Бесплатный фрагмент - Уставший от эротики бездумной

О людях труда

Мужик должен уметь гвоздь забить, но жизненный опыт подсказывает, что наиболее успешны не умеющие держать молоток. Очевидно, «масло» в голове важнее молотка в руках

Шимон

Совы трудоспособны вечером, жаворонкам работа милее с утра, и только дятел безостановочно с утра до ночи

Шимон

Семнадцатый не состоится

Что-то сломалось в жизни, если люди

не только после грубого слова,

после воровства руки мыть перестали.

Шимон

Полупрозрачная капля машинного масла на серебристой поверхности металла завораживала, притягивала взгляд, и пожилой, по-мальчишески стройный сверловщик, по цеховому обращению Боря Иваныч, не удержался. Коснулся кончиком мизинца, поднес к губам и слизнул, ощутив едва слышный привкус железа.

До восьми утра — начала смены — оставалось еще несколько минут, и механический цех радовал последними мгновениями тишины, чистоты и неподвижности дремлющих в ожидании напряженной работы станков.

Десяток разноразмерных сверловочных агрегатов Бори Иваныча стояли вдоль колонного ряда, заправленные стопками заготовок фланцев в кондукторах — приспособлениях для точной направленной сверловки.

Каждый из станков-агрегатов имел свой характер-норов и свою историю. С мощным трофейным «немцем» и отечественным «Нижегородцем» Боря Иваныч почти сорок лет тому начинал свою рабочую биографию на авиазаводе. Учился сам и учил других, практикантов из заводского ПТУ, радости красивой и точной работы.

— Попробуйте продавить, — протягивал, любовно поглаживая маслянисто взблескивающую металлическим отливом заготовку, мальчишкам. — Ничего не получится. Не под силу человеку вручную совладать с железом; но сталь отточенного сверла мгновенно разрушает девственную пелену, и вы невольно…

— Чувствуете себя Богом, — заканчивал ломким юношеским баском обязательный в группе ПТУшников насмешник.

— Не Богом, но близко к тому, — снисходительно улыбался тогда еще Борис. — Ваш станок — ваше оружие, простое, надежное, как автомат Калашникова. Все переключения, перемещения, срабатывания «по щелчку». И враг будет разбит, и победа будет за нами.

При словах «автомат Калашникова» разгорались глаза пацанов. Начальную военную подготовку проходили все. Разбирали-собирали оружие с закрытыми глазами, а понятия «откосить от армии» еще не придумали.

Была страна. Боря Иваныч хлопнул «немца» ладонью по станине. Не боялись стоять против половины мира, теперь под них же подстелились. Разорили, обанкротили, разворовали авиазавод, и вороватый хозяин — «средний класс» — надежда и опора Российской экономики — выжимает последние силы из Бори Иваныча и ворованного старого оборудования, торопясь «нарубить бабла», пока «прет масть».

Мельком глянув на цеховые часы, Боря Иваныч ткнул кнопку «пуск», прислушался к ровному шелесту электромотора, включил подачу молочно-белой охлаждающей жидкости — эмульсии, быстро и аккуратно опустил сверло на стопку заготовок. Сверло, закручивая спирали стружек, плавно пошло в глубь металла. Боря Иваныч повторил операцию на двух других станках.

Начали работу токари и фрезеровщики, наполнив цех рабочим гулом: какофонией беспорядочных звуков, сопровождающих обработку металлов резанием. Работа на трех станках мало располагает к размышлениям, но создает задорный ритм, будоражащий память и чувства.

Простой работяга Боря Иваныч никогда не отделял себя от страны. Жил ее буднями, радовался праздниками, печалился бедами; отслужив «срочную» вернулся на завод.

Представлял Россию почему-то в образе мощной сивой, с развевающейся рыжей гривой, кобылы, звонко высекающей снопы искр из Кремлевской брусчатки. Гордо и независимо косящей фиолетовым взглядом на кривящуюся опасливо Европу. Плыли красные реки знамен в руках открыто и радостно улыбающихся людей и стекали кумачовым ковром на Красную площадь.

— Цок, цок, цок, цок, — сверло-зенкер, ритмично опускаясь, обработало края отверстий. — Щелк! — Фланец занял место в стопке изготовленных деталей.

— Иваныч, — голос начальника смены прервал воспоминания. — Отвлекись. Срочная деталька, маленькая, но противная

— И некому поручить? — «набивая цену», традиционно «поломался» Боря Иваныч.

— Отверстия в трех размерах, выручай, Иваныч. Без тебя никак, — подыграл начальник.

— За час уложусь.

Нестандартная деталь. С индивидуальной разметкой. Станки пришлось остановить.

Запрягли Сивку-бурку в воз перестройки, толкнули с горы. Умный бы правитель вскочил на облучок; понукая, направляя умело, притормаживая в опасных местах, провел бы к ровной дороге. А этот, спереди забежал, начал руками размахивать да языком молоть, «сухой закон» придумал, о двух главных Российских бедах забыв начисто.

Когда еще Михаил Евграфович Топтыгина упрекнул: «Тебя злодейства послали совершать. А ты чижика съел». Дольше страна смеялась только, когда другой «реформатор» захотел чиновников на отечественные «Волги» пересадить. Дороги-то лет через пятьсот мы построим, Александр Сергеевич — «наше все» — лично обещал на каждую станцию по трактиру, а вот с дураками во власти…

Запутал немудрый возница лошадку, и полетела неуправляемая вниз мимо дороги, и опрокинула воз, и разбились горшки; и набросились лихие люди, отхватывая куски мяса, кромсая шкуру едва дышащей животины, непережеванным алчно заглатывали кровавое мясо.

Боря Иваныч швырнул размеченную деталь на станок, закурил нервно, проверяя глазами правильность разметки; крутанул, зажимая, ворот тисков. Неторопливо пошел в «бытовку». Десять утра — время чая.

Главная тема в бытовке — отсутствие большого заказа и, соответственно, заработка. Пролетарии «на подсосе», перебиваются мелочевкой, а платы за кредиты и ЖКХ никто не отменял.

— Когда смело и широко раздают, и даже навязывают, значит, уверены, что смогут вернуть, — горячился пожилой токарь Петрович. — Коллекторы наедут или судебные приставы, еще не разберешь, что хуже?

— Закона о коллекторах нет, а агентства по вышибанию долгов вовсю орудуют, — поддержал массивный молодой фрезеровщик Толян. — Ни один прокурор не возмутился. Стало быть, в доле.

— Политика такая, на крючке народ держать, — Петрович вытащил из бокала набухший чайный пакетик и бросил в мусорное ведро. — Опутали народ кредитами, долгами, штрафами, и, пока не расплатишься, вроде как, нет морального права на протест. На корню подрезают народные волнения.

— А ты не волнуйся, — снасмешничал Толян, — целее будешь. Давай, Боря Иваныч, выскажись авторитетно.

— И возражать нечего, — поддержал Боря Иваныч. — Дураков в токаря не берут, а умнее токаря может быть только фрезеровщик. — Бытовка ответила смешками. Петрович недовольно закраснел, а Боря Иваныч спокойно продолжил. — Наша очередь волноваться в семнадцатом году придет.

— Ну?! — агрессивно удивился Петрович.

— Не запряг, — легко парировал Боря Иваныч. — Средний класс еще не все права получил. Им и сейчас на законы плевать, но хочется беспредельничать по закону. Вот и обивают Болотные площади да американские пороги.

— Ну, — уже спокойнее ответил Петрович.

— Гну! На работе под Богом ходим. Парню фаланги отхватило: дали четыре тысячи и выгнали, чтоб глаза увечный не мозолил. Пригрозили, пойдешь, мол, в суд, — ноги обломаем. Проглотили пролетарии плюху и утерлись. Дальше продолжать?… К семнадцатому должны созреть до бунта, если людьми себя почувствуем.

Встал и, на ходу закуривая, отправился на улицу — в туалет. На обратном пути остановился посмотреть, как идет монтаж нового корпуса. Кое-как умостившийся на десятиметровой высоте среди балок сварщик проваривал укосину. С земли за работой наблюдал хозяин завода, сорокалетний толстячок семитского типа.

Сварщик закончил шов, попятился к следующему стыку. Вставляя в держак новый электрод, крикнул:

— Если свалюсь, костей не соберу. И что тогда?

— Ничего, — спокойно усмехнулся хозяин. — Дадим твоей жене десять штук за бумагу, мол, свалился пьяный с табуретки на кухне. Как раз и на похороны хватит.

— Не хватит.

— Дадим пятнадцать, — хозяин развернулся и неторопливо зашагал к офису.

Боря Иваныч привычно потирая тылом ладони левую половину груди, вернулся в цех. Боль приходила обычно к вечеру, а сегодня, видимо, переволновался. Быстро высверлил отверстия по разметке и отложил «эксклюзивную» деталь в сторону.

Стопочки фланцев в лужицах и потеках эмульсола отразили в чуть замутненном серебре поверхностей опускающиеся сверла. Рабочий ритм пригасил боль в сердце. Стопочки готовых деталей быстро подрастали на полу.

Боря Иваныч мог бы работать и с закрытыми глазами, легко ориентируясь по слуху, какой станок заканчивает рабочий проход, но, все равно, с удовольствием смотрел на гипнотизирующее вращение сверл, извлекающее из памяти давние теплые воспоминания.

Десятилетними пацанами с соседским Колькой устроили соревнования по матюгам. Повиснув с двух сторон на штакетном заборе, азартно и самозабвенно «обкладывали» друг друга многократно слышанными от взрослых и сверстников словесами.

Вечером мать устроила «головомойку». «Ты сегодня матом ругался, а теперь этими руками будешь хлеб брать?» И отмывала, ополаскивала, и снова намыливала Борьку в цинковом корыте; заставила дважды чистить зубы, и снова погнала мыть руки с мылом. Урок на всю жизнь.

Что-то сломалось в жизни, если люди не только после грубого слова, после воровства руки мыть перестали. Обобрав десятки и сотни людей, несут наворованное домой, кормить и воспитывать своих детишек. Гордо выставляют ворованное напоказ. Не страна, а «ярмарка тщеславии».

После обеда боль усилилась, и Боря Иваныч, переходя от станка к станку, почти не отрывал руку от груди.

— Чего доброго, до всеобщей победы добра над злом не доживешь, — пытался иронизировать Боря Иваныч, но вскоре пришлось сдаться.

Боль накатила волной и поплыла в голову, застилая сознание, а впереди проскакала, вздернулась на дыбы и опрокинулась на спину сивая кобылица с рыжей гривой. В ее грудь, бешено вращаясь, погружались серебряные сверла.

— Надо спасать, — силой воли заставляя двигаться тело, дотянулся Боря Иваныч и выключил два станка. Дотянулся и до третьего, но не последовало спасительного щелчка. Сверло, красно накаляясь, тонуло в сердце Бори Ивановича.

— Эмульсия не поступает, — пробормотал Боря Иваныч и рухнул, рассыпая стопки деталей.

На следующий день хозяева получили долгожданный заказ, и работяги «впряглись» в шестнадцатичасовые смены, старательно догоняя зарплату. Хозяин хотел позвонить вдове и высказать соболезнования, но сначала закрутился-замотался, а потом было уже неудобно.

В день получки Петрович и Толян попросили работяг собрать денег для вдовы, сами положили по тысяче, двое-трое сдали по двести, остальные по пятьсот.

Включай характер, Борода

Мы движемся или пытаемся двигаться по дороге

с финишной лентой в конце. Одни с доброй иронией,

уступая и веселясь, другие с отчаянной злостью,

отталкивая и продираясь

Заметки наблюдателя

Ждать счастья потом — не конструктивно: если не счастлив сейчас, то «сейчас» может превратиться в судьбу

Шимон

— Парень потерял почву под ногами. Отсюда все беды.

— Какие беды? Погрузчик забуксовал при въезде на эстакаду и рассыпал ящики с поддона, — Данила отошел от окна и, закуривая, присел на край стола. — Сейчас соберет и поедет дальше.

— Юрка — выдающийся карщик, — запальчиво возразил Андрей. — Так облажаться он мог только по серьезной причине.

— Не заводись. Если б не суббота, ты бы не торчал у окна, подмечая от скуки чужие проколы и создавая на пустом месте проблемы, а мотался по складам с накладными и доверенностями.

Данила и Андрей работали у отца — хозяина продовольственной базы, совмещая должности снабженцев, экспедиторов, логистов, мастеров, менеджеров. Тридцатилетний Данила, высокий, плотный, мужиковатый, — «тащил на себе» административную часть. Младший Андрей, стройный и гибкий, держал в руках оперативную работу: погрузку, отгрузку, приемку товара, руководил работой комплектовщиков и водителей каров-погрузчиков.

Юрка, по прозвищу Борода, злобно оглядываясь, заранее представляя насмешливые ухмылки работяг, собирал на поддон разбросанные ящики. Въезд на эстакаду — пандус — крутоват, а сегодня еще обледенел. Водители всегда чувствовали себя на нем неуютно. Только Юрка, единственный из всех, преодолевал подъем с ходу; работая гидравликой и газом, уверенно, не шелохнув груз, влетал на эстакаду и мчался дальше к нужным воротам.

А вот сегодня «обломался»: левое переднее закрутилось, забуксовало на обледенелом пятачке, кар встал боком, и ящики полетели с поддона вниз.

— Надо блокировку включать. Я всегда здесь включаю блокировку, — забубнил невесть откуда взявшийся Витька Клюев — коллега, мать его. — Потому что без блокировки забуксуешь….

— Гуляй подальше.

— Я помочь хотел…

— Ну что тебе стоит не помогать? — враждебно-просительно откликнулся Юрка. — Иди уже.

Еще не хватало слушать советы от Витьки — карщика без году неделя. Знал Юрка и о блокировке, и в какую сторону руль крутить, и как газовать, и куда груз наклонять, да только голова другим занята.

Тридцать пять — другие один раз жениться не успевают, — а от Юрки третья ушла. Ну и черт бы с ней, но вчера заявилась кукла расфуфыренная и попросила «десять штук» в долг без отдачи. Типа, у нового самца холодильника в доме нет, а без этого агрегата молодым никак, и Юрка должен войти в положение, поскольку «милый, ближе у меня никого нет.»

— Слушай, милая, — грубо ответил Юрка дрожащим от негодования голосом. — Была ты моя милая, и моя зарплата была твоей. А теперь ты не моя милая, и зарплату я трачу на себя…

— Козел! Сдохнешь тут… — хлопнула дверью бывшая.

— Стой! — крикнул вслед Юрка. Вышел на крыльцо. Отсчитал пять тысяч. Сунул женщине в руку. — Больше не могу, извини.

— Юра, ты самый… лапочка. Ты лучший. Если этот гад меня кинет, я к тебе вернусь.

— На, — Юрка достал портмоне из заднего кармана; вздохнув, нащупал между техпаспортом и водительским удостоверением «заначку» — пятитысячную купюру. Протянул недрогнувшей рукой. — Забудь сюда дорогу.

— Юра, а хочешь?…

— Иди уже, … что жены — самые дорогие проститутки, я и до тебя знал.

— Вот, все вы такие, — торопливо зацокала каблучками к калитке. — Хамоватые хлопчики. Натуральные сволочи.

Юрка купил бутылку водки и за вечер, потихоньку убираясь в гараже и кляня свою нескладывающуюся семейную жизнь, выпил до донышка. Ночью просыпался, курил: «Опять поимели. Никому отказать не могу. Был бы бабой, по рукам затаскали. А… И мужиком,… только ленивый не трахает.»

Утром пришлось начать работу с замены колеса. «Гастарбайтеры» — мужики из провинции, работающие вахтовым методом, не останавливаются круглые сутки и к утру «поймали» гвоздь. Еще и на них паши! Быстро заклеил камеру, выехал из гаража и на первой ездке так сплоховал.

По субботам и воскресеньям база не отгружала товар, работая только на прием и внутреннее обустройство. Данила и Андрей могли позволить себе расслабиться, поболтать, а то и выпить на досуге.

— Все, повез, — Андрей так внимательно вглядывался в окно, что Данила не выдержал и подошел.

— Андрюх, ты напрягаешься, будто сам рулишь. В порядке информации: кары въезжают на эстакаду тысячу раз в день и порой рассыпают груз.

— Только не Юрка. Он мастер. Поверь слову гонщика.

— Гонщика на джипах, — насмешливо уточнил Данила. — Извини, но ваше барахтанье в грязи, пусть и на полноприводных тачках, называется не «гонка». И сами вы — последние из могикан: все тропинки протоптаны, бездорожья не осталось, … и хорошо — зачем оно нам?

— Наши гонки — преодоление препятствий. Главное слово — «преодоление». Проверка машины, себя.

— Проверить себя? Эта максима в последнее время здорово девальвирована. Теперь говорят: «Искать на жопу приключений.» — Данила развлекался, насмешливо посматривая на брата. — На оборудованной трассе…

— Мчаться по асфальту — большого ума не надо. Точнее, совсем не надо: чем меньше ума, тем больше скорость.

— Кар едет медленнее джипа да еще груз везет, — Данила засмеялся. — Вот мечта умного гонщика.

— Самую суть уловил нечаянно, — улыбнулся в ответ Андрей. — И соревнования карщиков наверняка проводятся. Посмотрю сегодня в инете, и отправим на них Юрку для повышения самооценки

— Твоей?

— Его, — Андрей смотрел серьезно. — Вернем парня к жизни, и, может быть, сами станем лучше.

— Ну, тебе это не грозит.

— Неужели так безнадежен?

— Шучу. Никто не знает точных параметров хорошести человечка. У бомжа одни, у олигарха другие. Ты себя к кому?

— Я бы предпочел общечеловеческое и среднестатистическое, — не поддержал веселья брата Андрей. — Снобизм — это противно.

Данила, попыхивая сигаретой, бродил по офису, изредка посматривал на копающегося в накладных Андрея. Обдумав ситуацию, остановился напротив брата.

— Плохая идея. По большому счету, мне плевать на чужие проблемы, пока они не мешают работе. В противном случае, на место Юрки придет Федька, Пашка, Серега и далее по святцам — за воротами у нас длинная скамейка запасных.

— На которой мы не сидим, потому что папа — босс.

— Как все запущено! — Данила насмешливо прищурился. — Без папы мы никто и звать никак! Батя, заметь, уже года четыре на базе не появлялся. Всем управляю я, ну и ты — на посылках, как золотая рыбка у известной старушки.

— Управляешь, но это характеризует батю, как умного, опытного, дальновидного бизнесфатера. Он создал работающий проект, поставил во главе относительно адекватного топ менеджера — тебя, а не ветреного, импульсивного меня, который давно бы пустил все накопленное по ветру, катаясь в рабочее время на джипе по Российскому бездорожью, — Андрей откинулся на спинку стула. — Пора признать, брат, что мы не только ничего не создали, но и, очень возможно, не способны создавать.

В десять работяги отправились на получасовой перекур, и Юрка Борода шустро завернул в гараж. Еще утром, меняя колесо, заметил масляное пятно на нижней крышке картера и только ждал момента «протянуть» вкруговую крепящие болты.

Возня с машиной, особенно с двигателем, доставляла Юрке чувственное наслаждение. Болты подавались на четверть оборота, и, двигаясь последовательно от одного к другому, Юрка, сопя от удовольствия, уползал по постеленной дерюжке все глубже под погрузчик, и привычно крутился видеороликом в голове детский сон.

Он бежит по выскакивающим под ноги из голубого чистого неба бело-серым облакам, не проваливаясь в воздушную мягкую вату. Озоруя, старается наступать на освещенные солнцем белопенные гребешки. К встающему солнцу, в светлое завтра, которое непременно наступит.

К последнему болту пришлось тянуться особенно далеко. Юрка запыхтел, заскреб пятками бетон.

— Борода, — голос начальника остановил работу и смазал хорошее настроение.

Юрка выпростал голову и снизу вверх из-за колеса глянул на Андрея.

— Ну?

— Ответь на простой, но важный вопрос. Почему я не рулю на погрузчике?

— А на хрен оно тебе нужно? — Юрка ответил недружелюбно и хрипло, но Андрей лишь рассмеялся.

— Кто из нас еврей, Борода? Отвечаешь вопросом на вопрос. Я не сажусь на погрузчик, потому что лучше тебя управлять им невозможно, а хуже — стыдно.

— Твои проблемы, — Юрка дотянул последний болт и остановился, выжидательно глядя на мастера.

— Нет, Борода, теперь твои. Я с Данилой поспорил, что ты лучший в мире карщик, и сделаешь всех в ближайшую субботу. Для начала на наших складах. Поспорил, заметь, на коньяк.

— А мне нальют?

— Два… От меня лично. У нас двадцать машин. Обгони всех, и два коньяка твои.

— Поставишь два коньяка, чтобы выиграть один у Данилы? — Юрка засмеялся. — Кто из нас русский — ты или я?

— Там посмотрим, главное, не подведи, — Андрей серьезно глянул на Юрку и повернулся уходить. — Кстати. Вчера пролистал интернет: американцы называют погрузчики «Форклифт» — «вилы» и «поднимать». Вместе «поднимать вилами». По-моему, неплохо звучит.

— Тупые твои американцы, и названия у них… так себе.

— Ладно, не заводись. Предупреди мужиков, и продумайте предложения по программе соревнований: на скорость, маневренность, грузоподъемность, чтоб все солидно. Ферштейн?

— Ес.

Андрей, осматривая стоящие погрузчики, пошел не спеша по гаражу. Высокий, длинноногий, небрежно пнул в сторону стены валяющуюся мазутную тряпку. Юрка, постукивая ключом по сиденью, задумчиво смотрел вслед: «Не знал бы по работе, назвал бы раздолбаем.»

— Андрей, я не буду участвовать.

— Варум? Почему? — Андрей остановился, постоял, глядя в недоумении на карщика, и вернулся.

— Не хочу никого обгонять, «делать» и быть первым. Старый уже для таких игрушек

— Даешь! Сколько тебе? Тридцать пять? Одна бабушка в бодибилдинг пришла в семьдесят, а сейчас чемпион мира.

— Соперники умерли?

— Это сыграло свою роль, — Андрей засмеялся, следом улыбнулся и Юрка, — но бабка жива и счастлива. Борода, включи честолюбие. Будь первым и гордись собой.

— Нет! — Юрка твердо глянул в глаза Андрея. — Вы для развлечения затеваете крысиные бега, а я не хочу быть крысой.

— Борода, я уже называл тебя грубым?

— Ну…

— Пусть для развлечения, хотя это и не так. Давай назовем гладиаторскими боями.

— Нет!

— Ладно. Впереди еще неделя, и матч состоится при любой погоде.

Слухи о предстоящем соревновании взбудоражили предприятие. Карщики восприняли известие как сигнал к началу тренировок. Быстро подхватывали поддоны, мчались с грузом по пандусам, эстакадам, рампам, точно и быстро разгружались в кузова фур и, лихо развернувшись «на пятачке», летели за новой партией товара.

База и раньше работала неплохо, но теперь ощутимо рванула вперед, будто подталкиваемая мощным паровозом. Вдвое быстрее освобождались вагоны, комплектовщики, действуя по отлаженным схемам, собирали требуемый ассортимент. Фуры, не успевая собраться в очередь, сразу от ворот направлялись к рампам. Правило — два кара на машину — «сломали» почти сразу. Закончившие грузить «свои» машины, отправлялись помогать другим.

Андрей перед обедом забежал в офис, радостно свалился в кресло:

— Давай машины, Данила. Обзванивай, переноси на раньше. Мы уже на три фуры впереди графика.

— Звоню, — хмуро отозвался Данила. — Все загрузите, чем заниматься будете до пяти?

Андрей удивленно глянул на брата:

— Ты будто не рад. У нас впервые нет очереди перед воротами. Кары, как на крыльях летают, народ улыбается.

— Воодушевленный предстоящим зрелищем. Очевидно, хлеба уже хватает?

— Не с той ноги встал?

— Развлекаюсь, пытаясь получить удовольствие от своего занудства. Давай, я нарисую приказ: пять тысяч за первое место…

— А меньше, слабо?

— Семь тысяч за первое место, за второе — пять, три — за третье. Нормально?

— Я и раньше считал тебя мудрым…

— А последний выбывает с базы как слабое звено.

— Жестко, — улыбка сползла с лица Андрея. — Нельзя так… с людями.

— Но справедливо, — Данила насмешливо смотрел на брата. — С людями так можно. Скажу больше: с людями так нужно. Конкуренция — основа рыночных отношений. Сильные хватают бонус, слабые подметают улицы… подошвами изношенных кроссовок.

— Мы собирались поблагодарить лучших, а не избавиться от последних.

— Ты собирался. А я решил совместить, и заодно сверкнуть оскалом капитализма: кто платит, тот и ставит условия.

— Размечтался, — Андрей улыбнулся, найдя решение. — Пока мы управляющие у капиталиста, поэтому погоди с условиями.

— Я подумаю.

К концу смены в гаражах было не протолкаться. Карщики мыли, чистили, подкрашивали, крутили болты и гайки на своих «Поршах» и «Тойотах».

Серега Хохол оклеил стойки кабины разноцветной клейкой лентой. Идею тут же «украли», несколько раз перешерстили кучу использованной упаковки, и все остальные кары засверкали разноцветьем полиэтилена. Хохол, недовольно сопя, вырезал и наклеил на лобовую доску крыши голубые буквы — «Хмарка». Решил технике имя дать. «Облачко» — простенько, со вкусом, и о Родине напоминает.

Придумку подхватили, скорее первой. Всякий, управляющий машиной, подозревает в ней наличие души, и карщики, проводящие за рулем треть, а то и половину суток, уже давно общались со своими железными конями голосом равного или неравного, хозяина или подчиненного, друга или соперника.

Каждый погрузчик имел характер, норов, повадку, ухватку и, конечно, имя. Серега озвучил свое отношение к почти новенькой двухтонной «Тойоте», и скоро все погрузчики гордо выпячивали свои запечатленные в именах достоинства. Стремительный и брыкливый от постоянных неполадок с коробкой передач «Порш» Васьки Кучерявого получил размашистую надпись на борт «Мустанг», а его тяжеловесный трехтонный собрат, заводящийся с «пол толчка», но работающий с визгом и треском, был обозван «Жириновским».

Витька Клюев суматошно метался по гаражу, нервно курил, причитая:

— Все названия расхватали: Мустанг, Дракула, Чебурашка, Шварц. А Шварц — это что?

— Черный, — малорослый молодяк Женька, любовался надписью.

— А если попробовать отмыть?

— На себя посмотри. Черный, — это его естественный цвет, а еще Шварцнегер — крутой бодибилдер — рыцарь Голливуда.

— А я хотел Мустангом назвать. Типа, конь для ковбоя, да Васька опередил.

— Назови «Тормоз» или «Лох» — самое то, — под смех окружающих посоветовал Женька.

— Быстрым назову, типа, не догнать, — объявил Витька, и смех перешел в хохот.

Действительно, Витькин погрузчик частенько тормозил и плелся на скоростных участках или, наоборот, стремительно бросался вперед, где требовалась чуткая работа «на мягких лапах». Погрузчик «показывал характер» или Витька «не догонял», или сливались качества коня и всадника в ненужном, неуместном и несвоевременном резонансе — бог весть, но неудобство от их совместной работы ощущали все.

Утром Юрка Борода почувствовал себя неуютно среди бьющей по глазам мишуры. Кары пролетали по двору, сверкая рекламными наклейками и товарными знаками популярных фирм и торговых домов. Каждый второй рекламировал туалетную бумагу Зева-плюс и прокладки Олвис-пласт — этикеток этих товаров на свалке нашлось особенно много. Задние борта погрузчиков «украсили» надписи-предупреждения: «Не уверен — не обгоняй!», «Иду по приборам!», «Попробуй догони!», «Что, съел?!», — проиллюстрированная факом.

Имя своей двухтонной Тойоты Юрка Борода никому не открывал да и сам произносил не часто. Только в трудных ситуациях, перед особенно крутым подъемом или непредсказуемым спуском или работой на грани опрокидывания, трогал ласкающим поглаживанием эбонит руля: «Ну, Маша, давай», — и погрузчик, утробно поуркивая дизелем, подбирался, напрягал колеса, включая свое управление в нервную систему хозяина, и становился продолжением его тела: рук, ног, вестибулярного аппарата. Когда молодые водилы, хвастаясь, пытались задвинуть «рогом» спичечный коробок или щелкнуть зажигалкой, Юрка усмехался — фокусники.

Маша, Мария. Первая любовь, первая жена. От нее ушел в армию. Наказал ждать, а вернулся с другой. Сколько их потом было. Лет пять назад, устроившись водилой на базу, встретил Марию на складе запчастей. Сходила замуж неудачно, сейчас дочь в институте учит. Разговора сразу не получилось, а потом и вовсе примелькались: здоровались и проходили мимо. Тянуло зайти поговорить, но давило грузом чувство вины, и проходил Юрка, глаза пряча.

На обед подкатил с опозданием и застал в столовой оживленную дискуссию.

— И кто же у нас в понедельник станет безработным? — проорал, энергично размешивая чай в бокале, Серега.

— Надо голосованием определить. И пусть катится.

— А я предлагаю последнего расстрелять, — веско заявил Кучерявый и оглянулся, ожидая смеха. Никто не поддержал.

— Что у вас тут? — Юрка присел за стол, начал доставать из пакета обед: банку супчика, хлеб, сало.

— Объяву шеф повесил: кто последний на финише — вылетает с работы.

— Тогда не суетитесь: я не участвую, значит, и вылечу.

Недолгую тишину прервал Серега Хохол:

— Тогда с кем бороться мне? Я реально не вижу соперников. Давай, Мася, возрази.

Двухметровый, сутулящийся Мася пренебрежительно глянул на Серегу и с недоумением повернулся к Юрке:

— Интересно, Борода. Я второй день прикидываю, как сделать тебя на повороте, а ты не участвуешь? Не с Хохлом же возиться.

— У тебя нету шансов, — взвился Серега.

— Я в армии, — Мася агрессивно наклонился к Сереге, — БТР водил. И на каре езжу, как на БТРе. Будешь под колесами путаться, слетишь с рампы или раздавлю на хрен.

— Умираю от страха, — Серега зазвенел ложечкой в бокале. — По жизни точно знаю, побеждает не сила, а характер и желание победы.

— Отдыхаете оба, — поднимаясь из-за стола, веско оборвал Васька Кучерявый. — У меня дом не достроен, и денежный приз очень кстати.

Никто не ответил. Плотного крепыша Ваську работяги считали «мутным» и сторонились.

Юрка вышел из столовой и выругался: выезд загораживал малинового цвета трехтонный Порш, с надписью «Кент» на лобовой доске кабины. Закурил в ожидании. Мася не заставил себя ждать:

— Нарочно поставил, чтоб ты имя заценил. Кент — это, типа, клоун у короля Лира, которого родные дочки кинули, а клоун не кинул в горе и в радости. Нормалек?

— Нормально. Давай, катись. У меня машина уже подана.

Длинный Мася уселся в широкозадый Порш и составил с погрузчиком образ кентавра. Юрка осторожно улыбнулся и потянул из кармана сигарету. Мася повернул ключ зажигания, но дизель не запустился. Стартер крутил вхолостую. Мася ругнулся, попробовал еще раз — никакого результата. Третья и четвертая попытки так же закончились ничем.

— Сейчас аккумулятор посадишь, — Юрка подошел ближе. — Капризный у тебя друг.

— Клоун и в Африке клоун, — Мася резко крутанул ключ. Стартер исправно крутил, но двигатель не запускался. — Сволочь.

— Дай попробую, — Юрка занял место на сиденье, подвигался, устраиваясь. Тронул ключ. — Ну, не злись.

Выбросив из выхлопной трубы клуб черного дыма, дизель рыкнул и заработал ровно и надежно. Мася сглотнул и полез, отворачивая взгляд, на освобожденное Юркой кресло.

Юрка заканчивал грузить вагоноподобный фургон Мана. Грузчики-гастарбайтеры управлялись шустро, и погрузчик сновал челноком от склада к машине. Работа спорилась, и Юрка решил после погрузки забежать на склад запчастей, взять ремень для генератора. Старый еще походит, но лучше иметь запасной. Юрка все чаще находил поводы повидать Марию. Поговорить пока не получалось, но улыбаться друг другу начали.

У края рампы остановился Андрей, равнодушно и расслабленно осмотрелся:

— Борода, ты не надумал?

— И не собираюсь, — Юрка опустил поддон в кузов и повернулся к Андрею. — Сначала сомневался, а сейчас увидел ваши кнуты-пряники, и с души воротит. Лучше сразу выгоняйте.

— Ты о чем, камрад?

— Сам ты это слово нехорошее, — Юрка по своему обычаю ответил грубо, но, увидев недоумение на лице мастера, поспешил разъяснить. — Объявление в столовке.

— Ну?

— Не нукай, не запряг, — подхватил освободившийся поддон и, резко газанув, сорвался с места.

Не добившийся вразумительного ответа, Андрей отправился в столовую, оттуда почти бегом бросился в офис.

На территорию въехал черный Лендровер, привычно остановился под кленом на пятачке, который никто не смел занимать. Из-за руля выбрался Батя, шестидесятилетний, высокий, крепкий мужчина — отец Данилы и Андрея.

В девяностые скупил Батя за бесценок полу заброшенные склады промбазы и начал потихоньку оживлять оптовое снабжение области. Восстановил старые и наладил новые связи по доставке и реализации товаров, подлатал подъездные пути, склады, заборы. Постепенно прикупил, собрал, отремонтировал необходимый технопарк. Теперь дело уверенно вели сыновья, но незримое присутствие Бати ощущали все.

Батя осмотрелся и, не заходя в офис, двинулся по складам. За руку здоровался с встречными работягами, с некоторыми разговаривал подолгу. Высмотрев среди погрузчиков Юрку, призывно махнул рукой, Борода, приткнув погрузчик к бордюру, остановился, спрыгнул на землю и, разминая затекшие плечи, направился к Бате.

Пять лет назад Юрка, расставшись с очередной женой и «расплевавшись» с Мурманским портом, в расстроенных чувствах вернулся на родину и пришел к Бате в поисках работы. Батя кое-как пролистал Трудовую книжку и внимательно рассмотрел и расспросил Юрку. Своим ключом открыл гаражный бокс, в котором в беспорядке стояли с десяток битых-перебитых, полу разобранных погрузчиков:

— Посмотри тут, а я к вечеру подойду.

Умел Батя дарить людям счастье. Юрка весь день, забыв про обед, пыхтел, сопел, даже запевал иногда из любимого репертуара о заразах: «Ты где была, Зараза, прошлой ночью?», «Вот такая вот Зараза девушка моей мечты», и самое модное и любимое: «Она не женщина, она — Зараза!» В течение дня завел, опробовал и «поставил на ход» две машины. Батя посмотрел, пожевал губами и спросил:

— Выпиваешь?

— Случается, — решил не врать Юрка.

— Пить — здоровью вредить, — пояснил Батя.

На следующий день Юрка возился в гараже полноправным водителем. В помощники к нему Батя определил сына Андрея.

Батя сделал несколько шагов навстречу и протянул руку:

— Здорово.

— Здрасте, — Юрка привычно отметил ширину и жесткость Батиной ладони, будто доска, сколько ни дави, не продавишь.

— Андрюха уши прозудел, какие-то соревнования. Давай, объясни.

— А я с какого боку? Он придумал, его и спрашивайте.

— Спрошу. Ты сам как?

— Против, — Юрка дерзко глянул на Батю. — Мы работаем, вы платите, а развлекать господ мы не обязаны. Нет такого пункта в контракте.

— То есть так? — Батя уперся взглядом в Юркины глаза. — Ты вот что… Не кипятись пока, а потом поговорим. — Повернулся и, тяжело ступая, зашагал к офису.

Юрка курил, глядя вслед. Впервые за пять лет назвал Батю господином, как оскорбил. Было время, работали на равных. Андрюха взбрыкивал от радости, выруливая из гаража на очередном восстановленном погрузчике, Данила на комплектовке мешки, ящики ворочал. «Зря Батю обидел!» — побежал следом, догнал около офиса:

— Извини, Бать. Я, может, не так… Если Андрюха будет гонять с нами, я без проблем.

Батя посветлел лицом:

— Ладно, иди, — прошел в офис.

Батя прошел и плотно сел в кресло у центрального стола и насмешливо уставился на сыновей. Андрей и Данила, подчеркнуто не глядя друг на друга, напряженно молчали.

— Что у вас? — Батя повернулся к Даниле.

— Новый клиент объявился. Планирует сеть гипермаркетов.

— Не юли, — Батя подвигался в кресле и слегка наклонился вперед. — Давай про гонки.

— Андрюхина затея, — Данила нарочито пренебрежительно кивнул на младшего брата. — А я решил совместить приятное с полезным. Получить за потраченные деньги: солярка, призы, рабочее время, — конкретный результат. Избавить предприятие от балласта.

— Еще не известно, кто балласт, — вскинулся Андрей.

Батя предупреждающе приподнял ладонь:

— Продолжай.

— Но, если Андрюхе не нравится, спокойно можно все отменить.

— Ободрать раскраску с погрузчиков, пригасить блеск в глазах, — в голосе Андрея проскользнули скорбные ноты, и Батя повернулся к нему с нескрываемым интересом.

— Ну, ты поэт! А еще доводы «за» есть?

— Людям нравится соревноваться, обгонять других. Быть первым — это громадный моральный стимул, — Андрей схватил со стола сигареты, но, глянув на Батю, бросил обратно. — Нам устроить гонку легко… и дешево. Почему не делать добро, если тебе это ничего не стоит? Мы ничего не теряем, а оборот машин уже вырос.

— И еще светит коньяк за мой счет, — съязвил Данила, и пояснил для отца, — мы поспорили, если выиграет Борода, с меня коньяк.

— Ставки сделаны, ставок больше нет. Затеяли тараканьи бега для своего удовольствия? — Батя в упор смотрел на Андрея. — Ну?

— Борода сказал «крысиные», — потупился Андрей. — Только все не так: я хотел, чтобы Юрка почувствовал борьбу, победу. Ходит, как не мужик, — смотреть жалко.

— Решил сделать человеку хорошо, а надо ли ему это, спросить забыл? — Батя повернулся к Даниле. — Ну что ж, будем считать Юркины беды точкой отсчета, а дальше — вперед и вверх. Приказ свой дай.

Данила, перегнувшись над столом, протянул лист бумаги. Братья напряженно следили, как отец, шевеля губами, неторопливо перечитывает текст.

— Сказал «а», говори «б», — Батя поискал глазами по столу, взял маркер, начал зачеркивать и вписывать новое. — Первое место — пятнадцать тысяч, второе — десять, третье — пять; поощрительный приз, придумайте название, — три тысячи, чтоб не пропили, а домой несли. Последнему — две тысячи «За волю к победе», как на олимпиаде. Участие по желанию. Андрюха! Тебя я уже записал.

— Почему?

— Потому что соревнования, а не крысиный забег. Будем делать праздник. Жен, детей в зрители, бутерброды, лимонад.

— «Бабе мороженое, детям — цветы», — Данила засмеялся. — А второй сорт позовем?

— Какой второй сорт?

— Гастарбайтеров, приезжих, — начал объяснять Данила и сразу смешался, заметив, как тяжелеет лицо Бати. — Они работают постоянно,… чтоб не отвлекать.

Батя повернулся к Андрею:

— У нас, где приезжие работают?

— Погрузка, выгрузка, уборка.

— Данила, — Батя тяжело пристукивал кулаком по столу. — Ты с понедельника в отпуске на месяц. Дела сдашь Андрюхе.

— Ничего себе, — Данила радостно привстал. — Да я хоть сейчас. И на Мертвое море, на историческую Родину.

— Историческая Родина обойдется пока, а вот на погрузке поработаешь месяцок. Охолонешь.

— Да я. Да я. — Данила хватал ртом воздух. — Да я уволюсь.

— В грузчики не завтра. Время подумать у тебя есть, — жестко подытожил Батя, поднялся и пошел к выходу.

Данила шарил руками по карманам, отыскивая сигареты, заметил пачку на столе, торопливо закурил, несколько раз глубоко затянулся:

— Достали Батины ультиматумы. Просто, по-человечески интересно, почему он не ставит условий тебе?

— Не надо недооценивать Батю, — Андрей усмехнулся и тоже достал сигарету. — Он точно знает, что я уйду и не вернусь.

— А я — вернусь?

— Ты даже не уйдешь, — Андрей смягчил слова улыбкой. — Извини, я не грублю, просто констатирую факт.

Субботнее утро порадовало неожиданными для начала ноября солнышком и безветрием. Соревнование собирались начать в десять, но уже к девяти на территории активно тусовались болельщики и участники. Со стороны гаражей доносились звуки прогреваемых движков.

Из двадцати штатных карщиков, автографы и названия машин в списке оставили четырнадцать человек. Желание состязаться у многих исчезло напрочь, как только увидели имена признанных мастеров — Юрки Бороды, и Андрея, однажды при стечении народа поднявшего кар на два левых колеса и «нарисовавшего» по погрузочной площадке красивую ровную «восьмерку». Васька Кучерявый пробежал глазами список и без колебаний вывел внизу свою фамилию:

— Приз впечатляет, а я строюсь — деньги нужны.

Юрка Борода, надраивая ветошкой борта, радостно рассматривал надпись на лобовой доске кабины. «Мария» — имя красивое, слово звучное. Весь вечер накануне, сопя от удовольствия, вырезал из красной клейкой ленты и размещал буквы. Днем забежал на склад за воздушным фильтром и, пока копался в коробках, нечаянно разговорился с Машей. Легко и непринужденно вспоминали молодость и свою давнюю любовь. Вскоре Юрка спохватился о работе и ушел, но радость и уверенность в продолжении разговора не покидали.

Остановил пробегающего по гаражу с очень занятым видом Серегу Хохла:

— Пошто не участвуешь?

— Андрей забрал мою Хмарку, — горестно выговорил и расплылся хитрой улыбкой Серега. — Начальство надо уважать и уважить.

— Скажи, испугался?

— Не скажу, — Серега заулыбался шире и хитрее. — Ответь, чем отличается украинец от хохла?

— Да, хрен вас разберет. Ничем.

— От вы москали тупые. Украинец живет в Украине, а хохол, где ему лучше. Вот я — хохол, а еще судья-информатор, и удивляюсь твоему тыканью. Отныне только на «вы» и шепотом…

— Щас, — не умея скрыть хорошего настроения, Юрка широко улыбнулся. — Вали отсюда. Не подаю по субботам, а потому, свободен.

Юрка завел мотор и, осторожно подгазовывая непрогретым мотором, вывел погрузчик на площадку перед боксом. Хмарку Сереги Хохла осматривал, пританцовывая, Андрей, в камуфляжной спецовке и ярко-желтой бейсболке.

— Конкурирующей фирме физкульт-привет, — Андрей взмахнул над головой кулаком.

— Здорово, — коротко ответил Юрка и снова схватился за ветошку, принялся вновь обтирать борта, скрывая улыбку.

Грубить, по-обыкновению, сегодня никак не получалось. Да и многое их связывало с Андреем. Считай полгода изо дня в день восстанавливали погрузчики, машины, оборудование складов. Автодорожный институт Андрея неплохо дополнял Юркины практические познания. Случалось и ругнуться накоротке, и приуныть над неразрешимой задачкой, и порадоваться шелестящему лепетанию изначально «мертвой» техники.

Склады располагались в десять рядов. Ряд — три здания. А между офисом и первым рядом площадь сто на триста метров, — гоняй-не хочу. Программа соревнований включала два этапа. Первое, на время: проехать пять метров, подхватить поддон, со стоящим на нем ведром воды, и поставить на крышу грузового контейнера; вернуться на старт и проделать все в обратном порядке.

Второе упражнение — гонка в два круга. Круг включал проезды по рампе, спуск и подъем по пандусам, проезд по «пересеченной местности», не заасфальтированный ухабистый участок в углу двора, и двести метров ровной бетонки — скоростной участок. Рядком стояли четырнадцать поддонов, на каждом из которых по три ящика столбиком, — груз легкий и неустойчивый.

За столиком рассаживались судьи: Батя, Мария Сергеевна, завскладом запчастей, и обиженно поглядывал из-под бровей Данила — главный судья. Серега Хохол бегал по площадке, расставляя машины вдоль белой сплошной полосы.

— Тебе хочется сдать задом? И как ты себе это представляешь? — громко выспрашивал Масю. — Нет, мы конечно можем подвинуть и столик, и судей, и Батю, но тебе будет стыдно. Гони в конец своего Кента.

Длинный Мася на приземистом широкозадом Кенте, трехтонном «Порше», идеально складывался в образ кентавра, и зрители начали улыбаться. Юрка оказался в середине ряда, между Мустангом Васьки Кучерявого и Хмаркой. Недовольно поморщился в ответ на улыбку Андрея, не понимая, о чем тот говорит, протягивая красную бейсболку. Подвинулся на сиденье:

— Ну?

— Тебе пойдет, под цвет.

Юрка помедлил, взял бейсболку и напялил на голову. Свою черную сунул под сиденье.

— Андрей, коньяк в силе?

— Обижаешь?

— Если выиграешь, два с меня, — Юрка показал два пальца. — Согласен?

— Гут. Зер гут. Очень хорошо. Я тебя умою.

— Не кажи гоп.

— Водителей просят пройти на жеребьевку, — объявил в громкоговоритель-«матюгальник» Серега Хохол.

Мария Сергеевна приоткрывала каждому крышку пластмассового ведерка. Водитель называл номер, Серега повторял в громкоговоритель. Андрею достался первый. Юрка, тянул руку к ведерку, смущаясь от Машиной улыбки, — восьмой.

— Счастливый, — сказал ей, почти шепнул. Зашагал к погрузчику: «Чем счастливый? Почему счастливый? Просто, счастливый!»

Серега Хохол в роли судьи-информатора оказался «на уровне», с громкоговорителем и секундомером в руках являл собой персону значительную и ответственную:

— Всем участникам желаю честной борьбы и заслуженной победы, — журчал в матюгальник мягким южно-русским говорком.

Синий двухтонный «Порш» Хмарка выкатился из ряда и, нарисовав плавную дугу, замер перед стартовой чертой. Андрей, слегка наклонившись вперед, ждал команды. Серега взмахнул секундомером. Хмарка пыхнула темно-серым дымком и сорвалась с места.

Хитрость задания — пластиковое узкое ведро с водой. Резкий рывок или грубое торможение вызывает немедленное опрокидывание. В полуметре Хмарка плавно тормознула, завела клыки снизу; приостановилась, поднимая груз, и с ускорением двинулась вперед.

Андрей не терял времени: поднял поддон на двухметровую высоту и поставил краем точно по обрезу контейнера. Сдал задним ходом на линию, подмигнул Сереге, и снова придавил газ.

— Шестьдесят три секунды, — объявил Серега. — Серьезная заявка на победу. Посмотрим, чем ответят другие участники.

Среди зрителей, их собралось на рампе склада и у судейского столика до сотни, раздались редкие аплодисменты. Васька Кучерявый на Мустанге уложился в две минуты, маленький Женька на Шварце в полторы.

Аплодисменты звучали все чаще. Зрители начинали различать ошибки и шероховатости, особенности в манере вождения, — учились видеть красоту в работе профессионалов.

Брутальный кентавр Мася легко справился с заданием, но поддон поставил на землю грубо. Ведро подпрыгнуло и опрокинулось. Зрители ответили сочувственным вздохом. Судьи добавили штрафные секунды. Кентавр, негодующе дымя черным, вернулся на линию.

Юрка Борода подхватил поддон, не останавливая кар. Наклоном стрелы и быстрым подъемом каретки компенсировал опрокидывающий момент — сорок секунд и обвальные аплодисменты. Возвращаясь на линию, краем глаза поймал радостную улыбку Марии.

— Но пасаран, камарадо, — Андрей протянул Юрке сигарету и кивнул на выполняющего упражнение Витьку Клюева на Быстром. — Думаешь, довезет?

Витька Клюев приподнял груз над контейнером и начал клонить стрелу на себя.

— Опрокинет, — Юрка съежился, будто ожидая удара. — Ох, черт!

Ведро скользнуло на решетчатую крышу погрузчика и залило нескладного водилу от ушей до пяток. Хохот и аплодисменты. Мокрый Витька невозмутимо погнал своего Быстрого к линейке.

Секунды, выигранные на первом этапе, определяли порядок старта на втором. Двухтонные погрузчики имели преимущество перед трехтонниками на скоростных участках, и трассу наполнили виражами, подъемами, спусками, ограничивая возможности разогнаться. Прямой участок остался только перед финишем.

Отмашку давал Серега, Мария, сверяясь по листочку, подсказывала время следующего участника. Юрка крутил по трассе, отмеченной разметкой и старыми покрышками. Двадцать три секунды для трехтонника — слабая фора, и Юрка слился со столбиком ящиков на поддоне, кончиками пальцев ощущая его наклоны и встряхивания, и нежно играя рычагами гидравлики. Ему удавалось держать высокую скорость, и, завершая первый круг, он не уступил лидерства.

Кары растянулись по трассе. Витька на Быстром, мало того, что стартовал последним, так еще и опрокинул груз на пандусе и перегородил дорогу заканчивающим круг. Водителям приходилось снижать скорость, объезжая недотепу. Васька Кучерявый тормозить не стал, ударил передним колесом по «клыкам» и отбросил Витькин погрузчик к стене. Ящики вновь полетели на землю. Васька, не оглядываясь, промчался мимо.

До финиша оставалось всего ничего — колчковатая грунтовка да отрезок прямой, но Андрей на скоростной Хмарке уже «дышал в спину». На последнем перед пересеченным участком повороте, заметил Юрка догоняющего Андрея Ваську Кучерявого, и настроение сбилось.

Не выносил он этого скользкого парня с бегающим взглядом. Растравляя себя, вспомнил недавнее происшествие. Взял на складе шлиф-машинку «Болгарку», зачистить шов на лопнувшем и заваренном ободе колеса. Отлучился на минутку в слесарку за болтами, а «Болгарки» и след простыл. Данила не дрогнувшей рукой удержал шесть тысяч из зарплаты. А неделю назад сосед позвал столбы для забора порезать и вынес ту самую «Болгарку», со знакомой рукам трещинкой на задней ручке.

— Выцепил по случаю у Васьки за три штуки, — похвастался сосед.

Юрка тогда краснел и бледнел, но даже не заикнулся об истории инструмента, а, встречаясь с Васькой, отводил глаза, стесняясь назвать человека вором. «Не в деньгах счастье», — попробовал себя утешить, уступая дорогу обгоняющей Хмарке.

Хмарка первой въехала на пересеченный участок, Андрей внимательно следя за грузом, объезжал кочки и выбоины, неторопливо перекатывался по неровностям, почти догнавший Васька Кучерявый в точности повторял его движения. Юрка добавил газу и пошел на обгон. Он шел по прямой, умело работал гидравликой и быстро наращивал отрыв. Впереди скоростной участок, где двухтонники снова включат свои скоростные качества.

Переферийным зрением с удивлением отметил радостное лицо Андрея и злобное — Васьки Кучерявого. Васька отставал и нервничал, попробовал придавить газ, и ящики угрожающе качнулись. Перестраховываясь, поехал медленнее, но впереди удалялась спина Андрея, а с ней и первый приз в пятнадцать тысяч рублей. Взвыл, ткнул ногой в педаль, и ящики посыпались с поддона. Подвывая, бросился подбирать.

Юрка выбрался на бетонку и «вдавил педаль в полик». До финиша двести метров, а Андрей уже выкарабкивается на прямую. Юрка оглянулся. Хмарка догоняла. Васька Кучерявый мчал следом так быстро, будто заправил Мустанг собственной злостью. Три погрузчика, отчаянно дымя выхлопными трубами, мчались к финишу. Зрители, затаив дыхание, подавшись вперед, сжимали кулаки и задерживали дыхание.

Финиш рядом. Серега Хохол с матюгальником в руке и… Мария. Погрузчики теперь шли уступом. Хмарка и Мустанг сокращали расстояние с каждым метром.

— А вот хрен вам, ребята! Сегодня второе место меня не устроит! — через плечо быстро глянул на догоняющих. — Форклифты, блин! — Наклонился вперед, ласкающим движением погладил пальцами руль, тронул подсос: «Ну, Маша, давай!»

Уже почти догнавший Андрей заметил, как перестало сокращаться расстояние между машинами, а перед финишем трехтонник будто прыгнул вперед, и Юрка первым промчался мимо Сереги.

Работа была вчера-сь

Все меньше поводов улыбаться без причины

Шимон

Михалыча, мастера цеха, увезли с инфарктом на скорой. А ведь крепкий мужик. Роста среднего, кругловатый, не от излишнего сала — мышечная масса, заработанная пожизненным «общением» с разного рода металлом: чушками, болванками, брусками, листами и прочими заготовками, из которых рабочие под неусыпным его вниманием изготавливали необходимые людям и стране изделия.

Болтается по цеху, путается под ногами беспородный, но в цвета немецкой овчарки окрашенный, трехмесячный щенок Кризис. В собачке борются трусливая осторожность и щенячья игривость, но приласкать замасленного запыленного бродягу желающих не нашлось, и пес забился под неработающий станок, еще более перемазучившись.

Чтобы отыскать Михалыча, достаточно посмотреть… все равно куда, в течение минуты он обязательно несколько раз мелькнет перед глазами.

— Михалыч, а вы пробовали «не бегом»?

— И все равно не успеваю.

Токарные станки, — металлообрабатывающие трактора железной нивы, издающие звуки от ультра до инфра; от невыносимо тонкого свиста до запредельно низкого дрожащего баса, — создают мощный рабочий гул, понятный лишь посвященным.

Мастер останавился, не завершив очередной шаг: ухо уловило диссонанс в слаженной многократно и ежедневно репетированной музыке:

— Что у тебя?

— Михалыч, подача не идет.

— Слесарям сказал?

— Конечно! Послали… к вам.

Михалыч оглянулся. Наладчики — цеховая богема и электрики — заводская элита, на честном, хотя и не всегда трезвом слове которых, работает станочный парк цеха, завода и всей великой страны, — как мыши облепили соседний станок. Неторопливо перемещались, внимательно выслушивали друг друга, значительно и долго рассматривали нагромождение шестерен во вскрытой коробке передач, наглядно демонстрируя запредельную сложность работы с тонким станочным механизмом.

— Ребята гуляли, ребята болеют, — малопонятно резюмировал Михалыч. — Стукни сюда. Пошла? Работай пока, а я разберусь.

Работяги до минимума сократили перекуры. «Элита рабочего класса» — токари почти не отрываются от станков, работают по полторы смены, пожирая заготовки и приближая кризис:

— Михалыч, Я заканчиваю партию, где погрузчик?

— Заболел. Сейчас сам привезу.

Мастер забрался в кабину, прихватил за шкирку и втащил следом щенка:

— Покатайся со мной. Что ж таким дурацким именем тебя обидели?

— Михалыч, ты как с другой планеты: один во всем заводе не замечаешь, что реализации нет, работаем на склад, а Кризис бродит по заводу, как призрак коммунизма по Европе.

— Не умничай, высажу на хрен.

— Брось, не злобствуй, Михалыч. Я еще расту, и все впереди — увидишь.

— Уже вижу, но надеюсь у хозяев хватит денег ночь продержаться и день простоять.

Погрузчик подхватил кагат — ящик с заготовками, отвез к станку. Вернулся за следующим, но заготовок нет. Михалыча смущенно окликнул Главный:

— Михалыч, ты вот что. Второй смены сегодня не будет. У кого что осталось, пусть дорабатывают, и по домам.

Новость, которую ждали. Новость, которой не удивились и не возмутились. Никто никого не обманывал. Они честно работали, им честно платили. А сейчас их изделиями склад забит до верху. Хозяин готов заплатить за сделанное, но дальше рисковать не хочет. Кризис, будь он неладен.

После обеда в разных углах цеха еще некоторое время гудели станки, по центральному проходу медленно (а куда теперь спешить?) шел Михалыч, в его ногах крутился, бестолково взлаивая, Кризис. Грузчики на тележках отвозили на склад последние изготовленные детали. Смолк последний станок, рабочий замкнул шкафчик и пошел к выходу. Непривычная тишина давила уши. Погас свет.

Скорая, плавно покачиваясь на стыках бетонных плит, повезла Михалыча в больницу. Кризис наклонил недоуменно лобастую голову, расставил короткие лапы, глядя вслед машине:

— Завтра… пока не просматривается…

Гастарбайтеры

Многие из нас искренне уверены, что нам рады

Шимон

Кризис, и мы «посыпались». Нас уволили, хотя и не принимали. Нам выдали расчет. Другим пообещали… после морковкина заговенья. Мы вернулись в села, поселки и городки проедать заработанное вдали от дома, от семьи. Мы спим до девяти, умываемся, завтракаем и садимся дремать у телевизора. Нет работы!

Когда была работа, мы работали. В Москве, в СПб, в областных городах. На самой трудной и низкооплачиваемой работе. Нас не оформляли, чтобы не тратиться на соц. пакет, и, чтобы легче выгнать, зачастую, без оплаты.

На стройках и в цехах работали рядом с «местными». И мы, и они знали, кого погонят первыми. Их отношение к нам от равнодушия до ненависти: мы соглашались на любую работу, «вкалывали» почти круглосуточно, из-за нас им не повышали расценки, мы те, кого раньше называли штрейкбрехерами. Наше присутствие мешало местным отстаивать свои интересы.

Кризис добавил к ненависти еще один пункт: «Вы отнимаете у нас работу!» Оказывается, чтобы стать чужим в этой стране, достаточно иметь регистрацию на периферии.

И нас выгнали, выкинули, выперли за ворота предприятий. Может быть, зарегистрируют в Бюро Занятости, Бюро по Трудоустройству, Биржа Труда (Как она у них называется?) и начнут платить пособие, если отстоим огромную очередь, сумеем понравиться и «сунуть в лапу.»

А пока АСОЦИАЛЬНЫЕ, люди второго сорта. Гастарбайтеры — миллионы гостей для работы, в своей стране… Ненужные, чужие.

Разговор с кризисом о нем же

Пока мы не решаем, не решают за нас

Шимон

За месяц моего отсутствия Кризис подрос и заметно округлился. Он стоял перед воротами цеха и задумчиво пялился на два амбарных замка.

— Эй, собака. Фью, фью.

— Не свисти — денег не будет, — ответил лениво пес, не поворачивая лобастой головы.

— Уже.

— Ты за месяц спустил месячную зарплату, транжира?

— Язва, зарплату я «спустил» за неделю, и ты это прекрасно знаешь.

— Зарплата маленькая,… на жизнь не хватает… Работать надо лучше!

— Не твое собачье дело. Ты тогда болтался под ногами и всем мешал, а я тебя жалкого по доброте подкармливал. По двадцать процентов за кредит.

— Такой крутой! — Кризис соизволил обернуть ко мне ерничающий взгляд. — Кто ты? И где ты? Отнимаешь время, а я, между прочим, в мировом масштабе. Зачем подошел?

— Слушай, собака, не заносись, а то задену кирзачом случайно. Я про тебя рассказы художественные пишу. Народу нравятся, одна поэтесса даже просила тебя за ухом погладить.

— Красивая?

— Не то слово! Ноги длины неимоверной — от плеч!

— «От плеч» у меня…

— Передние от плеч, а задние откуда?

— Не дерзи! Я молод и красив — недавно в луже видел.

— В луже ты отражаешься, а в зеркале слабо?

— В зеркале даже премьер не отражается, а не мне чета. Так что с ее ногами?

— Твоих красивше и длиннее в разы. Скажем «от верхних кончиков пушистых ресниц».

— Красиво заливаешь, мог бы деньги зарабатывать. Ты гладишь или как?

— Глажу. Ничего, если брюхо почешу?

— Нежные ручки у твоей поэтессы.

— «Ручки» — мои, а вот поэтесса наоборот.

— Как все у тебя запущено: ни работы, ни денег. Поэтессы, и той нет. На биржу иди. Ваш президент четыре с половиной тысячи обещал безработным.

— Соврал в очередной раз. Восемьсот рублей, если пять раз в месяц с мешком по городу окурки собираешь.

— Ну и президент у вас.

— Он не у нас. Он у себя в Москве и Питере. Он президент у Прохорова и Чубайса. У Миллера президент и Черномырдина. Ходорковский в тюрьме, но он и у него президент. А мы в другой России, без президента, с тобой, Кризис, в обнимку. Ты, кстати заметить, здорово потолстел.

— Потолстел, значит, кормят, и кормят хорошо. Я нужен. Поработай головой, и я принесу тебе реальную пользу. Такая задача: стабфонд, ты олигарх. На раздумье две минуты.

— Время тебе, Кризис. Я знаю решение. Открываю банк в Зарубеже, беру в нем миллиард кредита для своего предприятия, иду к премьеру: «Забугорные акулы берут за горло, а у меня рабочие места и социалка!» Премьер дает миллиард на погашение. Погашаю, но банк грозит банкротством за набежавшие проценты. К счастью мне удается договориться со мной на передачу блокирующего, а, если повезет, контрольного пакета акций забугорному банку. Все в выигрыше: премьер спас предприятие и сохранил рабочие места, а я получил статус зарубежного инвестора и миллиард, недоворованный при Ельцине.

— Можешь, когда хочешь, а прикидывался.

— Не могу. Олигархи эту схему уже раза по три провернули. Да и совесть не позволит: с детства учили умному, доброму, вечному. Потом сам учил, а, «кто учит, учится дважды».

— Ой, ой! Такой умный, а почему бедный? Вау! — пес взвизгнул и отдернул лапу.

— Что у тебя?

— Доллар упал.

— Вот и купи на этот доллар собачьего корма.

— А ты иди окурки подбирать, совестью угрызаясь, или к поэтессе напросись, рыжим волоском в хвост свиты.

— Уйди с дороги, наглый кот!

— Не кот, а пес.

— Пес, наглый, как кот!

Минуту мы мерились взглядами. Есть что-то мудрое в глазах Кризиса — дворняги, в цвета немецкой овчарки окрашенной.

Я ушел, а Кризис остался стоять у дверей на амбарный замок закрытого завода.

Родные люди

Изменить мир не можем, но можем работать над его улучшением

Шимон

— Открываемся, — Витька бросил карты на стол. — Двадцать одно!

— Аналогично. Свара, — Диман торжественно предъявил шестерку, семерку и восьмерку бубей. — Желающие довариться есть?

Сидящие вокруг стола работяги невольно отшатнулись: банк в три тысячи рублей для благоразумных отцов семейств, привыкших в перерывах «резаться в секу» по рублю за кон, казался запредельным.

Диман сдал на двоих.

— Довариваю штуку в темную, — Витька подвинул к банку тысячную и весело оглядел напряженно ожидающие лица. — Вкладывайте деньги в воспоминания. Проиграю или выиграю, но этот день уже не забуду.

— Не забудешь, — Диман подвернул вечно расстегнутые длинные рукава рубахи и сгреб свои карты, ему предстояло оканчивать игру за две тысячи. Пряча карты в ладони, глянул, поводил горбатым носом-шнобелем по нижней — восьмерка червей. Кончиками пальцев осторожно потащил из середины вторую — черва девятка. По его лицу скользнула невольная улыбка, и работяги задвигались облегченно, зашумели.

Перерыв закончился пять минут назад, но нельзя не досмотреть захватывающий поединок, и цех встретил возвращающегося из конторы мастера непривычной тишиной. На производстве тишина в неурочное время — сигнал тревоги, и Михалыч поспешил по проходу между станками к курилке.

— Витька, Диман. Опять вы?

— Дядь Саш, — Витька работал в цехе с четырнадцати лет, и привычно обращался ко всем старшим с приставкой «дядь», за что и назывался порой «племянником цеха» по аналогии с известным «сыном полка». — Дядь Саш, месячная зарплата на кону. Три минуты, пока я отстою честь сверловщиков и утру нос сварным.

— Открываюсь за две штуки, — Диман показал две червы и джокер. — Чисто, не тянуть рабочее время. — Победно вздернул нос-шнобель, посмотрел на мастера. — Задерживаюсь тут с игрочишками, когда план горит синим пламенем.

Пришлось открываться и Витьке. Двумя пальцами небрежно, не поднимая от стола, опрокинул карты — три туза.

— О, чертан! — работяги выдохнули разом, начали подниматься, расходиться по рабочим местам. — Везет, как дураку махорки.

— Не везет, а идет, — Витька спокойно собрал и положил в карман купюры, сгреб ладонью и высыпал следом мелочь. Насмешливо посмотрел на все еще сидящего Димана и объяснил. — По праву избранного. Бог меня отметил. — Откинул волосы со лба, обнажив дорожку из темных родинок, расположившихся в виде неровного креста.

— Трепло, — Диман толкнул рукой карты и вышел из курилки.

Михалыч присел на освободившийся стул, задумчиво следя глазами, как Витька прошел к стоящим в ряд сверловочным агрегатам. Протиснувшись между инструментальным ящиком и толстозадым напарником Николаем, мимоходом включил станок, опустил вращающееся сверло на стопку деталей, следом повторил движения на втором. Ткнул кнопку запуска на третьем, начал зенковать — обрабатывать края отверстий на просверленных деталях.

Пять лет назад худенького мелкого застенчивого мальчишку привела в цех мать — заводская кладовщица, при взгляде на которую невольно закрадывалась мысль, что парень не должен был родиться, даже не мог быть зачат: вряд ли в городе нашелся мужик, способный выпить столько водки, чтобы ее захотеть, а окраинные улицы с редкими фонарями были недостаточно темны, чтобы самый озабоченный маньяк принял ее фигуру за женский силуэт.

«Очевидно, непорочное зачатие» — усмехнулся тогда Михалыч, разглядывая угловатую, худосочную фигуру подростка. Хозяин сказал «пристроить», и пришлось поизобретать-подумать, куда определить недорощенное, недокормленное и недоучившееся создание.

Мальчишка работал старательно: грузил, таскал, возил тележкой заготовки и готовые детали, убирал стружку. Через год встал к станку на самую простую операцию: просверлить и отзенковать четыре отверстия на фланце.

— Витя, ты в курсе, что сверло надо изредка точить?

— А что его точить, если и так сверлит?

Станок напряженно заурчал, сверло завязло в детали и сломалось.

— Ну?

— Сейчас, дядь Саш, наточу, — недовольно пряча глаза, пробубнил Витька.

Подкинул Витька-«сверловщик» забот мастеру. Однажды срочно понадобилось просверлить фланец на восемь отверстий. Гордый поручением Витька с энтузиазмом принялся за работу. Через два часа встретил мастера смущенным взглядом, нерешительно протянул готовую деталь:

— Вот, типа…

— Ну, что? Молодец, — Михалыч уже пошел обратно, да остановился, глянул на деталь внимательней, пошевелил губами и начал пальцем отсчитывать отверстия. Не поверил себе, начал пересчитывать снова. — Так не бывает. Девять… Это невозможно. Как ты умудрился?

— Сначала показалось расстояние между дырками большое, я уменьшил, а потом осталось пустое место, и я продырявил.

— Витя, знаешь, чем отличается сверловщик от сверлильщика?

— Типа, я?

— Типа, ты… Сверловщик сверлит отверстия, а сверлильщик делает дырки, железо дырявит почем зря!

— Из зарплаты высчитают?

— Иди к Диману, — Михалыч вернул фланец. — Пусть заварит твои дырки. Потом вместе просверлим.

Вставать не хотелось. Жаркое лето с улицы заносило в цех расслабляющую истому. Голоса станков, сливаясь в однообразный напряженный гул, ровно давили на мозг, притупляя и успокаивая сознание. Откуда-то вывернулся Диман. Парень тащил за собой четырехметровую переливающуюся побежалостями на металле стружку, и пел, точнее, орал, стараясь перекричать станки, малопонятную песню.

«Цирк уехал, клоуны остались!»

— Димка!

Сварной, заметив мастера, пригасил пение, скрутил стружку мотком и бросил в ящик. Изобразил руками и лицом невинность, исчез в направлении сварочного поста.

Вот еще чудо. Двадцать пять лет, а все никак не угомонится, шкода. То старую перчатку подпалит, и наслаждается, глядя на высматривающих пожар токарей, то в перерыве краны подачи эмульсии пооткрывает. Рабочий включает станок, а в него струя молочно-белой жидкости. Шустрый хлопчик на проделки, и как-то с рук сходит пакостнику.

Однако, пора работать.

— Витя, оторвись на минуту. Через часик подвезут экскаваторный ковш. Надо будет «ухо» просверлить.

— На «немце?» — Витька вопросительно кивнул на крайний в ряду сверлильный гигант немецкой довоенной постройки.

— На нем. Отверстие большое. Привезут, измеришь и сверло подберешь. Ну и, закрепи покрепче.

— А нельзя было сначала просверлить, а потом приваривать «ухо»? — Витька сделал ударение на последнем слове, он, как всегда быстро, «въехал» в проблему и смотрел на мастера с легкой усмешкой.

— Умничать будешь не здесь, — Михалыч улыбнулся в ответ. — За тебя уже подумали. Просто возьми и сделай.

— Сделаем. Поставлю минимальную скорость и подачу. Просверлим.

— Дерзай.

Прошли времена, когда приходилось оглядываться на Витьку, что он в очередной раз «напортачил». Теперь ладный девятнадцатилетний паренек свободно управлялся с любыми сверлящими устройствами и разнообразной номенклатурой деталей и изделий. Сам оплачивал учебу в колледже.

— Кстати, — приостановился Михалыч. — У тебя диплом скоро?

— У-уже… — Витька заулыбался во весь рот. — И с осенним призывом отбываю в десантные войска.

— А с кем я останусь? — Михалыч глянул на Витькиного напарника, толстого малоповоротливого парнягу лет двадцати, неуклюже ковыряющегося под станком. — Николай, что там потерял?

— Сверло уронил. Вот. — Николай, пыхтя и отдуваясь, выпрямился и загородил своей фигурой проход.

Михалыч взял сверло из его рук и поморщился: кромки неровные, углы разные.

— Пойдем, горемыка, покажу мастер-класс.

Витька, готовясь сверлить семидесяти килограммовый ковш, двигался неторопливо и осмысленно. Отточил и вставил сверло. Разместил, подогнал центр будущего отверстия. Струбцинами и прихватками закрепил изделие на рабочем столе. Выставил нужные скорость и подачу. Пощелкал кнопками: «вперед», «Назад», «Стоп».

— Махина, — напарник Николай хлопнул по станине ладонью. — Не боишься на таком чудище работать? Он ведь железный, ему все равно, что крутить: сверло или сверловщика.

— Железу хозяин нужен, — вклинился в разговор подошедший Диман. — А не как вы: то один на станке работает, то другой, а такую дуру сразу не остановишь.

— А я слышал, — Николай запыхтел, стараясь выложить историю, пока не перебили. — У девчонки-токарихи были волосы длинные, а работала без косынки. Так с волосами весь скальп шпиндель стянул.

— Эту историю в любом ПТУ мастера на первом курсе рассказывают, — скривился Диман, — а вот месяц назад в соседней автобазе водила чинил кардан, включилась скорость, и его, как фуфайку на кардан намотало. — Диман победно посмотрел на приятелей и еще повторил «крылатое» сравнение. — Как фуфайку.

— Не болтайте под руку, — Витька регулировал подачу эмульсии на сверло. — Перед этим станком уже прошли толпы Витьков и Николаев, — глянул на сварного. — И прочих праздношатающихся Диманов, и он сам определяет, кому подарить благосклонность, а кого наказать примерно: башку снести или пинка хватит.

Еще раз осмотрел конструкцию и включил станок. Сверло, толщиной с мужскую руку, не быстро завращалось, коснулось железа и с напряженным урчанием стало погружаться в металл, закручивая толстую широкую стружку.

Витька, понаблюдав за сверлением, отвернулся, поискал глазами и отошел к соседнему станку за кочережкой. Диман хитро подмигнул Николаю и, схватив со стола ворох ветоши, поднес к сверлу. Есть повод повеселиться, пока Витька размотает со сверла груду обтирочных тряпок. Увы, пакость не удалась. Прежде ветоши стружка захватила край рукава, и сверло, равнодушно вращаясь, стало его наматывать.

Оглянувшийся на крик Витька, увидел упирающегося ногами в станину и орущего Димку. Бросился к станку, но путь закрывала толстая туша напарника.

— Как жить с такой жопой? — проломился, прорвался между Николаем и шкафом. Всей ладонью прижал кнопку «стоп!», но шпиндель продолжал вращаться.

Сверло уже стащило и намотало на себя больше половины рукава рубахи, и Диман с трудом удерживал руку в двух-трех сантиметрах от сверла.

«Такую дуру сразу не остановишь.» «А если попробовать?» — Витька без колебаний ткнул кнопку «Назад». Мошный агрегат, всхрапнул, будто схваченный за узду тяжеловоз и остановился. Не давая станку раскрутиться в обратную сторону, Витька придавил «стоп». Сверло встало. Диман, всхлипывая «шнобелем», высвободился из рубашки, оставив ее висеть на сверле. По его руке и плечам тянулись темно-красные полосы обожженной и содранной кожи.

Михалыч, не успевший добежать до станка пару метров, остановился, выдохнул и улыбнулся: «А ведь на глазах вырос. Считай, как сын.»

Гильотина

Наши грабли на запасном пути не ржавеют

Шимон

Гильотина (франц. guillotine), орудие для совершения казни (обезглавливания осуждённых), введённое во Франции в период Великой французской революции по предложению врача Ж. Гийотена (Guillotin).

ГИЛЬОТИНА ж. французское орудие смертной казни: || пластинка с проемным очком и ножом на пружине, для отрезки хвоста сигар. || Шулерское выдвижное очко в карте, при игре в банк.

2) разг. Станок для резки листового металла, имеющий подвижной нож, расположенный под углом к неподвижному.

Википедия

Косой нож, опускаясь, коснулся и мягко вошел в двадцатимиллиметровой толщины стальной лист, прорезал его по всей длине и, повинуясь вращению маховика с эксцентриком, вернулся в исходное верхнее положение. Полоса отрубленного железа с металлическим грохотом обрушилась в приемное корыто.

Гильотина, подняв прижимы и нож, широколобая, черно-серая, была похожа сейчас на распахнувшую пасть акулу, готовую жадно хватать и кромсать новые порции добычи.

— Этому чудищу нравится рубить, — Серега-гильотинщик подтолкнул свой край, подождал, пока то же сделает напарник Роман, потом вместе задвинули лист до упора. Серега носком ботинка придавил педаль, и очередная полоса отрубленного железа оказалась в корыте-желудке ненасытного чудовища.

— Точно, — поддержал Роман. — Я однажды нажал педаль, когда на столе не было железа, никакой реакции.

— Ты не опустил защитную сетку, вот и не сработало.

— Про сетку не помню, но повторить опыт не решаюсь. Эта сука, точно, живая.