Бесплатный фрагмент - Три обезьяны

Предисловие

Всегда любил Предисловие. Ты вроде пишешь, но тебе не надо продумывать сюжет — просто выкладываешь все, как есть, и задумываешься разве что о грамотности. Но много времени занимать не буду, перейду к сути.

Конкретно в этом сборнике за основу я взял трех Японских обезьян — Мидзару, Кикадзару и Ивадзару. Если не умничать, то это знакомое «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю». Три парадигмы, через которые многие не могут перешагнуть. Каждый из рассказов берет за основу одного из приматов и показывает его порок в рамках людских событий. Продумывая судьбы героев, я придерживался одной мысли, высказанной Австралийским комиком Джимом Джеффрисом: «Постарайтесь не быть говнюком. И если будете стараться каждый день, то получитесь вполне неплохим человеком». Простейшие слова, но если начать копать, то смысла в них хватит на не один десяток книг. Как по мне, у обыкновенного человека есть множество проблем, которые он не хочет или не может решить, по незнанию или нежеланию. Но если подать их с интересной историей, кою обязательно изучат, то, возможно, люди что-то смогут для себя осознать и придут к тому, о чем говорил Джим.

Также упомяну, что «Нормальный человек» — это предыстория одного из героев моего романа «Песочные часы». Кроме этого факта, никаких пересечений у произведений нет, и проблем с пониманием сюжета возникнуть не должно.

Приятного чтения.

Нормальный человек

Марьяна сидела напротив Любови Андреевны, изящной женщины в облегающем черном платье и повязанном на шее платке, выслушивала ее указания и сдерживала себя от прыжка в окно с криком: «Отстаньте от меня!» Спасала только игра в гляделки с нарисованной на обоях пучеглазой рыбкой.

— …выпиваешь три ложки в день, — продолжала Любовь Андреевна, — и кипяченой воды на голодный желудок.

— Как я буду пить вечером воду натощак, если я съем меда? — упершись щекой в тыльную сторону ладони, монотонно спрашивала Марьяна.

В меру своего возраста — женщина, но из-за обстоятельств — бабушка Любовь взяла со стола последний зефир и, перед тем как откусить, четко произнесла:

— Мед — лекарство, а не еда.

— Угу, — удивительно тонко подметила бабушкину теорию Марьяна, увлеченно ковыряя ногтем плавничок одной из рыбок.

— Продолжаешь, пока кончик мизинца не выкрасится в желтый цвет. Обязательно берешь ватный диск, вымачиваешь его в смеси уксуса и чайного гриба…

— Как у тебя дела, бабуль? — в надежде закончить это спросила Марьяна. Женщина отвернулась и с неприкрытым отвращением посмотрела на безвкусный розовый ящичек над раковиной с грязными тарелками и торчащей вверх ручкой сковороди, походившей на маяк в грязном море с пеной, омывающей берега перевернутой чашки. — Любовь? — как бы невзначай исправилась Марьяна. Ее бабушка периодически глохла то на правое, то на левое ухо для тех, кто называл ее бабуля. В трех из пяти случаев оступившиеся извинялись, и Любовь чудом обретала слух. Тех, несчастных, кто не додумывался до этого, никто больше не видел.

— Дела под контролем, — по-офицерски строго ответила она. — Поменяй мебель. Не позорься перед ребенком.

— Не думаю, что он разбирается в декоре, — услышав это, Любовь чуть приподняла нос и, как старая каменная фигура из фильмов ужасов семидесятых годов, повернулась на внучку. Юмор она понимала, но только тот, где не было шуток.

— Мальчик обязан видеть, как выглядит приемлемая жизнь. Его мозг — губка. Покажешь ему, как бомжи роются в контейнере с мусором, он залезет в соседний.

— Ба… — Марьяна запнулась и поглядела на потолок. — Любовь. Не принимайте в штыки. Все будет нормально.

— Нормально будет, когда он поступит в институт и съедет. Я дам тебе денег, купишь новую мебель.

— Не надо.

— С судом не спорят, — Любовь вынула из лежащей на коленях сумочки толстый белый конверт и положила его на стол.

— А апелляцию подать можно? — Марьяна ткнула пальцем в конверт, изображая столкновение ракеты с землей, но вместо пыли в стороны полетели крошки от лежащей под ним печеньки. Любовь с презрением посмотрела на испачканное платье, как кошка посмотрела бы на брошенную ей обглоданную кость.

— Твой ребенок вырастет слюнтяем, — сделала вывод Любовь и одним коротким движением стряхнула с себя крошки.

— Вас на это печенька натолкнула? Мне их больше не покупать? — Любовь воздержалась от ответа. Вместо этого она холодно зыркнула на внучку и положила ладонь на батарею, но не погреться (от ее мертвецки холодных пальцев замерз бы и действующий вулкан), а для проверки.

— Я иду домой, — поставила она цель и приступила к немедленному ее выполнению.

— Я провожу, — опираясь на край стола и спинку белого стула, Марьяна приподнялась. Из-под стола показался зеленый холм. Большой живот девушки, скрытый халатом с пейзажем природы, недвусмысленно намекал, что его владелица беременна.

— Сиди, — строго наказала Любовь. Тело Марьяны само опустилась обратно. — Где выход, знаю. В одной комнате не заблужусь, — добавила она надменно. Когда входная дверь захлопнулась, Марьяна еще долго сидела в напряжении.

Вечно можно смотреть на три вещи: как течет вода, горит огонь и на полный холодильник еды. Будущая молодая мать ломала все стереотипы: закрыла кран, который оставила Любовь, набирая для внучки теплую ванну, выключила конфорку, на коей Любовь поставила вариться куриный бульон, и даже не взглянула на прямоугольный ящик, полный продуктов, купленных не сложно догадаться кем.

Из вредности Марьяна не сдавалась, но украдкой поглядывала на последнюю зефирку, надкушенную бабушкой. Запах раскрошенного печенья, смешанный с ароматом бульона, манил ее со страшной силой. Скрестив руки на груди, она глядела в потолок. Она знала о возможности укрыться в зале, но нарочно не двигалась. Выступила первая слезинка, дав сигнал зефирке, что защитный заслон гордости рассыпался, и ей стоит начать молиться своему зефирному богу (тому самому, из рекламы шин по телевизору).

По одному из поверий сарафанного радио, беременных сильно тянет к рыбе. И если нормальная женщина думает о ней в качестве еды (или ингредиента в странных блюдах), то Марьяна предпочитала свой подход. Рыбки на обоях стали для нее реальными друзьями. Особенно троица, что плавала над хлебницей.

Георг и Фридрих были близнецами. Они всегда находились рядом и даже пятна от расплескавшегося недавно сока одинаково упали им на краешки левых плавников. Третьим был Чарли. Из-за плохо совмещенных стыков обоев ему достались лишь полтора глаза и зигзагообразный рот. Впрочем, эти дефекты не помешали ему и двум братьям сдружиться с Марьяной, чего нельзя было сказать об остальных водоплавающих.

К примеру, территорию у двери оккупировали бандиты. В отличие от цветастых собратьев, эти выглядели серыми из-за скопившейся там пыли и ободранными по вине кошки Пуси, которую Любовь заблаговременно сдала в приют перед родами. Иной раз посмотрев, как из-за плинтуса тянет плавничок очередная рыбка, попавшая к ним в должники, хотелось уйти и переждать в туалете, пока ситуация не уляжется.

У холодильника обитали извращенцы, вечно выглядывающие из-за дверцы одним слишком радостным глазком.

Столешницу заняли маньяки. Идеальное место, чтобы одаривать хозяйку холодными, полными желания и скрытых фантазий взглядами, особенно в моменты нарезки мяса.

Навык воображения (если не считать паранойи) был для Марьяны лучшим спасением от скуки. Наросший живот с плавающим ребенком стал якорем, брошенным в квартире. Долгая прогулка по улицам обязательно превращалась в пытку: отекали ноги, болела спина, хотелось есть и плакать.

Приходилось изощряться всеми доступными способами, дабы внести немного жизни в окружение. Марьяна прятала все подъемные для нее вещи в шкаф: школьный дневник, в последний раз заполненный полгода назад, разобранный пылесос (так он становился легче), фарфоровую посуду, горшок с кактусом Леночкой (в честь одноклассницы, которая всегда знала, куда уколоть), сборник рассказов Булгакова (где был прочитан только «Морфий», и тот под присмотром Любови) и старую сумку, ставшую прибежищем для лука.

Габаритная мебель накрывалась чистыми простынями. К рождению ребенка каждый задрипанный родственничек обязался приехать и подарить по набору постельного белья. В сумме их хватило бы, чтобы сшить нехилый такой дирижабль, затем накачать его горячим воздухом и улететь куда-нибудь подальше. Однако, по понятным причинам Марьяна не могла этого сделать. Она не умела шить.

Закончив приготовления, будущая молодая мать подходила к низкому столу у окна, по пути подворачивая торчащие края покрывала под диван, садилась, большим пальцем ноги включала магнитофон с записанными на кассету звуками природы или большого города, тонкими пальчиками брала скальпель и, единственный час за день испытывая спокойствие, приступала к препарированию.

Мертвую живность из медицинского университета приносил Яр (в свои двадцать человек выдающегося ума, хотя многие и усомнились в этом, узнав, что он станет отцом по залету). Договорившись с дежурным по лаборатории, он забирал замороженных лягушек, голубей или крыс, приготовленных для студентов, и, чем-то напоминая пещерного собирателя, нес их в дом.

Марьяна хранила их в дальнем углу морозильника, подальше от надзирательных глаз Любови. Ее интерес к хирургической работе пробудился внезапно, после картины «Урок анатомии доктора Тульпа». Мастерству Рембрандта не было предела. Вся его творческая жизнь шла по восходящей прямиком к месту в истории. Но даже при этом, узнай он, что в будущем его работа сможет дать цель такой девочке, как Марьяна, он бы обязательно поставил галочку в списке «деяния, что сделать я, быть может, не смогу, но с трепетом желаю».

На одной из экскурсий очень ответственный учитель ИЗО отвел класс знакомиться с работами художников семнадцатого века, выставленными в коридоре на первом этаже Школы №7 Рыбинского района.

На оригиналы не собрали бы, даже реши мэр продать треть города. Впрочем, фотографий вполне хватило, чтобы впечатлить девочку. Уверенность профессора, удивление учеников, демонстрация реального процесса работы конечностей. Марьяну буквально за шиворот оттаскивали от картины на уроки, но на следующей же перемене она мчалась обратно. Тратила свободное время, нередко оставаясь после занятий, пока ее не выгонял охранник.

От созерцания шедевра постоянно отвлекала стена, выкрашенная в бледно-розовый. Одним своим видом она на корню срубала все влечение к искусству, а учитывая, что этот цвет был вообще везде (им покрасили даже парты), то ни о каком развитии не шло и речи.

В порыве добыть для себя хоть чуточку культуры и знаний Марьяна прогуливала школу и уходила за гаражи неподалеку. Без сомнений, за ними собирался весь цвет Рыбинской аристократии, чтобы обсудить насущные вопросы, покурить и выпить различной жидкости, способной гореть. По удачному стечению обстоятельств гаражи находились на равном расстоянии как от школы, так и от медицинского университета. Первокурсники по старой памяти приходили сюда, зазывая с собой студентов из других городов, не важно, хотели те того или нет.

В одну из таких встреч, когда десятиклассница Марьяна, звеня пакетом, завернула за одиннадцатый гараж, она приметила среди ржущих знакомых сидевшего на ветхом бревне задумчивого парня с почти нетронутой бутылкой вина. Он облокачивался на красную металлическую стену, закрывая спиной подпись: «Здесь были…», улыбался и носком кроссовка разгребал груду бычков на земле. Одной искры во взгляде хватило, чтобы шмыгающая покрасневшим носом девочка в растянутой толстовке захотела от него детей.

С того дня она садилась исключительно рядом с ним. Ненавязчиво интересовалась увлечениями, специально терла плечи, которые впоследствии накрывала его теплая куртка, смеялась над его шутками, а он — над ее неуклюжестью. Они гуляли под ручку, разговаривали про медицину и грезили временами, когда Марьяна поступит, и они смогут попросить комнату в общежитии на двоих.

Друзья относились к их отношениям скептически.

— Ручками держитесь, но в штаны не лезьте! Кровь надо с другими мешать, а не с семьей, — говорил Картошка, восьмиклассник со шрамом от аппендицита, который он грамотно выдал за ножевое ранение, получив обильную порцию уважения от старших пацанов и став одним из старейшин загаражной общины. Ни один вопрос не решался без его участия, вплоть до похода в туалет в общем кутеже (к слову, это неоднократно спасало коллектив от раскола и блуждания по городу в поисках неприятностей).

Недовольная Марьяна не упускала возможности накапать Картошке на нервы, вплоть до шантажа. В воскресенье она наведалась к нему домой на ужин. Улыбнулась, подарила цветы и со специально наигранной скромностью не смогла отказаться от вечерней трапезы. Разумеется, совершенно случайно она спросила: «А где Люда? Я думала, она всегда с тобой», — и ехидно посмотрела на вскипающего от злости Картошку. Люда, так вышло, с третьего класса нравилась ему, о чем знали исключительно члены общины (об этом и еще о куче вещей, которые не должны были вытечь за ее пределы, о чем была осведомлена хитрющая Марьяна). Сразу полетели вопросы от младшей сестры, под которые Марьяна скромно сослалась на незаконченную домашнюю работу и тихонько ушла. На следующий же день Картошка собрал совет, в который помимо него входили Рыжий и Черт, второгодки, изо дня в день мечтающие о скидках на пиво. Через час ожесточенных переговоров (с тремя перекурами) был вынесен одобрительный вердикт на новые отношения. Вдобавок остальным пацанам наказали следить, чтобы в драках ее парень как можно меньше получал по голове.

Новогоднюю ночь Картошка позвал отметить всей загаражной общиной. Однако родители Марьяны уехали к бабушке, и квартира так удачно осталась пуста. Такую щедрость судьба проявляет не часто, почему Картошке был дан ответ настолько же отрицательный, насколько и положительный. Марьяна верила, что новогодняя ночь пройдет изумительно, но и шанса выпить с любимой общиной исключать не хотела. Мало ли куда могли завести обстоятельства.

На его стипендию и ее сбережения с дней рождений влюбленные накупили готовых салатов, шампанского, мандаринов и обвесили комнату снятой с уличной елки гирляндой. Он принес купленные у соседа американские кассеты, как оказалось в процессе, с какой-то джазовой солисткой.

Праздник проходил прекрасно и закончился бы так же, не выйди Марьяна на улицу посмотреть салют. По возвращению обнаружилось, что ее парень старательно просовывал свой язык в рот ее старшей сестры.

Та вернулась от подруги из квартиры на этаж ниже, до этого поклявшись, что ни в коем случае не придет до утра второго января. Подшофе и с уверенностью, что ее сгоревшее в бокале с шампанским желание непременно исполнится сегодня, она, к немалому удивлению не найдя в бабском коллективе мужика, вспомнила комнату, где один таковой обитал наверняка. Сопротивления грязным приставаниям встречено не было. Даже не из-за опьянения парня или от того, что сестры ну очень схожи внешне, — просто он оказался козлом. Только утром они заметили на ковре мокрые следы взбешенной Марьяны. Она протопала к столу за бутылкой с шампанским и в слезах убежала к загаражной общине на снятую по поддельному паспорту Картошки квартиру. Там, прыгая и веселясь среди напившихся задолго до боя курантов друзей, она легко скрывала внутреннюю боль, рукавом свитера незаметно вытирая стекающую тушь.

Перепрыгивая в танце со стола на кресло, она споткнулась об пакет с соком и упала прямиком на руки к Ярославу. Он был за гаражами единожды и вроде бы отцепился от компании, но Черт его дернул скинуться на Новый год, прийти, грустно постоять у стены с пластиковым стаканчиком и, как оказалось в итоге, поймать пьяную школьницу и начать неистово с ней целоваться.

В эту же ночь они оба лишились девственности и неосознанно создали новую жизнь. Первой об этом узнала даже не сама Марьяна, а ее мама, когда в запланированный ежемесячный период не заметила ничего ни в поведении дочери, ни в мусорном ведре. За ней узнал отец, а в их общем бессвязном крике кое-что разобрала и Марьяна. Теперь страшнее всего для нее стал не факт расставания, а вопрос: «Кто отец?» В той съемной квартире была целая толпа, и задолго до праздника куча народу своими зажиманиями у забора, исписанного всеми уникальными словами русского лексикона (почему-то чаще всего самым романтичным местом для пацанов казался именно он), недвусмысленно давала понять, что интересуется ею.

Ее родители слыли уважаемым людьми в мирах Медицины и Шиномонтажа, поэтому имели максимально твердые и реалистичные взгляды на жизнь. И как же велико было их удивление, когда после звонка в дверь они увидели Ярослава, гордо покачивающегося от выпитой для храбрости бражки. Он узнал про беременность по слухам в университете, будто кто-то оприходовал малолетку. Справедливость вперемешку с гордостью заиграли в нем, и Ярослав пришел признаваться в отцовстве.

Разговор длился долго. В Ярика бросались обвинениями в духе: «Мыслишь не тем органом», «Алкоголик» и так далее. В ответ летели не менее серьезные одобрительные кивки и стыдливая краснота на щеках, которая безуспешно охлаждалось ледяными ладонями.

На фоне смертельного предательства, Марьяна так сильно прониклась к Ярославу за совершенный им поступок настоящего джентльмена, что решила оставить ребенка: «Если мой сын будет хоть наполовину такой же, как он, то хотя бы за одну девушку в мире я буду спокойна».

От переизбытка наивности Екатерине Васильевне, маме Марьяны, стало дурно. Упав в кресло, она обмахивала себя ладошкой, затем взятым с вырезанного вручную столика журналом, а после — краем шелкового халата. Когда и этого оказалось мало, она перешла к водным процедурам, начав вливать в себя виски. Дмитрий Арсеньевич поступил проще, сразу налив себе и сев рядом в кожаный офисный стул. Главной проблемой стала не столько фраза их дочери и даже не ее внезапное желание, а мысль, что она уже третья по линии матери, кто забеременел в шестнадцать.

— Проклятье? — в порыве отчаянного бреда предположила Екатерина Васильевна.

— Бесформенная тупость, — сохраняя хладнокровие, ответил Дмитрий Арсеньевич.

Они выпроводили молодого отца и почти целую неделю молчали, роняя только дежурные фразы о готовке ужина или необходимости похода в школу. Им хотелось дать Марьяне подумать самой, но когда в следующую среду ее мнение нисколько не изменилась, а даже напротив, закрепилось, они с неохотой дали добро на роды. «Мы ее все равно не переубедим, а делать аборт во сне сто процентов никто не захочет», — уверял отец. «У меня захотят!» — настаивала мама. Марьяна подслушивала их спор через стенку, лежа в кровати, нервно сжимая подушку и поглаживая живот.

Конфликт разрешился. Ребенку быть! Как и свадьбе с кучей гостей. Если делать новую семью, то так, чтобы толщина общей радости придавила все неудобные вопросы.

На празднике неприятным черным пятном являлась Любовь. Отчасти из-за подозрений о новом титуле «Прабабушка», отчасти из-за того, что она всегда была злой и недовольной. К ее столику официанты старались подходить со спины. На вытянутой руке быстро оставляли бокал с шампанским и сматывались. О ребенке ей хотели сообщить лишь спустя какое-то время, и всеми способами постарались скрыть живот невесты за пышным свадебным платьем.

Не учли только одного.

Первый же неосторожный тост Дмитрия Арсеньевича раскрыл все карты:

— И пусть мой внук станет… Ой! Бл… Горько! — граненый стакан с коньяком в его руке разом опустел.

«Дебил», — подумали все три женщины семьи.

Любовь взялась за воспитание молодой мамы, как жвачка цепляется за волосы. Ровно в полдень она вдавливала кнопку звонка. В первые выходные, вопреки предупреждениям жены, Яр сонно отвечал: «Она по-любому уйдет. У нее как будто других дел нет». И он оказался прав. Дел не было. Любовь методично и целенаправленно вбивала в подкорки мозгов молодоженов зацикленное чириканье звонка. Самое большее через двенадцать минут ее впускали.

Уборка, стирка, готовка, азы материнства, деньги на продукты — все приносила в дом она. Золушка, не иначе. Но в генеральском мундире и с медалями за боевые достижения. В жизни его роль отлично играло строгое черное платье.

Любовь всячески демонстрировала, кто в доме Альфа. В частности, она держала осанку, которой позавидовал бы столб, пила двойной эспрессо пополам с черным кофе в одной чашке и била по самооценке нокаутирующими фразами вроде: «Я не хотела твою мать, а она не хотела тебя» или, легко открыв банку после потуг Яра, «Настоящий мужчина обязан открывать банки и приносить деньги. Исчез полы мыть».

Родители девушки как никто понимали, через что проходят молодожены, поэтому старались понимать это как можно дальше, общаясь исключительно по телефону. Сестра, поняв, что их сору с Марьяной можно использовать себе во благо, уехала в Москву и никогда не звонила. А быстро осознавший что к чему, Яр сильнее погрузился в учебу, от чего задерживался до ухода Любови. Львиная доля ее времени доставалась внучке и не сказать, что та была сильно этим польщена.

В специально оборудованной комнате Марьяна дожевывала зефир, аккуратно удаляла органы и на всякий случай ставила рядом ведро (в большинстве случаев оно пригождалось). Внутренности одинаковых особей отличались: размеры легких, мелкие опухоли, суженные сердечные клапаны, не сформировавшаяся почка. Вид их был сродни оригинальной картине, написанной самой Природой. В процессе ее изучения проявляются мазки, а по ним рождается понимание чувств, читается характер и созревают такие незначительные для вселенной, но такие огромные для одной девочки мысли, что целая галактика почувствует себя маленькой в одной комнате с ними.

Сидя посреди воображаемой чащи, Марьяна делала надрез, ощущая, как подступает рвота. Дверь квартиры вдруг открылась, врезавшись в дерево. Оно повалилось на соседнее, то на следующее. Методом домино лес опустел, сменившись комнатой, завешенной мятыми простынями в цветочек.

— Привет, — крикнул из прихожей Ярослав. Марьяна нервно потерла скальпель большим пальцем.

— Зачем ты пришел? — Он вошел в комнату, по привычке не обращая внимания на окружение.

— Я что-то сделал? — Пакет с замершим голубем в его руке подтекал.

— Мне бабушка весь мозг сегодня вынесла, — поддавшись приступу истерики, крикнула Марьяна. — Я ее слушала-слушала, слушала-слушала, а она все бла-блакает и моет, и моет… Шкаф ей мой розовый не нравится! — она зарыдала. Попав в неожиданный капкан, Яр попытался ее обнять. — Я на Георга и Фридриха смотрю, а-а они молчат. Чарли тоже…

— Кто-о?

— …и он молчит. Я и есть, и ходить пыталась. Она мне всю плешь проела, а ты… — она убрала ладони от лица и уставилась на мужа. — Ты ушел!

— У меня пары…

— Сегодня воскресенье! — завопила она. Повисла тишина. Ошеломленный Яр отступил назад.

— Сегодня вторник, — аккуратно пояснил он.

— Воскресенье! — запищала Марьяна и взмахом скальпеля могла бы рассечь ему грудь, не отпрянь он назад.

— Осторожней!

— Пошел вон! — Яр яростно вылупился на нее, демонстративно бросил голубя на пол и ушел.

Как только дверь захлопнулась, Марьяна залилась слезами. Те кончились быстро, и спустя минуту она успокоилась, протопала на кухню и, заметив календарь на холодильнике, заревела снова. Умылась, вернулась к рабочему столу и после очередного надреза поняла, что ничего не чувствует. Она отшвырнула вскрытую лягушку, измазав белые простыни кровью и опять заплакала.

Ее пробирал холод. Марьяна ближе подтягивалась к столу и сжимала живот. Ни с того ни с сего она вскочила с места и, шмыгая носом, ринулась к мужу, но брошенный им целлофановый пакет с подтаявшим голубем имел свое мнение на этот счет. Босой ногой она поскользнулась на вздувшемся тельце птицы и из-за серьезного перевеса полетела на живот. Перед непосредственным приземлением будущая молодая мать успела чуть перевернуться на бок и подложить ладонь, что несколько смягчило удар по младенцу.

Поднялся оглушительный рев. Марьяна перевалилась на спину, попыталась поджать колени, но тщетно. Сквозь непрекращающиеся звуки леса из динамиков проскакивали тихие всхлипы с извинениями. Ручейки слез стекали по щеке возможно лишившейся ребенка матери, пропитывая старый ковер. Она жмурилась и била себя по голове, сквозь оскал порицая за безмозглость. В порыве она заехала кому-то в лицо, ощутив, как костяшки пробежались по ряду зубов. Над ней стоял Ярослав, разминая челюсть. Марьяна тут же обняла его ноги.

— Потеряла… я потеряла… — повторяла она взахлеб. Ища способ поднять ее, Ярослав взялся за подмышки и тут же пожалел, что когда-то в девятом классе предпочел качалке библиотеку. — Его нет…

— Кого нет? — он оглядел комнату, заметив раздавленного голубя. — Так я тебе нового принесу. Из в мире больше четырехсот миллионов, ты чего?

— Ребенка нет! — прорычала она, вцепившись в рукав его клетчатой рубахи.

— Какого?.. — на секунду Яром завладел Альцгеймер.

— Нашего… — Марьяна вжалась лицом в его костлявую грудь. Он почувствовал, как холодная влага впиталась в рубашку. — Я бежала и поско-ско… льзнулась и… и упала на жи-жи-вот, а теперь его не-е-ет! Я чувствую, что он не живет!

Ярослав уставился на ее макушку, потом, не говоря ни слова, пошел в коридор и снял куртки с вешалки.

— Ты от меня уходишь? — затихнув, спросила Марьяна и, не дождавшись ответа, с ревом запрокинула голову. На ее плечи легла куртка.

— Едем в больницу, — строго ответил он.

— Зачем? — теперь Альцгеймер переметнулся на нее.

— Ты не первая, кто упал беременной. Будем надеяться, обошлось, — он взял ее за талию и повел за собой.

Автомобиля у семьи не было. Пришлось искать бомбилу и доплачивать сверху, чтобы его совесть не мешала нарушать правило о превышении скорости. Марьяна это ценила, но все равно высказывала все, что думала о неаккуратном водителе, сидя на заднем сидении «Волги». Ярослав аккуратно положил ладонь ей на колено.

— Не надо, пожалуйста, — тихо попросил он.

Усатый водитель, в фуражке не реагировал, постукивая по рулю в такт играющей в голове мелодии (радио было приказано выключить). Загорелся зеленый, и он тронулся с места.

— Аккуратней! — рявкнула Марьяна.

— Угу, — ответил водитель, махнув пропустившему его пешеходу.

— Хером по горбу, — недовольная жена стряхнула руку мужа. — Почему у тебя нет своей машины?

— А почему у тебя нет своей машины? — спросил в ответ Яр. Водитель смешливо хмыкнул.

— Сейчас пешком пойдешь! — она пихнула сидение впереди себя.

— Сейчас мы пешком пойдем, если не замолчишь, — шепотом предупредил ее Ярослав. — Успокойся. Стресс опасен для ребенка, — от воспоминания, почему она вообще здесь едет, у Марьяны задрожали губы, расширились ноздри и потекли слезы.

— Пожалуйста, не надо… — она зарыдала.

«Ладно. Пусть лучше ревет, чем спорит», — решил он. Но Марьяна начала кричать на водителя, чтобы тот ехал быстрее.

— Да чтоб меня, — Яр закрылся ладонями.

У больницы будущая (а возможно уже нет) молодая мать выскочила из машины, пока Яр, снова открыв глаза, привыкал к свету. Он осторожно вышел и заплатил водителю. Тот ловким движением пальцев сложил бумажки, выгнулся на сидении, упершись затылком в подголовник, и рухнул обратно. Волга заскрипела, как старая кровать.

— В следующий раз тяжелую утварь лучше в багажник, — добавил он, всей лапой почесав широкий нос. Услышав его, Марьяна насупилась, взяла щебень из дыры в тротуаре и швырнула в уезжающую машину. Снаряд попал по ржавому бамперу, но автомобиль не затормозил, скрывшись за поворотом. Широко шагая, муж приблизился к жене, одернул ее за локоть и, надувшись до покраснения, хотел высказать что-то, но сам не понимал, что именно.

«Жопа», — заключил он в мыслях и повел ее к главному входу больницы.

На стойке регистрации миловидная девушка в белом халате посмотрела на карточку перед собой и накрутила по ней номер на телефоне рядом. Проговорив с минуту, она направила семью в триста двенадцатый кабинет, вручив талончик на вход без очереди.

— Глаза ей выцарапаю, — про себя прошипела Марьяна, пропустив в лифт настырного санитара с женщиной на каталке, кои заполнили собой все пространство кабины. Яр облокотился на стену и снова нажал кнопку вызова.

— Ей? Та бабка и так выглядела, как будто встретилась с кем-то вроде тебя, — съязвил он, дабы как-то разрядить обстановку. Марьяна шутки не оценила, презрительно цикнув.

— Баба твоя на входе.

— Моя? — изумился он и коротко заглянул в нагрудный кармашек. — У меня чека нет. Я не покупал.

— Так зырил, что аж украсть хотел.

Лифт остановился, приковав их внимание к дверям. Громыхая, те открылись. Из-за них к своему стометровому пути длинною в час ковылял старик. Складки на его лице можно было листать, как картотеку, находя спрятанные родинки. С повязанного веревкой пояса свисали завернутые у щиколоток треники, а дряблое тело покрывала блеклая красная майка с какой-то рок-группой в полном составе. Он шаркал тапочками по кафельному полу, помогая себе изрядно погрызенной у основания тростью. Марьяна хотела оттолкнуть старика, но заметив открывшийся между ним и стеной просвет, начала протискиваться и врезалась в его горб. Яр забежал следом, торопливо заводя жену в зеленую комнатку под оранжевый свет тусклой лампы.

— Де-е-д! — завопила она во всю глотку. — Сука, чтоб ты позже внуков своих сдох! Чтоб ты овощем стал и хотел умереть, а все из жалости кормили тебя еще тысячу лет!

Яр интенсивно жал кнопку третьего этажа, глядя то на нее, то на очень медленно разворачивающегося деда. Двери начали закрываться, но в последний момент в просвете мелькнул старческий серый глаз. Лифт тронулся. Яр выдохнул. От внезапного удара трости по металлу задрожала вся кабина. Он дернулся, заняв всеми конечностями как можно больше пространства и приняв позу человека, готового ко всему, от разрыва тросов до нападения инопланетян.

— Яр, — Марьяна сжала его руку. — Я его потеряла…

— Опять? У тебя там двойня была?

— Яр, я его не чувствую, — она ощупывала область под пупком. — Его там нет, — ее глаза распахнулись, не видя ничего. Ее мозг рисовал картинку пустоты внутри живота.

— Сейчас до врача дойдем, он все скажет. Хорошо? — он обнял Марьяну. — Не переживай. Уверен, все хорошо.

— Его нет. Его больше нет, — она заплакала.

Двери лифта распахнулись, высвободив рев сотен глоток и невыносимую духоту.

«Блин, я думал, ад должен быть ниже», — обдувая себя воротом, удивился Яр.

По обе стороны длинного пути шириной метра в четыре сидели замученные женщины. Они терли глаза, пытались что-то объяснить и смиренно держали надкусанные продукты. Тем временем их дети кричали, бегали, дергали, тыкали, ковыряли, били, хватали, вытирали, тянули, кидали, играли, прятали, рисовали, прыгали, гладили, лежали, стояли, подлетали…

Аккуратно протискиваясь по маленькой тропинке между ними, Ярослав искал нужную белую дверь. Табличка на одной из них гласила: «Акушер-гинеколог Березкин Аркадий Никифорович».

— Вот. Пошли, — он перешагнул через лежащего ребенка, постучал и только взялся за ручку, как сзади послышался бархатный, нежный голосок:

— Куда прешь, собака немытая? — Яр испуганно посмотрел на женщину с ярко-красной помадой, сидящую с краю, потом на Марьяну. На счастье, та находилась где-то в прострации и не стала развязывать конфликт. — Тут очередь вообще-то.

— Я понимаю, но моя жена упала и ударилась животом. Очень боимся, что она потеряла ребенка, — раздалось громкое «Ах» всех женщин в отделении.

— Какая же ты дрянь! — рявкнула пожилая дама через три места от первой.

— Она? — изумился Яр, показывая на жену. — Или стоп… Я?

— Ты-ты. Из-за тебя-то она упала, — дети постепенно утихали, их гул сменялся перешептываниями. Трое одинаковых с виду мужиков, что сидели у подоконника в расстегнутых куртках и с широко раздвинутыми коленями, синхронно кивнули с соболезнованиями.

«Ну почему?» — взвыл про себя Яр и перед тем, как начнется раздирание его плоти, сунул Марьяне бумажку и запустил ее к врачу.

Будущий (а возможно уже нет) молодой отец приметил вдалеке уголок и осторожно двинул к нему, молясь, чтобы никто из мамаш с ним не заговорил. Те плели заговоры, обговаривали наказания, прикрывая рты одними ладонями, а другими не глядя делали что-то с подходящими детьми. Спрятавшись, Яр определил точку, откуда будет виден край кабинета, съехал по стене на пол и закрыл глаза. Вокруг мигом собралась детвора.

— Он умел? — спросил мальчик, вылупившись на недвижимого человека.

— Не увелена, — серьезно ответила девочка с косой в джинсовом платье. Она подошла ближе и ткнула человека пальцем в нос.

— Ай! — Яр отбил ее ручку. — Не умер я, живой я! Чего скучковались? Я похож на костер?

— Мы думали, ты умер, — ответил мальчик в очках с заклеенным левым глазом. — Папа говорит, что лучше б сдох, когда мама на него кричит, но не сдыхает, потому что у него есть я. Но у тебя меня нет, а мама накричала.

— Фига себе логическая цепочка, — удивился Яр, ложась виском на кулак.

— Я же говорила, что он не труп. Трупы воняют, а этот пахнет стрессом, — Яр украдкой понюхал свое запястье.

— И как же пахнет этот твой стресс?

— Кислятиной пота и соленостью слез, — гордо ответила девочка, чуть выставив грудь вперед.

— Фразочка под стать здоровому такому моряку. Ты в морфлоте служила что ли?

— Да! — засияв, ответила девочка.

— У тебя может и якорь есть? — со смешком поинтересовался Яр, не надеясь, что окажется прав. Девочка засучила рукав. На плече синими чернилами был нарисован кривой корабельный якорь.

— Дядя у нее плавает! — вклинилась полная девочка, похожая на шарик. — Врет она все!

— Понятно, — еле слышно ответил он, но его не слушали.

Девочки начали препираться. Та, что отслужила, разрывалась в рассказе о морях, о влюбленном в нее матросе, с которым они не могли быть вместе, потому что он встретил негритянку на стоянке в Джибуте (порт в восточной части Африки), она от него забеременела, и он остался там. Ее оппонентка выслушала наглую ложь, уперев пухлые руки в бока, а потом с легкостью уронила первую на пол, словно пуховую подушку. Включилась плаксивая серена. Издававший ее беззубый динамик убежал к полусонной маме с курткой в одной руке и упавшей на пол куклой.

— А… — заикнулся тихий мальчик с игрушечной машинкой в руках, но быстро спрятался в воротнике свитера.

— Что хотел? — устало потирая глаза, спросил Яр.

— Нисего, — пробубнил мальчик.

— Чт… ой… Все, ладно. Мне все равно, — они молча смотрели друг на друга, слушая, как на фоне ругаются мамы. Мальчик высунулся и спросил:

— Посему вы тут сидите? — и быстро спрятался обратно.

— Какая тебе разница?

— А вам какая лазница, какая мне лазница? — снова промямлил мальчик, но из-за того, что многие в коридоре случайно одновременно затихли на пару секунд, Яр смог его разобрать.

— Откуда вы все такие умные беретесь?

— Из капусты, — ответил мальчик. — Мама сказала, — добавил он, поймав слегка надменный взгляд дяди.

— Лучше бы вас на суп пустили.

— Тебя мама не любит? — спросил мальчик.

— Смотря какая, — задумался Яр. — Моя лет с трех в Китае игрушки собирает. Кстати, может, и твою тоже она сделала. Дай посмотреть, — мальчик завороженно протянул ему машинку. Яр с умным видом осмотрел ее и ткнул пальцем в какой-то иероглиф. — Вот. Тут она на Китайском подписалась, — он вернул игрушку поймав недоверчивый взгляд.

— Влёшь!

— Подарю тебе часы, если вру, — Яр спокойно задрал рукав, показав награду с кожаным ремешком.

— Дай посмотлеть, — потянул мальчик руки.

— Вот докажи, что моя мама не в Китае, тогда пришлю их тебе по почте.

— А как мне узнать?

— Хочешь, дам подсказку, которая тебе поможет? Но только одну, — мальчик вытянулся ближе, приоткрыв от удивления рот. Яр наклонился и прошептал. — Мне вообще насрать.

— Сто такое «наслать»?

— Да… поспешил я с умным. Насрать — это как все равно. Например, мне насрать, как ты будешь пытаться выиграть спор. Теперь иди вон, поспрашивай у мамы, где находится Китай, — мальчик оглянулся и с проникновенной улыбкой ответил:

— А мне вообще наслать.

— Тоже так думаю, — краем глаза Яр заметил, как дверь кабинета открылась. — Вали.

— А сто с твоей втолой мамой?

— Второй мамой? — нахмурился Яр, поднимаясь. — Эта вроде еще не добралось до России.

— Ты сказал: «Смотля какая». Знасит, у тебя много мам. — Яр огляделся, увидев пару десятков злых и недовольных женщин далеко за двадцать.

— Как же хреново быть султаном, — вдруг подметил он про себя. Мальчик молча ждал ответа. — Моя вторая мама еще очень маленькая, а ты еще маленький, чтобы слушать о ее проблемах. Теперь отвали. Иди лучше спроси у мамы адрес, где она живет. Отправлю тебе часы, а она отдаст тебе, — у него загорелись глаза, и он побежал к заснувшей женщине.

— Мам. Мам. Мама. Мам, плоснись! Мам! — ее веки расклеились. — А где ты живешь?

— Там же где и ты, — сквозь сон отвечала она.

— А это где? Мам? Мама!

— Честное слово, если ты сейчас же не отцепишься, то будешь жить в коробке с Баксом! Сядь!

Ярослав поспешил к жене, остановившейся у лифта. Она поддерживала живот, вчитываясь в написанные врачом каракули.

— Гара… пара…

— Марь, — на ее плечо легла ладонь. Девушка взвизгнула, разбудив нескольких грудных младенцев неподалеку. — Тише. Я это.

— Совсем дурак? У меня чуть воды не отошли!

— Прости. Я тут не специально готовился, — она фыркнула и дала ему бумажку.

— Что написано? — Ярослав прищурился, напрягая весь свой врачебный ум.

— Поли… ви-та-мины для бе-ре-менных, — прочитал он и напрягся. — М. Вспомнил. Пару лет как завозить в Россию начали. Дорогая штука, — Марьяна вырвала бумажку.

— Врач прописал. Сказал пить. Для ребенка полезно.

— Про «пить» вряд ли… А таблетки дорогие. Придется экономить.

— У бабушки попрошу, — лифт приехал, и из него выкатили улыбающегося подростка с капельницей и свежим шрамом от края губы до глаза. Проезжая мимо беременной девушки, он подмигнул, на что та смущенно отвела взгляд и быстро зашла в кабину.

— Сама с ней будешь говорить, — добавил Яр, идя за ней.

— Только я с ней и говорю, — Марьяна нажала кнопку первого этажа. Ее муж вздохнул, подняв взгляд на ржавчину у верхнего стыка потолка со стеной. — Не дыши так глубоко. Здесь места мало, мне дышать нечем, — внезапно огрызнулась она. Яр вдохнул и, показывая пальцем на полные щеки воздуха не выдыхал, пока двери лифта не открылись. Марьяна презрительно хмыкнула и пошла к выходу из больницы.

— Да что случилось-то? Если к тебе врач приставал, то я тут при чем?

— Со своей шалавой поговори об этом, — распахнув дверь, она указала на окошко, за которым сидела девушка.

— Мы с ней незнакомы, — холодно доказывал он.

— Бабушке об этом скажешь, когда я ей все расскажу про тебя, кобеля, — она собралась уходить, но Яр взял ее за локоть.

— Обойдемся без смертей, пожалуйста. Что мне сделать, чтобы ты успокоилась? — Марьяна приподняла нос, став пугающе похожей на Любовь, и указала в сторону окошка регистрации. — Пошли ее в жопу, — рот ее мужа не закрывался от шока.

— Я бы отвесил поклон и пошел исполнять приказ, но мы не в психлечебнице и не на сцене. Давай что-нибудь более рациональное, — Марьяна приподняла живот и собралась снова пройти через дверь, но Ярослав ее задержал.

— Для… чего тебе это?

— Я хочу видеть, что ты способен послать других баб, и убедиться, что с той ты не был и точно не будешь.

— Хитро… — Марьяна еле заметно приподняла уголки губ. — Я сделаю. Но ни слова бабушке, договорились?

— Выкрикни это и смотри прямо в глаза, — воодушевившись, добавила будущая молодая мать.

— А чего мелочиться? Давай я ей еще и по роже дам? — Марьяна закивала. — Серьезно?

— Хм… сам решишь. Захочешь — ударишь, — Яр вздохнул и направился к окошку.

Слегка усталая после рабочего дня девушка с русым каре и крошечной родинкой под правым глазом, походившей на меленькую черную слезинку, улыбнулась и спросила:

— Что-то еще хотели?

— И ничего ей не объясняй потом, — шепотом добавила из-за спины Марьяна. Яр хмурился и молчал.

— Вы меня слышите? — вежливо спрашивала девушка.

— Пошла в жопу, — на выдохе, невнятно пробубнил Яр.

— У вас горло болит? Аптека дальше по коридору на…

— Пошла в жопу! — выкрикнул он, сжав кулаки. Все вокруг враз посмотрели на раскрасневшегося мужчину у окошка и злорадствующую девушку рядом.

— Лево… — тихонько закончила девушка.

Ярослав мигом отвернулся, прихватив с собой под локоть посмеивающуюся жену. Вместе они выбежали через двери, испугав входивших в больницу бабушек, миновали стоянку и уселись на лавочку в небольшом сквере. Муж уткнулся лбом в ладони, измученно мыча. Марьяна захохотала, разок даже хрюкнув (тихонечко так, по-женски). Они сидели перед бюстом какого-то знаменитого химика, чье имя никто не знал, пока она окончательно не успокоилась и не поинтересовалась:

— Почему мы домой не едем?

— Если тебе витамины выписали, значит, с ребенком все хорошо? — Ярослав специально не стал задевать очевидной проблемы.

— Врач сказал, опасаться нечего, — кратко ответила она.

— Слава Богу.

— Поехали домой. Я так устала, — муж покосился на нее. Ему хотелось сказать, а точнее высказаться. Слово за словом вдавливать в ее башку. Злость закипала внутри, но, скрипя зубами, он перенаправил выплескивающуюся через край энергию в мирное русло.

— Послушай. У тебя сейчас огромный стресс, и я мирюсь с этим и терплю, но пожалуйста, прошу тебя! Постарайся держать себя в руках. Неважно, что сейчас случилось. Совсем не играет никакой роли. Я тебя люблю, однако! Однако. В будущем держи себя в руках. Это важно для нас обоих и для меня лично. Сам я не понимаю, только читал, насколько это может быть сложно в твоем положении, но если ты меня тоже любишь, то умоляю, постарайся.

— Сильно ты расклеился, — сходу подметила Марьяна, сузив веки. — Ты все-таки спал с той сукой!

— Нет! — выдохнул Яр, согнув пальцы, как когти. Она снова засмеялась.

— Пошутила я, дуреха, — он долго смотрел ей в глаза в надежде найти хоть крупицу разума. Марьяна обхватила его руку и положила голову на плечо. — Все хорошо будет. Обещаю.

— Верю, — без крохи надежды ответил муж.

Следующие три месяца молодая семья прожила душа в душу. Прекрасная жизнь, если учитывать, что разговаривали они только в моменты ссор и из-за разногласий с бабушкой. Можно сказать, она являлась той единственной, кто объединял этих двоих, затмевая даже ребенка. Знала ли она это? Разумеется. Пользовалась ли она этим, чтобы скрепить семью? Иногда.

Любовь, благодаря статусу в определенных не очень законных кругах и доходами из тех же мест, выбила для внучки обследование у прилетевшего на практику известного акушера из Германии Георга Фишера. Поговаривали, что с его рекомендациями ребенок на родах вылетал так же легко, как мыло из мокрых ладоней.

Яр долго препирался. Криками и истериками его вынудили поехать вместе с женой, хотя он планировал закрыться ото всех в лаборатории.

Стоя в коридоре с полным чемоданом материнских вещей и с полным мозгом проклятий, он без интереса играл ногой с коробочкой гуталина, пока Марьяна подступала к бабушке с объятиями, от коих та успешно отстранялась. Обхватила холодной ладонью лоб внучки, развернула ее, показав потеющего мужа. Он изобразил добродушную улыбку, открыл жене дверь и ушел следом. Через три с половиной минуты прячущиеся на лестничной клетке этажом выше рабочие по отмашке Любови вбежали в квартиру, начав демонтировать розовый ящик, менять обои и всячески облагораживать кухню. Семеро взрослых мужиков и один подросток в белой каске, сын бригадира, справились за несколько часов. Бабушка ожидала в зале. Пила эспрессо с черным кофе и взглядом прожигала засохшее пятно от крови на ковре.

Бригадир пришел отчитаться за работу. За его спиной выносили последние мешки с мусором.

— Завтра дам вам на час больше. Отремонтируете зал, — монотонно пояснила Любовь и достала из сумочки конверт. — Купите черный ковер три на четыре метра с высоким ворсом и пылесос с водяным контейнером для пыли.

— Сложно будет достать, — стараясь не задеть грязное лицо еще более грязной ладонью, бригадир почесал подбородок, взял конверт и посмотрел внутрь. — Ого. Да я на эти деньги вам голову сфинкса куплю. Не много ли?

— Сейчас заберу.

— Понял. Вопросов, как говорится, не имею, — он сунул конверт в задний карман и ушел. Спустя несколько минут его сын вытер пол мокрой тряпкой, и следов от бригады не осталось.

Любовь взяла кофе и встала возле окна, глядя на черепичные крыши одноэтажных домиков вдали. Спор молодой семьи послышался еще с лестничной клетки. Всякий пройденный пролет добавлял в ожесточенную перепалку новые факты. Входная дверь открылась.

— Было весело! И только попробуй сказать, что это не так, — снимая ботинки, твердил Яр.

— Весело? — изумилась Марьяна и села на пуфик в тамбуре. — Мы в пятнадцать баб смотрели, как ты с этим немцем хохотал над болезнями.

— Нашли общий язык. Мы ведь врачи, чувство юмора у нас такое.

— Бубонная чума — это же так весело. Обоссаться.

— Ты и обоссалась, — невзначай подметил Яр, убрал обувь и начал снимать кроссовки с жены.

— Надо было говорить об этом всей группе? — с холодным шипением спросила она. У Яра на миг задрожали коленки. — Смешно тебе было? — он ехидно улыбнулся. — Сука. Да если бы нас там не было, ты бы отсосал врачу этому.

— Удивительная догадка. Предлагаешь мне его в жопу послать, как ту девушку?

— Ты не знаешь немецкого!

— Мы говорили на латыни! — Яр дернул за шнурки на кроссовке, завязав узел. Не переставая шмыгать носом, он вытирался рукавом и той же рукой закрывался от неуклюжих ударов жены.

— Это мертвый язык, на нем не говорят!

— Он такой же мертвый, как и твое чувство юмора, — Яр отпустил ее вторую ногу. — Знаешь что? В жопу. Сама разувайся, — он встал и снял серую куртку.

— Яр, я не дотягиваюсь!

— Срать я хотел, — он на секунду оглянулся, чтобы увидеть, как бесится жена.

— С ума сошел? Помогай мне!

— Жди. Ребенок вылезет — развяжет, — Яр повесил куртку, встал в проеме перед закрытой дверью на кухне и развернулся. Подобно перевернутой черепашке, Марьяна тянула передние лапки, но не могла встать.

Власть опьяняла, даже мимолетная, даже при осознании, что после нее ждало распятие и участь магнитика на холодильнике. Но все-таки Яр подначивал женушку. «Пузико мешает, дя? Наверное, не нужно было столько пельмешек кушать?», — у Марьяны оголился оскал. «Смотри, это же просто, — он сел на пол и быстро встал, — оп! Ну подумаешь, что твоим салом можно пол-Африки накормить. У тебя получится», — из Марьяны вырвался рык, подобный вою бешеной гиены. «Вот… — Яр замялся, прислушиваясь к инстинкту самосохранения, но не смог удержать рот закрытым, — а твоя сестра смогла бы», — не сдержавшись, он хихикнул, как девчонка, видя поразивший жену шок. Злобно раскачиваясь, она хваталась за все, до чего могла дотянуться. На пол полетел телефон, квитанции, на гвозде раскачивалось зеркало. Ее пальцы сжались на дверной ручке и будущая молодая мать, покраснев, поднималась, как поднимался бы великан над долиной, прихватывая с собой длинную железную ложку для обуви. Заманивая ее на кухню, Яр заводил себя в тупик или к прыжку из окна (он еще думал над этим), но открыв дверь вдруг остановился.

— Ёп… — он не успел закончить, потому что по макушке ему прилетело железной ложкой. Яр согнулся, открыв обзор для жены.

Новая кухня выглядела в точности, как в глянцевых журналах. Бежевая мебель, серый кафель в белую крапинку, новые ребристые обои без намека на рисунки или узоры отдаленно их напоминающие.

У Марьяны отпала челюсть.

— На кухню не заходить, — холодно наказал внезапный голос Любови за спиной. — Цемент твердеет.

Не слушая ее, Марьяна выронила обувную ложку, не веря собственным глазам.

— Ты у-у-у-била их, — по щекам потекли слезы. — Георг и Фридрих… Чарли… — с особым чувством утраты вспомнила она. Дыхание девушки участилось. Воздуха катастрофически не хватало. Не устояв на ногах, она повалилась на пол и с громким ревом схватила живот.

— Марь… — держась за голову, подполз к ней муж. — Марь, что с тобой? Марь.

— Она рожает, — с ноткой «ну какой же ты дебил» пояснила Любовь и отпила кофе. — Подними ее и вези в больницу. Внизу стоит белый автомобиль. Живо.

В состоянии Яра, которое можно было описать, как «Все, что я понял, это то, что ничего не понял», подошло бы любое объяснение. Твоя жена с марса и ей нужен хлеб. Да, вполне логично, — решил бы он и пошел искать пекарню. С открытым ртом он кивнул, взял Марьяну под плечо и повел на улицу в одном ботинке, а сам пошлепал босиком.

В памяти о поездке до родильного отделения у обоих осталось немного. Например, Яр отчетливо слышал приглушенный звон в ушах, рев, давящую боль в кисти и вид расплывчатых машин через лобовое стекло. Водитель пролетал сквозь них на сверхзвуковой скорости. Металлические коробки на колесах вытягивались в окнах и со вспышками горящих фар исчезали где-то сзади. У Марьяны все запомнилось куда конкретнее: агония и страх.

Более-менее Яр начал ощущать себя на крыльце больницы. Впервые за последние пять лет держа в руках сигарету, он смотрел на посиневшую кисть и чувствовал, как под босыми ногами крошатся кусочки засохшей грязи. Вечерняя прохлада сентября хоть и не морозила, но напоминала о начале осени, покрывая тело гусиной кожей. Рядом, усевшись на перила у пандуса для инвалидов, дымил медбрат, весело о чем-то рассказывал и, стараясь не смотреть в глаза собеседника, пялился на кроны деревьев.

— Мужик, — потерянно подозвал Яр. Медбрат замолчал и опустил на него удивленный взгляд. «Вот козел, даже имени не запомнил», — подумал он. — Отличная история, но… я что… в психушке? — перейдя с кафеля на коврик, поинтересовался Яр.

— Рано. Твоя рожает еще.

— Рожает?.. — Медбрат сплюнул и сделал затяжку.

— Рука твоя, думаешь, из-за Незнакомки такая синяя? — на лице застыл вопрос.

— Ярик, — медбрат специально сделал паузу, напоминая о том, что он-то имя помнит. — Ты правда не понимаешь, кто такая Незнакомка?

— Я вообще нихрена не понимаю, — с мольбой и злостью ответил он.

— Беда. Много ты холостых деньков потерял, — с придыханием подметил медбрат и, зажимая губами остатки сигареты, засучил рукав толстовки. От середины предплечья до кисти красовался покрасневший на холоде шрам. — Моя коготком вспахала. Меня не пускали в родильную, а она не пускала меня. А пока отдирали, она такая: вжух, — свободной рукой он сымитировал процесс. — Крови было-о-о… дней пять оттирали. Мне до сих пор уборщица в шкафчик мусор пропихивает. Мразота старая, — он посмотрел на трясущегося Яра, докуривающего сигарету. Медбрат отщелкнул окурок, вдогонку за ним прыснул слюной меж передних зубов и спрыгнул с перил. — Пошли внутрь. Околеешь, а терапевт сейчас в отпуске.

Потирая плечо, Яр выдал мычащий стон согласия, сделал последнюю затяжку, подошел к урне, не попал в нее окурком и, проведя секунды три с угрызением совести наедине, послал его и на носочках попрыгал греться.

Медбрат нашел ему в подсобке пару тапочек и посадил на стул в ряд с дюжиной дедов. По нелепому стечению обстоятельств табличка над створчатыми дверьми у начала очереди гласила: «Морг».

Время неумолимо двигалось к вечеру. Старики кончались, пациенты мелькали туда-обратно, а пальцы заново учились сгибаться в кулак. Особенно сложно давалось оттопыривать средний для людей, кто по какой-либо причине считал его владельца указательным камнем.

В Яре закипала ярость. Или чихнувший на него час назад больной заразил его, подняв температуру. Так или иначе, становилось жарко. Пятка стучала с такой скоростью, что кафель под ней понемногу трещал.

«Любовь… Эта плесень ободочная специально отремонтировала кухню. Знала ведь, что Марьяну это доведет, и ребенок полезет. Впрочем, ремонт неплохой. И бесплатный… Но ребенок появится на три недели раньше! Это же… двадцать один умножить на двадцать четыре… шестью четыре будет… — минуло несколько неудачных попыток, — шестьсот двадцать четыре часа! Да я бы лекарство от рака придумал за это время! Все эта Любовь, дери ее… — он измученно подался вперед, чуть не врезавшись лбом в проезжавшую мимо тележку. — Ребенок… сука. Что с ним делать? Зачем я вообще признался? Рыцарь колхозный. Теперь на учебу времени не будет. Работу искать. Второй курс. Сука, — он прислушался к звону в ушах. Было уже поздно, и приходящие пациенты разошлись по домам, как и многие врачи. — Выкидыш?» — с надеждой промелькнуло в мыслях.

В следующие полчаса он лишь представлял, как приходит тот медбрат с грустной миной и монотонно объясняет, что из-за резкого стресса матери слабое сердце ребенка не выдержало… А Яр переживал лишь, как бы не выдать улыбки и дослушать, тяжело вздыхая. Холодная надежда тушила разгоревшуюся в его душе ярость.

Послышались осторожные шаги. Яр увидел изрядно помрачневшего с последней встречи медбрата.

— Не может быть…

— Что? — с опаской поинтересовался медбрат.

— Что с ребенком?

— Не горячись. С ребенком все нормально.

«Гадство», — подумал Яр и с интонацией, недвусмысленно намекающей на мордобой спросил:

— Почему тогда серый такой?

— Жена твоя… — Яр вскочил на ноги и схватил его за плечи.

«Один с ребенком… и ее бабкой?»

— Что с ней?

— В…

— Коме? Аду?

— Коридоре. Успокойся. Палаты переполнены. Мы на ночь перевезли ее в коридор. Утром выпишем кого-нибудь.

— Где она?

— В родильном отделении матерится. Посылала меня за любовью.

— Вы ей позвонили?!

— Она же передо мной… — Яр в страхе оглянулся, но увидел только забытого всеми старика, тихо дышащего на стульях. И дышащего ли вообще? — Ты ее любовь, мужик. Вы же женаты, — руки пугающе приблизились к его шее.

— Бабка! Любовь — это ее бабка. Но ты ни в коем случае не будешь ей звонить. Понял меня? — медбрат закивал. — Веди к Марьяне.

Еще не успев открыть двери родильного отделения, они услышали возгласы недовольных женщин, среди которых отчетливо выделялись угрозы, до боли знакомые молодому отцу. Вокруг кровати посреди коридора собрались мамы с двумя дежурящими медсестрами и все наперебой спорили. Из открытых палат доносилась ругань тех, кому запретили вставать с постели, но они ну очень хотели поучаствовать.

Протиснувшись между женщин, муж добрался до жены и сразу же взял ситуацию под контроль.

— Тише! — крикнул он, и все тут же полетело в расщелину меж двух высоких гор, напоминающих ноги. Кричать начали на него, но вставший между ними медбрат поспешил всех успокоить и велел медсестрам разогнать матерей по палатам. Те, став частью восстания, опешили от наглости, но быстро вспомнили про обязанности.

Затылок Яра загорелся от взора жены, а ее когти вонзились в его руку.

— Где Любовь? — мрачно спросила Марьяна.

— Перед тобой, — пошутил Яр, стараясь улыбаться максимально правдоподобно.

— Где Любовь? — повторила Марьяна в этот раз с примесью «я тебе сейчас глаз высосу».

— Ей позвонили, но она не может приехать.

— Любовь не может только летать и вязать. Где Любовь, козел? Ты ей не позвонил, — осенило ее. Яр развел руками. — Я в коридоре сплю, и только бабушка может выбить для меня палату, а ты ей не позвонил? Одно дело тебя попросила сделать. Одно!

— Я для тебя постоянно все делаю, — сдерживая в секунду вскипевшую ярость, ответил Яр. — Еду готовлю, трупы из универа ношу, а меня могут отчислить за это! Тебя терплю, в доме убираюсь…

— Да-да. Больше бабских занятий перечисли! Моя бабушка больше мужик, чем ты. Начни вы драться, я бы не думая поставила на нее.

— Ты, не думая, даже кроссворды разгадываешь. Писатель восемнадцатого века? Пароход! Ни разу его не читал. Может, на английском пишет? Имя у него такое английское!

— Я строчки перепутала, — процедила Марьяна. — Ты сам видел. И не поправил!

— Не поправил, чтобы над тобой посмеяться погромче! — веки молодой мамы сузились до ширины лески, которой она бы с удовольствием придушила этого урода.

— Очень боюсь, как бы мой ребенок не стал такой же тварью, как ты.

— А все человечество боится, что он будет подобен тебе. От двух таких заноз земля просто лопнет, как шарик.

Оба замолчали, на что мамы во всех палатах одновременно подумали «наконец-то» и улеглись спать.

— Где ребенок? — стоя спиной к жене спросил Яр.

— Забрали, — лежа на кровати и ковыряя стену, отвечала она.

— Куда? — возмутился отец.

— Не знаю я!

Снова замолчали.

Шестое чувство у людей работает по-разному. По словам Черта, он мог безошибочно определять приближение милиции по покалыванию сломанного их дубинкой ребра. Или Алла, одногруппница Ярослава, зазубривала единственный билет и намертво вбивала его в голову. Зависая ладонью над нужной цифрой, она ощущала, как у нее удивительным образом твердеют соски (дабы процесс не сбоил, она заблаговременно закрывала окна в кабинете), что вдобавок еще и отвлекало учителя. Яр же в короткий срок развил слух так, что по силе удара подошвы и частоте шагов мог заблаговременно определить, кто идет. Однако способность эта распространялась исключительно на одну женщину, которая в данный момент подступала к родильному отделению.

— Плохо, — он развернулся к задним дверям, но в него вцепилась жена.

— Стоять.

— Если хочешь меня добить, я выбираю гильотину, — он дернулся к выходу, но когти впились в его запястье сильнее.

— Она отремонтировала мою кухню, — с презрением пояснила Марьяна, — я ей сейчас все выскажу.

— Очень интересно…

— А ты мне в этом поможешь.

— А вот теперь не очень.

— Ты мой муж, отец моего ребенка. Ты признался в том, в чем никто из мужчин на всем свете не признался бы. Под страхом отчисления ты носишь для меня трупы животных и, невзирая на стереотипы, делаешь за меня всю работу по дому. Ты тот, кто заслужил звать себя мужчиной! И вместе мы сможем дать ей отпор и показать, что мы тоже личности, достойные уважения.

Брови Ярослава поползли вверх:

«Да я умру за тебя, — думал он. Впрочем, когда двери отделения отворились, а на их пороге медсестра встретила Любовь, коленки резко подкосились. — Ну, может быть не сегодня».

Будь у него дополнительные секунды, он точно смог бы убежать, но хватка жены задержал его ровно настолько, чтобы прабабушка успела отшить медсестру и заметить его вдалеке.

— Выкидыш, — больше утверждала, чем спрашивала подошедшая Любовь.

— Живой и здоровый, — точно бывалый ковбой перед началом заварушки ответила Марьяна. — Ты вырезала моих рыбок. Ты убила Чарли!

Ничего не ответив, Любовь отошла к шепчущимся вдалеке медсестрам.

— Да уж. Эта битва войдет в историю.

В непонимании, куда деть скопившийся психоз, Марьяна избивала подушку, параллельно присев на уши к мужу. Тот пристроился рядом с ней на койке, взял за руку и на автомате кивал, изредка добавляя дежурные короткие фразы. Сознанием он кружил вокруг застрявшей в голове мысли: «Она хотела выкидыш».

Не удивительно, что первым увиденным человеком в жизни малыша стала прабабушка. В будущем эта встреча минимум раз в месяц повторялась во снах.

Он лежит на костлявых руках, обмотанный махровым одеялом и смотрит на черную фигуру с непроницаемой вуалью, закрывающей лицо. Ему страшно, он начинает реветь, но беззвучно. Вдруг вуаль сама собой сворачивается ко лбу, а из-под нее стекает холодный туман, обволакивающий теплое тело младенца. На бледной коже щек прабабушки, как молнии раскрываются трещины. На ребенка сыпется отмершая плоть. На месте горочки носа два отверстия. В пустых глазницах горит синее пламя, обжигающее его.

В лучшем случае он просыпался в холодном поту, в худшем — писался, но так или иначе оказывался с мокрым постельным бельем и получал оплеухи от мамы.

Домой его принесли через неделю после рождения. Тогда же мама впервые провела с ребенком весь день, без наблюдения бабушки (она вдруг исчезла по каким-то делам), и без мужа, у которого только начался новый семестр. Любой пропуск пары означал появление нового седого локона на экзамене. С нанятым Любовью сопровождением из акушерки и двух трезвых мужиков, которые согласились подбросить девушку до дома за бутылку, Марьяна оказалась в квартире: отремонтированной, бежевой, с запахом цемента. Сбросив сумку у входа, она со спящим ребенком на руках протопала в свой новый зал, где на незнакомом кресле увидела гору из детской одежды, пеленок и игрушек.

Крики, стоны, угрозы, избиение медбрата прекратились на третий день пребывания в роддоме. Виной такому поведению стала бабушка, которая забирала новорожденного у матери для досконального изучения. На четвертый день та смирилась с авторитетом Любови. А на шестой перестала с нервозностью наблюдать за ее манипуляциями, находя освободившееся время весьма удачным для сна.

Оказавшись дома, Марьяна положила укутанное дитя в люльку и полезла в шкаф. Любовь заменила в квартире все, кроме постиранного постельного белья, видимо, посчитав его сносным для использования. Можно было подумать, что она попросту не успела его выбросить, раз проводила столько времени в роддоме, и непременно ошибиться. Последнее, что Любовь не успела, это в решающий момент отпрыгнуть от отца своего ребенка в шестнадцать лет.

Марьяна разложила простыни и накрыла ими мебель. Уйдя на кухню, она не смогла сдержаться от плача из-за вида пустых стен. Ей чудилось, как пучеглазых рыбок выловили, расфасовав по консервам, а разливавшееся некогда вокруг море осушили, оставив молодую маму в прозрачной коробке, окруженной тоннами песка. Марьяна прикрылась ладонью, оказавшись у холодильника (благо, его купили незадолго до ремонта и не заменили), и залезла в морозильник. Она достала из его недр замороженного голубя в пакете с хирургическими инструментами, завернутыми в бумагу.

Наполнив миску горячей водой из-под крана, Марьяна выбежала из кухни. Расплескав жидкость по коридору, а потом и по ворсу нового ковра, она поставила птицу на стеклянный стол, села рядом и схватилась за голову. Ребенок спокойно спал, спрятанный где-то под пододеяльником, а его мама тихо плакала и готова была провести вскрытие ногтями, лишь бы отвлечься хоть на секунду, но не могла. Она сгрызла их на третий день в роддоме.

Вытерев нос и мокрые глаза, Марьяна развернула бумагу, положила перед собой мокрое тело голубя и сделала первый надрез вдоль брюшка.