В конечном счете

В конечном счете мы можем оценить значение своей жизни только её ценностью для других. Из к/ф «Жизнь Дэвида Гейла» (The Life jf David Gale) *** В сборнике шесть рассказов. БЕГСТВО МИСТЕРА МАКЕЕВА Чтобы сбежать от самого себя, успешный бизнесмен Макеев покупает билет на Кубу. Поможет ли? …Стоматолог Сева прав: надо жить в удовольствие и не искать проблем. А если стать совсем непредсказуемым, то есть полностью свободным, то проблем вообще не будет. До последней мысли Макеев додумался самостоятельно и страшно тому обрадовался. *** НЕ ОСТАТЬСЯ В ЭТОЙ ТРАВЕ Питер. 80-е годы и 2000-е. Пропасть в двадцать лет — кто ее перепрыгнул? …Года два назад Анциферов встретил Гришу в супермаркете. Выглядел тот как бомж — старый пиджак, поверх которого намотано немыслимое красное кашне, растоптанные кроссовки. Однако корзинка в руках полна, и продукты недешевые. Анциферова удивили пачки детского питания. Может, у Григория дети? Или, вероятней, внуки? Анциферов ткнул приятеля в бок. — Здорово. — Хай. Гриша ничуть не удивился, посмотрел так, словно они встретились на точке, словно и не было этих лет. Но они были. Лицо Григория осунулось, под глазами образовались старческие мешки. Да и сам Анциферов выглядел не лучше. Накануне он опять сорвался и чувствовал себя входящим в очередной штопор. Долбанная жизнь. Во множестве блестящих витрин он видел их искаженные отражения, двух стариканов, неизвестно как зацепившиеся за этот мир. Долбанный мир, долбанная жизнь! Анциферов разозлился и ушел из магазина, так и не купив спасительного бухла. Пришлось догоняться в какой-то распивочной около Московского вокзала. Завис там на пару суток. Помнится, все выглядывал среди собутыльников красное кашне, все ждал Гришу, чтобы поговорить как следует… По соседней улице с громким треском промчался мотоцикл. Анциферов вздрогнул. В его-то сне они все были красивы и значительны. И Григорий, и Витя, и Чугуний, на похороны которого они с Верой ходили месяц назад. Да и сам Анциферов был ничего. Быстрый, как ветер, и гибкий, как трава, которая клонилась под его порывами. Опять протарахтел мотоцикл. Что-то много их в последнее время развелось… *** ВЕРА Начало 20-х годов прошлого века. Париж. Легко ли быть эмигранткой? …Знаете, Вера, когда вы начали рассказывать историю, ваши глаза заблестели, вы сделались живой. Извините меня, но у вас, у русских, есть ужасная черта. Вы слишком много думаете о судьбах мира и забываете о себе. Как только начнешь разговаривать с русским, только и услышишь — большевики, бедная Россия… Так прогоните, наконец, ваших большевиков и начните думать о будущем! Подумайте о своем будущем, Вера! *** ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО С ГОЛУБЫМ КАМУШКОМ 1943. Оккупированная Украина. Любу Постоюк угоняют на работу в Германию. Сестра Катя с восьмилетним сыном идут выкупать Любу из фашистского плена. Цена человеческой жизни — золотое кольцо с голубым камушком… Сестру Любу забрали рано утром. Я проснулась от страшного грохота, спросонья показалось — опять бомбежка. Даже закричала: — Мама, мама! Малого Тольку с хаты несите! Сгорит! — Тише ты! — Любка больно толкнула меня в бок. — Разоралась! Я опомнилась: никакой бомбежки, спим в хате. В незанавешенном кусочке окна — небо только-только начало светлеть. А в сенях изо всех сил дубасят в дверь. — Ты кому кричала-то? — спросила сестра. — Маме-покойнице. — Ну, ей, пожалуй, докричишься… В дверь колотили так, что запор прыгал. — Тюрен ауф! Шнель! Открывай! — Кто это? — Кто, кто, — сестра говорила невнятно, во рту были шпильки, которыми она убирала волосы. — За мной пришли. Трудовая мобилизация. Я ахнула: — В Германию погонят? Ой, Любочка-а-а! — Не реви, самой тошно. Вчера Венька Рябой грозился, что сдаст меня в комендатуру. И Матвевна тоже говорила, что, мол, румыны облаву хотят сделать. Любка стала шарить руками в поисках платья. От криков проснулись дети, зашевелились, Витька высунул голову из-за занавески: — Мам, теть-Люб, что? — Ляжь тихо! — прикрикнула я. — Любочка, родная, что же теперь делать? — Не знаю! — Сестра уже одетая, сидела на краю постели. — Может, тебя в подпол спрятать? За корзину? — Ой, и дурная ты, Катька! Где там, в подполе, спрятаться? — Любка сжала руки между колен. — А, может, мне в окно? Точно, в окно! Она метнулась к окну, поглядела. — Вот дьяволы! Окружили дом… Куда теперь? — Не знаю, ой, не знаю, Люба! В дверь бабахнули так, что та затрещала. Того и гляди, выбьют, а как же мы без двери-то? — Тюрен ауф! — Мам, ну что там? — Теперь из-за занавески выглядывали две головы, Витькина и Вовкина. — Придушу, поганцы! Ляжьте и молчок! За тетей Любой пришли. — Немцы или румыны? — деловито поинтересовался Витька, мой старший, такой парень шебутной, спасу нет! — Румыны, племяш, румыны! — Сестра прошлась по комнате, схватила со стола платок, накинула на плечи. — Открывать надо, а то хату разнесут, а вам еще жить. Эх! — и махнула рукой. — Иди, Катя, отпирай, чего уж тут. *** ВЛАДИК И СЕСТРИЦА БЕРЕСКЛЕТ Голос старика журчал, как ручей. Журчал и журчал. Владика стало клонить в сон. Надя давно спала, положив голову на его плечо. Камера постепенно наполнялась дневным светом. Когда около самой двери раздались громкие голоса конвоиров, все обитатели встрепенулись. — Завтрак принесли, — объяснил Ферапонтов. — С едой нормально, кормят трижды. И воды дают, сколько надо. Жить можно. Запор на двери загремел. — Товарищ Жуков, вставай! Хавчик прибыл. Дверь камеры с лязгом открылась, на пороге возник вооруженный охранник. — Эй, русские собаки! Кто здесь Бересклет? — с сильным акцентом спросил конвоир. — Чего молчите, шакалы? Шайтан кишки перекрутил, а? Кто Бересклет? — Ну я, — сказал Владик, поднимаясь. Надя вцепилась брату в руку, Владик ласково освободился и сделал шаг вперед. — Я Бересклет. Что дальше? Чернобородый охранник смерил юношу взглядом. Владик был выше его, но гораздо стройнее, тоньше в кости. Абрек скривился и приказал: — Иди за мной, шакал! — Куда? — со страхом воскликнула Надя. — На допрос. Ну, жива! А то стрельну. — Все нормально, Надя, все хорошо, — торопливо шепнул Владик, целуя сестру. — Влад!… Ее руки удерживали, не хотели расставаться. — Надя!… Он все-таки вырвался и ушел. Дверь захлопнулась. Надя так и осталась стоять с протянутыми руками. *** НАПРАСНЫЕ ДЕНЬГИ Давно дело происходило… И далеко… Ямщик Федор Птицын взял седока и повез в Ключевую. А по дороге седок возьми да и умри… А портфель, набитый деньгами, остался у Федора. Федор дернул за верхнюю крышку, портфель раскрылся, обнаружив нежную яично-желтую внутренность. — Царица небесная, заступница, спаси и помилуй! — Татьяна перекрестилась. Портфель был набит деньгами. Толстые пачки ассигнаций лежали аккуратными рядками, как дрова в поленнице. Супруги завороженно смотрели, а вьюга снаружи завывала — оууу… — Откуда это? — наконец смогла проговорить Татьяна. Федор протянул портфель. — На, возьми. — Не буду я брать, — она даже руки спрятала за спину. — Зачем мне такая страсть? — Да подержи же, дура! Дай разденусь. Татьяна отчаянно замотала головой. Тогда муж положил портфель рядом на лавку. Несколько ассигнаций вывалились и пестрыми бабочками легли на черный пол. Федор скинул с плеч тулуп и, кряхтя, нагнулся подбирать. Корявые пальцы сминали нежные бумажки, запихивали обратно в портфель. — Да скажи, что случилось, леший тебя забери! Федор выпрямился. — Беда пришла, Татьяна, ох, беда. Вез я седока, в Ключевую ему надо было… Барин такой видный. Шуба лисья, богатая, шапка… Обещал хорошо заплатить. А тут, как к Сысерти подъехали, буран начался. Ни зги не видать. Застряли в снегу, Орлик по брюхо увяз. Стояли, стояли, я уж иззяб… А седок мой взял да и помер. — Это ты убил его? — помертвевшими от ужаса губами спросила Татьяна. — Да что ты мелешь, дура! — рассердился Федор. — Говорю, сам помер, я его и пальцем не тронул. Сидел, сидел, потом как захрипит… Посинел и амба! Помер, етить его за ногу. Я туда-сюда… Хотел помочь, шубу, значит, распахнул, а оттуда и вывалилось. Я все больше на барина смотрел… А уж когда понял, что тому конец пришел, открыл крышку-то, а там… Мать царица, оборони и спаси меня, грешного! — и Федор размашисто перекрестился.