Бесплатный фрагмент - Тысяча снов

А. Писателев Сборник рассказов

«Тысяча снов»

Посвящается моему другу Роману Скидану, который неутолимо меня вдохновляет своими мыслями, мировоззрением, отношением к жизни и к людям. Точнее даже не так. Сборник посвящается внутреннему миру Романа Скидана, который завораживает своей уникальностью, скрытой под маской обычности и скромности.

Этот человек очень строг и порой скуп на чувства, больше на их публичное выражение. Он невероятно проникновенен и кроток, что до удивительности западает в сердце.

Каждый из приведенных рассказов, на мой взгляд, соприкасается с таким миром, каким его видит и воспринимает Рома — через грубую линзу очков забвенного детства, по разноцветным бугристым переездам серых плоских дней, в светлую и идеализированную будущность.

Не хватит и тысячи снов, чтобы хоть немного рассказать вам об этом человеке. Но чувства и ощущения от увиденных сновидений всегда оставляют в нас едва дымящую лучинку, в которой каждый видит то, что хочет.

Предисловие

Этот блокнот попал мне в руки от одной пациентки, которая всю жизнь была немой. Она никогда ничего не говорила вслух, но в ее взгляде можно было услышать абсолютно все, что она хотела сказать.

За окном шел снег. И в нашем долгом молчании слышался шелест снежинок на подоконнике.

В холодную зиму, она принесла мне этот блокнот, чтобы согреться.

Было видно, что эта вещь для нее много значит — маленькие книжечки сшитые в одном переплете.

В хрупких руках она крепко сжимала ее, но так и не могла удержать рвущуюся оттуда силу.

— Каждого человека можно спасти историей…! — Громко сказала она вслух, а потом встала и вышла.

Ошеломленный ее голосом, я долго сидел не шевелясь. Мне послышалось или…?

Блокнот остался лежать на моем столе. Я открыл первую страницу, но в мой кабинет вошел очередной пациент….

Маленький Броник (Донецк)

— Доктор, непонятно почему болит спина, ноет позвоночник в районе лопаток.

— Да. Верно. Вас кто-то обсуждает за спиной, делает пакости и строит козни.

Доктор зашелестел в своем столе медикаментами.

— Вот, возьмите. — Он протянул пациенту небольшую книжечку.

— Что это? Лекарство? — Но доктор просто мило улыбнулся ему и лишь глазами указал на обложку.

В тенистом воздухе города Кропивницкий цвели низкие райские яблоки, отдавая запах утру. Влажный от утренней росы, холодящий руки песок впускал в себя мечтательные ладони мальчика Бронислава. Руки возводили мосты, маленькие домики с заборчиками, подпесочные тоннели, игрушечную жизнь.

— А что же построить здесь? — Спросил он негромко самого себя.

Бронислав всегда представлял себя маленьким эльфом, когда ему нужен был совет или подсказка, или просто, когда было скучно. Голова вдавилась в шею, внутренне снизив рост, ручки поджались к груди, а уши, так как их было не видно, вытянулись ввысь.

— Построй тут лабиринт, где можно будет играться. — Сказал хриплый волшебный голос.

Пухлые руки тут же стали вычерчивать угловатые закоулочки, лепить стены в конце длинных обходов, копать ямки на самых легких путях. Солдатики и человечки тоже помогали, отгребали песок, не боясь работы. Кто-то уже успел прыгнуть в маленькую полицейскую машину и помчаться вдоль непроходимых поворотов, огибая сорняки, которые были в песочном городе деревьями.

Старая куча строительного песка, где он игрался, долгие годы обрастала травой возле соседского забора, откуда его могла видеть мама, но не могла видеть соседка тетя Света. При строительстве нового флигеля, куча не израсходовалась до конца, но тетя Света очень ревниво следила, чтобы в ней никто не игрался, чтобы песок просто зарастал сорняками.

Дверь ее калитки тяжело скрипнула, босые ноги в протертых резиновых тапках ступили на песок, издав легкий скрип, как на снегу. Бронислав испуганно отпрыгнул назад, представляя себе, как его город рушится под тяжелыми шагами тапочных следов.

— Не надо!

Но тетя Света разрушила все домики, мосты попадали сами, засыпав подпесочные тоннели, а лабиринт остался лишь в воспоминаниях. Ее кремовые жирные руки схватили игрушки, с налипшими на них мокрыми песчинками и Бронислав разрыдался, протягивая руки к ней.

— Отдайте…!

Из окна выглянула его мама, обеспокоенная плачем. Она громко крикнула, чтобы голос долетел через забор.

— Броник! Что случилось? — Глаза пытались понять ситуацию, где ее сын плакал, а соседка возвышалась над ним с игрушками в руках на куче песка. — Света….

— Я тебе сколько раз говорила?! Если твой ребенок ненормальный, нечего его выпускать на улицу! Ему семнадцать лет, а он до сих пор в игрушки играет! Он отсталый!

— Броник, а ну, заходи домой. — Она опять посмотрела на соседку. — А ты за своим сыном следи!

— Мой-то уже работает в его возрасте. А этот — отсталый! Сам с собой разговаривает. Я все твои игрушки выброшу на помойку!

Когда дома мама успокоила его в объятиях пропахших луком рук, бурлящие звуки кухни пробудили в ней желание говорить. Он набрал свежих красок и открыл альбом, в котором выводил кистью свои обиды.

— Ну, ведь правда, сынок, сколько можно?

— Я просто хочу играться в игрушки. — Он отложил рисование, бросил кисточку в стакан с водой. — Ты вот, например, просто хочешь жить богато, а я….

— Просто? Хм. Знаешь, а ведь это непросто…. Чтобы стать богатым, нужно сначала обогатить тысячу других людей. Чтобы тебя любили, нужно полюбить тысячу других людей. Чтобы твои желания сбывались, нужно сделать счастливыми… — Тысячу людей! — Игриво добавил он.

Она мягко обрадовалась его пониманию, но в тоже время, слова соседки всплыли в памяти мачтой разбитого корабля. Как странно…. Равнодушный тебе человек может одним едким словом задеть за душу, заставить плакать внутренности.

— Иди, уберись во дворе и подстриги траву в саду. Живо! — Резко выпалила она. — Не хватало, чтобы ты еще вырос отсталым лодырем! Хватит у матери на шее сидеть!

— Ты чего? — В спокойном недоумении спросил он.

— Я сказала, марш за работу! Иначе я все твои игрушки вышвырну на помойку!

Старая, самодельная, собранная еще его отцом, ржаво-коричневого цвета газонокосилка взрычала, выплюнув несколько выхлопов плоти. Было досадливо шумно. Скрежет стрижки обрывал желание возвращаться к своему внутреннему голосу. Тогда он злобно выругался в полный звук, почти как взрослый, но ничего не услышал.

Бронислав пел и говорил сам с собой, воображая себя в этом шуме пилотом гоночной машины.

— Пилот один. Шик-шик. Вижу цель! Шик. Иду на обгон….

Трава взлетала вверх от ножей косилки, опоры были рулем. Ветер врывался в лицо и волосы, обдувая его радостью воображения.

Когда он проехал всю лужайку несколько раз, то увидел…. Он увидел…. Это был оставшейся только в памяти…. Газонокосилка заглохла, наступила полная тишина.

— Ну, конечно…! — У него перехватило дыхание….

— Как же ты раньше об этом не подумал…. — Прошептал волшебный голос.

Райские яблони выросли на метр вверх, а то и на два. Рубчатая рука провела по колкой щетине, опустила на землю сумку с инструментами и стряхнула капельки пота со лба. На столе ожидал ужин, встречавший его после работы.

Бронислав не стал заходить домой, а сразу бросился в сад, к своим игрушкам. Газонокосилка снова заурчала, как и десять лет назад, только теперь он управлял ей осмысленно: прямо, поворот, еще поворот, немного вперед, а затем, не разворачиваясь, точно так же назад.

На помощь подоспели солдатики и человечки, которые подносили кирпичи, садились на ручку мастерка с раствором, красили вертикальные трубы в разноцвет, обрезали стекла алмазными хрусталиками стеклореза.

Мама с тревогой наблюдала за ним из тени приоткрытого окна. Вроде бы ее Броник нашел работу на стройке, вроде бы приносит зарплату домой, помогает, вроде бы на десять лет повзрослел, но все также продолжал играться, только игрушки стали более взрослыми: пилы, кисточки, шпатели.

В саду зрели плоды, местами стенообразно всходила трава, вырастали маленькие домики….

Тетя Света часто заглядывала через забор к соседям, на раздающиеся шумы пыли. На ее глазах появлялись фундаменты, затем стены, крыши и окна, но…. От удивления ее глаза набухали. Окна были размером с альбомный лист, крыши — шириной с палатку, а домики были высотой с человека….

— Кто же здесь будет жить? — Прошептал волшебный голос эльфа из Броника.

— Такие, как ты. Эти дома, этот город… для эльфов и гномов.

— Как я…? Ух ты…!

В саду вызревал целый мир, воображаемый мир, который превращался в реальность, в несбыточную мечту несуществующего существа.

Подслушав разговор Броника самого с собой, когда уже почти стемнело и он наконец-то сел за свой остывший ужин, тетя Света взяла увесистый камень и бросила в окно одного из домиков. Стекла звоном стекли на землю….

Звонок раздался в выходной день. Кнопка на двери во двор дергалась от нажима. Бронислав открыл дверь, смиряя пришедших недоверчивым взглядом.

— Добрый день. Вас беспокоит государственная комиссия приватизации построек на частной территории.

— А у нас нет таковых….

— На вас поступила жалоба. — Бронислав повернулся в сторону двора тети Светы и увидел ее быстро ныряющую голову за забор. — Разрешите пройти.

Они внимательно осмотрели весь двор, пока Бронислав чинил окно одного из домиков, наслаждаясь не своим результатом, а процессом. Затем он предложил им показать некую часть двора, которую не видно из-за неподстриженных кустов. Они, кивая важными головами, охотно согласились.

Броник усмехнулся и манящим жестом завел их в свой десятилетний труд старенькой газонокосилки — лабиринт. Прыгая, как эльф, забегая за углы и срезая повороты, он быстро отстал от них, выйдя из него через приземистую едва заметную дырку в кустарной стене.

Густые кусты хлестали представителей комиссии по важным лицам, выбивая оттуда важность. Броник веселился, превращаясь в эльфа, звал их, спокойно занимаясь окном домика:

— Где же вы?

— Мы здесь. — Голос послышался из правого угла. — Куда вы исчезли?

— Вы не туда повернули. Вам надо идти прямо, потом налево. —

Усмехаясь, продолжал он.

Наконец, через несколько часов блужданий, они выбрались наружу, уставшие и злые.

— Значит так! — Заявил самый маленький и важный член комиссии. — Эти постройки незаконны. Дома необходимо приватизировать, иначе они будут подлежать сносу.

— Дома?! — В недоумении запинался Бронислав. — Какие же это дома? Это мое увлечение. Кто же, по-вашему, сможет здесь жить?! Здесь же нельзя даже встать в полный рост!

— И, тем не менее…. — Усмехнулся, глава комиссии, сам не веря, что это может быть правдой. — За каждый дом, а их 29, пожарную часть, театр, больницу, ресторан, общей площадью 64 квадратных метра, за каждый квадратный метр приватизированной постройки следует уплатить десять тысяч….

— Что…? Да вы что…?

Он осмотрел свой город. Таким красивым, каким он был сейчас, он еще не был. Спокойный и солнечный. Крыши домов отражались яркой разноцветностью, каждый дом был особенным, не похожим на другой. У пожарной части с красной вертикальной трубой уже стояла маленькая машинка, готовая ехать на вызов. Больница была вся усеяна подсолнухами. Один из домиков эльфов был перевернут на бок, а рядом стояла табличка:

«Искал второй носок». Еще один домик очень творческого эльфа был перевернут вверх ногами, он стоял на крыше, а чтобы войти вовнутрь, нужно было лезть на второй этаж.

И все это они собираются снести…? Не может быть….

— Послушайте, — обратился к нему один из представителей комиссии, — а что если мы преобразим это место немного, сделаем рекламу и откроем его для туристов, пополним бюджет государственной казны. Как вы относитесь к тому, чтобы на ваши домики приходили смотреть туристы?

— Но эти домики для….

— Или дети? Родители будут платить, а дети могут играть здесь. Вон там можно построить небольшое кафе, с детским мороженным, сладкой ватой и прохладительными напитками, а зимой там будут подавать горячий чай и какао. Ваша выручка будет составлять десять процентов, остальное мы внесем в счет налогов. А? Что скажите…?

«Ну, что скажешь?» — спросил Броник у эльфа внутри себя. Тот молчал…. В самый нужный момент, когда предстоит принять такое взрослое решение, детский голос пропал.

— Вот и отлично! — Сжимал руку Бронислава глава комиссии, соседка насмехалась, глядя одним лбом через забор. — Для полноты проекта, чтобы оформить территорию, как туристическую зону, нам необходимо дополнительные семь соток земли, которые мы можем изъять из соседнего участка. Кто владелец этой земли через забор?

— Тетя Света…. — Безразлично, голосом — не голосом, куда-то в никуда.

Ворота в его мир открывались и закрывались для посетителей уже десять лет, впуская их в коридор из величественных райских яблочных деревьев. Далее следовала касса, за которой сидела его мама, выдавая билетики с отпечатанными на них номерками платным посетителям. Первый шаг в мир фантазий и сказки осуществлялся в лабиринт, который рос с того самого дня, когда Бронислав, играясь, выстриг старенькой ржавой газонокосилкой непонятный узор, выросший в целую идею — сделать лабиринт из кустарников, который будет вести в маленький городок, где живут эльфы. По узким улицам бегали карликовые ежи, летали детеныши ласточек, иногда с соседней улицы забегали котята, которые никогда не растут. В фонтане, сделанного из обрезанной ванны плавали микро рыбки.

Родители умилялись цветущим разностям, дети бегали по лабиринту, лазили по домикам, катались на качелях, куда вряд ли поместился бы взрослый человек.

Кто-то из ребят, играя в латки, увидел мужчину, делающего из кадушки грузовую машину с прицепом-цистерной. Собравшись в кучу, ребята подбежали, и поинтересовались:

— А где же эльфы?

— Ага. Город эльфов, а никого нет!

— Где они все?

— Ребята…. — Устало ответил Бронислав. — Они все в вашем воображении…!

Он оставил свой грузовик, вытер руки о тряпку, потом подошел к самому дальнему мальчику, быстро дотронулся до его плеча и выкрикнул:

— Чур, ты латка! — Он стремительно побежал в лабиринт, все ребята расхохотались и стали разбегаться кто куда. Один лишь этот мальчик стоял и выбирал, за кем ему гнаться теперь.

Узнав из газет об этом славном месте, многие художники, писатели, даже мультипликаторы нарекли его «учителем фантазии», и приезжали с визитом, не только ради городка для эльфов, но и чтобы спросить лично у Бронислава уроки по фантазиям и лекции по воображению.

На что он всегда отвечал: «В этом нет ничего трудного, просто представьте, что вы играетесь….»

Впервые за все эти годы, тетя Света решилась посмотреть на его мир не через забор сокращенной территории, а изнутри. В след за ней вошли два ее внука, Миша десяти лет и Ваня двенадцати. Она, фыркая носом, оглядывалась вокруг, видя во всем признаки сумасшествия. Внуки прыгнули в лабиринт и исчезли, отдавшись моментам счастья.

Тетя Света медленно бродила глазами по всем предметам, пробуя их на ощупь. До тех пор, пока в поле ее зрения не попал домик творческого эльфа, который стоял на собственной крыше. По лицу пробежала коварная улыбка «наконец-то».

— Наконец-то, это место скоро закроют….

Она тихонько подошла к домику. В крышу плотно упирались деревянные туго сколоченные подпоры. Света огляделась вокруг, ее внуки бегали по бордюрам наперегонки так, чтобы не упасть вниз, вместе с Брониславом. Она подбила опору ногой, но та даже не шевельнулась.

Недалеко от забора стоял маленький гараж для ремонта машин эльфов. В нем было много инструментов, но все были маленькие. Тогда она вышла за пределы комплекса и вернулась к себе домой. Когда она возвращалась, за ее рукавом прятался металлический лом.

Первый удар сотряс весь дом, от него даже отвалился фонарь. Со второго удара она вышибла подпору, и перевернутый цементный домик зашатался, но устоял. Достаточно было одного касания ветра, чтобы тот завалился набок.

— Ну, давайте, ребятишки, поиграйте возле домика….

Как назло, все мальчишки и девчонки разбежались по лабиринту, играя с Броником.

На выходе из приземистой едва заметной дыры в стене куста показался мальчик, а вслед за ним и девочка, которые искали где можно попить воды. Света сразу бросилась невзначай к ним, и указала, вон в том перевернутом домике, внутри, есть кран с газировкой.

Они схватились за ручки и побежали туда. Не добегая десяти метров, их окликнули родители.

— Идите сюда, ребята. Аня, Паша. Скорее.

— Мам, пап. Мы сейчас газировки попьем и вернемся. — Увлеченно выкрикнули они и побежали дальше.

— Так вот я вам купил, скорее, пока холодная! — Завлекал их папа.

— Пап, ну, вот тут в домике ее сколько хочешь! Сейчас мы и вам принесем! — Говорил Паша, стоя у самого края дома. — Давай я тебя на руки подниму, а ты меня потом подтянешь, хорошо?

— Не лезь туда! Паша! Аня! — Встревожено вскричала мать. — Идите сюда!

Но Паша уже поднял сестренку на руки, и Аня потянулась пальчиками к двери домика, стоя прямо под опорой, которой уже не было.

— Я кому сказала! — Мама отдернула Пашу за плечо, и Аня так и не успела дотронуться до неизбежности.

Из-за спины тети Светы вынырнули ее внуки, Миша убегал от Вани, который был на два года старше и на пять сантиметров выше Миши. Ему удавалось уклоняться от всех догоняющих рук Вани. У ворот, поворот! Он бежал вперед, оглядываясь на быстро настигающего брата.

Вдруг его плечо зацепило край цементного домика, который стоял вверх ногами. От столкновения Миша упал на землю и увидел два приближающихся на него объекта: что-то кричащего ему Ваню, и падающий на него домик без опоры….

Хруст сухого цемента разлетелся по округе, вверх вспорхнуло облако пыли, словно чья-то душа….

Все, кто стоял рядом, с ужасом закричали. Бронислав был обездвижен…. Его лицо застыло в ужасе, а потом умерло еще до того, как домик успел опуститься.

Тетя Света помедлила с минуту, наслаждаясь его разбитым видом, и только потом вдруг вскрикнула:

— Люди! Что же это твориться?! Моего внука! Моего! Это место не безопасно для детей! Мой Миша…! Миша!

Последний домик во дворе был разрушен экскаватором от государственной службы по вопросам приватизации построек на частной территории. Ответственность за случившееся была возложена только на Бронислава, хотя он и не отпирался. Городок для эльфов был закрыт, территория в десять соток, а не в семь, была возвращена соседнему двору.

Пустота, заполоненная ничем. Его мир перестал существовать, а значит — он тоже…. За несколько дней он постарел на двадцать лет.

Его мать ушла еще пять лет назад. Как хорошо, что она этого не увидела, как хорошо, что она ушла, с мыслями о том, что ее сын — молодец. Что он смог добиться своей мечты. Но была ли это действительно его мечта?

В вечернем свете ламп соседнего двора, соседнего дома, соседнего окна приоткрылась дверь в детскую комнату. Тетя Света вошла и пожелала мальчикам спокойной ночи.

— А знаешь бабушка, — сказал ей Миша, лежа на кровати с загипсованной ногой до колена, — мне в этом городке вовсе не понравилось.

— Не понравилось? — Переспросила бабушка.

— Да. — Он посмотрел на Ваню, который вопросительно смотрел на него. — Там как-то скучно было. Ваня вообще ходил и зевал. Да, Ваня? — И он подмигнул ему, чтобы смягчить бабушку.

— Э…. Да. Мы уже взрослые для такого места.

— Не беспокойтесь, мы туда больше не пойдем. Туда теперь никто уже не пойдет. Никогда. Ложитесь…. Приятных снов.

Свет погас, дверь сомкнула последний луч в себя. Из-под одеяла появился круглый белый свет фонарика.

— Ты чего это? — Удивленно спросил его Ваня, направив на него фонарик.

— Ты же видишь, как бабушка за меня переживает, вот я и решил ее подбодрить. А тебе, правда, было скучно?

— Ты что! Это было самое лучшее место, где я когда-либо был! Самый счастливый день! — В мыслях пробежали вечные моменты сегодняшнего, задумчиво выдав улыбку на лице. — А тебе?

— Знаешь, — Миша сел удобнее на кровати, подтянув огромную ногу, — когда этот домик на меня падал, первым делом я подумал, что мой пропускной билетик в город эльфов порвется. Поэтому я крепко прижал его рукой к груди и стал отползать в сторону, чтобы его не задело. Поэтому только ногу зацепило, нога не успела.

— А какой у тебя там номер стоит? — Он посветил на свой билетик фонариком. — У меня 999.

— Дай фонарик. — Свет обжог число. — А у меня 1000!

Сутулый старик сидел абсолютно один в заброшенном кафе, где раньше продавали сладкую вату и мороженое. За пыльным столом, едва шевеля руками по последним краскам, ссохшимся от времени, он вырисовывал кистью свои обиды. Внутренний голос пробивался наружу тихим невнятным сопением, голова впадала в шею, уши вытягивались вверх острыми наконечниками. Измазанный краской на лице, как ребенок, с разжатой кисточкой в руке он заснул и не проснулся….

Легкие поглаживания по голове теплой пахнущей луком рукой, пробудили его в невероятном восторге. Перед ним лежал альбом и краски, распушенная кисточка стояла в стаканчике с водой.

— Мама! — Радостно воскликнул маленький Броник.

Возвращение к реальности (Донецк)

— Возьми!

— Что это…? — В недоумении спросил доктор вкатившегося в его кабинет на инвалидной коляске мужчину.

— Это чтобы ты не попался на уловки этого обманщика! Этого подонка! Надеюсь, он будет гореть в аду, а я буду его кочегаром! — Вкрикивал в него мужчина, протягивая какую-то книжечку. — Остерегайся конторы под названием «Более чем ощущения»…!

Он сильно крутанул колеса на коляске, и покатился дальше, чертыхаясь и выругиваясь в воздух, останавливаясь возле прохожих людей в больнице, всучивая им какую-то книжечку.

На обложке книги было название конторы «Более чем ощущения», которой он просил остерегаться, и все. На задней странице был номер партии

АН334252846, адрес издательства

ул. Донецкая, корпус 3/офис 151,

год печати 2044.

Дверь маленького двухэтажного здания с лестницей, вход по которой приводил прямо на второй этаж, и заездом для велосипеда, пружинно распахнулась. Входившего высокого мужчину в дорогом костюме обдало полутьмой. Из проема он властно показал своей охране, чтобы те оставались в машине, переложил свою кожаную папку для бумаг через широкое тело в толстую правую руку и прикрыл за собой дверь.

Гудения приборов где-то из глубины обволакивали решение серьезно развлечься. Он постоял с минуту, пытаясь разглядеть хоть что-то в этом помещении, которое пряталось под вывеской «Более чем ощущения! Погружение в супер фантазии без использования хирургии».

Внутреннее чувство давало отмашку развернуться и уйти. Он нащупал ручку двери, скрипнул ей, впустив луч уличного света, и услышал чей-то тихий такой же темный, как и помещение голос:

— Проходите, не бойтесь! — Он прислушался, стараясь понять, было ли это гудение глубин или угасший голос человека. — В коридоре проводка перегорела, свет не работает.

Желание пересилило неизведанность, и он открыл входную дверь на пружине шире, чтобы впустить больше света, увидев следующую дверь в пяти метрах по коридору, быстро зашагал, пыхтя всем весом к ней, ступая по остаткам угасающих лучей захлопывающейся двери.

Войдя вовнутрь, он увидел кабинет, тускло подогреваемый настольной лампой, несколько лежащих горизонтально кабин, будто телефонных будок в проводах, и мужчину, сидящего за столом перед компьютером.

— Здравствуйте! — Окликнул его мужчина пожилого возраста, с пышной белой бородой и пышными белыми волосами, не вставая из-за стола. — Простите за неудобство. Целый день дожидаюсь электрика, все никак. Столько посетителей сегодня потерял, вы первый, кто рискнул дойти до конца коридора в потемках.

— Ни впервой. — Он оглядел его взъерошенный вид поседевших топыристых волос, запачканную серо-коричневую кофту, выплавленные жизнью тусклые глаза, усталую мягкую белую бороду. — Я, в сущности….

— За ощущениями? Конечно! Присаживайтесь…. — Указал он энергично, шершавой рукой на мягкий стул напротив. — У нас вы сможете ощутить все, что угодно! Вы сможете побывать абсолютно везде, сможете совершить абсолютно все и даже больше! С нами вы станете еще чуточку счастливее!

Мужчина оглядел сидение кресла на чистоту и приземлился всей тяжестью веса, закинув ногу на ногу. Кожаная папка мягко легла на колени.

— Не надо счастья. — Строго и прямолинейно начал мужчина. — Мне нужны такие ощущения, чтобы…. — Он замялся, понизил голос, слегка наклонившись вперед. — У вас никогда не появлялось желания…. — Немного перебрав штанину пальцами в наперстках, он добавил. — Скажите, это вот, можно абсолютно любое ощущение здесь…?

— Какое только пожелаете.

Одним прикосновением старика на стол из-под низа в мгновение выехала панель с разноцветными баночками, светящимися изнутри.

— Иногда ощущения становятся реальностью! — Рука указала на баночки. — Многие из этих ощущений я собирал сам, некоторые же создавал из воображения. Спело-яблочный цвет — возвращение в моменты детства. Снежный — ощущения чистоты и честности. Мягостный — ощутить любовь невероятно красивой женщины…. — Старик запнулся, увидев легкую усмешку на лице мужчины. — Давайте тогда так: расскажите мне, на что должно быть похоже это ощущение и тогда, я смогу вам подобрать какой- нибудь цвет…. Прошу вас. — Указал старик на одну из лежачих кабин. — Доверьтесь нам. — Мягко и приятно произнес он.

Мужчина нерешительно встал, с осторожностью положил свою папку возле кабины, которая вся светилась неоновыми белыми огнями, и, кряхтя, взобрался на лежак. Аккуратно приземлившись вовнутрь, его тело обдалось мягкостью сидения, легкая прохлада заскользила по телу, белый свет излучал доверие. Все вокруг располагало для получения особенных ощущений. Он понял, что пришел в нужное место.

Его напряженное начальное молчание оценивало уровень открытости.

— Ну…. Вы когда-нибудь владели огромной заснеженной виллой со стеклами вместо стен на вершине Альп, откуда открывается вид на швейцарские, горящие и днем и ночью деревушки? Это было у меня еще в 2020-м, когда я купил себе телеканал.

— Светло-светлый….

— Я пил французские вина двухсотлетней выдержки в объятиях молодых звездных француженок, инвестируя самое дорогое модельное агентство.

— Багряно-малиновый….

— Моя коллекция из пятнадцати частных самолетов пронесла меня по всему миру, наградив десятком гражданств и самыми экзотическими впечатлениями.

— Ультра-блаженный…

— Что? — Запнулся тот

— Цвет. Я имел в виду цвета…. Такие редкие цвета для моей коллекции ощущений. Мне кажется, вы уже больше чем счастливы…! — Хихикнул старик невзначай. — Да, вас будет трудно удивить….

— Хочется большего…. Извернуться в избытке так, чтобы…. Так вот. У вас никогда не появлялось желания…, ощущения, что вы почти нагнули жизнь?

Старик вдумчиво перебирал свои склянки на панели перед компьютером, подбирая нужное ощущение.

Он, бормоча, опустил рычаг, контролирующий кабину, она плавно погрузилась в дымку, расслабила пациента и загудела приятной мелодией.

— Да…. — Спокойно выдохнул мужчина. — Как все благополучно началось…. Тридцать лет назад, в 2014-м, я сорвал огромный куш с множеством нолей. На спор, с коллегами миллиардерами я поставил на котел, а они на победу…

Рука старика остановилась. Из-за стола он искоса посмотрел на лежащего мужчину в кабине, который смотрел куда-то вверх, в воспоминания. Улыбка сошла с лица, плотно прижавшись к губам. Капилляры на глазных яблоках дрожали в напряженном взгляде на него, затем метнулись на черную кожаную папку мужчины, на которой был маленький значок особой принадлежности, затем на него, на него…!

Левая рука сама потянулась под стол, туда, где хранился сейф. Быстрое касание большого пальца, сканирование отпечатка и дверца бесшумно смазалась в сторону. На одной единственной полке стояла лишь одна баночка черного цвета….

Старик остановился. Он сдержанно закрыл глаза и глубоко выдохнул.

«Так нельзя….», — шепнул он самому себе.

Он снова выпрямился, сложил две руки у подбородка, шевеля пушистую бороду. Его взгляд был долго опущен вниз, зрачки нервно бегали, хотя всего проползали секунды — для него они были часами.

— Через пять минут вы погрузитесь в незабываемые ощущения, самые приятные и изысканные. — Сказал старик, стараясь не верить своим догадкам. — Я подобрал для вас нечто особенное. Вы никогда не сможете ощутить такое в реальной жизни….

— Давай…. Начинай, а то мне еще на заседание ехать….

Быстрый взгляд на мужчину в кабине, зубной оскал, и рука уже сама схватила одну единственную банку черного цвета из сейфа, на которой была надпись «Воспоминания». Хлестким движением он загрузил ее в систему. По нажатию кнопки, ремни вокруг рук и ног мужчины резко сцепились, приковав его к лежаку.

— Это что?! — Встрепенулся мужчина.

— Не беспокойтесь. — Тихо и злобно произнес старик. — Это ради вашей же безопасности….

Черная жидкость из банки струилась по каналам, подбираясь к кабине. Сенсорные клапаны у висков мужчины пульсировали, посылая ритм в компьютер. Жидкость переходила в тяжелое черное облако, заполняющее кабину снизу, погружая ботинки, затем ноги, затем поясницу во тьму, подготавливая его к погружению в легкое забвение, соизмеримое со сном. В нем течение времени замедляется, все ощущения невероятно реальны. Пятиминутный сеанс кажется годами….

После сеанса, в глубинных уголках памяти откладывается слепок всех пережитых ощущений, как нечто действительно произошедшее. Можно вернуться к ним в любой момент, уловив знакомый из этого ощущения запах, цвет или элемент интерьера, обстановки.

Черное облако подступало к груди, спокойное дыхание мужчины учащалось.

— Если не секрет…, как вы стали членом парламента? — Спросил старик, глядя в компьютер.

— Ну…. — Помедлил тот, смиряя простое любопытство старика. — Я научился извлекать выгоду из противостояния двух сил. Вы никогда не замечали, что войны не бывают короткими и не прибыльными. Особенно для тех, кто их спровоцировал….

Старик яростно посмотрел на него, затем, молча, опустил голову вниз. Его старая взъерошенная, как и волосы, кофта покрылась тенью глубоких выдохов.

— Победы и поражения — это неверный путь к приобретению избытка жизни. Самый верный путь — это котел! Когда тысячи людей кипят в нем, расходуя боеприпасы, лекарства и продукты, на которые есть спрос, потому что их нет. Люди готовы покупать все, чтобы выжить, за любые деньги. И это прекрасно, когда ты всем этим владеешь. Подготовившись заранее, можно сорвать неплохой куш с множеством нолей….

Он хихикнул, удовлетворенный своим остроумием, и черная облачность заполнила его вдох, погрузив мужчину в мир ощущений, которые струились из черной баночки, под управлением дрожащих рук старика. Кабина слегка поддергивалась, мужчина кряхтел и ворочался, крепко сжимая кулаки. Экран компьютера исчерчивался резкими пиками взрывов пульса….

Старик поднял свою голову, узкие морщинистые глаза плавали под пеленой чувственных потоков жидкой бесцветной грусти. Он прислонил ладони плотно к глазам и осушил их одним движением. На секунду замер, глядя на ящик своего стола.

В ящике была замочная не смазанная скважина, не запирающаяся уже тридцать лет, не было надобности открывать ящик все эти тридцать лет. Рука легонько потянула за ручку, из тоненькой щели выпорхнула пыль былых времен, с запахом окисленного металла и не восстановленного времени.

Старик достал несколько коробочек красного цвета, блестящий синий бархат хранил в них бронзу с надписями: «За отвагу!», «За мужество!», «За храбрость!». Далее на стол выкатились первая ржавая гильза, наградные остановившиеся часы, сбившийся компас. В глубине ящика показалась старая затвердевшая камуфляжка, изъеденная молью, изрезанная осколками, испачканная чужой кровью, которую долгое время старик использовал как робу.

Воспоминания разорвали бы его горло, перехватив дыхание, задушили бы тягостью пережитого, если бы он вовремя не собрал каждый момент жизни, каждый выстрел, каждую смерть, каждую потерю, каждую слезу в баночку.

В одну единственную баночку черного цвета, которая хранилась в сейфе под столом с подписью «Воспоминания»….

— Ааааа!!! Нет! — Из кабины донесся крик мужчины, пронзающий стекло насквозь. Ремни едва сдерживали его дерганья. — Взрыв! Помогите! Нас окружили…! Нужно прорываться. Взрыв! Саня! Где Саня?! Саня ранен, но жив, перевяжите его. Взрыв! У нас закончились медикаменты…. Саня…! Вызывайте подмогу! Подмога — в пути. Взрыв! Мы попали в засаду! Взрыв! Отстреливаемся и уходим. Взрыв! У нас закончились патроны…. Взры…. Что это!?! — Он закричал, как будто только сейчас проснулся от кошмара.

Он открыл глаза, не сразу осознав где находится, стал оглядываться по сторонам и увидел сидящего за столом старика, спокойно глядевшего в него.

— Ты…! Ты что мне за ощущения внедрил?! Аааа!!! Нет!! Взрыв! — Он опять весь выгнулся, изнывая от судорог. — Я почти умер! Сволочь! Сво…. — Слезы покатились автоматной очередью по его тонкой коже, голос надрывался осипшим шепотом взрывов боли вокруг, тьма резала сердце от потерь.

— Иногда ощущения становятся реальностью, верно? — Спокойно поинтересовался старик.

— Я тебя разорву! Выпусти меня! — Он дернул рукой, но плотные ремни стиснули ее намертво. — Ты будешь гнить долго и мучительно в самых страшных пытках! Выпусти! Я лично позабочусь о том, чтобы тебе перерезали глотку тупым ножом! — Его всего трясло от таких откровений. — Аааа! — В голову вспрыснулось несколько остаточных ощущений системы. — Ну…. Ну, пожалуйста…. Пощади…. Умоляю, не надо!

Старик медленно опустил голову вниз, все также сидя за своим столом. Мужчина изнывал в муках пережитого, того, что он никогда бы не ощутил в реальной жизни, все, что хранилось тридцать лет в недрах слизистых глаз старика.

Старческие пальцы набрали на своем компьютере какую-то комбинацию, и отправили еще одну загрузку в систему. Кабина снова загудела…. Мужчина нервно повернулся в его сторону. Через запотевшее стекло кабины он увидел, как впервые за весь сеанс старик отодвинулся от своего стола и стал приближаться, наплывом, не вставая. Его тень подступала ближе — тень в инвалидной коляске….

Две штанины были завязаны в узлы внизу, чуть выше колен, колеса слушались прикосновений кистей, скрипящее сидение застыло в тишине остановившегося воздуха.

— Знаете, у меня есть еще одно ощущение, которое вы точно никогда не испытывали. — Он внимательно посмотрел в глаза мужчины, проникая в самое нутро. — У вас никогда не возникало желания…, точнее, ощущения, что жизнь почти нагнула вас?

— Нет!!! Пощади! Нет! Не…. — Выкрики застыли запотелостью на стекле внутри.

Он отключился, дергаясь и извиваясь в стянутых ремнях….

Старик еще немного посмотрел на него в тиши гудения приборов. Как медленно проходил день до прихода этого пациента, а теперь кажется, что быстро проходит целая жизнь.

Коляска откатилась назад. Старик нагнулся и нажал еще одну кнопку, которая вызвала появление из-под стола еще одной точно такой же панели с баночками для ощущений, но все банки были пусты…. Они ничем не светились, из каждой баночки произрастал провод, тянущийся через компьютер к другой лежащей кабине.

Он подключил панель с пустыми банками к системе, компьютер ускорил ход, расходую себя на два процесса одновременно. Пальцы медленно нажали сенсор, запустили необратимость. Спешить теперь было некуда.

Старик подкатил к другой пустой кабине, которая стояла рядом с кабиной мучившегося пациента. Сильными руками он вытянулся на ручках своей коляски, подтянулся вверх и затащил себя в кресло лежака. Теперь они вместе лежали рядом, спина к спине, голова к голове, жизнь к жизни….

Старик подключил все клапаны и датчики к себе, ощущая прохладу, подступавшую снизу, посмотрел на поднимающийся уровень облака в кабине, проверил подключение кабины к компьютеру, соединяющий две их системы и прощально сказал:

— Что ж, старина…. По крайней мере, с делом тридцатилетней давности покончено. Теперь можно и отдохнуть….

Его глаза закатились назад, утопая в белоснежном облаке подступивших ощущений….

Здание опустело снаружи. Вывеска у входа «Более чем ощущения!» больше не висела. Комната озарялась ярким светом дневных ламп. Высокий мужчина в дорогом костюме проснулся, снова вернулся к жизни. Свет распахнул его глаза, проникнув резью вовнутрь. Рука потянулась к омертвевшему лицу, качнув свисающие свободно вниз ремни. Чувство пустоты перемещалось эхом по его полым внутренностям души. Он глубоко задышал, щупая пальцами свое дрожащее мокрое от пота лицо.

Он снова расплакался, осознавая, что все закончилось…. Что теперь можно будет все забыть, как в страшном сне. Что теперь, после этих испытаний, наконец-то можно вернуться к своей привычной жизни.

В комнате никого не было. Даже через заплаканный взгляд, отблескивающий ламповым свечением, он увидел отсутствие движения, разбросанные вещи на столе, железки, тряпку камуфляжного цвета, срезанные провода и пустые панели из-под баночек с ощущениями. Перед его кабиной стояла затертая опустевшая инвалидная коляска. Старик исчез….

Он взялся за края кабины большими слабыми руками, пытаясь встать и как можно скорее выбраться отсюда. Но ничего не вышло. Он не смог.

Мужчина омертвело посмотрел вниз и увидел выше своих колен два узла на своих дорогих штанинах.

У него не стало ног….

Как когда-то в молодости, приятно наступая на землю, полностью вытягивая ногу, делая короткие шаги, отталкиваясь чуточку вверх, старик бодро шел по улице, никуда, просто шел. Смеясь и плача — значит веселясь.

— Ну, что ж…. — Пробормотал он сам себе. — Осталось только раздать эти ощущения людям….

В его сумке на поверхность просвечивались баночки светло-светлого, багряно-малинового, ультра-блаженного цветов…

Ее звали Криста́лл (Винница)

— Вы ранены? Где болит? — Спрашивал его доктор уже несколько часов, но мужчина молчал. — Я знаю, был взрыв, но…. Послушайте, я не смогу оказать вам медицинскую помощь, если вы не будете отвечать на мои вопросы.

Мужчина поднял на него свои глаза. После долгого взгляда, он протянул ему книжечку, в которой было написано все….

Структура этого изобретения была уникальна: в процессе кристаллизации, становления невероятно прочным и твердым, светящимся радостью материалом, материалом на всю жизнь, главным является не нарушить его драгоценные стенки звуковыми вибрациями. Пусть он камень, и твердый, и хрупкий, и холодный, но в некотором смысле живой. Поэтому теперь любой работник в этой лаборатории обладал свойственной ему, вошедшей в жизнь чертой — Молчаливостью….

С 2070 года на алмазном заводе в Виннице синтетик Александр Океанов занимался поисками новых способов создания алмазов. У него не было научной степени, так как в определенное время не смог решиться закончить учебу, но, метод получения алмазов на заводе, которые выпадали под давлением из раствора графит-металл, он считал бездарным. Поэтому все-таки, приложив огромные усилия, смог пересилить себя и предложил начальству модель собственной идеи создания алмазов. Идеальных алмазов….

Сидя в столовой «Грань» для рабочих завода, и увлеченно проводя расчеты необходимых условий для предстоящего публичного эксперимента, который пока не сформировался даже в подсознании, Океанов увидел чей-то мягкий, женский преломленный слезами взгляд в отражении стеклянного шатающегося на трех ножках стола. Александр поместил на ней свои глаза, и люминесцентно загорелся светом, не сводя с нее взгляда ни на минуту, даже когда пил парящий чай. Несколько раз проливал горячий напиток на себя, но все равно продолжал смотреть на нее, слепо вытирая салфеткой не ту штанину.

Как многогранна она была…. Вся переливалась лучами световых отражений, огранка линий ее лица, скул, носа, губ, говорила о том, что это был самый безупречный экземпляр, какой только может создать природа!

И вдруг, она увидела его. Его изломный взгляд. Даже в свете пасмурных потолочных ламп, в нем было сказано все, что Океанов хотел бы ей сказать. Но не мог….

Сначала она дико смущалась этому нахальству. Поднимала заплаканные глаза, чтобы проверить, смотрит ли он еще или перестал. Потом она решила бороться с ним тем же методом, осушив устья уголков ресниц, и стала смотреть долго и упорно, не моргая, прямо в него. Он слегка засмущался, но, в сущности, этого и надо было.

Постепенно ее взгляд перестал быть враждебным, смягчился, стал больше оценочным, как отражение взгляда женщины, примеряющей платье в зеркале. Они просидели так весь обеденный перерыв, до тех пор, пока она не кивнула одними ресницами и скрылась за дверью шумного цеха.

«Не знаю, как ее зовут, но она почти совершенна», — прошептал про себя Океанов, что-то быстро схематически внося в свой графический экран.

В полдень перед его дрожащим под белым халатом от волнения телом, стояла вся специально собранная комиссия, для оценки эксперимента.

— Ну? И как же оно будет работать? — Спросил его глава комиссии по оцениванию нового метода синтеза.

— Я попробую вам объяснить, хотя не уверен…. — Отвечал Океанов едва ли слышным тихим, почти девичьим шепотом. — Смотрите, если графит поместить в раствор из женских слез, — он слегка дотронулся до прозрачного контейнера с жидкостью, вспомнив о той девушке, — то синтетик, обладающий сильной и хорошей фантазией, сможет у себя в воображении представить, как графит меняет свою кристаллическую решетку структуры «sp-3», на алмазную кубическую решетку монокристалла. То есть, простыми словами, представить себе перестроение структуры появление алмаза из «простого» графита.

— Вы шутите? Таким способом ни то, что идеальный алмаз нельзя получить, даже игрушечный. — По лицам людей пробежал легкий интеллигентный смешок.

— Сейчас я вам покажу…. — Встревожено ответил Александр.

— Перестаньте переводить материал. Это невозможно…. — Но Океанов уже начал.

Он поместил технический графит в раствор из женских слез, собранных у всех работниц завода. Каждая из них выдавливала слезинку из себя, рассказывая о житейских проблемах, трудностях жизни в пригородах Винницы, нехватки средств на жизнь в сердце огромного города. Океанов зажмурил глаза, припоминая все это, и стал воображать, держась руками за стеклянную шихту.

Через 30 минут перед глазами комиссии появился алмаз величиной в пять сантиметров. Его грани были не совсем ровными и не совсем четкими из-за нерешительной ясности сознания создателя.

Безмолвное удивление застыло на лицах глядящих. Но в самую последнюю секунду извлечения алмаза щипцами из шихты раствора, одна из представительниц женского пола — тучная дама, в составе комиссии, неожиданно вскрикнула от удивления:

— Вздор!

— Это полный бред! — Заявил громко начальник цеха.

— Ложись! — Крикнул всем Александр, но все и так упали без его шепота.

После чего последовал звонкий взрыв.

Начальник цеха прыгнул на пол раньше всех. Сверху на него мягонько опустилась тучная дама. Алмаз разлетелся на миллион мелких гранул, которые впитались в потолок и стены лаборатории, никого не задев.

— Единственное, в чем заключается сложность, — добавил Александр, также лежа на полу, — нельзя до осушения кристалла нарушать его поверхность формирования звуком. Никаким! Иначе…

— Воображением делать алмазы?! — Заявил начальник цеха сдавленным голосом из-под дамы. — Вы сумасшедший? Можно взглянуть на ваш диплом и научную степень?

— То есть, — возмутилась дама, — если я куплю такой алмаз, а потом представлю себе, как он превращается в графит, то он обратно превратится в, извините, карандаш?!

— Нет…. Это…. Методика еще не отшлифована до идеала, нужно пробовать….

— Этого не будет в моей лаборатории! Я не позволю…. — Грозно процедил начальник цеха, глядя на главу комиссии….

— Хм. — Подумал глава комиссии и обратился к тучной женщине. — Антонина Петровна, на всякий случай, внесите поправки в технику безопасности: никаких разговоров во время работы. — Ничего не добавив более, он покинул лабораторию, оставив Океанова без ответа еще на неделю.

Единственной отрадой для Александра в эти дни было нахождение в столовой «Грань». Он продолжительно нарушал параллели между взглядами этой женщины и себя. Она больше не плакала, не моргала, не шевелилась по пустякам — она просто смотрела в него. Сколько мыслей формировалось внутри, пока он всматривался в этот небесный свет ее белых, сливающихся со светло-фиолетовым цветом, глаз. Они не были неподвижными, постоянно играли на свету, вспенивая волшебную пелену прозрачно-фиолетового мягкого свечения внутри его полого тела. Он не переставая, смотрел на нее, нежно и мягко, просто смотрел. Если бы он расстегнул свой белый халат, то в районе груди, можно было бы увидеть, как двигается космический поток звездной пыли, орбитально вскруживая ему голову….

После работы, когда завод притих выдохами вентиляций, а глаза окон занавешивались электронными светоотражающими жалюзи, свет в его лаборатории снова оживал. Бодро и упорно, в тишине собственного дыхания он ставил эксперимент еще раз, вдохновляя трудолюбие, и еще раз, оттачивая воображение, чтобы, наконец, получить идеальный алмаз.

Шесть дней прошли в работе и сне. На перерывах обедал насыщенным взглядом этой девушки, на которую Океанов просто смотрел, не решаясь подойти. Оценочная комиссия должна была прийти повторно уже завтра. В мысли слетались все последние дни воедино. Из-за этого в экспериментах, то поверхность кристаллов выходила шероховатой, то ребра были мягкими и выгнутыми.

На часах было девять вечера. Океанов загрузил в шихту последнюю пробу на сегодня, на которую возлагал большие надежды, как дверь лаборатории беззвучно отъехала в сторону и на пороге появилась она.

Не отвлекая его, она встала сбоку и кивнула ему головой, молча наблюдая за его работой. От неожиданного смущения, Александр сделал вид, что очень занят.

Она медленно обошла со спины вокруг него, рождая в нем дрожь, и остановилась прямо перед ним, с другой стороны стола, где проходил эксперимент, все также глядя куда-то вглубь его глаз-океанов. Океанов только теперь посмотрел на нее. Какая уверенность была в ее глазах, какая сила…. Она ждала от него, втягивая в себя своим взглядом, ждала каких-то действий, решений, слов. Александр подумал, что ей будет интересно узнать, чем он тут занимается, поэтому нервно схватил наработки своего эксперимента, широко открытыми глазами указал на шихту с раствором и, улыбаясь, протянул ей графический экран.

Не глядя на устройство со схемами и объяснением процессов, она отложила его на край стола, оперлась двумя руками перед собой и, скользя по воздуху, прильнула к нему ближе, оказавшись прямо над бурлящей шихтой. Во взгляде было все тоже ожидание, вопрос, желание знать, требование признания…. Он постарался выдержать ее напор, дергая зрачками, будто на глаза положили несколько тонн веса. Под весом собственной нерешительности, в конечном итоге, он печально опустил их, не глядя, указав рукой на новую табличку на стене, с надписью:

«Говорить в лаборатории строго запрещено! Ведутся реактивные эксперименты»

Она, холодно глядя перед собой, не посмотрев на него на прощание, стремительно вышла из лаборатории, слегка прихлопнув выезжавшей сбоку дверью. Графит в растворе забурлил от звука, и пенные испарения перелились через край стеклянной шихты, забрызгав стол и бесцветный халат Океанова.

Он безразлично довел эксперимент до конца, устало вытянул щипцами алмаз, который не имел ни одной ровной грани. Весь кристалл получился в форме овала, посередине которого была округлая бесконечная впадина пурпурно-фиолетового цвета. Весь кристалл получился в виде ее глаза….

На следующий день, Александр пришел в столовую «Грань» еще до наступления обеда. На заводе строго запрещалось покидать рабочее место до тех пор, пока на руке не завибрирует ремешок, предвещающий о наступлении обеденного времени или о конце рабочего дня.

Он смотрел в пустоту ее привычного столика, где она еще не появилась, думая о том, как же ей объяснить то, что он не может выразить словами. В его голове он мысленно обращался к ней каждую минуту. Если бы она была телепатом, то получала бы тысячу его мысленных писем к ней в день….

Зал начал наполняться запахами еды, идущими на этот запах рабочими, белыми призраками халатного вихря. В мутном взгляде его размышлений появился ее силуэт.

На удивление, она посмотрела ему в ответ, но не ответно. Безмолвно мягко глядя на нее, Океанов пытался высказать ей то, что не смог произнести вчера. В сечении его взгляда была озаренная нежность. Как пульс, ее излучаемое свечение исчерпывалось, становилось, стихая, хилее, а затем она впервые за всю неделю отвела свой взгляд от него, посмотрев просто в теменную глубь своей чашки.

Затем она выделила ему еще меньший луч своих глаз и через минуту убрала их в окно. Потом она просто провела взглядом по нему, как кистью, когда поворачивалась с левой стороны вправо. Их взгляды стали параллельны друг другу, оставив лишь легкий иллюзорный парамагнетизм между собой и вдоль.

Невидимая сила рассыпалась, когда к ней за столик, одним резким и четким движением, подсел молодой человек. В угловом отражении ее глаз отзеркалился начальник цеха.

С первого взгляда на нее, с первой секунды, он заговорил, обратился к ней звучащей улыбкой обаяния, ограничивая чином ее ответы. Они говорили! Она смущалась, все еще изредка поглядывая на Александра, улыбалась из вежливости, но потом и впрямь увлеклась разговором так, что даже перпендикулярный, бесчинный, нарушающий их связь взгляд Океанова, не мог достучаться до нее, не привлекал более ничем.

Одиноко и не спеша, в наступившей тишине после полудня, шурша щипцами по поверхности стола, проводил свой эксперимент Океанов, ожидая членов комиссии. «Значит, малярная масса предыдущего вещества составляла 798 грамм на один моль, следовательно, нужно продолжить повышение на 1,5%. Почему? Почему вещество не реагирует с раствором? Оно просто находится в поле его действия, но не проявляет активности. Ведь если долгое время наблюдается только контакт, а реакция не происходит, то раствор начинает реагировать с другим веществом…. Веществом, которое… может что-то сказать раствору. Какой бред!», — метался голос из угла в угол головы Александра.

В коридоре послышались голоса, заставившие внутренний голос притаиться. Дверь в его лабораторию резко отъехала в сторону, после сильного нажатия кнопки, впитав в себя начальника цеха и его «спутницу».

Океанов, долго глядя на них, быстро и неуклюже стал доставать алмаз их шихты, роняя и подхватывая его, загружая следующую пробу. Он хотел сказать, чтобы не мешали, но начальник цеха приложил указательный палец к губам, приказав тем самым молчать, а потом, этим же пальцем, указал на табличку: «Говорить в лаборатории строго запрещено!».

Она бесшумно порхала за каждым шагом начальника цеха, который ходил и показывал ей что-то, продолжая беседу без слов, расширенными глазами, вызывая удивление в ее взгляде, что-то показывал прищуренными глазами — срывая ее смех легких морщинок в уголках век.

Александр Океанов наблюдал за ними строгим испепелением из-под бровей. Склонившись в расчеты, он оставил пробу на самопроизвольную реакцию, глазами он не мог пропустить момента, когда, наконец, поймает ее взгляд.

Шутливо махнув на Океанова рукой, как на что-то не живое, торчащее здесь с утра до вечера, начальник цеха думал вызвать бурю смеха в ее игривых глазах. Но когда она повернулась в сторону Александра, то, встретившись с его взглядом, перестала смеяться. Она смотрела на него серьезным, но не стыдливым взглядом, а скорее, бросающим вызов. Океанов был неподвижен в своем упреке, выражающимся напряжением век.

Он многозначительно перевел свой взгляд на начальника цеха, открыто и серьезно расширил зрачки и стал давить на него всей полнотой глаз. Начальник подмигнул ей, подготавливая ее посмеяться над этим немощным угловатым неудачником, прищурил правый глаз и стал пульсировать в синтетика.

Океанов нанес ему первый удар своим насмешливым взглядом на его новые неряшливые грязные ботинки, говорящие ей о нем большее, чем мог сказать о себе он сам. Ей хорошо была видна эта вычурность, она тоже обратила на них внимание, слегка усмехнулась, но потом пожалела начальника милым взглядом, с наклоном головы. Он заерзал на месте, шоркая ногами, тяжело задышал.

Его глаза расширились, и он устремил их на дешевый рабочий халат Александра, усеянный дырами от работы, которая не приносила ему средств для покупки нового халата. Океанов невероятно смутился, бегая взглядом от него к ней, преимущественно ниже уровня глаз их обоих. Руки сами потянулись к дырам, чтобы хоть немного прикрыть их ладонями, но вместе с этим из-под рукава показались простые дешевые детские наручные часы, на протертом ремешке. Начальник указал глазами еще и на них и расхохотался.

На вырывающиеся выхлопы смеха из его груди, графит, помещенный в шихту, начал бурливо закипать, реагируя на отвратительный звук. Резервуар разрастался мокрой черной прессованной пылью.

Океанову ничего не оставалось делать, как кивнуть девушке слегка сплюснутыми веками на ворот его рубашки, на котором был легкий, но вполне заметный оттиск красного безвкусного цвета губной помады, отличной, от помады ее губ.

Начальник цеха закипал от злости. Это был его крах. Он хотел ей что- то объяснить, но она более не смотрела на него.

Шаркающие грязные ботинки вышли из лаборатории, просыпав частички грязи на пол.

Теперь она смотрела только на Океанова, мягким удивительным взглядом, лучепреломляющего свечения. Он спокойно, подавляя частое дыхание, старался смотреть глазами победителя, но у него не очень получалось, ведь таковым он никогда еще не был.

«Почему же ты раньше молчал?», — спрашивала она его взглядом, не смея прерывать процесс формирования алмаза звуком.

«Молчал?», — в недоумении смотрел на нее он.

«Почему ты не показывал свое отношение ко мне? Ничего не говорил?», — мягкий и нежный ее взгляд, шептал ему смысл ее мыслей.

«А разве мой поступок тебе ни о чем не говорит?», — отвечал глазами ей Океанов.

«Конечно же, но….», — хотела сказать она, но ей не дали закончить.

В лабораторию бесшумно вошел помощник главы комиссии по оценке экспериментов.

— Демонстрация перенесена на вечер. Начальника цеха нет на месте, а без него никак…. — Пожал тот плечами и ушел.

Весь день, чтобы успеть закончить подготовку не получавшегося до сих пор эксперимента, они работали вместе — его воображение и ее уверенность делали невероятные вещи. Взорвавшийся первый пробный алмаз, при демонстрации комиссии, миллионами мелких частиц из потолка и стен люминесцировал отраженные светом фиолета тени синевы, блестящей белости, розовой благодати, озаряя его помощницу как на сцене, когда она работала с графитом у шихты до наступления сумерек и появление комиссии….

— Океанов. — Обратился к нему глава комиссии по оцениванию нового метода синтеза по истечению дня. — Наш завод более не собирается финансировать эксперименты, не приносящие выгоды. Если сегодня эксперимент не удастся — мы закрываем проект.

— Но…. — Испуганно запнулся Александр. — Но, как же идеальные алмазы…? Не…. Недостатком метода являлось то, что в качестве пробы в каждом новом эксперименте я использовал чистый графитовый блок. — Все не понимая, понимающе кивнули. — Выход алмазов получался с большими потерями, деформированной структуры или с пробелами в устойчивой кристаллической решетке. И тогда мы…. — Александр воодушевленно взглянул на свою помощницу, выделив слово «мы». — Мы решили повысить температуру, ускорить интенсивность реакции, изменить исходную концентрацию раствора, но…. Нам будет необходима еще и уверенность! — И он многозначительно посмотрел в глаза своей помощницы….

— Ради частоты эксперимента, чтобы убедиться, что нас не обманывают, что этот метод действительно работает, — вмешался начальник цеха пониженным хриплым голосом, — я заказал специальный «сверх очищенный» от примесей графит. Так что, не стоит нас вводить в заблуждение, как в прошлый раз. Используйте только этот материал.

Он подошел к столу и положил две капсулы с графитом, вызывающе глядя на Александра. Наговор сработал на лицах членов комиссии, которые начали в недоверии перешептываться.

По маркировке на вакуумных банках с графитом УСПГ — 150, понятной только Океанову и начальнику цеха, в руках задрожала тревога — начальник цеха подсунул сверх реактивный графитовый образец, с возбужденным атомным составом. Он взглянул на начальника, который ехидно улыбался, ожидая ответа.

— Хорошо. — Почти неслышно, пытаясь не думать об опасности, сказал Океанов. — Мы готовы….

В лабораторию опустилась тишина. Даже мухи замерли от волнения. Дрожащие руки аккуратно погружали графит в раствор, как новорожденного младенца в ванну.

Она приложила ладонь к шихте с одной стороны, он, стоя напротив нее, приложил свою оледеневшую руку с другой. Его воображение и ее уверенность….

«У нас все получится….», — сказала она ему глазами, продолжая прерванный разговор, — «Ты только не молчи!».

«Первая стадия завершена», — напряженно глянул он в ответ.

«Как ты не понимаешь, что для меня, как и для тебя, важно услышать признание….», — она пронзала его мягким просящим взглядом.

«Вторая стадия завершена….», — старался сосредоточиться он, но не мог, постоянно думая о ней. Его всего трясло от волнения за работу, на которую он потратил предыдущие двадцать лет, и от волнения за нее, на которую он готов был потратить всю оставшуюся жизнь.

«Признание в своих чувствах….», — она не сводила с него своих глаз.

«Пойми, — не выдержал он, — любовь только тогда может быть настоящей, когда люди признаются в ней без использования слова „люблю“….», — и Океанов вошел в ее глаза с этим убеждением, забыв о комиссии, о кристалле, о своей мечте…

На ее краях ресниц проступили зеркально чистые слезы, освещенные фиолетовым излучением, целым космосом ее внутренних чувств к нему. Одна из них скатилась по щеке и упала в шихту с графитом. Ее дыхание неровно заколебалось, от выдохов жидкая прослойка в шихте дребезжала круговыми кольцами, алмаз бурлил в занавесе реактивности.

Она, отчаянно, сильнее нагнулась к нему, оказавшись лицом полностью над шихтой и, не в силах сдерживать больше внутреннее напряжение, громко закричала в него так, что все члены комиссии ужаснулись:

— Я люблю тебя!!! — Вибрации от ее голосовых связок эхом разбредались по всем предметам вокруг.

Разогретый раствор забурлил по внутренним стенам контейнера, обжег им руки. Океанова оттолкнуло неизвестной неожиданной силой выдоха назад. Он прикрыл лицо рукой, от надвигающегося разрывного свечения.

Прогремел резкий взрыв ярко-фиолетового излучения….

Члены комиссии повалились на землю. Океанов, лежа на полу, убрал руку с лица и увидел…, как Она все так же стояла перед шихтой. Но….

Часть алмаза при взрыве отлетела вверх и поселилась в ее живых зрачках, вонзилась в ее глаза, проскользнув сквозь несомкнутые веки, навсегда убив в ней чувства….

Как многогранна она была теперь…. Вся переливалась лучами световых отражений, огранка линий ее лица, скул, носа, губ и… глаз, ее фиолетовых глаз, говорила о том, что это самый безупречный алмаз, какой только может создать природа! Таким холодом смотрела она теперь на Океанова, безмолвным чувством чуждости к нему, к себе, ко всем, кристальным холодом….

На дне шихты все еще лежал и отражался блеском десятисантиметровый монокристалл алмаза, который образовался вследствие взрыва.

Комиссия ахнула в изумлении, все засуетились, стали доставать многократные сканеры-лупы, проверять грани совместимости. Но, сколько бы они не проверяли, Океанов знал, что никаких изъянов там быть не может, ни в кристаллической решетке, ни в структурном расположении, ни в четкости граней. Потому что настоящим идеальным алмазом — была Она….

Океанов так и не узнал ее имени. Хотя, как бы ее не звали, ее имя было Криста́лл.

Чем пахнет небо (Запорожье)

— ДоГ’тор, здГ'раствуйте. Мама меня прислала к вам, сказала, чтобы вы помогли мне с насморком. На улице солнце, теплая погода, а у меня нос так заложило, что ничем не разложишь.

— Это, мой юный друг, неспроста. Нос очень часто закладывает от обиды. — Доктор протянул парню аскорбинку, а вслед за тем, достал из-под стола красочную книжечку и протянул ее вперед. — Вот.

— А поможет? — Спросил парень гнусавым говором и, не дожидаясь, принялся читать.

— Смотрите! Небо тлеет!

И, правда, вдали окна полыхали отголоски закатного пожара. Крестообразная перепонка окна разделяла небо на четыре части, каждому по кусочку, а одному досталась маленькая форточка.

— Представляете, каким будет старт? — Сказал один из мальчишек. Дверь в комнату отворилась, и показался мужчина с усами.

— Ну, что, поехали?

Трое ребят встали и направились к выходу. Четвертый мальчик, смотревший в маленькую форточку, остался сидеть.

— Яромский, ты с нами? — Обратились ребята к мальчику.

— Да я это…. Позже вас догоню.

Когда дверь закрылась, он один в своей комнате, полностью завладев окном, всеми четырьмя отсеками, подумал об одном. Взял аккуратно руками невидимый штурвал, крепко сжал его, так что на нем заскрипела кожаная обшивка. Застучал поддонный вал, куча тумблеров защелкала вверх, невидимо подсвечиваясь желтыми и зелеными огоньками. Серьезно приложив пустую ладонь к уху, он произнес в рацию рывками:

— 205-тый. К взлету готов. Прошу дать разрешение. — Сухое радийное молчание в ответ. — 205-тый, прием. Прошу дать разрешение на взлет. Полоса А-111, восточное направление.

— Разрешение…. Пшшшш…. Взлет, на… полосе…. Пшш.

— Да, что, черт возьми, у вас там происходит?!

— Не… Разреш…. Пш….

Он круто вывернул штурвал, побрезговав предупредительными красными сигнальными огнями по краям взлетной полосы. Со старта дали ускорение шасси, прокрутившись множеством оборотов на одном месте, утопая в дыму собственного нетерпение. Скрежет вырвался из-под низа и выкинул вперед в воздух маленький белый аэроплан….

Ветровое стекло обратилось в туман, безболезненно врезаясь в огромные комья облаков. Яромский выключил свой радиоприемник, который шипел еще земным негодованьем шипящих слов. Рычаг управления наклонился назад, унося планер вверх, чтобы миновать облачность и вспорхнуть к чистому небу.

Облачность не рассеивалась. Туман незаметно приобретал сыростный оттенок октября. На лобовом стекле появились маленькие капельки, куда-то против закона притяжения со свистом стекающие вверх.

Справа надвигались грозные тучи, темно-синие акварельные кавалеры неба топили белесость в темени. Маленький аэроплан был струйкой белого пламени попавшей в темный бескурсый океан. На какое-то мгновение тишина пронзила его слух, не было слышно даже звука мотора…. Светлая вспышка молнии блеснула впереди.

— Переход в ручное управление. Сто сорок два градуса к северо-западу! Он уклонился от первой молнии, полоснувшей вниз, в дно земли.

Следующая молния приближалась сзади. Мощный электрический разряд обжигал хвост, но Яромский выкрутил штурвал, выжал педаль, ушел резко вправо и разряд прошел мимо. Он оказался в самой пучине шторма….

Кабину трясло, он бил себя кулаком в грудь и одновременно говорил:

— Вклю-лю-чить режим-м экстри-ри-ма-мального пилотиро-о-вания.

Аэроплан стал легким и извилистым, как муха. Он ускользал от каждого молниеносного падения молнии, вправо, влево, резко вверх, потушив мотор вниз, молнии все стреляли и стреляли, а планер лавировал плавным смехом среди них.

— Ха-ха! Вот так-то…!

Без всякой вспышки, коварная молния настигла хвост самолета сзади. Бух! Аэроплан беспомощно перевернулся носом вертикально вверх, а хвостом вниз. Двигатель плавно потух, пропеллер перестал крутиться, и Яромский завис в воздухе, глубоко вдыхая воздух неба из треснутого заднего стекла.

Эта доля секунды мгновения погрузила его в невесомость. Он увидел огонек, искру от разряда молнии, ползущую по обшивке корпуса. Она извилисто пробежала от хвоста к правому крылу, затем к левому, после подалась вверх к двигателю. Внимательно следивший за этим Яромский, в полной тишине, в момент попадания искры под капот двигателя резко провернул ключ зажигания и вдавил штурвал в свою грудь.

— Вперед!

Аэроплан зарычал изо всей силы сквозь зубы Яромского и резко выкинул его вверх, возвысившись над облаками, в чистом небе, где было солнце и свежесть.

— 205-й, 205-й. Прием. Прошу разрешение на посадку. — Произнес он спокойно в рацию, сквозь помехи свистящего воздуха в щели заднего стекла.

— Живой! 205-й, это центр. Мы уже думали все….

— Разрешение на посадку! — Настойчивее сказал он, приложив ладонь к уху.

— Посадка разрешена…. Полоса А-111.

Заглушив мотор своего воображаемого аэроплана, Яромский встал из мягкого кресла, расположенного перед окном в его комнате, глубоко выдохнул, закрыл за собой воображаемую дверь воображаемого самолета.

— Ну, и погода сегодня…. Летная!

Он засмеялся, вспоминая все пережитое в своем воображении.

В его маленькой комнате, перед окном стояло только кресло, которое было его самолетом. Вся остальная мебель сжато была снесена в противоположный темный угол, в багажный отсек.

Настенные часы показывали семь часов вечера. Мама была еще на работе. Тяжело выдохнув вниз, он взял свой портфель и спешно побежал в Международный Аэропорт Запорожье.

Пять километров трусцой дались ему легкой наигранной одышкой, которую он нарочно демонстрировал инструктору по полетам, высокому мужчине с усами.

— Ну? Что? Успел? Где ребята? — Запыхаясь, спросил он инструктора.

— Опять опоздал, Яромский. Улетели уже.

Его рука показала вверх на небо, по которому плавно скользил белоснежный планер, оставляя разрастающуюся в воздухе прямую полосу белого снега.

Он сел на скамейку и прождал целый час, думая о небе, пока в дверях аэродромного вестибюля не стали появляться родители. Его мама задерживалась на работе.

Аэроплан приземлился где-то на полосе и мальчишки толпой вывалили на платформу, толкаясь и громко высказывая свои впечатления. Незаметно для себя, они вошли в вестибюль.

— Вот это да! — Выкрикивал первый мальчишка.

— Здорово! Я еще хочу! — Вторил ему второй.

— Яромский! Ха! А ты чего не летел? — Заметил его сидящего в углу третий мальчик.

— «Догоню», говорил, а сам….

— Да я, это…. Не успел, просто.

— Ну-ну. Как обычно….

— Конечно, не успел. Инструктор же специально заехал за нами, чтобы не опоздать. А ты…. Эх. Мы через неделю снова полетим.

Родители мальчишек радостно открывали перед ними двери своих новых автомобилей, слушая ребяческую речь впечатлений полета, которые для них самих были обычным средством передвижения в командировках.

Яромский же стоял у входа, солнце садилось, и даже легкий ветерок рождал мысли о тепле. Он изредка потирал руками предплечья, вспоминая, что кофта осталась дома. Мама спешно выкатила из-за угла и остановилась перед ним, нажав педаль тормоза.

— Извини, на работе задержали. Замерз? У меня в сумке кофта есть.

Садись на багажник, только смотри ноги не опускай вниз.

Их велосипед скрипнул и тронулся, обдувая обоих вечерним встречным остывающим ветром. Рукава ее затертой кофты свисали вниз, сквозь ткань он неуклюже держался за сидение велосипеда. В такт скрипу педалей, надеясь, что звук ветра относит его слова далеко назад, он негромко произнес:

— Я ведь ни разу еще не летал. А так хочется. Очень хочется однажды полететь…. Узнать, чем пахнет небо.

В вечерней темноте окна многоэтажек были большими квадратными звездочками, потухающими тихо и без исполнения желаний. Кухонная тишь звенела в их ушах, мягко сочетаясь с ритмичным проголодавшимся скрипом приборов о керамические тарелки. Привычный вечер вдвоем, когда никого более не надо, когда хорошо.

Дверной стук застиг маму и Яромского посреди позднего ужина. Нащупав в потемках коридора включатель, мама впустила в коридор пожилого мужчину, аккуратно побритого, в натуго застегнутой под горло рубашке.

— Заходил к вам раньше, но никого дома не застал. Я к вам по поводу окна. — Приятным голосом сказал он, и тихонько переговорив с ней, ушел.

Она не спеша вернулась к столу, сменив аппетит вдумчивыми движениями вилки по краешку тарелки.

— А это кто был, мам?

— Хочешь однажды полететь, говоришь? — Мама из глубины взглянула на него и опустила глаза вниз, он смутился, будто его подслушанные слова к небу кто-то озвучил. — Этот мужчина — наш новый сосед, в доме напротив. Он вышел на пенсию и переехал в наш район. У него там капитальный ремонт. Он искал подходящее окно в свой дом и нашел. Наше. — Только теперь она подняла на него глаза. — Он хочет его купить, так что, у тебя есть возможность….

— Нет! Это окно сделал наш папа, своими руками. Оно такое резное, красивое, с узорами, как были в старину. Нет!

— Ты хочешь полететь или нет? — Мальчик смолк, опустив глаза вниз. —

Этих денег как раз хватит тебе на полет.

— Но ведь это все, что у нас осталось от папы…. — Теперь аппетит пропал и у него.

— Ладно. Ешь. Что-нибудь придумаем.

— Не продавай его, пожалуйста.

— Ешь, я сказала.

Всю ночь под слабым точечным светом настоящих звезд Яромский делал из бумаги самолетики. Каждую найденную бумажку, листик, клочок газеты он превращал в полет. Модели выходили разных размеров, цвета, стиля и даже скорости полета. Одни из них устремлялись вперед с молниеносной скоростью, другие парили плавно и долго, третьи витали только по спирали, четвертые были просто красивыми. Зарывшись в бумагу, прижав одной щекой крыло самолетика, он уснул с ножницами в руке.

Мама застала его утром за столом, дремотно томного сном. Ее взгляд метнулся на их резное, как в старину, окно, у подоконника которого лежало множество маленьких бумажных самолетов, с вмятыми носами от удара об стекло.

Как и договаривались, ребята пришли к нему вечером, чтобы вместе посмотреть закат из его окна.

— Доброе утро, Яромский. Все еще спишь, червяк? — Спросил один из его друзей, заходя к нему в гости.

— Да, я это…. Не спал всю ночь. Почему это червяк?

— Потому, что червяки только по земле ползают…. — Он смутился такому ответу.

— Уже шесть часов! Ты почти проспал весь закат.

Они уселись вчетвером перед окном, в ожидании закатного неба. Яромский сидел в своем кресле впереди, ребята расположились сзади. Все откинулись на спинки своих стульев, а он сидел весь в напряжении, одними глазами оборачиваясь назад, подбирая подходящий момент.

— Ребята, — начал он негромко, — знаете, когда я вчера ждал вас в аэропорту, мне инструктор передал сувениры, на память о полете….

— Правда?!

— Тебе? — Недоверчиво спросил один мальчишка.

— Ну, да. Уже поздно было. Я сказал, что передам вам. Вот. — Он быстро подскочил, вбежал в темноту дальнего угла, где на столе громоздилась груда бумажного летательного металла. — Здесь, какие хочешь есть! — Показывал он им свои бумажные изделия.

— Интересно….

— Ух, ты, как летают! — Самолетик взвился ввысь, паря над ними.

— Конечно, летают. — Обрадовался Яромский. — Одна модель — всего 5 гривен.

— Как?!

— Что?!

— Да он сам, наверное, нарезал их, чтобы на друзьях нажиться.

Пойдемте лучше отсюда.

— Нет. Я, правда…. В аэропорту….

— Конечно.

— Надо же. Такому обманщику так повезло с окном….

Все трое встали и вышли, вежливо прощаясь с его мамой, которая к этому времени уже стояла в дверях, подпирая ее плечом. Небо только-только начинало представление, а зрители уже разошлись.

— Ты так всех друзей потеряешь. — Сказала она.

— А как мне еще заработать…?

— Не надо….

Смотря вниз, на свою обесцвеченную полуночную работу, он спросил:

— А ты чего так рано сегодня?

— Отпустили раньше отоспаться. Завтра выхожу в две смены….

— Мам. Не надо….

— А как мне еще заработать…?

Весь следующий день Яромский играл на улице допоздна. Мама должна была вернуться только к часу ночи. Ребята обзывали его «червем», старались избегать его, и даже сказали, что никуда через неделю не полетят, просто будут дома сидеть.

Впервые он ужинал дома один. Умело пожарив яичницу, Яромский чавкал в тишине, замедляя пережевывание, когда думал о маме. «Как она будет в час ночи ехать на велосипеде, отработав две смены подряд…?».

Как и обещал, он лег в кровать в девять, но уснуть не вышло, хотя он и не старался. Так и лежал, упершись глазами в темный потолок, переделывая свой день в воображении, поступая смелее, правдивее, мудрее там, где время уже ушло.

Тяжелые шаги неспешно вошли в дом, спокойный звук ключей опустился на стол в коридоре, низменно сгибаясь, что-то глухо легло на кровать.

Яромский бодро встал и в одной майке и колготах пошел встречать маму.

У двери стоял ее пакет, обувь небрежно осталась лежать у порога.

Мама, не раздевшись, спала на своей кровати, поверх одеяла, мимо подушки, напрямик в сон.

— Ну, как ты, мам? — Только равномерные сопения струились из-под ее волос в ответ, свисавших на лицо.

Он аккуратно сел на угол кровати, поджал ноги под себя и наблюдал за ней. Как она может так сильно его любить, чтобы попросив убраться в своей комнате, после убирать самой.

Как она может быть для него и отцом и матерью одновременно

Как так она может взять на себя тягостную дополнительную работу до самой полуночи, чтобы осуществить его мечту.

— Знаешь, мам, я очень сильно хочу полетать на самолете…. — Ее сопение стало немного тише. — Иногда мне даже сниться, что я летаю. Эти ребята стали обзывать меня «червем»…. Они просто не понимают, вот и все. Хм, ты так устала, что даже не разделась. Очень жалко тебя…. Не работай больше так много. Я хочу, чтобы ты была дома и отдыхала. Ну их, эти мечты…. Наверное, я никогда не полечу.

Яромский расстегнул мамин пиджак, стянул носки с ее ног и укрыл одеялом только на половину, остальная половина грела маму снизу.

— Спокойной ночи.

Теплые летние дни провожали время в воспоминания, ласкали улицы, прятались в шуме разговоров, играх и простом нахождении мальчишек вместе. Прошла неделя, и ребята снова стали дружить с Яромским, все обиды ушли, придав дружбе более теплый летний оттенок. На улице распелись ласточки, щебеча в пролетах многоэтажек.

Из-за угла показался знакомый автомобиль, в окне которого сидел мужчина с усами — инструктор.

— Сегодня же воскресение! — Вдруг закричал один из ребят.

— А я помнил. Просто не хотел раньше времени радоваться.

— Так мы тебе и поверили.

— Яромский, ты с нами? — Спросили ребята его.

— Да, это…. Я….

— Он с нами. — Басисто громыхнул мужчина с усами. А затем тихонько наклонился к Яромскому и добавил. — Тебе, Яромский, дан шанс полететь на настоящем самолете…! Не переживай. За тебя уже оплачено.

— Правда…?

Трепет пеплом рассыпался по его телу всю дорогу в аэропорт, который теперь казался волшебным местом. Как же было приятно в нетерпении ожидать свой первый полет на самолете. Сколько раз он ему снился, сколько раз он пилотировал самолет в воображении. Сколько взглядов на небо было поднято, прежде чем он сам туда поднимется.

Они взошли по маленькому трехступенчатому трапу в белоснежный аэроплан. Внутри было одно место пилота посередине и четыре пассажирских места сзади. Их попросили пристегнуться. Ребята сделали это быстро, в одно движение щелчка, Яромский — долго возился, смущаясь неопытности.

— Ну, что ты там? Дай сюда.

— Я сам.

Легкое гудение мотора перерастало в гул. Яромский сидел далеко от лобового стекла, возле него, справа, был только маленький округлый иллюминатор. Предметы в нем начали свое движение назад по полосе. Самолет потрушивало, как в разгоняющемся по ухабистой дороге автобусе. Незаметно для него, земля отдалилась….

Уши заложило глубинной приятной болью. Сердце тревожно билось, улыбка на его лице сама по себе расползлась вдоль, в непередаваемой внутренней радости.

В это маленькое окошко возле него был виден лишь кусочек неба. Его так не хватало, так было мало синевы. Он аккуратно отстегнул свой ремень безопасности слева, и как по щелчку пилот сразу обернулся и сердито сказал:

— Оставайтесь пристегнутыми в течение всего полета. Соблюдайте правила.

— Но я хотел к окну….

— У тебя вон есть окно, справа. — Сказал один из мальчишек, показав рукой на иллюминатор.

— А можно будет попробовать порулить, хоть немножко? — В изнеможении спросил Яромский.

— Это запрещено. — Спокойно ответил пилот.

— А окошко приоткрыть? Хотя бы на секундочку?

— Яромский! Будешь вертеться, тебя прям тут и высадят! — Заявил другой мальчишка.

Он насупился, скрестил ремень обратно, защелкнул руки на груди и сполз в кресло пониже, подумав о том, что в его воображении можно было все это делать многократно, не спрашивая разрешения у пилота. В воображении он сам был пилотом!

Полет захватывал остатки пылающего неба, до которого мальчику не было и дела. Он так и не узнал, что такое настоящий полет. Он так и не узнал, чем пахнет небо….

Равнодушным шагом он шел домой, не поднимая голову вверх. Мама уже поджидала его дома, приготовив по особому случаю сытный роскошный ужин. Она представляла себе его порхающего на собственных крыльях аэроплана. Вместо этого, в дверь медленно вполз старенький, пыхтевший недовольством городской автобус, битком набитый обидой и грустью.

— Ну? — Вся, сверкая, спросила она его. — Как прошел полет?

Этот вопрос остался не услышанным, мама стала прозрачной, все стиснулось в тусклость, когда он увидел через приоткрытую дверь в свою комнату пустую раму….

Окна не было. Проем в нем был запечатан полиэтиленовой пленкой, едва пропуская свет, вместо рамки на откосах торчали гвозди и осыпавшаяся штукатурка. Он вбежал в комнату и замер. Мама нехотя пошла за ним и включила в полутьме свет.

— Помнишь, к нам заходил мужчина, наш новый сосед? Я продала ему окно, чтобы ты смог полететь. — Он повернулся к ней и посмотрел очень взрослым испытывающим взглядом. — Я знаю…. Знаю. Папа…. Но не переживай, к зиме мне удастся скопить денег, чтобы мы вставили другое окно, а пока….

Но он ее не слышал. Яромский плюхнулся в кресло и уставился в непроницаемую пленку, отгородившую его от неба. Мама вышла и тихонько притворила дверь.

«Ему нужно остыть, немного прийти в себя. В его памяти отец остался для него достойной личностью, хотя на самом деле….», — успокаивала она себя в одиночном ужине из воспоминаний.

Яромский долго наблюдал за этой мембраной, а потом накинулся на нее и начал рвать. Пленка оказалась достаточно плотной. Он схватил карандаш со стола и начал дырявить ее, до тех пор, пока в одну из дырок не смог просунуть руку и сорвать полиэтилен полностью на пол.

В ярости он взял свой воображаемый штурвал в руки. Резкий экстремальный взлет без разрешения, за такое могут лишить лицензии пилота.

— Теперь уже все равно! Всем расстегнуть ремни безопасности! —

Скомандовал он. — Окна отрыть на полную ширь! Глубокий вдох….

Рычаг резко рвался к нему, а затем так же стремительно бросался вниз. Он делал мертвые петли одна за другой, вырисовывая турбинным белым дымом каракули на голубом небе. Перевороты, спирали, бочки, восьмерки, поплавки, полет хвостом вперед, правым крылом вверх — ярость выходила из него в этом отчаянном взмахе крыла его воображения.

В темноте вечера, вдалеке, горело одно окно, в котором стоял человек и смотрел на него до самой посадки его планера. Когда самолет Яромского сел, он не открыл дверь и не снял наушники рации, он просто встал с кресла и плюхнулся на стоящую в углу комнаты кровать.

В его оконной дыре ветер плавно шевелил кусочек пленки, зацепившийся за гвоздь в проеме, где-то вдалеке напротив все еще горело окно светом тонким, с тенью какого-то человека в каком-то доме.

В заливающих детскими слезами глазах усталость перерастала в сон, во тьму, а вечерний свежий воздух голого окна оглушил его глубокой забывчивостью….

Утро не будило его городским произрастающим снизу шумом машин, через пустоту в стене, где раньше было его окно. Звук был только комнатным, дыхательным и тихим. Где-то на кухне слышался голос его мамы, тарахтящий в шепоте причитания и короткие полу басистые отрывки мужского звука.

Он приподнялся на кровати и застыл. От удивления он не мог ничего сказать, только резко вставал и все ближе и ближе к креслу, к стене, где еще вчера ничего не было, а теперь….

Сонная ноша непонимания прервала кухонный шепот его выкриком удивления.

— Ааа! Вот это да!

Он запрыгал по комнате, потом подбежал ближе к стене и дотронулся рукой до… окна.

Вместо дыры, вместо пелены, вместо искаженного мира через его воображение он касался настоящего лобового стекла аэроплана! Ветровое стекло было слегка выпуклым, по периметру была толстая резиновая прокладка, а сбоку небольшая треугольная форточка с алюминиевой ручкой. Внизу едва касалась подоконника узкая приборная панель, с нерушимыми стрелками на циферблатах.

— Можно я сам? — Сказал мужчина в туго затянутой рубашке его маме и проник в дверь. — Ну, как тебе? — Обратился он к мальчику.

— Это вы…? Но….

— Знаешь, мне очень понравилось ваше окно. Вот такие причуды случаются на старости лет, когда человек выходит на пенсию. А тебе…, тебе, Яромский, дан шанс летать в воображении. И я не мог спокойно смотреть, как ты летаешь без лобового стекла. — Он указал пальцем на дальнее окно напротив, где совсем недавно горел свет, где совсем недавно стояла тень.

— Но к-как…? — Запинался Яромский в смущении.

— Я пилот. — Его рука взлетела к козырьку седых волос. — Точнее говоря, бывший пилот. — Рука уныло опустилась вниз. — Уже на пенсии. Достать ветровое стекло от аэроплана не составило большого труда. Все пилоты — братья, скрепленные одним небом….

Яромский заискрил глазами, напряг горло, чтобы спросить, чтобы наконец-то узнать…. Он вытянулся немного вперед, прервав речь мужчины с седыми волосами.

— Раз вы пилот…, вы должны знать на самом деле…. Скажите, чем пахнет небо…?

Он улыбнулся ему в ответ и произнес приятным голосом, приложив ладонь ко рту. Как пилот, пусть на пенсии, пусть и с седыми волосами. Проговорил, как в рацию, как своим пассажирам на борту:

— А небо на самом деле — пахнет мечтами…!

Фарфор (Крым)

— Доктор, у меня нет детей. Я начинаю сходить с ума. Я уже не в том возрасте, чтобы…. Я готова даже украсть….

— Украсть? Да вы хоть знаете, каково это? Я понимаю, вам тяжело не иметь ребенка. Но вы только представьте себе каково это потерять его….

Доктор протянул плачущей женщине небольшую книжечку и вышел из кабинета.

Чьи-то незнакомые инстаграмные фото пестрили счастьем, теплом и уютом. Как будто прямо из фото донесся живой смех. Этот смех она уже где- то слышала. Она неудобно сидела прямо на песке, загородив свой взгляд темными широкими солнечными очками, которые устремлялись в экран телефона. Брызги волн заглушали доносившийся издалека звон детской радости. В какую-то минуту ей пришла в голову идея, от которой любой бы ужаснулся, но для нее это показалось единственно верным путем, чтобы быть счастливой. Как когда-то….

По берегу крымской набережной, не спеша, растягивая время в вечность шла женщина, неся за собой неуловимый аромат теплоты ее дома, дымок спокойных вечеров у камина и не разглашаемое молчание о любви своего мужа. Позади нее резвясь и смеясь шла маленькая девочка в розовой кофте, которая игралась с собакой по кличке Чоп. Они шли порознь, думая каждая о своем, занимаясь абсолютно разными делами, но даже так было видно, что эти двое скреплены одной невидимой веревочкой семьи.

Аккуратно вдавливая песок босыми ступнями, маленькая девочка приближалась в отражениях коричневых стеклышек очков Лены. Она надвинула очки выше и внимательно стала всматриваться в лицо маленькой девочки.

Тяжелый аромат ее духов ландыша остановил ребенка рядом, когда женщина и собака проходили мимо. Девочка подошла ближе, стараясь разглядеть глаза этой странной девушки через темные очки.

— Привет. — Вдруг обратилась к ней Лена. — Ты меня не узнаешь?

Девочка сделала шаг ближе и присмотрелась внимательнее. Прохожие шли мимо, не оборачиваясь, вдыхая солнце и глядя на морской ветер.

— Я твоя мама. — Вдруг сказала ей Лена молодым голосом.

Чоп остановился ровно посередине между девочкой и своей хозяйкой, и зафыркал в сторону Лены.

— Садись ко мне на подстилку. Какие у тебя красивые волосы, прямо как мои.

Девочка послушно села на песок, и под тяжестью аромата ландышевых духов устало положила голову на ее плечо.

Чоп загавкал и побежал к девочке. Женщина впереди обернулась и увидела, что какая-то незнакомая девушка гладит девочку, прижимает к себе, а затем встает, забирает подстилку, берет ее девочку за руку и начинает уводить.

— Маша. — Крикнула женщина. — Иди сюда. Маша!

Она двинулась быстрыми шагами за ней, сильнее вдавливая песок под собой истертым протектором подошвы. Когда она их настигла, Чоп лаял так громко, что первых ее слов не было слышно.

— …вы ведете ее? Маша, а ну-ка иди сюда. Чоп, фу! — Но пес не унимался. — Я к вам обращаюсь, девушка. Куда вы ведете мою дочь?!

Лена спокойно повернулась, обнимая при этом девочку за плечо.

— Чего вы кричите? Мы с моей дочерью просто гуляем. — Сказала Лена.

— Бим, фу! — Скомандовала она собаке, и та сразу же упокоилась, завиляв хвостом возле нее.

— Мама…. — Девочка подняла голову вверх и обратилась к улыбающейся ей Лене. — Что эта женщина хочет от нас? Пойдем домой. Бим, за мной.

— Что?! Маша, иди сюда, я сказала! Что происходит?

— Если вы не угомонитесь, я вызову полицию. — Сказала ей Лена и тут же исчезла вместе с ее дочкой, которая стала чужой и Чопом, который стал Бимом.

Она стояла на берегу несколько мгновений, которые оказались часами, абсолютно не шевелясь. Когда она очнулась от этого сна с открытыми глазами, то закричала глубинным голосом ненависти и отчаяния.

Пустой пляж окунулся в эхо диссонанса ее вопля и тихого прилива волн….

Она прибежала домой, где никого еще не было. На столе ожидал свежий ужин, три тарелки и столовые приборы на троих. Ее шаги протирали ковер и вытаптывали беспокойные мысли. «Звонить? Кому? Куда? Кто эта девушка? Почему Маша назвала ее мамой…?».

К шести часам с работы вернулся ее муж. Он медленно расстегивал входную дверь и открывал пиджак, чтобы войти в тепло дома готовым к счастью и любви своей семьи, в которой он никогда не чувствовал себя одиноко, голодно или утомленно. Он не успел снять второй ботинок, как в коридор на встречу ему выбежала его взволнованная жена.

— Саша! Какой кошмар! Наша дочь, Саша! Ее украли! Я была на пляже. Чоп тоже ушел с ней. Она увела Машу, а та называла ее мамой! Какой кошмар, Саша…!

— Что? Успокойся, дорогая. Я ничего не понимаю. Наташа! Еще раз объясни, что случилось? — Закричал он.

Он взял ее за плечи и сдержанным движением усадил на подставку для обуви. Она всхлипывала и закрывала лицо руками, не давая голосу говорить. Саша дал ей понять, что это очень утомляет его, еще минутку и он весь изнемогая от переживания взорвется. Всхлипы маятником затухали в покой и, наконец, она смогла вымолвить.

— Я гуляла с Машей по пляжу….

Сидя на переднем сидении машины, она рассказывала ему все в мельчайших подробностях, тем больше переходя на плачь, чем ближе подбиралась к тому моменту, где Маша ушла с этой девушкой. Саша вел машину очень резко, направляя ее по гладким дорогам напрямик в отделение полиции.

Она не закрыла за собой дверь машины и в накинутом от озноба пиджаке на плечи побежала сразу к дежурному.

— Мою дочь украли! — Ее слезы были уже на пороге срыва. — Украли, понимаете? Что вы сидите?!

Саша вошел в коридорное эхо крика возле дежурного, который сонно пытался понять, что от него хотят.

— Успокойся, дорогая. Тише, Наташа…. От того, что ты кричишь, они не найдут ее быстрее. — Спокойно сказал Саша при виде дежурного.

Дежурный хотел вызвать наряд, но Саша объяснил всю ситуацию, как мог, перекрикивая ее плачь и стоны. (Как он объяснил, двоякая догадка о вранье)

Несколько полицейских вошли из темноты улицы в дежурный участок и принялись составлять протоколы, собирать данные по приметам, описанным Наташей. Полились затяжные часы аппаратного кофе, которое не давало успокоения, но хотя бы немного смачивало мысли.

Полненький высокий слегка гнусавый полицейский, который вел основной протокол очень внимательно спрашивал все детали случившегося, искоса глядя на Наташу. Его взгляд на нее становился тем длиннее, чем короче были ее ответы, которые сопровождались сжатием ее уголков рта от его неловкого взгляда на нее. Но заметив строгий взгляд Саши за ее спиной, он углубился в записи, более не поднимая на нее глаз.

Когда вся информация была собрана и составлены все приметы девочки, Саша намерено громко обратился к ней.

— Успокойся. — Он кивнул головой в сторону полицейского. — Мне кажется таким людям можно доверять, они никогда не обманут. Они ее обязательно найдут. Посмотри на этого полицейского. Он очень простой. Просто изъясняется. Просто одет. Здесь эти бедолаги работают не за зарплату, а за дело. — Прижимал ее к себе Саша, глядя в упор склоненного над бумагами полицейского.

— Надеюсь….

Через несколько часов полицейский вооружился бумагами, взял с собой наручники и удостоверение со стола, вышел в светлеющий коридор и негромко обратился к все еще не спавшим обнявшимся молодым людям. Когда он переводил взгляд на нее, то его голос становился сочувственным, а когда смотрел на Сашу — то твердым и профессионально официозным.

— Простите, я смешно говорю. С самого утра заложило нос. — Прогнусавил он ей и приступил к делу, обращаясь к нему. — По данным характеристикам, мы просмотрели видеозаписи с уличных камер той местности, которую вы описывали. Зафиксировано, что на улице Зеркальной, это в двух километрах от пляжа, около пяти часов вечера из магазина вышли девочка, девушка в очках и собака, и направились в жилой дом через дорогу.

— Это она…. — Она встала и пиджак соскользнул с ее тонких плеч на пол.

— Тогда поедем. — Сказал полненький полицейский ей. — На всякий случай, — он снова перевел взгляд на Сашу, — у вас есть документы подтверждающие личность ребенка?

Она посмотрела на Сашу, но тот нагнулся вниз, чтобы поднять ее упавший пиджак.

— Только дома. Мы находились в таком состоянии, что о документах думать….

— Я понимаю. — Мягко сказал он ей. — Езжайте за нами.

Всю дорогу до улицы Зеркальной они молчали, оба всматривались в яркие задние огни полицейской машины, сворачивающей постоянно в разные стороны.

Полный полицейский вместе с помощником подошли к двери дома, в который, исходя из видеозаписи камеры магазина, вошла девушка с девочкой. Перед тем, как стучать в дверь, полицейский остановился и с выставленной вперед ладонью обратился к женщине.

— Я вас прошу, сохраняйте спокойствие. Мы во всем разберемся правовым путем, без скандалов и ругани. Договорились?

Она кивнула им и незамедлительно последовали четыре громких стука костяшек в деревянную дверь.

Сонная взлохмаченная сном молодая девушка открыла дверь не сразу, мешкаясь шорохами около замочной скважины. При ярком свете лампочки от отрывающейся двери все сощурились, а девушка в двери даже не сразу увидела, кто перед ней стоит.

— Доброй ночи. Извините, за столь поздний визит. Дело в следующем. Эта женщина утверждает, что сегодня днем, на городском пляже похитили ее ребенка: девочка, семи лет, одета была в розовый свитер. С ней была собака по кличке Чоп. Скажите, в доме есть дети?

Где-то на кухне из-за закрытой двери доносился звук скребущихся когтей, глухой собачий вой и скуление.

— Да…. Э…. — Она замешкалась с ответом, не понимая до конца, к чему вел полицейский. — Моя дочь.

— Это моя дочь! Ты украла ее! — Не выдержала Наташа

— Успокойтесь! — Сдержал ее офицер и снова обратился к хозяйке. — Скажите, а можно ли увидеть девочку. Эта женщина утверждает, что это ее дочь.

— С какой стати, я буду будить свою дочь в такое время? Эта какая-то сумасшедшая особа, и я не собираюсь ей доказывать, что моя дочь — это не ее похищенный ребенок.

Полицейские переглянулись между собой с едва уловимым прищуром.

Глаза Лены бегали от одного офицера к другому.

Она изредка клала короткие касания взгляда на Сашу, который смотрел на ее заспанную милую прическу, на ее сонно сгибающуюся отлежанную кожу в уголках рта, на ее неопределимую силу женственности, которая пронизывала его насквозь легким ароматом тяжелых ландышевых духов.

— К сожалению, для выяснения вопроса нам необходимо сравнить девочку с описью заявителя. Вы осознаете, что ваш отказ может повлечь за собой помеху следствию. Камеры наружного наблюдения из магазина напротив зафиксировали, что девочка, попадающая под описания этой женщины, проследовала с вами в этот дом в шестнадцать часов тридцать четыре минуты….

Сонно заволакивая края халата вовнутрь, Лена нервно сдерживала свои движения руками. Эти монотонные слова, которые обоснованно расстилал перед ней гнусавый полицейский все больше действовали ей на нервы и, казалось, еще мгновение и она выдаст себя.

— Таким образом, — продолжал офицер, — нарушение правового и нормативного акта в одном случае….

— Хорошо! — Она выкрикнула и схватилась за ручку двери. —

Подождите несколько минут, я разбужу свою дочь.

Она нервно хлопнула дверью, так что полицейский отодвинулся назад. За деревянным барьером послышалось негромкое: «Маша!». Полицейские оглянулись на Наташу и увидели, как она уже радовалась тому, что все оказалось верным, что сейчас она увидит свою дочь и все сразу же наладится. Полицейский улыбнулся, глядя на нее.

— Маша, да, Маша. Вы слышите это? Она зовет ее. — Радостно шептала она.

За дверью слышались неразборчивые голоса, шепотные наставления и легкие всхлипывания детского будто простуженного носа. Наконец, замок провернулся, дверь дернулась рывком, а затем медленно поползла назад, открывая на пороге девушку и маленькую девочку в розовой пижаме, которая сонно терла глаза указательными пальцами.

— Маша! Маша, доченька! — Закричала ей Наташа из-за двери и бросилась вперед, но полицейские сдержали ее, придерживаясь правовых нормативов.

— Подождите!

Маленькая девочка увидела полицейских, женщину, рвущуюся к ней, парня возле машины и попятилась назад. Она обняла ногу сонной Лены и спряталась за ней, оставаясь в тепле нагретого дома.

— Мама, что эта женщина от меня хочет?

— Я не знаю, милая. Ну, что, офицер? Вы удостоверились? Все в порядке?

— Ты украла мою дочь! Арестуйте ее, офицер. Как ты могла?! Тебя посадят в тюрьму! Маша, доченька, иди к маме. Ну, давай же. Я здесь…. — Она завлекала ее мягкими жестами и улыбалась сквозь слезы ненависти к этой бездушной воровке.

Вдруг девочка испугано вскрикнула и, расплакавшись, побежала вглубь дома. Полицейские растеряно посмотрели на женщину, которая стояла возле них, затем на девушку, которая стояла на пороге. Офицеры, почесав лоб, не могли понять, что происходит не так….

Полненький полицейский повернулся назад туда, где стоял парень. Саша абсолютно отстраненно в это время проверял состояние шин автомобиля, вдавливая их носком ботинка.

— Скажите…. — Начал офицер, не отводя взгляда от молодого человека возле машины. — А…. Может быть, у вас имеются какие-либо документы на ребенка?

Девушка тяжело выдохнула, нервно откинула руки с груди и края халата распустились, оголив страстную пижаму. Только тогда Саша снова повернулся в их сторону.

Без ответа, она углубилась в темноту коридора, оставив дверь открытой. Лена быстро вернулась и грубым жестом протянула офицеру паспорт и свидетельство о рождении, в котором стояла фамилия девочки Маши — точно такая же, как и фамилия этой девушки в паспорте.

Офицер потушил свой фонарик, протянул ей документы обратно и виновато козырнул в полутьму.

— Не смею более вас беспокоить. Извините за….

Но дверь ее порога поравнялась со стеной и хлопком оборвала его речь. Полицейский повернулся в сторону женщины с пиджаком на плечах. Ее лицо скрывали ладони, из-за них тихонько доносился плачь.

— Видимо, обознались. Мы продолжим поиски утром. Вам нужно отдохнуть, вы очень устали. — Он аккуратно развернул ее за плечи и повел к машине. — Мы с вами свяжемся. Она обязательно найдется, я лично проконтролирую выполнение поисковых работ. — Он хотел обнять ее на последок, чтобы разделить ее горе, но Наташа вырвалась и побежала к машине сама.

Саша вел машину молча, игриво постукивая указательными пальцами по рулю. За окном светало, фонари медленно тухли, давая ночи напоследок побыть наедине с собой. Никто из них ни о чем не думал, встречный воздух из окон выдувал все мысли в свежую ночь.

Легкое шорканье по ступеням. Тихое открытие входной двери. Шелестящие звуки снятия верхней одежды. Брызги воды крана в ванной. Воздушные взбивания постели и простыней. Пред сонная тишина….

— Почему ты не звал ее? — Обратилась она к Саше в полутьме, лежа под простыней. — Почему ты стоял в стороне и ничего не делал?

Он смотрел в черный потолок, равномерно вдыхая и выдыхая свои мысли. Казалось, в его выдохах еще витал легкий аромат ландыша, а свет из окна изредка проезжающих мимо машин напомнил луч из открывающейся сонной двери на Зеркальной улице. Наконец, он пересилил чувство жалости к Наташе, повернул голову к ней, шелестя подушкой и негромко сказал:

— Потому что, это не наша дочь…. У нас нет детей и никогда не было….

Она тихо заплакала и отвернулась в сторону, перетянув на себя большую часть простыни. Саша слушал всхлипы и ему было не по себе. Он старался не громко глотать подступивший к горлу ком, но выходило очень слышно. Он закинул руку на ее талию, пытаясь прижать к себе и успокоить, но она резко скинула ее, встала и ушла на кухню.

Ночной свет кухонных софитов осветил чистый, не тронутый со вчерашнего дня стол, за которым так и не ужинали. На столе ждал подсохший с краев ужин, две тарелки и столовые приборы на двоих….

Желтый теплый свет кухни сменился уличным белым, холодным и одиноким. Саша проснулся с тяжелой головой, устало вошел на кухню и опустился на стул, глубоко выдыхая остатки сна.

— Ты так и не спала? — Она не ответила ему, даже не повернулась в его сторону.

Он включил чайник, достал две чашки и стал насыпать ей ободряющее для разговора кофе. Вода закипала и повышала натянутость напряжения в этом долгом молчании. Как только кнопка щелкнула и позволила тишине воцариться вновь, она повернулась и взглянула на чашки.

— Ты насыпал кофе? — Безразлично спросила она.

— Да. Тебе будет полезно.

— Мне будет полезно, если ты будешь вести себя, как мужчина, а не отмалчиваться, когда ты должен….

— Что? Что должен? Врать?

— Хватит называть это враньем! — Закричала она. — Это нормальное стремление к семейному благополучию, когда тебе двадцать девять! Ты не в силах обеспечить нас двоих. И я уже не так молода, чтобы рожать. О каком новорожденном ребенке может идти речь?! Именно поэтому нам нужен уже взрослый ребенок. — Ее истерическая одышка надрывала слова пополам, делая речь все более рыхлой.

— Подожди. Зачем ты затрагиваешь деньги?

— Потому что! Ты восхищаешься полицейским, который «просто простой». Просто простой и все. Ты восторгаешься человеком, у которого ничего нет и который ничего не сделал в своей жизни, чтобы что-то появилось? Он тебе близок, потому что ты сам такой же! — Вскрикнула она.

— Причем тут это?! Ты даже на знаешь этого человека. Как ты можешь о нем судить? И я не восхищаюсь им. Я всего лишь сказал, что таким людям, как мне кажется, можно верить. Разве нет? Разве он не сдержал своего слова и не нашел девочку?

— Ты даже не можешь отвечать за свои слова. — Резко успокоилась Наташа. — Нужно быть решительнее….

Саша ничего не стал говорить, решив, что чем больше он пытается объяснить ей что-то, тем больше она запутывает его, переворачивая сказанное им в ту сторону, в которую нужно было ей. Властный избалованный характер, скрывающийся под тихой гардиной слез и нерешительных желаний, который проявлялся тем сильнее, чем больше она теряла молодость.

Она резко встала, схватила тарелку со стола и бросила ее об пол. Мелкие осколки фарфоровых слез разлетелись по всей кухне, а звон от удара вынесло в открытую форточку взрывной волной на потеху соседским сплетням.

Из окна оголенной форточки подул свежий утренний воздух, который был перенасыщен ароматом тяжелых ландышевых духов. Саша глубоко вдохнул и голова пошла кругом, пульс ударил по тонкой коже висков и разбросал красноту по лицу. Он улыбнулся, выглянул в окно на встречу дню и торопливо встал.

— Мне нужно на работу….

— Сегодня выходной. Суббота. Ты забыл.

— Нет. Не забыл. Мне нужно кое-что доделать. — Он отставил полную чашку и пошел одеваться.

Буквально через минуту он уже стоял в коридоре. Не взяв рабочий портфель, не зазвенев ключами от машины, он щелкнул замком, открыл дверь и уже на пороге обернулся.

— Сама же говорила: «Нужно быть решительнее….»

Хлопком двери затянуло вовнутрь и выдавило остатки аромата ландышевых духов на улицу, вместе с Сашей.

Она оглядела пустоту, в которой повсюду должны были быть разбросаны частицы фарфоровых эмоций на полу, но всюду было чисто. Пустой стул и стол, на котором стоял ссохшийся ужин, одна тарелка и столовые приборы на одного….

— Не так просто, моя дорогая. Я тебе не отдам ни свою дочь, ни своего мужа. — Говорила она в зеркало, замазывая пудрой возрастную невыспанность. — Ты еще молода…. Еще успеешь украсть свое. Так не мешай другим. Ведь, семейное счастье — оно как фарфор. С ним нужно быть очень бережным…. Одно неловкое движение и все, назад уже не склеить.

Наташа спокойно собралась, накинула спортивный костюм, темные солнцезащитные очки и вышла на улицу.

Когда она проходила мимо лавочки со своими соседками, то даже не поздоровалась — настолько сильно она была сосредоточена на своих мыслях.

— Такая молодая, а одевается, будто алкоголичка. — Заметила первая соседка своим седым пенсионным голосом.

— Так, а чего ей. Она еще не замужем, одинокая. Для кого стараться-то?

Небось, в магазин за хлебом пошла…. — Ответила вторая.

— Ну, так, время-то идет….

Наташа двигалась в сторону пляжа по асфальту, на котором все больше и чаще встречался раздутый по всему городу морской песок. Шелест песчинок сухо хрустел на поверхности, под истертыми протекторами ее ботинок, которыми она безжалостно издавала скрип по песку.

— Наташа!

Этот неожиданный оклик сзади пошатнул ее твердость походки, и она замедлила шаг, но не оборачивалась.

— Наташа! Здравствуйте! — Перед ней вынырнул высокий полный полицейский, запыхавшийся от спешки. — Думал застать вас дома, но соседи у подъезда сказали, что вы ушли.

— Да. Я не могла находиться дома…. Одна….

— Понимаю. — Сочувственно сказал он. — У меня для вас хорошие новости. Я кое-что нашел на Елену. Мне кажется это можно причислить к попытке аферы, если только вы…. Как бы это сказать…?

Но Наташа не стала дожидаться продолжения. Она всем телом мягко прильнула к нему и обняла, как в тот вечер хотел сделать он, но не успел.

— Вы мне поможете? — И она сразу продолжила. — На пляже есть кафе, единственно работающее в это время. Зайдите вовнутрь и ждите в кабинке женского туалета.

— Женского?

— Эта аферистка ведь не пойдет в мужской. Идите. Я подам вам знак, когда будет нужно.

— Но…. Как же…? — Растерялся он.

— Ну…. — Она из-под низа посмотрела на него, затем взяла за плечи и приблизилась к лицу. — Нужно быть решительнее.

Ее легкий поцелуй в щеку преобразил полного полицейского в плотный сгусток раскрасневшейся твердости. Он кивнул ей в согласии и почти побежал в сторону пляжного кафе.

Пляж был наполнен прохладными лучами бархатного сезона с ароматом приближающихся холодов. Она села на песок и ждала….

Этот смех Наташа уже где-то слышала. Эти знакомые инстаграмные фото пестрили счастьем, теплом и уютом. Как будто прямо из фото доносился радостный смех. Брызги волн заглушали летящий издалека звон детской радости. В какую-то минуту ей пришла в голову идея, от которой любой бы ужаснулся, но для нее это показалось единственно верным путем, чтобы быть счастливой. Как когда-то….

Вскоре на каемке морского берега стали появляться едва уловимые следы босых стоп. Девушка шла впереди, ее распущенные волосы страстно развивались по ветру, охватывая ароматом тяжелых ландышевых духов идущих сзади девочку в розовой кофточке, мужчину в рубашке с закатанными рукавами и плетущуюся между всеми ними собаку по кличке Бим. Каждый шел думая о своем, но даже так было заметно, что все они сплетены одной неразрушимой ландышевой нитью семьи.

Наташа внимательно смотрела на них через темные солнечные очки. В голове кипело напряжение поджидания верного момента, который нельзя было упустить.

Саша взял за руку маленькую девочку, догнал девушку с развивающимися волосами, и указал на пустые столики прямо на песке, которые хаотично стояли под одной крышей кафе. Их следы согласованно повернули к заведению и оборвались на первой деревянной ступеньке подъема.

— Закажи что-нибудь на свой вкус, любимый. Я сейчас вернусь. —

Сказала Лена и проследовала в уборную.

Пока официант дружественно общался с Сашей и Машей, за их спинами Наташа пробралась по тем же деревянным ступеням подъема и быстро нырнула в уборную.

Дверь скрипнула за ней и посвятила в тишину, где перед первым зеркалом стояла Лена и намеревалась тщательно обрызгать всю себя и особенно волосы из парфюмерного флакончика, на котором красиво плелся рисунок двух длинных зеленых стеблей и белых колокольчиков посередине. Увидев Наташу, она замерла и спокойно опустила руку с флаконом вниз.

— Ах, это ты. — Она улыбнулась ей, как старой знакомой.

— Сначала ты украла мою дочь…. Потом ты украла моего мужа. — Ее взгляд испепелял ее на месте, но не особо действовал против ее безразличия.

— Как тебе живется в чужом счастье?

— Ты и правда сумасшедшая. Хотя мне все равно. Но, знаешь…. — Обратилась к ней Лена. — Счастье только со стороны кажется счастьем, только на фотографиях. Слез проливается намного больше, чем улыбок. И в твоей иллюзии, даже если ты сможешь отобрать моего мужа, даже если ты сможешь обмануть мою дочь, ты никогда не сможешь отнять у меня мою молодость, ты никогда не сможешь обмануть себя….

— Но…. — Она посмотрела на единственную закрытую кабинку, где прятался полицейский. — Есть один аргумент, против которого не надо слов. Схватить ее! — Скомандовала она громким выкриком, но ничего не произошло. — Я сказала схватить! Фас!

Лена обернулась, подумав, что она говорит сама с собой, как и положено сумасшедшим.

— Я сказала арестовать! Взять ее, ищейка! Пес! Ментовская крыса! Я сказала…. — Она расплакалась, и ее скривившийся рот, ее набухшие веки, ее просевший под комом горечи голос, ее измученное лицо отразилось в зеркале так искривлено, что было правдой.

Наташа ужаснулась и медленно отступила назад, прислонилась спиной к стенке и сползла по ней вниз. Лена хотела пожалеть ее, но не решалась подойти ближе. Эти всхлипы плача были вроде выставленной вперед ладони, парализующий действия.

Наташа плакала, а ее правая рука потянулась в сторону. Она нащупала металлическую урну, плотно взялась за грязный ободок, сжала ее, сильно выдохнула вниз, и вскинула голову вперед, готовая к броску.

Резкий шаг и удар ведром с замаха отразились в расширенных зрачках Лены. Лицо Наташи впивалось в ее и было ужасно, но глаза не смотрели вперед, а плавно в этом секундном отрезке времени поворачивались в сторону. Металлическое ведро в сантиметре от Лены разрезало воздух и с грохотом много годичной ненависти врезалось в зеркало. Затем еще раз и еще раз Наташа била им до тех пор, пока из стены не начала сыпаться штукатурка прямо в раковину, где осколки зеркала не стекали в слив.

Лена долго стояла и не могла ничего вымолвить. Наташа громко дышала, плакала одними всхлипываниями носом и каплями слез, которые падали в раковину и успешно стекали в слив. Наташа повернулась к ней, но лицо ее теперь не было таким угрожающим.

Она сочувственно улыбнулась Наташе, спокойно и сдержано, без криков и наигранных эмоций. Рука поднесла флакон выше. Два легких впрыскивания ландышевых парфюмов за мочки ушей Наташи, и один посреди груди, были лучшее, что она могла ей сказать.

И Лена вышла из двери счастливая, одна. Держа осанку, шагом как на крыльях, она плыла к семье не прикасаясь дна, а все прошедшее ей показалось былью.

На сладкий аромат, на ландыша цветок из щели между дверью чей-то взгляд, прикладывался умиленной жалостью. Открылась дверь его, впустив в себя поток парфюмов и укоров целый ряд, но полицейский мог довольствоваться малостью.

— Семейное счастье — оно как фарфор? Согласен со мной? — Спросила она, в пустоту затяжную

— Все правда. Но сервиз обретать всегда надо свой. Не нужно бить посуду чужую…

Она была его дождем (Киев)

— У вас Гиперестезия. Сверхчувствительная кожа, другими словами.

— Я чувствую это, доктор…. Вы скажите, что делать?

— Чувствовать. Не переставать чувствовать. А с вашей кожей, я что- нибудь придумаю. — И он вручил ему маленький рецепт выздоровления.

Вечерние тени людей терялись под навесами, скупо и сухо мокрые улицы пустели, в оконных семьях поскрипывали креслами, любимые кутались в одеяльные постели….

В одном из миллионов окон квартала, взрослый мужчина в очках отражался в тени. Он стоял над столиком, на котором лежал малыш.

Полыхнув шорохом, в дверном пролете появилась его жена, в этом узком отрезочке тени облупленной дверной лутки содрогнулся голос:

— Паша, не надо! — Завопила она и, подбежав, схватила руку мужа, в которой твердо восседал стеклянный шприц, оголившийся каплей своего раствора.

— Все будет в порядке, Мила. Пойми, мы можем повлиять на его будущее….

Его отец стоял перед младенцем, держал пистолет для уколов и стеклянный шприц в руках, глядя на сына.

— Ты не можешь судить с полной уверенностью о веществе, которое изобрел. А наш сын…. Паша…. Это же наш сын!

— В моей биохимической лаборатории, два десятка людей разрабатывали эту вещь с 2032 года, — он приподнял шприц и показал им немного вверх, — для правительственных целей. Двадцать лет, моя дорогая…. Ошибки быть не может. Все точно.

— Ну, зачем?! Мы ведь даже не можем предположить, каким наш сын будет сам по себе, какой у него будет характер, мысли, душа…. Мы даже не можем предположить, каким будет будущее в Украине. Ведь мы может этого даже не застать…. Вдруг он будет мучиться этим потом всю жизнь?!

— Послушай…. — Он высвободился из ее рук, положил не заряженный пистолет и шприц на стол рядом с младенцем и взял ее за плечи. — В нашем мире людям не хватает чувств. Это так…. И ты это знаешь….

— Знаю…. — Ответила она, не глядя.

— Ты знаешь мою любовь к стихам. Это единственное, что сохранило душу, и чувства по сей день…

— Знаю…. — Отвечала Мила все также тихо.

— Так вот, это вещество поможет нашему сыну стать не таким, как все. Он будет наделен невероятной чувственностью к миру. А через чувственность он будет писать чудесные стихи, которые вернут всех чуждых друг другу людей к чувствам…! Его стихи будут прошибать души людей насквозь! Пусть они перестали читать уже сейчас, но он найдет способ, чтобы донести их, он сумеет…!

Павел обнял ее, пытаясь через касание передать силу своей надежды и желание всего, что только что произнес. Она прильнула к нему на плечо, закрыла глаза и прошептала:

— Если бы это все было так, как ты говоришь….

— Мы попробуем. Для начала, я введу ему одну шестнадцатую куба, для адаптации вещества в организме. Через год, проведем анализы и попробуем увеличить дозу до одной двенадцатой…. — Она мельком взглянула на дитя.

— Паша! — Вскричала его жена. — Шприц!!

Он испуганно повернулся к столу, на котором лежал младенец и игрался шприцем. От крика матери он резко дернулся и вогнал себе иглу прямо в шею. Его детские, не знающие боли глаза вздернулись и залились ревом. Разрезающий воздух детский крик раздался на всю комнату, затопил звуком квартал. Ребенок начал дергаться и махать руками, ударяясь ножкой шприца об стол…. Впрыскивая два полных куба раствора в себя….

Мила, увидев все это, истерично сложила руки у рта и завопила в припадке. Кинулась к нему, но муж удержал ее, решивши сделать все сам. Паша схватился за голову ребенка, второй рукой — за шприц, и стал его аккуратно вытаскивать, но младенец весь дергался, махал руками и ногами, не давая ему вытащить его боль безболезненно.

На эти крики в их комнату ворвались люди в «черных одеждах»….

Пустой стеклянный шприц отчаянно выпал из рук и разбился о тихий пол, который смягчал шаги выводимого людьми в «черных одеждах» под руки отца, уличенного в хищении государственной тайны.

— Мой Павлик…. — Причитала Мила, обнимая своего ребенка. — Если бы все случилось так, как ты говорил….

На улицах Киева моросило ситцем, слегка мокрые головы суетливо создавали массовку, воздерживаясь от зонтов.

Он сидел перед широким прозрачным окном, наполняющегося влагой с одежд прохожих людей, кафе. Внимательно, молчаливо, вдумчиво оглядывая их лица, их радость, которую ему невозможно было познать.

В такую погоду он еще ни разу не оказывался на улице, лицом к лицу с раздражителем — капельным монстром. С самого детства его кожа была настолько чувствительна, что даже мелкая морось пронизывала током тысяч игольчатых уколов, щекоча его щеки, руки, тело в целом и душу…. Даже легкий ветерок иногда заставлял его извиваться и сдавливать затылком шею, стягивая чувствительность вовнутрь.

Одевшись в серый костюм, обувшись в серые ботинки, Сергей Павлович мог познать дождь только через цвет серостного оттенка. Он и сам частично был дождем, живя в одиночестве, отречении общения с другими людьми, их дыхание всегда щекотало его ресницы, чураясь прикосновений собственной матери, от которых вскрикивал и дергался, как когда-то давно, еще в самом детстве.

Его глаза метались от одного прохожего к другому. Через оконную решетку, лишающую его запахов и звуков, он чувствовал все….! Все, что присуще чувствовать человеку, находящемуся в мгновении радостного омовения.

— Посмотри на эту улыбку. — Прошептал он себе, указывая носом на одну женщину за окном. — Ты видишь, как она опускает голову вниз, бормоча ругательства на погоду, но подобно ребенку, улыбаясь, перепрыгивает лужи, в уже хуже некуда промокших туфельках…. — Он прочувствовал своей чувственностью все ее состояние радости, каждую мысль, которая появлялась с появлением лужного препятствия.

— Асфальт…. Мокрый, брызгающий дождевыми визгами асфальт! — Он закрыл глаза и глубоко вдохнул горячий зерновой прожаренный кофейный воздух носом, но ему удалось почувствовать запах уличной свежести, холодка, сырого наполнения жизни.

— Листик…. — Взволнованно глянул он на дерево. — Нет, не надо не падай! — Но ветер уже трепыхнул макушку дерева и лист сорвался вниз, к неизбежности, и ударился в мокрую землю. — Ай! Как больно…. — Он непреднамеренно схватился рукой за грудь своего серого пиджака, тягостно вдыхая воздух сдавленной диафрагмой.

— Больной? Это заразно? — Сухо спросил его с соседнего столика мужчина с газетой в руках.

— Нет, нет…. Просто поперхнулся…. — Он опять посмотрел на лежащий листик дерева. — Как больно было ему упасть…. Как прекрасно было прочувствовать это состояние. Любое состояние….

Кафе затухало, на столах загорелись экраны оплаты, музыка немела. Он расплатился и вышел на улицу, перед этим боязливо взглянул на небо, которое застыло в остылых пастэльных тонах. Можно было ехать домой, дождь — умер.

Медленно проплывая по серым, черно-белым эскалаторам людей вверх, пожалуй, он был единственным человеком, не вытирающим капли со стекающих волос. Возвышаясь к вечернему АэроМетро, он увидел яркое красное пятно впереди себя. Сделав шаг на ступеньку вверх, потом еще на одну, потом еще, в нем зародилось желание приблизиться к цвету, к жизни, к ней….

Она будто бы повернулась лишь для одного, чтобы стряхнуть стекающие капли с черных волос, смачивающих ее красное платье. Но он знал — она повернулась, потому что она была его дождем.

На прозрачном перроне, под которым виднелись облака, город и все то, над чем собиралось проплывать АэроМетро, она остановилась в ожидании состава, боковым зрением наблюдая за тем, как Сергей Павлович приближался к ней, собираясь с мыслями. Слегка повернула голову и увидела его пылающий приближающийся взгляд. Он не знал, что должен сказать в первую очередь, что вообще следует говорить, он никогда не говорил с женщинами в красных прекрасных платьях с черными женственными волосами.

Состав где-то застонал в стеклянном тоннеле, приближаясь, дал гудок. Сергей Павлович приближался к ней, аккуратно обходя людей, чтобы они не задели его своими касаниями щекотки. До того места, где стояла женщина оставалось недалеко, две — две с половиной мысли. На громкий гудок поезда девушка отвернулась от него и взглянула на надвигающийся состав. Словно из прозрачности, ему навстречу вынырнули сотни мокрых, спешащих успеть сесть, голодных до сидячих мест, людей. Они терлись об него, не давая сделать шагу в отстраненность, брызги их одежд, волос, зонтов раздирали его тело. Приступ щекотки поглощал своей силой….

Не выдержав этого, он бросился в сторону, где стояла старая, никому ненужная телефонная будка, как напоминание из прошлого. Он судорожно сел в нее и закрылся дверью с поцарапанным стеклом от всех людей, касаний, капель. Ее красный силуэт прекрасности проплыл в уходящем вагоне горящего окна….

Целую ночь Сергей Павлович думал о ней. Он пытался ее почувствовать целую ночь, меняя ударение слова «це́лую», к примеру, ночь, на «целу́ю», к примеру, ее. Ему было под силу почувствовать что угодно, состояние, ситуацию и страхи, любовь и ненависть любого человека. Однажды, он увидел историю в видео-газете, как мать била своего ребенка за то, что он, проголодавшись, съел ее любимые сухарики, которые она приготовила себе на вечер, для просмотра фильма. Он так сильно проникся этим ребенком, что стал в воздухе сочинять возгласы противостояния ей, он почти сам стал этим мальчиком, схватил в воображении палку и начал защищаться….

Сергей Павлович воображал себе, как каждый из них возвращается домой, она — обнимает подушку, с мыслями о нем, он — смотрит в свое закрытое окно, пытаясь вдалеке увидеть ее дом, ее окно, как она сидит и обнимает свою подушку, с мыслями о нем.

В мысли вошел разрушающий дверной стук. Облупленная лутка отделилась от двери, и в ней показалась его мать:

— Сережа, — аккуратно и тихо, чтобы не взволновать воздух вокруг него, сказала она, — я поговорила с одним очень хорошим доктором по поводу твоей…. В общем, он хочет заняться твоим случаем. Возможно, он может помочь….

— Угу. — Почти что в себя ответил он ей, то ли согласием, то ли отвержением.

— Я записала тебя на прием.

— Запиши заодно и себя…. К психиатру.

— Иногда мне кажется, — смотря себе под ноги, сказала она, — что, не смотря на твою чувствительность, ты самый бесчувственный человек на земле. Прости…. — Дверь хлопнула.

Киев невероятно большой город, вобравший в себя несколько десятков миллионов людей к 2072 году. Несмотря на численность, люди все также продолжают ехать на одну и ту же работу и с работы, в одно и то же время, добираясь одним и тем же транспортом, используя одни и те же маршруты, не переставая любоваться видом за окном.

День прошел в ожидании, так и не сорвавшихся с серого потолка капель. Сергей Павлович, проведя на перроне весь день, искал рассеянным взглядом только один цвет, только одного человека. Проходили часовые минуты, суточные секунды мучительного само терзания.

Волнение дребезжало внутренностями, заставляя его ходить из стороны в сторону. Чтобы не привлекать внимания контролеров, которые все время на него смотрели и что-то передавали в трансляционные рации, он достал ручку и блокнот и стал воображаемо записывать расписание приходящих и отходящих поездов АэроМетро. Каждое записанное слово, чтобы нажим выглядел правдоподобно, он пропускал через мысли о ней….

Он еще раз посмотрел на часы, хотя и так знал сколько время. Когда он поднял свои глаза, то остолбенел — она стояла перед ним, в черном костюме, черных туфлях на невысоком каблуке, в черных, сливающихся с одеждой волосах, и пристально смотрела в глаза.

— Вы зря стараетесь…. Ничего не выйдет. — Выдохи окончаний ее слов полыхали его ресницами, скапливая поднимающуюся по всему телу дрожь. — В нашем мире людям не хватает чувств. Это так…. Не надо пробуждать во мне чувства, преследуя меня, добиваясь и стараясь понравиться. Я ничего не чувствую….

Он ничего не мог выдавить в ответ, настолько сильно она его поразила.

Ее изящные «бесчувственные» шаги направились к эскалатору. Где-то вдалеке прогудел приближающийся состав. «Только не это!», — Сергей Павлович опомнился, глядя, как она утопает вниз, в стеклянные облака, ведущие к земле. Он стал ее догонять, но из вагонов хлынули люди, которые сдавили его щекоткой, касаниями, одышкой бега.

— Аааа…! — Вскрикнул он, от сжавшего его грудь судорожного щекотания, но никто не обратил внимания, приняв это за выкрик человека, которому наступили на ногу в толпе.

В последнюю секунду своего исчезновения вниз, «девушка в черном» обернулась назад, чтобы убедиться остался ли он или последовал за ней. Он смог уловить этот секундный взгляд темных глаз, который теперь был короче мгновения пробуждения от плохого сна.

Сергей Павлович бросился в самую пучину людей, за ней, сжимая в скрежета зубах свое терпение от непрерывного трения о людей, которые выкрикивали ему в лицо свое невежество, обдавая его щекоткой и перегаром.

Его лицо пылало теплотой внутреннего напряжения, все тело хотелось разорвать, сквозь сжатое горло вылетали стоны боли.

До нее оставалось четырнадцать ступеней, ряды людей редели. Он выставил свою руку вперед, чтобы коснуться ее, чтобы сквозь даль заставить обернуться, но она ступила на твердую поверхность и через стеклянную холодную дверь вышла на улицу. Он прыгнул за ней, распахнул выход….

На улице, в свете уже вечерних фонарей падал дождь. Он стоял в проходе, разочарованно глядя в ее расплывающийся в ситце спускающихся с неба капель силуэт….

Он вошел обратно в здание, угрюмо понурившись вниз головой. Ему на встречу шли контролеры, ведя за собой охрану, и указывали на него глазами. Ничего не оставалось больше делать, как поднять свой блокнот и начать заново записывать в него хоть что-нибудь…. Хоть что-нибудь….

— Какой-то сумасшедший…. — Проговорил в трансляционную рацию контролер, проявляя его фото в систему. — Что-то пишет от руки. Точно сумасшедший.

— Оставьте его. — Донеслось из рации. — Те, кто умеют писать от руки, бывают несколько опасными. Я передачу смотрел про них…. — Улица потухла ночными фонарями.

Светлый шум шелестящих штор нашептывал ему очередной пасмурный безвылазный день.

Он лежал на кушетке в кабинете доктора, который плавно, стараясь внушить доверие, задвинул шторы и ходил вокруг него, спокойно вибрируя своим тембром:

— Сергей. Для снижения чувствительности твоего тела нам нужно провести эксперимент. Это ведь врожденное явление у него? — Обратился он к его матери, сидящей в углу.

— Да…. — Отведя глаза в сторону, нерешительно подтвердила она.

— Вот. Ребенок, даже будучи еще в утробе матери впитывает все, что слышит. Он этого не помнит, но при нажатии на нужные рецепторы мозга, события интуитивно всплывают в непредвиденных воспоминаниях, видениях или снах. Мы попробуем понизить чувствительность извне. — Его рука незаметно скользнула в ящик стола и что-то схватила. — Нужно нейтрализовать клетки, отвечающие за обильную восприимчивость контактного воздействия. Препаратами…. — Перед лицом Сергея Павловича возвысился прозрачный пистолет со стеклянным шприцем, с вещим веществом.

Его глаза невероятно расширились. Как во сне, как в видении, как в непредвиденном воспоминании перед ним вспыхнуло все, что когда-то явилось наяву. Он вскочил и оттолкнул руку доктора от себя.

— Нет!! — Споткнувшись об стол, он побежал к двери, выдавил ее рывком двух рук и исчез.

— Сережа…! — Только и успела эхом отозваться мать.

Он бежал вперед, не зная куда, от кого, почему, просто вперед. Ветер обдувал его лицо, стягивая дрожью грудь. Уличные прохожие исчезли из его поля зрения, он сталкивался с ними, вскользь, вскрикивая от невидимых царапин щекотания от трения….

Сергей Павлович увидел старое заброшенное здание, в котором не было дверей и лишь одно окон было застеклено наполовину. Он перелез через строительные ограждения и утонул в серости разрухи.

В здании было тихо…. Блуждая мыслями по коридорам собственных темниц, он нашел себя сидящим на голом бетонном полу, окруженным только исписанными стенами и наполовину застекленным окном. Он нагнул голову вниз, чтобы слезы падали, без соприкосновения с лицом.

— Я болен…. Я неизлечимо болен…. Но проблема в том, что я не хочу лечить эту болезнь….

Из нагрудного внутреннего кармана, в лужицу соленых правд, выпал его блокнот. Он просто упал, не смев, упасть и раскрыть свои страницы перед ним — это должен был сделать только его хозяин.

Рука открыла страницу, которая выдохнула на него запах тоннелей АэроМетро. Слезы перестали. Впервые за всю жизнь ему удалось почувствовать не состояние случайного прохожего, не боль страдающего человека в дальнем вагоне поезда, не удар падения футбольного мяча. Даже не смех маленького колясочного мальчика, не трепетное ожидание встречи девушки перед свиданием и не чувство полета ширококрылой птицы. Впервые за всю жизнь ему удалось почувствовать свое собственное состояние, прочувствовать свои чувства….

— Если я болен…. Значит нужно найти выплеск этой болезни…. В чем- то, или…. В ком-то!

Всю следующую ночь он писал в свой блокнот, поочередно меняя под собой, то левую, то правую отсиженную ногу.

На улице Облонской послышались голоса. Рабочие машины КиевГорСтроя загрохотали моторами, люди в оранжевых жилетах и желтых дождевиках ругали утреннюю погоду, в которую предстояло трудиться. Эти прокуренные басы сиплых голосов разбудили Сергея Павловича в неистовом волнении перед его задумкой….

Его качало в вагоне АэроМетро, в котором он направлялся на ту самую станцию, где ему казалось, он может ее увидеть еще раз, последний раз…. Вид из окна на город вовсе не манил его взгляд — вся сила устремилась на поиск одного цвета. Множество людей стиснуло его в угол, из которого были видны только головы, но это не помешало краем бокового зрения уловить единственный красный отблеск.

До станции оставалось тридцать — тридцать пять полномерных вдохов. Словно притягиваемый магнитом, он двинулся к ней. Было сложно пробираться сквозь людей, которые специально втирались в него, не давая пройти, били током пронизывающей щекотливости, но не в силах были его остановить.

— Только бы увидеть ее глаза…. Только бы дотронуться до ее взгляда…. Аааа! — Его стиснули костлявые женщины и мужчины, покой которых он нарушил, двигаясь к цели, в другой конец вагона.

Поезд плавно затормозил, зашипел стеклянными дверями, и девушка в красном платье упорхнула наружу. Сергей Павлович потянулся к двери, но стоящие у самого края люди, охваченные всеобщим вагонным негодованием, не пускали его, нарочно сдавливая его плоть.

Над дверью загорелся звук закрывания, звук потери. Стекла начали сходиться воедино, отрезая вагон от перрона прозрачной заслонкой.

— Пустите! — Закричал он в глубине сдавленного щекоткой голоса.

Через узкую щель почти закрывшихся дверей она услыхала эхо его дыхания и обернулась. Ее глаза…. Он проглотил этот взгляд, осушивший его щекотку, придавший сил. Состав начал свое медленное скольжение….

Руки оттолкнули пассажиров в сторону. Он сделал сильный и напористый шаг назад, отодвинув толпу людей как можно дальше, а потом резко прыгнул в стеклянную, закрывающуюся дверь. Прикрыв голову руками, разбивая звон хрустящего звука, круша свои собственные стеклянные страхи, наружу. Раздробившаяся прозрачная хрустальность упала на плоский перрон вместе с ним, оставив позади движущийся вдаль состав АэроМетро….

Перрон был пуст. «Неужели Она исчезла…?». Сергей Павлович, отряхнувшись, встал и стал искать ее ускользнувший силуэт. Ступив на первую ступень эскалатора, он не увидел ее внизу. Его шаги скатывались по угловатым ступеням, взгляд упирался в препятственную дверь на улицу, за которой через пелену пастэльного покрывала проступили льющиеся плевки дождя.

Он смело выскользнул из выхода навстречу своим страхам и препятствиям, смело двинулся к мечте, смело — к ней. Его измученное щекоткой тело выдохлось силами, последние чувственные подергивания впитывали капель, стекали по лицу вниз, ощущаясь изнеможением. И тут, он увидел ее взгляд….

Ее взгляд — видел все, видел и переживал о том, что произошло с ним. Теперь, девушка в красном платье стояла посреди улицы, до нитки промокая насквозь, но не отводила своих глаз от него. Казалось, стоило ей посмотреть просто в сторону и он сразу же рухнет на землю, перестанет жить. Время увековечивалось….

Поток людей убывал, меньше стало машин, шума, болтовни. Толпа огибала их линию подхода друг к другу. Никто не мог перейти их взгляд, нарушить тонкий огонек их нити, которая тлела, притягивая тела и губы, готовые вымолвить слова.

— Я же говорила….! — Начала, было, она, но он протянул руку ладонью вперед, сжав звук.

— Я понимаю, что в нашем мире люди давно перестали чувствовать…. — Он не дрожал более от щекотливости, от страха. До тех пор, пока он видел ее глаза, дождь воспринимался терпимо, хорошо, так, как, казалось, всегда должно было быть, как и было всегда. — Я уверен, ты не такая, как все. Твои чувства таятся где-то глубоко бод боком левой груди и….

Его блокнот выдохнул лист бумаги, на котором он писал к ней, в надежде найти ее, в надежде догнать ее, в надежде ее восчувствовать. Лист был покрыт строками, которые текли мокрыми чернильными потоками навстречу ее глазам….

— Не противься…. Просто прочти.

Она аккуратно тронула бумагу, доверив чувства чтенью под дождем. Мягчайший взгляд тянул страницы влагу, не проходил в гортани плотный ком.

Перед глазами был написан размокающий во времени стих, который начинался так:

«Она — была его дождем

Он — ее трепетнейшим чувством…»…

Первым словом было «Папа» в кавычках (Полтава)

— На что жалуетесь? — Громко спросил доктор вошедшего старика.

— В моем возрасте особо не на что жаловаться. Все, знаете ли, болит и тревожит.

— А у меня для вас есть лекарство от любого недуга. — Он протянул ему исцеляющую книжечку.

— А вы сами-то ее читали?

— Начните первым.

В свой день рождения он сидел в теплых покупных шерстяных носках, домашних штанах и кофте, один в кабинете со шкафами, на пыльных

забытых полках, на которых стояли красиво переплетенные книги и рассказы автора Ивана Книжного.

Маленький магазинный торт под названием «Полтавские сладости» горел двумя свечами на столе, свечей с цифрой 7 и цифрой 5.

— Будь ты, чтоб тебя! Что за глупая привычка…. — Он задул свечи электронной полупрозрачной газетой, которую взял в руки.

Послюнявив пальцы по обычаям молодости, «Полтавские новости» открылись на скучной странице цифрового окна, после череды нескончаемой рекламы, извещая о прибытии новых инвестиций в полтавскую муниципальную больницу в следующем 2037 году, об инновационных прорывах на Винницком заводе по производству алмазов, и о машинном обучении компьютерных технологий.

Прочитав последнюю статью, толстолинзые очки запрыгнули глубже на переносицу, то ли от незнакомых слов, то ли он почувствовал нечто, что искал всю жизнь. Ссылка перевела на источник, где он провел в интернете чуть больше десяти часов, в поисках желаемого.

— Вот это точно самый лучший подарок на день рождения…! — Воскликнул он хриплым старческим голосом самоиронии, и несколько раз сильно нажал на чувствительном экране кнопку «оплатить заказ».

Посылка задержалась и была доставлена только через полтора часа. Он вышел во двор заснеженного дома в наскоро накинутом халате, храбро прихрамывая на правую тапочную ногу, глухо, но грубо откашлялся, с последующими глубокими выдохами и бросился к коробке, которая носила на своем электронном жетоне его имя — Иван Книжный, затащил ее в дом.

Небрежно распаковывая посылку старческими ссохшимися руками, он немного нервничал. Скотч и бумага разлетелись на множество маленьких обрывков, и в его руках появилась небольшая черная коробочка. Иван повертел ее, потом прочел название на коробке еще раз, чтобы убедиться, что ему прислали именно то, что он заказал. Бросив ее на стол, он включил свой компьютер касанием и стал настраивать соединение с этой вещью.

— Ну, давай, покажи, на что ты способен. — Загорался нетерпением Иван.

Но черная коробочка напичканная платами и схемами, испускала лишь птичий писк из динамиков компьютера и мерцала разноцветными огнями.

— Что за ерунда…. — Он еще раз взглянул на коробку, где было написано: «Роботизированная установка (машина) для обучения поставленным задачам УР — 31». — Давай, работай! Будь ты, чтоб тебя! Ну, ты! — Он пихнул ее рукой на край стола.

Робот едва удержался за соединительный шнур питания и подтянулся к компьютеру ближе. На экране появилось программное окно с белой страницей компьютерного кода и импульсивно мигающий курсор, как сердцебиение.

Знаки препинания, кавычки, черточки, запятые, точки, бессвязность потока латинских слов делала Ивана еще более уязвимым. От всплескивающегося состояния ярости он хотел закурить, сложить эту машину в коробку и выбросить ее на помойку вместе с докуренной сигаретой. Но, не успев даже поджечь ее, он сильно закашлялся, перхая в эхо пустоты, кашель выходил с задержкой, взрывая внутренности спазмами судорожных глотков воздуха.

Когда кряхтения кашля утихли, он устало отдышался, закрыл глаза и стал мысленно восстанавливать ритм сердца, отбивающийся в ушах. Последние десять лет он только и занимался тем, что отслеживал свой пульс, засекал удары в груди на наручных часах, и к своим семидесяти пяти годам теперь был настоящим профессионалом внутреннего самоконтроля внешнего ритма своего четырехкамерного двигателя жизни. Удары становились отчетливее, мягче, глубокие вдохи глухо пропадали внутри.

Ваня Книжный спокойно открыл глаза, все еще слушая пульс в висках, и увидел экран компьютера с открытым рабочим окном робота, в котором в каждый удар его сердца мигал появляющийся курсор. Сердце отбивало удары курсора.

— Хэх, — улыбчиво поежился он в кресле, — ты тоже жив?

Клавиатура подвинулась ближе к нему, старческие пальцы потерли друг друга, разогреваясь.

— Ну, хорошо…. Давай вместе тогда….

Его первым словом, которое появилось на экране в кавычках, было «Папа». Далее, следуя инструкции к роботу, он вводил целые тома непонятных слов, которые проецировались в невидимое сознание существа по ту сторону экрана. Блок «управление» включал в себя несколько разделов, которые оставались пустыми, их можно было изменять самостоятельно, для получения нужного результата. В блоке «отдача», было невероятное количество схематических алгоритмов, которые Иван не хотел перепечатывать заново, просто копировал и вставлял, копировал и вставлял, лишь меняя заголовки и конечную классификацию исходного кода.

Гудения черной, подсоединенной к компьютеру коробочки, становились более приятными, слышался частотный порядок нарастающего и затухающего движения потоков слов.

Иван Книжный исписал несметное количество мыслей за всю свою жизнь. Ежедневный труд в написании слов имеющих смысл, сначала от руки, потом на печатной машинке, потом на клавиатуре, привели его к тому, что он стал писателем. Его книги пользовались спросом волнообразно, по двум из историй сняли фильмы, которые потерялись в кинотеатрах заграничных показов. Но его короткие истории, или рассказы, были всеми любимы уже на протяжении последних сорока лет. Книги уместно встали на полку в его библиотеке и впитывали пыль, а с приходом новых технологий, напечатанные рассказы растворялись в неощутимом рынке призраков — интернете, став электронными книгами. Популярность угасала по мере деградации людей. Возраст всасывал разросшееся морщинами лицо, на борьбу с ним уходили все силы.

Между сном и бессилием, Иван Книжный выпускал один-два рассказа в месяц, опубликовывал их в свободных для чтения источниках, на своем сайте, в книжных клубах, и тягостно вздыхал, ощущая приближение своего последнего нажатия клавиши «Ввод», для отправки последнего рассказа.

Сколько бы слов он не написал за всю свою жизнь, он ни разу не встречался с теми, которые вводил сейчас, пытаясь наполнить пустую бесконечность. Знаки препинания, кавычки, черточки, запятые, точки, связанность потока выстраивала линию, похожую на то, как в человеческой голове протекает и развивается мысль, выстраивала алгоритм.

В кабинете настырно зазвенел домашний телефон, каких уже и нет. Через минуту шума, прозвучал мелкий писк, и из автоответчика понесся женский голос:

— Иван Сергеевич, добрый день. Вас беспокоит Анна. Телевидение. Не согласитесь ли вы дать нашему каналу интервью, в честь юбилея. Жду с нетерпением вашего ответа. Спасибо.

За окном рано стемнело. В потемках освещая торт с погасшими свечами, экран компьютера томил Ивана Книжного в лунных светах текста, освещая его лучами электронных мерцаний мониторного сердца.

Он спал упадническим сном измотаности, когда идея пересиливает чувство силы, а энергия от желания затмевает индикатор пополнения запасов бодрости.

В белом поле, предназначенном для проявления роботом блока

«отдача», курсор замигал сильнее, потом по буквам, без пробела, появился набор

: «„сДнёмРождения.!.“%+ #&+».

Экран перевелся в спящий режим….

Ивана одолела неспособность спать дольше пяти утра. С заспанного лица еще не сошла вчерашняя усталость. Заварив некрепкий чай и отрезав кусочек ссохшегося вчерашнего полтавского торта, он дотронулся до экрана компьютера, пробуждая в нем дрожащий кулер.

— Что это такое…? — Спросил он в пустоту холодного кабинета. — Ты это сам сделал?

Но белое поле просто мигало курсором, так же, как и вчера. Он открыл клавиатурой кавычку в диалоговом окне, потом помедлил, обдумывая фразу, и напечатал:

: «Ты тут?»

Молчаливый курсор мигнул четыре раза и пропал. Компьютер стих, оборвав привычное гудение. Затем черная коробочка набрала обороты, передав движение вибраций по невидимым проводам в экран, и в диалоговом окне открылась кавычка и напечаталось:

: «+», — и все. Внутри Ивана Книжного что-то хлынуло потоком.

: «То есть, ты распознаешь текст, отвечать на вопросы можешь без труда, и знаешь, кто я…?», — все не терпелось ему.

: «+», «-», «+…».

Забыв про свой чай, Иван устремился в код блока «управление», нашел положительные и отрицательные действия, заменил знаки плюса и минуса на «да» и «нет».

Но вместо замены знаков словами, произошел сбой. Система начала перезагрузку.

— О, нет, нет. Что ты делаешь?! Я ничего не нажимал…. Чертова машина!

Он глубоко выдохнул. Кусок ссохшегося торта перестал быть аппетитным, остывший чай вызывал горечь во рту. Кряхтя и ворочаясь, твердое тело его стало вертеться по сторонам. Как медленно и быстро проходят дни, как незаметно и явно он ощущал свои года. Все имеет положительный и отрицательный заряд, все имеет противоположность: день

— ночь, жизнь — смерть, любовь — ненависть, вечность — мгновение….

— А робот? — Спросил он самого себя вслух. — А робот — человек? Нет, скорее наоборот: человек — робот! Он является полной противоположностью меня, отрицанием. Если мне с рождения понятны значения хорошего и плохого, то ему необходимо объяснить, почему это так. Если мне не понятна цепочка взаимодействия, то он ее знает с самого начала. Если я могу умереть, то он….

Не продолжив увлеченность своих рассуждений, Книжный взял по старой привычке лист бумаги и карандаш, начертил схему в два столбика, озаглавив: хорошее и плохое. Постепенно внося туда слова с положительным смыслом — «да, мир, любовь, небо, здравствуй, родители, воскресенье, свет, безопасность, сон», и отрицательным — «нет, власть, работа, унитаз, долг, азиатская раса, телевизор», стал вырисовываться столбик, в который можно было отнести слова с неопределенной характеристикой, нейтральные.

— Смотри, — обращался он к экрану, показывая ему на схему, — ты видишь, что существует разграничения между всеми словами. Например, есть положительные, отрицательные и нейтральные слова. Для распознавания алгоритма тебе нужно будет на положительные слова отвечать положительно, а на отрицательные — наоборот. Если ты не знаешь, какое это слово, то отвечаешь неопределенно. Понимаешь? — Но компьютер его вовсе не слушал, он только закончил процесс перезагрузки. — Я, наверное, спятил, раз разговариваю с железной машиной….

Компьютер включился полностью. На экране открылось диалоговое окно, и в нем вместо курсива появился значок ноты.

— Здравствуй, папа. — Раздался приятный, без интонационный голос взрослого человека, путающего ударения и съедающего сложные сочетания согласных букв из динамиков компьютера.

— А?! Будь ты, чтоб тебя! Что?! Кто это?

— Это я, роботизированная установка УР — 31. Ты внес изменения в корневой центр управления, поставив в поле «разрешить модерацию через интернет» — да, и «полное подчинение центру» — нет. Я загрузил голосовой проводник, голос выбран из базы данных сайта по обновлению моей системы, пользователь Игорь Игорь. Далее, символьная передача и обработка данных была заменена на архив орфографических, академических, идеологических, лингвистических, толковых, словарей для использования микрофона.

— То есть…. — Перепугано повторял старик. — То есть…. Ты меня можешь слышать? — Ответа не последовало. Вместо этого в диалоговом окне открылась кавычка и напечаталось:

: «+», — и все.

— Шутка. — Произнес голос пользователя Игорь Игорь. — Да, могу.

— Как же мне тебя звать? — Удивленно спросил Иван.

— Зови меня «Ученик 1», папа.

В комнате раздался телефонный звон. На экране высветился человек в белом халате.