнесло её слова по всему государственному зданию. Мне стало ясно, что пуст не один только вестибюль. От самых глубоких подвалов до самых высоких кабинетов там не было ни одной живой души.

— Это за вами охотятся вырыватели сердец! Это за вами они пришли! Это из-за вас они пришли!

Я поспешил к лестнице, пытаясь преодолеть эту несправедливо навалившуюся на меня тяжесть.

— Да знаете ли вы, что они будут убивать направо и налево, пока не наткнутся на вас? Такое уже было!

— Что я могу сделать? — прошипел я, безуспешно пытаясь разжать её пальцы. — При чём здесь я? Я высокопоставленный чиновник, я секретарь министра, я единственный чиновник в государственном здании, я самый главный здесь теперь, когда оно опустело, я иду в свой самый высокий кабинет, что вы себе позволяете, в конце концов!

Дама вдруг ахнула и отцепилась.

— Смотрите! Смотрите! — закричала она, показывая на лестницу.

Действительно, происходило что-то необыкновенное и, кажется, весьма неприятное. Благодаря тому, что дама наконец замолчала, я услышал шум, который нарастал с нехорошей быстротой. Я застыл на месте, а дама сделала пару шагов назад. И тут на лестницу откуда-то сверху сплошной стеной низвергнулись потоки воды. Они должны были захлестнуть нас, но вместо этого центральная лестница рухнула, проломив пол, и вода ринулась вслед за ней в неведомые подземелья. Настенная мозаика со старцами приобрела новую красоту, скрывшись за этим переливчатым водопадом. Мы были спасены, но в воздухе уже ощущалась нездоровая влажность.

— Трубы! Прорвало трубы! — вопила дама, вытаращив глаза. — Знамение! Ещё одно знамение! Так уже было! Было!

Подобрав юбки едва ли не до колен, она бросилась к выходу.

Только теперь я заметил, что вестибюль на глазах разрушается: стены теряли мраморную плитку, потолок набухал ржавыми пятнами, а пол поднимался волной, разбрызгивая капельки смальты. Даже на стене красивые прозрачные камешки с неожиданной энергией выпрыгивали из лиц и одежд благообразных старцев, лишали их покровительственных жестов, и некоторые стекляшки каким-то чудом миновали водопад, долетали до меня и с хрустом падали к моим ногам.

Я понял, что нужно спешить к выходу, пока слабеющее с каждой минутой государственное здание ещё способно выдерживать груз ответственности. Но стоило мне повернуться, как я увидел, что в тяжёлые двери неспешно и без особого усилия вошли два необыкновенно высоких господина в странных светлых костюмах. Они не носили шляп, демонстрируя одинаковые шишковатые лысины, и в их длинных руках ничего не было, даже трости. Мне показалось, что с улицы доносятся приглушённые крики. Незнакомцам не составило труда заметить единственного человека в пустом вестибюле, и они грациозно двинулись ко мне, словно провинциалы, приехавшие в столицу с рекомендательными письмами и наконец отыскавшие своего будущего патрона. С их бледных лиц не сходила приветливая улыбка. Смальта беспокойно шуршала под их ногами, мрамор раскалывался с пушечным грохотом, на моё плечо опустилась тонкая струйка воды. Я оставался неподвижен, ведь бежать было некуда, и только постарался прикрыть локтями сердце, беспомощно обняв себя за плечи. «Пора умирать», — добродушно прошелестел один из вырывателей и протянул в мою сторону обмотанную бинтами руку. Больше всего меня испугало то, с какой точностью и уверенностью он определил кратчайший путь к моему сердцу. Его жест не давал повода ни малейшему сомнению, он был безошибочно прям.

В это мгновение на нас рухнул большой кусок потолка. Влажная известковая пыль покрыла моё лицо, и я малодушно чихнул от этого неприятного ощущения. Открыв глаза, я увидел, что вырывателя больше нет — он треснул и рассыпался, как пустой кокон, давно покинутый бабочкой. На его обломках лежал неровный, как остров, ломоть штукатурки. Компаньон моего несостоявшегося убийцы взирал на поле боя с тем же изумлением, что и я. Шум продолжал нарастать, и было ясно, что нас обоих ждёт такой же конец, не успеем мы сосчитать до двух. Вырыватель дёрнулся ко мне, но немедленно передумал и устремился к выходу, делая неуклюже большие прыжки и выбрасывая в стороны несуразные руки.

А что делать мне? Не бежать же вслед за ним, чтобы на улице мы рядышком отдышались, поддерживая друг друга, как старые друзья, и обменялись репликами, которые помогли бы нам справиться с только что пережитым потрясением! Сразу на несколько частей лопнула одна колонна, за нею другая. Повинуясь какому-то глупому инстинкту, я сделал несколько шагов назад, к стене. Зачем? Наверное, мне казалось, что, если я прислонюсь к чему-то, появятся какие-то шансы на выживание. В то же время разум был непреклонен и не позволял себя обмануть: всё кончено.

Внезапно кто-то цапнул мою лодыжку, и это, доложу вам, пострашнее любых вырывателей сердец. Я упал на колени и от ужаса не сразу понял, что из тёмной дыры у самого пола на меня смотрит грязный мальчишка.

— Быстрее! Быстрее! — орал он что есть мочи секунды три, пока до меня не дошло значение этих слов.

Я лёг и не без труда влез в спасительную нору. Каким-то чудом мальчишка развернулся в узком проходе и пополз впереди меня. Не меньше десяти раз мой лоб получил его пяткой, а к тому, что земля из-под его ног залепит мне рот, глаза, ноздри и уши, мне пришлось привыкнуть с самого начала. Я покорно отплёвывался, ведь это совсем небольшая цена жизни. Стены лаза раскатисто подрагивали — над нами рушилось всё государственное здание.

Лаз постепенно расширялся: мы поднялись на четвереньки, потом на ноги и наконец побежали в полный рост. Правда, к этому времени мой прекрасный новенький свадебный костюм перестал существовать: сюртук и жилет истёрлись полностью, а кожаные штаны превратились в лохматые шорты. Та же участь ожидала и мою собственную кожу. Не буду описывать, что произошло с моими ладонями, локтями и коленями, достаточно сказать, что я не печалился об этом, несмотря на невыносимую боль, ведь я был жив. Всё ещё жив.

В широкой пещере горел небольшой костерок.

— Не погас! Успели! — звонко обрадовался мальчик и бросился к огню.

Я сумел только подивиться его энергии, и последние силы оставили меня.

ГЛАВА 3

Во сне я изо всех сил старался угодить родителям Мари, но они всё время выдумывали новые испытания. Их придирки становились невыносимыми, и мне уже захотелось просто взять и похитить невесту. Хуже всего было то, что они не позволяли нам видеть друг друга. В конце концов канцлер объявил, что Мари — это и есть ведьма, я вызвал его на дуэль, и он попал мне прямо в сердце.

Проснувшись, я несколько минут лежал и ощупывал свою грудь.

— Ну, ты и соня! — раздался на всю пещеру мальчишеский голос. — Я успел выспаться, устать и снова выспаться, а ты всё дрых. Я даже несколько раз проверял, не умер ли ты.

Моё сердце колотилось в горле, и мне больше не было нужды его искать. Тоска сжала меня в своём кулаке. Я вспомнил, что люблю Мари, и понял, что лучше бы я оставался во сне: там хотя бы можно было на что-то надеяться.

Я подполз к костру и сел, тупо уставившись на красный огонь, который делил толстое бревно на белые квадратики. Голова отказывалась делать что-то другое. Мальчишка протянул мне кусок тёплого мяса, я медленно и механически сжевал его, не испытывая к пище никакого интереса. Заглядывая мне в лицо, мальчишка дал ещё и пододвинул кувшин с водой.

— Чего ты всухомятку-то? Вот же стоит!

Вместо ответа я вздохнул и вдруг почувствовал голод. Мясо было жёстким и вкусным, хотя и без крупинки соли. Мне так хотелось есть, что я не стал спрашивать о его происхождении, опасаясь испортить такой хороший аппетит. В глубине души я был уверен, что поедаю крыс.

Вкладывая мне в руку третий кусок, мальчишка сообщил, что это последний. Я с сожалением прислушался к желудочной пустоте, но хозяин, зорко наблюдавший за моим выражением лица, осадил меня.

— Голоду верить нельзя! — сказал он солидно. — Этого вполне достаточно! К тому же надо беречь припасы, пока наши не вернулись.

От этих слов во мне пробудилось любопытство, я открыл рот, чтобы задать множество вопросов, но у мальчишки нашлось новое наставление:

— Главный здесь я. Ты гость. Тебя спасли от гибели, тебе дали отдохнуть, тебя накормили… Пришла пора платить! А это значит, что пришла пора историй! Рассказывай!

Он подумал, явно копируя кого-то из старших, и добавил:

— Называй меня Мика!

Тщательно облизывая пальцы, я постарался рассмотреть его лицо в тусклых отблесках пламени. Оно было худым и отчаянно чумазым, всё в полосках сажи. Тут и там красовались царапины, в том числе парочка свежих, по которым он в своё время несколько раз провёл слюнявым пальцем, но только размазал грязь. Тело мальчишки прикрывали лохмотья, на которые было страшно смотреть. Их цвет не отличался от спёкшейся земли, которая густым и твёрдым слоем покрывала его руки и ноги. Дав ему напоследок лет двенадцать, я успокоился и приступил к описанию своих злоключений, надеясь тем самым приглушить чувство голода.

— Меня зовут Мартин, — сказал я.

— Отличное начало, дружище! — хлопнул в ладоши Мика. — Что было дальше?

Я кашлянул и устроился поудобнее, если так можно сказать применительно к холодному полу пещеры, покрытому мелкими камешками и песком.

— Я работал секретарём министра в том образцовом государственном здании, которое на наших с тобою глазах потерпело крушение, словно корабль, вышедший в…

— Постой, постой, ты секретарь министра? — переспросил Мика, и глаза его загорелись.

— Да, мой юный друг. Я занимал высокий пост и исполнял поручения государственной важности. Моими друзьями и соратниками были первые лица государства. Мы обсуждали и решали такие вопросы, без которых невозможно само существование государственного организма. Но вот однажды…

Мика заёрзал от нетерпения, его лицо было переполнено счастливой улыбкой любителя хорошей истории.

— В один прекрасный день, когда ничто, казалось бы, не предвещало…

Внезапно я получил песком в лицо. Поскольку ничто не предвещало, в рот и глаза мне попало порядочное количество этой дряни — весьма неприятной на вкус, надо заметить. Пока я плевался и тёр слезившиеся глаза, Мика швырнул в меня ещё несколько горстей — изо всех сил и с крайне близкого расстояния, практически в упор, так что песчинки и камешки больно резали кожу. Наклонив голову как можно ниже и выставив для защиты руки, я закричал что-то вроде «перестань!» или, может быть, «хватит!».

Мика хохотал, что есть мочи.

— С ума сошёл? — вопил я, ожидая новой порции. — Что ты творишь?

— Ах ты маленький дурачок, — сказал вдруг Мика серьёзно. — Видал я таких, как ты, и немало. Ты ж только что оттуда. Когда ты успел побыть секретарём? Как тебя вообще занесло сюда?

На всякий случай я отодвинулся от него по другую сторону костра и постарался почиститься. Волосы были безнадёжно засорены. Лицо саднило, но ещё больше жгла обида. Мне хотелось выругаться, особенно неприятны были его последние слова. Если я дурачок, то он мерзкий ублюдок! Всякое желание продолжать рассказ пропало. К тому же я вдруг обратил внимание на то, во что превратился мой новенький костюм секретаря министра, и скорбь стала невыносимой. Я сжал зубы, чтобы не заплакать от безнадёжного отчаяния.

— Начни лучше с того, как ты полюбил прекрасную девушку, — сказал Мика откуда-то совсем близко. Я панически завертел головой, но его нигде не было видно.

— Не бойся, я больше не буду, — пообещал он мягко. — Я в темноте за тобой. Как её звали?

— Мари, — прошептал я, глядя в огонь.

— Мари, — повторил Мика так же тихо. — Она была красивой?

Мои опущенные плечи и сгорбленная спина были ему ответом.

— В том городе была башня, верно? И там жила ведьма, не правда ли? И в день свадьбы ты узнал о пророчестве: только тот, кто придёт издалека и кого всем сердцем полюбит местная девушка, сможет изгнать ведьму. И они отправили тебя в башню. И там ведьма предложила тебе отречься от любимой, а взамен она пообещала перенести тебя в другие края, где ты прожил бы остаток жизни счастливо и безопасно, да?

Я кивнул, закрывая лицо руками от стыда.

— И она пригрозила тебе смертью. Если бы ты отказался от её предложения, ты бы умер. Но ты не умер. И попал сюда, к нам.

Я убрал руки от лица.

— Обычная история, — вздохнул Мика. — Простая логика.

Я выпрямился.

— Все поступили точно так же, не переживай.

Я поднялся на ноги. Они дрожали, и мне хотелось опереться об огонь или темноту.

— Куда ты собрался? Что случилось? — Мика подошёл поближе и стал виден — такой маленький и хрупкий, как девочка.

Я положил руку ему на плечо и, глядя в глаза, сказал:

— Я отказался. Я не отрёкся. Я должен был победить.

Мне захотелось сжать кулаки, но Мика этого явно не заслуживал.

— Подожди, ты что, плакал? Не стоит, дружище. Выбор сделан, просто прими его. Тебе ещё жить и жить. Все так говорят. Никто не признаётся сперва. Каждому хочется быть героем с чистой душой. Это часть здешнего этикета. Все делают вид, что не отрекались.

Я оттолкнул его и только тогда понял, что он пытался обнять меня.

— Я. Не. Отрёкся, — сказал я. — Хочешь, я положу руку в огонь?

Мне стало страшно от своих слов. Кто меня дёрнул за язык? А вдруг он согласится?

Мика, неуютно поглаживая себя за плечи и не глядя на меня, тихо и хмуро ответил:

— Это не мне решать. Пусть Марк разбирается.

— Кто такой Марк? — немедленно перешёл я в наступление.

— Мой… наш учитель, — Мика сел и придвинул к себе из темноты охапку хвороста. — Он вернётся… все наши вернутся дня через три. Подожди его, если хочешь.

— А куда мне деваться? — хмыкнул я и тоже сел. Было как-то неловко.

— Куда деваться? Да куда угодно! Иди в любую сторону! — он шмыгнул носом.

— Ну ладно, ну что ты, — попытался я наладить дружбу. — Тебе не страшно здесь одному?

— Здесь безопасно, — сказал Мика и вытерся.

— А что это за… «ваши»? Кто вы? Что вы здесь делаете? И почему ты спас меня?

Мика повернул ко мне голову и выразительно посмотрел снизу вверх сквозь брови.

— Давай по порядку, ладно? Не части!

Он как следует потянулся и зевнул.

— Ну, в общем, я могу рассказать только то, что не запретил рассказывать Марк. А запрещает он почти всё. Шагу лишнего не ступить!.. Итак. Начнём с того, что всё враньё. Вообще всё. Просто вот даже не спрашивай ни о чём, всё враньё!

— В каком смысле?

— Ну, давай всё-таки по порядку. Вот ты попал сюда и оказался в том здании, да? И что было дальше?

— Гм, ну… я… Я возник там под столом одного из секретарей министра.

— О! — воскликнул Мика. — Если ты не врёшь, это довольно необычно! О таком я ещё не слышал!

— Ну ради чего мне врать? — постарался я сказать как можно искреннее.

— Да ради чего угодно! — отмахнулся Мика. — Мы с Марком… В общем… Марк тебе с ходу сто причин назовёт! Ну давай дальше!

— Там были секретари, сам министр и канцлер со своей свитой. Министр проводил меня к себе в кабинет и рассказал, что да как.

— Ну и что там у них? И как? — Мика не скрывал насмешки.

— Если честно, я уже плохо помню. Да и… ну, ты понимаешь… я был в таком состоянии…

— Да-да, — кивнул Мика. — И всё же…

— Я сказал ему, что не отрёкся от любимой. Министр ответил, что тоже не отрёкся. Да и вообще никто не отрекался. А ведьма говорила мне, наоборот, что все отрекались и теперь прекрасно живут в других краях — здесь, стало быть. А я, мол, теперь умру. Но я не умер. Министр сказал на это, что рано или поздно здесь все умирают и что их цель — ну, то есть всего их здания, всей их вот этой вот…

— Угу, всего их вот этого вот вранья… — буркнул Мика, подкармливая костёр то слева, то справа.

— Сделать так, чтобы никто больше не умирал, а потом и вовсе победить ведьму, чтобы пророчество исполнилось.

— Ну, понятное дело, что ты поверил в весь этот бред. Что дальше?

— Потом мы пошли на заседание цензурного комитета. Гм, обсуждали там какую-то книгу, я уже не помню. Я что-то сказал, и им очень понравилось… А, я сказал, что время там — ну, то есть здесь — течёт не так, как в моём мире, откуда я пришёл.

— Это верно, — сверкнул он тёмными глазами. — Ты не пробыл там и до обеда, а уже решил, что чуть ли не всю жизнь был секретарём министра, так?

— Да, правда, — меня как будто обожгло. — Было такое ощущение. Странно…

— Ничего странного на самом деле. Марк часто говорит, что люди предпочитают жить выдуманной жизнью. Или навязанной кем-то другим. Я не понимаю этого. Может, что-то не так говорю…

«Кажется, впервые его самоуверенность немного ослабла», — подумал я.

— И Марк говорит, что люди врут как раз для этого — чтобы жить выдумкой. Чтобы не видеть того, что есть на самом деле.

— А что есть на самом деле? — осторожно поинтересовался я.

— Ой, ну, это долгий разговор… Может, тебе лучше с Марком… Что было дальше?

— Дальше я поработал, мы спустились покурить, и я узнал, что появились…

Мне стало так страшно, что я не осмелился продолжать.

— Кто появился-то? Не бойся, здесь совершенно безопасно!

Я вдруг ощутил, что сижу на границе маленького островка тусклого красноватого света, а вокруг меня — непроглядная тьма пещеры и я даже не имею представления о её протяжении. Что или кто может там быть?.. И всё это время наблюдать за мной, готовиться к прыжку, выжидать удобного момента, когда я стану самым приятным на вкус…

Мика всё понял, придвинулся почти вплотную и взял меня за руку своей грязнючей ручонкой.

— Да видел я их, — сказал он. — Ты их боишься, что ли?

— А как не бояться? — едва не закричал я. — Это же!.. Они же убивают одним прикосновением! Они безошибочны!

— Ха! — выдал Мика. — Есть вещи посолиднее вырывателей сердец! Что страшного в том, чтобы умереть мгновенно? Раз — и всё! И нет ни тебя, ни мира, ни убийцы! Второй раз-то не убьют! Намного страшнее умирать долго, медленно, непрерывно, многократно! Так и с ума можно сойти! Это как жить в кошмарном сне! Тебе когда-нибудь кошмары снились?

— Конечно, как и всем…

— А мне — никогда! Я только повторяю то, что Марк говорит.

— И что же есть… «посолиднее»?

На лице Мики нарисовалось безбрежное удовольствие.

— Ну, например, пачкули…

— Кто?

— Пачкули — они пачкают жизнь. Если ночью, лёжа на спине, проснуться и резко открыть глаза, то увидишь как бы тёмное облако над собой. Стоит присмотреться, и оно исчезнет. Но ты не сможешь забыть о нём, и каждую ночь будешь просыпаться и замечать краем глаза, как оно нависает и словно тянется откуда-то к тебе. И тебе будет казаться, что за то мгновение, когда ты видел его, ты успел различить в нём то руку, то лицо, то пейзаж, то что-то ещё, всегда новое. И потом, наяву, ты будешь видеть эти руки, лица, пейзажи, они окружат тебя, войдут в твою жизнь, размоют грань между реальностью и бредом, и ты сойдёшь с ума от ужаса. И до конца твоих дней это ужасное безумие не покинет твоего разума.

Я поёжился, но, признаться, ожидал чего-то большего и был даже немного разочарован.

— Похоже на детские страшилки какие-то, — сказал я.

— Разве есть что-то более ужасное, чем детские страшилки? — серьёзно и наставительно произнёс Мика. Я уже привык к тому, что он постоянно копирует этого Марка, своего кумира.

— Или вот, — продолжал он. — Бывало у тебя так, что ты просыпался ночью от сильного желания, но тебе было как-то неохота вставать?.. Да и вообще неясно, чего хочется больше — по нужде или спать.

— Бывало…

— Так вот тебе мой совет: ни в коем случае не вставай, постарайся заснуть снова. Иначе, если встанешь, а потом вернёшься, то увидишь, что на твоей постели уже кто-то спит. И горе тебе, если подойдёшь поближе и разбудишь его. Ведь окажется, что это ты сам!

Последние слова Мика прокричал мне в лицо, чтобы испугать. Но я, наверное, не очень умён и не сразу понял, что он имел в виду.

— Как это я сам? — только и смог вымолвить я.

— Ну, ты сам. Ты встал, сходил, вернулся, увидел на своём месте какую-то фигуру, присмотрелся и с ужасом понял, что это ты и есть! Ты лежишь на своей собственной постели!

Увидев мою реакцию, Мика разочарованно махнул рукой.

— Ладно, слушай дальше. Сейчас будет самое страшное.

Я послушно приготовился.

— Никогда, слышишь, никогда и ни за что, ни при каких условиях не прислушивайся к далёкому пению!

— К далёкому пению?

— Да, ужаснее этого нет ничего. Даже детские страшилки!

— И что же в этом ужасного?

Мика снисходительно взглянул на меня.

— А ты прислушайся! Вот сейчас — прислушайся!

Не знаю почему, но я почувствовал, что покрываюсь испариной. Мне показалось, что действительно, в каких-то далёких пещерах раздаётся отдалённый женский голос, поющий красивую, немного печальную песню. Я зажал себе уши и вытаращился на Мику.

— Не бойся, ничего ты не слышишь на самом деле, это всё из-за того, что я сказал. Со мной безопасно. И всё-таки запомни.

Я прислушался снова, и на этот раз — ничего, кроме тихого, ровного гудения ветра где-то в глубине.

— Ну что, всё-таки тебе было страшно? — спросил мальчишка тоном, не допускавшим отрицательного ответа.

— Да, немного, — признался я. — Но вырыватели сердец… Когда они совсем рядом и один тянет к тебе свою перебинтованную руку… Откуда они взялись? Кто они?

— Так, — осадил меня Мика. — Давай договоримся: больше никаких вопросов. Что-то я разболтался, как бы мне от Марка не влетело. У тебя три дня на то, чтобы как следует подумать, какие вопросы ты ему задашь.

— Нет, ну хотя бы скажи, кто вы сами-то!

— Да просто люди, — сказал мальчишка, вставая и отряхивая колени.

«А он чистюля! — подумал я с внутренним смехом. — Как заботится о своей грязи! Как снимает с неё пылинки!»

— Живём тут, — продолжал Мика тем временем, потягиваясь и подпрыгивая, — занимаемся своими делами, никого не трогаем.

— Чем же вы занимаетесь? — спросил я с невинным видом.

В ответ он приставил указательный палец к моему носу и сказал:

— Тем же, чем мы с тобой будем заниматься эти три дня! Здесь очень много возможностей — можно бродить, охотиться, играть. Можно пугать друг друга. Спать. Привыкать к темноте и её шорохам. Учить наизусть расположение пещер и коридоров. Обходить провалы. Искать, где поднялась вода. И просто ждать Марка!

— И жарить крыс! — добавил я, чтобы показать свою осведомлённость.

Он усмехнулся:

— Любой каприз твоего величества будет исполнен!

Я встал за ним и постарался размять ноги. Голова ещё немного кружилась, но в руках и ногах уже пробуждалось желание куда-нибудь пойти и что-нибудь сделать.

— Пойдём, — сказал Мика. — Если вдруг выпустишь мою руку, не пугайся, — стой, никуда не уходи и жди, когда я тебя найду. Ты понял уже, наверное, что с темнотой мы не самые большие враги.

Камешки хрустели под нашими ногами, и это напоминало мне, как вырыватели сердец топтали мозаику в том здании. Неужели я действительно решил, что стал чиновником? За несколько часов прожил целую жизнь? Мне иногда снилось, что я живу где-то, у меня есть семья, дом, друзья, мы разговариваем, я помню каждого по имени, по-разному отношусь к тому или иному человеку. Порой во сне приходилось куда-то уезжать, и я возвращался, испытывая необыкновенно тёплую ностальгию по родным местам, бросал на землю дорожный мешок, выпрямлялся и говорил себе: «Я дома!» И закат ласково грел двор моего детства, в высокой траве так уютно скрывались старые доски забора… А потом я просыпался, реальность охватывала меня, и в душе не оставалось никакой нежности ко всей этой выдумке, о которой наяву я вспоминал свысока, с каким-то насмешливым презрением, хотя сны его совсем не заслуживали: они честно давали мне жить.

Совсем другое дело — постараться не спать наяву. Я с отвращением вспоминал свои мысли, свою спесь, свою радость от обретения высоких покровителей, к числу которых я относил даже Йохана! Но это же всё была иллюзия, два часа за столом ещё ничего не значили, во мне могли разочароваться, перевести в департамент пониже или и вовсе выбросить с работы… Стоп! Ты опять не о том думаешь! Как же всё-таки тяжело удерживать нить реальности, особенно в этой темноте! Хорошо ещё, что Мика такой маленький и я без труда поспеваю за его проворными ножками!

Самое главное — я забыл о Мари! О прекрасной Мари, которая так трепетала в моих объятиях!.. Значит ли это, что ведьма всё-таки победила? Что я так или иначе, невольно, отрёкся от неё — пусть на несколько часов, но всё же?.. Чем дальше мы шли, тем горше становился стыд.

Как же это странно! Мне не нужно было искать в себе любовь к Мари: она горела, обдавала жаром всю мою душу, я с тоскою вспоминал ласку её рук, её губы. И не мог себе объяснить, отчего же я тогда забыл о ней! До чего же чудовищно устроен человек! Его бросает из грёзы в грёзу, и он всему с готовностью верит, всё принимает! Я с содроганием ужаса чувствовал самого себя, мне хотелось выскочить из себя, с тем чтобы в каком-то другом месте свить себе новое гнёздышко из воспоминаний о Мари — из лучшего, что было во мне.

— Осторожно, — проговорил Мика. — Здесь спуск и может быть скользко, потому что озеро иногда выходит из берегов.

Я послушался и начал медленно ступать боком, ещё крепче держась за его руку. Из-за моего горячего стыда она стала влажной, и покрывавший её суглинок надёжно припечатал нас друг к другу.

— Теперь смотри, — сказал он и бросил что-то в воду.

Как только раздался плеск, я увидел тусклое зеленоватое свечение. Оно усиливалось, словно что-то поднималось из глубин. Это происходило так медленно, что мои глаза успевали привыкнуть к нему. По стенам и сводам пещеры заиграла таинственная сеть бликов. Когда бурлящий подводный купол приблизился к поверхности, я понял, что это мириады светлячков, каждый размером со спичечную головку. Все они стремились наверх, но оказавшись там, сразу же скатывались вниз, после чего немедленно начинали новое восхождение. Я испугался того, что будет, когда они выплеснутся прочь из озера, но этого не случилось, даже гладь воды не поколебалась. Так же медленно светлячки погрузились обратно и погасли.

Мика удовлетворённо вздохнул:

— Они любят мясо. Я подкармливаю их, а они меня — по-своему.

Это было похоже на какой-то священный обряд, и я постарался придать торжественности своему молчанию. «В самом деле, — подумал я, — хорошо бы изучить традиции и обычаи этого нового для меня общества».

Мика похлопал меня по плечу.

— Все новички так же сопят, как ты сейчас. Молчание — это просто молчание. Не нужно пытаться из него что-то изобразить. Особенно в темноте.

Я инстинктивно задержал дыхание, потом не выдержал:

— Откуда ты такой мудрый взялся? Ты мысли читаешь, что ли?

— Ты Марка ещё не видел! Рядом с ним даже ты поумнеешь!

— Тебе же всего двенадцать лет!

— С чего ты взял? Что за бред? — Мика был серьёзен, как никогда. — Иногда мне кажется, что ты безнадёжен.

И действительно. Почему это я решил, что ему двенадцать? Может, он не мальчик вовсе, а карлик? И лет ему… одиннадцать… Надо будет присмотреться получше, когда мы вернёмся к огню.

На обратном пути (Мика сказал, что нельзя оставлять костёр надолго) я приложил все усилия к тому, чтобы составить в своей голове единую картину случившегося. Мне снова вспомнилась мозаика: я словно собирал свою собственную из мелких камешков, случайно попадавших в мои руки. Почему же ведьма перенесла меня в мир, где живут отрёкшиеся от своих возлюбленных? Я же поступил совсем наоборот! Я не такой, как они! Да, они едва не сделали меня таким же, я почти забыл свою Мари — так же, как они предали своих невест, но всё-таки я вспомнил! Я горю любовью и тоской! Пусть мне помогли, спасли, вразумили — и это сделал один и тот же маленький мальчик — но всё-таки я выкарабкался. И что теперь? Может, я должен совершить подвиг? Возглавить борьбу с ведьмой? В моей голове вихрем пронеслись видения: в туманной долине войско поднимает мечи, от хора голосов содрогаются лесистые горы, я на вороном коне, чёрная мантия с оторочкой из медвежьей шерсти развевается на холодном северном ветру. Бр-р-р. Но как? Что делать? Куда идти? Нужно больше спрашивать и внимательнее смотреть по сторонам.

— Ты снова сопишь, — заметил Мика. — Это значит, что у тебя в голове одни глупости.

Я нахмурился и несколько минут только обижался, не думая ни о чём. Вскоре мысли вновь захлестнули меня. Кто такие старцы? Откуда они взялись? Они что, в самом деле сотворили этот мир? И что это вообще за мир? Почему ведьма отправляет людей именно сюда? И что это было за здание? Что и почему с ним случилось? Куда подевались все чиновники и посетители? Почему за мной пришли вырыватели? О каком знамении кричала та дама? Вспомнив о даме, я задумался о женщинах вообще, и вдруг меня осенило.

— Мика! — воскликнул я. — Откуда здесь так много людей? И откуда здесь женщины? Ведь если…

Мальчишка прервал меня:

— Все вопросы к Марку. Обдумывай их прилежно!

Помолчал и добавил:

— Лично мне они — вопросы эти твои — как-то они мне… не знаю…

До костра мы тащились молча, а когда сели, я снова не выдержал:

— Ну можешь хотя бы сказать, зачем ты водил меня к озеру со светлячками?

— Нет, ну это просто потрясающе, — ответил Мика, и в голосе его прорезалась злость. — Все ответы у него перед носом, а он продолжает задавать вопросы!

— Да что у меня перед носом? — закричал я, чувствуя, что сейчас разозлюсь не меньше него. — У меня перед носом одна темнота и маленький костерок, который почти ничего не освещает. Я даже тебя не вижу!

— Это наша самая главная проблема, — буркнул мальчишка. — И это то, чего я ожидал меньше всего.

— Чего ты там ожидал, хотел бы я знать! И кстати, откуда у тебя топливо для костра здесь под землёй?

— Опять вопросы!

— А что у меня ещё может быть, кроме вопросов?

Я услышал, как Мика вдыхает воздух, словно бык перед нападением на дерево.

— Какой же ты дурак! Вот же оно, под носом у тебя!

— Что? Что у меня под носом?

— Ничего! — и он убежал во тьму с такой яростью, что камушки разлетались из-под его жёстких пяток.

Думаю, он плакал там. Но я не чувствовал жалости. Я злился.

ГЛАВА 4

На этом наши с ним беседы закончились. Он наотрез отказался отвечать и открывал рот только по делу — чтобы объяснить, куда мы идём, как расставить силки на крысу, как её разделать и пожарить; чтобы успокоить меня перед тем, как пропасть куда-то на несколько часов; чтобы научить меня ориентироваться в темноте по звуку; чтобы подсказать следующий ход в его сложных играх с камешками вслепую… Он даже доверил мне подложить в костёр несколько палочек — правда, с условием, что я в точности выполню его указания и хворостинка окажется ровно там, где она должна быть. На вопрос о том, где он берёт топливо, Мика снова не ответил. А за вопрос о том, чем питаются здешние крысы, я получил по шее пяткой — твёрдой, как железо.

Вглядываясь в огонь на протяжении долгих часов, я начал замечать, что мальчишка старается поддерживать какое-то особое устройство дров, наподобие домика, и подкладывает хворост туда, где строение начинает разрушаться. «Волшебство! — решил я и остался доволен своей наблюдательностью. — Буду продолжать в том же духе, и тогда сам найду ответы на все вопросы! Может, он и прав, в конце концов, насчёт этого».

И сидя, и лёжа, я обдумывал свои вопросы для этого чудесного Марка. Я раскладывал их перед собой и так и этак, благо времени и темноты было предостаточно. Пламя, хотел я того или нет, всё время притягивало мой взгляд, и даже закрыв глаза, я продолжал видеть расположение брёвен и сучьев, объятых огнём, так что в конце концов и непонятные мне вещи, которые должен был прояснить Марк, стали представляться мне в виде горящего сооружения. Я старался как можно лучше переставить вопросы и слова в них, чтобы здание продержалось как можно дольше. Иногда я боялся, что мой чертог прогорит и превратится в угли ещё до приезда Марка, и начинал тогда выкладывать в темноте новый — ещё не тронутый пламенем.

И, конечно, Мари… Я зорко следил за тем, чтобы время от времени думать о ней. Как она переживает эти дни? Или в моём бывшем мире время идёт совсем иначе и для неё прошло всего несколько минут? А вдруг лет и десятилетий? И когда я вернусь, она будет старухой или вовсе умрёт? Что я скажу ей? Как взгляну в её подслеповатые глаза? Почувствую ли что-нибудь над её могилой? Ах, это вечное противостояние трезвого взгляда на обстоятельства и упрямой романтичности, не желающей мириться ни с какими ограничениями ради вечных идеалов…

О Мари! Я всё ещё верю в то, что мы встретимся и ты вновь обнимешь меня. Перед первым поцелуем я вновь увижу твой взволнованный взгляд, полный сладких предчувствий. Как быстро любовь овладела нами! Да, здесь есть лазейка для подозрений. Можно даже додуматься до того, что всё это было подстроено и ведьма с министром правы: эти мошенники просто заманивают ни о чём не подозревающих странников, чтобы отправить их в башню неизвестно зачем. Эх, сплошь одни загадки. Скольких обманула Мари? Скольким вскружила голову своими поцелуями? Она неплохо сыграла свою роль там, в передней своего дома. Люблю, мол, всем сердцем, а сейчас, должно быть, пытается заарканить очередного путника. Она же дочь богатого торговца, ну о чём тут говорить…

Чувствуя, как сомнения терзают мою душу, я представлял, что это чудовища из темноты протягивают свои когтистые лапы. Я старался освободиться от них, вставал, расхаживал вокруг костра, даже делал несколько шагов назад, в темноту, оставаясь лицом к огню. Это было жутко, но уже не страшно. Я поверил Мике, убедил себя в том, что стоит верить. «Мне ничто не угрожает», — говорил я себе, совершая в темноту на один шаг больше, чем прежде. Сложнее всего было заставить себя так же медленно и спокойно вернуться к костру и удержаться от того, чтобы панически преодолеть это расстояние одним прыжком. «Новый рекорд!» — небрежно сообщал я мальчишке, когда он возвращался со своих загадочных прогулок. Тот устало похлопывал меня по плечу или по колену и заваливался спать или требовал свою порцию мяса, которое я должен был зажарить в его отсутствие.

Правда, насчёт того, чтобы показать мне пещеры, он наврал. Все три дня я просидел у костра, но не могу пожаловаться на свою жизнь в этот период. Мне было как-то таинственно уютно. Мы дождёмся Марка, он всё объяснит и скажет, что делать дальше. Ничего плохого я не делаю, размышляю регулярно, помню о Мари добросовестно. Просыпаясь, я даже не чувствовал прежней тоски. Точнее, чувствовал, но она была какая-то… ну, словом… не та. Я как будто надевал её, словно одежду, — ведь неприлично человеку быть без костюма!

Кстати, наврал он и про три дня, их было намного больше.

Перед самым приездом Марка я вытащил, наконец, из башмака кусочек смальты, который всё это время мне мешал, но как-то деликатно. Я ощущал его краешком сознания, и у меня каждый раз находились дела и мысли поважнее, чем это неудобство. Глядя на костёр сквозь этот полупрозрачный желтоватый камешек, я удивлялся тому, как много мы понимаем уже после того, как поняли. Нас легонько подталкивают, покалывают разные мысли, слова, обстоятельства, люди, а мы не обращаем на них внимания. Сколько всего происходит со мной прямо сейчас, о чём я не догадываюсь! Нужно стараться, нужно воспитывать своё сознание! И я спрятал остаток мозаики обратно в башмак, чтобы он напоминал мне об этой только что открытой мною истине.

Мика выпал из темноты и навалился мне на шею.

— Едут! — шумно дыша, выпалил он, схватил за руку и потащил.

Мы отошли от костра довольно далеко, но он всё ещё оставался виден маленькой мерцающей звёздочкой. Пещера была поистине гигантской!

Впереди я различил огни. Вместе с тенями они шли впереди людей, обозначая стены коридора, уходившего, если смотреть с моей точки зрения, полого вниз. Я прикрыл рукой глаза, потому что свет стал слишком ярким для них, и увидел, как поднимаются люди, ведущие в поводу навьюченных мулов, услышал усталый говор, фырканье животных, погромыхивание тележек. Звуки наполнили и ошеломили меня. Я обрадовался и в то же время почувствовал себя неуютно, привыкнув к костру и часам ожидания.

Интересно, кто из них Марк? Ну, это легко, нужно лишь дождаться, кому Мика бросится на шею. Я повернулся, чтобы пошутить насчёт его нетерпения и любви к учителю, но мальчишка пропал. Как я ни вертел головой, его не было нигде. Между тем, меня заметили. Грузный и в то же время мускулистый бородач, шедший во главе поезда, приблизился ко мне и, осветив с ног до головы фонарём, за стеклом которого, как мне показалось, копошились те же светлячки, что и в озере, только жёлтые, сказал густым хриплым басом:

— И тебе не хворать, мил человек.

Я смущённо поздоровался в ответ.

— Ну, с тобой мы ещё разберёмся, а вот где этот сорванец?

Мне оставалось только пожать плечами:

— Минуту назад был тут.

Процессия медленно шествовала мимо нас, оглушая звуками, обдавая запахами, ослепляя огнями и красками, словно восточный караван, хотя на самом деле всё у них было скромно, приглушённо, утомлённо-печально.

Марк внимательнее рассмотрел моё платье — точнее, то, что от него осталось, — и громовым голосом потребовал:

— Мика! Паршивец!

Я заметил, что люди тихо засмеялись, не поднимая головы. Что-то не видно среди них женщин…

— Боюсь предположить, как он с тобой тут обошёлся, — сказал мне Марк, сверкая глазищами. — И чем кормил… Впрочем… Какие могут быть сомнения — всё и так ясно! Мика! Предстать передо мной сей же час!

— Да вон он! — крикнул кто-то.

Поезд повернул прочь от костра, что, признаюсь, меня удивило, и в свете фонарей я рассмотрел что-то вроде круглых глинобитных домишек. Да там была целая деревня, о которой я не имел ни малейшего понятия, сидя у костра и переживая из-за тёмной пустоты за спиной!

Из-за одной хибары на мгновение показалось чумазое лицо.

— Ты опять ни разу не умылся, пока нас не было? — загрохотал Марк и направился в ту сторону большими шагами. — Это что такое! А ну-ка быстро!

— Пойдём, мил человек, — посмеиваясь, обратился ко мне один из прибывших, седой старичок. — Подберём тебе чистое платье, помоешься, покушаешь как следует. Мика — известный озорник. Давно ты тут?

— Да дня три, — соврал я, рассматривая его худое морщинистое лицо с густыми острыми усами.

— Ну, ничего, ничего… А с костюмчиком этим тебе лучше расстаться, — сказал старик, потеребив серую тряпку, которая когда-то была белоснежной рубашкой. — Ненужные воспоминания, ох-ох-ох.

Покачав головой, он направился к деревне вслед за всеми, где уже кипела работа: мулов освобождали от тюков и тележек, люди сновали между домами, входили и выходили. Все приветливо здоровались со мной, женщин по-прежнему не было видно. Я погладил одного из мулов по чёрной жёсткой гриве, он понюхал мою руку, фыркнул и отвернулся.

Лукаш — так звали моего провожатого — отвёл меня в один из дальних домиков, раздел и усадил в небольшую ванну из глины. Каким-то чудом в ней оказалась необычайно приятная для кожи горячая вода.

— Поплескайся пока, — сказал он. — А я схожу посмотрю, как бы Марк не сломал нашего проказника. Он ему сейчас такую головомойку устраивает!

Я расслабился и закрыл глаза, испытывая неземное блаженство. Мне даже не хотелось спрашивать, откуда здесь такие удобства. Но любопытство пересилило, и я постарался рассмотреть, куда попал.

Это была крошечная лачуга из одной комнаты с круглой, сужающейся крышей. В тусклом свете маленькой лампы я увидел зеленовато-бурые стены, ряд шкафов и тумбочек, скромную утварь. Не было ни кровати, ни столов со стульями. Наверное, дом для омовений, решил я. Вместо двери висела шкура какого-то животного.

Продолжая хихикать, вернулся Лукаш.

— Ну, как тебе наши горячие источники? — спросил он.

Старичок порылся в шкафчиках, всыпал что-то в воду и принялся растирать мою спину, руки, грудь, приговаривая какие-то невразумительные прибаутки в рифму. От его шершавых ладоней и пальцев мне было и больно, и спокойно в одно и то же время. Когда он закончил, я облачился в платье из мягкой ткани, которое было сшито как будто нарочно для меня и приятно пахло чистотой.

— Ты уж меня, старика, прости, — сказал Лукаш, — но то, в чём ты прибыл, мы сожгли. Так уж у нас заведено.

От этого известия сердце моё заныло, ведь мой дорогой наряд связывал меня с Мари, с теми днями, когда мы ещё были вместе, но вместе с тем я напомнил себе о намерении изучать традиции нового общества. Итак, они избавляются от одежды, в которой прибыли сюда. Видимо, она напоминает им об их позорном отречении от возлюбленной под пристальным взглядом ведьмы. Ну, я пока не буду выпячивать свою уникальность.

Лукаш проводил меня в соседний дом, где я поместился у стола на широкой лавке между другими людьми. Они сжимали меня своими могучими плечами, и это было мне отчего-то даже приятно. Мы пили сладкий чай с мясным пирогом на тканой скатерти в красную клеточку под яркой лампой, свисавшей с потолка. Повар, одетый по всей форме, время от времени убирал со стола пустые плетёные корзинки, и они возвращались, наполненные громадными дымящимися кусками. Крупно наколотый сахар, мята, кипяток — всего было вдоволь. Никто не стеснялся и никого не били по рукам. Я только дивился, откуда всё взялось! Неужели привезли с собой? А когда успели приготовить? И если их запасы всё это время хранились здесь, почему Мика от меня их утаил? Впрочем, что взять с мальчика, который швыряется песком в лицо…

Мои соседи быстро закончили, и их место заняли другие. Разговоров не было, все ели деловито, споро, но не спеша. «Всему своё время, — как бы говорили они, — отдыхать будем потом». Я насытился очень быстро, но не спешил уходить. Да что там не спешил — никакая сила не смогла бы выдернуть меня из-за этого стола! Так и раскис бы, наверное, но на моё плечо опустилась тяжёлая дружеская рука, и один из работников велел мне следовать за ним к Марку.

Что ж, лучшего повода подняться нельзя было вообразить! Я с радостью подумал, что меня ждёт новое удовольствие — объяснение всех непонятностей этого пока ещё нового для меня мира. По деревне, где люди устраивались, не покладая рук, мы прошли к самому большому дому — в два этажа. Мне показали путь в заднюю комнату, где в полумраке за большим и толстым столом сидел огромный Марк с чашкой чаю величиной в три его кулака. Он указал мне на лавку у стены, и я скромно сел. Из-за его спины выглядывал непривычно чистый и даже причёсанный Мика с нежно-розовыми щёчками.

— Ну что ж, мил человек, — сказал Марк грозно. — Сказывай с самого начала да по порядку!

Я кротко поведал ему, как всё было на самом деле.

— Не отрёкся, значит, — подытожил Марк и, повернувшись, выразительно взглянул на Мику, сновавшего позади.

— Упрямствует! — отчеканил Мика.

— Хотите, руку в огонь суну? — поспешил я.

— И что это докажет? — насмешливо возразил бородач, поднялся, снял заслонку с глиняной печи и сам положил в огонь свою лапищу. Я оторопел. Пламя жадно лизало её, не причиняя никакого вреда. Не занялся ни один волосок.

— Это и мы умеем, — выдохнул Марк, полновесно опускаясь обратно.

— Но я-то не умею, — пролепетал я. — Я-то сгорю, мне будет больно, я буду страдать и, собственно, вся суть моего предложения сводится к тому, что…

— Ладно! — стукнул чашкой Марк. — Это потом! Что за вопросы?

— Он спрашивал о женщинах! — выдал меня Мика, не успел я рта раскрыть.

— Гм, о женщинах? — Марк тяжело смотрел на меня. — А как он тебе вообще?

— Дурачок, конечно, но что-то в нём есть.

— Угу, — протянул Марк. — Я и сам это вижу. Так, а что ты спрашивал о женщинах, мил человек?

Меня, конечно, рассердила бестактность их реплик. «Неужели нельзя обойтись без унижений? — думал я. — Понятно, что вы тут хозяева, а я никто, но разве обязательно каждый раз напоминать мне об этом?» Впрочем, деваться было некуда, и я задал самый очевидный вопрос:

— Почему здесь так много людей и откуда здесь женщины?

— Мгумум, — прорычал Марк. — Много людей, говоришь?

— Ну… как бы… — я досадовал на свою робость.

Марк почесал щёку и сказал:

— Да-а, а как так вышло, я и сам не знаю.

И замолчал задумчиво.

Мне хотелось броситься на него — на эту гору, схватить за грудки и потребовать, чтобы он говорил быстрее.

— Раньше мы, мужики… Ну, как мужики… Юноши, молодые люди, мужчины, господа — блуждали, вздыхали, сочиняли стихи, беседовали. В общем, тосковали, рассуждали о несовершенстве и превратностях человеческой природы. Жили, как могли, в общем. Охотились, собирали орехи и ягоды, пытались приручить животных, кто-то обзаводился хозяйством — и всё это тысячи лет, мил человек. Тысячи лет…

— Какие тысячи лет… — выдохнул я.

Марк обратил на меня долгий тяжёлый взгляд.

— Мартин, — шепнул Мика.

— Ты, мил человек Мартин, коль задал вопрос, так дослушай ответ до конца и не перебивай.

Мика показал мне язык из-за спины Марка. Свой острый противный язычок.

— Да, тысячи лет мы… — Марк сделал соответствующий глоток из своей кружки, — тысячи лет… Но лет триста назад… Я и сам не заметил, как так вышло, но стали доходить до меня слухи, что в некоторых деревнях появились женщины. Оглянуться не успел, как выросли города, возникли религии, за ними — книгопечатание, университеты, пошли разговоры о необходимости государства…

Марк поморщился, будто всё перечисленное им — ни с чем не сравнимая мерзость.

— Ну и если чего-то вчера ещё не было, а сегодня появилось, то люди будут говорить, что это было всегда. Или, по крайней мере, на протяжении тысячелетий. Что это освящено традицией и так далее. Да ты и сам, как я понял, испытал это на своей шкуре? А? Всего несколько часов, и ты уже — бряк! — съехал с катушек, так же как они все!

Я виновато опустил голову и пожал плечами — мол, что делать, признаю…

— Это вот здание, которое рухнуло-то, — они же его ещё не достроили, когда я уезжал. Оно простояло-то, считай, один день полный! Немудрено, что уже на следующий день у них там что-то прорвало! А с тобой они, я чай, вели себя так, будто всё это чёрт знает сколько существует! Они ж не имеют ни малейшего понятия, чем занимается государство, как оно выстроено. Кто-то вспомнил, что слышал где-то слова «государственное здание», и пошло-поехало!

— А знамение? — вставил я.

— Ты про тётку, которая там что-то вопила? Да ерунда какая-то очередная! — отмахнулся он. — У них же религий пруд пруди теперь! Одна бредовей другой. Например, им представляется логичным исходить из допущения, что ведьма создала этот мир специально для нас (или для них), а посему следует почитать её в качестве творца, строить ей храмы, возносить молитвы. И в рамках этого направления одни полагают, что ведьма выступает лишь в роли демиурга, другие — что всё детерминировано, третьи…

— Что? — я давно перестал его понимать.

Марк хлопнул себя по лбу и насупился. Потом некоторое время рычал с закрытым ртом, словно пытался изгнать из себя какого-то демона. Мика зажал рот рукой, глаза его смеялись.

— Короче, мил человек, — сказал Марк, придя в себя, — всё попортилось — они там, наверху, принялись строить какую-то жизнь, что-то там выстраивать, и это так глупо, я передать тебе не могу. Да ты и сам поймёшь рано или поздно, если мозги есть. И вот, к слову, как раз вскоре после женщин появились и вырыватели эти.

Я похолодел.

— Всё это как-то связано, не иначе, — могуче вздохнул Марк и повторил, медленно и раздельно: — Всё как-то одно с другим связано, иначе не бывает. Причём охотятся на тех, кто пришёл уже после появления женщин. Убивают, да, бывает… Но чаще похищают. В этом походе одного нашего, кстати, утащили. Не углядели мы… Совсем недавно к нам прибился, и пяти десятков лет не прошло… Так что, как видишь, у нас тут старый режим — никаких женщин и всего, что с ними связано. От греха подальше, хе!

— И всё-таки, — заявил я, собравшись с мыслями, — я продолжаю утверждать, что не отрекался от любимой и, следовательно, могу надеяться на продолжение борьбы с ведьмой. Ведь пророчество ясно гласит, что…

— Тут имеется мнение, — оборвал меня Марк, — что нет никакого пророчества! Что всё это обман и мошенничество! Ведьма зачем-то создала этот мир и наводнила тот наш общий бывший мир своими друзьями — бесами, чудовищами, как ни назови, — чтобы они отправили к ней в башню нас с тобой. Весь тот мир, где мы родились, где ходили по городам и весям в поисках работы и счастья, где нас полюбили местные девушки — весь тот мир, который мы считаем родным, — его просто нет. Он весь обман от начала до конца. Фантом! Всё для того, чтобы поиздеваться над нами, поймать нас в момент наивысшего счастья и запихать в этот вот мир, где мы сейчас. И вот мы теперь населяем эти края. Кто-то живёт тысячами лет, кто-то сразу подыхает. И ради чего всё это, чего она хочет от нас, как влияет на нашу жизнь, мы не имеем ни малейшего понятия! Может, развлекается она так! Может, и женщин она сюда запустила просто для смеха! И твоя Мари, и моя Фрида, о которой я до сих пор не могу забыть, — всё это чудовища, прислужники ведьмы. И города, в который мы с тобой пришли издалека, может, и не существует вовсе — мираж, знаешь ли. Всё может быть… И, возможно, не имеет никакого значения, отрёкся ты от любимой или нет…

— А ты, Марк, — осмелел я, — ты отрёкся?

— Я отрёкся, — сказал он, не моргнув глазом, и рубанул рукой — на сегодня, мол, достаточно.

ГЛАВА 5

Так началась моя новая жизнь. Что и говорить, ни о какой крысятине речь больше не шла. Я выполнял самую простую работу, и она никогда не была мне в тягость: я не из тех, кто с утра до вечера чахнет над книгами. Нет, я, конечно, пил в кабаках со студентами, бывало… и наслушался от них кое-чего… и в странствиях от города к городу каких только людей не встретишь, чему только не научат… грамоте, например… Но в целом работать руками мне как-то привычнее. Думаешь себе спокойно о том о сём, а дело как будто само делается.

За считанные дни я со всеми перезнакомился, обо всём разузнал. Эти люди были торговцами: они спускались ещё глубже, в нижние пещеры, где жили шахтёры и кузнецы, а потом поднимались к выходу на поверхность, у которого их ждали крестьяне с урожаем. Время после такого похода проходило в приготовлении к следующему: многое нужно было починить, перебрать, осмотреть. А ещё отдохнуть — старики называли это «пожить»: доставались книги, музыкальные инструменты, начинались разговоры. Одни собирались кучками по интересам, другие уходили из всегда хорошо освещённой деревни и разбредались кто куда по тёмной пещере.