Бесплатный фрагмент - Тысяча и один гром

моей маме Вере Никитичне

Алисе

---

…Впрочем, я никогда не знаю, как уложить в рюкзак колбасу и сапоги, что должно лежать внизу, а что сверху.

Вроде бы надо сунуть вниз сапоги — до болот доберёмся еще не скоро, сапоги пока не понадобятся, а колбаса всегда уместна. Но, с другой стороны, колбасу надо экономить. Вовсе не обязательно съедать её в первый день, можно купить на станции пирожков. Значит, колбаса снизу, сапоги сверху. Но ведь пирожков на станции может не оказаться, где ж тогда быть колбасе?

— Да сунь ты её в сапоги, — сказал фотограф-профессионал…

Ю. Коваль,

Самая легкая лодка в мире

---

Хоть все рассказики и основаны на реальных событиях, имена некоторых персонажей в них, на всякий случай, изменены

Вместо предисловия

Однажды, когда у меня было хорошее настроение — ведь моя любимая хоккейная команда, наконец, выиграла — я пообещал Алисе, что как-нибудь напишу смешной рассказ про то, как я рыбачил в детстве.

Или даже два рассказа, самонадеянно заявил тогда я, прикинув всю масштабность произошедших со мной в юности событий.

И, разумеется, на следующий же день благополучно забыл о данном обещании.

Но об этом не забыла Алиса. И, раз за разом, она осуждающе смотрела на меня в этом смысле, пусть ничего и не говоря вслух, но ясно давая понять, о чём именно она сейчас молчит.

Поэтому, чтобы прекратить эту мысленную пытку, я, собрав волю в кулак, сел за компьютер и написал-таки требуемый рассказ. Потом ещё один. И, наконец, к большому своему удивлению, ещё несколько…

Так получился этот сборник, который, впрочем, нельзя назвать полноценным сборником рассказов, потому что это не рассказы, а рассказики.

Это истории из моего детства и юности, о которых мне случилось вспомнить и про которые захотелось рассказать. Они и о рыбалке, и не только о ней, и совсем не о ней. О моих друзьях, о семидесятых-восьмидесятых, о нашем маленьком мире, в котором мы тогда жили, и о котором вспоминаем теперь с особенной грустью. Если прочитать эти рассказы внимательно, то можно обнаружить, что написаны они словно бы разными людьми: некоторые истории очень-очень простые, некоторые почему-то философски задумчивые, а некоторые и вовсе не поймёшь о чём, всё свалено в них в одну кучу. Но, как ни странно, всё это написал для вас всего лишь один автор, то есть я. Почему рассказики получились такими разношёрстными, автор не имеет никакого понятия, да и, честно говоря, не хочет разбираться. Потому что в этих рассказиках важна не форма, а то настроение, которым они пропитаны.

Возможно, и даже, скорее всего, эти истории будут интересны в наше время далеко не всем. Ведь в них нет рецептов, как стать успешным, обманув максимальное количество своих друзей, или как заработать миллион прямо завтра, не выходя из дома. В них совсем другое — рассветы у реки, трескучий ночной костёр, проливной дождь, который застаёт тебя в поле, и ещё много всего неосязаемого на первый взгляд, но наполняющего душу чем-то неведомым, тем, от чего там, на душе, становится тепло.

И чтобы сейчас не говорили, но это было наше светлое прошлое, время, когда дети могли гулять во дворе одни, без присмотра, а автомат за три копейки наливал тебе целый гранёный стакан вкуснейшей газированной воды.

Вот, собственно, и всё, о чём я хотел сказать в этом импровизированном предисловии.

И теперь уже ничто не мешает нам с головой окунуться в воспоминания…

Моя первая рыба

Мы шли на рыбалку втроём — отец, я и мой друг Саня Ломовой. Одновременно Шурик являлся мне ещё и одноклассником. Вышли затемно, потому что до воды предстояло идти километра четыре, а самый клёв, как вы понимаете, на рассвете. Мы шли в темноте вдоль покрытой не так давно асфальтом дороги и разговаривали о рыбах, которые, по нашему общему мнению, давно заждались появления у реки таких удачливых рыбаков. Я уже довольно продолжительное время разглагольствовал о ближайшем будущем. Оно представлялось мне блистательным: развёрнутые на пустынном берегу «закидушки», тёплый ласковый ветерок, безостановочный клёв, поиски дополнительной тары для выловленных трофеев — так как их будет скоро некуда складывать — и так далее и тому подобное. Как, вдруг, Саня пропал. То есть в самом буквальном смысле. Ещё несколько секунд назад он согласно хмыкал, кхыкал и сопел рядом, а тут его не стало. Надо сказать, что темнота окутывала нас полнейшая, никакой луны не просматривалось и в помине. Сделав по инерции ещё несколько шагов, я нащупал и схватил за куртку отца, шедшего от меня с другой стороны. Мы остановились.

— А где Саня-то? — спросил я, бесполезно озираясь в темноте.

— Он же с нами пошёл, — сказал отец очевидную, в общем-то, вещь.

Я на всякий случай растопырил руки и пошарил в той стороне, где теоретически мог обретаться Саня. В одной руке у меня находилась бамбуковая удочка-двухколенка, перевязанная изолентой для удобства транспортировки. Поэтому радиус поискового охвата этой руки составлял под два метра. Однако и на этом расстоянии Саня не прощупывался. Я пошарил под ногами. Там был асфальт.

— Вперёд, что ли, ушёл? — предположил отец будничным голосом.

Однако, я не мог оставаться таким спокойным.

— Саня! — довольно громко позвал я в темноту.

Но ночь поглотила мой крик, окутывая остановившихся путников зловещей тишиной.

Какое-то время мы перетаптывались на месте, находясь в дурацком положении — с одной стороны следовало торопиться занимать клеевые места на берегу, а с другой — без Шуры занимать было уже как-то неудобно.

Я начал вспоминать таинственные случаи исчезновения людей, о которых читал в журнале «Техника молодёжи», и тут во тьме раздалось какое-то копошение, а потом донёсся приглушённый звук, который я бы идентифицировал, как «Ыы».

Мы с отцом насторожились.

Вскоре ситуация прояснилась. Саня появился рядом с нами, материализуясь прямо из темноты. Он по-прежнему был малоразговорчив, а только шипел и энергично тёр рукой лоб.

Разгадка оказалась банальной. Покрыв дорогу асфальтом, соответствующие службы вкопали кое-где большие металлические столбы-опоры для монтажа на них электросети. И вот в один из таких столбов Саня, очевидно, заслушавшись меня, в темноте на полном ходу угодил лбом. Он сразу же вырубился на несколько секунд, в то время как мы с отцом, не заметив потери бойца, продолжали уходить в сумрак.

На месте катастрофы у Сани образовалась огромная фиолетовая шишка. Впрочем, подобные травмы в этом возрасте не являлись такими уж экстраординарными, поэтому мы отнеслись к повреждению хоть и с сочувствием, но без особой паники.

Но на этом, как оказалось, история ещё не закончилась. Когда мы возвращались, естественно, уже под ярко светящим солнцем, и проходили мимо этого места, у меня началась настоящая истерика. Я уронил удочку и принялся смеяться, согнувшись пополам. Я смеялся, смеялся и никак не мог остановиться. На злополучном столбе, как раз в месте пересечения с ним траектории движения Саниного лба, красовалась внушительная вмятина в толстенном металле. Складывалось впечатление, что Александр повредил своим лбом столб. У меня выступили слёзы от смеха. Разумеется, вмятина образовалась от другого повода — вероятно, какой-то автомобиль влетел туда ещё раньше моего друга — но настолько уж уморительным казалось это совпадение! Шурик стоял рядом, шипел и тёр шишку.

Зато потом, проходя или проезжая мимо, Саня всегда хвастался, что это он помял столб своим лбом. Собеседники смотрели на него с уважением.

В тот раз, кстати, мы не поймали ни одной рыбы.

Но, так как рассказ называется «моя первая рыба», надо ведь упомянуть о чём-то и по этой теме. Если честно, то я точно не помню, что я поймал в первый раз. Вернее помню, но это сложно назвать рыбой. Ну, в самом деле, разве так бывает, чтобы какой-нибудь матёрый путешественник начинал свои рассказы с заявления, что его первой выловленной рыбой оказался озёрный гольян. Засмеют же. Но если придерживаться фактов, то деваться некуда — пятисантиметровый монстр, чуть больше крючка, во время оно, доставил мне ощутимое удовольствие и навсегда прописал меня во всемирный клуб любителей рыбалки. А вот что же я поймал в первый раз более-менее похожее на улов рыбака, вспомнить уже не могу. Скорее всего, это был чебак, серебристая бойкая рыбка, во множестве населявшая воды родного Иртыша. Кстати, чебак был в те времена другой, не чета нынешнему. Конечно, многие знают, что раньше была зеленее трава и красивее девушки, но почти никто не догадывается насчёт чебака. Поэтому моя следующая история, в том числе, и об этом.

Роковая колбаса

Зелёный — красивый цвет. Это цвет лета, он приносит какое-то странное умиротворение, которое ты испытываешь кратковременно лишь для того, чтобы через несколько секунд снова вскочить и помчаться к удочке. На песчаной косе, где мы ловили с отцом чебака, уже успели появиться пучки тонкой изумрудной травы, лето было в самом разгаре. Странно, но я почему-то уверен, что у тех чебаков спинка отливала бирюзовым. Впрочем, может просто так лёг свет, отразившись от зелёной травы.

Чебаки были здоровенные и жирнющие.

Что любопытно, клевали они исключительно на тесто. Очень редко хватали на хлеб. А на шарик из теста брали — будь здоров! Условия для ловли представлялись просто идеальными. Бухта на внутренней части косы, слабенькое течение, безветрие. Самый обычный поплавок. Уверенная поклёвка и отчаянная борьба, как будто на крючке не двести-триста-граммовая рыбка, а внушительный трофей.

«Сдал» нам это место мой одноклубник по секции футбола. Он же дал подробные инструкции. Чебак клевал там только на рассвете, поэтому надо было добираться до места с первыми лучами солнца. Но присутствовал один нюанс. Территория у входа на косу принадлежала лодочной станции. И, как и положено, её огораживал забор. Днём с доступом внутрь проблемы не возникало, но вот ночью и ранним утром… Ворота, естественно запирались на замок. Но главная проблема заключалась не в этом. В заборе, как в большинстве заборов того времени имелся секретный лаз, поэтому пробраться на территорию было делом исключительно ловкости. Но вот дальше… На лодочной станции жил сторожевой пёс. Ну как пёс — волкодав! Обычно он сидел на цепи даже ночью, но иногда, по словам Серёги, его отвязывали. Поэтому, говорил мой друг, ужасно округляя глаза, эта баскервиля там по ограде может шататься туда-сюда!

Было обидно. Казалось, заманчивое поначалу предприятие, рушится на глазах.

Но, продолжал Сергей, у этой твари есть слабость.

Угасшая надежда тут же снова вспыхнула в моей душе.

— Колбаса! — сказал Серёга страшным голосом и огляделся, выясняя, не подслушивает ли нас кто-нибудь.

— Колбаса? — переспросил я шёпотом.

— Да, только она должна быть вкусная!..

Сергей приобнял меня и зашептал в ухо, зыркая подозрительно по сторонам:

— Крошишь псине и пока она жрёт, пробираешься вглубь. Когда она слопает и снова к тебе побежит, ты опять крошишь! И так до калитки на другой стороне. А после калитки уже коса, а собака останется за оградой! И ей хорошо и тебе!

Я, конечно, немного засомневался, действительно ли после этих всех процедур мне будет так хорошо, как это постулирует мой друг, тем более что сценарий, нарисованный им, представлялся не совсем однозначным. Но… Желание половить чебака перевесило!

Отец, который тоже мечтал о чебаковой охоте, отнёсся к моему рассказу со всей серьёзностью.

— В общем, ты будешь тогда отгонять её удочкой, — сказал он, — пока я буду крошить.

По дороге к лодочной станции я несколько раз обшаривал рюкзак, проверяя, не забыли ли мы полубатон колбасы, не вывалился ли он по дороге и тому подобное.

В этот раз ночь случилась не совсем тёмной. Луна стыдливо вышла из-за туч, правда, выглядела какой-то бледной. Её свет вяло падал на окружающий ландшафт, навевая зловещую тоску. Чудилось, ещё чуть-чуть, и мы услышим заунывный собачий вой.

Секретный лаз, который вёл днём себя вполне прилично, в темноте начал цеплялся неожиданной проволокой, пришлось продираться сквозь неё, как через лианы. Но вскоре мы всё же очутились за периметром. Какое-то время мы с отцом стояли, прислушиваясь и озираясь. В мертвенном свете луны блестели крыши лодочных сараев, почему-то скрюченные деревья, остовы полуразобранных катеров. Собаки нигде видно не было. В одной руке отец держал наготове колбасу, в другой у него тускло отсвечивал перочинный нож.

Мы, крадучись, принялись пробираться по территории.

Всё развивалось неплохо, если бы я не умудрился запнуться о стальной трос, невидимо натянутый по земле. Скорее всего, по этому тросу и бегал волкодав на цепи. Раздался металлический звяк. Мы с отцом замерли.

Откуда-то из темноты донёсся неопределённый шум, похожий на звук сминаемого кем-то шуршащего материала.

Отец принялся лихорадочно крошить батон колбасы, нож оказался тупой, поэтому куски получались огромными и рваными, будто бы он собирался кормить ими тигра.

Кто-то определённо к нам приближался. Неподалёку уже гнулись берёзки, и слышалось тяжёлое дыхание зверя.

Мы бросились прочь, забежали за перевёрнутый килем вверх катер и сели на корточки, прислонившись спиной к шершавому боку посудины.

Собака явно искала нас, потому что ничего похожего на довольное чавканье мы не слышали. А слышали всё приближающийся топот, сдерживаемый рык, гром каких-то железяк, попадающих под копыта зверя.

— Наверное, колбаса невкусная! — плачущим голосом предположил я, выставляя вперёд удочку, чтобы отбиваться.

— Если нападёт, беги к калитке, — шёпотом предупредил отец, — я её отвлеку оставшейся колбасой!

Честно говоря, этот аргумент показался мне слабым.

Собака шумела уже совсем-совсем рядом. Она хрустела ветками буквально за кормой катера.

Мы с отцом переглянулись, как в окопе перед рукопашной.

— Ну иди, иди сюда, проклятая псина, — прошипел отец.

— Я тебе счас покажу псину, — пообещала собака человеческим голосом и на нас надвинулась тёмная тень.

У меня отвалилась челюсть, а отец судорожным движением зачем-то спрятал оставшуюся колбасу за спину.

— Вы чего тут забыли, физкультурники? — грозно спросил сторож, надвигаясь на нас необъятной горой.

К счастью, наш кроткий вид, а также наличие бамбуковых удочек немного сгладило напряжённость, и мы даже впоследствии познакомились.

Теперь, если мы шли на чебака, то брали кусок колбасы и шли прямиком в будку сторожа, чтобы его угостить. За это он нас беспрепятственно пропускал к месту лова. Делился ли он этой колбасой с таинственным волкодавом, мы никогда не спрашивали.

Суслик

Чем мне запомнилась летняя Анапа? Почему-то, в первую очередь, экзотическими деревьями — акациями, магнолиями, кипарисами. Я никогда не видел такого дендрологического разнообразия. Ещё вспоминаются раскопки, которые производились прямо на морской набережной. И отдыхающие — много разных весёлых людей, которыми были забиты приморские улицы.

Мы несколько раз приезжали в Анапу по курсовкам всей семьёй. Курсовка — это такая путёвка, по которой ты живёшь не в санатории или доме отдыха, а в съёмной комнате частного сектора. А на лечебные процедуры ходишь, как положено. Предполагалось, что я езжу на юг, в том числе, чтобы поправить своё слабое здоровье. Почему оно считалось слабым мне не понятно до сих пор. Зато я с содроганием вспоминаю название некоторых медицинских процедур, например, «смазывание горла». Это просто кошмар, брр. Всеми правдами и неправдами я часто с них сбегал. Какие процедуры, когда рядом море?!

В очередной свой приезд, сверившись с бумажкой, мы остановились возле ограды частного дома. Отец поставил чемодан на пыльный тротуар. Судя по всему, в этих апартаментах нам и выделили комнату в соответствии с курсовкой. Улочка выглядела совершенно провинциальной, аккуратные дома вдоль дороги утопали в зелени. Стояла вязкая полуденная тишина.

Мама для приличия постучала в калитку. Но, так и не дождавшись ответа, мы вошли в ограду. Рядом с домом стояло две летних веранды, которые, судя по развешенным там и сям вещам, уже были сданы другим отдыхающим.

Возле крыльца стоял маленький шкет со светлыми растрёпанными волосами на голове и конопушками на щеках. В руках он держал пластмассовый автомат. Рядом с ним сидела небольшая меланхоличная дворняга. Одно ухо у неё торчало вверх, а другое строго вправо. Она быстро дышала, высунув язык. Добродушная морда пса выражала приветливость и, казалось, что собака ухмыляется.

— Мальчик, — сказала моя мама, — а взрослые есть? Это дом номер пятнадцать?

Пацан засмеялся, демонстрируя наличие отсутствия у него пары передних зубов.

— Конефно, пятнадцать, — подтвердил он, прищурившись, и добавил: — Мамка в плофилактолии.

— А когда она придёт?

— Ефли вы жилифки, я вам скафу куда идти, — заверил мальчик и показал стволом автомата на дом.

— Ну хорошо, — несколько озадаченно протянула мама.

— А как зверюгу-то зовут? — поинтересовался отец, кивая на ушастого питомца.

— Суслик!

— Как-как? — переспросил мы хором. Отец недоверчиво разглядывая собаку. Та, в свою очередь, смотрела на него влажными глазами и виляла хвостом.

— Сус-лик, — подтвердил шкет по слогам.

— Ты уверен? — поинтересовалась моя мать.

Пацан поднял руку на уровень плеча и глянул на пса.

— Суслик! Полай!

Собака вопросительно задрала голову и, подумав некоторое время, видимо, решила хозяина не подводить.

— Гав!

Шкет засмеялся и торжествующе на нас посмотрел.

— А это ты сам так её назвал? — задал отец каверзный вопрос.

— Не-а. Это дядя Петфо…

— А тебя самого-то как зовут? — подозрительно спросила мама.

Мы все немного внутренне напряглись, потому что после «суслика» ожидать можно было всякого.

— Паха, — ответил шкет.

— Ааа, ну то есть Паша? Павел? — с некоторым облегчением переспросил отец.

— Ага!

— Странное имя для собаки, — сказала мама отцу, когда Паха провожал нас в комнату.

— Я знал парня, который назвал кота Берией, — ответил отец.

— Ну то Берия, а то Суслик! — не согласилась мама. — Нет, ну а почему Суслик-то, я не пойму? — продолжила она допрос нашего нового знакомого.

— Потому фто он быстло бегает! — признался маленький хозяин.

Мама хотела ещё что-то спросить, но прервалась на полуслове — что и говорить, аргумент в пользу клички у пацана оказался исчерпывающим.

Рыбачил я на пляже в основном с пирса. Просто опускал леску с крючком и грузилом вниз в воду и ждал поклёвку. Даже удилище не требовалось. Для наживки использовалась креветка. Но не такая здоровенная, которую продают сейчас в магазинах, а малюсенькая, размером полтора-два сантиметра. Ловить её надо было у самой воды под илистыми камнями. Поднимаешь такой камень, а они распрыгиваются в разные стороны — только успей хватать. А схватил — прижимаешь ей голову, и она от этого становится томной и уже не прыгает, а только слегка шевелит ножками. Такую креветку складываешь в спичечный коробок. Клевали на неё совершенно экзотические рыбы. На море вообще, надо сказать, ихтиофауна специфическая. Половина рыб и вовсе несъедобная. В первую очередь — брюхастые «собаки», да-да, так эти рыбы и называются, во рту у них маленькие остренькие зубки и стоит зазеваться, они с удовольствием тебя кусают за палец. Потом «коровки», эти покрупнее и попадаются реже. Ещё «зеленушки» — условно несъедобные. То есть, вроде бы их и можно в пищу употреблять, но местные не советуют. Скорпена — один такой здоровенный морской чёрт попался мне однажды: как он пасть расщеперил на крючке поперёк себя шире, аж страшно! На жабрах у Скорпены два ядовитых шипа — уколешься, рука на неделю распухнет и будет болеть. А если уколоться шипом морского дракончика, что торчит у него из верхнего плавника — и в больницу можно попасть! Или вот скат-хвостокол с иглой! Всех этих рыб я там ловил. А самые благородные и, соответственно, безобидные — это всеми любимые барабульки и толстенькие бычки. Их можно употреблять в пищу в любом кулинарном виде.

Парадоксально, но больше эмоций рыбалка доставляла в непогоду, в небольшой шторм. Волны поднимали у берега муть, и к пирсу подходила рыба покрупнее, а в мертвый штиль, когда вода просматривалась на несколько метров, клевала в основном мелочь и вездесущие «собаки». Один раз в ненастье кто-то ушёл у меня настолько большой, что я даже не смог его приподнять вверх после поклёвки. Продержал с минуту двумя руками на леске и «бздынь!» — монстр оборвал крючок и ушёл. Кто же это из крупных морских обитателей позарился тогда на мою креветку — до сих пор интересно.

А вот отцу удалось поймать трофейчик. Надо сказать, что они с мамкой в основном загорали на каменистом пляже, рыбачить с берега было неудобно — повсюду сновали туда-сюда купающиеся. Но всё же отец иногда умудрялся закидывать небольшую, метров на пятнадцать донку, оснащённую одним крючком. И вот как-то раз, стоя на пирсе, я краем глаза увидел какое-то оживление на берегу. Поворачиваю голову — а там картина маслом. Отец выматывает донку, перебирая руками со сверхъестественною скоростью, а на другом конце лески к берегу приближается огромное нечто, периодически выныривая из воды. Я — бегом на берег. А отец там уже в кругу восхищённых зевак.

— Змею! Змею поймали! — кричит кто-то, и толпа вокруг отца увеличивается. А на берегу извивается что-то большое, серебристое.

Я подбегаю ближе — действительно, змея! Никто не решается взять её в руки, и она продолжает извиваться на гальке. Тут неминуемо появились знатоки с версиями — и как только это чудо-юдо не обзывали: и ужом, и морским линём, и даже муреной! Но это был, всего-навсего, обыкновенный угорь. Об этом нам авторитетно заявил Пётр, тот самый «дядя Петфо», где мы квартировали. Угорь оказался длиной 75 см. И в точности помещался по диагонали на развёрнутую газету «Правда». Крючок от донки мы нашли у него в печёнке.

Когда мы собрались уже уезжать и запаковали все свои вещи, провожать нас вышла вся семья Пахи — сам сорванец, добродушный дядя Петя, подаривший мне пряжку от ремня с якорем, и Галина Васильевна, ответственная комнатосдачница. Трогательную картину дополнил, неторопливо пришкондыбавший к месту прощания, Суслик. Он сел рядом с хозяевами, вывалил язык и принялся ухмыляться.

Пообещав вернуться на следующий год и непременно к ним же, мы обнялись с дядей Петей и вышли за калитку.

Галина Васильевна махала нам рукой.

Мы пошли по тротуару в направлении автобусной остановки, рядом трусил флегматичный Суслик.

— Надеюсь, он с нами до аэропорта не поедет? — обеспокоилась мама.

Но тут Галина Васильевна зычно позвала из-за ограды:

— Шустрик! А ну-ка, домой немедленно!

Мы недоумённо переглянулись, а собака остановилась и прислушалась.

— Шустрик! Я кому сказала! — повторила хозяйка.

Пёс виновато посмотрел на нас, повернулся и неторопливо побежал обратно.

— Шустрик? — непонимающе повторила мама. — Какой ещё Шустрик?

— Шустрик… — задумчиво протянул отец. — Шустрик… Суслик… Шустрик!

Тут наконец-то до нас дошёл весь смысл происходящего, и обнажилась страшная правда.

Бедный пёс. Ведь для нас он весь отпуск был Сусликом!

Тогда мы начали смеяться и смеялись очень долго, на остановке, по пути в аэропорт, в самолёте, уже дома, по приезду. А больше всего веселились почему-то зимой, потому что среди мороза и снега было особенно приятно вспоминать эту историю.

Лучшие друзья кота

Верхотурье. Город на севере Свердловской области (в трёхстах километрах вверх от Екатеринбурга). В те времена, когда я бывал там в своём детстве, его провинциальная сущность сразу же бросалась в глаза. Тротуары в городе состояли в большинстве своём из настеленных досок, а частные дома резными ставнями выдавали своё дореволюционное происхождение. В некоторых местах открывалась потрясающая красота. Например, если смотреть с берега Туры, спустившись к ней с улицы, где жила моя бабушка Аня (мать отца), то можно увидеть на повороте реки высокую скалу, на вершине которой стоял старинный кремль. Со скалы на другой берег тянулся длиннющий верёвочный мост. В Верхотурье были (и есть) и другие монастыри, в советскую эпоху они использовались стандартно — в них располагались исправительные колонии.

Природа тех мест тоже выглядела соответствующе. Тёмные густые леса по ту сторону Туры, прозрачный воздух и необыкновенный запах свежести, расплескиваемый ветром от бегущей волны.

Ну и сама река ослепляла великолепием. Я всегда любил смотреть на текущую воду, но тут её движение завораживало. Тура была двулика, она могла пребывать либо в полноводном бурном состоянии, либо в обмелевшем и обессилившем. В перовом случае она могуче шуршала у ног, заманивая крутыми водоворотами, а во втором — словно стыдливо прикрывала свою наготу лужами и небольшими разливами. Зависело это от того, работают или нет турбины гидроэлектростанции, расположенной выше по течению.

Одно из развлечений ребятни, да и некоторых взрослых, как раз было связано с этим. Требовалось лишь поймать момент, когда турбины выключали, и ГЭС становилась просто водной плотиной. Река ниже по течению постепенно опадала, истончалась, из-под воды показывались верхушки огромных, отполированных за века, валунов. Через пару часов можно было наблюдать фигурки людей, бродящих в облысевшем русле между камнями и шарящих в лужах руками. Они искали зазевавшуюся рыбу. Когда спадала вода, в таких лужах могли оставаться рыбёшки, чаще мелочёвка, но иногда бывали и исключения. Так, дядя Витя с посёлка Фура утверждал, что его племянник однажды поймал в обмелевшей Туре руками пятикилограммовую нельму. Фотографического подтверждения трофея, конечно, не существовало (в те времена фотоаппараты имелись не у всех), но дядя Витя бил себя в грудь и клялся своими татуировками, что, в принципе, считалось эквивалентным фотофиксации факта.

Когда я на летних каникулах приезжал с отцом в Верхотурье, мы ходили на рыбалку каждый день.

По большой воде в Туре клевал в основном пескарь. Попадался чебак, ёрш, мелкий окунь. Но наиболее интересной случалась рыбалка возле самой ГЭС в глубокой яме сразу после плотины, именно там, куда вплёскивались сумасшедшие водные буруны после турбин. Когда ГЭС стояла, вода образовывала там почти круглое озеро. Рыбачить можно было либо с основного берега, либо перейти ниже по течению по валунам и подобраться к «озеру» с противоположной стороны. Но самое козырное место располагалось на так называемом «быку». «Быком» звался бетонный выступ с отвесными стенами, который врезался в акваторию перпендикулярно плотине и как бы разрезал «озеро». «Бык» имел длину метра четыре, а ширину где-то с метр. Он высоко вздымался над водой; чтобы рыбачить с него, нужно было опускать удилище почти вертикально вниз и даже тогда поплавок едва-едва доставал до поверхности воды. А пробираться на него приходилось с верхней галереи, тянущейся вдоль плотины. Пройдя по ней, требовалось перелезть через металлическую ограду и спрыгнуть на «бык» с метрового уступа. И всё это — на приличной высоте! К тому же, всегда оставался шанс навернуться с самого «быка», так как ширина выступа очень уж этому способствовала, а когда клюёт рыба, сами понимаете, всякое бывает.

Мы рыбачили с «быка» с отцом один раз, но для меня-школьника это было всё же чересчур опасно, поэтому больше испытывать судьбу мы не рискнули.

Каждое утро мы выходили из ограды бабушкиного дома и отправлялись на Фуру, именно так назывался посёлок, расположенный у Верхотурской ГЭС. Трёхкилометровый путь наш лежал вдоль реки по живописным тропкам. И каждое же утро нас провожал хозяйский кот Барсик. Он выходил за калитку, усаживался на тротуар и смотрел на нас немигающим взглядом своих зелёных глаз. Когда мы возвращались после обеда, мы заставали его в абсолютно той же позе. Казалось, что он всё это время не сходил с места. Получив щедрое вознаграждение в виде пары-тройки жирных пескарей, Барсик благодарно чавкал у бани, чтобы завтра снова проводить нас в путь.

Мы шли по берегу, который плавно переходил со спокойной равнинной части вдоль нашей улицы, в скалистый и крутой между посёлками. На склоне росли и берёзы и сосны, мы, то и дело, сбегали с тропы вниз или вверх, потому что в этом редколесье прятались пухленькие маслята. Иногда попадались и грузди. Пока мы шли к месту лова и обратно, как правило, набирали десяток-другой грибков. По приходу они неминуемо оказывались пожаренными с картошкой и съедались без остатка — вкус у них был необыкновенный. Так мы совмещали рыбалку и «тихую охоту».

Самыми крупными трофеями, пойманными той порой, были окуни — полосатые зелёно-чёрные горбачи. Ловились они как раз у плотины, когда ГЭС работала, и вспененная вода с рёвом вырывалась из-под турбин. Мы ловили окуней с берега на поплавочную удочку (тогда других-то мы и не знали). Единственным отличием от обычной ловли являлась наживка — мы надевали на крючок, цепляя их за средину, три-четыре самых больших червя (что, конечно, оказалось для меня в диковинку) и забрасывали в бурлящий поток. Поплавок вертело и трепало на сумасшедшей стремнине так, что порой он скрывался в волнах, но иногда, скорее шестым чувством, мы угадывали мощнейшую поклёвку — следовала подсечка, и начиналось вываживание — из такого потока вытащить отчаянно сопротивляющуюся рыбу было нелегко. Один здоровенный окунь сломал у отца бамбуковое удилище! Конечно, я не скажу точный вес тех трофейных окуней, скорее всего, они тянули грамм на пятьсот-шестьсот, но для меня, младшего школьника, такие рыбины казались исполинами. После того, как мне удавалось вытащить очередного разбойника, я долго приходил в себя, а сердце выскакивало из груди. Это был один из редких моментов истинного рыбацкого счастья, незабываемого и незамутнённого. Такого счастья, которое испытать во взрослом возрасте уже, наверное, невозможно.

Я знаю короткую дорогу!

Мой друг Саня являлся живым воплощением известного наблюдения — в самые засадные места рыбаки попадают после того, как один из них скажет: «Я знаю короткую дорогу!» Куда бы мы с ним не поехали, он всегда знал как «срезать». Самое интересное, что, являясь прекрасно осведомлённым об этой его особенности, я каждый раз наступал на одни и те же грабли.

Мы учились в девятом классе, сидели на алгебре и смотрели в окно. Наступил канун первого мая, на улице было хорошо. В предвкушении выходных, обсуждали шёпотом с Саней ближайшие планы. Он утверждал, что его отец уже ездил с мужиками на карася. Причём улов у него всегда, по словам Шурика, измерялся в вёдрах. И минимальный результат равнялся одному ведру, а максимальный — нескольким вёдрам.

— Батя вчера в Дисподзиновку ездил, — обычно говорил Саня, — карась нормально клюёт!

— И сколько поймал? — обязательно спрашивал кто-нибудь.

— Хм, ведро, — как что-то само собой разумеющееся, отвечал Шура.

Так как рыбацкие достижения у большинства пацанов всегда измерялись исключительно в штуках, нам ничего не оставалось, как завидовать таким «объёмам».

В классе мы сидели с Саней на одной парте.

— В Мельничном сейчас рыба идёт, — с видом знатока заметил мой друг.

— Да ну, — не поверил я. — Холодно ж ещё.

— На нерест прёт… На выходных плюс пятнадцать-двадцать…

— Может, смотаемся тогда на 1 мая?

— Давай.

— Ломовой и Алеев! — прервала учительница нашу занимательную беседу. — Будете разговаривать, напишу в дневник!

1 мая в 6 утра, мы, ёжась от холода, выкатили свои велосипеды из подъезда. На улице было +2.

— Вот дубак, — сказал я, пытаясь унять дрожь.

— К обеду потеплеет, — успокоил Шурик.

— К обеду, — хмыкнул я.

— Сейчас разогреемся, пока ехать будем.

Я почесал в макушке — пилить предстояло прилично — километров двадцать пять.

Но, что делать, мы оседлали своих металлических коней и принялись крутить педали.

Стоило нам только выехать за город, как я услышал сакраментальную фразу.

— По дороге-то в объезд придётся ехать, — сказал Саня, — а если сейчас свернуть, то можно срезать напрямую. Я знаю короткую дорогу!

Я почему-то согласился, и мы ломанулись через лес.

Достаточно долго мы катились по каким-то лесным тропам с корягами и буграми.

— Вот она! — наконец радостно воскликнул Шура.

Впереди виднелась насыпь, по которой была проложена железная дорога.

— Простые дороги все петляют и идут в объезд, — пояснил Саня свой восторг, — а железная всегда соединяет точки по кратчайшему расстоянию!

Мы остановились перед насыпью.

Я смотрел то на рельсы, то на свой велосипед, и всё больше убеждался, что он совсем не похож на дрезину.

— Да там должно быть место проехать, — беззаботно сказал Саня.

— Погоди, — не понял я. — Ты предлагаешь прямо по насыпи, что ли, ехать?

— Ну а чо? — сказал Саня и потащил свой велосипед в гору.

Дорога вдоль рельсового пути напоминала «стиральную доску» на тестовых полигонах. Мало того, что там была щебёнка, так ещё и приходилось, то и дело, прыгать по шпалам, так как расстояние от их конца до начала уклона насыпи оказалось мизерным. К тому же при попутных составах мы каждый раз спускали велосипеды вниз, а потом, пыхтя, затаскивали их обратно.

Поначалу я ещё спрашивал периодически Саню, скоро ли мы приедем по этой прямой великолепной дороге до места ловли, но потом перестал и только рычал.

— Ну в-о-о-т, — прыгая по шпалам, сообщал Саня, — видишь семафор, теперь уже неда-а-а-а-алеко…

У меня в этот момент появлялась только одна мысль — как бы его убить, но так, чтобы причинить максимальные мучения.

После двух часов таких мытарств я отбил себе всё что можно.

— Ну в-о-о-т, — сказал Саня, клацнув зубами — Видишь мост, теперь уже точно неда-а-а-а-алеко…

В этот раз, слава всем богам, он оказался прав.

Обессилившие, мы съехали с полотна на параллельную пыльную дорогу.

Вскоре показалась небольшая протока. Она петляла прямо по бескрайнему полю, скрытая высокими берегами.

Мы продвигались вдоль неё, кое-где встречая унылых рыболовов с удочками. Судя по их флегматичному виду, клёв оставлял желать лучшего.

— Смотри! — неожиданно сказал Саня, указывая скрюченным пальцем куда-то вперёд.

— Что за чёрт?! — вырвалось у меня.

Картину мы наблюдали следующую. Излучина протоки делала поворот, и прямо по курсу сама речка не просматривалась. Зато просматривалось другое. Там из ниоткуда, из-под земли, вылетали вверх караси и, проследовав по дугообразной траектории, смачно шлёпались на высокий берег.

Присмотревшись, мы с удивлением обнаружили, что данное явление не одиночное. Вдоль протоки там и тут периодически вылетала вверх рыба.

Мы переглянулись и, не сговариваясь, двинулись к ближайшему эпицентру аномалии.

Глянув вниз с обрывистого берега, мы увидели двух аборигенов, которые стояли в воде, растопырив руки. Через какое-то время один из них сделал некоторое движение и достал из воды карася, зажатого между пальцев. Выкинув его на берег, он снова согнулся и принялся шарить по дну.

Карась действительно шёл на нерест и ловился на дне голыми руками!

Тогда мы — эх, была не была! — скинули одежду и, покрываясь синими цыпками от прохлады, полезли в холоднючую воду.

Успехи у нас оказались скромнее, чем у местных: мне удалось выловить трёх карасиков, Саня поймал штук семь, не знаю почему, видимо, руки у него были длиннее.

Но мы и тем остались довольны. Проделав титанический путь по шпалам и вернуться ни с чем — было бы верхом несправедливости.

Несмотря на синий цвет наших тел, который оставался таким ещё продолжительное время, в тот раз никто из нас даже не простудился.

Международный инцидент

Щука стояла в толще зеленоватой воды и меланхолично пошевеливала плавниками. Она казалась огромной. Во всяком случае, нам.

— Давай, дуй за удочками, чего стоишь-то? — шёпотом приказал мне Костя.

— А ты?

— А я сторожить её буду.

Я развернулся и помчался за снастями в наш домик, который находился практически в двух шагах.

Нам было по десять лет, и мы отдыхали в окрестностях деревни Артын, что расположена в Большереченском районе на севере Омской области. Местный «Дом отдыха» состоял из главного трёхэтажного корпуса и маленького посёлка уютных деревянных коттеджиков, сразу за которыми текла речка Артынка, где мы и обнаружили щуку. Мы — это я и мой двоюродный брат Костя. Сопровождали нас на отдыхе дед Никита и баба Поля, родители моей мамы и Костиного отца соответственно.

Природа окружала нас исключительная. Сам посёлок для отдыхающих утопал в низине, одну сторону которой окаймляла Артынка с высоченным и почти отвесным глиняным обрывом на том берегу, а другую, плавно и полого поднимающуюся вверх, сковывал стеной густой хвойный лес с высоченными тёмными соснами. Протоптанные в тайге тропки были усыпаны хвоей и шишками. Воздух звенел от чистоты. По деревьям прыгали беззаботные бурундуки, а на ветках сидели, нахохлившиеся от серьёзности, совы и филины.

Добирались мы сюда на «Ракете». Так назывался теплоход на подводных крыльях, курсировавший по Иртышу. Три часа по водной глади, и потом ещё минут тридцать на автобусе от пристани — и вот мы почти в первозданном раю. Но в те времена красота природы интересовала нас постольку поскольку. Нам хотелось активности, и рыбалка была одним из развлечений. Но, поначалу, она у нас не заладилась. Рядом с посёлком Артынка текла совсем мелкая, и с ажурного мостика в деталях проглядывались не только трепыхавшиеся на слабом течении изумрудные водоросли, но и отчётливо просвечивало песчаное дно. Обитали на таком мелководье только мальки. Мы, конечно, предприняли попытки закидывать в воду червяка, но потерпели полное фиаско. В тот раз, расстроенные, мы сбежали от деда и умчались на обрыв. На самой кромке обрыва росли деревья, корни которых могуче выпирали из земли прямо над пропастью. Мы не придумали ничего лучше, как передвигаться по ним, перехватываясь руками. Пятнадцатиметровая высота под ногами и почти отвесная стена нас не останавливали. До сих пор помню свои ощущения, когда одна из тонких лиан под моим весом оборвалась, и я повис над Артынкой, отсвечивающей синим далеко внизу, на одной руке.

Вечерами на танцплощадке устраивался концерт. Более взрослые люди при этом делали то, что и положено — танцевали, знакомились, а мы просто глазели и слушали музыку. Больше всего мне запомнилось, как над тайгой плыл моднейший на тот момент голос Юрия Антонова:

Гляжусь в тебя, как в зеркало,

До головокружения,

И вижу в нём любовь мою,

И думаю о ней…

Когда я слышу это песню, то всегда вспоминаю Артын.

Мы любили ходить в пешие прогулки. Прихватив удочки, мы всё дальше и дальше удалялись от посёлка, шли вдоль речки, разведывая новые места. Сопровождал нас дед, неутомимо потакавший нашему исследовательскому интересу. Мы баловались, распугивали бурундуков, дурачились. Научились добывать ручейников, на которые клевал небольшой чебак, но уловы наши вызывали у взрослых лишь снисходительную улыбку — пара рыбок за день. Требовалось уходить ещё дальше, за ближайшую деревню — а это километров семь ходу. Решились мы не сразу, тем более, бабушка ворчала, ей не нравились наши долгие отлучки. Да ещё Костя прицепился с совершенно, на мой взгляд, дурацкой идеей. Возле главного корпуса был установлен щит, на котором масляной краской изображалось некое подобие карты. Там указывались все достопримечательности Дома Отдыха, и в нижнем правом углу значилось: «Венгерская деревня, 4 км».

И вот Косте приспичило сходить и посмотреть на этот этнический объект.

На поход туда терялся день. А располагалась эта деревня в направлении прямо противоположном тому, куда стремилась моя рыбацкая душа.

На домашнем совете накануне у нас разгорелся скандал: Костя ратовал за иностранную достопримечательность, а я за разведку боем ниже по течению. Дед сохранял нейтралитет. Страсти накалились. Можно сказать, назревал международный инцидент.

— Ну и идите в свою вренхренскую деревню! — орал я. — Че там смотреть то, венгров, что ли, не видели? А я тогда пойду один на рыбалку, мне неинтересно в вашей деревне дома смотреть!

Не помню уже, как меня уговорили, видимо, посулили какие-то преференции, но в загадочную деревню мы всё-таки сходили, хотя я так и не понял, чем она, собственно, отличается от обычной русской. Зато помню, что по дороге туда мы находили поганки и швыряли их деду в спину, чтобы посмотреть, как они разлетаются на ошмётки. Дед вначале только хмыкал, но потом пригрозил, что спрячет удочки. И ещё мы с Костей тогда решили стать великими писателями и даже начали в соавторстве ваять фантастический роман, подозрительно напоминавший сюжетом недавно отсмотренный нами в кинотеатре фильм «Петля Ориона».

Но моя рыболовная мечта в Артыне всё же сбылась. В один прекрасный день мы убрели-таки в дальний поиск, на горизонте даже проявлялся Иртыш, в который и впадала в конце своего пути Артынка. Здесь она была посолидней, пошире и помутнее. И текла она уже не по живописному бору, а просто посреди поля, разрезая его пологими удобными берегами.

Найдя, на наш взгляд, перспективное место, мы закинули удочки. Через полчаса Костя поймал чебака размером с кильку. Ещё через пятнадцать минут такого же монстра поймал и я.

Дед в это время нашёл длинную палку, приладил к ней леску и, игнорируя всякие дурацкие поплавки и грузила, прямо на леску подвязал крючок.

Он сообщил нам, что идёт рыбачить на озеро.

Вдалеке виднелась лужа, оставшаяся, видимо, ещё с весеннего разлива.

— Ха-ха, — сказал Костя, — там рыбы-то нет.

— Проверим, — пообещал дед и ушёл.

Через какое-то время Костя поймал ещё одного малюсенького чебака. Настроение у нас стало сдуваться — рассчитывали мы, конечно, на большее.

Но тут возвратился дед. В руках у него была вскрытая банка от тушёнки, из которой торчали два больших хвоста!

У нас в буквальном смысле отвисли челюсти.

— Это ты на озере поймал? — не поверил я.

— Не, — сказал довольный дед, — дальше ещё место есть.

Разумеется, через пять минут мы оказались уже там.

Секрет раскрывался просто. Кто-то, видимо местные, соорудили из брёвен и досок своеобразную запруду, и перед ней речка немного разлилась, образуя подобие затона.

В этом месте как раз и скопилась вся рыба.

Мы закинули одновременно с Костей, синхронно же подсекли и вытащили, каждый, по солидному чебаку. Радости не было предела. Рыба клевала почти сразу после заброса.

Дед довольно ухал за нашими спинами.

Где-то после пятого пойманного чебака у Кости случилась неприятность — запуталась леска. Так как запас у нас отсутствовал, ему пришлось сидеть и распутывать.

А я продолжал таскать одну-за-одной. Костя смотрел всё это время на меня с ненавистью.

В тот день я поставил личный рекорд, который не побил до сих пор: 47 мерных чебаков за час ловли.

Я притаранил удочки и, подкравшись к Косте, чтобы не спугнуть рыбу, тихо его окликнул.

— Стоит ещё, — многообещающе подтвердил брат, будто в этом заключалась и его заслуга. — Здоровенная щукенция!

Мы, суетясь сверх меры от нетерпения, распутали лески и выбрали по самому большому червю.

Я даже поплевал на него, вспоминая, как это иногда делает мой отец.

Костин червяк брякнулся в воду сантиметрах в тридцати от щуки. Рыба не прореагировала. Я тоже закинул удочку.

Заброс оказался точным. Червяк опустился в воде, едва не чиркнув щуку по носу.

Мы затаили дыхание.

Щука ещё несколько секунд провисела неподвижно, потом издевательски вильнула хвостом, развернулась, и исчезла в густых водорослях.

Нам с Костей оставалось лишь с отчаянием переглянуться.

Что такое блесны, мы тогда еще не знали; и как на них ловить — не имели никакого понятия.

Волшебный «спилинг»

Нас было четверо. Тех, кто решился на дальнее путешествие. Наша цель называлась — «озеро Яркуль», что в Новосибирской области.

План был разработан следующий: на паровозе доехать до Купино, затем переместиться на автовокзал, сесть на автобус, маршрут которого проходит вблизи от Яркуля, ну а до самого озера допилить уже пешком.

Один из экспедиционеров, имеющий агентурную кличку «Боб», был родом из этих мест и на голубом глазу утверждал, что великолепно знает территорию, местные обычаи и всё такое прочее. К тому же, у него в Купино жил отчим.

Боб уверял, что в детстве излазил все подходы к Яркулю и знает все клёвые места.

Остальными участниками авантюры являлись: я, небезызвестный уже Саня Ломовой и ещё один наш одноклассник, Олег Малышев. Хотя, в это время мы уже окончили 10 классов, но дружить школьной компанией не перестали.

Боб раздобыл где-то на наживку лежней. Кто видел, тот знает, что собой представляют эти отвратительные на вид насекомые — десятисантиметровые личинки, покрытые прозрачной кожей, под которой тошнотворно перемещается белёсая масса. Однако, Боб уверял, что без лежней на Яркуле делать нечего.

Шурик выпросил у отца надувную лодку, так как, из-за малой глубины, с берега на этом озере ловить было нельзя.

Лодка представляла собой латанную-перелатанную «Уфимку». В собранном виде она с трудом упаковывалась в шарообразный брезентовый мешок-рюкзак. Мешок был тяжеленный и неудобный, и носили мы его по очереди.

В приготовлении снастей мы, слабо представлявшие условия ловли, велосипед изобретать не стали, и оснастили наши бамбучины «глухими» оснастками. Правда, поплавки и грузила поставили крупного размера из-за обещанной Бобом «волны», ну и, как всегда, в надежде изловить больших рыб.

Преодолевать трудности мы начали сразу же, только сойдя с паровоза. Выяснилось, что в Купино мы приехали в час ночи, а автовокзал, естественно, открывался только утром. Решили «переночевать» на вокзале, так как тащиться пешком по городу, чтобы обрадовать ночью отчима Боба, представлялось нам занятием малопривлекательным.

Мы вошли в совершенно пустое здание. Все прибывшие уже разъехались, и мы остались одни в помещении. Это было похоже на фильм ужасов, когда компания молодых людей попадает в какое-нибудь заброшенное строение. Прикинув, что к чему, мы расположились в зале ожидания, побросав «шмотки» между креслами. Спать никто, естественно, не собирался. Я принялся тихонько бренчать на гитаре.

На звук, откуда ни возьмись, пришёл какой-то местный и не совсем трезвый парень лет двадцати.

Некоторое время он рассматривал наши мешки. Потом сказал «Привет».

Мы тоже сказали «Привет».

— Поезд ждёте? — спросил парень. — Они ночью не ходят.

— Да мы на рыбалку, — туманно ответил Олег.

— На гитаре играете? — спросил тогда парень у меня.

— Да так, — я уклончиво пожал плечами.

— Я тоже умею играть, только мне нельзя, — признался наш новый знакомый.

— Почему нельзя? — спросил простодушный Боб.

— Нельзя, — вздохнул парень и присел в соседнее кресло. — Хотя играю я очень хорошо. И пою даже.

— Странно, — зацепился Боб. — Как это? Играешь хорошо, а нельзя. Я понимаю, если бы играл плохо.

Парень грустно кивнул и посмотрел на нашего друга осоловелыми глазами.

— Ну-ка, дай ему гитару, — сказал Боб мне.

Инструмент отдавать не очень хотелось, но любопытство пересилило.

Местный взял гитару и оглядел компанию.

— Я предупреждал, что нельзя, но очень уж хочется.

— Да играй уже давай, — нетерпеливо сказал Боб. — И пой.

Парень снова вздохнул, закрыл глаза и…

Изо всех сил ударил по струнам. В тихом пустынном вокзале такой звук показался ужасающе громким.

— Голуби летят над нашей зоной!! — заорал парень, что есть мочи. — Голубям нигде преграды нет!!!

Мы отшатнулись. Такого никто не ожидал.

Но новоявленному певцу удалось проорать только первый куплет.

Потому что из центра зала к нам стремительно следовала тучная фигура в милицейской форме. Страж порядка материализовался прямо из воздуха.

Вокалист, заметив приближающуюся угрозу, перестал играть, порывисто вскочил и сунул гитару Олегу, который стоял к нему ближе всего.

— Говорил же, что не умею тихо, — бормотал он.

Но сбежать без ущерба ему не удалось. Подбежавший блюститель порядка засандалил по его удаляющейся спине дубинкой, а следующий удар достался без вины виноватому Малышеву, который, обнимая гитару, тоже зачем-то решил отбежать.

И тут злой взгляд милиционера упёрся в наши мешки и рюкзаки и приобрёл прояснённое выражение.

— Так вы не шпана, что ли? — удивился он, профессионально прищурившись. — А то я смотрю, рожа знакомая опять дебош тут устраивает, — он обернулся, ища нашего приятеля, но того уже, разумеется, и след простыл. — А вы-то ведь не местные?

— Да мы из Омска, — сказал я поспешно. — На рыбалку приехали, ждём, когда автовокзал откроется.

— Аааа, — добродушно протянул лейтенант и грузно присел в ближайшее кресло, — молодцы, что из Омска. Вы это, того, извините! Повадились, понимаешь по ночам нарушать эти местные, вот и гоняю! Не обижайся! — он махнул Олегу рукой.

Тот подошёл, на глазах у него были слёзы от боли и обиды.

— Погорячился я маленько, — крякнул милиционер сконфуженно. — Если хотите, утром вас на бобике до автобуса подброшу!

Вскоре выяснилось, что Боб совсем не ориентируется ни во времени, ни в пространстве. На любой наш вопрос касательно расписания автобусов, выбора нужного маршрута, дислокации необходимых стратегических точек, наш проводник некоторое время делал вид, что производит серьёзную умственную работу, но потом сдавался и неизменно говорил: «Сейчас спросим у кого-нибудь». Это слегка раздражало. А к концу нашего путешествия, когда мы снова очутились в Купино и Боб забыл, где находится его родной дом и пошёл спрашивать об этом у прохожих, они с Саней чуть не подрались.

Поэтому почти сразу стало понятно, что приключения у нас на милиционере только начинаются. В автобусе нас оштрафовали за лишний багаж, пока шли пешком до озера, у Боба по рюкзаку разбежались лежни, а все захваченные с собой по дороге дрова, мы, по неопытности, спалили при попытке вскипятить воду в котелке. Но мы не унывали. Ведь нас ждала большая вода.

Быстро накачали лодку, и первым выпало отправляться нам с Саней. Полные надежд, мы отплыли от берега и принялись грести. Гребли с полчаса, чтобы добраться до застывших лодочных фигурок вдалеке. Наконец, первый заброс. Минут через пять у меня поклёвка и красавец язь грамм на 700 в лодке. Ну, решили мы, сейчас попрёт. Но рыбалка — дело такое. Клёв, толком не начавшись, тут же и прекратился. Саня поймал одного мелкого чебака и на этом всё закончилось. Пора было выплывать и сменяться.

На берегу вид моего язя вызвал необоснованный оптимизм у наших сменщиков и, сказав на прощание: «Мол, сейчас мы вам покажем, как надо ловить», — они отбыли в «море».

Возвратились парни часа через три. По их вялым гребкам мы предположили, что дела не ахти. Так оно и оказалось — Боб с Олегом не увидели вообще ни одной поклёвки! Приняли решение менять дислокацию. Но легко сказать. Озеро большое, пешком с нашим шмурдяком не очень-то его обойдёшь. Но нам повезло. Нас согласились перекинуть на другую сторону парни на УАЗе-«буханке». Сошлись на бутылке водки (мы брали с собой целых две, как универсальную валюту).

Заночевали уже на новом месте. В Яркуль там впадала протока, на которой мы на ночь оставили «закидушки». Поутру образовалась новая проблема — у нас почти закончилась еда. Решили так: те, кто свободны от рыбалки, идут в ближайший лес за грибами, а другая пара чуть позже шлепает в деревню; на новом месте она виднелась почти рядом, в паре километров.

И та и другая миссия оказались выполнены. Мы с Шурой набрали коровников, из которых сварили прекрасный суп (правда, выяснилось, что Олег вообще не ест грибы, но это уже частности). А наши подельники купили в деревне молоко в трёхлитровой банке и несколько булок хлеба. Причём Боб, не сдержавшись, сел на околице деревни прямо на обочину пыльной дороги и съел за один присест целую булку, запивая молоком прямо из банки. В момент поглощения еды за ним наблюдала стайка местных растрёпанных ребятишек, почтительно стоявших группкой неподалёку. По выражениям их лиц было понятно, что видят они такое впервые в жизни.

Кстати, молоко, оставленное в лагере на жаре в палатке, тут же скислось.

По соседству обосновалось несколько рыбацких компаний. Особенную зависть у нас вызывали, конечно, земляки, приехавшие на чёрной «Паджере». У них наличествовала лодка с мотором и, что нас ужасно поражало, с твёрдым дном (!). Тогда ещё такие ПВХ-ашки были редкостью. Парни, ревя мотором, уходили в море утром, а к обеду возвращались с внушительным садком сазанов. Охранять имущество они оставляли субтильного дедка, у которого борода, вопреки законам физиологии, торчала сразу во все стороны.

Дедок постоянно стрелял у нас папиросы и строил из себя бывалого рыбака.

— Тут подход к рыбе нужен, понимаешь, — многозначительно вещал он, затягиваясь «Астрой». — А вы на спиЛинги рыбачите?

— Да не, мы на удочки.

— Вот! А у парней спилинги. Лучше клюёт.

Но и на нас тоже, наконец, обратила внимание приличная рыба. На «закидушки» попадалась, правда, только тина, а вот утренний заплыв на лодке удался. Олег с Бобом поймали каждый по два сазана. Рыбины были замечательными — по 800—900 граммов, упитанные и сверкающие на солнце. Но наша вылазка с Саней опять не удалась. На следующий день мы поменялись в парах, но я и Боб с утра не поймали ничего, а Шура с Олегом добыли ещё по одному красавцу. Причём, последний, которого выудил Малышев, оказался самым большим — за кило. И там же, на берегу, мы впервые отведали божественное блюдо, которым нас угостили соседи — уху из свежего сазана. Нам, оголодавшим, она показалась райской амброзией — мы два раза разливали добавку.

Общий улов нашей группы составил 6 сазанов и 1 язь. Мы всё разделили по-братски и даже кое-что довезли до Омска. Родные встречали нас обросших, уставших, но вполне довольных.

Вот так, было время, когда поездка на озеро за триста километров без машины не представлялась чем-то из разряда фантастики. И нужно для этого было только желание, да несколько свободных дней.

Странные люди

У нас с отцом имелись велосипеды. У меня «Урал», у отца — «Спортивный». Раньше особого разнообразия в марках не наблюдалось. «Спортивка» отличалась загнутым, как бараний рог, рулём, узенькой жёсткой сидушкой, ручными тормозами и переключателем скоростей на раме. Работал этот переключатель отвратно, и мы им почти не пользовались, довольствуясь одной из средних шестерёнок на ступице заднего колеса.

На велосипедах мы ездили на рыбалку.

Поутру, когда только занималась заря, крутить педали было одно удовольствие. Перед нами лежали пустые дороги, предрассветную тишину не нарушали даже птицы. Так как мы оба были спортсменами, то сразу задавали хороший темп и быстро преодолевали десяток-другой километров до места ловли.

Излюбленным местом один сезон у нас случилась речка Камышловка в той её части, где она почти впадает в Иртыш.

Там мы отыскали особенное место. Условия представлялись просто идиллическими; тихая речка шириной метров десять, кое-где реденький камыш, да какие-то водные цветы, что покачивались на поверхности от слабого течения. Берега хоть и были крутоваты, но это не мешало комфортно расположиться с удочкой. И самое главное — нам никто не мешал.

Представить такое ныне просто невозможно. Чтобы недалеко от города, на речке, мимо которой ходит дачный автобус, и где ловится хороший карась, не было народа? Сейчас, уехав даже за двести километров, невозможно приткнуться на берегу из-за огромного количества страждущих. Но память возвращает меня к давно ушедшим временам: мы с отцом сидим и смотрим на покачивающиеся на воде поплавки. Над головой поют птицы, тихо гудят редкие комары. И если долго не клюёт, никто не мешает нам переместиться метров на десять вправо или влево и попытать счастья там, потому что больше в пределах видимости никого нет.

Вдруг я настороженно замираю. Отец смотрит на меня вопросительно. Я киваю на свою удочку. Поплавок чуть качается, потом начинает медленно двигаться в сторону. Я хватаю удилище, готовясь подсекать. Поплавок всё ещё ведёт вправо и, наконец, чуть притапливает. Я дёргаю вверх. Есть!

Карась сопротивляется отчаянно, я не могу поднять его сразу, поэтому тащу к берегу сквозь водоросли, рискуя упустить. Но снасть выдерживает, серебряный трофейчик вылетает на зелёную траву. Хороший!

«Ла-а-апоть!» — восторженно приговаривает отец, подбегая к добыче и снимая рыбину с крючка. — «Ла-а-апоть! Лапотёночек!». Он искренне рад за меня, а я стою и счастливо улыбаюсь.

Почему-то, почти всегда, я облавливал отца. Причём это нисколько нас не напрягало, как не напрягает меня и ныне, когда мы рыбачим с Алисой (отца уже давно нет в живых). Не было у нас ни духа соперничества, ни зависти, мы просто радовались успехам друг друга и никогда не задумывались о таких само собой разумеющихся вещах.

Иногда нас с отцом вывозили на рыбалку, как белых людей, на автомобиле.

Один раз его хороший друг, бывший воспитанник, только что купивший «Запорожец», и желая продемонстрировать нам столь потрясающую воображение машину, завез нас на хмурое озеро Надеждино.

В другой — благодарный грузин, решивший засвидетельствовать своё расположение, так как его сын занимался футболом в команде отца (где тренировался и я). Так уж у них, у восточных людей, было принято.

Кстати, Заза (так звали сына грузина, вернее, так он назвался, потому что полное его имя никто выговорить из нас не мог) отличился тем, что пришёл на первую тренировку без шапочки и перчаток. Была ранняя весна, везде лежал снег, температура — минус 18 по Цельсию. А занимались мы на улице.

На вопрос «Почему?», Заза ответил застенчиво: «А у нас тепло». Он, надо сказать, очень плохо говорил по-русски.

Да и играл в футбол он слабовато, часто не проходил в основной состав, но почему-то мы с ним подружились. И когда, уже летом, его отец повёз нас на природу на шашлык, я очень обрадовался.

Разумеется, на выезд я взял свои снасти. Пока отцы сооружали костёр и устанавливали мангал, я привычным движением быстро размотал пару донок и закинул в Иртыш.

Место оказалось удачным — клевать начало почти сразу. Я позвал Зазу и назначил его следить за одной снастью. И он тут же поймал небольшого подлещика. У парня загорелись глаза, и мы принялись с большим азартом таскать чебаков и подлещиков. Так как Заза по-русски выразить всю степень своего восторга не мог, то он просто восхищённо цокал языком и благодарно на меня посматривал, сверкая чёрными глазами. А потом, уже у костра, то и дело хлопал меня по плечу и восклицал раз за разом: «Антон! Друг!»

Никогда ещё я не ел таких вкусных шашлыков, видимо, способность к их готовке заложена у грузин на генном уровне.

Жаль, что наши дороги с этими симпатичными людьми разошлись почти сразу после этой поездки. Зазу перевели в другую школу, и ему стало далеко добираться до стадиона. А его отца, пару лет спустя, мой батя заметил как-то на рынке, но подойти к нему постеснялся, тот продавал какие-то старые вещи.

Ну и чтобы мой рассказ о запоминающихся клёвых местах, на которых я рыбачил в детстве, был полнее, не могу не упомянуть ещё об одной «нашей» точке. Располагалась она за деревней «Сады Комиссарова» или «Комиссаровкой», как мы её называли. Добираться туда приходилось на автобусе. Вернее, на двух. Вначале на самом первом утреннем мы доезжали до вокзала, а оттуда уже на дачном до самой Комиссаровки. Там предстояло пройти ещё сквозь всю деревню, потом через поле и затем уже спуститься к Иртышу.

Несмотря на то, что дорога занимала у нас почти три часа, и оказывались мы у воды только ближе к девяти, клёв утренний мы ещё заставали. На удочки, переделанные в донки, ловился разнокалиберный чебак, на «закидушки» попадался подлещик средних размеров. На малька брал небольшой судачок. Скучать не приходилось. Обычно мы рыбачили до обеда, потом сматывали снасти и шли на остановку. Домой приезжали уже часам к шести вечера. Многие считали нас странными. Встать в пять утра, потом трястись три часа на автобусе, поймать дюжину-другую чебачков и ехать столько же обратно? Это не очень укладывалось в привычные представления об удовольствиях. Но мы не спорили. Каждому своё. Даже те несколько часов на реке привносили в нашу жизнь потаённый смысл, и уже был не столь важен улов. Каждая такая рыбалка давала нам что-то эфемерно-неосязаемое, но приобретённое нами уже на всю оставшуюся жизнь.

В Комиссаровке я впервые в жизни увидел живого двухкилограммового леща, которого выволок мужик, рыбачивший справа от нас. После того, как трофей оказался у него в садке, мужик от радости принялся танцевать на илистом берегу. Эта огромная рыба настолько тогда меня поразила, что я решил обязательно поймать когда-нибудь такую же. И спустя тридцать лет моя мечта сбылась, но это, как принято сейчас говорить, уже совсем другая история.

Дед Никита

Хочу сказать пару слов про своего деда Никиту. Потому что о нём всегда приятно вспоминать. И не только мне, а, наверное, всем родным, кому довелось с ним близко общаться. Великой души был человек, как бы ни пафосно это звучало в данном случае. Дед Никита прошёл две войны — финскую и отечественную. Служил в зенитной артиллерии, наводчиком. Дед награждён несколькими боевыми медалями. Хоть и перенёс контузию, воевал до самой победы. И дожил почти до 90 лет.

Конечно, он заслуживает гораздо большего, чем упоминания здесь в несколько слов. Но просто хочется, чтобы те, кто прочитает даже эти скупые строчки, знали и о том, что жил на земле такой замечательный человек — Никита Павлович.

Сколько его помню, он всегда и всем помогал. Помогал моим родителям, выступая с бабой Полей в роли няньки. Можно сказать, что вырос я под их присмотром. Потом ухаживал за самой бабой Полей, когда она заболела астмой, да так и не оправилась. Много лет он был с ней неотступно, помогая переносить страдания. Потом вёл хозяйство в деревне, помогая своему сыну, моему дяде — Алексею Никитичу. Держал там скотину, вёл домашние дела, собирал урожай в огороде. До самого своего ухода легко взваливал на плечи мешок картошки. И никогда не жаловался на судьбу.

«Пережили зиму. И хорошо» — приговаривал он всё время.

Наличествовал у него, правда, грешок — любил матюкаться. Причём арсенал этих самых матюков у него имелся обширнейший. Конечно, я сейчас уже не вспомню все лингвистические конструкции этих эмоциональных высказываний, но звучали они впечатляюще. Причём, некоторые выражения я никогда и ни от кого больше не слышал. Из того, что можно напечатать, например, присказка «Якри тебе!» или «Ху! Ят-тни тебя-то так!». А если же он восклицал: «Едрит твою в копалку!» было понятно, что «дело пахнет керосином».

Бабушка и мамка постоянно стыдили его за эту несдержанность, ну а мы, ребятня, только веселились, слыша его грозные ругательства, которые только ругательствами и оставались. Высказав их, он словно выплёскивал весь негатив, и снова становился добрым и свойским дедом.

Про войну, как и все настоящие фронтовики, он рассказывать не любил, а если и рассказывал, то одни и те же истории, которые нас, детей, не очень интересовали. Нам же подавай взрывы и выстрелы, а тут воспоминания про мобилизацию, сборы, дорогу до части. Из военного помню его рассказ про воздушней налёт, когда вместо укрытия, куда спряталось большинство его сослуживцев, он залез под ближайший товарный вагон (дело было на станции). Он даже не мог объяснить, что его толкнуло так сделать, но благодаря этому он остался жив. А в укрытие угодила бомба. Рассказывал, как двигается земля навстречу после взрыва снаряда, когда ты сидишь в окопе. Рассказывал, что однажды им объявили, что по их участку фронта пойдут фашистские танки, и чтобы готовились бить по ним прямой наводкой из зенитных орудий за неимением другой артиллерии. И как он отчётливо осознал в этот момент, что наступили последние часы его жизни, потому что танковая атака неприятеля означала неминуемую смерть. Как долго мысленно прощался с родными. Но танки тогда пошли через соседнюю часть.

Кстати, дед Никита не знал настоящего дня своего рождения, и мы отмечали с ним этот праздник 9 мая — в день Победы.

Он очень любил цирк. Испытывал к артистам просто благоговейный трепет. И когда ходил со мной маленьким на выступление, сам на время превращался в ребёнка. Глядя на воздушных гимнастов и жонглёров, смеялся, всплёскивал руками, шёпотом восклицая от восхищения.

Он играл с нами в хоккей, катался на санках, мастерил деревянные шахматы, сопровождал в походах в «дальний» лес, где показывал съедобные растения и учил ставить петли на зайцев, наконец, жарил совершенно потрясающие котлетки!

Как-то мы привезли своего сына Костю, совсем ещё кроху, к нему в деревню. Малыш сладко спал в коляске, а дед Никита сидел над ним всё это время и без устали отгонял от правнука мух и комаров.

Помню смешной случай перед моим семнадцатилетием. В то время магазины зияли пустыми полками. А деду, как ветерану, полагались по карточке кое-какие продукты. И кроме всего прочего в списке для отоварки значились три бутылки пива в месяц. С пивом тоже были огромные трудности, а нам, конечно, в эти годы хотелось порой пропустить стаканчик-другой пенного. И вот дед, от широты душевной, всегда подгонял мне эти три бутылочки (сам он не пил спиртного и не курил с послевоенных лет — запретили врачи). Всё это, разумеется, не нравилось моей маме, которая не раз ставила ему на вид. И вот, как-то придя домой и, увидев на тумбочке три заветных бутылки «жигулёвского», я заметил ещё и записку, где было накарябано дедушкиной рукой следующее:

«убир бумашки с пива мат ругает»

Мы смеялись с пацанами несколько дней.

Наверное, дед прожил настоящую жизнь. Он преодолел на своём пути столько страшных испытаний, но сумел остаться человеком большой души и пронёс эту доброту до своих последних дней. Он умер в середине очередной зимы.

И я, весной, глядя на спешащие суетливые ручьи, иногда, нет-нет, да вспоминаю деда, перебираю осколки нашего общения, словно складываю диковинный калейдоскоп. И снова слышу, как он приговаривает, обращаясь будто сразу ко всем:

«Ну вот, пережили зиму.

И хорошо».

Мокрое дело

У моего двоюродного брата Кости есть ещё брат младший, по имени Глеб. И, если Костя всегда придерживался законопослушной концепции поведения, то Глеб с юных лет склонялся к авантюризму.

Эта история произошла июльским погожим днём. Весело светило солнце, на дворе- суббота, и в целом жизнь казалась приятной штукой. Мы приехали проверять резиновую лодку, которую приобрёл дядя Лёша и оставил на даче. Нашей задачей являлось накачать её и оценить ходовые качества на пруду, который располагался тут же, прямо за стоящим на участке домиком.

В этот момент нам стукнуло по 13 лет, Глеб, соответственно, был на два года младше.

Пока взрослые суетились по хозяйству, мы упёрли лодку на задворки, накачали и спустили на воду. Катались по двое. Пруд был не большой, но и не маленький. По берегам рос высокий камыш, который кое-где прорезали деревянные мостки, ведущие от дачных домиков, расположенных по периметру водоёма. Ходили слухи, что по весне сюда запустили карася, но рыба на удочку клевать отказывалась, поэтому любители-рыбаки сюда не заглядывали, и мы резвились на озерке в одиночестве.

Наступила наша с Глебом очередь выплывать. Проходя на лодке у отдалённых камышей, я что-то зацепил веслом. Весло спружинило, лодку развернуло.

Мы полезли руками в воду и скоро нащупали натянутую мелкоячеистую сеть.

— Ну ваще, — сказал я возмущённо.

— Они бы ещё в ванне натянули, — поддержал меня Глеб.

Мы оттолкнулись от верёвки и поплыли к месту своей дислокации.

Причалив к берегу, где скучал Костя, мы вытащили лодку на песок и принялись рассуждать про браконьеров-соседей.

— Надо сплавать, посмотреть, есть ли в сети рыба, — предложил Глеб.

— Дурак, что ли? — сказал Костя. — А если хозяева увидят?

— А че увидят-то? Мало ли кто на лодке катается.

— Да и озеро-то общее же, — поддержал я.

Поплыли.

Суетясь от страха быть замеченными, и окончательно промочив рукава рубашек, мы вроде бы нащупали в толще воды несколько запутавшихся рыб.

Выплыли.

На берегу и в окрестностях было спокойно. Приближался полдень, самое жаркое время суток.

У Глеба последнее время подозрительно горели глаза, и скоро мы поняли причину этого блеска.

— Давайте эту рыбу украдём! — сказал он возбуждённым шёпотом, когда мы расселись на песке.

— Ты дурак, что ли? — сказал Костя. — А если рыбнадзор?

— Не, правда, а как ты её украдёшь-то? С сетью, что ли, вместе? — усомнился я.

— Да зачем с сетью-то? — возмутился Глеб. — Выпутаем просто рыбу!

— Хм, — сказал я, не замечая, что в моих глазах тоже появляется нехороший блеск.

— Пошли вы в баню, — сказал Костя, встал, и убрёл к дому.

— Давай, — подтолкнул меня Глеб по направлению к лодке. — Только тихо надо!

— Да учи учёного, — огрызнулся я.

Поплыли.

— Ты следи за берегом, если что, свисти, — сказал Глеб, вставая на колени у борта лодки и готовясь погружаться верхней частью туловища в воду, — и за ноги меня держи!

Я, с гулко колотящимся сердцем, остался на стрёме, тревожно осматриваясь по сторонам. Глеб, булькая и отплёвываясь, копошился руками в воде.

— Ну скоро ты там? — нервно торопил его я. — Сейчас точно всыпимся же!

— Да сейчас… не выпутывается, зараза!

Вдруг мне показалось, что где-то сбоку раздаются приближающиеся голоса.

— Шухер! — шёпотом крикнул я и схватился за вёсла, нарушив тем самым хрупкое равновесие нашей скульптурной группы.

А так как большая часть Глеба находилась вне лодки, в полном соответствии с законами физики его ноги начали задираться вверх, стремясь вслед за остальными частями тела уйти в воду. Я в панике схватил брата за ускользающие кроссовки, другой рукой отчаянно отгребая веслом. Лодка выписывала замысловатые дугообразные фигуры, так как я грёб только с одной стороны, Глеб же, вверх ногами, наполовину торчащий из воды, булькал и молотил руками, никак не находя точку опоры.

Какое-то время мы в таком гротескном положении, поднимая тучи брызг, пытались отплыть от сети, но у нас мало что получалось. Наконец, мне, хоть и с большим трудом, но удалось затащить брата в лодку через борт. Я тут же бросил подельника, с которого лились галлоны воды, отфыркиваться на корме, а сам с остервенением заработал обоими вёслами, разгоняя наше судно до крейсерской скорости.

Причалив к нашему пятачку, мы затаились, с опаской осматривая окрестности. Но на пруду было тихо. Видимо, те голоса, что я услышал, принадлежали просто проходившим мимо дачникам. Вокруг летали беззаботные стрекозы, и царило полное полуденное умиротворение.

— Не выпутывается, — сказал Глеб, выжимая рубаху. Волосы у него намокли и торчали паклями.

— Ну чё теперь сделаешь, — вздохнул я, мысленно отказываясь от мероприятия.

Но я недооценил Глеба.

— Жди здесь, — сказал он и с хмурым видом ушёл в сторону дома.

Я пожал плечами и стал смотреть на плавунцов, снующих в воде у берега.

Минут через пять он вернулся, держа в руках две удочки.

В ответ на мой удивлённый взгляд, он сложил их под ближайшим кустом.

— Потом объясню, — сказал он таинственно и показал зажатый в руке большой осколок от разбитой бутылки. — Вот, понял?!

— Что понял? — у меня появилось нехорошее предчувствие.

— Поплыли снова!

Не знаю, почему я тогда согласился. Видимо, мы подхватил какой-то вирус хулиганства. И ведь мы снова добрались до той сети, и по очереди резали ячейки осколком, пока не превратили сеть в лохмотья, а в лодку не закинули штук семь жёлтых озёрных карасей-«троячков».

Какой же мы тогда испытали «воровской» адреналин, хоть и стыдно это признавать! Но немного оправдывает нас то, что мы, хоть и испортили чужое имущество, но это было имущество браконьеров и такое наказание за установку сетей на дачном пруду являлось актом некоей справедливости.

Ну и, разумеется, нынешняя наша философия рыбалки категорически не предусматривает браконьерские снасти. Быть может, это неприятие «браков» идёт с тех самых пор, кто знает…

Возвращаясь с «рыбалки», мы победно помахивали удочками, азартно рассказывая взрослым, что нашли клёвое место и натаскали всё это великолепие на червя.

Отец удивлённо цокал языком, приняв всё за чистую монету, а Костя смотрел на нас с плохо скрываемым ехидством.

Карасей мы зажарили в сметане, они оказались на удивление сладкими.

А хозяевам уничтоженной сети, кто-то всё же настучал, что на озере в тот день баловались пацаны с десятого участка, но уличить нас в чём-то криминальном уже не было никакой возможности.

Мелодрама

Разыгралась эта душещипательная история в те самые дни, когда мы отдыхали на летних каникулах в Cаргатском районе Омской области. Только вот никак не могу вспомнить название озера. Тогда на берегу водоёма стоял кемпинг с россыпью деревянных домиков, куда селились отдыхающие. Поехали мы большой компанией с друзьями родителей и всё бы ничего, если б не одно досадное обстоятельство. Из подрастающего поколения в этой компании, кроме одиннадцатилетнего меня, не было больше ни одного пацана. Зато присутствовала девчонка, где-то на пару лет меня моложе. Ну и была ещё одна совсем мелкая особь, но она не в счёт: за ней еще вовсю смотрели родители.

Ну, не повезло с пацанами, так не повезло, по-мужски стоически подумал я, рассчитывая заняться на отдыхе серьёзными делами в одиночку. Но не тут-то было.

Ленка, а именно так звали роковую фемину, прицепилась ко мне как банный лист. Таскалась за мной повсюду, болтала какую-то ерунду. Вначале я, в силу своего воспитания, особого внимания на неё не обращал. Надеялся, что сама отстанет. Но этого не происходило. Я подготавливал снасти к рыбалке, выстругивал из коры корабль, помогал долговязому мужичку из нашей компании доставать мордушку из озера. Она всё время топталась рядом. Путалась под ногами, задавала дурацкие вопросы, лезла с глупыми комментариями.

Я пока терпел, логично рассудив, что всё рано или поздно заканчивается. Ведь скоро мы с отцом большую часть времени станем проводить на рыбалке, и Ленке придётся найти себе другого слушателя её девчачьих откровений.

Я даже сдержался, когда после завтрака на следующий день моя мать высказала мне в том смысле, что Лена нажаловалась, мол, я не пошёл с ней вечером на танцы. Хотя меня просто распирало от возмущения.

«Да как она могла!?» — думал я, по пути к коттеджу, яростно сбивая длинным прутом ни в чём не повинные листья с веток.

— Анто-о-оша, — Ленка, как ни в чём ни бывало, стояла возле нашего крыльца. И невинно хлопала ресницами. — А мы куда сейчас по-о-ойдем?

Я только выдохнул и отбросил прут от греха подальше.

— Никуда не пойдём, — сказал я, разворачиваясь. — К твоим родителям пойдём. Чтобы они тебя в Африку отправили.

Время шло, и я не без злорадства думал о завтрашнем мероприятии. В пять часов мы должны были уже выйти с отцом в путь, пока некоторые будут сладко посапывать. И когда эти некоторые проснутся, нас уже в лагере не будет. Я даже хихикнул, когда представил, как кое-кто припрётся к нашему домику, а ей моя мама скажет, что я ушёл на рыбалку!

В предрассветных сумерках домики казались избушкам на курьих ножках, а редколесье на выходе из лагеря — дремучим непроходимым урочищем.

На рыбалку мы собрались идти на протоку. Путь предстоял неблизкий, километра три. Говорили, что там проснулся карась, и мы с нетерпением ожидали возможности это проверить. Надо сказать, что на озере, где располагался наш лагерь, на удочку не клевало, потому что у берега было очень мелко. В «морду», который ставил наш знакомый на ночь, заплывая чуть ли не на середину, в камыши, попадались одна-две маленьких рыбки. Поэтому выбор места ловли для нас был очевиден.

Поёживаясь от прохлады, мы с отцом дошли по дороге до парадных ворот лагеря и зачем-то остановились.

Отец стал осматриваться в разные стороны, явно кого-то выискивая.

Всё это мне слегка не понравилось.

— Нету их ещё, — сказал отец и достал из пачки сигарету.

— Кого? — ревниво поинтересовался я.

И тут, словно отвечая на мой вопрос, из предрассветного тумана на нас выплыла живописная группа товарищей.

Группу составляли: папа Лены, одетый в камуфляжный костюм с капюшоном. В руке он держал удочки; мама Лены в голубом свитере, спортивных штанах и легкомысленной шляпке с широкими полями; сама Лена, в разноцветном костюме и с сачком для ловли бабочек, перекинутом через плечо.

Проклятая девочка смотрела на меня и торжествующе щурилась.

В итоге это была не рыбалка, а какое-то мучение.

Во-первых, Ленка громко разговаривала и пугала рыбу. Во-вторых, она с силой шлёпала поплавком и самим удилищем по воде при забросе, что опять же нервировало подводных обитателей. Я не сомневался, что у нас не клевало только по этой причине. Ведь соседи, среди которых не было сумасшедших, поймали уже с пяток карасей. Ещё она то и дело просила ей помочь — то надеть червяка, то отрегулировать глубину. Ещё она отвлекала. Ещё она делала миллион вещей, чтобы испортить рыбалку.

И всё же, вопреки её вредительству, нам с отцом удалось за пару часов вытащить по три приличных рыбины.

Удивительно, но одного шального карася поймала и сама наша юная «рыбачка». Поймать-то она его поймала, но тут выяснилась одна любопытная вещь.

Ленка держала удочку стоймя. На крючке болтался карась. Но она не могла его снять и положить в садок, потому что боялась трогать рыбу!

Да это же было просто прекрасно! У меня появилась хорошая возможность отыграться.

Я немедленно перетащил ведро с карасями ближе к себе.

Теперь с очередным приближением диверсантки, я просто запускал руку в ведро, нащупывал там карася, и предупреждающе поднимал вверх. Как правило, это останавливало Ленку, как чеснок останавливает вампира.

Однако она, не желая до последнего сдаваться, начинала громко спрашивать меня о чём-нибудь издалека. Тогда я вскакивал на ноги и бежал к ней с зажатой в руке рыбой. Взвизгнув, она срывалась с места и неслась прочь по берегу, снося всё на своём пути.

— А может, — спросил я у отца вечером, с надеждой заглядывая ему в глаза, — завтра мы пойдём на рыбалку без этих ужасных Куприяновых? Как в старые добрые времена, а?

— Нельзя, — рассеяно ответил отец, явно не замечая моего взволнованного состояния, — Ленка сказала родителям, что ей сильно понравилось…

Я мысленно зарычал и решил завтра утопить её в речке.

Но перед сном мне пришла мысль получше.

И засыпал я уже с умиротворённой улыбкой и в предвкушении.

На следующей рыбалке с утра я был сама доброжелательность. Пугать Ленку не представлялось возможным — мы пока ещё ничего не поймали. Я охотно ей подсказывал, цеплял червяка, масляно улыбался, не повышал голос. Поначалу, она воспринимала это настороженно и близко ко мне не приближалась. Но с каждой минутой лёд между нами таял, вскоре она обнаглела настолько, что стала даже меня задирать. Я продолжал радушно улыбаться сквозь зубы. Даже когда я поймал двух небольших карасей, я продемонстрировал чудовищную выдержку и просто положил их в ведро.

Однако, реализация моего коварного плана неумолимо приближалась.

— Слушай, — сказал я ей, стараясь придать голосу беззаботность, — как ты считаешь, в таких сандалиях можно нам будет вечером на танцы пойти?

Вопрос про танцы сразил Ленку окончательно. Она утратила последние остатки бдительности.

— Вот, иди сюда, посмотри, — позвал я.

Ленка простодушно подошла и наклонилась, рассматривая мои дурацкие сандалии.

К тому моменту я уже незаметно засунул руку в ведро и держал в ней рыбу.

— Ну, я думаю, что лучше… — начала Ленка.

И тут я молниеносным движением руки оттопырил ей ворот футболки, а другой засунул туда живого карася.

Несколько секунд, растянувшихся для меня вечность, Ленка стояла, ловя ртом воздух и выпучив глаза.

Потом завизжала так, что у меня с рогатины упала удочка.

Продолжая пронзительно орать на всю реку, она бросилась бежать, на ходу судорожными движениями рук пытаясь вытряхнуть из подола бултыхающуюся под футболкой рыбу.

Я был на седьмом небе от счастья.

Она не разговаривала со мной два прекрасных дня, но на третий не выдержала, и вскоре мы снова сидели на рыбалке — я с ведром карасей под рукой, а Ленка с насупленным видом и на почтительном отдалении.

А один раз в конце нашего отдыха мы даже сходили с ней вечером на танцы.

Волосы

Пришло время, когда мы стали фанатами рока. Почти как у Довлатова, где все поголовно читали Кафку, у нас в классе народ одномоментно увлекся тяжёлой музыкой. Даже девчонки пытались следовать модному тренду. Они клянчили переписать группу «ассерт», вызывая наш уничижительный смех, потому что каждый уважающий себя хэвимэтлфан знал, что правильно нужно говорить «экцепт».

Рок звучал везде.

На каникулы в Верхотурье я брал с собой портативный магнитофон «Весна-205-1» и гонял по нему музыку, от которой дурели коты, а баба Аня потихоньку крестилась на старое трюмо, где я обычно располагал свой агрегат. Но плоды музыкального просвещения, носимого мной в массы, всё же, не пропали втуне и в провинции. К концу моих каникул хозяин дома, отчим моего отца, Иван Гаврилович (грузный и вечно хмурый человек с кустистыми бровями, представитель «старой закалки», привыкший, что перед ним заискивают и лебезят) ходил по комнатам и машинально бурчал под нос слова песни: «Это рок!.. Рок!.. Рок!.. Гхм… М-да…». Половицы под его ногами жалобно поскрипывали.

Нам ужасно хотелось стать такими же крутыми чуваками с гитарами, как на постерах. Один мой друг, совершенно далёкий от музыки, внезапно записался на курсы игры на гитаре. На вопрос: «Зачем?», он небрежно ответил: «Просто гитаристов бабы любят». Действительно, возразить на этот аргумент было сложно.

Однако мы, с небезызвестным уже Саней Ломовым и ещё одним моим одноклассником, Олегом Соломиным, решили пойти другим путём. Научиться мы рассчитывали самостоятельно по замызганному самоучителю, но это было не главное, главное, нам требовались настоящие инструменты, и мы принялись мастерить электрогитары.

К большому всеобщему удивлению, где-то через пару лет, мы действительно умудрились собрать нечто очень отдалённо напоминающее «Fender», но пока же получалось у нас не очень. Помню, после дикого по накалу и затраченному времени периода выпиливания из доски фигурной деки, я покрасил заготовку чёрной краской, которую моя мать где-то достала, якобы, «по блату». Она сказала, что цвет этой краски «необычайно насыщенно чёрный». Цвет действительно выглядел неплохо, но после того, как краска высохла, выяснилось, что она чудовищно липнет, и мало-мальски комфортно играть на такой гитаре не представлялось возможным.

Отец Соломина был в прошлом барабанщик, и в гараже у него стояла настоящая малая ударная установка. Когда Олег невинно поинтересовался, можем ли мы её забрать для своих целей, его отец ответил так:

— Г-головы от-ткурчу и з-засуну куда-н-нибудь.

Надо сказать, что он очень сильно заикался. Однако все без исключения матерные слова произносил чисто.

Но мы не стали переспрашивать, чтобы ещё раз в этом убедиться.

— Надо её просто забрать из гаража, да и всё, — предложил Саня на последующем совещании.

— Представляю, как мы будем смотреться в автобусе с барабанами, — скептически заметил я.

— Да почему в автобусе-то? На машине отвезём.

Мы с Олегом вопросительно вскинули вверх брови.

— У меня батя ключи на тумбочке оставляет, — беспечно сказал Саня. — Пока он в воскресенье будет спать, мы всё перевезём.

— А ты водить, что ли, умеешь? — вполне резонно усомнился Олег.

— А чё там водить-то? Мне батя давал в Дисподзиновке рулить.

Установку решили пока спрятать у соседа Соломина по парте — казаха Ермека Четвергова. Мы пообещали, что он будет у нас барабанщиком в группе (хотя до этого он видел ударную установку только по телевизору), но для этого надо на время приютить у себя этот музыкальный арсенал. Он согласился.

В час икс мы встретились у гаража, где стояла «копейка» Саниного отца.

Шура смело открыл ворота и сел за руль.

Потом завёл машину.

Потом начал выезжать задом из гаража. Четыре раза машина глохла, но на пятый, всё же, почти выкатилась наружу. Когда самое сложное было позади, Саня, зачем-то, резко вывернул руль и раздался душераздирающий кратковременный скрежет.

Мы оцепенели. У Олега пошло красными пятнами лицо, а Ермек принялся икать.

Саня с побелевшим лицом вышел из машины и склонился у переднего бампера.

Не знаю, как так случилось, но на отполированной хромированной загогулине бампера не осталось даже царапины! Шура задел им левую воротину, но ни на ней, ни на машине, не осталось и следа. Мы шумно выдохнули, но потряхивало нас ещё долго. Дальнейшее перемещение ударной установки, к нашему удивлению, произошло без эксцессов. Самое забавное, что в будущем никто из нас так и не стал музыкантом даже на любительском уровне. Никто, кроме… Ермека, который какое-то время даже профессионально барабанил в одной известной омской рок-группе.

Но, как вы сами понимаете, гитары и барабаны для успешной группы — это далеко не всё! Ещё одним существенным слагаемым успеха являлись волосы. Да-да! Стоило взять плакат с изображением хэви-метл-группы и посмотреть на совершенно роскошные патлы любого из музыкантов, как становилось понятно, что это один из главных атрибутов популярности. Эта деталь — длинные волосы — являлась совершенно необходимым аксессуаром. Надо ли говорить, что мы тут же принялись отращивать свои вихры. Получалось, конечно, не совсем так, как хотелось. У нас ведь не имелось в штате стилистов и личных парикмахеров. Никто не укладывал нам причёски и не брызгал на них специальными составами. Мы просто пустили это дело на самотёк.

Вскоре мы представляли собой довольно живописную компанию: у Сани отросли жидкие светлые патлы, и при виде со стороны, создавалась впечатление, что он напялил на голову старый потрёпанный карнавальный парик; у Олега волосы легкомысленно кудрявились и вместо стильного опадания вниз, росли вверх и в стороны, всё больше напоминая среднего размера гнездо; у меня же выросла чудовищная густая чёрная грива, которая сконцентрировалась почему-то в основном на затылке.

Однако, нам казалось, что мы втроём производим неизгладимое впечатление. Может, мы его и производили, только впечатление это было не совсем такое, на которое мы рассчитывали.

Апогея наша неоднозначная ситуация достигла, когда я в выходные отправился с отцом на рыбалку. Удили мы в этот раз на большой загибающейся косе. Процесс проходил штатно, клевал мелкий чебак и ёрш. Вскоре на начало косы высадилась группа пацанов подросткового возраста, они больше галдели и распугивали рыбу, чем макали поплавки, и мы ушли от них подальше, на самый край. Но это не помешало мне явственно услышать одну фразу.

— Давай быстрее туда, занимай рогатины, — говорил один пацан другому, показывая пальцем в нашу сторону, — вон туда, где девка с отцом рыбачила!

Хуже оскорбления придумать было невозможно — из-за гривы они приняли меня с такого расстояния за девчонку!

Что произошло дальше на рыбалке, я уже не помню, но что могло быть там интересного после такого?

Но зато хорошо помню, что на следующий день я пошёл в парикмахерскую и безжалостно постригся под «канадку».

Короткая длинная жизнь

Про первую свою рыбу я уже рассказал, а вот про первую рыбалку, о которой у меня остались, хоть и очень отрывистые, но хотя бы какие-то воспоминания, ещё не упомянул. Случилось это в Верхотурье на ГЭС. Дядя Витя ловил тогда рыбу прямо с террасы станции на так называемый «круг». Снасть представляла собой некоторую разновидность рыбацкого «паука». Принцип ловли был очень прост. Сверху с галереи на толстой верёвке в бурлящий водный поток опускался круглый стальной обруч с натянутой внутри него сеткой. Верёвка стравливалась, пока «круг» не достигнет дна. Потом вся конструкция поднималась. Рыба, проплывающая в этот момент над сеткой, скатывалась в небольшую мотню в центре круга. Дядя Витя подтягивал обруч к себе и резким движением переворачивал один край. Вся добыча летела на бетонный пол галереи, где мы её с визгом-восторгом собирали и складывали в специальную армейскую сумку, некий обязательный атрибут дяди-Витиных рыбалок. Не помню, сколько мне было лет, но я с таким остервенением и азартом носился по террасе, подхватывая рыбу, что родителям пришлось обвязать мне вокруг пояса отцовский ремень и водить, словно собачку на поводке, так как мать опасалась, что я, в силу своих крохотных размеров, могу просочиться между прутьями ограждения и ухнуть вниз в воду под турбинами.

Дядя Витя тоже оценил моё неравнодушие к рыбалке и в каждый мой приезд очень радовался, потому что, во-первых, появлялась легальная причина отлынивать от огородных дел, а, во-вторых, вечерком, после ловли, не грех пропустить и пару рюмашек с моим отцом за будущие успехи. Поэтому наша радость от встреч всегда была обоюдной — я знал, что меня ждут новые приключения, а дядя Витя мог немного отдохнуть душой от рутины будней. Фактически он не был мне настоящим дядей, с моим отцом его связывала какая-то хитрая генеалогическая цепочка, но моим, хоть и дальним родственником он, несомненно, являлся.

Ловлю на удочки дядя Витя не признавал. Привыкший с детских лет к природному размаху, и будучи натурой деятельной, он откровенно скучал, наблюдая за неподвижным поплавком.

Поэтому, если уж выпадала возможность поохотиться за рыбой, он браконьерничал. Кроме «круга» у него наличествовал и «паук», с которым можно было ловить с берега, и бредень для выезда на ближайшие озерки. Надо сказать, что даже в те года запрещалось просто так безнаказанно прямо на поселковом озере ловить «пауком», например. Но дядя Витя ловил. Его все знали, он тут вырос, строил плотину, а потом и работал всю жизнь на ГЭС. Его, по дружбе, пускали на станцию рыбачить на «круг», а на остальные «шалости» чаще всего закрывали глаза. Когда мы с ним сидели с пауком на котловане на окраине Фуры, один прохожий принялся укорять его, мол не хорошо, Виктор Иваныч, тут и так рыбы почти нет, а ты ещё её «пауком» цедишь! На что дядя Витя заявлял, ты, мил человек, этот котлован не рыл и лично вот этими руками малька сюда не запускал, а мне тут стоишь и предъявляешь!

Он учил меня, маленького, «ставить ногу», чтобы было удобнее поднимать паук. Показывал, как правильней заводить бредень — я пыхтел и отдувался, по колено проваливаясь в грязь, и облепленный ряской из последних сил держал «под углом» палку со своей стороны. Объяснял, как предсказывать погоду, делился своим рыбацким опытом и вспоминал прошлые уловы.

— Краснопёрка, понимаешь, тогда ловилась, во! — говорил дядя Витя, попыхивая цигаркой; он разводил руки сантиметров на тридцать в стороны, показывая ладонями размер рыбы.

Причём этот размер у него никогда не менялся. Не важно, про какую рыбу он рассказывал, чебаки это были или лещи, все они ловились у него одного размера.

А в бочке, рядом с домом, у него всегда плавали всё лето живые пескари.

И в том, что я полюбил рыбалку, есть и толика его заслуги.

Конечно, сейчас я не одобряю все эти браконьерские замашки дяди, а к нынешнем методам коммерческих «браков», так и вовсе, отношусь крайне нетерпимо, но, всё же, нужно делать скидку на те годы. Самый большой наш с дядей Витей улов тогда составлял половину армейской сумки, то есть килограмма три чебака. На котловане мы поймали одного подъязка грамм на 600. А когда ходили с бреднем — двенадцать жёлтых карасей «троячков». Так что по результатам нас трудно причислить к злостным браконьерам. А рекордными в совместных рыбалках с дядей Витей являлись два леща килограмма по полтора, которых он выудил на «круг» с плотины. Причём, помню, что когда выловил первого, он уверенно произнёс:

— Та-ак… Не торопимся сматываться. Лещи, они понимаешь, тут парочкой ходят!

И надо же, минут через пятнадцать, действительно выцепил второго!

В свой последний визит в Верхотурье, я, конечно, заехал и на Фуру. Усталая жена Виктора, тетя Клава, шёпотом сказала, что он сильно болеет, и мы с отцом уже повернулись, чтобы лишний раз его не тревожить, но не тут-то было. Услышав наши голоса, дядя Витя, кряхтя, появился на пороге и зазвал нас в дом. Он действительно сильно сдал, лицо осунулось до такой степени, что кожа на скулах натянулась и стала похожа цветом на пергамент. Но, несмотря на немощь и протесты супруги, он накинул видавшую виды брезентовую куртку и потащил меня на речку. Сам он уже не мог управляться с тяжёлым «пауком», поэтому опускал-доставал его я, к тому времени слегка возмужавший. А дядя Витя сидел неподалёку на гладком валуне, нещадно дымил «Беломором» и, вы бы видели, как он редкозубо улыбался и как вспыхивали его голубые глаза, когда мне удавалось выудить небольшого серебристого чебачка. Так гореть глаза при виде добычи могут только у настоящих рыбаков. Рыбаков от бога! Это была последняя рыбалка дяди Вити. Когда мы вернулись в Омск, раздался телефонный звонок с Урала, и одна из родственниц отца сообщила нам, что Виктор Иванович скончался.

Осень патриархов

За окном непогода. Не разобрать — дождь или снег. Если прислушаться, можно уловить утробный гул ветра. Монотонный шум опустившейся на город осени.