Бесплатный фрагмент - Утопия о бессмертии. Семья

Семья

Глава 1. Возвращение домой

Алма-Ата встретила солнцем — ярким, весенним, горячим солнцем. Его радостное сияние с невинной беспощадностью высвечивало копоть на стенах домов, впитанную ими за зиму.

В городе было слишком много машин. Продукты их жизнедеятельности пропитывали всё: воздух, дома, людей. Даже сейчас, в это раннее утро, даже окружные многополосные трассы, которые выбирал Костя, были уже перегружены транспортом. Разрастаясь, Алма-Ата прирастала высотою каменных джунглей и шириною автомобильных трасс, постепенно теряя некогда зелёный облик. А поскольку в это время года зелени, кроме редко встречающихся хвойников, и вовсе не было, то голые остовы деревьев с уродливо урезанными кронами не только не скрывали неряшливую неприглядность домов, но, казалось, ещё более её обнажали.

В полном молчании мы проехали большую часть пути. Старательно рассматривая город за окном, я упорно прятала глаза от настойчивых поглядываний Кости.

— Лида, что случилось? — наконец не выдержал он и, не дождавшись ответа, сухо, как водитель такси, спросил: — Куда едем?

— На дачу.

— Дом стылый, согреется только к завтрашнему утру, — столь же сухо возразил он.

Я не ответила.

— Лида, поехали домой! Если я мешаю, я уйду!

— Костя, я приехала не на один день. Я вернулась и собираюсь на даче жить!

Он помолчал, видимо, переваривая информацию, и задал ещё один предсказуемый вопрос:

— Анна Петровна знает?

— Нет, — покачала я головой и, усмехнувшись, зачем-то прибавила: — Необходимость в возвращении возникла неожиданно.

Оценив в зеркале мою усмешку, Костя перевёл взгляд на дорогу и резко вильнул в сторону, избегая столкновения с затормозившим впереди автомобилем. Водитель оного так обрадовался счастливой возможности взять на борт пассажиров, что не озаботился ни прижаться к обочине, ни хотя бы предупредить об остановке. Развалившийся на переднем сиденье Паша подобрался и вполголоса остерёг:

— Слева.

— Вижу, — так же тихо ответил Костя.

Как только ситуация на дороге нормализовалась, я попросила:

— Костя, я к Насте хочу съездить.

— Хочешь, съездим. Я восьмого марта был.

— Спасибо.

Костя привез домой. Припарковался во дворе нашей многоэтажки и, заглушив мотор, потребовал:

— Выходи.

— Костя…

— Лида, не дури, ночевать сегодня здесь будете! На даче холодно, ещё не знаю, как котёл запустится. Продукты опять же купить надо.

Взяв у него ключи, я послушно вышла из машины и пошла к двери подъезда, а Костя и Павел уехали запускать на даче отопление.

В квартире было всё по-прежнему. По-прежнему в гардеробном шкафу висели мои вещи, в спальне на туалетном столе стояли сундучки с украшениями, флаконы и тубы с кремами, и даже зубная щётка в стаканчике в ванной, и та была на своём месте.

Я пришла на кухню и заглянула в холодильник. На полках сливочное масло, ветчина, хрен в баночке, открытая банка маринованных томатов, кефир в тетрапаке, сметана. На тарелке под опрокинутой миской большой кусок мяса. Я заглянула в овощное отделение и удовлетворённо кивнула, у Кости порядок — всё, что нужно, есть. Выдвинула ящик рабочего стола, где в банках хранились крупы, и там тоже нашла полный комплект.

Проведя ревизию, я переоделась и занялась приготовлением обеда: подготовила мясо, овощи, рис, и пока мясо обжаривалось, а потом тушилось с луком и морковью, нашла в морозилке ещё одну пачку сливочного масла, натёрла его на тёрке и вымешала с мукой и сахаром. Потом ссыпала промытый рис на мясо, залила кипятком и, плотно закрыв казан крышкой, на нет уменьшила огонь. Сбила майонез, нашинковала белокочанную капусту и огурцы, смешала с консервированной кукурузой, добавила куркуму, белый перец, молотую ламинарию вместо соли и заправила майонезом. Затем раскатала тесто, уложила в форму корытцем, заполнила корытце мороженой земляникой, залила жидким сметанным тестом и отправила в духовку.

Всё это время я вела мысленный диалог с мамой, придумывала слова и целые фразы, которые бы вызвали меньше волнения и меньше обвинений с её стороны, но почему-то вне зависимости от придуманных слов и фраз каждый раз выходило так, что я оправдывалась.

Из гостиной донёсся бой часов. «Два часа?» — удивилась я и для достоверности оглянулась на кухонные часы — часы в гостиной, как всегда, торопились, но только на семь минут. Эти антикварные часы — Gustav Becker 1912 года выпуска, которые достались Косте от его бабушки, — мы уже не раз реставрировали, но то ли мастеров реставрации в Алма-Ате нет, то ли мы мастера не нашли, возвращаясь домой, часы как бежали, так и бегут. Я выдвинула обеденный стол на середину кухни — дубовый и тяжёлый, он даже по кафельному полу двигался неохотно — и занялась сервировкой.

Скрежет ключа в замке застал меня в тот момент, когда я вынимала пирог из духовки.

— Ёлки зелёные, какие ароматы! — тотчас же раздался возглас Пашки. Он появился в дверях кухни с улыбкой во весь рот и спросил: — Маленькая, ты никак приготовила обед?

— Конечно, Паша! Раз уж ты увязался за мной, мне придётся тебя кормить!

— Так я и увязался с этой целью! — хохотнул он и демонстративно принюхался, крутя головой в разные стороны. — Чую запах мяса с овощами… ещё пирог… летом пахнет… с чем он?

— Земляникой пахнет, — проворчал Костя за его спиной.

— Костя, я без спросу в холодильник залезла… — начала я виновато.

Он вскинул на меня изумлённый взгляд и рассердился:

— Ты что городишь?

Скорчив виноватую гримаску, я поспешила замять оплошность:

— Вы долго. Удалось тепло включить? Паша, руки мыть там, ванная по коридору налево.

— Всё в порядке, — проворчал Костя, — мы ещё на базар ездили. Пообедаем, поедем на кладбище, цветы я уже купил, — он проводил Пашу глазами и, понизив голос, добавил: — Лида, я ему про Настю сказал… случайно получилось, не думал, что он не знает.

— Всё нормально, Костя.

— Продукты, которые брали, за все он сам платил, мне не позволил. Он кто?

— Костя, я отвечу на все вопросы после обеда, хорошо?

Обедали мы в молчании. Сложив приборы, сытый Паша умильно осмотрел стол и сказал:

— Помнишь Дюссельдорф? Не думал, что вернётся время, когда ты опять будешь хозяйничать на кухне. Спасибо, Маленькая, вкусно! А помидорчики, вообще, шедевр! И хрен!

— Ты мне чужие заслуги не приписывай! — рассмеявшись, запротестовала я. — Специалист по хрену Костя! Сам копает, сам чистит, сам трёт и маринует.

— Очень вкусно! Ну, ладно! Я мою посуду, а вы идите разговаривайте.

— С посудомойкой разберёшься?

— Зачем? Руками вымою.

Мы с Костей ушли в кабинет. Я с ногами забралась на диван, а он сел в кресло и уставился на меня.

— Почему ты молчишь? — спросил он чуть погодя. — Мне вопросы задавать?

Я пожала плечами.

— Костя, мне рассказывать нечего. Решение уехать я приняла вчера. Сергей, думаю, пока не обнаружил моего исчезновения, он в Вену срочно улетел.

— Почему?.. Я имею в виду, почему ты приняла такое решение?

— Мне показалось, что Сергей не готов к семейным отношениям.

— Не понимаю, — Костя потряс головой, — что значит не готов? — он встал, подошёл к окну и, глядя наружу сквозь тюлевую гардину, спросил: — Ты замуж за него вышла?

— Нет, Костя. Не успела. Понимаешь, мне кажется, он думает, что оплачивать жизнь женщины, это всё, что требуется от него в отношениях.

— Ты ушла… совсем? Или он приедет, и ты опять к нему…

— Ты хотел сказать, побегу? — усмехнулась я. — Побегу, Костя! Но, во-первых, он не приедет, а во-вторых… мне надо, чтобы он понял, что брак — это не каждый сам по себе, брак — это одна жизнь на двоих.

— Если он этого не понимает, значит, не любит!

— Может быть.

— Хорошо! — Костя вернулся в кресло и кивнул в сторону двери. — Этот — кто?

— Паша — охрана Сергея, ещё в Германии объявил, что будет служить мне. Я подумала, шутит. А вчера, видимо, заподозрил неладное и на всякий случай ознакомился со списками пассажиров. Как видишь, ухитрился прилететь раньше меня.

Но Костя, кажется, не слушал меня, он мучительно над чем-то раздумывал, не решаясь озвучить свои мысли вслух. Глядя на его постукивающую по полу в однообразном ритме ногу, я терпеливо ждала.

— Лида, я знаю… — начал он и вновь взглянул на меня тем смятенным взглядом, каким смотрел в аэропорту Стамбула, когда я объявила, что останусь с Сергеем, — я чувствую, этот человек не любит тебя! Ты только жизнь себе испортишь!

— Костя, о чём ты? Я приехала одна, Сергея нет… и не будет.

— Лида, послушай меня! Он приедет! Он не из тех, кто отступает! — Костя опять вскочил на ноги и бросился к окну. Вновь длинно помолчав, он решился: — Ну хорошо! Я скажу, чтобы ты знала… захочешь вернуться, я приму!

Я покачала головой.

— Костя, я люблю его.

К маме я заявилась после Насти и без предупреждения, рассудив, что лучше уж за раз выслушать упрёки, чем слушать их вначале по телефону, а потом при встрече. Увидев меня, мама бросила взгляд в подъезд и всё же спросила:

— Ты одна?

Я кивнула.

— Что, кончилась любовь? — поинтересовалась она насмешливо и только потом протянула ко мне руки и обняла. — Здравствуй, Лида! Не зря сегодня плохо спала, снилось что-то, а что, вспомнить не могу… плохое что-то. Обидел он тебя?

— Нет. Чаем напоишь? Я круассаны купила, тёплые ещё.

Забрав у меня пакет с выпечкой, мама ушла на кухню и, пока я разувалась и раздевалась, поставила чайник на газ. Она достала кружки, чайные пакетики и, как всегда, спросила:

— Тебе сахар надо?

Я, как всегда, отказалась. Тогда она закрыла дверцу шкафа, села к столу и в ожидании разъяснений моего внезапного возвращения поджала ладошкой щёку.

— Мам, любовь моя никуда не делась, но я ушла, вернее, уехала… — начала я и, усмехнувшись, пробормотала: — Готовилась к разговору целый день, а что говорить, не знаю. В общем… Серёжа строит для меня дом, понимаешь?.. Не для нас, а для меня! Серёжа… он замечательный, никто никогда не относился ко мне так же хорошо, как он. Он внимательный, щедрый, но он сам по себе, понимаешь?.. отдельно!.. В современном мире независимые отношения приветствуются, но я, видимо, несовременна, — я развела руками и вдруг поняла, что объяснение моё ничего не объясняет да, и вообще, звучит глупо, и промямлила: — Наверное, я идиотка, раз хочу отношений, каких не бывает.

— У вас и не может быть отношений, — холодно и безапелляционно заявила мама. — Я тебя об этом предупреждала, только ты слушать не хотела! Вы разные, из разных миров. Сергей богатый, привык жить, как хочет. А ты? Какая ты ему пара? К тому же и возраст у вас такой, что с новым человеком ужиться трудно. Я тебе говорила и ещё раз повторяю: Костя твой человек! Столько лет вместе прожили! Вместе Настю схоронили. Он любит тебя! Видишь, и меня не бросает, приезжает, звонит, будто и не ушла ты от него. Конечно, теперь ты перед ним всегда будешь виноватой… но раз виновата, потерпишь! Что ты морщишься?

— Мама, как я могу вернуться к Косте, если я люблю другого мужчину?

— Да где он, другой мужчина? Чего же ты уехала от этого мужчины?

Чайник пронзительно завопил, я вздрогнула, вскочила и, выключив газ, вернулась на место.

— Лида, жить одной трудно! У нас по-разному с отцом было, а без него совсем плохо. А у тебя ещё и детей нет!

Это был контрольный выстрел. Я охнула и, чтобы не расплакаться, брякнула:

— Я не одна! Меня удочерили!

Мама непонимающе посмотрела на меня и отмахнулась, как от пустяка.

— Не болтай!

— Правда! Теперь я наследница большого состояния. Графиня и гражданка Франции.

— Шутки у тебя…

— Мама, я не шучу!

Я потянулась за сумкой, достала французский паспорт и подала ей. Она повертела в руках бордовую книжицу, открыла, всмотрелась в фотографию и растерянно спросила:

— Это… ты, что ли? — она взглянула на меня, а потом опять на фото. — Молодая какая… Лида, ты что, операцию сделала?

— Нет.

— А почему?.. Ты тут такая, как будто вчера школу кончила… тогда тоже волосы длинные были… где-то очки… — она пошарила глазами вокруг себя и, найдя очки на подоконнике, водрузила их на нос. — У тебя морщины здесь были, — тронула она пальцем свои носогубные складки, — старили тебя… Лекарство, что ли, какое?

— Мам, я не знаю ответа, но и Сергей, и я, мы оба помолодели.

Отказываясь верить в очевидное, она покачала головой, протянула мне паспорт и вернулась к более важному для себя вопросу:

— Ты сказала, удочерили. Зачем тебе это? У тебя родные отец и мать есть.

— А я от родных и не отказываюсь!

— Ну и кто они, твои новые родители?

— Не они. Он. Граф Андрэ Р. Он русский, родился и живёт во Франции.

— Зачем ты ему?

— Он одинок. Сын погиб, жена умерла.

— Да ты-то почему, я спрашиваю?

Я молча пожала плечами. Да и кто ответит на такой вопрос? Почему для меня свет клином сошёлся на Серёже, а у графа — на мне?

— Лида, почему у тебя всё не как у людей? — вздохнула мама. — Удочерение какое-то придумала…

— У меня всё, как у меня! И моё горе, и моё счастье! Это моя жизнь, и я не променяю её ни на чью другую!

— Ну, не сердись! Чай-то будешь?

Мы пили чай с простывшими круассанами, и я рассказывала, где побывала и что увидела за прошедшие месяцы. Мама слушала, улыбалась, верила и не верила, а провожая меня, спросила:

— Ты теперь во Франции жить будешь?

— Не знаю, мам. Я прилетела домой подумать, как жить дальше.

Костя уже ждал у подъезда. Открывая передо мной дверцу машины, спросил:

— Как прошло?

— Внятно объяснить, почему я вернулась, не получилось. Пришлось увести разговор в другую сторону.

— В другую сторону? Это куда?

— В сторону гражданства и графского титула. Костя, не смотри на меня как на умалишённую, мой час ещё не пробил! Меня удочерил русский граф, гражданин Франции… ну, и со всеми вытекающими.

— Час от часу не легче! — бросил он и захлопнул дверцу.

Предложение графа об удочерении, и в самом деле, выглядело совершеннейшим абсурдом, тем бо́льшим абсурдом, что и знакомы мы были едва-едва.

Случилось всё, когда мы с Серёжей приехали на Неделю Моды в Париж и, помятуя о приглашении графа, нанесли визит в его особняк. Андрэ встретил в инвалидном кресле, у него обострилось давнее заболевание коленных суставов, лишившее его свободы передвижения. Он страдал от боли и одиночества, был то подавлен, то раздражён.

Улыбаясь извиняющейся улыбкой, граф высказал просьбу погостить у него, и я не смогла отказать. Я уговорила Сергея перебраться из гостиницы в особняк и попросила позвонить Стефану, надеясь на чудодейственную помощь его рук.

Стефан на просьбу откликнулся, граф ждал его, но в день, когда Стефан приехал, в доме графа ничего не изменилось, стол к обеду по-прежнему был сервирован на трёх человек.

— Мажордом, наверное, ошибся. Садись, Стефан! — пробормотала я, вспыхнув от неловкости, и принялась переставлять сервировку со своего места туда, куда, уже взявшись за стул, собрался сесть Стефан.

В Серёжкиных глазах вовсю хороводились бесята-искорки, Стефан же усмехался, наблюдая за мельтешением моих рук, но, к счастью, обиду высказывать не стал.

Горничная принесла супницу и, увидев отсутствие сервировки передо мной, растерянно оглянулась на стоявшего у дверей столовой мажордома. Вняв её молчаливому призыву, тот подошёл ближе и тоже уставился на пустоту передо мной. «Какой несообразительный господин, — думала я, сверля его взглядом, — мог бы уже догадаться, что пора исправлять ситуацию!» — и вслух спросила:

— Вы не умеете считать до четырёх?

Не понимая русской речи, мажордом перевёл взгляд на графа. Граф смотрел в свою тарелку и, не поднимая головы, тихим голосом распорядился:

— Принесите же наконец приборы, и мы начнем обедать, — и громче, уже с раздражением, хлёстко приказал: — Couvert!

Мажордом покраснел и бросился исполнять распоряжение, граф же принёс извинения за задержку обеда, но не Стефану, а мне и Серёже.

Дальше-больше.

После обеда Стефан отправился прогуляться по усадьбе и забрёл на конюшню. Что происходило внутри, я не знаю, но вышел он оттуда, громко ругаясь и таща за шкирку конюха. Ни на кого не глядя и не задерживаясь, он протащил его через холл дома, пересёк внешний двор, выволок за ворота и пинком отправил восвояси. Продолжая ругаться, тем же путём и точно так же, ни на кого не взглянув, Стефан вернулся на конюшню.

Всё это бесчинство мы наблюдали из гостиной — вначале через окно с одной её стороны, потом сквозь арочный проём между холлом и гостиной, а затем в окно с другой стороны. Граф был настолько ошеломлён происходящим, что на время утратил дар речи. Лицо его налилось кровью, а на висках страшно вздулись вены. Я бросилась к нему и, припав перед коляской на коленки, с мольбой принялась поглаживать вздрагивающие от гнева руки.

— Милый Андрэ, успокойтесь, не стоит так волноваться… сейчас мы всё, всё выясним.

Не обращая на меня внимания, граф повернул голову к Серёже и задышливым шёпотом выкрикнул:

— Вон!

Серёжа сузил глаза, усмехнулся и отвернулся к окну, и я мысленно поблагодарила его за выдержку.

Медленно успокаиваясь, граф наконец взял себя в руки и принёс извинения:

— Сергей Михайлович, надеюсь, вы понимаете, моё требование не адресовано к вам. Как бы ни было, прошу прощения за несдержанность.

Серёжа кивнул, давая понять, что извинения приняты, и продолжал смотреть в окно. Я поднялась на ноги и развернула кресло графа в том же направлении. За окном, на манеже перед конюшней, что-то приговаривая, а может быть, напевая, Стефан осматривал жеребца. Он перетрогал все суставы у того на ногах, осмотрел каждое копыто, потом похлопал коня по крупу и ушёл на конюшню. Вернувшись с седлом, он заседлал жеребца и решительно направился в дом. Мы молча ждали, когда он войдёт в гостиную.

— Застоялся конь, — обратился Стефан почему-то не к графу, а к Серёже, — нужна выездка. Я не гожусь, слишком тяжёлый, лучше она, — не удостаивая меня взглядом, он мотнул лохматой головой в мою сторону и добавил: — Пропадёт конь. Хороший.

— Серёжа, позволь… — начала я, но сообразив, что начала не с того лица, наклонилась к графу и спросила: — Андрэ, вы позволите?

Граф утвердительно кивнул.

— Только у меня нет нужной экипировки, — показательно выставила я вперёд ногу в кроссовке.

Покосившись на мою обувь, Стефан махнул рукой, сойдёт, мол, развернулся и вышел. Волнуясь, я ждала решения Серёжи.

— Я думал, мы займёмся твоим обучением, когда вернёмся в Россию, купим хорошую лошадку, наймём профессионального инструктора… — сказал он, но, увидев моё нетерпение, с улыбкой спросил: — Хочешь попробовать?

— Да.

— С вашего позволения, граф, — учтиво склонил он голову перед Андрэ и, когда тот вновь утвердительно кивнул, протянул мне руку. — Ну пойдём!

Мы вышли на улицу, Сергей остался у края манежа, а я подошла к Стефану.

Там, где можно было ускорить процесс, используя физическую силу, этот гигант именно силу мускулов и использовал. Он без церемоний обхватил меня ручищами за талию, поднял и опустил в седло, подтянул стремена под длину моих ног и подал поводья.

— Бери.

— Спасибо, — буркнула я.

По сравнению с конюхом со мной Стефан обращался почти нежно.

Он ещё в Карловых Варах по ему одному ведомой причине исключил меня из общения — просто-напросто перестал замечать! — и за те два месяца перерыва, что мы не виделись, своего отношения не поменял. Обстоятельство, что побудило его возобновить общение, было тем же, что и обстоятельство, из-за которого он нанёс непреднамеренное оскорбление графу, — плохая физическая форма жеребца. А посему, явившись инициатором моего обучения верховой езде, он учил меня поневоле, исключительно в целях безопасности, только лишь для того, чтобы я не вывалилась из седла. Оценил он одно, я быстро нашла общий язык с жеребцом — конь радовался встрече со мной, а в день без занятий скучал. Пепельный в яблоках молодой жеребец был куплен графом незадолго до болезни, а с болезнью хозяина не только наездника лишился, но даже и имени не успел обрести. С согласия Андрэ я назвала его Пеплом.

Чтобы ускорить моё обучение, Серёжа арендовал ещё одного жеребца, и по утрам мы стали выезжать на конные прогулки. Ход коня я чувствовала хорошо и старалась слиться с ним в единое целое, но Серёжа был недоволен, говорил, что, стремясь к «слиянию», я слишком доверяюсь животному и плохо контролирую ситуацию, и потому запрещал пускать Пепла вскачь. Как объединить и контроль, и единение с конём я не понимала, а Стефан не объяснял.

Шли дни и недели, здоровье графа улучшалось, но это никак не сказывалось на его отношении к целителю. Андрэ со Стефаном не разговаривал, а принимая помощь, лишь сухо благодарил. В разговорах со мной он уже признал справедливость его поступка, но был не в силах простить самоуправства.

— Милая Лидия, он мог бы сказать мне о нерадивости конюха, и я бы принял меры! — в который раз объяснял он свою позицию. — Я бы и сам выгнал мерзавца! Но нельзя же в чужом доме принимать решения за хозяина. Это невежливо. Да это недопустимо, Лидия! — и он опять начинал сердиться.

— Андрэ, пожалуйста, не волнуйтесь, — увещевала я, — всё что случилось, уже случилось. Изменить случившееся мы не в силах, но мы можем изменить отношение к случившемуся.

— Да-да, вы правы, — соглашался он, беря себя в руки, — что случилось, того не изменишь.

И вот как-то раз он меня спросил:

— А как бы вы поступили на моём месте?

— Поблагодарила бы, — не задумываясь, ответила я и, увидев, как вытянулось его лицо, повторила: — Да, граф, я бы Стефана поблагодарила. За выявление проблемы, за эффективное и, согласитесь, — я рассмеялась, — весьма эффектное решение проблемы! За сохранение моего имущества, за экономию моих времени и нервов, наконец. Стефан редкий в нашем мире человек, он не боится принимать решения, не боится брать на себя ответственность. Не беспокоясь о собственной участи, он действует ради торжества справедливости, ради правды или в целях чьей-то безопасности. Он выбирает поступок, не говорильню. Вы ведь видите, выгнав конюха, он добровольно возложил на себя его обязанности.

— Да-да, за эту работу я ему тоже, разумеется, заплачу, — пробормотал, думая о своём, граф и надолго умолк.

Я уже заметила, что ему свойственны неторопливые размышления по самым разным поводам — от важных до незначительных. Спустя время он спросил:

— Лидия, помните в день приезда Стефана… если бы я не позволил ему обедать с нами за одним столом, что бы вы сделали?

— К чему этот вопрос? — пожала я плечами. — К счастью, вы исправили ошибку мажордома.

— Не хитрите, Лидия! Вы же понимаете, что не было никакой ошибки.

— Понимаю.

— Так что бы вы сделали?

— Покинула бы ваш дом, — вновь пожала я плечами, — полагаю, навсегда.

— Почему? Стефан не гость, Стефан предоставляет мне услуги, а я плачу ему. Почему он должен обедать со мной и моими гостями?

— Потому что он не нуждается в ваших деньгах, а вы нуждаетесь в его услугах. Потому что его услуга больше, чем деньги, он приехал восстановить ваше здоровье, а здоровье, как известно, в деньгах не измеряется. Потому что Стефан откликнулся на просьбу о помощи, и я в некотором роде в долгу перед ним за отзывчивость. И самое главное, потому что я считаю, что все люди равны.

— Вы ошибаетесь, Лидия, люди никогда не были и никогда не будут равны.

— Вы правы, люди не равны в талантах, не равны интеллектом, но что касается социального неравенства, так его придумали мы, люди. Это мы построили классовое общество. Но, милый Андрэ, вы же не будете утверждать, что люди не равны перед Богом или перед смертью? К тому же вы сами с собой лукавите. Скажем, если бы президент Франции посетил ваш дом… думаю, даже незваным он бы получил самый радушный приём. А ведь вы ему платите. Да, не напрямую, в форме налогов государству, но ведь платите!

— С вами трудно спорить, — улыбнулся граф, — неужели вы действительно считаете равными Стефана и президента Франции?

— Нет, не считаю, — покачала я головой. — Я считаю, что Стефан лучше справляется с взятыми на себя обязательствами.

Граф невесело рассмеялся, а я добавила:

— Но для того, чтобы сидеть за одним столом и преломлять хлеб, запивая его вином, и президент, и Стефан вполне себе равны.

Позже Андрэ нашёл в себе силы выразить Стефану благодарность за то, за что так долго сердился на него.

Наступил день, когда Стефан объявил, что жеребец пришёл в форму. На следующее утро мы возвращались с Серёжей с прогулки, и Серёжа спросил:

— Маленькая, ты хочешь и дальше заниматься со Стефаном?

— Хочу, но не вижу причин, чтобы Стефан хотел заниматься со мной. Ты же слышал, вчера он сказал, что конь вернулся в форму.

— Я найму его и всё. Не хотелось бы прерывать занятия, к тому же, на мой взгляд, ты делаешь успехи.

Условием продолжения занятий Стефан поставил моё беспрекословное подчинение. Я с лёгкостью согласилась, и очень скоро мой инструктор и сам увлёкся нашими тренировками. Между нами появилось некое подобие дружбы, хоть я и думаю, что гнев на милость Стефан сменил под влиянием всё возрастающей привязанности Пепла ко мне.

Стефан учил меня правильной посадке в седле при разных видах аллюра, учил тому самому слиянию с лошадью и учил тем более хорошо, что прекрасно знал анатомию и лошади, и человека. Он учил меня падать с коня, соскакивать и запрыгивать на полном ходу. Всё это было интересно и, наверное, важно, но у меня появилось желание научиться танцевать на лошади, а то единственное условие, что поставил Стефан до начала занятий, а именно моё абсолютное подчинение, полностью лишало меня права на инициативу. И договориться со Стефаном не было никакой возможности — всё, что я придумывала и хотела попробовать в действии, всё вызывало сопротивление.

И вот однажды, стоя на спине Пепла, я сосредоточилась, приподняла перед собой одну ногу и, балансируя на другой, старалась найти устойчивое, синхронизированное с движением коня положение тела и… не удержала равновесия. Падала я на внутреннюю сторону манежа, и Стефан успел поймать меня. Сердито шаря по моему лицу глазами, он долго не выпускал меня из рук. Уж не знаю, какие слова он наговорил мне мысленно, но думаю, это хорошо, что он не воспроизвёл их вслух.

— Отпусти, — вначале спокойно, а потом, рассердившись, потребовала я: — Отпусти!

Беспомощно барахтаясь в воздухе, я хотела упереться в его грудь рукой, чтобы обрести хоть какую-то точку опоры, но он только дальше вытянул от себя свои руки.

— Отпусти меня! — уже исступлённо заорала я.

Спас меня Пепел, соскучившись длинной паузой, он потянулся ко мне мордой, я ухватилась за его шею, вывернулась из рук Стефана и обрела наконец под ногами почву. Не проронив ни слова, Стефан взял под уздцы коня и повёл на конюшню, а я присела на скамью на краю манежа и стала его ждать в надежде объясниться. Из конюшни Стефан прошёл прямо в дом, не взглянув на меня и, как прежде, не проронив ни слова. Вечером за ужином, обращаясь исключительно к Серёже, он объявил о прекращении занятий.

— Ты… ты не учишь меня тому, чему я хочу научиться! — вспыхнув от обиды, запротестовала я. — Ты меня учишь цирковым трюкам, а я хочу танцевать! Я тебе несколько раз задавала вопрос, как поставить ступню, чтобы положение тела было устойчивым, но ты игнорировал мои вопросы! И потом… зачем ты ловил меня, если ты научил меня падать? — я вскочила на ноги и вовсе уж неприлично громко заявила: — Я всё равно найду это положение! С тобой или без тебя! И танцевать на лошади буду! — бухнувшись обратно на стул, я уставилась в собственную тарелку, но, ощутив почти осязаемую тишину за столом, вновь вскочила на ноги и извинилась: — Прошу прощения, Андрэ! Прошу меня извинить! — сделала я общий поклон, вылетела из-за стола и быстрым шагом (да не шагом — бегом!) понеслась в спальню. По щекам почём зря полились слёзы.

Серёжа настиг меня уже на пороге спальни.

— Ну что ты, Маленькая? Не из-за чего! Посмотри на меня… ну! — бормотал он, прижимая меня к себе. — Ну что ты? Научишься ты танцевать! Ах моя Девочка!

— Не знаю, Серёжа, сама не понимаю своих слёз. Стыдно плакать, а плачется.

Он потянул меня на кушетку, усадил к себе на колени и, нашёптывая ласковые слова, вскоре успокоил.

Наутро Стефан как ни в чём не бывало встретил нас у конюшни, кони были заседланы. Угостив коней яблоками, мы с Серёжей отправились на прогулку. Теперь, после уроков со Стефаном, Серёжа позволял скачку. Пепел распластывался в галопе и просто летел, но Серёжа на своём жеребце всё равно нас обошёл. Прямо из седла я наградила его поцелуем за победу, и мы неспеша повернули назад. Выглянувшее было с утра солнышко, радостное и приветливое, словно спохватившись, что время ясных дней ещё не пришло, вновь спряталось за тучи, подул холодный ветер, возвращая Париж и нас в свинцовую унылость февраля. Мы вновь пришпорили коней и вернулись домой уже под дождём.

Во время завтрака я решила принести Стефану извинения, и, когда он сложил приборы, я поднялась и подошла к нему.

— Стефан, я прошу прощения за своё поведение во время занятий и вчера за столом. Я хочу поблагодарить тебя за обучение. Ты замечательный инструктор, Стефан, — я обеими руками взяла лежавшую на столе его руку и пожала, — Серёжа сказал, что я очень хорошо держусь в седле. Спасибо, Стефан.

Он улыбнулся и указал на бумажный пакет, стоявший на свободном стуле рядом с ним.

— Подарок тебе. Ночью закончил.

В полном недоумении я обошла его и, заглянув в пакет, вытащила оттуда мягкие сапожки чёрной кожи на замшевой подошве. Я растерялась. Это были сапожки для работы на крупе лошади.

— Ты и дальше будешь со мной заниматься? — неуверенно спросила я.

— Примерь, — сказал он вместо ответа. Его чёрные, обыкновенно печальные глаза, близко-близко улыбались мне.

— Так ты будешь со мной заниматься? — вновь спросила я. — Будешь?

Он кивнул, и я рассмеялась.

— О, Стефан, благодарю! — растроганная подарком и довольная примирением, я поцеловала его и сделала ещё одно открытие — густо поросшая смоляным волосом щека Стефана не была колкой, она была пружиняще-шелковистой.

Проворно скинув туфли, я примерила сапожки. Они были впору. Я чуть потанцевала, демонстрируя их Серёже, графу и, конечно же, Стефану.

С того дня наши отношения переменились — они стали открытыми, какими бывают отношения между друзьями, что вовсе не означало, что отношения стали гладкими — мы часто спорили и даже ругались. Большинство моих идей Стефан считал невозможными, а я стояла на своём. Потеряв терпение, он прибегал к помощи Серёжи:

— Скажи ей, что это опасно! Лошадь — не танцпол!

Серёжа искал и находил самый безопасный алгоритм движения, а во время первой тренировки спорного элемента старался присутствовать сам, но Стефан всё равно исходил недовольством.

— Ты всегда ей всё позволяешь! Позволяешь даже то, что опасно! О-пас-но! — частенько повторял он, адресуясь к Серёже…

— Чему ты смеёшься? — раздался голос Кости.

— Смеюсь? — переспросила я и смутилась.

Мы стояли в сплошном потоке машин метров за сто до светофора, на далёком электронном табло отсчитывались последние секунды: 7, 6, 5 … 1, последовал сигнал разрешения к движению, но поток ещё стоял.

— Вспомнила, как училась верховой езде, — сказала я.

Приподняв бровь, Костя покосился на меня. Все эти стремительные изменения в моей жизни не радовали его. Да оно и понятно, с чего бы ему радоваться, если изменения не имели к нему отношения?

— И как? Научилась? — спросил он.

Поток двинулся, и тут водитель из соседнего ряда внезапно решил перестроиться и, отчаянно жестикулируя выставленной в окно рукой, сунул нос своей старенькой, основательно побитой машинки прямо перед нами. Удачно добившись уступчивости от большого джипа, он, видно, несколько излишне поддал газу своей старушке и догнал бампер машины перед собой. Костя, забыв про меня, завертел головой в поисках выхода из ловушки.

…Колени слушались графа всё лучше, и спустя чуть больше месяца от начала лечения он на своих ногах вышел на первую прогулку. Гулять мы отправились вдвоём — Серёжа накануне улетел в Лондон и должен был вернуться только назавтра к вечеру.

— Лидия, у меня к вам серьёзное предложение, — объявил граф, как только мы отошли от дома. — Я предлагаю обсудить его.

Он начал с истории своей жизни.

— Вам уже известно, что я одинок. Моя жена умерла около десяти лет назад, я любил её и был счастлив в браке. Она умерла вслед за нашим сыном… тихо угасла от тоски. Мой сын не оставил потомства. Подруга, которую он упорно называл своей женой — женщина весьма далёкая от нашего круга — считала, что «размножение» человека на земле пора остановить какой угодно ценой, вплоть до принудительной стерилизации двух третей человечества. Бог с ней и с её взглядами на жизнь, её тоже уже нет в живых. Мой сын был сознательным наркоманом, с помощью наркотиков он хотел достичь «просветления». Как вы догадываетесь, и подруга его стремилась к тому же. В их среде смерть приходит легко, достаточно случайно увеличить дозу.

Граф умолк, вероятно, захваченный горестными воспоминаниями, и мы какое-то время шли по дорожкам парка молча. Наконец он очнулся и, похлопав меня по руке, точно призывая к вниманию, вновь заговорил:

— Я полагал, что привык к одиночеству, но встретив вас, понял, что с удовольствием разделил бы с вами жизнь. Скажу больше, я боюсь вас потерять. Я решил, как это сейчас называется, отбить вас у Сергея. Я мечтал, что вы поселитесь здесь, в Париже, в моём особняке, зимой мы будем посещать театры, оперу, концерты, а на лето будем уезжать в пригород Бордо, в Аркашон. У меня приличное состояние, нам бы хватило на роскошную жизнь, даже если бы я перестал заниматься делами и посвятил всё своё время вам. Но отнять вас у Сергея мне не удаётся. Да-да, неблаговидное занятие! — взглянув на меня, добавил он. — В своё оправдание могу сказать, что я всегда был честен в оценке Сергея. Я уважаю его как делового партнёра, весьма талантливого и удачливого стратега бизнеса, но я мало ценю его человеческие качества. Сексуальная распущенность говорит об отсутствии в мужчине ответственности за семью, об отсутствии ответственности за доверившуюся женщину. Одним словом, я не верю в искренность чувств Сергея к вам и уверен, он использует вас как ширму для создания собственной респектабельности.

Я остановилась и сняла руку с предплечья графа.

— Андрэ, я не хочу обсуждать Сергея и мои с ним отношения!

— Простите, Лидия! Я вынужден высказаться о Сергее… я обещаю, я делаю это в последний раз. Прошу вас, выслушайте меня до конца! — он смотрел на меня прямым, спокойным, уверенным в своей правоте взглядом.

Поколебавшись, я решила дать ему возможность высказаться — по крайней мере буду знать, в каких границах выстраивать с ним отношения, — и вновь взяла его под руку.

— Благодарю. Поверьте, мне не просто говорить с вами! — сказал он и вновь повёл меня по дорожке. — Я вижу, вы любите Сергея. А я полюбил вас и хочу, чтобы вы были счастливы. Я хочу защитить вас, в том числе от неприятностей, которые, я уверен, рано или поздно доставит вам Сергей. С другой стороны, я одинок и боюсь вас потерять. Единственный способ оставить вас при себе, это создать родственные, семейные узы с вами. Поэтому я предлагаю вам наследство, предлагаю вам титул в обмен на право присутствовать в вашей жизни на законных основаниях. Не торопитесь, Лидия! — поспешил он упредить мои возражения. — Я не предлагаю вам брак! Я предлагаю вам стать моей дочерью. Если вы согласны, я удочерю вас.

Я даже не буду пытать описать тот калейдоскоп мыслей, что промелькнул у меня в голове, и весь спектр чувств, что посетили меня, когда я осознала смысл предложения графа. Просто представьте, что вам пятьдесят пять лет, и вдруг кто-то предлагает удочерить вас или усыновить. Графа позабавило выражение моего лица, он рассмеялся и ласково попенял:

— Лидия, вы совершенно не считаете нужным скрывать эмоции! Не пугайтесь, мой рассудок в порядке, я не сошёл с ума. Поверьте, я хорошо обдумал своё предложение, я взвесил все за и против, я проконсультировался с юристами и прошу вас принять моё предложение. Оно сулит вам только выгоды, за исключением одного пункта — моего навязчивого желания быть рядом с вами. Но я не претендую на всю вашу жизнь! Если пару месяцев в году вы будете бывать в Париже, в моём доме, если вы позволите мне изредка звонить вам, поздравлять вас с праздниками, позволите дарить вам кое-какие мелочи, я буду счастлив.

— Андрэ, я обещаю, я буду бывать у вас в гостях и без посулов титула и наследства. Я предлагаю вам дружбу, простую человеческую дружбу. Наши отношения только формируются, но я уверенна, они окрепнут и со временем превратятся в настоящие дружеские узы.

— Почему вы отказываете мне? — сухо осведомился он.

— Ну хотя бы потому, что вы меня мало знаете!

— Я узнал вас достаточно, чтобы полюбить!

— Но мы с вами ровесники! Как вы предполагаете официально оформлять удочерение, если у нас с вами разница в годах около пяти лет? И потом, зачем вы покупаете моё внимание и право общения со мной? Андрэ, вы мне нравитесь, мне хорошо в вашем присутствии, и я с большим удовольствием и благодарностью пользуюсь вашим гостеприимством!

— Не торопитесь, Лидия. Во-первых, что касается возраста. Вам срочно нужно менять паспорт. У меня есть возможность изменить год рождения в вашем паспорте, заменив сам паспорт. Если ваши документы не омолодить, у вас начнутся неприятности с пограничными службами. Второе. Я не покупаю ваше внимание. Мною владеет вполне эгоистическое желание обрести семью. Повторяю, я одинок. Моя поздняя, нежданная любовь к женщине трансформируется в любовь к удочерённой девочке. И третье. Повторяю, у меня нет кровного наследника, посему я уже принял решение, что завещать состояние буду вам. Всё то, что я предлагаю сейчас, вы получите после моей смерти. Ну подумайте, какой смысл в проволочке?

И поскольку я молчала, он вновь сухо повторил:

— Что вас смущает в предложении называться моей дочерью?

Я пожала плечами — аргументов-то, собственно, не было, но нашлись два условия:

— Я дам вам ответ после разговора с Сергеем. А потом… только не спрашивайте как и не считайте меня сумасшедшей, я испрошу позволения на удочерение у вашего Рода, — я вновь остановилась и встала против него. — Андрей, независимо от первого и второго я прямо сейчас прошу вас считать себя членом моей семьи. Моя семья очень маленькая, она состоит из моей мамы, Сергея и меня. У моей семьи пока и дома нет, но он обязательно будет!

Господи! в его глазах были и недоверие, и робкая надежда.

Я потянулась к нему.

— Лида, детка… — дрогнул он голосом и обнял меня, — благодарю!

— И я благодарю тебя, Андрей. За любовь твою благодарю!

Серёжа на предложение об удочерении отреагировал с весёлой насмешливостью.

— Маленькая, ты хочешь стать Её Сиятельством?

— Я хочу избавить Андрэ от одиночества, — не поддержала я его веселья, и он потерял улыбку.

— Я знаю, что граф претендует на тебя, но и представить не мог, что таким способом. Какой-то уж слишком изощрённый ход.

— Нет, Серёжа, никакой это не ход, Андрэ признался в своих чувствах.

Сергей долго смотрел на меня, о чём-то размышляя, а потом предупредил:

— Лида, граф человек порядочный, но он не самый уживчивый человек.

Это было согласие. Я уткнулась лбом ему в грудь и прошептала:

— Серёжка! Господи, какой же ты хороший, Серёжка! Как же я люблю тебя! Спасибо.

Граф очень быстро оформил все документы. Я стала графиней Р., получила французский паспорт, и мы с Серёжей улетели в Москву.

А потом Серёжа бросился на зов Карины, и я вернулась в Алма-Ату, решив, что потеряла его навсегда…

Наклонившись над краном, я завершала уборку — выполаскивала тряпки, мыла ведро. Всё ещё горячее, несмотря на вечернее время, солнце припекало спину. «Жарко сегодня, днём, наверное, градусов тридцать было, — подумала я, разогнулась, опрокинула пустое ведро на ступеньку и всхлопнула тряпку. Развешивая её на просушку, я оглянулась на громыхнувшие ворота.

Толкнув створку ногой, на участок зашёл увешанный гроздьями целлофановых мешков Паша, его белобрысая загорелая физиономия осветилась улыбкой.

— Ну и жарища у вас тут в горах! И это апрель месяц!

— У нас в горах и после жары мороз может стукнуть! Я тебя потеряла. Устал?

— Не устал, жарко!

Я поспешила под навес веранды — там Костя когда-то обустроил открытую с двух сторон летнюю кухню — и достала из холодильника бутылку с квасом.

— Ты долго, я уже волноваться начала.

— Да пока всех на базаре обошёл… тебе там гостинцы прислали, — кивнул он на мешки в руках и взгромоздил их все на стол. — Тот узбек, помнишь, мать которого от твоих БАДов выздоровела, чернослив передал и ещё что-то… курагу, кажется.

Паша стянул с себя промокшую тенниску, бросил на стул и продолжительно выдохнул:

— У-у-уф-ф! Я такси взял, а машина заглохла на последнем повороте… потом пока дошёл, — он взял из моих рук кружку с квасом и начал пить большими звучными глотками. — О-о-о, хорошо! Офигительный у тебя квас получается! — ласково улыбаясь, он вернул мне кружку и, тут же посуровев лицом, ткнул пальцем на ещё влажные доски лестницы, уходившей в дом, и спросил: — А ты, я смотрю, полы вымыла? Я же сказал, завтра вместе уборкой займёмся. Два этажа одна…

— Не ворчи, уже вымыла! — прервала я.

Укоризненно покачав головой, Паша отправился закрывать ворота. Я заглянула в мешок — в один, другой, третий…

— Паша, ты зачем столько мяса набрал?

Вернувшись, он поднял вверх указательный палец и назидательно произнёс:

— Мяса, Маленькая, много не бывает. Ладно, пойду искупаюсь, — и, поднимаясь в дом, предупредил: — Мясо не трогай, сам займусь!

Я принялась разбирать мешки с провизией — что-то убирала в холодильник, что-то в шкаф, и ворчала про себя: «Такси у него заглохло. Три недели здесь живём, обустраиваться надо, а мы всё чего-то выжидаем».

Не далее как утром я вела с Пашей диалог на эту тему.

— Паша, надо купить машину.

— …

— Жить в горах без машины невозможно. Не хочешь покупать, давай в аренду возьмём. Я не хочу каждый раз просить Костю.

— Маленькая, у нас будет машина. Я решаю вопрос.

— Почему ты упрямишься?

— …

— Паша!

— Маленькая, мы эту тему уже обсуждали.

— Обсуждали, но ничего не решили!

— …

— Паша!

— Маленькая, я повторяю в последний раз, его деньги мы использовать не будем.

— А я повторяю ещё раз, на карте мои деньги! Я эти деньги на показах заработала!

— …

— Паша!

— Маленькая, не тревожься, я сумею нас прокормить! И машина у нас будет…

«Деньги ему не те, а тащить в гору тридцать килограммов… — отведя душу, я улыбнулась, — Пашка — упрямец, но как же я рада, что он со мной! Без него совсем невмоготу было бы. Мама при каждой встрече напоминает о Костиной любви, а Костя… если бы Паши не было, Костя бы уже и жить сюда перебрался!»

Ветерок вздул штору, и я вздрогнула. В тени становилось прохладно — начавшийся бриз нёс с гор холодный воздух.

— Я Костю пригласил на шашлыки в воскресенье, — будто подслушав мои мысли, сообщил Паша, появляясь на лестнице. Он переоделся в спортивные штаны и свежую майку, влажные после душа волосы тщательно расчёсаны на пробор. — Он и Анну Петровну привезёт. Праздновать будем, я с понедельника на работу выхожу.

— Куда? На какую работу?

Паша усмехнулся и, отдавая мне влажное полотенце, вместо ответа спросил:

— Что я, Маленькая, умею делать? Охранять, машину водить. На такую работу и устроился! — он подошёл к столу, вывалил на разделочную доску большой кусок говядины из мешка и продолжал: — Шефа буду возить. Условия хорошие — один день в неделю выходной, машина всегда при мне, штука евров в месяц. Немного, но для начала ничего!

— Водителю? Тысяча? — удивилась я, развешивая его полотенце.

— Ну, не совсем водителю. Я же сказал: охрана!

— Для Алма-Аты тысяча евро неплохо. Твой шеф кто?

Пашка, пожав плечом, буркнул:

— Бизнесом занимается, — и тут же прикрикнул: — Иди оденься уже! Дрожишь вся.

Под коньячок и шашлычок Паша и Костя вскопали мне в воскресенье огород. Вечером, постелив всем постели, я ушла наверх в свою спальню, сразу уснула и проснулась от поскрипывания ступенек под чьими-то осторожными ногами.

— Куда ты? — следом послышался приглушённый голос Паши.

— Туда… наверх… — шёпотом пробормотал Костя.

— Ты не понял? Паша — охрана! Иди на своё место!

Я улыбнулась и, повернувшись на другой бок, крепко уснула.

Минуло два месяца, как я рассталась с Серёжей. За это время он не сделал ни единой попытки связаться со мной, и я запретила себе о нём думать.

Жизнь вошла в определённый ритм. По утрам Паша учил меня приёмам самообороны, был строг и терпелив, как брат; потом он уезжал на работу, а я занималась хозяйством. На выходные приезжал Костя и привозил маму.

За эти два месяца я так и не позвонила графу и всё чаще, со всё возрастающим беспокойством, думала о нём. «Что я ему скажу?» — спрашивала я себя по нескольку раз на день и понимала: что бы я ни сказала, Андрэ разгадает причину моего побега из Москвы и либо станет требовать возвращения в Париж, либо приедет сюда сам.

«А я ни к тому, ни к другому не готова», — вздохнула я, отрезала от мотка кусок ленты и склонилась к земле. Я подвязывала подросшие кустики томатов к опорам, спеша сделать работу по утренней прохладе. Переходя на следующий рядок, я подняла голову вверх и прикрыла глаза ладошкой — в просторе синевы кружил крупный хищник. Раскинув крылья, птица красиво, по спирали, спускалась к земле, сокращая радиус полёта. «Охотится! Видно, увидел добычу. Как им живётся среди людей? — спросила я себя, возвращаясь к работе, и дала себе слово: — Сегодня вечером позвоню графу… нет, не вечером, а в час тридцать дня! Он как раз закончит завтрак у себя в Париже».

От работы меня отвлёк шум открываемых ворот. Я оглянулась и застыла, потеряв способность и двигаться, и даже дышать. Сергей взглянул на меня и отвернулся, закрывая ворота. На его плече висел портплед.

Я смотрела, как он обходит виноградную шпалеру, как приближается по изгибистым дорожкам. Не дойдя до меня пары метров, он неуверенно остановился, не решаясь взойти на грядку, посреди которой я стояла, и сказал:

— Здравствуй, Лида!

Я медленно кивнула. Он скользнул взглядом по моему телу — пользуясь отсутствием Паши, ради загара я облачилась в бикини. Так мы и стояли, глядя друг на друга.

Наконец я очнулась и заторопилась с грядки, но не к нему, а в противоположную сторону. Наклоняясь под ветками малины, я обошла грядку и встретила его в дурманящем аромате расцветающих пионов у ступенек, ведущих на следующую террасу.

— Здравствуй, Серёжа!

Щурясь от солнца, он спросил:

— Не поцелуешь?

Я покачала головой.

— Я не знаю, с чем ты приехал. Пойдём, — я первой взбежала по ступенькам, перед лестницей в дом сняла с крючка сарафан, надела и только потом повернулась к нему. — Ты… ты на такси?

— Нет. Бауржан привёз.

— Он ждёт?

Сергей усмехнулся и покачал головой.

— Маленькая, я без тебя не уеду. Я приехал за тобой или к тебе, как решишь.

— Проходи, Серёжа.

Поднимаясь по лестнице, я приостановилась — не снимая сумки с плеча, Сергей разувался на коврике перед нижней ступенькой. Его рука — крупная, угловатая, с длинными пальцами, такая любимая… так близко лежала на поручне… Я отвернулась и побежала в дом.

Ступив в прихожую, Серёжа удивился:

— Пол тёплый.

— Да. По ночам топим пока. Днём тридцать, а ночью плюс десять. Если не топить, ванная за ночь выстывает, утром заходишь как в погреб. Проходи в гостиную, я тебя сейчас завтраком накормлю, — затараторила я, пряча волнение за многословием, и двинулась на кухню, — можно было бы внизу, на летней кухне, но там солнце. Там после двух хорошо…

— Лида! — Сергей схватил меня за плечи и прижался лицом к затылку. — Лида, Девочка, ты забыла меня? Чужая… неприступная…

— Ты уехал к другой женщине, Серёжа.

— …не могу без тебя… ни днём, ни ночью покоя нет…

Я пошевелила плечами, он руки убрал. Не оглядываясь, я ушла на кухню. Слёзы, сбегая по щекам, капали с подбородка, предательски оставляя на сарафане мокрые пятна.

Поставив чугунную сковороду на огонь, я тоненько нарезала ветчину, бросила её на сковороду, позволила подрумяниться и разбила яйца. На минутку накрыла крышкой — Серёжа любит полупропечённый желток. Отрезала от хрустевшего под ножом каравая ломоть и положила на тарелку. Сняла крышку со скворчащей яичницы и позвала:

— Серёжа, иди завтракать.

Он успел сменить майку на рубашку и, садясь за стол, зацепился взглядом за мокрые пятна на моем сарафане. Я улыбнулась и вновь защебетала:

— Приятного аппетита, Серёжа! Кофе вот только нет. Ни Паша, ни я не пьём, поэтому не покупаем. Есть квас, если хочешь, малиновый. Сама ставлю. Ну или чай… чай травяной — мята, кипрей, гвоздику добавляю… — я отрезала кусок пирога и поставила перед ним на тарелке, — вчера пекла и хлеб, и пирог… пирог капустный с грибами.

Умолкнув, я села напротив, наблюдая за тем, как он взял вилку, нож, как отправил первый кусочек яичницы в рот, и с отчаянием подумала: «Соскучилась! Как же я соскучилась, Серёжка… по рукам твоим… губам…»

— Маленькая, платочек сними, — прервал он молчание.

Я ахнула и потянула платок с головы. Он таким жадным взором объял рассыпавшиеся по плечам волосы, что я смутилась и пробормотала:

— Забываю… если не повязать, в глаза лезут…

Он резко встал и, перегнувшись через стол, взял меня за подбородок. Я утонула в густой-прегустой зелени его глаз… близко, ещё ближе… губы робко прикоснулись к его горячим губам… Я запоздало подумала: «Зачем?» — но вопрос тотчас растаял…

— Маленькая… счастье моё… одна ты у меня… одна… — покрывал он поцелуями моё лицо. Огибая стол, неловко толкнул его, загремев посудой, и выхватил меня со стула, — никому, никогда… слышишь?.. никому не отдам… моя ты…

Я уткнулась в колючую шею, вдохнула его тепло и мысленно возопила: «Вот он, вот он мой дом! Зачем же убегать, если только тут мне хорошо?» Прижав к себе, Серёжа гладил меня по волосам. Запустив руку в их гущу, сжал пальцы в кулак и потянул, понуждая меня поднять голову.

— Насмотреться на тебя… — прошептал он. Его взгляд медленно шарил по моему лицу, я вдыхала его дыхание. — Скучал, с ума сходил, ни делом заняться, ни бездельничать… тоска, одна непроходимая тоска без тебя. Вернись ко мне, Девочка!

— Это ты убежал…

— Нет, Маленькая, не убегал… и к другой женщине не уезжал. Ты моё счастье… жизнь моя…

Моё сознание растворилось в ощущениях — нежной ласке губ, ласковой нежности языка…

Но следующие слова вернули в действительность:

— Первого числа у нас свадьба.

— Первого?.. — я попыталась сообразить какое нынче число.

Он не понял моего замешательства и пояснил:

— Июня, Маленькая. Первого июня. Ты согласна… согласна стать моей женой?

— Я не отказывалась, Серёжа.

Он выдохнул, будто сбрасывая с плеч груз, и вернулся к поцелуям… быстро теряющим нежность.

— Девочка… соскучился… ротик желанный, сладкий… — рука, забравшись под подол сарафана, огладила мои ягодицы, пальцы скользнули меж бёдер. — Моя…

Каким-то образом мы оказались на полу в гостиной, на стянутом с дивана покрывале. Я лежала, тесно вжавшись в него всем телом, он теребил мочку моего уха. Спускаясь пальцами по шее, хотел добраться до груди, и не смог. Приподнялся, перевернул меня на спину и приник ртом к соску. Я чувствовала, что в нём снова растёт желание. Но он вернулся в прежнее положение, и я опять прилепилась к нему.

— Соскучился, боюсь истерзать тебя, — произнёс он и, прижавшись губами к моему лбу, глубоко втянул в себя воздух, — надышаться не могу… ветром пахнешь… травкой… Лидка, мне страшно — никогда, ни с кем я не терял голову до беспамятства.

Я потянулась к его губам и тем самым разрешила его борьбу с желанием в пользу желания…

А потом Сергей рассказал, почему так стремглав бросился на зов Карины.

— Когда мы с тобой в Москву вернулись, я подумал, что до свадьбы надо снять с себя лишние обязательства. Раньше, ещё в Париже, надо было заняться, а мне в голову не пришло. Закончил со счетами Галины, стал готовить портфель Карины, финансиста для неё нашёл. Всё думал, как бы с ней разговор выстроить, а тут она сама позвонила, вся в слезах, соплях, сообщила, что попала в переделку, и её арестовали. Я и раньше исполнял роль службы спасения.

— Спас?

— Что?.. Да. Обошлось почти без ущерба — лишили права постоянного проживания в Вене. Для меня её неприятности — удача, ради избавления от тюрьмы она на всё согласилась без уговоров и истерик. Надо было объяснить тебе свой отъезд, а я не стал, решил не беспокоить, не волновать. Получилось, что скрыть хотел. Позвонил тебе, когда самолёт сел в Вена-Швехат. Ты трубку не взяла, помню, подумал: «Ну как всегда! Телефон где-то бросила, сама чем-то занялась». Позвонил вечером — то же самое. Волноваться начал на следующий день, но тоже не сразу. Вначале позвонил Павлу — телефон отключён. Потом позвонил Маше. Маша сказала, что она ночевала в доме, ты в дом ехать отказалась, а сегодня куда-то, видимо, с самого утра уехала с Павлом, потому что ни его, ни тебя в квартире нет. Через полчаса она перезвонила и сказала, что на тумбе в спальне лежат банковские карты и твой телефон. И я всё понял… сразу вспомнился твой взгляд, когда я усаживал тебя в машину… Маленькая, это отвратительное ощущение… ощущение полной беспомощности… мозг мечется в поисках решения, а страх нашёптывает о бесполезности любого действия.

Я потянулась рукой к его щеке.

— Почему ты позвала с собой Пашу?

— Я не звала. Для меня было большой неожиданностью встретить его в алма-атинском аэропорту. Он умудрился прилететь раньше меня. В первый момент я подумала, что это ты его отправил.

Серёжа отнял от своей щеки мою ладошку и, прижав её к губам, задумчиво спросил:

— Павел догадался о твоём состоянии, а я нет?

— Ты настроен на переживания другой женщины.

Он какое-то время обдумывал мои слова, потом покачал головой и отрезал: «Нет!»

— Лида, я дом закончил, — сменил он тему, — лошади из шатра на конюшню переехали. Стефан с Васей баню опробовали, говорят, хороша, — он засмеялся, — Вася только хамам не одобрил. «Самая хорошая, — говорит, — наша русская, ну и финская ничего. А эта хамам! Ты, Сергей Михалыч, что ли, для форсу её выстроил?» Я говорю: «Для Маленькой. Маленькая любит хамам». Лида, Красавица тоскует. Вначале буйствовала, потом сникла. Я обещал, что привезу тебя. Она ждёт, Лида. Все ждут. Граф в Париже места себе не находит.

Я уже не могла скрывать слёзы, слишком много их собралось, и хлюпнула носом.

— Маленькая… плачешь? Прости меня, Девочка, я всегда жил один… жить «вместе» мне надо учиться. Глупенькая моя Маленькая! Сокровище моё. Выброси из головы других женщин! Нет никого! Одна ты у меня, единственная! — и он стал покачивать меня в объятиях.

Одно его присутствие дарило мне радость жизни. Слова исцеляли, наполняя жизнью каждую клеточку, иссушенную одиночеством.

К вечеру Сергей уехал на переговоры с мамой. Один уехал, без меня. Вернулся поздно, мы с Пашей ждали, не ужинали. Услышав шум подъехавшей машины, я слетела по лестнице навстречу и повисла у него на шее.

— Маленькая, соскучилась!

— Ты долго.

— Я гостинец привёз, Акмарал с Бауржаном чебуреки с джусаем для тебя передала, остыли вот только. А ещё мы тебе паспорт поменяем, Адильбек берётся помочь.

— Правда?

Удерживая меня на весу, он разувался, а я целовала его щёку, висок, уголок рта, ожидая, когда он скажет о главном, и, не дождавшись, поторопила:

— Серёжа!

— Правда, Девочка! Завтра поутру поедем в серьёзное учреждение, заявим об утере паспорта, а к вечеру уже получим новый документ с изменённым годом твоего рождения.

— Я не об этом, Серёжа!

— А о чём, Маленькая?

— Серёжка, не томи! Что мама сказала?

— Мама? А что мама скажет? Мама приняла от меня корзинку цветов, чаем напоила. Мы посидели, поговорили… С мамой всё хорошо, Маленькая!

— И? — я стукнула ладошкой по его груди. — Серёжка!

— Ну-у… мама согласилась на переезд.

— И-и-и-и-и… — в вечернем прохладном воздухе мой визг разнёсся по всему ущелью. — Как тебе удалось?

— Нет-нет-нет! Вначале поцелуй меня. Три раза. За гостинец. За паспорт. За маму. Поцелуй так, чтобы у меня дух захватило. Сможешь?

Я нащупала под собой ступеньку, встала на неё и коснулась языком его губ…

Вначале Серёжа бросил на пол мешочек с гостинцем. Руки прижимали, мяли, ласкали моё тело. Потом его губы властно обхватили мои, и поцелуй перестал быть моим. А потом раздался треск разрываемой ткани.

— Серёжа… Паша…

— К чёрту Пашу… не мальчик… — прорычал он, и, как был в носках, затащил меня в подвал.

Через пять дней мы вылетели в Москву. И когда самолёт, оторвавшись от земли, набирал высоту, Серёжа притянул меня к себе и, целуя в лоб, сказал:

— Поехали домой, Маленькая.

Я подумала и подтвердила:

— Домой!

Отныне и навсегда понятие «дом» у меня ассоциируется с Сергеем. Там, где он, его дух созидания и гений создателя, и есть мой дом.

Из Шереметьево мама и Паша уехали в усадьбу, а меня Серёжа привёз на Юго-Запад.

— Мы встретимся завтра на бракосочетании, — как бы между прочим сообщил он в лифте.

— Что? Как завтра? — не поняла я.

— В ЗАГС тебя будет сопровождать граф, он утром за тобой приедет.

— Подожди, Серёжа! — я потрясла головой. — Я что, буду ночевать одна? Почему? Почему я должна ночевать здесь одна?

— Я хочу завтра перенести тебя — мою законную жену, через порог нашего дома.

— А досрочно нельзя? Перенеси меня через порог сегодня, ты ведь уже взял меня в жёны! Или останься здесь со мной!

Он пресёк мои возражения поцелуем. До самой двери в квартиру мы целовались, и я смирилась.

Дверь нам открыла Даша и, отступая перед нами в глубину холла, вместо приветствия воскликнула:

— Ой, Лида, какая ты чёрная!

— Здравствуй, Даша! — откликнулась я и хохотнула. — Рада тебя видеть!

— Ой, здравствуй, Лида! И похудела… платье такое красивое, а ты…

— Какое платье?

— Как какое?.. Свадебное.

— Свадебное? — опешила я и повернулась к Серёже. — А у меня есть свадебное платье? Откуда? Он лишь лукаво улыбнулся.

— Та-ак. Значит, свадебное? Что и фату на меня нацепишь?

Он отрицательно помотал головой.

— Уже легче! Серёжка, так у нас бракосочетание или самая что ни на есть традиционная свадьба? — задала я следующий вопрос и, увидев, как он радостно ухмыльнулся, простонала: — Бо-о-же! Мы что, ещё и свадебным кортежем по памятным местам города попрёмся? О боже мой! А потом под крики «Горько!» целоваться будем? Не-е-ет! Хочу обратно на свою дачу! Даша, я надеюсь, платье без кринолина?

— Лида, платье очень красивое. С кружевом, атласное, на подложке из тафты.

— Мишель? — спросила я у Серёжи.

Серёжа кивнул и заключил меня в объятия.

— Я думала, мы просто распишемся, — жалобно прошептала я.

— Маленькая, завтра мы начинаем историю нашей семьи. А история семьи должна начинаться со свадьбы.

— А что было до сих пор, забудем? — я вздохнула и ещё более жалобно добавила: — Расставаться с тобой не хочу.

— Девочка, только на сутки, теперь мы вместе навсегда… дай ротик… — он поцеловал меня и ушёл.

Даша, тактично удалившаяся на кухню, пока мы шептались, выглянула на звук хлопнувшей двери и повела меня в спальню показывать платье. Подойдя к безголовому манекену, она стащила с него чехол, и я тихонько ахнула. Белый шёлковый атлас платья был словно подсвечен изнутри розовой лампой. Этот едва уловимый намёк на свечение создавала подложка из красной тафты. Ни кринолина, ни шлейфа, к счастью, у платья не было, жёсткий корсаж переходил в мягкую драпировку юбки, которая книзу расширялась. Глубокое декольте было прикрыто кружевом ручной работы. Из этого же кружева были выполнены длинные с петлёй-захватом на средний палец рукава.

— Видишь, какое! — зачарованно прошептала Даша. — А ты…

— Хочешь сказать, не соответствую такой красоте?

Даша открыла стоявшую на прикроватной тумбе обувную коробку, и у меня вновь перехватило дыхание. Туфли всегда были моей слабостью, а эти были особенно хороши. Они были выполнены из того же белого атласа, что и платье, задника у них не было, вместо него вокруг пятки пересекались две узкие ленты и, заходя на щиколотку, ещё раз пересекались и скреплялись между собой на маленький бант.

— Лида, посмотри! — отвлекая от туфель, прошептала Даша и протянула мне открытый футляр. — Это бриллиант?

В футляре лежало колье — цепочка из завитушек шириною около семи-восьми миллиметров. Завитушки шли от краёв цепочки к центру, где охватывали с двух сторон овальный камень — розовый бриллиант каратов в десять.

— А вот ещё, Лида! Смотри, сколько бриллиантов! — и Даша подала мне ещё один футляр, на этот раз с маленькой короной. Состоящая из тех же завитушек, что и колье, корона сверкала бриллиантами в точках пересечения завитушек.

Ошеломлённая всем этим великолепием, я попятилась и бессильно опустилась на кровать. Слишком разительным был контраст между моим скромным и уединённым вчера, с соловьиными песнями по ночам, и блистающим бриллиантами завтра.

— Лида, ты чего? Расстроилась, да? Ты не переживай, я сейчас придумаю, как осветлить твою кожу, — по-своему поняла моё состояние Даша. — Пойдём вниз и будем приводить тебя в порядок.

Мы спустились на кухню, где Даша обустроила самый настоящий салон красоты. Велев раздеться до трусов, она стала обёртывать меня какими-то примочками, намазывать кремами, масками, без устали ворча при этом:

— Ты бы ещё цыпки развела… сейчас масла побольше капну… кожу высушила, того и гляди шелушиться начнёт!.. Волосы рыжие какие-то стали… на солнце обгорели, что ли? Зачем ты так загораешь? От солнца кожа стареет… пятна всякие могут появиться…

— Расскажи, что нового произошло, — утомившись её бурчанием, прервала я.

— А что нового? Много чего. Дом Сергей Михалыч закончил. Этот… дизайнер Вадим… так он, мне кажется, жил у нас.

— Вадим?

— Ага! Марь Васильевна его кривоносым зовёт. Ну, он и придумывал интерьер… но скромно всё как-то… Знаешь, — оживилась она, — он к Эльзе клинья подбивал… Вадим этот. Да не сладилось у них. Марь Васильевна говорит: «Он кости немки пощупал и передумал». А мне кажется, это Эльза ему от ворот поворот дала. А ты почему уехала?

— Уехала.

— Стефан на тебя сильно сердится.

— Почему?

— Ну почему-почему? Из-за лошадок! Ты уехала, лошади скучают, застаиваются, а он нянькается. Стефан же тяжёлый, скакать на них не может, так он на Грома садится, а твоих за собой гоняет.

— У тебя как со Стефаном?

Даша вспыхнула: и лицо, и шея, и грудь в вырезе платья — всё разгорелось румянцем, и я поняла, у Даши со Стефаном хорошо, у них отношения.

Назавтра, с самого утра и весь день, меня не покидало ощущение сказки.

Я плохо помню тот день, мы много целовались, много танцевали.

Помню глаза Серёжи — искристые, восхищённые, они захватили меня в сладостный плен ещё тогда, когда Андрэ вёл меня к нему по Романской гостиной особняка Смирнова, и больше не отпускали.

Помню, как мы приехали в усадьбу, и Серёжа от самых ворот нёс меня на руках по дорожке, усыпанной лепестками роз. А едва он переступил порог дома, оркестр заиграл «Розовый вальс любви», и мы закружились в вальсе.

Помню, когда гости уже занимались сами собой, мы сбежали из-за стола. Серёжа посадил меня на Красавицу в приобретённое для этого случая дамское седло и, ведя лошадь под уздцы, показывал усадьбу. Я больше смотрела на него, чем вокруг.

Потом он знакомил меня с домом. Привёл в конец коридора на втором этаже, чтобы показать нашу спальню, и, перенося на руках через порог, воскликнул: «Лидка, ты жена моя!» У него был такой торжествующий вид, что я рассмеялась, и у него изменился взгляд… Он был особенно нежен, будто это был наш первый секс.

А потом, когда мы торопливо приводили себя в порядок, Серёжа как-то необычно притих, и я вдруг начала волноваться. Он вывел меня из спальни, достал из кармана ключ и открыл дверь комнаты напротив. Ярко освещённая западным солнцем, она была пуста, и только оформление стен вполне однозначно говорило о её назначении.

— Мебель пока не стал покупать, — тихо произнёс Серёжа за моей спиной.

— Серёжа… я… — забормотала я бессвязно, — милый… детская… ты веришь… — и заплакала.

— Маленькая, я знаю.

Я плохо помню день в целом, но те события, что врезались в мою память, были поистине сказочными.

Даже мама, не простившая удочерения ни мне, ни графу, которая, как мне рассказывали, накануне при знакомстве с графом была холодна до невежливости, к концу дня забыла, что «никакой он ей не родственник», как упрямо твердила в самолёте. Граф Андрэ был с нею настолько предупредителен, учтив и терпелив, окружил её таким вниманием, что растопил обиду за удочерение. И в этом тоже была сказка.

Глава 2. Члены семьи

День первый

— Маленькая, потанцуй со мной, — сказал Серёжа и, улыбаясь, протянул мне руку.

Я засмеялась — звучал мой любимый вальс. Всякий раз, когда я слышу эту музыку, я наполняюсь торжеством жизни. Опираясь на его руку, я встала из-за стола и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Я оглянулась — женщина с распущенными по плечам волосами спряталась за чьей-то спиной.

— Что ты, Девочка? Кого ищешь? — спросил Серёжа, увлекая меня за собой.

— Не знаю, кто-то смотрел.

— Маленькая, ты так хороша, что на тебя все смотрят, — горячо шепнул он и, на мгновение захватив зубами мочку моего уха, застонал: — Ооо… соскучился…

Миновав столики, мы закружились под «Вальс цветов» Чайковского.

Божественные звуки взлетали, расширялись, взлетали и… взлетали, и вверх, и вширь ткали волшебное пространство — чарующее, вовлекающее в себя и отгораживающее от внешнего мира. Одновременно звуки проникали внутрь, заставляя трепетать, петь каждую клеточку тела. Грудь ширилась восторгом, и тело было готово воспарить. Серёжины глаза мерцали искорками, влекли. «Люблю тебя!» — признавалась я, и мой смех вплетался в звучание пространства.

С последним аккордом Серёжа приблизил лицо, его глаза были полны желания, язык всего на мгновение проник в мой рот, но и этого было достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание. Закрыв глаза, я потянулась к нему, но осталась одна — он уже склонился к моей руке. Коснувшись губами пальцев, взглянул насмешливым взглядом искусителя и спросил:

— Танго?

Закинув голову назад, я засмеялась от счастья. «Милый, ты же знаешь ответ!»

Лаская взглядом, он ждёт от меня слов.

— А тема? — спросила я.

— Соблазни меня, Девочка!

— Серёжка, ты повторяешься! Помнишь в Алма-Ате, вначале «Вальс цветов», а потом танго? Помнишь, ты сказал: «Танго, как секс, отдайся мне!», а потом сказал, что был не готов.

— Тогда я не знал о твоём умении соблазнять и был беззащитен, а сейчас я знаю, а значит, вооружён.

Я приподняла брови: «Да?» Будучи много ниже Сергея, мне удаётся иногда взглянуть на него «сверху вниз». Но на мой вызов он лишь насмешливо усмехнулся.

И я решила танцевать историю пробуждения женственности.

Как и в ресторане в Алма-Ате, я вышла вперёд, оставив Серёжу за спиной. Раздался первый такт мелодии. Неловкая и неумелая я начала двигаться врозь с ритмом, делая большие паузы между движениями, словно осознавая своё тело. Постепенно ускоряясь, я догоняла ритм и наконец совпала с ним и подчинилась — движения стали резкими, позы скульптурными, несвязными между собой, как разрозненные, мелькавшие на экране кадры. Женщина узнала себя. Теперь она стремилась превратить бытие в искусство и постигала женственность. Устраняя разрывы между движениями, я постепенно заполняла каждый такт музыки собой — перетекая гибкостью рук, спины, свободной подвижностью бёдер из одного движения в другое. Тело слилось с музыкой в бесконечном волнообразном танце, демонстрируя обретённую пластичность. И вот взглядом уверенной в своей власти женственности я оглядела пространство перед собой. Теперь я танцевала танго.

Танго-призыв. Танго-ожидание. Танго-обещание.

Сидевшие за столиками, переставшие жевать люди смотрели на меня. Те, кто сидел в отдалении, вставали и перемещались ближе к танцполу. Мой взгляд пересёкся с взглядом тёмных, лихорадочно блестевших глаз. «Кто ты?» — мысленно спросила я, но незнакомка уже ускользнула.

Рука Серёжи легла на плечо, я на секунду замерла и стряхнула её круговым движением. Вздёрнув подбородок, хотела повернуться к нему и… не успела. Грубо схватив за плечо, он рывком развернул меня к себе.

«Серёжа?!»

В его глазах не было желания, его глаза блестели гневом. Обхватив за спину, он увлёк меня в вихрь вращения, а прервав кружение, отправил в одну, затем в другую сторону вокруг себя, понуждая к движению рукой, властно упавшей на мой затылок. Он повторял это снова и снова, словно забавляясь моей податливостью. Я искала его взгляда, чтобы спросить: «Серёжа, что ты делаешь?», но он смотрел сквозь меня. Мы исполняли знакомые всем движения танго — красивые, когда танцуют оба! Но наш танец страсти он исполнял сам. Меня в танце не было. Я — кукла! Я подчинялась его воле, позабыв о соблазнении.

Новый вихрь кружения показался мне спасением, прижатая к его груди я с новой надеждой заглянула ему в глаза и запаниковала: «Тепло… куда делось тепло из твоих глаз?»

Финал возвестил о триумфе Мужчины. Поддерживая моё поникшее и безвольное тело, Сергей гордо возвышался надо мной и вприщур рассматривал обращённое к нему лицо.

Я молила о любви.

Не изменяя позы и тяжело дыша, он спросил:

— Маленькая, ты что творишь?

— А ты? — парировала я и без его помощи выпрямилась.

Люди аплодировали. Понимали ли они, что на их глазах развернулась драма — осознавшая свою привлекательность женщина была низвергнута мужчиной до состояния марионетки.

«В добрых сказках наоборот, — тоскливо думала я, — в добрых сказках куклы в лучах любви превращаются в людей». Мне стало зябко под обнимающей мои плечи рукой.

Я старательно улыбалась встречным лицам и столь же старательно учтиво склоняла голову в знак признательности за аплодисменты, а мы всё шли и шли среди людей. Мои губы уже не могли улыбаться, когда наконец шум аплодисментов остался позади.

— Ты соблазнила половину зала, — процедил Сергей.

— Всего лишь половину? — вяло отозвалась я. — Жаль, что в этой половине не оказалось тебя.

— Маленькая, не играй со мной!

В его голосе явно прозвучала угроза, и я ещё раз взглянула в его лицо. Там по-прежнему для меня ничего не было — Сергей смотрел прямо перед собой.

Так же глядя прямо перед собой, он провёл меня мимо нашего столика. Краем глаза я видела, как Андрэ удивлённо приподнял брови, а принц проводил нас задумчивым взглядом. Кажется, он понимал, что происходит.

Втолкнув меня в комнату, которую арендовал для кормления детей, Сергей захлопнул дверь и оперся на неё спиной. Он уже усмирил гнев.

— Тебе не понравилось наше танго? — почти буднично спросил он.

— Мне не понравилось наше танго.

— Почему? Ты же так задорно начала, завела весь зал.

— Ты сказал, ползала.

Сергей вновь сузил глаза.

— Я почему-то решил, что это я имею право на недовольство. Ты считаешь по-другому?

— Ты имеешь право на недовольство. Я соблазнила половину зала и не соблазнила тебя. Утомлённо закатив глаза, он пробормотал:

— Это тупик. Маленькая, тебе в забаву моя ревность?

— Я не думала о твоей ревности. Я танцевала. Тему предложил ты сам.

— Зачем ты соблазняла мужчин в зале?

— Я повторяю, у меня не было цели соблазнять кого-то, кроме тебя. Я точно так бы танцевала, если бы зал был пустой.

— Но зал не был пустым, — мягко, как несмышлёнышу, возразил он, — в зале были люди, были мужчины.

— Были, — кивнула я. — Чаще всего я танцую для себя, но, если мой танец кому-то нравится, мне это приятно.

— Хорошо. Объясни, пожалуйста, что не понравилось тебе?

Вновь живо ощутив властную тяжесть его ладони на затылке, я выпалила:

— Ты утверждал свою власть, пользуясь физическим превосходством! Ты не позволил мне двигаться, ты так увлёкся, что обращался со мной, как… как с палкой! — переведя дух, я вспомнила его сквозной невидящий взгляд на танцполе и прошептала: — Я никогда не видела у тебя таких глаз. В твоих глазах я всегда находила тепло, а сегодня у тебя тепла для меня не нашлось.

Наступило тягостное молчание. Избегая смотреть на него, я не знала, куда себя деть, и тоскливо озиралась вокруг.

— Да, я демонстрировал им, что ты принадлежишь мне, — наконец признал он.

— Кому? Никто из них не посягал на меня!

— Ты звала! Как охотники к добыче, они стали подбираться к тебе ближе. Я видел их лица!

— Серёжа, ко мне никто не подбирался, люди всего лишь хотели лучше увидеть танец.

Он оттолкнулся от двери и подошёл.

— Я напугал тебя. Прости. Я видел твой испуганный взгляд, но… — он поморщился, — я был зол, зол на свою самонадеянность, на тебя.

Привычно проведя пальцами по его щеке, я устало проговорила:

— Пойдём, наше отсутствие затянулось.

Наш внезапный марш-бросок мимо столика и Андрэ, и Его Высочество предпочли оставить без внимания.

— Детка, дай я поцелую твои пальчики, — потребовал граф, едва я села на своё место. — Танцуешь обворожительно! Захватываешь зрителя целиком, равнодушных не остаётся!

— Благодарю, Андрей.

— И тема танца интересная! Марионетка, возомнившая себя человеком! Кому из вас пришла в голову такая идея? — и граф поочерёдно посмотрел на меня и на Серёжу.

Серёжа лишь мрачно усмехнулся и отвёл глаза, а я на мгновение замялась, но почти не соврала:

— А-а… сюжет танца сложился как-то сам… прямо во время исполнения.

Принц подал реплику о каких-то налогах и увлёк графа в разговор, видимо, начатый ещё в наше отсутствие. Я мимикой выразила ему признательность, на что он скучливо отвёл от меня глаза. Ну никак Его Высочество не желал примириться с выбором друга, женщина, на которой женился его друг, не вызывала у него симпатии!

Впрочем, мне вскоре стало не до его симпатии, после первых же глотков чая мои груди напряглись, наполняясь молоком.

— Детки проснулись, — шепнула я Серёже, торопливо выбираясь из-за стола, — кормить пойду наверх, в апартаменты.

Сергей ухватил меня за ладошку и поднялся вслед за мной. В лифте он привлёк меня к себе и, уткнувшись лицом в макушку, снова повинился:

— Прости меня, Девочка. Ты прячешься… не убегай от меня, слышишь?

— Серёжа, я люблю тебя! Подумай, к кому ты ревнуешь, если для меня во всём мире существует только один мужчина — ты? Поцелуй меня… а-ах, осторожнее, милый, грудь полная…

Малыши проголодались — даже Катя, против обыкновения, приникла к груди и сосала, не отрываясь. Макс, как всегда, ел деловито, не останавливаясь и не отвлекаясь — пока сосёт, смотрит только на меня. Катя, та всё вокруг осмотрит — скользит глазками, что по моему лицу, что по стенке, всё с одинаковым безразличием, но лишь увидит Серёжу, забывает обо всём и начинает улыбаться. Катя, вообще, улыбается только Серёже…

За дверью, в безмолвной до сих пор гостиной, взорвался раздражением Стефан. Я вопросительно посмотрела на Настю. Она пожала плечами и шепнула:

— С Дашей, может, по телефону? Увязался за нами! Я думала, Паша останется.

Не слушая её ворчания, я вернула внимание к деткам.

— Катя сегодня плакала, — вдруг сообщила Настя, и я вновь подняла к ней лицо. — Я не знаю почему. Во сне заплакала. Макс закряхтел, стал выгибаться. А Катя спит и плачет. Я подумала мокрая, она же не терпит сырой подгузник, заменила, а она всё равно не успокаивается. Максим проснулся и тоже скривил мордашку. Стефан его на руки взял, он покряхтел и затих. Может, животики? — затуманившись взглядом, видно, обратившись в прошлое, Настя покачала головой и как бы про себя повторила: — Катя так горько плакала!

Мои дети почти не плачут. Катя, бывает, заплачет, но случается это редко. А Максим, даже когда родился, не заплакал, а басовито запел, возвещая миру о своём приходе. «Неужели почувствовали? — спросила я себя. — Что? Мой страх? Или Серёжа в слепой ревности что худое подумал?» Я закрыла глаза и прислушалась к малышам. Оба моих ребёнка были спокойны.

Макс выпустил сосок, улыбнулся всем своим ротиком и загулил, выражая удовольствие.

— Наелся, маленький! — засмеялась я тихонько, боясь потревожить Катю. — Сынка мой славный!

— Сейчас, Лидия Ивановна! — подхватилась Настя, забрала у меня Максима, приладила его к плечу и, поглаживая по спинке, начала прогуливаться с ним по комнате. Притихший малыш любопытными глазёнками следил за движущимися мимо него предметами.

Катя продолжала сосать, и глазки её постепенно закрывались. «Недоспала малышка. Что же тебя напугало?» Как только она отпустила сосок, я приподняла её головку и прижалась к маленькому лобику губами. Энергия девочки была чистой.

Неслышно появившись, над нами навис Стефан, я только и могла, что мимикой выразить возмущение. Он усмехнулся, взял у меня Катю и повернулся спиной, великодушно позволяя мне привести туалет в порядок.

Его упорное пренебрежение деликатностью, даже какая-то нарочитая бесцеремонность раздражали меня, но сколько бы я не предпринимала попыток объясниться, каждый раз Стефан, чуть не зевая от скуки, лениво возражал: «Я твой врач».

Уложив уснувших деток поперёк кровати, мы вышли из спальни.

— Вы поели? — спросила я.

— Нет, хотели уже заказывать, тут Катя заплакала, не до обеда стало, — объяснила Настя. — Стефан, выбери, что ты будешь есть. Я себе уже выбрала.

— Мясо, — лаконично ответил Стефан и расположился на диване, свободно раскинув руки по спинке.

— Какое мясо? — вспылила Настя. — Меню перед тобой, выбирай хоть мясо, хоть не мясо, мне название блюда скажи!

Я подошла к стационарному телефону и сняла трубку. Нажала поочерёдно две клавиши и тотчас услышала услужливый женский голос.

— Добрый день! Чем могу помочь?

— Здравствуйте. Я хочу заказать обед на две персоны, но прежде хочу переговорить с кем-то, кто поможет мне сделать выбор, — и пока меня соединяли с рестораном, я спросила у Насти: — Ты что выбрала?

Она потыкала пальцем в разные строчки меню.

— Да-да. Здравствуйте. Мой гость любит мясо. Баранина предпочтительнее… да, лучше целым куском… на гарнир овощи… нет, слегка припущенные в оливковом масле, — я проговаривала блюдо вслух, глядя на Стефана на случай корректировки, но он безмолвствовал и с мягкой усмешкой смотрел на меня. — Да, благодарю. И порцию сделайте, пожалуйста, двойную. Нет, и мяса двойную порцию, и овощей. Благодарю.

Потом я заказала блюда, выбранные Настей, на своё усмотрение десерт и кофе и положила трубку.

— Вот! Учись! — назидательно воздел указательный палец Стефан, обращаясь к Насте. — Женщина сама знает, чем сытно и вкусно накормить мужчину. А ты: «меню возьми перед собой»! Так и мужа накормить не сумеешь!

— Ты мне не муж! — огрызнулась на шутку Настя.

— Стефан, почему детки плакали? — спросила я. — Что думаешь?

Он так выразительно посмотрел на меня, что я опустила глаза раньше, чем он произнёс:

— Кишечник не возбуждён.

— Ну хорошо. Обедайте, я пойду.

Стефан поднялся и двинулся к двери вслед за мной.

— Куда ты? — запротестовала я. — Я сама дойду.

— Дойдёшь, — легко согласился он. — Со мной.

В лифте, расслабленно опираясь могучими плечами на стенку кабины, он не спускал с меня глаз. Я никогда не умела уйти от его вопросов, пусть даже и молчаливых.

— Стефан, не смотри на меня так, — попросила я и смело встретила его взгляд, — всё в порядке.

— Я вижу, — кивнул он, и я вновь опустила глаза.

Он понял, что что-то случилось, как только увидел меня. Он всегда чувствует моё состояние — и когда мне хорошо, и когда плохо, и будто бы хочет оградить от неприятностей, но делает только больнее. Нельзя же оградить человека от жизни!

«Нас словно связывает прочная нить… что за нить, я не знаю, но чувствую себя несвободной, словно что-то должна ему… должна и не отдаю», — в который раз подумала я, а вслух спросила:

— У Даши вчера глаза были красные. Поссорились?

Он показательно промолчал, и я извинилась.

Мы шли по залу, притягивая к себе взгляды со всех сторон. Точнее, взгляды притягивал Стефан. Огромного роста, огромный в плечах, лохматая шевелюра закрывает половину лица, тёмно-карие глаза мерцают из-под широких бровей, их взгляд всегда внимателен и печален. Стефан никогда не беспокоится, каким его видят люди, и словно не замечает того особого к себе внимания, какое проявляют женщины к красивым и печальным мужчинам. Красавицу Дашу он покорил с первого взгляда ещё в Париже, в доме Андрэ. Точнее, он Дашу не покорял, она сама покорилась. Стефан Дашу и не заметил. Тогда он никого не замечал — жил в своём мире, состоящем из горя и боли. Думаю, он и сейчас живёт воспоминаниями о своей первой жене.

Серёжа встал из-за стола, когда мы приблизились, и шагнул навстречу. Я подняла лицо, встречая его поцелуй, но чей-то взгляд вновь коснулся моего затылка, и я оглянулась.

— Что ты, Маленькая?

— Какая-то женщина… не в первый раз… чувствую взгляд, оглянусь, она прячется.

И Серёжа, и Стефан осмотрели обедающих за моей спиной людей.

— Нет никого, Девочка, — сказал Серёжа, — все заняты только собой. Садись, я тебе рыбу заказал. С малышами всё в порядке?

— Всё в порядке, Серёжа, — сказала я и покосилась на Стефана.

— Пойду, а то моя двойная порция остынет, — буркнул тот, перехватив мой взгляд, и, едва заметно усмехнувшись, зашагал обратно к выходу.

— После обеда встреча за закрытыми дверями. Думаю, минут на сорок затянется, — сообщил Серёжа, усаживая меня за стол. — Поскучаешь? Или поешь, и я провожу тебя наверх?

— Поскучаю. Детки уснули, Настя тоже хочет прилечь.

— Я не позволю соскучиться! — вмешался Его Высочество. — Если ты, друг мой, разрешишь поухаживать за твоей женой, буду иметь честь пригласить графиню на танец, — и принц через стол слегка поклонился мне. — А если не оттопчу ей с первого раза ножки, дерзну пригласить и на второй, и на третий.

— Ах, Ваше Высочество, — рассмеялась я, — танец с особой королевской крови — это, скорее, честь для меня. Я, увы, не принадлежу к столь высокому роду, правда, Андрей?

Андрэ развёл руками, шутливо сокрушаясь, и подтвердил:

— Да, детка, не принадлежишь!

— Ты не пойдёшь на обсуждение? — спросил Сергей у принца, не принимая его весёлого тона.

— Я всецело тебе доверяю, мой друг! — отозвался тот. — К тому же это такая скука! Думаю, вы там и за час не управитесь! Я часок потанцую с графиней, а потом минут на пятнадцать загляну разогнать вас, краснобаев. Ну, а если вы раньше управитесь, то и того лучше!

Его Высочество был в ударе — он успевал и есть, и пить, и развлекать нас анекдотами из жизни ближневосточных монархов. Обычно сдержанный в проявлении эмоций, Андрэ смеялся так же весело, как и я. Принц же, доведя рассказ до развязки, лишь взблёскивал глазами при взрыве нашего хохота и торопливо принимался за еду, а едва смех наш утихал, у него наготове был уж новый анекдот. Только Серёжа не участвовал в общем веселье, он был молчалив и задумчив, и, кажется, всё больше мрачнел.

Перед десертом я прикоснулась к его руке, чтобы спросить, о чём он думает, но, когда он повернул голову и взглянул на меня грустными, утратившими искорки глазами, спрашивать стало незачем.

— Серёжа, мне нужно тебе кое-что сказать, и лучше сейчас, чем потом, — шепнула я.

Он тотчас же встал и потянул меня за собой, вновь привёл в комнату для кормления и, захлопнув дверь, как и в прошлый раз, прислонился к ней спиной.

— Да, Маленькая. Что ты хочешь сказать?

— Серёжа, давай забудем о том, что произошло! Ты молчишь, и я всё больше чувствую себя виноватой.

— Да нет же, Девочка! Дело не в тебе! — он стремительно шагнул ко мне и, взяв за плечи, прижался лбом к моему лбу. — У меня перед глазами стоит твой испуганный взгляд, — горячо прошептал он. — Я поверить не могу, что это я тебя напугал. Как, увидев твой страх, не остановился? Как мог упиваться властью? Я обещал себе баловать тебя, исполнять твои прихоти и не позволил малость — танцевать!

— Серёжка, нет! Ну что ты такое говоришь? Виной всему ревность, всего лишь ревность! О боже мой! Ты лучший из мужчин, а я счастливейшая из женщин! Я люблю тебя… люблю!..

Я ещё что-то восклицала… до тех самых пор, пока губы Сергея, легко прикасающиеся к моим в пылу восклицаний, не стали твёрже и не пресекли их.

Мы вернулись за столик, и почти тотчас в распахнутые двери вип-зала поодиночке и по двое потянулись представители российского бизнеса. Серёжа и граф ушли. Принц лениво потягивал коньяк, а я доедала десерт, смакуя каждый кусочек, нежнейший бисквит таял во рту, оставляя после себя холодно-свежее, чуть горьковатое послевкусие.

— Лидия, вы удивительная женщина! — сказал Его Высочество, как только я сложила приборы. — За пять минут вы повергаете мужчину в ад и ровно с той же стремительностью возвращаете в иллюзию рая.

Я рассмеялась и запротестовала:

— Ваша оценка происходящего не совсем справедлива, Ваше Высочество! Когда, как вы выразились, я повергаю мужчину в ад, я и сама оказываюсь там же; а когда я возвращаю мужчину, как вы выразились, в иллюзию рая, это вовсе не означает, что и я возвращаюсь в эту самую иллюзию. И позвольте вопрос, Ваше Высочество, отчего же, по-вашему, ад — это реальность, а рай непременно иллюзия?

Слушая, Его Высочество упёрся взглядом в нижнюю часть моего лица, будто надеясь считать ложь с моих губ, а выслушав, и вопрос мой оставил без внимания, и к уточнениям интереса не проявил, и продолжал:

— Ваш муж, графиня, ревнив, а вы, по своей сути, соблазнительница. Вы сами по себе для него отрава. Когда мы с вами познакомились, вы соблазняли инстинктивно. Вы и сейчас соблазняете любым вашим жестом, действием, у вас это в крови. За вами интересно наблюдать, но наблюдатель очень скоро становится жертвой. Полагаю, раньше вы не отдавали себе отчёта в своём воздействии на мужчин и, вероятно, искренне недоумевали, когда мужчина обнаруживал вам своё вожделение. Ваша наивность делала вас ещё более желанной и ещё более опасной. Признайтесь, вы ведь не сталкивались с отказами?

— Я не искала побед, Ваше Высочество, потому и с отказами не сталкивалась. Да и что такое отказы? Когда-то меня бросили ради другой женщины.

Теперь рассмеялся принц.

— Бьюсь об заклад, тот мужчина до сих пор помнит вас, хоть и сбежал от вас ради собственной безопасности! Но вернёмся к вам. Сегодня я увидел, насколько вы преуспели в искусстве обольщения, теперь вы соблазняете сознательно. Если бы ваш муж не остановил вас, и вы танцевали бы своё одинокое танго ещё минут пять, мужчины в зале начали бы турнир за право обладания вами. Не возражайте, я знаю, о чём говорю! Я помню ваш арабский танец. Вы танцевали, а мною владело единственное желание — всадить кинжал в печёнку моего друга, и останавливало меня только одно: остатками своего разума я понимал — вы соблазняете его, весь ваш танец предназначен исключительно для моего друга! Вы сами сочились вожделением, и желали вы только его. Я вам был не интересен, точнее, меня не было в вашем мире, а ещё точнее, я был, но я был пустое место. К несчастью, сегодня вы соблазняли не вашего мужа, вы соблазняли других мужчин! — принц глотнул коньяк и отвернулся, не совсем учтиво предоставив мне удовольствие любоваться его горбоносым профилем.

Я тоже помнила тот арабский танец. Ничего непристойного — я была в брючном ансамбле, свободные брюки и блузка. Мы с Серёжей были в гостях у Его Высочества в одном из отелей Парижа, ужинали, слушали арабскую музыку, дурачились. Принц, дурачась, заявил о королевском праве освящать союз влюблённых, положил по ложке мёда на наши правые ладони и соединил их, крепко стиснув своими руками. Мёд быстро расплавился и потёк, и принц громогласно объявил брак угодным Богу. А потом я танцевала… и да, танцевала для Серёжи. «А сегодня?» — спросила я себя и… не нашла ответа.

— Мне предстоит тяжёлый разговор с мужем, — медленно произнесла я. — Я не готова к этому разговору, но говорить всё равно придётся.

Нахмурившись, принц взглянул на меня, и я продолжала, уже обращаясь к нему:

— Возможно, вы правы, Ваше Высочество, возможно, мне, и в самом деле, не следует танцевать одиночные танцы. Возможно, я действительно соблазняла. Не отдельных мужчин или женщин, а всех вместе. Сергей почувствовал порочность моего желания и потому, как умел, так и пресёк его, а с тем и моё «танго» остановил. Я ещё не умею в этом разобраться. Вы, Ваше Высочество, наблюдательны и проницательны, и, если вы поможете мне лучше узнать себя, я буду признательна.

Я увидела, как его брови приподнялись в удивлении.

— Вы не ждали, что я соглашусь с вами? — усмехнулась я. — Или?.. О, не беспокойтесь, Ваше Высочество, я не предлагаю вам дружбу! Нет. Я знаю, вы не любите меня. А на ваши обвинения отвечу просто, как есть. Я люблю Сергея. Он главный человек в моей жизни. Говорю эти слова, и сама не верю, что я могу такое сказать. Не дети. Он. Я многое знаю про себя, но ещё большего не знаю. Моё желание соблазнить весь мир, если оно было, всплыло неожиданно и из неизвестных мне подвалов подсознания, но я с этим разберусь. Сергей сегодня тоже познакомился с неизвестным собой. Больше того, наши детки отреагировали на ссору. Рискую показаться банальной, но повторю вслед за многими — на Земле идёт большая игра, Ваше Высочество, борются Добро и Зло. Добро и Зло борются не вне, как думают многие люди, а внутри человека. Всё, что мы наблюдаем снаружи, всего лишь последствия внутренней борьбы. Борьба идёт за красоту человеческой Души, за совершенство Личности, как бы пафосно это не звучало. Борьба идёт между нашими потаёнными страхами и потребностью любить. И, знаете, Ваше Высочество, я сделаю всё, чтобы победить! И на этом пути я приму любую помощь, как от друзей, так и от врагов!

Я умолкла, и Его Высочество молча вернулся к коньяку, по-видимому, исчерпав интерес к теме разговора.

Неподалёку от нас покинутые мужчинами дамы, объединившись в группку, пили вино, смеялись и то и дело громкими голосами зазывали скучающих наедине с телефоном товарок присоединиться к своему кружку. Одна из дам, полненькая и милая, в леопардовом брючном костюме в бельевом стиле, была особенно активной.

— Идите к нам! Идите-идите! — настойчиво приглашала она сидевшую неподалёку от неё темноволосую женщину. — Мужики ушли, так у нас своя туса! Не стесняйтесь! Да что же вы?

Полненькая встала, намереваясь, по-видимому, перейти к действиям — может быть, взять брюнетку за руку или ещё как выразить свою доброжелательность, но вдруг её улыбающееся личико исказилось обидой. Вероятно, получив не совсем вежливый отпор, она беспомощно оглянулась на подруг, но те старательно отвели глаза. «Вот тебе и Добро, и Зло, — подумала я, наливая себе чаю, — одна чрезмерно назойлива в стремлении оказать Добро, другая слишком независима или, наоборот, стеснительна, чтобы не увидеть в Добре Зла. Как почувствовать меру и не обратить Добро во Зло? Ответ я знаю, только следовать ему чрезвычайно трудно. А ответ такой — надо принимать человека таким, какой он есть, и не навязывать ему ни своего настроения, ни своего миропонимания. А вот сие возможно только при наличии внутренней свободы, ибо только внутренняя свобода освобождает от желания указывать другому, как себя вести…»

— Лидия, — прервал мои размышления принц, — вы сказали, я вас не люблю. Это не так. Я болен вами, Лидия, болен с того первого дня, как вас увидел.

Я едва не поперхнулась чаем и, возвращая чашку на место, всё никак не могла найти ей места, постоянно приходясь донышком на край блюдца.

— Я полагал, вам это известно, — с мягкой улыбкой произнёс принц, перевесился через стол и, нежно обхватив мою руку, направил её так, что чашка встала на место. — Наша первая встреча произошла в Париже, помните? — продолжал он, приняв прежнее положение. — Вы занимались выездкой, когда мы с Сергеем пришли. Граф нас задержал в холле, и я наблюдал за вами через окно. Ваша коса растрепалась, и вы, опершись на руку Стефана, спрыгнули с коня, согнулись пополам и стали собирать волосы в ладошку. Вам было всё равно, что в это время ваши волосы стелются по земле. На ваших волосах играло солнце, и я был заворожен этой игрой, этими бликами, вспыхивающими на них словно на водной глади. Потом вы выпрямились и сразу отвернулись, и я подосадовал, что не успел разглядеть вашего лица. Вы спешили продолжать занятия. Косу вы собрали кое-как, но вас это не заботило, вам всего-то и нужно было, чтобы волосы вам не мешали. Именно тогда я был ужален вами навсегда, — принц помолчал с той же мягкой улыбкой на губах и, вздохнув, словно с неохотой возвращаясь из прошлого, продолжал: — Потом я наблюдал, как расцвело ваше лицо, когда вы увидели Сергея. Не заботясь о безопасности, вы на ходу скатились с коня. Стефан хотел вас подхватить и не успел, умный конь замер, чтобы не задеть вас, но вы ничего не заметили, торопясь к любимому. Вас не заботило, кто находится рядом, что о вас подумают, вы упоённо отдались поцелуям. Прошло уже несколько лет с вашего замужества, но так вы ведёте себя и по сию пору. Вы умеете любить, Лидия, но вас любить трудно — вы слишком желанны для мужчин. Я не враг вам и хочу быть на вашей стороне в этой большой игре, как вы выразились. Вы сказали, что не предлагаете мне дружбу, позвольте мне самому предложить вам дружбу, — он встал, обогнул стол и протянул мне открытую ладонь. — Вот вам моя рука, Лидия! Обопритесь на неё, если в этом возникнет необходимость.

— О, благодарю, Ваше Высочество! — тронутая до слёз, я тоже поднялась на ноги и возложила руку на его ладонь.

Мы оба были взволнованы, и, вдруг почувствовав излишнюю торжественность момента, оба испытали неловкость. Принц нашёлся первым — усмехнулся и, качая головой, воскликнул:

— Что происходит? Я предложил дружбу женщине! Невероятно!

Мы рассмеялись, и неловкость прошла. Затем Его Высочество поцеловал мою руку и весело предложил:

— Окажите мне честь, графиня, пусть вальс скрепит наш дружеский союз!

— С большим удовольствием, Ваше Высочество!

На танцполе я опять ощутила на себе чей-то сверлящий взгляд, на этот раз вызвавший у меня смешок — со всей этой чехардой в гляделки исподтишка недалеко и до здравствуй, паранойя! Принц удивился неуместному смеху, но мы уже закружились в вальсе, и я не стала ничего объяснять.

Потом Его Высочество учил меня танцевать пасодобль. Потом мы танцевали танго. Ещё один вальс. И ещё одно танго.

— Лидия, а вы знаете, что это я склонил Сергея к занятию танцами? Да-а, именно так! И скажу, это было не просто, он сначала и слушать не хотел! — похвастался Его Высочество, ведя меня обратно к столу, но, внезапно остановившись, спросил: — А вы танцуете спортивные танцы?

— И даже люблю!

— Ах, я напрасно предложил вам отдохнуть! — он раздосадовано оглянулся на танцпол. — Сейчас как раз нужная музыка!

— Не напрасно, Ваше Высочество, в этом собрании я в некотором роде лицо официальное. Акробатику лучше оставим до следующего раза.

— Когда он случится этот следующий раз? — проворчал он. — За всё время нашего знакомства вы, графиня, удостоили меня чести танцевать с вами только однажды — на приёме в Париже. Но тогда я был официальным лицом и не мог в полной мере насладиться удовольствием.

— Да вы лукавите, Ваше Высочество! Лукавите и даже не скрываете этого! Я танцевала с вами на нашей с Серёжей свадьбе!

Он удоволенно рассмеялся.

— Вы помните? Милая Лидия, мне приятно, что вы запомнили! Чему вы смеялись?

— А вы о котором разе изволите говорить? Я с вами только и делаю, что смеюсь! — я искоса взглянула на него и расхохоталась. — Ах, Ваше Высочество, я благодарна вам за романический стиль общения! И я не только слог имею в виду! С вами хочется быть барышней девятнадцатого века — милой невинной озорницей и кокеткой! А смеялась я над развивающейся у меня паранойей. Когда мы начали танцевать, мне в спину кто-то смотрел. Я сегодня не в первый раз ловлю на себе взгляд незнакомой дамы. Ни на вербальный, ни на визуальный контакт она не идёт — прячется за спинами, будто следит исподтишка, либо изучает.

— Я никого не заметил, — нахмурился принц и попросил описать женщину.

— И описывать нечего, я мало, что увидела. Распущенные тёмные волосы. Падают на лицо. Глаза близко посажены. Кажется, глаза тоже тёмные, живые. Очень яркая губная помада. Рост… полагаю, высокая, она всё время глядела из-за чьих-то плеч, не тянулась. Вот, пожалуй, и всё.

Принц внимательно осмотрел зал, прощупал взглядом кружок выпивающих дам — пока мы танцевали, кружок значительно разросся, а дамы раскраснелись и разгалделись, каждая стремилась быть услышанной, но ни одна не слушала других.

— Мне придётся посетить эту чёртову, пардон, встречу, — возвращаясь ко мне взглядом, подосадовал принц, — хотите, я вызову свою охрану?

— О нет! Никакой охраны! Может, это жена какого-нибудь бизнесмена рассматривает мой туалет, а я придумываю невесть что. Вы идите на вашу встречу и не беспокойтесь. Я могу в комнате для кормления скрыться, могу подняться наверх, в апартаменты, могу, наконец, позвонить Стефану, и он спустится сюда. В конце концов, может быть, у неё нужда ко мне, и она ждёт, когда я окажусь одна. Ступайте, Ваше Высочество! Беспокоиться не о чем — людей вокруг много и охрана отеля в зале.

Он усадил меня за стол и учтиво склонился к руке, вернувшись к холодной любезной галантности.

— Графиня, вы доставили мне огромное удовольствие. Благодарю вас.

— Ваше Высочество, мне было приятно провести с вами время. Благодарю за предложение дружбы, мне оно очень дорого.

Принц ещё раз поцеловал мою руку и ушёл.

Я глотнула простывшего чаю и решила подняться в апартаменты. Но едва только встала из-за стола, как услышала за спиной:

— Добрый день. Наконец-то вы одна!

Голос был низкий, с лёгкой хрипотцой. Такой голос нравится многим мужчинам.

Я повернулась. Дама была та самая. Высокая, на вид лет сорока, с живыми чёрными глазами.

— Здравствуйте. Вы всегда появляетесь из-за спины? — спросила я, открыто рассматривая её. Она была красива. Умное гармоничное лицо. Минимум макияжа — ярко-красная помада на губах и всё. Кожа рыхлая, сероватая. Видимо, много и давно курит.

Я сделала приглашающий жест рукой.

— Прошу.

Она заняла стул принца, а сумку взгромоздила на стол. Я поморщилась. Заметив это, она усмехнулась, ногой придвинула к себе соседний стул и, переставив сумку туда, надолго погрузилась в её недра руками. Я терпеливо ждала. Наконец она швырнула пачку сигарет на стол и затихла, опустив глаза, будто собираясь с мыслями.

— Вы позволите? — её рука метнулась к сигаретной пачке.

Я медленно покачала головой.

— Не позволю.

— Вы не очень-то доброжелательны! — вновь усмехнулась она.

— Не очень. Знаю, с кем имею дело.

Она растерялась, вот так, с ничего, заметалась глазами по поверхности стола, и я пояснила:

— На доброжелательность вы отвечаете грубостью.

— А-а-а, вы про эту! — догадалась она и с явным облегчением рассмеялась. — Слишком навязчива, не люблю! Но вам-то я ничего плохого ещё не сделала!

— Ещё? — поймала я её за язык. — А собираетесь?

— Не собираюсь. Наоборот, хочу с вами подружиться и пришла рассказать кое-что интересное. Поверьте, нам с вами есть о чём поговорить.

— Почему вы думаете, что мне интересна ваша информация?

— Я не думаю, я знаю. Я хочу поговорить о Сергее… — искоса взглянув на меня и интригующе потянув время, она вкрадчиво добавила: — Как говорится, обменяться опытом. Мы ведь с вами в некотором роде подруги. Подруги одного мужчины!

Она засмеялась удачному обороту, но не увидев интереса на моём лице, вновь потянулась к пачке сигарет, побарабанила ногтями того же красного цвета, что и помада, по столу рядом с пачкой, затем схватила её и швырнула в сумку. Видимо, чтобы не искушала. Потом состроила виноватую гримаску и попросила:

— Я на ты, ладно? — и, не дожидаясь согласия, продолжала: — Если ты думаешь, что верного папика в сети поймала, ну, типа, возраст, то да сё, то вынуждена тебя огорчить. Не одна ты у него. У него ещё я есть! Да-да! А ещё наш жеребчик любит проституток. Седой весь, а всё не угомонится! Это гиперсексуальность называется, знаешь? Типа, он и рад бы с одной, а не может. Так устроен, понимаешь? Так что, подруга, приготовься делиться! Кстати, это он для тебя седину стал красить?

Не получив ответа, она тряхнула головой. Её густые блестящие волосы послушно отхлынули назад, накоротко приоткрыв лоб и обнажив маленький шрам на правой щеке, и вернулись в прежнее положение.

— Молчишь? Гордая? А я тебя сегодня зауважала, — предприняла она ещё одну попытку расшевелить меня. — Думала, ты обморочная дурочка голубых кровей, а ты ничего! Круто ты сегодня мужиков сделала! У них же у всех в штанах мокро и тесно стало. Потеть начали, засопели, про баб своих забыли. Я там, среди них, была. Так я тебе даже позавидовала. Мне наш-то, — она подмигнула, — давно танцами предлагал заняться, а я отказалась дурёха! Теперь вот увидела, какая она, власть наша женская. Я всё по одиночке их приручаю, а ты скопом! — она вдруг закинула голову назад и захохотала. — А он-то… он-то как заревновал… ой, не могу!.. я думала, он сломает тебя… прям там… под музыку… ой, умора…

А я никак не могла вдохнуть в грудь воздух, будто кто грудь стиснул. Моё чувство вины весьма восприимчиво к обвинениям, а на сегодня обвинителей было как-то уж слишком много. Я наново старалась воспроизвести свои ощущения во время одиночного танца, дать им оценку, но мысли разлетались и обрывками метались от обвинения к обвинению, в то время как в висках маленьким горячим молоточком стучало: «Она сравнила меня с собой! Она сравнила меня с собой!..» Я уже знала, кто сидит передо мной.

Я поняла, какую боль причинила Сергею. Нынешняя его ревность произросла из ядовитого субстрата предательства из прошлого, а спахтала тот субстрат вот эта вот красивая дрянь, сидевшая сейчас за моим столом. «А почему, собственно, дрянь? Я сегодня поступила ничуть не лучше, чем она, моё танго-призыв доставило не меньшую боль Серёже, попутно взболтав покоящееся на дне его памяти прошлое».

Оборвав смех, женщина спросила:

— А ты чего покраснела? Глазищами-то как сверкаешь! Я не из пугливых… — и, чуть промедлив, догадалась: — Ты думала, ты не такая? Афиге-е-еть! Профессионалка не знала, на что способна? — и она вдруг поскучнела, расслабленно откинулась на спинку стула и, отвернувшись от меня, стала осматривать зал, равнодушно прибавив при этом: — Ну это твоё дело. Меня Карина звать, если что.

Я с трудом сглотнула отсутствующую слюну и поблагодарила:

— Благодарю, Карина. Сами того не подозревая, вы оказали мне неоценимую услугу.

— Да мне плевать! Если ты думаешь, что я пришла какую-то услугу тебе оказывать, то ошибаешься. Я за ним пришла! Он всё равно не простит тебе сегодняшнее представление, так что это не я тебе услугу оказала, а это ты мне подарок сделала. Да и вообще, я думаю, он на тебе только из-за титула твоего женился. Денег у него много, а вот благородства в крови не хватает. Не зря его всё время тянет то на балы, то на скачки, то в какие-то клубы элитные. Скукотища же! Друзей зачем-то среди лордов ищет, а они все пресные, как… — она запнулась в поисках подходящего слова и, так и не найдя его, пустилась разглагольствовать дальше: — Я-то знаю, что ему на самом деле нравится, он тебе про это и рассказывать не станет. Мы, знаешь, как зажигали?..

Но я уже не слушала её болтовню, махнула рукой официанту и, перебивая хвастливый поток, спросила:

— Карина, что вам заказать?

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать вопрос.

— Кофе чёрный, без сахара, — наконец ответила она.

— Мне, будьте добры, сок цитрусовый: грейпфрут, апельсин, лимон. Благодарю.

И пока готовили заказ, я погрузилась в воспоминания.

…«Ты любил её», — сказала я, не столько спрашивая, сколько утверждая, когда, рассказывая о своей жизни, Серёжа рассказал мне о Карине. Мне было больно это сознавать, потому что в моём понимании, если любовь была, то она и есть, и совершенно не важно вместе любящий и любимая или расстались.

В ответ Сергей долго молчал, потом отрицательно покачал головой и сказал: «Я не любил её. Хотел? Да! Неистощимая на выдумки, естественная в своих желаниях и нуждающаяся в защите — такой я её видел. А когда понял, что ошибался, очарование исчезло».

Его ответ не переубедил меня, и я просто предпочла оставить прошлое в прошлом.

А потом Карина позвала Серёжу, и ровно в тот самый миг, ровно с того самого места, где застал его звонок, он сорвался на её зов! Я убежала в Алма-Ату, и только по истечении двух месяцев Сергей приехал за мной и вернул в Москву.

Прошло четыре года, и на этот раз Карина заявилась в мою жизнь собственной персоной. «Там, где Карина, вспыхивают семейные драмы, рушатся отношения между давними деловыми партнёрами. Сын или отец, жених или брошенная им невеста, ей скучны её жертвы. Давно мёртвая, она подогревает свою жизнь чужой болью», — припомнила я слова Серёжи и вдруг сразу успокоилась. «Вот и не будь дурой и не играй в её игры! Её отношения с Серёжей в прошлом. Что бы она на этот счёт не врала, несколько минут назад она сама об этом проболталась, спросив про седину Сергея, про седину, которую помнит она, но которая была реальностью в уже ставшим далёким прошлом, а остальное… любовь Серёжи к ней легко может быть моим домыслом… ну а с собственной „страстью к соблазнению“ я разберусь», — я глубоко вздохнула и залпом выпила весь сок.

А Карина тем временем всё болтала. По-видимому, на этом этапе «обмена опытом» ей собеседник не требовался.

— Одинаковые мы с тобой, не зря же он нас выбрал! Мне всегда нравилось, когда он ревность свою напоказ выставлял, специально провоцировала, но так, как у тебя, у меня никогда не получалось! — била она в ту же болевую точку, которую я так неосторожно ей обнаружила…

— Ты вот замуж за него пошла, а я с ним давным-давно. Так давно, что пора бы и расстаться. Я уж и так, и эдак от него, а он всё расстаться не может. Не отпускает! А я куда? Он всё моё состояние в руках держит! — старалась она вызвать у меня ревность позапрошлогодней правдой…

— Но если правду сказать, то жеребчик-то уж не тот! Хоть и тр***ет проституток, да… — она пренебрежительно махнула рукой, — больше по статусу. В их деловой среде положено, кроме жены и любовницы, девок дорогих иметь…

Я поморщилась — если эта женщина и была когда-то ядовитой, она, как та старая змея, давно пережила свой яд.

Вскоре двери вип-зала вновь распахнулись. Оттуда вышли несколько человек, продолжающих беседовать между собой, и среди них Серёжа. Он взглянул в направлении нашего столика и, увидев Карину, окаменел. Один из окружающих мужчин похлопал его по плечу в попытке привлечь внимание, но Сергей выставил перед ним ладонь в пресекающем жесте и с какой-то мучительной замедленностью повернул голову ко мне. Глаза наши встретились, и он рванулся с места.

Принеся с собой волну воздуха, так что выпавшие у меня из причёски прядки волос взлетели, Серёжа наклонился и, обхватив моё лицо ладонями, ощупал его тревожным взглядом.

— Маленькая?..

— Серёжа, всё хорошо!

Он с видимым облегчением прижался лбом к моему лбу и выдохнул:

— О-о-о, Девочка, испугался…

Затем он вновь заглянул мне в глаза, кивнул снизу вверх, будто подбадривая, и, выпрямляясь, повернулся к Карине. Она встретила его развязной ухмылкой на губах и настороженностью во взгляде.

Серёжа довольно долго молчал. Не выдержав этого длительного молчания, Карина вызывающе тряхнула головой, но привычный жест не принёс уверенности, смыв попутно и ухмылку с лица. Женщина подобралась, даже руки, доселе свободно лежавшие на столе, подтянула к себе.

— Что ты здесь делаешь? — спросил наконец Сергей, слегка выделив слово «здесь».

— Я приглашена так же, как и ты! — огрызнулась она, но, вновь тряхнув головой, передумала грубить, осклабилась и сменила тон на более любезный: — А-а-а, ты спрашиваешь, что я делаю за столиком твоей… — она опять запнулась, не найдя подходящего слова, и просто кивнула в мою сторону. Слова-определения, похоже, были для неё настоящей проблемой! — Мы познакомились, — продолжала она, — и я рассказала о нашей с тобой любви. Что ты так смотришь? Ты ведь про меня ей не сказал, вот я и решила сама представиться! А сейчас хочу рассказать о наших маленьких шалостях, сам-то постесняешься про такое! Да садись уже! — закончила она с усмешкой, и Сергей рассмеялся.

— Детка, не вынуждай меня создавать тебе неприятности.

— Ты уже создал мне неприятности! — надула она вдруг губы. — Подсунул этого грубияна управляющего. А он ничего не смыслит в финансах! Он разорит меня! Ты же знаешь, я ничего не понимаю в его чёртовых отчётах!

Капризный тон балованной девочки плохо вязался и с её внешностью, и с сексуальной хрипотцой голоса. Чувствуя за неё неловкость, я отвела глаза и поискала в толпе Андрэ.

Граф был далеко — перемещался от группы к группе, пока не попал в плен к толстому господину без шеи, знакомому мне ещё по клубу непорочных бизнесменов (так я когда-то назвала клуб, куда в своё время стремился попасть Серёжа). Ухватив Андрэ под локоть, господин принялся что-то горячо ему доказывать, энергично разрубая воздух свободной рукой.

«Почему ты сам не ведёшь мои дела?» — «Я не хочу вести твои дела». — «Но почему?» — «Карина, мы обо всём договорились, и ты подписала документы». — «Плевать мне на твои документы! Ты вынудил меня их подписать!» — «Прекрасно. И что же ты хочешь?» — «Тебя я хочу, разве не понятно? Давай начнём всё сначала, я же знаю, ты любил меня!» — вели диалог тем временем мой муж и Карина. Обращаясь к стоявшему на ногах Сергею, женщина вынужденно высоко поднимала подбородок, плечи она развернула, и груди — небольшие, конической формы — рельефно обозначились под тонкой тканью её платья. На длинной шее едва заметно пульсировала, волновалась жилка.

Я вновь отвела от неё глаза и, немо ахнув, затаила дыхание — Андрэ освободился от собеседника и шёл к нам. «Не надо, ох как не надо, чтобы граф стал свидетелем этой разлюбезной беседы!» — с мольбой обратилась я неизвестно к кому и протянула к Серёже руку, чтобы предупредить о графе, но Карина опередила меня.

— А вот и высокородный папаша нарисовался, — пробормотала она и, бегло взглянув на меня, поддразнила: — Может, мне заняться старикашкой?

«Старикашка» шёл так, как ходит только он — свободно и неспешно. Графу Андрэ не требовалось пробивать себе дорогу или лавировать между людьми — путь перед ним открывался сам собой, а он лишь едва заметно склонял голову в знак благодарности уступающим дорогу людям, храня в лице доброжелательность и достоинство.

— А он ничего! И не старикашка вовсе, — подслеповато прищурясь, продолжала следить за ним Карина. — Как прямо держится! Сколько ему? Подружками мы с тобой, графинюшка, стали, замуж за папашу выйду — породнимся! А? — она вновь взглянула на меня. — Будешь матушкой меня называть?

К счастью, Андрэ остановил какой-то солидный господин с бородой, и они оба включились в разговор.

— Не дошёл папаша! — подытожила Карина со вздохом и повернулась к Серёже. — Признайся, тебе ведь вся эта женитьба на титуле для бизнеса важна? Типа, возможностей больше? Можешь оставить себе свою маленькую, я не ревнива. Вспомни, как нам хорошо было! А? Серёнька! — на этот раз женщина говорила искренне и очень, очень интимно. Хрипотца голоса обволакивала, искушала обещанием блаженства.

А Серёжа молчал. Что было в его лице? Я и хотела, и боялась увидеть. «Что я здесь делаю? — тоскливо вопросила я себя. — Невольный свидетель любовного объяснения двоих. Ведунья сказала, судьба Сергея не я. Возможно, эта женщина и есть его судьба, и теперь она всегда будет вмешиваться в нашу жизнь?» Ладонь Серёжи легла на мой затылок и не позволила встать. Пальцы ласково прищипнули мочку уха, скользнули по шее вниз к межключичной ямке, поднялись к подбородку, приласкали, и ладонь вернулась на затылок — тёплая, успокаивающая.

Карина заворожено следила за движениями его руки и пальцев, а когда Сергей убрал руку, подняла взгляд на меня. Лицо её разительно изменилось, она… оскалилась (да, именно так!), обнажив мелкие острые зубы, оскалилась и прохрипела:

— Всё молчишь, высокомерная сучка?

— Карина! — едва слышно пророкотал Сергей, и по моей спине пробежал озноб.

Я вновь посмотрела на него и вновь не увидела лица.

— Не пугай! Давай! Вызывай охрану! Посмотрим, хватит ли у тебя смелости! Ты всегда был труслив, всегда боялся скандала! — завопила она.

Черты женщины потерялись, на лице остался только раззявленный в крике рот с поплывшей помадой. Вместе с криком из её рта вылетали капельки слюны, а в уголках губ спекалась пена. Странно, но её крик не привлёк внимания окружающих. Я рванулась со стула и упала обратно: «Стефан!» Как гора, возвышаясь над окружающими, Стефан неторопливо шёл по залу, неся в руках сумки-переноски с детьми, а с ним рядышком семенила Настя.

— Маленькая?.. — вновь с тревогой наклонился ко мне Серёжа.

— Давай! Попробуй выгнать меня! Я расскажу, какой ты! О-о-о, тут всем будет интересно послушать! — надрывалась Карина.

— Серёжа, убери её, — взмолилась я. — Дети!

Он оглянулся, увидел Стефана и приказал:

— Отправляйся с детьми в комнату!

Видимо, заинтересованная происходящим, Карина заткнулась, шныряя глазами от нас к Стефану, от Стефана к нам. Стефан прошёл мимо неё, не взглянув, зато Настя развернулась к ней всем корпусом и растопырила руки, точно наседка крылья, пытаясь закрыть от неё детей.

Дальше всё завертелось с невероятной быстротой.

Карина: — Так вы с выводком!!! Быстро же вы щенков успели нарожать! Или графини, как кошки, дважды в год рожают?

Сергей: — Настя, унеси детей.

Стефан: — Иди! — отдавая сумки Насте.

Та опрометью бросилась за колонну, прикрывающую дверь в комнату для кормления.

Карина: — Делишь жёнушку с этим лохматым медведем? Может, и щенята от него?

Серёжа шагнул и выдернул её из-за стола. Лицо женщины перекосилось от страха, а следом глаза и вовсе округлились ужасом — между нею и Серёжей вклинился Его Высочество, чьё появление, как и появление Андрэ, осталось незамеченным в пылу скандала.

Его Высочество: — Карина, крошка, что ты здесь делаешь?!

Андрэ: — Добрый вечер!.. Детка, что происходит?

Я: — А-а-а…

Его Высочество: — Простите, Ваше Сиятельство, не углядел! Подружку пригласил… пардон, дама не из высшего общества. Друг мой, благодарю.

Последнюю фразу он адресовал Сергею, и Серёжа, с секунду помедлив, отступил.

Его Высочество: — Ещё раз приношу глубочайшие извинения… граф… графиня. Пойдём, крошка! Выпила? Пойдём, не будем никому портить вечер.

Непонятно отчего потерявшая способность говорить Карина отчаянно старалась отлепить от себя его пальцы, но пальцы принца только беспощаднее впивались в плоть её плеча.

Его Высочество: — Ну-ну, крошка, не надо сцен! Ты же знаешь, я этого не люблю. Пойдём, я провожу тебя к твоему суженому, — и он потащил женщину прочь, не забыв прихватить и её сумку.

Никто из окружающих нас людей ничего не заметил, словно и столик наш, и все мы были закрыты непроницаемым колпаком.

Я шагнула к графу и, как ни в чём не бывало подставив ему лоб для поцелуя, сообщила:

— Пойду кормить, Андрей. Минут через тридцать закажи мне, пожалуйста, чаю.

Едва скрывшись из глаз за колонной, я прижалась к ней спиной и, погружая себя в могущественную энергию Прощения, закрыла глаза. Сергей подошёл неслышно.

— Лида, прости… я не знал, насколько её яд проник в тебя…

— Серёжа, не сейчас… мне кормить… — уткнувшись лбом в его грудь, я захватила и его в очищающий поток огня.

— Колдуешь? — спросил он с улыбкой в голосе.

Не открывая глаз, я кивнула и через пару минут сказала:

— Теперь пойдём.

Настя нервно и хлопотливо перекладывала с места на место детское бельё, а только что проснувшиеся детки сладко позёвывали, уложенные в рядок на пеленальном столике. Серёжа прямо с порога устремился к ним, но резкий окрик Насти: «Руки!» — изменил его маршрут. Крутанувшись на каблуке, Серёжа с той же скоростью устремился в ванную.

Я хохотнула, а Настя сварливо проворчала:

— И так таскаем детей куда ни попадя.

Всю дорогу из дома в отель она брюзжала об этом «куда ни попадя», несмотря на то что Эльза, исходя из своих представлений о чистоте, вчера лично отмыла и комнату для кормления, и апартаменты, а Паша, наряду с сумкой с бесчисленными простынками и полотенцами для детей, привёз и туда, и сюда по пеленальному столику.

— Настя, не ворчи.

Из ванной Серёжа вышел без пиджака и, разложив деток по предплечьям, умильно заворковал:

— Здравствуйте, мои детки… детки мои маленькие… папа соскучился… по доченьке моей красавице… дай, дай носик поцелую… ах как моё солнышко улыбается папе… и по сынке папа соскучился… и сынку поцелую… голодные, мои маленькие… сейчас, маленькие, сейчас мама нас будет кормить…

Он прохаживался с малышами по комнате, пока я готовилась к кормлению — обмывала и досуха растирала грудь грубой, жёстко накрахмаленной тканью — это Маша и Даша придумали, чтобы кожа сосков огрубела, а я не спорила, детки мне в первую же неделю рассосали соски до трещин так, что пришлось лечить. Отбросив ткань, я села на диван, и Серёжа подал мне Катю. Малышка жадно припала к груди.

— Тише, Котёнок, захлебнёшься! — засмеялась я и приняла Макса.

Максим взял грудь спокойно и деловито. Детки трудились, и переполненные молоком до каменной твёрдости груди начали умягчаться. Серёжа занял свою обычную позу — опустился подле нас на пол, одной рукой обнял мои колени, а локтем другой оперся на диван. Взглянув на его взволнованное и счастливое лицо, я рассмеялась — четвёртый месяц деткам пошёл, а его восторг всё тот же, точно это четвёртый день!

— Что ты, Маленькая? — ласково шепнул он.

— Люблю тебя!

Он наклонился и, сдвинув платье, поцеловал мою коленку.

Вскоре Катя выпустила сосок, повела глазками по сторонам и, дрыгая ножками, начала что-то рассказывать, потом снова набросилась на сосок и стала сосать так же торопливо, как и в начале кормления. И так по нескольку раз. Максим уже гулял на руках отца, а Катя всё забавлялась — захватив сосок, некоторое время сосала, отпускала, высказывалась, опять устремлялась к груди, уже даже и не беря сосок в ротик.

— Никак не определишься, хватит или ещё поесть? — посмеивалась я, поглаживая тёмненькие волосики дочери. — Плохо, маленькая, если и в жизни ты не будешь знать, что хочешь! Единственная процедура, при которой Катюша затихает, это массаж. Когда Стефан своими огромными пальцами растирает её тельце, разводит ручки и ножки в стороны, понуждает переворачиваться с животика на спинку и обратно, девочка лишь сосредоточенно покряхтывает, и ничто не способно её отвлечь.

Серёжа наклонился и забрал у меня малышку. Настя кинулась к нему со вторым полотенцем — одно уже лежало под головкой Максима.

— Стефану скажу, пойдём в сквере погуляем, пусть детки поспят на свежем воздухе, — уведомила она, взглянув на меня, и задиристо спросила: — Когда домой-то поедем?

— Ночью, — ответила я, нащупывая на спине язычок молнии.

Положив ладошку на мой затылок, Настя понудила меня пригнуться и сердито застегнула замок.

— Дома детям лучше!

— Настя, не ворчи.

Её сдерживаемое на время кормления возмущение прорвалось наружу.

— Да таких, как эта тётка у вас за столом… таких, вообще… таких кастрировать надо… за решётку сажать, а не приглашать в приличное общество!

— Настя…

— Она детей щенками назвала!

— Настя! Присядь.

Настя плюхнулась рядом со мной на диван, и пара яростных слезинок скатилась по её разрумянившимся щекам.

— Эту женщину можно только пожалеть, Настя. Она не знала и никогда не узнает материнства. Она никогда не знала любви. Она настолько несчастна, что ненавидит весь мир. Себя она тоже ненавидит, только не догадывается об этом. Все её гадкие слова рождены ненавистью и бессилием. Раньше она думала, что в её власти судьбы людей, а сегодня обнаружила, что не всесильна. А ты хочешь поддержать и упрочить её власть.

— Я?! Да я бы её своими руками…

— И тем бы укрепила её власть! Твои эмоции, кто ими сейчас управляет? Ты? Или та женщина? Она хотела, чтобы люди рассердились, сказала злые слова, ты услышала, и вот ты сердишься, даже хочешь убить. Её уже нет рядом, но её слова до сих пор управляют тобой. Настя, послушай меня, какие бы слова ни говорил человек, для тебя они должны быть только звуком, информацией и ничем больше. Человека, владеющего собой, никто не может заставить сердиться или обижаться, понимаешь, девочка? Я хочу, чтобы ты была свободной от злых манипуляций.

— Выходит, зло пусть остаётся безнаказанным?

— Нет. Злу надо давать отпор. И первый рубеж борьбы — ты сама, твои эмоции. Будучи разозлённой на чью-то злость, ты умножаешь зло — был один злой, стало двое. Я уж не говорю о том, что, заразившись злостью от одного, человек обязательно поделится злостью с третьим. И главное, Настя, дети чувствуют энергию лучше, чем взрослые, а я хочу, чтобы мои дети жили в энергиях добра.

— Лидия Ивановна, не обижайте! Я люблю и Макса, и Катеньку!

— Я знаю, девочка, потому и говорю с тобой. Но пять минут назад какие чувства ты испытывала? Это была любовь?

Отирая ладошками слёзы, Настя помотала головой.

— Дети не могут знать, на кого была направлена твоя нелюбовь, на них или ещё на кого-то. Они остались спокойны лишь потому, что не чувствовали агрессии в свой адрес, но твою нелюбовь они почувствовали.

— По-вашему получается, злая тётка не нанесла малышам вреда, а я разозлилась и причинила вред?

— Именно так и распространяется зло, запомни это, девочка! И ещё, Настя, — я улыбнулась, — кастрируют мужчин, женщин — стерилизуют.

В апартаменты мы поднялись все вместе. Предстоял торжественный ужин, и этикет предписывал мужчинам надеть смокинги, а дамам вечерние туалеты.

Андрэ зашёл в наш номер побыть с детьми, пока Настя будет собирать их на прогулку. Через неплотно закрытую дверь спальни, я слушала, как Его Сиятельство разговаривает с будущими Их Сиятельствами на чистейшем французском языке, а те отвечают на чистейшем детском — непонятном, но зато чрезвычайно искреннем и эмоциональном.

Даша уже приехала и, тоже прислушиваясь к происходящему в гостиной, улыбалась, раскладывая на туалетном столе расчёски, зажимы, шпильки, словом всё, что может понадобиться для конструирования причёски. Ещё вчера, как только я определилась с платьем, мы с ней придумали довольно сложную причёску, а посему сидеть мне перед зеркалом предстояло довольно долго.

Платье моё, кроме Даши, никто не видел. Я «изобретала» его с Мишелем в таком бурном споре, что мы поругались. Он настаивал на более открытом варианте, а я требовала элегантности. В конце концов Мишель в сердцах обозвал меня старой бабкой, даже не догадываясь, насколько недалёк от истины. Наш «творческий» союз распался на месяц, а когда мой любимый модельер выкипел до дна и взялся за исполнение заказа, было поздно — тот приём, для которого я заказывала платье, прошёл. А потом я забеременела.

«Случись Мишелю узнать, что я нарядилась в платье полуторагодичной давности, разразится гроза. Хотя мой свадебный туалет они так и не устают штамповать… — улыбнулась я про себя, включая душ, — сколько невест в таком вышли замуж за эти четыре года!»

Мишель быстрый во всём: умом, речью, моторикой, сменой эмоций. Мы познакомилась в Милане, в самый первый мой приезд в этот город. Всё произошло случайно. Он зачем-то явился в торговый дом, где я в это время хотела купить половину костюма. В костюме мне понравилась оригинальная юбка-брюки, но абсолютно не устроил верх. Консультант убеждал в тенденциях сезона. «Так я и не спорю, — соглашалась я, — верх прекрасен для девушки ростом, скажем, 175. Но с моим ростом — объёмный верх, да с юбкой-брюками? Нет, никак! Нет-нет. Нельзя!» Возмутившись наглостью дилетантки, Мишель ввязался в разговор. Серёжка веселился, переводя риторику сторон. Не знаю, с чего я так осмелела, но выбрав среди вешалок другой верх, я в оскорблённом молчании удалилась в примерочную, затем продемонстрировала на подиуме свой вариант, потом их вариант и, переодевшись в своё, в то, в чём пришла в их салон, заявила:

— Серёжа, пойдём, устала я от них.

— Маленькая, я оплатил твою юбочку. Другую тряпочку, которая не понравилась, просто выбросим.

— Нет. Рассердили они меня. Не нужен мне ни верх, ни низ, ни середина. И всё то, что я до этого спора выбрала, тоже не нужно! Скажи, пусть оформляют возврат.

Серёжа рассмеялся.

— Дай губки поцелую, чтобы не дулись.

Мишель сам принёс пакеты с моими обновками. Показал юбку-брюки с верхом, выбранным мною, подтвердив, что мой выбор верный, и… предложил поработать на подиуме. «Сценарий дефиле утверждён, — заявил он и, растопырив перед своим лицом три пальца с прекрасным маникюром, продолжал: — Три! всего три выхода могу тебе дать (ага! будто я умоляла о каких-то выходах). Посмотрим, возможно, нахальная девчонка с улицы — это то, что нам надо!» — и он щёлкнул этими своими наманикюренными пальцами.

«Господи помилуй, нахальная — это я?» — ахнула я мысленно. При моей неуверенности в себе это звучало как комплемент!

Так я получила работу и нашла любимого модельера одежды, а следом и любимого дизайнера обуви.

Трудно вообразить себе более неподходящую пару, чем эти двое.

Большой, слегка косолапивший Луи, очень напоминающий уютного медвежонка гигантских размеров, подслеповатый и флегматичный, в каждую минуту жизни бесконечно обожающий Мишеля, и Мишель — маленький атомный реактор, фанат самого себя, небольшой росточком, тонкий, крикливый и неожиданно сентиментальный…

— Даша! — потеряв терпение, я посмотрела на неё.

Как только я вышла из ванной и села в кресло перед туалетным столом, Даша начала шмыгать носом, видимо, «пережёвывая» ссору со Стефаном. Я знала, что она и хочет, и ждёт моих расспросов.

— Что случилось? У тебя второй день глаза на мокром месте!

Но Даша, смахнув слёзы ладошкой, опять шмыгнула носом и не ответила.

— Хорошо, — вздохнула я, — расскажи, что дома за день произошло.

— Ничего не произошло. Скучища. Весь дом как вымер. Собаки и те в угол забились и целый день дрыхли. Марь Васильевна их уже часа в три на улицу вытолкала, так они дальше террасы не ушли. Одна Эльза жуткую деятельность развела, генералила детскую и вашу спальню.

— Как Анюта?

— У Марь Васильевны оставила. Вчера куксилась, сегодня вроде ничего.

— Ссоритесь со Стефаном, она и куксится.

— Так он опять ехать собирается! — Дашины глаза вновь наполнились слезами. — На могилку к своей. А меня опять не берёт!

— Даша, третий год одна и та же песня. Ты к мёртвой ревнуешь! У могилы поминать, ты ему зачем?

— Так я и не пойду на могилку! Пусть сам идёт с мёртвой разговаривать. Поехать только с ним хочу!

— А Анюта?

— Анюту с собой, я же кормлю её!

— Зачем полугодовалого ребёнка таскать туда-сюда?

— Ты что с ним сговорилась? — Даша бросила в сердцах локон, который до этого старательно укладывала, и со злостью размазала слёзы по щекам. — Почему ты всегда на его стороне?

— Успокойся, Даша, — примирительно сказала я и протянула ей упаковку салфеток.

Вытаскивая одну, она попятилась и упала на кровать.

— Ты вон везде с Сергей Михалычем… и дети с вами.

— Разница в том, Даша, что ни я, ни Серёжа не принуждаем друг друга, — вздохнула я. — Ты ведь знаешь, что Стефан любил свою первую жену, знаешь, что он себя винит в её смерти. Боль его так велика, что он не может не ездить на могилу. Так он отдаёт долг живого перед мёртвой. Стефан честно предупреждал тебя, что не готов к отношениям, но ты так хотела за него замуж, что всё нипочём было. Я надеялась, что твоя любовь и ласка ускорят его исцеление, и он вновь полюбит… тебя, Даша, полюбит! Но беда в том, что замуж ты за Стефана хотела, а вот любить его, не любила.

— Неправда! Я люблю Стефана!

— Даша, любящая женщина бережно относится к ранам своего мужчины. А ты, как садист, ковыряешь рану Стефана и рядышком норовишь новые нанести. У него даже защиты от тебя нет, он только молчанием спасается. Всё! — оборвала я увещевания. — Заканчивай причёску и уходи!

Слёзы Даши враз высохли, обида и возмущение улеглись, и она вновь принялась укладывать мои волосы.

«Даше недостаточно владеть Стефаном сейчас, Даша жаждет завладеть его прошлым, — думала я, наблюдая за её красивыми, удивительно пропорционально вылепленными проворными руками. — А дальше? А дальше Даша будет искать, чем бы ещё завладеть. Это может быть любовь Стефана к лошадям или его резьба по дереву, или его работа… а если и это удастся, Стефана не останется, останется Дашина собственность. Но к тому времени и от Дашиной любви останется только пепел».

Кончив, Даша опустила руки и смиренно опустила глаза.

— Благодарю, Даша, — сказала я, вставая. Подошла к висевшему на дверце гардеробного шкафа чехлу с платьем и расстегнула молнию.

С тем же смирением Даша спросила:

— Я помогу, Маленькая?

Все домашние зовут меня так, даже моя мама, но та, правда, не в лицо, а за глаза.

— Помоги, — покладисто согласилась я.

Тщательно оглядев себя в зеркале, я осталась довольна. Не знаю, что мне нравилось больше — туфли от Луи или платье от Мишеля.

— Ой, а изумруд-то! — хватилась Даша и, бросившись к туалетному столу, достала из футляра фамильную драгоценность графов Р.

— Спасибо, Даша, — вновь поблагодарила я, надела подвеску и вышла в гостиную. — Серёжа, прости, что заставила ждать.

Просматривая какой-то листок бумаги, он оторвался от него и замер. Охватил меня взглядом до самых туфель и чуть охрипшим голосом произнёс:

— Маленькая, ты восхитительна!

Потом, словно растеряв слова, круговым движением кисти попросил повернуться. Я рассмеялась и с удовольствием продемонстрировала себя — я и на подиум выходила ради восхищения в его глазах!

— Милая цепочка, — ещё более хрипло похвалил он.

— Помнишь, я разругалась с Мишелем… — начала я историю создания платья, вновь поворачиваясь к нему, и осеклась, только теперь заметив принца.

Его Высочество укромно сидел в уголке дивана и, забыв об учтивости, пылающим взором рассматривал мой туалет. В моей памяти тотчас же всплыла его обвинительная речь про коварную соблазнительницу, и я загорелась так, что подпотели ладошки.

Серёжа подошёл и собой закрыл меня от принца.

— Маленькая, ты чудо! — ласково шепнул он и подал мне руку. — Пойдём?

Но едва мы направились к двери, на мою беду она распахнулась, и с весёлым возгласом: «Тук-тук!» — в прихожую ввалился Пашка. Придержав перед нами дверь, он присвистнул и протянул:

— Ё-о-олки зелёные! Маленькая, тебя без охраны выпускать нельзя!

«Как же я выйду на публику? — запаниковала я. — Чёрт бы побрал тебя, Мишель, вместе с твоим платьем! Говорила же, вырез не ниже талии!» Платье без утайки обрисовывало фигуру и вызывающим было как раз со спины. Закрытое спереди до шеи, сзади оно имело вырез чуть не до самых ягодиц, «прикрытый» тоненькой цепочкой, несколько раз пересекающейся на спине крест-накрест. Дав себе слово, что как только доберусь до своего места за столом, то так и засяду там неподвижным истуканом, я немного усмирила своё смятение.

Андрэ поджидал нас у лифта. Задумчиво глядя на предвечерний город за окном — Москва уже зажигалась огнями — он не сразу обратил на нас внимание, и я окликнула его. Лицо графа наполнилось радостью, едва он увидел изумруд.

— О, детка, как ты хороша! Рад, что ты надела мой подарок!

Граф предложил мне руку, и мы… оставив Серёжу и Его Высочество позади! вошли в кабину лифта. Угадав моё смятение, граф успокаивающе похлопал меня по руке и постарался отвлечь разговором.

— Детка, сегодня начало моего бизнеса в России, поздравь меня, я заключил два контракта!

— Да? Андрей, правда? О, я так рада!

Моя радость была неподдельной — я очень хотела, чтобы не только я, но ещё и дела связали графа с Россией.

— Если позволишь, я представлю тебе моих партнёров, — продолжал он, — оба весьма милые люди. Надеюсь, и сотрудничество выйдет выгодным!

— Пусть так и будет, Андрей! — от всей души пожелала я.

Опираясь на его руку, я и вошла в зал. Чуть склонив ко мне голову, граф рассказывал о перспективах своего нового дела и, похлопывая меня по руке, иногда вовлекал в диалог вопросом. Одновременно он успевал раскланиваться с присутствующими, улыбался, говорил кому-то: «Добрый вечер», и вновь обращался лицом ко мне. Полагаю, выглядели мы весьма респектабельно — убелённый сединами отец под руку с внимающей его речам дочерью. «Отец!» — вдруг по-новому, под другим углом, увидела я союз с графом. Дочь должна соответствовать отцу! Я приподняла подбородок, расслабила плечи и в следующую секунду уверенно и с улыбкой встретила восхищённый взгляд какого-то мужчины, а следом и оценивающий взгляд его спутницы. Меня охватило ликование, а следом пришла нежность, и я на секундочку прижалась щекой к плечу Андрэ, не зная, как ещё в этом людском водовороте выразить благодарность Богу, жизни, самому графу за то, что он появился и, главное, остался в моей жизни!

А ведь Его Сиятельству пришлось поступиться некоторыми глубоко укоренившимися привычками потомственного аристократа, чтобы остаться в нашей семье! И начало его изменениям положила моя беременность.

…Радостью о детках я поделилась с Андрэ в телефонном разговоре, и он сейчас же стал настаивать на моём переезде во Францию, по крайней мере на то время, пока я не рожу. После его недельных монологов о дикости России, о высоком качестве родовспоможения во Франции, о моих неразумности и упрямстве и о безответственности Сергея я, в конце концов, решилась поставить точку:

— Андрей, мы больше не будем обсуждать эту тему — жить и рожать я буду дома! Буду рада, если ты будешь рядом.

Через несколько дней граф позвонил и, всё ещё сердясь на меня, известил:

— Самолёт заказал на завтра. Зятёк, надеюсь, обеспокоится встретить?

Объявив семье о приезде графа, я тем вызвала немалое волнение среди домочадцев. Эльза бросилась драить и без того сверкающие чистотой апартаменты для графа. Василич же в неиссякаемой шутливости обеспокоился реакцией графа на общее состояние конюшни и выхоленность её обитателей:

— А что, Маленькая, конюшня-то у нас хороша, позавидует ведь граф! Да и Пепел получше выглядит, чем когда из Парижей к нам приехал!

А вот Маша, не в пример мужу, растерялась.

— Маленькая, я боюсь, вдруг я не угожу ему? Дашка сказала, у него в Париже повар какой-то очень знаменитый.

— Дашу послушать, так в Париже всё самое лучшее и знаменитое, — проворчала я, перебирая в библиотечном шкафу том за томом в поисках романа с живым неутомительным сюжетом.

— Так что, Дашка врёт, что ли? Про повара-то? — встрепенулась надеждой Маша.

— Маша, повар у графа хороший, а знаменитый он или нет, я не знаю. Я не совсем понимаю, почему ты нервничаешь, ведь граф уже ел твою стряпню?

— Да я даже не помню тот раз, — отмахнулась она, — тогда такая суматоха с вашей свадьбой была, и гостей полный дом…

— Да-да, и граф, и лорд, и даже особа королевского рода… помнится, все нахваливали твою кухню, а пироги так и вовсе встречали аплодисментами! — сунув под мышку том Фицджеральда, я закрыла шкаф, подошла к Маше и весомо проговорила: — Маша, ты повар в доме Сергея и твоя задача, прежде всего, угождать ему — хозяину!

Она замерла, точно осмысливая мои слова, кивнула и, развернувшись, заспешила на кухню.

Сказать правду, я тоже нервничала, но меня волновало вовсе не то, что взволновало домочадцев, и, как оказалось, не зря.

Граф приехал близко к обеду. Серёжа сам, лично, встретил его у трапа бизнес-джета и привёз домой. Семья собралась за обеденным столом, сторожко поджидая гостя, который приводил себя в порядок с дороги, и слушала рассказ Василича о буйстве Красавицы при перековке.

— С утра-то она в хорошем настроении была, — довольный всеобщим вниманием, живописал Василич, — это потом с ней что-то приключилось, ржать вздумала, копытами вскидывать…

— Маленькая, а где Сергей Михалыч? — перегнувшись через стул Серёжи, шёпотом спросила Маша.

— В погребок за вином пошёл, — тоже шёпотом ответила я.

— …может, ей что померещилось, может, кузнец не понравился, не знаю. Вправду сказать, мне-то он тоже не глянулся, хоть и дело своё знает, хмурый какой-то, неразговорчивый, а животина, что человек, ласку любит да разговор ласковый. В общем, без Стефана, Маленькая, мы бы твою капризулю не перековали! Меня-то она, сама знаешь, не шибко уважает, а Стефана, ничего, послушалась…

— Идёт! — раздался сдавленный шёпот кого-то из женщин, и все, как по команде, повернули головы в сторону лестницы.

Андрэ спускался не спеша, а ближе к подножию и вовсе замедлил шаг, удивлённо осматривая сидевших за столом домочадцев. Даша сжалась, стараясь уменьшиться в размерах, а Маша, наоборот, расправила плечи и вызывающе задрала подбородок.

Я поспешила навстречу.

— Мы ждём тебя, Андрей! Как тебе твоя спальня?

Он вежливо улыбнулся и, взяв мою руку, поцеловал.

— Всё очень мило, детка.

— Я позволила себе смелость самой выбрать для тебя место за семейным столом, — заворковала я, указывая на три свободных стула, с одного из которых только что встала, — вот здесь, где сидим я и Серёжа. Но ты можешь сесть во главе стола, — и я указала на стул, позволяющий сидевшему на нём человеку обозревать пространство не только столовой, но и гостиной в целом. — Выбирай, милый, хотя не скрою, мне будет приятно, если ты будешь сидеть рядом со мной.

Андрэ ещё не оправился от удивления, но, помня о галантности, сделал мне комплемент:

— Детка, я уже и забыл, какая ты красивая! Замечательно выглядишь, милая!

— Благодарю, Андрей! — я приникла к его груди и прошептала: — Я так рада, что ты приехал!

— Ах, детка… — растрогался он и, предложив руку, повёл меня к трём пустым стульям. — Полагаю, твой муж сидит справа от тебя? — спросил он ворчливо.

Я засмеялась и кивнула.

— Тогда твой отец сядет слева от тебя. А-а-а, — увидел он Серёжу, — вот и зятёк пожаловал!

Обхватив за горлышки бутылки, Серёжа нёс их по три в каждой руке. Эльза подхватилась и кинулась к комоду и, пока Серёжа выставлял бутылки на стол, достала хрустко накрахмаленные салфетки и повесила на спинку Серёжиного стула, для верности пригладив ладошками с обеих сторон.

— Спасибо, Эльза, — поблагодарила я.

Серёжа открыл первую бутылку, и Андрэ протянул руку.

— Позволь полюбопытствовать, зятёк.

Я подала ему салфетку, он, не глядя, взял и, обернув её вокруг бутылки, одним концом потер надпись. Брови его одобрительно приподнялись. Потом он ознакомился с другой бутылкой и удовлетворённо кивнул, взял следующую и разочарованно отставил прочь. Так он пересмотрел все. Из шести бутылок две ему не понравились.

Сергей поинтересовался, из какой бутылки наполнить его бокал, он выбрал первую.

Пока Серёжа разливал вино, я подкатила сервировочный столик ближе к столу, и на этот раз граф выразил удивление вслух:

— Лидия, детка, ты намерена сама всех обслуживать?

— Да, милый! — подтвердила я и рассмеялась. — Я намереваюсь каждому налить его тарелку супа.

Постепенно семья освоилась с присутствием графа, шуток и смеха домочадцы себе, конечно, не позволяли, но разговоры, хотя и негромкие, начались.

Серёжа и я разноголосицей нахваливали стряпню Маши, но Маша всё равно оставалась скованной — не улыбалась, не благодарила в ответ, как это делала обычно, а только рассеянно кивала на похвалу да искоса поглядывала на графа. Граф же молчал на протяжении всего обеда, но за десертом удостоил Машу взглядом и несколько свысока похвалил:

— Благодарю. Я приятно удивлён, ваша кулинария на высоком уровне, радует и вкус, и глаз.

Маша повеселела, как-то сразу расслабилась и похорошела прямо на глазах. Андрэ улыбнулся её преображению, и в лучах его улыбки Маша ещё более осмелела и попросила:

— Вы мне о своих предпочтениях скажите, я их буду учитывать, когда буду готовить.

— О предпочтениях? — удивлённо приподнял брови граф, продолжая улыбаться. — Всё, что я ел за обедом, на мой вкус прекрасно, а это значит, что вы готовите так, как я предпочитаю.

Маша покрылась румянцем удовольствия, скромно опустила глаза и тут же (господи помилуй!) стрельнула ими на графа. Но, кажется, Андрэ её невинное кокетство понравилось.

Позже Серёжа тоже удостоился похвалы. Андрэ похвалил его винный погребок, впрочем, не удержавшись и от критики.

— Я не люблю испанское, — заявил он. — Ну разве что каталонское, из Приората, да и то… себе я такое вино не покупаю, слишком терпкое и плотное на мой вкус.

Серёжа не спорил.

Андрэ — хозяин нескольких виноградников в разных провинциях Франции. В начале наших отношений он весьма категорично не допускал Сергея к выбору вина, априори считая его дилетантом, обладающим грубым и неразвитым вкусом. Серёжа абсолютно спокойно позволял поучать себя, продолжая при этом руководствоваться собственным мнением. Андрэ его независимость раздражала. Всё изменилось с приездом графа в Москву. Познакомившись с винным погребком зятя, он был неприятно удивлён, обнаружив, что коллекция Серёжи включает в себя шедевры, собрать которые мог только человек, глубоко знающий суть вопроса и обладающий отменным вкусом. Обескураженный открытием, Андрэ вынужден был признать, что его собственная коллекция — любителя и ценителя вина, да к тому же профессионального винодела, несравнимо беднее коллекции Серёжи. С тех пор выбор и заказ вина для семейного стола осуществляется в результате совместного обсуждения и, как правило, обоюдного согласия тестя и зятя.

После обеда мы с Андрэ пошли прогуляться. Я прижалась щекой к его плечу и повторила:

— О, Андрей, как же я рада, что ты приехал!

Он похлопал меня по руке, лежавшей на его предплечье, и озабоченно спросил:

— Детка, а где Анна Петровна?

— В санатории. Надеюсь, вернётся через неделю.

— Всё в порядке? — сейчас же встревожился он.

— Да, насколько это возможно в её возрасте. Поехала на две недели, нашла там подругу, и обе решили остаться ещё на две недели.

Мы шли по дорожкам сада мимо голых деревьев. Обнажённая земля чуть-чуть парила под осенним солнцем. Вчера выпал первый снег, но сегодня от него не осталось и следа. Навстречу нам, по соседней дорожке, Василич катил тачку с конским навозом. В другой раз он бы пошутил, крикнул бы что-нибудь, но сейчас поостерёгся обеспокоить графа.

— Детка, вы с мужем всегда обедаете со слугами за одним столом? — спросил граф.

— Да, милый, и обедаем, и ужинаем за одним столом всегда всей семьёй. Завтракаем не вместе, каждый завтракает тогда, когда ему удобнее. Скажем, когда мы возвращаемся с конной прогулки, домочадцы, как правило, уже позавтракали и занялись своими делами. Ты с нами будешь кататься верхом?

— Верхом? — рассеянно переспросил он. — Не знаю, детка. Я пытаюсь понять, зачем принимать пищу за одним столом со слугами? Это неудобно. Слуги будут чувствовать себя свободнее, если будут обедать в своём кругу. А когда к вам приходят гости, ты и гостей рассаживаешь вместе со слугами?

Моё настроение испортилось, испортилось ещё и потому, что я и ждала этого разговора, и всё же надеялась, что разговор не состоится. А надеялась, потому что тему эту мы уже обсуждали в Париже, тогда тот же самый вопрос возник из-за Стефана.

Граф вновь похлопал меня по руке.

— Почему ты молчишь?

— Прости, милый, задумалась.

— Я спросил…

— Я слышала, Андрей, — прервала я и остановилась. Вилять, убегая от сути, стало бессмысленно, оставалось надеяться, что хотя бы ссоры удастся избежать. — Андрей, в моём доме нет слуг, в моём доме есть члены семьи — домочадцы, — спокойно и твёрдо сказала я. — За моим столом все равны: и гости, и домочадцы.

— В твоём доме царит демократия? — усмехнулся он, и я поморщилась.

Усмешка графа показалась мне обидной, тем более обидной, что графу насмешка вовсе не свойственна.

— В моей семье царят патриархальные отношения в полном смысле этого слова, где хозяин дома — заботливый отец всем членам семьи, да-да, не улыбайся, именно заботливый и именно отец. А каждый член семьи несёт ответственность за свой вклад в семью.

— Почему тебе показалась неприятной моя шутка?

— Потому что у меня трудные отношения с термином «демократия». В реалиях современного мира понятие утратило первоначальный смысл, и я считаю его оскорбительным.

— Почему?

— Потому что теперь «демократия» — это грязная, заляпанная кровью простынка, которой прикрывают свержение неугодных правительств в суверенных государствах и последующий разбойничий отъём ресурсов этих государств в условиях создавшегося хаоса и лжи. При этом «демократия» столь щедро экспортируется, что того и гляди будет уничтожена цивилизация в целом, и человечество вернётся в архаику.

— Это твой муж вкладывает тебе в головку? — вновь снисходительно усмехнулся граф, и я вспылила.

— Андрей, у тебя есть основания подвергать сомнению мою способность думать самостоятельно?

Он не ответил. Я выждала ещё немного и, сочтя разговор оконченным, повернулась к нему спиной и пошла обратно к дому.

— Детка, вернись! — сердито потребовал он. Увидев, что я остановилась, он смягчился: — Вернись, обними меня! Я не хочу ссориться.

Я вернулась и прижалась лбом к его груди.

— Прости, Андрей.

— Не думал, что ты интересуешься политикой.

— Не интересуюсь. Просто слышу и вижу то, что происходит. Вижу, как уничтожают мою страну, разворовывают ресурсы. Оболгав историю народа, крадут чувство национального достоинства. Вижу, как в так называемых развитых странах уничтожаются общечеловеческие ценности, примат большинства превратился в свою противоположность, и порочное меньшинство попирает права здорового большинства. Вижу, как олигократия и плутократия управляют миром, и всё это мракобесие осуществляется под лозунгами развития демократии. Андрей, я не умею это изменить. Всё, что я могу, это попытаться вернуть нормальные отношения между людьми, отношения, в которых нет места выгоде, а есть тепло и взаимная забота друг о друге. Кто-то скажет, что моё желание и несовременно, и утопично. Возможно! Но я собираюсь идти именно этим путём. И ты мне нужен, Андрей, мне нужен твой авторитет, нужна твоя мудрость и понимание сути вещей.

— Детка, я боюсь, что в попутчики ты выбрала не тех людей. Эти люди с тобой не из идейных соображений, Сергей платит им.

— Тех самых я выбрала людей, Андрей! Любой путь нужно начинать с себя, следующая ступень — семья. Собирать с посторонними людьми кружки по интересам бессмысленно — всё начнётся и закончится болтовнёй. Да, члены моей семьи получают плату за свой труд, но зарплата Маши не увеличится и не уменьшится в зависимости от того, понравится графу Андрэ её стряпня или нет. У Маши есть потребность готовить так, чтобы угодить, как она выражается, а правильнее было бы сказать, доставить удовольствие своей кухней. В этом всё: любовь к труду, щедрое служение, гордость мастера.

— Всё это всего лишь добросовестное отношение к труду, детка.

— Андрей, во-первых, не всего лишь! Добросовестное отношение к труду стало редкостью в нашем мире. Человечество захлёбывается в некомпетентности и безответственности. Во-вторых, современным миром правит прейскурант. Вы заплатили за это? получите и распишитесь! угождать мы вам не обещались. Раньше врач врачевал пациента комплексно, не только тело, но и душу. А сейчас? Вы хотите человеческой участливости? платите! мы и эту услугу вам окажем. Ты хочешь человеческую участливость в форме услуги?

Андрэ грустно покачал головой.

— И правильно! Потому что это уже не участливость. Человеческие отношения — это соприкосновение личностей, а человеческая участливость возможна лишь при соприкосновении душ. И то, и другое вне мира денег. Пойдём? — и я вновь взяла его под руку.

— Пойдём! — Андрэ положил ладонь на мою руку, и даже сквозь его и мою перчатки я почувствовала тепло его ладони. — Детка, у тебя родятся дети. Твои родители, твои дети и их отец — это твоя семья.

— Я хочу, чтобы мои дети умели жить в социуме, а социализация наиболее эффективно происходит в большой семье.

Граф умолк, размышляя и не делясь со мной размышлениями. Мы шли и шли, виляя одними и теми же дорожками, а он, кажется, этого не замечал.

— Думаю, в чём-то ты права, девочка, — наконец проговорил он. — Не хочу вновь поднимать спор в отношении слуг, но признаюсь: мне понравилось, что именно ты налила мне тарелку супа и пожелала приятного аппетита!

Я засмеялась, а он улыбнулся и ласково добавил:

— Тебе придётся набраться терпения, Лида, мне потребуется время, чтобы привыкнуть к непринуждённой беседе со слугами за обеденным столом.

«Уф-ф!» — мысленно выдохнула я и с нарочитой ворчливостью пробормотала:

— И вы — европейцы, учите нас демократии, не умея сесть за один стол с людьми не вашего социального круга.

Граф живёт с нами около года. Не знаю, привык ли он обедать вместе со «слугами», но в семье он выполняет очень важную роль — он патриарх. Ему нет нужды вмешиваться в отношения членов семьи, само его присутствие призывает всех нас к достойному поведению. И есть лишь одно обстоятельство, которое заметно выводит графа из себя, Андрэ сердится всякий раз, когда слышит любимые мамины вопросы в мой адрес: «Да ты-то откуда знаешь?» или «Да ты-то разве сможешь?»

— О чём задумалась, детка? — похлопал меня граф по руке, возвращая из воспоминаний.

— Люблю тебя, милый!

По ходу продвижения к нашему столику Андрэ представил меня своим партнёрам.

— Моя дочь графиня Лидия! — провозглашал он почти торжественно.

Первый его партнёр был мне заведомо симпатичен, это был тот солидного вида бородатый господин, что, так удачно задержав графа, уберёг его от участия в скандале с Кариной. Он и его дочь — красивая, до худобы стройная девушка, не пожалели эпитетов в адрес моего «ах! такогодраматичноготанго». Девушка работала в корпорации своего отца и вполне уверенно, с молодой безапелляционностью, рассуждала о бизнесе. Отца она называла папа́, с ударением на второй слог, восхищалась деловой культурой Франции, при каждом удобном случае похвалялась обучением в Сорбонне (кажется, училась она в Париж 1 Пантеон-Сорбонна) и в довершение вдруг заговорила по-французски. Поддержать разговор я не могла и, воспользовавшись этим, оглянулась в поисках Серёжи. Он стоял в кружке мужчин в нескольких метрах позади и встретил мой взгляд едва уловимой улыбкой. Его глаза приласкали, а губы чуть заметно шевельнулись, посылая мне поцелуй.

Граф представил второго партнёра — молодого мужчину лет тридцати, полного тёзку Серёжи. Молодой человек отчего-то жутко нервничал. Может быть, ему чем-то был неудобен его костюм, как ранее мне моё платье, но он то и дело поправлял безупречно повязанный галстук, дёргал манжету сорочки, а вытянув её больше положенного из рукава смокинга, безуспешно старался затолкать обратно. Суетясь в бессмысленных движениях, он не находил слов для беседы, краснел и отдувался.

Как только мы отошли от парня, Андрэ поспешил встать на его защиту:

— Он умница, очень большой умница, но слишком уж застенчивый. Мужчинам очень непросто в твоём присутствии, детка, — добавил он со вздохом, — ты смущаешь своей красотой.

— О, Андрей, моя красота здесь ни при чём, это ты смущаешь людей! Ты так размахиваешь графским титулом, что люди не знают, как себя вести. Это у вас в Европе родовитое дворянство по улицам ходит, а у нас что граф, что графиня — это неожиданно ожившие персонажи из исторического романа.

— Ты не хочешь признать очевидных вещей, детка, посмотри, как на тебя смотрят!

— И на тебя, Андрей, тоже смотрят! Ты бесспорно импозантный мужчина, мечта многих женщин, но не станешь же ты утверждать, что публика проявляет к тебе интерес исключительно ввиду восхищения твоей красотой?

Граф расхохотался так, что на глазах у него выступили слёзы.

— Не стану, детка! — простонал он сквозь смех. — Упаси бог от такой участи! — и, достав на ходу платок, принялся утирать глаза.

— А если серьёзно… безусловно, я привлекаю внимание и, прежде всего, как жена и дочь организаторов мероприятия. Потом, в отличие от присутствующих здесь дам, я позволяю себе танцевать… — тут мне захотелось воскликнуть: «Да ещё как, блин, танцевать!», но я сдержалась и вместо этого, приподнявшись на носки и поцеловав графа в уголок рта, добавила: — А ещё у меня на шее камешек с кулачок моего сына, который тоже очень сильно привлекает внимание. Хотя, знаешь, мне приятно, если ты думаешь, что виной всему моя красота.

— Ты красива, детка, и удивительно женственна, — взглянув мудрыми ясными глазами, сказал Андрэ, — однажды попав в сердце мужчины, ты не покинешь его никогда.

Мы подошли к нашему столику и, усаживаясь, я вновь встретилась с глазами Серёжи — он медленно продвигался к нам, беседуя с мужчинами и целуя руки женщинам.

— Да-да, твой муж обладает похвальной привычкой, — пробормотал Андрэ, просматривая карту вин, — он никогда не выпускает тебя из виду. Эту особенность я заметил ещё в ваше первое посещение Парижа. Что тебе заказать?

— Сок. И лучше овощной.

Поговорив с официантом, граф отправил его за сомелье.

— Ты доволен результатами вашего слёта? — спросила я.

— Вполне! Началось вязко, и я подумал, что зря мы всё это затеяли. А потом, за закрытыми дверями, твоему мужу удалось переломить общую вялость. Предложения посыпались, идеи. Фармацевты вот только остались не у дел. Твой муж категорически не желает иметь дела с фармацевтикой, а это большие деньги.

— Потому и не желает, что это деньги. Помощь страждущим превратилась в средство наживы, прибыль на первом месте, уж не знаю на каком эффективность продукта и безопасность.

— Детка, бизнеса не бывает без прибыли.

— Вот именно! Вся стратегия на ладошке — продукт с характеристиками безопасность и эффективность даже и создан быть не может! Не дай бог больные станут выздоравливать! Теряешь потребителей, теряешь прибыль! Противоречие, однако.

— Вы оба слишком категоричны, — покосившись на меня, посетовал граф и умолк.

Серёжа наконец покинул последний на пути к нам кружок мужчин и, прежде чем сесть, склонился к моему уху и прошептал:

— Спинка с ума сводит…

— На, посмотри карту вин, — сказал ему граф. — Я не стал без тебя заказывать, вызвал сомелье.

Недолго посовещавшись, они и без сомелье выбрали марку вина. Сделав заказ, Серёжа встал и протянул мне руку.

— Потанцуй со мной!

Но Андрэ и на этот раз перебил:

— Окажи честь, зятёк, позволь первый танец отцу.

Скорчив мужу виноватую гримаску, я подала руку отцу.

Ужин проходил удивительно тепло. Первый тост произнёс Сергей, потом говорил Андрэ. Затем тосты начали произносить с разных сторон. Звучало много пожеланий в успехе дела, неоднократно были выражены благодарности всем присутствующим и личная признательность в адрес Сергея, графа, кого-то ещё. Постепенно торжественные тосты трансформировались в приватные, произносимые за отдельными столиками.

А наш столик опустел. Серёжа пересел за столик, где сидел мальчик в инвалидном кресле. Андрэ уже который танец подряд танцевал с дочерью новообретённого партнёра. Я была рада, что ему представился случай поговорить по-французски, мать графа была француженкой, и французский, а вовсе не русский, был его родным языком.

Оставшийся со мной за столом принц в компании не нуждался — Его Высочество молча и одиноко напивался.

Я налила себе чаю, и мои действия привлекли его внимание — оторвав мрачный взгляд от бокала, он уставился на меня.

— Графиня, прошу прощения за недостойный вид, — нашёл он нужным извиниться. — Мне сегодня остаётся только одно — напиться до бесчувствия.

— Вы чем-то расстроены, Ваше Высочество?

Он прежде плеснул в бокал коньяку и только потом ответил:

— Скажем, я познал горечь несбыточных желаний. Но не будем об этом.

— Ваше Высочество, я ещё не имела возможности выразить вам признательность за помощь — ваше своевременное вмешательство предотвратило угрозу публичного скандала. Я благодарю вас.

— Она вас обидела?

— Нет, Ваше Высочество, она меня не обидела.

— Вы знали о её существовании?

— Да. Сергей рассказал мне о главных женщинах своей жизни.

— Что она вам наговорила?

Я пожала плечами и усмехнулась.

— Правду, Ваше Высочество. Ту же правду, что и вы. Она восхитилась моим профессиональным умением обольщать. Сказала, что и она, и я одного поля ягодки.

Отставив бокал, принц усталым движением откинулся на спинку стула и сказал:

— Выбросьте из вашей головки всё, что я вам наговорил. Я наблюдаю за вами весь вечер. Вы — сама Любовь. То, как вы смотрите, как улыбаетесь, как подаёте руку моему другу, всё обнаруживает вашу любовь. Мой друг счастливый человек, внушить такое чувство женщине выпадает редкому мужчине. Соблазняете ли вы? Да! Вы могли бы надеть никаб и всё равно бы не скрыли своего очарования, свет ваших глаз продолжал бы привлекать к вам мужчин. В ком-то вы вызываете вожделение, ну и что из того? Вашей любовью к мужу вы дарите надежду, мечту…

Принц оборвал себя, выжидательно уставившись на приближающегося к нашему столику полного тёзку Серёжи. Тот подошёл, алея яркими пятнами румянца на скулах, вежливо поклонился и произнёс:

— Графиня, позвольте вас пригласить на танец.

— Вначале вы должны были спросить разрешения у меня! — возмутился принц, вскочив, и, грубо оттесняя парня, протянул мне руку. — Окажите мне честь, графиня! Тур вальса!

Поднимаясь навстречу принцу, я увидела, как, сузив глаза, настороженно подобрался Серёжа, и как можно ласковее улыбнулась незадачливому претенденту.

— Простите, Сергей Михайлович, но этот танец я обещала Его Высочеству.

Партнёр Андрэ вновь вежливо поклонился и отошёл. «Он умница!» — сказал про него Андрэ.

Тщательно контролируя свои движения, Его Высочество повёл меня к танцполу. Вальсировал он медленно, видимо, остерегаясь потерять равновесие, и часто не попадал в такт. В самом финале вальса он всё же пошатнулся, но натренированное тело отреагировало верно — качнувшись вперед, на меня, принц одновременно судорожно прижал меня к себе. Вышло ненарочное объятие с поцелуем в висок.

— Лидия… — отпрянул он с виноватым выражением лица.

— Всё в порядке, мой принц! Вы не позволили мне упасть.

На обратном пути нам наперерез кинулся изрядно подвыпивший господин. Его Высочество угрожающе выдвинулся вперёд, заступая тому дорогу, мужчина потерянно стушевался и забормотал что-то о желании выразить почтение.

— Ваше Высочество, — мягко удержала я принца, одновременно протягивая мужчине руку.

Тот бережно взял мою руку в обе ладони, и его ладное лицо осклабилось в умильной, пьяненькой улыбке.

— Графи-и-ня… красиво, как в кино!.. Танцуете так! Я ещё утром хотел, а вы… фьють! с Сергей Михалычем мимо, — удерживая мою руку в одной руке, он махнул перед собой другой, изобразив это самое «фьють».

— Фьють? — рассмеялась я, повторив за ним его жест.

— Да! И я не успел!

Спохватившись, что не представился, он подтянулся и заученно отрекомендовался:

— Олег Сергеевич Трюшин, владелец фармкомпании. Честь для меня. Позвольте? — он наклонился, поцеловал мою руку и только тогда выпустил её из своей руки.

— Рада знакомству, Олег Сергеевич. Благодарю за лестную оценку. Я Лидия.

— Олег, — поправил он, — можно Олег… без Сергеевич. Мы из Сибири, — и он указал на двух, столь же изрядно захмелевших мужчин.

Его земляки уже поднялись из-за стола и, исполненные радушного гостеприимства, жестами и мимикой приглашали к своему застолью. Я заколебалась, не зная, как отклонить предложение, но вдруг почувствовала за спиной Серёжу, и в ту же секунду рука его легла на мои плечи.

— Маленькая…

— Сергей Михалыч! — обрадовался Олег. — А мы супруге вашей ручку поцеловать! Выпейте с нами, Сергей Михалыч! Прошу! — он приложил руку к груди и добавил: — От всей души, Сергей Михалыч!

Расплёскивая вино, его товарищ уже наполнял бокалы. Увлекая меня за собой, Серёжа прошёл к столу. Олег протянул мне бокал, но Серёжа перехватил его и поднял над головой, салютуя сибирякам.

— За знакомство, мужики! За успех вашего бизнеса! — он выпил вино до дна и извинился: — Мужики, без обид, моя жена устала.

Мы отошли от столика, и я пробормотала:

— Наступило время, когда девочкам лучше покинуть собрание.

— Скоро пойдём, Маленькая. Устала?

— Пора, Серёжа! И дети вот-вот проснутся.

— Подожди минутку, я договорюсь на завтра, и пойдём.

— Если позволишь, я провожу графиню, — предложил шагающий позади нас принц. Он выглядел посвежее, будто протрезвел за это время.

— Спасибо, Али.

Лифт ждал, приветливо раскрыв двери, но едва двинувшись вверх, вдруг вздрогнул и встал. Свет погас, оставив тусклое жёлтое свечение под потолком. Я растерянно осмотрелась.

— Не бойтесь, Лидия, вероятно, перепад напряжения, — успокоил Его Высочество, шагнул ко мне и упёрся ладонями в стенку кабины чуть выше моей головы. — Так безопаснее, — объяснил он свои действия и вдруг стал медленно наклоняться к моему лицу, дыша на меня коньячными парами. — Лидия… вы так прекрасны… податливы… вы подарили мне счастье об… танцевать с вами…

— Ваше Высочество, вы сегодня предложили мне дружбу, — напомнила я, не уклоняясь от его уже очень близко опустившегося лица, — жаль, что уже сегодня вы хотите забрать предложение обратно.

Принц выпрямился. В этот момент зажёгся свет, лифт поехал, принц отступил и извинился:

— Простите, графиня, это не повторится.

Уходя по коридору к апартаментам, я до самой двери чувствовала на себе его взгляд.

Дверь на мой стук открыл Стефан и, как почти все до него, уставился на моё платье.

— Пустишь меня? — спросила я.

Он посторонился, и я, устремляясь внутрь мимо него, подтрунила:

— Подожди минутку, не говори, я сама догадаюсь! Ты хочешь сказать, что я восхитительно выгляжу сегодня! Ах, ты не оригинален, эти слова сегодня мне говорят все! Но не буду лукавить, мне приятно, что ты тоже оценил мой туалет! — оглянувшись от двери спальни, я скорчила ему гримаску, толкнула дверь и тотчас перенеслась в мир детства.

— Агу… агу, мой сляткий… мальтиськи наси сляткие… и девтёнки у нас сляткие… — сюсюкала с малышами Настя, — да-а, девтёнки у нас тозе сляткие… у нас Катенька сляткая… а вот и мама нася плисля, ку́сать мы будем сейтяс, да?.. да? мои сляткие…

Малыши тоже не молчали — пуская пузыри, громко вскрикивали, а то и выводили целые рулады, поддерживая беседу. Поглядывая на них, я торопливо сняла изумруд, туфли, платье и бросилась в душ. После, в повязанном вокруг талии полотенце, забралась на кровать, и только Настя подала мне детей, пришёл Серёжа.

— Покормишь, поедем домой, — бросил он, проходя в ванную, — Паша уже приехал.

— Настёна, слышишь, собирайся!

— Я готова, Лидия Ивановна, только деток одеть, да ещё Даша велела вещи ваши забрать. Сергей Михайлович, — крикнула она в приоткрытую дверь ванной, — вы так поедете или переодеваться будете?

— Нет, Настя, переодеваться не буду, — ответил Серёжа, выходя.

Он бросил смокинг на кресло у туалетного стола и, взглянув на меня в зеркало остановившимися, потемневшими от желания глазами, растянул узел галстука.

— Даша с Пашей почти всё увезла, — щебетала тем временем Настя, заталкивая в кофр мою и Серёжину одежду, — вещи графа Андрэ забрала, даже принца поймала, и его вещи увезла. Лидия Ивановна, вам оставить кроссовки, джинсы, пуловер… что ещё? Бельё ваше — вот тут, на полке. Всё?

Настя методично осмотрела комнату в поисках забытого, заглянула на всякий случай в ванную и, ничего не найдя, застегнула кофр и вместе с ним вышла из спальни.

Серёжа, маячивший во время этих сборов от туалетного стола к окну и обратно, бросился на кровать и прижался ртом к моей стопе.

— Соскучился… ножки сладкие… — забывшись, шептал он, целуя и покусывая подушечки моих ступней и пальцы.

— Серёжа… милый…

Опамятовавшись, он перевернулся на спину, шумно выдохнул и усмехнулся.

— С ума схожу… весь день видеть тебя перед собой и не сметь прикоснуться…

Подавив желание, он вновь повернулся к нам, подпёр голову рукой и стал смотреть на малышей, поглаживая подъем моих стоп. Поднялся, когда Макс отвернулся от груди, и, забирая сына, неосторожно попал в поле зрения Кати. Малышка сейчас же выпустила из ротика сосок и широко ему улыбнулась.

— Папу увидела! — умилился Серёжа. — Солнышко моё!

Катя в ответ дёрнулась и ножками, и ручками навстречу. Взяв её за ручку, Серёжа принялся уговаривать:

— Доченька моя, надо доесть. Надо доесть, маленькая.

Катя словно поняла и, ухватившись за его палец, послушно вернулась к груди. А Серёжа так и стоял, неловко изогнувшись набок, одной рукой прижимая к себе сына, а другой в плену маленьких пальчиков дочери, пока дочь не расслабила пальчики, и сама не отпустила его палец.

— Одевайся, — велел он, как только Катя насытилась, и, прижав к себе деток, стал прохаживаться с ними по комнате.

Я быстро оделась и открыла дверь в гостиную, приглашая Настю одевать детей.

— Маленькая, меня ищешь? — приподнял голову лежавший на диване Паша. — Поели? Поехали! — он спружинился и одним движением, без помощи рук, оказался на ногах. — Сергей Михалыч, вы остаётесь?

— Нет. Граф и принц останутся.

— Так за ними водителя вызвать, или мне снова возвращаться?

— Сами доберутся.

— Я подожду, — предложил Стефан, — заберу и Сиятельство, и Высочество.

Серёжа молча кивнул, выражая одним жестом и согласие, и благодарность, взял с рук Насти одетых деток и вышел из номера. Настя, схватив сумки-переноски, бросилась за ним, а следом, прихватив кофр и сумку с вещами детей, вышел Паша. Я не спешила и, намерено оставшись со Стефаном наедине, уточнила:

— Ты здесь будешь ждать или спустишься в зал?

— В машине подожду, на свежем воздухе.

— Принц напивается. Задирист, мрачен и несчастен.

Стефан внимательно посмотрел на меня.

— Хорошо. Пойду в зал.

— Благодарю, Стефан! — и я припустила догонять Серёжу.

В дороге детки и Настя уснули, а я, лёжа затылком на плече Серёжи, слушала его тихий рассказ о результатах слёта.

— Посмотрим, что из этого всего выйдет. Если будут действенные результаты, думаю, каждый год такие встречи устраивать.

— Действенные результаты уже есть. Андрэ и принц заключили контракты. Ещё слышала разговоры о каком-то большом проекте, заинтересовавшем многих.

— Посмотрим. Между заинтересованностью и инвестициями дистанция может быть бесконечной. Что касается моего результата, то проекта три надо просчитать и обдумать. Ещё два по-настоящему хороши, один связан с медоборудованием, в нём я выступлю соучредителем, а в другом займусь лесопереработкой. Буду выпускать мебельный шит и строительный брус, но месяцев через восемь-десять построю фабрику по производству мебели. Приглашу молодых и дерзких дизайнеров, а над ними лет на пять поставлю итальянца с классической школой дизайна.

— Хочешь вывести отечественную мебель на мировой уровень? — пошутила я.

— Хочу, — серьёзно ответил он. — Но для начала нужно придумать «лицо» отечественной мебели.

— А кто тот мальчик в инвалидном кресле? Я его постоянно видела рядом с тобой.

— О нём говорят, что он уникальный, просто-таки гениальный финансист-аналитик. С одиннадцати лет стал сводить бухгалтерский баланс детского дома, в котором воспитывался. Онлайн изучал экономику и социологию. Без начального капитала заработал приличные деньги на бирже. Занимается криптовалютой, и тоже успешно. В общем, интересный человек. Мне нужен такой, который в уме может держать котировку разных финансовых инструментов и способен не просто анализировать финансовый рынок, но и делать прогнозы. Завтра, если сговоримся, привезу его на обед.

— На обед привози в любом случае. Я правильно поняла, у него ДЦП?

— Да. Передвигается с трудом, но речь абсолютно внятная, только слегка растягивает гласные и немного заикается. Говорит, раньше было хуже. Самостоятельно занимается по какой-то методике.

За воротами нас встретили псы и побежали рядом, с обеих сторон от машины.

Этих двух великанов породы московская сторожевая Серёжа подарил мне два года назад — принёс домой корзину с большим белым бантом на ручке, внутри которой на таком же белом шёлке копошились два пушистых, увесистых, бело-рыжих комочка с умильными мордочками. Пёсики сразу стали любимцами всей семьи, и только Эльза, опасавшаяся осквернения порядка и чистоты, отнеслась к новым жильцам с подозрением.

Поскольку время стояло летнее, было принято решение сразу приучать щенков отправлять естественные нужды на улице. Василич выбрал малопосещаемый участок сада, и после каждого кормления и сразу после сна щенков выносили на это место. На ночь же Стефан соорудил в гостиной просторный манеж и установил в нём короб с измельчённой древесной корой.

Щенки жили в доме уже месяц, и казусов пока не случалось. Эльза, поверив в лучшее, перестала принюхиваться и приглядываться к полу, как неприятность всё же случилась.

Пёсики только что поели, а я, занятая какими-то делами, замешкалась и не сразу вынесла их на прогулку. Один из малышей дожидаться не стал — присел прямо посреди гостиной, напи́сал и заторопился подальше от лужицы. Я бросила своё занятие и вернула щенка к луже, строго порицая за содеянное. Пока нарушитель, опустив морду, отворачивался и от меня, и от лужи, второй прибежал к месту происшествия и, нагло на меня уставившись, присел и тоже пописал. Отойдя от лужи, пёсик сел по-собачьи, немного завалившись на бочок, и вновь нагло уставился на меня, дескать: «Ну и что ты на это скажешь?» Мне хотелось расцеловать малыша за преданность брату, но в целях воспитания пришлось напустить на себя ещё большую суровость и стыдить обоих.

За ужином я рассказала о происшествии, и восхищению домочадцев не было предела — большая часть вечера была посвящена байкам о преданности животных. Пёсики же в этот момент томились в манеже и вовсе не из-за своей щенячьей шаловливости, а по причине неуёмной потребности дам подкармливать их из своих тарелок.

— А что, Маленькая, кто из них, кто? Кто первым-то напрудил? — с сочувствием глядя на поскуливающих малышей, спросил Василич.

Надо сказать, я к этому времени так и не выбрала псам имена, всё приглядываясь и приглядываясь к характеру каждого. Осложняла мою задачу чрезвычайная схожесть щенков — оба были упрямы, независимы, с выраженным чувством собственного достоинства и очень дружны между собой, то есть имена я должна была найти и звучные, и очень близкие по смыслу.

— Лорд, — вдруг неожиданно для самой себя и вовсе неоригинально определилась я с именами, — первым написал Лорд, тот, который чуть-чуть светлее. А второй пусть будет Граф.

Видимо, чтобы иметь основания требовать от псов достойного поведения, я и присвоила им дворянские титулы.

Когда щенки немного подросли, Серёжа пригласил профессионального инструктора. Семён — мужчина неопределённого возраста и небольшого роста, узкотелый, с неопрятной щетиной и пронзительным взглядом глаз цвета стали — обладал огромным влиянием на собак. Щенки, уже порядком избалованные, слушались его с полуслова. К счастью, инструктор и на женщин сумел оказать влияние — дамы наконец-то перестали совать собакам кусочки вкусного когда попало. Потерпел Семён фиаско только с Машей. Полагаю, будучи сам покорен красотой нашей королевы кухни, он потому и не смог найти достаточно веских аргументов для её вразумления. Мои увещевания на Машу тоже не действовали, в вопросах, когда и как кормить, она считала себя экспертом, поэтому, против обыкновения, даже не спорила, а лишь вскидывала голову, угрожающе нацеливаясь в меня подбородком. Потому вразумить Машу пришлось просить Серёжу.

Щенки выросли в огромных псов. Хорошо воспитанные Семёном, лаять они считают ниже своего достоинства, при угрозе оскаливают клыки, а если «чужой» и этого не понимает, то выражают агрессию рычанием. Но поскольку дома угроз нет, то псы спокойны и невозмутимы и теряют невозмутимость только в одном случае — когда, соскучившись, встречают нас после продолжительного отсутствия.

Вот и сейчас, ожидая, когда мы выйдем из машины, пёсики уселись у террасы, повизгивая и суетливо перебирая лапами от нетерпения. Серёжа вышел, помог выйти мне и, хлопнув себя по груди, пригласил псов к приветствию. Псы были приучены соблюдать очерёдность, и на этот раз первым вскинул лапы на плечи хозяину Лорд, а Граф подошёл ко мне.

— Хороший пёс, славный пёс! — потрепал пса за загривок Серёжа.

Ко мне забираться на плечи Серёжа запретил. Ещё будучи подростком, Лорд, слишком бурно выражая радость, не рассчитал бросок и сбил меня с ног, поэтому я с пёсиками здороваюсь иначе — наклоняюсь, обнимаю за могучую шею, и пёс, обнюхав и лизнув меня в щёку, уступает место брату.

Эльза тоже полюбила псов, но в особенности она любит Графа. Как-то развешивая бельё, она оступилась, и Граф, крутившийся тут же, прижался к её боку как раз с нужной стороны и послужил опорой. С тех пор Эльза рассказывает о своём спасителе всем, кто приходит в дом, и до тех пор, пока не вынудит слушателя восхититься интеллектом пса.

Закончив с приветствиями, Серёжа вынул спящих деток из автолюлек, и псы, провожая его в дом, задрав морды, обнюхали и их. Идущая следом сонная Настя запуталась между дверью и Лордом и, оттолкнув пса, раздражённо прикрикнула:

— Да уйди ты! Распялюсь тут из-за тебя!

Пёс виновато отошёл. Я потрепала его за ухо, заглаживая грубость Насти, и, придержав дверь, спросила:

— Что, мальчики, домой или на улице останетесь?

Пёсики благодарно ткнулись влажными носами мне в руку, но в дом не пошли.

— Неча им в доме делать, сегодня и так весь день в углу продрыхли! — раздался из полутёмной глубины гостиной голос Маши.

— Маша? — ахнула я и бросилась к ней. — Что же ты не спишь? Поздно же!

— Вас жду. Кто-то же должен встретить! Задремала вот уже, — зевнула она и зябко повела плечами под цветастой шалью. — Ты сама говорила, это правильно — встречать!

— Ох Маша, милая моя, — растрогалась я и обняла её, — благодарю.

Она погладила меня по руке и спросила:

— Всё хорошо?

— Да. Всё хорошо. А у вас?

— Без тебя дом пустой. Чай будешь?

Я покачала головой и, опускаясь против неё в кресло, пробормотала:

— Хорошо дома, и не уезжала бы. Так, в театр когда сходить или в консерваторию…

— Так и не ездила бы! — отозвалась Маша и, кивнув в сторону входной двери, уведомила: — Дашка вон бежит.

Дело в том, что, переделывая дом, Серёжа пожертвовал холлом, и наша гостиная начиналась сразу от входной двери в дом. Сделал он это, чтобы увеличить размеры кухни — вначале увеличил кухню за счёт гостиной, а потом вернул гостиной отнятые метры, упразднив холл. Мне понравилось его решение — кухня получилась просторной с удобным рабочим столом-островом посередине, да и гостиная и размерами не пострадала, и приобрела стеклянную входную дверь и большие панорамные окна, выходившие на террасу, открывающие вид на ландшафт перед домом и задолго обнаруживающие каждого, кто подходил к дому снаружи.

Вбежав в гостиную, Даша растеряно огляделась и затеребила пуговку ладно облегающего её, высоко открывающего красивые коленки халатика.

— Маленькая, а где Стефан? Он что, не приехал?

— Стефан решил дождаться графа, Даша. Не волнуйся, позже приедет.

— А-а-а… — Даша продолжала потерянно блуждать взглядом по сторонам, — я жду, жду…

— Меньше надо мужу концерты устраивать! Ждёт она! — не сдержалась Маша. — Он у тебя и домой уже не хочет возвращаться!

— Маша! — одёрнула я.

— Что Маша? Правду я говорю! Со свету она мужика сживает и дитё не жалко!

— Я жду Стефана, чтобы прощения попросить! — крикнула Даша, заблестев близкими слезами. — Вы же ничего не знаете! Вы, Марь Васильевна, и сами на Василича кричите! — взмахнув полами халатика, Даша выбежала из дома.

Маша задохнулась от возмущения и, не получив возможности выразить это возмущение виновнице, повернулась ко мне и грозно сверкнула очами.

— Маша, подожди, — поморщилась я, — подожди, пожалуйста.

Она выдула изо рта воздух себе на лоб вначале с одного уголка рта, потом с другого. Так она делает всегда, когда сердится, дует на лоб, словно сдувая со лба прядки волос, хотя из туго сплетённых кос Маши никогда не выбивается ни единого волоска. Её богатые косы лежат величественной короной вокруг головы, открывая округлое лицо, маленькие розовые уши, украшенные крупными серёжками, и горделивую шею с неизменной ниткой кораллов. Бусы эти, подаренные на день рождения, были первым подарком Василича своей будущей жене, тогда ещё невесте.

— Давно надо было поговорить, да всё не соберусь, — продолжала я, — Маша, я прошу терпимее относиться к членам семьи. Нельзя так. Эльза предпочитает как можно реже встречаться с тобой, Дашу ты часто до слёз доводишь. Да, Даша легка на слёзы, я понимаю, да и коришь ты её по делу, но всё же чаще по пустякам. Мало того, теперь и Насте стало перепадать. Что случилось, Маша? Устала, выбери санаторий какой или островок, я куплю тебе и Василичу путёвки, съездите отдохнёте.

— Кто кормить-то вас будет? — выкрикнула долго копившееся возмущение Маша и сделала паузу, видимо, давая мне время осознать бессмысленность своего предложения. — Без Василича, может, и можно обойтись, Стефан подменит, а на кухне кто? Я встаю в половине пятого утра и вона, уже скоро час, а я ещё не ложилась! Устала, говоришь?.. Конечно, устала! Эльзе помощников на генералку приглашаешь! У Настьки помощников, вообще, весь дом! У Дашки и так не много хлопот, так ещё и дитё своё на меня оставляет! И поди ж ты, ничего не скажи ей! Ишь как! А я? Всю ораву одна кормлю! Ты обо всех заботишься: «Эльза, устала, иди отдохни. Настенька, приляг, поспи, пока я с детьми погуляю. Даша, кормишь! Похудеешь, когда кормить перестанешь!», — гротескно передразнила она меня, и я невольно улыбнулась. — Для всех у тебя ласковое слово найдётся! Мужиков опекаешь, как маленьких: Стефан то, Пашенька сё. Да и Василича моего не забываешь, спасибо! — взмахнула она рукой и чуть не легла грудью на коленки, кланяясь. — А я что? «Благодарю, Маша» и всё? Обидно мне, Маленькая, что не ценишь ты меня, да… — она обречённо махнула рукой, — и никто не ценит, один Василич разве. Я и хлопот-то тебе никаких не доставляю, а всё не любишь ты меня, как не родная я.

Гневно сверкающие глаза её смягчились влагой. Маша достала из кармана халата салфетку и начала сморкаться.

— Маша, ты не просто хлопот не доставляешь, ты помогаешь мне в хлопотах с другими членами семьи! — тихо возразила я. — Прости, если внимания тебе мало уделяю. А что не люблю я тебя, тут ты не права. И сама знаешь, что не права! И люблю, и родная ты мне, а уж Серёже и подавно! Он ведь ребёнком тебя ещё помнит. Понимаю, что устаёшь — семья растет, а кормилица ты у нас одна. Давай, всё же, пригласим тебе помощника.

— Эка! Опять?! — забыв про слёзы, вздёрнула она голову. — Я тебе говорила и опять повторяю: никого чужого на кухне не потерплю! Этих-то, которых Сергей Михалыч приглашает, когда праздник какой, с трудом терплю! После них потом не отмоешь, не столько помогут, сколько напакостят!

Я вновь улыбнулась, вспомнив, как в начале нашего знакомства Маша не пожелала подчиняться одному-единственному требованию с моей стороны — безупречной чистоте на кухне. Она и сама не поддерживала порядок, и Эльзу не пускала на кухню, по праву считая кухню своей территорией. Не желая вести бесполезных споров, я в конце концов объявила, что ищу новую кухарку, на что Маша, уперев руки в бока, насмешливо поинтересовалась:

— Так ты что, из дома меня выгоняешь, что ли?

— Да почему же из дома, Маша? Всего лишь из кухни, — спокойно ответила я.

— А что я буду делать?

— Не знаю, Маша, давай вместе подумаем. Что ты умеешь?

Понимая, что проиграла, Маша позвала на помощь Эльзу, и несмотря на то, что кухне было от роду всего пару месяцев, отмывать и чистить её пришлось целый день. Маша ревниво наблюдала за усилиями Эльзы и училась…

— Я, Маленькая, и вправду, наверное, устала, может, и надо отдохнуть. Сама знаю, что кидаться не всех стала, — вздохнув, примирительно проговорила Маша и подёргала нитку кораллов на шее. — Дашку, ту затюкала совсем. Ты бы сама поговорила с ней построже, ведь доиграется, уйдёт от неё Стефан!

— Я поговорила, Маша. Сегодня разговаривала.

— А-а-а… так это она потому про прощение-то просить болтала?

— Маша, ещё хочу просить тебя, ты меньше ругай её, а больше объясняй. Молодая Даша, многого не понимает, да и не умеет многого, матери совсем не знала, сиротой росла.

— Д-а-а… а мне ничего не сказывала, всё про Париж болтает… А ты почто мне раньше-то не сказала?

Я развела руками.

— Не сказала. Даша сама тебе всё расскажет, ласковая она, ты будь помягче с ней, по-матерински, что ли.

Маша помолчала, что-то обдумывая, и поднялась с дивана.

— Пойду я. Ты немке-то скажи, пусть не боится меня, уважаю я её, хоть и не люблю. А с Настей не права я, прости.

— Мне, Маша, надо, чтобы Настя всегда в хорошем настроении была. С детками она. Не надо им раньше времени энергии обиды и злости узнавать, успеют ещё. А что касается тебя, тебя я ценю, Маша, не только люблю. Ты — редкая! Какое бы настроение у тебя ни было, на кухне ты забываешь обо всём и готовишь с любовью, а, значит, и пищу нашу насыщаешь любовью, а не травишь нас гневом да обидами. Приготовленная тобою пища здоровьем наделяет! А Эльзе сама скажи. Эльза тебя не только уважает, она восхищается тобой.

— Хорошо мы с тобой поговорили, Маленькая. Ты графа Андрэ будешь ждать?

— Да.

— Ну а я пошла. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Маша.

Взявшись за ручку двери, она оглянулась.

— Ты к Анне Петровне не ходи. Сон у старых чуток, а она перед самым вашим приездом к себе ушла, допрежь со мной сидела, тоже ждала.

Маша вышла, впустив в дом Графа. Пёс подбежал ко мне и тут же повернул голову к лестнице. По лестнице спускался Серёжа. Пёс подождал, пока он подойдёт, и, требуя ласки, уткнулся в его ладонь носом. Серёжа потрепал его за ухо, и пёс с шумным вздохом повалился на пол, прямо на мои ноги, так что я едва успела их приподнять. Засмеявшись, я поставила ноги на лохматый бок, Граф поднял голову, намереваясь лизнуть их, но наткнувшись на носки, опять брякнулся головой на пол.

— Ты где был? — спросила я у Серёжи.

— На лестнице сидел, не хотел мешать. Иди сюда, — он опустился на Машино место и протянул мне руку.

Перешагнув через Графа, я забралась на диван и устроилась в его объятиях.

— Мне надо поговорить с тобой, Серёжа… только не знаю, как начать… сначала, поцелуй! — потребовала я и подставила ему губы.

Он поцеловал долгим нежным поцелуем.

— Серёжа, ты сказал, я звала… там, на танцполе… Серёжа, может быть, я, и правда, соблазняла и звала… не отдельно кого-то, а… ну вроде вот я, смотрите, какая! Господи, стыд-то какой!.. В общем, Его Высочество сказал, ещё бы немного и мужчины турнир бы устроили…

Пока я выталкивала из себя слова, он, едва-едва прикасаясь, целовал моё лицо, а когда я умолкла, вздохнул и спросил:

— Зачем ты придумываешь, чего нет? «Может быть», «ты сказал», «принц сказал». Это был танец, очень красивый танец, очень талантливо исполненный. Даже за твоей спиной я чувствовал гордую манифестацию женственности. Я должен был сохранить сюжет — завоевать благосклонность героини, а я поддался ревности и просто спеленал тебя.

— Ты, правда, так считаешь? — не сразу поверила я и, дождавшись утвердительного кивка, засмеялась. — Ох, Серёжка, я же сомневаться в себе стала! Думаю, вдруг где-то глубоко во мне притаилась циничная, жаждущая власти соблазнительница. Я же весь вечер об этом думаю!

— Маленькая, ты же сама всё время твердишь: «Искусству должно будить чувства». В том числе и эротические, разве не так?

— О-о-о, Серёжка, ты освободил меня! Ты знаешь, что я люблю тебя? — в порыве радости я обхватила его за шею и принялась целовать. — Не могу я быть с тобой в ссоре… скучала сегодня…

— Ч-ч-чи, Девочка, — он увернулся и положил палец на мои губы, — моё самообладание имеет границы. Ты ведь хочешь дождаться графа?

Я кивнула и упокоено склонилась головой ему на грудь. Теперь он легонько целовал мою макушку, точнее не макушку, а причёску, — вся убранная локонами, я чувствовала его дыхание, но не чувствовала губ.

— Подожди-ка, — отклонилась я в сторону, — освобожусь от этой бабетты, а то голова уже устала.

Я наклонилась вперёд и принялась вытаскивать из волос шпильки, натолканные Дашей в невероятном количестве. Набрав их полную ладошку, я потрясла головой и охнула от неожиданности — обхватив ладонью за затылок, Серёжа притянул меня к себе…

Шума подъехавшей машины я не слышала, как не сразу услышала и шёпот Серёжи:

— Маленькая… Маленькая тише, — он обхватил моё лицо ладонями, — ч-ч-чи, Девочка…

Граф уже повизгивал у дверей, оглядываясь на нас. Я торопливо оправила одежду и чинно села, спустив ноги с дивана.

Снаружи к двери подошёл Андрэ и открыл её, пропуская вперёд Стефана с повисшим на нём принцем. Стефан обнимал Его Высочество за торс и держал за свисающую со своего плеча руку, но тот всё равно клонился вперёд. Серёжа сорвался с места и, в два прыжка оказавшись рядом, подхватил принца с другой стороны. Опустив голову, я вжалась в диван, надеясь, что Его Высочество меня не заметит, но…

— Пардон, графиня… — с трудом фокусируя взгляд, пробормотал принц и пьяно улыбнулся, собираясь ещё что-то сказать, однако Стефан и Серёжа уже поволокли его к лестнице.

Оставшийся в одиночестве Андрэ одну руку опустил на голову Графа, то ли лаская пса, то ли опираясь на него, а другую протянул ко мне.

— Детка…

Я подошла. Он обнял меня и, пьяно гримасничая, шёпотом спросил:

— Ты почему не спишь? Ночь уже! Я, милая, тоже не в форме, а правду говоря, просто бессовестно пьян! Но я сейчас лягу. И ты тоже ложись! — отпустив мои плечи, граф пошатнулся, но устоял и, стараясь держаться прямо, направился к лестнице. Ухватившись за перила, он вновь повернулся ко мне и наставительно произнёс: — Детка, в жизни каждого мужчины однажды бывают такие моменты.

Спускавшийся навстречу Стефан предложил ему помощь, но граф отказался.

— Ты ужинал? — спросила я у Стефана, когда он дошёл до меня.

— Ужинал.

— Тогда спокойной ночи. Иди, Даша заждалась, прибегала, волнуется. Спасибо за помощь.

Выпустив Графа, Стефан вышел сам и помедлил закрывать дверь, внимательно глядя на меня.

— Хочешь что-то сказать? — спросила я, но он отрицательно качнул головой и закрыл дверь.

«Неужели этот длинный день закончился?!» — спросила я, обративши лицо вверх, словно к небесам, и бегом бросилась к лестнице. Взлетев по ней, я влетела в объятия Серёжи — управившись с принцем, он шёл за мной.

В спальне, не желая прерывать поцелуев, я висла у него на шее, пока он раздевался сам и раздевал меня.

— Смотри на меня! Открой глазки! — потребовал он, положив меня поперёк кровати.

Мне нравилось, как он жадно осматривает моё лицо, мою молочную грудь, волнующуюся при резких движениях, как убегает взглядом вниз, на область паха, и вновь возвращается к моему лицу.

В миг взрыва я взлетела с кровати, и наши тела сплелись, содрогаясь в бесконечном наслаждении. Огненная целительная лава накрыла нас… и сознание растворилось в вечном, не знающем ни времени, ни пространства бытии…

День второй

Я проснулась, едва забрезжило утро. Стараясь высвободиться из-под руки Серёжи, я тихонечко сползала с высокой кровати и уже нащупала ногою пол, когда он сонно пробормотал:

— Рано ещё, куда ты?

— Разбудила? Не хотела, прости.

— Вернись ко мне.

Коснувшись его губ, я прижалась к горячему, расслабленному сном телу. Я хотела силы его рук, власти языка.

— Маленькая… — не сразу понял он, и я горячо прошептала:

— Да, Серёженька, да… — рукой устремившись к его паху, я успела коснуться по-утреннему упругого пениса.

Всё ещё сонный, он перевернул меня на спину и наполнил тоскующее лоно. Первые движения и мой стон разбудили всю мощь его желания…

Малыши в это утро, напротив, заспались, проснулись около семи, а насытившись, вновь уснули прямо у груди. Серёжа унёс их в детскую, а я тем временем нырнула в водолазку и сапоги (бриджи я надела ещё до кормления) и, прихватив куртку и стакан из-под сока, выскочила из спальни. Настигла я Серёжу у кухни, он, не останавливаясь, от порога поздоровался с Машей, а я зашла внутрь.

— Машенька, доброе утро!

— Доброе!

— Спасибо за сок, — я поставила тарелочку и стакан в мойку и чмокнула её в щёку. — Заботник ты мой!

Свежевыжатый овощной сок Маша делает для меня каждое утро с того дня, как узнала о моей беременности. Ставит стакан на старинную серебряную тарелочку, доставшуюся ей по наследству от мамы, а той от её мамы и так дальше к неведомому первому обладателю, приносит к дверям спальни и оставляет между двумя рожками кованого напольного светильника, образующими нечто вроде подставки. Приносить сок наверх её затея, которой я сначала воспротивилась, на что Маша обиделась, и я уступила.

— Проспали? — спросила она. — Поздно вчера вернулись эти-то, — Маша кивнула головой куда-то наверх, — слышала я. Ты б не ждала.

— Это, Маша, не мы, это детки проспали.

— Пашка давеча хвастался, ты ему борщ свой обещала сварить. Николай вчера мясо привёз ха-а-а-рошее! Так я варить на бульон уже поставила.

— Паша ещё и оливье заказал. Обещал, сам будет резать.

— Да там мяса и на салат хватит, я большой кусок варю.

— Хорошо, Маша, благодарю. Побегу я.

— Беги. Василич уже приходил, справлялся, где вы. Морковь-то не забыла? — напомнила она.

— Взяла! — отозвалась я, убегая и на ходу надевая куртку.

Серёжа у конюшни седлал Грома, а принц, похоже, уже проехался — сидел на Пепле свежий да бодрый, и не скажешь, что после ночной попойки.

— Доброе утро! — помахала я ему рукой и подала Грому морковку. — Здравствуй, Громушка! Величественный угольно-чёрный жеребец аккуратно взял подношение и захрустел, а внутри конюшни, учуяв меня, заржала Красавица. Стефан вывел её уже оседланную наружу, она ржала и приплясывала, натягивая повод.

— Но-о-о, — остудил он её пыл.

— Доброе утро, Стефан. Буянит? А где Василич?

— Здесь я, здесь, Маленькая, — откликнулся тот, появляясь в воротах. — Где ж мне быть? Доброе утро!

Я обняла его и поцеловала в колючую небритую щёку. Вставал Василич к хозяйству очень рано, поэтому бриться предпочитал к ужину.

— Здравствуй, Василич! Как ты?

— Да что мне сделается? Вот Красавица твоя покоя не знает, вчера буянила, сегодня тоже, ишь, как пляшет! Что на неё находит ни с того ни с сего, ума не приложу. Вчера даже выводить побоялся, думал, зашибёт, а она потом сама вдруг и успокоилась, и ничего, — укоризненно качая головой, он опять ушёл в конюшню.

Я подошла к лошадке, обняла её голову и прижалась к щеке лбом. Кобылка тотчас затихла.

— Здравствуй, девочка. Волнуешься? Знаешь, что плохо мне было вчера? — шепотом спросила я, скармливая ей лакомство.

Поссорившись, мы с Серёжей будто камень в воду бросили — муть ссоры волнами разбежалась во все стороны, деток задела, Красавицу, Настя вчера была сама не своя.

Лошадь аккуратно, не нарушая моего объятия, хрустела морковкой. Обделённый лакомством Пепел потянулся ко мне мордой и коротко всхрапнул, напоминая о себе. Чтобы не вызывать у кобылы ревность, я взяла её под уздцы, подошла к жеребцу и протянула ему морковь.

— Доброе утро, Ваше Высочество! — ещё раз поздоровалась я. — Простите, что заставила ждать.

— Пустяки, графиня. Доброе утро. Это я прошу прощения за вчерашние эскапады.

— Ах, принц, оставьте! Пустое! — рассмеялась я.

Обмениваться фразами из позапрошлого века, по-видимому, входило у нас в привычку.

— Маленькая, поехали, — позвал Серёжа.

Он подошёл и выставил ладонь в перчатке перед собой. Опершись на ладонь как на подножку, я взлетела на лошадь.

— Хочу предложить вам состязание, графиня, — сказал, натягивая поводья, Его Высочество. — Как вы на это смотрите?

Я смотрела положительно, лететь навстречу ветру, чувствуя рядом с собой соперника, мне всегда нравилось. С Серёжей соревноваться было бессмысленно — его могучий жеребец легко обойдёт и Красавицу, и Пепла. А вот Красавица против Пепла… шанс есть, хоть и небольшой. Обе лошадки по своим беговым характеристикам приблизительно равны, но Его Высочество, в отличие от меня, очень хороший наездник, о таких говорят: родился на коне.

— Идёт! — согласилась я и похлопала лошадь по шее. — Ну, девочка, придётся поработать, на тебя вся надежда!

Один за другим мы выехали через заранее открытые ворота — принц, я, потом Серёжа — на грунтовую дорогу в лесу.

— Финиш на ёлках, — объявил Серёжа.

— Елки? — Его Высочество с сомнением посмотрел на лес вдоль дороги. — Я их увижу?

— Увидишь, Али! Три молоденьких ёлочки справа от дороги. Готовы? Раз… два… три!

Нервно прыгнув вперёд, Красавица вскоре выровнялась и плавно вошла в галоп. Она шла с Пеплом голова в голову, и я перестала думать о скачке, наслаждаясь ходом лошади и ветром, бьющим в лицо, по-утреннему прохладным и чуть-чуть прелым от упавшего на землю листа.

Серёжа ушёл от нас далеко вперёд и, встретив у финиша, объявил о моей победе. Красавица справилась и обошла, совсем немного, но обошла!!! Пепла.

Давая лошадям остыть, часть обратного пути мы возвращались шагом.

— Ваше Высочество, а в верблюжьих скачках вы тоже принимаете участие? — поинтересовалась я.

— Графиня, правильнее сказать, в верблюжьих бегах, — и принц лукаво взглянул на меня, — так вот, в верблюжьих бегах принимают участие мои верблюды.

— О, простите, Ваше Высочество! — я смутилась и пробормотала: — Балда! Я ведь, и правда, представила вас в роли жокея.

— Графиня, люди в верблюжьих бегах не участвуют, жокеев заменили на роботов.

— На роботов? — вытаращила я глаза.

— Да. Раньше в качестве жокеев использовали детей, но из-за большого числа несчастных случаев правительства арабских стран одно за другим ввели запрет на участие в бегах детей. Вот и пришлось придумать жокеев-роботов!

И принц вдохновенно принялся рассказывать об истории верблюжьих бегов, незаметно перешёл к обычаям своего народа и завершил рассказ весьма поэтическим описанием пустыни.

— Закат в пустыне непередаваемо красив, графиня. Многообразие красок потрясает — вся палитра от огненного до ультрамарина! Тысяча оттенков! Может быть, случится так, что я познакомлю вас с пустыней? Друг мой, — обратился он к Серёже, — ты женат четыре года, а жена твоя не видела красоты моей родины.

Серёжа, всю дорогу размышляющий о чём-то, не принимал участия в беседе, но ответил тотчас:

— Детки подрастут, потом решим, — и вновь умолк.

Я поспешила занять паузу:

— Давно хочу сказать, Ваше Высочество, ваш русский вызывает восхищение. Вы говорите по-русски много лучше, чем большинство русских. Вы с детства учили язык?

— Нет, графиня, я начал изучать язык, когда имел честь познакомиться с вашим супругом. Сергей не рассказывал вам, как мы познакомились?

— Нет.

— Ну и правильно, это довольно скучная история! Во время вечеринки я ненароком обидел подружку одного из парней, извинился за оплошность, но моих извинений не приняли. Я и сейчас не отличаюсь покладистым нравом, а в те времена был крайне вспыльчив и несдержан. Ссора угрожала закончиться дракой, и тогда в дело вступила бы моя охрана. К счастью, на вечеринке присутствовал Сергей и уладил конфликт столь умело, что у обеих сторон не осталось претензий. Вот тогда я и решил ближе познакомиться с «этим русским», как его все называли.

Я посмотрела на Серёжу. Он глядел куда-то вдаль, и, кажется, не слушал рассказ принца.

— Вначале я подумал, что Сергей сын какого-нибудь русского олигарха. Потом узнал, что деньги на обучение он заработал сам, вполне успешно продолжает их зарабатывать и пополняет образование. Я же жил на деньги отца и позволял себе не учиться. Своим примером, графиня, ваш супруг в некотором смысле принял участие в моём воспитании. Во всяком случае, мой отец думает именно так, — засмеялся принц. — А к языкам у меня склонность, если хотите, дар. Я в совершенстве знаю французский, английский, итальянский, вы похвалили мой русский. Не справился я с японским. Но я, собственно, и не учил его, я изучал иероглифы. Моя страсть, графиня, каллиграфия — от арабской каллиграфии я перешёл к японской.

— Кто-то сказал: «Каллиграфия — это искусство совершенства».

— Прекрасно сказано! — похвалил принц и добавил: — В моём мире каллиграфия играет огромную роль. Пророк сказал: «Письмо — половина знания».

— А я вот ни одного языка не знаю.

— Хотите, поделюсь секретом? Он прост. Ничего нового, но работает.

— Ах, Ваше Высочество, моя проблема в том, что я слышу собственное дурное произношение и оттого стесняюсь говорить, а воспроизвести правильное звучание у меня не выходит.

— Язык — это музыка, а вы, графиня, не только слышите музыку, вы её чувствуете. Вам всего-то и нужно услышать напевность языка, почувствовать особую, только этому языку присущую, музыкальность, и, поверьте, вы очень скоро утратите недовольство своим произношением. Второе необходимое условие — это общение. Необходимо поставить себя в зависимость от языка. Скажем, с Сергеем мы могли бы общаться по-английски, но я попросил его говорить со мной исключительно по-русски. Жесты допустимы, но другой язык нет. И третье условие — практика, она должна быть постоянной, без продолжительных перерывов, пока язык не станет вашим. Вот и весь алгоритм. Вы могли бы изучать сразу три языка — немецким и английским прекрасно владеет ваш муж, во французском ваш учитель граф. Хотите, я буду учить вас арабскому? В моё отсутствие, вы будете практиковаться со Стефаном. Его арабский недурён.

— А знаете, Ваше Высочество, пожалуй, я соглашусь! Я не уверена в своих способностях, но вы так убедительно говорите, что стоит попытаться. Я принимаю ваше предложение, принц!

— Для меня это честь, графиня! — учтиво поклонился он из седла. — А теперь я хочу задать вопрос вам, графиня. Мои деловые интересы сейчас тесно связаны с Россией, я хотел снять жильё, но ваш супруг любезно предложил мне свой кров. Я хочу знать ваше отношение к продолжительному присутствию моей особы в вашем доме, в особенности после того, как создал вам вчера неудобства.

— Ваше Высочество, я с великим удовольствием приглашаю вас гостить в нашем доме сколько вам будет угодно. Это честь для нас, милый принц.

У конюшни Серёжа спрыгнул с Грома и, похлопав жеребца по холке, отдал поводья встретившему нас Василичу. Я любовалась мужем сверху, взгляд его пересёкся с моим и плеснул желанием.

— Иди ко мне, — позвал он беззвучно.

Моё сердце застучало чаще, и, скользнув с седла в крепкие объятия, я потерялась в долгом поцелуе.

— Ты где? — шепнула я ему на ухо после поцелуя.

— Здесь я, Маленькая. Всё слышу и вижу. Бизнес-империю в уме выстраиваю.

— Империю?

— Да. Пришла в голову идея как связать части.

Сопровождаемые собаками мы пошли в дом. Принц отстал, заведя разговор со Стефаном.

— Андрэ и принц с тобой уезжают?

— Нет. Я один. Загляну в офис, потом встречусь с мальчиком, помнишь, о котором вчера говорили, и к обеду вернусь.

Проходя мимо кухни, я крикнула Маше:

— Маша, очень вкусно пахнет!

— Ты садись ешь, потом переоденешься! А то малыши проснутся, не успеешь! — откликнулась она.

— Маша сказала, Николай к обеду приедет, — уведомила я Серёжу, — дело у него какое-то ко мне.

— Ну, приедет, и узнаем, — равнодушно отозвался он.

За столом в гостиной в одиночестве завтракал Андрэ. Выглядел он помято.

— Доброе утро, Андрей! Приятного аппетита! — поспешила я к нему.

— Доброе утро, детка, — граф поднялся и поцеловал меня в лоб. — Хорошо выглядишь, щёчки розовые. Хорошо покатались?

— Хорошо. А ты, милый, как?

— После завтрака собак возьму, пройдусь по лесу. Надеюсь, вернусь в форму, — он виновато заглянул мне в глаза и добавил: — Прости за вечер, детка.

Оставив мужчин завтракать, я побежала переодеваться. Наверху дверь в спальню Андрэ была открыта, и я туда заглянула. Эльза перестилала на кровати бельё.

— Эльза, доброе утро! Ты уже завтракала?

Она оглянулась с сияющим лицом.