Бесплатный фрагмент - Турбулентность

Снесла курочка яичко

Рассказ

Подмосковный Испытательный полигон НИИ Парашютостроения занимал огромную территорию. Его граница с Лабораторией Физики Земли простиралась почти на два километра, до самой кромки едва видимого леса. Другой край полигона примыкал к сельскому поселению и дачам. Именно там располагались две пневматические пушки с резервными баллонами высокого давления, дизельной компрессорной установкой, котельной и длинным, но узким деревянным рабочим помещением. Все это казалось временным, даже пушки — на колесах. По будням с раннего утра на всю округу бубнил и шипел мощный дизель. Часов с десяти, примерно каждые полчаса, всегда неожиданно для окружающих раздавался грохот сравнимый с бомбовой атакой. Тяжелые стальные снаряды, вылетавшие из пушек в сторону леса, создавали значительные помехи сигналам, отправляемым тарельчатой антенной Лаборатории нашим космическим братьям. Правда, радовали глаз раскрывающиеся разноцветные парашюты. Сразу за этим ревел дизель танкетки, отправлявшейся в поле на подборку снарядов, парашютов и бог знает еще чего. Несмотря на неудобства для окружающих, аэробаллистическая испытательная установка существовала уже более четверти века, поскольку с ее помощью ускорялось внедрение некоторых видов вооружения и военной техники.

Но однажды наступившая тишина породила толки, будто пушки скоро уберут, а на их месте построят птицефабрику: некоторым впечатлительным обладателям острого слуха даже представлялось вожделенное кудахтанье кур.

— Наконец-то, — говорил один из сельчан, — заживем как нормальные люди.

— Не надейся, — отвечал ему Васька Тараторкин, сельский балабол, щеголь и выпивоха, много лет проработавший на стенде укладчиком парашютов, — просто тема сейчас такая.

— Какая это, такая? — не унимался въедливый собеседник.

Васька давился от смеха, но молчал, помня, что дал подписку о неразглашении. Кроме него на стенде работали еще пятеро сельчан — они тоже никому ничего не рассказывали.

* * *

За два года службы в армии Аркадию так надоели грохоты выстрелов, лязг гусениц, рев моторов, постоянная забота о сотне солдат, что, демобилизовавшись, искал себе место работы тихое и без подчиненных. Набрел в поисках на НИИ Парашютостроения, где по его сведениям должна быть аспирантура. Не пугал его тернистый путь из инженеров в ученые.

— А-а-а, — выслушав Аркадия, кадровик снял трубку, — Мелик Погосович, к тебе работник пришел, просил инженера?

Примерно через час рядом с грузным армянином Аркадий стоял на краю поля. Их внимательно разглядывали восемь мужиков в черных, но посеревших от времени авиационно-технических костюмах. По правую руку от Аркадия покоилась на шасси грузовика в горизонтальном положении пневматическая пушка: четырехметровый толстостенный ствол калибром двести миллиметров с приваренным в казенной части двухсотлитровым баллоном высокого давления. Из-за нее выглядывала пушка подлиннее и потолще. На площадке лежали множество металлических снарядов и две длинные трубы с круглыми фланцами на концах — банники. С их помощью снаряды досылают в казенную часть пушек.

— Вот табэ наука, ипона мат, — превозмогая одышку, провозгласил Мелик Погосович и заковылял к машине, пуская папиросный дым и переваливая грузную фигуру то на одну, то на другую ногу, — вныкай, работай.

Огонь желания сразу попасть в аспирантуру моментально уподобился тлеющему угольку вчерашнего костра. С высоты своего образования слесаря-электрика Мелику пушка казалась кузницей науки. Аркадий же понял, что опять попал на работу с людьми, в шум, грохот и лязг, безо всякой надежды на интеллектуальное развитие и карьерный рост. Но другого выхода не было, в ушах звучали слова жены: « Деньги, что привез, кончились, пора зарабатывать!»

Темы исследований шли одна интересней другой, но все это — чужие темы. Знания, полученные в институте, он пополнял кусочками в беседах с конструкторами и научными работниками, приезжавшими понаблюдать за испытаниями. Он виделся с ними иногда по утрам в здании института, перед отъездом. Его узнавали и начали сначала, улыбаясь, похлопывать по плечу, потом появилось что-то похожее на уважение. Аркадий же стремился и чувствовал в себе способности самому заняться, наконец, делом, связанным с исследованием аэродинамики парашютов. Даже глядя вслед раскрывающемуся парашюту, Аркадий живо представлял себе, как образуются и преображаются невидимые никому воздушные вихри. Четыре года кроме отчетов по испытаниям он периодически писал заявления с просьбой перевести его в научный отдел. Но работники отдела аэродинамики — это элита, именно там зарождаются новые идеи, там сосредоточен резерв руководства института. Он уже начал подумывать о смене места работы.

Поиски привели его однажды осенним вечером на четверговый семинар к академику О. М. Белоцерковскому на улицу Радио.

— Вам надо по стопам Игоря Михайловича Носырева или Георгия Семеновича Ульянова идти. Они в аэродинамических трубах экспериментами занимаются, новые знания добывают. А мы тут математические методы обсуждаем, не к чему Вам это, — посоветовал профессор.

Тлеющий окурок, ударяясь об асфальт, рассыпал на фоне темного неба яркие искры и летел вместе с высохшими листьями, подгоняемый вихрем осеннего ветра. Невысокий человек впереди одной рукой поддерживал полы пальто, в другой сжимал ручку старенького портфеля. Поравнявшись, Аркадий повернул голову в его сторону:

— Эдик! — узнал он изрядно потолстевшего однокурсника с технологического факультета.

Пока шли до метро, Аркадий рассказал Эдику о своих неурядицах и о пушках тоже.

— А мне повезло. После института нашел место научного сотрудника в ВИАМе*, — Эдик почесал обширную лысину и вдруг широко улыбнулся, отчего его мясистый нос почти лег на рельефную нижнюю губу. — Пушка? Да, это мысль! Обратимость движения! У меня для диссертации эксперименты не ладятся на реактивной дорожке.

*ВИАМ — Всесоюзный Институт Авиационных Материалов.

* * *

— Дочь без тебя засыпать не хочет, — улыбалась жена, помогая Аркадию снять влажную куртку, — приучил к сказкам, вот иди теперь.

— Я сейчас Эдика встретил. Помнишь, рассказывал, как в лагерях…

— Как ты за него автомат тащил? — ее улыбка стала снисходительной, — дурачок ты у меня, за всех работаешь. Ну, упал бы он носом в пыль, ничего бы не случилось.

— Жили-были Дед и Баба, и была у них Курочка Ряба. Снесла курочка яичко. Не простое яичко — золотое, — Аркадий рассказывал дочке на ночь сказку, сидя на стуле у ее кроватки.

— Пап, а почему золотое? — дочка едва ворочала язычком, не открывая глаз.

— Не знаю, дочь, — он никогда об этом не задумывался, — сказка такая.

— Да спит она уже, — шептала Аркадию жена, — ты что, не знаешь, Курочка Ряба — это долгая жизнь, золотое яичко — счастье.

— У нас это золотое яичко когда-нибудь будет? — Аркадий подумал о скромном достатке семьи.

— У меня уже есть — целых два! — она тихо засмеялась, переводя озорной взгляд с дочери на Аркадия, быстро погасив настольную лампу, увлекла мужа в постель.

* * *

Недели через три в первом отделе Аркадию под расписку вручили письмо из ВИАМа с техническим заданием, где Эдик значился в разработчиках. «Да, — улыбался он, прочитав документ, — держит нос по ветру». Уже через месяц назначены испытания. Надо успеть чертежи сделать на оснастку, программу и методику разработать. До сих пор стрельба велась снарядами от сорока до двухсот килограммов просто в воздух. Теперь нужна была ювелирная работа. Снаряды массой один килограмм восемьсот граммов Эдуард Михайлович должен был привезти сам. Ими надо было попасть с десяти метров в полуметровую рамку на скорости до ста метров в секунду. Для такой работы нужен был сверхлегкий уплотнитель, чтобы успеть отвести его в сторонку, и сверх чувствительные манометры, чтобы уловить десятые доли единиц давления в пушке.

В начале декабря, когда снег уже окончательно укрыл землю, Аркадий привез на полигон белые пенопластовые уплотнители собственной конструкции, по форме похожие на большие катушки. Работники механического цеха целую неделю проклинали конструктора — с таким материалом работать еще не приходилось. Эдик уже руководил разгрузкой увесистой и объемной кабины какого-то самолета.

— Привет! Я подумал, зачем стекло вынимать, рамку под него делать, стойку, когда можно целиком фонарь привезти! — Эдик загадочно улыбнулся, — вы пока прицеливайтесь, а я за снарядами сгоняю.

Через полчаса все было готово: ствол смотрел с десятиметрового расстояния прямо в правое стекло фонаря, уплотнитель зажат между рычагами. Человек творческой профессии кинооператор Виктор, полный кудрявый брюнет установил свою камеру «Анри Дебри» в десяти метрах от предполагаемой траектории. На микроавтобусе подъехал Эдик и попросил помочь разгрузиться. В деревянном дощатом ящике кудахтали куры.

— Вот! Ровно по кило восемьсот десяток отобрал, — под общий смех проговорил Эдик, — я думаю, надо живыми стрелять, как в натуре.

— Так, в натуре, небось, не куры в самолет попадают, — усомнился Селихов, лет пятидесяти худенький слесарь, взявший на себя по доброте душевной роли завхоза и кормильца, поскольку кафе и столовых на объекте предусмотрено не было.

— Зато средний вес сходится, и скорость должна быть около трехсот километров в час. Но это уже ваша забота.

Все было готово для первых в Советском Союзе испытаний остекления самолетов на птицестойкость.

* * *

Не сосчитать, сколько кроликов, собак и обезьян умертвили физиологи и изобретатели лекарств, чтобы успешно лечить людей от болезней. Сколько человеческих жизней унесли катастрофы самолетов после столкновения с птицами, было зафиксировано точно. Важная проблема требовала технического решения. А для этого надо сымитировать такую встречу на земле. Итак, все готово, работать подано!

Первую курицу посадили в ствол и банником затолкали внутрь. Курица, почуяв холод стального ствола, сама, прижалась к теплому пенопласту уплотнителя, обвязанного самой прочной парашютной лентой. Другой конец ленты закрепили снаружи. На площадке из живых оставались только Виктор, которому предстояло крутить ручку старенькой, но скоростной кинокамеры, и курица, доживающая, как ожидалось, последние минуты своей жизни.

— Пщ-щ-пух, — еле слышно прозвучал выстрел.

Все вышли посмотреть на результат. Легкий пенопластовый уплотнитель, как и ожидалось, не долетел до фонаря, ушел в сторону и развалился на части.

— Ципа, ципа, ципа, — манил Виктор белоснежную жертву науки, важно прохаживающуюся по заснеженной площадке, — выскочила перед самым выстрелом.

Привыкший к сельской жизни Васька Тараторкин быстро поймал и сразу замотал куриные лапы скотчем. Все повторили сначала.

— Пщ-щ-пух.

На второй раз попадания в стекло опять не получилось: после покидания ствола у курицы расправились крылья, и она изменила направление своего последнего полета; упала, скончавшись от разрыва сердца и других внутренностей метрах в двадцати от фонаря. Коля Селихов, сбегал за ней, отнес на кухню и принес следующую — живую. Ей Васька зафиксировал скотчем и согнутые лапы, и сложенные крылья:

— Полетай у меня теперь!

— Пщ-щ-пух, — прозвучало на площадке и сразу, — блямс…

Участники эксперимента выскочили из помещения. Виктор, хохоча сквозь слезы, стряхивал со своей шевелюры и драпового пальто брызги куриного мяса. Курица, разлетелась на кусочки, в момент встречи со стеклом фонаря и выбила его целиком. Перья медленно опускались на снег, окрашенный красными огоньками куриной крови.

— Ура! Получилось! Витька-то весь в дерьме! Курица в дребезги! — все радовались как дети, будто человека в космос запустили, а на самом деле всего-то курицу в стекло.

В половине четвертого Селихов пригласил всех за стол. Сегодня получился, хоть и запоздалый, но полный обед: суп, жареная курица и чай. Эдик вытащил из портфеля бутылку спирта:

— На протирку стекол полагается, — улыбнулся он, — ректификат, высший сорт. А курам зерно привез.

— За успешное начало! — провозгласил Аркадий.

Вечером покидающих место работы людей провожало карканье ворон, доклевывающих останки пионерки Советской птицестойкости.

Через пару дней оставленные Эдиком куры начали нести яйца. Яичницей Селихов баловал только Аркадия:

— Тебе, Ильич, полагается! Ты инженер, чтобы думалось легко.

И Аркадий, действительно, «высосал из пальца» несколько рационализаторских предложений, за которые через две недели Селихов и Тараторкин получили солидные денежные вознаграждения.

Эдик исчез на несколько дней, зато в первый отдел посыпались технические задания от известных фирм: Туполева, Сухого, Антонова, Ильюшина, Яковлева. Чтобы избежать аварий в воздухе и соответствовать международным стандартам всем самолетам требовались испытания на птицестойкость. Аркадий одну за другой строчил программы. В очередь выстроились привезенные заранее фонари. Как только давалась отмашка, сопровождающие их конструктора мчались на птицефабрику отбирать кур весом ровно килограмм и восемьсот граммов — таков он, стандарт! После первого же выстрела мчались на свое производство дорабатывать конструкцию рам или стекол. Тогда стали в ходу вместо монолитных, стекла из триплекса, композитные. Исхудавшие или потолстевшие куры попадали в котел или на сковородку бригады. Излишки спирта скапливались в канистрах. Благодаря этому любой заказ от пушкарей шел в производстве вне очереди, да и праздники стали веселее.

* * *

Аркадий вошел в широко открытые двери актового зала Института Авиационных Материалов с такими же чувствами предвкушения радости и восторга, какие испытывал раньше, входя в Большой зал Московской Консерватории на органный концерт.

Эдик прислал ему официальное приглашение на защиту своей кандидатской диссертации. Присутствие множества солидных людей стесняло Аркадия. Слегка расслаблял мягкий свет хрустальной люстры. Но вот пара софитов высветила ряд плакатов, установленных на штативах перед занавешенной сценой. Секретарь Ученого Совета объявил тему и предоставил слово Эдуарду Михайловичу.

Только здесь Аркадий узнал о подробностях первых попыток произвести испытания на реактивной дорожке. Разгонялся фонарь, а курица закреплялась на его пути неподвижно. На один удачный эксперимент уходило около месяца, куча денег и кур. Пока Аркадий стрелял по кабинам самолетов, Эдуард Михайлович успел изобрести и внедрить способ испытания стекол с помощью аэробаллистической установки, написать несколько статей в научные журналы. Соавтором у него оказался Мелик Погосович. В конце доклада, как полагается, он выразил благодарность за содействие организациям и лично… тут Аркадий услышал как кадансовый аккорд свою фамилию, имя и отчество. Перед тем как опустить голову и покраснеть, он успел поймать на себе взгляды нескольких солидного вида людей. Одним из них был Олег Владимирович, начальник отдела аэродинамики своего НИИ, к тому же, член ученого совета ВИАМа.

После выступления оппонентов и представителя ведущей организации слово взял Игорь Михайлович Носырев из ЦАГИ. Потом что-то говорил Георгий Семенович Ульянов из Института Механики МГУ. Как оказалось, у этих известных практиков никаких ученых степеней не было, но к ним прислушивались, их приглашали.

В перерыве, перед голосованием подошел Олег Владимирович:

— Аркадий Ильич! Завтра утром зайдите ко мне. Есть разговор.

Сколько заявлений он писал с просьбой перевести его в научный отдел, а тут у самого начальника есть разговор. Может, очередная работа, на стенде в интересах отдела аэродинамики? Нет, он хотел услышать заветное предложение перейти к нему на работу, получить свою тему и так же, как Эдик предстать перед ученым советом через несколько лет.

Вечером, когда дочка уснула, Аркадий рассказал жене о предстоящей встрече с Олегом Владимировичем.

— Ну вот, может твои куры золотые яйца нести начали? Смотри не разбей, а то всю жизнь придется из пушек бить лягушек, — она назидательно погрозила ему милым пальчиком и многозначительно улыбнулась.

* * *

Олег Владимирович, средних лет кудрявый блондин ничего и никогда не делал лишнего. Будучи начальником отдела аэродинамики, работал над докторской диссертацией, собирался жить долго и вскоре стать директором НИИ.

Аркадий робко открыл дверь его тихого кабинета.

— Заходите, Аркадий Ильич! — он немного приподнял голову от документа, — я подписал Ваше заявление. Если не изменили намерений, можете приступать к работе с завтрашнего дня. Владимир Александрович введет вас в курс дела.

Аркадий что-то еле слышно пролепетал в ответ

— Вот и ладушки. Поскольку работник вы опытный, должность мы вам дадим научного сотрудника с окладом сто семьдесят пять рублей.

Олег Владимирович опустил глаза и продолжил в тиши кабинета научную работу. Аркадий вышел огорошенный радостным и желанным поворотом своей судьбы. Из инженеров — в научные сотрудники, зарплата сразу на тридцать рублей выше стала, перспектива!

— Ну что, никак переварить не можешь? — в коридоре Аркадия ждали двое мужчин, один лет двадцати пяти, другой лет сорока. Говорил старший, — это мы Олега заставили тебя к нам взять.

«Нет, неправда, — подумал Аркадий, — это все из-за благодарности Эдика, курочка яичко снесла».

Последние слова он едва слышно, но произнес.

— Ха! Ты что? Какая курочка! Мы тут реорганизацию затеяли. Экспериментатор нам нужен опытный. Носырев и Ульянов со своих мест не уйдут. Мы к тебе давно присматриваемся.

— Парни, да я, — Аркадий запнулся от подступивших слез, понявши вдруг, как высоко его эти люди ценят, — я все сделаю, только скажите.

— Погоди, ты, считай, на производстве работал, — говорил тот, что помоложе, — оттуда на овощные базы, в пионерские лагеря, в совхоз подшефный не берут. А конструктора и научные сотрудники треть времени там проводят. Так что готовься!

Пока он это говорил, все трое вошли в небольшое помещение. За столами сидели люди, опустив головы над бумагами. Некоторые из них были знакомы Аркадию. В полной тишине Владимир Александрович шепнул, указывая на письменный стол:

— Твоё рабочее место…

Трижды восемь

Рассказ

C самого первого дня Аркадий наслаждался долгожданной работой в научном отделе, в секторе аэродинамики. За пять предыдущих лет он получил огромный опыт экспериментатора. Он радовался тому, что его знания ценят все сотрудники, уже имеющие ученую степень, и те, которые только приступили к решению проблемных, еще не решенных задач.

Прежде, чем добраться до своего рабочего места, Аркадий успевал проводить в детский сад свою очаровательную дочурку, с радостью после работы забирал ее оттуда и вел домой. Вечернее время, проведенное в кругу маленькой семьи, было наполнено любовью и радостью. Сладостная ночь, проведенная с любимой и единственной женщиной, давала заряд энергии, вдохновляла на творческую работу.

Начальник сектора Владимир Александрович, кандидат наук, слыл в институте человеком мудрым и демократичным. Старше Аркадия был лет на пять. Именно он показал однажды фотографию стянутого шнуром рифления по нижней кромке парашюта, сделанную с вертолета, летящего выше него, — вид сверху:

— Должен быть круг с фалдочками. А здесь?

— Бублик какой-то, — Аркадий пожал плечами, воспринял увиденное, как фокус.

— Это съемка с Государственных испытаний. В таком виде и просвистел до земли.

— Резак не сработал?

— Их там четыре и все сработали, разрезали шнур на четыре части, а купол не раскрылся.

— Тогда ничего не понимаю.

— Ну вот и разберись. Это ведь тот самый парашют, который космонавтов спасает. А вдруг такой случай повторится!

Аркадий прикинул, сколько надо всего сделать, чтобы решить эту задачу, и призадумался. А Владимир Александрович затолкнул толстенные очки к черным бровям, повеселел:

— На кандидатскую работу точно потянет!

Владимир Александрович с азартом помогал своим работникам, наставлял, подсказывал. Некоторых приглашал к себе домой, чтобы вместе отметить то или иное событие, праздник.

Его огромный ньюфаундленд приносил гостям тапочки. Его жена, тоже научный работник, любила готовить всякие вкусности, с радостью выставляла на стол соленья, варенья, печенья:

— Весь год готовимся к лету, — рассказывала она негромко, но, чтобы все слышали, — в Калининской области чудное место нашли с грибами, ягодами. С детьми там по очереди два месяца проводим — никакой дачи не надо! Володя для этого даже вездеход купил ЛУАЗ и прицеп к нему. Теперь вечерами компрессор конструирует, чтобы газ из трубы под давлением в баллоны закачивать, с собой в лес брать.

Володя скромно улыбался в черные усы с проседью, почесывая такого же цвета бороду, спешил перевести внимание гостей с себя на Аркадия:

— Ты, Аркаша, конечно, молодец! Но я считаю, что ты счастлив всего на две трети.

— Как это? Разве счастье на части делится?

— Посуди сам! В сутках двадцать четыре часа. Работу ты любишь — это видно. Но это восемь часов. Ночь, видать, тоже радость тебе приносит — это еще восемь часов. Надо тебе на оставшиеся восемь часов любимое занятие найти. Вот тогда из трех радостных частей полное счастье получится.

Преподаватель физкультуры

В конце мая, во время очередного застолья в кругу товарищей по работе Аркадий не очень складно рассказал о неожиданно возвратившемся любимом своем занятии…

…Однажды в часы досуга раздался неожиданный звоночек:

— Аркадий Ильич здесь живет?

Перед распахнутой дверью стоял молодой высокий парень, Володей назвался.

— Проходите, пожалуйста, это я.

А Володя медлил, оглянулся и рукой кому-то помахал. Студентов оказалось пятеро: девчата и ребята. На столе угощение появилось — что-то они принесли, что-то в доме нашлось. Вечеринка получилась неплохая. Ребята от заведующего кафедрой Физического воспитания приглашение передали. Я и не предполагал, что в родном институте обо мне кто-нибудь когда-нибудь вспомнит.

— Тут дело такое, — сразу начал Шеф, — летом трое наших студентов в водном походе погибли.

Я помалкивал, хотя слышал об этом ужасном происшествии от знакомых. А Шеф продолжил:

— Ректор распорядился на кафедре организовать специализацию «Спортивный туризм» с преподавателем, программой, почасовой оплатой. Как, берешься?

Я вдруг почувствовал прилив радости, но произнес с сомнением:

— Какой же из меня педагог? Я не мастер спорта и даже не инструктор. Ходил, пока учился, в горы, по рекам, на лыжах. Но это как любитель.

— Короче, если берешься, пиши заявление, — настаивал Шеф, видать, не терпелось ему закрыть этот вопрос, — аудиторию дадим, с оборудованием поможем. Ну, байдарки там, спальные мешки, палатки…

Уже через неделю, в начале октября я — педагог. Передо мной мелькали новые лица ребят и девчат то в аудитории, то на природе во время пеших и лыжных походов, с кострами и песнями, ночевками. Но я рвался на воду. Она чем-то аэродинамику напоминает: волны, вихри, обтекания, — турбулентность! С февраля до середины марта подготовили для спортивного сплава несколько байдарок. В апреле опробовали их на подмосковных реках.

На майские праздники выкроили недельку для хорошего похода. За несколько дней в такой обстановке проявляются характеры, набирается опыт, остаются на всю жизнь впечатления, зарождается дружба. А, между прочим, Шеф вручил мне план подготовки спортсменов: к концу учебного года надо подготовить десять третьеразрядников! Выбрать речку, за прохождение которой третьи разряды полагаются, дело простое — надо только в библиотеке клуба туристов пару вечеров провести. Вот она — Щегринка на Валдайской возвышенности, приток Мсты. Подъезд простой — до станции Угловка по Ленинградской железной дороге. Все на Мсту «на перекладных» добираются — там пороги интересные. А моя команда к ним по Щегринке придет своим ходом.

Самый первый день выдался солнечным, под стать настроению. Лиственные деревья еще голенькие, но сосны и ели зеленели свежей хвоей. Речка полноводная, но спокойная. Я выбрал себе матроса — улыбчивую полноватую девушку Сашу, которой побывать в тренировочных походах не удалось. Володя, тот самый, который приглашение от Шефа передавал, припас мне подарочек: тяжеленный рюкзак с топорами, посудой, со всем, что воды не боится.

Первые километры вниз по реке проходили сравнительно спокойно. Все делалось, как старшие товарищи учили: матросы впереди помалкивают, исполняют команды капитанов. Саша гребла усердно, только слегка задерживала весло в воде, притормаживала. Вот все и ушли далеко вперед. Неожиданно за поворотом направо байдарку вынесло на «расческу» — висящее над водой дерево с подтопленными ветками. Я машинально развернул корму левее и дал команду «Табань!» Но Саша с испугу сделала еще один гребок вперед. Из-за этой ошибки байдарка встала поперек течению и, упершись левым бортом в ветки, перевернулась, вытряхивая гребцов в ледяную воду. Ух! Держа в левой руке весло, правой подгребаясь к берегу, умудрился еще и байдарку тащить за обвязку. Саша, побарахтавшись в воде, выбиралась на сушу. Её весло, прощально сверкая, уплыло вниз по течению. Слили воду. Злиться мне не полагается — педагог, все-таки. Матрос без весла — пассажир. Впереди — тринадцать километров сплошных препятствий. Выгребать одному придется, только бы сил и здоровья хватило!
После первых уходов от камней, завалов, расчесок, я привык к своей тяжелой физической нагрузке и начал рассуждать. Девчата в тех пяти байдарках за этот поход чему-то научатся. А я, вместо того, чтобы Сашу учить, сам всю работу выполняю, считай за троих, если учесть тяжесть дополнительного рюкзака. Мне даже жарко стало, а Саше? Ей же холодно. Наверно, ей еще страшно смотреть, как на нее надвигаются камни, деревья, а она вынуждена бездействовать.
Увидел на берегу ожидающих нас ребят. Посчитал — все здесь. Как одному причаливать? Подаю корму к берегу, а оттуда Володька кричит:

— Конец давай!

Батюшки! Саша резво вытащила веревку из-под носовой обвязки и бросила точно ему в руки. Освободившись от фартука, она выпрыгнула на берег, я вслед за ней сделал то же самое. Посмотрел в ее испуганные глаза: вот натерпелась! А еще замерзла. Пока я пытался растирать ее ледяные ладошки, мне радостно сообщили, что Володька с Людочкой тоже кильнулись, но весел не потеряли. Он Людочку с берега из воды своими длинными руками за весло и вытащил. За ужином и туристскими байками у костра одежду чуть подсушили. Спать ложиться положено в сухом, а утром опять в сырое переодеваться. Сориентировались. Через пару километров должна деревня быть. А потом уже и до Мсты недалеко. Там много туристов собирается в это время.
Вышли рано. Сразу за деревней, на правом берегу — заводь. В ней плавают и поблескивают какие-то щепки, палки, мусор всякий. Присматриваюсь, а там весел байдарочных штук пять. Значит, Саша не одна, еще есть такие же молодые необученные. Кое-как добываем весло из заводи, осматриваем, выбираем самое лучшее, чтобы не сломанное, не покореженное было. Теперь у меня матрос есть, от препятствий уходить вдвоем легче. Наблюдаю за ее работой.

Сашу, будто подменили! Не успевает моя команда да конца прозвучать, она уже ее выполняет. Получается, что матросское умение к ней само пришло со страху, пока сидела, сложа руки, надеялась на капитана, мерзла. А, может быть, произошло очень важное — она почувствовала воду. Я об этом ребятам рассказал. Посмотрели, пошутили, подивились.

Весна на Валдае дружная! Снежок по берегам еще не растаял, а на полях сухо. Дымом запахло. Ничего особенного. Возможно, туристы рядом, вроде нас, одежку сушат. Ан, нет. Везет нам на приключения! Справа, вдоль пригорка горит стерня, да так горит, что пламя с лужайки перекинулось на пеньки перелеска, даже нижние веточки еще не распустившихся березок обуглились, того гляди загорятся. Во время причаливания видим, как какой-то мужичонка в лес спешит, нас заметив. Не наш, не турист — в деревенской одежде. Мы быстро снимаем с себя шлемы и спасики, достаем ведра и начинаем из речки воду брать, пеньки обливать да веточки, да стерню у перелеска. Я с досады выругался, а Володька спокойно, со своей жирафьей высоты говорит:

— Если бы лес загорелся, туристов обвинили.

— Что они, деревенские, совсем дураки? — бил по пустому ведру Саша, еще один из капитанов, очкарик со следами псориаза на голове. Его матрос Маша, худенькая первокурсница, если и опускала весло в воду, то сделать им что-либо полезное по причине немощи не могла. Так что тоже намаялся малый, по глазам видать. Зная, что никакой пользы от ее работы нет, Саша отдавал ей команды с большим юмором, например:

— Маруся, гребани, пожалуйста, правым веслом один раз вперед, если не трудно!

Наш лагерь среди многих других, на высоком правом берегу. Отсюда хорошо видно, как туристы проходят два самых известных порога реки Мста. Каждый экипаж проходит их по нескольку раз, но по-разному, с выдумкой. Порядок с отмашками для старта и страховкой организован идеально, видимо, Контрольно-спасательная служба постаралась. Когда я с Сашей пороги проходил, понял, что матрос у меня отличный. Принесли байдарку к лагерю. Я надеялся еще пару раз прокатиться. Но не удалось. 

— Мишка! И ты здесь, — обрадовался я неожиданной встрече.

— А что я рыжий, что ли? Я как все. — Это он так шутил нал своими рыжеватыми волосами. — Мы с Аликом и девами на левом берегу стоим. Я посмотрел в ту сторону, куда показал Мишка. 
— А что, соскучился по правому берегу? — пытаюсь пошутить я.

— Нет, до меня дошли слухи, что у тебя чудо-матрос есть, Сашей звать.

— Есть. Намаялся я с ней, но теперь здорово работает.

— Можешь мне ее на один проход одолжить, — говорит Мишка, — есть идейка одна.

— Что значит, одолжить? — говорю, — вот она, договаривайся, если не устала, пусть идет.

Вообще, этого делать нельзя, но ради Мишки любой из нас на все пойдет, капитан он опытный и человек задушевный. Мишка с Сашей пошептались, после чего она сделала реверанс и отправилась с ним. Я волновался, вышел на берег, ждал. После очередной отмашки Мишкина байдарка отчалила от берега и полетела в порог. Все было похоже на танец: сначала быстрая гребля к левому берегу, где редко кто проходит, потом поворот на гребне волны и сплав кормой вперед, потом еще один поворот и Мишка с Сашей скрылись за островом. Следующий реверанс Саша сделала, когда подошел Коля, которого все знали, как автора и исполнителя песен. Костер его компании был недалеко от нашего. Потом Алик взял Сашу «напрокат». Наши ребята тоже пригласили ее пройтись по порогам. За два дня Сашу укатали, она была в центре внимания. Я радовался за нее, но было немножко жаль, что моего вклада в ее маленькую победу не было.

— Никуда тебя больше не отпущу, — снимая с меня продымленную штормовку, шептала жена, — я так соскучилась.

— Мне ж деньги платят за работу, — пытался оправдаться я. — В следующий раз я с тобой пойду, — говорила она, уже в ванной комнате, смывая с меня недельную копоть.

Когда я появился на кафедре, Шеф только и сказал:

— Без происшествий? Поторопись с оформлением разрядов! План у тебя, не забыл?

***

Рассказ Аркадия, хоть и длинный был, слушали, не перебивая.

А начальник Владимир Александрович припас для него свой сюрприз:

— Ученый совет утвердил твою тему, в аспирантуру надо в этом году поступать, а не в следующем, — он ухмыльнулся в усы, — я и не знал, что ты в мою формулу «трижды восемь» полностью вписываешься.

Последний прыжок

Рассказ

Коридоры НИИ к четырем опустели, хотя до окончания рабочего дня оставался еще целый час. Слышалось лишь фоновое шуршание огромных вычислительных машин и твердые ритмичные удары каблуков о паркет, потом о каменные ступени парадной лестницы. Молодой директор уверенной поступью продвигался из своей приемной на втором этаже в актовый зал — на четвертом. За ним семенили именитые директора смежных предприятий — академики, члены корреспонденты, лауреаты. Они, несомненно, находились рангом выше Рысева. Он в должность вступил меньше месяца назад, да и степень у него пока всего лишь кандидатская в физико-математических науках. Каждый из гостей сжимал в ладони кожаную папку с металлической пластиной в правом верхнем углу — адрес. Эта встреча для всех оказалась неожиданной, слегка преждевременной и не по рангу. Рысев как раз собирался приступить на следующей неделе к объезду смежников — представиться, так сказать, по случаю назначения на должность. Гости на ходу негромко переговаривались. Директор открыл дверь, пропуская своих старших коллег в огромный, но слабо освещенный зал, скрытый от майского солнышка непроницаемыми шторами. Моментально включились верхние прожектора, послышалось достаточно громкое перешептывание: «Глушко …Маргелов… Береговой… Уткин… кто, кто? Северин… а этот? Свищев…»

Мишка, сидя на корточках и опираясь спиной о стенку сцены, фотографировал — щелкал затвор, вспышка озаряла гостей, шедших по проходу, и зрителей, сидящих вдоль него. С обеих сторон зала включились софиты, и застрекотала кинокамера. Директор жестом пригласил коллег на сцену и сам вслед за ними бодро, через две ступеньки запрыгнул на полутораметровую высоту. Секретарь парткома и председатель профкома услужливо хлопотали, рассаживая заслуженных деятелей науки и техники за длинный стол, застеленный зеленым сукном.

Рысев сверху строго посмотрел на Пятерикова, сидящего в первом ряду, прямо под краешком сцены. Директор вживался в навязанную роль: устремил бегающий взгляд поверх зала, на губах постепенно проступала дежурная улыбка. Что-то в ней было хищное, не чувствовалось теплоты, обычно показываемой публике. Но вот лицо начинающего администратора приобрело уверенность. Он опять посмотрел вниз.

Снизу вверх вызывающе и дерзко его сверлил прищуренный правый глаз Пятерикова. Чуть больше часа назад он помогал художнику Сашке вешать на колонну перед проходной объявление о предстоящем собрании, а после, невольно слушал, разговоры заполнявших зал молодых специалистов, изобилующие едва понятными терминами: управление базами данных, автоматизированное проектирование, критерии подобия, математический эксперимент. А сама мысль подготовить это мероприятие пришла Пятерикову около полугода назад…

***

Первый снег, выпавший в начале декабря, таял на солнышке. Двое мужчин среднего роста вышли из жарко натопленного укладочного помещения. Олег первым задал вопрос:

— Что за работа у тебя? Ты же испытателем был!

— Ну, я монтажник-укладчик здесь, на пушке. — К каждой гласной примешивался звук «у».

— То-то и оно! Рабочий, значит. — Олег наблюдал, как Пятериков униженно смотрит в снег, — что, не нашлось для тебя места инженера по испытаниям, например? Что б головой работать.

— Шалимов сказал, что все занято. — Пятериков не поднимал головы, — ему виднее, он зам по кадрам. Что ж мне сидеть дома у телевизора?

— Шалимов. Такой соврет и не поморщится. Глаза у него непроницаемые, привык распоряжаться судьбами людей.

Олег поостыл, закурил, переводя взгляд с товарища то на дверь укладочной, то на свой, блестящий свежей краской Жигулёнок шестой модели. Вздохнул:

— Не повезло. Черт тебя понес на эту высоковольтку!

— Черт, не черт — ветром сдуло! — Борис говорил правой половиной рта, левую перекрывал шрам. — Я уже стропорез достал, а тут горящие ошметки на руку, в глаз. Весь чуть в факел не превратился, а потом еще об землю…

На Пятерикова в который раз нахлынула обида на несправедливость судьбы. Нестерпимое желание хоть ненадолго вернуться в прошлую хлопотную, полную творчества и опасностей жизнь среди равных, ощутить на себе завистливые взгляды тех, кто не видел неба из открытого люка самолета. Он чуть не впал в истерику — хотелось бить кулаками по выгоревшему глазу и покрытой рубцами щеке, по покореженному колену и бедру.

— Пойдем в укладочную, простудишься. — Олег заметил состояние друга, покровительственно обнял, бросил окурок в талый декабрьский снег, — благодари бога, что живым остался. Хотя, знаешь, пока ты в госпиталях да санаториях лечился, многое поменялось. Теперь натурных испытаний все меньше и меньше, вместо инженеров по испытаниям все заполонили инженеры-математики.
После сытного обеда со стаканом водки Олег, попрощавшись, заспешил к своей машине, завел. Пятериков тоже вышел во двор:

— Считаешь, что затеряюсь я здесь навсегда, никто и не вспомнит, что был такой Пятериков, парашютист-испытатель?

— Видишь, мне одно катапультирование славу принесло, — Олег ткнул обеими руками руль, — спокойную работу у Северина, Эрик воспоминания писать собирается, а ты чем прославился?

В этот момент Пятериков подумал было о себе, приуныл, но всего на мгновение, заволновался за друга:

— Как же ты поедешь под градусом? Оставляй свою машину — и с нами на автобусе… Олег снисходительно улыбнулся, газонул, расстегнул молнию летной кожаной куртки:

— Мне ГАИшники делают «под козырек» и желают счастливого пути… Золотая звезда Героя Советского Союза на груди Олега блеснула лучом, ослепила.
Лишь только Жигуленок скрылся за забором, Пятериков крепко задумался. Остаток рабочего дня он, укладывал парашюты, помогал закреплять их к снаряду, выходил вместе с монтажниками на площадку, помогал заряжать пневмопушку. Но мысли были далеко: он напряженно соображал, что такого выдающегося может еще совершить. На обратном пути подсел к начальнику Павлову:

— Может, я завтра, — немного помолчал, — в библиотеке институтской поработаю?

Сам Павлов бросил институт на третьем курсе, но на должность его назначили, поскольку большинство работников были из ближней деревни, где и он жил раньше. Среди них Павлов чувствовал себя уверенно, но за последний год в штате появились два дипломированных инженера — один по испытаниям, другой — по эксплуатации.

— Валяй! — Павлов поправил пышную шевелюру, улыбнулся, — ты что, диссертацию собрался писать?

***
Директор начал говорить, одновременно жестом приглашая Пятерикова подняться. Тот встал и заковылял на сцену, припадая на левую ногу, с усилием, но быстро оказался на одном уровне со всеми высокопоставленными лицами. Он повернулся к залу и от неожиданной яркости света зажмурил единственный глаз.

— Сегодня нашему, — Рысев с легкой ухмылкой искал походящее определение, — всеми известному Борису Сергеевичу исполняется пятьдесят пять лет — юбилей — поздравим…

Зал еще не успел опомниться от уродливости лица и тела Пятерикова. Поэтому и аплодисменты, сначала редкие, не сразу достигли устойчивой громкости и слаженности. Сам же Пятериков пытался открыть ослепленный глаз — даже правой ладонью вытирал выделявшуюся слизь. Наконец, он почувствовал поддержку зала, принял позу парашютиста, готового к прыжку: чуть повернул корпус и руки влево, едва заметно согнул колени. Ему удалось разглядеть хлопающих ладонями нескольких женщин, мужчин, даже Олега, сидящего неподалеку.
Один за другим к Пятерикову подходили с поздравлениями директора, начальники, лауреаты, зачитывали казенным голосом напечатанные в адресе тексты. Но слова, сказанные тихо, не для публики, задевали за живое, запоминались.

— Ребята велели передать, что помнят, как ты их к прыжкам готовил, — шепнул Береговой, пока публика исходила аплодисментами. — Там я тебе в адрес фото вложил с подписями. Борис, конечно, помнил, как вместе с Валентином готовил космонавтов к первому прыжку с парашютом. Как давно это было! Значит, не забыли. Вспышка Мишкиного фотоаппарата запечатлела сердечное рукопожатие. Пятериков хрустнул покореженным скелетом, успел выпрямиться, единственный глаз его засверкал от гордости. В образовавшуюся паузу он вспомнил, как в институтской библиотеке перечитывал отчеты, написанные им во время работы испытателем. Подивился, узнав на некоторых из них «стеклённые» подписи то начальника отдела, то заместителя директора. Когда поджимали сроки, или надо было уезжать в командировку, клали на стекло, подсвеченное снизу, какой-нибудь старый отчет, на него лист нового и обводили нужную подпись. В самом конце каждого из десятка отчетов был раздел: «Выводы и рекомендации». Эти пункты он выписал и несколько раз перечитал. Получалось, что все его результаты за многие годы опасного труда — уменьшение или увеличение длин каких-то петелек, чехлов, изгибов и толщин железных шпилек. Какая-то разрозненная галантерея! Обобщить все это невозможно! Пятериков разрезал свои записи на карточки и переписал каждую на отдельный лист. Потасовал их, написал, в интересах какого именно предприятия та или иная петелька была усовершенствована, какая шпилька с его подачи поменяла форму. Так и появились шаблоны для поздравительных речей. Вот сейчас Северин будет читать о значимости шпильки. Но Гай Ильич, самый молодой из гостей, сразу вручил адрес Пятерикову и сказал громко, на публику:

— Молодец, что выжил — это главное. — И осторожно похлопал юбиляра по правому плечу, потом обнял, увидев изготовившегося фотографа, дождался вспышки. Пятериков похолодел — Валентин погиб на глазах у Северина, утонул в море после удачного катапультирования. Вдруг показалось, что это произошло по чьей-то злой воле. Вспомнил, какой Валентин был жесткий и непреклонный — никаких уступок никаким начальникам, все четко, в интересах дела. А как часто «в интересах дела» испытателей просили поменять формулировки в отчетах! 
— Кто еще хочет выступить? — директор тайком глянул на часы, что над входной дверью зала; увидев поднятую руку, — пожалуйста! Молодая женщина лет двадцати восьми, швея из цеха стала сбивчиво рассказывать, каким внимательным был Пятериков к простым работницам, будто его не поздравляли, а прощались с ним в этот весенний день. Потом вдруг обратилась к директору:

— Спасибо вам, что организовали сегодня юбилей простому, — она запнулась — все знали, что Пятериков нынче простой рабочий — но продолжила твердо, — инженеру. Хочется надеяться, что это станет новой хорошей традицией! Зал зааплодировал с большей силой, чем директорам и их заместителям. Пятериков опасливо взглянул на Рысева. Тот принял безразличный вид, смотрел поверх публики, едва заметно, то ли поклонился, то ли покачал головой.

***
Ни для кого не было секретом — за сценой, на уровне зрительного зала в длинной комнате для гостей приготовлено праздничное угощение. Туда обычно они спускались и уже в тесной обстановке поздравляли юбиляра, соискателя или еще какого-нибудь виновника торжества. Но именитые гости спешно попрощались, ссылаясь на дела — ведь, была пятница. Так что на сей раз за столом, накрытым на двадцать персон за счет юбиляра, сидели охочие до выпивки с хорошей закуской председатель профкома и секретарь парткома. Пока Пятериков, спустившись, пожимал руки людям из зала, они уже подогрелись парой стаканов коньяка и встречали юбиляра раскрасневшиеся, с севрюгой на вилках. Олег тоже зашел за сцену вслед за Пятериковым вместе с Мишкой-фотографом, завсегдатаем всех выпивок. За ними потянулись полдюжины рабочих, нынешних сослуживцев, во главе с начальником Павловым, специально пораньше приехавших с загородного объекта. Публика не та, на которую рассчитывал юбиляр, но после стакана-другого общие темы для разговора нашлись.

— А чего они? — петушился Пятериков, — чем я хуже?

— Правильно говоришь! — Мишка с одобрением вытянул руку со стаканом водки.

На каждом таком событии он подмечал курьезные случаи, запоминал навсегда, потом с юмором их пересказывал. Все прочие пили и закусывали, молча, кивали головами. Захмелевшего Олега потянуло на рассуждения:

— Ты ничем не хуже, но они прочнее!

— Не понял.

— Ты же инженер, сопромат изучал. — Слова Олега уже слегка наезжали друг на друга, — Вот представь себе балку, только не горизонтальную, а вертикальную и сила к ней на самом верху приложена.

— Эпюру изгибающих моментов обычно рисовали. Внизу — самый большой. По параболе, быстро растет от кончика к заделке.

— Верно мыслишь. А теперь представь, что балка начала удлинняться. Ну, как Останкинская башня, будто только строиться начала. Значит и момент растет, только в квадрате. Если заделка хилая, опрокинется.

— Останкинскую башню перед тем, как строить рассчитали и фундамент прочный залили.

— А про Вавилонскую башню слыхал? Люди хотели такой ее высокой и прочной построить, чтобы с Богом сравняться. Не дал он им такой радости — смешал языки, все на этом закончилось.

— Валентин, вон какой длинный был и катапультировался он первым. Если бы его сразу из моря вытащили, выжил бы и героем стал, а не ты…

— То-то и оно, — Олег ничуть не обиделся, — надо вовремя остановиться, чтобы не гневить Бога или вот этих высокопоставленных людей.

— Ты на что намекаешь?