Бесплатный фрагмент - Вайнахи. Экспедиция в прошлое

Посвящается светлой памяти
Умалатова Мухамада Муслимовича
из славного рода Орстхой

Введение

Второй том является логическим продолжением ретрансляции исторической информации выявленной нами в заметках, записках, очерках, научных трудах, газетах, журналах и книгах XIX века.

В течении восьми лет накапливались материалы для этого сборника. Многие из представленных документов впервые увидят свет публикации. История вайнахов заключает в себе очень много интереснейших и прелюбопытнейших деталей, очень важным считаю имена людей для истории. И для меня, как историка, имеет значение события, связанные с выявлением имен участников сиих событий. Некоторым гражданам, имеющих отношение к исторической науке, порою кажется, что все известно и что все понятно, приводятся цитаты из легко доступных документов, не имея масштабное понимание прошедших событий, и давая однозначные и односложные ответы, вводя таким образом в научное заблуждение, широкие массы и «псевдонаучной пеленой и туманом», закрывая обзор для будущих исследований молодым историкам. Этим объясняется мое нежелание давать трактовки историческому документу, изыскать и предъявить документы, которые дают детальные объяснения, и под другим углом обозрения предстанут многие, казалось бы, окончательно исследованные исторические факты. Этот сборник, уверен, явится большим подспорьем для студентов и аспирантов исторического факультета Чечни, Ингушетии, Кабарды, Осетии и Дагестана. Сборник будет иметь продолжение в нескольких томах и будет являться также результатом нелегкого исследовательского труда, в древлехранилищах. Для того, чтобы судить о прошлом вайнахов, необходимо изучить огромное количество архивных источников. Мое самое большое желание — это историческое просвещение нашего народа.

Краткая записка о горских народах, живущие внутри Кавказской губернии

Журнал «Северный Архив», 1826 год, №13

Осетины, выведенные по желанию и пришедшие сами собою из гор, живут в городе Моздоке, и в двух деревнях. Кроме кормовой повинности, никакой другой не платят.

Ингуши. Поселены из гор на прекрасном месте, при впадении реки Назрана в Сунжу. Дикостью нравов они были подобны зверям; но в последствии, из непримиримых врагов между всеми Осетинами, они сделались нашими друзьями, и находясь под защитою поставленного воинского поста, приохотились к хлебопашеству до такой степени, что весьма в значительном количестве от избытков своих продают хлеб, всем ближайшим Горским народам. Сохраняют должное повиновение Начальству, и остаются всегда самыми злейшими врагами Чеченцев, которым они наносят большой вред и часто препятствуют разбойническим партиям прорываться на военно-грузинскую дорогу. Есть еще Ингуши в горах, дальними называемые; но те остаются без всякого почти с нами сношения и в первобытной своей дикости.

Карабулаки. Народ смешанный с Ингушами, ничего незначущий, однако же для спокойствия имеются от некоторых аулов аманаты. Они имеют соляные колодцы, из коих пользуются солью и они сами и Чеченцы.

Чеченцы. Сильные многочисленностью, кровожадные, дышащие убийствами, зверские, опасные хитростью.

Кумыки. Народ многочисленной и довольно спокойный. Деревни оного: Андреевская, Аксаевская, Костековская и Казиюртская находятся на плоскости между Чеченцами, Тавлинцами и Шамхальским владением: земля, ими занимаемая, простирается до Каспийского моря. Последняя деревня значительна тем только, что стоит при дороге в Персию и имеет недавно учрежденный воинский пост, который служит надежным пунктом для выбегающих из гор пленных солдат. Прочие весьма пространны, особенно Андреевская, где каждую пятницу бывает базар, и на самом малочисленном находится всегда до 1500 человек из других мест. Из всех Кумык, жители сей деревни оказывают более прочих упрямства, неповиновения, и более прочих вмещают между собою хищников. Тем живут Армяне, Жиды и имеют торг со всеми Горцами.

Качкалыки. Они суть чеченцы, и по добровольному их желанию поселены в пяти деревнях, по равнинам Кумыкских владений, и находятся под властью сих Князей. В минувшем году, взяты от них, из хороших фамилий, аманаты.

Терские народы. Поселены из Чечни на противном берегу Терека, от Моздока до Щедринской станицы, где впадает река Сунжа. Деревни их называются по именам владельцев, как то: Иналова, Чинналиева, Ельтарова, Турлова, Бекичева, Чинкалиева, Ельтарова, Турлова, Бекичева, и шестая Брагунская населенная Кумыками. Вообще все вышеозначенные деревни обязаны ответствовать, ежели Чеченцы сделают в наших границах какое-либо похищение пройдя чрез земли, ими владеемые. В одном месте принадлежащем владельцу Турлову есть нефтяной ключ, которым он пользуется исключительно.

«Два узденя». Повесть Стршельницкого

Газета «Кавказ» №18, 1846 г.

I. Пленница

От цветущего пения виднелись только печальные следы: недорого я стены саклей, балки и стропила с треском падающие поминутно — там и здесь пни дерев, еще за несколько часов пред тем красовавшихся весенним цветом: к середине пожарища торчала каменная башенка, как либо среди трупов своих детей. Туча набежала на помощь, но уже поздно. Огонь, исполнив свое дело, мог уступить враждебной стихии свился в клубы дыма и прилег к пепелищу.

Во время пожара, никто не приходил на спасение, не было обыкновенных в этом случае криков, бегания, тревоги: Шары сгорели спокойно, как жертва на костре, еще до-того лишенная жизни; только ласточки, выкуренные дымом из своих гнезд, пощебетали немного над ними и улетели искать нового приюта А люди? Людей, по крайней мере живых, в то время там уже не было.

С каким же торжеством виновники этого истребления смотрели на свое дело! Раздоры Между Шарцами и одним из аулов Карабулакских, были деревни как существование их народов, отцы заповедовали их детям, поколения поколениям. Те, хотя были малочисленнее, но всегда перовые к задеру и последние к миру. Но пробил час возмездие, последний час Шарцов. Карабулаки, в соединения с Ингушами, одной ночи прокрались через леса, отделяющие их от Шары, с глубочайшим молчанием окружали аул и по условному знаку напали на сонных. Когда окончил жечь, тогда начал огонь, всегдашний его преемник.

На — утро, союзники, в ожидании ночи, которая должна была скрыть их отступление, расположились табором на ближайшем возвышении. Все что только захватили они в добычу: из домашней утвари, скота, хлеба и других предметов, утащили туда же с собою. А чтобы охранить себя от всяких покушений неприятеля, потому что могла какая-нибудь горст его избегнут меча и огня, — площадку холма окружили окопом.

Нужно читателю короче ознакомиться с этой шайкой. Были там Ингуши христиане, Ингуши язычники, Ингуши последователи Магомета, или вообще Ингуши, считавшие себя принадлежащими к одной из этих вер, — и Карабулаки. Всего два народа и три веры. Вам не понятно, быть может, как все это могло собраться под одна знамя? Таков дух народов Кавказа. Враг врагу подает руку, общими силами губят третьего, чтобы после того снова резаться между собою. По достижении цели похода, мир уже не мог иметь места в таборе союзников. На иную добычу находилось несколько претендателей, — один утверждал, что вещь ему принадлежит, потому что своеручно убил ее хозяина, другой кричал, что он ее вытащил из сакли, а третий — что он саклю поджог. Другие спорили, кто из них в деле более отличался — тот хвастал, а тот над ним надсмехался. Девять болтало, а десятый и не думал их слушать. Старые, племенные и фамильные ссоры, забытые на краткое время гнезда, также подняли свои сто голов и сто языков.

Независимо от этой суматохи, происходила ярмарка. Редкий был так счастлив, чтобы в грабеже мог захватить себе нужное: Холостому досталось несколько пар женских туманов; христианскому священнику попался в руки Коран в богатой оправе; кто рассчитывал на осла, достал себе корову или несколько баранов; один видел себя обладателям воза без упряжной скотины, другой на оборот — скотины без воза… одним словом, меновая торговля сделалась неминуемое потребностью.

Перед ними, в глубине долины, дымились остатки их жилищ, а с другой стороны, отвратительной наружности разбойники грызлись за добычу. Одна из пленниц приметила между домашнею рухлядью раскошенную колыбельку своего дитяти и подняла вопль. Это послужило сигналом для прочих: горесть, до сих пор таившаяся в их сердцах, излилась хором в жалобным песнях, или мерном плаче, который более, похож был на Сафический стих, потому что здешние горянки плачут и изливают жалобы не иначе, как будто по затверженным потам.

Когда эти вопли утихли, одна из них тихонько сказала другой, отирая слезы с очей, чтобы лучше видеть.

— Посмотри Лейли на эту гору; или мне так кажется, или, в самом деле, там стоять два человека.

Лейли, взглянув по указанному направлению, снова предалась плачу, а подруги ее, не замедли подхватить ту же ноту.

Домашние животные, увиденные из Шары, также выражали по-своему тягость неволи. Достойно внимание, что даже и флегматик эшак (осел), этот непоколебимый стоик, довольно выразительно распевал свои жалобные песни.

По середине табора стояли три или четыре не мета предводителей. При каждом намете развивалось по значку. т. е. по куску синей или красной матери, и каждый значок имел своего особенного часового, человека, от бдительности которого зависела честь народа и войска. Но, от что случилось. Один из этих часовых, усатый Ингуш в огромной бараньей шапке, с накинутым на плеча нагольным тулупом, опершись о винтовку, с ложкою в руке, с той между кадушкой сливок и кадушкой меду и был в нерешимости с которой начать. Прочие, собравшись вокруг огня, насаживали на рожен кусочки баранины для шашлыка. В это время случилось обстоятельство, которое погубило кадушки и шашлык. У которого-то из наметов стоял огромный рыжий бык, привязанный к колу, а тут же, возле него, развевался красный значок. Царь стада трясся от ярости, копал землю ногами, наконец в бешенстве прыгнул и оборвал свою при кадушки, баранина и наконец тот из часовых, который возился с рожном. Бык устремился далее. Обладатель кадушек прицелился из винтовки — бац! И неприятель ранен в ногу. Когда почувствовал боль, то еще ужаснее стал метаться по табору, все опрокидывая, разбивая, бодая, — и после многих выстрелов, которые частью попали в людей, получа еще несколько ран, наконец в огромный костер и разбросал головни. Одна из них упала на чье-то тряпье и то в тоже мгновение загорелась. Бывшие вокруг него, желая остановить распространение пожара, разбросали тряпье, но впопыхах и такое, которое же тлело, чем подожгли прочую рухлядь. Пожар, раздаваемый сильным ветром, увеличивался все более и более, не усели спасти несколько ящиков с порохом и раздался страшный грохот взрывов….

Как пчелы в улье (заимствуют это выражение у Гомера), как пчелы в улье, когда пасечник их выкуривает, так Карабулаки и Ингуши, опомнясь от оглушения, бросились в разные стороны, толкаясь, прыгая один через другого и крича страшным образом. Вал, который должен был служить им охраною, едва не сделался причинною их гибели: пока удалось вырваться из ограды, истребительная стихия много обожгла бород и усов. Крики боли, боли, страха и проклятий, смешавшись с ревом скота, составили музыку, какой и шайтаны с ведьмами не заводят в ночь шабаша. Наконец преграда открыта и отлогие бока холма покрылись толпами бегущих. Счастлив был тот, кто без вреда очутился внизу, потому что бывшие позади валили передних, топтали их в бегстве, путались и сами падали. Однакож нашлись такие смельчаки, которые презирая опасность, возвратились за вещами, чтобы по крайней мере спасти то было по драгоценнее.

Добыча подверглась новому грабежу; право собственности, уже несколько утвердившееся, уничтожилось….

Усатый Ингуш, который необдуманным мщением над быком за опрокинутые кадушки, был всего зла причиною, бросился к пленницам. Схватить первую, на какую попал, отдернул чадру взглянул в лицо плюнул и бросил ее в пропасть. С другою и третьею поступил также. Наконец напал на одну, которая ему понравилась. Стал проталкиваться с своею драгоценною добычею чрез бегущие толпы, а выбравшись на простор обождал, пока все бежали с бокового холма и тогда присоединился к партии Ингушей.

— Открой ее, открой, — послышалось несколько голосов, — но наружности кажется на дурна!

Обладатель пленницы не имел причины противиться этому желанию. Но лишь только дернул чадру, как из толпы выскочили два молодых человека, которые стали доказывать, ссылаясь на свидетелей, что пленница их и принадлежит обоим но роковой доле.

— Скажите лучше, что принадлежала. Как же могли вы разделиться: кому голова, кому помоги?

— На кого из нас по жребию пришлась бы, тот другому должен был доплатить его часть.

— Делились бы теперь угольями ее костей. Пленница моя, потому что я выхватил ее из племени.

И он стал перед ними с видом показывавшим, что никому не намерен уступить свое право. Но в ту минуту кто-то пихнул его в затылок и повалил. Два претендателя, пользуясь этим, схватили пленницу один за одну руку, другой за другую и уже хотели тащить ее, как то, вскочивши с земли. Успел схватить несчастную за ноги. Все трое закричали, не щадя друг другу проклятий и угроз, а бедная жертва их спора, едва слабым стоном изъявляла признаки жизни, и неминуемо бы лишилась какого-нибудь члена в этом роспинании, если бы четвертый не вмешался посредником.

— Постойте закричал — я вас помирю! Поставьте ее на ноги… не может стоять? — ну, так посадите ее на траву… вот так,

— Теперь скажите мне, знаете ли кто я такой?

— Ты? Балха. Кто же тебя не знает.

— Не в том дело. Кто ваш предводитель?

— Ты.

— Следственно имею право судить, рядить и мирить вас в ссорах?

— Имеешь.

— Решаю так. Вы оба домогаетесь на половину этой девушки; следственно вся она как есть, с руками, головой, ногами и так далее, никому из вас не принадлежит?

— Что вся целиком не принадлежит, это правда, но…

— Говорите, что не принадлежит. А ты, третий, спас ее из огня и теперь говоришь, что она твоя?

— Разумеется, что моя.

— Почему же?

— Потому, что я спас ее из огня.

— Недостаточная причина. Например, если кто кому спасает жену, неужели может ее себе присвоить? Еслиб меня самого ты спас, то мог ли бы сказать, что я твой. Нет, каждый скажет тебе, что нет. Следственно, девушка, и тебе третьему не принадлежит.

— Чтож из этого выходит?

— Из этого выходит то, что я, ваш предводитель в теперешнем набеге, беру ее себе.

Всеобщим смехом отвечали на эту премудрую расправу.

Спор начался с–изнова.

— Постойте! — снова закричал наш Соломон — если вам это не нравится, то я рассужу иначе.

— Послушаем.

— Приметно из ваших рассерженных лиц, из ваших глаз блестящих яростью, что спор ваш не кончится добром. Следственно, или ты получишь пулю в лоб, или вы оба познакомитесь с его кубечинским кинжалом — что весьма легко может статься, потому что парень-то справится с вами обоими. Но спрашиваю, что из этого выйдет? Завладевший пленницею, куда с нею денется, где спрячется от родных и друзей убитого, или убитых? Подумайте сами, стоит ли эта девчонка, чтобы за нее всю жизнь проводит в тревоге и неспокойствии?

— Со всего этого, снова выходит то, что пленницу надо отдать тебе же?

— Я этого не говорю. Но сделайте так: станьте все перед нею, я четвертый тоже стану и пусть она сама выбирает.

— Дельно говорит, дельно! — слышалось ото всюду пусть она сама изберет!

Кружок любопытных увеличился. Обе стороны не могли противиться общему мнению; при том каждый из двух участников был уверен, что выбор падет на него: один полагал прельстить богатою своею одеждою, панцирем из тоненькой, как паутина, проволоки и оружием, богато оправленными в серебро; другой был щеголеватый парень с бакенбардами подбритыми по Чеченски, или, как у нас говорят, а Iа juif, и много воображал о своей красоте. Усач, обладатель кадушек, ничем не мог похвастать; но что же было делать, почесал в затылке и согласился. Что же касается до Балхи, то хотя он не имел никого права поступить в число кандидатов, однакож, получил на то позволение.

Никому не приходило в голову, чтобы эта маленькая, неуклюжная и пузатая, как бурдюк, фигура, могла удостоиться выбора красавицы.

Участники выступили вперед, в красивых положениях, хотя, будто бы, с беспечным видом; усач, обладатель кадушек, с кислой рожей отпустил шага два назад и почти спрятался за ними; а Балха, став против самой пленницы, так чтобы один он был ей виден, моргал глазами, улыбался и кивал пальцем. Несколько раз должно было объяснить ей решение Балхи. Когда же она поняла в чем дело, то показала рукою на усача, обладателя кадушек.

Присутствующие крикнули от удивления. Избранный, обнял свою драгоценность, расцеловал и в доказательство особенной признательности, накрыл ее снятым с плеч обладателю пленницы.

— Любезный Бабо, — сказал он ударив его по плечу, — знаешь ли что милый, у тебя ведь нет ни дома и никого приюта, шляешься из угла в угол: на что она тебе? Уступи мне ее за двадцать баранов!

— А ты слышал кто она такова? Сестра, брат, Узденей, сестра здешних Узденей!

— Так чтож из этого — эти Уздени лежат здесь под пеплом своего дома; выкупа от них не дождешься.

— Но кто же видывал, чтобы сестру Узденей продавать за двадцать баранов? И притом, что я сделаю с твоими баранами — съем их в один раз, или загоню в чужой хлев? Нет, брат, я не дурак!

— Как себе хочешь?

Прошелся немного и снова вернулся.

— Видел ты мою Крымскую винтовку?

— Кто же ее не видел, лучше ее нигде не найдешь.

— Возьми за девку!

— Хм…. Славная вещь та винтовка, но моей девушки не стоит.

— Прощай же, когда и винтовки не хочешь. Но помни, что будешь жалеть!

Снова прошелся и снова вернулся.

— Послушай Бабо, скажу тебе последнее слово. возьми винтовку и любого жеребца на выбор из целого табуна?

— Из целого табуна? Ну, так это дело другого рода. Постой же, позову свидетелей…

Когда огонь в таборе погас от сильного дождя, то снова начали шарить и суетиться около остатков. Один опережал другого, один у другого вытаскивал из-под носа. Так продолжалось до поздней ночи.

II. Два узденя

Наконец партия собралась в обратный путь. Пискливые зурны, — кто знает, что не такие же, какими Тимур безногий страшил род человеческий? открыли шествие, напрасно предводители старались их унять, убеждая, что отступление требует самой глубочайшей тайны; но набег кончен, и никто уже и не думал о предводителях. За зурнами отправилось несколько конницы, потом огромный воз, наполненный разными вещами, потом несколько пеших, а у каждого какая-нибудь добыча — мешок, баран или невольницы; — после опять не много конницы и так далее. С самого начала нужно было пройти густой лес, со множеством оврагов и, без всякого следа торной дороги. Ночь была темная, земля слизкая, беспрерывно лило как из ведра. Конным труднее было держаться вместе; кто напал на тропинку, отправился сам по себе, кто попал в овраг или увяз в кустах, тот отстал от прочих; некоторые совершенно, удалились в — сторону и заблудившись в трущобе, сбились с дороги отступления. Различные крики раздавались по лесу: то, спешите за мною, то, подождите меня, то, отзовитесь — я заблудился!

Пехота лучше сохранила порядок. Собравшись в кучку, шла тихим, но верным шагом. В это время, кто-то выстрелил из ружья, — вслед за ним и другой за ногу. И тут-то пошла суматоха. Несколько десятков пуль полетело в ответ.

— Проклятье вам и гробам предков ваших! Гремел голос с той же стороны, — бейте!

— А, там наша конница. Да кто же по нас стрелял? Снова грянули два выстрела.

— В шашки, в шашки! Толпой на них, живьем хватайте! riiii…

Таков военный крик, Кавказских горцев. Но, хотя все гикали во всю мочь, однакож некоторые лишь сунулись вперед, и те воротились, потерявши одного убитым. После этого никто уже не отваживался пробовать счастье, и шайка отзывалась на выстрелы только хвастливыми угрозома и криком; а тем временем два невидимые стрелка попали себе, да попали как нельзя лучше, и редкий их выстрел давал промах.

Лес кончился, осталась река для переправы, но от сильных дождей так поднялась, что нельзя было надеться отыскать брод. Одна конница с трудом переправилась и то нескольких течением воды унесло и потопило. Что же оставалось предпринять? Расположиться на берегу и дождаться рассвета. Но эти два проклятые комара…. cтрелять по ним!…

Комары, не ожидая этого, выскочили из кустов. Удары шашек как град посыпались на все стороны и пока, испуганная нечаянным нападением шайка опомнилась, несколько голов уже катилось по песчаному берегу.

***

Утро было пасмурно, но не дождливо; между развалинами сожженного аула, кое где пробивался дым, в бойницах башенки мерцал огонек.

Там были два человека. Один, сидя на недогорелой, дождем залитой колоде, подперши рукою голову, казался дремлющим; — другой, в полулежащем положении, очами полными ярости, блуждал по закоптелым стенам. Первый прервал молчание.

— О, Джафар, Джафар! Завопил он, ударяя себя кулаком по лбу, — что ты знаешь теперь! Бабы Карабулакские погонят коров на твоим пастбища, дети со смехом станут ругаться твоим именем, которое еще вчера страхом прерывало их сон. Нищий не пронят к тебе руки, путник не попросит гостеприимства. О ком теперь станут рассказывать, что заходил туда, куда лишь птицы долетают и куда очень не забежит? Где сто твоих джигитов, сто волков острозубых, что упреждали малейшее твое мановение, в глазах читали малейшее желание? Где твои стада, поля и сады? А Лейли, Лейли! Слышать ее вопли и не помочь ей!… Что же мы теперь с тобой Мако! — подлые голуби, перепелы, которые не устрашат даже летающей мушки? Сестра!… Мако, ты ничего не говоришь?

Мако заскрежетал зубами, сжавши кулаки, однакож старался казаться хладнокровным.

Что же мне говорить — отвечал он тихим, но дрожащим голосом, — пусть старший брат говорит. Когда старший брат распевает жалобы как наемная плакса, то младший может ли что сказать? Моя речь — вот в этих ножны помогут против тысячи? А помощь откуда добудем, не от соседей ли? Небойсь, хорошо мы им прислужившись, чтобы теперь просить о помощи! В этих ножнах! А много ли ты помог ей этими ножнами, когда издалека протягивала к тебе руки и молила о спасении? Где теперь наша Лейли? Быть может стелет постель какому-нибудь Карабулакскому мужику!… О Мако, ты виною, ты уговорил меня на этот проклятый набег. пусть дорога, по которой мы ехали, зарастет ядовитым зельем! Пусть провалится то место, на котором мы проночевали эту ночь!…

— Дорога ничем не виновна и ни место. И я также не виноват. вспомни, что это предприятие было для нее же. ты сам сообщил мне весть о тех Армянских купцах, которые должны были ночевать над рекою, — а мне пришло голову достать от них для Лейли каких-нибудь драгоценных вещей.

— Достали же мы драгоценностей, нечего сказать!

Джафар встал и пошел осмотреть комнатку сестры. Но с трудом мог пролезть в двери, заваленные мусором обвалившейся стены. Вид этой развалины растрогал его еще более, но вместе с тем вдохнул и покорность судьбе. Возвратившись, он сказал спокойно.

— Не станем терять времени. о мщении ничего и думать, — разве после, когда нибудь, теперь, надо выкупить сестру, нашу бледную Лейли; но и мы тоже бедны…. Пойдем, проберемся через Гойтенские леса — до Герменчука и далее, до Аварии, до самого моря….

— Пусть один из нас идет, другой должен остаться и неусыпно бдеть над нею, может быть удастся выкрасть.

— Я пойду.

— Пожалуй, ты старший брат, и за тобою право выбора.

(продолжение будет).

Газета «Кавказ» №19, 1846 г. (продолжение).

III. Бабьи вой

Ингуши прежде жили в глубине гор. Принужденные удаляться от злых соседей, переселились оттуда далее к Северу и заняли большое пространство земли вдоль берегов Камбулеевки и Сунжи. Но и тут, судьба не лучшим наделила их соседством: с одной стороны Князья большой Кабарды, утверждая что земля принадлежит им, требовали подателей, с другой, хищные племена: Галашов, Чеченцев, Карабулаков, — разоряли их без милосердия. Все более стесняемые, Ингуши принуждены были поселиться на нескольких холмах так тесно, что едва не одним взглядом можно было обозреть все их жилища. Из них более цветущий аул Анстар, находился в самой середине. На него, в случае сильного набега, надеялись всего более, потому что расположен был на довольно крепкой позиции и для обороны имел против обыкновенные вместо одной, — четыре каменные башни.

Тогда племя это еще не зависело от теперешних властей. Управление общественными делами, по праве сказать, находилось в руках нескольких сильнейших фамилий, — но последние, в мирное время, едва лишь пользовались тенью власти, и обычаи, освященные веками, заменяли суды и законы: они разрешали все сомнительные вопросы, примиряли тяжущихся. Кто надеялся на свой кинжал, тот им и апеллировал.

Я полагаю, что несколько слов сказанных об Ингушах, объясняющих быть их, в той степени, сколько нужно то для моей повести, нельзя почесть отступлением. Однакож, чтобы вы, любезные читатели, не задремали, то все прочее, что можно было бы сказать об этом предмете, оставляю до другого раза.

Но, еще одно слово, описываемые тут происшествия, относятся до половины прошлого столетия.

Под горою скаты, которой были усеяны саклями Анстара, стремилась быстрая Камбулеевка. Но берегам ее виднелись шалашики величиною от двух до четырех кубических аршин и так густо расположенных, что вместе, представляли как бы селение каких-нибудь Лелепутов. Это были мельницы Ингушей: маленькие, но удобные, потому что каждый хозяин мог выстроить себе такую и не имел нужды кланяться соседу; одна из этих мельниц была поводом кровавого междоусобия между жителями Анстара. Это случилось спустя несколько дней по истреблении Шары и вот каким образом.

Какая-то баба, христианка, не имея собственной мельницы, забралась в чужую. Уже было начала в ней распоряжаться, всыпала просо в корыто, — как вдруг приметила, что кто-то приближается к реке с противной стороны. Всматривается и видит, что это хозяин мельницы, возвращавшийся с поля ранее обыкновенного, а с ним и жена его, слывшая в Анстаре за самую злую бабу и притом за самую закоснелую язычницу. Дрожь пробежала у ней по телу; запряталась как можно глубже в мельницу и притаила дыхание. Язычница перенеся кулек с хлебом на ту сторону, воротилась, как вы думаете — зачем? За мужем! Здешние женщины для многих вещей пригодны. Нагнулась перед ним, как верблюд, которого готовы навьючить: муж уселся как можно выгоднее на этом необыкновенном перевозном транспорте и куря трубку, счастливо переехал на ту сторону реки, после чего, сел себе отдыхать. А, жена — верховая перевозчица, взяв кулек с хлебом, понесла его в мельницу, всунула в нее голову — и отскочила с пронзительным криком.

— Что там такое? Спросил ее муж.

— Христианка! Пропала наша мельница!

С этими словами вновь подскочила к дверцам и уже вся в них влезла. Хозяин мельница вскоре услышал смешанные голоса нападающей и обороняющейся, но все тише — наконец одно лишь хранение, сам до половины влез в дверцы и ухватив за первую ногу которую ощупал, вытащил из мельницы одну из ратоборствующих, а та вытянула за собою и другую. У обеих лица уже были в крови, обе держали по порядочной горсти пощипанных волос, но когда увидели себя на просторе, то тогда-то начался у них бой на смерть. Победа склоняясь то на одну, то на другую сторону: христианка на верху, христианка на низу, то снова язычница на верху, христианства на низу. Впалась когтями в горло той, а этой удалось завладеть неприятельской косой… Таким образом добарахтались до самой реки. Лице смотревшего заяснело живейшею радостью: думал что непременно попадают в воду и друг друга утопят.

Дети ближней сакли, завидя эту драку, криком и хлопаньем в ладоши подняли гвалт. Все прибрежье покрылось любопытном. Были между ними христиане и язычники, у тех и других чесались руки. Только ждали случая.

Тем временем, владетель мельницы, выведенный из терпения, что единоборствующие так упорно держатся берега, помог им ногой. Но не случилось как ему хотелось: в общей опасности, обе забыли поединок и начали спасаться. Христианка первая выкарабкавшись, бросилась на подтолкнувшего их. Еще этот не успел сам осилить дерзкую, как и другая успела выскочить из воды и поспешила к мужу на помощь. Стороны были неравны, слабевшая должна была пасть — как вдруг явился новый боец, без сомнения муж христианки, или кто из ее родных, — за ним другой, третий, наконец все присутствующие, разделившись на две партии, стали друг с другом перебраниваться все сильнее, все выразительные — сцепилось — дошло до кулаков, до палок, — а у некоторых заблестели и кинжалы. В толпе, голоса наследник Евы — потому что несколько их тут учувствовало — слышались явственнее прочих. Так дудки в Татарском концерте берут вверх над зурнами. Женщины и справлялись ловчее, хотя без другого оружия кроме ногтей. Правда, что многие попадали в реку — но выбарахтавшись из воды, возобновляли бой с новою силою и с новою энергиею.

Горе тому, кто имел несчастие споткнуться и упасть, бросались на него как хищные враны, топтали ногами, или усевшись то на груди, то на брюхе низверженного, царапали ему лицо. Уже там и здесь струилась кровь.

На плоской крыше мельницы, той самой, исторической мельницы, которая возбудила домашнюю войну между Ингушами, — показалась человеческая фигура, что-то в роде чурбана с головою, точь в точь, какие обыкновенно Чеченцы ставят над могилами. В этом сравнении не всякий узнает Балху, но это действительно был он, а не кто другой. Стоя, верхнею половиною туловища перегнувшись назад, от чего еще более выпятилось и без того огромное его брюхо, воздел правую руку к небу, левую склонил долу, открыл рот и, — в этом положении, обождал немного, не утихнет ли крик, но как никто не смотрел на него, а беспорядок продолжался в прежней силе, то он не медля начал:

— Народ Ламурский! (горцы–ингуши, так величают себя в память своего происхождения) за что вы деретесь? Не за прах ли отцов своих? Нет. Не за кусок ли земли? И то нет. ну, так за несколько штук скота? Все не за то. Так за что же? За двух баб! Народ Ламурский, глупейший стада коз. Враги подстерегают вас, отсюда Чеченцы, оттуда Кабардинцы, вот-вот готовы на вас напасть — а вы, вместо того чтобы думать о защите, грызетесь между собою за двух этих баб! Будь прокляты эти две ба…

Кто-то из сражавшихся упал. Баба язычница вскочила на него верхом и схватив с земли большой камень, готова была пустить ему в голову. Тогда, наш оратор, взбесившись что слова его пошли на ветер, соскочил на земь и хватил ее по спине палкой. Язычница, сорвавшись со своего места, кинулась на Балху, вцепилась ему в шею, и впихнута в общую свалку. Балха вдруг, невольно сделался соучастником этой домашней войны, против которой так красноречиво восставал.

Христиане, как малочисленнейшие, должны были уступить; одни избиты и изранены, другие дали тягу, неповоротливый Балха также хотел улизнуть, но победители не упустили его из вида. Уже из-давна он был предметом их зависти, как один из самых зажиточнейших христиан. По этому, оставив других, бросились за ним, поймали, схватили за руки и не жалея толчков, с торжеством притащили его на место побоища.

— Утопить его, утопить! кричало несколько.

— А как выплывает, да даст тягу?

— Смолот его! голову под колеса!

— Умилосердитесь! — жалобно простонал пленник — что я вам сделал! Я бедный старик!

— Голову под колесо! Вопили неумолимые судьи. Готовились исполнить приговор. Тоненькой голосок Балхи далеко раздавался по аулу, но, напрасно! Уже один лишь наг оставался до бедственной мельницы, когда вдруг, как будто с неба, явился спасатель.

Перед ближайшее саклю сидела толпа равнодушных зрителей. Это были Мусульмане. Происшествие это столько их интересовало, сколько само по себе было любопытно, — не мешаясь ни во что, куря себе трубки, молча смотрели что будет далее. Но в ту раковую минуту, когда голова Балхи готова была превратиться в муку, один из них встал и, замахав огромною дубиною вскричал.

— Сорок на одного? Оставьте его, я таких шуток не люблю. Оставьте же его говорю!

Мучители, с удивлением посмотрели в ту сторону.

— А ты кто такой, что мешаешься в чужие дела?

— Сейчас покажу вам кто я такой. Прочь, кому жизнь дорога!

И подкрепляя слово делом, огрел дубинною первого ему попавшегося. Новое замешательство. Балха забыт и все с криком бросились на пришлеца. Но с этим трудненько было справиться, и кого он уже раз задел конец своей дубинки, то у того пропадала уже охота и возможность сунуться к нему в другой раз. Балха непреминул воспользоваться этим временем. Зрители, сидевшие под саклею, не верили своим глазам. Видя, с какою легкостью он перепрыгивал рвы я заборы. Защитник Балхи, также возбудил в них сильное внимание.

— Клянусь бородой и усами Пророка — вскричал Бабо, — часовой, обладатель кадушек, этот молодчина мастерски справляется. Посмотрите как того хватил по боку. Ого, и тот также падает…. На здоровье! Валлах биллях славный молодец! но и ему становится жутко. Ей вы, не обижайте мне этого хвата прочь.

Другие тоже вступились за незнакомца. Победители не хотели добиваться нового торжества, заплатив слишком дорого за прежнее.

Спустя несколько часов посте того, никто в Аистаре и не думал о происшествии случившемся под мельницею, кроме разве тех, которым достались на долю шишки и раны! Упорнейшие из бойцов противных сторон, сидели друг возле друга на порогах и подчивали один другого трубками. Таким образом обыкновенно кончается домашние война Ингушей.

IV. Балха

Солнце склонялось к Западу, небо грозило дождем, а освободитель Балхи не знал еще где провести нось. Шел себе медленно по улице Анастара, не останавливаясь, и никому не докучая; — жители, которых встречал он, из коса поглядывали на его Кабардинскую шапку и обходили подозрительного незнакомца. Некоторые, узнавши в нем богатыря отличившегося под мельницею, указывали на него пальцем.

Кто не имеет собственной сакли, сказал один Кавказский мудрец, тот истинный богачь: потому, что может выбирать ее из тысячи. Но в том беда, что надо выбирать, а кто поручится, что выбор будет удачный, падет на такую хату, где тебя примут, а приняв, не положат спать голодным? Наш незнакомец, Бог весть, как долго бы шатался и выбирал, — еслиб на его частью, гостеприимство само не вышло к нему на встречу.

— Постой, постой любезный! Закричал присмотревшийся к нему Балха. — Целый день тебя ищу, искал бы и целую ночь. Вот мои двери, войдем. Кабардинская шапка?…хм, скажи-ка мне, как тебя зовут?

— Различно. Называют меня ястребом, волком, джигитом, как кому нравится.

— Но имя, которое дала тебе мать?

— Мако.

— Ого, прекрасное имя! Так точно назывался родной брат Шарского Узденя.

— Более ничего мне не скажешь?

— Постой, постой, как ничего!… Эта шапка…. Скажу тебе, ты спас мне жизнь, и следственно имеешь право…. Эта высокая шапка!… Признаюсь, я Кабардинцем очень люблю — в особенности Татар — Хана и Ибрагима, наших соседей; с первого взгляда видно в ком течет чистая Арабская кровь. Уважаю их! Что же касается до того Шарца Джарафа, которого, с помощью Божьею, удалось мне погребсти под пеплом, то был он чистый разбойник, равно как и брат его и все вообще Шары…. Морщишся?… По правде сказать, нас не затрагивал, потому что от нас оно и не близко, за то что другие от него терпели! Например, Карабулакские аулы: ни выйдет на жатву, ни стада выгнать на отдаленные пастбища. Вспомни, что не далее как отец его, выбился из под власти Кабардинской, — а теперь уж сам он сколько надевал вам зла? Это то меня всего более и подстрекнуло, а еслиб не то, ничего не имел бы против него — не дотронулся бы, до его собственности, ни до его сестры Лейли…. Снова морщишся?… Нет, мне так показалось…. Ваши Князья, дай им Бог здоровье, не должны этим обижаться. Я предан им всею душою, а мои горцы, хоть и кричать, что вы этой податью высосали из них кровь, но без меня ничего не могут предпринять. Я их держу в руках.

— Однакож, сегодня под мельницею, тебя держали?

— Это брать ничего не значит, — натянулись баузы — потому что у них сегодня какой-то праздник. Что же касается до этой подати, то ее можно удвоить, дай мне лишь только подумать…

Балха смотрел в глаза своему гостю с видом человека, который обдумывает весьма важный предмет. Он вообразил себе, что это должен быть какой-нибудь лазутчик из Кабарды, высматривающий слабейшую сторону, а быть может желающий подкупить себе соумышленников.

— Отстань от меня — прервал тот равнодушно — я не Кабардинец, и мне не до вашей подати. Я пришел без цели, и уйду без цели, если мне у вас не понравится. Дома нечего было делать, бездействие, скука — захотелось посмотреть на белый свет — вот и все. Я готов служить всякому, кто меня о том попросит — вам, или вашим врагам, для меня все равно.

Балха был столько же легковерен, сколько себя считал хитрецом.

— Тем лучше, — сказал — тем лучше, одною рукою больше. Может быть вскоре нам пригодишься. Но возвратимся к делу, ты мне спас жизнь и имеешь право требовать награду.

— Отдай мне свою пленницу Лейли.

— Мою жену? Проси что-нибудь другое.

— Твою жену?…

Эта новость разрушила все намерения Мака. Нечего было думать о похищении Лейли, когда она уже сделалась законною женой своего господина.

— Я пошутил. Нечего мне не нужно, только несколько дней гостеприимства.

— Останься на целый год, останься хоть на веки! О, еслиб моя Наталия, моя бедная племянница, не была теперь в чужих руках — какую бы славную пару можно было из вас составит! Но увы, Наталии нет! Год тому назад украл ее один Чеченец и столько заломил выкупа, что у меня и половины его не сыскалось. Что же касается до Лейли, то не ты первый ее добиваешься: есть тут один, что мне полную шапку абазов сулил. Правда Юсуф?

Мака взглянул назад и лопнул со смеха. Фигура Юсуфа, могла мертвого рассмешить, — настоящая чучила, которую за деньги можно было показывать: горб спереди и сзади, тоненькие и кривые ноги, руки до колен, и на этой то подпоре — огромная голова, наподобие спелой дыни, в косматой огромной шапке. Пластырь на одном глазе, закрывал половину лица, но казалось что и другая его часть, тоже просила пластыря. Душа Юсуфа, — если только можно так назвать смесь лукавства, трусости, низости, явственно отражалась на той части рожи, которая не была залеплена. Мака с первого взгляда узнал в нем жида, не смотря на одежду, общую всем горцам. В самом деле, это был один из тех несчастных сынов Иакова, которых разгневанный Иегова, без сомнения, за тяжкие прегрешения — поселял на Кавказе, как кроликов в тигровой берлоге.

После ужина, уложивши гостя в особенной хате, Балха сказал Юсуфу.

— Знаешь ли, что этот Мака мне очень нравится, я хочу его задержать. Война близко — и Бог знает что может случиться, а не худо на всякий случай иметь возле себя такого хвата….

Газета «Кавказ» №20, 1846 г.

V. Товар для продажи

Теперь перенесемся в другое место, в одно из тех, до которых еще не досягал, и которых не именовал еще ни один из путешественников.

Горы и горы — вправо, влево, куда ни бросишь взор, все только горы. На одних шумят вековые леса; другие, обнаженные, как скелеты, спорят между собою дикостью и нестройностью гранитных масс. А выше, ближе к солнцу — снеговые венцы позлащенные его лучами позлащенные его лучами: кто бы вознесся на высший из них, и оттуда бросил взор в самую глубь дали, — опять увидел бы все одни лишь горы. Ближайшие, представились бы ему явственно, дальние — в слиянии с облаками, а наконец последние, облитые туманной мглой, — пробивались бы несяною, чуть видимою тенью, как воспоминания о славе предков, как волшебные мечтания юности. Чудно созерцание этих пирамид воздвигнутых Творцом! Они указывают путнику высокую, последнюю цель его земного странствия, наполняют сердце смирением, — увидев, с раскаянием, свое ничтожество, он мыслить: что же начну я в этой громаде создания, чтобы мог столько проливать слез о самом себе?…

Там и здесь, среди лесов дремучих, над обрывами, змеей извивается тропинка: кто протоптал ь ее? Дикий зверь пробираясь к роднику и дикий человек прокрадываясь за зверем.

Шепот сосен, шум водопадов, завывание ветра в ущельях, составляют неумолкаемую музыку этого места. Порою эхо, повторяет гул выстрела, а в минуту бури, грохотание низвергающихся в пропасть скал.

На откосе одной горы, лепится, будто орлиное гнездо, маленький каменный аул, ярусами расположенный по склону и так высоко, что снизу, желающий рассмотреть его, должен бы рукою придержать на голове шапку. Внизу, в гранитном ложе пенится река и подмывая скалу, низвергает часть воды в широкую расселину и образует бассейн. Солнце поднялось на самую середину неба и сквозь ущелье, расположенное по направлению его течения, заглядывает в бассейн. И не даром заглядывает: в светлом лоне этих вод, плещется прекраснейшая нимфа, какой еще никогда не видали в земле Чеченцев и Кистов. Перси, как чистые снега этих гор; ланиты, как румяный восход; кудри, как тучки полночные; очи, уста… но кто же бы мог подобные чудеса из чудес рассказать, или описать. Все гурии вместе, что стелят в раю ложе правоверному, не стоют одной этой нимфы.

Старуха Нина также думает. Сидя на берегу облокотясь на колено и подперев рукою лицо, с удивлением вглядывается в свою подругу и кивает головой.

— Что прекрасна, то прекрасна! О, еслиб у нас в Тифлисе такая, никакие стены, никакие подземелья не укрыли бы ее от Сардаря. Однакож, София моя была на нее похожа: такие же брови, как две шелковинки, и носик… ах, этот несчастный носик!…

— Несчастный? Ты мне еще ничего не говорила о носике своей Софии?

— Потому, что сердце разрывается при одном воспоминании! Но когда-нибудь расскажу. Теперь пора домой, — возьми свое платье, и я стану одеваться.

— Еще рано. Добрая моя Нина, расскажи мне об этом носике!

— Вам молоденьким все рассказывай, да рассказывай. И моя София точно такая же была. Еще ребенком, просиживая у меня на коленах целые вечера, бывало, так нежно смотрит мне в глаза — а я ей рассказываю; одно окончу, другое начну. Ведь человек таскается по свету не год, не два и не одну, не две беды перетерпит!… А как подросла, вот было радости! Сколько в Тифлисе Князей, богатых Дворян, столько женихов имела, а все-таки любила когда я бывало что рассказываю. То-то было времечко Наталия!

— Слышала, слышала, но что же с носиком сталось?

— Потерпи немного. Богатый то был дом Коргановых! Этот медведь Джантемир, поместился бы у нас на одном дворе с целым своим имением. А как бывало войдешь в самый дом, так глаза не хотя и жмурятся: на полу диваны персидские, турецкие, на стенах люстры, подсвечники серебряные, картины! А какое было во всем довольство! Иногда у Царицы чего не достанет — куда посылают? к нам. Когда, однажды, приехал Персидский посол, у нас и чуреки пекли с медом и плов варили к Царскому столу.

— И это я уже слышала, а носик то?..

— Сейчас, сейчас. Это было как-то — верно не помню, но точно — лет двадцать тому назад, у нас в Тифлисе, за исключением Царя, управлял еще Сардарь, Турок. Царь был Царем, да кланялся Сардарю. Что за хлопоты были у нас с этим басурманом: бывало ходит по лавкам, — что только в глаза ему бросится, берет себе как собственность. У кого пронюхает деньги, того зовет, судит, осудит, голову долой, а деньги себе. Но более всех доставалось от него женщинам; лишь только завидит на улице какую-нибудь девушку, цап и в гарем. И София моя тоже попалась ему в глаза. Первый раз удалось укрыться и не мог отыскать, потому что не знал чья. — С того времени мы остерегались. Но, однажды, вечером, встретилась надобность к соседке. Я говорю ей: София, лучше останься, мы одни пойдем. Нет, не останусь. Пошли мы закутавшись в чадры, я, София и ее мать. Лишь только мы очутились на середине улицы — слышим топот — оглянулись — нукеры Сардаря! Мы бежать, они за нами! Мы на двор к соседке и они за нами! Вбегаем в комнаты и София кричит дайте ножа, скорее ножа! На что тебе нож, спрячься скорее в этот шкаф! — Это не поможет, говорит, найдут. Схватила нож и пошла на встречу к Туркам. А те уже были в передней. Мы за нею — но помощь наша напрасна. Нукеры взглянули на Софию, повели плечами и вышли. А моя несчастная воспитанница осталась без носа… Ну, уж рассказала, теперь одевайся. Лучше не сердить этого Джантемира.

— Еще солнце высоко?

— Ох девушка, знаю что тебе грезится! Тот молодчик, что пожирает тебя глазами всякий раз когда ты купаешься, третьего дня был на этой скале за рекой, вчера сидел на этом высоком дереве, а сегодня, не знаю где выбрал свое местечко. Старуха Нина далеко видит, хоть и стара. К чему это поведет? Думаешь с ним убежать? А?… да разве мало караульных вокруг этой запруды? Мы их не видим, но они за нами надзирают. Лучше выбрось это из головы. Не можешь жаловаться на свою судьбу — всего вдоволь, все тебе повинуются, даже сам Джантемир, ужасный для всех, перед тобой едва не падает на колена; а ночи, слава Аллаху, проводишь покойно…

— Потому, что господин мой стар и потому, что готовит меня на продажу, не правда ли?

— Оно немножко и для того, а немножко потому, что такая хорошенькая. Ай, выстрел!…

За этим выстрелом последовал другой и третий. Нина уже сбиралась одеваться, но испуганная, в попыхах схватила свои лохмотья и побежала по ближней тропинке ведущей к замку. Наталия не разделяла ей поспешности.

Поводом к тревоге, действительно был тот самый молодчик, о котором говорила старуха. Избрав в этот раз место слишком открытое, обратил на себя внимание караульных Джантемира. Один из них спросил его что ему надо, а не получа ответа, пустил в него пулю. Двое других тоже выстрелили. Незнакомец не обращал на это внимания, но когда в ауле высыпал народ на кровли домов, не столько вызванный туда гулом выстрелов, сколько видом Нины с своими лохмотьями в руках, — начал медленно удаляться, а за каждым шагом оглядывался. На противной стороне ущелья, над обрывом, недвижно стояла фигура вся в белом. То была Наталия, закутанная в чадру. Незнакомец махнул ей рукой в знак прощания и скрылася.

Основанием дому Джантемира, служили другие дома, а задней стороной прилегал к боку горы. Стены из голого камня, почерневшие от дыма, издырявленные множеством бойниц. Внутри несколько комнат, а каждая, темнее погреба, нечистая, голая и сырая. На что же был похож сам хозяин? Если бы отнять у гиены все, что ослабляет ее отвратность, тогда бы вы имели портрет Джантемира. Досчатый простенок отделял его от женской половины.

Когда Наталия вошла, Нина уже подслушивала у щелки.

— Кто там у него в гостях?

— Какой то ужасный урод. Оба сидят около огня и считают деньги. Наталия взглянула в щель и отскочила.

— Это тот самый жид, который меня купил у моего дяди. Спустя несколько минут, вошел Джантемир с своим гостем. Иосе — для сокращения будем та к называет его вместо Юсуфа, подошел к Наталии и сказал, потрепать в ее по щечкам.

— Ты опять моя, пташечка! Теперь от меня не улетишь. А это кто такая?

— Это моя пленница из Грузии. Когда хочешь, возьми ее на придачу.

— А ест она много?

— Ни более, ни менее, как сколько дадут.

— Пожалуй возьму, где наше не пропадало! Но кто у меня купит эту старую каргу?

По дороге к Каспийскому морю, берегом Аргунки, пара буйволов тащила двухколесную арбу с огромным решетчатым ящиком, тщательно покрытым со всех сторон. Впереди гарцевал, на осле, торговец красоты, Иосе, а позади, и с боков, шло пятеро вооруженных. Между ними был и знаменитый Ингуш обладатель кадушек. Подпираясь винтовкой, держал в зубах коротенький чубучек, длиною с палец.

Иосе немного был встревожен. Уже несколько часов, как по сторонам, то с правой, то с левой, появлялась какая то конная фигура и все ближе и ближе. Притом, проезжаемое место пробуждало в нем тяжкое воспоминание. Но как же испугался он, когда подозрительная фигура подъехала к самому каравану.

— Эй, послушай — закричал он обращаясь к Бабо. — я тебя не за тем нанял, чтобы ты каждому бродяге позволял ехать возле арбы!

— Молчи, я знаю свою обязанность. Что тебе за беда, если кто и будет ехать возле арбы — лишь бы с нее ничего не пропало. Притом, это давний мой знакомец; я видел, как он десяток молодцев свалил с ног одной дубинкой. Славный молодчина!

— Десяток одною дубинкой? Тем хуже! Уж не он ли тот самый Мака, что в Анстаре гостил у Балхи?

— Который спас его от беды неминучей — он и есть.

— А, так нужно с ним поздороваться. Каково поживаешь наш храбрый Мака?

— Извини любезный, меня зовут Джафаром.

— А не Мака? Тем хуже!

Новоприезжий не отдалялся от арбы, ехал вместе с караваном, рассказывал разные сказки, забавлял, смешил — и вскоре так сумел отклонить всякое от себя подозрение, что и осторожный Iосе успокоился. Он спешил, как сам сказывал, в Ендыры на ярмарку и радовался, что нашел товарища в такой опасной дороге.

Остановились на привал. Iосе вытащил из арбы своих невольниц и в стороне начал хлопотать об закуске. Тем временем, Бабо разговорился с Джафаром о младшей невольнице. То была племянница Балхи, из Анстара. Дядюшка, убедясь что без племянницы легко можно обойтись, в прошлом году променял ее Iосеку на деньги. Жид поехал с нею на ярмарку, но к несчастью, на привале напал на него Кистинский разбойник Джантемир с шашкою, отнял красавицу, все деньги и правый глаз. Теперь Iосе снова ее выкупил и снова везет; а чтобы избегнуть вторичного банкротства и потери другого глаза, нанял конвой.

Вдруг Джафар подскочил к Иосе.

— Жид, выбирай одно из двух: или еще до сумерок быть в Герменчуге (Герменчуг в то время был местопребыванием Ших-Мансура) или отдай мне младшую невольницу.

— Младшую невольницу? Ха, ха, ха! Пожалуй, кто-нибудь подумает, что он грозит мне не шутя!

— Вот тебе доказательство что не шучу!..

— А-я-яй! Что тебе нужно — хочешь содрать эту обувь, чоху, шапку — все себе возьми. А я бедный жидок пойду по-миру. Хочешь моей крови, на, на нее только пусти!…

— Ничего не надо, только младшую невольницу.

— Все возьми…..

Они подъехали на выстрел к каравану и остановились. Помогите, помогите! завопил Iосе. Джафар повернул коня. Обскакав круг, снова остановился, еще ближе прежнего. Iосе, почувствовав дуло пистолета на затылке, более уже не кричал о помощи, но стал повторять за Джафаром слово за словом следующее:

— Бабо и вы все, беру вас в свидетели, что невольница Нина… а-я-яй… ошибся… что невольница Наталия от сего времени принадлежит не мне, но Джафару.

— Ого, — отозвался Бабо, крутя свои, как метлы огромные усища — отличился молодец. Люблю таких, люблю! — не даром похож на Мака — слезай с коня и бери свое.

— Iосе соскочил первый, упал, и с отчаянием отца, у которого похищают единственное детище, бросился к Наталии.

— О моя Наталия! Вопил он голосом нежной любви, силясь обнять ее и поцеловать — перла моя! Роза моего сердца, правый мой глазик! Сокровище мое, счастье мое! Кто-бы мог подумать, что тебя и теперь похитят у меня! С чем же я поеду на ярмарку?

Джафар едва мог оттащить его.

— С чем поеду на ярмарку, — продолжал вопить Iосе обратившись к Бабо — незачем туда и ехать!

— Если по-твоему незачем, так разочтемся. Неделя пути до Ендырей, и столько же назад. Нас пятеро, за всякой день на каждого по пяти абазов. Всего будет пять, десять и еще пять… что-то очень много. Положим что пять полных пригоршней — ну, добывай кису.

— Какую кису? Видно крови моей хотите, разве мы доезжали до Ендырей? Ах Наталия, Наталия!

— А мы небось причиной что ты свой товар продал на дороге? Если же дело стало за Ендырями, так едем туда — еще одна осталась.

— На что она мне, возьми ее себе и отвяжись. О моя несчастная Наталия!

— Если даришь, то возьму — но деньги своим чередом. Послушай Джафар, не нужна ли тебе и эта?

Наталия молила своего милого, чтобы освободил старушку. Спросили Нину куда хочет чтобы отвели ее.

— Я и сама не знаю куда — где лучше, — отвечала она, — гнездо мое далеко, хотелось бы добраться к христианам, чтобы в случае смерти, хоть бы крест поставили над могилой.

— у нас в Анстаре много ваших — сказал Бабо, я туда тебяотошлю, или сам отведу.

Счастливый Джафар поехал с своею добычею, а Бабо, тем временм, стал учить Iосе исправности в счетах, его же собственною нагайкой.

Газета «Кавказ» №21, 1846 г.

VII. Цани-стаг

Упоминаемое нами смешение вер между Ингушами, нимало не при увеличено и существует до сего времени. Сомневающийся в этом, может убедиться лично.

Кавказ, когда-то был торжищем, театром разнообразных происшествий, калейдоскоп. Здесь вы найдете следы Христианства, Будизма, остатки, даже до сих пор существующего язычества и целые поселения Еврейского сброда. Правда, что Коран, теперь над ними первенствует: беспрерывной поддерживаемый Турками, Персиянами, Крымцами, все более и более расширял свои объятия, пока, наконец, в прошлом столетии, не поглотил все остальные веры. Но и в настоящее время, найдете признаки, которые убедят, что когда-то Христианство владычествовало на Кавказе. Среди глухих ущелий, на не обитаемых горах и над обрывами, виднеют остатки Церквей, и путник, часто, между развалинами попирает разбитую статую, или камень с выпуклою резьбою, представляющею какой-нибудь предмет Христианской религии.

Грузины уверяют, что Царица их Тамара, в первой половине XII века, мечем распространила веру Христа в целом Дагестане. Можно согласиться, что распространила ее во многих местах Дагестана, но повсеместно — невероятно! Племена Дагестана слишком упорны и не легко расстаются с своими предрассудками, неразлучными с их буйною свободой, с историческими песнями — наследием прадедов. Не уменьшая дани удивления к этой славной Царице, однакож, должно припомнить, что до нее, и после нее, Кавказ, не раз видел апостолов проповедывающих Евангелие; но я присовокуплю, что христианство, никогда не владычествовало здесь исключительно. Досягали сюда Греческие и Римские миссионеры, набегали сюда многочисленные орды различного происхождения и не одно племя, или прельщенное недоступными местами, или загнанное и лишенное возможности спуститься на равнины.

Около огня сидели Джафар и Наталия. Она, оперши головку на плечо милого, всматривалась в мерцающее пламя. Усталость, а быть может и следы недавних поцелуев, румянили липиты ее, — нега блаженства, как мотылек, играла на устах, в очах и на челе красавицы. Но Джафар не был вполне счастлив, не знал куда деться с своим сокровищем. Для него самого, весь свет был открыт, дорог много, а леса окружные полны беспечных Ингушей и Карабулаков. Но с Наталией?.. Никогда еще бедность не казалась ему так ужасною. Не было ничего такого, на чтобы не отважился, не было преступления, которому бы не предался за один бедный приют с ничтожными средствами жизни. Когда Джафар, уже близкий к раскаянию, блуждал в мыслях и менял предположения, послышался какой-то шорох в противоположной стороне церкви. Всматриваются: из темных дверец возле алтаря, показалась какая-то мрачная фигура. Третья статуя недвижно стала возле двух первых.

Наталия, дрожа прижалась к милому. Джафар, во всяком случае был бы неустрашим, — но этот храм, так огромный и так пустынный, это близкое кладбище…. кто из надземных смельчаков, не почувствует боязни при виде пришельца из другого мира?

Мрачное привидение, преклонив колена пред алтарем, стало медленно подвигаться вперед; его шаги, мерные, как бой маятника, так уныло отдавались в пустом здании, что каждый шаг казался эхом из могилы. Потом, остановясь посредине, повернуло к одной стене, протянуло руку к нише и достав оттуда кусок жаркого, стало есть.

Наталия закрыла глаза и уши и ничего не видела, но ее защитник бодрствовал и мог уже при слабом свете, который бросал огонь на средину храма, следить за движениями этого привидения и рассмотреть его наружность. Седые волосы, отброшенные назад, седая борода по пояс, одеяние до полу, широкие рукава, в одной руке посох, в другой четки.

— Послушай Наталия, — шепнул, слегка коснувшись до ее руки, — разве ваши христианские привидения едят?

— Ах это должен быть Цани-Стаг!

Действительно то было земное существо — Священник, ризничий и звонарь этой церкви — все вместе в одной особе. Туземцы называли его по-грузински Цани-Стаг; питался жертвоприношениями вблизи живущих христиан и не христиан. Ниша, из которой он достал жаркое, именно было то место, куда клали эти же жертвоприношения.

Наталия не могла простить себе, что пустынника, священника, о котором столько было ей говорено, приняла за привидение. Чтобы искупить свой грех, поцеловала края одежды его. Джафар последовал ее примеру. Старец, возложив свои руки на их головы, произнес благословение. Но когда хотел осенит знамением креста, то искал их ощупью и потом, не отвечал на все вопросы — догадались, что он глух и слеп. Без сопротивления позволил себя вести к огню, не спрашивая, кто и куда ведет его, и севши, стал шептать молитвы. Потом, едва слышно, говорил с самим собою.

— Много слуг было, а враги твои исчезали, как разносит ветер сухие листья пущи…

Страшные битвы бывали в мое время. Есть здесь кто?

— Есть!

— Слушайте, потому что верно теперь этого не бывает. Потомки Халесанов враждовали с родом Джанбулата. Как сойдутся, эти с Чехеми, те с Терека, то на том ноле уж никогда не вырастет бурьян! Кайтук, то тому, то другому изменял, тот самый Кайтук, что волчьей шерстью оброс что клыки имел как у вепря и ел людское мясо. А с Георгием Шарским беспрестанные переговоры: каждый хотел иметь его на своей стороне.

— То мой отец! сказал Джафар, сжимая руку Наталии.

— Раз, мы отправились на помощь Халесланам. Я с крестом возле Георгия, за нами триста Шарцов и столько же Карабулаков.

Князь Ага-Султан не добром смотрел на меня. Отошлите его, говорил, — пусть нам не мешает. Не Георгий, в то время еще уповал на Божию помощь. Наконец сошлись над Чехемом. Целую неделю продолжались стычки: по утру начинают, вечером расходятся, а по ночам, наши и те, хоронят тела своих убитых. Дальние соседи смотрят и дивятся — каждый день новая туча все с одной стороны набегает на их жилища… то был дым от нашей пальбы. А в каждую ночь вырастало из землипо одной горе и холму: гора над телами неприятелей, холм над нашими. Уже сторона Джанбулата употребляла на отбой последние силы, но наши изменили кресту, и дела пошли наоборот. Георгий поддался наущениям Султана — приходит ко мне и говорит: поезжайте, отец, к моим, расскажите брату Федору что вы здесь видели, обнимите Елену, а ребятишкам отдайте этот гостинец — три правицы языческие. Пусть их высушат и прибьют к стене между другими.

Взял я эти три руки и приехал в шары. А в Шарах плачь и скрежет зубов! Кайтук, страшный Кайтук, уже три раза штурмовал аул, а для четвертого, собрал еще больше войска. Я прокрался в замок. Там, в одной башенке, заперлось все семейство Георгия: жена Елена, трое детей… славные то было дети, старшему мальчику четыре года…

— Это я — сказал Джафар шепотом.

….Младшему три, дочке год, — мать Георгия, мать Елены и несколько слуг. Федора только не было, он занимался защитой аула. Кайтук приступил к четвертому штурму, а тем временем, другою толпой осадил замок и пресек все сообщения между аулом и нами. Женщины подняли вопль — не могли уже ничего знать о Федоре и в замке не было ни капли воды. Вечером все прекратилось, а на утро, со светом, снова начался штурм…

О, страшный то был день! Стены трескались от гуда выстрелов, подумали бы вы, что это один непрерывный грохот грома. Стоны раненых достигали до нашей башни в все слышнее! Елена прижимала детей к своей груди и лишались чувств от одной мысли, что эти ангелы вскоре, сделаются добычею чудовища. А они плачут и кричать: воды! Однакож, мы еще имели надежду: над нами Бог, за нас храбрый наш Осодор, стена округ замка высока… в это время какой-то шум поднялся под башнею — кто-то крикнул: Кайтук на дворе! В то же мгновение что-то тяжелое, сверху, упало между нами, — мы были в верхнем, не закрытом ярусе, смотрим: — голова Осодора! Старухи ломали руки; нукеры, бросаясь из угла в угол искали куда бы спрятаться, тот лезет на стену, а Елена хватает детей, хочет выбежать на крыльцо и вместе с ними броситься со стены, но только — что перевесились, снизу свиснула пуля и прямо в висок…. Я становлюсь на средине и взываю: молитесь! Все пали на колена.

— И Бог воззрел на кающихся! Кайтук уже был на стене, на челе своих, но вдруг поскользнулась его нога, упал — а на него куча каменьев. В то время горсть наших подоспела на отбой замка; неприятель, с смертью начальника смешавшись, рассыпался, но Елена уж не ожила….

— То моя бедная мать! — вскрикнул растроганный Джафар. Воспоминания давних лет, для старца — куст розы, и цвет прелестный и колотье шипов — болезненно….

….Три года минули в странствии. Эти глаза видели Святой Гроб, эти недостойные уста целовали следы стоит Спасателя! Возвратясь в Шары, бегу к своей часовне с мощами, с водою Иорданской…. Вхожу: часовня полна народа, узнаю между ним Георгия и Агу-Султана. А где был олтарь, там пусто, только какой-то человек в белой чалме, читает книгу. Георгий оборачивается ко мне: — «поздно отец мой, поздо, тут нет уже Христиан!» Сердце мое обилось кровью, хотел выбежать вон и упал челом на святой, попранный порог. Меня подняли и с бранью вынесли. Но я успел еще закричать: о Шары, вертеп Богоотступников, конец твой близок!… Есть ли здесь кто?

— Есть?

— Повтори Шарцам, что конец из близок. Исчезнут как пыль средь вихрей! Шакал разгребет груды пепла и развалин, пока доберется до их костей! Исчезнут, исчезнут! Разразить их Господь, как не раз уже поражал истуканы….

— О, еслиб Елена моя была жива- этого бы не было! Вечный покой ее душе! Читайте молитву: Отче наш….

— Старик, научи меня молитве, вскричал Джафар, — научи молитве за спасение души соей матери! — повторил преклонив колена, — пусть ее Бог, будет и моим….

— Твоей матери? Что говоришь ты? Кто здесь?…

Поняв в чем дело, отшельник был в восхищении. Но еще не кончил свои расспросы, а Наталия, не мене счастливая, уже держала правую руку Джафара и уже учила его креститься. Одруг, на дворе раздались чьи-то шаги. Новообращенный вырвал свою руку, бросил взор за двери и ухватился за рукоять кинжала. Такова сила привычка!

VIII. Вскоре нежданный гость явился в дверях, ужасный лицеем, весь в лохмотьях, влача за собою какую-то большую ношу. Сложив ее у стены, приблизился к огню, но взглянув на Джафара, произнес болезненным, хриплым голосом:

— Как это случилось, что я тебя здесь вижу? Джафар едва по голосу отгадал, что это родной его брат Мака. Беспорядок одежды, обожженные волосы и следы огня по всему лицу, с трудом позволяли узнать его.

— Это ты Мака, или кто другой с твоим голосом?

Отзовись еще!

— Пока расслушаем ушами, разгляди глазами. Возьми эту головню и посвети сюда.

— Это что такое?

— Сестра твоя Лейли!

Вместо прелестной, полной жизни и красоты Лейли, лежал один копченный скелет. Джафар онемел. Глаза его стали недвижно, уста раскрылись, рука, в которой дер. Бал головню, медленно опустились…. Спустя несколько минут, не трогаясь с места, начал бить себя кулаком по лицу, а потом стегаться плетью плетью добытой из за пояса. Когда окончил этот обряд печали и немного успоколся, Мака рассказал ему как было дело и как решился унести труп сестры в развалины Шаров, похоронить ее между могилами предков, а потом обдумать месть-этот, по мнению его, священнейший долг человека и брата… хотел переночевать в Дайл-Ауле, а на утро, пуститься в дальнейший путь.

— Теперь скажи, что это за старец и эта девушка? Джафар, пораженный потерей любимой им Лейли, опомнясь, увидел всю неизмеримую бездну сиротства.

— Это священник здешний, отвечал, а это — мрачно присовокупил — племянница Балхи!

— Пленница Балхи? О, само предопределение послало ее сюда! Лейли, твоя душа, дольше не будет носиться над своими костями и молить о мщении — жертва найдена!

Джафар обратился к своей милой.

— Наталия, должно умереть!…

Мака выхватил кинжал, но не мог ударить — Наталия без чувств лежала в объятьях Джафара. Наконец Мака соскучилась проволочкой, дернул брата за руку.

— Кончим! Разве теперь время для нежностей! Помни, что душа Лейли смотрит на нас и что каждая минута удваивает ее мучения!

Сцена прощание продолжалось. Нетерпеливый Мака вырвал жертву из рук Джафара, — в то время, из глубины святилища, от алтаря, послышался голос полный торжественного величия.

— Где же сын Елены, где заблудшая овца, что должна возвратиться в лоно церкви. Приближался дитя мое!

— Слышишь, слышишь? Поспешно вскричал Джафар. Мы забыли что это место свято!

— Так вынесем ее отсюда.

Стены Дайл-Аула, служили убежищем от гонений для людей всех вер. Ни месть, ни людское правосудие, не могли их здесь достигнуть.

Мака вместе с Джафаром взяв лишенную чувств на руки, вынес ее из Церкви.

— Постой Мака, мне надо тебе сказать…. Обоих разом похоронишь… Сейчас, в эту же ночь, чтобы тел наших не могли найти, если же прейдут тебя искать…

Мака смотрел на брата вытараща глаза и не мог отгадать, с чего пришло ему на мысль о похоронах, в цвете лет и силы — и притом, еще так далеко от гробов прадедов.

— Ну, что — же, — отошли довольно. Положи ее на землю.

— Нет! еще Церковь видна!

Вскоре Церковь исчезла из вида. Джафар положил драгоценное свое бремя на траву. Еще никогда не казалась ему Наталия так прекрасно, как теперь, когда должен был ее лишиться. Это бедное и безжизненное, освещенное сиянием луны лицо, с закрытыми очами, с вьющимися, в беспорядке распущенны, черными, как смоль, косами; казалось, будто хотела вещать ему о таинствах Неба! Страшный дух — мститель — занес свою руку.

— Стой, стой Мака! Видишь-ли, она без того мертва.

— Да же мне кончить, — не умерла, открывает глаза… пусти руку.

— Снова закрыла! Пусть очнется!… Ах Лейли, Лейли, сжалься надо — мною!… Стой Мака! Хорошо что удержал тебя, твоя рука тяжела, ты бы причинил ей боль, задел бы за ребро! Дай мне свой кинжал.

— Пусть и так будет. Правда, ты старший брат, имеешь первое право. Не дли только, душа сестры смотрит на тебя!

Джафар стал пробовать кинжал пальцами.

— Тупой кинжал, смотри, острие сломано, я свой выну.

Далеко, едва нашел рукоять, так дрожала у него рука.

— Этот еще хуже. Какая щербина с этой стороны, и с этой тоже! Мака, еслиб ты поискал бруска?

— Брат, опомнись! Ты верно, бузы напился! Я не узнаю тебя, я не верю, что этот тот самый Джафар Шарынец, который некогда, всю стену, в два ряда увешал руками врагов. Сама эта баба, скорее тебя бы кончила!

Вдруг Джафар собрался с силами, замахнулся…. и упал на грудь бесчувственной. Мака не смея мешаться в дело, которое старший брат взял на себя — дожидал в молчании.

— Ну, что же? сказал минуту спустя, — кончил ты? Право слишком долго! Я тем временем пока сяду и трубку выкурю…. Кончил, или нет еще? Не понимаю что с тобою сделалось, верно ты болен! я бы уже давно превозмог себя!

Но как велико было удивление Мака, когда Джафар, быстро, как молния, сорвавшись, бросился ему на шею и закричал:

— Мака, брат мой, кровь моя! Заклинаю тебя Магомет, всеми пророками, всеми богами какие есть на небе, костями матери твоей, костями Лейли…. Мака, дай мне времени до завтрашней ночи!..

Теперь уже Мака не сомневался, что бедный брат его помешался. Однако ж, право старшинства не потеряло над ним власти.

— До завтрашней ночи, отвечал мрачно — обошлось бы и без этих заклинаний, ты старший брат, делай что хочешь. Но душа Лейли…..

— Нет, нет Мака, не говори этого!… Только до завтрашней ночи, а после, не скажу ни слова. Но поклянись мне, что до завтрашней ночи не коснешься до этой девушки.

— Исполню как решил!

Джафар отнес Наталию, которой стала приходит в чувство, обратно в Церковь, сложил ее на руки отшельника, потом выбежал и что-то шепнул брату, вскочил на коня.

— Посмотрим, как ему удается. — сказал Мака про себя, — но сомневаюсь, сейчас убьют его там, в предположении, что это я, потому, что мы похожи как два пистолета из одной пары. Тогда я буду иметь два убийства для отмщения!

Газета «Кавказ» №23, 1846 г. От сакли, которую Балха посвятил огня для испытания супружеской непорочности, уцелела одна только обширная изба, да конюшня и несколько других пристроек, до которых огонь не касался.

Еще только начало рассвет, еще челядь Балха покоилась счастливым сном, еще не выгоняли в поле коров и овец, а Балха, лежа в углу осиротевшей избы, уже курил свою трубку и с такою силою втягивал в себя дым и выпускал его, как будто дело в том и заключалось, чтобы скорее докурить ее: иногда переставал и сжимал зубами конец чубука. Что-то недоброе гнездилось в его сердце: скорбь, позднее раскаяния об утрате Лейли, которую, как бы то ни было, привык всегда видеть возле себя, в особенности в этот час, или досада, что некого уже преследовать — то и другое, вместе. Мака бы любимцем Анстара, через это, ему самому, хотя тот и не заботился о его выгодах, приносил не малую пользу. Теперь же, все кричат, что третье испытание было напрасно, все смотрят на Балху, как на убийцу, и вчера еще бросали в него камнями.

— Что же делать, — думал предводитель Шарского набега, так случилось! Люди поговорят, да и забудут, а что касается до Мака, то он не мог далеко уйти и верно погиб где-нибудь в поле. Надо послать людей поискать его…

Однакож припомним, что Мака когда-то говорил ему о старшем своем брате, который должен находиться в Чеченских лесах, и, как прилично настоящему Джигиту — собирал дани с оплошных. Дело опасное, правда; быть может, его уже давно съели шакалы, но если уцелел, если узнает, что Мака погиб невинно, но от кого….

Именно на этом пункте остановилось его размышление, когда вдруг кто-то незваный явился в другом углу избы. Балха встал, взглянув на пришлеца и мурашки пробежали у него по телу.

— Мака? — вскричал голосом идущего на виселицу.

— Родной брат его — Джафар.

— И это не легче, подумал хозяин недогоревшей сакли. Но, быть может, еще его не предупредили… Скрыл, как мог, свое замешательство и обнял гостя.

— Наслышался о тебе! Ну, как там поживал, любезный, — а мы с Макой боялись за тебя. Но вижу, что ты славно там обзавелся: какой кинжал, только в Казанищах умеют так оправлять, — а какие пистолеты, верно Кубечинские? Заряжены?..

— Сам посмотри!

— Тише, любезный, ты мне чуть глаз не высадил!..

— И высажу пулей из этого дула, если хоть пикнешь и поупрямишься идти за мной! Грозно вскричал Джафар, приставляя дуло ко лбу Балхи, которое он было оттолкнул.

— Отстань с своим пистолетом, что за шутки! Зачем мне идти с тобою?..

— Я проведу тебя к жене, ступай, Лейли зовет.

— А разве она жива?..

— Узнаешь после, когда ее увидишь. Иди же говорю, я не шучу, не то, — выстрелю…

— Отыми прочь свой пистолет, я и без того пойду к моей милой Лейли, произнес он дрожащим и плаксивым голосом, озираясь вокруг, будто ища чьей либо помощи, — позволь только разбудить людей и приказать…

— Ни слова, иди не то спущу курок: — выражение лица и голос Джафара были так грозны, что Балха не смел долее сопротивляться и дрожа, как лихорадке — повиновался.

На улице не души еще не было и напрасно Балха посматривал кругом, спасения не от куда было надеяться, а пистолет неумолимого Джафара толкал его в затылок, указывая дорогу к ближнему лесу. Балха, предчувствие недоброе, несколько раз отворял рот, чтобы просить пощады, но при первом его слове, дуло пистолета сильнее давало себя чувствовать и повелительное молчи! Зажимало рот несчастного. Так дошли они до леса, где при опушке стоял измученный конь Джафара.

— Садись! Оказал Джафар, отвязывая коня от дерева.

— Пощади! Завопил тот жалобно, куда ты хочешь вести меня?..

— К Лейли, она тебя ждет, не медли, скорее, дорога длинна! И он почти насильно посадил Балху в седло, сам вскочил позади его, плеть щелкнула и конь, не привычный к ее ударом, помчался стрелой через лес, поляну, в ущелье, по горам, чрез ручьи, овраги, долы.

— Джафар, конь твой шатается, он скоро падет., вернемся в Анстар…

— Да, твое тело слишком тяжело, произнес Джафар останавливая измученного, выбившегося из сил бегуна, — твое тело слишком тяжело, да оно мне и не нужно…

— Так отпусти меня!.

— Тело не нужно, но голова твоя спасет мне Наталью; уж далеко за полдень, и если я не поспею на место к восходу месяца, то кровь ее оросить труп несчасной Лейли!.. Слезай и готовься умереть. Тень Лейли — успокойся, час мщения настал!

— Спасите, помогите! Закричал неистово Балха и хотел бежать, но Джафар, левою рукою схватил обреченную жертву, а правой, выхватил кинжал.

Минуту продолжалась неровная, смертная борьба, и в друг страшный вопль огласил ущелье и только ближние скалы ответили эхом на этот ужасный, пронзительный крик умирающего под кинжалом.

Полная луна выплыла из-за хребта гор и ответила безмолвный лес и мрачное лицо Мака, в задумчивости склонившегося над обгорелым трупом Лейли.

— Урочный час пробил, он не вернулся… его убили и еще одна смерть для отмщения! О Лейли, зачем так печально смотришь на меня с укором и мольбою? Пусть тень твоя летит в жилища праведных, — минута мщения настала!..

Он приподнялся с трупа сестры, мрачно обвел окружность взором, минуту оставался в недвижном положении, будто прислушиваясь, и потом, медленными шагами пошел к развалинам церкви.

Там, пред опустелым олтарем, стояла молящаяся на коленах Натальи и повторяла слова молитвы воссылаемой к небу на встречу.

Еще несколько земных поклонов положила юная христианка и последовала на призыв.

Они остановились пред трупом Лейли.

— Где же Джафар?

— Он погиб в Анстаре и мне заповедовал отмстят на тебя за сестру, у трупа которой ты стоишь.

— Джафар убит! Вскричала несчастная раздирающим душу голосом.

— Умер и ты должна умереть, чтоб успокоить тень Лейли и Джафара; — он погиб под ножем Балхи, твоего дяди…

— О Джафар, я не могу, не хочу пережить твоей смерти. Я соединюсь с тобою мать!… Мака, рази, я готова!… и она пала на колена пред трупом Лейли, сложила руки крестом на груди; луна осветила е бледное, прелестное лицо, очи возведенные к небу с мольбой, с выражением ангельской покорности Провиденью.

— Лейли, возьми ее душу и отлети с нею в селения праведных! Кинжал блеснул, и тихий стон огласил окрестность. Невинная кровь окропила обгорелый труп сестры мстителя.

Вдруг раздались чьи-то шаги по лесу. То был Джафар. — Мака, Мака, доволен ли ты — вот голова Балхи! И голова покатилась к ногам Маки.

— Уж поздно! Глухо отвечал последний — я предупредил твое мщение –смотри!.. Он указал окровавленных кинжалом на бездушное тело Натальи, припавшей к трупу Лейли.

— Убийца моей жены, погибли под кинжалом ее мстителя!!… Луна скрылась за облако и мрак покрыл ужасную сцену борьбы двух братьев. Только стоны нарушили безмолвье ночи и стихло все…..

— Где же дети Елены?.. раздался по среди могильной тишины торжественный голос отшельника — или кара небесная постигла богоотступников и сбылось предвещание — погибнуть Шарцы до единого и память о них заглохнет, как и самое место их жилища….

— Отче, молись за упокой души последнего Шарца… я умираю… простонал Джафар.

Рассказ кумыка о кумыках

Газета «Кавказ» №39, 1848 год. Автор: ***Кумыкъ.

Стр. 154 …Кумыкская равнина и смежные с нею Салатавские, Ауховские и отчасти, Чеченские предгория в древности входили в состав владений шамхала Тарковского, которого гораздо вернее должно бы называть шамхалом Кумыкским, по имени главного племени кумыков, которым он и прежде и теперь владеет. Учреждение этого достоинства относится, по преданиям туземцев, ко временам халифа Валида, сына Езидова, царствовавшего в Аравии в начале X столетия.

Предание говорит, что арабский полководец Абу-Муслим, поборник и распространитель на Кавказе исламизма, завоевав Дагестан, назначил в нем правителем одного из любимцев своих, эмира, происходившего из Дамаска и принадлежавшего к фамилии Магомеда, называемой Курейш, и как Дамаск именовался и до сих пор именуется Шам, то и происходивший оттуда эмир назван Шамхалом, что значит Дамаскинский хан; а по другим преданиям, название это происходит от Шах-Баала, сподвижника Абу-Муслима, и также принадлежавшего к фамилии Магомеда. Усмей Кайтагский и кадий Табасаранский, в одно время с шамхалом, и из той же благородной фамилии, поставлены на своих местах, под верховным управлением шамхала. Резиденция сего последнего, до 2-й половины XVI века, т. е. до Чобан-шамхала, умершего в 1574 году в Бойнаке, была в Казы-Кумыке. Между тем, вероятно, существовал тогда же и Кафыр-Кумык, как город, по преданиям туземцев, один из самых древнейших в Дагестане, в котором со времен Чобана имели некоторые шамхалы свое местопребывание. Тут встречается вопрос, который из этих кумыков был описан в IX веке арабским писателем Масуди? И что он разумел под названием «кумык»? Одних ли жителей Казы-Кумыка, или Кафыр-Кумыка, или все племя, которое к ним причислялось и носило их название?

В статье о Кумыках, помещенной в №№37 и 38 газеты «Кавказ» за 1846 год, сказано, «что они (кумыки) с подвластными шамхала составляют один народ, говорящий одним и тем же языком и сам себя называющий кумыкским». Это сущая правда, не под-лежащая никакому сомнению; остается только сказать, что действительными кумыками могут считаться жители владения шамхала Тарковского, от которого происходят те ку мыки, о которых идет речь.

Далее, о кумыках, в той же статье говорится, что «судя по языку их, несомненно, принадлежат они к племенам татарским, ногайским и трухменским, четырьмя веками позже (Масуди), вслед за Батыем, появившимся в России и за Кавказом; какое же племя были засулакские кумыки, о которых говорит арабский писатель, — без сомнения, не татарское».

На это я скажу, что древние кумыки, современные Масуди, составляли часть империи хазаров, владевших в VIII и IX веках всем Дагестаном. Хазарам были подвластны также финские племена, славяне, монголы, грузины, адиге (черкесы) и даже евреи, и если по разрушении царства хазаров тем разнородным племенам суждено было остаться каждому при своем родном языке, то почему же кумыки могли лишиться своей национальности. По моему мнению, они сохранили тот же язык, на котором говорили во время владычества хазаров; а следовательно, должны принадлежать к татарскому племени, как и самые хазары, которые не что иное, как татары. Неужели татары пришли в Россию и за Кавказ только вслед за Батыем, а прежде, вблизи Кавказа, их не было? Разве нельзя допустить, что орды кипчакских татар, гораздо ранее Батыя положившие основание своему владычеству на приволжских степях (по показанию Абулгазы), бродили близ Кавказа и могли зайти и в

Я полагаю кипчак ядром для хазар, из которого составилась их империя и потом, когда власть хазар разрушилась, отцом всех татарских племен, в южной России и в Дагестане обитавших; которых, впоследствии времени, именно в XIII веке, хотя поглотило нашествие монголов, под предводительством Чингизхана и Батыя, но татарская народность восторжествовала над своими завоевателями, по крайней мере, тем, что передала им свой язык и составила для них знаменитую Золотую орду, где говорили уже не на монгольском, а на татарском наречии.

Впрочем, называя древних кумыков татарами, я должен сказать и то, что значительная часть их, тревожимая частыми переходами по Дагестану воинственных полчищ, о которых будет сказано в своем месте, постепенно удаляясь в горы, вероятно, переняла языки соседственных племен, или отделенная от своих собратий смутами края, обыкновенными на Кавказе, образовала свой язык, как например, казы-кумыки,

Дербенд-наме, между прочим, приписывает хазарам три пункта, на северной стороне Кавказа находящиеся, где были их поселения, а именно: Ханжи, близ Тарков, где ныне Петровское укрепление; Кызыл-Яр, близ Андреева, и Татар-туп, близ Минаретского поста, на Военно-Грузинской дороге. Эти названия принадлежат татарскому наречию; ибо Ханжи значит продетая сквозь живое тело проволока; Кызыл-Яр — красный или золотой берег; Татар-туп — татарский стан. Последний заслуживает глубоких исследований по благоговению, оказываемому к нему кабардинцами, которые клянутся именем развалин Татар-тупа в случае важных споров, и эта клятва считается у них до сих пор священною, хотя есть Коран, на котором могут они присягнуть как мусульмане. Названия сказанных трех пунктов, некоторым образом, доказывают принадлежность хазаров к татарскому племени и то, что Дагестан и Кумыкская равнина были земли, им принадлежавшие, на которых они оставили следы своего существования, в развалинах Ханжи и Кызыл-Яре заключающиеся.

Дагестан (разумея под этим в числе других земель и Кумыкскую равнину) по географическому своему местоположению был путем всем древним народам, не раз чрез него проходившим по военным и мирным видам из Азии в Скифию и обратно. Недаром Дербенд назван Темир-капу (железные врата) или по-арабски Баб-ал-абваб (врата врат); он был надежным оплотом для просвещенных, но изнеженных обитателей южных стран, против воинственных, многочисленных и неукротимых северян. Путь в южную Азию для этих диких народов, на которых тогдашние образованные страны из Закавказья, из-за Рейна, Дуная и Оксуса смотрели как на варваров и которых когда-то называли Гог и Магог, а Магомед назвал в Коране Яджудж и Маджудж, был самый удобный чрез Дагестан; другие тропы, чрез Кавказский хребет, едва ли были проходимы для их многочисленных дружин. Против этих набегов, еще в глубокой древности, была воздвигнута Дербентская стена, которую возобновляли и поправляли неоднократно и персидские правители — Сасаниды и Багдадские халифы. Все они имели в виду страшного врага на севере, который чрез Дагестан мог вредить им. Скифы, хазары и Золотая орда, одни за другими, врывались и опустошали славное ширванское царство, защищение которого и ограждение от набегов было предметом забот многих из государей, царствовашаших на Востоке. В свою очередь, Аксак-Темир два раза провел чрез Дагестан свои полчища; Шах Надыр посетил край этот со своими войсками, крымские ханы не раз проходили чрез него, помогая туркам в войне против персиян. Русские, под предводительством Императора Петра Великого, чрез Дагестан впервые познакомились с Закавказьем; словом, Дагестан был одним из первых путей всех древних и новейших народов, проходивших чрез Кавказские горы из Азии в Европу и обратно. После этого, весьма натурально, что столкновение всех таковых разнородных племен, на одном небольшом пространстве земли, делало частые перевороты в крае, которых следы для нас в настоящее время совершенно исчезли. Одно, что только осталось, это беспечность кумыков в отношении промышленном, заметная в настоящее время и в образе их жизни.

Теперь приступим к рассказу о заселении Кумыкской плоскости.

На земле кумыков в древности обитали скифы, хазары и кипчаки (Дашти-Кипчак) — быть может, что последний народ был основою всем другим, потому что Абулгазы дает кипчаку весьма глубокую древность существования на Волге. От хазар, по показанию Дербенд-наме, остались на земле кумыков развалины Кызыл-Яра и теперь заметные в 3-х верстах ниже нынешнего Андреева, на левой стороне Акташа; огромный, неправильно обогнутый вал и множество разбросанных около него курганов, дают повод к справедливым догадкам, что на том месте когда-либо было значительное поселение; вал этот поныне туземцами называется Кызыл-Яр, или Кермен (крепость), согласно сведениям в предании и в Дербенд-наме сохранившимся, но то отнюдь не остатки Петропавловской крепости, как их называют теперь русские.

После хазаров, не имевших, по-видимому, оседлых мест по Кумыкской плоскости, кроме Кызыл-Яра, там было весьма мало жителей; предание упоминает только о каких-то князьках Бурчебий (блоха-князь, или князь блох), которые жили на том месте, где находится ныне Байрам-аул; и, о ногайцах, называвшихся карагачскими, которые кочевали близ трех отдельных лесов, называемых именем Караагач (черный лес), из которых один возле Брагун, другой ниже Андреева, третий за Сулаком. Ногайцы эти, как говорит кумыкское предание, по неизвестным причинам, перешли к Астрахани, где остатки их и теперь там существуют под именем Караагачских (Кундровских). На место их являются на Кумыкской плоскости нынешние кумыкские и тарковские ногайцы. Единоплеменные ногайцам древние тюменские татары жили на правой стороне Сулака у урочища Бурунчак. Ныне они в Андрееве составляют особый квартал и вместе с ногайцами следуют учению имама Ханафи; тогда как все остальные кумыки держатся толкования имама Шафи. — Вот все народы, какие, во времена давно минувшие, населяли Кумыкскую равнину. В горах же, смежных с Андреевским округом, на запад от Су-лака, были известны три народа.

1) Гуены (Гуной), вышедшие из отдаленного нагорного Нашахойского общества (в верховьях левого притока Аргуна, называемого Чент). Они имели свой аул на неприступной скале, близ нынешних Миятлов и занимались, полевыми работами на левом берегу Сулака, при выходе оного из гор. Ныне они, подобно тюменам, составляют в Андрееве особый квартал и находятся в родстве с известною в Чечне фамилией Гунай.

2) Сала, или салатавцы, предки нынешних кумыкских салаузденей, вышедшие из находящейся за Гунбетовским хребтом деревни Рикони; жили при речке Саласу, впадающей, в Акташ; они считаются в родстве с ауховцами и принадлежат к Вашандроевской их фамилии; подобно тюменам и гуенам, Сала составляют ныне в Андрееве особый квартал.

3) Ауховоцы заключались в одной деревне Юрт-Аухе (5).

Все эти три народа, т. е. гуены, сала и ауховцы, — имели от себя жителей и на урочище Эндрей, нынешний Андреев, где каждый из них имел свой участок земли и владел вырубленными и вычищенными в окрестных лесах полянами. — Вообще край нынешних кумыков, со всеми вышеперечисленными племенами, зависел от шамхала кумыкского, которого владение простиралось от Кайтага до Кабардинских земель; а в то время кабардинцы занимали и горы между Тереком и Сунжей, называемые кабардинскими, до урочища Сатай, где ныне Червленская переправа. Пункт этот, по преданиям туземцев, заслуживающих вероятия, был действительною границей между древним Дагестаном и Кабардою, следовательно, и проживавшие между Тереком и Сунжею казаки и поселившиеся там же впоследствии времени брагунцы, принадлежали к составу одной или другой из тех областей. В ширину Дагестан граничил с Гунбетовским хребтом и Каспийским морем. Все народы его составляющие, в особенности те, которые обитали на Кумыкской равнине и в горах, смежных с Андреевом, были напитаны воинственным духом и не любили, безусловно, повиноваться шамхалу. Тюмены, гуены, сала и ауховцы иногда ссорились между собою. Гуены в особенности враждовали против тюменов, но уступали первенство сала, имевшим союзниками ауховцев, своих однофамильцев. Гуены же, кроме собственной отваги, никаких союзников не имели.

В то удаленное время были уже некоторые деревни в Ичкери, как-то: Баян, Гендиреген, Вилитли и проч., но близко к равнине не было ни одного чеченского поселения, из опасения набегов калмыков, о которых в этом месте нужно будет кстати упомянуть по ужасным воспоминаниям, оставленным ими между туземцами.

В прежние времена Кумыкская плоскость, шамхальство Тарковское и вся Чеченская равнина были подвержены частым и опустошительным наездам калмыков. Горцы не смели приближаться к равнинам, а в отраслях Салатавских, Ауховских и Чеченских гор могли жить на походной ноге одни лишь смельчаки, которые с появлением неприятеля скрывались в близлежащие леса. Были ли эти неприятели действительно калмыки, или нет, не передано нам никаких фактических подтверждений, кроме изустных преданий. Вероятно, калмыками называют туземцы все те племена, проходившие чрез Дагестан, о которых было говорено выше. Кроме них, некому было оставить в народе подобную о себе память; ибо экспедиция русских, в исходе XVI столетия в шамхальские владения, предпринятая под руководством терских воевод, была слишком кратковременная и не могла оставить столько воспоминаний, сколько общий голос приписывает их калмыкам.

Впрочем, действительные калмыки двинулись из Джунгарии на берега Волги, в конце XVII столетия, и хотя большая часть из них, в царствование императрицы Екатерины Великой, бежала обратно в прежнюю свою отчизну, но остатки калмыков придвинулись к Кавказу, и толпы их часто принимали участие в походах против шамхальства, а иногда одни самовольно ходили в набеги против горцев.

С началом и продолжением населения Кумыкской плоскости все эти опасности для горных жителей мало-помалу исчезли; надобно отдать дань справедливости тем, кто кроткими мерами и внушением о выгодах покойной жизни вселил в горцах охоту, оставляя свои бесплодные ущелья, выселяться на равнину. Виновники этого, конечно, суть князья кумыкские, которых происхождение я начинаю описывать.

Шамхал кумыкский Андия в XVI столетии разделил свое владение на уделы между сыновьями. Один из них Султанмут не получил от отца должной себе части, потому что считался чанком, рожденным от черкесской узденьки из фамилии Анзоровых и потому не имеющим равных прав на наследство с другими братьями, рожденными от княгинь.

Султанмут, обиженный этим отказом, с братьями своими, рожденными от его же матери, Муцалом и Ахметханом, переселился в Чир-юрт, где нашел несколько семейств сала или салатавцев, вероятно, зашедших с речки Саласу, где было главное их поселение, был принят ими с радушием, и, судя по услугам, ими ему оказанным, должно полагать, что они и прежде были друзьями или аталыками этого князя. Султанмут поехал в сопровождении их в Кабарду, к родственникам своим Анзоровым, откуда приведя многочисленную дружину, предложил отцу своему, с свойственною ему настойчивостью, свидание. Отец, не предуведомленный о приведенном войске, выехал к нему с незначительным прикрытием. Свидание было при колодце Темир-кую, что на половине дороги от Чир-юрта, в Кум-Торкали, и в то самое время, как отец с сыном беседовали, нахлынули из засады кабардинцы и принудили шамхала уступить Султанмуту в потомственное владение весь край, простиравшийся от означенного колодца на запад, до земель Кабардинских. Удел, таким образом у шамхала исторгнутый, составлял едва ли не половину всех его земель. Почему бы ему не сказать тогда же, что уступка таковая была от него вынуждена вероломством? Следующий факт должен разрешить недоумение, встречаемое в этом непомерном уделе, полученном незаконным сыном от законного отца.

Прибытие Султанмута в урочище Чир-юрт (которое иначе называлось и теперь называется Кельбах) было эпохою возрождения и заселения Кумыкской плоскости, событием необыкновенным для равнины, заключающейся между Тереком и Судаком, на которую шамхалы до того времени мало обращали внимания, или потому, что пространство это было не населено, или по сильному влиянию на оную, с начала XVI столетия, русских воевод, находившихся в Терском городе. Важные события в Дагестане и в соседственной России сопровождали первоначально заселение Кумыкского владения. Русские, желая упрочить за собою владычества над сопредельными Тарковскому городу землями, или в виде помощи Грузии, чтоб отвлечь от нее внимание горцев, — объявили в 1590 году Дагестану войну, и, завоевав часть владений шамхала, построили при Андрееве (вероятно, на развалинах древнего Кызыл-Яра), Тарках и еще где-то, по повелению царя Федора Иоанновича и по распоряжению Бориса Годунова, три крепости. Таковое соседство сильного, но для Дагестана совершенно чуждого народа, не нравилось Гирею-шамхалу, сыну Чобана, который, по-видимому, не в силах был изгнать их из своих пределов собственными средствами, а искал союза с другими кавказскими племенами. Султанмут, имевший родственные связи с кабардинцами, предприимчивый и честолюбивый, пользуясь критическими минутами своей родни, привел из Кабарды дружину, в числе 13 тыс. человек состоявшую, и был первым и главным виновником изгнания из вышеописанных крепостей русских гарнизонов, конечно, оказал шамхалу существенную услугу и по справедливости мог приписывать себе всю славу такой победы. Событие это, как положительный факт, может объяснить вышеприведенное предание относительно уступки Султанмуту нынешней Кумыкской плоскости; ибо можно полагать, что он удел свой получил от отца или другой родни, как край уже им у неприятелей завоеванный. Затем, наставшие в России смутные времена после 1605 года, когда русские оттеснены были к Койсу, не позволили Терским воеводам воспрепятствовать быстрому распространению населения Андреева и Аксая. Впрочем, воеводы никогда не теряли влияния своего на нижнюю часть Кумыкского владения, где теперь находится Терская линия, и даже в то время, когда изгнание из крепостей русских гарнизонов было в свежей памяти у туземцев, они брали аманатов от шамхала и других кумыкских князей. Должно, однако же, прибавить, что кумыки не сохранили ничего о столь важной борьбе родоначальника князей их с русскими; они только помнят предание, что при Андрееве неоднократно были русские и калмыки, но кем именно эти неприятели были оттуда изгоняемы, решительно не знают.

Примечания автора. (1) В статью эту включено несколько строк из статьи о кумыках, напечатанной в №№37 и 38 газеты «Кавказ» 1846 года, и в особенности много выписано об администрации кумыков.

(2) Слова казы и газы принадлежат арабскому языку; первое означает судью, последнее поборника веры. Кафыр значит на арабском языке неверный; из чего можно заключить, что Казы-Кумык прежде обращен в исламизм, нежели Кафыр-Кумык.

(3) Половцы или полевцы, вероятно, принадлежали к татарскому племени.

(4) Если верить Абулгазы, то татары и монголы по родоначальникам своим, Татар-хану и Мунг-хану, рожденным от одного отца из поколения тюрк, должны были считаться между собою близкими.

(5) Ауховцы сами себя называют акки и происходят от аккинцев, близ Военно-Грузинской дороги живущих, часть из них еще в глубокой древности поселилась в Тарки, и потомки их в Кизляре до сих пор именуются аух-аул, или акочинцы.

(6) Гуены когда-то побили тюменских князей и были за то преследуемы тюменами. В одно время, когда гуены позвали на мировую тюменов и подносили им, по обыкновению, вино, последние, возвращая чарки, говорили: якши-йол, что значит: в добрый путь, или яснее: пей на здоровье.

При этом слове гуены, повинуясь обычаю, должны были выпивать возвращаемые, чарки с вином, и сами незаметным образом опьянели прежде тюменов; тогда тюмены, пользуясь их простодушием, всех бывших на пиру перерезали и сами ушли благополучно. С тех пор гуены поклялись во время пиршества не принимать ни от кого никаких якши-йол, и тому, кто предложит подобную честь, подносить с ряду три чарки, — что до сих пор свято исполняют и все кумыки без различия состояний, если случится им пировать с гуенами. Надобно сказать, что пир у кумыков имеет свой особый характер.

(7) Из одной записки я позаимствовал следующие сведения: Чобан-шамхал умер в Буйнаке в 1574 году. Его сыновья разделили между собою все государство, Эльдар избрал своим местопребыванием Буйнак и Тарки, Магомет (Буммат) — Казанищи, Андия — Кафыр-Кумык, Гирей — Гели, и управляли своими уделами независимо друг от друга; но общий правитель, или шамхал, избирался поочередно из этих четырех домов; наконец, в 1773 году власть шамхала перешла в руки владетеля Тарков и Буйнака. Эти четыре брата, сыновья Чобан-шамхала, рожденные от дочери Султан-Ахмет Усмея Кайтагского, не да- вали удела пятому брату своему Султанмуту, считая его чанком, рожденным от черкесской узденъки из фамилии Анзоровых и не имеющим с братьями своими, рожденными от княгинь, одинаковых прав на наследство. Если верить этому источнику, то Султанмут был брат Андии, а не сын. В таком случае род его, от Чобана до настоящих пор, находится в 10-м колене; а если он был сын Андии, то в 9-м.

Странные догадки являются тому, кто во мраке неизвестности отыскивает следы какого-нибудь события: меня удивляет самое имя Андия, ибо оно совершенно чуждо характеру кумыкского языка. Уж не воспитывался ли Андия в Анди, где получил это странное наименование. Наконец, откуда произошла фамилия Шамхальская, которую некоторые дома в Анди до сих пор носят? Я воображаю Андию воспитанником андийцев, и двор его в Кафыр-Кумыке наполняю почетными лицами из этого селения, почитавшими за счастье быть пестунами молодого Султанмута, который, возмужав и быв лишен наследия, вспомнил приверженцев отца своего и своих, прибыв в Чир-юрт, нашел там несколько из семейств, обласкал их и был взаимно обласкан, и потомков его, в лице нынешних сала узденей, возвели на ту благородную степень значения, в которой они теперь находятся.

Дело в том, что когда Султанмут прибыл в Чир-юрт, там жили Риконинские выходцы, предки нынешних сала-узденей, а в вышеупомянутой записке сказано, что эти выходцы происходили из Анди. Впрочем, и Рикони есть отселок Андийский.

(8) Газета «Кавказ», №48 1846 года.

(9) По записке, откуда извлечена предыдущая выноска.

(10) Гирей-шамхал, как сказано выше, был сын Чобана и брат Андия, и обстоятельство это затемняет весь период от Чобана до Султанмута. Был ли Султанмут сын Андия или брат его е достоверностью определить трудно, во всяком случае, если не отец отказал Султанмуту в наследстве, то могли не давать ему удела дяди его, после смерти Андия. Нынешние кумыкские князья дают Андию имя Абу-Муслим и самого его производят от Дамаска; какая нелепость!

(11) Жители Терского города, в 1651 году, жаловались царю Михаилу Федоровичу, что шамхал, внук Чобан-шамхала и Казаналип-мурза Андреевский, сын: Султанмута, дают аманатов подложных, не от законных жен рожденных.

(12) Близ Андреева, над воровскою балкой, возвышается огромный курган, называемый Аюка-тюбе, по имени калмыкского хана Аюка, осаждавшего некогда Андреев; есть урочище Калмык-Откен, ниже Андреевского Караагача, чрез который войска этого хана проходили. Если память эта принадлежит знаменитому Аюке, современнику Петра Великого, то в походе императора на Персию участвовало 20 тыс. калмыкской конницы, ему подвластной, но сам он, кажется, не был в этом походе.

Газета «Кавказ» №40, 1848 год. Стр. 162 …Упрочив за собою полученный удел, Султанмут не замедлил переселиться из Чир-юрта на урочище Чумлу, в З-х верстах выше Андреева, лежащее на правой стороне Акташа. Примеру его последовали все вышедшие с ним из-за Сулака кумыки, салатавцы, о коих было уже сказано, что они предки сала-узденей, гуены и тюмени. Из Чумлов сыновья Султанмута, Казаналип и Айдемир, со всем народом переселились в нынешний Андреев.

Есть в Андрееве, среди селения, возвышенное место, называемое Чопалау-тюбе, с некоторыми развалинами, где, говорят, основал свое жительство Чопалау, сын Айдемира; другой сын Айдемира, Алибек, взяв несколько семейств из числа вышедших с дедом и отцом его сала, гуенов, тюменов и других подвластных, отправился на запад, и на р. Аксае, близ нынешнего Герзель-аульского укрепления, основал селение Аксай, жители которого в 1825 году переведены генералом Ермоловым в новый Аксай, к укреплению Ташкечу. Один из потомков Айдемира, андреевский князь Алиш, с дозволения русского начальства, находившегося в крепости Св. Креста на Сулаке, населил Костек на земле князей бурчебиев, которые впоследствии времени, соединясь узами родства с костековскими князьями, исчезли из вида точно так, как и происхождение их потерялось во мраке неизвестности. Другой андреевский князь Казий, потомок же Айдемира, основал Кази-юрт с дозволения князя Потемкина, после упразднения крепости Святого Креста. Теперь спрашивается, кому русское правительство уступило земли, бывшие собственностью крепости Святого Креста и Астраханского казачьего войска, составляющие ныне предмет распрей кумыкских князей с шамхалом Тарковским?

Хотя Кумыкское владение заключалось между Тереком и Темир-Кую, или, как значится на карте, между Тереком и Сулаком, но действительною вотчиною кумыкских князей была та полоса земли, где были проведены родовые их канавы, о которых в своем месте будет сказано. Полоса эта простиралась по подошвам Чеченских, Ауховских и Салатавских гор, до самого Сулака, и была пересекаема речками: Аксаем, Ямансу, Ярыксу и Акташем. Она и теперь находится в таком же состоянии, составляя основное имение кумыков; но равнины, в нижней части Кумыкских земель находящиеся и входящие в границы нынешней Терской линии, были достоянием кочующих народов, казаков и жителей Терского города, особенно во дни существования на Сулаке кр. Св. Креста А при оной Аграханского казачьего войска. Вся Кумыкская степь, лежащая ниже Андреевского Караагача, не могла быть принадлежностью кумыков. Общая молва говорит, что кумыки из Андреева и Аксая, до эпохи перенесения кр. Св. Креста в нынешний Кизляр и до позднейших времен, не смели заниматься полевыми работами по собственному произволу далее Караагача и Новогладковской станицы. Одному только андреевскому князю Алишу, родоначальнику своего рода, известного в Костеке под именем Хамзиных, была пожалована от русского правительства земля, принадлежавшая князьям Бурчебиям, которые изменою России заслужили тогда немилость нашего двора. Алиш, как известно, на новой земле своей, с дозволения начальства крепости Св. Креста, населил Костек, возобновил Байрам-аул, бывшую резиденцию князей бурчебиев, служил верно, был пожалован в бригадиры и кумыкские воеводы, но, переселясь на всегдашнее жительство в новое свое владение, не отказывался от прав своих на родовые земли, близ Андреева оставшиеся; оттого теперь костековские князья, его потомки, имеют свои участки выше Караагача; тогда как князья андреевские не имеют никакого участка в землях Костековских. По упразднении кр. Св. Креста и переведении Аграханского войска на Терек, один андреевский князь Казий, из рода Темировых, получил позволение от князя Потемкина основать Кази-юрт и иметь там чрез Сулак паром для вновь проложенной Кизляро-Дербендской дороги, которая прежде шла через Урчуковский пост и Св. Крест: Казий присвоил себе окружные порожние земли и умер бездетным. Ему должны, были наследовать князья Темировы, но как они, с князьями Айдемировыми близ Андреева, имели одну общую родовую канаву и общие земли, то наследство Казия и присвоенные им земли должны были поступить в два эти рода. Во избежание такого вмешательства Айдемировых князь Шефи Темиров исходатайствовал у фельдмаршала графа Гудовича грамоту на владение Кази-юртом с землею, в каковой грамоте род Айдемировых не упомянут. Несмотря на то последние и теперь имеют претензию на участие во владении Кази-юртом, основываясь на том, что предок их Айдемир был лично обласкан императором Петром Великим в Персидском походе, и, подобно Алишу, оказывал преданность свою правительству, и что Шефи неправильно отстранил их от части принадлежащего им по праву наследнства. Итак, наследники Алиша, князья Темировы и шамхал Тарковский, — суть три рода, которые на владение Кумыкскою степью, по грамотам от русского начальства им данным, имеют некоторую законность; другие же князья заняли нижние земли совершенно самовольно, и каждый захватывал себе участков сколько мог, а между тем никому из них, не исключая и вышеупомянутые три рода, начальством границы в таких обширных размерах назначены не были по той причине, что русские не думали навсегда отказываться от земель, древнему городу Тарки и Аграханскому войску принадлежавших, чему доказательством служат жалованные ими открытые листы и грамоты Алишевым, Темировым и шамхалу, состоявшиеся большею частью после упразднения кр. Св. Креста и Аграханского войска. На этом основании, вероятно, выдана костековским князьям от Кизлярского коменданта генерала Потапова та известная грамота, по которой андреевским князьям воспрещалось вмешиваться в земли, ниже Караагача лежащие.

Некоторые урочища этих земель имеют названия, данные им жителями Кизляра и казаками, по лицам и общинам ими пользовавшимся, например: Эрмени-Озек, по армянам драгунам, жившим в кр. Св. Креста; Нагы-Кель, по кизлярскому жителю Нагы; Тажик-Коль, по Тезикскому обществу, составляющему один квартал в Кизляре, и проч. Живы еще старожилы кизлярские, которые за эти земли брали оброки с кумыкских ногайцев, живы также и ногайские, платившие им таковые оброки. Очевидно, что князья кумыкские за исключением Темировых, которым принадлежит Кази-юрт, и Хамзиных, владеющих Костеком, имеют на нижние земли весьма недостаточные права; разве только одна давность может некоторым образом оправдывать их в завладении чужими землями, если та же самая давность не может принадлежать и жителям Тарки, или Терека (нынешним кизлярцам), по похвальному служению предков их, тремя веками ранее положивших основание владычеству россиян на Кавказе.

Все мелкие кумыкские деревни, все Качалыковские, большая часть Салатавских и Ауховских поселены после основания трех главных городов: Андреева, Аксая и Костека; древнейшими же деревнями в Салатавии могут почитаться Зубут и Чир-юрт; последний в том смысле, что он в древние времена назывался еще Кель-бахом, а еще древнее Играном, некогда принадлежал хазарам и сильному народу тюмен. Все мелкие деревни на Кумыкской плоскости первоначально были не что иное, как хутора княжеские, или узденьские, впоследствии времени обратившиеся в прочные деревни. Таких деревень было много до 1831 года; с появлением Казы-муллы большая часть их была уничтожена, потом все они были восстановлены; но когда мюридизм в горах начал усиливаться и опасности для кумыков увеличились, то большая часть мелких деревень, в 1840 году, опять уничтожена.

Теперь только одни развалины их сохранили свои наименования, например: Лак-лак-юрт, Генже-аул, Карлан-юрт, Гуен-отар, Сала-отар, Кочкар-юрт, Хасав-юрт, Бамат-юрт, Бал-юрт, Баметбек-юрт, Казакмурза-юрт, Имангул-юрт, Баба-юрт, Нуракай-юрт, Танай-юрт, Азамат-юрт, Умахан-юрт нижний и проч.

Все эти деревни были на частных землях княжеских, или узденьских. На общих землях всех аксаевских князей были качалыки и деревни, расположенные по Сунже и Тереку до Амир-Аджи-юрта, ибо весь этот угол причислялся к земле Качалык. На общих же землях всех кумыкских князей жили Аухи и, наконец, на раздельных землях между всеми кумыкскими князьями жили салатавцы. Впрочем, нельзя сказать, чтоб качалыки, ауховцы и салатавцы были подвластны кумыкам. Князья решительно не вмешивались в общественные дела их и, получив раз в год условную мерку хлеба с дома и несколько баранов со стад, предоставляли им самим ведаться с соседями и с местным начальством во всем том, что до них касалось. Словом, влияние князей на эти общества было только номинальное; сами князья в этом сознавались и, наконец, в 1840 году совершенно его лишились.

Выше было сказано, что первые союзники Султанмута, салатавцы, обитавшие у Саласу и частью в Чир-юрте, составляли сильный класс в своем племени. С прибытием в Андреев их потомков, под именем «сала», эти нимало не лишались своих преимуществ. Потомки Султанмута осыпали их разными благодеяниями, дарили им земли, невольников, оружие и проч. Зато сала обязаны были верою и правдою служить князьям в качестве узденей, не щадя в случае нужды и жизни своей для них. Подобно сала-узденям, князья отличали пожалованием земель и многих других узденей с тем, чтоб они служили им по примеру сала.

Пожаловать узденя землею, по благоусмотрению князя, значило поставить его на благородную степень среди народа; но уздень никак не должен был забывать своего князя, обязанность его состояла в том, чтобы сопутствовать князю во всех его поездках и прогулках, охраняя его особу от непредвиденных неприятных случаев. Уздень должен был мстить за смерть своего князя на семье убийцы, а если убийца был князь, то на уздене его, должен был помогать князю в домашнем его быту, уступать собственную лошадь или оружие, если князь попросит. Словом, быть другом княжеским, разделяющим все его радости и печали. Прежние уздени свято это исполняли, но не теряли никогда из виду степени своего к князю отношения, никогда не принимались за черную работу в княжеском дворе. Подобная работа лежала на низших классах, квартал князя составлявших, которые служили из пищи или других видов при кунакской князя под именем казаков, т. е. бессемейных; равномерно вся черная работа княжеская лежала на чагарах, терекемейцах и холопах. Сесть на арбу узденю усидеть в присутствии других возле своей жены, входить в кухню, — почиталось величайшим стыдом. Он и князя сопровождал всегда верхом. Собаки, соколы и лихой конь были товарищи наиболее для него приличные, а безропотное гостеприимство составляло верх его самодовольства.

Земли прежних князей давали им возможность держать при себе или на свой счет многочисленную свиту; было чем дарить и узденей, и приезжих гостей. Если у князя не случалось той вещи, какую нужно было подарить приезжему гостю, то он брал таковую у узденя, в чем последний никогда ему не отказывал; зато и сам он получал от князя, без отказа, всякую вещь, которая ему понравится. Хороший уздень без труда мог получить от князя землю, каковой у того в тогдашнее время было, в избытке, судя по тому, что тогда обитателей в Кумыкском владении было меньше, нежели теперь, и раздача земли не отягощала ни князя, ни жителей, которым единожды навсегда были указаны, достаточные участки, удовлетворявшие все жизненные их потребности. Например, наиболее плодоносная полоса земли, пересекаемая речками: Алксаем, Ямансу, Ярыксу и Акташем, до самого Сулака, по подошвам Чеченских, Ауховских и Салатавских гор была разделена князьями в 4-м колене после Султанмута, т. е. около начала XVШ столетия, на участки, по числу княжеских отдельных родов; на каждый из этих участков проведены были из вышесказанных рек канавы, и каждая канава с полосью, ею напалемою, назначена была в вечное пользование свободным людям и чагарам за известную, незначительную в пользу князей работу. По этому случаю, возле каждого княжеского рода составились особые кварталы, или просто по-кумыкски аулы, из свободных и чагаров, для того, чтобы ближе быть к тому роду, на земле которого им назначено было работать. Впрочем, не все кварталы живут теперь возле своих князей, обстоятельства заставили их между собою перемешаться, но каждый кумык, где бы он ни был, помнит своего родового князя и во время работ знает, куда обратиться.

Некоторые из этих кварталов, полагаясь под покровительством родового князя, назначены были обрабатывать земли, сала-узденям пожалованные, и таким образом составили особые общины, сала-узденям принадлежавшие, называясь аулом такого-то узденя. От этого произошло, что уздени сала и поныне имеют в Андрееве три таких квартала, в Аксае — два и в Костеке — один; но без всякого на жителей владельческого права.

Согласно с таким разделением плодоносной полосы на участки, все жители Кумыкского владения занимаются полевыми работами или на землях княжеских, или на узденьских, или на собственных; например: все кварталы свободных состояний и чагары, если между ними нет сала-узденя, к земле которого с канавою они были бы приписаны, работают на землях княжеских. Кварталы, в которых живут сала-уздени, имеющие землю и воду, работают на землях сих последних и, наконец, кварталы, или общины, которые имеют свои земли с водою, работают на них свободно и безотчетно.

К этому последнему разряду я причисляю гуенов и тюменов, древнейших обитателей края, вместе с сала прежде всех признавших власть Султанмута и положивших основание Кумыкскому владению. Хотя Султанмут и сыновья его Казаналип и Айдемир утвердили за ними тогдашние их земли, но гуены и тюмены в продолжение многих лет должны были бороться со всевозможными препятствиями, мешавшими им пользоваться своим достоянием, и результатом всех их деяний и справедливых усилий было то, что они сохранили до сих пор неприкосновенными свои права на поземельную собственность и некоторые характеристические обычаи. Ныне гуенам принадлежат превосходные земли не в дальнем расстоянии от Андреева и по берегу Сулака, выше Темир-аула; тюменам принадлежит урочище Бурунчак за Сулаком.

Первые находятся под покровительством князей Айдемировых, последние Казаналиповых; те и другие по смыслу своего происхождения и значения в общественной организации кумыков, следуют вторыми за сала-узденями; богатые из них могут служить при своих князьях со всеми принадлежащими узденю достоинствами и почестями, а бедные могут свободно заниматься полевыми работами на своих землях. Не имей гуены и тюмены права на древность самостоятельности и не будь у них земель, — они по образу настоящей бедной своей жизни могли бы быть причислены к третьему разряду узденей.

Так как князья, после наделения всех обитателей край должными пропорциями земли и после пожалования отдельных участков некоторым узденям, занимали постепенно земли казаков, теречан, кр. Св. Креста и Аграханского войска, которые трудно была напаивать водою, да и не к чему было, если не предполагались они к обработке, то таковые земли как излишние и сверхпропорциональные, были назначены под кутаны, отдавались внаем для пастьбы баранов на зиму салатавцам, ауховцам, гумбетовцам, койсу-бойлинцам и даже акушинцам. Доход был огромный, как князьям так и узденям, которым были пожалованы некоторые из таковых кутанов. Летом все эти стада сгонялись на горы. Тут князьям и узденям предоставлялся другой источник беспрерывных доходов. Имея в Салатавии лучшие во всем Дагестане пастбищные горы, они отдавали там места на откуп. Каждый кутан или каждая гора могла кормить от 3-х до 6-ти тыс. баранов в известный период года, и каждый из этих угодий стоил откупщикам не менее 50-ти барашков годовалых и 12-ти кусков сыра весом в 12 фунтов каждый. Если прибавить к этим доходам пошлины с приезжавших в Кумыкское владение купцов с товарами, штрафы, положенные с жителей за проступки и особого рода ремесло князей, которым они в те разгульные времена свободной жизни предпочтительно занимались, т. е. воровство, не почитавшееся за разбой, а напротив, доставлявшее князьям более славы и много пленных, к увеличению числа своих чагаров и холопов и лучших лошадей прославленных заводов, то можно согласиться с тем мнением, что прежние князья кумыкские жили совершенно по-княжески. Между тем члены их семейств, по необыкновенной плодовитости потомков Султанмута, в роде младшего его сына Айдемира, более и более умножались: потребности жизни были те же, что и при отцах их, земли те же, но каждому новичку из князей хотелось, по следам своих предков, блеснуть открытою жизнью, приобресть себе новых приверженцев, жаловать их доходами и вещами, не примечая того, что это ведет его с потомством к совершенному разорению. Все это влекло за собою истощение богатств княжеских, оскуднение средств к приличному содержанию. Изнеженные, избалованные неопытными, но чересчур подобострастными пестунами, они с ранних лет приучались не обращать внимания на собственное хозяйство, и, относя это на попечение аталыков своих, безотчетно предавались развлечениям праздной жизни. Не оставалось и следов доблестных примеров их предков. Воинственный дух, воодушевлявших тех, постепенно ослабел в них. Уздени и все свободные сословия, составлявшие конные их дружины, рассчитывая уже выгоды собственные, потеряли к ним усердие; чагары, составлявшие им в случае надобности пехоту, потребовали уменьшения или по крайней мере неизменения поземельного оброка, тогда как князьям, разветвившимся на многие отдельные семейства, более против прежнего, предстояла нужда в увеличении доходов. И все это довело нынешних князей до того, что большая часть из них уже терпит крайнюю бедность.

Кумыкские князья и народ, до новейших времен, не прерывали сношений с засулакскими кумыками, т. е. шамхальцами.

В случае важных недоразумений в решении тяжб отправлялись туда на разбирательство и в присутствии «карачи», блюстителей всех старинных кумыкских обычаев, получали окончательное определение. Сословие «карачи» находится в деревнях Северного Дагестана, Карабудах-кенте, Губдене, Эрпели, Каранае и Ишкарты. Они суть потомки туземных князей, когда-то знаменитых, но влиянием шамхала ныне униженных. Из карачи известны теперь в Дагестане: Уллу-бей Эрпелинский и Юссуф-бей Каранайский. В Эрпели хранилась книга, Исмаил-куран, где записывались все достопамятные постановления карачинского сословия.

Обратимся снова к описанию общественной организации кумыков. Сословие сала-узденей кумыкских, единоплеменное салатавцам и вместе с гуенами и тюменами под предводительством князей положившее основание Кумыкскому владению, сохранило до сих пор неприкосновенными все свои земли, какие когда-либо само приобретало или от князей получало. Будучи обществом дружным, дальновидным и пронырливым, оно всячески старалось держать себя в отношении к князьям на такой точке, чтоб последние не теряли к ним постоянного уважения.

Гордясь своим происхождением и единодушием, оно в глазах других сословий играло важную роль как по влиянию на дела общественные, так и по собственной отваге. Все лучшие и стройные кумыкские всадники выходили из их рода; на всех мирских сходках они имели первый голос, и нередко, соединяясь с другими сословиями, останавливали прихоти князей, когда они были несообразны с обычаями. Словом, они были для князей такие противники, что последние за особенное удовольствие считали, когда кого-нибудь из них могли привлечь в число своих приверженцев. Впрочем, сословие это не имело над другими классами никакой законной власти. У кумыков, как и в Чечне, всякий мог с достоинством поддержать свои права, кто имел много родственников, которые бы за него в случае нужды заступились. При неправом деле, или нанесенной кем-либо обиде, кроме обиды от князей, как членов священной фамилии Магомета, происходящих от Шамхала, который принадлежал к фамилии, Курейш, кинжал решал все распри, но к подобным крайностям весьма редко прибегали. Кумыки и вообще все горцы, при всем своем вспыльчивом характере, никогда не теряли уважения к особам князей или к лицам, покрытым сединами. Такие люди, при ссорах или каких-либо неудовольствиях между сословиями, были истинными миротворцами. Где нет строгих законов, ни властей, где каждый мог обидеть себе равного и не бояться за то наказания, где при таком отчаянном для обиженного положения одно средство оставалось — или умереть, или убить, там участие, принимаемое князьями и стариками в примирении враждующих, заслуживает истинной похвалы от тех, кто несколько знаком с буйным характером горцев. Надобно иметь много красноречия, много терпения, чтобы соглашать и обезоруживать их при ссорах.

Примечания автора. (13) Для русского слуха загадочно это русское название. Оно принадлежало с давних времен урочищу или, вероятнее всего, ущелыо Акташа, включая и самые Чумлы, а не новому населению кумыков. Гре-бенскне казаки жили прежде за Тереком. Гребень между Сунжею и Тереком, близ соединения этих рек, был собственным их достоянием. Атаман Бельский жил близ качалыкской деревни Гюйдюрмес, которую казаки и ныне называют Бельскою. Следы казачьих садов и хлебопахотных мест еще в недавнее время были на той Стороне Терека, против станиц Новогладковской, Старогладковской и далее.

Близ нынешнего Ханмамат-юрта, между Тереком и старым руслом Аксая, называемым Чувал, или Шувал, была проведена казаками канава, около которой они пахали землю. Притязания их простирались и далее, в недра кумыкских земель. Немудрено после этого, что и на Акташе реке, в самом его ущелье, жил какой-нибудь атаман Андрей, давший урочищу свое название. оставшееся под тем именем и до наших времен неизменным. Место это, окруженное отовсюду лесом, который впоследствии истребила рука человеческая, со стороны равнины, хотя славилось неприступным, но князь Засекин в исходе XVI века посещал его (№48 газеты «Кавказ» 1846 г.) и сжег Андреев, неизвестно на каком пункте в ущелье тогда бывший. Кроме того, в полном собрании законов есть документ, что земля около Андреева принадлежала гребенцам (во время царей Петра и Иоанна).

(14) Обстоятельство это, кроме изустных преданий, не подтверждено никакими фактами; между тем известно, что Петру Великому на Сулаке являлся Султанмут Аксаевский, сын Алибека и правнук Султанмута, родоначальника.

(15) Аксаевские князья, в важных случаях, руководствуются преимущественно одною грамотою, которая была дана предку их Султанмуту, во дни императора Петра Великого, где сказано так: «Донским и терским атаманам и казакам предписывается во владениях Султанмута Аксайского и кочующим его улусам не делать никаких обид». Относилось ли это предписание до тех улусов, которые кочевали в описанном нами в примечании пространстве, неизвестно, ибо ногайцы в те времена кочевали в их окрестностях нынешнего Нового Аксая.

(16) Качалык значит по-кумыкски «провинция».

(17) Доход с ауховцев был назначен собственно для содержания старших князей Андреевского и Аксаевского, без участия старшего князя Костековекого, которого значение перед старшими князьями первых двух городов, как и самый Костек, в рассуждении коренной организации кумык, были второстепенны. Костек ближе подходит к категории мелких деревень, подобно Казиюрту.

(18) Вообще пожалование узденей землями не переходило за черту Караагача и далее Новогладковской станицы, а ограничивалось только в тех местах, куда достигали родовые канавы князей. Но когда случай доставлял князьям захватывать нижние земли, они уделяли оттуда некоторые участки; своим узденям.

(19) От Айдемира происходят все нынешние кумыкские князья, а от старшего его брата Казаналипа ныне в живых только андреевские князья Селимхан и Алисултан Казаналиповы.

(20) Карачи есть слово древнейшее кумыкское, в переводе оно значит «смотритель», или разбиратель. Происхождение этого сословия, права их и обычай заслуживают подробного исследования.

Газета «Кавказ» №41, 1848 год. Стр. 167 …Слово уздень в прямом переводе значит вольный человек, но в практическом значении это слово знаменует дворянина, владеющего землею и по рождению чистого от смеси с рабским состоянием. Поэтому, кто хочет знать значение всякого кумыка, без разбора и самопроизвольно употребляющего название узденя, должен удостовериться, к которому из нижеследующих разрядов он принадлежит.

Не говоря о гуенах и тюменах, состоящих на особых правах, и которых значение в предыдущих пунктах достаточно определено, я разделяю все народонаселение Кумыкского владения на 8 разрядов, из которых 6 внутренних и 2 внешних:

Старшие уздени, называемые сала.

Уздени других фамилий, которые назывались общим именем уллу-оздень, т, е. старший уздень, владеют землями с канавами или без канав, кутанами, горами, или аталыки княжеские, или же отличенные какими-нибудь особенными почестями.

Свободные поселяне, называемые вообще догерек-уздень, т. е. круглый уздень, которые за неимением собственной земли обрабатывают княжеские или узденьские первых двух разрядов земли. К вольнице этой причисляются все выходцы, к каким бы они племенам ни принадлежали и на чьих бы землях ни селились. Равномерно к этому разряду принадлежат азаты (отпущенники).

Чагары, крепостные люди князей, с различными привилегиями в трех городах, Андрееве, Аксае и в Костеке, проживающие.

Терекеме, населяющие Темир-аул, Чонт-аул и один квартал в Костеке.

Холопы или дворовые (куллы), которых всякий имеет право держать, кто только в состоянии; они живут при дворах своих господ, не составлял особых кварталов.

Внешний разряд, ногайцы, народ свободный, но платящий князьям подать за земли.

Внешний разряд, качалыки, ауховцы и салатавцы уплатившие князьям поземельную подать; ныне они не покорны русскому правительству, а следовательно и князьям ку-мыкским.

Всем этим разрядам покровительствуют княжеские роды, которых ныне считается десять, столько, на сколько они разветвились в 4-м колене, после Султанмута, а именно: в Андрееве — Казаналиповы, Айдемировы, Темировы и Муртазали-Аджиевы.

В Аксае: Алибековы, Эльдаровы, Арсланбековы, они же Хасбулатовы, Каплановы и Уцмиевы. В Костеке: Алишевы, они же Хамзины.

По числу княжеских родов, на десять отраслей разделившихся, тогда же были разделены и земли между ними. На каждый участок были проведены канавы и всем состоянием народа положительно и навсегда определено, кому, где пользоваться землею. С того времени не было между князьями поземельного дележа, и народ, сроднившись со своими местами, доставляющими им хлеб и все содержание, считает оные как будто своею собственностью и очень неохотно с ними расстается.

Вот разделение кварталов или аулов по княжеским родам:

В Андрееве считается аулов 14:

1) Тюмень, 2) Тюмень-чагар, 3) Адиль-Гирей-чагар, 4) Мух-аул принадлежат роду Казаналиповых. Тюмены обрабатывают свою землю, как сказано выше; чагары занимаются полевыми работами у родовой канавы Казаналиповых; Мух-аул, как квартал сала-узденей — Бамат-Аджиевых, обрабатывает землю сих последних.

5) Гуен, 6) Айдемир-чагар, 7) Умаш-аул, 8) Бораган-аул принадлежат роду Айдемировых.

9) Сала-аул, 10) Темир-чагар принадлежат роду Темировых. Гуены обрабатывают свои земли, как сказано выше; чагары занимаются у родовой канавы Айдемировых, общей с Темировыми; умашаулъцы, составляя квартал узденей Казбековых, причисленных к сословию сала, обрабатывают землю сих последних; боргана-ульцы работают на земле, общей Айдемировым и Темировым. Сала-аул, как квартал сала-узденей Кандауровых и Паштовых, обрабатывает землю сих последних; чагары занимаются у родовой канавы Темировых, общей с Айдемировыми.

11) Альбюрю-аул принадлежит роду Муртазали-Аджиевых и занимается работою у родовой их канавы.

12) Большой Урусхан-аул, 13) Малый Урусхан-аул принадлежали 11-му княжескому роду Урусхановых, но как последний князь в этом роде, Довлетука, умер в прошлом году от холеры, оставив только одну дочь, то неизвестно теперь, в чье владение поступит его удел. По семейным правам князей, он должен быть разделен на две части, из которых одна должна поступить в дом Казаналипа, а другая — Айдемира. Впрочем, есть князья, которые, желая получить означенный удел во владение, сватают дочь Довлетука. Первый аул работает у родовой канавы Урусхановых, последний занимался там же, но с уступкою части той канавы, по сделкам, за кровную обиду Урусхановыми князьями Костековским, около 30-ти лет назад тому; он принадлежит сим последним и для них работает.

14) Ачакан-аул составляет квартал одного чанки и работает на его земле, но находится под покровительством рода Темировых.

В Аксае 10 аулов. 1) Адиль-чагар, 2) Каджар-аул, 3) Зах-аул, 4) Урусхан-аул принадлежат роду Алибековых. Адиль-чагар работает у родовой канавы Алибековых; Каджар-аул, составляя квартал сала-узденей Тавлуевых, работает на земле сих последних; Зах-аул, квартал узденей Азнауровых, причисленных к сословию сала, обрабатывает их землю; Урусхан-аул, квартал одного чанки (подобно андреевскому Ачакан-аулу), возделывает его землю.

5) Алекай-аул принадлежит роду Эльдаровых и работает у родовой их канавы, общей с Арсланбековыми.

6) Поклук-аул принадлежит роду Арсланбековых и занимается работами у родовой их канавы, общей с Эльдаровыми.

7) Каплан-чагар,

8) Тюмень (единоплеменный андреевским тюменам) принадлежат роду Каплановых, занимаются работою у их родной канавы.

9) Тюбен-аул, рода Уцмиевых, работает около их родовой канавы.

10) Сабанай-аул имеет собственный участок с канавою, он похож на андреевских гуенов и тюменов, но та разница между ними, что в Сабанай-ауле живет смесь всех состояний принадлежащих не одному, а нескольким родам княжеским. Гуены и тюмены принимают в свое общество других безземельных людей, но свою фамилию им не передают, последние только считаются членами общины, в рассуждении полевых работ, но на поземельную собственность гуенов и тюменов притязания не имеют. Напротив того, в Сабанай-ауле всяк, кто составляет общину, вправе называться хозяином земли. Впрочем, и у них есть старожилы различных происхождений, которые говорят, что все вступившие в их аул, после известного какого-то времени, не должны равняться с ними, но могут только пользоваться землею. Классы этой общины различны; их можно разузнать только по княжеским родам, кому кто принадлежит, исключив их умственно из общества Сабанай-аул. Вообще обитатели этого аула — народ свободный, и если старожилам принадлежит право называться владельцами земли, то они вторые уздени за сала, подобно гуенам и тюменам, как имеющие поземельную собственность.

В Костеке аулов 6, и все они находятся под покровительством князей Хамзиных.

1) Ханакай-аул, квартал сала-узденей Токаевых, работает на их земле; 2) Тереками-аул, на правах терекемейцев; 3) Мычигыш-аул; 4) Орта-аул; 5) Ер-аул; 6) Янгы-аул возделывают земли князей Хамзиных. В Костеке, сверх князей и сала, есть все сословия, какие имеются в Андрееве и Аксае.

В разделениях этих кварталы записаны по родам княжеским и узденьским в общем взгляде. Впрочем, некоторые из них с течением времени между собою перемешались; например, иной живет в Тюмене, а принадлежит постороннему роду и во время работ обращается к его земле, если не находит удобным заниматься хлебопашеством со своею общиною. Иногда случается, что жители одного квартала, не находя выгодным заниматься полевыми работами на своей полосе, по случаю опасностей или других неудобств, целыми общинами, или по частям, обращаются на земли других родов, помня только то, чем они обязаны владельцу земли в отношении оброка. Сделки такого рода, как житейские, взаимным одолжением сопровождаемые, выходят из круга описания и понятны только самим хлебопашцам и владельцам. Доход, собираемый гуенами, тюменами и сабанай-аулъцами, под именем ясак, с посторонних хлебопашцев и сенокосцев, по обстоятельствам на их земли приходящих, поступает в Общественную их сумму и расходуется по усмотрению первенствующих между ними узденей, для нужд всего сословия; доходы же, княжескими и другими узденьскими родами из своих земель извлекаемые, обращаются в собственную их пользу. Каждый род князей, на собственной земле своей, в удел по дележу доставшейся, или в участках чрез покупку, разные сделки или самопроизвольно захваченных, населял из вольных выходцев мелкие деревни, которые наделял частью воды из родовой своей канавы или предоставлял им провесть таковые из смежных рек и речек, но с тем, чтоб не стеснять этим старожилов, приписанных к родовым канавам, и уступать им преимущество. Исключение было для некоторых узденей, которым позволялось брать воду из родовой канавы или из речек беспрекословно со стороны хлебопашцев и проводить оную, пересекая посредством желобов посторонние канавы на свои земли, если таковые пожалованы им в чресполосном месте. Примером в этом андреевские уздени Акайчиковы, причисляемые ко 2-му разряду; таким образом вода в Акташе и Ярыксу, в известный период года и особенно во время засухи, так бывает дорога, что ее чуть не взвешивают. В Аксае же недостатка в воде не встречают, а жители, расположенные по берегам Сулака и Терека, пользуются таковою сколько хотят. Байрам-аул и Баташ-юрт для напоения своих пашен заимствуют воду из канав узденей Казбековых и гуен или князей Муртазали-Аджиевых; в противном случае подбирают остатки в Акташе и пускают ее в особую канаву, называемую Торками. Сверх того, Баташ-юрт берет часть воды из родовой канавы Темировых, общей с Айдемировыми. Впрочем, право это еще спорно между Темировыми и наследниками князя Муссы Хасаева, который покупкою приобрел землю баташ-юртовскую у Айдемировых.

В настоящее время четыре узденя в Аксаевоком округе имеют отдельные свои деревни, а до 1840 года их было больше: Баташевы, принадлежащие роду Эльдаровых, происходя из Кабарды, получили землю от аксаевских князей и поселили на оной деревню Баташ. Клычевы, принадлежащие роду Уцмиевых, покупкою приобрели ту землю, на которой находится теперь деревня их Хаджи-юрт; обе эти деревни, расположенные по Яман-су, заимствуют воду из Акcая.

Качалаевы, принадлежащие Алибековым, имеют свой хутор, близ Лашуринского карантина. Дебировы (из племени тюмен), принадлежащие Алибековым же, живут на Магометовом мосту и имеют там хутор, построенный на земле, подаренной им русским правительством с целью основать там дома для проходящих войск. Несмотря на то, земля эта считается спорною между Дебировыми и князьями Эльдаровыми. Всех этих узденей, имеющих особые свои деревни, для уравнения с узденями, которые имеют в трех кумыкских городах свои кварталы, можно причислить к первенствующему классу, но не к сала-узденям, исключая Качалаева, по родству с Азнауровыми, издавна причисленного к сословию сала по примеру Казбековых.

Примечания автора. (21) В этом отношении на кумыков необходимо смотреть совершенно с другой точки зрения. На Кавказе нет такого народа, который бы при подобных внутренних разделениях на разряды был напитан вообще столько свободным духом, сколько кумыки; у них нет слепого послушания младших по разрядам к старшим, особенно если заметят повелительный тон последних в делах общественных; кроме холопов, всякий может подавать свой голос.

(22) Так как владеть землею, с проведенною на оной канавою, было свойственно одним сала-узденям, то пожалованные такими же угодьями уздени андреевские — Казбековы и аксаевские — Азнауровы, причислены к сословию сала, не по происхождению, а по землям.

(23) Всех жалованных от нашего двора офицерскими чинами можно причислить к одному из первых двух разрядов, ибо они самим пожалованием уже отличены почестями, в чем князья и народ им не отказывают, и за тем, во избежание неправильного употребления узденьского звания всех членов 3, 4, и 5-го разрядов, не мешало бы называть в переписках просто жителями.

(24) Два рода в Андрееве, Айдемировы и Темировы, взяли одну канаву и два рода в Аксае, Эльдаровы и Арсланбековы, — одну же; но во время работ все они имеют свои известные расчеты, по кварталам, им принадлежащим.

(25) Тюмены, вышедшие из Андреева с Арсланбеком, имеют свой особый участок земли в низовьях Аксая, называемый Курню-Озек, предоставленный им князьями после того, как последние захватили нижние земли; гуены с тем же князем, вышедшие из Андреева, не составили в Аксае особого квартала, а рассеялись по родным сословиям.

(26) Из Ямансу не проведена ни одна канава, потому что там воды слишком мало и, кроме того, высокие берега оной неудобные для канав.

Газета «Кавказ» №42, 1848 год. Стр. 171 …По коренному обычаю кумыков, уздень, жалованный землею и канавою, не может отлучаться от своего князя. Он всегда должен называться и быть на деле его узденем, но если он захочет перейти к другому князю, то должен лишиться своей земли и всех подарков, какие когда-либо от прежнего князя получал. Князь и жалованный уздень суть два дома, составляющие как будто бы неразделимое целое.

Чагары и терекеме, которым земли и канавы единожды навсегда указаны, не могут также отлучаться от своих князей, тем более, что они люди крепостные. Уздени не имеют своих чагаров и терекеме.

Средний класс (догорек-уздень), описанный в третьем разряде как безземельный, но свободный, может переходить из одного квартала в другой или от одного рода к другому, лишь бы подчинялся обычаям того квартала, куда переходит.

Теперь опишу подчиненность жителей к владельцам земель в отношении работ.

Когда наступит время пахать землю, жители каждого квартала выходят к известным своим канавам, прежде прочищают их и напускают воду, потом делят полосу земли, вдоль канавы лежащую, на участки, по плугам.

Род князей, которому принадлежит канава, выбирает из таковых плуговых участков один или два, или более, смотря по числу отдельных семейств, в роде находящихся, или по известным ограничениям. Все эти выбранные и, разумеется, самые лучшие и ближайшие к канаве участки жители должны вспахать миром, в числе положенных дней, потом, сделав остальной полосе другой дележ между собою, приступают к своим работам.

По окончании паханья начинают с фланга пускать на свои пашни воду из канавы, и как разом нельзя бывает все пашни напоить, то каждый дожидается своей очереди, пока передний не кончит свою поливку. Если в канаве воды много, напахивают с ряду несколько пашен, если мало, одну за другою. У кумыков так утончен расчет в определении меры воды, в какой бы то ни было речке или канаве, что они могут утвердительно сказать, сколько таковою водою и во сколько времени можно напоить данное число пашень, полагая каждую из них в 16 мешков посева. Обстоятельство это доказывает, что земля кумыков, без поливки, плохо дает хлеб.

Вспаханные княжеские (барские) участки князья засевают своими семенами и поливают водою прежде жителей, потом, когда хлеб княжеский поспеет, жители жнут его в положенное число дней. Снятый хлеб князь должен убирать окончательно своими средствами, т. е. с помощью чагаров, терекеме и куллов.

Число дней, употребляемое жителями на работу князьям, неодинаково, ибо и хлебопашцы, как уже сказано, бывают неодинаковых состояний. Люди свободные, всеми плугами, сколько может их в рабочий период года в партии их сформироваться, пашут большею частью только один день и жнут сами серпами столько же. Нет нужды, кончат ли они в один день всю работу или нет, дорабатывать не их дело.

Такая точно работа бывает и на узденьских землях с водою, если жители на оных занимаются хлебопашеством.

Во время сенокоса владелец земли берет участок, который жители по просьбе его косят один день.

Работа жителей в пользу владельцев называется булка (мирщина), а участок, владельцем избранный, бийлик (барский); и то и другое можно заменить одним словом барщина.

Вообще каждый булка должен сопровождаться приличными от владельца рабочему народу угощениями. Если владелец не захочет брать бийлик и жители будут пахать или косить сами по себе, то он по окончании полевых работ берет по сабе хлеба в 3 пуда весом с пары волов, в плугу обращавшихся (а в плугу бывает обыкновенно 4 пары) и по возу сена с дома; но таковую подать в натуре владельцы редко берут со своих кварталов. Одни только посторонние, из других кварталов или деревень, по обстоятельствам местных соображений на их земли зашедшие, подвергаются таковому взысканию. Впрочем, все это зависит от воли владельца. Мирщину ли затеивать, в натуре ли брать, или от того и от другого для блага народа навсегда или на время отказываться, есть произвол собственно ему принадлежащий, но повинность всякому известна. Ей подвергаются, во-первых, все кварталы, каждому роду принадлежащие, или для некоторых узденей отдельные (исключая гуен, тюмен и Сабанай-аул, на особых правах состоящих); во-вторых, все мелкие деревни, на землях княжеских или узденьских живущие, и в третьих — ногайцы.

Князья кумыкские суть ограниченные владетели земли и только покровители народа.

Сала-уздени обязаны личною и потомственною службою князьям как жалованные от них на условиях постоянной преданности дачами. Если уздень принадлежит к фамилии сала, он непременно должен иметь хотя в числе своих родственников владельца особого квартала и пользоваться доходами с земли поочередно или по старшинству лет. Тот не вполне сала, кто, оставив свою отчизну, переселяется в другую деревню; тогда он лишается права на землю, на родине оставшуюся, и если не приобретет на новом жительстве земли с канавою и с кварталом, то должен стать наряду с второстепенными узденями, хотя и будет называться сала.

Второстепенные уздени, не имея своих кварталов, рассеяны между всеми сословиями; они занимаются иногда полевыми работами на собственных участках, всюду по клочкам разбросанных, а по большей части участвуют вместе с кварталом, где живут и подчиняются их обычаям, потому что тут могут иметь для своей пашни воду, а на своих клочках, из которых весьма немногие имеют канаву, сеют хлеб наудачу. Так как из второстепенных узденей много есть аталыков княжеских, пользующихся отличными почестями, то во время работ князья уступают им иногда свои бийлики как для паханья, так и для сенокоса.

Уздени эти происходят частью от кумыков, вышедших с Султанмутом из-за Сулака, частью из других сопредельных племен и были всегда из таких людей, которые в прежнем своем отечестве пользовались почетным значением.

Догорак-уздени, полагаемые в третьем разряде, происходят от вольных выходцев всех племен, селящихся по кварталам или по деревням на княжеской или узденьских землях; из них если кто будет пожалован от князя землею, кутаном или сделается аталыком, или будет отличен особенным почетом, может называться узденем 2-го разряда, но азату трудно этим воспользоваться до тех пор, пока род его не переродится и не изгладится из памяти народа бывшая принадлежность его к рабскому состоянию.

Вообще, повышение в классах приобретением имения и понижение потерею оных происходит исподволь, а не официальным пожалованием или разжалованием. Требуется много времени, чтоб перешедшего из третьего во второй класс отвыкли называть догерек-узденем и наоборот; переход из низшего в высший класс бывает еще посредством родственных связей, когда какое-либо семейство в продолжение нескольких колен постоянно вступало в супружество с особами высшего класса и тем самым постепенно приобретало себе название почетного узденя. Такие лица, с течением времени и при образе жизни узденю приличной, незаметно входят в разряд второстепенных узденей или даже сала точно так, как уздени первенствующих степеней, лишаясь имущества, терпя долго бедность и вступая в супружество с низшими классами, теряют свое значение и исчезают в массе народа. Но примеров таких очень мало, ибо уже сказано выше, что каждый уздень для утверждения своего преимущества должен приобресть приличное званию его соответствующее поземельное имущество, без чего он будет только называться уллу-уздень или сала, но не будет иметь веса. Уздени же, потерею своего богатства приближающиеся к подаянию, поддерживаются своими родственниками.

Чагары, полагаемые в четвертом разряде, происходят от крепостных людей князей и суть те же куллы, но на различных условиях зависимости и от княжеской, домашней службы избавленные и причисленные к известной полосе земли с канавою; число их постепенно увеличивалось, по мере того, как князья отпускали в их общество своих холопов, почитавшихся излишними в домашнем, штате, ибо князья, не любя заниматься полевыми работами, не находили нужным иметь при себе многочисленной дворни. Табуны, стада, отдача внаем гор и кутанов, пошлина и прочие положенные доходы достаточно обеспечивали их в потребностях домашней жизни, без помощи хлебопашества.

Хотя между чагарами живут и свободные, т. е. догерек-уздени и даже уздени 2-го разряда, но те и другие во время полевых работ повинны исполнять только основную мирщину (булка), кварталу присвоенную. Потом чагары должны оканчивать работу, в частности на них лежащую, т. е. молотить и перевозить весь хлеб.

На чагарах лежит обязанность доставлять в дом княжеский накошенное для него сено и привозить на зиму несколько возов дров. Во всех этих повинностях чагары знают известную установленную меру, более чего князья не вправе от них ничего требовать. Проживающие из них в Андрееве, Аксае и Костеке пользуются различными друг от друга преимуществами: одного можно продавать со всем семейством, но только в тот округ, где он живет, другой может откупиться за самую безделицу, иные избавлены от участия в мирщине, а у других женщины считаются свободными. Составляя в народонаселении Кумыкского владения самый многолюдный класс, дружные, храбрые и послушные своим старшинам чагары в прежние времена играли важную роль в делах народных, покровительствовали всем угнетенным от аристократии и даже самим аристократам в междоусобных их распрях и взаимных гонениях, давали у себя убежища. Опасно было убить чагара, ибо убийцу весь класс их преследовал. В Андрееве, Аксае, Костеке, Тарках, Брагунах и вообще, где есть чагары, убийца был небезопасен; везде за ним невидимо следили чагары. Сала-уздени, представители аристократии из собственных выгод и для увеличения своего имущества соединены были с чагарами, представителями народа, присяжным братством и в свою очередь также неутомимо и повсюду преследовали своих врагов.

В настоящее время два этих класса, т. е. сала и чагары, составляют надежный оплот при оборонах своих жилищ от неприятельских нападений, особенно в Андрееве лежит на них вся надежда как на людей между собою дружных и во время тревог послушных своим старейшинам.

Разумеется и беспристрастное и равное для всех поощрение со стороны местного начальства в таком случае имеет у них первое место.

Газета «Кавказ» №43, 1848 год. Стр. 170 …Терекеме, малочисленное и робкое племя, по правам почти то же, что чагары, если не ниже. Они происходят из Персии, и поселение их в настоящих местах относится ко временам шаха Надыра. Говорят, когда победоносный Надыр, испытав первую неудачу в войне с горцами, зимовал около Дербенда, на урочище Иран Хараб (что значит бедствие Ирана), были захватываемы из армии его пленные, и многие из них, томимые голодом, добровольно выбегали оттуда целыми толпами. Из всех их, отовсюду собранных, составились в Дагестане и в земле кумыков поселения, которые называют теперь Терекеме. Занятия их в кумыкском владении состоят исключительно в посеве сарачинского пшена по берегам Сулака. Доли из этого продукта они молотят и доставляют в дома княжеские; сверх того дают с каждого дома по нескольку саб подати тем же продуктом, привозят и отвозят женский пол, княжескую семью составляющий, на собственных арбах (которые тогда называют арбами бигяр), доставляют материалы для построек, и поправок княжеских мельниц и молотилен, в их деревнях находящихся, посылают собственные арбы для потребностей княжеских в ногайские кочевья и проч. Князья могут дарить их узденям, но с тем, чтобы не переселять их на другие места, а только пользоваться оброком, следовавшим с них князю. Терекеме принадлежат только четырем княжеским родам, а именно: Казаналиповым, Айдемировым, Темировым и Алишевым; равномерно большая часть чагаров им же принадлежит, в особенности Казаналиповы богаты ими.

Куллы, или холопы, или же дворовые люди, происходят большею частью от невольников, купленных у лезгин или других наездников, которые в прежние времена захватывали их в Грузии и свозили в Андреев для продажи кумыкам и приезжающим из Турции и Крыма купцам. Андреев и Джар славились в свое время торговлею невольниками. Но с водворением русского владычества на Кавказе, с построением в Кумыкском владении в 1818 году крепостей и с занятием впоследствии времени нашими войсками Джаро-Белоканской области промысел этот совершенно упал. Ныне изредка являются какие-нибудь пленные, обманом или набегом кой-где захваченные, но и тех неохотно покупают. Холопы, в настоящее время у кумыков находящиеся, исправляют все домашние и полевые работы своих господ, по мере возможности. Владелец их одевает и кормит или, отдав в собственное распоряжение на каждое их семейство по паре быков с арбою, дозволяет им, по окончании господских работ, промышлять на себя, в таком случае господин их не одевает, а только кормит. Вообще рабы кумыков не обременены излишними работами, как можно бы было это предполагать; но вместе со своими господами, составляя одно семейство, работают для них, как для себя. За то владельцы обращаются с ними довольно ласково, извиняют их недостатки и редко прибегают к строгим наказаниям.

Отпустить холопа на волю, во мнении мусульман, есть благое и богоугодное дело; почему при болезнях или каких-нибудь потерях в семействе господ отпускают их на волю вследствие данного обета, а иногда увольняют их и за деньги; в том и другом случае холопы, поступив в сословие азатов (отпущенников), долго питают дружбу и привязанность к своим бывшим господам, и если возможно, селятся ближе к ним для того чтобы в знак благодарности оказывать им свои услуги. Редко случается продажа куллов из одного дома в другой, если это делается, то по крайней необходимости, и продавец подвергается нареканию от своих собратий. Рожденные в доме от наследственных холопов предпочитаются вновь приобретаемым. Если господин пожелает продать дочь своего холопа, то старается на это получить согласие ее родителя, и покупатель, отдав деньги, берет ее в свой дом как невесту, для своего холопа высватанную, с которым тотчас ее соединяет. При этом соблюдаются обряды венчальные, и отданные за нее деньги называются кебинак (калым), в сходность кебинака, между свободными существующего, а не выручкою за продажу невольницы. Кебинак, таким образом холопке назначаемый, простирается до 200 и более руб. серебром, по стоимости ее самой.

Но как в семье бывает не без урода, то есть и такие между кумыками сластолюбцы, которые предоставляют себе первую расправу с своими рабынями, а потом уже выдают их за своих холопов, если не хотят или нельзя сбыть их в другие руки.

Происхождение ногайцев неизвестно, они свободны и все между собою равны; каждый ногаец имеет свою родовую тамгу (вроде наших гербов), и тот почетный между ними, кто богат.

Качалыки, ауховцы и салатавцы происходили все из нагорных обществ и принадлежали к чисто коренным кавказским племенам. У них было такое же равенство, как у ногайцев, но богатые и имевшие многочисленное родство предпочитались другим. Хотя качалыки и ауховцы принадлежали к одному Кистинскому корню, а салатавцы к лезгинскому, но все они более или менее имели взаимные родственные связи, например, салатавокий старшина Джамал причислял себя к фамилии Саясан, к которой многие дома качалыковские принадлежали.

Примечания автора. (27) Коренной обычай был брать один участок в род; но как в роде явились впоследствии времени отдельные семейства, то захотели брать участки по одному на каждое семейство; мера, удваивающая и утраивающая барщину (бийлик), очевидно не должна была нравиться жителям. Некоторые кварталы, особенно, составленные из вольных людей, удержали князей на коренном обычае, а другие должны были покориться этому нововведению, сопровождавшемуся обыкновенно просьбою. И так, если бийлик взимается только один, то он переходит каждогодно, по очереди, во все семейства, род составляющие, если каждое семейство берет бийлик, не бывает и очереди.

(28) И сверх того, андреевские сала — Кандауровы и Паштовы, на всякий случай, обязывались давать бийлик со своей земли аксаевским князьям Махтиевым из рода Эльдаровых за обещанное от них в случае нужды покровительство. Так точно и гуены обязались бийликом с одного своего участка, находящегося на берегу Сулака, князьям андреевским, Арслангиреевым из рода Айдемировых.

Все эти исчисленные восемь сословий оказывают наружное почтение князьям, встретясь с ними, снимая шапки (кроме хаджиев и тех, которые, подражая моде, носят чалмы), приветствуют с добрым утром или с добрым вечером (тан-якши-болсун и кечь-якши-болсун). Хаджи их же и все украшенные чалмами просто приветствуют, не снимая шапки, а только делая движение рукою, вроде нашего «под козырек», не сделать этого приветствия, при первом свидании, значит оскорбить особу князя.

Никто не может самопроизвольно садиться в присутствии князя, хотя бы то был и сала, если князь не попросит сесть его. Если князь сделает кому-либо эту честь, то прошенный, когда он стар или близок к особе князя, или его аталык, садится без обиняков, показывая вид, что он на то имеет полное право, без повторения каждый раз одной и той же княжеской просьбы. А молодые князья, уздени или менее доступные к князю, садятся как будто нехотя и с ужимками, что значит почитать князя. Вообще все приезжие гости, если они свободных состояний, все старики первых двух разрядов и некоторые из третьего, отличаемые особенною княжескою доверенностью и уважением, имеют неоспоримое притязание на право садиться. Князья должны их приглашать к тому, но если они сего не сделают, то можно тотчас догадаться, что они употребляют во зло свои обычаи. Такие князья обыкновенно подвергаются нареканию от тех, кто имеет право садиться и даже от тех, кто сего права не имеет. Молодые князья, уздени и все свободные люди не садятся при князьях из приличия и по молодости, а чагары, терекеме и холопы из них, отнюдь не оскорбляются.

Такую же церемонию соблюдают и уздени в домашнем быту; в доме и кунакской сала и других узденей пред старшим братом млад-шие не должны садиться, особенно при посторонних.

Если князь кушает, то с ним, по приглашению его, могут садиться гости, старики, а за небытностью их в тот час и молодые первых двух разрядов и по крайности из третьего для того, чтобы не сидетъ за столом князю одному. При этом строго соблюдается, чтоб два брата или два члена одного и того же рода не сидели вместе за княжеским столом. Младший должен уступать старшему. Когда князь кончил свою трапезу, стоявшие перед ним молодые князья, уздени и все свободные садятся в свою очередь за тот же стол, только ближе к дверям переставленный, и доедают остатки. При торжественных случаях. бывает у того же стола и третья очередь для чагаров и других низших классов, в прислуге обращающихся. В неторжественные дни и особенно, когда в кунакской князя посетителей мало, садятся во вторую очередь в числе других и чагары, и терекеме.

О столе княжеском можно сделать следующее замечание: чем богаче и блистательнее князь, тем охотнее во вторую очередь садятся за стол предстоящие молодые князья и уздени; но если князь беден или нелюдим, то они под разными предлогами от приглашения отказываются.

За узденьским столом меньше бывает церемоний, там, если посторонних нет, садятся все вместе, в противном случае младшие дожидаются очереди и садятся с прислугою. Женщины с мужчинами даже и в низших классах никогда не садятся за стол, и это тем святее исполняется, когда есть посторонние.

Если князь садится на лошадь, то всякий, в ту минуту случавшийся, должен держать оную под уздцы, равномерно, когда приезжает князь, всякий должен принять у него лошадь, притом кто моложе или ниже, тот первый должен исполнить эту обязанность. Таким же образом честят и всякого порядочного гостя.

Если князь, во время пиршества, дает кому-нибудь из своих рук чарку, это значит, что он особенно его любит; удостаиваемый этой чести принимает чарку с почтением, и выпив за здоровье князя, благодарит его и желает ему многолетия; если же чарка подносится стоящему, тот принимает ее также с почтением и даже с открытою головою, если он из прислуги, то выпивает, оборотясь боком к стене, и также благодарит. Во время поездок, если князю случится иметь большую свиту, она окружает его, а если будет один только товарищ, то он должен всегда держаться левого плеча княжеского; пешком то же самое соблюдается, с тем добавлением, что один из старших летами, первых двух разрядов, под именем тамада, должен предшествовать князю и первый должен взойти в тот дом, куда он идет.

Вообще молодые люди любят стоять пред князьями и стариками, особенно если последние ласково с ними обращаются, и с удовольствием слушают их рассказы, почитая за долг прислужиться им чем-нибудь, т. е. подать огня на трубку, скинуть чевяки во время умовения перед молитвой и проч., что не ставится им в унижение, а напротив, они дорожат, если старик скажет им спасибо.

Кумыки отличаются чистотою внутренних частей своих покоев и разборчивостью в пище; в этом отношении они превосходят кабардинцев, осетинцев и лезгин; зато кабардинцам уступают они в щегольстве наряда.

Женитьба стоит князю 720 руб. сереб. калыма, кроме мелочных расходов. Уздень платит калыму от 200 до 100 руб., средний класс и чагары от 100 до 50 руб. серебром.

Калым есть принадлежность жены, назначаемая ей в обеспечение на тот случай, если вздумается мужу со временем отказаться от нее. На этот калым родителям невесты, при обручении ее отдаваемый, они справляют для дочери своей всю домашнюю принадлежность, с чем она является к мужу, и в случае развода увозит все свои вещи назад, так что кумыку ничего в доме не остается, кроме оружия и боевых доспехов, оставляемых женою неприкосновенными. Если жена испытает преданность к себе мужа и уже приживет с ним детей, то прощает ему свой калым, и это, вместе с угождением всем прихотям своего мужа, есть верх добродетели набожных жен, после чего отпускать свою жену остается на совести мужа. Надобно сказать правду, что кумыки любят жить с одною женою и многоженство у них редко.

В случае смерти кумыка является новый этикет для всех его родных. Чем выше был степенью покойник, тем значительнее бывает плач по нем, женщины и девушки, из ближайших родственников покойника, наполняют двор его и с открытыми головами и плечами, сидя кружком в виду всего народа, бьют себя по ланитам, приговаривая в рифмах доблести покойного и отчаянное положение всех родных его; каждая женщина обязана знать приличный панегирик в честь покойника и должна оный произносить во всеуслышание, между тем как пожилые родственники сидят или стоят в безмолвном молчании, а молодые плачут и не так плачут, как обыкновенно, но особым странным голосом, при смешных позах, только при оплакивании умерших употребляемых.

Всякий, кто знал покойника, должен прийти и пожалеть об нем в присутствии этих родственников, и если покойник был князь или значительное лицо, то почти вся деревня сходится горевать об нем.

Усопшего предписывается религиозным законом как можно скорее погребать, почему все приготовления к тому тотчас оканчиваются, и тело покойника несут почти рысью. Князей и сала-узденей венчать и хоронить имеет право только один кадий, другие же классы обращаются в таковых случаях к аульным муллам.

У кумыков князья не имели права телесно наказывать лиц низших классов, и вообще только одних рабов (кул) господа их могли подвергать этому наказанию, и то, своеручно давая по нескольку ударов. Наказание состояло только в том, что князь мог отнять у своего узденя пожалованную ему землю или вещи и то не навсегда, ибо за наказанием всегда следовало скорое примирение, тогда князь возвращал узденю с ласковым словом все отнятое. Уздень мог сердиться на князя и не ходить в его дом до тех пор, пока последний не вникнет в сущность его неудовольствия и не привяжет его к себе новою милостию. Вообще кяязья более ласками, нежели угрозами и строгостью поддерживали порядок в народе, оттого у кумыков, более чем где-либо, во всей силе развита национальная гордость; тщеславные, настойчивые в самом ничтожном деле, они слишком разборчивы в тоне оказываемого им приема, и будучи честолюбивы, с утра до вечера готовы простоять в кунакской князя или в присутствии начальника, лишь бы только одно слово от себя ввернуть в общий разговор старших. Терпение князей и местных начальников выслушивать их разговор — удивительно!

Надобно быть очевидцем, чтобы вполне оценить труды князей и приставов, не знающих времени своего отдохновения и всегда готовых принимать людей всех сословий, и (принуждены бывают) два раза одно и то же от просителя и от переводчика выслушивать. Без чего они необыкновенно теряют доверенности к себе народа; какую бы могли принести они пользу, если бы знали хотя татарский язык.

Примечание автора. (29) Обычай этот, остаток язычества, сколько смешон, столько и отвратителен. Общества неоднократно принимались уничтожать его, но все их старания до сих пор остаются тщетными; ибо никто из наследников покойного не решается начать собою отменение старинных обычаев, боясь унизить в глазах народа вес своей фамилии. Женщины в этом случае является главными, защитницами прав своих на плач и, вопль, хотя и не беспритворный.

Газета «Кавказ» №44, 1848 год. Стр. 174 …В заключение всего я изложу прошедшую и настоящую администрацию кумыков.

Род князей, происходящий весь от одного корня, умножаясь со временем, разветвился на несколько отдельных семейств; часто разрозненные противоположностью выгод, они сохраняли, однако же, тесные связи и по бракам считались все в близком родстве; семьи княжеские во всех городах жили отдельно от прочих, окруженные своими узденями, своими служителями, им одним послушными; они казались независимыми друг от друга олигархическими обществами, только условно в одно соединенными. Властолюбие их беспрерывно нарушало спокойствие устроенных ими обществ, которые можно было почесть за отдельные деревни, одна возле другой поселенные, хотя все вместе назывались они жителями одного города, и часто, за одно дерзкое слово, возгоралась кровавая брань между самыми близкими родственниками князей. В кругу семейном все однофамильцы их почитались равными и пользовались одинаковыми правами на земли, составлявшие общую собственность всего рода, с которых каждое семейство княжеское поочередно, брало бийлик, если он был один в роде, как оказано было выше.

Роды князей, с различными противоположными видами, не могли согласиться между собою в принятии чего-нибудь общего для управления гражданскими делами. Главнейшим препятствием к тому служила междоусобная их вражда. Вследствие того, с общего согласия князей, были назначаемы в Андрееве, Аксае, а потом и в Костеке старшие князья, с приличными званию их доходами (обозначенными в 17-й выноске), князья эти выбирались всегда из старших летами, и цель их назначения была та, чтобы стараться примирять враждующих князей, и, управляя всем городом, заключающим в себе такое множество независимых кварталов, доставлять всякому обиженному удовлетворение. Старший князь был посредником между княжескими родами, князь, сала или простой проситель, имевшие ответчиков в других кварталах, особенно в тех, где находились их враги, обращались к старшему князю. При нем были в качестве десятников бегаулы, от каждого рода по одному; он их посылал за ответчиками, с предварительным объявлением, по какому делу требует, а если те не хотели на месте удовлетворить просителя, являлись к старшему князю с родовым своим князем или назначенным от него поверенным, который был свидетелем, чем кончится дело истца с ответчиком; заседание при старшем князе называлось махкаме, оно составлялось по предложению старшего князя из депутатов, от каждого рода и каждого сословия, из стариков, сведущих в коренных кумыкских обычаях, и кадия, здесь председателем был старший князь, имевший голос, хотя не решительный, но по старшинству лет и опытности предпочитаемый. Тяжбы передавались на суждение стариков, по адату, или кадию, для разнообразия по шариату, смотря по тому, к которому из этих двух законодательств дело принадлежит и к которому проситель, ответчик и большая часть заседания склонны. После решения дела и возложения на одного из двух тяжущихся должного удовлетворения старший князь просил повелительным тоном родового князя привести определение суда в исполнение, и тем кончалось дело. Вообще разбирательство по адату было словесное, а по шариату иногда на бумаге, особенно, когда того требовал обвиняемый; он с решением кадия, выписанным на бумаге, мог обращаться на поверку к другим ученым, и если те опровергали это решение, мог требовать нового разбирательства; при этом нужно заметить одно обстоятельство, что по обычаю кумыков, издревле введенному, князья не имели права быть судьями и также не могли подавать в заседании голоса, а были сами судимы стариками по выбору истца и ответчика, старшим князем призванными. Этот обычай происходит от положительности прав, всеми сословиями в отношении к князьям разновременно приобретенных.

В важных случаях, где должно было принимать меры общими силами, князья составляли между собою, в присутствии старшего князя, совещание, и положенное там решение приводили в исполнение, каждый в своем ауле. Когда дело шло о предмете, требующем непременного содействия всего народа, князья имели обыкновение сзывать мирские сходки у главной мечети деревни; изложив необходимость предполагаемой меры, они давали ее обсудить народу и с тем вместе уже избирали окончательные средства, как привести ее в действие, но иногда случалось, что народ, минуя князей, по собственной воле собирался на совещание, чтоб потолковать о своих нуждах, представить князьям какую-либо просьбу или даже согласиться в сопротивлении им, когда были притесняемы.

У кумыков, как и у всех народов дагестанских, существуют издавна два законодательства: шариат и адат.

Первое есть сбор правил суда, основанных на изречениях Корана, общий всем народам магометанским, священные книги арабских имамов служат в нем постоянным руководством. Адат же есть свод, особенных постановлений, определяющих частное устройство, права и отношения сословий и, наконец, некоторые правила суда, по преданию сохранившиеся от предков, на случай, где по народному обычаю не допускается судопроизводство по шариату; исключений из этого было очень много у всех дагестанских народов, потому что вольность их нравов не могла согласоваться со строгостью определений шариата; у кумыков, например, разбирательству по последнему подлежали только дела по духовным завещаниям, по разделу движимого имения, опеке, продаже и покупке всякой вещи и холопов. Воровство же, убийство и все преступления судились по адату, потому что по шариату вор может оправдаться одною только личною присягою, а по адату он должен представить не менее шести тюсевов (вроде повального обыска) просителем поименно назначенных, которые должны под присягою оправдать его. Суд по шариату, требовавший изучения священных книг, писанных на арабском языке, принадлежит всегда духовенству, а адат — старикам из народа.

Между кумыками никогда не существовало определенной полицейской власти, обязанной принуждать к исполнению решений суда; судебные определения, как мы уже сказали, в присутствии старшего князя объявлялись родовому князю или поверенному; за неисполнение приказаний суда или за какое-либо мелочное преступление для простолюдинов была на дворе старшего князя вырыта яма, куда их на несколько дней сажали, но люди, имевшие какое-нибудь значение, могли избежать этого под разными благовидными предлогами. Однако же примеры неповиновения и самоуправства были редки в прежние времена. Если случалось, что объявленный виновным по разбирательству дела, исследованного стариками беспристрастно и по всем правилам адата, отказывался от исполнения приговора, то князья и старики деревни увещевали его не нарушать обычаев и подчиняться. Уважение к старшим было слишком глубоко, чтобы вмешательство их оставалось тщетным, вся деревня восставала против упорствующего и ему оставалось одно бегство.

В настоящее время, в каждом из трех городов, находится один старший князь, назначенный правительством, не по старшинству лет, а по заслугам; весь круг его действий состоит в понуждении посредством бегаулов жителей к исполнению требуемых с них повинностей, объявляемых местным приставом; он разбирает мелочные тяжбы жителей, но для разбирательства тяжб более важных учрежден генералом Вельяминовым, около 1810 г., Андреевский городовой суд; в нем заседают кадий андреевский и несколько стариков из узденей, председатель — комендант кр. Внезапной.

Городовой суд решает дела всего Кумыкского владения по шариату и по адату, смотря по тому, которому из сих законодательств он подлежит. Кроме постоянных членов из андреевцев, в суде находящихся, должны присутствовать депутаты от Аксая и Костека.

Содержание Городового суда относилось прежде на счет доходов старших князей андреевского и аксаевского и на счет подати с салатавцев, под именем ясачных баранов взимавшийся; но как теперь доходы эти, по случаю смут в нагорных обществах, совершенно прекратились, и старшие князья отказались от содержания суда, то течение дел остановлено, и члены суда, находясь при главном приставе, разбирают дела большею частью на словах, без судебного порядка. ***Кумыкъ. 25-го июля 1848 г.

«Чечня». Газета «Кавказ» №95, 96, 97; 14-го декабря 1851 года

Если есть в мире страна, которая может в настоящее время похвалиться разнородностью племен. Разъединенных между собою нравами, обычаями. Языком и т. п, то это, без всякого сомнения один только Кавказ. Но край этот, приобретший себе громкую известность еще в самые отдаленные времена древности и постоянно-обращавший на себя внимание любознательных людей, старавшихся изучить его разнообразие, остается мало исследованным, а в некоторых местах почти совершенно неизвестным, особенно в тех, где обитают беспокойные горские племена, между которыми племя Чеченское, по своему фанатизму и беспредельному своеволью, играть важную роль. Это племя, славившееся издавна своими набегами и разбоями и щеголяющее теперь удальством, скрывается в неприступных местах, защищенных самою природою. Земли, которые оно населяло назад тому несколько лет и в настоящее время, известны под именем Чечни.

Пределами Чечни, взятой вместе с принадлежащими к ней обществами, служат: на Севере река Терек от Литовского поста вниз по течению до впадения в него Сунжи и немного далее к Амир-Аджи-юртовскому укреплению; на Востоке владения Кумыков, до крепости Внезапной, потом река Акташа или Камбулат, отделяющая ее от Лезгинского племени Салатау; на Юге краж Дагестанских гор, известных под названиями Нахчилам, Тансутадаг и другими, разъединяющими Чечню от Лезгинских обществ Гумбет, Анди, Чарбили, Чамалал и Авкратиль-и земля Хевсуров; на западе Ингушских племен Цори, Галгай, Галаш и Карабулак, -естественного же предела между Чечнею и этими последними двумя племенами не определено: одни считают границею реку Ассу, а другие Фортангу, -далее река Сунжа от Аула Самишки до Ильева, а от сего последнего идет почти прямая линия до Литовского поста.

Чечня заключенная в этих пределах, усеянная почти совершенно вся, кроме только северной своей части, высокими горами, покрытыми густыми, вековым лесом, изрытая пропастями и оврагами, представляет глазам наблюдателя величественную картину, -дикую местность, особенно, как говорят, в южной стороне, близь гор Сулой-Лама, Нахчи-лама и Тансута-Дага, замечательных по своей возвышенности и неприступности.

В воле, как и в горах, Чечня также не имеет недостатка. Она разрезана на всем пространстве множеством рек и ручьев, шумно стремящихся по большой части в ущельях с Юга на Север. Между реками замечательны:

Терек, составляющий Северную границу, протекают около ста верст, начиная от станицы Галюгаевской до Амир-аджи-юрта. На этом пространстве, с наступлением жаров, от половины Мая до конца Июля, Терек, от таяния в горах снега, представляет разительное явления: воды его стремятся с такою быстротой, что уносят деревья и ворочают огромные камни; шум от волн его слышится за несколько верст. Прежде когда не было чрез всякое сообщение прекращалось. Против сильного напора вод его не только экипажи даже тяжело нагруженные арбы и артиллерийские повозки не могли устаивать и постоянно были опрокидываемы. Опасность при переправе увеличивается еще от неровности русла, изрытого быстрым течением; самые отважные обитатели Чечни не осмеливаются в это время пускаться чрез реку. Сунжа течет по Чечне от Плиева аула на В. С. В. почти с такою же быстротою, как и Терек до самого слияния своего с ним у Брагунского поста. Она принимает множество горных речек, из которых более известны следующие.

Асса по выходе из ущелья Гуро в Хевсурии, протекает по землям Галгаев, Галашевцев и Карабулаков до впадения своего близ Закан-Юрта; составляя, как думают некоторые, западную границу Чечни. Эта речка, во время лета, быстрым течением своим наносит очень часто большой вред горским племенам, обитающим по течению ее, унося у них множество скота, единственное богатство горца.

Фортанга берет свое начало в пределах Чечни, составляясь из нескольких речек Гая, Мереджи и других, течет на С. В. С., потом, по принятии в себя притока Натыхой, на С. До впадения в Сунжу близ Ассы. Валерик течет на Север почти параллельно с Натыхоем и впадает в Сунжу у самого Закат-Юртовского поста.

Гехи, образуясь в горах, населенных чеченским обществом Ахо (Акки), и приняв несколько ручьев, течет до впадения своего близ Алхан-Юрта на Север.

Рошни стремится в своем течении параллельно с Гехи. Мартан, или, как некоторые называют Урус-мартан составляется в земле Пшехойцев из небольших ручьев, течет на Север до аула Урус, где приняв речку Тенги-инжу, продолжает стремиться по тому же самому направлению до впадения своего в Сунжу.

Гоита вытекает из Северной части владений Кистов. Орошая прилегающие к ней с восточной стороны поляны, она приносит большую пользу Чеченцам-хлебопашцам, разливаясь во время весны по каналам и ручьям, которые после высыхают от жаров. Течение Гоиты до самого впадения у аула Бугун-Юрта довольно быстро.

Аргун, один из самых больших притоков Сунжи, берет свое начало в Северной части Хевсурии, образуясь из нескольких из ущелий Гуро, Иджа и Ардон и соединяющихся между собою на границах Чечни у деревни Шагиль, откуда Аргун течет несколько верст на Север до аула Джерахо, но том поворачивает на Восток до Вочах-хо, принимая между этими двумя деревнями с обеих сторон множество горных притоков: далее принимает течение на Север до деревни Дачу барзоя, где слившись с довольно большою и шумною рекою Шаро-Аргуном, продолжает катить своим быстрые воды в том же самом направлении до впадения в Сунжу у деревни Дохен-ирзу.

Джалка, с притоком Бас, выходящим из горы Сулой лама, течет до впадения своего на Север. Халхалу, последний приток Сунжи пред впадением ее в Терек, не много менее Аргуна, выходит из Ичкеринских гор, течет на С. З. С. До укрепления Умахан-юрта. Халхалу принимает много горных ручьев и речек, из которых нам более известны Гумсь с притоком Хумых и Мичик.

Далее к Востоку по Чечне во владениях Ичкеринского общества протекают реки: Аксай, образующийся в горах Нехчиламских, напаяет гористую Ичкерию в исправлении с Юга на Северо-Восток до укрепления Герзель аула, у которого он вступает во владения Кумыков. За Аксаем текут в том же направлении реки Ямансу, Ярыксу и наконец Акташ, отделяющий Чечню от Лезгинского общества Салатау.

Но кроме всех этих рек Чечня славится еще множеством горных источников и ключей, имеющих целебную силу, которые впрочем не пользуются межу ее обитателями никаким уважением и остаются для нас мало известными.

В отношении климата и температуры положительно сказать ничего нельзя; вообще замечают, сообразуясь с местностью, что климат в Чечне должен быть здоровый, так как она вся, особенно в южных частях, покрыта высокими горами, на которых снег лежит в продолжении целого лета и тем умеряет жары; зимы бывают довольно суровы, но терпеливо впрочем переносятся обитателями Чечни. Чечня с принадлежащими к ней обществами Ахо, Пшехой, Кисты, Шаро, Шатой, Дженибутр, Шлбузы, Ичкерии, Аух, Мичик и Качколы разделяются в настоящее время на две части: На Большую и Малую Чечню, пределом между которыми служать р. Гонта и Сунжа от деревни Бугун-юрт до своего впадения в Терек. Племена и общества, живущие в Большой и Малой Чечне. Кроме того подразделяется еще между собою на несколько других мелких обществ, нередко враждебных одно другому. Сверх того Чеченские племена в отношении к Русским носят следующие названия: мирных, непокорных, горных и живущих на плоскости.

Чеченцы, поселенные на Тереке, живя вблизи Русских, начинают привыкать к гражданственности и составляют образованнейшую часть всей Чечни. Они управляются своими князьями, волю которых во всем и всегда готовы исполнять. Они содержат теперь кордоны на правом берегу Терека и безусловно отдают требуемые от них повинности; с единоплеменниками своими нередко вступают в бой особенно когда желают следовать за русскими войсками; вообще они отвыкли почти от удальства и готовы совершенно развить мирную, общественную жизнь в своих деревнях, если бы не опасались набегов со стороны враждебных им племен.

Другой род мирных Чеченцев заселяет плоскости обеим сторонам реки Сунжи и многих других речек, текущих с гор и влетающих в Сунжу или в Терек. Чеченцы эти состоят из племен Качкалых, Аух, частью Карабулак и собственно Чеченцев. Из деревень их более известны Аласхан юрт. Уман-юрт. Шавдон. Аласхан, Наиб-верды, Кошкельцы, Бахтой вблизи укреплению Гарзель-аула Тирасу, Карасу, Москот, Алт-мурза-юрт, Ярыксу-аух, Кишен аух, Кишен аух, Юрт-аух и другие. Жители этих деревень, хотя также разделены в управлении между княжескими их родами, но слабо повинуются помогать в грабежах своим мятежным товарищам и очень часто занимаются разбоями и сами.

Из непокорных Чеченских племен, живущих большею частью в местах гористых, покрытых дремучим лесом, между скалами и глубокими оврагами, и отличающихся от прочих обществ своею ненавистью, жестокостью, грабежами, разбоями и убийствами, славятся более Мичик (Мичиковцы или Мичигилы), и Мчкери; остальные же роды Шаро, Кисты, Пшехой, Ахо, вообще, судя по рассказам, начинают против прежних лет ослабевать в своем безумном геройстве.

«Кавказ» Газета №96. 1851г. (Продолжение).

Все исчисленные общества, имея один язык, не различествуя в характерах, господствующих наклонностях, нравах, обычаях, законах и вере, без сомнения должны принадлежать к одному племени, известному под именем Чеченцев, на которых мы преимущественно обратим теперь свое внимание, и посмотрим, как они рассказывают о своем происхождении, о состоянии у них общества до появления Шамиля, о адатном суде и проч., и на конец о новом управлении и преобразованиях, сделанных Шамилем, в Чечне и о том, к чему именно клонятся фантастическое замыслы этого человека.

По рассказам Чеченцев, богатая плоскость. Простирающая от Северного склона Дагестанских гор до Сунжи, представляла прежде вид дремучего и непроходимого леса, в котором рыскали одни только дикие звери, не встречая нигде человеческого следа. На эту-то самую плоскость, назад тому не более двух столетий, спустилось с гор Ичкерии несколько горских семей из племени Нашхой, стесненных на своих прежних местах жительства, и следуя по течению вод, поселилось в теперешней Чечне на плодородных полянах, выходящих местами по Аргуну, Шавдону и другим притокам Сунжи.

Земля которую заняли Чеченцы, представляла все удобства, потребные для жизни, и полная девственных сил, всегда вознаграждала легкий труд человека. Юное общество, отделенное от прилегавших к нему владений вековыми лесами и быстрыми реками, неприметно росло и плодилось, нетревожимое ни Кабардинцами, ни Кумыками, ни Лезгинами, едва знавшими об его существовании. Одним словом, Чеченцы, первые обитатели этой пространной и плодородной Земли, удовлетворяющей вполне требованиями их, пользовались и кормились ее, как Божьим даром, не имея совершенно никакого понятия о личной поземельной собственности. Земля у них, как вода и воздух, принадлежала всякому, и тот владел ее, кто хотел только ее обрабатывать.

В последствии, с размножением семей, Чеченцы также сохраняли главные черты своего первобытного общества, основанного не насилием, но возникавшего, как бы случайно, из общего стечения взаимных выгод. Право личной поземельной собственности у них не существовало и не существует почти до настоящего времени; но только при быстром увеличении народного населения, они начали несколько ценить пахатные места и ограничивали только общее право каждого владеть угодьями.

Предки теперешних Чеченцев, спускаясь с гор, селились не единовременно и не на одних местах. Каждый новый пришлец выбирал себе место отдельного от прочих, и поселяясь с своею семьей, обрабатывал прилежавшую к нему землю. Семьи увеличиваясь, занимали более места, т. е. обрабатывали большой округ, наконец дошло до того, что две различные семьи, размножившиеся до несколько сот домов одного родства, съезжались своими плугами на пашнях и должны были таким образом по необходимости положить границы между своими владениями: в одну сторону земля принадлежала одному родству, в другую — соседнему. Но земля, разделенная между этими маленькими племена, или, как называют их в Чечне, Тохумамя, не раздробилась на участки между членами их, а оставалось по прежнему общею нераздельною собственностью целого родства. Каждый год, когда настает время пахать, все родственники собираются на свои поля и делят их на столько равных дач, сколько домов считается в Тохуме, потом уже жребий распределяет эти участки между ними получивший таким образом свой годовой участок делается полным его хозяином на целый год, обрабатывает его сам или отдает другому на известных условиях, или наконец оставляет необработанным, смотря по своему желанию.

Относительно мест, занятых лесами, у Чеченцев существует особое право, и они не разделяются между ними, потому что лес не считается народным богатством. Вообще лес, которому в Чечне не знают цены, так как его слишком много и никто не ощущал в нем недостатка, составляет общую нераздельную собственность. Каждый пришлец или туземец имеет полное право вырубить себе участок леса и поселиться на расчищенной им земле, и тогда приготовленное и возделанное его трудом место становится уже частною неотъемлемою собственностью. Таким точно образом сделали Чеченцы, из Сунжинских и Теречных деревнь бежавшие за Сунжу во время возмущения в 1840 года. Они, нашедши порожних мест, вырубили для себя поляны в лесах и поселились на них.

Посмотрим теперь, какое имеют понятие Чеченцы о разделении народа на классы и об отношениях их между собою. Все принадлежавшие к Чеченскому племени выселенцы из Ичкерии с верховьев Аргуна и составляют один общий класс вольных людей, без подразделений на Князей, Дворян и т. п. «Мы все Узденя,» говорят Чеченцы. Принимая слово Уздень (Езюдон- от себя) в собственном смысле, будет значить что Чеченцы — люди зависящие от самих себя. Но в массе народонаселения находится в Чечне немногочисленный класс личных рабов, образовавшийся из военнопленных. Класс этот увеличивается вновь захваченными в набегах, и почти одинаково, но их различают: первых зовут лаями, вторых-иессирами; потому что судьба их еще не совсем определена: иессир может быть выкуплен и воротиться на родину: тогда как лай, забывший свое происхождение, без связей с отечеством своих предков, составляет неотъемлемую собственность своего господина. Положение лаев в Чечне есть то безусловное рабство, которое существовало в древнем мире. Раб считается не членом общества, а вещью своего господина, имеющего нам неограниченную власть. Лай может быть продан, наказан лишен жизни по воле своего владетеля; приобретенною собственностью пользуется до тех пор, пока господину не взимается ее присвоит себе, потому что раб, труды его и вся жизнь принадлежит владельцу. Каковы бы не были притеснения последнего, он не имеет права его покинуть и переселиться к другому. Случается впрочем иногда, что раб страшась жестокого наказания, бежит от своего хозяина и просит защиты у какого либо сильного или уважаемого человека. этот принимает его в свой дом и делается заступником у господина, уговаривает о последнего смягчить наказание или перед поступать милостивое, и, получивши в том обещание, отпускает лая обратно к нему. Но защитник лая не может удерживать его при себе против воли хозяина, под опасением преследования за воровство.

Не смотря на унижения, в котором находятся лаи, рабское происхождение, не почитается постыдным. Дети отпущенника пользуются всеми правами вольных коренных Чеченцев. Сам отпущенник со дня своей свободы, вступает тот-час в класс вольных и ранен всем, но он, как человек одинокий которого легко обидеть, не может иметь ни веса, ни значения, потому что и другое основано, как в Чечне, так и в Дагестане, на многочисленности родства, от того отпущенники, по большой части, воспользовавшись свободою, не покидают бывшего своего владельцы, а берут в замужество одну из дочерей или родственниц его и населяется при нем, как члены его семейства. Чтобы отпустить раба на волю, надобно дать ему письменную отпускаю, составленную Кадием, скрепленную им и двумя свидетелями. Когда же раб окупается, — должен быть сохранен тот же обряд. При чем откупные деньги Кадию, который передает их владельцу. Отпущенник зовется изатом.

Что же касается до общественного управления, то у Чеченцев, до Шамиля, — почти ни какого не было. Если же до того замечено было в их действиях единство, то оно происходило естественно и случайно от одиноких выгод, месть жительства и обычаев, но не было следствием какого либо устроенного порядка. Каждый Тохум, каждая деревня управлялись отдельно, не вмешиваясь в дела соседей. Старший в роде выбирался обыкновенно в посредники или судьи в ссорах между родственниками. В больших деревнях, где жило несколько Тохумов, каждый выбирал своего старика, и ссоры уже разбирались всеми стариками вместе. Впрочем, круг их действий был очень ограничен и власть почти ничтожна. Кто желал — приходил к ним судиться, но кто хотел отыскивать лично свое право, преследовал сам врага и делал с ним расправу, минуя стариков; наконец решения их были не обязательны, в большой части случаев исполнения их зависели от воли тяжущихся. Суд стариков, лишенный всяких понудительных средств, не менее того однако же был постоянно уважаем Чеченцами и сохранился до самого водворения Шамиля. Врожденное чувство некоторой подчиненности, как необходимое условие всякого Общества, было оплотом, ограждавшим эту слабую гражданскую власть от разрушительных порывов духа необузданной вольницы полудикого народа. Чеченец, убегая всякого ограничения своей воли, как нестерпимой узды, невольно покорялся превосходству ума и опытности и часто исполнял добровольно приговор стариков, осудивших его.

Важные дела, касавшиеся до целой деревни, решались на мирских сходках, на которые сбегались все жители. Правил же для этих народных собраний совершенно никаких не существовало. Приходил всякий кто хотел, говорил, что знал: толкам, крику и шуму не было конца. Случалось часто, что спор кончался жестокой дракой: деревня вся делились на две враждующие партии, и одержавшие верх выгоняли безжалостно побежденных, которые шли селиться на новых местах. Вот еще как беспорядочно сзывался народ на эти чеченские печи: кто ни будь из жителей, задумавши потолковать о важном деле, плевал на кровлю мечети и оттуда сзывал народ, как муэдзины призывают правоверных на молитву. Праздные сбегались на его голос, за ними поспешало все мужское народонаселение деревни, и таким образом на площади перед мечетью составлялась мирская сходка. Когда предложение, делаемое рыночником собрания, не было достойно внимание, -толпа скоро расходилась, без негодования на нарушителя общественного покоя, потому что для Чеченца всякая новость, всякий шум занимательны, а сходить на площадь пустяков для людей, проводящих целый день без дела, -ни чего но значит. Суд по адату о котором мы будем говорить после, и мирские сходки составляли долгое время в Чечне единственную основу всего общественного благоустройства. Впрочем, по преданиям стариков, однажды начал было вводиться новый порядок вещей, более сообразный с правилами устроенного общества, но как подчиненность высшей власти весьма ненавистна для Чеченца, то порядок этот не мог долго продолжаться. Причина же возникшего было благосостояния заключалась в следующем.

Горские выходцы, состоявшие теперь Чеченское племя, в первые времена своего поселения, спокойно обрабатывали свою землю, не тревожимые сильными соседними Кумыками и Кабардинцами, которые если даже и знали об их существовании, то мало обращали внимания на горсть этих выходцев, рассеянных по лесам, не успевших еще ни обжиться, ни разбогатеть, — и не представлявших следовательно для хищнических набегов богатой приманки. Сами Чеченцы, чувствую свою слабость, жили в то время смирно, не обижая никого, и как бы скрываясь в своих лесах. Кабардинцам, как напр. Урус Мартанцы, или к Кумыкам. Как например Качколыковцы и Мичиковцы добровольно даже отдавались под покровительство тамошних князей, чтобы обезопасит себя от притеснений; они платили им ежегодную легкую дань и считались их приверженцами, клиентами, по Кумыкскому выражению: «смотрим народом.» Князья не вмешивалась в их управление, а только заступались иногда за них, когда они прибегали к защите.

Когда Чеченцы были бедны, пока народонаселение их, разбросанные по небольшим хуторам, не составляло еще порядочных общин, они были покойны и нетревожимы: но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить много, численные стала, — мирные дотоле соседи их превратились в неукротимых хищников. Набег в Чечню был пир для удалых добыча богатая и почти всегда нервная, опасности — мало, потому что в Чечня народ, еще многочисленный, жил, не зная не единства, ни порядка. Когда отгоняли скот одной деревни, — жители соседних деревень редко подавали помощь первым, потому что каждая из них составляла совершенно отдельное общество, без родства и почти без князей с другими.

«Кавказ» №97, декабря 21-го 1851 года. (продолжение).

Долго страдали Чеченцы, не умея принять мер для своей защиты: богатство их привлекало хищников, слабость и беспорядок не давали им возможности успешно отражать нападения. Наконец они положили призвать к себе сильного и храброго князя и поручить ему восстановить порядок и защитить их от врагов. Таким образом поселилась в Чечне славная семья Князей Турловых, призванных из Гумбета. Турловы пришли с гор с многочисленною дружиною, всегда готовою идти за ними в битву и, по первому приказанию, затушить семена бунта и неповиновения могущие возникать в самой Чечне. Власть Турловых, основанная на выгодах самого народа, скоро окрепнула и принесла свои благодетельные плоды. Чеченцы, все равно подчиненные одному княжескому дому, получили впервые понятие о своем народном единстве; подлежа все одинокой службе, нося одинаковые обязанности, они перестали чуждаться друг друга и начали составлять нечто целое, одноплеменное. Выезжал ли Князь на тревогу, жители окрестных деревень должно были следовать за ним, не ограничиваясь, как было прежде, одною защитою своей частной собственности. Чечня разбогатела и отдохнула под управлением своих князей. Удалые наездники Кумыкские и Кабардинские, встречая в своих набегах сильный отпор, перестали гнаться за трудной и верной добычей. Чеченцы, дотоле всегда ограбленные и притесненные, стали, в свою очередь, страшилищем своих соседей; воинственный дух их развился вместе с сознанием своей силы, и толпы смельчаков их для грабежа начали спускаться на Кумыкскую плоскость и за Терек.

Имя Турловых пользовалось общим уважением в Чечне; влияние их много способствовало к учреждению внутреннего порядка, но вся власть их основывалась лишь на добровольном согласии и на уважении к ним народа; она не имела законного основания, упроченного силою. Чеченцы призвали турловых в эпоху бедствий и слабости, по этому трудно было полагать, чтобы, по происшествии стеснений, шаткая власть князей могла сохраниться навсегда в Чечне, чтобы чувство признательности к оказанным заслугам могло побороть в полудиком народе врожденное отвращение к подчиненности и любовь к необузданной личной свободе. Так и сбылось: народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития. В то самое время соседние племена быстро ослабевали и падали постепенно. Распри между сильными княжескими семьями, успехи русского оружия на Кавказе, изнеженность и порча нравов низводили первенствовавшие племена Кумыков и Кабардинцев на второстепенные места. Лучшие наездники их, более уважаемые старики оставались или на поле битвы, или покидая народное дело переходили к Русским. Чеченцы перестали их бояться, время слабости для них прошло, наступила эпоха могущества и с нею вместе возник дух необузданной вольницы, временно укрощенный перенесенными бедствиями. Княжеская власть, которой они сами добровольно подчинились несколько десятилетий тому назад, показалась им тяжелым ярком, когда они почувствовали себя в силах с успехом противиться своим врагам. Нужда миновалась, вместе с нею исчезли подчиненность и повиновение, оказываемые князьям, и Турловы, не находя более в Чечне ни уважения, ни послушания, к которому привыкли, покинули неблагодарных и переселились в Надсунженские и Теречные Чеченские деревни, где долгое время еще пользовались правами, принадлежащими их роду. Правление Турловых, никогда почти не касавшееся внутреннего устройства, мало изменило Чеченцев в их гражданском быту. По выходе, или лучше, по изгнании их, гражданственность представлялась в том же самом положении, как бы в первые времена населения края; вся разница состояла в том, что там, где прежде дымился в лесу одинокий хуторок, раскидывался теперь огромный аул в несколько сот домов большею частью одного родства. Круг связей общественных, по прежнему, не переступал границ родственных связей, однако же стал обширнее, потому что Тохумы росли непомерно. Чтобы выразить одним словом тогдашнее положение Чечни, можно сказать что все формы общественные остались неприкосновенными, один только размер общества изменился, с умножением его материальных сил.

Изображая общие черты гражданского устройства в Чечне, необходимо здесь сказать несколько слов о Чеченских Надсунженских и Теречных деревнях, во многом не сходствующих с описанным нами выше. Левый берег Сунжи и правый Терека, по которым до возмущения 1840 г. были расположены богатые Чеченские деревни, населенные Чеченцами, как полагают, после образования Большой и Малой Чечни, эти земли, заключенные между Тереком и Сунжею составляли издревле собственность Кабардинских князей, имевших там свои покосы. Выходцы Чеченские, селившись на земле, имевшей уже своих хозяев, должны были, по необходимости заключать с ними условия и подчиняться известным правам в отношении вознаграждений за землю, которою они пользовались. Кабардинские князья, в первые времена поселения их, довольствовались наложением легкой подати, — по мерке пшеницы с каждого дома, потому что сами жили слишком далеко оттуда в своих кабардинских аулах. Но в последствии, когда Надсунженские и Надтеречные деревни размножились и разбогатели, многие из Кабардинских князей, покинув свои отцовские жилища, перешли туда на постоянное жительство и ввели в то время все разнообразные формы феодального устройства, существовавшего в Кабарде, в простой и односложный элемент Чеченского общества.

Мы не будем входить здесь в рассмотрение гражданского быта, который почти во всем одинаков с порядком общественным, существующим у Кумыков, во скажем только, что власть князей в трех Чеченских деревнях, не бежавших за Сунжу в возмущение 1840 года (Старом-Юрте, Новом — Юрте и Брагунах), в настоящее время постоянно клонится к упадку, частью от влияния Русских, частью, от того, что народ, разбогатевши и размножившись, начинает тяготиться податью, платимой князьям, которые ни в каком случае не могут оказать ему ни покровительства, ни защиты.

Кавказские амазонки (Материалы для древней этнографии Кавказа).

ЖУРНАЛ «ЗНАНИЕ» №9 И 10, СПБ, 1872 Г.

Стр. 245 …Вместе со многими драгоценными сведениями о странах древнего мира и народах их населявших, классические историки и географы оставили нам много и таких рассказов, истинность которых ныне никто не усомнится отвергнуть: таковы рассказы о пигмеях и борьбе их с журавлями, грифах, гипербореях, людях с песьими головами, безглазых, безротых и т. п. чудесных существах.

Эти рассказы пользовались весьма долго полным доверием. Средневековые историки и географы не только включали их без всякой критики в свои сочинения, но даже считали необходимым украшать и дополнять их собственными вымыслами, так как в то время достоинство писателя измерялось уменьем его вымыслами возбудить и занять воображение читателя. «До XVI века, говорит Бокль в главе „О начале исторической литературы и ее состоянии в средние века“, история была не более, как сплетением грубейших заблуждений. В течение нескольких столетий в Европе не было ни одного человека, критически изучавшего прошлое или даже способного с удовлетворительной точностью изображать события своего времени».

Этот период в развитии науки уже давно миновал. С переменою взгляда на значение и методы истории и географии и с расширением круга исследования весь материал, оставленный классическими писателями, подвергся тщательной критике и поверке. Одни из рассказов, как например о пигмеях и борьбе их с журавлями, оказались аллегориями, другие основанными на недоразумении или недостаточном наблюдении, третьи были признаны мифами (например, рассказы о гипербореях), наконец четвертые были прямо отвергнуты как очевидный вымысел.

Только одно из этих преданий избегло общей участи и еще до сих пор находит людей, дающих ему полную веру. Это — предание об амазонках или воинственных женщинах, встречающееся у Гомера, Геродота, Страбона и других классических писателей и затем позднее у многих византийских историков, от которых оно перешло и в русскую летопись Нестора.

Выше было упомянуто, что расширение познаний о странах и народах земного шара влекло постоянно за зов, оставленных древними писателями. Предание об амазонках составляет исключение в этом отношении; оно не только не исчезло после великих географических открытий, завершивших собою средние века, напротив того получило еще большую достоверность и известность после того, как амазонки были открыты первыми европейцами на берегах величайшей реки американского континента, известной с тех пор под именем реки Амазонок.

Теперь уже никто не утверждает, что амазонские государства в смысле классических писателей существуют где-нибудь до настоящего времени; но средневековое убеждение в том, что предание об амазонках заключает в себе истину, еще находит защитников.

Стр. 247 …Наибольшею известностью пользовались в древности амазонки, обитавшие на северном склоне кавказского хребта. Поэтому всякий, занимающийся древней историей и этнографией Кавказа, встречая рассказы об амазонках, невольно останавливается пред вопросом: заслуживают ли они какого-нибудь внимания или могут быть оставлены в стороне, как очевидно неосновательные? В подобном же недоумении находился и автор настоящего этюда. Амазонское государство, думалось ему, представляет столько противоречащего всем познаниям нашим о нецивилизованных народах и положении женщин у них, что рассказы о подобном государстве можно было бы с большею вероятностью отнести к числу вымыслов, которых так много у древних авторов. Но, с другой стороны, каким образом отвергнуть без всякой критики и поверки то, что не заключает в себе ничего очевидно нелепого и что еще и теперь считается некоторыми фактом, не подлежащим сомнению? При таких обстоятельствах оставить предание без внимания, как очевидный вымысел, едва ли благоразумно: люди противного мнения будут иметь право сказать, что голословное отрицание не есть опровержение и что они не видят надобности отказываться от своего мнения только на том основании, что другие находят его нелепым, не приводя никаких доказательств в подкрепление такого приговора. Поле исследования осталось бы, таким образом, нерасчищенным, и будущим исследователям, вместо того чтобы прямо приступить к делу, пришлось бы заниматься опять только подготовительными работами.

Эти-то соображения и побудили автора настоящего этюда исследовать причины происхождения и распространения предания об амазонках.

Я упомянул уже, что некоторые до сих пор поддерживают истинность предания об амазонках и их государстве. Впрочем, защитников подобного мнения, как кажется, немного и, насколько мне известно, печатно оно было высказано только у нас. Так господин Пфаф, автор цитированных уже «Материалов для истории осетин», полагает, что «можно не сомневаться в существовании амазонок, так как о них говорится в столь многих и разнообразных источниках древней истории». Происхождение амазонок можно, по мнению господина Пфафа, объяснить следующим образом: «В жизни человечества, после разложения древнего патриархального устройства, следовал век кровавых и разрушительных войн. Вследствие этих войн число мужчин уменьшалось иногда до такой степени, что женщины окончательно получали перевес. Отсюда к амазонскому быту — один шаг. Стоит только явиться какому-нибудь энергическому женскому характеру, вроде, например, Томириды (Tomyris). Подобная женщина может взять в руки бразды правления. Затем мужчины или подчиняются женщинам… или же женщины совсем выгоняют всех мужчин, как это, можно предполагать, случилось у кавказских амазонок. Тогда, по необходимости, развиваются совершенно особые формы общежития. В подобных амазонских государствах женская добродетель ставится выше всего, вследствие чего каждая, как это было на Кавказе, обязана в течение десяти месяцев удерживаться от всех сношений с мужчинами».

Обращаясь к разбору соображений г-н Пфафа, заметим прежде всего, что он смешивает два совершенно различные понятия: разнообразие авторов, упоминающих об амазонках, и разнообразие источников сведений о них. Случается, что авторов, утверждающих какой-либо факт, бывает очень много, но, не смотря на то, вероятность этого факта нисколько не увеличивается, так как очевидно, что все авторы черпали свои сведения не из различных источников, а или последовательно друг у друга или из одного и того же источника: народного предания. В рассказе об амазонках видно яснее, чем где бы то ни было, подобное заимствование, так как все авторы воспроизводят рассказ часто с буквальною точностью. Выше уже было указано, что даже рассказ об амазонках Нестора, заимствованный из летописания Георгия, представляет буквальное повторение рассказа Страбона. Выводя истинность предания об амазонках из многочисленности авторов, упоминающих об этом предании, г-н Пфаф должен на том же основании признать также и действительность существования грифов, гипербореев и всех прочих мифических существ. Между тем г-н Пфаф, как кажется, относится скептически ко всем рассказам об этих существах.

Стр. 249 …Предлагаемый господином Пфафом способ происхождения амазонского государства кажется нам не более удачным. Прежде всего — мы не знаем того века кровавых и разрушительных войн, который, по словам г-на Пфафа, наступил в жизни человечества после разложения древнего патриархального устройства. Человечество не полк солдат, марширующих в ногу и по приказу переменяющих прежнюю форму на новую. Народы стоят и еще неопределенно долгое время будут стоять на весьма различных степенях цивилизации и потому в истории человечества не могло быть определенного периода, в который происходило разложение древнего патриархального устройства. Одни народы уже давно прошли через этот период, другие только еще проходят, третьи исчезли и исчезают с лица земли, не успев достигнуть высшей формы общественного быта. И так, мы не знаем века кровавых и разрушительных войн и не понимаем, почему такой век должен был наступить, как необходимое последствие разложения патриархального быта. Войны бывали и до и после разложения этого быта и мы склонны скорее допустить, что войны дают первый толчок к изменению формы общественного быта, а не наоборот. Но допустим, согласно теории г-на Пфафа, что в человечестве разложился патриархальный период и произошла кровавая, разрушительная война. Допустим также, что война эта была столь жестока, что число мужчин с обеих сторон значительно уменьшилось. Тогда, говорит г-н Пфаф, женщины получают окончательно перевес и отсюда к амазонскому быту — один шаг. «Стоит только явиться энергетическому женскому характеру, вроде, например, Томириды и т. д.». Стараясь представить себе происхождение амазонского государства по рецепту г-на Пфафа, мы пришли к убеждению, что это вовсе не так легко и просто, как кажется г-ну Пфафу. Мы не только не можем согласиться с тем, чтобы от перевеса числа женщин к амазонскому быту был один шаг, но даже вовсе не видим пути, по которому могло бы идти развитие амазонского государства из численного перевеса женщин. Вероятно, г-н Пфаф ответит на это, что в то время женщины очень тяготились своим зависимым положением и подчинялись мужчинам только потому, что составляли меньшинство; но они тайно обучались науке управления государством и военному искусству и ждали удобного случая, чтобы совершить давно задуманный переворот. К счастью для них такой случай вскоре представился. Патриархальный быт начал разлагаться и мужчины отправились воевать с другими мужчинами. Битва была очень кровопролитна и только мало чем отличалась от известной драки двух собак, которые грызлись до того свирепо, что проглотили друг друга, так что на поле битвы остались только два хвоста… После битвы толпа мужчин возвращается восвояси, надеясь отдохнуть от трудов у домашнего очага, но коварные женщины уже взяли в руки «бразды правления» и предоставляют мужьям своим убираться куда хотят. Таким образом, по мнению г-на Пфафа, было положено начало амазонскому государству. Покончив внутренние дела, амазонки занялись внешними и заключили конвенцию с соседним племенем касательно способов поддержания рода амазонок. Г-н Пфаф, к сожалению, не объясняет, кто такие были гаргарены, с которыми заключили союз амазонки. Но из того, что они приняли сделанное им предложение, мы можем заключить что у них не было женщин; это же последнее обстоятельство дозволяет предположить, что гаргарены представляли общество мужчин, изгнанных из какого-нибудь другого амазонского государства. Идя таким образом по стопам г-на Пфафа, мы приходим к неожиданному открытию, что был такой период в истории человечества, когда на земле существовали только отдельное мужское и отдельное женское государства. Впрочем, принятие гаргаренами предложения амазонок г-н Пфаф может объяснить тем обстоятельством, что уже и в те времена мужчины были охотники до чужих жен.

Предшественником г-на Пфафа по части происхождения амазонок был г-н Ив. Шопен, автор «Новых заметок на древние истории Кавказа и его обитателей», каковые заметки, кажется нам, было бы справедливее назвать «новыми заметками для затемнения древней истории Кавказа и его обитателей».

Стр. 251 …Господин Ив. Шопенъ принадлежит к числу тех счастливых филологов, которые все объясняют производством слов и незнакомы с трудностями, выпадающими на долю натуралистов-этнографов. Обладая знанием какого-то особенного основного силлабического языка, г-н Ив. Шопен с удивительною легкостью разрешает самые затруднительные вопросы древней истории и этнографии. Он черпает свои доказательства с одинаковым доверием и из Гезиода, и из китайских космогоний, и из Геродота, и из Моисея Хоренского, одним словом, из всякого сочинения, древнего или нового, какое только попадет ему под руку. Приведем небольшой пример, характеризующий ученые приемы г-на Шопена. Разбирая сказание Гезиода о древнем океане, ученый автор приходит к заключению, что сказания эти относятся к тому времени, когда «еще не выросли из недр земли ни Кавказ, ни Урал, ни Финляндия; когда Каспийское, Азовское и Черное моря, вероятно, были заняты, вместо нынешних пучин, хлебородными пажитями и цветущими лугами, которые, при совершившемся катаклизме, провалились в пучины, между тем как рядом воздвигнулись горные хребты и широкие материки осушились» (с. 126 указанного сочинения).

Понятно, что для г-на Ив. Шопена, так победоносно разрешающего сложные геологические вопросы, разрешение вопроса об амазонках не представляет никаких затруднений. Сперва он доказывает возможность образования амазонского государства вследствие кровопролитных войн. Мы не приводим этих доказательств, так как они в существе сходны с доказательствами г-на Пфафа. Разница замечается только в двух пунктах: г-н Ив. Шопен не приурочивает образование амазонских государств к определенному периоду, а говорит просто, что это было в «те времена», не определяя, в какие именно. Во-вторых, у г-на Ив. Шопена женщины оказываются более патриотками, чем у г-на Пфафа: у первого они решаются образовать особую республику по необходимости, а именно вследствие поголовного истребления всех мужчин в битве, а у г-на Пфафа они отказали в приюте своим мужьям, которые защищали их на поле битвы против врагов.

Затем г-н Ив. Шопен обращается к своему универсальному средству — основному силлабическому языку и при его помощи находит целую тьму доказательств господства женщин на обеих оконечностях Кавказа, западной и восточной. Оказывается, что река Тёрмодон, или Тиирмотун, значит «река» или «жилище женщин», река Мармодалис, на которой жили кавказские женщины, значит «мужчины приходите»; то же значение имеет название реки Терек, или Террек; река Кума значит «река наложниц», Маджар — «страна поцелуев», Чечня, или Чичня, есть перевод Дзур-дзуг-эти и значит «страна грудей» и т. д. и т. д. Наконец название города Кизляра, что значит «девичник», доказывает неопровержимо, что этот город был столицей амазонского царства.

Нам заметят, быть может, что не стоило так долго останавливаться на соображениях господ Пфафа и Шопена, так как они настолько наивны, что не заслуживают опровержения. Мы согласились бы с этим замечанием, если бы названные авторы не излагали своих соображений и доказательств с большой претензией на глубокомыслие и ученость. К тому же, мы желали показать на примерах, какими приемами считается у нас возможным разрабатывать историю и этнографию Кавказа. Мы убеждены вполне, что дело изучения Кавказа было бы значительно облегчено и дало бы давно плодотворные результаты, если бы исследователи, не «мудрствуя лукаво», занялись сначала собиранием и изучением фактов и наблюдений.

В западно-европейской литературе существует несколько монографий об амазонках. Некоторые из них указаны в Энциклопедическом словаре, составленном русскими учеными и литераторами (в статье «Амазонки»). Мы можем назвать еще нижеследующие:

F. Nagel. Geschichte der Amazonen (Stuttgart u. Tubingen, 1838);

Bergmann. Les amazones dans 1’histoire et dans Ia fable (Colmar, s. a.);

W. Strieker. Die Amazonen in Sage und Geschichte (Berlin, 1868; составляет 61 выпуск известного сборника Вирхова и Гольцендорфа: Sammlung gemeinverstandlicher wissenschaftlicher Vortrage).

A. Bastian. Zur Amazonen — Sage (в Zeitschrift fur Ethnologie. 1870. Zweiter Band. P. 177).

Hydes Clarke. The Amazons, palaeogeorgians and Caucasotibetans (The Athenaeum. 1871. №2282).

Кроме монографий, встречаются заметки об амазонках в сочинениях некоторых путешественников. Они будут приведены в своем месте.

Мы не имеем намерения разбирать подробно содержание каждого из названных сочинений, а ограничимся кратким обзором мнений, высказанных о занимающем нас предании. Эти мнения можно разделить на две группы. Большинство авторов полагает, что предание об амазонках, хотя и не заключает в себе полной истины, должно быть, во всяком случае, отнесено к числу таких, которые истинны в своем основании. Так Гумбольдт, разобрав показания об американских амазонках, высказал, что, несмотря на басни, рассказываемые об амазонках, предания о них, сохраняющиеся у самих индейцев, могут иметь некоторое историческое основание. Первые завоеватели Америки могли встречать в самом деле женщин, защищавших свои жилища, или находить внутри земли женские общества, религиозные или промышленные, или даже состоящие из женщин, бежавших от притеснений и вооружившихся для своей защиты. Европейцы, старавшиеся при открытии Америки все, что они находили в ней, украшать поэтической одеждой и изображать чертами, заимствованными из классической древности, могли и встречи свои с вооруженными и защищающимися индианками называть битвами с амазонками.

Стр. 254 …Подобное же мнение высказывает А. Бастиан о классических амазонках. Основываясь на борьбе между полами, замечаемой у некоторых южно-африканских племен и оканчивающейся иногда тем, что женщины временно получают перевес над мужчинами, он заключает, что и общество амазонок могло быть вызвано к существованию подобными же обстоятельствами: «Между воинственными племенами, кочевавшими в Азии еще до времен Гомера, находился народ, женщины которого, как это часто случается, принимали участие в битвах и, вероятно, вследствие соперничества полов, приобретали иногда перевес над мужчинами, как это случалось у южно-африканских племен, и таким образом дали повод к рассказу об амазонках». «Во всех рассказах о воинственных женщинах и участии их в занятиях мужчин нет ничего необыкновенного, так как все эти рассказы подтверждаются аналогичными явлениями, которые можно наблюдать и в настоящее время».

Переходим к другой группе авторов. Они не признают исторической основы в предании об амазонках, а предполагают: одни — что оно представляет собою метеорологический, другие — астрономический миф, наконец, третьи приписывают его происхождение случайному сходству между именем какого-то народа амазоны с греческим словом безгрудые (mazos — груди и а — отрицательная частица). Так, по мнению Гайда Клерка, амазонами назывались грузины в то время, когда они занимали еще Малую Азию и дали этой стране название Asia или Azia, себя же назвали Amazioni — от Azia с деривативным и собирательным префиксом Ат и слогом пі на конце для обозначения множественного числа. Ошибочная этимология этого имени и дала грекам повод к созданию басни о воинственных женщинах, лишавших себя грудей для большего удобства в воинских упражнениях.

Было предложено и еще несколько значений для слова амазонки. Мы не приводим их, так как считаем маловажными причины, заставлявшие авторов пускаться в лабиринт этимологии: они считали невозможным признать за амазонками значение безгрудых потому только, что древние художники изображали амазонок с полными хорошо развитыми грудями.

Упомянем еще, что г-н Ив. Шопен, хотя и допускает существование амазонок, но также не допускает обычной этимологии их имени, а полагает, что амазоны происходят от древнеиранского Амазен, то есть «все женщины».

Приведенные выше мнения о происхождении предания едва ли могут быть признаны вполне удовлетворительно построенными. Во всех их замечается очень много гадательного, так что принятие того или другого из них зависит от большей или меньшей готовности каждого отдельного лица допустить предварительно то или другое предположение, весьма слабо или и вовсе не подкрепленное. Так, для принятия мнения Гумбольдта необходимо допустить, что первые завоеватели могли в самом деле встретить женщин, защищавших свои жилища, или находить внутри страны женские общества, религиозные или промышленные, или даже состоящие из женщин, бежавших от притеснений или вооружившихся для своей защиты. Конечно, если бы они встретили подобные общества, то происхождение предания было бы понятно. Но где же доказательства, что подобные общества действительно существовали?

По мнению Бастиана, классическое предание обязано своим происхождением явлениям, подобным тем, которые ныне наблюдаются в Южной Африке. Является опять вопрос: где же доказательства тому, что подобные отношения существовали в глубокой древности у азиатских кочевников? Что может возразить он тому, кто не захочет разделить предположения его о существовании среди кочевников народа, женщины которого, «вероятно, вследствие соперничества полов, приобретали иногда перевес над мужчинами»? Разве существуют какие-нибудь доказательства подобного соперничества?

Другая группа мнений, в пример которой мы привели мнение Гайда Клерка, точно так же не разрешает вполне вопроса. Если мы, имея в виду причину происхождения предания о финских амазонках, допустим даже, что первоначально предание образовалось способом, подобным тому, который предполагается Гайдом Клерком, то для нас все-таки остается неизвестным повод к позднейшим рассказам об амазонках в Азии, Африке и Америке. Таким образом, выводы, основанные на филологических сближениях, не разрешают, а только удаляют разрешение вопроса. К тому же, подобные выводы более, чем какие-нибудь другие, отличаются произвольностью, в чем можно убедиться даже из разнообразия предложенных толкований для слова амазонки.

Стр. 257 …Приведенные соображения о произвольности и неудовлетворительности всех предложенных объяснений происхождения и распространения предания об амазонках побудили нас попытаться подойти к вопросу с другой стороны. Мы поставили себе целью проследить, при каких обстоятельствах возникло предание как в древности, так и в новейшее время; затем мы старались определить, одинаковы ли некоторые из этих обстоятельств как в том, так и в другом случае. Придя в этом отношении к положительному выводу, мы сочли себя в праве допустить, что это сходство не случайно и что именно эти обстоятельства дали повод к возникновению предания.

Такова цель настоящего этюда. Что касается порядка изложения, то нам казалось наиболее целесообразным начать с рассмотрения рассказов об амазонках американских, так как они появились в сравнительно недавнее время и потому обстоятельства, сопровождавшие их появление, могут быть определены с большей точностью, затем уже рассматриваются рассказы Страбона, Геродота и прочих классических писателей.

В заключение скажем, что читатели не найдут в нашем этюде полной истории амазонок. Мы не имели ни возможности, ни надобности писать подобную историю. Наша цель не подробное изложение многочисленных рассказов, а, как сказано уже в начале, разрешение вопроса о значении амазонок в этнографии Кавказа. Поэтому мы прибегали к подробностям рассказов тогда только, когда считали это необходимым для нашей цели. Наконец, считаем необходимым оговориться, что мы не имеем претензии на оригинальность или новизну взгляда. Из указанной выше статьи А. Бастиана мы убедились, что взгляд на происхождение предания, которого мы придерживаемся, высказывался (хотя и вскользь) не раз. Сожалеем только, что свойства статьи Бастиана не дозволили нам воспользоваться мнениями авторов, придерживающихся одинаковых с нами взглядов. Это придало бы больше убедительности нашим выводам.

Из сделанного выше обзора мнений обо амазонках явствует, что классическое предание во всем его объеме признается истинным только лицами, не обладающими даром критики. Большинство же не считает даже нужным объяснять, почему оно не допускает существования амазонок. Такое отношение большинства к преданию совершенно понятно: среди многочисленных рассказов об амазонках древних и новых нет ни одного, на который мы могли бы положиться как на рассказ очевидца, умеющего наблюдать. Таким образом, классические амазонки представляют явление необычайное, идущее вразрез со всем тем, что нам известно достоверно о формах общежития как в древности, так и в настоящее время. Действительно, все существующие ныне и существовавшие прежде человеческие общества или группы, начиная от самой простой и первобытной формы семьи и кончая самой сложной — современным цивилизованным государством, представляют одно и то же явление: подчинение женских неделимых мужским. Можно сказать, что нет ни одного принципа, который был бы с такой последовательностью проведен через всю историю человечества, как вышеуказанный. Современная цивилизация смягчила несколько его суровость, но чем более удаляемся мы в прошедшее или в страны, лежащие вне образованного мира, тем яснее становится его действие. Я не считаю нужным приводить доказательства в подкрепление сказанного, так как всякий, следящий за положением так называемого женского вопроса, может сам оценить живучесть и силу означенного принципа, если обратить внимание на то, что борьба идет даже не из-за отмены принципа в полном его объеме, а из-за отмены некоторых частных его применений.

Нам могут указать, конечно, на приведенную выше цитату из сочинения Бастиана как на доказательство тому, что нечто подобное амазонскому государству существует у южно-африканских племен. Но дело в том, что у них нет полного разделения полов, как это было у амазонок, а только временное преобладание женского пола над мужским. Поэтому явления, наблюдаемые у некоторых южноафриканских племен, могут быть приводимы в доказательство справедливости только рассказа Диодора Сицилийского, но никак не рассказа Страбона и других классических авторов об амазонках, живших в Малой Азии и на Кавказе. Справедливость же этого последнего рассказа не подтверждается ни общими соображениями, ни достоверными свидетельствами, ни, наконец, какими-либо аналогичными явлениями среди ныне существующих племен.

Насколько мне известно, до настоящего времени не было обращено должного внимания на тот замечательный факт, что величайшее открытие Средних веков, я подразумеваю открытие Америки, произвело, в первое время по крайней мере, влияние, совершенно обратное тому, которое обнаружилось впоследствии. Открытие новых племен человеческих и новых, часто причудливых, форм животных и растений расширило, без сомнения, кругозор ученых и дало им возможность сделать весьма важные сравнения и обобщения. Но несомненно также и то, что на большинство открытие произвело совершенно обратное влияние: пораженные странной наружностью и образом жизни вновь открытых людей и невиданными формами животных и растений, населявших новую землю, европейцы верили всем чудным рассказам, распространяемым, с умыслом или по недоразумению, людьми, побывавшими в Новом Свете. Явление это понятно, и оно только доказывает громадное значение открытия. Америки для умственного развития Европы. Действительно, ввиду того, что невозможное до тех пор оказалось возможным, кто мог при тогдашнем состоянии знаний определить, до каких пределов будет отнесена граница возможного; кто мог сказать вперед, на чем остановится своеобразность открываемых форм? Всякий критерий был потерян, и приходилось верить всем рассказам, принесенным из Нового Света, так как не верить им не было основания. Конечно, сильный ум мог бы и в то время отделить возможное от невозможного, но только в таком случае, если бы ему была представлена разом полная картина Нового Света. Тогда он усмотрел бы, что при всей пестроте и оригинальности этой картины в ней видны знакомые основные черты. Но когда глазам являлись только мельчайшие части картины, когда даже и знакомые формы не были приведены в стройную систему, тогда и сильный ум оказывался бессильным и уступал перед напором новых фактов.

Стр. 260 …Таким образом, мы видим, что с открытием Америки совпадает возрождение и перенесение на вновь открытую почву всех тех чудных существ, которые, по рассказам классических писателей, обитали когда-то за пределами Древнего мира. Пробегая рассказы первых европейцев, вступивших на американский материк, мы встречаем повествования о безголовых, безногих, одноглазых и т. п. существах, человеческих и животных. Среди этих возобновленных сказок и преданий, рассказы об амазонках играют наиболее видную роль.

Намеки на существование амазонок мы встречаем уже у первых европейцев, вступивших на американский берег. Так Колумб (1435–1506) рассказывает в описании своего второго путешествия (он отплыл из Кадикса 25 сентября 1493 года), что около острова Святого Креста (Santa Croce — один из Малых Антильских островов) корабль его был встречен лодкой (каноэ), в которой сидели мужчины и женщины и некоторые из этих последних с такой же яростью, как и мужчины, защищались против испанцев. Затем, когда Колумб хотел высадиться на о. Гваделупа, то встретил такое сопротивление со стороны вооруженных женщин, что должен был отказаться от своего намерения.

Вскоре, а именно с углублением европейцев внутрь материка, рассказы об амазонках сделались более подробными и вместе с тем более сходными со своим классическим образцом. Одной из самых известных, как по открытиям, так и по сопровождавшим ее жестокостям экспедиций внутрь Америки была экспедиция Фердинанда Кортеса (1485–1554), предпринятая им в 1519 году для завоевания Мексики. Историю своих похождений в Америке Кортес изложил в четырех рассказах о Новом Свете, и в последнем из них мы встречаем известие о том, что на каком-то острове Кагета (Cagueta) живут одни женщины, которые только по временам посещаются мужчинами. «Эти женщины, говорит Кортес, бросают родившихся у них мальчиков, девочек же оставляют при себе и воспитывают».

В 1539 году испанский мореходец Франциск де Орельяна поднялся впервые вверх по величайшей реке Южной Америки, которая и была первоначально названа в честь его Орельяной, но вскоре переименована в Амазонскую, так как Орельяна привез в Европу известие, что на берегах этой реки обитают воинственные женщины, владеющие луком и стрелами и обрабатывающие свои поля. Они живут, рассказывал Орельяна, совершенно отдельно от мужчин и только в определенное время посещаются мужчинами соседнего племени. Дети, рождающиеся после этих ежегодных посещений, распределяются следующим образом: девочки остаются и воспитываются у матерей, мальчики же отдаются отцам.

По словам Ерреры (Herrera — испанский историк (1565–1625), приведенные выше сведения были получены Орельяной от одного кацика при устье реки Напо (приток Амазонской реки, с левой стороны, в республике), который сообщил также, что в стране, лежащей далее, испанцы найдут огромное количество золота.

То же самое рассказывал Орельяна, когда он подвинулся на несколько сот миль вверх по реке, и кацик Опурия, выразивший сомнение в том, чтобы испанцы, число которых было очень незначительно, могли посетить воинственных женщин. И действительно, когда они, проплыв несколько миль далее, хотели высадиться на берег, то индейцы встретили их градом стрел. Между индейцами испанцы заметили 10–12 женщин, которые не только сами защищались с величайшей яростью, но побуждали к тому же и мужчин, угрожая убить всякого, кто осмелился бы бежать под влиянием страха. Эти женщины, рассказывает Орельяна, были высокого роста и крепкого сложения, с приятными чертами лица; их длинные косы были обернуты около головы; они не имели никакой одежды, а только оружие, состоявшее из дубинки, лука и стрел. Битва была очень упорна, и только после того, как 7 женщин были убиты, индейцы обратились в бегство.

Известия, подобные приведенным выше, были почти в то же время принесены в Европу также и из испанских владений к югу от Амазонской реки. В 1541 году испанский губернатор Парагвая Альфонс Нуньес Кабесо де Вега (Kabezo de Vega) отправился вверх по реке Парагвай с целью проникнуть в Перу — в золотую страну, о которой так много рассказывали индейцы. Помощник его Ернандо ди Рибейра (Hernando di Ribeira) отправился с той же целью на озеро Харайес (Xarayes), представляющее обширную, периодически затопляемую низменность между 15 и 20° южной широты. Доверяя указаниям индейцев, которые отсылали его все далее и далее к воинственным женщинам, имевшим будто бы даже домашнюю утварь из белого и желтого металлов, Рибейра несколько месяцев блуждал по затопленным водой местностям, пока голод и болезни не принудили его возвратиться назад.

Стр. 263 …Через сто лет после Орельяны показание его относительно амазонок было подтверждено Христофором д'Акунья (Christopher d’Acugna), который в 1639 году отправился из Перу вниз по Амазонской реке для открытия золотой страны. В своем описании путешествия (Voyages and discoveries in South America. London, 1698) д'Акунья утверждает, что от всех племен, посещенных им во время пути, он слышал рассказы, подтверждающее существование амазонок. В особенности подробные сведения о месте обитания их и обычаях были доставлены племенем Тупинамбас. Затем в названном сочинении д'Акунья излагает сами рассказы, которые ничем не отличаются от преданий классических писателей об амазонках. Один из индейцев сообщил даже, что, будучи еще мальчиком, он был вместе с отцом своим у амазонок и видел, как все рожденные амазонками дети мужского пола были отданы прибывшим за ними отцами. Иезуиту Циприану Базарре (Bazarre), жившему в конце XVII века среди племени Тапакура, индейцы рассказывали будто бы то же самое, с той только разницей против рассказа Страбона, что рождающиеся у американских амазонок мальчики были ими немедленно умерщвляемы.

Французский астроном Шарль Мария де Кондамин (Condamine), совершивший по поручению Парижской академии в 1744 и 1745 годах путешествие вниз по Амазонской реке, рассказываете своем «Relation abregee d’un voyage fait dans l’Amerique meridionale» (Mastricht, 1778), что от различных индейских племен, виденных им во время плавания по реке, он слышал сходные между собой в главных чертах рассказы об амазонках. Все рассказчики утверждали также, что амазонки на главной реке более уже не живут, а переселились к северу на Ріо-Негро или на какой-то другой из северных притоков Амазонской реки. В форте св. Иоахима на Ріо-Бранко Кондамин узнал от одного из индейцев, что на реке Коари живет старик, отец которого видел амазонок. Кондамин, прибыв на реку Коари, не застал уже этого старика в живых, но от сына его Пунильи, главы племени, узнал, что дед этого последнего несколько раз имел случай видеть амазонок на реке Кучивара, куда они пришли с устья реки Кайаме, с южной стороны, из местности между Тефе и Коари. Четырех таких женщин Пунилья видел сам в то время, когда они поднимались вверх по Рио-Негро; одна из них держала на руках ребенка. Подобные же сведения Кондамин получил и в местностях ниже реки Коари.

Через 30 лет после Кондамина, именно в 1774 году, путешествие по Амазонской реке и ее северным притокам совершил португальский астроном Рибейро, который подтвердил все рассказы об амазонках, собранные Кондамином. Он имел случай видеть одного человека, помнившего главу племени Пунилью и слышавшего от него рассказы об амазонках и их переселении.

О существовании амазонок к северу от великой реки, а именно в Гвиане и на реке Ориноко, имеются, впрочем, и более ранние сведения. Так из описания Гвианы, составленного известным своими похождениями Вальтером Ралеем (Walter Raleigh; 1552–1618), мы узнаем, что в его время к востоку от Гвианы жили амазонки, по имени которых была названа великая река Амазонская. Амазонки, рассказывает Ралей, — это женщины, не терпящие среди себя мужчин; с юных лет они принимают участие в кровопролитных войнах, которые постоянно ведут с своими врагами, и только в течение одного месяца в году, как говорят — в апреле, они соединяются с мужчинами для продолжения своего рода. Для этой цели все цари соседних племен сходятся с амазонками, способными быть матерями, и царица амазонок избирает для себя по своему вкусу одного из царей, а для остальных выбор совершается посредством жребия. Таким образом мужчины и женщины живут вместе целый месяц среди веселья, игр и плясок, едят и пьют по своему обычаю и затем, когда месяц приходит к концу, расстаются и каждый возвращается в свою страну. Когда после подобного посещения мужчин у амазонок рождаются дети, то мальчиков они отсылают к отцам, а девочек оставляют у себя и воспитывают. Амазонки имеют очень много золота, которое получают от соседей в обмен на какие-то зеленые камни.

Подобный этому рассказ передает и миссионер Джили (Gili), живший на Ориноко; вся разница в том, что, по сведениям, полученным им от индейцев, амазонки жили на реке Кучивара и рождающихся детей мужского пола не возвращали отцам, а умерщвляли.

Этим я закончу перечень путешественников, удостоверяющих существование амазонок в Америке, но, прежде чем перейти к дальнейшему изложению, считаю необходимым привести слова известного немецкого путешественника Рихарда Шомбургка (Schomburgk; р. 1304), который во время пребывания своего в Британской Гвиане обратил внимание свое на рассказы об амазонках. Упомянув о том, что эти рассказы можно еще и теперь слышать от некоторых племен, населяющих Гвиану, например от аравааков на реке Демерера, и что один из предводителей этого племени указывал на своего брата, как на имевшего случай неоднократно посещать амазонок, Шомбургк продолжает: «К сожалению, надежды наши получить более подробные и определенные сведения об этих сказочных мужеподобных женщинах не только не оправдались, но, напротив того, поездка наша на реку Корентин вытеснила амазонок и из последнего их убежища. Причину этих столь распространенных рассказов надо, во всяком случае, искать в воинственности характера женщин различных племен Нового Света. На реке Эсеквибо (в Британской Гвиане) еще и в настоящее время распространено сказание, что женщины племени карибов сопровождали своих мужей на войну, причем вооружались не только луком, но и боевой дубинкой. Если принять во внимание те жестокие испытания (например, нанесение себе ран и натирание их перцем, молчание, пост и т. п.), которым должны подвергать себя карибские девушки и которые они переносят с удивительным терпением, то храбрость их на войне не представляет ничего невероятного».

Стр. 266 …Постараюсь теперь извлечь наиболее существенное из собранного на предыдущих страницах материала. Мы замечаем, что:

1) Первые европейцы, ступившие на Американский берег, не говорят ни слова об амазонках в смысле классических писателей;

2) Ранее других о существовании в Америке женщин, подобных классическим амазонкам, упоминает Ф. Кортес, в рассказе которого нет точного указания на то, где именно они живут, а только называется остров Кагета, без ближайшего определения его положения;

3) Все дальнейшие показания путешественников заключают в себе почти буквальное повторение классического рассказа об амазонках, без каких бы то ни было новых существенных подробностей. Появление подобных рассказов совпадает с движением европейцев внутрь материка;

4) Во всех подробных рассказах об амазонках упоминается, что они очень богаты золотом и серебром;

5) Ни один из путешественников, упоминающих об амазонках в Америке, не видел их сам, а каждый передает только слышанное будто бы от туземцев, которые, в свою очередь, основывались на слухах;

6) По общему отзыву путешественников, основанному на показаниях туземцев, амазонки обитали на Амазонской реке, а затем переселились на северные ее притоки. Двое из путешественников упоминают об амазонках в Гвиане и на реке Ориноко. Вообще они жили в пределах области, сделавшейся ранее других известной европейцам, и именно в тех местностях ее, по которым проходили европейцы, думая проникнуть в золотую страну (Эльдорадо);

7) По мере того как европейцы знакомились с Южной Америкой, местопребывание амазонок указывалось все далее и далее, в странах еще неисследованных. Когда же и эти последние выступали мало-помалу из опутывавшей их таинственности, тогда амазонки вновь отодвигались в страны неизвестные, и так продолжалось до тех пор, пока точное исследование Шомбургком Британской Гвианы не вытеснило их, как выражается этот путешественник, из последнего убежища (Schlupfwinkel).

Обратим теперь внимание на область, в которой, по рассказам, обитали амазонки. Область эта, как уже было сказано, включает в себя бассейны рек Амазонской и Ориноко и страны, прилежащие к Караибскому заливу и известные под именем Английской, Голландской и Французской Гвиан. Но словам Причарда, большая часть туземных племен, обитающих к северу от реки Ла-Платы на реках Амазонской и Ориноко, а также в Гвиане, должна быть отнесена к одному большому семейству Тупи-Гуарани.

Границы области, обитаемой этим семейством, Причард определяет следующим образом: «Восточными народами Южной Америки, — говорит он, — я называю туземцев „Banda oriental“, то есть тех областей, которые простираются к северу от Рио-де-Ла-Платы вдоль берега Атлантического океана до рек Амазонской и Ориноко и затем вдоль берегов Terrae firmae, под каковым именем известна северная часть Южно-Американского континента, прилегающая к Мексиканскому заливу. Западная или внутренняя граница этой области, или, скорее, группы народов, ее населяющих, с точностью не определена».

Наиболее распространенная группа племен, принадлежащих к этому семейству, известна под именем Тупи и отличается желтоватым цветом кожи с легкой примесью желто-красного, и маленьким ростом (от 5 ф. до 5 ф. 4 д.). Они плотного или массивного телосложения, имеют широкую и высокую грудь, сильно развитые бедра, полные, округленные, без выдающихся мускулов конечности и небольшие руки и ноги. Они имеют длинные, прямые, толстые и густые волосы, а борода и усы состоят из нескольких коротких, прямых волосков. Эта почти полная безбородость увеличивается еще искусственным выщипыванием волос. Женщины малы ростом, плотного, широкого сложения.

Уже в этом описании племен Тупи, составленном Причардом на основании сведений, собранных путешественниками (преимущественно Альсидом д'Орбиньи), проглядывает характерная черта в телосложении туземцев, а именно наружное сходство с женщинами. Прямое указание на это сходство находим у Дарвина в последнем его сочинении о происхождении человека. На с. 357 ч. 2 он говорит, что «по обилию волос и общему складу тела между полами американских туземцев меньше разницы, чем у большинства других человеческих рас». Другое, еще более бросающееся в глаза сходство с женщинами, — обычай носить длинные волосы на голове и отсутствие бороды — также подтверждается многочисленными фактами, собранными в том же сочинении Дарвина: «На всем Американском континенте мужчин можно назвать безбородыми; но почти у всех племен появляется иногда по нескольку коротких волос на лице, особенно в старости. Относительно племен Северной Америки Кетлин полагает, что на двадцать мужчин восемнадцать от природы лишены бороды; но что случается иногда встретить мужчин, пренебрегших вырвать волосы при достижении возмужалости, с мягкой бородой в дюйм или два длины. Парагвайские гуараны отличаются от всех соседних племен тем, что имеют хоть небольшие бороды и даже несколько волос на теле; но и у них нет бакенбард. Я слышал от м-ра Форбса, обратившего особенное внимание на этот предмет, что аймары и квехи в Кордильерах примечательно бедны волосами на лице, но что в старости и у них появляется иногда немного волос на подбородке. В этих двух племенах у мужчин очень мало волос на частях тела, где они растут густо у европейцев, а женщины вовсе не имеют волос на соответственных частях. Между тем волосы на голове достигают чрезвычайной длины у обоих полов и иногда спускаются почти до земли; то же повторяется у некоторых из североамериканских племен» (Ч. 2. С. 357).

Стр. 269 …«У некоторых из североамериканских племен волосы на голове вырастают до чрезвычайной длины, и Кетлин приводит любопытное доказательство уважения, которым они пользуются; именно предводитель племени Крау был избран в этот сан потому, что волосы его были длиннее, чем у всех других мужчин племени: они имели десять футов и семь дюймов длины. Аймары и квехи в Южной Америке также отличаются длинными волосами, и длина волос, как сообщает мне м-р Форбс, считается такой красотой, что отрезание волос служит для них самым страшным наказанием. На обеих половинах материка туземцы иногда увеличивают видимую длину волос, вплетая в них волокнистые вещества. Несмотря на то что волосы на голове так ценятся, иметь волосы на лице считается североамериканскими индейцами крайне вульгарным и они тщательно вырывают каждый волосок. Этот обычай существует на всем Американском материке до острова Ванкувер на севере и Огненной Земли на юге. Этот обычай доведен до такой крайности, что индейцы в Парагвае вырывают себе брови и ресницы, говоря, что они не желают быть похожими на лошадей. Замечательно, — прибавляет Дарвин, — что на всем земном шаре племена, почти совершенно лишенные бороды, не терпят волос на лице и теле и старательно вырывают их. Калмыки безбороды и, как известно, они, подобно американцам, уничтожают всякий волосок на лице… С другой стороны, бородатые расы восхищаются своими бородами и высоко ценят их» (Ч. 2. С. 387 и 388).

Сходство между мужчинами и женщинами у американских племен было замечено также и Пикерингом (Pickering): «Одна из особенностей монгольской (и американской) расы, — говорит он, — заключается в женской наружности у обоих полов, в отсутствии какой-нибудь выдающейся разницы в сложении и одежде, так что иностранец часто затрудняется отличить мужчину от женщины» (цит. в ст. Бастиана, с. 181).

Мне кажется, что уже указанных особенностей в наружности американских туземцев было достаточно для того, чтобы дать европейцам повод к рассказам об амазонках. Выше было уже упомянуто о столкновении, которое имел Колумб с индейскими женщинами при попытке высадиться на остров Святого Креста. Если это были действительно женщины, то европейцы могли убедиться, что жены индейцев отличаются не менее мужчин мужеством и яростью. Когда затем европейцы проникли далее в страну и достигли реки Амазонки, то естественно, что они, зная уже о воинственности индейских женщин, были обмануты наружностью индейцев и приняли за женщин враждебные толпы мужчин, встречавшиеся им на пути. Таким образом было дано начало рассказам о существовании в Америке государств, состоящих из воинственных женщин-амазонок. Могут заметить, что это объяснение слишком просто и потому уже неправдоподобно и что если ошибка такого рода и была возможна, то только в виде отдельного случая и должна была бы немедленно обнаружиться. Отвечу на это, что для уразумения истинной цены высказанного мною предположения необходимо поставить себя на место людей тогдашнего поколения. Нам, жителям больших городов, различные породы людей известны или из собственного наблюдения или по рисункам и рассказам. То, что мы видим и слышим с детских лет, не кажется нам необыкновенным, и потому мы, вероятно, не впадем в ошибку при посещении какой-нибудь новой для нас страны. Но не в таком положении находится человек, не имевший случая вращаться среди людей различных пород или, по крайней мере, ознакомиться с ними по рисункам и рассказам. Все особенности какой-нибудь расы, переставшие даже быть заметными для людей, присмотревшихся к ним, бросаются ему в глаза и кажутся тем страннее и иногда ужаснее, чем менее он привык к мысли о разнообразии человеческих типов. Можно сказать, положительно, что различные породы людей при первом столкновении внушают одна другой прежде всего отвращение и даже ужас и что только цивилизация и привычка уничтожают эти чувства. Факт этот можно подтвердить многочисленными примерами.

«На наши глаза, — говорит Дарвин, — носы далеко не слишком длинны у туземцев Цейлона, но китайцы VII столетия, привыкшие к плоским чертам лица монгольской расы, были поражены выдающимися носами сингалезцев, и Тсанг, описывая их, говорит, что у них клюв птицы на человеческом туловище» (Происхождение человека… Ч. 2. С. 383).

«Негры смеялись над Мунго-Парком за белизну его кожи и его длинный нос, считая это безобразным и неестественным. Африканские мавры также морщили брови и ужасались перед белизной его кожи. На восточном берегу негритята, увидав Бёртона, начали кричать: „Посмотрите на белого человека, разве он не похож на белую обезьяну?“» (Там же. С. 385).

Впрочем, нам нет надобности ходить далеко за примерами: чтобы судить о впечатлении, производимом одной породой людей на другую, достаточно обратить внимание на выражение лица простолюдина, прибывшего впервые в столицу и случайно встречающего негра.

Итак, поставим себя на место испанцев, столкнувшихся в Новом Свете с туземным племенем, у которого характерные черты были, быть может, выражены наиболее резко. Что должны были подумать они при виде толпы женоподобных существ, безбородых, с длинными, чуть не до земли, волосами? Уже давно сказано, что «когда человек останавливается по недостатку знания, то он берет самого себя мерою всего» (Вико). Естественно, что испанцы, привыкшие к резкой разнице между мужчиной и женщиной как в наружности, так и в одежде, приняли эти толпы за толпы женщин. Конечно, ученый этнограф не дался бы так легко в обман: он сначала исследовал бы туземцев и указал бы на их странную наружность. Но испанцы, прибывшие в Америку, не были учеными и не преследовали ученых целей в своем путешествии. Для них было достаточно видеть толпу женоподобных существ, для того чтобы заключить, что это действительно женщины. Заключение тем более основательное, что испанцы уже в первые дни своего пребывания в Америке имели случай убедиться в воинственности туземных женщин. К тому же и обстоятельства весьма мало благоприятствовали ученым наблюдениям: молва всюду предшествовала испанцам, и при приближении их туземцы оставляли свои селения, так что испанцам часто приходилось видеть их только в пылу битвы, среди густых лесов, окаймлявших берега Амазонской реки.

Стр. 272 …Таким образом было, по нашему мнению, возобновлено на американской почве предание об амазонках. Известия о них были принесены в Европу, и так как Новый Свет был в то время страной всевозможных чудес, то рассказы об амазонках не возбудили никаких сомнений. Напротив того, все говорило в пользу их достоверности. Путешествие Колумба было, как известно, предпринято с целью открытия морского пути в богатую Индию. Еще задолго до своей экспедиции Колумб внимательно изучал все сведения об Азии, оставленные как древними, так и позднейшими историками и географами. Основываясь на описании Азии Марко Поло, он рассчитывал достигнуть прежде всего острова Сипонго и берегов Китая (Cathay), составляющих восточную окраину Азии, и поэтому запасся даже письмами от Фердинанда и Изабеллы к великому хану Татарии. Человек, страстно преданный какой-нибудь мысли, охотно объясняет в пользу своего предположения такие обстоятельства и явления, несостоятельность которых очевидна для людей непредубежденных. Так было и с Колумбом. Убедившись после долгих колебаний, что открытая им страна не есть царство великого хана, он узнавал в ней какую-нибудь другую часть Азии и утешал себя тем, что искомое царство рано или поздно будет наконец достигнуто. Но Колумбу не было суждено дождаться этой радостной минуты: он умер, не зная, что царство великого хана отделяется от Европейского берега великим материком и двумя океанами. Его современники и последователи продолжали исследования мнимой Азии, и вот почему с открытием Америки совпадает возрождение и перенесение на вновь открытую почву всех тех чудных существ, которые, по рассказам классических писателей, обитали когда-то в Азии и за пределами мира, известного древним. Молва о существовании царства воинственных женщин на берегах Мараньона послужила, вероятно, также одним из доказательств справедливости предположения Колумба: воинственные женщины были признаны амазонками, и вот почему мы замечаем, что все рассказы об амазонках в Америке представляют буквальное повторение рассказов древних поэтов, историков и географов. Сходство это до такой степени очевидно, что о самостоятельном происхождении американского рассказа нечего и думать, так как незначительные варианты зависят, очевидно, от источника, из которого рассказчик черпал свои сведения о древних амазонках.

Мне могут заметить, что не одни европейцы рассказывали об амазонках в Америке, но также и индейцы, и что если многие путешественники только приписывали туземцам подобные рассказы, то нельзя заподозрить в таком обмане путешественника, подобного Шомбургку, который желал сам разъяснить, насколько рассказ этот справедлив, и убедился в том, что он действительно существует среди туземцев. Обстоятельство это, кажется мне, можно объяснить весьма просто. Быть может, какое-либо из индейских племен, мужчины которого имели бороды, называло презрительно женоподобными или женщинами мужчин другого племени, отличавшихся в особенности женоподобной наружностью. Это название могло дать повод европейцам предположить, что индейцы подразумевают тех самых воинственных женщин, которых первые путешественники думали видеть на берегах Мараньона. Могло быть и так, что одно племя действительно считало другое состоящим только из женщин. В таком случае рассказы и расспросы европейцев про амазонок весьма легко могли быть усвоены индейцами и затем распространены ими на далекое расстояние. Известно, что испанцы не были желанными гостями в Америке. Их движение внутрь материка, вызванное жаждой открыть золотую страну — Эльдорадо, сопровождалось такими насилиями и жестокостями относительно туземцев, что они сразу стали во враждебное положение к завоевателям. Слухи о несметных богатствах Эльдорадо привлекли в Америку целые толпы искателей приключений, единственным желанием которых было обогатиться во что бы то ни стало и какими бы то ни было средствами. Первые вопросы, которые предлагались индейцам, были: есть ли у вас золото и как проникнуть в золотую страну? Эта жажда золота высказалась, можно сказать, с первых минут знакомства индейцев с европейцами: люди Колумба не церемонились даже прямо обирать с туземных женщин все находившиеся на них золотые украшения. Понятно, что при таких обстоятельствах взаимные отношения не могли быть дружелюбными. Индейцы вскоре поняли, с кем они имеют дело, и старались всеми средствами погубить испанцев и воспрепятствовать их поступательному движению. Не имея возможности противиться открытой силой, они, пользуясь жадностью испанцев, прибегали к разного рода хитростям. Так мы знаем, что индейцы, спрошенные о пути в золотую страну, умышленно направили Рибейро на озеро Хорайес, с которого он должен был после долгих странствований возвратиться назад вследствие голода и болезней.

Стр. 275 …У испанцев существует поговорка: «Никогда, никогда не верь индейцу». Я полагаю, что эта поговорка есть результат ближайшего знакомства испанцев с индейцами и что если эти последние не отличались развитыми нравственными чувствами, то и испанцы не могли похвалиться ими, так что индейцы еще с большим правом могли бы создать поговорку: «Никогда, никогда не верь испанцу».

Итак, индейцы, встречаясь с испанцами, подвергались расспросам о золоте и об амазонках, свирепости которых испанцы, как кажется, опасались. Таким образом представления о золоте и об амазонках соединились в уме индейцев в одну картину. Желая отвратить испанцев от их стремления внутрь страны, индейцы изобретали всевозможные препятствия, представляли путь в золотую страну затруднительным обставленным разными препятствиями и опасностями. Заимствовав от испанцев сведения об амазонках, они впоследствии, в свою очередь, сообщали их испанцам, которые таким образом были обмануты ложным слухом, ими выпущенным в ход. Рассказы об испанцах передавались быстро от одного племени другому, а вместе с ними и рассказы об амазонках и о золоте, которое ищут испанцы. Вот почему амазонки и драгоценные металлы во всех рассказах встречаются вместе.

С течением времени оболочка таинственности, опутывавшая Америку, мало-помалу рассеялась и вместе с ней исчезли надежды открыть страну, в которой жилища и утварь были сделаны из чистого золота. Но рассказы об амазонках держались упорно, хотя никто не мог сказать, что видел их лично. Излагая отчеты путешественников, я указал уже, как тщетны были старания их повидать амазонок: они как бы избегали любознательных глаз и удалялись от тех мест, которые посещались европейцами. Эти переселения, как известно, продолжались до тех пор, пока исследования Шомбургка не доказали, что амазонок нет и в последнем убежище их — в Гвиане. Эти переселения, вместе с однообразием рассказов и отсутствием личных свидетельств, доказывают, по моему мнению, самым неопровержимым образом, что индейцы заимствовали сведения об амазонках у испанцев и затем распространили их в надежде остановить движение своих белых врагов.

* * *

На Европейском материке амазонки существовали в Богемии и Финляндии. В Historia bohemica Энея Сильвия Пикколомини, бывшего папой под именем Пия II (1458), рассказывается, что по смерти богемской королевы Либуссы, или Любуши, подруга ее Власта основала в Богемии около 740 года род государства амазонок, которые несколько лет владели крепостью Девин и господствовали над окрестностями, пока наконец мужчины хитростью и силой не завладели Девином и тем не положили конец царствованию Власты. Не привожу всех подробностей этого рассказа, так как не имею никаких данных к решению вопроса о его происхождении. Замечу только, что по содержанию он имеет некоторое сходство с рассказами классическими. Предания о финских амазонках основаны на неправильном толковании значения одного слова: случайное сходство между шведским словом Quinna — женщина и названием одного из финских племен — Квены и страны их — Квенландия дало повод думать, что на севере от Балтийского моря живут амазонки.

«Существование такого народа положительно утверждалось многими из ранних европейских историков». Указание на них встречаем, между прочим, у Адама Бременского.

Об амазонках в Африке мы имеем рассказ Диодора Сицилийского, современника Цезаря и Августа, в его Bibliotheca historica, и рассказы миссионера Хуана де Сантоса и Эд. Лопеца. Амазонки Диодора Сицилийского отличались от амазонок Страбона тем, что не составляли чисто женского государства, а только господствующий класс в государстве. Они вели войны, занимали общественные должности и вообще управляли всеми государственными делами. «Мужчины же, — говорит историк, — были там в таком же положении, в каком у нас находятся женщины». Каждая женщина была обязана прослужить определенное время, причем сношения с мужчинами во время службы не допускались. По окончании же срока службы они соединялись с мужчинами для продолжения своего рода. Рождавшиеся мальчики отдавались немедленно мужчинам, которые выкармливали их молоком и другими вареными яствами, смотря по возрасту ребенка. Девочек же амазонки оставляли у себя и выжигали им груди, для того чтобы во время зрелости было удобнее владеть оружием. Вследствие отсутствия грудей греки и назвали их амазонками. Этих амазонок Диодор считал более древними, чем термодонских. Место жительства их он определял «в западных частях Ливии, на краю света». Так как название Ливии давалось в древности как всей Африке, так и северной части Египта до Аравийского залива, то я не берусь определить, какую именно часть Африки подразумевал Диодор в приведеных выше словах. Сомневаюсь, впрочем, чтобы и сам он был в состоянии дать более точное определение, так как рассказ получен им самим далеко не из первых рук. Еще труднее сказать что-либо положительное о происхождении этого рассказа, так как мы не имеем сведений о народах, населявших Африку в столь отдаленное время. Можно предположить, однако, что поводом к рассказу об амазонках в Африке послужили не те обстоятельства, на которые мы указывали, как на источник рассказов об амазонках американских. По крайней мере, мы не имеем никаких данных для того, чтобы утверждать, что африканские племена отличались, подобно американским, сходством мужских и женских неделимых. Да и кроме того, женоподобность мужчин дала начало, как мы уже показали и покажем еще далее, рассказам о государствах, состоящих только из женщин. Государство же Диодора было основано на гинейкократии, то есть на господстве женщин над мужчинами.

Это последнее обстоятельство дает повод А. Бастиану предположить, что приводимый Диодором рассказ обязан своим происхождением таким явлениям, которые и ныне можно наблюдать среди южно-африканских племен: «Это положение вещей (то есть устройство амазонского государства Диодора), — говорит Бастиан, — подобно тому, которое нашел Ливингстон в Южной Африке и которое может и теперь возникнуть каждую минуту в той или другой части Африки как следствие соперничества полов и стремления образуемых каждым из них тайных союзов приобрести перевес друг над другом. По словам Барта, в Банаме и Багирми полевые работы исполнялись не женщинами (как это бывает обыкновенно в Судане), а мужчинами, так как первые приобрели перевес над последними».

Стр. 278 …Таким образом, мы имеем основание допустить, что рассказ об африканских амазонках имеет самостоятельное происхождение. Сходство некоторых черт в рассказах Диодора и Страбона не может служить, по нашему мнению, доказательством влияния одного на другого. Действительно, способ распределения детей, одинаковый как у африканских, так и у азиатских (кавказских) амазонок, является как необходимое следствие амазонского образа жизни, и потому выводы, основанные на этом сходстве, нельзя считать убедительными.

Некоторые, желая подтвердить возможность существования амазонского государства, указывают на тот факт, что у дагомейского короля существовала или существует женская стража из 10 полков, по 600 женщин в каждом. Мне кажется, что доказательство это не совсем удачно. Сущность амазонского государства — независимость женщин и подчинение им мужчин. Женское же войско в Дагомее повинуется королю-мужчине и содержится им в строгой дисциплине. Существование этих полков доказывает поэтому, что в Дагомее женщины подчинены мужчинам более, чем в какой-либо другой варварской стране, так как нигде женщины не участвовали в войнах организованными отрядами, как это было в Дагомее в XVIII веке в царствование Гуадья Трудо. Вопрос еще и в том, существовало ли подобное войско в древности или же было заведено в недавнее время каким-нибудь королем-самодуром.

«Образ правления в Дагомее деспотический во всей его первобытной чистоте. Нигде абсолютизм не проявляется с равной суровостью. Жители Дагомея признают за своим королем как бы божественное право подвергать их самым ужасным жестокостям. Утверждать, что король Дагомея смертен, как и все люди, что он ест, пьет и спит, есть оскорбление величества. Король имеет монополию на женщин. Каждый, желающий получить женщину, обязан заплатить за нее королю 20 тысяч каури и, кроме того, валяться в пыли пред дверью его дворца».

Позднейшие указания на амазонок в Африке принадлежат, как сказано, миссионеру патеру Хуану дос Сантос (Р. Juan dos Santos et P. Labat. Descriptiori de L’Ethiopie orientale) и португальскому матросу Эдуарду Лопесу, со слов которого Филипп Пигафетта составил и издал в 1598 году описание королевства Конго. Первый из них рассказывает, что он жил будто бы в женском государстве Дамут в Африке, второй — что амазонки обитали в области Монопотама, между 16 и 19° южной широты. В обоих рассказах повторяется, по словам Штриккера, древняя тема: амазонки сходятся с соседним племенем и убивают рождающихся мальчиков. Вся разница состоит в том, что, по Сантосу, девочкам выжигали правую, а по Лопесу, левую грудь.

Я не берусь разъяснить причины, давшие повод к возобновлению этих рассказов. Быть может, оба автора сочли необходимым включить в свои описания все, что им было известно об Африке от древних писателей. Но могло случиться и так, что как Сантос, так и Лопес имели сведения о тех явлениях в жизни южно-африканских племен, которые Бастиан считает источником рассказа Диодора об амазонках.

Предание об амазонках имеет весьма древнее происхождение. Это имя встречается уже в Илиаде Гомера. Я не буду касаться причин, создавших впервые это предание, а остановлюсь на тех рассказах, которые оставлены нам многими классическими историками и географами (Геродот, Гиппократ, Страбон и др.). Изучение этих рассказов привело меня к заключению, что они относятся к преданию первоначальному так, как рассказы об амазонках в Америке относятся к рассказу Страбона, то есть что и они были только возобновлены в памяти народной и приурочены к известным местностям при каких-нибудь благоприятных обстоятельствах.

Остановимся, прежде всего, на рассказе Страбона, как на более известном и послужившем образцом для рассказов многих позднейших писателей. Знаменитый географ не допускал истинности этого предания и потому, излагая его в 5-й главе 11-й книги землеописания указал, от каких именно авторов он заимствовал свои сведения.

«Говорят, что в горах выше Албании живут амазоны. Теофан, сопутствовавший Помпею в его походе и бывший в Албании, говорит именно, что между амазонами и албанами живут скифские Гелы и Леги и что река Мермадалис отделяет этих последних от амазонов. Напротив того, другие, как скептик Метродор и Гипсикрат, которым эти местности также небезызвестны, утверждают, что амазоны живут в соседстве с Гаргариями на северных склонах тех гор Кавказа, которые называются Кераунскими, и что они сами занимаются как земледелием и садоводством, так и уходом за скотом, в особенности же за лошадьми, сильнейшие же из них часто предаются охоте и воинским упражнениям. Всем еще в детском возрасте выжигается правая грудь, дабы возможно было беспрепятственно употреблять руку для всякого занятия, в особенности же для метания копья; они владеют также луком, боевым топором и щитом и делают себе из шкур диких животных шлемы, плащи и пояса. Два определенных весенних месяца они проводят на соседней горе, отделяющей их от Гаргариев. Эти последние, следуя древнему обычаю, также переходят на эту гору для того, чтобы вместе с женщинами приносить жертвы и произвести детей, соединяясь в темноте кто с кем попало. После того как женщины делались беременными, Гаргарии отпускали их. Рождавшихся девочек амазоны оставляли у себя, мальчиков же отдавали на воспитание Гаргариям. Каждый из этих последних принимал охотно ребенка, так как в неведении считал его своим сыном».

Стр. 281 …«Низвергающийся с гор Мермадалис протекает страну амазонов, Сиракению и всю междулежащую пустыню и впадает в Меотис. Про Гаргариев же рассказывают, что они пришли в эти местности из Темисцира вместе с амазонами, но потом, отделившись от них, воевали с ними при помощи некоторых зашедших сюда фракийцев и Евбеян; впоследствии, окончив войну, они заключили с амазонами мир на приведенных выше условиях, так что общее они имеют только в отношении детей, во всем же прочем живут раздельно».

Было сделано несколько попыток объяснить это предание. Так, например, д-р Пфунд (Pfund) полагает, что понтийские греки применили предание о термодонских амазонках к черкесским женщинам вследствие того, что эти последние, будучи похищены степными номадами, продолжали и среди них, в силу своего природного превосходства, пользоваться той свободой и тем же высоким положением, которыми они пользовались на родине.

Несостоятельность или произвольность этого объяснения очевидна: мы не имеем никаких достоверных сведений о том, занимали ли черкесские племена уже перед Р. X. те местности, которые занимают ныне, и если занимали, то пользовались ли уже в то время черкешенки той сравнительно большей свободой, которой они пользовались в новейшее время. Напротив того, предание, как и следовало ожидать, говорит против предположения д-ра Пфунда о свободном положении женщины у древних черкесских племен. Непонятно также, почему д-р Пфунд предполагает, что именно пленные, а не свободные черкесские женщины дали грекам повод считать их амазонками: пленницы должны были волей-неволей отказываться от части своих прав под влиянием грубых нравов кочевников, женщины же свободно пользовались ими на родине беспрепятственно и потому скорее могли быть приняты греками за амазонок.

Д-р Пфунд не оставляет без комментария и рассказ Гиппократа об амазонках на Термодоне, Он полагает именно, что амазонское государство, в котором мужчины и женщины меняются ролями, находится в некоторой связи с существующей в России сектой скопцов. Так как почтенный доктор до того хватил через край в своем ученом рвении, что меня могут заподозрить в неверной передаче его мыслей, то считаю необходимым привести слова его в подлиннике.

Знаменитый Паллас обратил также внимание свое на предание о кавказских амазонках. Он находил, что замечательные обычаи знатных черкесов жить постоянно отдельно от жен и отдавать детей на воспитание в чужие семейства в значительной степени сходны с обычаями кавказских амазонок Страбона. Основываясь на этом сходстве и на существовании притока Терека — речки Мермедика, напоминающей древний Mermodas или Mermodalis, Паллас склонялся к предположению, что амазонки были покорены черкесами и смешались с ними, сохранив, однако, некоторые из своих прежних обычаев. Впрочем, Паллас признавал, что для подкрепления этого предположения необходимо доказать, что черкесы уже в то время занимали места по северному склону Кавказа. Прибавлю, что не менее необходимо доказать и сам факт существования в древности амазонок на Кавказе.

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению, считаю необходимым определить географически положение области, которую занимали амазонки. По словам Теофана, эта область находилась в горах выше Албании и прорезывалась рекою Мермодалис, которая отделяла амазонок от скифских гелов и легов. Следуя же скептику Метродору и Гипсикрату, амазонки жили в соседстве с гаргариями на северных склонах тех гор Кавказа, которые называются Кераунскими. Следовательно, все свидетельства согласуются между собою в том, что область амазонок находилась при восточной оконечности Кавказа, но расходятся в ближайшем определении ее положения: одни полагают, что она лежала в горах выше Албании, то есть в нынешнем Дагестане, другие — при северной подошве Кераунских гор, то есть в долине Терека или в степи, расстилающейся к северу от нее. Мы отдаем предпочтение мнению Метродора и Гипсикрата, так как сами занятия амазонок — разведение скота и, в особенности, лошадей — указывают на то, что они жили на той равнине, которая еще и ныне питает тысячи лошадей, овец и верблюдов. Хотя я и не придаю особенного значения и считаю в некоторых случаях даже вредными сближения, основанные на одном сходстве имен, не могу, однако, не заметить, что соседи амазонок, леги, напоминают лаков — дагестанское племя, занимающее ныне Казы-Кумухский округ в Дагестанской области. Другой соседний с амазонками народ Гаргарии напоминает гаргаренов, гаргаров или гаргарийцев — главное племя между агванами, известное у армянских историков под именем Гаргараци.

Стр. 284 …Обратимся теперь к Албании, на границах которой жили, по преданию, амазонки. По определению Страбона, Албания простиралась от границ Иверии на западе до берегов Каспийского моря на востоке. Северную границу ее составляли Кавказские горы, называвшиеся в этой части и, в особенности, ближе к Каспийскому морю Кераунскими горами, на юге Албания примыкала к Армении.

У армянских историков и географов собственно Албанией называлась страна, заключающаяся между Алазанью, Каспийским морем, Курой и Самуром. Впоследствии, после падения царства Армянского, когда набеги гуннов и хазар на Агванию сделались чаще, цари агванские перешли через Куру в Армению и перенесли резиденцию свою из Чола (Pylae Albanicae, Дербенд?) в Партав; вместе с этим и название Агвании перешло на страну, находящуюся между Шамхором и Араксом и заключавшую в себе три провинции Армянского царства — Арцах, или Малую Сюнию, Ути и Пайткаран, входящие ныне в состав Елизаветпольского, Шушинского и Зангезурского уездов Елизаветпольской губернии. Армянские историки под названием Агванкпочти всегда подразумеваю Армянскую Албанию, то есть помянутые три области, завоеванные агванами. Но Страбон, очевидно, описывает прежнюю или собственно Агванию.

Посредством Дербентского берегового прохода Агвания соединялась с равнинами, лежащими у северной подошвы Кавказа и служившими как бы этапом для кочевников на их пути из Средней Азии в Европу. Оставляя в стороне тех, которые известны только по имени, мы можем указать на несколько народов, занимавших в историческое время Прикавказские степи и описанных более или менее подробно историками того времени. Таковы хазары, гунны, авары и монголы. Теснимые одни другими, племена эти постепенно подавались вперед и преимущественно по двум направлениям: к западу и к югу. На западе их привлекали как богатства Византийской империи, императоры которой, опасаясь разграбления, принимали предводителей и посольства их с большим почетом и старались умилостивить значительными подарками, так и плодоносная долина Дуная, на берегах которого кочевники постоянно добивались права селиться. Императоры, не имевшие возможности защитить совершенно открытую границу, скрепя сердце давали кочевникам требуемое право, обязывая их взамен того охранять границы империи от набегов других племен. На юге кочевников привлекало Закавказье, и именно Агвания, как страна привольная и богатая, и притом наиболее доступная по своему положению. Дербентский береговой проход, представляющий единственный удобный и доступный во всякое время года путь с севера в Закавказье, соединял, как сказано, Агванию с Прикавказскими степями. В самой узкой части этого прохода, в том пункте, где горный кряж почти упирается в море, уже с самых древних времен существовали крепость и стена для преграждения пути народам, вторгающимся с севера. Но и этот оплот не всегда выдерживал напор кочевников, и они «подобно волнам колеблющегося моря», как говорит агванский историк Моисей Каганкатваци, ударяли в стену и разрушали ее до основания.

Так как подобные набеги на Агванию повторялись периодически, то агване имели более, чем какой-нибудь другой народ, случаев ознакомиться с кочевавшими на их границе племенами. Агванские цари то воевали с кочевниками и в случае удачи вторгались в свою очередь в их пределы, то заключали с ними политические и даже родственные союзы для совместной борьбы с персами, постоянно угрожавшими Закавказью Насколько близко были знакомы агване с кочевниками, мы можем заключить из того, что единственный известный доныне агванский историк Моисей Каганкатваци сохранил в своей «Истории Агван» несколько таких подробностей о религии, обычаях и политических отношениях гуннов и хазар, каких мы не встречаем ни у одного византийского историка. Не надо забывать, конечно, что древние историки не интересовались этнографическими вопросами и потому только вскользь и при каком-нибудь удобном случае упоминают о наружности, обычаях и нравах окружающих их народов. Моисей Каганкатваци не составляет в этом отношении исключения, и между тем сообщаемые им сведения весьма важны в этнографическом отношении.

Стр. 287 …В виду вышесказанного, мы считаем себя вправе придать особенную важность тому обстоятельству, что ни сам Моисей Каганкатваци, ни родственные ему армянские историки не только не знают амазонского государства на границах Агвании, но даже вовсе не упоминают его имени. Мы полагаем, что если бы предание о подобном государстве существовало у агван и армян, то историки их не преминули бы упомянуть об этом в своем повествовании, тем более что амазонки сходились, согласно греческим источникам, именно с одним из агванских племен — гаргарийцами. Между тем предание об амазонках неизвестно, по-видимому, ни агванским, ни армянским историкам, и это обстоятельство приводит нас к заключению, что предание об амазонках на Кавказе обязано своим происхождением грекам.

Какие же причины побудили греков перенести на Кавказ предание, родину которого надо искать в Малой Азии? Я полагаю, что ответ на этот вопрос надо искать в тех впечатлениях, которые вынесли греки из первого знакомства с кочевниками Прикавказских степей. История, конечно, умалчивает о том времени, когда греки получили впервые сведения об азиатских кочевниках. Но мы и не нуждаемся в прямых исторических указаниях для того, чтобы представить себе удивление и ужас, испытанные греками при виде кочевников: материалом для этого служат нам рассказы людей, бывших современниками и даже очевидцами набегов, совершенных азиатскими кочевниками на Европу в историческое время. Эти рассказы могут оказаться не пригодными для заключений по аналогии только в том отношении, что чувства ужаса и удивления, изображаемые в них, слишком слабы в сравнении с теми, которые испытывали греки.

Характерные признаки народов, населяющих в настоящее время Среднюю Азию и известных под общим именем монгольских, знакомы каждому: они состоят в отсутствии бороды, сильном развитии скуловых костей и в сходстве мужчин и женщин как одеждой и ухватками, так и общей формой тела. Говоря о происхождении предания об амазонках в Америке, я уже привел и подтвердил примерами тот факт, что люди различных пород, встречаясь впервые, чувствуют отвращение друг к другу и значительно преувеличивают те особенности в организации, которых не имеют сами, считая их чем-то необычайным и даже ужасным. Для произведения подобного впечатления нет надобности, чтобы особенность была резкая: глаз, привыкший к известным формам, подмечает даже незначительные уклонения от них и дает часто повод к неожиданным сравнениям. Так индейцы в Парагвае вырывают себе брови и ресницы, говоря, что они не желают быть похожими на лошадей. Белые зубы одной англичанки дали повод кохинхинцу сравнить их с собачьими. Китайцы VII столетия, привыкшие к плоским чертам лица монгольской расы, были поражены выдающимися носами сингалезцев, в сущности не слишком длинными, и Тсанг, описывая их, говорит, что «у них — клюв птицы на человеческом туловище».

Если незначительные уклонения в организации вызывают ужас, отвращение и удивление, то легко представить себе чувства современников вторжения азиатских номадов в Европу. Достаточно прочесть сказания очевидцев. Аммиан Марцеллин, римский историк IV века, следующим образом описывает наружность гуннов, появившихся на нижнем Дунае в 375 году: «Свирепость и варварство гуннов превосходят все, что только можно представить себе самого дикого и варварского. Новорожденным детям они проводят железом глубокие борозды на щеках для того, чтобы не дать вырасти бороде, и поэтому в старости они имеют, подобно евнухам, гладкий и голый подбородок. Их коренастое туловище с огромными верхними конечностями и с чрезмерно большой головой придает им чудовищный вид: можно скорее принять их за двуногих животных или за одну из тех дурно вырубленных из дерева фигур, которыми украшают парапеты мостов». Искусственное уничтожение бороды — есть, вероятно, только предположение Аммиана Марцеллина, вызванное стремлением его объяснить себе совершенное отсутствие бороды у взрослых людей.

Но не один Аммиан Марцеллин ужасался наружности гуннов. Можно сказать, что чувство ужаса было всеобщим и даже предшествовало их появлению. Воинственные вестготы, которым приходилось столкнуться с гуннами, при появлении их на северном берегу Черного моря даже не пытались сопротивляться: большая часть их бежала на Дунай, чтобы испросить у императора Валента разрешения поселиться на берегу этой реки.

Иорнанд, родом гот, историк VI века, описывает гуннов подобным же образом. По его словам, победой над аланами гунны были обязаны не столько своей храбрости, сколько ужасной наружности. В числе особенностей гуннов упоминается также и отсутствие бороды, которое Иорнанд, подобно Аммиану Марцеллину, считает произведенным искусственно.

Приведу еще несколько данных относительно впечатления, произведенного на армян соплеменниками гуннов — монголами. Вот как описывает их Инок Магакия, армянский писатель XIII века в своей «Истории Монголов»: «Эти первые татары, которые появились в верхней стране, не походили на людей; ибо вид их был ужаснее всего, что можно выразить: головы их были громадны, как у буйволов; глаза узкие, как у цыплят; нос короткий, как у кошки; скулы выдавшиеся, как у собаки; поясница тонкая, как у муравья; ноги короткие, как у свиньи. Бороды у них вовсе не было. При львиной силе они имели голос более пронзительный, чем у орла, и появлялись там, где их вовсе не ожидали. Женщины их рождали детей, как ехидны, и кормили их, как волчицы. Смертность у них едва была заметна, потому что они жили по 300 лет и хлеба не употребляли в пищу».

Другой армянский историк XIII века, Киракос, составивший «Историю Армении», описывает наружность татар подобными же чертами: «Вид их был адский и наводил ужас. У них не было бороды, только у иных несколько волос на губах и на подбородке; глаза узкие и быстрые; голос тонкий и острый». Наконец армянский же историк Стефан Орбелиан, автор «Истории Сиунии», видевший монголов в XV веке, говорит, что «они имеют лицо безволосое, как у женщин».

Стр. 290 …Из приведенных цитат видно, что отсутствие бороды у монгольских племен обращало на себя внимание всех арийских народов, приходивших в столкновение с этими племенами, и побуждало некоторых из писателей искать в искусственных средствах объяснение этого странного недостатка.

Не меньшее удивление возбуждал также и обычай некоторых кочевых племен носить на голове длинные волосы. Обычай этот, встречающийся ныне нечасто, был прежде общим у многих народов.

Уар-хуни (Ouar-Kliouni), появившиеся в VI веке под именем аваров на границах Византийской империи, имели тот же отличительный признак, которым обладали «все расы внутренней Азии, и в особенности раса турецкая: их волосы падали на плечи в виде двух длинных кос, поддержанных и перевитых лентами. Уар-хуни приняли этот обычай в то время, когда находились под владычеством турков». Авары носили волосы подобным же образом, у гуннов же волосы были короткие и на лбу обриты.

В половине VI века уар-хуни появились в Прикавказских степях, которые в то время были заняты аланами. Желая поселиться около Черного моря, уар-хуни по совету предводителя аланов решились обратиться к императору Июстиниану I. В 559 году депутаты их отправились в Константинополь. Это известие произвело большое волнение. Толпы любопытных сбегались смотреть на посольство, и, при вступлении его в город, окна и крыши, улицы и площади были заняты зрителями. Одежда и язык депутатов, говорит Теофант, были гуннскими, но наружность совершенно особенная: их длинные волосы, заплетенные в косы, возбудили всеобщее удивление.

По словам Моисея Каганкатваци, хазары также заплетали в косы свои длинные волосы, вследствие чего византийский император называл их народом косоносцев.

Итак, арийцев наиболее поражали две особенности в наружности кочевников: во-первых, отсутствие бороды, которая у арийцев считалась лучшим украшением и отличием мужчин, во-вторых, длинные волосы, заплетенные в косы, составлявшие у арийцев непременную принадлежность и отличительный признак женщины. Прибавив к этим особенностям еще одну, а именно преобладание женского типа в телосложении мужчин у монгольских племен, мы получаем ту сумму признаков, которая, как мы видели, дала повод европейцам принять за амазонок американских индейцев. Подобным же путем произошло, по моему мнению, и предание об амазонках кавказских в то время, когда Прикавказские степи и народы, занимавшие их, были известны грекам только по темным сбивчивым слухам, представлявшим тесную смесь истины с вымыслом. Знакомые с рассказами об отдаленных странах, встречающимися у древних писателей, не найдут ничего невероятного в предлагаемом мною объяснении происхождения предания об амазонках: они знают, что молва растет во время пути (fama crescit eundo) и что посредством ее сравнение превращается в тождество, предположение — в факт. Для скептиков же, которым объяснение предания покажется недостаточным, приведу рассказ Моисея Каганкатваци об одном из эпизодов великой борьбы, происходившей между царем персидским Хозроем II Парвизом и византийским императором Ираклием. Эпизод этот — набег, совершенный хазарами в Закавказье по приказанию императора. Хазары, занимавшие Прикавказкие степи, пользовались в то время господством среди многочисленных кочевых племен, и потому предводитель их Джебухакан, родом, по-видимому, гунн, собираясь в набег, уведомил о том, как говорит Моисей Каганкатваци, всех тех, которые находились под его властью: «племена и народы, жители полей и гор, живущие в городе или на открытом воздухе, бреющие головы и носящие косы, чтобы по мановению его все были готовы и вооружены. Джебухакан выступил в поход. Никто не мог сосчитать числа его войск. Первое нападение последовало на крепость Чога, построенную царями персидскими между горой Кавказом и великим морем восточным».

«Дивные стены этой твердыни, — повествует историк, — были разрушены до основания. Безобразная, гнусная, широколицая безресничная толпа, в образе женщин с распущенными волосами, устремилась на содрогнувшихся жителей и истребила их поголовно».

Стр. 293 …Этот рассказ доказывает, что толпа безбородых, длинноволосых кочевников могла казаться сходной с толпой женщин даже в глазах людей, которые жили в соседстве с этими кочевниками и имели с ними частые сношения.

Считаю необходимым сделать еще несколько замечаний. Мне могут возразить, что предание об амазонках даже и в возобновленном виде, как у Страбона, появилось, вероятно, задолго до Р. X., когда не были известны ни гунны, ни авары, ни какое-либо другое племя, наружность которого могла бы дать повод к рассказу об амазонках на Кавказе. Замечу на это, что в Прикавказских степях кочевники были известны гораздо ранее, чем Европе. В отношении некоторых из них можно даже сказать, что они занимали эти степи с незапамятных времен. Так, например, о хазарах у византийских писателей упоминается только в первой половине VII века до Р. X., между тем как известие о нападении их на Армению восходит у Моисея Хоренского от 193-го до 213 года нашего летосчисления. В своей географии Моисей X. также упоминает о хазарах вместе с басилами. Это сопоставление, говорит Виньен де Сен-Мартен, дает повод предполагать, что эти хазары были известны Геродоту, который упоминал о катиарах и о басилах, народах общего происхождения. В Шах-Наме упоминается о появлении хазар за 450 лет до Р. X., при царе персидском Лораспе. «Из всего видно, — говорит г-н Патканьян, у которого заимствованы приведенные сведения, — что хазары в самые древние времена занимали к северу от Кавказа пространство между Волгой и Азовским морем».

Надо заметить еще, что под именем хазар древние историки разумели, вероятно, также и все племена, находившиеся под их властью или вступавшие с ними в союз. По крайней мере, Моисей Каганкатваци называет кочевников, вторгавшихся в Закавказье, то хазарами, то гуннами, несмотря на то, что в набегах, как мы уже видели, принимали участие весьма многие племена.

Косвенное подтверждение своего взгляда на происхождение предания об амазонках кавказских я нахожу в том обстоятельстве, что у многих историков об амазонках упоминается тогда, когда заходит речь о кочевниках. Так, Аммиан Марцеллин знает амазонок на западном берегу Каспийского моря. Прокопий упоминает о них в описании одной битвы римлян с гуннами. По описанию Зонараса, во время похода Помпея по Закавказью произошло сражение между римлянами и албанцами (агванами), в котором Помпей остался победителем. На стороне неприятеля было много убитых. Римские солдаты заметили между сражавшимися много женщин. Любопытствуя об этом невиданном ими явлении, они после битвы хотели узнать, что это были за женщины и не были ли это переодетые в женское платье мужчины. Поэтому они стали рыться в кучах трупов, покрывавших поле битвы, чтобы найти какое-нибудь женское тело, но не нашли ни одной, зато они нашли много амазонских щитов и обуви. Затем следует повторение рассказа об амазонках Страбона. Если мы припомним сказанное выше о том постоянном участии, которое гунны и хазары принимали в делах агван, то нам станет понятно, о каких женщинах идет речь в рассказе Зонараса: римские солдаты приняли, очевидно, за женщин безбородых, длинноволосых кочевников, принимавших участие в битве. Это объясняет также причину, по которой римляне не нашли среди убитых ни одного женского трупа.

За высказанное мной предположение говорят также и занятия амазонок, свойственные обитателям степи. Они занимались, говорит Страбон, земледелием, садоводством, а также разведением скота и, в особенности, лошадей. Подобное разнообразие занятий, зависящее от местных условий, мы видим и теперь на Северном Кавказе: долина Терека славится своими садами и виноградниками, а прилегающие к ней равнины и степи питают огромное количество всякого рода домашних животных. Обычай амазонок и соседей их, гаргаренов, удаляться в горы в известное время года находит себе объяснение в подобном же обычае всех кавказских народов, занимающихся скотоводством. Эта периодическая миграция обусловливается различием температур в степи и в горах: весной, когда горы покрыты еще глубоким снегом, скот пасется в зеленой степи; с наступлением же лета, когда степь вследствие сильных жаров представляет растрескавшуюся голую почву, стада переселяются на горные пастбища, изобилующие источниками и свежей сочной травой.

В заключение укажу еще на два рассказа, в которых играют роль кавказские амазонки. О них говорится именно в описании одной битвы горцев с имеретинами в бытность в этих местах отца Ламберти в 1650 году. Амазонки эти имели, по словам Ламберти, каску, щит и панцирь, к которому была приделана короткая до колен юбка ярко-красного цвета. Не имея под руками сочинений Ламберти и Пти-де-Ла-Кроа, не могу сказать ничего положительного об этом рассказе, но сильно подозреваю, что поводом к нему послужила ярко-красная юбка, поразившая взоры отца Ламберти. По крайней мере, из приведенного описания не видно никакого другого женского признака.

Стр. 296 …Другой рассказ принадлежит Рейнеггсу, автору всеобщего описания Кавказа (Allgemeine Beschreibung des Kaukasus). По его словам, в черкесских преданиях упоминается будто бы о существовавшем некогда в Кавказских горах обществе воинственных женщин — эммечь, которое впоследствии соединилось с черкесами. Я сомневаюсь в существовании у черкесов подобного предания, как вследствие склонности Рейнеггса украшать свои описания, так и вследствие того, что в цитированном мною уже сочинении Шоры Бекмурзина-Ногмова «История адыхейского народа», составленном на основании преданий черкесов, ничего не говорится о женском обществе Рейнеггса.

Предпринимая настоящее исследование, я уже объяснил, что имею в виду, главным образом, предание о кавказских амазонках: мне хотелось определить, истину или вымысел заключает в себе это предание. Предыдущие страницы заключают в себе, возможно, обстоятельный ответ на этот вопрос. Мне остается теперь сказать несколько слов о том предании, которое, вероятно, послужило образцом для предания об амазонках кавказских. Страбон относился вообще к преданию этому с большим недоверием и потому, рассказывая о кавказских амазонках, он ограничился указанием, что они, как говорят, пришли на Кавказ из Темисцира в Малой Азии. Описание этого переселения находится у Геродота. В IV книге его «Истории…» весьма обстоятельно рассказывается, что греки, победив амазонок на реке Термодон, взяли их в плен столько, сколько могли поместить на свои три корабля. Во время плавания амазонкам удалось умертвить всех мужчин, и так как они не умели управлять рулем, то ветер и волны долго носили их по морю. Наконец корабли остановились у Кремной на Меотийском озере, в стране свободных скифов. Здесь амазонки высадились на берег, и, встретив пасущихся лошадей, они завладели ими и начали опустошать страну скифов. Появление этих всадников весьма изумило скифов, которые не знали ни происхождения их, ни языка, ни одежды. После одной из стычек скифам удалось завладеть неприятельскими трупами, и тогда они поняли, с кем имеют дело. Скифы собрались на совещание и постановили послать к амазонкам столько молодых людей, сколько было амазонок. Сначала амазонки не хотели заводить знакомства с молодыми людьми, но потом сблизились с ними и, наконец, вышли за них замуж, дав, таким образом, начало народу савроматов. Тогда мужья пытались уговорить своих жен присоединиться к племени и жить вместе со всеми другими. Но амазонки не только отказались от этого, отзываясь, что их образ жизни и занятия слишком различны от занятий скифских женщин, но даже уговорили своих мужей переселиться в местность, лежащую за рекой Танаис, на три дня пути по направлению к востоку и на столько же к северу от меотийского озера. Там они живут и теперь, прибавляет историк; савроматские женщины сохранили свои древние обычаи, ездят верхом, участвуют в войнах и носят мужскую одежду.

Стр. 298 …Приведенный рассказ, по крайней мере в той части, которая относится до переселения амазонок из Малой Азии в Скифию, слишком фантастичен для того, чтобы его можно было принять за действительный: он вызван, очевидно, желанием греков объяснить себе появление амазонок в Скифских степях. Рассказ этот доказывает вместе с тем, что уже в то время Южно-Русские степи были населены кочевниками, наружность которых позволяла принять их за женщин. Все действия амазонок: неуменье управляться с кораблем, воровство лошадей, отказ соединиться со скифами, мотивированный непривычкой к их образу жизни, — все эти действия доказывают, что под амазонками Геродота скрываются кочевники.

Обычаев, образа жизни и наружности амазонок термодонских Геродот не описывает. Другие источники также умалчивают об этом. Известно только, что амазонки занимали плодородную равнину Темисцира на южном берегу Черного моря, орошаемую рекой Термодон. Отсюда они совершали набеги в Азию и Европу, описанные в Илиаде и у многих других позднейших историков и поэтов: Виргилия, Иустина, Филострата и пр. Недостаток данных заставляет оставить открытым вопрос о происхождении этого, так сказать, первоначальные предания. Но аналогия и отсутствие доказательств противного дозволяют предположить, что и оно обязано своим происхождением причинам, подобным тем, на которые было указано при разборе позднейших вариантов предания. Интересующихся попытками объяснить это первоначальное предание отсылаем к статье «Амазонки» в «Энциклопедическом словаре», изданном русскими учеными и литераторами. Там же указаны и источники. Е. Вейденбаумъ.

Чеченская свадьба 1875 год

(Очерк нравов и обычаев чеченского племени). Газета «Новости» №118, 1875 г.

I. Положение дочери в чеченском семействе крайне зависимо от произвола отца он может ее выдать замуж за кого хочет, не спрашивая ее согласия. Если по смерти отца дочь останется незамужнею, то старший брат обязан содержать ее у себя и выдать ее замуж. Из этого можно заключать, что браки у чеченцев заключаются по большей части не по любви, а по расчету, — и это будет совершенная правда. Впрочем, не надо думать, что чеченцы не способны любить, напротив, они могут любить страстно и уважают любовь: они говорят, что кто умрет от истинной любви, тот заслуживает царствие небесное.

Приняв все это во внимание, мы можем смело сказать, что браки у чеченцев, как и у нас европейцев, заключается частью по любви, а частью по расчету. Но так как девушка у них приданного не приносят, то практический молодой юноша старается взять невесту из сильной или почетной в том крае фамилии; но при этом я должен заметить, что чеченцы никогда не берут себе в жены девушек из других туземных племен, населяющих Кавказ, как например из осетин и т. д. В таком случае, т. е. когда брак заключается по расчету, то сила и знатность невестиной фамилии стоят на первом плане, а красота и качества невесты, понятное дело, на втором.

Если жениху нравится невеста, то он старается прежде получить ее согласие. Для этой цели он посылает к ней какую-нибудь старую женщину, по большей части свою родственницу, которая и объявляет все девушке. Личные объяснения, при замкнутой жизни девушки-чеченки, вообще очень редки. Но если они и случаются, то в них есть одна очень оригинальная особенность; жених никогда не хвалит себя, и предлагает невесте самой собрать о нем справки у товарищей и вообще у всех знакомых. Получив от невесты согласие, жених обращается к родственникам своей возлюбленной и если они тоже согласны, то начинается формальное сватовство.

Сватовство происходит таким образом: жених выбирает двух-трех почетных людей, обыкновенно родственников, и посылает их к отцу невесты. Посланные опять спрашивает его согласия и, после утвердительного ответа, отдают ему часть или весь калым. По отдаче калыма, дело считается оконченным.

Когда же жених берет девушку не по любви, а по расчету, тогда он не спрашивает согласия невесты, а прямо обращается к отцу или ее родственникам. На согласие невесты в таком случае, понятное дело, не смотрят, — тут уже все зависят от произвола и желания отца.

Самым строгим и достойным сватовством считается то, когда вместо подарка отцу или родственнику невесты давалась пуля или стрела. Я спрашивал у многих чеченцев, что значит этот обычай, но они не могли ясно объяснить его. Потом в обычае есть один род сватовства. Отец или родственник жениха берет свой стакан, наполняет его каким-нибудь вином и подает отцу невесты, который должен выпить все вино. Подобным же образом можно получить невесту с согласия брата, не смотря на отказ отца. Так что если брат выпьет с родственником жениха на пирушке, из одного стакана и получит от последнего какой-нибудь подарок, то его сестра считается засватанною, и он обязан принудить отца выдать ее именно за известного приятеля. В противном случае, отдаривший брата преследует его как за кровную обиду. Впрочем, подобное сватовство очень редко и к нему прибегаеют только в таком случае, когда теряют надежду получить руку девушки иным путем.

В случае если родственники девушки на предложение жениха не соглашаются, то жених, получив или даже надеясь получить отказ, уговаривает девушку бежать. Он увозит ее к себе в дом или к своим родственникам и потом уже посылает к родственникам калым и просит их о мире. Конечно, согласие на брак служит единственным рациональным средством для того, чтобы нагладить пятно, которое падает на девушку, если бы она была возвращена обратно, и потому оно в большей части случаев деется. Таким образом, дело, почти всегда, т. е. миролюбиво, только иногда берется кроме калыма еще плата за бесчестие дома, которая равняется ста восьмидесяти рублям. Когда же отец, или тот из родственников, от которого зависят увезенные девушка, не даст согласия на брак, то, обыкновенно, прибегают к кади или к старшему мулле, который и заменяет в таком случае отца невесты и разрешает свадьбу. Без предварительного согласия девушки подобных похищений в настоящее время бывает очень мало; в прежнее же время до Кази-Магомы и Шамиля они были не редкостью, так как власть людей, стоявших во главе народа, была бессильна для того, чтоб наказать похитителя, и если родственники невесты почему либо не могли отомстить ему, то он оставался ненаказанным. В некоторых случаях подобные истории нередко оканчивались кровью.

Если девушка была увезена насильно, то ее везли прямо в дом жениха, где и забрали их вдвоем. Выход стерегли в это время товарищи, помогавшие похищению, и оставалась на своем наблюдательном посту до тех пор, пока их не звали в комнату. При них похищенная девушка должна была объявить: желает ли она возвратиться домой, или остается у своего похитителя? Обыкновенно необходимость наставляла ее согласиться на последнее и она, таким образом, становилась его законною женою.

В обоих случаях, т. е. когда увозят по согласию или насильно, жених подговаривает нескольких своих товарищей и назначает день для похищения, уговорившись предварительно, в первом случае, с девушкой. Стараются они увести ее тихо, чтобы похищения не заметили родственники, иначе произойдет драка. Если же избежать драки нельзя, то обе партии обязаны биться до последнего человека, до последней капли крови, так как по чеченскому обычаю отдать первым и не взять обратно вторым похищенную девушку считается таким же постыдном делом, как отдача неприятелю знамени.

Вследствие прежних условий быта чеченцев, хищничество глубоко привилось к их правам и обычаям…

II. …но время выхода ее замуж и этот калым составляет неотъемлемую собственность замужней женщины, на которую муж не имеет решительно никакого права.

Я надеюсь, что из всего, что сказано мною о калыме, ясно можно видеть ошибку европейцев, думающих о калыме, как о плате на невесту. Теперь я приступил к продолжению описания сватовства и самой свадьбы.

Засватав девушку, т. е. отдав часть или весь калым, жених делает ее отцу, или кому-нибудь из ближних родственников, если отца нет, какие-нибудь подарки. Обыкновенно дарят лошадь, оружие и т. п. предметы. Время свадьбы назначается по согласию, и жених всегда имеет право взять свое слово назад. Невеста же и ее родственники, взяв калым, отказаться не могут, иначе наносят жениху кровную обиду. Если же кто-нибудь увезет или женится на девушке, уже засватанной на другого, то тот подвергается такой-же участи, как и убийца, т. е. делался кровников. О кровной мести, как об очень любопытной черте характера чеченца, я буду говорить в одной из следующих статей. Отказ невесты от прежнего жениха считается у чеченцев великим стыдом и посрамлением в обществе, вследствие чего он, т. е. жених, получивший отказ, преследует родственников своей бывшей невесты и нового жениха. Во избежание этих преследований, родственники нового жениха и невесты платили обиженному 80 коров, если только он на это соглашался, и с этого времени преследования прекращались.

Заплатив старому жениху за обиду, все отправлялись к нему в дом для примирения. После извинения с одной стороны и прощения с другой, обыкновенно устраивается пир и все недоразумения и несогласия считаются поконченными.

Во все время, от начала сватовства до самой свадьбы, жених имеет право посещать свою невесту, стараясь, однако, не встречаться с ее отцом, матерью и вообще с родственниками и посторонними. Если же жених и невеста встретятся в гостях или при посторонних, то приличие требует, чтоб они не говорили друг с другом, а невеста, кроме того, должна отвернуться от своего жениха, чтоб он не мог надеть ее лица.

Теперь я перейду к описанию самой свадьбы. За две недели до назначенного для свадьбы дня, начинаются приготовления. Жених заготовляет нужное количество припасов для свадебных угощений и пристраивает к своей сакле женское отделение. В это же время в доме невесты сбираются ее подруги и шьют приданое, а также помогают ей приготовлять подарки, которыми невеста, как читатель увидит ниже, должна отдарить очень многих, и тех подарков, которые она наготовляла в девичестве, всегда не хватает.

В таких заботах и приготовлениях идет день за днем до тех пор, пока до свадьбы остается всего четыре дня. В этот день невеста едет в дом своего будущего мужа. За ней посылается целый караван, состоящий из нескольких арб для перевозки приданного и одной арбы, лучше всех убранный бурками, коврами и с будкой для невесты. В этом экипаже едет какая-нибудь старая женщина с бойким и острым языком, по большей части родственница жениха. Поезд конвоируется двадцатью или тридцатью любителями скандалов и всяких бурных сцен. Эти поезжане называется узамой и везут в подарок отцу невесты бараны.

К тому же времени, как я уже сказал, у невесты сбираются подруги и родственницы с обеих сторон, исключительно девушки: замужние женщины по большей части на свадьбу не ходят. В ожидании прибытия поезда посланных от жениха, все собравшиеся у невесты девушки, уже покончив шитье приданого и приготовление подарков, поют приличные случаю песни, часто тут же импровизированные, и танцуют лезгинку под звуки бету или мирцпандура, которому аккомпанируют ударами в медный таз и громким хлопаньем в ладоши.

Но вот поезд приближается. Вблизи дома невесты, посланных от жениха встречает толпа мальчишек и взрослых, криком, бранью, камнями и выстрелами. Защищаясь и отшучиваясь, как кто может, поезжане приближаются наконец к самому дому, но тут их ждет новое препятствие: у дверей сакли стоит родственник невесты и требует подарка, грозя в противном случае не пустить их в дом. Ему обыкновенно дается кинжал, и заветная дверь отворяется. Однако, тут еще не конец мытарствам: за дверью встречают их подруги невесты и встречают неприязненно, нападая на них истинно по-женски, с иглами, булавками и ножницами. Они отнимают у посланных от жениха шапки, рвут бешметы и стараются отрезать полы и рукава черкесок. После подобной забавы, более половины поезжанных возвращаются из дома невесты без рукавов и обеих пол платья. Нашумев и накричав до сыта, гости садятся пировать. Пир продолжается целую ночь, и для забавы и увеселения гостей нарочно приглашается какой-нибудь местный остряк, а иногда и несколько, обязанность которых состоит в том, чтобы потешать собравшихся гостей остроумными вопросами и ответами, по большей части говоря их стихами.

На другой день, после ночного пира, приданое и невесту везут в дом жениха или его родственника. При отъезде из аула невесты, поезд опять сопровождается камнями мальчишек и ружейными выстрелами взрослых. Конвой невесты джигитирует вокруг ее повозки и показывает свое удальство и ловкость, стараясь затмить джигитов из аула невесты, которые добиваются, в свою очередь, той же цели. Соперничествующая молодежь старается отнимать друг у друга шапки и потом, если им это удастся, разбивают их выстрелами на всем скаку. Понятное дело, что владетелю разбитой шапки сейчас же отдают подобную же.

Во время переезда из своего аула в аул жениха, невеста должна отдаривать очень многих. Каждый, желающий получить подарок, загораживает дорогу полой черкески или ружьем, говоря, что он не пустит ехать дальше. Невеста должна купить себе проезд, подарив ему какую-нибудь вещь. Впрочем, получают подарки вовсе не из корыстолюбия, так как, по большей части, получивший подарок сейчас же посылает невесте более дорогой, например, шелковое знамя или что-нибудь подобное.

Такая же история, но, впрочем, очень редко, случается и у ворот или дверей дома жениха или его родственников. Подъехав к навесу сакли, невеста выходит из арбы на подостланную кем-нибудь бурку, через которую и идет в самую саклю. За это любезное внимание она тоже должна отдарить хозяина бурки.

Жених, завидя поезд, уходят к кому-нибудь из своих приятелей и остается у него все время, пока идут свадебные праздники. Молодежь устраивает для забавы борьбу, стрельбу в цель, скачки и другие воинские игры, в пылу которых герои очень часто ломают себе руки и ноги, или замертво падают с лошадей на землю; но на подобные случаи мало обращают внимания, раненного равнодушно относят в другое место и увеселения продолжаются еще с большим рвением. На богатых свадьбах иногда еще является паяц, смешно одетый в пеструю одежду и на хромой лошади. Он выделывает забавные штуки, чем и возбуждает всеобщий хохот.

С накатом солнца начинаются танцы. Лезгинка, любимый танец чеченцев, всем очень хорошо известна, поэтому я не буду ее описывать, но тем не менее, я не могу удержаться, чтобы не похвалить лезгинку, исполненную дикой грации и невыразимой прелести. Лезгинка не имеет в себе огненной пылкости качучи, но отличается веселым, оригинальным характером и, как и все национальные танцы, выражает собой нежную привязанность, кокетство и ревность.

Во все три дня невеста, как и жених, не принимает никакого участия «в свадебных празднествах и находится все время, хотя и в той же комнате, где происходит игрушка, но за особой, собственно для нее устроенной, занавесью. Подруги, приглашенные на свадьбу, ходят к ней по очереди за занавеску и развлекают ее своими разговорами. Жених в это время не имеет права показываться ни невесте, ни гостям. На четвертый день совершается обряд бракосочетания.

III. Самый обряд бракосочетания у чеченцев очень прост. Мулла, с двумя свидетелями, идет сперва в комнату невесты и, выславши оттуда всех, за исключением одной или двух маленьких девочек, спрашивает ее: «желает ли она выйти замуж за такого-то, сына такого-то, на столько-то калыма?». Впрочем, этот вопрос предлагается более для формы, которую обычай требует исполнять, так как на согласие или несогласие девушки не обращают большого внимания. Да и вообще протесты являются очень редко, в большинстве же случаев, девушка безропотно покоряется своей участи.

После утвердительного ответа невесты, мулла идет к отцу девушки и потом к самому жениху и предлагает им подобные же вопросы. Жениха он спрашивает, держа за руку и строго наблюдая, чтоб кроме двух свидетелей никто из посторонних не слыхал его ответов.

Эти предосторожности предпринимаются для того, чтоб жениха кто-нибудь не испортил. Чеченцы, как и все малообразованные народы, очень суеверны. Порча, в которую они чистосердечно верят, состоит в том, что какой-нибудь злонамеренный человек, во время венчанья и в ту самую минуту, когда мулла делает жениху известные вопросы, при каждом его ответе завязывает узлы на нитке, заранее им для этого приготовленной. Чеченцы верят, что пока эти узлы не будут развязаны, полное обладание своею женой для жениха становится невозможным, не смотря ни на какие медицинские средства. Вследствие глубокого убеждения в возможности и действительности такого рода колдовства, при спросе жениха, кроме муллы и двух свидетелей, в комнату обыкновенно не допускают никого, и предварительно строго осматривают саклю, не скрылся ли в ней кто-нибудь из посторонних. В большой части случаев, для полной безопасности, мулла делает свои обрядовые вопросы не в доме, но на дворе.

Кроме порчи посредством завязывания узлов, жениха можно испортить еще и другим способом, как более легким, а именно: стоит только при каждом его ответе вынимать несколько из ножен клинок своего кинжала и тотчас же опять его вкладывать, или же вынимать и вкладывать хавырь своей черкески. Такое действие, три раза повторенное, равносильно завязыванию узлов и производит совершенно одинаковые результаты.

По прочтении молитв, слова которых жених должен повторять вслух, и свидетеля слушать и подтверждать, брак считается законченным и жених с невестой делаются законными мужем и женою. Невесте молитва читается отдельно. По окончании брачного обряда, едят нарочно зарезанного для этого дня барана и дают мулле и свидетелям подарки.

Вышедши замуж, женщина, в первое время после свадьбы, не имеет права не видеться, ни говорят с своим мужем не только в присутствии посторонних, но даже и родственников. Если же муж вечером бывает у ней, то старается, чтоб этого никто не заметил, в противном случае он подвергается шуткам и насмешкам всего общества и на него смотрят, как на человека не уважающего закона своих предков. Говорит молодой женщине в первые дни своего замужества чеченский обычай также не дозволяет, и все приказания она исполняет молча. С матерью же она видеться может только по прошествии нескольких месяцев.

У чеченцев есть один обычай, господствующий повсеместно, но происхождение и значение которого никто из них объяснить не может. Обычай этот требует, чтоб после пяти, или шести дней после свадьбы новобрачная, взявши большую чашку блинов и кувшин, в сопровождении целой толпы женщин, с песнями и музыкой, отправлялась к реке и там бросала один по одному несколько блинов в воду, проколов предварительно их посредине булавкою или иголкою. Потом, зачерпнуть в кувшин воды, она снова провожается толпой женщин домой, и с этого времени она становится полной хозяйкой в доме, получая право наравне с другими женщинами ходить на реку за водой. До этого дня она из комнаты не выходит и никому не показывается. Ш.

Семейный быт и характер чеченцев

(Очерк нравов чеченского племени). Газета «Новости» №143, 26 мая 1875 года.

I. В прошлой моей статье, а именно «День в ауле», помещенной в 102 № «Новостей» нынешнего года, я хотел дать читателям общее понятие о жизни чеченцев, — теперь же постараюсь описать подробнее их наружность, характер, семейный быт и взаимные отношения членов семьи между собою.

Наружность чеченца вообще довольно благообразна: он стройно сложен и приемы его отличаются живостью и проворством. Чеченцы в большей части среднего роста, сухощавы, бледнолицы, отличаются резкими чертами лица, умным взглядом и орлиным лицом. Одним словом, они представляют собой чистейший кавказский тип без малейшей посторонней примеси. Чеченки тоже не даром славятся по всему Кавказу своею красотою: они, как и мужчины, не особенно высоко ростом, обладают гибкой талиею и необыкновенно грациозны. Лица у них продолговатые и нежные поражают своею правильностью и красотою. Волосы чеченки подстригают спереди, так что они, спускаясь прядами на лоб, придают лицу какое-то особенно оригинальное, но очень красивое выражение. Подстригание волос спереди принадлежит исключительно девушкам, но, по выходе замуж, они их заплетают вместе с остальными волосами, исключая двух локон, которые вьются, по обеим сторонам лица, что тоже очень красиво на взгляд. Но, к сожалению, чеченки красивы только с молоду, до выходу замуж: в замужестве их красота быстро вянет, так что встреча замужнюю чеченку лет семнадцати, вы ей дадите никак не менее двадцати пяти лет.

Одежда чеченцев, как и всех азиатских народов, довольно живописна. Я думаю, что она всем хорошо известна, но, тем не менее, я считаю своею обязанностью, для полноты этого очерка, познакомить с ней читателя. Обыкновенно одежда чеченца состоят из черкески (род чекмени) по большей части черного, желтого или серого сукна собственного изделия, довольно грубой работы; бешмета или архалука, который одевается под черкеску и бывает разных цветов, летом, преимущественно, из белой материи; довольно широких брюк, которые снизу до колен закрыты иоганицами, т. е. чехлами, сделанными из сукна или козловой кожи, — чювяк, род башмаков к концу съуженных, без подошв. Нарядное платье обшивается позументом, который горцы приготовляют сами довольно прочно и красиво. Черкеска подпоясывается кожанным ремнем, украшенным серебряными с под червью или позолотою бляхами. Кроме этих принадлежностей костюма чеченцы еще носят бурку, которая заменяет им наше пальто, баранью шапку, башлык я, зимою, бараний полушубок, одеваемый под черкеску. На разукрашенном бляхами поясе всегда висит неразлучный товарищ-кинжал, без которого и в настоящее время чеченец редко выходит из дома.

Одежда женщин очень мало отличается от мужской: она состоит из длинной рубашки с длинными рукавами, обыкновенно желтого, красного или синего цвета канауса, а некоторые и ситцевые, — смотря по средствам, — сверх которой одевается бешмет, — шаровар и точно таких же чувак, как и у мужчин. Головы они повязывают цветным платком, поверх которого накидывают покрывало, сделанное, по большей части, из кисеи или тонкого полотна. У богатых бешмет убирается мелкими серебряными монетами, у недостаточных же просто металлическими бляхами. В настоящее время чеченки носят две рубашки, — одну белую под низом, и сверху цветную, шелковую или ситцевую, смотря по средствам.

Описав наружность и одежду чеченцев, я приступлю теперь к описанию их характера и нрава. Не смотря на то, что чеченцы уже вышли из первобытного грубого состояния и ведут оседлую жизнь, нравы их все еще находятся на степени полудикости. Жестокость, корыстолюбие, недоверчивость и месть за малейшую обиду составляют преобладающие элементы в характере чеченца. К тому же он необыкновенно вспыльчив и за ничтожное оскорбление, которое у нас обошлось бы крепким словом, он разделывается кинжалом. Иногда у них происходят кровавые драмы из-за совершенных пустяков. Для подтверждения моих слов я считаю не лишним привести здесь небольшой пример, как нельзя лучше обрисовывающий вспыльчивый характер чеченца.

Житель одного аула, названия которого я, к сожалению, не помню, возвращался откуда-то домой и на пути ему зачем-то понадобился гривенник. Дорога шла через соседний аул, в котором жил его знакомый, и он решился зайти к нему, чтоб попросить взаймы десять копеек, обещаясь возвратить их через несколько дней. Товарищ исполнил его просьбу и в назначенное время пришел на долгом. К сожалению, должник в тот день не имел возможности исполнить своего обещания и просил товарища подождать еще несколько дней. Отказ последнему не понравился, и он начал настойчиво требовать своих денег. Когда же должник с клятвой и божбой уверял, что в настоящее время не имеет ни гроша денег и не может отдать, то он, не говоря дурного слова, выхватил кинжал и убил должника наповал. Последний имел многочисленную фамилию, убийца тоже. Кровная месть не замедлила разгореться и из-за какого-нибудь гривенника погибло несколько людей. За достоверность этой истории я ручаюсь.

Теперь я приведу еще пример, доказывающий тоже самое, т. е. что у чеченцев, по вспыльчивости характера, очень часто происходит кровавые драмы из-за совершенных пустяков. Жители Дзунсоевского общества, аула Кешты, Эсса и Джемалдын, поссорились между собою за потраву сенокосного места, причем Эсса смертельно ранил Джемалдына кинжалом в живот, отчего последний в тот же день и умер. Узнав об этом, брат раненого, Сустаби, выстрелом из ружья убил дядю Эсса, Дербича Ахигова; сестра же Ахигова, видя брата своего убитым, сама заколола себя в живот кинжалом, а другая женщина, присутствовавшая при этой кровавой сцене, отнимая у нее кинжал, ранила себя в руку. Подобных примеров можно привести сотни, но я ограничусь двумя, надеясь, что и они ясно докажут, что я описываю характер чеченцев не голословно, а основываясь на истинных фактах.

Вообще о характере чеченцев можно сказать одно: вспыльчивы, легкомысленны, чрезвычайно склонны увлекаться минутными впечатлениями, жестоки и корыстолюбивы. К тому же у них, как и у всех младенчествующих народов; в высшей степени развиты: варварство, страсть в хищничеству, жадность и леность. Но не смотря на то, что чеченцы, вошедши очень недавно в сношение с цивилизованным миром, еще не отрешились совершенно от своих диких привычек, они, тем не менее, не чужды и добрых качеств, так, например, они свято почитают обычай гостеприимства. К тому же плоскостные чеченцы, поставленные в более близкие отношения к русским чем горные, уже сознают благотворное влияние цивилизации мало-по-малу совершенно меняют с ней характер и искренно желают идти вперед. Все это ясно доказывает, что если чеченец и не совершен в своих качествах и характере, если далеко не походит на обще человеческий идеал совершенного человека, то в этом виноват не собственно он, а вся прошлая жизнь его предков.

По своим умственным способностям чеченец стоит выше многих племен Кавказа. Он довольно сметлив, понятлив, даже умен в ограниченном кругу своих действий. Кроме того, он гостеприимен, добр и не чуждается иноверцев, если только не предан фанатизму, что, впрочем, между ними встречается очень редко. Приверженный, как и все младенчествующие народы, к обычаям старины, он однако не прочь пожелать и нового, если только новое чем-нибудь лучше старого. Чеченец понимает всю пользу и превосходство образования и с истинным уважением смотрит на ученого. Но, к сожалению, все его хорошие качества заглушаются умственною неподвижностью, которую налагает Ислам на своих последователей. Каждая попытка вырваться из обычной вседневной колеи считается между ними восстанием против религии, возмущением против закона. Общее невежество, незнание вполне Корана даже самими муллами заставляет всех чеченцев верить, что каждый, даже самый ничтожный, обычай их предков записан в священной книге закона и освящен религией. Их коварство и жестокость происходит также по большей части от влияния исламизма, который проповедует ненависть против гяуров. К тому же человеческие страсти, неуправляемые, христианской религией, переходят в инстинкт зверя, и вот почему чеченец, при всех своих хороших качествах, мстителен до жестокости, коварен, скрытен и для удовлетворения своих желаний все средства считает дозволительными, лишь бы они достигали желаемой цели.

II. Теперь перейдем к описанию жизни чеченцев и их семейному быту. В образе жизни чеченцев между зажиточными и бедными почти нет никакой разницы, преимущество одного пред другим выражается отчасти в одежде, более же всего в оружии и лошади. В пище разница проявляется менее: и у богатых, и у бедных она одна и та же: шашлык, чурек и другие национальные кушанья. Я думаю, что, по многочисленным описаниям востока, все знают что такое чурек и шашлык и я не буду описывать их приготовления; но с другими, менее известными, яствами и напитками я не считаю лишним познакомить своих читателей. Из кушаний, кроме шашлыка, чеченцы еще употребляют:

Самек и марш, который приготовляется так: рубят говядину, печенку, легкие, почки и лук и всем этим набивают бараньи кишки. Потом эти колбасы или жарятся, или коптятся.

Хынгал (у горных чеченцев) или даллун (у плоскостных) пирог с сыром или другими яствами. Десерт заменяют местные плоды. Напитки чеченцы употребляют следующие: арак, нехи, чапа, мед, буза и шаро.

Арак это есть почти тоже самое, что и наша водка и приготовляется из проса, кукурузы или ячменя таким образом: мелят зерно, потом делают из него кисель, называемый амусти, после чего превращают в нехи (тоже напиток, но слабей арака). Потом оставляют на несколько времени для брожения и арак готов. Он действует необыкновенно сильно на нервную систему, придает воображению могущество и быстроту сверхъестественную.

Чапа (виноградное вино) делается так: давят виноград и сок сливают в сосуды, которым дают стоят спокойно дня три, чтобы жидкость устоялась. По прошествии трех дней осторожно выливают устоявшуюся жидкость в котел и кипятят для того, чтоб одна третья часть испарилась: в противном случае пить это вино по закону Магомета грешно. Когда же испарится узаконенная часть, тогда опять сливают в сосуд дней на семь и более.

Мед делается точно так же, как кажется, и у всех — берут три четверти горячей воды и четверть меду, прибавляют к этой смеси дрожжей и сливают в какой-нибудь сосуд, крышку которого плотно обмазывают воском. В таком положении эта смесь стоит спокойно дней десять или пятнадцать, после чего мед готов.

Буза, род вина, приготовляется из проса, или ячмени, довольно хмельная, напоминает русскую брагу.

Шаро — кислое молоко. Кроме этих напитков чеченцы, после каждого обеда, еще пьют бараний бульон, к которому примешивается уксус, лук и греческий перец.

Чеченцы обыкновенно едят в день три раза, — а именно: ерен-ягума (утреннее кушанье), делкин ягума (обеденное кушанье), перим-ягума (вечернее кушанье или ужин). Утром они едят в 9 часов, обеденное время от одного часа до трех, ужинают перед тем, как ложатся спать и ужин чеченцы предпочитают обеду. Стол у них заменяет большие деревянные или медная чаша, называемая шун, не особенно глубокая с ножками или без ножек, имеющая в диаметре два или три фута и вышиною в одну четверть аршина. Вокруг шун садятся обедающие на коврах, подушках или табуретах и едят, по обыкновению всех азиатских народов, без вилок и других орудий цивилизованного человека.

Семейный быт чеченцев отличается чрезвычайною патриархальностью, но вместе с тем носит на себе отпечаток деспотизма, общий мусульманскому характеру. Отец семейства есть глава семьи, воля его священна для всех членов и все должны повиноваться ему беспрекословно. Чеченец, не смотря на доброе и снисходительное обращение с своим семейством, держит себя весьма серьезно и, пользуясь своим правом главы своих домочадцев, большую часть работ и домашних забот возлагает на жену, сам же вполне предается лени и бездействию. Супружеские обязанности и отношения чеченцев поражают наблюдателя полным согласием, чему, конечно, главным образом, способствует полная покорность жены, безропотно несущей свою незавидную участь. К тому же чеченец вполне надеется на верность своей жены и никогда не подает ни малейшего вида подозрения, потому что в противном случае над ним же будут смеяться товарищи, называя его не мужчиною. Но если, паче чаяния, что-нибудь случится относительно нарушения чистоты брачного ложа, то в таком случае чеченка подвергаются страшному наказанию: муж с позором выгоняет ее из дому, предварительно обрезав ей нос и уши. Впрочем, подобные случаи редки: чеченки вообще отличаются чистотою нравов и верностью к своим законным мужьям. Да и сами чеченцы очень целомудренны в отношении женщин, — взаимные отношения молодых людей и девушек носят на себе характер уважения в женской стыдливости, и чеченец никогда не позволит себе не только чем-нибудь оскорбить девушку, но даже дотронуться до нее рукой: в противном случае его ожидает всеобщее презрение, а иногда разделка и посерьезнее.

У чеченцев, как и у нас европейцев, существуют разводы, основанные или на личном произволе супругов, или на известных законных причинах. Если муж пожелает развестись с женой без всякой законной причины, то обязан возвратить ей калым (если при замужестве она принесла его в дом мужа) и все ее вещи; жена же, оставляя своего мужа без законных доказательств и повода, должна возвратить не только внесенный за нее калым, но еще довольно значительный штраф и полученные подарки. В случае же развода по какой-нибудь законной причине, как например, по физической неспособности мужчины к отправлению супружеских обязанностей, супруги расходятся без всякого вознаграждения с обеих сторон.

Обращение чеченца с детьми отличается чрезвычайною непринужденностью. Чеченские дети пользуются совершенною свободою и их действии никто не стесняет. Их никогда не наказывают, тем более не бьют, чтобы не запугать с детства и не сделать робкими и вообще стараются развить в них твердость характера, смелость и предприимчивость. Отец не редко, заметив в мальчике какие-нибудь желания или стремления достигнуть чего-нибудь, старается подстрекать его и действовать на самолюбие. В случае успеха он его хвалит, в особенности если достижение желаемой цели было сопряжено с трудностями и опасностями. Если же цель почему-либо не достигнута, если мальчик потерпит неудачу, то в таком случае отец называет его дрянью и девчонкой, самой обидной бранью для маленького чеченца, стараясь насмешками возбудить в нем энергию и волю.

Быт чеченца поражает каждого своею незатейливостью и простотой. Их скромные жилища, благодаря врожденной чистоплотности чеченок, заметьте не чеченцев, отличаются чистотою и опрятностью. У них все просто и все находятся почти что в первобытном состоянии: и посуда, и утварь, и жилища, и хозяйство. Но за то у них все настежь и на распашку, так чеченцы вообще очень общежительны и, как я уже говорил в первой своей статье, очень любят принимать гостей или самим ездить в гости.

К характеристике чеченцев можно прибавить еще одну черту: они охотно помогают друг другу, но при этом у просящего можно заметить какую-то гордость и щепетильность, точь в точь, как у испанского нищего. К тому же они считают весьма щекотливым попросить что-нибудь прямо; но каждая их просьба обыкновенно начинается издалека, намеками, как будто о предметах совершенно посторонних, и после уже приступают к самому делу, причем отказать считается крайне неприличным. Как доказательство врожденной деликатности чеченцев, может служить несуществование у них ругательных и крепких слов, без которых не может обойтись наш мужик. Самая употребительная их брань, в случае гнева, следующая: «тешим боо-цуррикъ» (неверный ты), «киллау» (трус), «налагат» (негодяй) и т. п.

III. Семейные отношения чеченцев, как и уже сказал, отличаются деспотическим характером, в отношении же к женщине все уже проявляется суровость. Жена у чеченцев, как и у всех диких или полудиких народов, считается существом гораздо низшим нежели муж. Обычай даже требует, чтобы она ни в чем не имела права заявлять своей самостоятельности и чтобы муж строгим обращением с ней предупредил постыдное для мужчины положение — стоит наравне с женщиной. Даже в отношении к детям, по смыслу обычая, ограничиваются только тем, что она поит, кормит их во время младенчества и не заявляет своего голоса при определении их дальнейшей судьбы при более зрелом возрасте. Впрочем, девушки, постоянно находясь в сообщении с своими матерями, чередою обстоятельств неизбежно становятся от них в некоторую зависимость, но и дочь дочерью мать имеет власть только в самых мелких случаях вседневной жизни, в более же важных событиях она ничего может сделать; так, например, при выдаче дочери замуж на голос матери обращает мало внимания. Мальчики же находятся под влиянием матери только в самых юных летах. Подрастая, они мало-по-малу удаляются из-под влияния своих матерей в зрелом возрасте уже делаются совершенно независимыми. В этом случае много значит мусульманский обычай, запрещающий всевозможные наружные выражения нежных родственных чувств между взрослыми сыновьями и их матерями.

Вообще положение женщины в чеченском семействе представляется не особенно отрадным и привлекательным. Не смотря на то, что она не имеет никакого влияния на семейные дела, и может именно поэтому, вся тяжесть домашней работы лежит в ней. Содержание в исправности оружия и ухода за лошадьми составляют глазами, предметы заботливости мужчин кроме того на нем лежит обязанность вспахать поле, привести дров (в тех местностях, где не топят навозов), накосить сено и другие редкие работы, требующие силы. Остальные полевые и домашние работы исполняет женщина: с раннего утра она начинает трудиться и кончает только поздним вечером. Она должна встать ранее мужа и приготовить воды, чтобы муж сейчас же по пробуждении мог совершить намазан. Потом она убирает в сакле, приготовляет пищу, оседлывает в сакле, приготовляет пищу, оседлывает и расседлывает лошадь, если муж куда-нибудь ездил, гоняет скотину в поле и на водопой, и пр. и пр. Словом женщина едва ли когда успевает отдохнув и работает чуть ли не более скотины, между тем как муж, кончив свои редкие полевые работы, проводит время в праздности. В Чечне очень часто можно встретить такую картину: чеченец-муж идет или едет впереди с пустыми руками, сзади его с трудом шагает жена с огромнейшим мешком на спине и ребенком на руках. Сын чеченец никогда не понесет тяжести и, может быть, поэтому они сохраняют свежесть лица и здоровье до глубокой старости, между тем: как их жены, изнуренные непосильным трудом, вянут прежде времени и очень скоро лишаются своей чудной прелести и красоты.

Вообще суровое обращение и постоянной гнет тяжелых, утомительных работ гибельно действуют на здоровье женщин. В тридцать, сорок лет женщина чеченка имеет положительно вид старухи забытой, изнуренной. Глядя на чеченку, как они постоянно трудиться и убивается над работой, несвойственной ее физическим силам, нельзя удивляться, что большинство чеченских женщин редко доживают до глубокой старости.

Самая цветущая жизнь чеченской женщины — это ее девичество, когда она еще находится под покровом материнского сердца, которая старается предотвратить от нее все нужды и неприятности женской доли, испытываемой ею самою в замужестве. Девичество, кроме того, есть единственное время дня женщины пользоваться некоторою свободою: в это время свадьбы, где им предоставляется почти что поля полная свобода и где для препровождения времени дозволяются такие увеселения, в которых молодые люди легко могут сойтись и познакомиться, как например танцы и другие общественные забавы, где позволяется некоторая вольность в отношении девушек и обратно. Замужняя же женщина лишается всех этих удовольствий и осуждается как бы на вечное заключение в кругу домашних работ. Весь ее мир заключается в том пространстве, которое помещается между плетневою изгородью, окружающей саклю с четырех сторон. За пределы этого плетня она выходит только для того, чтоб выгнать скотину, принести воды, или вообще по какому-нибудь делу, в гости замужняя женщина ходит очень редко, почти что никогда. Одним словом, женщины у чеченцев такую же замкнутую жизнь, как и у всех восточных народов; но к счастью в настоящее время вся эта разница в жизни мужского и женского населения Чечни начинает стушевываться и постепенно переходит из строгих обычаев в форму второстепенных национальных привычек.

Однако в прежние времена женщина имела гораздо больший круг действий и гораздо большее влияние, чем мы видим в настоящее время. Самая свобода женщин во время междоусобий, неприкосновенность их для злейшего врага — свидетельствуют о том положении и влиянии, которым они пользовались. Еще и по настоящее время сохранился между чеченцами обычай, свидетельствующий о высоком значении женщины в прежнее время. Убийца, преследуемый мстителями, если успеет вбежать в саклю родственников убитого и припасть губами к сосцам женщины, то в ту же минуту делается членом семьи этого дома, и женщина, которой он с этого времени считается сыном, закрывает его собою.

Но женщина, если занимала когда-нибудь высокое положение, то, по всей вероятности, очень давно, в настоящее же время она обратилась в какое-то рабочее животное и всю свою жизнь только то и делает, что трудится и трудится. Освобождается она от своих тяжких работ только во время беременности. Вообще женщина-чеченка старается скрывать от всех свое интересное положение, но если каким-нибудь образом откроется, то ее освобождают от всех работ и даже муж начинает смотреть на нее поласковее.

IV. Назначив настоящую статью для описания характера и семейных отношений чеченцев, я надеюсь, что не покажется чересчур странным, если я тут же, в конце этой статьи, опишу и рождение дитяти. Прибавление к семье нового члена чеченцы не справляют особенно торжественным образом, так что для отдельной статьи это событие представляет материала очень мало, и я считаю более рациональном сейчас же познакомить своих читателей как справляются родины и обряд давании новорожденному имени.

Когда чеченка начинает чувствовать муки, предшествующие родам, то к ней призывают какую-нибудь старуху-акушерку, опытную в этом деле, которая принимает новорожденного или новорожденную и лечит родильницу, если только это понадобится. В случае если мать слаба и не может дать младенцу груди, то его кормят бабка, или другая женщина, при неимении бабкою молока; женщина, накормившая своею грудью ребенка три раза, называется ее молочною матерью и это молочное родство считается равным кровному, так что между двумя семействами, вступившими в подобное родство, браки не допускаются.

На восьмой день после родов режут барана, приготовляют угощение и зовут муллу и гостей. Мулла дает новорожденному имя по выбору родителей; если же они, по чему-либо, колеблются между несколькими именами, то выбор имени решается таким образом несколько молодых людей садятся в кружок и начинают кидать альчики (бараньи лодыжки) и чей альчик прежде встанет прямо, того имя и дают новорожденному. Для выбора имени девочке, альчики бросают молодые девушки.

Дав имя ребенку, по выбору родителей или только что описанным способом, мулла пишет его на бумажку, которая заживается в мешочек и вешается на шею ребенка; иногда же имя вырезывается на каликах люльки. После этого новорожденному бреют голову, тщательно собирают волосы и кладут серебряные деньги, которые потом раздаются бедным. Впрочем, обычай этот, взвешивание волос, исполняется не всеми и большей частью только для первородных младенцев: чеченцы не любят даром бросать деньги и потому редко выполняют обряд. Праздник оканчивается угощением, но, впрочем, надо заметить, что чеченцы, по большей части, справляют родины только в том случае, когда родился мальчик; при рождении же девочки почти никогда праздника не бывает.

До семи лет ребенок, мальчик или девочка, совершенно свободны; по достижении же этого возраста они обучаются грамоте или дома, под надзором муллы, или в особо учрежденных школах, которые чеченцы содержат на общественный счет. В школах мальчики выучиваются чтению Корана, а иногда и писать по-арабски. Учение же девочек ограничиваются только знанием молитв и они, кончив эту не хитрую науку, начинают готовиться к будущей тяжелой трудовой жизни.

Суеверия и гадания чеченцев

(Очерк нравов и обычаев чеченцев). Газета «Новости» №151, 8 июня 1875 года.

III. Однако, хотя муллы и не объявляет всенародно и громогласно о своем умении производить другие колдовства, но, получая за это некоторые подарки, или все-таки стараются поддержать в народе суеверие, иногда даже уверяя его, что открывает им темное и скрытное. В силу же этого они также говорит народу, что они могут испрашивать у Бога дождь и, во время засухи учреждают религиозные церемонии.

Для совершения обряда испрошения дождя собираются громадные толпы народа, не исключая и детей. Вся эта громада идет к тому месту, обыкновенно около речки, где их ждет мулла, пришедший ранее. Сюда несут хлеб, посуду, гонят баранов и быков — последних для приношения в жертву. Собравшись в назначенном месте, грамотные отделяются от толпы и становится вокруг муллы, вместе с которым напевают приличные случаю молитвы. Молодежь в это время сбирает камни и складывает их в кучу возле поющих, которые вместе с муллою, берут их, шепчут над ними таинственные слова и поплевав на них, откладывают в сторону. Несколько человек из собравшейся толпы отсчитывают оплеванные камни и передают молодежи, которая уже бросает их в реку, или зарывает в землю. Такое занятие продолжается несколько часов и кончается только тогда, когда они насчитают семьдесят тысяч камней, — число, которое почему-то считается необходимым для добывания дождя. В это же мальчики бросаются в воду, часто даже не разделяясь, по всей одежде, и это рвение одобряется со стороны присутствующих взрослых. Побросив в реку или закопав в землю семьдесят тысяч камней, режут баранов и быков, после чего все присутствующие, порядком наевшись и напившись, отправляется по домам и терпеливо ждут, когда Аллах, услыша их молитвы, пошлет на спаленную солнцем землю благородный дождь.

Кроме этого, у чеченцев существует еще другой обряд испрошения дождя, но в нем участвуют специально мальчики, взрослые же не допускается. Во время сильной засухи, мальчики собираются толпой человек в сто, а иногда даже и более, срезывают большой скоп конопляника и, связан его у корня, покрывают им одного из своих товарищей, как большим футляром. Скоп совершенно покрывает мальчика, так что из-под него не видно ни одного члена и мальчик, особенно издали, кажется движущимся кустом. Наряженный таким образом идет впереди, а сзади его шествуют остальные товарищи, во весь голос распевая следующие слова:

«Дог-дай-та Дееле,

«Каш-хи-дай-та Дееле!»

(Т. е. Дай Бог дождя,

Уроди Бог хлеб!)

Таким образом, они ходят по всему аулу, заходя во двор каждой сакли. Хозяйка, завидя приближающуюся процессию, выходит на двор с ковшом воды в одной руке и какой-нибудь провизией. Водой она поливает мальчика, наряженного в сноп, а провизию отдает кому-нибудь из свиты, следующей за ним. Она старается дать как можно более, чтоб задобрить их, так как в противном случае, маленькие просители дождя могут посрамить ее на целый аул, крича о ее скупости и о других недостатках.

Пройдя таким образом по всему аулу и насбирав порядочное количество съестных припасов, процессия направляется к какой-нибудь речке. Так они, из собранных припасов, варят и жарит разные кушанья, и в ожидании этого пира купаются. Сноп, играющий немаловажную роль в церемонии испрошения дождя, обыкновенно бросается в эту же речку, или же сейчас как только процессия выйдет из аула.

Теперь, прежде чем перейти к описанию гаданий, а скажу несколько слов о некоторых предрассудках чеченцев. Как и все малообразованные народы, они, понятное дело, очень суеверны и придают некоторым мелочам важное значение. Размер коих статей не позволяют мне подробно описать все суеверные приметы чеченцев, да к тому-же это и не представляет большей важности, так что и упомяну здесь только о некоторых, отличающихся чем-нибудь оригинальным.

Каждый чеченец, придерживающийся преданий глубокой старины и уважающий обычаи своих предков, непременно после своего обеда сожжет в камине баранью кость. Это делается на том основании, что, по их поверью, есть один ангел, который питается только дымом сожженной кости. Кроме того, некоторые чеченцы никогда ек выбрасывают кости, оставшиеся после обеда, боясь прогневить Бога таким непочтительным обращением с его дарами.

После сеяния хлеба во все время, пока пройдут по двору или по улице с огнем, говоря, что в противном случае урожай будет плох, или хлеб побьет градом. «Как ветер разносит по воздуху дым от огня, так рассеется и наш хлебный урожай», говорят они, объясняя эту примету, которой верят очень многие, если только не все.

К числу примет можно также отнести и то, что чеченец никогда не поедет на битву, если у его лошади подпруга, или вообще сбруя, сделана из оленьей кожи. Все они чистосердечно верит, что вражьи пули скорей поразит того человека, лошадь которого носит на себе кожу робкого животного. Здесь я считаю не лишним сделать небольшую заметку, дающую нам некоторое понятие о чеченском характере: вера в возможность заговаривания ружей, заговора от пули, так сильно распространенная между нашими линейными казаками, между горцами распространена очень мало. Их самолюбие и храбрость не допускают мысли, что жребий боя может зависеть не от судьбы или личной неустрашимости, а от воли какого-нибудь человека. Правда, между ними есть некоторые, которые этому верят, но ведь в семье не без урода, да к тому верующих так мало, что в расчет их принимать не стоит.

IV. Закончив обзор предрассудков и суеверий чеченцев, я приступлю к описанию способа их гаданий, а также и предметов, по которым производится самое гадание. Вера в гадание и гадальщиков сильно распространена между чеченцами, но это можно сказать и о всех племенах земного шара: открыть уголок занавески, скрывающей будущее, всем хочется, а чего хочется, тому верится, говорит русская пословица. Кроме множества способов гаданий, пользующихся в среде народа большею степенью веры, у чеченцев существует еще три года гаданий, которые имеют громадную известность, а именно: гаданье по кости барана, гаданье по книге Абдурзука и Абдуррахмана «Седион-джайне» (в переводе на русский язык значить: звездная книга) и, наконец, по книге Сулеймана «Пайхомар-Сулейман-джайне». Последняя книга есть ничто иное как наш российский «вещий царь Соломон», столь излюбленный всем народом и которого офени разносят по широкому лицу земли русской, не исключая самых дальних местечек.

О гаданье по бараньим костям и «Седион-джайне» горцы рассказывают следующую легенду в древнее время, когда еще Магомет не открыл людям о своем приказаний, жил на свете араб, по имени Абдурзук, который и составил «Седион-джайне» с помощью джиннов. По этой книге он мог угадывать безошибочно будущее, неизвестное ни одному человеку, и так дорожил ею, что всегда и везде носил ее с собою. Слава о таком предсказателе, понятное дело, распространилась очень далеко, и Магомет, услыша о нем, захотел увидеть его, чтоб самому удостовериться в истине народной молвы. Однажды Абдурзук стоял на мосту, с неизбежной «Седиэн-Джайне» под мышкой. В это время к нему подходит какой-то человек, который был никто иной как сам неоткрывшийся людям Магомет, и спрашивает: может ли он, Абдурзук, отгадывать по своей книге будущее? Предсказатель отвечал утвердительно и, в доказательство своих слов, тут же объяснил Магомету несколько вопросов. Удивленный будущий пророк пожелал узнать, явился ли на земле Магомет, который, по предсказанию, должен явиться и, если явился, то где он? Абдурзук, посмотрев в свою вещую книгу, ответил, что Магомет уже явился, но что он находится ни на земле, ни на воде.

«Где же он?» последовал новый вопрос пророка. Сам удивленный своим предсказанием, араб подумал несколько времена и, наконец, объяснил: книги говорит, что Магомед ни на воде, ни на земле, — следовательно, пророк кто-нибудь из нас двоих, так как мы стоим теперь одна на мосту. После этого ответа Магомет вырвал у него книгу и бросил ее в протекающую под НИИ речку, говоря, что грешно узнавать будущее и открывать таинства Божия.

Выбитая из рук Абдурзука книга при своем падении разделилась на две части, из которых одна утонула в реке, а другую ветер разнес по полю. В это время в этой реке, немного ниже, пришло стадо баранов, которые напившись из нее воды, получили дар предсказывать будущее своими костями, о способе гаданья по которым я скажу после.

Как я уже сказал, часть Седиэн-джайне была разнесена ветром по полю. Абдурзук успел ее собрать и скрыть; пророчества же в ней заключавющийся дополнил впоследствии Абдуррахман, но уже без помощи джиннов, что и составило по сейчас существующую Седиэн-джайне. Этим-то и объясняется то обстоятельство, прибавляют чеченцы, что эта книга, не смотря на всю непреложность своих показаний, иногда не совсем ясно прозревают будущее. Понятное дело, что вследствие этой легенды, Седиэн-джайне считается у мусульман книгою запрещенною, атеистическою и попадается весьма редко. Муллы твердо в нее веруя, тем не менее не часто решаются гадать по ней перед народом, и тот, у кого она есть, хранит ее втайне.

Гаданье по Седиэн-джайне очень просто: оно заключается в несложных математических выкладках. Название этой книги в переводе на русский язык, как я уже говорил, значит звездная книга, или книга звезды. Мусульмане принимают двенадцать небесных созвездий, по числу их главных пророков. Каждый из этих последних родился под известным созвездием, а потому вся книга разделена на двенадцать отделов, из которых каждый соответствует известному созвездию и тому, который под ним родился. На первой странице книги записана арабская азбука, с соответствующими каждой букве известными знаками: элип — один, би — два, ти — четыре, си — восемь, джим — три и т. д. Гадающий, или гадающая, прежде всего говорит свое имя и имя своей матери. И то и другое разбирается по буквам, и величины, соответствующие каждой из них, складываются; потом от суммы, получаемой от сложения величин, выраженных буквами имен гадающего и его матери, откидываются; потом от суммы, получаемой от сложения величин, выраженных буквами имен гадающего и его матери, откидывается по двенадцати единиц до тех пор, пока не останется числа менее двенадцати. Согласно с величиной оставшегося числа отыскивается отдел одного из созвездий по тем-же числам, в котором и заключается прорицание для мужчин и женщин отдельно. Прорицание, обыкновенно, начинается описанием наружности, например такого рода: «у него красивое лицо, высокий рост, тонкий стан, блестящий взор»… потом уже следует описание его жизни настоящей, а затем предсказание будущности.

Книга эта, состоящая всего из тридцати страниц в восьмую долю листа, как читатель может видеть сам, очень невинна и уже совершенно не замысловата; между тем в нее верит до такой степени, что Седиэн-джайне, вместе с двумя другими книгами — Дуруруль-Акбар и Сюруль-Афа, также принадлежащих, кажется, к числу астрологических арабских книг, — в прежнее время не один раз служила для ученых фанатиков Чечни и Дагестана способом направлять волю народа по тому пути, который вел к достижению их целей личных.

Двух последних книг, в полном их объеме, у чеченцев нет; у некоторых только мулл существуют выписки из них, весьма краткие, но по ним тем не менее предсказываются неурожаи хлеба, болезни, войны, землетрясения и проч. Полные же книги Дуруруль Акбар и Сюруль-Афа, по мнению народа, существует только в Турции и по своей огромной стоимости доступны лишь одному султану, да самым богатым людям этой империи.

Гаданье по кости барана, собственно по его лопатке, сильно распространено в целой массе народа. В прежние годы, во время войны нашей с Чечнею, это гаданье прилагалось к угадыванию будущей судьбы набегов, предпринимаемых целым племенем, партией, или личностью отдельной — все равно.

Это гаданье носит название ахенер, а часто и пхенер-хажер. Тот кто хочет гадать должен непременно иметь своего собственного барана, т. е. из своего стада, купленный же годится только в таком случае, если он прибыл у своего нового владельца год, или ему последний давал три раза соли. Баран должен быть годовалый, шерсть же допускается произвольного цвета, хотя некоторые прорицатели предпочитают белую. Хажер, т. е. прорицатель, режет барана, парит и, потом, по одной из лопаток передней ноги животного, предсказывает будущее. Основанием для предсказания служат темные и светлые пятна, находящиеся на кости и заметные если смотреть сквозь лопатку на свет, точно также как кровавые упоры жилок, видимые на кости. Кровавые пятна — предзнаменование дурное и в прежнее время не раз какой-нибудь план, смело задуманный горскими наездниками, оставался без исполнения, вследствие открытия пеших знаков.

V. Кроме описанных мною способов гаданья, у чеченцев еще есть гаданья посредством зеркал, платков и камней, относящихся, по большей части, к гаданьям любовным и употребляемых преимущественно женщинами.

Зеркало, кажется, по мнению всех народов, имеет силу предсказывать будущее, а особенно показывать лицо суженого. По крайне мере, чеченские девушки, желающие поскорей узнать, какой будет их будущий муж, прибегают к помощи зеркала, точно также, как и наши русские девы, хотя и употребляют при этом приемы совершенно различные от последних. Русские девушки, обыкновенно, выходит с зеркалом на двор и наводят его на луну, или садятся перед ним, зажегши по бокам две, или четыре, свечки, — чеченки же, напротив, ставят зеркало в трубу камина, а сами взлезают на кровлю сакли и, чрез верхнее отверстие трубы, смотрят в зеркало. Смотрят обыкновенно минуты две или три, и если ничего не видят, то сходят вниз, берут из каждого угла комнаты, или по направлению четырех сторон света, немного земли, которую завязывают в узелок и кладут на ночь под подушку. Если при смотрении в зеркало девушка ничего не видела, то, положив такой узелок под голову, непременно увидит во сне своего суженого. Это гаданье на чеченском языке называется кюсгехажиу.

Гаданье камнями, — пальтасар, — очень просто, даже гораздо проще, нежели гаданье зеркалом. Оно заключается в том, что ворожея, обыкновенно старая женщина, берет девять небольших камней, из которых один белый, означающий радость, другой черный — горе, а остальные все одинакового цвета. Из этих последних она выбирает два камня, над которыми шепчет имена гадающих любовников, после чего бросает все девять камней на землю. По способу их падения, по расстоянию, на котором лягут они один от другого и, наконец, по численности камней, упавших между двумя камнями влюбленных, ворожея делает заключения о благополучном или благополучном соединении, о времени этого соединения, а также и тех препятствиях, которые могут им встретиться.

Гаданье посредством платка, — дольдустер, — производится также с помощью ворожеи. Самое гаданье производится так: берут обыкновенно большой платок, на одном из концов которого завязывается узел, и потом от этого узла ворожея вымеривает локтем расстояние до противоположного конца. Пространство, которое остается между двумя этими точками, и служит основанием предсказанию более или менее благоприятному для той, которая желает посмотреть закрытое завесою будущего. Результаты этого гаданья, понятное дело, сильно зависят от ловкости самой ворожеи, а также и проворства ее рук.

У чеченских девушек существует еще один род гаданья, который совершенно не требует участия ворожея. Девушке, чересчур желающей узнать своего суженого, стоит только пойти во вновь устроенную саклю, в которой никто еще не жил. Придя в нее, она должна, перед тем как ляжет спать, сосчитать, сосчитать все рейки, т. е. балки, находящиеся на потолке, и лечь спать. Сосчитав верно балки, она может твердо надеяться, что увидеть во сне своего жениха, если только ей суждено выйти замуж. Как я уже сказал, все эти гаданья относятся к числу гаданий любовных и употребляется преимущественно девушками; и гаданье посредством платка (дольдустер), не есть исключительно гаданье любовью, его часто употребляют и в таких случаях, когда хотят узнать причину болезни, необъяснимой для родственников больного, или же приписывающих ее влиянию дурного глаза. Ш.

Кровная месть 1875 год.

(Очерк нравов и обычаев чеченского племени). Газета «Новости» №158, 1875 г.

I. Прежде чем приступить к описанию кровной мести, я считаю нужным выяснить, насколько могу, причины этого обычая. «Нет следствия без причины», сказал какой-то мудрец, и это совершенная правда ведь не родятся же в самом деле люди в виц-мундире и с лысиной, как гоголевский Акакий Акакиевич, а приобретут все эти почтенные принадлежности уже с течением времени. В силу этой аксиомы, каждый писатель, честно относящийся к своему делу, описывая настоящее, должен покориться в прошлом, чтоб узнать, а потом и объяснить, отчего прошло описываемое им событие или обычай.

Вопрос о происхождении кровной мести не представляет собой особых затруднений, так как надо иметь только некоторое понятие о чеченской истории, чтоб разрешить его вполне удовлетворительно. Что такое была Чечня в прошлое время до Кази-Магомы и Шамиля? Дикая страна, поселенная воинственным народом, не признающим над собой решительно ни чьей власти. Заметьте, что чеченцы отличаются демократическим характером и гордо называют себя узденями, т. е. свободными людьми. Этот свободолюбивый народ не составлял ничего целого, а напротив, дробился на несколько отдельных обществ, по большей части совершенно независимых одно от другого. Каждое общество имело отдельного предводителя или князя, под знамя или значок которого оно сбиралось во время поймы, но этот предводитель не имел никакой власти над своими подданными и был князем только фантазно.

Бросив быстрый взгляд на подобное социальное устройство Чечни, легко можно составить понятие, что в ней все должно было основываться, за неимением лица, которого все бы слушались, на самосудной расправе. В позднейшее время в Чечне появился адат, что-то в роде свода чеченских законов, в котором были назначены штрафы за разные преступления, а также и цена крови за убийство человека, но кровомщение все-таки не исчезло. Чеченцы чересчур привыкли к нему, да к тому же и адат не запрещал его абсолютно, а только наложил некоторые ограничения, которые, впрочем, тоже не исполнялись.

Размер моих статей не позволяет мне вдаваться в подробное разъяснение о происхождении обычая кровной мести, но я надеюсь, что и эти немногие слова объяснят ее необходимость в прежнее время, а потом она уже вкоренилась и придилась к правам и обычаям народа; привычка же, я думаю вы сами знаете, вторая натура и ее искоренять очень трудно. К тому же я пишу не серьезное исследование, а только хочу дать читателям верное понятие о правах и обычаях чеченцев без всяких прикрас и лжи.

В настоящей коей статье я опишу кровную месть как можно подробнее, приведя все те проступки, за которые она, по чеченскому обычаю, полагается, а также познакомлю читателя и с различными способами примирения. Конечно в настоящее время она уже не может существовать в таком виде как существовало прежде, уже потому что русская администрация преследует и наказывает виновного по своим законам, но она, хотя и тайным образом, все-таки существует. Это я уже говорил в прошлой моей статье, а именно в той, в которой описывал гостеприимство, и опять повторяю здесь для того, чтоб доказать истину моих слов, что привычку искоренить трудно. Может быть пройдут еще десятки лет, прежде чем чеченцы поймут всю глупость самосуда и кулачной расправы и бросят свой кровавый обычай, но до тех пор он, хотя и тайно, будет продолжать свое существование, и много еще людей, иногда совсем невинных, погибнут самым глупым образом.

После чего вступления, надеюсь, что не особенно длинного, я приступлю к описанию самого обычая кровомщения, обычая, который отличается некоторой оригинальностью, как и большая часть обычаев чеченского племени.

Кровавая месть, смотря по тому, за что следует, разделяется у чеченцев на четыре разряда, а именно: месть за убийство, месть за женитьбу на девушке, засватанной уже другим, месть за нарушение брачного союза и, наконец, месть за оскорбление девушки или женщины. Все эти четыре разряда носят на себе различный отпечаток, если не самой мести, то хотя способа примирения, и я опишу их каждый отдельно, стираясь дать своим читателям как можно более верное понятие об этой черте характера чеченцев.

II. Начнем с мести за убийство. Убийства у чеченцев, даже в настоящее время, не редки, так как это племя отличается весьма вспыльчивым характером, о чем и уже говорил в одной из прошлых статей, и за малейшее оскорбление, а очень часто из-за совершенных пустяков, разделывается кинжалом или другим оружием. Поспорили, например, о чем-нибудь два чеченца, сорвалось у одного из них резкое слово, и посмотришь, он уже лежит с распоротым животом или с простреленной головой. Родственники убитого, конечно, считают, по призыву обычая, своею священнейшею обязанностью отомстить убийце, и вот разгорелось кровомщение, от которого должны погибнуть, как я уже говорил, несколько иногда ни в чем невиновных людей.

«Адат старался сделать некоторые ограничения в кровомщении и установил для него такой порядок: убийца, совершив преступление, должен был заплатить родственникам убитого за временное примирение тринадцать коров. Время, назначенное для перемирия, убийца должен был употребить на то чтоб спастись со всей своей фамилией в башне, в которой и запирается, обеспечив себя продовольствием.

Очень легко можно понять, что если убийца, успевал запереться в башне с многочисленной фамилией и захватят с собой порядочное количество съестных припасов, то их было очень трудно выжить оттуда и в случае осады они храбро отражали нападение, так что осаждающие часто бывали принуждены отступить без всякого успеха. В таком случае последние нанимали охотников из соседних обществ и опять продолжали осаду, стараясь упорить осажденных в голову, если открытое нападение не производило ожидаемого результата.

Когда убийца видел, что ему не отсидеться в башне, то решался бежать из нее, что и исполнял в темную ночь, стараясь чтоб враги не заметили его побега. Если ему удавалось бежать благополучно, то он спешил переселиться в какое-нибудь другое общество, оставляя свою саклю и постройки в пользу родственников убитого. Но последнее, получив это вознаграждение, по большей части, все-таки не мирились и искали случая убить самого убийцу, и если его по каким-либо причинам нельзя было лишит жизни, то убивали одного из его близких родственников, только, заметьте, не по женской линии, хотя вся вина его состояла только в том, что он приходится убийце дядей или братом.

Надо заметить, что обычае этот относится еще к очень древнему времени, когда чеченцы имели в своем распоряжения башни, от которых теперь остались только развалины. В позднейшее же время убийца просто бежал в другой аул, спасаясь от своих мстителей, которые следовали за ним по пятам. Чеченцы до того прониклись мыслью, что за убийство надо мстить смертью, что не было ни одного примера, чтоб убийца оставался безнаказанным, если только не спрашивал прощения. Так, например, если у убитого нет ни одного родственника мужского пола, то женщины, оставшиеся после него, нанимали мстители, платя ему из имущества покойного, и тот, но чтобы то ни стало, должен был отомстить убийце. Иногда же жена убитого, может быть не имея возможности нанять мстителя, прятала окровавленную одежду своего мужа, чтоб воспламенить ею детей, когда они придут в возраст и будут в состоянии мстить человеку, убившему от отца.

Со смертью убийцы, по обычаю, кровная месть должна была считаться поконченною; но, к сожалению, она этим не кончалась, так как родственники убийцы не хотели оставить его смерти без отмщения и мстили новым кровопролитием. Легко можно понять, какая происходила от этого бесконечная цепь убийств, и сколько гибло людей из-за какой-нибудь пустой ссоры, которая у нас обошлась бы разве только крепким словом, или, самое большее хорошей потасовкой.

Перейдем теперь к рассмотрению различных способов примирения.

Жизнь убийцы, преследуемого по пятам своими мстителями, не знающего куда склонить свою голову, каждую минуту ожидающего, что вот-вот явится враг и с прекрасной земли прямо отправит в рай Магомета, — согласитесь не очень-то завидна и покойна, почему убийца и старается мириться как можно скорее, как только заметит в своих врагах хоть малейший повод к этому. Иногда же, в случае если вражда длилась чересчур долго и ряд убийств следовал один за другим, посторонние люди брались согласить враждующие стороны к миру, любви и согласию.

Как только родственники убитого изъявили свое согласие на примирение, то сейчас же назначают какое-нибудь место, да которое должны собраться посредники, набранные обеими сторонами и уладить дело. Подобное примирение по-чеченски называется цемееринаккаръ, т. е. оставить виновного только виновным. Примирение совершается таким образом: родственники убийцы и убитого меняются верхней одеждой и берут друг друга за руки, что значит остаться по-прежнему в мире и согласии. Этот простой обряд примирения остался у чеченцев с древних лет и при совершении его убийца должен откупиться от нести незначительно суммою или вещами. Впрочем, подобное примирение случается очень редко; по большей части оно происходит таким образом: родственники той стороны врагов, которая считала за собою кровь, т. е. совершила последнее убийство, соглашались идти на могилу последнего убитого. Пришедши туда, они ложились на нее ничком поминали рыдать и бить себя и оставались в таком положении до тех пор, пока враждующая сторона не являлись к ним с прощением и не поднимала их с могилы.

Как только желающие просить прощения приходили на могилу, об этом тотчас же давали знать противникам посторонние люди, нарочно для этого выбранные. Подобное известие всегда встречалось со стороны женщин ужасным криком, плачем и странным заклинанием своих не прощать врагов, а мстить смертью за смерть. Родственники убитого, старавшиеся на первых порах показать нежелание к примирению, скрывались куда-нибудь из аула, но их преследовали свои одноаульцы и посторонние люди и, отыскавши, начинали уговаривать помириться с кровниками.

Так как обычай не только допускает подобное примирение, но даже клеймит стыдом людей, не согласившихся на оное, то, в большинстве случаев, родственники убитого поддавались на увещание и, наконец, соглашались мириться. Изъявив свое милостивое согласие, они сбирались все вместе и с сопровождением посредников и посторонних лиц шли на кладбище и так торжественно мирились с своими кровниками. За этим примирением следовал, конечно, следовал пир и за чашками бузы забывались все недоразумения и вражда.

Бывали, однако, случаи что лежащие на могиле, не дождавшись в течение нескольких дней прихода противников и извещенные об их упорном отказе примириться, оставляли кладбище, после чего вражда закипала с новою силою. Но это неудачное примирение не покрывало их стыдом, а напротив, чем дольше они лежали на могиле, тем более делало им чести; на то, наоборот, всеобщее презрение долго падало на тех, которые упорно не соглашались помириться и вынудили этим противников удалиться с кладбища.

III. Кроме только что описанного мною способа примирения, есть еще один, который вернее достигал желаемого результата. Убийцу уговаривали пойти потихоньку к матери убитого и пососать у нее грудь. Для этого нарочно приискивали на него виновного.

Женщина-мать, увидя своего врага, конечно догадывались о его намерении и всегда старалась всеми мерами не допустить его к себе; но посторонние люди, взявшиеся помочь убийце и в этом случае, схватывали и держали сопротивляющуюся женщину, чтобы убийца мог легко исполнить свое желание. В ту самую минуту, как только он успел пососать у ней грудь, кровник становится ее молочным сыном и уже никто не вправе ему мстить. И надо заметить, что подобное, так называемое молочное родство, всегда оказывалось прочнее нежели кровное.

Помириться можно еще одним образом, но это примирение, по своим действиям, гораздо сложнее чем предыдущие и оно употребляется только в таком случае, когда убийца и его родственники наверно надеятся, что их враги согласны на мир. Как только это сделается несомненным, то убийца и большинство его родственников, впрочем, кто желает, не бреют своих голов до тех пор, пока не помирятся. Для примирения, как и в предыдущих случаях, выбираются посредники из самых почетнейших лиц и мулла со стороны убийцы. Все это сборище идет в назначенной для примирения день в дом родственников убитого и, не доходя до него несколько шагов,, опускается на колени, снявши предварительно шапки, и униженно просит о прощении.

Родственники убитого, по большей части уже прежде, согласившиеся на примирение, зовут их к себе в дом, а сам убийца отправляется на кладбище, на могилу убитого им врага. Но надо заметить, что родственники его войдя в дом убитого, опять опускаются на колени и остаются в таком положении до тех пор пока убийцу не простят и не приведут с кладбища, на которое, вслед за убийцей, идет мать убитого или старшая женщина в семье, и не редко даже и посторонние.

Придя на кладбище, они берут убийцу за руку, поднимают с могилы и целуют в знак мира и любви. Если в числе присутствующих есть мать убитого, то убийца тут же сосет у ней грудь, а за неимением ее, у старшей родственницы убитого, но непременно по мужской линии. После этого обряда они отправляются в дом убитого, к его родственникам, в котором происходит обмен верхней одежды, делаются друг другу разные подарки и, иногда, тут же платится цена крови, которая по обычаю назначена в шесть сот тридцать рублей. Тут же родственники убитого бреют родственникам убийцы головы, и мир скитается вполне заключенным. При подобном примирении всегда бывает такое же громадное стечение народа, как и на свадьбе, и деле, конечно, не обходится без пирушки.

Иногда убийца, не получав прощения от своих врагов, но желающий помириться во чтобы ни стало, одевает на себя саван и отправляется вечером в саклю родственников убитого на пол с видом самого глубокого отчаяния. Лежа на полу в своем могильном костюме, он начинает громко плакать и плач этот означает, что он искренно раскаивается в своем преступлении. Конечно, уже надо иметь чересчур жесткое сердце, чтоб не простить своего врага, который сам предается в руки и со слезами просит мира и прощения.

Точно такой же мести как и на убийство подвергается и тот, который женился на девушке уже засватанной другим. Прежний жених преследует его как кровника и старается кровью смыть свой позор, хотя дело, особенно в настоящее время, не редко кончается примирением. Но о женитьбе на засватанной девушке и о примирении с прежним женихом я уже говорил в то время, когда описывал чеченскую свадьбу и думаю, что об одном предмете говорить два раза не стоит труда и времени.

В отношении кровной мести у чеченцев существует один очень хороший обычай: во время кровной вражды чеченцы никогда не убивают и не оскорбляют женщин враждебной стороны. Если же кто-нибудь и сделал бы подобное преступление, то это навлекло бы на него величайшее презрение не только чужих людей и врагов, но даже своих родственников. Живя между чеченцами несколько лет, мне ни разу не приходилось слышат о подобном случае. Впрочем, чеченцы сами говорят, что с самым древних времен ничего подобного не случалось. Этот обычай, вероятно, остался еще от того времени, когда женщина пользовалась в Чечне большим уважением, нежели в настоящее время.

Однако, на смотря на это, все-таки есть случаи, когда мщению подвергается не только женщина, но даже и девушка. Например, если обижена женщина и самому обидчику почему-либо отомстить нельзя, то мстят его родственнице женщине или девушке, смотря по тому кто обижен. Точно также если муж узнает о измене и неверности своей жены, то он по обычаю имеет право убить своего и нарушителя брачного союза на месте преступления; но если последний успеет убежать и наказать его самого не будет никакой возможности, то муж старается отомстить его жене, а если он не женат, то ближайшей родственнице, но не девушке, а непременно вдове, тем же самым, чем была оскорблена его жена. Свою же жену он накидывает тем, что обрезает ей нос и уши и отпускает в таком виде к родным, не возвращая ей калыма. Но если ей тоже удастся благополучно бежать в дом своих родственников, то они могут оставить ее у себя, если только в состоянии будут заплатить такой штраф, какого потребует обиженный муж, а в противном случае и они делались кровниками.

Оскорбление девушки преследуется очень строго и, надо заметить, что у чеченцев считается оскорблением даже малейшее прикосновение к девушке. Впрочем, за подобное оскорбление мстят обыкновенно не кровью, а тем же самым, чем девушка была оскорблена, т. е. точно также прикасаются к родственнице-девушке обидевшего и при тех же самых свидетелях. После подобного прикосновения мир считается заключенным, по тому, вы, дескать, тронули нашу, а мы вашу, — значит квиты и разговаривать нечего.

Если молодой человек сойдется с девушкою, или даже вдовою, и родственники последних узнают об этих интимных отношениях, то очень часто убивают его, а за что, никому из посторонних не говорят, вероятно не желая открывать своего позора. Впрочем, по большей части дело кончается миром, т. е. заставляют его жениться на оскорбленной, и концы в воду, всякому недоразумению конец. Однако, как я уже сказал, иногда его не женили, а убивали и это случается не редко; но если его убить самого нельзя, например он убежит очень далеко, то мстили его родственнице.

Замечательно то, что за оскорбление девушки, если нет возможности отомстить самому обидчику, мстят девушке же, а за оскорбление женщины женщине же. В этом случае чеченцы, вероятно, буквально придерживается девиза кровавой мести всех народов, у которых она существовала или существует, — око за око, зуб за зуб. Ш.

Путевые впечатления при поездке в некоторые отдаленные горные места Терской области

«ИКОиРГО» том IV, 1876 год. №3.

Стр. 223 Объехав несколько раз разные области Кавказа, и сохранил в памяти не мало интересных об этих местностях сведений, коими и хочу поделиться с читающею публикою. Начну с Терской области. Первый раз туда я ездил, из Тифлиса, еще в конце 1867 года, когда было особенное обилие снегов в горах, отчего переезд из Млет в Гудаур совершил на быках втечении 10 часов, проезжая по снежной траншее ночью, чтобы не встретиться с кем-либо, так-как в подобных случаях очень трудно разъехаться по снежной траншее, обыкновенно разрабатываемой в ширину лишь одного экипажа, чтобы скорее восстановить сообщение через горы. Счастливо проскользнув этот участок, и поехал затем далее через Владикавказ, Грозный и Хасав-Юрт в Бурту-най, — Кишень-аух, — Герзель-аул, — Эрсеной, — Ведень, — Воздвиженское, — Шатой, — Башин-кале и Итум-кале (Евдокимовское). Описывать подробно Владикавказ и Грозный не стану, так-как места эти известны всем хорошо, — разве сказать об них пару слов, что Владикавказ, в последние годы, стал очень обстраиваться и выглядывать чистеньким городов, а Грозный очень туго двигался вперед и может пока скорее называться грязным, ибо зимою 1867 года, по случаю страшной грязи, необходимо было ездить по городу на тройках. — После и был там еще в 1869, 1972 и 1874 годах и хотя заметил перемены к лучшему, но не особенные. Хасав-Юрт тоже не буду описывать подробно, так-как об этой об штаб-квартире с слободою писали и пишут по временам, — притом-же она, будучи расположена на большом тракте из Терской области в Дагестан, должна быть известна многим. Только прибавлю от себя, что штаб-квартира эта, бывшая до 1870 г. почти худшею из всех полковых штабов на Кавказе, с-тех-пор очень улучшилась устройством прочных и удобных каменных казарм для храбрых солдат Кабардинского полка, — проведением воды из реки Акташи, считающейся более здоровою, чем вода реки Ярыв-су, протекающей под Хасав-Юртом; наконец скажу еще, что там открыто и нечто в роде гостиницы, при булочной, называемой Гуниб, с биллиардом, маркером при котором сын булочника лет 12-ти. Мальчик этот утром ходит учиться в школу, а вечером делается половым и маркером. За сим перехожу прямо к Буртунаю — к этой трущобе из трущоб всей терской области. Чтобы попасть в это место, нужно запастись лошадьми и проводниками из туземцев/, для большого удобства именно такими, которые говорят и по-русски, что делается в Хасав-Юрте, при содействии окружного начальника. Из Хасав-Юрта до Буртуная считается 45 верст, но при поездке туда обыкновенно делают до 60 верст, ибо, по трудности пути, приходится часто объезжать крутые подъемы. Дорога идет через аул Андреевский, мимо старого укр. Внезапного, на аул Дылим, где обыкновенно переменяют лошадей, для дальнейшей поездки до самого Буртуная. Аул Андреевский — большой и, как говорят, назван по имени одного беглого солдата, считающегося основателем его; укр. Внезапное устроено еще в 1819 году генералом Ермоловым, а ныне упразднено вовсе, а аул Дылим тоже большой, в плодородной местности и считается как-бы соединяющим звеном между плоскостью и горными аулами Садатавии. Между Хасав-Юртом и Дылимом дорога не трудная, мало больших гор и потому проезд летом; но от Дылима до самого укрепления Буртуная — дорога трудная, ибо идет по высоким и лесистым горам и глубоким оврагам, между коими один овраг, называемый Теренгульским и находящийся под Буртунаем, известен по бывшим в нем молодецким делам нашим с горцами. Лес по склонам гор к Буртунаю до того густ местами, что там постоянная грязь от тени. Поэтому ехать в Буртунай можно только в легкой повозке и налегках, без клади и пятериком добрых коней. Случается часто, что выйдешь из Хасав-Юрта в повозке, но в Буртунай попадешь едва верхом. Вот краткие сведения об этом пункте: укрепление Буртунай имеет каменную ограду, для ружейной обороны, и тур-бастионы для фланкирования из орудий, а также две отдельные башни. При ограде имеются казармы для солдат, а внутри укрепления лазарет, церковь и склады военных припасов. Укрепление это считается важным военным пунктом, ибо расположено почти в центре Салатавии — стране дикой, трудно доступной и вдали от расположения войск, а потому оно пока еще должно быть вполне самостоятельным и иметь достаточно сильный гарнизон, могущий отделять часть для действия в поле, в случае надобности. Буртунай всегда считался важным оплотом в Салатавии и для бывших имамов, и потому завладение этим местом было постоянно целью нашею. Аул Буртунай взят окончательно лишь в 1857 г. штурмом нашими войсками под начальством генерал-лейтенанта (ныне генерал-адъютанта) князя Орбелиани, и тогда-же заложено самое укрепление со штаб-квартирою. Хотя укрепление устроено на высоте всего 4 т. фут, но осень там продолжительна, — очень часто бывают туманы и большие ветры, а солнце видимо редко, оттого очень сыро; зима сурова, по близости высокого водораздельного хребта Салатау (слишком 8 т. фут.); большая часть провизии подвозится с плоскости, и потому плохо, ежели недостанет чего-либо во время распутницы; жить тоскливо, развлечений никаких. Словом, в Буртунае очень незавидно и невольно считаешь место это большою глушью и трущобою. Однако-же живали и живут там люди, — конечно служащие, хотя, чтобы получить развлечение, они принуждены ездить от туда в Шуру на балы и театры — это уже не за семь верст, а немного и более. Вот почему к чести всех служащих в Буртунае надо уехать поскорее назад. Ждать погоды не приходится, надо уезжать не долго думая, а то будет пожалуй хуже. Хотя обыкновенно утешают, что обратно будет легче ехать, ибо все под гору; но как под гору ехать опаснее, чем на гору, то в крутых местах нужно ехать тише и осторожнее, чтобы не смотря на обыкновенную там слякоть и туман — приехать благополучно обратно в аул Дылим. По приезде нашем в этот аул, нас окружила огромная толпа жителей и множество мальчишек, интересующихся всяким проезжим через их аул, тем более что им от праздности некуда деваться. При этом не обходится без подачи милостыни. Дорога от Дылима к укр. Кишень идет через довольно большие аулы: Юрт-аух, Акташ-аух и Кишень-аух, — и тоже очень трудная и гористая, с крутыми спусками к горным речкам Акташу и Ярык-су. Народ в этой части — Ауховском обществе — дикий и фанатический. Они гордо смотрят с высоты гор на гяуров. В этом легко убедиться в проезд от Акташ-ауха к упраздненному укреплению Кишень, при чем нельзя не заметив, что Ауховское общество более других враждебно к нам. Конечно, крайних фанатиков теперь вероятно очень мало, однако долго надо еще ждать сближения горцев с христианами, при антагонизме ислама к христианскому учению. Оттого много забот еще предстоит местному начальству по этому предмету. Главнейшим средством для сего было-бы устройство побольше удобных и во всякое время проезжих путей сообщения, без чего зимою горцы будут отрезаны от наших промышленных и населенных центров и по-неволе будут около старцев слушать рассказы о геройских подвигах предков, о их набегах и легких наживах и возвращении в горы с добычею. Кроме устройства удобных путей, я бы полагал увеличить средства местных окружных начальников на столько, чтобы они могли принимать все меры к развитию между горцами грамотности, приучать их к ремеслам, приохотить к разным поставкам, например, дров для частей войск, квартирующих в ближайших укреплениях; словом, стараться отвлекать их почаще из своих аулов и давать им возможность зашибить копейку. Тогда многие пожелают приращений, — начнут вылезать из своих трущоб, увидят людей, их жилье, жизнь, и сами пожелают того-же, — а более этого нам и не нужно. Далее-же, вероятно, все пойдет хорошо. А то дел подобные сборища, и причины этих собраний и отношу, кроме отчужденности горцев от населенных наших центров, к их праздности и неразвитию в промышленном отношении; между-тем жители на плоскостях представляют разительный контраст этому, — там, напротив, жители начали сближаться с нами, — торгуют уже и занимаются извозом, отчего, полагаю им некогда предаваться иллюзиям прошедшей удал, тем более, что они и ближе знакомы с силами нашими. Укрепление Кишень расположено на возвышенном бугре над р. Ярык-су противу аула Кишень-аух. Оно возведено в конце 1857 года. Валы его, земляные и турлучные, оставлены без поддержки, по случаю упразднения этого укрепления. Здесь ныне существует только несколько зданий, для квартирования, в этом промежуточном пункте, одной роты солдат. По осмотре зданий я выехал из Кишеня в Хасав-Юрте, для распоряжения о поездке в Ведень. Кратчайший путь из Хасав-Юрта на Ведень идет через Герзель-аул, Умахан-Юрт, Устер-гордой и Эрсеной. По пути этому, озираясь кругом, нельзя не вспомнить о многих отважных делах наших с горцами. Здесь-же, юный еще генерал, князь Барятинский в 1851 году неоднократно одерживал блистательные победы над чеченцами. Особенно славны были дела его на р. Мичике, кои предвещали завидную славу ему в будущем. И действительно, через 8 лет он покорил Восточный Кавказ. После того спустя всего 5 лет, как известно, покорен и Западный Кавказ и полувековая борьба наша с горцами закончена умиротворением всего уже Кавказа, увенчавшим славу Августейшего нашего Главнокомандующего. Продолжаю описание означенных на вышеупомянутых пути пунктов: Герзель-аул — большая деревня, на реке Аксае, на левом возвышенном берегу которой расположено укрепление Герзель-аул, с большою каменною башнею над самым местом переправы в брод через эту реку. Укрепление с оградою и воинскими зданиями ныне тоже упразднено и содержится только караульною командою солдат, — башня-же продана на снос, но, по особенно-прочной кладке стен, она не могла быть разобрана и остается памятником искусства. Климат в Герзель-ауле хороший, дорога-же к нему из Хасав-Юрта — очень нехорошая, счастье тольео что не гористая. Зато из Герзель-аула, после спуска с возвышенности, на коей устроено старое укрепление, до Умахан-Юрта (ныне станица казачья), Устер-Гордоя и Эрсеноя — природная равнина и потому удобная для езды. Устер-Гордой — аул, близ которого тет-де-пон перед вновь устроенным, на каменных быках, великолепным мостом через большую реку Аргун. Эрсеной — небольшое чистенькое каменное укрепление у входа в ущелье реки Хулхулау. В этом месте Его Величество Государь Император изволил принимать завтрак при проезде в 1871 году по Терской области, и место это, для охранения, обсажено ныне деревьями. Дорога из Эрсеноя в Ведень идет по лесистому ущелью реки Хулхулау. Дорога эта очень хороша, имеет пологие спуски и подъемы и шоссирована до самого Ведень. Аул Ведень — большой, расположен на высоком уступе цепи Андийских гор и над ним устроено укрепление этого же названия, имеющее прочную каменную ограду с тур-бастионами. Внутри укрепления расположена штаб-квартира, известного многими блистательными победами, Куринского полка и к нему-же примкнут форштат с домами частных лиц. Здесь-же помещение для начальника Веденского округа. Куринский полк имеет хорошие казармы; климат в Ведене хороший; общество большое; имеется церковь, клуб с библиотекою. Вообще, видна жизнь и даже торговля. Укрепление Ведень имеет важное значение в военном отношении и соединено колесною дорогою с Дагестаном, именно с Преображенским укреплением на Андийском-койсу. Аул Ведень взят штурмом нашими войсками под начальством генерал-адъютанта графа Евдокимова 1-го апреля 1859 г., месяц спустя после заложения им укрепления Ведень. Водворение в этом пункте наших войск имело огромное влияние на дальнейший ход военных действий противу горцев. Шамиль из Ведени бежал на Гуниб, последний пункт его убежища, где он держался, как известно, не дролго — до 25-го августа того-же 1859 года. Ведень отстоит от Грозного примерно на 60 верст; относительная высота аула 2500 фут., а укр. до 3 т. фут. Из Ведени я ездил в Воздвиженское через аул Шали, известный по обширности и плодородию. При этом ауле происходило также много отважных дел наших с горцами, — последний раз тут-же нанесено полное поражение восставших в начале 1864 г. чеченцам; однако через этот аул я проезжал (в 1874 г.) с товарищем при одном только моем слуге — так там теперь мирно и смирною Воздвиженское — штаб-квартира старого кавказского Навагинского полка. Заложено в 1874 году. Здесь-же ныне штаб и двух батарей. Большое местечко расположено на левом берегу реки Аргуна, имеет каменную прочную цитадель, большой каменный православный собор, клуб, магазины красных и колониальных товаров и хороший водопровод, устроенный на протяжении более 7-ми верст, для снабжения ключевою водою всей штаб-квартиры, так-как вода в реке Аргуне очень неприятна для питья, ибо содержит много серы. Под Воздвиженским собирается ежегодно лагерем 20-я пехотная дивизия с частью кавалерии и артиллерии. На это время Воздвиженское очень оживляется и в общественном и в промышленном отношениях: начинаются кавалькады, балы, театры, — купцы везут красные товары, вина и закуски. Главное, что и горцы тогда показываются из ближайших аулов и подвозят дрова. Климат в Воздвиженском не вполне хороший и довольно сырой, но место это центральное для Чечни и ровное, — оттого избрано под лагерь. От Воздвиженского до Грозного всего 25 верст. Из Воздвиженского и ездил в Аргунское ущелье. У входа в это ущелье, отстоящее от Воздвиженского около 5 верст, устроено в 1858 г. каменное укрепление почти на 2 роты. Возле этого укрепления начинается спуск к реке Аргуну, затем для переправы через реку имеется деревянный мост, переехав который вступаешь в самое ущелье. По этому ущелью расположены следующие наши военные посты: Зонах, Шатоевское, Башин-Кале и Евдоктимовское. Аргунское ущелье окаймляется горами, покрытыми лесом, через который местами идет дорога. Ущелье это живописно и в некоторых местах до того узко, что образует очень тесный проход, через который пробивается Аргун с страшным ревом и быстротой. В этих местах вырваны скалы, для образования дороги, а часто только тропы, для верховой езды. До Шатоевского укрепления, отстоящего от Аргунского верст на 25-ть, дорога хотя колесная, но с довольно крутыми подъемами и спусками, — далее-же, во время последней (1874 г.) поездки моей, не было удобной колесной дороги, в особенности в некоторых местах, идущих через тенистый лес, и потому я должен был до самого Евдокимовского укрепления ехать верхом. Впрочем, от Шатоя до укрепления Башин-Кале, на протяжении 15-ти верст, уже пробита была тропа для новой колесной дороги, которая, вероятно, будет продлено и до Евдокимовского укрепления, как крайнего передового военного поста нашего. Зонах — небольшое каменное укрепление противу аула того-же наименования, на полпути к Шатоевскому обществу. Шатоевское укрепление заложено в августе 1858 г. на месте аула Гакки, имеет каменные стены с тур-бастионами, казармы на целый батальон пехоты, собор и лазарет. Здесь-же живет начальник Аргунского округа, так-что общество в Шатое не малое и видна еще некоторая жизнь; но горцев я заметил мало; торговли почти никакой; климат довольно хороший. На другой день после осмотра Шатоя я собрался в Башин-Кале и Евдокимовско укрепление: наняты верховые лошади; взята небольшая провизия; мне дали двух милиционеров в провожатые и мы двинулись вперед. При выезде из Шатоя нужно спуститься на речку Верды-ах и, переправившись через нее, начать подыматься все в гору. Дорога проведена через небольшие аулы и хутора по правой стороне реки Аргуна, — а как в одной части она идет через очень густой лес, где вечная тень и грязь, то мне было предложено ехать через так-называемый «чортов мост» для обеда этой лесной части дороги, — притом мне объявили, что путь этот короче на семь верст. Желая прибыть в Евдокимовское укрепление засветло и имея в виду, что по дороге нужно осмотреть еще и Башин-Кале, я согласился на это предложение, тем более, что меня влекло любопытство видеть наш чертов мост. Название этого моста прямо рекомендует его. Действительно, он представляет страшную картину, ибо расположен в преисподней: к нему нужно спуститься с дороги очень глубоко вниз. Самый мост устроен там, где скалистые берега Аргуна съуживаются почти на сажень, и состоит из двух перекинутых с одного берега на другой досок, без перил и других скреплений. Притом-же Аргун, содержащий огромное количество серы, здесь, по случаю близости берегов и образовавшегося тесного ущелья, очень поражает дурным запахом. Словом, опасный мост, дурной спуск к нему, еще худший подъем с моста на большую дорогу, в-добавок неприятный запах серы, — составляют неотъемлемую принадлежность упомянутого чертово моста в средине Аргунского ущелье. После того, хотя и были незавидные места дороги, везде они казались весьма сносными, и таким образом подвигаясь вперед, с одного крутого подъема мне показали на левом берегу Аргуна, на высоком отроге, отдельное укрепление Бешин-Кале, названное так, по возвышенности его положения. Действительно, укрепление это расположено высоко над дорогою и мостом, ведущим в Евдокимовское и в ближайшие аулы. Укрепление Башин-Кале — каменное, с таковыми-же казармами и занято командою солдат. Пост этот промежуточный между Шатоем и Евдокимовским. От этого укрепления дорога в Евдокимовское идет по левому берегу Аргуна и в начале она проходит между скал, составляющих очень узкий проход, а далее, чем ближе подъезжаешь к Евдокимовскому укреплению, тем ущелье более расширяется, — наконец, виднеется и самое передовое наше укрепление Евдокимовское, названное по фамилии храброго кавказского генерала, в честь занятия им всего Аргунского ущелья в конце 1858 года. Евдокимовское укрепление устроено возле бывшего укрепленного аула Итум-Кале, почти у подножья главнейших отрогов цепи Кавказских гор, в глубине Аргунского ущелья, населенного в верховьях своих дикими обществами Чеченского племени: Чеберлой, Хальдихелой, Чанты, Шарой и другими, изъявившими покорность только к концу 1858 г.; но дикость нравов этих обществ увлекала их скоро в возмущению: в 1860 году они уже волновались, и лишь в конце 1861 года умы их успокоились окончательно, после выдачи предводителей их, фанатиков Уммы и Атабая. Укрепление Евдокимовское — каменное, с двумя тур-бастионами и крытым ходом к воде и отдельною башнею на высоте вне укрепления; казармы, почти на две роты, внутри самого укрепления. Вода реки Аргуна у укрепления не содержит почти серы и потому удобна для питья; климат очень хороший, но общество самое маленькое: одна рота солдат, расположенная внутри укрепления, при одном офицере, и один народный пристав, живущий мне укрепления, при 5-х милиционерах, составляющих всю его и силу и полицию! В Евдокимовское попадают чужие люди много два-три раза в год-конечно, по службе. Поэтому, живущему там должно быть очень скучно и требуется от него большая твердость характера, чтобы не тосковать и не одичать, так-как сообщение с Евдокимовским трудное и оно отстоит очень далеко от центров населенных мест. Газеты читаешь очень старые; людей новых видишь очень редко; за провизиею, даже самою необходимою, как мясо, посылаешь в Шатой за 25 верст верхового; много возьмешь попортится, мало выпишешь — плохо! Одо укрепление — охота; но, положим, забава эта приятная, однако и охота бывает иногда пуще неволи. После этого понятно, почему служащим в новопокоренных местах Кавказа даются некоторые привилегии. Кн. Т. Ходжаминасов 8 мая 1876 г. Тифлис.

Заметки о юридическом быте Чеченцев и Ингушей. Харузин Н. Н.

«Сборник материалов по этнографии» издаваемый при Дашковком Этнографическом Музее. Выпуск III. Под редакцией В. Ф. Миллера. Москва. 1888.

Ингуши и чеченцы-два племени не только соседние друг с другом, но и связанные между собой единством происхождения. Племенное родство их настолько близко, что некоторые исследователи отожествляли оба народа и нередко, говоря об ингушах, называли их чеченцами. Это родство засвидетельствована между прочим и народным преданием, которое рассказывает, что из чеченского аула Даргим, около 1810 г., выселилось семь фамилий в тарскую долину, на реку Ангиш или Ингиш, приток реки Камбилеевки. Эти переселенцы, от имени р. Ингиш, стали называться ингушами. Это предание важно, конечно, только как свидетельство о живущем в обоих народах сознания своего единства; что-же касается исторической истины, то отделение ингушей от Чеченцев произошло гораздо раньше, так как ингуши были известны Руским уже в XVIII в.. так в 1744г. Россия обратила внимание на ингушей с целью обращения их в христианство, а в 1747 г. русское правительство сделало распоряжения принимать ингушей в подданство России.

Родство обеих племен выражается не только в языке, но и в обычаях, обрядах, религиозных верованиях и т. д., которые почти тожественны у чеченцев и ингушей, если не брать некоторые частности, которыми нередко отличаются обряды не только разных аулов, но даже одного и того же селения. В предстоящем описании буду излагать мои заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей, указывая на подмеченные мною различия в частностях у обоих народов.

Чеченцы и ингуши резко отличаются от своих соседей тем, что они не имеют в своей среде понятия о сословиях. Кабардинцы, долго властвовавшие над обоими народами и привившие им многое из своих обычаев, не ввели в их среду своего резкого деления на сословия, в котором каждое имело свои права и обязанности, выработанные с замечательной последовательностью и точностью. «Мы все уздени», раздается у чеченцев и ингушей в ответ спрашивающему у них про сословия. Не смотря на это равенство, чеченское и ингушское общество делилось в прежнее время на два класса: на свободных и рабов. Рабы добывались войной и наездами, большею частью из числа грузин, тушин и отчасти русских. Положение рабов не было одинаково: одни из них «ясир» могли быть выкуплены и, если хотели, могли возвратиться на родину: другие «лан», забывшие свое происхождение и религию, делались неотъемлемою собственностью своих господ. Положение лаев в Чечне со временем превратилось в безусловное рабство… Лай почитался в полном смысле слова вещью своего господина, который имел над ним безграничную власть. Лай мог быть продан, наказываем по произволу, лишаем жизни по прихоти господина… Не смотря на такое положение лаев, на рабов чеченцы и ингуши смотрели, как на младших членов семьи; не редко бывали и случаи отпущения их на волю. Отпущенник тотчас-же получал все права свободного чеченца; он, конечно, не мог пользоваться сразу силой и влиянием в местном общество, так как ему не доставляло обширного родства, на котором основывается большой или меньший вес в Чечне. Впрочем, отпущенный на волю оставлялся навсегда в доме своего бывшего господина, «брал в замужество одну из дочерей или родственниц его и навсегда водворялся при нем, как член его семейства». Этим взглядом на рабство и легкостью, с которой бывшие господа принимали отпущенников в члены своей семьи, можно объяснить, что теперь сами чеченцы и ингуши не знают, кто в их среде потомков бывших рабов.