Бесплатный фрагмент - Трудно быть Ангелом

От автора

Я — Мастер, автор романа «Трудно быть Ангелом», напечатал роман из своих дневников и, поддавшись уговорам друзей и велению души, издал его.

Часть выручки от издания романа будет перечислена на лечение детей с онкологическими заболеваниями. Потому что для меня это очень важно. А вы помолитесь за них.

Книга полна любви и про любовь. Если она вам понравится, и вы захотите рассказать о ней миру, то поделитесь этим в своём аккаунте, обсудите в соцсетях, подарите книгу любимым и дорогим. А если не верите в любовь, положите роман и не читайте его. Такой книги ещё не было ни у кого, она основана на реальных, но очень необычных событиях. Это триллер, художественный остросюжетный роман (18+) о безудержной силе любви, о жизни и приключениях Поэта, наделённого способностью передавать людям божественную Благодать, и красавицы Мэри, наполовину итальянки, наполовину русской, прелестной барышни из сферы искусства, арт-дилера, продающего картины. Герои знакомятся в Москве, в Башне Сити, и Мэри предлагает Поэту написать роман, который прославит их обоих и принесёт им много денег. Поэт, испытывая денежные трудности и симпатию к Мэри, соглашается, но с условием, что красавица станет его музой и они будут друг друга любить. Мэри переезжает жить к Поэту. И так как Поэт полон страстей, влюблён, добр, но постоянно жёстко дерётся за правду, за слабых и наделён способностью помогать людям через молитвы и спасать от смерти, то с героями всё время происходят как весёлые и интригующие, так и тяжёлые события. Драки, экшн, безудержный секс, большие деньги, убийства, череда ярких, философских, дерзких и трагических приключений влюблённых людей держат читателя в напряжении до последней минуты романа.

Герои безумно любят друг друга. Им всё равно, сколько времени осталось. Представьте райский сад и бескрайнее поле в цветах. Поэт и Мэри идут по нему, взявшись за руки, он (честный и не от мира сего) сочиняет роман, она (очень красивая и жизнерадостная) любит, весело танцует, поёт, целует его, и они радуются своей любви. Но на каждом шагу к нему врывается жизнь, все одолевают просьбами: «Ангел, помоги и спаси!» (Всё, как в жизни.) И эти события тащат их с поля любви. И чем дальше, тем больше размышлений и приключений. Три книги о благодатной и чистой любви, полные драйва и треша! Этот роман разорвёт и залечит не одно сердце. Книгу и фильм издам под псевдонимом Мастер Солнца Покрова Пресвятой Богородицы, потому что я крестился в храме «Покрова Пресвятой Богородицы», и это лучшее, что есть во мне, хоть я не безгрешен и ленив так же, как все.

Роман написан на основе реальных событий, после его издания я сожгу дневники. Черновик дал друзьям почитать, и о книге уже говорят в Италии, в Москве и Санкт-Петербурге. Я был свидетелем всех описанных событий — как трагических и страшных, так и божественных видений и моих откровений в разное время. Я специально изменил место, имена героев и перенёс действие в красивый город Таруса. И, как того требуют правила, я укажу: все события в книге — вымысел, все совпадения случайны, а диалоги придуманы свыше.

Мой роман — новая ниша в литературе и киноискусстве. Эта книга и фильм для крещёных, неверующих, взрослых и молодых. Она вызовет громкий скандал, а некоторые будут искать пути оплевать, оскорбить и унизить меня. Я христианин и люблю всех друзей: и мусульман, и буддистов, и атеистов — всех, кто за чистую нравственность и моральные принципы. Выше только небо, и нет пророка в своём отечестве, и мне неважно, что обо мне думают; я это я. Этот мир нельзя изменить, но если моя книга спасёт вашу душу, я буду рад. А если, читая роман, вы ни разу не улыбались и не плакали — отойдите от меня. Что вы знаете, чего я не знаю? Я чувствовал и видел невиданное, круче любых блокбастеров, мистики, триллеров, и честно скажу вам: всякая Благодать от Бога. Когда Он входит в тебя, с тобой молится, живёт и дышит в тебе Благодатью, ты можешь всё!

Со мной было чудо, и не одно. Через меня Бог давал Благодать, и замысел Господа был выше вашего понимания. Бог спасал мне жизнь, и не раз. Он проявил милость ко мне, грешному, и я жив. И понял я истину — Бог любит вас и меня, в Его руках книга судьбы, и что должно в жизни случиться — то случится. Я пока жив, а значит, не всё ещё сделал.

Когда-то, выйдя из храма, я увидел незнакомого больного ребёнка и его бедных родителей, и душа подсказала: «Это он». Я с молитвой коснулся рукой, сказал: «С вами Бог», и первый ангел Благодати перешёл от меня ребёнку, и он выздоровел. Аллилуйя! Бог передал через меня Благодать больному или грешному! Это же чудо! В этот момент у меня закружилась голова, я сел на скамейку, в теле слабость была, будто с ангелом я передал частичку души своей. Опустошение. Когда стало легче, я, счастливый, встал и уже легко пошёл далее, и ангелов божиих передал дальше больным. Мой друг умирал в больнице от рака, и за день до операции в слезах, в отчаянии мне позвонил. Я, выйдя из храма и находясь в Благодати, с превеликой жаждой и надеждой на коленях день и всю ночь усердно молился о нём, и по молитве моей смог передать Благодать через расстояние — друг не умер на операционном столе, и Чудо произошло — с Божией помощью он победил смерть и болезнь. И уверовал я, что каждый из вас, кто в жизни получал Благодать, по Божией воле с молитвой может передать её ближнему. А у меня снова было опустошение, будто с Благодатью я передал частицу себя, всего себя наизнанку вывернул.

Правду говорю, трудно быть Ангелом (и я не знаю, что с этим делать и зачем Он выбрал меня). Но я подумал — Бог даёт Благодать (с Духом и ангелом божьим), чтобы я передал её кому-то из вас. Неисповедимы пути Господни, Бог изволил передать через меня Благодать, но не оставить себе. Я принял Божию волю за истину и исполнил её.

Через меня пошёл поток творчества. Я не в силах написать на бумаге всё, что слышу с небес, но как умею — пишу. Для себя, для друзей и для вечности. Эти книги я предъявлю Господу в своё оправдание, чтобы Он простил меня. Мне есть чем перед Ним оправдаться, а вам? Ибо каждый ответит за себя, и злые люди тоже ответят за всё, и пусть не надеются — в аду им гореть. Как звёздами небо, роман усыпан новеллами-притчами. Дойдут ли они до вас?.. Вам предстоит разгадать их тайный смысл и себя изменить.

Я печатал роман как одержимый. И говорю небу: слава Отцу и Сыну и Святому Духу. Я всё написал верно, что чувствовал, слышал и видел вокруг, и что звучало в моей голове. Аминь.

Моею рукою напечатано собственноручно и верно.

Да пребудет Благодать и Святой Дух со всеми вами, друзья мои, в ваших домах и добрых сердцах! Всех вас люблю.

---

Трудно быть ангелом
(роман-трилогия)

«Это мы осуждены справедливо на смерть! И по делам нашим, так нам и надо, бандитам! А Его-то за что на смерть? Он ничего худого не сделал!» — крикнул разбойник бандиту, повернулся и сказал Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда придёшь в Царствие Твоё!»

И ответил Иисус: «Истинно говорю тебе — ныне же будешь со Мною в раю».

Книга первая. Блаженный медленный блюз

По высочайшему и великому дерзновению

я приступаю к рассказу, мой друг…

Глава 1
Итак, знакомство

Москва Сити, Башня, очень дорогие апартаменты.

Необычайно красивая Девушка под музыку Моцарта одевалась на вечер. Она собиралась в ресторан поужинать и испить чёрный кофе и, пока ещё не одетая, пела красивую песенку перед зеркалом и надевала прелестное дорогое бельё, поясок и чулки. Невесомое короткое платье, помада, модный клатч, последний взгляд в зеркало: «Я самая красивая, и у меня самые сладкие щёчки». Девушка весело подмигнула себе, улыбнулась зеркалу и отправилась в ресторан (конечно, на каблуках).

Бар в ресторане в Москве в Башне Сити.

За барной стойкой перед тарелкой с закуской сидел парень лет двадцати восьми, в джинсах и стильной рубашке с короткими рукавами, красивый, широкоплечий, высокий и сильный. Спокойный, уверенный взгляд, сбитые пальцы заклеены пластырем, левая рука забинтована от ладони до локтя. Его расшитая ветровка одиноко висела на стуле. Прямо за барной стойкой он жадно ел поздний ужин. Одну его бровь напополам разделял маленький шрам. Девушки в таких парней обычно влюбляются до беспамятства. Он, как магнит, притягивал их взгляды, даже если просто сидел и ужинал, или говорил, или молчал. В нём чувствовалась харизма и обещание страстного секса. Такой поцелует и не спросит. Про таких говорят — прячьте девок, мамашки!

Парень приказал бармену налить водки, 150 грамм. Бармен (огромный медведь, весь в шрамах, с повязкой на левом глазу) взял кристально чистый стакан, ещё раз демонстративно протёр его и поставил обратно на стойку. Затем достал из морозильника бутылку, открыл, поднёс к стакану и, не глядя, стал наливать водку. Когда тонкая струя с шумом достигла дна, бармен быстро поднял бутылку, так что водка лилась уже с большой высоты, и вдруг резко остановился и громко произнёс: «Сто пятьдесят!» Парень показал большой палец бармену, удовлетворённо кивнул, отпил из стакана и оглянулся на зал. Вокруг было много народу: сновали официанты, за столиками сидели красивые девушки, деловые женщины, парни, богатые мужики.

И тут в ресторан вошла очень необычная и милая Девушка в модном коротком платье и сразу направилась к стойке бара. Изысканные манеры и ухоженность говорили о достатке и хорошем воспитании. Девушка положила на стойку клатч и, улыбаясь, обратилась к бармену — с приятным европейским акцентом заказала кофе.

— Мне, пожалуйста, кофе.

— Эспрессо? Макиато? Или нежный капучино для вас?

— Эспрессо. Чёрный, как ночь, и горячий, как солнце (и она улыбнулась ему).

Все мужчины и парни мгновенно отметили её идеальные ноги, лицо и фигуру, а девушки за столиками обсудили наряд. Красотка явно привлекла всеобщее внимание, а на её до невозможности красивые ноги можно было смотреть бесконечно. Ей было скучно, всё вокруг скучно, но она всё равно улыбалась.

Юная Красавица заметила спортивного парня у стойки, который пристально смотрел на неё. Ей показалось, что этот красивый парень похож на героя её любимого сериала, Джулио Беррути, или же на Джана Ямана, но только незнакомец был русский — а значит, ещё более суровый, горячий и харизматичный. И вот их взгляды встретились! Её глаза, словно чистые кварцы, смотрели на него, завлекая тайнами души, и оставалось только сладко тонуть в них. О! Эти глаза сводили с ума! Светлые, голубые глаза с изумрудными блёстками и милая улыбка говорили, что в их хозяйке есть что-то совершенно особенное — энергетика сладкого счастья и милоты. У красавицы была ещё одна трогательная особенность, которую герой заметил позже — на идеально милом лице один глаз чуточку косил внутрь, особенно после пары бокалов вина, что придавало ей ещё большее очарование, беззащитность и милоту, хотелось защищать её до последнего патрона и нежно целовать эти глаза. Она ему уже нравилась, не раздеваясь. И самое главное, девушка была очень милой от природы (натуральная и без единого шва). Угрюмый парень за стойкой в стильной рубашке долго глядел в чистые глаза девушки и вдруг улыбнулся ей, отчего стал ещё более красивым.

Итак, Он жил в Тарусе, закончил Бауманский университет, одно время работал настройщиком лифтов в Москве, но в последние годы уволился и зарабатывал тем, что ковал у себя в мастерской дорогие ножи и топоры для продажи охотникам, а вечерами сочинял стихи и песни (для музыкантов). Этот парень был из тех мужественных и сильных красавцев, о которых сладко мечтают девушки и женщины. Когда он пел душевным голосом песни о любви под гитару, каждая думала, что он поёт для неё, и все они млели и жаждали быть только с ним.

Милая Девушка — красавица и умница — улыбнулась ему. (Ах да, когда она улыбалась, на изящном подбородке и на щеках появлялись очаровательные ямочки, что очень привлекало парней). Недавно она закончила с отличием бакалавриат Колумбийского Университета в Нью-Йорке, снимала крохотную студию в Лондоне недалеко от Найтсбридж и уже успешно работала в сфере искусства. И конечно, Девушка обожала Лондон, Абу-Даби, Нью-Йорк и Париж и все выставки искусства, галереи, музеи, любила командировки, аукционы Christie’s и Sotheby’s, где разбавляла серую толпу собой и своими нарядами — яркими платьями, каблуками, чулками и алмазами на высокой груди и обнажённых плечах. На фуршетах и презентациях великих картин она, экзальтированная особа, блистала своей красотой в модных платьях и в бриллиантах, для чего заранее подбирала наряд и вешала его с вечера на видное место. Девушка была блестяще образована и умна; она знала всё о картинах и художниках от эпохи Кватроченто до нашего времени, прекрасно понимала, что современные художники могут нарисовать картину, вставить в багет, но не продать без неё.

Итак, командировка в Москву, и вот они случайно встретились в московском баре. Разговорились.

— Девушка ищет приключения? — спросил сильный парень у стойки.

Его улыбка ангела и хулигана и голос, решительный, чуть с хрипотцой — всё это нравилось девушке:

— А-ха-ха-ха! Нет, нет, сударь, я хочу нескучно пожить перед завтра, я выпью кофе… Скучный вечер, но кофе очень хороший. Вы здесь работаете? Менеджер? (Парень отрицательно покачал головой). Вышибала? (Парень пожал плечами.) Вы, мистер, похожи на красивого киллера.

— Хм, скажи честно, что любишь меня.

— А-ха-ха-ха!

— Ладно! Я поэт, играл на концерте на барабанах, решил поужинать.

— Что? Так вы, мистер, поэт, барабанщик? А-ха-ха! А-ха-ха-ха! Не верю, вы шутите. Я вам не верю! С такими руками не бывает поэтов.

— А-ха-ха. Да-а-а уж.

Он тоже рассмеялся, посмотрел на разбитые кулаки и зализал кровь. Мэри подумала: «Как зверь, зализывает раны свои».

— На концерте слышала песни? «Ты солнце в метель», «Любовь-Куршавель», «Дожить до утра», «Танцы в снегу»?

— Это хиты?

— Я сочинил, мои песни.

— Обманываете.

— Давай на ты перейдём.

— Как нам будет угодно.

— Ты актриса?

— А вы явно не поэт. Смешите меня?

— Правда поэт, сочиняю стихи, дерусь на кулаках и гуляю по ночам, защищаю слабых, влюбляюсь в красивых девушек, пишу песни о любви, и весь мир у меня в друзьях! Так ты актриса?

— О, нет. Нет, я не актриса — я продаю богатство.

— Что продаёшь?

— Искусство. Я модный арт-дилер, покупаю и продаю картины художников, через неделю улетаю обратно в Лондон. Мне, право, отчего-то скучно и делать нечего, телевизор надоел, а спать ещё рано, и я решила кофе испить.

И говорила она очаровательным, доверчивым полушёпотом, знала, что он (и все вокруг) глядят на неё. Парень ответил коротко:

— Ясно.

— Да, скучно. Каждый день, что делают здесь, в кафе, эти люди — обычное дело, поужинать в попытках поговорить и развлечься. И вдруг — передо мной поэт и хулиган с разбитыми кулаками.

— Уверяю — душ непорочных нет.

— Хм, возможно, есть.

Поэт, не отрывая от неё взгляда, обратился к другу-бармену:

— Слепой, поставь мне музыку «Detroit Blues Band — Tears From My Eyes». (Смотрел красавице прямо в глаза и сказал ей: «У тебя глаза необычные, мне они нравятся. Ты вся сияешь и светишься». )

И Мэри удивлённо спросила:

— Что-о? А, глаза? Так вы любите блюз?

— Да, придёт время блюза, я это знаю, блюз от сердца поют, о любви. Я понял одно — на земле мало любви.

— Вам нравится это место?

— Здесь хорошо. Мы раньше с друзьями часто здесь собирались, знаешь — долгие разговоры о бизнесе, о девчонках, о жизни, о любви и искусстве; я любил здесь играть блюз на пианино в углу, но теперь давно не играю. (Показал ладонь в пластыре.) Разбил пальцы о чьи-то злобные морды (улыбнулся) и теперь играю на барабанах, иногда на гитаре.

Бармен, его друг огромного роста, с повязкой на лице на одном глазу, поставил музыку и спросил:

— Может, ещё, друг, водочки — 50?

Зазвучал красивый блюз. Поэт ответил бармену: «Нет, хватит» и снова улыбнулся красивой девушке под звуки блюза, но вдруг ударился рукой и поморщился, посмотрел на разбитый кулак — снова пошла кровь. Тогда он оторвал краешек пластыря, аккуратно промокнул салфеткой кровь на костяшке, снова заклеил пластырем разбитые пальцы и поднял глаза на неё. И то, что он видел — было нереально прекрасно. Девушка его мечты! Таких милых он видел только во сне и даже не предполагал, что такие девчонки существуют на свете. А она с сочувствием смотрела на его разбитые кулаки, на то, как он поморщился, и сказала ему:

— Грустная песня.

— В грусти тоже есть счастье. А? (И улыбнулся ей.)

Смотрел на неё и вдруг очень сильно захотел её. И чтобы она его полюбила, потому что он уже любил её. А она тоже смотрела на него, и это была настоящая лапочка, которую ему хотелось потискать и зацеловать. Он знал, что сегодня обязательно добьётся её.

— Что, девочка тоже музыку любит?

— О, да! Я очень люблю красивую концертную музыку и голоса, как у молодой Сары Брайтман, но ещё больше я люблю роскошь, да, роскошь, красоту и комфорт и всё такое, очень красивое, и драгоценности, обязательно. А-ха-ха (и улыбнулась), они меня любят — я же девочка. Бьютифул!

— Бьютифул? Этого у тебя не отнять (улыбнулся в ответ). Значит, тебя зовут — Бьюти?

— Меня зовут Мэри, я очень образованная и воспитанная девушка.

— Очень хорошо! Это прекрасно, таких я уважаю.

— А вас как зовут? Представьтесь, пожалуйста, мистер…

— Алексей, но все меня Поэтом зовут, и ты зови меня так.

— М-м? Почему стихи?

— Стихи — это другая реальность, душевная исповедь.

— А, я поняла. И что же вы, Поэт, любите делать по вечерам? Похоже, я беру интервью у поэта, ха-ха, впервые вижу поэта, да ещё хулигана с разбитыми кулаками. Ах да, что любите вы?

— Бокс и футбол, и песни другим сочинять (он доел свой ужин и отодвинул тарелку). А ещё люблю чай, водку и красивых девчонок (и подмигнул ей), таких, как ты.

— Но позвольте — я не та девочка, которая на свист отзывается. Я работаю в Лондоне, в галереях искусства.

— Да, я понял. Замечательно.

— А вот эти синяки на кулаках зачем, отчего?

— Это? (Посмотрел на кулаки.) Мои кулаки. Они дают мне власть над плохими людьми (посмотрел на её удивлённое личико). А-ха-ха, подпольный бойцовский клуб дяди Фадея, я дерусь за деньги с сынками из богатых семейств. И вот результат — содрал кулаки.

— Как это неосмотрительно с вашей стороны!

— А-ха-ха, да богатые отпрыски плохо дерутся.

— Но это же больно вам.

— Нет.

— Не больно?

— Уже не больно. Да, я абсолютно счастлив, ты не поверишь.

— Хм, не больно? Счастливый?! М-м? Странно… Но я тоже хочу быть счастливой.

— Для красивых девочек всё очень просто — для этого на свете есть деньги, любовь и, се-ля-ви, будешь счастливая.

— Что, простите? Вы шутите?

— Москву показать?

Она удивлённо в упор смотрела на парня, а он был смелый, сильный и наглый, и для неё вечер перестал быть скучным, и она подумала: «Я, как мотылёк, лечу на огонь!» Мэри загадочно улыбнулась и ответила:

— Да, покажи… Я красивая?

Отчего-то вдруг она это спросила, и сама удивилась, и подумала, что да, этот добьётся её, и рядом с ним почему-то ей хочется быть шикарно красивой, длинноногой и жутко глупой трусихой, прижиматься к нему, загадочно смотреть в глаза. И улыбнулась ему (как умела только она). Эти двое явно искали причины быть вместе в этот вечер и не расставаться.

— Да, ты красивая, — ответил Поэт и постучал по соседнему стулу, приглашая пересесть, — и похожа на актрису. Я пью водку. А ты будешь водку и бутерброды?

— Я? Мне, пожалуйста — Просекко фрутти ди боско.

Слепой, одноглазый бармен с повязкой, ответил:

— Мисс, Просекко сейчас нет, но завтра для вас обязательно будет. Но я могу предложить вам хорошее русское «Новый свет. Парадизио», а к копчёной русской осетринке это будет шикарно и, уверяю вас, ничем не хуже устриц и Крю Гранд Кюве из Шампани.

— Парадизио — прекрасно.

Она кивнула и улыбнулась почему-то загадочно, села рядом с Поэтом, а Поэт посмотрел на неё и сказал бармену:

— Слепой, друг, моей девушке бутылку шампанского «Парадизио», бутерброды из осетрины и мандарины. У меня с деньгами неважно, ты, брат, в кредит на меня запиши.

С шумом открылась бутылка Парадизио, и вино потекло в бокал.

— Но-но-но! Позвольте, я сама за себя заплачу, у нас в Европе так принято.

— Здесь в башне живёшь?

— Да! У папиной компании шикарные апартаменты имеются.

— В ноги не брошусь.

— А-ха-ха! Дерзкий. И за что будем пить? Вы, русские, любите тосты.

— За любовь.

— Хм, однако, любовь — удел избранных.

— Ого, так ты ещё не любила. (Подумал: «А любви знаешь ли цену, красавица? Цену поцелуям и нежности, и томлению чувств от любви?») Тогда выпьем за красивую и сумасшедшую по силе любовь.

— Прекрасно — за красивую сумасшедшую любовь. Так любят все русские? Чин-чин!

Она оказалась левша и пила шампанское, держа бокал в левой руке. А он оглядел её с восхищением:

— Хочу быть там, где ты раздеваешься.

— Ты наглый.

— Хочешь правду услышать?

— Конечно.

— У тебя потрясающе красивые ноги. Мне нравиться смотреть на тебя и на них, ты удивительная.

Она улыбнулась, ей было приятно, и это было правдой, и для разговора спросила:

— Я это слышала от многих богатых и достойных мужчин. Правда, пишешь стихи?

— Да, сочиняю за деньги стихи, и рекламу, и красивые песни — это моя работа. Мне хорошо платят.

— Сколько?

— 200 евро за песню — у меня покупают; если песня пошла в ротацию, то тысячу евро; если на концертах играю на барабанах, то за концерт 200 евро. Вообще-то я пишу в стиле блюз, но реперы читают под бит, им это нравится. Сегодня на концерте звучали мои тексты. Я самый лучший.

— Вы лучше других?

— Да, лучше других, у них ни джаза, ни искры в душе.

— А вы максималист.

— Могу и тебе сочинить, хочешь, песню?

Мэри протянула ладошку и осторожно дотронулась до его разбитых пальцев и вдруг ощутила нежность к нему и немного смутилась. Поэт посмотрел на её пальцы, наклонился — поцеловал, затем взглянул на неё и улыбнулся. Она тоже в ответ улыбнулась, ей было приятно, и вдруг смело спросила:

— Песни, стихи? А сможешь красивый роман сочинить? Роман. Художественный настоящий роман, а не какое-нибудь мыло или непонятный стишок под барабаны. Ты же поэт.

Поэт задумался, допил водку, закусил бутербродом с её тарелки, машинально почистил её мандарин и решительно дольку ей в рот положил.

— И про что роман нужен тебе? Какая тема звучала?

Она послушно открыла рот и, как собачка из рук хозяина, съела дольку мандарина, коснувшись губами его пальцев, пригубила шампанское и снова приняла губами из его рук дольку сладкого мандарина, закусила и внимательно, пристально посмотрела на него, и весело улыбнулась Поэту. И с этой мандаринкой какая-то невидимая сила мгновенно связала их — им стало очень легко общаться и быть рядом и хотелось никогда не расставаться.

Итак, роли расставлены.

Закончилась музыка, но Поэт всё ещё думал о чём-то (возможно, о романе) и машинально сказал бармену:

— Snowy White — Midnight Blues (зазвучал новый блюз, через минуту Поэт повернулся к подруге). Интересно. Так про что роман?

— Про любовь. Спасибо (она съела под блюз ещё мандаринку). Есть важное условие — роман называется «Золушка» и я героиня романа! Слабо, Поэт, роман сочинить? А я могу издать его в Европе, Америке и получить гонорар, у меня уже имя есть в известных кругах. И, позволь заметить, я красивая, что особенно важно для рекламы! (И улыбнулась, приоткрыв мило рот в эротичной и наглой улыбке).

— Ты получишь всё — гонорар, деньги и чувство восторга. А я что получу?

— О-оох, красавчик-боец, если ты гений и напишешь мне красивый роман, то получишь, м-м-м, 10 тысяч евро.

— 20 тысяч, роман — это 20 тысяч евро.

— А-ха-ха! Нет и нет! 15!

— 20 тысяч евро — это цена, и я не торгуюсь.

— М-м? Хорошо, 20 тысяч, но если мне понравится роман. А если ты плохой поэт и не гений, и я роман не продам, то будешь мне должен!

— Роман и 20 тысяч евро (он снова задумался). Возможно, роман я смогу сочинить (вновь посмотрел на разбитые кулаки и смело протянул руку к её талии — она улыбнулась). Я попробую, я сотворю, Мэри, роман из любви и думаю — тебе он понравится, но гению для этого нужна любовь, твоё прекрасное тело и сияние чувства внутри.

— Что, я? А-ха-ха! Чувства? Что, служебный роман?

— Иди сюда.

Он властно привлёк её за талию и поцеловал сначала в щёчку, потом в губы, и она, закрыв глаза, ответила на поцелуй.

— Ты наглый.

— Да.

— Э-э? — не открывая глаза, тихо спросила она. — Это уже переходит границы.

— Да. Ты хотела — любовь и роман? И ты поможешь мне с любовью роман сочинить… Душа моя уже просит чувства и страсть, эпиграф я придумаю. Итак, я решил — ты мне поможешь.

— Я? Помогу?

— Я люблю тебя.

— А-ха-ха! О-о нет, я сегодня днём гуляла в шортах, на каблуках и в белой шляпке по Москве, а все парни в метро на эскалаторе кричали громко: «Люблю! Красавица, эй! Я люблю тебя!» И что, все они в меня влюблены? Вот так запросто и любят меня? А я не раздевалась, не манила, не обещала им ничего, я только смотрела и улыбалась. Мистер, чистый вздор все эти ваши слова! О, а парни фотографироваться хотели со мной, а-ха-ха, звали меня в ресторан, знакомиться, кататься на машине, свидание, но всё-всё это — чистый вздор! Да, все мне кричали сегодня — люблю.

— Хм, что ты делала в метро?

— Олимпий Рудаков! — с апломбом ответила Мэри.

— Скульптура матроса на станции «Охотный ряд»?

— Да, будущий капитан Рудаков, истинный красавец и кавалер, танцевал вальс с королевой Англии Елизабет на её коронации и был в неё очень влюблён. Теперь у меня есть его фотография из личного дела. Очень амурное дело, и всё о любви.

— И преподнёс юной королеве мантию из горностая.

— О-рили! Настоящий красавец-мужчина, капитан, вскружил голову Елизабете и её сестре Маргарет. Я хочу уговорить Виндзоров организовать выставку картин королевы Англии Елизаветы Виндзор II.

— Это невозможно, у тебя не получится.

— Нет такого слова! А-ха-ха, со мной всё может быть и всё возможно. А ещё я хочу заказать для Бродвея мюзикл про этот случай, тема шикарно амурная. Влюблённый русский красавец Капитан и юная Королева Англии, любовь, интриги, коронация, бал! А? Что ещё ты скажешь мне, красавец, о любви, кроме «люблю» и старого клише «сияние чувства»? Скажи — мне интересно.

— Экспромт? Да пожалуйста! Эй, все меня слушаем! Фи-и-ить!

Поэт громко свистнул на весь ресторан так, что все вздрогнули и повернулись к нему, и с обволакивающей хрипотцой заговорил:

— Девушки, слушайте меня о любви!

Самое трудное — первый раз в жизни сказать: «Я… тебя… люблю…» В первый раз — и всё. Если стесняетесь говорить, но всё же хотите получить любовь, для этого нужен любовный рецепт. Да, рецепт! Итак, для всех милых дам про любовь (он задумался немного, встал, повернулся к залу и громко продолжил на весь ресторан) шутливый экспромт!

Дорогие дамы, миссис и мисс, миледи и милые красавицы, записывайте любовный рецепт (с секунду подумал). Любовь, девушки, это как крепкий чай. Возьмите любовь и расфасуйте в мешочки, о-да! Если не получается её найти, то купите или продайте. А затем медленно опустите любовь в кипяток и настаивайте. От того, сколько настаиваете, зависит сила заварки любви: светлая или тёмная. Лучше заваривать любовь в обжигающем, крутом кипятке. Некоторые любят покрепче и погорячее, но иногда обжигаются и плачут; другие страстные девушки любят сильней, энергично заливают кипятком, с любовью, со страстью помешивают, пьют яростно, с криками, в танце и с наслаждением, обязательно через край и в постели. Это уж как вам угодно!

Далее мешочек с остатками первых впечатлений вынимаете и выбрасываете в мусор — теперь ему там место — или же оставляете себе, чтобы ещё раз любовь настоять, если ваш «чай» — зелёный. А что в чашке осталось и настоялось, медленно пьёте и наслаждаетесь, и обязательно при этом нужно мечтать, неспешно смакуя, рассказывая подругам, как хорошо и приятно. Ну или морщитесь и говорите кому-нибудь о любви — хорошего в ней ничего нет — и льёте слёзы.

Можно ещё подсластить или специй добавить в любовь для чувствительных дам. Можно дома, на улице, на море, на даче… Или подождать, пока любовь остынет, и пить скучно, без суеты, обыденно. Или же успеть выпить залпом, обжигаясь, до дна в постели и с наслаждением, с криками-вздохами, чтобы искры летели в душе, закончить и другого найти. А ещё можно пить с удовольствием и долго крепкую и очень горячую, маленькими глоточками, вприглядку друг на друга, пока не остыла, наслаждаясь, мечтая. И уверяю — пить любовь лучше вдвоём и всю долгую жизнь, с конфетами, с подарками, с разговорами, с поцелуями и с сексом в постели, на кухне, в машине — везде! Вдвоём испытывать счастье и вместе пить нежной страсти любовный напиток. Или, увы, всё упустить и пить в одиночестве остывший чай в неуютной спальне холодной ночью и говорить всем, что да, налили холодный и оставили вас. Выбор, милые дамы, за вами! Au revoir chérie!

Поэт замолчал (ему свистели и хлопали!).

— Поэт, все смотрят на нас.

— Это хорошо. Как я сказал?

— Чудно говоришь и так необычно! С тобой не соскучишься. Прекрасно и нагло!

— Не нагло, а хорошо сказал, потому что я гений, я думаю совсем по-другому.

Он не дал ей ответить, уверенно притянул девушку к себе и поцеловал. И Мэри это очень понравилось, она захотела ещё:

— Ты псих, так у вас говорят! Но (она обернулась — был вечер пятницы и уже никто на них не смотрел) я согласна.

— Бьюти, согласна на что?

— На любовь и на любовный роман. Пиши роман для меня.

Она умильно-умоляюще захлопала глазками и весело улыбнулась ему. И, глядя на девушку, Поэт почувствовал в себе нечто необычное, творческое (так всегда было с ним в преддверии музы), и чувства его понесли:

— Ещё поцелуй, красотка, и тогда, может быть, напишу роман про тебя,

Поэт взял её за подбородок и поцеловал в губы. Она прошептала:

— Это наглость.

— Да.

— Что ты делаешь?

— Целую тебя, а что ты подумала?

— Я красивая, мне думать не надо (Мэри закрыла глаза). Что ты со мной делаешь?

— Целую тебя… Мне нужно сияние.

— Кхм-кхм! Что? Сияние? (Она улыбнулась, выпила из бокала глоток шампанского.) А хочешь, я покажу тебе сияние, мистер Поэт?

— А давай!

Девушка слегка оттолкнула его рукою, откинула волосы, посмотрела мельком на него, затем улыбнулась и, чуть отклонив голову, томно-игриво заглянула прямо ему в глаза:

— Смотри в глаза мои, плизз (улыбнулась ему).

И он увидел искорки и небо, хотелось плыть и даже утонуть в этой глубине. В её прекрасных глазах был целый мир! Океаны любви! Поэт мотнул головой, чтобы очнуться. Ему нравилась девушка, хотелось смотреть в её глаза и ласкать её губы и груди в постели.

— Да-а-а-ужж, и правда — в глазах голубой океан! Но я смотрю на красивую грудь.

— Что? А-ха-ха! Я думала, ты оценишь улыбку.

— А-ха-ха! Не отпущу тебя, с такой грудью! С улыбкой! И с такими ногами!

— А-ха-ха! (Мэри решила сменить тему.) Ты обещал научить меня быть самой счастливой.

Вечером он провожал её, подарил цветы, целовал, обнимал, приставал, смеялся. А Мэри рассказывала ему, что только гении, герои и вечное искусство никогда не скучно и интересно ей, что она любит импрессионистов — Моне, Гогена, Коровина et cetera, и конечно, Караваджо и Микеланджело, великих гениев. А все остальные люди: миллионеры, клерки, биржевики, официанты, рабочие и прочие — они очень скучные или несчастные, на взгляд молодой энергичной девушки, прошедшей Нью-Йорк и крайнюю нужду в наличных деньгах. Она, зная богатство Лондона, мечтала провести выставку великих картин Винздоров. А сейчас она, ещё начинающий, но модный арт-дилер, продаёт и покупает дорогие картины. Аукционы, эксперты, заказчики, художники и продавцы… В России она узнала всё об Олимпии Рудакове и его волшебной, мимолётной любовной истории, и в будущем мечтает стать продюсером фильма по этой чудесной лав-стори. А так как она очень красивая, ей всё даётся легко! Ву-а-ля! Бла-бла-бла (ей хотелось говорить долго-долго с красивым, высоким и сильным Поэтом).

Но в данный момент происходило самое главное — Мэри, закрыв глаза, целовала красавца Поэта, бойца, и млела в его объятьях, и ей было важно, что он красивый Поэт, хулиган, а эта ночь обещала сюрпризы (и уже заныло истомно, призывно внутри).

И она повторила с улыбкой:

— Ты обещал научить меня быть счастливой. Поэт?

— Счастливой? Конечно! А что бы ты делала в последний день жизни?

Мэри опешила от вопроса:

— Ты сумасшедший!

— Живи, Мэри, сегодня, работай и радуйся, добрая девочка! Бог даёт жизнь на один только день! (Поэт взял её бутылку шампанского «Новый свет», накинул ей на плечи свою ветровку.) Пошли гулять этот день по Москве.

— Гулять? Пошли! Я не боюсь с тобой погулять по Москве, ты очень мужественный.

— Да, со мною можно гулять, а то, знаешь, здесь медведи страшные ходят и пьяные в шапках. А-ха-ха.

— А мне можно будет капризничать и танцевать? Я же девочка! Куда мы идём?

— Дай руку мне, не потеряйся. Начинай танцевать.

И непонятно было, смеётся он или серьёзно.

Багратионов мост — целовались! Она уже шла впереди, пританцовывая, с бутылкой шампанского, и её красивые бёдра (попа) при ходьбе на каблуках с каждым шагом изящно отклонялись то влево, то вправо. Это было высшее искусство соблазнения и наслаждения! Поэт чуть сзади в восторге любовался её попой и ножками, которые жили отдельной жизнью и притягивали взгляды, и все мысли его были о том, что обладать ею — мечта! Он жаждал схватить сильно её голую за попу и обладать! Она оборачивалась и ласково улыбалась ему. Есть в мире девушки с милым живым лицом, на которых хочется бесконечно смотреть и любоваться. Её ямочки на щеках и маленькая на подбородке явно сводили с ума всех парней.

— Ой! (Девушка захромала и так прошла несколько метров.) Ай-яй! Я туфлю потеряла! А-ха-ха.

Поэт вернулся за туфелькой, наклонился поднять. И тут какие-то парни, проходя мимо, увидели красивую девушку с бутылкой шампанского; они удивлённо присвистнули, и самый наглый хулиган шлёпнул девушку по попе и схватил её за руку. Зря он это сделал!

На хулиганов обрушился град — удары кулаками, ногами! Поэт дрался страшно, на смерть и зло сразу против троих. И ей стало страшно, она нервно думала: «Это ужас! О Боже, мне страшно! Ужасная драка! Что делать? Бежать, звать полицию? Боже мой! Но всё же, как это прекрасно — из-за меня дерутся! Словно в боевике о плохих и добрых парнях!» Страшная драка, Багратион, длинный мост, за окном река Москва, дикая Россия. Она смотрела на драку и грызла ноготь, отчаянно «болела» за своего прекрасного бойца и поэта, ей хотелось смотреть, и плакать, и курить, и кричать одновременно. Ужасная драка, кровь, кулаки, громкие удары по мясу, крики парней… Собралась толпа зевак, все смотрели на неё и на драку. А её реально бил озноб, и ноги не двигались, и в груди был сладко-приятный тремор, адреналин бил в теле и накрывало восхищение — она стояла, словно принцесса, над ареной над схваткой быков. И неожиданно подумала: «Если Поэт победит, то ночью я непременно буду его! Я этого хочу!»

Поэт дрался как дикий волк, отчаянно, упорно и смело, изрыгая проклятия. И вот неудачный ухажёр после первого раунда драки упал искать мелочь на чистом асфальте, а за ним и остальные хулиганы, побитые, присели вдоль стен. Поэт облизал свои разбитые в кровь кулаки, поморщился от боли и посмотрел на неё, нахмурился, шумно дыша, поднял туфлю и прорычал:

— Что смотришь? Тебя нельзя оставить одну? На туфлю свою!

— Надень!

— Что-о-о?! Р-ррр! М-мм! Ты что, пьяная?

— Ха-ха-ха! Надевай! Не злись, Поэт, пожалуйста, я всю жизнь мечтала, чтобы из-за меня дрались и туфли мне надевал красивый мужчина. Ты реально сводишь с ума, победитель! (Протянула ему красивую ножку свою.) Надень!

Мэри смотрела на Поэта, а в голове её вихрем кружились волнующие мысли: «Как странно! Как удивительно! Я хочу смотреть на него, сильного, красивого, вечно. Это рок. Это судьба. Очень хочу, чтобы только он меня целовал…»

А Поэт, ещё часто, громко дыша, яростный, встал на колени перед барышней, разбитыми пальцами аккуратно надел ей модную туфельку, посмотрел на изящную ножку и вдруг перестал дышать и нежно поцеловал красивую ногу, а дальше провёл рукою вверх по чулку и спросил:

— Я победитель?

— Да-да!

— Теперь ты моя.

— О нет, я — моя!

Поэт не слушал её, он смотрел снизу:

— Красивые чулки, а ты будешь моя.

— Эй! Стой-постой, не надо шалить! (И оттолкнула от своей ножки руку его.)

Поэт встал:

— Дай бутылку, я хочу пить.

Поэт отпил шампанское и посмотрел удивлённо вокруг. Затем прикрыл пальцем горло бутылки, растряс её и сильной струей облил толпу зевак.

— А-а-а-а! — весело закричала толпа, и все разбежались.

Поэт вновь посмотрел на Девушку:

— Вот увидишь — я добьюсь сегодня тебя, Золушка!

— Нет-нет, хи-хи, сумасшедший.

— Уф-фф! (И обнимал её, и целовал, и шептал). Я хочу разорвать на тебе платье, лифчик и трусики! Всё разорвать. Теперь ты моя!

— А-ха-ха, в чём я останусь?

— В пояске для чулок! Достаточно?

— А-ха-ха, нет, недостаточно.

— Эй! Голая, в объятьях моих! Ты сводишь с ума.

Глядя на него, Мэри подумала: «Сводя с ума других, я рискую сама потерять голову».

— Нет же, постой, Поэт, ты посмотри — вокруг Москва, много красивых и ласковых девушек. Много…

— Молчи (он её целовал)! Не в состоянии думать ни о ком, кроме тебя! Я целую! Ты слышишь меня?

— Да, мне приятно, герой. Так мне молчать? А-ха-ха (и вырвалась из объятий), с тобой не соскучишься.

— Что ты чувствуешь, когда на губах поцелуй? Ещё поцелуй на груди твои. Хочешь меня?

Поэт снова схватил её за руку.

— Нет, нет, ни за что, Поэт. Ха-ха-ха! Ты преследуешь меня.

— Я люблю тебя!

— Ох-хо-хо, нет, это ты хочешь меня.

— Да! Я хочу тебя! Очень! Или я всё здесь разобью!

— Я тебе что-то должна?

— Да, я победил! Теперь ты моя!

— Пока ещё нет. Ты серьёзно думаешь, что я с тобой пересплю?

— Конечно!

— Но я не люблю тебя, мистер Поэт. Прочь с дороги! А-ха-ха-ха, я ухожу! (И с улыбкой оттолкнула его, но он силой удержал её руку и потащил дальше.)

— Скоро полюбишь, не убежишь.

— А-ха-ха! Тогда как в романах — на коленях объяви всем, Поэт, что любишь меня! Эй, люди, послушайте! Мистер Поэт хочет…

— Что ты душу мне рвёшь?

— На мелкие части, осколки? Но ты докажи, что любишь меня.

— Всё! Хватит с тебя! Я не собираюсь доказывать правду тебе!

Поэт сгрёб Мэри в охапку и насильно поцеловал, она чуть заупрямилась, но через мгновение с улыбкой победительницы отвечала на поцелуи. Она отдалась грубой, настойчивой силе красавца и была счастлива:

— Ах! Я тебе обещаю — со мной у тебя будут только проблемы.

— Проблемы? А-ха-ха! Напугала!

— Что такое?

— Всё сказала?

— Да, большие проблемы, (и после поцелуя) но они будут прекрасными.

— А-ха-ха! Я согласен. Поехали в центр.

Ехали в такси, она заметила: «С тобой жарко», сняла чулки и улыбнулась ему. Снимала чулки Мэри очень естественно, сексуально и мило; про таких, как она, говорят — эстетика в крови и в каждом движении. Поэт балдел!

А затем Александровский сад, и снова обнимались, и целовались, Мэри томно шептала:

— Ещё целуй! Я всю свою жизнь скучала по поцелуям взасос! Мне не хватит! Ещё!

— Всё?

— Ещё! Come Back To Me! Страсти хочу! Мур-м-мур, c’est l’amour.

— Я хочу тебя всю. Или побью, я за себя не ручаюсь, я натянутый железный канат. Очень сильно хочу.

— Нет же, нет! Туда руки нельзя! А ты классно дерёшься! Вау-вау-вауууу, это очень эротично, это заводит. Ещё поцелуй?

— Ха! Я впадаю в ярость, когда лапают мою девочку. Да, я дерусь и целуюсь, а ещё обнимаю тебя. Знай! Ты красивая.

— Бьютифулл. А ещё?

— Что ещё? Пить водку и стихи сочинять?

— Целовать!

— А-ха-ха-ха, хватит, пошли.

— А куда мы идём?

— На мосту через канал мои друзья собираются, заглянем туда. Обещаю — скучно не будет. Это Москва!

Мэри достала из клатча тонкую сигару и посмотрела вокруг. Поэт вытащил из кармана куртки спички и, держа коробок в руке, ловко зажёг спичку этой же рукой. Девушка удивилась:

— Ого! — сказала она восхищённо.

Но Поэт уже убрал коробок. Мэри впервые увидела такой трюк и задумчиво курила свою сигарету.

— Зачем куришь?

— Прости, но когда я курю, то ни о чём не думаю, а для девушки это очень приятно — не думать. Ни о чём совершенно не думать. Тогда я очень счастливая и наглая, а когда я сильно чего захочу — о-о-о! (И она округлила глаза.) Вот что ты смотришь так на меня? Как волк на овцу?

— Хочу тебя.

— Секс? А-ха-ха-я-знаю. Нет-и-нет! Ты ищешь только красивое тело во мне, а в нём огромная душа и целая галактика чувств.

Мэри ещё о чем-то говорила, а он упрямо смотрел на неё, держал за талию, чтобы не потерялась, улыбался (и конечно, жаждал затащить в постель её). Именно об этом Поэт мечтал: гулять по Москве со своей девушкой, которую он держал бы в сильных руках и любил, не отпускал, целовал, защищал. Они смеялись и веселились, идя по Москве, и Поэт думал, что можно даже прокатиться на катере (это романтично и действует на девушек безотказно, проверено). Сейчас же Поэт был очень рад, что они гуляют по его любимым местам. Хорошая погода, красота Москвы, милая красавица Мэри, любовная благодать и трепет в душе, ожидание секса и сладкое предчувствие страстной ночи… Мечты в голове уже колоколами бились наружу и требовали действий, сильных объятий, любви и страсти.

Во все времена парень провожал свою девушку, но на самом деле отчаянно хотел уже отнести её в постель на руках, а дальше всё зависело от его смелости, наглости, от симпатии девушки и её воспитания, да Бог знает, от чего ещё зависит любовь и желания. Главное, что наш Поэт в это сладкое мгновение вёл за руку самую прекрасную девушку, которую хотел любить всю жизнь, и думал, как скорее затащить её в постель (застолбить) и чтобы она была только с ним и навечно его. А Мэри? О! Её душа и тело всегда жаждали и требовали себе хулигана. Мэри хотела выбрать самого умного и красивого, лучшего хулигана на свете. И — о чудо! — в этом Поэте сошлись все её тайные мысли и чувства.

Прекрасный вечер! Москва! Поэт привёл Мэри на мост. Необычайно красивая девушка в его объятиях (как он хотел) радостно улыбалась ему, а он целовал её руки, и губы, и глаза. Он смотрел на неё и хотел на всю жизнь запомнить этот вечер и красавицу Мэри в мельчайших подробностях.

Что это — любовь?.. Они в обнимку шли по Москве, и Мэри весело, громко смеялась и счастливо улыбалась всем вокруг. Патриарший мост — вновь целовались, обнимались, смеялись, и, перевесившись через перила, Поэт кричал:

— Ты красивая!

— О, да-а-а, ха-ха-ха.

— А твоя бабушка Джейн Биркин?

— Что? Нет! А-ха-ха-ха!

— Мэри! Ты самая красивая девчонка на свете!

— Не нацелуешься и не налюбуешься впрок? — дразнила она. — А-ха-ха!

— Я хочу тебя!

— О-о-ноу! Я что, пьяная?

— Хочу только тебя!

Мэри веселилась:

— Меня? А-ах-ха! Я уже счастлива?

— Да, тебя! Красивую девочку к сердцу прижму! (Поэт вдруг обнял её ноги, и поднял Мэри вверх, и закружил на мосту.)

— А-ха-ха-ха! Я счастливая-а-а! О, сумасшедший, остановись! У меня есть желание. Прошу — поставь меня. Прошу тебя, мой герой! У меня есть желание. Дай мне монетку, кинем с моста (дал ей монетку, и кинула монетку она).

— Какое желание?

— Хочу стать знаменитой и, только не смейся — заработать 100 миллионов! Я своими длинными ногами везде пройду, куда захочу — да, прямо в рай. И обязательно — сто миллионов!

— Ха, как с шампанского тебя занесло.

— Хи-хи. Я хочу ещё и тебя.

— Что?

— Поцеловать! А ты что подумал?

— Про секс!

— А-ха-ха! У тебя другое желание есть?

— Нет! Да.

Поэт посмотрел на неё и вдруг стал очень серьёзен, повернулся решительно к Храму, перекрестился, развёл руки в стороны и крикнул:

— Боже! Я хочу долго жить и любить! Каждый день как последний! Боже, я счастлив!

— Что? Счастлив?

— А как можно быть недовольным жизнью? И кричать на каждом углу — эта книга не нравится мне, дайте другую! А-ха-ха! Нет уж, не желаю быть скучным. Жадным и жалким, несчастным. Йо-хо-хо! Душа моя вечная, а я очень счастлив, и теперь я влюблён. Э-хэ-хэй!

— Влюблён? (И улыбнулась счастливо.) Ох! Ты сумасшедший! О-о-о-да, теперь я верю — ты русский настоящий поэт. Явный максималист.

— Да, и будет, как сказано!

Они шли за руку по огромным широким перилам моста обводного канала.

— Поэт, спасибо тебе, здесь очень красиво. Шикарный амбианс, вокруг красота, шумный вечер, ты и Москва, сумасшедшая драка, поцелуи, Храм Спасителя, мост, и мы романтично идём по перилам. Ха-ха! Обожаю всё это! Незабываемый вечер.

— Да, я сегодня для тебя всё это построил, чтоб было красиво. Ха-ха!

А на широких, в метр, перилах, словно на сцене, лежали, сидели, ходили парни и девушки. И Поэт смеялся, ходил по самому краю, пугал красавицу Мэри, что спрыгнет, обнимал и целовал её.

— Ты спрыгнешь? Осторожно, сумасшедший! Не надо!

— Я пьяный и упрямый, хочу тебя! И ещё я очень ревнивый, смотри у меня!

— Ты псих.

— Хочешь меня?

— О-ноу-ноу!

Но Поэт уже целовал её шею и грудь, а Мэри откинула голову и счастливо улыбалась, закрыв глаза.

— Теперь я поняла, почему девушки любят таких — ты умеешь страстно целовать и любить! Я впервые счастлива, о, сумасшедшая ночь, не бросай меня!

— Я люблю тебя! Я полон желания! У тебя самые сладкие щёки, и губы, и грудь. Что ты молчишь?

— А-ха-ха! Прекрасно! Ещё говори, говори! Я люблю, когда меня любят. Amore Mio! О, прекрасная ночь! Oh Dio! Oh Mamma mia!

— Мэри, ты сегодня будешь моей!

— А-ха-ха! Вы такой наглый? Sono shockato!

— Смелый.

— Что? Нет-нет, позвольте вам отказать. А-ха-ха-ха.

— Не смейся! Ты будешь только моя! Так и знай!

— Ты мне дерзишь? А-ха-ха! О, бедный Поэт!

— У тебя кто-то есть? Ты влюблена?

— Что? Нет. Конечно, у меня были парни (она поморщилась), но как-то не комильфо; скажу честно — не секс, а фитнес.

— Что?

— А ты смелый, красивый и о-очень страстный, герой. Ты завораживаешь! Sono shockato!

— Что это ещё?

— А? Ещё поцелуй! О-ха-ха, вскружил мне голову! О, мамочки, как мне хорошо! Бьютифул! О-о-ох…

Яркие фонари, ночные огни, музыка, смех, любовь, молодёжь, мост через канал. Они подошли к его друзьям-музыкантам и обнялись с ними. Мэри явно произвела на всех впечатление. Слепой бармен сказал: «Через десять минут будет музыка». Кто-то крикнул:

— Поэт, почитай нам стихи!

— Требуем!

И Мэри подхватила:

— Да, стихи! Читай нам Шекспира, Поэт!

Поэт замер на мгновение и вдруг театрально обхватил своё лицо руками, секунду подумал и, серьёзно глядя в глаза Мэри, начал читать:

Ты для меня, что пища для людей,

Что летний дождь для жаждущего стада.

Из-за тебя разлад в душе моей,

И я, как скряга, обладатель клада,

То радуюсь, что он достался мне,

То опасаюсь вора-лиходея,

То быть хочу с тобой наедине,

То жажду показать, чем я владею…

Порою сердце радости полно,

Порой гляжу в глаза твои с мольбою,

Я знаю в жизни счастье лишь одно —

Лишь то, что мне подарено тобою!

Поэт поцеловал Мэри! Бурные аплодисменты, и Мэри в ответ целовала героя.

— А теперь, друзья — танцы!

Гитара, клавиши и Слепой на ударных весело заиграли на мосту всем известную песню. И Мэри, настоящая красавица лета, в своём шикарном откровенном наряде и в драгоценностях, тут же засмеялась и начала прямо на широких перилах моста танцевать под зажигательную музыку рок-н-ролл. Её замечательная попа соблазнительно вертелась, и мелькали голые ноги. «Такие мгновения счастья впиваются в память раз и навсегда», — подумал Поэт. Друзья и парни вокруг ошалели, девчонки хотели быть на месте Мэри, и весь мост танцевал. А Поэт громко крикнул:

— Я сказал — да! Ты будешь моей! (И плюнул решительно под ноги.)

— О, безрассудная наглость поэта! А-ха-ха!

— Я не сдамся!

В ответ Мэри смеялась ещё веселей, зажигательно танцевала и всем кричала:

— I am gain babe, Aloe-aloe, again! Эй, все — dance! Dance!

Мэри азартно замахала руками, приглашая всех танцевать!

— Мы девочки, смотрите, мы танцуем между вашими эротическими fantasia и вашими мыслями! А-хаа-ха! Signori, la pista è vostra! Девушки, этот танцпол наш! Хейя-а-а! Все девушки танцуют! О-о, уже и парни танцуют! Шампанского нам! Поэт! Что ты смотришь? Танцуй же со мной!

— Ну, слава Богу, наконец-то в тебе проснулся ребёнок! А то Шекспира ей подавай!

Все вокруг танцевали. Пришлось и Поэту танцевать со своей красавицей. А Мэри танцевала великолепно! Модное платье, красивые туфельки и стройные ножки эротично кружились в ночи и ловили заворожённые взгляды. Поэт тоже с восхищением и жаждой смотрел на Мэри, на то, как она приподнимала подол и вдоль ног эротично показывались ремешки для чулочек. А Она азартно танцевала, и хохотала, и говорила ему:

— Меня без танцев любить нельзя! О-о-о! Я хочу танцевать! У нас, в Италии, все ходят на танцы! От 0 до 80-ти!

— А после восьмидесяти?

— Учат всех танцевать. Ха-ха-ха!

Музыка кончилась, и все захлопали, а Поэт крикнул: «Иди сюда!» И на руках силой снял её с перил, поставил на ноги, взял за руку и потащил дальше с моста.

— Прекрасно танцуешь!

— А-ха-ха! Если бы не искусство, я была бы учителем танцев!

— Азартная ты девка.

— Прости, а куда мы идём?

— В парк — обниматься, где лавочки, кусты и фонтаны! Покажешь мне свои трусики и снимешь их.

— Что? Трусики? О Боже! А-ха-ха-ха, да, не-е-ет! Они очень красивые!

— Какой смысл их надевать, красивые, если я их не вижу? Я люблю тебя! Хочу схватить и целовать твою попу.

— А-ха-ха-ха! Но ночь ещё не закончилась. О-о-они-и очень-красивые-ее! И эротичная попа! (Он целовал, а она улыбалась, у неё была очень красивая улыбка.) Сегодня real adventure, милое, незабываемое приключение! В Москве очень весело, а ты, Поэт, суперкрасивый и очень крутой.

— Ты сводишь меня с ума, танцовщица…

Она вновь улыбнулась ему, выпила шампанское из горла, облилась (любовь и молодость всё прощает), засмеялась и закричала:

— Ой, мамма мия! Моя грудь в шампанском! А-ха-ха. Ох, как м-мне хорошо с тобой! О-о, красавчик! Baciami, ещё сладко целуй! Ах, губы твои! Они у тебя очень талантливо вкусные, что ли. М-м-м, ещё поцелуешь меня?

— Мэри! Запомни этот день.

— Зачем?

— С него у нас начинается вечность. Веришь мне, счастье моё?

Поцелуи-объятия-желания, Мэри была счастлива и весела, в бутылке ещё оставалось шампанское, и главное, он был рядом — сильный, умный и нежный. А ей всегда нравились смелые парни!

Поэт и Мэри пошли в обнимку по набережной в Парк Горького. Везде музыка, шум, смех, молодёжь. У Мэри от выпитого шампанского стал чуть косить один глаз, и она стала ещё более смешной и беззащитной. Поэт влюбился отчаянно, глаза целовали быстрее рта:

— Я хочу тебя!

Он смотрел на неё, приставал, целовал, а она смеялась и говорила:

— Нет–нет! И даже не надейся, минета не будет.

— А-ха-ха!

Но в этот момент она сама очень сильно хотела, чтобы он не сдавался. И, упрямый, красивый, любил только её!

— Нет, нет, Поэт! А-ха-ха-ха!

— Ты выпить не хочешь?

— Что? Секс? Что я не хочу?

— Выпить шампанское! Саксофон, танго и блюз?

— О Боже! Прекрасно!

Поэт повёл Мэри в центр Парка, в ресторане на пруду они купили ещё бутылку шампанского и танцевали под музыку блюз.

— Поэт, а ты хорошо танцуешь.

Тихо звучал саксофон, Поэт гладил Мэри по волосам, а она прильнула к его плечу. Поэт то отпускал партнёршу на вытянутую руку, то нежно прижимал к себе, глядя ей прямо в глаза. Мэри была очень красивая и танцевала эффектно (сексуально двигала бёдрами). А затем они сидели за столиком напротив Голицынского большого пруда:

— Мэри, ты мне очень… кх… нравишься. М-м?

— Но, помилуй, Поэт, это не причиняет мне никакого волнения, я говорю тебе — ты публично должен встать на колени передо мной и признаться в любви, так пишут в романах.

— Что?

— А-ха-ха! Как же ты сочиняешь стихи?

— Стихи? А-ах, стихи — я составляю план жизни на год и в конце пишу — умереть на груди любимой Мэри. Это поможет мне роман тебе сочинить.

— Ты шутишь?

— У каждого в голове свой театр, в котором разыгрываются комедии, трагедии и мелодрамы, и надо заставить себя всё положить на бумагу.

— И всё? А как же мечты?

— Ха! Мечты обязательно! Знай, Мэри, мои мечты круче космоса! Я многое могу!

— Какие амбиции! Ты явно сумасшедший и наглый. Но мне это нравится.

— По секрету скажу — у тебя самые сладкие щёчки. И я уже мечтаю.

— О, мои щёки горят! Пожалуйста, забери меня в свои мечты, пожалуйста, Поэт, хотя бы на миг…

Она не договорила, её прервал поцелуй. Крепкие объятия, страстные губы, и она поняла — он любит её! Словно шоколад, она таяла в его сильных руках. Хорошо, когда тебя сильно любят и говорят о любви. Незабываемый вечер! Мэри было приятно и весело.

— Но всё же, Поэт, как к тебе муза приходит?

— Что? А-ха-ха! Муза?

— Пожалуй, мне это важно.

— Хм. Это, м-м-м, как крик души, всплеск эмоций внутри. Долго мучаешься, а потом словно молнии с неба входят в голову и накрывают — так рождаются строчки.

— А мне? Как мне вызвать музу? Я тоже хочу сочинять!

— Ха, музу вызвать! Для тебя это будет красивый Муз на час или два. Всё так же — молишься, впадаешь в мистический транс, душа всколыхнулась и мысли пошли.

— А как это «впадаешь»? Объясни мне, девочке, на примере, мне интересно.

— Для примера, балбеска, готовишься как на свидание, всё то же самое. Представь — вот–вот, и я в двери войду, а ты быстро — причёска, шикарное бельё, макияж, красивое платье, каблуки, посмотрела в зеркало, пошептала молитву, и всё, ждёшь поцелуя.

— О да, я надела шикарное бельё.

— Лучше б сняла.

— И я жду поцелуя.

Она закрыла глаза, и снова пошли поцелуи-объятья…

После ресторана на пруду они медленно пошли вверх парка на Ленинский проспект. Было выпито много шампанского и сказано много слов о любви. И Мэри поняла, что от избытка чувств скоро упадёт:

— Надо вызвать мой лимузин, мне пора домой. Спасибо! Незабываемый вечер, Поэт.

— Да, хороший и тёплый вечер.

— И я уже пьяная?

— У тебя глаз окосел.

— Да, а-ха-ха, очень весело было, но больше на каблуках я идти не могу.

— Иди сюда, сладкая.

Поэт взял и понёс её на руках.

— О, прекрасно! А сколько ты можешь выпить за вечер?

— Чтобы весело? Бутылку водки (поэт зевнул от вопроса).

— А чтобы быть пьяным совсем?

— Литр, но утром будет жуткое похмелье.

— Литр? Ого! Ты очень русский.

— Всё, ловим такси и не будем ждать твой лимузин. Я хочу тебя. Жажду тебя!

— Кажется, меня любят? М-м? Но я ещё не люблю тебя. Вернее, немного люблю, ты такой красивый и сильный, что кружится моя голова. Ах, целуй же меня. А-ха-ха-ха, смелее-смелее! А-ха-ха, а в Европе меня никто на руках не носил.

На Ленинском проспекте Мэри на руках Поэта протянула ножку, и остановилось такси. Счастливая, она засмеялась. Поэт посадил Мэри в такси, сел рядом и по-хозяйски положил руки на её ноги:

— А ножки у тебя очень красивые.

— А-ха-ха! О да, даже через сто лет в целлюлите они будут прекрасными, если любишь меня. Baciami — сладкий поцелуй в меня. О-о, замечательно!

Поздно ночью они вернулись в Сити. И в вестибюле Поэт купил цветы, встал торжественно на колено и признался в любви:

— Мэри! Я люблю тебя со всей страстью поэта и прошу принять мою руку и сердце.

— А-ха-ха, как серьёзно! Я согласна! О мамма мия, поэт на колене, что это? Кино? Но как же наш общий роман? А-ха-ха! О-о-о, я хочу пить!

Поэт пообещал, что обязательно напишет гениальный роман, но за любовь, и теперь он будет великим Писателем! Да, и ещё — предложил закрепить уговор любовью в постели. А Мэри на руках его рассмеялась:

— Ты всё это выдумал! О, сумасшедшая ночь — Россия, любовь, и Поэт на коленях передо мной! О, никакие миллиарды не заставят меня выйти замуж.

— Я беден и горд. Но я люблю тебя! И ты будешь моя!

— Ха-ха-ха! О Боже, у меня голова идёт кругом. Прошу тебя, милый — осторожно целуй меня, я пьяная. М-м-м! Amore Mio! У нас будет секс. Страстный секс? Ты обещаешь?

Поэт ответил: «Да! Молчи!» А счастливая пьяная Мэри в лифте разрешала себя всю целовать.

— Люблю!

— О, я совсем пьяная, а ты очень сильный.

Упорство Поэта, страсть и любовь дали свои результаты — она с наслаждением упала в его объятия, он схватил её за задницу, поднял и закинул на плечо. Мэри смеялась и била его цветами, он тоже хохотал, укусил её задницу и, не обращая внимание на весёлые крики и протесты, потащил её в апартаменты — любить. Это было прекрасно и весело!

Поэт открыл её ключом двери и внёс смеющуюся Мэри. Оказалось, что впереди огромный офис и сонный изумлённый охранник, а направо — богатые апартаменты. Охранник побежал перед Поэтом и быстро открыл все двери. Поэт с ношей вошёл в апартаменты, поставил Мэри на ноги, а она засмеялась и сказала: «Если ты сейчас же не возьмёшь меня — дам пощёчину! Ай-лав-ю, Герой». Бросила цветы, крепко поцеловала его в губы, оттолкнула, легко сняла платье через голову и сразу упала на кровать, с загадочной улыбкой глядя на Поэта.

Огромная постель, красавица Мэри призывно раскинула руки и ноги, закрыла глаза и… мгновенно заснула. О Боже! Облом! Да, облом. Мэри, ослепительно красивая и полуголая, в трусиках и пояске для чулок, крепко спала на постели в цветах. Поэт сразу почувствовал себя лишним в богатых покоях.

Тут открылась дверь — прибежала горничная и запричитала:

— О! Мэри! Мэри! — повернулась к Поэту. — А вы кто такой?

Горничная выпроводила его за дверь и стала хлопотать возле Мэри. Охранник тихо прикрыл двери апартаментов за Поэтом.

Глава 2 
Всё, что нам нужно, любовь

На следующий день Поэт был уже дома, в Тарусе.

В его доме стояла старинная мебель, кожаные диваны с высокой спинкой и огромный двухтумбовый стол под сукном, большие уютные кресла, шкафы. Ещё были ковры, старинный магнитофон и модный ультрасовременный проигрыватель винила, стопки книг на полу, коллекция виниловых дисков ХХ и ХХI века. На стенах висели красивые офорты и дорогие картины — шикарная пинакотека, фотографии от пола до потолка и знаменитая коллекция топоров и ножей из дамаска. Со времён его знаменитого деда мебель в доме не меняли, но в остальном был обычный мужской беспорядок — двухнедельный немытый пол, повсюду пустые чашки из-под кофе: на кухне и на столе, на полу у дивана и у камина, а в углу в зале стояла гитара и барабаны.

Остаток ночи Поэт проспал у своей тётки Антонины в пустой московской квартире на Патриарших прудах, а утром уехал в Тарусу и теперь, счастливый, лежал дома на диване, пил чай и с большим удовольствием вспоминал прошлый вечер и Мэри. Он прошептал: «О Боже, слава тебе!» Мэри… Мэри… Необычная, очень красивая девушка с очаровательным голосом, ласкающим душу, и милым акцентом, с фигурой модели и глазами ангела. Боже! Поэт уже обожал её, он вспоминал каждую минуту незабываемого вчерашнего вечера. Эти воспоминания доставляли ему удовольствие, радость, наслаждение, и веру, что мечты воплотятся. Да, Поэт жаждал любить Мэри и обладать этой загадочной и красивой девушкой. Он чувствовал на губах её поцелуи, руки помнили красивое упругое тело, и груди её, и глаза, которые, словно чистые алмазы, смотрят прямо в душу… Так, мечтая, Поэт лежал ещё долго.

Кабинет был для него самым лучшим местом на свете. Вокруг — картины и тысячи книг, которые он все читал, запах ладана, старых книг и красок, чернил окружали его. Эти чудесные картины и великие книги — настоящий клад фантазий и скрытых сокровищ — помнили всё, что происходило в жизни Поэта. Они наполняли его жизнь мыслями и красотой. И здесь была самая чудесная аура на белом свете, чтобы мечтать!

Итак, Поэт лежал и мечтал о красавице Мэри, хотя его организм требовал для полного счастья ещё кружку крепкого чаю и второй плотный завтрак. А вот душа жаждала действий, чтобы Мэри была обязательно только с ним и его. Он так хотел! Поэт огляделся и твёрдо решил сочинить гениальный роман. Он чувствовал, что вчерашнее трепетное состояние творчества от встречи с красивой девушкой никуда не исчезло, надо только не отпускать его и лелеять. Да! Скоро он напишет роман — про любовь.

И Поэт громко сказал сам себе:

— Здравствуй, новая жизнь, доброе утро!

Он резко встал с дивана, пошёл на кухню… Отварил картошку, налил стакан водки, на большой кусок чёрного хлеба налил оливкового масла, чуть посолил, бросил кружок колбасы, и, как вишенку на торт, любовно положил сверху кружочки редиски, листок салата и ломтик грудинки — получился большой бутерброд для закуски. Далее Поэт решительно взял стакан, выпил полстакана водки и закусил огромным биг-бутером. Довольный, он отложил половину бутерброда на тарелку, выбрал из коллекции отца (из двухсот любимых пластинок) виниловый диск и поставил медленный July Morning, включил звук на мощность, дождался, когда водка ударила в чресла и голову, и под музыку, улыбаясь, начал медленно, радостно танцевать и подпевать:

— Ла-ла-ла! Ла-ла!… Ла-ла-ла! Ла-ла!…

Он ничего не соображал. Вокруг него кружился весь дом, вся улица, его друзья и знакомые, вся Москва, Багратионов мост, Александровский парк, красавица Мэри, её глаза, и поцелуи, и танцы, и Сити …Вот оно! Пришло! Щемящее, нежное чувство любви! Поэт, пьяный, громко пел на весь дом стихи: «Украсим любовь, украсим — лугов цветением, проснёшься, прочту тебе стихи Есенина, весенние…". Он кружился по дому, как шаман, закрыв глаза, и, довольный, спел многие душевные песни. От радости, любви и переполняющих чувств Поэт чуть не разнёс весь дом!

В это время красавица Мэри под грустную музыку в наушниках, полуголая, томно ломая руки, танцевала в своей спальне в Москве и вспоминала Поэта. Она очень сильно хотела к Нему.

Поэт не думал, а только чувствовал, что без красотки Мэри — сплошное одиночество в доме и в жизни его. И с восторгом вспоминал шикарную красавицу; остро чувствовал необычно сильную любовь к далёкой прекрасной девушке из другого европейского мира и отдавался музыке, с которой он был сейчас на одной волне. Поэт жаждал Мэри! В нём была водка, любовь и желание видеть её! Её! Прекрасную Мэри! Поэт запел — Come Back To Me, а потом пел что-то ещё и вспоминал её с ностальгией — вот она в такси изящно снимает чулки, вот танцует на мосту, о-о-очень эротичная в движениях и необычно красивая! Её ноги, губы и грудь, попа… О Господи! Да, что же это?! Его реально трясло от желания обладать ею и любить её. В ней ему нравилось решительно всё! А ведь это он только подумал о ней. Поэт на самом деле хотел сочинить роман и поразить её, не ударить в грязь лицом и снова обнять её крепко, целовать и снять с неё всё, чтобы она была голая и принадлежала только ему! Ещё долго он вспоминал загадочные глаза и её зацелованные губы, красивые ноги, шикарную попу и грудь, и трепет её от прикосновения рук. Вот, кажется, в последние годы он жил и любил, много работал, и музыку, стихи сочинял, и гулял. А тут — бах! –оказывается, и вовсе не жил, не любил. А любовь подняла над землёй, и он теперь витает в облаках и мечтает, и жить без неё дальше не может. О Боже, как он хочет её! Надо непременно сочинить роман.

Поэт сел за кухонный стол, посыпал отварную картошку на тарелке петрушкой, отдельно положил селёдочку, а сверху лучок, посолил крупной солью картошечку, всё полил маслицем и дал настояться. Долил в стакан водки, взял аккуратно его в руки:

— За тебя, Мэри. Люблю!

И выпил почти целый стакан! Закусил селёдочкой. Помял картошку и жадно ел, голодный, как волк. Вышел на террасу, сел в кресло, закрыл глаза и снова увидел её в мечтах, и заулыбался широко и счастливо.

Решительно собрался печатать роман, но тема не пошла, и он снова уснул.

День прошёл, но муза не появлялась. Поэт бился головой об стену, лежал на полу, выпил три чашки кофе — не помогало, муза молчала. Он играл на гитаре то мажорную, то минорную музыку, тихонечко пел «Hallelujah», долго думал, кричал на себя — всё впустую, всё без толку, не было музы. И Поэт взмолился:

— Господи, ты сказал мне: «Следуй за мной», и я иду за тобой. Боже, прошу тебя — помоги мне, пожалуйста!

И начался дождь за окном. Поэт смотрел на дождевые капли:

— Дождь. Нет большей тоски, чем жажда любви в грустный день. Грусть моя, грусть, ответь же мне — на каком языке идёт дождь? Что он мне говорит? А она тоже тоскует? По мне?

Наконец Поэт позвонил Мэри и сказал ей уверенно:

— Здравствуй, это я.

— М-м-м, мужественный! Красавчик, привет!

И он закричал:

— Я хочу тебя! Ты слышишь меня? (В нём была уверенность и мужицкая отчаянная наглость до безрассудства — во что бы ни стало ей обладать.) Очень хочу! Тебя хочу!

— Что ты кричишь? Меня? А-ха-ха-ха! Что ещё?

— Видеть хочу у себя!

— А зачем у тебя?

— Чтобы роман написать про тебя, я должен знать про тебя всё! Всё! Я хочу увидеть, обнять тебя и любить! Целовать! Люби-и-и-ть!

— А-ха-ха! Любить?

— Ты вспоминала меня?

— Да, Поэт.

— Приезжай же скорее ко мне! Я вышлю такси за тобой!

Она минуту молчала, а Поэт уверенно, с нажимом, спросил:

— Ну что ты молчишь?! Я. Хочу. Только тебя.

— М-м-мм, хорошо. Я заеду в гости к тебе на чашечку кофе и посмотрю, как ты мне пишешь роман. Говори адрес, и завтра меня привезёт лимузин.

— Тогда собирай вещи и платья на несколько дней! И завтра ко мне.

Мэри чуть помолчала и тихо спросила:

— Поэт?

— Что, Мэри?

— А чем закончился тот вечер? Я не помню.

— Это не важно. Я люблю, я жажду только тебя.

— А-ха-ха-ха!

— Ух-х!

Назавтра лимузин со знакомым охранником из Москвы привёз её в Тарусу, плавно подкатил и остановился возле дома. Мэри надменно сказала водителю: «Пардон, я в новых туфлях, меня прямо к калитке!» Лимузин (отца) послушно проехал два метра и встал вплотную к калитке.

На калитке большого красивого дома был нарисован во весь рост суровый Ангел-воин с копьём, обнимающий девочку, а над ним — полустёртая надпись: «Мир входящему». Водитель удивлённо присвистнул, проводил Мэри с багажом до дверей, вернулся, сел в лимузин, но не уехал. На дубовой входной двери дома висела дощечка-молитва, которой надо было стучать. Мэри улыбнулась, вынула зеркальце, посмотрела на себя, довольно кивнула и решительно постучала дощечкой. Дверь оказалась открыта.

Мэри осторожно вступила в светлый дом, сняла шляпу, а Он, высокий и сильный красавец, уже встречал её, и летнее дорогое пальто уже упало в его руки. Запах лёгкого парфюма и светлая улыбка окутали Мэри предчувствием сладкого счастья. Девушка поставила на пол огромную сумку и портфель с ноутбуком, посмотрела на него и улыбнулась в ответ. (А в голове промелькнуло: «Ох! Сейчас обнимет, поцелует — и я согласна на всё!»)

Поэт нежно поцеловал её, взял за руки и повёл в зал, где её ждали вино и цветы, фрукты на столе, музыка и большой телевизор. Она деловито-надменно спросила:

— Какие у нас планы? Мы смотрим кино?

— А может, мы друг друга полюбим ещё?

— Поэт, я твоя муза?

— Да.

И он крепко обнял её. Положил руки ей на живот, и тут всё — рухнула вся надменная девичья крепость её. Сильная страсть, охи-вздохи, постель и любовь! Словно голодные, накинулись они друг на друга в порыве любви, он рвал на ней одежду, а она стащила с него майку и семейные трусы, а джинсы сам успел снять. Искры летели, раздавались крики и стоны, и они, ненасытные, упивались друг другом.

С поцелуями у Мэри в голове мысли проносились как молнии:

«О, Поэт, красавец! Такой высокий и сильный… нежно целует меня! Он шепчет, что любит меня! Я самая лучшая, я желанная и сумасшедшая, ох, каждый его поцелуй сводит меня с ума, и мне это нравится, нравится, нравится! Он завоевал меня, и я ему отдалась! И волны страсти, любви, нежности и желания проходят по мне! Я обнимаю его за шею, за плечи, а он целует меня! Мы сливаемся в экстазе любви и нежности. Нас тянет друг к другу! Я проваливаюсь в него, глубоко! Я хочу его любовь! Поэта! Я хочу, хочу, чтобы он вошёл в меня, а я в его сердце, в любви его, и мне это нравится, нравится, нравится…»

И Бабочки её взмыли вверх! И конвульсии экстаза нахлынули волна за волной! Ах! Потрясающе, дивно, божественно! И Мэри кричала от счастья! Самые счастливые минуты за… несколько лет.

Усталая и радостная, распласталась она на кровати, шумно дыша, и прошептала:

— Ох.

— Что? Что ты сказала?

— Абсолютно счастливая! Спасибо, милый! Со мной так впервые, Поэт, я счастлива в постели с тобой, божественный секс, ни с чем не сравнимый, до судорог! Я окунулась в тебя с головой, и меня унесло. О Боже, я теперь знаю, что такое любовь и улёт! А-ха-ха-ха.

— Что?

— Иди же ко мне! Я снова хочу тебя. Ты мой бесконечный прекрасный оргазм!

Через три часа Мэри позвонила охраннику, и лимузин уехал в Москву без неё.

Весь день они были вместе и практически не выходили из дома, только постель и любовь, страстный секс и красивая музыка. Ночью она спала в его рубашке. Утро. День. И снова — любимые фильмы, секс, поцелуи. Он заставлял, и она с радостью надевала шикарное белье и вальяжно, горделиво прогуливалась под музыку по дому мимо него — одна, с цветами или с бокалом вина, рассказывала ему про искусство. А он с бокалом вина или чашкой чая слушал и смотрел на неё, как она танцевала, ходила, целовала его, говорила, облизывала свои губы и его пальцы. Восхитительная, элегантная девушка! Мэри электризовала и возбуждала Поэта. А-ха-ха! Она умела под музыку заразительно смеяться и танцевать даже лёжа в постели. За миг до поцелуя она кончиком языка проводила по его верхней губе и целовала Поэта. И они были счастливы! Их накрывала любовь. А после она лежала на нём, обхватив руками-ногами, и Поэт нежно гладил её и тихо шептал о любви. Мэри была абсолютно счастлива. Сбылась её мечта — лежать на сильном, любимом мужчине, уткнуться в него, блаженствовать и наслаждаться в объятьях:

— Поэт, а у тебя есть чашки кофейные для левшей, а ещё ложки? Вилки, сковородки, тарелки для левшей?

— У меня чашки подходят всем: и правшам, и левшам.

— Это хорошо. Я буду готовить, мы, итальянки, помешаны на вкусной и красивой еде, я знаю сотни рецептов. А у меня в Лондоне есть всё для левшей! Вот, я крутая, как Леонардо да Винчи! У меня есть правая и левая ручка, и я могу рисовать и писать два письма одновременно, левой и правой рукой. Зеркально!

— А-ха-ха! А зачем два письма одновременно зеркально?

— Да я обожаю дурачиться! М-м, а что?

— Ха-ха, я тебя такую люблю.

Вечером Мэри, голая, завернувшись в одеяло с огромным шлейфом, выходила на террасу покурить, и, глядя на городок на холмах, сказала Поэту:

— Так ты здесь живёшь и мечтаешь? Хаоса мало.

Поэт был очаровал Мэри, завёрнутой в его огромное разноцветное одеяло, он смотрел на неё, открыв от восхищения рот.

— Да, я пишу здесь стихи.

— Мило здесь, тихо, и много старины, я думала, будет хуже.

— Что хуже?

— Что я увижу твой кабинет поэта, похожий на мастерскую Френсиса Бекона, но оказалось всё прилично, добротно и строго. Только не убрано, и везде пыль.

— Какая пыль? Мэри, берёшь тряпку и вытираешь, и не надо меня тыкать в пыль!

— Ха-ха.

— Тебя смущает тишина Тарусы?

— О да! Я привыкла к шуму Милана и к полному хаосу Рима, их вечному хаосу дня.

— Мэри, а ты добрая?

— Это к чему?

— Людей делю не по цвету кожи и национальности, а на плохих и хороших.

— Я очень хорошая. Я была волонтёром в Нью-Йорке.

— Волонтёром?

— Да, волонтёром — гидом на выставках. Студенткой сопровождала слепых и полуслепых инвалидов, рассказывала об экспозиции. Самое трудное — это рассказывать о цвете картин и скульптур, а самое лёгкое — проводить в туалет или в кафе. Вопросы будут ещё?

— Нет вопросов, оставайся со мной.

— Решено, я остаюсь! (И махнула загадочно своей сигареткой на всю округу). Я наведу здесь порядок и беспорядок великолепного хаоса.

— Великолепный хаос?

— Ага!

Глава 3 
Compleanno! Наливайте Шампанского

Уром Поэт помолился и пошёл в Храм на службу, и вместе с диаконом со ступени амвона пел «Символ Веры» народу.

По пути домой из храма он встретил Злую тётку (бывшую кондукторшу), которая перегородила ему дорогу:

— Стой! Постой, тебе говорю! Ты чего это, Поэт, моему сыну наговорил?! Как ты смел?

— Хм, он сам пришёл вместе с женой, сказал, что проблемы, и молиться просил за него.

— И что ты ему сказал?!

— В храм сходить, в грехах исповедоваться, причаститься и к счастью идти без тебя.

— Без меня?! Придурок, не подходи к нему! Тебя половина Тарусы не любит!

— Воры, крохоборы и лодыри? И завистники такие, как ты? А-ха-ха! И слава Богу.

— А?

— Другая половина любит меня. Твой сын пришёл ко мне, я не звал его. Они с женой долго стучал в калитку мою, и звали, кричали, и пили чай на кухне, и разговаривали. А знаешь, в чём причина его несчастья? Это ты, дура, ты, Злая тётка. Ради «своего спокойствия» ты задёргала сына с невесткой — не так живёте, не так экономите, не то покупаете! И жену сына ты тоже замучила вусмерть. Они уже боятся тебя! Ты хоть раз на дню говоришь сыну или невестке, что любишь его и её?

— А разве непонятно — я сына очень люблю, всё делаю для него! Я-ж-мать!

— Ты Злая, глубоко несчастная и больная Тётка, с ложным девизом «Я знаю жизнь, я знаю, как лучше, я всё делаю для сына». Ты никогда не говоришь сыну «люблю», но каждый день с особой жестокостью и упорством манипулируешь им — отцом своих внуков. Ты сделала его глубоко несчастным. Великий грех берёшь на себя — манипулировать и гнобить сына не ради счастья его, а ради удовольствия власти над ним и своего спокойствия. Господи! Слепая слепого в яму ведёт. Бесполезно с тобой говорить. Бежать ему надо с семьёй из твоего дома, бежать! И жить отдельно, хозяином, но ты, Злая тётка, и тогда достанешь его.

— Отстать от моего сына! Ты сволочь тарусская — я тебя знаю! Драчун! Придурок! Негодяй! Кобель! Кобелина! Пьяница полоумный, блаженный! Чтоб ты сдох! Отстать от моего сына! (И далее много ругательств.)

— Э! Так не пойдёт — неинтересно ругаешься, без огонька. Что с тобой случилось? На Оскар не тянешь. Побольше треша и драйва давай!

— Сдохни, урод!

— А-ха-ха. Ещё.

— Лоб себе об пол отбей!

— О-да, я верю в Бога и могу тебе страшную тайну открыть.

— Какую ещё тайну?

— Я всё равно люблю тебя, Злая тётка. И даже если накакаешь у меня на крыльце, всё равно буду любить. Но лучше — какать не надо.

— Что-о-о?! Тьфу на тебя!

— А-ха-ха-ха!

— Тьфу-у-у! (Слюни потекли по подбородку.) Тьфу, придурок! Красивый кобель! Чтобы ты сдох! Сдох!

— Приходи ко мне цветы поливать.

— Какие ещё цветы?!

— Красивые. Будешь плевать и орошать мне весь сад-огород. Люди добрые, обожаю таких полоумных, сфотографируйте нас!

— А-а-а, сдохни! Сдохни! Вместе с церковью своей! Церковь во всём виновата!

— Ха! А, церковь? Церковь вечно святыни хранит, а вот люди, что убивают и плюют друг на друга, бывает, что виноваты. Но вот удивительно — из таких, как ты, Злая тётка, получаются самые верные православные люди. Поживём и посмотрим — приползёшь ещё в храм.

— Нет. Подохни, убийца, пьяница, драчун, негодяй православный!

— Ты палку не перегнула?

И вот тут Злая тётка ка-а-ак стукнула палкой Поэта!

— А вот тебе, гад! Вот! К сыну моему не подходи! Вот этой палкой убью! Отстань от моего сына! Сдохни, зараза церковная!

Поэт замахнулся, чтобы ответить, но всё же сдержался:

— Эх! Злая?

— Шо?

— Ещё слово — отрежу язык и в говне утоплю.

Злая тётка в страхе отпрянула и, оглядываясь, поковыляла с палкой по улице. Поэт угрюмо сказал ей вслед:

— Не ведают, что творят! Господи, дай мне терпение.

Тётка явно испортила настроение Поэту. Он пришёл домой расстроенный и долго жёстко боксировал грушу, весь вспотел и сказал Мэри:

— Пошли в ванную! Потрёшь спину мне. И принеси полотенце.

— Полотенце? А мне?

— Тебе голову намылим. Хочешь, намылю и поцелую?

— Постой, что ты хочешь?

— Тебя! Я тебя люблю, Балбеска моя!

— У тебя бывают другие мечты?

— Нет! У меня желание — забыть всё плохое (и поцеловал её). И тебя любить снова! Раздевайся, ты красивая голая.

— Оу! У тебя синяк на спине!

— Смотрю на тебя и забываю плохое.

— А-ха-ха! Я тебя тоже люблю.

— Когда ночью в Москве расстались, утром вспоминала меня?

— Ох! Да. Я ждала тебя и твоего звонка, читать не могла, витала в облаках и вспоминала тебя, Герой.

— А ты не боялась?

— Ты был очень галантен, красавчик, со мной. А если не играть с огнём, замёрзнешь от холода — так в Италии говорят. А-ха-ха! Ты доволен?

— Да, доволен! Раздевайся, пошли в ванну!

Мэри разделась и, обнажённая, грациозно прошла в ванную. Поэт залюбовался бесподобно прекрасными ногами и попой её и, когда она вошла, спросил:

— Ты думаешь о том же, о чём и я?

— Да, мой любимый! Да!

Они страстно любили друг друга и долго не выходили из душа, потом не сползали с кровати или, дурачась, бегали по дому. С весёлым смехом он заходил с зонтиком в душ к ней и громко кричал: «Кажется, дождь начинается!» И они целовались.

Мэри с полотенцем на бёдрах бродила по дому, искала фен, потом сидела у зеркала, причёсывалась, обернулась и с улыбкой произнесла: «Сегодня я буду очень красивая». А дальше она ходила по комнате, красила ногти на пальчиках стройных ног, напевала, улыбалась очаровательной улыбкой, и прекрасные голые груди дрожали и соблазняли Поэта. Длинные изящные ноги, походка (отпад!), поворот головы, удивительные глаза и зовущие к поцелуям губы — прекрасное тело, созданное для любви, и красивая душа!

Мери обвела взглядом весь дом и с улыбкой сказала, глядя в зеркало:

— Надо навести здесь порядок. Люблю, когда красиво вокруг, я же красивая девочка! Сегодня я самая лучшая! Необыкновенно умная, милая, стройная, модная!

— Самая лучшая? Ты сегодня загадочная, красотка моя, говоришь заклинаниями.

— Есть причина… Я собираюсь заниматься нашей культурной программой! Да-да, мы будем ходить на концерты, в театр и обязательно в оперу. У меня театральный голод и даже бывает театральная ломка. Тогда только одно — срочно шедевральную Оперу.

— Оперу?

— О-да, оперу! Я хочу оперу, и проверить на вкус бокал шампанского, и ещё «Фигаро» Mozаrtа: «Figaro qua, Figaro la»! Тебя это удивляет?

— Ничуть. Обожаю безумства. Хочешь шампанского?

— И мандаринку. Кстати, пожалуйста, с раскрытым зонтом по дому не ходят, это очень и очень плохая примета в Италии.

Она загадочно улыбнулась. Поэт с любопытством посмотрел на неё:

— Вы чего там объелись в Италии?

— Да, раскрытый зонт в доме — к покойнику! А ещё есть приметы…

— Ты чушь говоришь, детка! Я ни в какие приметы не верю!

И налил ей шампанского. Она в одном полотенце на бёдрах перечисляла приметы, а он хохотал. Потом ходила перед ним, говорила о великом искусстве и смотрела заинтересованно на Поэта, а он на неё. Затем, продолжая говорить с бокалом в руке, Мэри сняла полотенце, грациозно-изящно надела секси бельё и чулки и долго смотрела на себя в зеркало. Допила бокал, походила по комнате, взглянула на картины, а затем призывно посмотрела на Поэта. Звучала красивая музыка, Мэри поправляла волосы, проводила руками по бёдрам, подтягивала чулочки, проверяла поясок и вопросительно смотрела на Поэта, а он, неотрывно глядя на неё, в восторге сказал:

— Обалдеть! Я не знал, что бывают такие красивые чулки!

Мэри рассмеялась, вышла на середину, сделала реверанс и громко сказала Поэту:

— У меня день рождения — мне сегодня исполняется 22 годика! Compleanno! Мой день рождения! Йоё-хо-хо! Наливайте шампанского!

— А-а? Я в шоке.

— Да-да-да! Хоббиты тоже говорят, что 22 — самый детский и безответственный возраст у девушки: между рождением и тридцатью тремя годами младенчества! Йоё-хо-хо, двадцать два года моего детства исполнилось! А я и дальше буду вертеть попой в новой юбке, танцевать и смеяться, дарить всем улыбки — мои тайные ходы не знает никто. А ещё я буду любить тебя, мой прекрасный Поэт! Я хочу шампанское и хулиганить по полной!

— Что же ты, детка, молчала?! Заказали бы ресторан в Москве! М-м-м, да, очень симметричная дата!

— Шампанское!

— Я к соседу Хирургу иду, он мой одноклассник, и денег займу. Да, верно, сейчас денег займу и побегу в магазин — мы праздник дома отметим.

Поэт был шоке, от неожиданности он не знал, что делать, а красавица Мэри, уже в халатике, спокойно расчёсывала волосы и явно готовилась к празднику. Она посмотрела на него, звонко рассмеялась и показала свою кредитную карточку:

— Хоп-хоп! Abracadabra maxi co-o-ol, hop-hop! А-ха-ха-ха! Видишь? Моя волшебная палочка!

Мэри всё взяла в свои руки, позвонила в Москву и сама заказала вина, еды и подарки. И тот же лимузин привёз кучу белья и одежды для Мэри, новую фирменную электрогитару ему и много продуктов — целый багажник вкусной еды и три бутылки шампанского.

Поэт притащил два ведра цветов — тюльпаны и розы. Мэри чуть не упала в обморок от восторга, а потом спросила:

— А как мне в России день рождения дома справлять? Я взрослой девочкой никогда в доме ничего не справляла, всегда в ресторане. А дома? Как?

— Очень просто — в красных трусах садишься на пол.

— Это как в Рождество?

— Раздвигаешь ноги (Мэри села, вытянула и раздвинула ноги), ставим банку чёрной икры между ног (держи ложку, бокал), ставим бутылку шампанского, хлеб, ананас и шоколад вот сюда, на тарелку; я напротив сажусь, и начинаем отмечать твой день рождения и тебя поздравлять!

— А-ха-ха-ха, красные трусы и шампанское! Моё Рождество! Ах! Какой же ты славный! А наливай! Поздравляй!

— Надо тост сказать.

— А давай я! Я скажу! Сама себе пожелания. Мне исполнилось 22 от моего Рождества, я знаю — все болезни меня обойдут, я буду счастлива и тобою любима всегда, и я никогда не умру, и мама моя никогда не умрёт. А ещё, а ещё! Я желаю себе и дальше быть весёлой, яркой, богатой и красивой, как бриллианты, а-ха-ха-ха, сверкать талантом, будто золото, быть умницей, амбициозной, о-да-да, как Принцесса Монако! Чин-чин! Я люблю себя, поздравляйте меня с Рождеством!

— С Рождеством!

Обнялись, поцеловались. Выпили и засмеялись, и ещё целовались трижды! Мэри побежала и надела новое красивое платье, тонкое бельё, драгоценности, подкрасила губы, глаза; он надел джинсы и дорогую рубашку навыпуск. И они танцевали под музыку, смеялись, пили вкусный кофе, ели пиццу и мясо. Бутылка дорогого шампанского Louis Roederer, высокие бокалы, мандарины и ананасы… Из дома перешли в сад, вечером вернулись в дом.

Было много звонков-поздравлений со всего света и признаний в любви. Мэри отвечала:

— О Никки! О Мама! О Мики! О Лаури! Хьюго! Конечно, я вас тоже люблю. Что? Как идёт день рождения? О, превосходно! Шикарное моё рождество — два ведра прекрасных цветов, шампанское и красавец-мужчина! Мечты все сбываютcя — лечу в пропасть, жду удовольствия! Ха-ха-ха-ха!

Очень мило, заразительно смеялась Мэри.

Поэт строго спросил:

— Мэри, кто это там ещё любит тебя? А?

— Мама, сестра, друзья и клиенты, художники. О! Ты ревнуешь?

— Да!

— Замечательно! Налей ещё каплю шампанского.

И Мэри чокалась в трубку и в монитор ноутбука.

— А что, Поэт, ты мне подаришь на день рождения?

— Медленный танец. Да пребудет у твоих ног вся вселенная мира, приглашаю на танец тебя.

Поэт поставил пластинку, заиграл красивый и страстный блюз (пела несравненная Beth Hart). Влюблённые выпили вина, вышли на середину комнаты и серьёзно встали друг напротив друга. Поэт протянул Мэри руку, она вложила в его ладонь свои пальчики и начала танцевать под медленный блюз. О, это было прекрасно! Так танцует только любовь и настоящие девушки! С закрытыми глазами Мэри начала медленно качаться и двигаться в такт музыки, не выпуская пальчиков из ладони его. Она танцевала блюз всем сердцем и всею влюблённой душою. И это было потрясающе! Иногда она меняла руку и, извиваясь, протягивала ему взамен левой пальчики правой руки. Она ловила кайф от танца и музыки. Когда закончился блюз, на её прекрасном лице отражались любовь, чувства и музыка.

Мэри открыла глаза и подумала: «Какой красивый, сильный и нежный! Хочется прижаться к нему всем телом. И чтобы он крепко держал и не отпускал меня. Я всю свою жизнь, все 22 года, ждала, искала тебя, любовь моя!»

И она спросила:

— Ты опять думаешь, о чём думаю я?

— Да.

— Зачем думать, если надо не думать. Люби меня, милый мой, целуй сладко в меня!

И Мэри оказалась в крепких руках. Её губы слились в поцелуе с губами Поэта, она извивалась в экстазе, словно красивая кошка. О, это был самый эротичный в мире танец влюблённой девушки! Поэт заворожённо смотрел на Мэри и понял, что влюбился всем сердцем. Эта девушка — ангел. Взбалмошная, наверное, богатая (но это неважно), очень красивая, чувствительная. Он знал много девушек, чтобы теперь отчаянно полюбить только её одну! Его душа радовалась, а сердце билось сильнее. «Боже! Как она хороша! Она любит меня. Я самый счастливый на свете поэт!»

— Мэри, а если бы я не позвонил?

— Я бы сама позвонила. Да, я ждала тебя и думала, что ты сам приедешь ко мне.

— И тебе не стыдно бегать за парнем?

— Скучать и бегать за хорошим парнем не стыдно, особенно за тем, что в штанах у него и на сердце. Я всегда за звонки среди ночи и разговоры до утра. За то, чтобы весь день мечтать о любви! Могу даже подразнить и помучить парня и самой добиваться всего! А стыдно? Стыдно бегать за трамваем на каблуках и на свиданье идти в старом белье. Прости, Поэт, но я из Милана, и матом на итальянском ругаюсь не хуже тебя. Могу очень сильно любого в персик послать, столбняк обеспечен. И когда мне надо — я о-о-очень решительна!

— А-ха-ха, решительная! Это я тебе первым позвонил. Пошли, девушка из Милана, на каблуках и в чулках, научу тебя рулить стиральной машиной и посудомойкой, только матом там не ругайся. А-ха-ха-ха! Хозяйка-именинница.

— А-ха-ха-ха!

— Ладно, Мэри, ругнись по-итальянски.

— «Posudamoika»? Andiamo a vedere che cazzo fanno quelli! (Посудомойка? Посмотрим, какого хрена они делают!)

— А-ха-ха-ха! «Cazzo fanno quelli»

(Они оба засмеялись до слёз и сползли на пол.)

На следующий день из московской больницы позвонил маленький мальчик Серёжа, и Поэт радостно, громко ему отвечал:

— Да! Конечно, мы с тобой пойдём на рыбалку! (А сам закусил рукав и стиснул зубы) На нашу Оку, во-о-т таких рыбин в речке наловим! (Говорил бодро, изо всех сил сдерживая слёзы). Серёжа, Серёженька, что ты? Я Ангелов никогда не предам. Ты только лечись, выздоравливай… Я, брат, тебе с папой записки передам — и ты, как умеешь, помолись за детей, таких же, как ты, а я помолюсь за тебя. Договорились? Крепко обнимаю, держись, брат, мы с папой к тебе скоро приедем.

Поэт сел на стул, горько и грустно обхватил голову руками:

— М-м-м.

Мэри спросила:

— Поэт, что случилось?

— Пойми — не могу! Не могу я помочь ему, не всё в моих силах! Да что же это? Господи! Одна слезинка его не стоит целого мира! Господи — помоги Серёже! Пожалуйста, я умоляю Тебя…

Поэт скорбел и убивался.

Мэри удивлённо спросила:

— Что ты? Зачем так убиваться?

— Не могу я! Не могу помочь ему, как ты не поймёшь? И ничто не поможет. Болен ребёнок, умирает. О, Господи Сил, буди со мною, иного Помощника я не имею! Дай силы мне, Господи, очень прошу, на Тебя уповаю, согрешил я пред небом и перед Тобою! И разделиша ризы мои и жребий кидали. Боже мой, Боже, ответь мне, прошу Тебя — за что Ты оставил меня и сил не даёшь.

Далее Поэт уже на коленях тихо шептал молитву Богородице: «Царица моя Преблагая… Зри мою беду, зри мою скорбь… Богородица, приют сирот и странников Защитница… Обиду знаешь мою: разреши её по Своей воле… Ибо не имею я иной помощи, кроме Тебя…»

Через какое-то время он замолчал и успокоился. Мэри удивлённо глядела на Поэта, а он долго, отрешённо смотрел в окно, и тихо играл его грустный блюз. А она гладила его непослушную голову, и от жалости к Поэту и далёкому Серёже у неё тоже прокатились слезинки.

Постепенно, мучительно долго, но, истинно говорю вам: Поэт успокоился и спросил:

— Мэри, ты любишь Паваротти?

— Что? Конечно, люблю.

— Знаю одну его песню, тебе посвящаю её.

— Мне? О, я люблю тебя! — сказала она.

И Поэт взял гитару и, сидя на полу у ног Мэри, печально запел «Una furtiva lacrima». А Мэри тихо улыбалась ему — это был её любимый Доницетти.

Вечером они отдыхали. Поэт молол в старой мельнице кофейные зёрна. Закрыв глаза, он с большим удовольствием понюхал свежемолотый кофе, открыл глаза и улыбнулся ей, сварил кофе в турке и налил чашку для Мэри. Себе же он достал узбекский листовой чай, заварил в огромной стеклянной кружке и смотрел, как листок зелёного чая разворачивается в кипятке.

На удивлённый взгляд Мэри ответил:

— Я специально, как когда-то делал мой папа для мамы, мелю зёрна в древней электрической мельнице и варю кофе в старой турке — этот процесс помогает мне думать и стихи сочинять. Из турки с гущей больше кофеина добывается, и это доказано. И вообще, это всё (он обвёл рукой старинную мебель) — волшебная аура, а турка моя — священная лампа поэта.

— А-а-а, священная лампа? Я поняла.

— И ещё, Мэри, мне нравится узбекский чай, который привозят мне из Бухары. Терпкий и чуть сладкий, он очень хорош, его надо заваривать вот в этом синем чайнике и обязательно говорить: «Rex, Pex, Fex!»

— А-ха-ха! Rex- pex- fex!

И они пили за столом, она — кофе, он — зелёный чай.

Затем Поэт сказал: «Пора слушать музыку». Они перешли в залу, где он взял гитару, скинул с дивана подушки и лежал на ковре, тихонько играя на электрогитаре блюз «Hallelujah». Мэри легла рядом и прижалась к нему, а потом сказала:

— Мне замечательно с тобою молчать. О, Боже, неужели это случилось со мной? Как в сказке! Я влюбилась! Очень долго мечтала, что у меня будешь ты — сильный, умный, красивый, и ты меня будешь любить, защищать.

— Да, люблю, и буду защищать!

— E io ti amo davvero! Davvero amore.

Счастливые, лежали они на полу, на дорогих персидских коврах, голова к голове, только он ногами к дверям, а она — к окнам, на спине. И любимый её целовал и, вытянув руку вдоль тела, гладил её во всех запретных местах, а она вся выгибалась, пылая в экстазе, и была очень счастлива на небесах в её самый радостный день. А уже через час валялись с гитарой на подушках чилаут (Мэри, довольная, на его животе) и, конечно, смотрели на звёзды, и ей было не страшно с Поэтом в ночи.

— Поэт, думаешь, я сейчас лежу на тебе? Нет же, это я радостно танцую с тобой. Мне очень нравится мой день рождения. Незабываемый день!

— Ага! Продолжай танцевать.

Так прошёл час. Вдруг Мэри призналась:

— Красиво играешь. У меня идеальный слух, и если рядом кто-то фальшивит — уличные музыканты или певцы — это ужасно, меня будто тошнит и выворачивает. Бе-е-е! А ты хорошо играешь.

— Ты пьяная, льстишь мне.

— Немножечко. М-м-м (она сделала глоточек шампанского), прекрасное шампанское! Хочется устриц с этим шампанским и милые шалости. (Обвела глазами комнату.) А чей этот дом?

— Мой… Моих родителей, они погибли в машине, а раньше дом этот был моего Деда, великого скульптора. Ты его должна знать, он есть в Википедии.

— О, tuo nonno è uno scultore, твой дед был скульптор? Non scherzare? Ты шутишь.

— Пари — ставлю на кон самое тёплое утро июля! Ха!

— О-о-если июльское утро, то верю-верю безоговорочно. И твой дедушка есть в «Вики»?

— Да, и в мастерской сзади дома и в сарае его скульптуры стоят. Это мой Дед построил дом и любил его. Родители говорили — я очень на Деда похож.

— Красивый и сильный?

— Талантливый и упрямый.

— А мастерская — это дворец?

— Да, в мастерской есть огромная печь и большой пресс, я кую там топоры и ножи из дамаска, у меня много заказов. И весь этот дом для меня — настоящий дворец.

— А что там, во дворце, делал дед?

— На огромном столе в мастерской великий Дед искусство творил: прекрасных обнажённых любовниц и балерин ставил в соблазнительные эротические позы, заставлял плакать или улыбаться в экстазе, обмазывал гипсом (стоя, лёжа, сидя), а затем разрезал застывший гипс, делал формы, мыл любовниц и занимался с ними любовью на диване, что стоит в кабинете.

— О-о?

— По гипсовой форме отливал красивые статуи, в полный рост или маленькие, и продавал послам зарубежных стран статуэтки балерин или кокоток на письменный стол — богема была в восторге!

— Фантастика!

— Таков был Дед. Его все любили, особенно балерины-натурщицы, он их сюда привозил и работал.

— Вау!

— И мне в Тарусе хорошо. Здесь всё родное. Я всё детство жил и ночевал в мастерской, оставался один и сам с собой разговаривал — что правда, что ложь, кто я и зачем живу. А сейчас моя спальня — это спальная комната деда.

— Тебя тоже все любят?

Поэт отложил гитару в сторону:

— Друзей я тоже люблю. А ещё я люблю свой дом, природу, людей, искусство, картины, шашлыки, соседей, речку и родину. Мне здесь хорошо!

— И балерины твои?

— А хочешь, рот тебе скотчем заклею?

— А-ха-ха, нет! Хочу посмотреть все картины, всю коллекцию Деда.

— Смотри. Я рос среди этих картин и скульптур, и уличных драк, и безумных приключений в Москве.

Мэри, полуголая, прекрасная, встала, а картины висели везде на стенах и даже стопками стояли вдоль стен. Она пошла по рядам:

— О-о! Фантастика, у тебя есть Коровин!

— Эскиз, маленькая картинка.

— Здесь есть очень дорогие картины, целая коллекция на миллионы рублей!

— Может быть. Это коллекция моей семьи, Дед собирал и родители.

— А это что за фотография черно-белая? Нечёткая? Кто это?

— Марлен Дитрих на колени опустилась перед Паустовским и целует руку его в знак великого почтения за рассказ «Телеграмма». Мой Дед был там и это видел.

— Wow! Marie Magdalene «Marlene» Dietrich?! Я не знала про это. Ты, наверное, тоже мечтаешь, что перед тобой опустятся на колени великие актрисы?

— Конечно, опустятся! Ты же опустилась передо мной.

— Ты наглый, Поэт!

— Я? Да.

— Поэт?

— Что?

— Ты меня любишь? Ты сможешь роман сочинить?

— О Господи, где таких, как ты, Мэри, берут? А?

— В Италии.

— Пойми же, глупая, с любовью я намного сильнее, я смогу всё, что захочу. С любовью у нас, у меня и у тебя, будет всё! Всё, о чём мы мечтаем.

— А если не будет?

— Того, значит, не надо! Поняла?

— Поняла, а ты любишь меня?

— Да! Да! Да!

— Это хорошо, хи-хи, замечательно!

— Что ещё? Итальянка?

---

— Хм. А обстановка-то в доме, конечно, винтаж. Это всё есть стиль русский Прованс?

— Эй, постой, Итальянка, а ты-то любишь меня?

— Да (Мэри обернулась к нему). Я, кажется, очень сильно люблю тебя, русский Поэт. Сильно-сильно люблю! И я верю, Поэт, ты круче любой рок-звезды. Мы им всем покажем вдвоём. Ух-мы-им, аха-ха.

Девушка, довольная, засмеялась. У неё была очаровательно-волшебно-сказочная улыбка с ямочками. Поэт залюбовался — Мэри была реально очень красивая заграничная штучка! Похожая на актрису и на обычную весёлую девушку одновременно — искренний смех, чувственные губы и глаза с поволокой, идеальный носик и сумасшедше красивая грудь, ясно зовущий взгляд, породистая стать, эротичная походка… Она небрежно и очень достойно носила драгоценности на полуголое тело. С благородством курила тонкие сигарки левой рукой. И по тому, как она уверенно и надменно прикуривала, прищурив взгляд и загадочно улыбаясь, всем вокруг было ясно — эта красотка ни перед кем не прогнётся, она идёт своею дорогой и любит только одного мужчину, остальные для неё — ничто. Её волосы и кошачьи повадки, длинные ноги, манящий взгляд и сексофлюиды в каждом движении постоянно сводили с ума. Видеть её — удовольствие, и предвкушение — часть удовольствия.

Поэту постоянно хотелось её! И он ничего не мог поделать с собой. Её груди и ноги сводили с ума, и она знала, что её красивые голые ноги — это путь к нежной попе. За длину её ног мужчины прощали ей всё!

И было в доме так тихо и хорошо, что постоянно хотелось улыбаться от счастья. Поэт увлечённо читал старую книгу «Письма Пушкина», а любимая уже засыпала на его плече и, казалось, видела счастливые сны. Аллилуйя! Вдруг Мэри открыла глаза, секунду подумала и сказала:

— Я хочу во дворец в мастерскую. Где они?

— Кто они?

— Скульптуры любовниц знаменитого Деда.

— Тс-с-с, это секрет.

Поэт отложил книгу, схватил её за руку и весело крикнул:

— Бежим в мастерскую!

И они, смеясь, побежали в мастерскую. В доме через тайную дверь они влетели, ворвались в мастерскую, и Мэри ахнула от увиденного. Там среди скульптур были долгие поцелуи. А потом дома на диване занимались любовью. И отдыхали:

— Спасибо, милый, это фантастика!

— Мэри, ты брось! Мне это жутко не понравилось в мастерской!

— Что, милый?

— Когда обнимаю тебя, ты левой рукою снимаешь с меня трусы или майку. Что за дела?

— Но, если мне…

— Двумя руками, Мэри!

— А-ха-ха! (Оба засмеялись.) Ты опять шутишь!

Она была счастлива.

— Твой Дед был великим художником?

— Мэри, в России про всех художников, живых и почивших, говорят — он есть великий Художник, в настоящем времени.

— А белый большой ящик в мастерской — это что?

— Гроб.

— Что? (У Мэри шок). Чей гроб? Твоего Деда? Мне страшно!

— Это мой гроб, белый, праздничный. Чего? Ты боишься его?

— Твой? Мне дурно.

— Да, это мой, я не боюсь умереть! Собственную смерть не осознать. А внутри моего гроба последний сценарий и подушка лежит, я там молюсь.

— Что? К-ка-кой сценарий?

— Кх, кхм, ха-ха. Моих похорон, кто будет гроб нести (впереди и позади), где хоронить, что говорить на поминках, выбрал распорядителя и какой будет крест. Я всё расписал — за похороны не волнуюсь, готов умереть. Но сегодня я очень счастливый, как и вчера, как буду и завтра. А если серьёзно — иногда в гробу я молюсь по утрам и с Господом разговариваю. Знаешь ли? Там, в гробу, очень пусто, только четыре стены, и нет ничего: ни денег, ни машины, ни дома, ни зависти, ни доброты. Там ни деньги мне не нужны, ни заслуги. Ты один и смотришь вверх. И только мысли вслух и разговор с Господом Богом. Я сосредотачиваюсь и Ему говорю, и Он мне отвечает. Когда молюсь, то уже чувствую, каким будет день — светлым или трудным. И молюсь ещё усердней, чтоб в трудностях Бог мне помог и не оставил меня.

М-м? Мэри, а ты музыкант?

— Я умею играть на рояле.

— Так вот я скажу тебе, а ты позже поймёшь глубокую мысль: гробы — это ударный инструмент.

— О-о, Господи! Мамма мия! Милый, ты очень странный и ненормальный, я не понимаю тебя! Ты пугаешь меня?

— Позже поймёшь. А в моём белом гробу и подушечка есть из гречневой шелухи. Нормально так полежать.

— О-нет, и нет, тебе явно пора роман сочинять, ты мне его обещал!

— Обещал — напишу.

— А ты не забыл — роман должен прославить меня, и я заработаю 100 миллионов?

— Ха-ха-ха! Для этого мне нужна ты.

— Я? Да, я уже твоя, вся! И я твой агент. Да-а-а!

— Я буду говорить с тобой, смотреть на тебя, и тогда через десять дней тема романа возникнет в моей голове. Мне нужен душевный толчок, чтобы понять, что рождается в голове, что печатать, а что выкинуть прочь.

— Я согласна! Ты первый начинай — говори свои мысли…

Глава 4 
Гвозди Юродивого

И тут в калитку постучали — Бамс! Бамс!

Поэт вышел на улицу, а Мэри остановилась в открытой калитке. На улице стоял церковный сторож лет тридцати, огромного роста, с серьгой в ухе и крестом на груди, со страшным шрамом на заросшем лице — местный Юродивый, ради-Христа собирающий милость. Он приехал на велосипеде, уважительно поздоровался с Поэтом за руку и передал ему листок «За здравие». Поэт увидел в списке имена двух младенцев с фамилиями прихожан. Юродивый указал на листки, что передал, и сказал:

— Господи, помилуй их.

Поэт кивнул:

— Спаси, Господи! (Положил листок в карман, а в ответ отдал другой, в котором тоже были детские имена.) Юра, а это список детей из онкобольницы. Ты, когда к Серёже пойдёшь, передай… Тоже дети, как он — пусть помолится. И Серёжа, и я, и ты вместе за больных детей будем молиться.

— Конечно, будем, в реке нет тропинок, одна дорога для всех, куда ты, туда я за тобой и Серёня со мной.

Юродивый достал пакетик, заботливо положил туда листок и спрятал в карман. Поэт посмотрел на него:

— Да, Юродивый, вместе будем молиться. (Пошёл мелкий дождь, они не замечали его.)

Юродивый увидел Мэри:

— Какая красивая-а-а-я! Ва-а-ах!

— Да, моя любимая девушка. Что скажешь?

Юродивый неотрывно глядел на Мэри, а она влюблённо смотрела на Поэта; потом перевела глаза на Юродивого, и он кивнул с поклоном, а она кивнула в ответ, посмотрела на дождь, улыбнулась, подставила ладошку каплям, засмеялась и убежала в дом от дождя под навес. Вот тогда Юродивый ответил Поэту:

— Вижу — светлая душа! О-очень красивая девочка. Очень, брат! Божественная, словно Ангел. Ах, как она смотрит на тебя — свет в глазах зажигается! Ва-а-ах, такой взгляд за деньги не купишь! Нет и н-е-ет!

— У неё даже почерк красивый, каллиграфический.

— Почерк красивый? Это да-а-а, это редкое дело.

— Хватит смотреть на неё! Что спросить-то хотел?

— А, вот я думал намедни, как гвозди кованые заколачивали в живое Тело Христа? Очень больно? Насквозь гвозди вбивали в руки и в ноги — бах-бах. Думаю, очень больно! Я полночи не спал — всё думал про гвозди. Кованые гвозди. Страх! Как думаешь?

— Гвозди? Кованые? Я в юности с крыши нашего дома спрыгнул вниз на старые доски, а в досках огромные гвозди торчали. И эти гвозди снизу обе ноги мои прошили насквозь. Торчат гвозди сверху ступни, а крови почти не видно на них. Я ноги выдернул из гвоздей и пошёл. И боли не показал. Кровь в сапогах уже хлюпала, кричать хотелось, а я ей улыбаюсь, смеюсь.

— Кому ей? Почему?

— Маме. Потому что она смотрела на меня, увидела, как я спрыгнул, и спросила: «Больно, сыночек?». А я не хотел, чтобы она поняла, что мне очень-очень больно и длинные гвозди меня прошили насквозь.

— И ты не кричал, братка?

— Не, при матери не кричал, а потом закричал.

— Ва-а-а! Это правда — про гвозди?

— Да, так и Христос висел на гвоздях, и мама Христа и все люди рядом смотрели, а он всё терпел…

— Не продолжай, Поэт! Эх! Ужасные гвозди.

— Гвозди, это, брат, это… да, у каждого в жизни бывают ужасные гвозди, испытание веры и человечности (они помолчали).

— А я в юности был очень сильным спортсменом, на ринге за две секунды любому руки и пальцы ломал, а затем стал чемпионом и, честно говорю, в запале на ринге боли не чувствовал. А за большие деньги насмерть покалечил неугодного человека. Год в СИЗО отсидел, за недоказанностью отпустили меня, и всё замечательно. Тогда я на всех наплевал и меры не знал, но Бог в твоём лице меня наказал. Теперь я люблю фильм «Побег из Шоушенка», и, как ты, теперь живу в Тарусе, храм охраняю, и мне хорошо. У меня теперь другая душа — чистая, и Бог любит меня, и я, как тот разбойник рядом с Христом, любые гвозди выдержу, даже вот такие огромные. Я теперь человек! Ясно тебе?!

— Я знаю. Ты рассказывай, что Пресвятая Царица тебе говорила.

— Да уж, гвозди… У нас у всех одна мама осталась — Царица Небесная, моя Богородица! Она мне, правда, за мать! Она любит меня и тебя, и всякая молитва Её свята и угодна Ему. Это Пресвятая Царица мне сны посылает, а тебе иконы и защиту Её.

Вечером явилась Заступница ко мне, Всесветлая в блеске славы, которым сияет на небесах в окружении тысячи и тысячи прекрасных серафимов и ангелов. И я на коленях, закрыв глаза, разговаривал с Ней, с Царицей Небесной. И Владычица мне всё рассказала о злыднях и прямо сказала мне — злым нет места в раю! И далее в подтверждение видится мне — захожу я в магазин муки на просфоры купить, смотрю, а за кассой стоит бывшая кондукторша из автобуса, Злая тётка, змея. Я внимательно присмотрелся, а она голограмма, и эта голограмма смиренное что-то мне говорит. И не пойму — был злой человек, а стала голограмма. Вышел, и нет её.

— Куда вышел?

— Перекрестился и чуток успокоился. Но голограмма перед глазами стоит.

— Я понял — ты с душой её говорил. Езжай, брат Юродивый, в Храм.

— С Богом, Поэт!

Юродивый внимательно посмотрел в глаза Поэту — понял ли тот сон. Затем сел на велосипед и уехал по мокрым лужам и под дождём, напевая:

— Пресвятая Богородица, моли Богу о нас! Ла, ла-ла-ла, ла-ла. Велича-а-аем. Честнейший Херувим…

Поэт промок, но ещё смотрел вслед и размышлял. Дождался, когда Юродивый скрылся, и вернулся в дом. Мэри с любопытством посмотрела на Поэта:

— Ты весь мокрый! А кто это был с тобой?

— Церковный сторож, мой друг.

Поэт снял рубашку, достал из холодильника замёрзшую воду и выпил.

— Этот бандит и громила — твой друг? А-ха-ха! Другого не ожидала!

— Да, сторож при церкви, Храм охраняет и за порядком присматривает, чтобы хмурые бабки не обижали молодых и неопытных — не так крестишься, не так стоишь. Как только бабка крикнет на молодых, он ей подзатыльник — не ругай, но учи, а лучше молчи. Хороший сторож. А что тебе?

— Ничего! Страшный, ужасный бандит с серьгой в ухе и с банданой на голове — это сторож при церкви?

— Юродивый? Сейчас это Душа-человек, он в мире Свет отделяет от Тьмы. Он любит и меня, и тебя, только ему всё время надо говорить, молитвы петь и непременно ходить.

— Зачем, почему?

— Контуженый, дикие головные боли каждый день, а когда молится — боли не чувствует. Запомни, Мэри, очень часто душа не имеет ничего общего с внешним видом. Чистую рубаху подай!

— Да, я сразу поняла — юродивый, не-нор-маль-ный бандит и контуженый! Здравствуй, Рембо в Тарусе!

— Ха-ха-ха! Нормальный он, больше всех собирает милостыни. Если бы не он, то я бы думал, что я ненормальный, но теперь знаю — я не один на земле. Да, и я люблю таких битых, неординарных, но не сломленных жизнью людей. Счастливые они, что второй раз родились. Его молитвы приносят удачу.

— Потому что он, как и ты, красивый и огромный медведь! Медведь! Чёрный медведь с щетиной во всю страшную морду и с улыбкой ребёнка.

— Страшная морда с улыбкой ребёнка? Ха-ха, да он живёт во Христе. Юродивый — медведь? Простой, как полевые цветы, и бесхитростный, честный и чистый, словно ребёнок, добрейшей души человек. Он последнее снимет — отдаст. На таких Россия держится, он за Россию и за Правду умрёт. Да, Мэри, он больной на всю голову. Обидеть его невозможно — покалечит любого, а обмануть его — пару пустяков на ветру. Но за его малую душу — Бог отомстит в тысячу раз! Его молитва за подающего очень дорого стоит, и ты, Мэри, всегда подавай ему, пусть тебе тоже страшный, огромный Медведь скажет: «Спаси, Господи!» Поняла?

— Поняла. А почему этот Рембо ездит на велосипеде, а не на машине?

— Я отобрал и права, и машину! Джигит! Он летает так, будто украл её.

— Он сумасшедший? Я так и знала. И ты с ним ходишь в церковь?

— Да.

— Потрясающе!

— С ним и ещё с парой сотен людей. Богатые, бедные, больные, ущербные, дети, калеки, старики и рабочие — все мы, добрые грешные, в храм ходим на литургию. В грехах исповедуемся и причащаемся святыми дарами.

— Сборище грешников?

— Аллилуйя! А-ха-ха! Истину говоришь. Бог сказал: «Я пришёл не к праведникам, а к грешникам». В совместной молитве мы, грешники, просим Господа Бога спасти нашу землю, жизни и грешные души наши. Люди приходят ко мне за помощью, и я говорю — положение вещей и событий в жизни объясняется существованием Господа Бога и бесов, а если в Бога не веришь, то тебе не ко мне…

— М-м-м, хватит! Запуталась! Честно ответь мне, когда начнёшь роман сочинять? А не сценарий своих похорон!

— А мне будет награда?

— Конечно — лучшая пицца на кухне и голая я! А-ха-ха! (И поцеловала его!) Пожалуйста, не надо мне больше про гроб и громилу церковного сторожа, про собрание грешников в храме. Бр-р-р, ужас какой-то, огромный Юродивый! Чёрный, небритый, заросший до глаз. Нуара полно здесь!

— Хм, добрейшей души человек. (Поэт развернул и прочитал имена на листочке.) Да, завтра же помолюсь.

— Как насчёт моего романа? Ты хотел говорить.

— Роман? Ха! Искусство — это страсти. Мэри, пошли в зал и сделаем наоборот — ты мне расскажешь всю свою жизнь, и может, цепанёт меня (он показал на своё сердце), и я начну сочинять про тебя. Рассказывай всё, что вспоминаешь, от чего трясёт тебя, что любишь, о чём мечтаешь. Рассказывай всё, только не ври.

— А-ха-ха! Хорошо, после ужина — будут страсти тебе, Innamorato.

Глава 5 
Исповедь

Вечером она рассказывала ему свою жизнь, а он слушал её грустную исповедь.

— В детстве я была красивая, но косая на один глаз и много лет носила ужасные брекеты на зубах, бр-р-р, и меня это сильно конфузило… Моя любимая мама оформила мне кредит для обучения на бакалавра в самом престижном университете Нью-Йорка, а это 100 тысяч долларов за год, а ещё на операцию мне на глаза — в сумме получилось больше 300 тысяч долларов долга за три года. Теперь я не косоглазая, с прямыми ровными зубами и с рафинированным воспитанием. Но если выпью вина, тогда глаз уходит в сторону, и полетело всё в тартарары, и я танцую на барной стойке.

Мама мечтала, чтобы я обязательно выучилась на магистра и выгодно вышла замуж в Нью-Йорке. Да, и у меня классическое воспитание: я училась на гуманитарном факультете, а все богатые парни учились на магистров финансов и больших инвестиций. Я быстренько перезнакомилась со всеми — очень хотелось быть своею везде, войти в высший свет и быстро выйти замуж за красивого и богатого принца, как в сказках поётся. И были общие компании студентов из богатых семей, и не важны в компании цвет кожи, ориентация, главное — сумма годового дохода семьи (от десяти миллионов долларов в год) и где живут твои родители или ты сам. Если родители живут в Аппер-Ист-Сайд или в Бергене — Алпайн, (представь шесть спальных комнат и восемь ванных, огромный бассейн и идеальный газон), о, тогда ты вхож везде и желаем всегда. Повсюду в компаниях богатых студентов была изысканная скрытая алчность, но так, наверное, в мире везде. Только непонятно мне было вначале, а зачем им учиться и работать, если им денег девать было некуда, всё есть! Зачем работать, если есть доход и дома, яхты и даже личный свой суперджет?

На курсе я была самая заводная и весёлая — предлагала выставки на выходные, звала всех в парки, на концерты, в театр. Иногда мы на частном суперджете летали на Багамы отдыхать на выходные, и меня брали бесплатно для антуража. Все знали, что я нищая и живу очень скромно, в кредит, на всём экономлю, кроме одежды и украшений. Вечерами я работала в частных галереях искусств, имела маленький профит с продаж или позировала голая в классе скульптур. Ещё я закончила курс реставратора, а ночами мыла полы в галереях. Старая профессура меня обожала и помогала со знакомствами в мире искусства. Они говорили, что во мне есть шарм и свой стиль, и редкая природная красота. Это единственный мой капитал — красота и воспитание. Этого мало, но помогало заводить полезные знакомства в мире моды, продаж, в сфере искусства и киносреды. Парни из элитных семей меня всегда поучали, что демократия — это для бедных, на самом деле, государствами правит элита, она назначает президентов и убивает, объявляет войну и мир в своих интересах, манипулирует массами и привлекает народ на выборы, чтобы свалить другую элиту и конкурентов. Конечно же, эта элита управляет всеми финансами мира, и так в любом государстве. Поэтому молодые и богатые люди упорно шли в большую политику, чтобы стать своими в мире элиты. Увы, там нет места бедной невесте. Там заключают только обоюдовыгодные браки, а свадьбы похожи на коронацию богатого принца и английской принцессы в грандиозной церкви Ист-Сайт Ист-Ривер — там, где в экстазе сливаются большие деньги и связи. И эта свадьба важнее любви. Жажда манипулировать людьми, деньгами и странами приносит им удовольствие и заставляет учиться. Она вселяет мысль о наслаждении в будущем.

Все бедные девушки курса меня ненавидели и ревновали ко мне — я была вхожа в ближний круг мальчиков на Феррари на стоянке возле учебного корпуса и самого дорогого в Нью-Йорке кафе. А я-то хотела всего добиться сама! Но оказалось, что самой не получится — у меня большой долг по кредиту, а квартира и бриллианты в аренде, и мой кредитный рейтинг очень плохой (конечно, элитные парни всё это знали). Поэтому по окончании университета мы с мамой полетели в Лондон к моему биологическому отцу, проситься к нему на работу и как-то заработать деньги на погашение кредита.

Отец, имея годовой доход в десять миллионов, был мне совсем не рад (и это ещё мягко сказано). Ни цента, ни фунта не дал, хотя мы приехали просить, а не требовать. Вот такая я золушка. Моего папу знает весь мир, а он категорически меня не признал! Мне было очень обидно от этого, хотелось дать пощёчину и убежать, куда глаза глядят. Я даже заплакала! Но в то же время было стыдно стыдиться своих эмоций на людях. Отец мой, поговорив с моей мамой и посмотрев на меня, свою дочь, всё же был вынужден пристроить меня в бизнес искусства свободным агентом по спецзаказам. Это было благородно с его стороны, и теперь, пользуясь его связями, я продаю и покупаю искусство, арендую стол в его офисе и отдаю отцу больше 90 процентов дохода. Он на мне хорошо наживается, можно сказать — обирает меня! Но официально не признаёт — иначе это испортит его репутацию. Да, я полностью зависима от его связей, и у меня не остаётся денег, чтобы купить себе маленькую квартирку. Но я не унываю: у меня есть работа, и это замечательно — постепенно я выбираюсь из ямы долгов. И теперь я учусь на заочном, а адвокат отца завистливо смеётся надо мной и называет меня экзальтированной русской и полудиким цветком.

А если бы не мой высокий рост, я была бы балериной и танцевала в Мариинском театре — я целый год ходила в школу театра…

Поэт слушал и, глядя на Мэри, вспомнил известную истину — цветок, который расцветает в бедственном положении, является самым редким красивым и изысканным из всех прекрасных цветов. Его любимая Мэри несомненно прекрасна и умна, восхитительна.

— И кем ты станешь?

— Магистром искусств.

— Магом искусства? Звучит потрясающе!

— Да… Я выросла, выучилась и стала красивой и знаменитой в сфере искусства, и богатые люди, которые раньше не замечали меня, теперь всем говорят, что они мои друзья или знают меня. Но теперь в экстаз меня им просто так не ввести. Я не буду пресмыкаться, заискивать и делать им скидку.

В Лондоне я арендую скромную студию в 14 метров, очень хорошую. Катаюсь по всему миру в командировки на выставки продаж и на переговоры с заказчиками. Со временем у меня появилось очень много богатых и старых ухажёров. О-хо-хо! Уговаривают меня на вульгарный морганатический брак. Хи-хи-хи! Старый мешок и молодая красавица! Как это скучно и пошло! Или наоборот — молодые красивые адвокаты и наглые юноши хотят через меня жениться на связах моего отца и предлагают мне деньги его поделить. Без любви и без совести! Аферисты! Это ужасно! Но такова жизнь.

— А если любили?

— Те, кто любили, стояли передо мной на коленях, просили и умоляли о поцелуе. Но я не любила, а без любви нет поцелуя, без любви это стыдно. Я тогда никого не любила. Летом я жила счастливо у мамы в Италии, вместе с сестрой Никки, и там же, в Милане и Риме, мне многие признавались в любви, каждый второй. Мама говорит, что если предложат мне замуж и десять тысяч евро в месяц на меня и детей — то сразу немедленно принимать предложение и жить счастливо. Но что-то мне подсказывает, что счастье это будет недолгим. Ах да, конечно же, я обожаю Европу, а не Америку! И хочу жить только в Италии. Нет, в Америке мне не понравилось — мы с ней характерами не сошлись. Когда я была ещё у мамы в животике, а потом маленькой девочкой, меня мама обязательно возила на всё лето на озеро Комо. Это самые сладкие воспоминания детства — счастливая, я бегаю по берегу озера. Да, именно на озере Комо я мечтаю жить.

А бабушка моя преподавала в Санкт-Петербурге и всё детство читала мне Пушкина, Достоевского, Анну Ахматову и Беллу Ахмадулину, всю русскую классику и любимого своего Фитцджеральда, и Джейн Остин, и Франсуазу Саган. Моя бабушка — о Mamma mia! — великая женщина. Она до сих пор на 200 процентов экзальтированная, восторженная и шикарная женщина! Обожает театры и говорит, что я вся в неё. Хвастается мне, что красавцы-мужчины до сих пор на неё оборачиваются. Это бабушка мечтала, чтобы я выучилась и стала балериной театра.

А старшие братья (братья мои по отцу) живут в Нью-Йорке, а другой брат — в Лондоне, и ужасно не любят меня, потому что если я докажу родство, то претендую на их часть наследства — да, очень запутанный сюжет. Моя младшая сестра по маме, Никки, прославилась — она семнадцатилетняя фотомодель и собирается замуж за богатого менеджера, которого не любит, но зато очень любит его деньги. Я считаю, что это безнравственно, но такова жизнь.

Ничего в моей жизни романтичного нет, и теперь ты знаешь всё. Я бедная Золушка, и к тому же в долгах. С учётом пени, процентов и прочего мой долг очень большой, я боюсь называть вслух эту цифру, но если ты напишешь роман, то, продав наш роман (а я это умею), я получу много денег, избавлюсь от кредитов и обязательно разбогатею и даже прославлюсь! Я войду в высшее общество уже на своём капитале. Я хочу и буду хорошим продюсером и начну продюссировать писателей и сценаристов, художников и киноактёров — у меня к этому большие способности, я хочу сама зарабатывать. О! Мне очень нужно издать шикарный роман! Это мой шанс, а иначе я буду вечной слугою господ и мешков. Я честно готова тебе во всём помогать! У нас будет служебный роман. Ты напишешь роман? Гениальный роман! Милый мой Honey Bunny, очень прошу! Я буду тебя сильно любить, my stallion! Mio dolce e gentile Poet!

— Угу, художники, деньги, большие долги, Лондон, Европа. Я всё понял — тебе нужен только роман и деньги. Ну что же, аминь.

— Что аминь? Не поняла! Что ты сказал «аминь»? Начинай печатать роман немедленно! Я тебе всё рассказала, майн Дарлинг, и теперь, моя Зая, мне нужен роман!

— Немедленно? Хм, Зая? Мэри, у меня было здесь до тебя много девушек. Требования, капризы, призывы «немедленно!», они мешали работать и мозг выносили, и все непременно хотели в Москву, в Лондон, в Париж! Ненавижу ваш бабский гламур и жизнь ради селфи, денег и моды.

— Что?

— Никогда не называй меня Дарлинг, Зая, Пупсик или Хани-Бани-Куки! Я только Поэт!

— Что ты хочешь сказать?

— Ставлю трёх ангелов на камин, предашь меня один раз (а ты предашь) — я одного ангела разобью о камин. Поняла? (Поэт поставил трёх маленьких рождественских ангелочков.)

— А-а-а, какая-то глупая прихоть, и что, если три ангела?

— За дверь тебя, из сердца вон.

— Ох, и напугал, майн Дарл… Ой, извини! Я поняла, ты «Любимый Поэт». А мне идут эти очки? А платье на мне красивое? А моя биография тебя восхитила? М-м-м? Что ты молчишь? Я долго рассказывала, я волновалась.

— Мэри, я уже думаю, и не мешай, вечером начну роман.

— Замечательно! Я хочу купить тебе красивый костюм и пальто. Ты тоже будешь восхитительный и очень красивый Поэт. Ты доволен?

— Не мешай же — сказал.

— О-о-нет, так не пойдёт! С тебя поцелуй за… А-ха-ха, Поэт!

Глава 6 
Улыбка, платье, красная помада и Мерседес

Рано утром Поэт проснулся, болело горло. Пошёл на кухню, прополоскал горло водкой два раза, выплюнул водку. Горло прошло, для верности принял ложку мёда и куркуму со стаканом воды.

Обычно он один (в кабинете или в гробу в мастерской) долго молился, затем делал зарядку и боксировал грушу. После тренажёров плотно завтракал и в кабинете печатал роман. Днём работал в старой мастерской деда (ковал из булата топоры и ножи для друзей на продажу) или, голый по пояс, колол во дворе дрова для камина (все девки засматривались и падали). А он думал о романе. Поэт занимался хозяйством в саду, в сарае и мастерской ковал ножи и топоры, но не любил мыть полы, протирать пыль и пылесосить или наводить порядок в доме. Он что-то пилил, копал, сажал, подолгу ремонтировал в гараже разбитый джип, красил кузов, копался в моторе, ходил к соседу — другу Хирургу — или же Хирург приходил к нему, и они пили чай. И вновь думал над романом.

Вечером Поэт уходил в свой кабинет, за большим столом вспоминал всё, что придумал за день, и печатал роман. В кабинете был управляемый хаос. Раз в неделю приходила его тётка Антонина и наводила в доме порядок, с чем Поэт с трудом мирился и снова наводил хаос у себя в кабинете.

А красавица Мэри по утрам кричала на весь дом: «Эгей! Сегодня у меня самый лучший день! Buongiorno!» И улыбалась от счастья. Она завтракала и уходила гулять в поля с книжкой «Pride and Prejudice» Jane Austen, с маленьким мольбертом на плече в Песочное, читала в пятнадцатый раз книгу и рисовала натюрморты, мечтала, что когда-нибудь напишет женский роман, рвала полевые цветы, смотрела на небо, слушала птичек, снова рисовала. А затем, довольная и усталая, радостно возвращалась и приносила в дом полевые цветы. Дома Мэри слушала любимое европейское радио, по привычке сортировала мусор, гладила наряды под музыку, читала обзоры продаж на аукционах за месяц, а новый рисунок (свой натюрморт) вешала на стену среди великих картин и, довольная, любовалась им и говорила, что она молодец. А когда ей нравился цветок, она с ним полдня ходила в мечтах. Второй ленч на кухне или террасе, и вновь поёт европейское радио или звучит музыка, шкворчит яичница и готовятся вкусные тосты в микроволновке. Мэри кушает сыр с мёдом и вареньем из лука. Запах кофе и хлеба, бесконечные разговоры, поцелуи Поэта. Но вот пора одеваться красиво — её ждут дела.

И красавица Мэри, глядя на себя в зеркало, сказала:

— Мой мистер Дарси, я слышала сквозь сон через открытую дверь — ты полоскал горло?

— Горло першило с утра, водкой прополоскал и прошло.

— Водкой?

— Хирург научил. Водкой прополоскать, но главное — выплюнуть и не глотать водку, вообще-то он говорил, лучше спиртом.

— Спиртом?

— Ты хорошо спала, радость моя?

— Поэт, ты мне снишься ночами.

— Я?

— Да, и знаешь — я счастлива! Не уходи из моих снов. Продолжай печатать роман, а я хозяйством займусь. Вызови мне такси. А ещё, Поэт, я итальянка, и поэтому ты не думай внутри и не молчи, а обязательно мне всё-всё говори, общайся и рассказывай новости! Я же часами могу бесконечно взахлёб говорить.

— Хорошо, м-м-м, я буду мысли тебе говорить.

— Мысли? Браво! Бениссимо!.. Поэт, а мне нужна машина — у меня много дел!

Поэт улыбнулся в ответ и позвонил Гиви — приятелю-таксисту. Мэри открывает сезон красной помады — крайний поцелуй от Поэта, и нарядная красавица Мэри, как все итальянки, в солнечных очках, едет по магазинам (Таруса, Москва или Серпухов) или по делам в банк и большие конторы. Это стало ритуалом — такси (мерседес) подвозило её, красавицу, к супермаркету, таксист, важный и гордый Гиви (друг Поэта), почтительно и любезно открывал заднюю дверь и подавал девушке руку. Мэри элегантно выходила из мерседеса на каблуках, кивала в ответ и красивым жестом надевала солнечные очки известной модели, смотрела на солнце, улыбалась всем вокруг и шла в магазин, а Гиви закрывал дверь и ждал её возвращения.

Красотка Мэри в очень модной и красивой одежде изящно доставала из клатча свой телефон и соблазнительной походкой от бедра шла в магазин. Она привычно входила в супермаркет, как в собственную контору, обводила взглядом вокруг, и мгновенно охранник вставал рядом с огромной тележкой, а работник зала в фирменной безрукавке по указу Мэри перекладывал в тележку продукты и товары. Не зря Мэри умела искусно и вкусно готовить пасту и пиццу, равиоли, салаты и знала много рецептов… Тележка катилась, а работник был счастлив оставить работу и служить только Мэри. Он уже знал, какую воду она пьёт, какие любит фрукты и овощи, какую пиццу, итальянские макароны, конфеты, хлеб и какой шоколад необходим прекрасной Мэри. И всё только самое свежее оказывалось в тележке (сам проверял срок годности). Огромный охранник в затемнённых очках воинственно толкал заполненную товаром тележку и улыбался девушке всякий раз, когда Мэри вдруг удивлённо смотрела на него.

Мэри ходила по залу и одновременно звонила и говорила по телефону со своею младшей сестрёнкой Никки. Осталось всего полгода до её совершеннолетия, и будет свадьба. И, конечно, они бесконечно обсуждали платье невесты, и что свадьба будет во дворце, на озере Комо и 40 персон, а в парке — фото на память. Лимузины, перчатки, бельё и чулки — каждую деталь сёстры подробно обсуждали и долго смаковали, и спорили. Мэри говорила с сестрой на итальянском языке и грациозно себе помогала — активно жестикулировала руками и пальцами, изящно мимикой или улыбкой, или хмурила брови, но тогда уж переходила на строгий английский. Тележка с охранником катилась по залу, и все слушали итальянку и улыбались. Местные жители и покупатели давно привыкли к дачникам из богатой Москвы, но чтобы вот так в магазине встретить экспрессивную заграничную супермодель в прекрасном летнем платье (из последнего журнала мод), они ещё не привыкли и радостно, удивлённо застывали в проходах между рядами фруктов и овощей. Красавица Мэри в тёмных очках с телефоном ходила по магазину, и два человека ей накладывали в тележку продукты. Она указывала на следующие, и на иностранном языке обсуждала по телефону с сестрой или с мамой великие вещи — платья, лимузины, деньги, картины. Если вдруг кто-то из богатых парней осмеливался и нагло преграждал ей путь, пытаясь познакомиться, она мило отвечала: «Я позволю себе, сэр, послать вас на хэр». Красотка изящно улыбалась визави и шла дальше по магазину.

У кассы она быстро расплачивалась, мило кивала работнику зала и большому охраннику, говорила им: «Грацио, grazie molto! Чао!» Счастья было немерено на лицах друзей. Они расправляли плечи и, подтянув животы, с обожанием смотрели на красивую фигурку Мэри в модной одежде, говорили ей: «Всегда рады! Чао! Грацио, грацио! Обязательно ждём вас!» и перекладывали все покупки в пакеты. На выходе её уже ждал мистер таксист, Гиви. Он принимал пакеты от работника зала и торжественно нёс их из магазина в багажник, затем открывал заднюю дверь. Мэри, не выпуская телефона, садилась, кивала в ответ, и они ехали дальше — на рынок, в кафе, или в банк, или в другой магазин. В машине звучал Паваротти, а Мэри любила, расправив платье, сидеть на заднем диване и мечтать, или говорить по телефону, или просто слушать красивую музыку и смотреть на свои бриллианты.

Сегодня она заехала в салон — маникюр, педикюр, чуть подправила волосы, полистала журналы, поболтала с мастерицей и обсудила последние веяния моды. А теперь — в банк. Мэри элегантно, словно королева, величественно и по-деловому вошла в офис. И сразу к ней подбежал сотрудник банка, предложил стаканчик кофе и заговорил на английском. (Он явно жаждал поговорить по-английски с заграничной супермоделью.) И, изъясняясь с трудом и громко, он гордо обводил взглядом весь офис. А Мэри держала в одной руке телефон, в другой — стаканчик кофе. На каждом пальце — камни, алмазы, на тонких запястьях — браслеты, дорогие очки, умный взгляд, яркая помада, улыбка с милыми ямочками и модное платье (о её платье в банке говорили весь день) — более красивого оформления очень милой девушки он в жизни не видел. Красавица улыбнулась менеджеру и далее на русском, с нежным заграничным акцентом, объяснила, что необходимо сделать работнику банка — она продаёт и покупает картины, и ей надо зарезервировать большой сейф, оформить сделку и перевести деньги в Европу. Менеджер, заворожённый, кивал:

— Ессс! Ессс!

Мэри переложила ногу на ногу:

— Что Ес?

— Кхм, Кхм! Вы ужасно прекрасны!

— Ужасно? Прекрасны? Хм! Я люблю, когда обо мне думают дурно, это может оказаться правдой. М?

Мэри посмотрела на менеджера поверх очков, послала ему поцелуй и загадочно улыбнулась. Старший менеджер два раза икнул, захлопал глазками от смущения и вдруг покраснел до ушей. Он заворожённо смотрел, как она улыбалась ему, тряхнула головой, откинула волосы. Мэри с улыбкой поглядела на парня и подумала привычную для красивой девочки мысль: Когда люди не светятся, они смиряются и мило поклоняются свету других. Ей нравилось, как смотрел на неё этот скромный джентльмен, но вносить сумятицу в его умную голову и вгонять сильно в красную краску она тоже очень стеснялась. И поэтому Мэри одёрнула себя, снова улыбнулась менеджеру и быстро увела разговор в сторону бизнеса.

Раз в банке появилась супермодель, все сотрудницы вдруг срочно зашли в зал по важным делам (посмотреть). Они мгновенно оценили красивую модную сумочку-клатч, длину ног, платье и туфли супермодели. А Мэри уже получила от менеджера документы на оплату сейфа, открыла текущий валютный счет, перевела деньги, положила документы в свой красный клатч (из крокодиловой кожи и вставками из белого золота), защёлкнула его, посмотрела на часики, потрогала браслеты, надела очаровательные солнцезащитные очки Bulgari и решительно встала с кресла. Старший менеджер мгновенно вскочил и вызвался проводить, Мэри благосклонно кивнула и изящной походкой прошла по залу на выход. Менеджер с девочками ещё долго стояли в открытых дверях, пока Мэри садилась в машину. Гиви почтительно помогал, держал её за руку и открывал дверцу своего мерседеса.

Через десять минут Мэри уже была в приличном кафе, пила кофе с миндальными орешками и ела мороженое, говорила по телефону с клиентами, а ещё с мамой о младшей сестре и со своими подругами. Когда красотка шла по улице, то все парни на неё оборачивались! Сзади её попа (и прекрасные ноги) сводили с ума всех парней и мужиков, и даже дедов! Качая бёдрами в красивом платье (юбке) и слушая музыку, Мэри с улыбкой могла на полном ходу легко развернуться под музыку на 360 градусов и, не останавливаясь, красиво продолжить свой путь! Все вокруг думали, что это фотосессия или видеосъёмка, искали фотографа и не находили. А Мэри так красиво жила!

Сделав все дела и выпив кофе, красавица Мэри возвращалась в Тарусу. Мерседес летел, в машине играл её диск — зе бест Глена Гульда, или Emma Shapplin, или любимые арии, или скрипки «зе бест». А сейчас звучал Вагнер — увертюра «Тангейзер», хор скрипок вначале играл тревожно и загадочно, издалека: «Вау-вау-вау». Мэри закрывала глаза, внимала чарующим звукам и наслаждалась. Только в классической опере герои прекрасно умирают под великую музыку на все времена. Мэри сочувственно подпевала героиням Верди, Моцарта, Пуччини, Бизе и Чайковского… Но раздавался очередной миллионный звонок по телефону — звонила мама, подруги или сестра, и они весело, долго болтали на итальянском:

— Никки, я счастлива! Он любит меня!

— Откуда ты знаешь?

— Поэт целует меня с утра, днём и на ночь целует, а уж во время секса не сосчитать. Он очень страстный!

— Он богатый?

— Нет, такой же, как я.

— Что? Мэри, ты сошла с ума? Ты достойна лучшего! Там страшно жить!

— Никки, он абсолютно прекрасен, я чувствую — он очень крутой, он своей харизмой круче рок-звезд, секс-символа Голливуда, любой поп звезды и умнее любого спортсмена, но я ему это не говорю. Никки, он гений, и он прославит меня! Я буду любимой и очень богатой! Ах! Мы гуляли по ночной Москве! Я в его рубашке спала! Поэт очень сильный, красивый, упрямый, сочиняет стихи и с хулиганами сильно дерётся — всё, как я люблю! О-Мамма-мия, мою голову сносит! Я впервые так влюблена!

Мама позвонила:

— Мэри, мой Бриллиант! Что я узнала от Никки? Ты в глухой провинции! У тебя бурный роман? Э-э, с небогатым молодым человеком. Извини, пожалуйста, меня, но должна напомнить тебе, что я твой поручитель, и пока не погасишь кредиты, ты не должна выходить замуж и пока не должна рожать. А иначе банк нас разденет высокими ставками.

— Мама, я взрослая девочка и знаю, как рождаются дети, и сама могу погасить кредит.

— Я очень люблю тебя, Мэри.

— Я тоже тебя.

— Никки говорит, он очень хорош собой. Так ли это?

— Да, так оно и есть. И, пожалуйста, не забудь, моя милая мамочка, you are my pr- manager.

— О-о, конечно, не волнуйся! Я буду со всеми говорить только о бизнесе! Доченька, я тебя обожаю, и ты моя умница. Но твоя бабушка очень сильно волнуется, она думает, что у тебя роман с губернатором или с молодым генералом, не расстраивай бабушку. А-ха-ха! И она просила тебя помнить о хороших манерах.

— Я позвоню бабушке.

Через полтора часа такси подъезжало к дому и сигналило. Гиви называл сумму своей пассажирке, и тогда Мэри заканчивала слушать классическую музыку или говорить с младшей сестрой Никой или с мамой и благодарно кивала Гиви-таксисту. Звучала музыка, пела Emma Shapplin «Lucifero Quel Giorno» («Удали мои соблазны»), красавица Мэри, словно по красной дорожке, изящно выходила, держась за руку Гиви, из такси, с телефона переводила деньги таксисту на карточку и одаривала его улыбкой. И в этот момент она позволяла Гиви поцеловать её в щёчку. И всё было прилично и очаровательно-мило, а Гиви было очень приятно — не зря он тщательно мыл свой «Мерседес» до зеркального блеска, делал химчистку салона, ставил любимую музыку Мэри, вёл аккуратно машину и, конечно, балдел от присутствия заграничной супермодели и подруги Поэта. Вечером в кругу коллег, закатив кверху глаза, он скажет: «Видели в журналах супермодель? Я сегодня её возил! Вах, у меня даже дыхание остановилось, когда она шла. Да, у нашего Поэта живёт, моего друга подружка. Она сущий Ангел земной. Мамой клянусь! Увидишь — сам упадёшь. (И все посмотрели, как Гиви махнул рукой вниз, и поняли — Гиви не врёт!) Прямо ей под ноги! Вах!

В это время Поэт уже радостно подходил к мерседесу, обнимал и нежно целовал Мэри в прекрасные губы и пожимал руку Гиви. Мэри хотела отнести покупки, но Поэт со смехом ей говорил: «В Европе тяжести будешь таскать, а в России всё тяжёлое носит мужчина». Он решительно брал в руки пакеты с покупками. А уже дома Мэри разбирала покупки и говорила, что будет готовить на обед и что она очень любит его, и всякие новости про сестру, и про маму, и про работу бла-бла-бла… Поэт закрывал её рот поцелуем: «Я соскучился по тебе!» И как в замедленном фильме, Мэри, счастливая, кружилась по дому, отдавалась танцу и крепким поцелуям в объятьях любимого.

В обед, если погода была сухая, Поэт жарил в саду стейки и мясо на гриле, а Мэри готовила пасту и пиццу. Накрывали стол на веранде на летней кухне, Поэт тщательно расставлял кресла-качалки и самовар и говорил, что именно так делал его отец и что традиции — огромная сила. Стихи и музыку Поэт больше не сочинял. Он думал над романом, после обеда до позднего вечера много печатал-черкал-исправлял — роман захватил все его мысли, а ночью и вечером его чувства были в плену у любимой Мэри.

Летом в Тарусе было много друзей и дачников из Москвы. Поэт и Мэри ходили в гости, слушали стихи и пили вино у художников и смотрели картины, и много говорили о красоте мира, человека и неба. Если играла музыка, то Мэри танцевала, смеялась и всех заводила. И они покупали посуду у друзей-гончаров, ели мёд с хлебом и запивали его родниковой водой, или просто гуляли в полях, рвали цветы, лежали, любили, купались в реке и были очень счастливы. Друзья с семьями приходили к ним в гости, все одноклассники обожали Поэта, и ещё к ним заходил его друг Иерей с детьми, пили чай и говорили обо всём. На день рождения Поэту звонили друзья со всего света, дружный был класс, и он всем помогал в трудный час и весёлые дни.

Вечером, лёжа на диване с бокалом шампанского, Мэри на большом экране смотрела и слушала прекрасную оперу, подпевала и была очень счастлива!

— Но Поэт, милый, тебя все любят. Я ревную тебя.

— Истину говорю — цены нет тем, кто любит меня, и я их тоже люблю.

— А? Тогда ладно, ты любишь только меня. А на что похожа любовь?

Поэт наклонился и поцеловал Мэри, серьёзно облизал губы свои и ответил:

— Правду говорят — на вкус как весна.

— А-ха-ха-ха, Поэт, я люблю тебя!

Глава 7 
Арт-диллер в действии

В Тарусе у Мэри появилась подруга Варя, девушка очень воспитанная и строгая, которая тоже была классической меломанкой. Она закончила музыкальный колледж с отличием и мечтала быть музыкальным агентом в Москве, а пока добросовестно работала репетитором по музыке и по английскому. Варя была на два года младше Мэри, и если ей надо было поплакать над девичьей судьбой, то она шла только к Мэри, и подруга её успокаивала и всегда веселила, и они уже пили шампанское или чёрный шоколад на двоих. Подружки часто ходили в гости друг к дружке, пили кофе и разговаривали о нарядах, косметике, сумочках, классической музыке, опере и других важных делах.

Днём красавица Мэри три часа интенсивно работала дома по лондонскому времени — надевала деловой красивый костюм, делала макияж, садилась с телефоном и ноутбуком в каминном зале за стол и через интернет продавала и покупала на аукционе картины. Видеочаты — клиенты её разрывали заказами, просили купить и продать, прилететь, посмотреть, найти покупателя, заказать экспертизу… А Мэри всегда отвечала с улыбкой и полушёпотом или громко смеялась, и все прислушивались к ней и смотрели на неё с обожанием. Некие клиенты долго что-то ей доказывали и рассказывали, психовали, кричали, умоляли, тогда Мэри закуривала сигарету, выслушивала, не перебивала, пила кофе или бокал вина и говорила с клиентами свободно на четырёх языках, и они в конце концов всегда с ней соглашались и признавались в любви. Бизнес шёл, продажи росли, в мире богемы авторитет её был незыблем. Капризные и великие художники слушались красавицу Мэри с первого слова и, как овцы, шли за ней, куда укажет она. Иногда картины целый месяц не продавались и висели в галереях без ценников, но наступал момент, и покупатели валом шли и требовали к себе обязательно Мэри. (И Мэри тогда летела на другой конец света, покупатели торговались с ней — ругались, мирились — но всегда покупали картину). Ура! И Мэри, счастливая, возвращалась к Поэту в Тарусу.

Поэт принёс ведро с цветами и поставил с ней рядом на стол, внимательно и заинтересованно на неё посмотрел. Мэри улыбалась, докуривала сигарету, сделала глоток вина из бокала и, поймав его удивлённый взгляд, сказала:

— Пока у меня есть кофе, вино и две сигареты — я могу выдержать бред любого художника или продюсера, (она затушила сигарету). Они сделают так, как я захочу. Беспрекословно, вот так!

— Я удивлён — ты говоришь одновременно на четырёх языках.

— А-да-а, у меня детский билингвизм.

— Что за болезнь?

— Я с детства думаю на двух языках — итальянском и русском. И сны мне снятся в Италии на итальянском, а в России на русском. Ты что, забыл? Я итальянка. А ещё я свободно говорю на английском и на немецком, на французском чуть хуже. Но главное — это моя красота, драгоценности, вино и сигарета в руках. А-ха-ха! Они смотрят на меня и забывают, из-за чего истерику начали. Обожаю художников-гениев! Хи-хи. А ты знаешь? Внутри я до сих пор ещё в Италии, и всё это вокруг кажется временным. Ах, у меня есть история, мама-дорогая, я тебе потом расскажу. А ты о чём думаешь?

— О нашем романе.

— О-о-у, прекрасно.

— Прекрасно? Я разрешаю тебе курить в ванной комнате! Там вытяжка есть.

— А на подоконнике? У раскрытого окна?

— Договорились.

— Спасибо, мой милый.

Поэт вышел, вернулся, взял Мери на руки и отнёс в ванну. Там уже была расстелена простынь, и Поэт аккуратно положил Мэри в сухую ванну на простынь:

— Кури здесь.

— А-ха-ха! «Милый мой, не дари мне цветы полевые, ты в цветы меня положи».

— Угу.

Поэт вернулся в ванну с цветами, серьёзно отрывал бутоны и лепестки и осыпал ими Мэри. Закрыв глаза, она была счастлива:

— Я люблю тебя! О Боже — я счастлива, это фантастика.

Мэри задумчиво курила, лёжа в ванне в ярких милых цветах, отдыхала и рассказывала Поэту всё, что ей нравится — про искусство и меценатов, художников, выставки-продажи, и как нравится ей активно работать только с теми художниками и покупателями, кто любит её, и любит работать именно с ней, с красоткой Мэри.

— А ещё, милый, я обожаю, когда за полотном стоит настоящая драма и огромные цифры, да и сам художник пережил в жизни трагедию. А ещё лучше — умер! Да, я люблю рассказывать на продажах всякие детективные истории и авантюрные романы, связанные с предметом продаж. Это потрясающе!

Мэри самозабвенно болтала о торгах и картинах и рассказала ещё, что обожает путешествия и командировки, всё время куда-то передвигаться. Все её шикарные платья для высочайшего выхода, а и ещё бриллианты, знаменитые аукционы-продажи, концерты, деловые встречи, галереи, рестораны, красивые страны, и везде её любят, приглашают и ждут. Арт-богема жаждет видеть только её! Ей говорят, что она очень красива, божественна, талантлива, женственна и что она — их талисман. Все художники и даже хипстеры тоже обожают её. Мэри светилась вся радостью изнутри, и все клиенты мечтали поддержать этот свет её красоты, отталкивая друг друга…

Перекур закончился. И снова работать за стол, за телефон, ноутбук. Красотка Мэри — модный менеджер и молодой крутой арт-дилер — активно принимала от друзей и знакомых заказы на искусство из Лондона, из Берлина, с Востока. Она снова громко говорила по телефону на четырёх языках, смеялась, ругалась и требовала оплатить в банке миллионы в валюте, кому-то приказывала, кого-то упрашивала, звонила на аукционы и покупала или продавала картины в Америку или Ближний Восток. Через ноутбук она оплачивала счета и, очень довольная, с телефоном в руке снова курила, пила крепкий кофе, смешно грызла миндальный орешек, а Поэт пил крепкий чай из огромной пивной кружки и с улыбкой во все глаза смотрел на неё. А красавица Мэри любила Поэта и очень много, энергично работала, на несколько дней улетала и возвращалась.

На сегодня Мэри закончила всю работу, улыбаясь, повернулась к Поэту и спросила его:

— Извини, я хотела про деньги спросить — когда напишешь роман и получишь гонорар, куда ты потратишь 20 тысяч евро? Купишь нам квартиру в Москве? Ипотека? И жить будем в Москве?

— Нет. Я когда-то в аварии три чужие машины разбил. Там люди пострадали, и есть другие долги. Я много выплатил, осталось отдать 20 тысяч евро. А сейчас вообще денег нет.

— Ах, машины? Но можно в кредит.

Поэт улыбнулся печально и просто:

— Ха, у меня нет постоянного заработка.

— Ах, я не знала.

— Да Мэри, я хочу заработать 20 тысяч евро.

— Конечно! Но, может быть, что-то продать?

— Ты не поняла меня. Я сам ничего не куплю и не продам — не умею, и денег нет у меня даже в кредит. Я сочиняю за деньги стихи, кую в мастерской ножи из дамаска и стали, и продаю их. А теперь пишу роман для тебя, и мне нужны деньги, твои 20 тысяч, чтобы все долги оплатить. Как ты не поймёшь?

— Но картины на стенах? Это огромный капитал! У тебя есть даже Коровин, я могу продать что-нибудь.

— Не вздумай к ней прикасаться! Коллекция у меня от родителей и ещё от деда осталась. Она не для продажи. Нет, нет, для меня они как живые! Сама посмотри — прекрасные картины, с душой. Родители не продали коллекцию деда, и я не продам. Эти картины перейдут моим детям. Умирать, голодать буду, но не продам, всё перейдёт детям после смерти моей и далее внукам. Коллекция будет пополняться от поколения к поколению, запомни — искусство прожирают только дураки и кретины.

— Я поняла — у тебя денег нет.

— Вообще. Мэри, ты сейчас получаешь деньги?

— Да, как арт-дилер я получаю комиссионные за продажи картин. Меня очень ценят.

— Дай мне аванс на роман.

— О-кей, пиши расписку — аванс за роман.

— Диктуй.

Поэт под диктовку написал расписку. Мэри вынула из сумочки и передала ему свою очередную кредитную карту:

— Это кредитка — тут деньги.

— Я понял.

Глава 8 
Безбашенный хулиган и любовь

— У тебя не было денег, а как же ты жил? Честно, всё-всё мне скажи. Ты был бандитом?

— Ха, ты с ума сошла? Я честно работал, как мог: сочинял тексты и мюзиклы звёздам, на кладбище могилы копал.

— О Боже! Ты могилы копал?

— Да, работал. Плохих и хороших — надо всех хоронить. С бывшими уголовниками честно могилы копал и людей хоронил, за это хорошо платили. А по субботам ездил в бойцовский клуб дяди Фадея, надевал шлем и перчатки и дрался за деньги с богатыми, а потом в баре на спор пил с ними водку. В мастерской Деда ковал топоры, катаны и ножи из дамасской стали и продавал — это мой бизнес, у меня есть патент. В рамочке на стенке висит.

— Я в шоке. Так ты могилы…

— Хватит, Мэри! Хватит! Не для нежных девочек про могилы рассказы. Забудь! Иди, радость, ко мне, я буду любить тебя и напишу красивый роман. Великий роман.

— О-о, роман! Я люблю тебя (и шептала в объятиях), жаль, что у меня нет веснушек. Ты любишь веснушки? А я сегодня утром гуляла в Песочное. Там много травы и цветов полевых, ходила по полям и улицам и много мечтала. Ах, я думала, что только в книгах бывает счастливый служебный роман. Писатель и Муза. Это я твоя любимая муза! Это прекрасно! Люблю тебя… а-а…

— Молчи. Замолчи. Тс-с-с, хочу тебя.

Поэт схватил сильнее руками Мэри и закричал: «Я люблю тебя!», а она улыбалась: «Хорошо, я согласна!» и умоляла: «Ещё!», и была очень счастлива.

И вот Мэри прошептала:

— Поэт, иногда мне кажется, что это кино, я теряю голову. Я в раю?

— Да, предвкушение рая — это любовь.

— Я люблю тебя, мой милый Хемингуэй, возьми же меня!

Дурацкая улыбка на её лице, аритмия и бабочки в животе. В глазах — восхищение, страсть, и мощным потоком уносит её счастье. Платьем для неё сегодня были его объятия, нежные, крепкие. Мэри была идеальной любовницей — её мгновенно заводили прикосновения, она млела, громко стонала, кричала, а он говорил:

— Кошка! Что так счастливо кричишь? Ты будишь во мне зверя, р-р-р, тигра, альфа-самца!

— Возьми же, милый, любовью меня! Да, герой! Да, мой Поэт, я хочу в рай! Я твоя ненасытная кошка, я твоя муза, Поэт. Хочу, чтобы страстно! Давай же страстно, сильнее, я прошу, ещё раз! Как в первый раз. А-а-а, чмок тебя всей слюной! Боже, не могу поверить, что это я! И я это сказала тебе?! А-а! Поцелуй меня в шею, и сзади. Умоляю! Ещё!

После любви, когда они лежали в постели и отдыхали, Мэри спросила:

— Как ты познакомился с первой женой? Говорили, она погибла в аварии?

— Да (с секунду помолчал), не помню, как познакомился, могу рассказать, как первый раз делал ей предложение.

— Расскажи мне, пожалуйста.

— Слушай. Я в школе был хорошистом, но безбашенным, отчаянным хулиганом и драчуном. Специально ходил драться с уличными хулиганами в парк, силу и гормоны девать было некуда. На меня все жаловались, и в полицию, и родителям, и в школу, даже в суд подавали — вообще беспредельщик полный! С рождения я был упрямый, мечтал стать кузнецом или скульптором. Делал только то, что хотел, и заставить силой меня было невозможно, только любовью и разговорами. Родители терпели — они очень любили меня. Безмерно любили! И я их любил…

Я учился в одиннадцатом классе, а Настя в восьмом, когда случилась у меня первая в жизни любовь. Настя, дочка директора школы и красавица, красиво пела в нашем ансамбле. На сцене мы играли известные кавер песни, а она пела закрыв глаза в микрофон чистым вокалом и разбивала сердца всех парней на куски. Я начал писать ей стихи, отвадил всех женихов и решил жениться на ней. А её папа — Дядя Витя — в шутку говорил всем, что отдаст свою дочь, красавицу Наську, за меня, но только за 3 миллиона рублей, чтобы ей квартиру сразу купить. И тогда я решил заработать деньги (пока дядя Витя не передумал), обойти всех знакомых и поработать у них. И пошёл к дяде Мише, пожарному инспектору. Пришёл с утра со своим топором наколоть дрова, заработать чуть денег и заодно пригласить Настю на свидание, благо они были с дядей Мишей соседями.

Дядя Миша спросил меня:

— Зачем тебе деньги?

— Хочу на Наське жениться! Люблю!

— Ага, дрова поколи. Сейчас колун принесу.

И дядя Миша задумчиво почесал затылок, но перенёс брагу со двора в сарайчик, где у него был аппарат, а бутылки с самогонкой спрятал подальше в дом от меня. После колки дров дядя Миша, добрейшей души человек, сказал мне, что ещё есть работа — за сараем бычка завалить, разделать на части, мясо отвезти в магазин и упаковать в холодильники. Или же пригласить забойщика? И он посмотрел на меня. Я смело сказал — могу сам бычка завалить! Не надо никого приглашать. Хозяин обрадовался, быстро забрал колун, выдал мне нож и кувалду и сказал, что бычок за сараем, в загоне, а сам пошёл готовить праздничный стол (он решил соседа ещё пригласить, отпраздновать это).

Я взял инструмент и свой топор, пошёл к бычку за сарай и тут увидел — передо мной лениво ходил огромный бык, неимоверных размеров бычина, в тонну весом, не меньше! Он спокойно жевал траву, и я (пушинка) его совсем не волновал. Осторожно я похлопал быка по спине и с улыбкой сказал: «Подсудимый, приведём приговор в исполнение», но бык спокойно ходил по загону и шумно ел траву. Походив с ножом вокруг быка, я попытался его остановить, но он специально поворачивался ко мне задом и отгонял хвостом. Это продолжалось долго. Тогда я придумал привязать огромного быка боком к забору и подпоить его брагой пожарника, благо, рядом был крепкий забор и брезентовый пожарный рукав. Быстро смекнув, что бык любит траву, я взял копну сена и сунул её на забор, бычина пошёл к копне, и я сразу дал ему ведро с брагой травку запить. (Брагу я взял из сарая.) Бык выпил ведро браги с большим удовольствием, рыгнул и дальше уже спокойно ел траву и стоял у забора. А я, улучшив момент, просунул пожарный шланг в щели забора, перекинул его через быка, затем под быком и обратно снизу к забору, и так три раза — вокруг головы, под грудиной и пахом быка. Надёжно, туго к забору быка привязывал! И пока бык меланхолично закусывал траву на заборе, я на всякий случай для безопасности прошёл за забор, просунул руку с ножом сквозь доски забора к быку и начал быстро резать шею ему, но бык мотал головой и жевал. Он всячески мешал смерти своей! Тогда я разозлился, взял в сарае бензопилу, завёл её и подошёл к быку. Когда тот успокоился и продолжил жевать, я просунул между досками забора бензопилу и резанул цепью горло быку. Затем, обрадованный и воодушевлённый, бросил бензопилу, схватил нож и стал ждать, когда бык упадёт. Три секунды была тишина, и вдруг — сирена пожарной машины! Это оглушительно ревел бык, а ещё зверюга мотнул своей привязанной тушей и оторвал огромную секцию от забора! Бык грозно повернулся с рогами и с оторванным забором ко мне.

«Всё! Хана мне!» — пронеслось в голове. Передо мной стоял огромный, злой, пьяный бык с красными глазами, с забором, привязанным к боку, а из его горла хлестала кровища. Как в фильме ужасов! Я со страху оторопел, но быстро очнулся и с ножом в руках что есть силы побежал от быка, а он через секунду раздумий наклонил в мою сторону рогатую голову. Я, выбежав в высокую калитку из загона во двор, быстро закрыл её на крепкий засов, отошёл в сторону и сложил молитвенно руки. На открытой терраске я увидел хозяина порезанного быка — уважаемого дядю Мишу. Я крикнул ему что-то нечленораздельное, а дядя Миша в это время готовился к празднику забоя бычка и на терраске накрыл стол на троих по этому случаю. Он поставил на стол полбутылки самогона, три стаканчика, в стаканы аккуратно налил ровно по пятьдесят грамм, а рядом на блюдечке положил три кусочка хлебушка и нежно, с любовью разложил на них дольки вкуснейшей жирной селёдочки из своей банки засолов и посыпал лучком. Любовно и гордо оглядев бутерброды и стаканы самогонки, решил, что раз праздник, то надо гулять, и с удовольствием долил стаканы ровно до отметки сто грамм, улыбнулся и закурил, пыхнул дымом, важно поднял свой стакан и, довольный, посмотрел на меня с улыбкой — к празднику он был готов и ждал хороших вестей. Дядя Миша подозрительно счастливо жмурился и улыбался на солнце: «Жизнь удалась!»

А через секунду крепкая калитка с грохотом реактивного самолёта разнеслась на большие куски и крупные щепки — бык с забором на боку пробил её, словно стекло! Взрыв получился очень мощный, щепки долетели до дяди Миши. От ужаса я бросился бежать в сторону и со страха перепрыгнул через высокий забор к соседу дяде Вите — директору школы. В это время раненный бык во дворе методично разносил все постройки вокруг на куски и свежие доски. У дяди Миши стакан выпал из рук! От страха он схватил бутылку и отчаянно, смело и долго пил из горла самогон! А бычина, словно ужаленный асфальтоукладчик, радостно крушил всё вокруг! Новый штакетник, два парника и сарайчик, две лавочки, беседка, мангал и качели, сложенные мною дрова и тележки — всё летало кругом!

В это время сосед дядя Витя (директор школы и отец моей Насти) после усердной прополки огорода решил сходить в туалет. Туалет на участке у него был эксклюзивным: большим, щитовым, с электричеством. Свет, приёмник, громкая музыка и вентилятор включались одновременно. Это чтобы не было слышно, как директор школы культурно отдыхает у себя в туалете и справляет нужду. Довольный, дядя Витя тщательно вымыл руки и зашёл в туалет, включил свет и гордо оглядел заведение (вентиляция и громкая музыка — бравурный марш из приёмника). Он снял штанишки, сел на унитаз, взял в руки свежую прессу (почитать на досуге) и начал пыжиться. Директора мучил запор. Тут я прибежал и спрятался за туалет дяди Вити. Мне хорошо было слышно музыку, но через секунду послышался жуткий топот копыт, и когда дядя Витя сильно пукнул — мгновенно произошёл взрыв! Это огромный бычина с забором уже на спине со всего маха оглушительно врезался в туалет дяди Вити, разнёс и разорвал его вдрызг, и бросился далее меня догонять. Взрыв от удара быка был такой мощный, что крыша и стены туалета разлетелись далеко в разные стороны. Испуганный дядя Витя, контуженный и весь в опилках, но с газетой в руках, бледный, как изваяние, тихо сидел на унитазе, всем открытый посреди своего огорода. Из него лилось, как из ведра, а вокруг под бравурную музыку кругами носился за мной огромный бычина с забором, копытами полол огород и крушил всё вокруг. Изумлённый Дядя Витя вцепился в спасительную газету, исходил поносом, громко икал и прятался от быка за свежей прессой на унитазе.

Со страху я снова перемахнул забор, но бык не стал бежать в старую дырку (огромный пролом), а выбил новый пролом в высоком заборе, и в этот момент секция на его спине слетела наземь, и бык, облегчённый и радостный, снова бросился меня догонять. Испуганный хозяин, дядя Миша, опять увидел быка, но теперь-то он крепко держал руками бутыль и, закрыв глаза, пил из горла — будь что будет! Я же увидел на заднем дворе спасительное бельё на верёвках и побежал туда прятаться между рядами вдоль простыней, пододеяльников и семейных трусов. Бык бодро, как на корриде, не раздумывая ни секунды, ринулся за мной на задний двор, прошил пододеяльники все поперёк, напялил на себя три чистых белых постельных комплекта и, просунув рогатую голову в прорез, снова бросился галопом за мной, огромный, белый, весь в простынях. А Дядя Миша истово допивал бутыль, вокруг царил хаос, но бутерброды были не тронуты! Хозяин сделал последний глоток, смело схватил в руки двустволку и выстрелил в быка, но не устоял и упал, и дробь полетела через забор к соседу дяде Вите. Послышался крик, но я уже выбежал на улицу и что есть силы помчался по дороге. Бык, весь в белом, метнулся за мной. Пьяный дядя Миша с ружьём, счастливый, мгновенно уснул на полу, а директор школы, подстреленный и без штанов, отчаянно бегал кругами и ругался матом.

В это время возле магазина «Минимаркет: продукты, пиво, вино» собралась небольшая весёлая толпа. Это были выходящие с покупками и пришедшие за продуктами местные жители. Стоял радостный трёп, мужики курили, бабы всех ругали, все живо обсуждали цены в «Продуктах», плутоватых продавщиц и хозяина. Бабки как раз громко начали новую тему, что скоро настанет конец света, и тогда все некрещёные и алкоголики, а также продавщицы и бляди будут наказаны. И вдруг на полуслове весёлый гул оборвался, и повисла жуткая тишина, как перед концом света. Одновременно все обернулись и увидели сцену из фильма ужаса. К магазину в страхе бежал я, баламут, и испуганно, громко кричал всем: «Спасайтесь!» За мной прямо на магазин и на всю честную компанию летело огромное и страшное, размером с бульдозер, белое ужасное Чудовище — Приведение с большими рогами. Из головы Чудища во все стороны хлестала кровища, белые одеяния тоже были в крови, они разлетались, как крылья, в разные стороны и били по бокам.

Толпа на мгновение застыла в ужасе, и вдруг, как по сигналу, все кинулись в разные стороны, а мужики — в магазин! Люди с криками, с выпученными глазами бежали по улице, а за ними, грешными, по кругу неслось в кровавых простынях рогатое, огромное, страшное Чудище! Кровожадный Бык Минотавр с белыми крыльями-простынями, словно Апокалипсис, со страшным топотом летел над землёю за грешниками, сплетниками, алкашами и блядями. Быку мешали тряпки на глазах, поэтому он бежал за всеми на звук, и я, пробежав два раза вокруг «Минимаркета», с криком влетел через окно в магазин и увидел там глаза бедных людей. Сказать, что в них застыл ужас, — это ничего не сказать! Люди затаились и смотрели все на меня, крик застрял в их горлах, всеобщий адреналин зашкаливал. Я крикнул: «Спасайтесь!» И все бросились вниз, за прилавки. Через мгновение двери магазина, как в замедленном фильме, от взрыва взлетели вверх, и огромный неуправляемый броненосец — кровавый бык Минотавр — вломился в магазин как топор гильотины и, с шумом круша мебель, прилавки, метнулся за мною в подсобку. Все продавщицы и жители посёлка отпрыгнули и затаились, они приготовились к смерти и с ужасом смотрели в сторону огромной подсобки. Там был Минотавр, он пришёл убивать! И тут началось! Землетрясение и вулканы — ничто по сравнению с боем быка и подсобки! Мешки с крупой, бутылки с вином, ядерный взрыв муки и консервов, с грохотом всё летело в разные стороны и в потолок. Я в подсобке нырнул и спрятался под стеллажи, а надо мной огромный бык танцевал тарантеллу. Шум, треск, землетрясение и вулкан одновременно! Бык наступил мне на ногу, я отчаянно кричал под завалом, и каждый человек в магазине думал, что следующий он! Через десять минут бой закончился — огромная рогатая масса в белых кровавых одеяниях от потери крови наконец-то упала, обессиленная, на пол подсобки. Вокруг были поваленные стеллажи и покорёженные холодильники, горы товара и огромная кровавая туша посередине. Наступила гробовая тишина. Я, оглушённый, в шоке вылез из-под завала, осторожно перешагнул через быка, и как был — в кровавом халате, с ножом — хромая, вышел из подсобки в зал магазина, прислонился к стене и прохрипел: «Я убил его».

И тут раздались овации!

«Спаситель!» — кричала толпа. Меня носили на руках, целовали и тискали, благодарили и наливали вина. А с улицы испуганный народ с ружьями, с вилами и топорами прибывал в магазин. И была всеобщая радость, и все кричали: «Ура!», как в День Победы, выпивали и закусывали, смеялись и плакали, обнимались и радовались. И все, даже бабки, упились от счастья, и люди давали мне деньги и бутылки вина. Праздник спасения продолжался ещё три часа, пока не приехала полиция и не вывела пьяных жителей из разгромленного магазина на улицу.

(Поэт выпил вина и продолжил рассказ):

— М-м-м, что дальше? Ах-да, ночью я проснулся в полиции и потрогал себя — живой и деньги в кармане! Только нога сильно болела. Я почувствовал огромную радость, в мечтах я уже сватался к Наське, счастливый улыбнулся и снова заснул.

Утром в отделение полиции, где меня держали и допросили, пришло много народу узнать про меня. Я всем объявил, что жив, но речи к народу не будет. Люди — свидетели, пострадавшие и прочие — заулыбались и перекрестились, и все разошлись, а полиция расслабилась. Тогда я обратился к полиции:

— Но есть официальное заявление к полиции! На меня было двадцать жалоб от народа Тарусы: от соседей, от администрации города, от школы и от магазина. А сегодня я увидел только одно заявление — от директора школы. Спрашиваю — где все мои жалобы? Чего я хорошего сделал?! Требую справедливости! Где все жалобы на меня?! Требую адвоката и репортёров!

— Пошёл вон, несовершеннолетний!

Из полиции меня выгнали прочь. Я вернулся к Дяде Мише домой и спросил про гонорар. Дядя Миша опохмелился, смутно помнил вчерашние события и спросил у меня:

— А что ты хромаешь? Что с ногой у тебя?

Я решил пошутить:

— Вчера купил новый матрас ортопедический и в сарае с дочкой директора на диване испытывал. Диван сломался, и вот я ногу отбил! Теперь хромаю. Сарай твой тоже сломался.

Дядя Миша закурил и восхитился:

— Красиво врёшь.

— Да, дочку директора школы сильно люблю.

— А где мой бычок?

— В магазин ушёл, в холодильниках упокоился, можешь проверить.

— Врёшь!

— Честно! Я сам отвёл его в магазин, а там мясник уже разделал его. Пошли, покажу.

— Завтра покажешь.

— Мне бы деньги за быка получить, за работу и за колку дров. Хочу на Насте жениться.

— Деньги? Жениться? А вот это? Что это было? (Дядя показал рукой с папироской на хаос вокруг.)

— Не знаю, вчера утром этого не было. Может, это сосед? В полиции говорят — ты его подстрелил.

— Я? Не помню. И вообще не верю тебе.

— Ты пьяный был. Правда не помнишь? Это твой бык всё вокруг покрошил.

— Врёшь! Я тебя зна-а-аю! Выпьешь со мной?

— Благодарю, дядя Миш.

Выпили по пятьдесят и закусили вчерашними бутербродами. Через минуту дядю Пожарного потянуло на модные разговоры:

— Говорят, ты в музее, в Третьяковке, бывал?

— Девять раз! И один раз в Эрмитаже. А что?

— Слушай, а вот по телевизору я слышал про модные инсталляции, что это такое?

— А это креатив! Наломал дрова красиво в музее — и вот инсталляция, главное, чтоб гениально-красиво было. Можно так же в подъезде, или на площади, или у тебя во дворе наломать, это будет инсталляция и современный дизайн. Я это люблю. Многим нравится современное искусство — большие деньги дают за него.

— Чудно!

— Да, много, Гораций, чудного на свете, вам, старикам, и не снилось.

— Да-а-а-уж, Шекссс-пир, твою мать, двадцать первый век на дворе, и всё по-другому… Тебя сосед Витя искал, не знаю, что здесь было, но он тебя сильно ищет. Сходи к нему.

— Пока не могу…

Тут через пролом в заборе пришла Наська, обняла, прилипла ко мне, поцеловала руку мою, и я сказал:

— Дядя Миша, вы в храм ходите, молитесь, так освятите наш брак!

— Вы ещё дети, вам брак не положен!

— Что же делать?

— Мы любим друг друга!

— А ты, Наська, любишь его?

— Да! Очень!

— Могу взять с вас обещание вступить в брачный союз.

— Мы согласны! (Ответили хором, взялись за руки и поцеловались.)

Дядя Миша торжественно вынес из дома Евангелие и положил на табуретку, икону Спаса держал в пьяных руках:

— Дайте обет!

Мы положили ладони на Евангелие и пообещали жениться, как только исполнится Наське восемнадцать, поцеловались и выпили водки. Дядя Миша был счастлив и торжественно объявил: «Благословляю», и мы поцеловали икону. Дядька Миша допил самогонку и хотел идти спать.

— Дядя Миша.

— Что ещё?

— В полиции говорят — сегодня телевидение приедет, делать передачу про конец света, и деньги большие готовы платить. А нам бы денег на квартиру надо ещё. Не знаешь ли, дядя, есть ещё у твоих соседей по улице бык на убой.

И Мэри засмеялась:

— А-ха-ха! О-хо-хо! А-ха-ха! Я верю — ты гений, так мне рассказал, что я реально представила тебя и быка. А что было потом?

— Нашёл я новых быков, а днём меня снова забрали в полицию, после чего я ещё выпил с Пожарным для храбрости и уже с Наськой и с деньгами пошёл к её отцу, делать предложение. Пришли, положили скудные деньги на стол и взялись за руки. Тут же я был категорически проклят! И скандал был огромный! Вдобавок мы подрались, меня выгнали, а Наську заперли в доме. Через пролом в заборе я вернулся к дяде Мише, от обиды заплакал у него на плече и впервые сильно напился. Пьяный, опять пошёл просить руки любимой у директора школы, но разбил окно и вытащил Наську из дома. И тогда понял я истину на все времена.

— Какую истину?

— Ничто на свете не помешает любви, никакие препятствия. Поженились мы, когда мне было двадцать три, а Насте девятнадцать. Вот так я «весело» первый раз просил руки и сердца у отца своей Насти.

— Она погибла?

— Да… И Настя, и родители мои… Я после на Афон улетел, а вернулся другим человеком. Так и закончилась буйная юность моя.

— Ты сейчас куда пошёл?

— В кабинете один посижу, может, чего запишу.

— А?

— Ты не трогай меня (и ушёл в кабинет).

— Извини… А я книжку перед сном почитаю — Фицджеральда. (И она открыла «Последний магнат». )

Мэри обожала перечитывать в оригиналах «Джейн Эйр», «Гордость и предубеждение», «Идиот», «Анну Каренину» и всего Фицджеральда, романы Уильяма Шекспира и Теккерея и, конечно, современных авторов женских романов.

Глава 9 
Искушения старика Карамазоffа

На следующее утро Мэри проснулась в ожидании чуда и снова прокричала в постели:

— Ciao! Buongiorno! Сегодня самый лучший мой день! Просто так, самый лучший, ля-ля Мажор! Я так решила. (И Мэри сладко потянулась.) Эй! Я проснулась, положите меня в ванну с кофе! Ау-у-у?

Но Поэта не было рядом, и никто к ней не шёл, тогда она в трусиках и на скейте поехала в ванную, затем на кухню, поставила кофе и, напевая неаполитанскую песенку, приготовила завтрак и проехала дальше на скейте в святая святых — в кабинет Поэта.

Раскрытые книги с закладками, стопка листов и десятки напечатанных, исчерканных, исписанных страниц лежали на столе, на полу и на креслах. Сам Поэт дремал на диване. Мэри смотрела на любимого и думала: «Как удивительно — хочу смотреть на него и любить ещё и ещё». По бокам дивана вдоль стены стояли и охраняли хозяина два огромных шкафа с книгами, атласами и словарями. На столе — ноутбук, прекрасные статуэтки балерин и чашки из-под кофе, бокал с недопитым вином, огромный нож, ваза с виноградом, старые чётки с крестом, карандаши и помповое ружьё «Ремингтон» — творческий беспорядок, который под страхом смерти нельзя было даже трогать! И над всем огромным столом возвышалась таинственная зелёная лампа. А вокруг на стенах — очень много старых икон и картин, фотографии и портреты родственников, великого Деда, родителей, первой жены Насти и маленького Алексея Алексеевича в его счастливом детстве. Мэри окинула взглядом кабинет, вошла в него, отдёрнула занавески, раскрыла окно и весело сказала:

— Доброе утро, аmore mio, ваш завтрак готов! Я купила билеты в театр. Куда подавать кофе и завтрак? Вам сюда или в зале в столовой?

— Доброе. (Поэт посмотрел на часы). Проспал, надо делать зарядку.

— Проспал? А-ха-ха! Поэт, ты очень плохо спишь, ложишься поздно и встаёшь в пять утра, а сегодня завтрак проспал.

— Всё нормально, лучшее время для работы — это поздно вечером и до ночи или раннее утро — великие мысли приходят, надо только записывать. А знаешь ли, мой бриллиант, я ночью печатал роман про тебя, про нас с тобой и про любовь. Да, о красивой любви. Это начало романа (Поэт показал на листы), только дальше не идёт — нету крыльев! И ангелов нет. Мне муза нужна, чтобы душу рвала и чтобы сюжет и сильные чувства, словно с обрыва срывалась в полёт и летела вперёд.

— Я люблю тебя и буду тебе помогать (и улыбнулась ему). Что же мне делать?

— Иди же ко мне, улыбашка моя, согрей моё сердце.

Мэри с радостью легла сверху к нему на диван, обняла крепко Поэта и зашептала ему:

— Да! Я согрею тебя! Ты только мой, ты мой последний мужчина, я нашла тебя и согрею. Мой, мой мужчина, я люблю тебя! Я улыбаюсь, пока во мне сердце поёт. Открою тайну тебе: во мне живёт маленькая девочка-хулиганка и милая мечтательная барышня, и я тебя с ней сейчас познакомлю… Я мечтала о сильной любви, что обязательно будет любовь и красивый мужчина, что ты будешь нежно, крепко любить меня и научишь любви и сексу, и будешь заботиться обо мне. В детстве я читала книги, смотрела кино о любви и представляла тебя, что будешь меня целовать, а я буду млеть, что ты передо мной на коленях будешь туфельку мне надевать, а я буду гордо смотреть. В юности переживала первые ужасно стыдные влюблённости. А когда прочитала «Поющие в терновнике», три ночи не спала и всё мечтала, мечтала, кружилась голова и предчувствия томили, я ходила везде, искала тебя, жаждала нежных слов и объятий и мечтала, чтоб я обязательно, как Золушка, блистала на балу. Мне снились сильные парни, мужчины, и я — красавица в драгоценностях — блистаю на Новогодних балах, на концерте, в театре. Я представляла в постели красивой себя, покупала сексуальное дорогое бельё. Я очень о тебе мечтала, любимый, и тосковала все эти годы, от 14 до 22. О, мне признавались в любви много раз и целовали, но я целовать никого не хотела, не было искры, секс был не в радость, и бабочки спали. И каждый год без любви по одной бабочке во мне от тоски умирало. Слава Богу, я тебя встретила! Ох, а иначе бы я умерла от отсутствия сильной любви. Секс без любви невмоготу — пробовала, испытала, была пластмассовой куклой (здесь она чуть слукавила, но самую малость). И я отчаянно боялась, что никогда не будет любви! Никогда!

— Бедная моя девочка!

— И вдруг я тебя встретила, и в первую же секунду забилось сердце моё. Оно «узнало» тебя и сказало мне: «Это Он!» Ты мужественный, сильный, умный, начитанный. Бабочки проснулись в моём животе. Я, словно цветок, распустилась, ты наполнил любовью меня. О, я испытала огромное счастье! И все бабочки вверх полетели, до мурашек, криков, конвульсий; и все мечты мои сокровенные вместе с тобою исполнились! Я люблю тебя. Я люблю! Поцелуй меня. (Долгие продолжительные поцелуи, объятия и неразборчивый шёпот). Мне тебя так мало, я завишу и живу от твоих поцелуев. Позволь же, любимый, раскрыться моей красоте, которую ты любишь, целуй же меня, целуй. Ещё! И ещё!

— Люблю.

— Обожаю тебя.

— Ты моя.

— Мур-мурр-рр, я загадала счастье на вечер (и что-то шептала ему).

— Ох-х!

— Никому… Ты мой мужчина, ты только мой.

«Поэт единственный на свете человек и мужчина, который меня полностью знает, со всеми проблемами и недостатками, и всё равно сильно любит меня. Ах, я счастлива! Мама моя!»

Минут через двадцать нежных объятий на диване они встали (жажда воды и кофе), а потом у камина лежали с чашками кофе вдвоём. Тепло и свет от огня, потрескивание мокрых поленьев настраивали на лирический лад. У Мэри была милая привычка — класть свои красивые голые ноги повыше на его колени или на стол.

— Мой Поэт, пожалуйста, помни всегда — это я, я самая красивая, согрею тебя! Своими длинными ногами, и мягкими лапками, и поцелуями, глазками, ласками. Любимый, ты веришь мне?

— Верю. Спасибо, мой ангел прекрасный. Все вокруг любят тебя.

— Все любят, пока по работе меня не купили.

— Что ты говоришь?!

— Да, милый, я знаю — красоту покупают, а потом ещё радость испытывают её унижать.

— Унижать? Какой от этого кайф? Счастье это никогда не приносит.

— Радость обладания и унижения заменяет им счастье, и другого счастья они не ведают, уж я-то знаю, ха-ха, так живёт половина людей. За меня триста тысяч долларов предлагали вначале! На триста тысяч контракт. Дёшево ценят меня старые богатые мхи и лишайники?

— Как же можно людей покупать?

— Можно, наивный! Когда из гадкого утёнка рождается прекрасная юная девушка, и она недотрога, то все порочные и злые хотят, чтобы девица была только для них, и проституткой. Я наивная и мне восемнадцать! А один ну очень богатый владелец галереи искусства (Карамазоff) слюни распустил на меня и предложил мне триста тысяч! Он, видишь ли, тайно узнал, что я незаконная красавица-дочь богатого папы и что я в долгах. Карамазоff, он же в открытую купить меня предложил — материальную помощь. Ха-ха! В глаза мне мерзкий старый красавец, довольный собою, смотрел и ждал, когда я руки целовать к нему брошусь, спасителю с деньгами. А я смотрю на него, и в голове моей крутится — я никогда тебя не полюблю! Гадкая мерзость! Я пощёчину ему, а он улыбается и ещё больше — контракт на миллион предложил! А потом на два! И я уже колебалась. Не могла понять, за что деньги мне, что происходит. Но увидела алчный и похотливый взгляд и догадалась — мне предлагают стать Травиатой. О да, самой дорогой куртизанкой Европы! И он кивнул. Я спросила: «Но почему я?»

— И что он ответил?

— Сказал, всё очень просто: у мужчин со временем падает функция, и тогда они всё больше возбуждаются только глазами. И если не любят жену, а жаждут большого секса ещё и ещё, то ищут богатые старики себе молоденьких, красивых, сладких девиц. А если есть деньги, огромные деньги, то ищут самых прекрасных и свежих проституток, согласных за плату на всё, и тогда вновь богатые старики на коне. И когда к вечеру миллиардеры устают от дел, вот тогда им подавай отдых — свежих, умных и юных девиц. И Гумберт-Гумперты, и отвратительный Фёдор Павлович Карамазоff с омерзительными делишками позавидуют им! Фу-фу-фу! Мне противно! Представляешь — а некоторые юные девицы счастливо купаются в деньгах стариков. И всем хорошо.

— Так почему ты?

— Сказал, что я самая красивая и лучшая свежая роза из всех, что он видел, и самая нежная в мире, что создал Бог на земле. Явно льстил!

— Но он прав, диавол.

— Да? Возможно. За неимением добродетели красоту покупают деньгами, в мире миллиардеров всё цену имеет. Всё! И куртизанки правят политиками и миллиардерами. Для меня контракт в два миллиона — нечеловеческое, беспредельное искушение диавола бедной красивой девушки. (И прошептала) я с трудом устояла.

— Врезал бы ему кувалдой по голове! Старый хрыч!

— Но такова природа и жизнь старых мужчин…

— Ты всех мужиков не ровняй! Иные и правда влюбляются, мой дед, например!

— То другое. А этот, как ты сказал, диавол, огромные деньги мне предлагал, и облизывал взглядом.

— Слышал я про вип-бизнес эскорта от чертей-сутенёров, он бы точно тебя обманул и денег не дал.

— Но предлагал колоссальные деньги, такие деньги и не снились мне.

— И за год вернул капитал.

— А о любви ни слова! И это спасло меня. Стало мерзко и противно, и я всё поняла, ты прав — он сутенёр элитных красавиц, и я отказала. Пощёчину залепила ему! Другой бы со стыда сгорел, а этот на мой отказ — три миллиона предложил за меня, за красавицу, дочку миллиардера. И не один он такой, красоту покупает, словно проститутку в ресторане элитную. Приятно им унижать, отнимать, увольнять, хамить и наслаждаться за деньги, ибо старики Карамазоffы платят за это. Уговаривал сутенёр сделать из меня самую элитную куртизанку в высших кругах Нью-Йорка, Милана и Лондона, предлагал выбрать — или жить во дворцах и ублажать миллиардеров, президентов и шейхов, или встретиться с неприятностями. Уговаривал подписать контракт за любые деньги. Ах, какие горы, золотые горы он мне обещал! Другая девочка, может, и мечтала об этом, но я представила, что каждый вечер в богатых машинах и во дворцах за деньги меня будут трахать некрасивые, старые дядьки! Благодетели? О нет, бр-р-р, старик Карамазоff, мерзко такое мне предлагать! Увы. Не то воспитание. А-ха-ха — вторая и сразу третья пощёчина отрезвили его! Такая история, милый, была у меня.

— Искушения диавола.

— А-ха-ха! Богатое сказочное предложение! А теперь он всем говорит, что мой верный друг. А-ха-ха, рассказываю тебе, а у самой словно фильм перед глазами прошёл. Но я теперь знаю — я неприступна как бриллиант, и Карамазоff не купит меня! Бандиты, полицейские, миллиардеры, чиновники, сутенёры и гангстеры, и прочие страшные шкафы под два метра обожают меня, дрожат и кланяются — я, красавица, в почёте у них. А если пристают, я нагло отвечаю — любезный, я покажу тебе направление, куда пойти и трахнуть себя. Брысь от меня! И они падали передо мной как домино! Вуаля! Конечно, милый, всё, что матом было, это на миланском наречии — я же у тебя воспитанная девочка. Правда?

Зал с картинами, тихий треск огня в камине, за столом Мэри и Поэт в обнимку, красивый домашний завтрак на английском фарфоре за бокалом вина. Поэт целовал Мэри и гладил её, а Мэри сказала:

— Ты печален, мой Ами? Пожалуй, я зря рассказала, забудем про это.

— После обеда едем в Москву гулять и тогда всё забудем. Я познакомлю тебя с друзьями, у меня их много весёлых.

— Да, будем гулять по Москве, веселиться? Дурачиться?

— Как в первый раз.

И они громко смеялись и слушали птиц за раскрытым окном, и уже были счастливы. Мэри заказала по телефону продукты, мороженое и пиццу — она хотела закатить хороший обед и уже весело делала летний макияж перед зеркалом и маникюр-педикюр. Мэри надела новое бельё, но ещё полчаса смотрела на себя в зеркало и спросила:

— Вот думаю… Мне персиковый поясок для чулочек идёт? А может, лучше красный? Или чёрный? (Обернулась на Поэта). Я знаю, ты считаешь, что я веду себя глупо.

— Я люблю тебя, моя девочка.

— А-а! Значит, ты одобряешь это бельё?

— Нежное? Персиковое? Да! Да, Мэри, женское бельё — совершенное оружие! А-ха-ха! Увидел и убит наповал!

Поэт был в восторге! И нежно смотрел на неё, а Мэри уже забыла всё плохое и улыбалась озорно ему.

— А знаешь, Аморе, я самая счастливая из всех человеков! Да-да! И я обожаю мерить обновки и платья и подбирать к ним туфли, сумочку, шляпку, чулки, украшения. (Мэри, загадочно улыбаясь, достала алмазные серьги.) А эти алмазы на мне хороши?

— Твоя улыбка дороже алмазов.

Глава 10 
Художники картины рисуют кровью души

Тут в дом постучали.

— Это, верно, курьер пиццу привёз. Ах, пицца, пицца, пицца! Ням-ням, м-м!

Мэри надела яркий летний халатик и весело побежала дверь открывать. На пороге стоял незнакомый интеллигентный мужчина (лет сорока) с банкой в руках и непонятным квадратным свёртком у ног. Незнакомец, увидев Мэри, остолбенел от восхищения, долго не мог говорить (явно язык проглотил) и только хватал воздух ртом. Мэри смотрела на мужчину в мятом модном галстуке, в пиджаке с испачканном краской рукавом и в неотглаженных брюках. Она удивилась и улыбнулась пришельцу:

— Вам плохо?

— Мне? Прекрасно!

— Позвольте, мистер курьер, вы привезли пиццу? Но я заказывала её к обеду. Вы оплату с кредитки берёте?

Гость ничего не понимал, долго заворожённо смотрел на красавицу Мэри и был восхищён. Постепенно мужчина пришёл в себя, посмотрел ещё раз на знакомую дверь — он не ошибся; поправил мятый галстук и переступил порог, поздоровался, поставил банку и белый квадрат на пол, смело поцеловал девушке руку и уверенно спросил её:

— А где Поэт?

— Поэт? А разве вы не… А-ха-ха-ха!

И она рассмеялась, от чего вошедший снова смутился.

— Кхм-кхм, я друг Поэта.

Мэри с улыбкой обернулась и крикнула внутрь дома:

— Поэт! А это, милый, к тебе!

Поэт вышел, приобнял Мэри и сказал посетителю:

— Эй! Бог в помощь, Художник! А мы в Москву собирались после обеда. С нами поедешь?

— Привет! Не до Москвы (ответил и показал банку). Вот! Грибочки солёные принёс тебе, сам собирал, налей рюмочку, душа просит — поговорить. Пошли в сосенки? Посидим?

— Ладно, давай поговорим, посидим.

— Я стеснялся побеспокоить тебя, но обстоятельства требуют. Срочное дело!

— Да я тебе очень рад, дружище Художник. А это что? (Поэт показал на большой завернутый квадрат.)

— Потом покажу, налей мне.

— Конечно! Мэри — это известный Художник. Художник, дружище, а это моя красавица Мэри. Милая, сегодня мы никуда не поедем — друзья сами идут к нам. Бери стаканы, вилки и хлебушек, а я бутылки, и все пойдём сад — поговорим.

Поэт взял бутылки водки и дорогого вина Chateau Angelus, 2013 г. (подарок от Мэри), красавица Мэри шла со стаканами, вилками, тарелками и хлебом в руках, а следом Художник с банкой грибов и с завёрнутым большим квадратом. Друзья прошли через весь сад и оказались у столика со скамейками, который стоял возле четырёх молоденьких пушистых сосенок. Сели, неспешно разложили на тарелки грибы, нарезали хлеб. Художник вынул из кармана личный штопор, открыл бутылку дорогого вина и осторожно, не пролив ни капли, налил в бокал Мэри. А Поэт разлил тёплую водку в стаканы и всему улыбался. Мэри была в радостном недоумении, и одновременно её распирало любопытство — к ним в гости пришёл настоящий русский Художник.

Но вот всё готово, Поэт перекрестил всех и стол, хлопнул в ладоши и сказал:

— С Богом, приступим.

Художник спросил: «Позвольте стакашек принять? Благодарствую», принял стакашек и тост произнёс:

— Много людей на земле, почитай, семь миллиардов, а поговорить по душам не с кем. А вот чтобы вот так (и он обвёл всех рукой со стаканом и чуть даже разлил, подумал, помолчал и продолжил), с искренним другом и супермоделью за одним столом… (Он потерял мысль, потому что Мэри рассмеялась.)

— А-ха-ха-ха!

— Прекрасно! Вот чтобы с супермоделью и с другом Поэтом… А теперь тост: «За прекрасных Дам!»

Все выпили, мужики крякнули, зашипели, воздух вдохнули и закусили грибами и хлебушком. Мэри с улыбкой пригубила вина. Вино ей понравилось. Затем она осторожно наколола вилочкой грибочек, съела его и приятно удивилась (грибочек ей тоже понравился). Художник поставил стакашек на стол, сел на скамейку, снова закусил и успокоился, затем вздохнул, снял галстук, сунул его в карман и только теперь уважительно сказал молодому Поэту:

— Алексей Алексеич…

Поэт махнул рукой:

— Говори сразу!

Но Художник молчал, не спешил, тень пробежала по его лицу. Он не знал, с чего начать, а говорить надо было обязательно — он специально пришёл излить душу:

— Эх, Поэт, мне сына не пишет и не звонит давно. Не знаю — жив ли Прохор? На душе неспокойно — восемнадцать лет сыну всего.

И Художник внимательно посчитал года своего сына на пальцах (как будто каждый год вспомнил). Красивый, но усталый мужчина сорока лет вдруг заморгал, и сразу выступили слёзы, он неловко тыльной стороной ладони вытер предателей, шмыгнул носом, кивнул на водку, вздохнул и попросил:

— Давай ещё по одной.

(И снова носом печально шмыгнул.) Поэт разлил по чуть-чуть, выпили, и он спросил:

— Ты когда сыну звонил?

— Каждый день! Почитай, вторую неделю он недоступен. Вся душа моя извелась. Живёт отдельно в Сибири, далеко подался на заработки юный цифровой художник, а как живёт и чего на компьютере делает, я не знаю, не был у него. А может, он телефон потерял? Мы тогда поругались с Прохором, и он обиделся, и улетел. А вдруг что с ним случилось? Мд-а-а, вот так. Один я здесь. Эх, жисть! Смотрю — все поколения заново совершают те же ошибки, ничего не меняется в жизни, в веках не меняется… Что с ним случилось?

— И та же любовь, и ненависть, и дружба.

— Да, всё те же чувства, и смерть, и рождения, и ошибки из поколения в поколение… Чую, сын по моим стопам пойдёт и те же огромные шишки набьёт. Вот я и подумал давеча — ба, мы все в вечном поиске смысла жизни и денег. Москвы моему Прохору мало! Куда полетел? Один он у меня.

Мэри слушала и курила, на её сигарете оставалась помада. Художник удивлённо увидел отпечаток с прекрасных губ Мэри и попросил её сигарету. Красавица аккуратно стряхнула пепел и протянула ему сигарету. Художник, как дорогую вещь, осторожно взял сигарету и долго, внимательно рассматривал узор на ней — отпечаток помады и губ (он очень хотел его запомнить). И все вокруг тоже увлечённо посмотрели на отпечаток помады от губ Мэри. Что такое священное и гениально красивое увидел Художник? Это было ведомо ему одному! И Художник сказал:

— Вот, смотрите! Отпечаток губ напоминает по форме красное сердце. Это гениальный рисунок для необычной картины, сродни Энди Уорхолу.

— А что ещё вы здесь видите, э-э-э, Мастер? — уважительно спросила Мэри.

Художник, закрыв глаза, благоговейно понюхал помаду на сигарете мечтательно. Открыл глаза, вновь посмотрел на сигарету с помадой, потом взглянул на губы Мэри, заворожённо протянул руку и очень осторожно и нежно дотронулся пальцем до её нижней губы, посмотрел на палец и отпечаток помады на нём, затем посмотрел на Мэри и в восторге продолжал:

— Мэри, вы очень красивая! О-о, вы не ведаете силу своей красоты! Да эта помада словно чудесная волшебная краска эротики, и этот рисунок лёг очень красиво, отпечаток ш-шикарный, особенно верхней губы. Энди бы немедленно нарисовал картину! Я уже даже представляю — ваш изумительный профиль, прекрасные влажные губы, ухоженные длинные пальцы, а в изящной руке — сигарета с отпечатком помады. И всё! Позвольте, мадемуазель, и мне закурить из ваших рук. Спасибо, вы очень любезны. (Мэри дала новую сигарету ему и достала себе, Художник жадно закурил). Да, вот я художник, рисую картины и этим живу. А мои краски — это вовсе не краски, нет-нет, вы даже не думайте. Это кровь моя! И я своей кровью, как иступлённый, рисую холсты, да, кровью. Продавая картины, свою душу с ними продаю, и по-другому рисовать — я не могу. Не могу-у! Эх!

Я известный Художник, всю жизнь ходил по Тарусе, а вокруг красота! За месяц рисовал по тридцать этюдов для души каждый день, шёл на пленер и этюды писал. Если не нравилось — рвал исступлённо и рисовал всё, что нравилось: дома и поля, старые машины, собак, речку, деревья, людей, детей, стариков, их лица, и взгляд. Главное — нарисовать свет и душу, и моя рука набивалась. Вдохновение — это бескрайнее море! А уже дома я рисовал на холсте как настоящее чудо. Картины! Сто тысяч идей. Во мне всё бурлило и фонтанировало! Э-э-эх! А тут — бах, и три года рисовать не могу! Не-е-могу-у. Враз, как отрезало! Смотрю на холст и не вижу! И понять ничего не могу. Три года! И ни фига! Ни-че-го! Одна пустота — белый холст, в руках кисть, и я плачу слезами перед холстом. А время идёт. Бывает время очень дорогое, как золотые Patek Philipp, а денег нет, чтобы купить, а если купил, то бережёшь как самое святое; а бывает время бросовое и совершенно не нужное — идёт, как сквозь пальцы грязный песок. Три года не пишу, и время ушло моё, как тот дешёвый песок, а песок покупать не будет никто — дураков нет. Вот так. А что я? Сдал в аренду квартиру в Москве и запил, загулял, и полмира объездил, со всеми поругался, и нет ничего — нет вдохновения! Нет, и всё! Всё песок! Сделаю пару этюдов, и пустота, что-то сломалось внутри. А всё почему? Нет любви! Живу как трава. На былой славе живу, и беден сейчас, как голодный помоечный кот…

Я тут сумбурно всё вам говорю, но вы поймёте. Честно, друзья, мне деньги очень нужны, а у людей вокруг, соседей, тоже нет денег. Картины же мои стоят больших денег, им не купить, и теперь я вынужден продавать свои чувства за мелочь — то бишь старые картины за мелкую сумму, чтобы купить хлеба и краски, и цветы для девушек. Уф! Все ругают меня, говорят, пиши то-то вот так, а я один знаю, в чём мой талант, и указывать мне не надо! Не-На-До! (Художник остановился, вдруг обхватил свою голову, помолчал и продолжил). Я, Художник, всю свою жизнь думал о любви, но ответа, увы, я не нашёл. Ван Гог в приступе страха съел все свои краски, а у меня денег нет, и краски закончились, и сын мне не звонит. А я к тебе, друг, пришёл рассказать, что со мною намедни случилось. Да — случилось! Уф, всё тебе расскажу! Всё, как на Духу! И понял я, что любовь — это не только секс и постель, это настоящие чувства, счастье и горе, улыбки и вздохи вдвоём, и красивые сны. А беспокойство и жертвенность, любые лишения — всё человек может стерпеть ради сильной любви, и нет преград для неё… И я теперь жажду снова портреты и картины писать, и все о любви! Да, о любви! Видно, мой возраст и опыт пришёл, и в душе моей что-то открылось. Талант во мне! Не хочу и не буду больше открытки писать за большие огромные деньги! Нет там искусства, нет там любви. А любовь, я вам скажу, это не 11 минут секса, это ещё чувства и яркие краски вокруг секса или благодати, радость присутствия любимой подруги многие лета (Художник улыбнулся мечтательно, и лицо его просияло и наполнилось светлой внутренней красотою). А ещё любовь — это воспоминая о любимой и все необычные чувства до и после секса, и при этом они могут длиться вечно, годами, потому что человек — консерватор, и он может долго чувствовать и вспоминать радость любви, как вот она (он показал на Мэри) была счастлива с ним (и показал на Поэта). Постель — это миг. А долгий путь счастья рука об руку — это есть божественный кайф двух сердец. Но чувства и реальная жизнь живут в разных плоскостях, параллельны они — материальные и чувствительные миры нашей жизни редко пересекаются. Ах, как я любил! Невероятно! Мэри, вы ослепительно прекрасны! Воплощение земной красоты! Позвольте поцеловать в щёчку вас? И вашу ручку.

Художник поцеловал её ручку и вдруг погрустнел, и Мэри решила отвлечь его:

— Мистер Художник, а как вы портрет начинаете? Мне интересно.

— Я? Начинаю с натуры. Вижу душу словно рентген — тогда пишу, но если натура прячет душу свою, я не пишу. (И Художник скривил лицо).

— Прекрасно! А что важно в вашем портрете?

— Важно нарисовать движение мысли и чувства души — moti dell^amina! А это возможно только через эмоции, жесты, позу и выражение лица на портрете. И очень важно — глаза и губы натуры, ибо я рисую её великую тайну молчания!

— О-ого, «тайну молчания». Мысли и чувства души? На портрете?

— Мысли и чувства очень важны в портрете. О чём человек думал, мечтал, о чём молчал.

— А-а-а? Спасибо вам, Мастер, я поняла! Мне это было важно. Погодите, господа! Что мы так просто сидим? Я сейчас яблоки ещё принесу, и будет красиво. Жизнь всё-таки удивительна, а? Говорят, в Питере и в Барселоне на крышах тоже красиво.

— Yes! The roofs of Barcelona and St. Petersburg are beautiful! Who are you, mysterious miss Mary?

— А-ха-ха, я, право, сама не знаю, кто я, мистер Художник! Когда читаю книги, то я строгая Джейн Эйр, или красавица Элизабет Беннет, или взбалмошная Бекки Шарп. А-ха-ха, все героини во мне! Я принесу вам ещё яблоки. Вы не скучайте.

— Поэт? Где ты нашёл это чудо?

Мэри улыбнулась, загадочно посмотрела на них, встала, поправила волосы и красивой походкой пошла за яблоками. Поэт и Художник смотрели ей вслед.

— Да-а-а, друг, эта итальянка меня сводит с ума. Она реально заводит меня, и мне хочется жить. Я счастлив! Посмотри на неё — это же счастье! М-м-м, счастье моё, всё отдам за неё, только не признаюсь ей, ещё зазнается. Смотрю каждый раз, и веришь — умираю от красоты её.

Мэри грациозно срывала красивые яблоки с яблони и улыбалась Поэту, она помахала ему рукою, сдунула с ладошки поцелуй и вдруг весело засмеялась чему-то. И вот, очень довольная, принесла яблоки и высыпала их все на стол. Она была прекрасна, весела и заразительно, звонко смеялась. Красивые желтые и красные яблоки лежали на столе врассыпную, как натюрморт. Поэт молчал, загадочно улыбался и смотрел на любимую. Мужчины просто сидели, и всем было спокойно и хорошо. Наконец Мэри недоумённо спросила:

— Почему вы молчите?

— Ха, мы разговариваем мыслями, и нам хорошо.

— Мэри, Ангелы на иконах тоже молчат, но они разговаривают.

Мэри весело грызла яблоко, улыбалась и удивлялась. Вдруг из яблока брызнул сок, Мэри захохотала, и все засмеялись. Художник переглянулся с Поэтом, кивнул и сказал:

— Мэри, я вас нарисую! М-м-м! Красные губы, яркая помада, улыбка, красавица, сладкие красные и жёлтые яблоки — шикарная картина получится.

— А-ха-ха! Грацие миле, Художник, я буду ждать.

— Да, мне нужно позировать.

— Ох! Но я не умею долго быть серьёзной.

— Но вы красивая.

— Но-но-но, я очень красивая. А-ах-ха! Так Поэт говорит.

И Мэри со смехом откинула свои шикарные волосы, весело, озорно покрутила головой, и её кудри разлетелись в разные стороны, она улыбнулась всем, поцеловала Поэта, поправила рубашку, порезала хлеба для всех и посмотрела на небо:

— Будет дождь.

— Мэри, скажите тост, — попросил Художник.

— Я выпью вино за всех, чья душа запятнана яркими и прекрасными красками. Желаю всем им огромной любви и вдохновения! Чин-чин!

— Да-да, я раб вдохновения! О-о, спасибо! — восхищённо сказал Художник. — Но говорите же, Мэри, говорите, Ангел вы наш во плоти! Говорите же, не останавливайтесь, сделайте милость.

— А мне сегодня море приснилось! И я в море нырнула, нашла на дне раковину жемчуга, нежно взяла перламутровый жемчуг в руки свои и всплыла. И смотрела я через жемчуг на солнце, смеялась, и была очень счастлива. А потом я проснулась и подумала — надо жемчуг купить! (Мужчины, умиляясь, смотрели на Мэри.) Удивительный мир вокруг, а эти сладкие яблоки необыкновенно прекрасны. Я правда вам говорю — будет дождь, — сказала Мэри и покрошила хлеб воробьям.

Воробьи шумно кинулись драться за хлебные кроши, и Мэри засмеялась. Поэт очнулся от дум:

— Я вот тоже думаю, что мир прекрасен вокруг. Удивительно. Вижу, как смеётся и улыбается Мэри, прекрасные яблоки на столе, вокруг сад — и я уже счастлив (Мэри с улыбкой ела яблоки), потому что люблю её. И волосы она расчёсывает, как моя мама. А красота её ни разу нездешняя, притягивающая, обворожительная! Мэри всегда весела, всему улыбается и очень приятно мила. Я хочу постоянно быть с ней вместе, потому что люблю. И мне всё равно, что обо мне говорят — хвалят, ругают или жалеют меня, сиротинушку, потому что завтра скажут обратное. Это правда — любовь касается всех, она самое важное в жизни. Если стоит жить, то ради любви. Я очень счастливый! Мэри, скажи?

— Мэри, что думаете вы? Это правда?

— Си, синьор Художник, это правда — Поэт очень счастливый! А-ха-ха-ха! Вы оба не от мира сего. Я не понимаю, как вы можете каждый день жить на пределе инфаркта, в суровой стране, и тут же рассуждать о любви, об искусстве и смысле жизни, пить горькую тёплую водку и при этом мечтать, смеяться и плакать. О, русские?

— А по-другому неинтересно нам жить, и будет неправда. Я хочу жить искренне, честно, открыто. Я счастлив — у меня есть ты! — весело ответил Поэт.

А Художник почему-то печально сказал:

— Увы, но люди вокруг, бывает, и ради денег живут. Ты, друг, только послушай, не перебивай. (А Поэт внимательно слушал и не перебивал, давал выговориться Художнику.) Я знаю — ты счастливый, не за деньги живёшь и поймёшь мою душу мятежную. О чём я говорю? Наше поколение открыло социальные сети, цифровое общение, цифровую любовь и объятия. Но они же нас всех разлучили! И люди искусственной цифровой жизнью живут и разучились любить! Миллиарды одиноких людей жаждут любви, но сами не любят, а куда не кликнешь — везде реклама и коучи, порнография и голые сиськи, и личная жизнь наизнанку, и при этом все лгут, а тексты на экранах как лозунги, а люди все одинокие, бездушные. А любовь, друзья? Разве бывает цифровая любовь?

Мэри возразила:

— Но интернет многих соединил! Это великая библиотека!

— Эх, Поэт, давай ещё стакашек, ещё по чуть-чуть. (Поэт разлил-выпили-закусили яблоками. И Мэри кусала аппетитное яблоко и плела венок из цветов). Да, Мэри, интернет — библиотека, но пропала живая любовь и живое общение! Мне приходит десятки писем в день, пишут, что любят меня, но в дом ко мне никто не приходит, никто не говорит со мной, не обнимает меня, вина не нальёт, как Поэт, и не смотрят в глаза. От меня всё картинки хотят, денег и зрелищ по интернету! Отвыкли любить и общаться в живую, без гаджетов. Я же хочу говорить глазами в глаза. И если установлю таксу — миллион за живое общение и разговор по душам с бутылкой вина, тут же у меня на даче в Тарусе очередь выстроится из любопытных. Мэри, когда людям надоест интернет?

— Это болезнь роста, мистер Художник — человечество переболеет новинкой и снова начнёт ходить друг к другу в гости. Вас любят и ваши картины.

— Нет, Мэри, мне пишут о деньгах и ценах, и всякую чушь. А я с вами за столом сижу и счастлив, хочу и говорю о любви и искусстве, о холстах и масляных красках! О вечных ценностях. Поймите, любовь и вера, доброта, красота и искусство — с них всё начинается. В России тысячи новых храмов строили, и я бы хотел с любовью расписывать стены их, фрески, иконостасы и купола. А европейская христианская цивилизация? Она загнивает, и мы наблюдаем закат искусства и веры христианской Европы. Зачем Европа отказывается от христианской цивилизации и ищет другую? Зачем вчера они запретили говорить слово «мама»? А как же Матерь Божья? Бог Отец, а «Мать Богородица» нельзя говорить? О Господи! Европейскую цивилизацию создали великие Апостолы Бога Иисуса Христа — это факт, и только Россия может спасти цивилизацию Европы и вечные ценности. Только Россия! О Господи! Что происходит? (Художник в порыве чувств отпил водку из стакашка и не поморщился.) Вы только послушайте, не перебивайте меня! Так слушайте! В XVI веке в Европе Иоганн Гутенберг изобрёл первый печатный станок, и с любовью и с огромными трудами, запретами, он напечатал первую печатную Библию, но, увы, прибыли и денег было мало с продажи. Тогда кредиторы и компаньоны заклевали бедного гения Гутенберга, он разорился, ушёл. А как только ушёл, то эти бездари на его станках с радостью начали печатать игральные карты и порнографию. И вот тут-то пошла и побежала огромная прибыль! Ура! И этот процесс, как снежный ком, нельзя остановить — огромные деньги рекой потекли, и, уверяю вас, текут до сих пор. И во всём мире текут. А могила Гутенберга никому не нужна и неизвестна, но имя Гутенберга и первая печатная Книга его веками живёт. Веками! Это самая дорогая печатная книга на свете. Шедевр! С огромной любовью он её изготовил, Гутенберг! (Художник встал от волнения.) Но, увы, деньги и прибыль оказались важнее искусства, дороже жизни и Господа Бога. Вот так вот — напечатали игральные карты и голых развратных девиц, и деньги дурные рекой потекли. А книг им не надо, и любви настоящей тоже не надо, кругом на земле «порнография», кругом «наркота»! Господи, какая же грязь вместо Библии! Какая чудовищная ошибка!

Поэт, друг, я только недавно понял, что неправильно жил — без любви. А надо любить. Обязательно надо! Когда любишь, смерть не страшна. Апостол Павел как сказал о любви? Больше никто так о любви не сказал. Помнишь, Поэт? Помнишь? Любовь долготерпит, любовь милосердствует и не завидует, любовь не превозносится и не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется и всё переносит. Любовь никогда не перестанет, даже когда пророчества прекратятся, когда замолкнут все звуки и краски! И языки умрут, и знания упразднятся! А пребывает на свете только Вера, Надежда, Любовь!.. Но Любовь из них большее! (И крикнул: «Лю-бо-вь! Любовь!»)

Художник что есть силы стукнул кулаком по столу, так что тарелка и стаканы подпрыгнули, затем сел и заплакал навзрыд, и прошептал: «Любовь… любовь рисовать».

Наступила тишина, молчали и ждали, когда он проплачется. Мэри гладила нежно голову и руку Художника, ей было очень жаль его, шептала:

— Что же вы, русские, такие ранимые?

Художник поднял голову, выпрямился и отвернулся, вытер рукавом пиджака глаза, высморкался в старый платок, спрятал его, а затем протянул дрожащую ладонь в сторону Поэта и прохрипел:

— Но как?! Как это рисовать и постоянно творить? Я не знаю!.. Не знаю… И нет моих сил! (Он рванул рубашку на себе так, что пуговица отлетела, и вновь закричал.) Нет сил моих! Потому что это не-пере-да-ваа-е-мо! Нет! (Художник замолчал и шумно дышал, но немного успокоился и тихо продолжил.) Не-е-ет, непередава-аемо… Все люди от чувств рождаются, а умирают от старости. И только мы, гении, умираем от чувств. Мэри, все гениальные творения, они вот отсюда — от сердца, (бил себя в грудь), только душой и талантом можно великое нарисовать. Вот! Этими руками! (Руки его дрожали от напряжения, и он смотрел на них.)

Мери опять достала сигареты, закурила и протянула Художнику. Он тут же взял сигарету и держал её своими пальцами, словно кисточку, отвернулся, жадно закурил, о чём-то задумался, и на лице его гуляли морщины.

Поэт ответил ему:

— Я тебя понимаю, друг Художник, ибо Бог создал всех нас разными — красивыми и страшными, маленькими и большими, худыми и толстыми, с длинным носом или горбатыми, черными или белыми, добрыми или злыми и жадными. И только любовь всё покрывает, все недостатки, всему радуется и всё превозносит. Только любовь! Так Бог повелел — только любовь великий уравнитель всех и всего, всему радуется и всё покрывает только любовь. А мне, брат мой, как это всё выразить и написать? Я тоже не знаю… Когда книгу пишу (а это начинается ночью), словно родовые сильные муки испытываю. Правда. Из глубины души, из самого сердца вдруг мысли идут, тяжело. И корёжит всего, и спать не дают, сажусь за стол и умираю для внешнего мира. Я пишу и в этот момент лечу, это моя сущность и сумасшедшее творчество, и радость, и горе моё, отдушина моей души и связь моя с Господом. В мыслях, словно на крыльях, я парю над землёй. И кайф от этого реально не-пере-да-ва-емый, когда рождаются строки романа. И мне это нравится! И я жажду, хочу снова и снова неистово писать романы ночами, и вновь умирать за столом, потому что творчество — великая радость, и это мне Бог прошептал… Да, я устаю, словно каторжник на галерах, и от усталости падаю замертво. Все мы мечемся в поисках рая, иной раз мне самому страшно от мыслей моих, тогда я ломаю перо и ухожу… Но уже утром, или через день, через неделю опять мне слышится шёпот с небес, и я снова безумный, и вновь меня от чувств разрывает всего, и выход только один — сесть за стол и весь день и всю ночь изливать из себя и печатать эмоции и интимные глубокие чувства, чужие души, мечты и слова! А-а-а! Когда люди не понимают меня — я задыхаюсь. Задыхаюсь!

— Вот! Вот ты меня понимаешь, Поэт!

— А мысли мои, а слова… Друг мой, я не знаю, откуда берутся слова, они словно потоком с небес в моей голове, волны огромной любви накатывают на меня, и мне на этой волне надо плыть и плыть непрерывно. А эти волны от Бога. И каждый раз я люблю, и каждый раз умираю вместе с героями моих стихов и рассказов. У меня есть сценарий романа, но любовь нарушает его, и всё кувырком, потому что я не знаю, что будет дальше с героями. И только когда прочитаю, что написал, то понимаю, что вот здесь (он ударил в грудь свою), в глубине моей души, краски были ярче! И мне хочется — выразить ярче любовь! Вы думаете, что здесь у меня сердце стучит? Нет — это Бог по моему сердцу стучит. Бог-х-х! Бох! Бох! Сам Господь в сердце стучится! Сильнее чувства, ещё сильнее! (Поэт прерывисто дышал и, казалось, говорил сам с собою.) Я правда готов все чувства отдать, как Господь себя истощил для людей. И в этом вся сущность моя — отдать!

Но скажите мне, люди, как передать яркие краски и чувства словами? О! Передать невозможно ни красками, ни человеческим языком! Ответьте мне, можно ли написать и рассказать, что такое любовь? Или боль и радость словами почувствовать? Можно только пережить любовь вместе со мной! Со мною! Любимая теряет сознание от поцелуя, душа улетает, в раю она! И ты в небеса от счастья летишь! А ещё вам скажу — божественное и эмоции передать на бумагу почти невозможно. Нет, невозможно. Это лишь жалкие тени эмоций на бумагу ложатся. (Все молчали, думая каждый о чём-то своём.) Мэри, родная, скажи ещё тост.

Мэри налили вина, она подняла свой бокал, посмотрела на солнце через вино, взглянула на печальных мужчин, улыбнулась и сказала:

— Una bottiglia di vino contiene piu Filosofia che tutti i libri del mondo!

— Переведи.

— Старая истина — бутылка водки содержит больше философии, чем все книги мира.

— А-ха-ха! — вдруг засмеялся Художник, отпил и сказал: — Спасибо, истина. Вот, друзья мои, я тут написал картину впервые от сильных чувств (Художник вздохнул), первую в этом году. И я хочу вам её показать. Мне знак свыше был.

— О-да, покажите нам, мистер Художник! Пожалуйста!

— Я в чистую простынь завернул её. Сейчас я сейчас все узлы развяжу, погодите.

Мэри была в нетерпении и уже улыбалась ему, а Художник долго развязывал узелки на квадрате, разворачивал белую тряпку и говорил:

— Не люблю я современное «искусство в кавычках». Я этих мастеров не понимаю, они не понимают меня.