Бесплатный фрагмент - В тёмном костре рябин

Предисловие автора

Возникает искушение включить в эту категорию и убеждение психоаналитиков, что женщина по натуре — мазохистка. Совершенно ясно, что функция такой идеологии — не только примирить женщину с ее подчиненной ролью, представляя эту роль, как единственно возможную, но также заставить ее поверить, что эта роль — именно то, о чем она мечтала.

13 января 2019

Комментарий читателя к книге Зигмунда Фрейда «50 оттенков боли. Природа женской покорности»

Уже как несколько лет я работаю в центре психологической помощи женщинам, пережившим сексуальное насилие. Многие из моих пациенток — женщины, которые годами терпят насилие в семье. И то, что они смирились с подобным отношением к себе и ничего не пытаются сделать, чтобы это предотвратить, кажется странным со стороны и на первый взгляд. Синдром виктимности, природу которого объясняет Зигмунд Фрейд, (термин «виктимность» был введён в психологию позже), появляется в женщинах не сразу, он не является её сутью и природой, а только внешние обстоятельства заставляют женщину чувствовать себя жертвой. Очень немногие способны вырваться из замкнутого круга. Героиня моей повести это сделать смогла, у неё хватило смелости преодолеть себя, свой страх и неуверенность и решиться на поступок.

В основу сюжета легла реальная история о том, как молодая жена сбежала от мужа с его младшим братом на край света, на суровый холодный Дальний Восток из одного посёлка в Украине с благодатным щедрым климатом. Парень, отбывший срок наказания за старшего брата, мать, которая испытывала материнскую любовь только к одному из сыновей -у главных героев моей повести есть реальные прототипы, поэтому многие эпизоды покажутся слишком обыденными и повседневными.

И всё- таки, отбрасывая мрачные ремарки психоанализа, о которых упоминается в начале предисловия, я с уверенностью могу сказать, что моя повесть — это не любовная история, это — история любви.

Любовь к женщине не требует покорности и подчинения от самой женщины, она ничего не требует взамен, и только тогда это настоящая любовь. Если мужчина чувствует иное — это что угодно, только не любовь.

Глава первая. Жестокий праздник

«Мы сами избираем свои радости и печали

задолго до того, как испытываем их»

Джебран Халиль Джебран

Огни неоновых ламп ярко мерцали разноцветными красками — синий переходил в зелёный, а ему на смену мигал жёлтый. Стеклянные витрины, мимо которых проходила тоненькая хрупкая девушка, одетая в старенькое не по сезону лёгкое пальто, были разукрашены гирляндами, серебряными нитями дождя и кричащей рекламой распродаж. И только бросив равнодушный взгляд на них, Катя вспомнила, что сегодня католический сочельник. Значит, завтра — католическое Рождество. Праздник, как-никак… И вспомнив это, девушка метнулась в открывающуюся дверь супермаркета. Внутри спасительное тепло окутало съёжившуюся от декабрьского холода девушку. Играла негромкая весёлая музыка, напоминающая о том, что скоро начнутся праздники, которых так ждут дети.

«Что бы подарить Мише? — растерянно думала Катя, бросая быстрый взгляд на полки, забитые разнообразным товаром, — Денег немного… Был только аванс, который я уже успела так неосмотрительно потратить…» Так и не выбрав среди праздничной мишуры подарок, девушка прошла к отделу со сладостями и взяла большую шоколадку, на обёртке которой Санта- Клаус спешил по небу на санях, запряжённых оленями. Конечно, о подарке для Миши надо было побеспокоиться заранее. Но ничего, скоро зарплата. И можно успеть до Нового года купить большую коробку лего-конструктора и ещё книжку. Миша только-только научился читать по слогам. Да, она ещё успеет приготовить настоящий подарок. А пока пусть будет шоколадка. Тоже неплохо. Миша обожает сладкое. Уже возле кассы девушка вспомнила, что и ей самой нужно что-нибудь поужинать, и прихватила пачку молока и творога на завтрак. Ей одной хватит.

Темнота двора резко контрастировала с радужной иллюминацией бульвара. Лампочка в подъезде уже неделю как перегорела, поэтому Катя достала из сумочки фонарик. На втором этаже от окна падал тусклый лунный свет, за дверями соседских комнат доносились звуки телевизора и голосов. Катя нашла в кармашке сумочки ключ, открыла комнатку, которую она снимала здесь в семейном общежитии, включила свет и сняла пальто. И только оказавшись в своей комнатке, почувствовала, как же она устала за день. Переодевшись в ситцевый халатик и накинув на озябшие плечи шаль, Катя включила электрический чайник. Сейчас она заварит чай, выпьет его с молоком, проверит тетради и ляжет спать. Да и делать, собственно, больше нечего. Телевизора в её комнатке нет, ужин никому готовить не надо. А вот вставать завтра опять рано, вставать и бежать на автобус.

Катя налила в кружку крепкий чай, разбавила его наполовину молоком и забралась в старенькое креслице, напротив которого в окне виднелась автострада. Мерцающие огоньки автомобилей способствовали созерцанию. Девушка чуть прикрыла веки и подумала о том, что как хорошо, что она успела положить в портфель Миши пачку овсяного печенья. Теперь, по крайней мере, ему будет что поесть этим вечером. Внезапно требовательный стук в тонкую фанерную дверь заставил Катю вздрогнуть от неожиданности. Неужели, опять сосед дядя Слава напился и ищет свою жену, спрятавшуюся у кого-нибудь из соседей. Катя поставила кружку с чаем на столик, подошла к двери и распахнула её, готовясь терпеливо разъяснять соседу, что его жены здесь нет. Но за дверью стоял молодой мужчина, одетый, несмотря на вечернее время, в строгий офисный костюм.

— Простите, кажется, Катя, да? — обаятельно улыбнулся он, — Мы с вами виделись утром по дороге на работу. Вспомнили? Вы ещё сказали, что живёте здесь.

Катя вспомнила. Она случайно обронила перчатку, когда доставала из сумки мелочь на автобус, а этот мужчина подобрал перчатку и вернул Кате. Между ними завязалась короткая беседа, из которой выяснилось, что они временно соседи. Временно — потому что он приехал на пару дней в командировку и поселился у знакомого в этой общаге, так как мест в гостинице не оказалось.

— Да, верно. И чего вы хотите? — не очень приветливо ответила уставшая за день девушка.

— Да вот, собственно… Не составите ли вы мне компанию на этот вечер? Давайте сходим где-нибудь поужинаем. Я вызову такси, это быстро, успеете переодеться, — мужчина говорил приветливо и в то же время с напором, в полной уверенности, что ему не откажут. Катю это возмутило, но она сдержалась.

— Извините, но — нет. Я очень устала, у меня был долгий тяжёлый день. Поймите и не обижайтесь. Сейчас единственное, что я хочу и могу — это лечь в кровать и заснуть, — ответила она вежливо, но твёрдо и однозначно.

— Понимаю, — кивнул мужчина, — Значит до послезавтра. Будет же у вас выходной? Или вы и в субботу работаете?

— Нет, в субботу я не работаю, но обещать ничего не могу, — ответила девушка, — Извините, до свидания.

— До встречи, — отозвался он, — До субботы.

Катя закрыла дверь и потянулась опять за кружкой. Какой-то неприятный осадок остался от визита этого мужчины. Видно, что его самомнение помогает ему добиваться своего. Мягкая и уступчивая по характеру Катя остерегалась таких людей.

Пронзительный звонок будильника безжалостно разорвал предутренний сон, который, как известно, самый крепкий и сладкий. Катя, постанывая, сползла со старого диванчика, наступила босыми ступнями на холодный пол, нажала на кнопку ночника. В мутном зеркале такого же старенького шифоньера, как и диван, отражалось её бледное лицо. Наскоро пригладив тёмно-каштановые пряди и собрав их в строгий пучок на затылке, девушка начала одеваться.

На автобусной остановке было безлюдно. Это означало только одно — автобус ушёл несколько минут назад, забрав всех пассажиров, и придётся стоять на пронизывающем ветру и ждать следующего рейса. Когда же, наконец, Катя добралась до школы, где она проходила практику, она уже не чувствовала ног. И прежде, чем подняться на второй этаж в учительскую, она некоторое время сидела у батареи в кладовке уборщицы бабы Поли, где та хранила инвентарь. Сняв сапоги и прислонив ноги к горячей батарее, Катя слушала причитания бабы Поли:

— Ну что же ты сапоги-то зимние не купишь? Ходишь в пальто, как будто и не зима вовсе! Тебе, что, совсем не холодно, девонька?

— Да холодно, баба Поля, холодно, — отмахивалась Катя, — Только где ж я денег-то на зимние сапоги возьму?

— Это да… — вздыхала растроенно баба Поля, — Вот в деревне, где я росла, все в школу в валенках ходили, и дети, и учителя. Тепло — то в валенках, хорошо! А щас такую моду выдумали, что тепло и одеться-то нельзя!

— Ну всё, баба Поля, я согрелась, — Катя быстро натянула на ноги сапоги, легко спрыгнула со ступеньки и, уже на ходу, произнесла, — Спасибо, баб Поль, выручили!

— Погодь, чайку тёплого попей, — предложила пожилая женщина.

— Да некогда, ребятишки мои уже, наверное, пришли, — Катя выпорхнула из кладовки и помчалась вверх по лестнице.

— Да погодь, егоза, — баба Поля что-то хотела сказать вдогонку, но не успела, Кати уже не было на лестничном проёме.

Если бы девушка замешкалась, задержалась, то баба Поля успела бы предупредить её о том, что со дня на день ждут приезда органов опеки, и тогда их внезапное появление в учительской не стало бы для Кати страшной неожиданностью. Но нет. Не успела баба Поля предупредить Катю. И поэтому когда девушка впорхнула в учительскую, то замерла от неожиданности. Всё небольшое пространство комнаты было полно народу, а в центре за столом сидела тучная женщина с непроницаемым лицом, одетая в тёплую чёрную куртку с надписью «полиция». Катя поняла всё сразу, мгновенно, и сердце её сжалось. Татьяна Степановна, учительница первого класса, у которой Катя проходила практику, громким хорошо поставленным голосом говорила молодой худенькой женщине из опеки:

— Когда мы вас уговаривали понаблюдать семью, думали, родители как-то одумаются. Но ситуация становится всё хуже и хуже. Дошло до того, что ребёнок упал в голодный обморок и напугал всех детей!

Молоденькая чиновница внимательно слушала и кивала в ответ. Прозвенел звонок, пронзительно и тревожно, как показалось Кате, и она метнулась в класс.

— Погоди, Катерина Евгеньевна, погоди, — задержала её Татьяна Степановна, — Не спеши. Я сейчас сама зайду, вызову Евсеева и уведу его. Если он раньше времени увидит посторонних, может сбежать, как в прошлый раз, когда за ним приезжали домой.

Татьяна Степановна решительно прошла мимо побледневшей Кати и зашла в класс, через пару секунд она вышла, крепко держа за руку тёмненького худенького мальчика. Быстрые глаза мальчишки заметили посторонних людей ещё до того, как его завели в учительскую. Он начал вырывать руку, сопротивляться, лягаться, пытаясь упасть на пол, но тут женщина — полицейский крепко обхватила его худенькое тельце и без особого труда удержала.

— Принесите его верхнюю одежду и портфель, — велела она.

— Катенька, чего ты стоишь? Беги в класс. Неси! — обратилась к ней Татьяна Степановна.

Катя, не видя перед собой дороги, как в тумане побрела в класс. Дети в классе притихли, почувствовав недоброе. За второй партой у окна, где всегда было Мишино место, лежал его старенький поношенный портфельчик, видимо, доставшийся Мише от сердобольных соседей. Катя дрожащими руками собрала тетрадки и книжки с парты — Миша уже успел приготовиться к уроку, сняла с вешалки его курточку и на негнущихся ногах вернулась в учительскую.

Миша уже присмирел. Он неподвижно стоял рядом с тётей-полицейским, только в его чёрных глазах плясал испуг.

— Принесла? Хорошо, — одобрительно кивнула Татьяна Степановна, взяла из рук Кати вещи, передала их худой женщине из опеки.

Мишу повели к двери, но вдруг он сделал неожиданную попытку вырваться и отчаянно закричал, глядя на Катю:

— Мама! Мамочка!

Катя дрогнула всем телом, резко бросилась к нему, обхватила руками, крепко прижала к себе. Миша плакал тихо, не в голос, вцепившись в её руки. С глаз девушки брызнули горячие слёзы. Уже как в тумане, как сквозь вату она слышала слова — упрёки Татьяны Степановны:

— Катерина Евгеньевна! Что ж вы делаете! Отпустите ребёнка!

Она не помнила, как её отстранили от Миши, как его увели. Очнулась она от резкого отвратительного запаха корвалола. Ей протягивала стакан с лекарством пожилая директриса Ирина Марковна.

— Катя, Катюша, выпей, ну же! — приговаривала она.

Но Катя отстранила от себя противно пахнущую жидкость и всхлипнула.

— Да разве можно так! — напустилась на неё Татьяна Степановна, — Непрофессионально вы себя ведёте! Нельзя так! Нужно учиться абстрагироваться, иначе сердца на всех не хватит.

— Что можно сделать? Как вернуть Мишу? — тихо всхлипывая, прошептала Катя и посмотрела на директрису умоляющим взглядом.

— Ну, не знаю… — развела она руками, — Можно, конечно, узнать об опекунстве. Только надо ли тебе это? Чужой по сути ребёнок… Ты с горяча-то не поддавайся порыву. Остынь и подумай. Вот я бы никогда не смогла с чужим ребёнком. От чужого я бы не смогла стерпеть того, что своему родному прощаю… — вздохнула Ирина Марковна и присела на стул рядом с Катей, а затем опомнилась, метнула быстрый взгляд в сторону Татьяны Степановны, — Танечка, иди. Проведи первый урок сама, а Катюша сейчас успокоится, в себя немного придёт, пусть посидит тут пока.

— Ага, — кивнула Татьяна Степановна, — Конечно, проведу. А ты, Катюша, успокаивайся и давай иди в класс в настроении, как будто ничего не случилось. Так надо.

— Он же меня мамой назвал! — не выдержала Катя.

— Катюша, посмотри на меня, — Ирина Марковна решительно взяла девушку за подрагивающее плечо, — Это просто манипуляция. Не принимай близко к сердцу. Когда я прихожу в детский дом, все они бросаются ко мне, хватают за руки, называют мамой и просят забрать с собой.

Катя ничего не смогла ответить, отвернулась к окну и только тогда вспомнила, что так и не успела отдать Мише купленную для него вчера шоколадку.

«Jingle bell, Jingle bell» — громко лилась из динамиков весёлая рождественская песня, когда Катя проходила мимо супермаркета. « И кто придумал Рождество? — с грустью размышляла девушка, — Глупый, никчёмный праздник…» И никто из этих оживлённых счастливой предновогодней суетой людей из пёстрой толпы не задумается о том, как ужасно в такие дни на душе одиноких людей, каково им наблюдать за хлопотами и чувствовать себя лишними на этом празднике жизни!

Мимо Кати прошли две совсем молоденькие девушки, весело смеясь и переговариваясь. Мужчина и женщина, наверное, муж с женой, что-то искали в шуршащих пакетах с логотипом супермаркета и о чём-то препирались. Быстрее! Прочь от всех этих людей! Катя прибавила шаг, запахнула повыше ворот пальто, пробежала, не глядя, мигающие витрины. Но вдруг что-то привлекло её внимание. Девушка остановилась. Напротив автобусной остановки стоял старый двухэтажный дом сталинской постройки. В его окнах, как и везде, мигали и переливались разноцветные огоньки и гирлянды, но верхнее окно посередине было тёмное. Но в нём светилась белым светом фигурка ангела — девочка с крылышками летела над облаками из ваты, держа в руке звёздочку, переливающуюся мягким голубоватым светом.

Катя не могла отвести взгляда от этого окна. А ведь вчера ангела в окне не было! Но тут подошёл автобус, и что-то тревожное, важное, зародившееся в душе девушки, как будто испугавшись постороннего вторжения извне, исчезло. Катя забралась в переполненный автобус, сняла перчатки, потёрла замёрзшие пальцы, подышала на стекло, согревая его своим дыханием. И уже когда автобус тронулся, Катя увидела, как плавно и безмятежно покачивается фигурка ангела в окне.

Кто-то уступил ей место, и Катя прижалась лбом к холодному стеклу. В тёмное окно ничего не было видно, да она и не пыталась что-то разглядеть. Она думало о Мише, вспоминала его улыбку, его живые чёрные глаза, вспоминала, как он ждал её на школьном дворе каждый день после уроков, чтобы проводить её на остановку.

— Я мужчина, я должен тебя провожать, — серьёзно говорил он.

Иногда Катю задерживали кое-какие дела после уроков — то журнал заполнить, то оценки выставить и проверить тетради, то Татьяна Степановна обратится к ней с разговорами. Но каждый раз, как бы долго не задерживалась Катя в учительской, на десять минут или на полтора часа, Миша неизменно ждал её на школьном дворе. Когда его кто-нибудь из сердобольных учителей угощал сладостями, он делился с Катей.

— Миша, кушай сам, — отказывалась Катя.

— Ты тоже худая, должна кушать, — возражал Миша и ни в какую не забирал свои конфеты обратно.

Учился он слабенько, из рук вон плохо. К концу первого класса ни читать, ни писать не умел. Катя заставляла его читать на переменах, приносила из библиотеки для него книжки, а когда узнала, что его родители пьющие, и в доме очень часто нечего поесть, стала тайком класть в его портфель еду.

— Не делай этого больше, Катя, — говорил он, возвращая ей апельсин или пачку йогурта.

— Но почему?! — удивлялась девушка, — Ты же принимаешь от других гостинцы.

— Я тебя не за гостинцы люблю, — упрямо повторял мальчик.

Но Катя продолжала упрямо подсовывать ему что-нибудь вкусненькое. Наконец, он сдался, начал принимать её подношения. Он терпеливо позволял ей то, чего не терпел от других учителей — послушно оставался на переменах в классе и читал, переписывал целые страницы слов, не баловался и не шумел, когда урок вела она. Только вот он упорно звал её на ты, не признавая другого обращения.

В дверь постучали. Катя нырнула под одеяло, непроизвольно прячась от навязчивого звука, прервавшего её сон. Накануне вечером девушка долго стояла возле окна, а потом долго ворочалась на маленьком диванчике, и только под утро сон сжалился над ней, окутал своими спасительными чарами. Стук в дверь упрямо повторился. Катя продолжала лежать, надеясь, что незванный гость уйдёт. За тонкой фанерной дверью было слышно, как кто-то постоял в коридоре, затем послушался звук удаляющихся шагов.

К полудню, когда Катя уже встала, приняла душ и выпила кофе, кто-то опять постучал в двери. Видеть никого не хотелось, но пришлось открыть. Ведь этот кто-то приходит второй раз.

Когда Катя распахнула дверь, то увидела своего недавнего знакомого. Мужчина, опрятно одетый в тёплый свитер и тёмные джинсы, стоял на пороге её комнаты.

— Добрый день, Катя. Я уже приходил с утра, но, вероятно, ты ещё спала, — произнёс он, внимательно осматривая девушку. От его взора не скрылись заплаканные глаза Кати, её бледность и растерянность. Она куталась в тёплый махровый халат и хотела только одного — остаться одной, и чтобы её никто не беспокоил.

— Что вам нужно? — не совсем вежливо спросила она.

— Мы же договорились, Катя, что в субботу сходим куда-нибудь и поближе познакомимся. Ты обещала. Я поменял свои планы и подстроил их под тебя, — с нажимом в голосе произнёс он.

Катя не могла вспомнить, чтобы она что-то обещала ему конкретно, но спорить не стала. Она вдруг внимательно посмотрела на него, оценивая. Высокий, подтянутый, ухоженный мужчина, и ну и что, что старше её лет на десять. Да, ему, наверняка, за тридцать. Интересно, женат? Если женат, то и время тратить на него не стоит. Это надо выяснить сразу.

— А ваша жена одобряет ваши субботние планы? — напрямую спросила она.

— Я не женат, — ответил он, — Хотя подруга постоянная имеется, не спорю. Но это так, всё изменимо. Мне подождать, пока ты соберёшься или коротать выходной день в одиночестве?

— Я сейчас… Через полчаса буду готова. Подождите, пожалуйста, в коридоре, — в смущении отозвалась Катя.

— Хорошо, Катя, подожду, — кивнул он и вышел.

Катя быстро переоделась в трикотажное платье, причесалась, заколола пряди в пучок, нанесла неброский макияж. Чёрт, она совсем забыла о нём, своём временном соседе. Вообще из головы вылетело то, что он должен появиться в субботу. Наскоро собравшись, Катя надела свои старенькие осенние сапоги, надеясь, что её попутчик не заставит её долго гулять по городу пешком, застегнула пуговицы на старом пальтишке, подхватила сумочку и вышла из комнаты. Она закрыла дверь на ключ, по привычке удивляясь, зачем это вообще делает. Ведь никаких ценных вещей у неё нет, если не считать флакончика французских духов, которые она, не удержавшись, купила себе к празднику.

Мужчина стоял возле окна, спиной к Кате, а она мучительно пыталась вспомнить его имя. Кажется, Олег. Да, так он представился тогда на остановке. Девушке стало немного стыдно — уж он- то потрудился запомнить её имя. Он обернулся, одобрительно кивнул и направился к лестнице, по пути бросив:

— Идём, Катя.

К огромной радости девушки, во дворе стояла машина, поэтому гулять пешком и морозить ноги ей не придётся. Олег открыл дверцу, приглашая Катю занять место в салоне автомобиля. Он сел за руль, уверенно и неторопливо вывел машину со двора на дорогу. Катя не спрашивала, куда они едут, да по большому счёту, ей было это всё равно. Если получится то, что она задумала, то всё остальное не важно. Олег остановил машину возле ресторана, не самого престижного в городе, но и не дешёвого, солидного. Он помог ей выйти из машины, таким же обходительным был и в фойе — помог ей снять пальто, отодвинул стул, приглашая её устроиться за столиком.

— Что будем есть, Катя? — спросил он, взяв в руки папку с меню.

— Я не знаю… Закажите вы… на свой вкус, — смущённо проговорила Катя.

— Тогда возьмём отбивные и салат по-гречески, а на десерт вишнёвый пирог, а вино закажем красное, — уверенно произнёс Олег.

Катя спорить не стала, хотя мясо особенно не любила, предпочитая рыбу, вино пила только белое, а на вишню у неё была ещё с детства аллергия, после того, как она съела полную миску этой ягоды. Заказ принесли быстро, официант сам ловко разлил вино в бокалы и быстро удалился.

— Сервис хороший, не навязчивый, — прокоментировал Олег, — Выпьем за наше знакомство, Катя. Надеюсь, оно перейдёт в нечто большее, чем просто знакомство, — предложил он тост, поднимая бокал.

Катя отпила немного вина, а Олег осушил бокал сразу и принялся разрезать ножом и вилкой отбивную.

— Ешь, Катя, пока не остыло, — сказал он, приглашая смущающуюся девушку приступить к еде.

— Можно я закажу немного водки, — лихо произнесла Катя, подумав про себя: «А, была — не была!»

Олег остановил удивлённый взгляд на девушке, затем с усмешкой кивнул и подозвал официанта:

— Двадцать граммов водки для девушки, будьте добры.

Катя залпом выпила принесённую водку и метнула на мужчину отчаянный взгляд:

— Скажите, Олег, я вам нравлюсь? — произнесла она.

— Да, — прямо ответил он, — Я уверен, ты поняла это сразу ещё там на остановке.

— Чего вы хотите от меня? Просто скрасить ваше одиночество во время командировки?

— Я часто бываю в командировках, но никогда не ищу себе девушку для развлечений, Катя, — произнёс он, внимательно рассматривая выражение её лица. Катя почувствовала, как начинает краснеть от неловкости и смущения. А мужчина продолжал, — Я хочу узнать тебя получше, хочу ближе с тобой познакомиться.

— Извините, Олег, но у меня на это нет времени, — перебила его Катя взволнованно, — Только, прошу вас, не удивляйтесь, не перебивайте, дослушайте меня до конца! Мне нужна ваша помощь, очень нужна. Скажите, вы, кажется, приехали из Петровки? Где вы там живёте? У вас есть своя жилплощадь?

— Что, так сразу, Катя?! — не сдержался от смеха Олег, — Ты хочешь встречаться со мной по расчёту?

— Нет, не встречаться… — Катя запнулась, взяла с вазочки бумажную салфетку, нервно скомкала её в руках, — Помогите мне, пожалуйста. Я вам обещаю, что не причиню вам хлопот.

— В чём же должна состоять моя помощь, Катя? — спросил он уже явно заинтересованно.

— Согласитесь вступить со мной в фиктивный брак, ненадолго. Я вам обещаю, что как-только вы попросите, я сразу же подам на развод.

— Так, это уже интересно… — протянул Олег, забыв об отбивной, которая остывала на тарелке, — Зачем тебе это нужно, девочка?

— Мне нужно… Для опеки. Мне нужно предъявить им прописку и то, что у меня есть жилплощадь, подходящая для того, чтобы взять ребёнка.

Олег смотрел на неё долго. И что было в его оценивающем взгляде, она не знала и мучилась от неизвестности, которая всё тянулась и тянулась…

— Мне не нужна фиктивная жена, Катя, — наконец сказал он, — Выйдешь за меня замуж по-настоящему?

— Как это?… — изумилась Катя, а её сердце забилось быстро и громко, готовое выпрыгнуть из груди.

— Выйдешь за меня замуж и станешь мне настоящей женой, что непонятного? — усмехнулся он, — И да, Катя, у меня есть жилплощадь. У меня большой частный дом в Петровке, правда, там кроме меня, проживают ещё мама и младший брат, но у каждого свои отдельные комнаты. Так что, думаю, опеку устроят условия, которые я могу предложить ребёнку.

— Хорошо, — со страхом выдохнула Катя, — Когда мы оформим отношения?

Олег достал из кармана мобильный телефон, открыл на экране календарь, немного подумал, что-то просчитывая, и уверенным деловым тоном ответил:

— В среду у меня есть окно. Я пришлю тебе эсэмэску во сколько тебе нужно подъехать к Загсу. А сейчас давай, всё-таки, спокойно поедим, раз уж мы всё уже решили.

Катя склонила голову над тарелкой, но от волнения не смогла есть. Она неумело пыталась отрезать кусочек отбивной и решила сперва съесть салат. Девушка ела и чувствовала на себе внимательный взгляд Олега, но он ничего больше не сказал, только налил в свой бокал ещё вина.

Катя металась по комнате, казавшейся ей тесной, как птица в клетке. Что у неё есть? Только эта комнатушка-клетушка! И то — съёмная. И сколько лет ей нужно будет работать, чтобы приобрести себе жильё на скромную зарплату учительницы?! Десять лет? Пятнадцать? А может и все двадцать! Да Миша не сможет столько ждать! У Кати начиналась истерика. Она сжала тонкие пальцы, прислонилась лбом к холодному тёмному окну. В её голове стучали слова Татьяны Степановны, произнесённые в тот роковой день. Пожилая учительница тогда тяжело опустилась на стул, вздохнула и сказала: «Сиротская доля — она ведь не сахар». От её слов у Кати заныло сердце, стало тяжело в груди, слёзы опять вот-вот готовы были брызнуть из глаз.

Катя сама не помнила своей матери. Нет, она не была сиротой, просто её мама после развода уехала на север зарабатывать деньги, а маленькую дочку оставила на брата. Тётя Даша, жена маминого брата, по сути, чужая тётя, воспитала племянницу мужа. И так как в семье дяди были ещё и родные дети, Кате мало что перепадало, особенно душевного тепла и ласки, простого человеческого участия. А после того, как Катя окончила девятый класс, тётка не позволила ей больше оставаться в посёлке и заставила поступить в педколледж. В педколледже Кате нравилось, да и учиться было не трудно. К тому же она успевала ещё подрабатывать вечерами, устроившись уборщицей в офисы, неподалёку от педколледжа. Платили небольшую стипендию, как раз только на проезд в автобусе её и хватало. Тётка и дядя Витя помогали иногда продуктами, то мешок картошки из деревни привезут, то домашнего варенья с мёдом. Так Катя и перебивалась, давно научившись обходиться самым минимальным. Только недавно позволила себе глупость — не удержалась, купила дорогущие французские духи, вместо того, чтобы отложить эти деньги на новые зимние сапоги.

В воскресенье Катя промаялась сомнениями и страхами, а в понедельник поделилась своими переживаниями с подругой по педколледжу Машей Петренко. Девушки сидели за столом в учительской одни и проверяли тетради, когда Катя произнесла:

— Я замуж выхожу, Маша.

— Ух ты… — подняла голову от тетрадок подружка, — За Костю? Всё- таки уломал тебя?

— Да при чём здесь Костя, — перебила с раздражением Катя, — Зачем мне выходить замуж за Костю? Его родители никогда этого не допустят.

— Родители-то не допустят, но вы бы и без их помощи на ноги встали. Костя парень пробивной.

— Не люблю я его, Маша. Это было бы нечестно по отношению к нему. Да и времени ждать, пока мы встанем на ноги, катастрофически нет, — и Катя рассказала Маше всё.

Подруга молча слушала, не перебивала и только когда Катя закончила рассказ, спросила с укором:

— Ты же практически не знаешь этого мужика! А если он совершенно тебе не подходит? Ты же сама вот сейчас сказала, что вам с ним в ресторане и поговорить-то не о чем было.

— А это не важно. Важно то, что он пропишет меня в своём доме, и мне будет, что предъявить опеке.

— А жить-то ты как с ним будешь, ты не подумала, Катя? Ведь он же с тобой как с настоящей женой жить собирается, — возразила Маша и посмотрела на подругу, как смотрят на неразумное дитя.

— Ничего, подстроюсь как-нибудь. Ведь тётке угождать привыкла! — произнесла Катя, сжимая в руках карандаш.

— Тётке — это одно, а мужику — это другое. Ты рискуешь, Катя.

— Всё, закончим этот разговор, Маша. Я уже всё решила, и переубеждать меня бесполезно.

— Ну, как знаешь, — сочувственно вздохнула Маша, с тревогой взглянув на подругу.

Поздно ночью откроется дверь,

Невеселая будет минута.

У порога я встану, как зверь,

Захотевший любви и уюта.

И опять по дороге лесной

Там, где свадьбы, бывало, летели,

Неприкаянный, мрачный, ночной,

Я тревожно уйду по метели…

Николай Рубцов

Матвей прошёл через веранду тихо, стараясь, чтобы старые деревянные половицы не скрипели под его ногами. Мать, наверняка, уже спит. Но открыв дверь на кухню, он запнулся о пустое ведро, оно с громким радостным звоном покатилось по полу, извещая о том, что пришёл хозяин.

— А хозяин ли? — пьяно усмехнулся Матвей, не заметив, что сделал это вслух.

В соседней комнате зажёгся свет, ещё секунда и на пороге возникла пожилая статная женщина в шёлковом халате, украшенном расписными драконами.

— Матвей! Где тебя опять носило? — и, приглядевшись к сыну, раздражённо заметила, — Ты что, напился? Вот изверг! И за что только мне такое наказание!

— Не заводись, мать, — поморщился Матвей, схватившись ладонью за голову. От громкого въедливого голоса матери разболелась голова, — Ты это… мать, спать иди. Я сам тут как-нибудь…

Парень нетвёрдой походкой приблизился к обеденному столу и сел на стул.

— Ну, ну… Сам, конечно, сам, — усмехнулась женщина, — Тебе же завтра на работу, изувер! Вот брат твой серьёзным уважаемым человеком стал, начальником! А ты позоришь его! Да как не стыдно-то, Матвей! А ведро почему уронил? Я же его поставила, чтобы ты увидел, и воды из колодца принёс! Утром чай сварить — а ни капли воды нет!

— Щас, мать, принесу, ты иди, спи, — Матвей сжал голову ладонями, как будто хотел спрятаться от навязчивого раздражающего голоса.

Мать скрылась в комнате и выключила свет. Опять наступила темнота. Парень тяжело поднялся, подобрал валявшееся пустое ведро, прошёл на веранду, обулся, накинул пуховик и вышел во двор. Ночь была звёздная, морозная. По всему тёмному небесному пространству ярко мерцали ночные светила. Где-то рядом, где просёлочная дорога бежала на пригорок, вился дымок из печной трубы. Вдохнув обжигающий морозный воздух, Матвей направился по протоптанной дорожке к колодцу. Вода, конечно же, успела покрыться тонким слоем льда после того, как кто-то в последний раз приходил сюда. Матвей продолбил полынью, зачерпнул воды. Возвращаться домой не хотелось. Он посмотрел на пригорок, где в домах ещё кое-где горел свет. Вот то дальнее окно, где так маняще мерцал свет, Викино. Наверно, она ещё смотрит телевизор или ей в эту ночь, как и ему самому, не спится? Вика, Вика… А ведь она обещала ждать его. Тогда после суда, после приговора, как она плакала, как заламывала руки от отчаяния. Три года в колонии общего режима — таков был приговор. В принципе, реально было его дождаться. Но она не смогла. И вот месяц назад он вернулся по УДО и сразу же узнал ещё там на вокзале, даже не успев в деревню приехать, что Вика теперь встречается с его братом Олегом. Да и имеет ли он право осуждать Вику? Ведь для неё, как и для всех других, он виновен. Он стал невольным убийцей. И даже Вике он не смог открыть правду. Не смог признаться в том, что на самом деле случилось в ту роковую ночь…

Вика, малышка… Его милая девочка. Его первая любовь. Это было безумие, это было сладостное сумасшествие. Тогда, три года назад, он только вернулся из армии и сразу встретил её. Было начало лета, и дни стояли тёплые, наполненные медвяным ароматом лип, и сирень с черёмухой ещё не успели отцвести. Так и стояли деревья в белом и сиреневом цвету, лёгкими облаками окутывая деревенские улицы, лесные пригорки и низины. Матвей тогда решил похвастаться перед друзьями, показать свою удаль — решил искупаться в реке одним из первых. Вода ещё не прогрелась, и в первые же секунды обожгла его тело холодом. Матвей окунулся, проплыл несколько метров и выскочил на берег, где его ждали приятели. Шутки, смех, кто-то протягивает бутылку с водкой для согрева. И вдруг он увидел её. Стройная девушка с распущенными тёмно-каштановыми волосами шла вдоль берега. А когда она посмотрела в его сторону, насмешливо с лёгким прищуром, он поразился цвету её глаз — они были насыщенно-зелёные, как у ведьмы. И сразу же завертелось у них, закрутилось. Матвей и себя забыл в этом безумном танце страсти и любви. Помнил только аромат сирени и черёмухи, когда после жарких ночей на берегу реки они под утро возвращались домой уставшие и счастливые. А когда случилась та трагедия, Вика пришла на суд. Она клялась ждать его. И поначалу и письма были, и на свиданки приезжала, а потом резко всё оборвалось. Без каких-либо объяснений с её стороны. Но он ни в чём не упрекал Вику, права на это не имел. Как вышло, так вышло. И вот недавно он узнал, что Вика поссорилась с Олегом, и он срочно уехал в командировку в город. Причину ссоры Матвей не знал, но догадывался. Очень часто стали Вику замечать в компании Сергея Рогозина, молодого лейтенанта полиции. Но всё это уже не касалось Матвея, и было ему не интересно. Сейчас он вспоминал, как когда-то был безумно счастлив. Наверное, нельзя было быть таким счастливым. За такое счастье человек обязательно расплачивается. Воспоминания его нарушили хлопки петард. Высоко в чёрное небо взметнулись сотни разноцветных искр. И Матвей с удивлением вспомнил, что скоро Новый год. Он медленно пошёл по протоптанной дорожке, размышляя о том, какой же всё-таки это жестокий праздник. Семейные торжества и встреча Нового года в кругу друзей, подарки, фейерверки, суета с угощениями, наряды, танцы, карнавалы… А что делать тем, кто одинок? Никто не подумал, как приходится одиноким людям, старым, больным, неудачникам, выброшенным за борт жизни? Что делать им?! Спокойно наблюдать за счастливой суетой других и ещё острее ощущать свою ненужность и одиночество? Какой никчёмный бессмысленный праздник. Быстрее бы уж рабочие дни начались. И у него не будет свободного времени размышлять о такой ерунде.

В среду они расписались. Всё произошло буднично и быстро. Даже своё строгое серое платье Катя не успела переодеть на более нарядное и подходящее для такого случая. Просто Олег позвонил ей после обеда, ей пришлось отпроситься с последнего урока и выйти на остановку, где её уже поджидала машина Олега. А после регистрации их брака Олег отвёз Катю обратно в школу, где во второй половине дня у неё была запланирована репетиция новогоднего спектакля.

Только вечером он пришёл к ней, постучал в дверь, а когда она открыла, Олег зашёл в её маленькую комнатку на правах хозяина, не гостя. Он поставил на стол бутылку коньяка, разлил его по чашкам, так как специальных бокалов у Кати, конечно же, не было.

— Ну, за наш брак, Катя, — произнёс он тост и уверенным движением осушил содержимое чашки. Катя тоже попыталась отпить, но не смогла, от резкого запаха её замутило. Олег требовательно приказал, — Пей, Катя. У нас первая брачная ночь, и я не хочу, чтобы ты зажималась и чувствовала себя со мной сковано.

Кате пришлось выпить. Жидкость сразу же обожгла её горло, внутренности, но раскованности девушка не почувствовала, только нарастающую тошноту.

— Выпей ещё, Катя, — Олег опять налил ей коньяка в кружку, и Катя безропотно его проглотила. На этот раз ощутимо закружилась голова, а вот ноги отказались её слушаться. Девушка покачнулась, Олег ловко подхватил её на руки, понёс к дивану, уложил на него. Дальнейшее Катя помнила смутно. Когда он раздевал её, она не сопротивлялась. Лежала как кукла. Красивая глупая кукла с испуганными большими глазами. Олег не тратил времени на ласки, он сразу же широко развёл ноги девушки и вошёл в неё. Катя не смогла сдержать болезненного стона, поморщилась и сжалась. Олег удивлённо посмотрел на неё, задвигался в её теле, причиняя девушке новую боль, и только когда он решил сменить позу и освободил Катю из своего захвата, то увидел кровь на её бёдрах.

— Ты целка? — удивился он, — Вот так номер. Это даже интересно. Моя жена — девственница. Мне есть чем гордиться, — рассмеялся он, а потом уже серьёзно произнёс, — Детка, сочувствую, но тебе придётся потерпеть. Я не намерен останавливаться.

Он перевернул Катю на живот, приподнял её, заставляя встать на четвереньки, и снова вошёл в неё. Девушка почувствовала, как в этой позе он стал проникать в неё глубже, больнее. Она закусила подушку зубами и глухо застонала. Она слышала его шумное дыхание, его стоны удовольствия, а когда он снова перевернул её и резко поднял её ноги за щиколотки, пристроив её ступни себе на грудь, девушка почему-то почувствовала себя униженно. Так, как будто она была только телом, и ничем больше, телом, которое только служит для удовлетворения его похоти. Олег был ненасытен. Он менял позы, заставляя Катю сгибаться и раскрываться для него, был равнодушен к её стонам боли и слезам на глазах. А когда он, наконец, отпустил её, обильно кончив ей на грудь, то встал с дивана, оделся и ушёл к себе в комнату. И как только он это сделал, Катя почувствовала дурноту, она еле успела сползти с дивана, как её начало рвать прямо на пол. Мерзкое отвратительное пойло, называемое алкоголем, выходило из неё, выплёскивалось, скручивая худое тело Кати в спазмах. После стало немного легче, но появился озноб. Катя кое-как накинула халат, взяла полотенце и добралась до душа в конце коридора. Вода в душе была только холодная, но Катя мылась под холодными струями. После холодного душа её ещё больше стало морозить, и она закуталась в два одеяла, но продолжала дрожать. А утром, когда меняла постель и увидела размазанные пятна крови, опять почувствовала тошноту.

Глава вторая. Неприязнь с первого взгляда

«И взмах её ресниц решил его судьбу»

Маргарет Митчел

На оформление всех документов ушло почти два месяца, ещё и январские праздники задержали. В начале марта Катя смогла, наконец-то, забрать Мишу к себе. Она перевела его в ближайшую к её общежитию школу, куда Миша ходил сам и приходил из школы тоже сам, а потом разогревал приготовленную для него ещё с вечера еду, как мог, делал уроки, гулял во дворе или смотрел телевизор у соседки Гали, пока её муж Слава был на работе. Катя возвращалась поздно, и Миша практически был предоставлен весь день сам себе. Но проблем с ним не возникало, Миша старался лишний раз не показываться на глаза соседям и вообще быть незаметным. Возвращение Кати он ждал с радостью, стремился во всём, как только мог, угодить.

— Ты поел? Уроки сделал? — интересовалась она, разуваясь и снимая пальто.

— Сделал, — кивал Миша и добавлял смущённо, — Кать, давай манную кашу с вареньем сварим.

— Сварим, вот сейчас переоденусь, в душ схожу, и начнём варить кашу, — легко соглашалась она.

А позже, когда каша была сварена и съедена, уроки бегло проверены Катей, они забирались на диван под одеяло, и Катя начинала читать книжку. Миша слушал внимательно, прижимался тёплой нежной щёчкой к её плечу, обхватывал ручонкой её за шею. Катя чувствовала его дыхание на своей коже и замирала от счастья. Эти вечера принадлежали только им двоим. После долгого трудного дня оба стремились под голубоватый свет ночника под уютное тёплое одеяло для того, чтобы быть вместе.

Бывали дни, когда Катя и не вспоминала, что у неё есть муж. Эти дни принадлежали только ей и Мише. Только иногда он врывался в её мир холодным ветром, но совсем ненадолго. Обычно он звонил заранее и предупреждал Катю о своём приезде в выходной день. Тогда девушка уводила Мишу к соседке Гале на ночь, а утром, когда Олег уезжал, она вздыхала с облегчением и сразу же бежала за Мишей. После того, как прошли государственные экзамены, и Кате вручили диплом, ей пришлось задуматься о том, что она будет делать дальше. О возвращении в родной посёлок к дяде Вите и тётке не могло быть и речи, оставаться в городе тоже было невозможно. Тётка договаривалась насчёт общежития только до начала лета, а там предстояло искать другое жильё. Но у Кати был муж, и в один из воскресных приездов он сказал, что она может приехать к нему вместе с Мишей. За неимением других вариантов девушка согласилась. Единственное, что беспокоило её, это как встретят её и Мишу родственники мужа, ведь он жил не один. И как оказалось, не зря она так волновалась, как в воду глядела, боясь, что не понравится им и ко двору не придётся. Так и вышло…

— Мама, я не один приехал, вот моя жена, — произнёс Олег, как только вышел из машины. Катя вышла следом, встала рядом с ним.

Женщина, высокая и статная, одетая в тёмно-зелёное платье из искусственного шёлка, коротко подстриженная, с аккуратно подкрашенными глазами внимательно посмотрела на них, с интересом рассматривая Катю. Девушка опустила глаза.

— Ну, наконец-то, познакомимся, — сказала она, — А то только слышу от тебя, Олег, что к жене поехал, а какая она — и не знаю! Меня Татьяна Борисовна зовут, — обратилась она снисходительно к жене сына, -А ты, дочка, можешь называть меня тётей Таней. Ну, а теперь пойдёмте за стол, всё уже готово, только вас ждём.

— Мама, уже расписались почти полгода назад, но свадьбу всё равно хотим здесь отпраздновать. Катя училась, да и мне не до этого было, а сейчас время подошло, — объяснял Олег матери.

— Вот и правильно. И давно пора. Позовём всех родственников, соседей… — но женщина резко осеклась и побледнела, когда увидела, как из машины вылезает маленький мальчик, подбегает к Кате и прячется за подол её платья, — А это чей малыш? Твой братик? — произнесла растерянно Татьяна Борисовна.

— Нет, это мой сын, — тихо ответила девушка.

— Сын?! — удивилась женщина, — Надо же! Сама такая молоденькая, а уже сын…

Миша бросился назад, спрятался за открытую дверцу машины, и тут внезапно раздался чей-то весёлый голос:

— Эй, парень, давай знакомиться! Вылезай! — к машине подошёл высокий светловолосый парень в камуфляжных штанах и тельняшке, легко поднял Мишу на руки, улыбнулся открыто, дружелюбно, затем лукаво подмигнул и сказал, — Давай знакомиться, родственник. Я дядя Матвей. А ну идём во двор, я тебе покажу нашего чёрного кота и курочек.

— А разве котик не ловит курочек? — удивился Миша, сразу же испытав симпатию к этому незнакомому парню.

— Неа… не ловит, он у нас старый и ленивый. Пошли! Тебя с ним надо обязательно познакомить, — парень с ребёнком на руках направился во двор, по пути остановившись возле Олега и протянув ему руку.

— С приездом, брат!

Олег пожал протянутую руку и ответил более сдержанно:

— Знакомься, это моя жена.

Парень внимательно посмотрел на девушку. Его взгляд был оценивающим, цепким, в нём читалась явная насмешка. Катя встретилась взглядом с серыми глазами парня и смутилась, ей стало неловко, и она отвела взгляд.

— Добро пожаловать, невестка, — он улыбнулся, но его улыбка тоже была насмешливая, как и взгляд. Кате показалось, что на самом деле он не рад её здесь видеть.

— Это, как я понимаю, мой племянник теперь, — продолжил Матвей, обращаясь к брату и продолжая держать на руках ребёнка, — Правильно, брат, чей бы бык не скакал, телёночек наш будет.

Щёки Кати мгновенно запылали от стыда, она ещё ниже опустила взгляд, но тут Татьяна Борисовна возмутилась:

— Матвей! Перестань! Не все понимают твои глупые шутки. Катенька, дочка, не обращай внимания.

Матвей усмехнулся и, не подумав извиниться, с видом лукавого заговорщика подмигнул Мише и направился вместе с ним во двор.

— Да пойдёмте же в дом, что это мы в самом деле, — засуетилась женщина, приглашая приехавших во двор.

На просторной деревянной веранде уже был накрыт стол. На грубой льняной скатерти стояли дешёвые ярко расписанные китайские тарелки и блюдца, в середине стола возвышалась горка печёных пирогов на подносе, чайник и заварник были прикрыты полотенцем.

— Садитесь, садитесь, вот сюда, — суетливо поторапливала хозяйка дома.

Когда все расселись, зашёл Матвей, усадил Мишу рядом с собой, налил ему в кружку молока.

— Бери пироги, Миха, ешь, и пойдём на речку купаться, — сказал он.

— Что, прямо с утра? — возмутилась Татьяна Борисовна, — С утра вода холодная. И вообще, саженцы поливать надо, в обед опять жара будет, и воды из колодца надо натаскать.

— Миша, иди ко мне, — тихо позвала мальчика Катя.

— Я здесь хочу, — простодушно ответил ребёнок, протягивая руку за пирогом, а затем, сжав его в ладошке, впился в мягкое тесто белыми мелкими зубками.

— Да пускай здесь сидит, не мешает, — произнёс парень и опять пытливо посмотрел девушке в глаза. И она опять быстро отвела взгляд, Матвей усмехнулся и обратился к Олегу, — Ну, рассказывай, брат, о своих планах. Здесь с молодой женой жить будешь или отделитесь?

— Я ещё не думал над этим, — ответил Олег, проигнорировав поданный матерью заварник и насыпав себе в кружку кофе из банки.

— Ты задаёшь бестактные вопросы, Матвей, — сухо заметила Татьяна Борисовна.

— Я задаю практичные вопросы, — ни капли не смущаясь замечания матери, продолжил Матвей, — Если здесь решите жить, значит, мне придётся сваливать и искать себе жилище, только и всего.

— Матвей, ты нам мешать не будешь, — снисходительно произнёс Олег.

— А вы мне, возможно, будете, — Матвей почесал затылок, снова взглянул на Катю, наклонившуюся над чашкой с чаем, — У вас же медовый месяц, страстные стоны твоей жены не дадут мне выспаться, а мне вставать рано, сейчас на ферме самая страда.

— А ну встал и пошёл отсюда! — не вытерпела Татьяна Борисовна, — Хам! Не умеешь себя вести, и за стол не садись с приличными людьми!

Матвей засмеялся, сгрёб в пригоршню пирогов, подмигнул Мише:

— Ты поел, Миха? Айда купаться! Кто быстрее добежит до ворот? Слабо меня обогнать?

Миша с восторгом принял вызов, соскочил со стула и побежал по узкой дорожке, выложенной красным кирпичом, к калитке. Матвей бросился за ним, но возле изгороди остановился, схватил полотенце, висящее на бельевой верёвке, и, толкаясь и смеясь, они выбежали за ограду.

— Катя, будет лучше, если ты сразу не станешь обращать внимания на выходки моего младшего сына, — с огорчением в голосе произнесла мать Олега, — Он всегда был такой необузданный. Не обращай внимания и не обижайся.

— Я не обижаюсь, Татьяна Борисовна, всё хорошо, — произнесла Катя, — Давайте я помогу вам убрать со стола.

— Да, убери, а мне уже на работу пора, и на обед что-нибудь приготовь из того, что найдёшь в холодильнике, — ответила Татьяна Борисовна, вставая из-за стола.

Матвей, размашисто гребя, плыл к берегу, вышел, отряхиваясь от воды, упал на тёплый песок.

— А меня научишь так плавать? — спросил Миша. Всё время пока Матвей плавал, мальчик с восхищением наблюдал за ним.

— Научу, — пообещал парень, — И недели не пройдёт, как ты будешь плавать лучше меня.

— Правда? — недоверчиво переспросил Миша.

— Правда, — серьёзно кивнул Матвей, — Ты чего худой-то такой, неужели мамка плохо тебя кормит?

— Катя? — улыбнулся мальчик, — Нет, Катя очень вкусно готовит, вот увидишь!

— Ну а чего тогда рёбра торчат? Ешь плохо?

— Это я такой есть.. — вдруг смутился Миша, — Я очень кашу манную люблю с вареньем, и Катя мне её часто варит.

— А чего ты мамку по имени называешь?

Миша вдруг подобрался, с опаской оглянулся и, удостоверившись, что никого рядом нет, обхватил ручонками шею Матвея и прошептал ему в самое ухо:

— Катя мне не мама, только никому-никому об этом не говори! Я только тебе сказал. У меня есть мама, другая… Но я Катю люблю и хочу быть только с Катей, вот!

— Ты, что, от родной мамки сбежал? — Матвей удивлённо посмотрел в детские чёрные глаза.

— Нет, — поспешно замотал головой мальчик, — За мной приехали, в детдом забрали, я так плакал… Но Катя меня забрала. Я вместе с Катей в общежитии жил, мне только с Катей хорошо! Я даже сам уроки делал, чтобы Катя не сердилась, вот!

— Понятно, — кивнул Матвей, внимательно взглянул на него, задержавшись взглядом на худых выпирающих позвонках и ключицах, затем потрепал мальчика за вихры, — Тебя подстричь надо. Пойдём-ка домой, у меня штука такая есть, называется машинка для стрижки. Я тебя сам ею подстригу, а то в жару с такой гривой нехорошо.

Миша с готовностью согласился. Хоть он и побаивался жужжащей машинки, но не говорить же Матвею об этом! Ради Матвея он и не только неприятное жужжание машинки готов вытерпеть. Они оделись, стряхнули песок с полотенца, и пошли по узкой тропинке.

— Олег к тебе как относится? — вдруг спросил Матвей, — Не обижает?

— Никак не относится, — простодушно ответил мальчик, — Не обижает. Когда он приезжал к Кате, она всегда отводила меня к тёте Гале, чтобы я не мешал. И я сидел и ждал, когда дядя Олег уедет. А когда он уезжал, я радовался. И Катя радовалась.

— Чему радовалась?

— Тому, что он уехал, — пояснил Миша, — Когда он приезжал, Катя сразу грустная становилась.

Больше Матвей ни о чём не расспрашивал ребёнка. И так всё понятно. К этой девушке, приехавшей вместе с Олегом, он с первого взгляда испытал неприязнь. Новая подстилка его брата, красивая, смазливая и, наверняка, глупая, но расчётливая. Младше его брата на десяток лет, если не больше. То, что она красивая, сильнее всего раздражало. И именно той красотой, которая так нравилась Матвею. Будучи рослым и крепким, его тянуло к девушкам невысоким и хрупким, ему нравилось защищать и опекать своих подружек. Да и подружек-то особо не было, так, Вика и перед ней пара девчонок в старших классах школы. Но Вика была особенной и последней его девушкой. К ней он до сих пор испытывал нежные чувства. Чтобы отвлечься от мыслей о Вике, Матвей начал вспоминать Катю. За столом во время милого семейного завтрака он пробыл не долго, но новоявленную невестку успел разглядеть внимательно, во всех подробностях. Да она и не мешала ему на неё пялиться, опустила глаза в пол и, кажется, даже выдохнуть боялась. Сначала он разглядел, естественно, её фигуру во всех подробностях. К тому же летнее платьишко из лёгкого ситца ему в этом не препятствовало. Из под него виднелись округлые красивые коленки, которые руки его брата по-хозяйски раздвигают каждую ночь. Бёдра округлые и грудь высокая, мягкая, немного большевата, но это делает её тоненькую изящную фигурку более пикантной. Интересно, соски на них розовые или коричневые? Матвей удивился откровенности своих мыслей. Но ещё больше удивился напряжению в паху. И сильному физическому желанию к этой незнакомой девушке. Вот же шельма. Он перевёл ход мыслей в другую сторону. Её лицо. Оно ему понравилось больше всего. Её глаза огромные, в обрамлении густых и длинных ресниц, скромно отводили от него взгляд. Но он успел разглядеть и какого они тёмного голубого цвета, как лесные колокольчики на летней полянке в начале июля. Интересно, когда брат её имеет, она так же стыдливо прячет глаза под ресницами? Если бы имел её он сам, то непременно заставил бы смотреть ему прямо в глаза. Изгиб её губ нежный, верхняя губа чуть тоньше нижней, и немного подрагивала, когда он нагло разглядывал её лицо. На шее, где начинались тонкие завитки локонов, виднелось коричневое родимое пятнышко в форме лепестка. А сами локоны насыщенного шоколадного цвета были безжалостно стянуты в строгий пучок на затылке. «Чёрт, не могу больше!» — выругался он про себя, в самый раз опять бежать к реке и охладиться. Так, с сильным раздражением на себя, он вернулся домой. Миша, как только вбежал во двор, громко позвал Катю. Девушка выглянула из открытого окна веранды.

— Мы вернулись, Катя! — сообщил мальчик и бросился в дом.

Матвей направился за ним. На веранде на столе сушилась уже вымытая посуда, аккуратно составленная на расправленное на столешнице полотенце, а Катя чистила картошку, стоя у плиты. Она надела старый кухонный фартук его матери, и теперь готовила обед.

— Быстро ты освоилась здесь, невестка, — усмехнулся он, устраиваясь на стуле в расслабленной вальяжной позе, скрестив руки на груди и вытянув ноги во всю длину так, что Кате пришлось обходить его, когда она захотела взять со стола тарелку.

Девушка ничего не ответила, склонившись над плитой.

— Налей мне чаю, если уж ты за хозяйку здесь, — приказал Матвей. Миша сел рядом, болтая ногами.

— Хорошо, сейчас, — быстро отозвалась Катя, — Вам с молоком?

— Нет, крепкий чай с сахаром, подогревать не нужно, выпью холодный, — он, слегка прищурясь, наблюдал, как девушка проворно и быстро достала кружку, приготовила ему чай, как он просил, и даже старательно размешала чай ложкой. Матвей обернулся к мальчику, — Слушай, парень, беги сейчас в огород, там увидишь на заборе пустые вёдра, волоки их сюда, сейчас пойдём за водой.

— За водой? А куда? — поинтересовался Миша.

— В колодец, — ответил Матвей, прихлёбывая чай из кружки.

— Как? Настоящий колодец?! — удивился ребёнок.

— Да, настоящий. Сейчас сам увидишь, а теперь беги за вёдрами.

Миша сорвался с места, и через секунду его уже не было на веранде.

— Что-нибудь ещё? — спросила Катя, прекрасно помня, что за завтраком он ничего не успел поесть. Она уже повернулась к буфету за тарелкой с пирожками, как услышала эту фразу, сразу же ставшую бетонной стеной между ними.

— Что-то ещё, — произнёс Матвей с усмешкой, — Приподними чуть платье, хочу получше разглядеть твои ножки.

Протянутая рука так и застыла возле дверцы буфета. Катя сжалась и отступила назад, в её глазах заплескалась паника, а парень, заметив это, громко расхохотался.

— Чего замялась, голубоглазая? Не стесняйся, здесь все свои, родственники, — он встал, с шумом отодвинув стул, и уже возле двери снова обернулся, — Смотри, картошку не пересоли, когда варить будешь. А то, говорят, влюблённые всё пересаливают.

— Не бойся, не пересолю, — вдруг вырвалось у Кати. Раздражение и возмущение поднималось в ней горячей волной, начинало вскипать где-то в груди так, что даже дышать становилось трудно.

— Да, правда? — Матвей затормозил на пороге, — Юная прелестная жена вовсе не влюблена в своего престарелого мужа?

— Я не стану с тобой разговаривать в таком тоне! — взвилась Катя, — Ты… Ты такого права не имеешь…

Она хотела продолжить, но Матвей демонстративно поднял руки, перебив её гневную тираду насмешливым голосом:

— Всё, сдаюсь! Сдаюсь, сдаюсь! Только не гневайся!

Он с хохотом выскочил на крыльцо, а Катя метнула ему вслед горящий гневом взгляд.

Глава третья. Ты под моей защитой

«Что есть зло, как не добро, терзаемое голодом и жаждой»

Джебран Халиль Джебран

Он её раздражал. Раздражал так, что хотелось чем-нибудь запустить в его самодовольную наглую физиономию. Одно её останавливало не связываться с ним — Миша к нему прилип так, что, казалось, о самой Кате забыл. К Олегу относился с опаской, даже сторонился, к Татьяне Борисовне — равнодушно, а вот от Матвея ни на секунду не отходил, когда тот возвращался домой после работы на ферме. Миша тащил ведро с водой, заранее нагретое за день на солнце, Матвей мылся этой водой в летнем душе, а потом они оба ужинали. И если Матвей задерживался, мальчик ни за что не садился есть без него.

Как-то Матвей взял его с собой на ферму, посадил за руль грузовика, показал хлебоуборочные комбайны, стоящие в огромном гараже, похожим на ангар для самолётов. Миша был в восторге, а вечером, когда они вернулись, Татьяна Борисовна с упрёком набросилась на Матвея:

— Куда же ты таскал весь день ребёнка? Катя волновалась. Нельзя же так, Матвей!

— Ей не о чем волноваться, — небрежно ответил Матвей, — Что, я за ребёнком не услежу? Мать, мы есть хотим.

— Ужин на плите, Катя не убирала, садитесь и ешьте, — ответила женщина.

— Я сейчас, только к маме сбегаю, — быстро проговорил Миша, выбежал во двор.

Из окна было видно, как мальчик подбежал к Кате, которая вешала на верёвки постиранное бельё, и начал что-то быстро рассказывать ей, размахивая руками от переизбытка эмоций пережитого дня. Катя слушала его внимательно с улыбкой, а потом присела на корточки и обняла его за плечи, прижала к себе. Матвей задумчиво наблюдал за ними, пока из раздумий его не вывел раздражённый голос матери:

— Такая молоденькая, а уже ребёнка успела нагулять. И за что только Олежке такие шалавы попадаются, одна другой краше?! Сначала Вика эта. Покрутила хвостом с тобой, потом с братом твоим, а сейчас спуталась с этим лейтенантом из полиции. Я знаю, мне всё передали. На почту, считай, много народа за день приходит, от каждого узнаю новости обо всех. Вот и о Вике вашей узнала.

Матвей почувствовал, как от слов матери внутри закипает злость и раздражение.

— Мать, при чём здесь Вика? У тебя законная невестка есть. Забудь уже о Вике.

— Да больше всего я боюсь, что ты опять спутаешься с этой вертихвосткой! — женщина присела за стол и вздохнула, снисходительно глядя на сына.

— Не спутаюсь, — твёрдо и уверенно произнёс он, — А Катя, что, весь день стирала?

— Да. У меня спину-то прихватило, разогнуться не могла. Как вчера на почте с этими отчётами просидела, так и скрутило утром поясницу. Говорю — ищите нового начальника почты, мне давным-давно на пенсию пора, внуками заниматься.

Матвей приметил, что все пять верёвок, когда-то протянутые им во дворе, были завешаны бельём.

— Хорошо, что у тебя теперь есть невестка, — произнёс он.

— Да, хорошо, — согласилась мать, — Работящая, и ни в чём мне не перечит. Вот если бы ещё довеска у неё не было… Это ж надо! Только представь, ей, что двенадцать-тринадцать лет было, когда она нагуляла?

— Всякое бывает, мать, — ответил Матвей и уже с раздражением спросил, поворачиваясь к матери, — Не маловата ли она для моего старшего брата?

— Матвей, это его дело, не вмешивайся, — осекла его мать и встала из-за стола, — Когда поужинаете, скажешь Кате, она посуду помоет, а я спать пойду, поздно уже.

Матвей подошёл к открытому окну и громко свистнул.

— Миха! Иди сюда живо! — крикнул он, на что мальчик сразу же отозвался и прибежал, шлёпая босыми пятками по деревянному полу.

— Давай есть, Миха, — сказал Матвей, разливая суп с клёцками по тарелкам, — Попробуем, что твоя Катя приготовила.

А чёрт побери, и правда вкусно готовит, Миха не преувеличивал, когда её нахваливал. После ужина Матвей не стал звать Катю, сам помыл посуду и прибрал остатки ужина в холодильник, отправил Мишу спать.

Уже проходя мимо летнего душа, Матвей услышал, как льётся вода. Он приостановился. За клеёнчатой шторой мерцал свет тусклой лампы и проникал в щель между старых уже высохших досок. Парень подошёл, прислонился лбом к доскам, посмотрел в щель и увидел то, что и ожидал увидеть. Тонкий силуэт девичей фигуры, полностью обнажённой. Катя черпала ладошками воду и проводила ими по своему телу. Кожа девушки была влажной, нежной, а спутанные мокрые волосы тяжело ложились на спину. Он видел её в пол-оборота. Высокая грудь с твёрдыми светло-коричневыми сосками (всё-таки коричневыми!), по которой катились капельки воды, маленькая упругая попка, тонкие пальчики на ступнях. Девушка повернулась на шорох, и Матвей отпрянул, его сердце бешено заколотилось. «Вот ненормальный, — обругал он себя, — Как озабоченный подросток!»

— Невестка, тебе потереть спинку? — громко усмехнулся он.

— Уходи! — донеслось до него из-за шторы, — Немедленно уходи!

— Да что ж ты такая нервная-то, — произнёс парень, услышав в девичьем голосе нотки паники, — Утомилась за день, а я тебе помочь хочу.

За шторой Катя лихорадочно куталась в полотенце, а потом вдруг села на скамейку, закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Катя… — опешил Матвей, — Ну, прости… Прости за эту глупую шутку!

Он метнулся к ней, откинул штору. Катя не пошевелилась, не отпрянула, с обречённым равнодушием посмотрела на него. Он снял с вешалки её халатик, накинул его ей на худые вздрагивающие плечи, а потом присел на корточки и серьёзно сказал, глядя в её влажные от слёз глаза:

— Запомни мои слова, невестка, ты теперь живёшь в моей семье, и это значит, ты под моей защитой. Не относись ко мне как к постороннему, который может тебя обидеть. Этого не будет никогда. А если я себе позволяю грубые шуточки, то уж прости, я такой есть, не смогу себя переделать.

Катя дотронулась ладонью до щеки, растирая слёзы на мокром лице, всхлипнула, а потом вдруг посмотрела на него прямо, без страха.

— Значит, ты меня не ненавидишь? — спросила она.

— А за что мне тебя ненавидеть, девочка?

— За то, что вышла замуж за твоего брата и приехала сюда.

Матвей рассмеялся.

— Разве за это можно ненавидеть? Ладно, вытирайся и одевайся, не буду мешать. Оставь мне своё полотенце, я тоже хочу помыться.

— Я могу принести другое, сухое, — тихо отозвалась Катя.

— Не надо бегать туда-сюда, иди отдыхай, набегалась поди за день-то.

И то, как он это сказал, дало трещину в плотной стене, вставшую между ними с первых же минут знакомства.

А когда Катя ушла, оставив ему своё влажное полотенце, он, помывшись, долго вытирался им, вдыхая нежный едва уловимый аромат, оставшийся от Кати.

«Всё, я пропал, — честно сам себе признался Матвей, когда возвращался домой, изрядно выпив, нетвёрдой походкой огибая изгородь, — Надо сматывать отсюда, пока не поздно. Втюрился в невестку, как последний идиот» Когда он открыл дверь и переступил порог, что-то, как всегда, упало, покатилось и забрякало пустым звоном.

— Мамка, опять воды, что ли нет? — произнёс он громко, хватаясь руками за дверной косяк, — Брат дома живёт, а воды по-прежнему нет, — усмехнулся он и включил свет, нисколько не заботясь о том, что все уже давным-давно легли спать.

На шум поднялась с постели мать, прибежала в кухню, нервно зашептала:

— Ирод окаянный, опять напился! Да не шуми и свет выключи, перебудишь ведь всех!

— А мне всё равно! — отчаянно взмахнул рукой Матвей, и сразу же, потеряв опору, чуть не упал, — Мамка, давай тащи мои документы! Уезжаю завтра от вас! А вы живите, как хотите!

— Иди проспись, ирод, — уже громче произнесла женщина, — Куда собрался на ночь глядя?

— А всё равно, куда! Паспорт мой неси, так… деньги где-то здесь должны быть… — Матвей похлопал себя по карманам куртки, но, опять не удержав равновесия, пошатнулся и, пытаясь задержаться, схватился за полку, чашки с бряканьем полетели на пол.

— Пьяница несчастный, что ж ты творишь-то! — закричала от возмущения Татьяна Борисовна.

Дверь комнаты открылась и на пороге появилась испуганная Катя, босая, в прозрачной ситцевой ночнушке. Платок, наспех накинутый на плечи, не закрывал откровенных очертаний изгибов девичьей фигуры.

— Оба-на! Невестка! Обалдеть! — пьяным смехом зашёлся Матвей, потирая ладонь, из которой сочилась кровь. Осколки керамической посуды поцарапали его руку.

— Я сейчас всё приберу, Татьяна Борисовна, — спешно произнесла Катя, хватаясь за веник и совок.

Матвей преградил ей путь.

— Да не надо здесь ничего убирать! Я сам. Сам уронил, сам и подниму. А ты чего не спишь? Иди к мужу под тёплый бочок, он уже потерял тебя. Братец, ау! Где ты? Иди забери свою молодую жену и приласкай!

— Матвей, не кричи! Олег уехал, — вмешалась в его речь мать, — Иди же спать и угомонись, наконец!

— Так ты из холодной постели ко мне навстречу выбежала, невестка? — глумливо рассмеялся Матвей, — Извини, но приласкать тебя вместо брата не могу. Ты не в моём вкусе.

— Матвей! Быстро иди спать! Я что тебе сказала! — закричала, потеряв терпение, Татьяна Борисовна.

— Ладно, ладно. Тихо, мать! — Матвей махнул в её сторону рукой, как бы пытаясь её успокоить, и нетвёрдой походкой направился к себе в комнату.

Катя начала убирать разбитую посуду под причитания Татьяны Борисовны.

— Вот за что мне такой сын, божечьки мои… За что? — слезливо вопрошала она, усевшись на стул, — Сервиз-то какой добротный был, нравился мне так…

Катя осторожно выбросила осколки в мусорное ведро, налила женщине кружку воды, протянула ей. Татьяна Борисовна отпила несколько глотков, а потом, уже без слёз в голосе, произнесла:

— Ты это, тряпкой мокрой ещё протри, вдруг какие мелкие стёклышки на полу остались, а я прилягу пойду.

— Да, да, сейчас… — Катя сходила за ведром с водой, помыла полы на кухне, вынесла мусорное ведро, а потом вернулась в свою комнату, но долго ещё не могла уснуть, думая о Матвее. Почему-то в этой ситуации ей было жалко не свекровь, переживающую за разбитую посуду, а Матвея. Да, он вёл себя по отношению к Кате грубо, вызывающе, всячески провоцировал её на ответную грубость. А когда, всё же, не хамил ей, то вообще демонстративно не замечал. И Катя не могла разобраться в своих чувствах к нему. Олега она побаивалась, свекрови старалась угодить, а вот Матвей… Сначала она, конечно, испугалась его. Но вскоре бояться перестала. И его грубость, и хамство по отношению к ней её не пугало. Наоборот, бывали вечера, когда он возвращался с работы и не обращал на неё никакого внимания. Тогда Кате становилось обидно. Она, что, как домашняя кошка, которую можно не замечать? И куда это он, интересно, собрался уезжать? Неужели он серьёзно это решил? Нет, если он уедет, её жизнь здесь будет спокойнее, конечно, но всё же… «Не хочу, чтобы он уезжал!» — вдруг ясно осознала Катя.

Матвей собирался на работу. Руки дрожали, поэтому, когда он брился, то порезался. Теперь вот придётся идти с расцарапанной физиономией. Девчонки-доярки, конечно же, своего не упустят, будут смеяться над его фейсом. Да и бригадир Тарасыч случая блеснуть остроумием тоже не упустит. Матвей плеснул на лицо холодной воды, надел свежую футболку и услышал за спиной лёгкий шорох, обернулся. В кустах смородины стоял босой Миша и внимательно за ним наблюдал.

— Привет, Михей! — парень весело подмигнул ребёнку, но Миша оставался серьёзным, — Что случилось, Миха? Чего ты смурной такой с утра? А да… Я, наверно, тебя разбудил… Чёрт…

— Ты, правда, уедешь? Я ночью всё слышал, — произнёс мальчик и вдруг сорвался с места, бросился к Матвею и обхватил его за ноги, — Не уезжай! Не уезжай! Прошу тебя, только не уезжай… — и тут слова ребёнка утонули в отчаянном рыдании.

— Миха, ты чего?.. — растерянно прошептал парень, опустился на корточки и обхватил Мишу за плечи, — Обидел тебя кто? Ты только скажи, я быстро с этим разберусь.

Миша, растирая слёзы рукавом рубашки и шмыгая носом, ответил:

— Неа… Никто не обижал.

— А чего тогда? — Матвей внимательно посмотрел в детские глаза.

— Не хочу, чтобы ты уезжал.

— Так я это… Недалеко уеду, Миха. Мы и видеться с тобой почти каждый день будем, слово даю.

— Точно? — недоверчиво переспросил мальчик.

— Точно, успокойся и не плачь. Мужики не ревут.

Миша чуть отошёл от Матвея, сел на низенькую скамеечку возле смородиновых кустов и вдруг с горячностью сказал:

— Если бы я был старше на десять лет, а ещё лучше такой, как ты…

— Ну, и что бы ты сделал? — с лёгкой усмешкой поинтересовался Матвей.

— Я бы женился на Кате, купил ей дом и никому бы не разрешил её обижать, — твёрдо произнёс Миша, упрямо и с вызовом смотря в глаза Матвею.

— Вот как… — растерянно в ответ произнёс парень, отвернулся и посмотрел поверх плетёной изгороди. Солнце, несмотря на ранний час, уже нещадно палило, и день обещал быть жарким. Ростки подсолнухов выпрямились, толстые упругие стволы налились, но закрасуются десятками ярко-жёлтых шляпок они ещё не скоро. А вот когда соцветия откроются, такая красота будет в поле! А сейчас последние капли утреннего тумана блестели в травах и листьях вишни и яблони. Знойный летний полдень обещал прийти полноправным хозяином, звал к реке в прохладу низин и садов. Эх, жаль, работы сегодня много, а так бы махнуть на реку, а потом взять лодку, да и на рыбалку можно. Матвей резко повернулся к Мише, спросил прямо:

— Олег обижает Катю?

— Не знаю… — растерянно пожал плечами мальчик, — Но я его боюсь… И Катя, наверно, тоже боится…

Матвей приблизился к ребёнку, провёл ладонью по уже коротко стриженому затылку и сказал:

— Я остаюсь. Ни тебе, ни Кате нечего и некого бояться. Запомни.

— Правда — правда остаёшься? — недоверчиво переспросил Миша, — И никуда не уедешь?

— Да, не уеду. Договорились же. А теперь пошли завтракать.

Конечно, он только все эти дни и делал вид, что невестка ему безразлична. Он старался с ней не заговаривать, как бы и не замечая её. Поначалу, конечно, был большой соблазн придраться к ней и как-то задеть её колючим словом, наглой репликой. Но как заденешь и повод, какой? Катя без дела не была, всё время чем-то занята, то посуду моет, по полы трёт, то бельё стирает, то в огороде что-то пропалывает, а вечерами она всегда дома, сидит тихонько на веранде в уголке в креслице возле открытого окна и чинит Мишкину постоянно рвущуюся одежонку. Не будешь же подкалывать её во время того, когда она моет полы. Хотя полы Катя мыла очень соблазнительно. Матвей, делая вид, что совершенно равнодушен к ней, постоянно тайно наблюдал за ней. Иногда тихо зайдя в дом, он стоял на пороге, стараясь себя ничем не выдать, и любовался, как соблазнительно выставив вперёд попку, Катя протирает тряпкой полы. Однажды она его всё же заметила, вскочила на ноги, стала поправлять подол платья, приглаживать растрепавшиеся волосы. Матвей подумал, ну всё, сейчас гневно будет ругать его за такую наглость, но девушка вдруг, увидев его, с облегчением вздохнула и произнесла:

— А, это ты…

— Да, это всего лишь я, увы, — с издёвкой произнёс Матвей, — А ты думала, это мой брат вернулся. Увы, нет. Продолжай, намывай полы.

— Так проходи в дом.

— Нет, я здесь постою.

— Зачем? — удивилась Катя.

— Посмотрю, — усмехнулся парень.

До девушки дошёл смысл его слов, она бросила тряпку в ведро, так что вода расплескалась по полу, подпёрла руки в бока и гневно произнесла:

— Матвей, уходи! Не мешай мне.

— У тебя попка классная, — засмеялся Матвей, чем сильнее раздражалась девушка, тем сильнее его это забавляло, — Когда ты нагинаешься, вообще супер!