Бесплатный фрагмент - Три Магистерия

Юрий Аврех
Три Магистерия

Трилогия «Три Магистерия» состоит из трех романов: «В темном. В белом. В цвете алом». «Подлинная жизнь Ганса Кюхельгартена» и «Мастер и Магистерий».

Она соединена темой времени и истории, любви, поиска подлинной жизни и высшей реальности человеческой души.

Каждая часть трилогии представляет собой магистерий преображения души каждого из героев в пространстве, времени и искусстве.

В первой части трилогии герой романа становится участником не только частной, но и мировой истории и проживает жизни со времен Священной Римской Империи (Sanctum Imperium Romanum) до XX века.

Его зовут Ганс Кюхельгартен, так же как героя первой поэмы Николая Гоголя. Историю Ганса и его жизни поведает автору странный рассказчик из Чехии, именующий себя Павлом Розой.

Во второй трилогии автор расскажет свою историю о любви и алхимии, историю, в которой раскрывается опыт многих жизней, прожитых в Европе прошлых столетий, и опыт, прожитый в настоящем времени, внутри мегаполиса XXI века.

Любовь проживается как три стадии алхимического процесса.

Нигредо. Альбедо. Рубедо. (В темном.. В белом.. В цвете алом).

Третья часть книги Мастер и Магистерий продолжает первые две и повествует о времени, алхимии и искусстве.

О великом алхимическом Магистерии и человеческой любви.

Когда ж коварные мечты

Взволнуют жаждой яркой доли,

А нет в душе железной воли,

Нет сил стоять средь суеты…

«Ганц Кюхельгартен». Н. В. Гоголь. 1829

Ему казалось душно, пыльно

В сей позаброшенной стране;

И сердце билось сильно, сильно

По дальней, дальней стороне.

«Ганц Кюхельгартен». Н. В. Гоголь. 1829

Подлинная жизнь Ганса Кюхельгартена

I. РАССКАЗЧИК

Город Екатеринбург. Двадцать первый век. В самом центре города я смотрю вдаль, всматриваясь в сумерки, расцвеченные огнями. На 51 этаже небоскрёба «Высоцкий» за столиком жду своего собеседника. За окном сумрачно, ветрено и ощущение, что границы миров раскрыты.

И вот появляется он. Я узнаю его худощавую, высокую фигуру. Он садится с улыбкой за мой столик.

— Господин поэт, — говорит с небольшим акцентом он. Павел Роза знает много языков, но я думаю, что он родом из Чехии, хотя он мне этого не говорил.

— Здравствуйте, господин рассказчик Павел Роза, — говорю ему я. — Рад Вас видеть. Как Ваши дела?

— Что делать таким, как я, блуждающим между землей и небесами? — отвечает мне он. — А точнее между адом и раем, и раем и адом, как говорил Гамлет? — произносит Павел Роза.

Его внешность необычна. Он высок, длинные седые волосы и пронзительный взгляд.

На его лице, кажется, отпечаталось безвременье. Иногда он видится молодым, а иногда глубоким старцем, сгибающим спину под давлением времени.

— Не только истории судеб, стран и народов, но и судеб человеческих пишутся там… — говорит он, указывая на ночное небо за окном.

— Огнем живым и словами пламенными пишутся. Но фатума нет! Некоторым людям дано изменить свою судьбу. Но бывает это редко, да и не каждый сможет изменить ее, судьбу свою. В судьбы людей вплетены не только любовь… (Кто скажет, что такое — любовь?) Но и страсти! И привязанности… Они овладевают человеком, но не человек ими. И что же человек может с собой поделать?

Рассказчик наклоняется надо мной.

— Человек, как собака на привязи: поводок то отпускают, то натягивают, и страдает человек, и мучается. И говорит при этом: «Я свободен!» Какая же это свобода? Апостол Павел говорил: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ни- что не должно обладать мною».

Поэтому я и говорю: немногим дано изменить собственную судьбу. Некоторым дано, но не всем полезно… Многими она владеет, но не многие могут овладеть судьбой своей, — говорит рассказчик страстно, но, успокаиваясь, раскрывает большую тетрадь в твердом переплете. — Позвольте мне все же прочитать Вам историю одной судьбы… И начинает читать вслух. И образы его повести начинают оживать в моем сознании.

— В то время в Германии было лето. Дорога в лес…

II. ГАНС КЮХЕЛЬГАРТЕН (1749 –1809)

Дорога, ведущая в лес. Перекресток с виселицами и повешенными. Шесть из семерых уже мертвы, но один еще жив.

На перекладину виселицы садится огромный черный Ворон.

Он пытается клювом перекусить веревку у того, кто еще жив.

Потом останавливается. Поднимает голову вверх и, раскрыв клюв, издает крик. Пронзительный, страшный, рассекающий тишину, как молния. Никого нет рядом. Зрители и палачи уже покинули место казни. Ворон снова кричит. И снова.

У Ворона есть имя — данное ему человеком — Ворона зовут Тиль. Нечеловеческое имя птицы не знает никто.

Почти никто. Внезапно на крик птицы появляется человек.

Со стороны леса идет старец, спина его согнута, борода белая, как снег.

— Не кричи, не кричи так, — говорит старец Ворону.

— Слышу и знаю. «Знаю твое имя», — говорит и произносит имя Ворона на языке птицы. — Знаю и о том, кого ты просишь спасти.

Старец подходит к еще живому повешенному и перерезает ножом веревку, поддерживая висельника так, чтобы тот не упал.

— Ты еще жив, и ты будешь жить, — говорит старик. — Из семерых я выбрал тебя. Ты можешь изменить свою судьбу. Ляг, отдохни. Я оставлю тебе немного денег, еды и воды. Они тебе понадобятся. А мне надо идти, — и медленно удаляется в сторону леса.

Ворон подлетает к спасенному человеку, садится рядом с ним.

Проводит крылом по его голове и резко взмывает вверх, улетая вслед за стариком, ушедшим в глубину леса.

Ганс, так зовут повешенного, оставшегося в живых, засыпает.

Ему снится его детство и мельница. Высокая фигура отца возвышается над ним.

— Ганс, — говорит отец, — тебе надо работать. Ганс тащит на себе мешок с мукой. Ему тяжело,

жаркий полдень, но от отца не спрятаться.

— Ганс, — говорит отец, — посмотри мне на ладонь.

На ладони серебряная монета.

— Ганс, у нас большая семья и надо трудиться, надо много трудиться, Ганс, чтобы у нашей семьи были такие монеты. Много монет.

— Папа, — со слезами говорит мальчик, — я устал, позволь мне отдохнуть…

Но отец смотрит на него, и в его глазах нет жалости.

— Ты должен трудиться, Ганс. Как и я, как и мой отец, и отец моего отца. Таков мир. В нем нет места для жалости, для слабости, для бедности, — говорит и уходит.

И изо дня в день Ганс работает.

Однажды Ганс нашел Ворона, который не мог летать. У птицы было подбито крыло и Ганс забрал Ворона домой. Он прятал его от родителей, кормил его и дал ему имя Тиль.

Прошло время, крыло у Тиля зажило и постепенно он начал летать. Тиль садился Гансу на плечо, расправлял крылья и пытался словно бы укрыть ими Ганса. И когда Тиль покидал дом, иногда надолго, он всегда возвращался к тому, кто его спас. Тиль стал самым близким другом Ганса.

Но был у Ганса и еще один друг. А точнее сказать — приятель.

Звали его Вернер. Был вечер в конце июля, когда Вернер пришел к нему в красивой одежде, с серебряными и золотыми монетами. Ганс спросил его, откуда он их взял. И его друг сказал, что украл. Вернер рассказал Гансу о прелести новой жизни, о легкости нового бытия.

Наступает новый день. Снова работа на мельнице.

Ганс несет мешок с мукой. Ему тяжело, он падает на землю.

У мальчика на глазах слезы. Он поднимает мешок и тащит его на себе.

Вечер. Наступают сумерки, семья спит. Ганс знает, где деньги. Он забирает все, а утром его встречает его друг — сын лесного разбойника.

Так Ганс становится разбойником… Но при первом же разбое на них случается облава. Ганс не то, что убить, даже ограбить никого не успел.

Да и вряд ли он стал бы настоящим разбойником. Он сбежал из дома, как сбегают подростки от своих родителей. Когда родители становятся невыносимы.

Тем не менее был суд и приговор по законам того времени.

Приговор и казнь.

К вечеру Ганс очнулся. Развязал мешок, оставленный старцем, выпил немного воды и пошел по направлению к городу, но не к тому, где он жил когда-то.

III. НАЧАЛО (1400–1460)

Пройдет время. Он поступит в университет на деньги, оставленные старцем. Станет великолепным богословом, но без благодати в сердце: его будут уважать, его совета будут спрашивать. Он красив собой, но не вступит в брак. Будет вести правильную, безупречную, аскетичную жизнь.

Слишком хорошо он помнит виселицу и палачей, и боль от запретной любви, уходящей в прошлое…

Был ли он счастлив? Нет. Но когда умер, почти весь городок провожал его как великого святого. Но он не был святым. Он был несчастным, одиноким человеком, жаждущим прожить праведную жизнь.

1829 год. Россия. «Ганс Кюхельгартен» — название первого издания поэмы писателя Николая Гоголя под псевдонимом «В. Алов». В августе того же года Гоголь посетит Любек и другие немецкие города. Во время своего путешествия он узнает историю о семи повешенных разбойниках, одному из которых удалось спастись.

— Как его имя? — спросит Гоголь одного из немцев, рассказавших ему эту историю.

— Ганс Кюхельгартен, — будет ему ответ.

Гоголь потрясен, ведь именно так звали героя его первой и, как он сам считал, неудачной книги.

А когда-то, на несколько веков раньше…

Деревенская семья на окраине Священной Римской империи. Отец, мать и маленький сын.

— Посмотри, как прекрасна твоя мать, — говорит отец, — как она добра, красива, как нежна и как хорошо готовит. Можно только пожелать, чтобы и у тебя была такая же жена.

Мальчик застенчиво смотрит на нее, ест еще горячий суп, обжигающий горло, но еще больше его обжигают чувства, которые он еще не понимает сам. Они закипают в нем, и он стыдливо отводит взгляд.

Время идет, но в деревне время идет медленно, тем более в ту эпоху.

Зиму сменяет весна. Весну сменяет лето. Потом приходит осень.

И кажется, никаких особых внешних событий не происходит. Но однажды старая прабабушка Ганса, которую он немного боялся, умирает.

Она жила вместе с ним и его родителями. Он почти никогда не видел, чтобы она улыбалась. Редко она выходила из своей комнаты, потому что была стара и уже больна. Когда была хорошая погода, Ганс играл на улице, он видел, как она смотрит в открытое окно. На него и на жителей деревни. Часто погруженная в свои мысли.

Был летний день, когда мама подошла к Гансу и сказала, что прабабушка умерла. Мама попросила не заходить в комнату усопшей.

Но Ганс не удержался и все-таки зашел. Он увидел ее лицо, когда-то угрюмое и сосредоточенное, оно превратилось в застывшую маску.

Страшную, безобразную маску, за которой не было ничего.

Страшную своей пустотой. Отсутствием души, что покинула тело и исказила и при жизни безрадостное лицо еще больше.

Ганс выбежал из комнаты, из дома и побежал в лес. Лес принял его к себе. Был закат июльского Солнца. До самого вечера Ганс не возвращался домой.

Прабабушку похоронили. Осенью того же года старшая сестра Ганса вышла замуж, а он сам влюбился в девушку из соседней деревни. Они встречались и проводили много времени вдвоем. Время шло…

Ганс стал уже юношей. Марта, так звали ту, в которую он был влюблен, тоже стала более взрослой. И однажды они договорились о встрече наедине.

Была майская ночь.

В свете полной луны он целует ее, гладит ее кудрявые волосы. Марта снимает с себя платье. И при свете луны видно ее обнаженное тело. Видны огромные красные родимые пятна, покрывающие ее тело от груди до низа живота.

Он внезапно отстраняется от нее, а она начинает смеяться над ним:

— Что? Не нравлюсь я тебе?!

Ее смех резок и пронзителен. Она безобразна.

Ее красота уродлива и жестока, и он бежит домой.

Дома все спят, но, несмотря на его усилия пройти в дом незамеченным, мама просыпается. Со свечой в руке, в белой сорочке, едва скрывающей ее обнаженное тело, она подходит к нему. Видит его слезы и наклонятся, чтобы утешить его.

— Мама, — плачет он, — я люблю тебя, мама. — Я хочу быть с тобой… Она отстраняется.

— Но мы не можем быть вместе. Таков закон.

— Закон? — рыдает он. — Красота уродлива и жестока, а закон жесток еще больше, останься со мной, прошу тебя.

В комнате гаснет свеча.

IV. В НЮРНБЕРГЕ (1480–1540)

В городе Нюрнберге жил мальчик.

Ганс, сын Ансельма, того, кто был «простым человеком» до того, как был принят в сан священства.

Ансельм хотел, чтобы и Ганс стал пастором.

Но мальчику это не очень нравилось. Ему нравились веселые игры. А — позже красивые девушки, особенно одна из них, с которой он встречался.

— Бригитта, — говорил он ей, — хочешь стать моей невестой?

А она смеялась и кружилась вокруг него.

И юный Ганс сплетал венок из цветов для Бригитты.

— Хочешь стать пастором? — Смеясь, спрашивала она. — Или нет, о нет, святым, как святой Зебальд? А может быть ты когда-нибудь уйдешь в лес и встретишь его? И лукаво смотрела на Ганса, а потом крепко целовала его в губы.

— Неужели ты хочешь стать пастором? — смеялась она. — А как же я? А мои подруги?.. Хочешь, я познакомлю тебя с ними?

И познакомила. Они весело проводили время, а отец Ганса, узнав о разгульной жизни сына, выгнал его из дома.

Ганс не знал, что ему делать, как дальше жить. И пошел в лес, где когда-то отшельником жил святой Зебальд.

Багряное пламя листьев, горящих в октябре, уже почти отпылало и Солнце озаряло их огненной короной — невидимые кроны древних и царственных деревьев в глубине леса. Багряные краски, которыми пишут мучеников, царили в лесу, где когда-то жил святой. И не с кем было поговорить. И не у кого было спросить совета.

Никого не было рядом.

И святой Зебальд, живший некогда здесь, не явился к нему.

Все еще можно было вернуться домой. И выпросить, вымолить прощение у отца. Пока не поздно. Вернуться домой.

Или пойти вслед за той, которую Ганс полюбил. Что ему было делать. Удивительная тишина в глубине леса.

Долго был Ганс в лесу. И вечер уже нисходил на землю. А Ганс так и не знал, как ему поступить.

Он думал о Бригитте. И принял решение пойти к ней. Дома больше не было, и притон, в котором жила та, которую он любил, стал его домом.

Он зарабатывал себе на жизнь тем, что защищал женщин в «веселом доме» от побоев гостей, но время шло, он старел, а наслаждения уже не казались столь прекрасными, как и лица постаревших подруг, утративших красоту молодости.

Однажды к ним зашел странно одетый господин. С шутовским резным жезлом, на котором был изображен смеющийся лик, в одежде шута. С всклокоченными рыжими волосами и вытянутым подбородком.

— Налейте мне вина, — сказал он и его просьбу исполнили.

Внимательно осмотрев присутствующих, он сел в углу комнаты и сказал:

— О, позвольте мне рассказать Вам маленькую историю…

И не дожидаясь ответа, начал:

— Жил-был юноша, влюбленный в прекрасную деву. Отец юноши был пастором и хотел, чтобы и его сын тоже стал пастором. Но юноша этого не хотел.

Он искал любви той, которую желал. И она дарила ему свою любовь.

А потом увела его в дом разврата и спала с ним.

И с другими. Но он любил ее и не мог ее оставить.

И оставался с ней, всегда при ней, как преданный пес, с сердцем, разбитым о камни.

«О, наполни чашу души моей любовью», — говорил он ей.

Шут говорил, кривляясь, и сложа лодочкой ладони в красных перчатках:

И она наполняла, смеясь, а потом уходила к другим.

Внезапно шут встал во весь рост.

— О! Я не просто шут. Я хранитель ключей от ада. От трех пределов его. От огненной, неразделенной любви. Черного одиночества. И серой, волчьей тоски!

— А где ад? — спросил он. — Где, где? — И прижав руку к сердцу, завыл.

— В сердце ад. В сердце.

И сделав паузу, мирным, даже ласковым тоном, он сказал:

— А теперь, прошу вас, приведите мне самую прекрасную даму этого заведения.

— А я Вам не подойду? — смеясь, спросила хозяйка Бригитта.

Думая посмеяться над шутом, она повернулась к нему задом.

Шут медленно подошел к ней и одним рывком сорвал с нее юбку, под которой не был ничего. Оголив голый зад немолодой, когда-то красивой женщины.

Она выгнулась и засмеялась. Ганс увидел, словно впервые, ее лицо, лицо почти старухи. Старухи в объятиях шута, рассказавшего историю, так похожую на историю его жизни.

Ужас от услышанного и увиденного проник в его сердце. Отвращение охватило его душу. И он выбежал на улицу.

Ганс бежал прочь. Прочь от борделя. Прочь от той жизни, которую он прожил.

Он бежал до тех пор, пока не оказался на рыночной площади. Была ярмарка и царило веселье. Нюренбергский мейстерзингер пел балладу. Ганс остановился, чтобы послушать ее и передохнуть.

А мейстерзингер пел:

Может, в прошлом он был совершающим бунт,

Может, в прошлом он звался когда-то Гольдмунд,

Может, в прошлом он воздухом странствий дышал,

И не помнит, как именно, но умирал.

А теперь на ночные глядит облака,

И печаль у него глубока и легка.

За дверями блуждает апрельская ночь,

И поет, вообще не используя нот.

У Ганса почему-то мороз пошел по коже от этой песни.

Внезапно ему на плечо легла тяжелая рука.

Ганс повернулся. Перед ним стоял краснощекий мужик.

— Деньги есть? — спросил он Ганса с ухмылкой. — Давай сколько есть.

Ганс не задумываясь ударил его кулаком в довольную, глумливую рожу. Тот отшатнулся. Но к мужику на помощь бежали еще двое.

И Ганс побежал от них прочь.

— Стой! — кричали они.

А Ганс бежал. К мосту через реку, где жил палач.

К мосту палача. К Хенкерштег. Люди боялись палача, а Гансу уже нечего было терять.

Его преследователи отстали от него.

Ганс стоял один на мосту. Рядом с ним находился дом палача и стенная башня. Под мостом несла свои воды река Пегниц в западную часть города.

Солнце уже нисходило за горизонт.

Ганс склонился над водой и в свете заходящего солнца увидел свое отражение. Испещренное морщинами лицо старика.

Броситься вниз, подумал Ганс, в эту быстротекущую реку и прекратить страдания свои. В воде Ганс видел свое отражение.

Река, река, куда впадаешь ты?

Я в городе, но в сердце пустоты.

Нет ничего, что радует меня.

Огонь погас. Нет прежнего огня.

Любовь мертва. И мертвые цветы

Приносит пилигрим на берег тишины.

Как память о былом. И дань, и благодать.

Ни время, ни река не повернутся вспять.

Я благодарен всем. И всех благодарю.

За то, что ненавижу так! За то, что так люблю!

Еще люблю весенние цветы

И колокольный звон. Не знаю я, кто ты,

Тот лик, что отражается в воде.

И времени река, эфир, огонь, земля.

В воде.

Стыд горел, как неугасимое пламя…

Но Ганс остановился. Из дома вышел палач и подошел к Гансу.

— Что? — спросил он. — Решил свести счеты с жизнью? Постой. Не торопись.

Зайди ко мне в дом. Выпей вина. Согрейся. Даже если не бросишься с моста, то загнешься от простуды, холодно, а ты не похож на того, у кого есть деньги на докторов.

Я стольких людей лишил жизни, что, наверное, нужно спасти хотя бы одну. Например, твою жизнь. Почему бы и нет? Пойдем.

И Ганс вошел в дом. И пил вино с палачом, а утром пошел к церкви святого Зебальда. К ее готическим башням. Ганс-старик вошел в церковь. Жизнь прошла, и в чем был ее смысл, понимания у него не было…

— А был ли у него выбор? — спросил Павел Роза. — Была жизнь ведь не только в церкви или в борделе. Был и другой путь. Но он его не нашел.

V. ГАНС-ХУДОЖНИК (1840–1886)

Ганс родился в бедной семье. Еще с детства он про- являл способности к рисованию. Родители видели его способности к искусству, и отдали Ганса в ученики к художнику-мастеру Рудольфу Кнуту.

Так Ганс стал подмастерьем у мастера Рудольфа, которого называли либо мастер, либо мастер Кнут. Мастер Кнут не был жестоким человеком, но бездельников, хулиганов и бездарей не любил. Если он замечал таких среди своих учеников, он немедленно изгонял их, и они вынуждены были вернуться к родителям, так и не научившись искусству, в котором Рудольф Кнут был подлинным и непревзойденным мастером.

Из всех учеников более всего он отмечал способности и прилежность Ганса. Именно его в качестве своего спутника и лучшего ученика он решил взять с со- бой в путешествие по Германии.

Однажды утром, это было весной, в начале апреля, дверь в комнату Ганса отворилась. С большим но- сом, массивным подбородком, высоким лбом, широко- плечий, в черном дорожном плаще, с белой тростью в правой руке, стоял мастер Кнут.

— Ганс, — сказал он, — мы отправляемся в путешествие. В великое путешествие по Германии!

Они сели в карету, кучер хлестнул запряженных лошадей, и путешествие Ганса со своим учителем на- чалось.

Мюнхен, Дрезден, Берлин… Весна на всех улицах и весна в душе Ганса! Белые облака на ясном небе.

Улыбки девушек, от которых он краснел. Уважение горожан. В каждом городе, где они останавливались, он рисовал. Мастер Кнут внимательно следил за тем, как он рисует. Сначала учил его рисовать здания, архитектуру, дома, замки… И только потом они перешли к портретной живописи.

— Будь внимателен, Ганс, — говорил Мастер. — Когда рисуешь, смотри в самую суть человека, смотри, какое у него сердце: доброе, злое, нежное, жесткое, льстивое, продажное, гнилое как яблоко, изъеденное червями, или как маленькое солнце, озаряющее мир вокруг себя светом.

VI. ТАВЕРНА

Однажды, устав от продолжительной дороги, они вошли в одно из питейных заведений того времени. Был сильный дождь, и они оба промокли. В таверне было душно. Люди пили пиво из больших кружек и, пьяные, громко смеялись. Между столами проходили молодые и немолодые женщины, предлагавшие себя за деньги. Место было не самым приятным, но было уже поздно и ехать под вечер неизвестно куда по темной дороге, скользкой от дождя, было небезопасно.

В центре заведения была маленькая сцена, на которую вышли два скрипача. Обоим было уже за тридцать лет, но они были настолько худыми и изможденными, что можно было принять их за студентов-музыкантов.

— Дамы и господа, — начал один из них на идиш, а потом на немецком, — позвольте мы исполним для вашего внимания музыку.

И поднял скрипку. Внезапно к ним подошел господин высокого роста и сказал:

— А что это тут у нас делают жиды?

И ударил одного из музыкантов по лицу. Тот упал на сцену, лицо у него в крови, и он лежит, словно мертвый. Внезапно наступила тишина. Все замерли в ожидании, что будет дальше. Ганс хотел встать на защиту второго музыканта, но тяжелая рука мастера легла на плечо Ганса.

— Ганс, сиди. Ты ничем не поможешь. Ты хочешь, чтобы тебя арестовали? Это сам глава этого вонючего, грязного городка, в котором мы застряли из-за этой погоды. Держи себя в руках. Прояви волю.

Лицо второго музыканта побледнело, но он не растерялся. Он подбежал к одному из столов, схватил бутылку, с яростью разбил ее, и горлышко от нее вонзил в горло верзилы, который, истекая кровью, упал на пол, дергаясь и хрипя. Несчастного музыканта схватили и увели прочь.

— Жизнь бывает очень жестока, — сказал Мастер Кнут. — Ты слишком раним. Так нельзя. Учись проявлять Волю, Ганс. Не жестокость, нет. Волю.

Тебе она очень понадобится в жизни. Я очень сочувствую этим несчастным, но мы с тобой ничего сейчас не можем изменить. У нас здесь нет здесь связей. У меня нет.

Понимаешь, Ганс, — говорил его наставник, — как плохо быть тем, кого не любят? У нас не многие любят евреев. К счастью для тебя ты не еврей. Но у нас не любят и нищих, Ганс.

Ты ведь не хотел бы быть нищим? Нищим художником, Ганс?

— Нет, — отвечал Ганс, — я не хочу быть нищим художником.

— Тогда у тебя есть шанс при твоем мастерстве, ты за время нашего путешествия многому научился, попробовать себя при дворе. Я помогу тебе, Ганс. Готов ли ты к этому?

К новой жизни?

И Ганс ответил:

— Да, мой мастер! Я готов!

VII. ТРИ МИРА КРАСОТЫ

Ганс едет в карете с мастером Кнутом.

Ганс засыпает и ему снится сон, в котором карета подъезжает к великолепному дворцу. Внутрь дворца ведет белая лестница. Дамы в старинных белых платьях и пажи встречают Ганса и его Мастера. Их проводят вверх по лестнице. Войдя во дворец, Ганса и Мастера Кнута ведут еще по одной лестнице из белого мрамора все выше и выше…

— А сейчас, Ганс, — говорит Мастер Кнут, — я проведу тебя в одну из потайных комнат этого дворца. Это мастерская. Следуй за мной!

Мастер Кнут, в руке у которого связка ключей, открывает мастерскую. Ганс проходит в комнату следом за Мастером. В комнате большая кровать и три огромных холста, укрытых материей, освещенных солнечным светом заходящего солнца, проникающим в мастерскую.

— А теперь, Ганс, — говорит Мастер, — я тебе расскажу о том, что такое красота, каков путь к красоте и какой она бывает.

Внезапно Ганс замечает, что в мастерской они не одни. Девушка в белом платье подходит к Мастеру Кнуту.

— Посмотри, Ганс, — говорит он, — как она красива, — и обнажает ее до пояса, — как белоснежна ее кожа, ее лицо и светла улыбка. Она прекрасна человеческой, земной красотой, которая… — он делает паузу. — Которая, как прекрасное спелое яблоко, однажды сморщится и станет безобразным.

В слезах после этих слов девушка покидает мастерскую.

— Слушай меня внимательно, — говорит Мастер Кнут. — Красота бывает демонической и темной. Красота бывает человеческой и земной. И красота бывает небесной и Божественной. Сейчас ты увидишь сам.

Солнце зашло за горизонт и в комнате сумрак. Мастер Кнут подходит к первому холсту и снимает с него покров. На холсте изображена женщина. Она обнажена, стоя спиной к тому, кто на нее смотрит. Над обнаженными бедрами поднят вверх лисий хвост. Лицо женщины повернуто вполоборота на смотрящего. Ее лицо невозможно описать. На нем сладострастие, и коварство, и хитрость, и притягивающий к себе магнетизм, исходящий от нее. У Ганса начинает кружиться голова. Кажется, что ее образ начинает оживать, и вот-вот сойдет с холста.

— Посмотри, Ганс, это — демоническая красота, — говорит Мастер и закрывает портрет.

После этого Мастер открывает перед Гансом второй холст.

— А это, Ганс, — говорит он, — человеческая красота.

На холсте изображена красивая женщина, смотрящая на себя в зеркало, отражающее ее увядающую красоту. Ее лицо можно было бы назвать прекрасным, но морщины уже пересекли ее лоб, и видно, что горечь земных печалей коснулась ее лица.

— Такова земная красота. Она прекрасна, но преходяща.

И этот холст Мастер Кнут укрывает покровом. Мастер Кнут подходит к третьему холсту.

— А теперь, Ганс, я расскажу тебе о Божественной красоте.

И открывает третий холст, но на нем нет портрета. На нем изображено сияние, проходящее через разные краски.

— Ганс, — говорит Мастер, — мужчина воспринимает красоту через образ женщины. Ты видел демоническую красоту. Видел земную. А Божественную? Ты видишь ее? Эта дверь закрыта для многих, Ганс.

Однажды, может быть, ты сумеешь ее открыть и увидеть, что скрывает она. Что ты видишь, Ганс, за этим сиянием красок? Что?..

Ганс слышит удар гром, удар невероятной силы.

И просыпается.

Он в карете. Ночное небо рассекла молния. Мастер Кнут выходит из кареты.

— Ганс, мы приехали ко двору Людвига II. Начинается твоя новая жизнь!

VIII. АВЕЛИН

После жизни в Баварии Ганс едет во Францию для совершенствования своего мастерства. Ганс посещает светские вечера. Однажды на одном из вечеров он знакомится с девушкой из дворянской семьи, которую зовут Авелин.

Ганс встречается с ней и рисует ее портрет. Он чувствует, что начинает любить ее. Однажды они уединяются в комнате Авелин.

Они сливаются в поцелуе. Ему кажется, что он погружен не только в ее тело, но в ее душу. И она целует его. Его глаза. Губы. Руки. «Ты мое солнце», — говорит она. Шепчет ему.

Их, глаза влажны от слез. В этот момент — они вдвоем. В любви к Авелин он забывает обо всем.

Но… До этого судьба сводит его с Ирен, подругой Авелин, на одном из балов. Она подходит к нему, и сама приглашает потанцевать с нею. Что-то странное чувствует в ней Ганс. «Меня зовут Ирен», — говорит она. И начинается танец. Ганс чувствует что-то тягучее в ней. Затягивающее, магнетическое. И он танцует с ней. У нее длинные, темные волосы, ее настоящее имя Илина Петраке.

На другой ему приходит письмо из Баварии, в котором Людвиг просит его вернуться и написать портрет знатной дамы.

Ганс расстается с Авелин и обещает вскоре приехать за ней и забрать ее с собой в Баварию. Он выполняет заказ Людвига, но встретиться снова с Авелин ему не удастся.

Он получит письмо от ее сестры, в котором узнает, что Авелин утонула во время лодочной прогулки вдоль реки. Ее подруга Ирен была пьяна и нечаянно перевернула лодку.

Они обе погибли. Ганс не может найти себе место от горя. Он пишет письма Мастеру Кнуту, пытается найти у него поддержку. Мастер отвечает ему сухими, сдержанными письмами, в которых напоминает Гансу, что нужно найти волю в себе самом и пережить это горе.

Чтобы забыться, Ганс посещает балы, прекрасные замки, построенные Людвигом. Замок Нойшванштайн и Линдерхоф. Начинает даже крепко пить, но забыть Авелин не может.

И тогда он вспоминает сон, который ему приснился перед приездом в Баварию.

О демонической, человеческой и Божественной красоте. Он решает, что однажды найдет путь к Божественной красоте. Горе в его сердце со временем постепенно утихает, и Ганс продолжает жить светской жизнью художника при королевском дворе.

IX. ИРЕН

— Что же произошло на самом деле? — продолжает рассказ Павел Роза. — Что же произошло с Авелин? Она и ее подруга Ирен отправились на прогулочной лодке по реке Сене. У Ирен была бутылка красного вина. Она выпила несколько бокалов и довольно быстро захмелела. На ее лице появилась блуждающая улыбка. Она пролила красное вино на себя и вино потекло по ее темному платью вниз, вдоль живота. Она засмеялась.

— Посмотри! Я бы хотела заполучить твоего Ганса. Я хочу, чтобы он был со мной. Чтобы любил меня, а не тебя. И я ненавижу тебя!

— Моя бабка была румынская ведьма! — кричит и смеется пьяная Ирен. — И я сама ведьма. Авелин, я ненавижу тебя! Ненавижу! Я сделаю все, чтобы Ганс не был с тобой!

Ирен поднимается во весь рост над Авелин, которая сидит на краю лодки. Но, пьяная, не удерживает равновесие и падает за край в воду.

Падая, Ирен хватается за Авелин и утаскивает ее за собой.

— Я заберу тебя с собой! — кричит Ирен.

Авелин пытается бороться с ней. Крики и… обе погружаются в глубину реки.

X. ДРУГОЙ МИР

Мастер Кнут у себя дома. За окном ночь. После получения письма от Ганса с известием о гибели возлюбленной, при зажженных свечах, Рудольф Кнут останавливается на чтении Гете. На фразе: «Я телом так к тебе привязан, как будто кровь твою испил»

Фразе, обращенной Гете к будущей жене своей Кристиане Вульпиус.

Мастер Кнут закрывает книгу, встает из-за стола. Скрестив руки за спиной, он ходит по комнате, размышляя. Сверхчувственный мир. Внутри бытия и внутри сознания. В сознании и бытии. Ступени вниз. И ступени вверх. Вниз в подземный сад, недоступный восприятию земных чувств.

Если вверх, то сад пресветлый, где солнечный свет озаряет все и где пределы времени завершаются, ни звук, ни музыка, ни тишина не способны тот мир передать. Отразить. Выразить. И тьма не способна там быть. Но в подземном саду все иначе. Свет туда проникает иной.

Мастер подходит к стене. Прикасается к ней руками и начинает чертить на ней знаки. Стена растворяется и перед ним открывается сумрачный сад. Алые цветущие лилии в окружении кустарника под сумрачным небом, укрытым облаками, сквозь которые проникает мерцающий свет. Черные открытые катафалки, на которых возлежат женщины и мужчины. Некоторые в одежде, а некоторые обнажены.

Он смотрит на них, опершись на трость. От одной группы отходит женщина. На четвереньках она подползает к мастеру.

Это Ирен.

— Зачем ты убила ту, которую любил Ганс? — спрашивает он ее.

Она смеется. Пытается коснуться его. Тянет к нему руки. Мастер замахивается на нее тростью, она отползает от него. И внезапно поднимается в воздух. Одновременно с этим поднимается ветер. Он развевает длинное изорванное красное платье Ирен и ее густые черные волосы. Она смеется. Тогда Рудольф Кнут читает на латыни молитву для изгнания демона.

Мастер не успевает прочесть молитву полностью. Ирен падает на землю, шипит и, корчась, уползает от мастера Кнута в глубину сада, так и не ответив на его вопрос. Со злостью Мастер бьет по разросшимся в саду кустам тростью.

Отвернувшись от всего и всех, кто находится в саду, он прочерчивает в воздухе знаки и покидает мир подземного сада.

XI. БОЖЕСТВЕННАЯ КРАСОТА

Ганс находится в своей мастерской. Ему снится сон. Он видит коленопреклоненного мужчину, обращенного лицом к иконе. На иконе не видно ни святого, ни лика ангельского, а только свет. Живой, золотой струящийся свет. Мужчина молится, и Божественный свет, идущий от иконы, окутывает молящегося, проникает в него, обволакивает его, и Ганс во сне внезапно понимает, что это и есть Божественный свет Великого Творца, из которого создается красота Божественная. Та энергия и сила, которой творится и созидается мир. И тот, кто стоит на коленях пред этой огромной иконой, принимает в себя этот свет, чтобы этой силой, которую он принял, творить! И Ганс понимает во сне, что сам хочет оказаться на месте этого человека, чтобы создавать красоту Божественную, Ганс понимает, что только после проникновения в него этого света он сможет создать, написать Божественный образ, изобразить Божественную красоту. Ганс пытается подробно запомнить то, что видит, чтобы написать картину, какой не писал еще никогда.

Ганс просыпается. Он подходит к чистому холсту и встает перед ним на колени, как тот человек из только что увиденного сна, стоящий перед иконой. Не будучи набожным человеком, он замечает, что его губы сами шепчут слова католической молитвы на латыни, которые приходят к нему из его детства, из его сердца. Ганс готов написать увиденную во сне картину.

Написать коленопреклоненного перед иконой, из глубин которой струится Божественный свет. И в этот момент раздается стук в дверь. Ганс в халате, на котором пятна от красок, открывает дверь.

В дверях стоит графиня Элизабет фон Шнайдер.

XII. ГРАФИНЯ ЭЛИЗАБЕТ

Солнечный летний день, госпожа фон Шнайдер очень мила. Она, можно даже сказать, красива. В длинном синем платье второй половины девятнадцатого века.

— Господин художник, — говорит она, — не напишите ли Вы мой портрет? — и с улыбкой кокетливо глядит на Ганса.

— Да, — отвечает ей Ганс, — напишу.

— Я вам нравлюсь? — спрашивает госпожа фон Шнайдер

Она садится на диванчик в углу мастерской и приподнимает длинное платье до колен.

— Я хотела бы, чтобы Вы узнали меня лучше, глубоко почувствовали меня, прежде чем писать мой портрет.

Она излучает аромат желания и французских дорогих духов. У Ганса кружится голова. Он подходит к ней. Она встает с диванчика и очень близко становится рядом с ним. Проводит нежно рукой по его щеке.

— Госпожа фон Шнайдер, — с трудом преодолевая ее животный магнетизм, говорит Ганс, — Вы замужем!

— Ну и что? — Возражает она. — Муж мне нужен, чтобы содержать меня. Покупать мне наряды. Выполнять мои маленькие капризы.

— Разве Вы любите меня? — спрашивает Ганс — Хотя бы влюблены? Нет! Вам я забавен. И интересен потому, что признан при дворе. Ваш прежний любовник, которого вы бросили, пьет по кабакам, а другой уехал из страны, чтобы только забыть Вас, потому что и его Вы тоже бросили.

— Что? Вы отказываете мне? Графине Элизабет фон Шнайдер? — кричит она, и ее только что милое лицо искажает злоба. — Мне? Мне? Мне? — задыхается она, и выбегает прочь из мастерской художника. Ганса всего трясет. Его взгляд падает на картину Авелин, которую он написал перед отъездом из Франции. На ту, которую Ганс так любил.

Потом на пустой холст так и не написанной картины.

Ганс падает на колени. И рыдает так, как не рыдал еще никогда.

XIII. МАСТЕР

Однажды к Гансу в Баварию приехал Мастер Кнут.

— Ну, что Ганс? — спросил наставник. — Как твои успехи? — Я с дороги и, откровенно говоря, замерз.

А надо сказать, что была уже поздняя осень, и действительно было холодно.

— Нет ли у тебя хорошего, старого, крепкого вина?

Лучше красного, ты же знаешь, белое я не люблю.

Ганс принес две бутылки старого немецкого крепкого вина. Наполнил два бокала, для себя и своего на- ставника, и Мастер Кнут начал свой рассказ. Он говорил о своих учениках. О новых художниках, которые стали признанными мастерами. О политике и государственных делах. В камине горел огонь. Вино почти закончилось.

Над камином висел портрет Авелин. Мастер встал из-за стола и подошел к портрету:

— Это о ней ты писал мне в своих письмах? Некоторое время он долго изучал портрет.

— Очень хорошая работа, Ганс. Не думай плохо обо мне, я знаю, что такое утрата той, которую любишь. Земная красота…

Тихо проговорил он.

— Я не знаю, чем помочь тебе. Да и кто может помочь?..

Мастер Кнут на этих словах достает карманные механические часы на цепочке. Открывает их. Смотрит на то, который час показывают они:

— Время, мой мальчик… время. Время властвует над всеми (делает паузу), почти над всеми в этом мире. Как ты думаешь, где предел его власти?

Ганс молчит, потому что не знает, что ответить.

— Предел власти нашего времени за пределом самого времени. Вот в чем парадокс, Ганс. «Другой мир…» — говорит Мастер Кнут и продолжает:

— Ты не поверишь, но я когда-то учился на часового мастера. Я научился чинить самые разные часовые механизмы. Разбирать их и собирать. Я хотел понять, как они работают. Как работает и живет само время. Но время не в них. Часы только показывают нам его движение. Движение его во всем в этом мире. Это страшно, но во всем живом и подвижном, и даже в том, что мы не осознаем, движется и течет сила, его сила.

— Принеси мне еще вина, мой мальчик, — говорит Мастер и Ганс приносит своему учителю еще красного вина.

Мастер медленно пьет из прозрачного бокала. Его взгляд устремлен куда-то вдаль.

— Представь себе, Ганс, — говорит Рудольф Кнут, прищурив один глаз, — что где-то… примерно в 2020 году о нас с тобой напишет…

Писатель. Напишет книгу о нас.

Из другого, особого времени. Когда будет происходить соединение Юпитера и Сатурна в знаке Водолея. В начале новой эпохи будут изданы запрещенные книги Аббата Тритемия и Корнелиуса Агриппы. Изданы и переведены на разные языки рукописи великих мудрецов древности. Но невежество людей во многом останется прежним.

По улицам буду передвигаться машины.

Время ускорится многократно… и начнется начало новой эры…

Мастер замолчал. В такой тишине было слышно только биение часов и треск поленьев в камине.

— Представь себе, — продолжил мастер Кнут. — В зеркале воды отражается небо над прошедшим и грядущим.

Когда приходишь к реке после дождя и Солнце, и блики на воде…

И никого. Только ты сам словно вне времени. В одном моменте вечности.

Вот такую картину написать… Словно образ небесного мира…

А если человек видящий, то вдруг в солнечном свете он увидит, как над нашим миром восходят планы Высших миров, лестница из воздуха и света, идущая вверх над берегом речным.

Туда, где все вокруг — любовь во всех ее цветах.

И полное, как свет, отсутствие страдания.

Потом он замолчал. Часы продолжали идти и огонь в камине почти догорел.

— Прости меня, Ганс. Я много выпил, да и устал с дороги.

Проведи своего пьяного учителя в комнату, где он сможет провести эту холодную, осеннюю ночь. Завтра я уеду.

Когда Ганс на следующей день проснулся и вошел в комнату Мастера, его уже не было. Мастер Кнут уехал с самым восходом Солнца.

XIV. ИСТОРИЯ МАСТЕРА РУДОЛЬФА

Мастер Кнут уехал. Огонь в камине догорел. Ганс подходит к столу, за которым накануне он сидел со своим наставником, и видит большой конверт с подписью Мастера Рудольфа и надписью «Гансу. Моему ученику». Ганс открывает конверт и начинает читать. Чтение захватывает его, и он погружается в мир того, кто оставил ему послание.

«Мой дорогой Ганс. Мой лучший ученик». С этих слов начиналось письмо.

«Я решил приоткрыть завесу тайны моей жизни тебе. Написать по сути не столько наставление, сколько исповедь того, кому довелось пережить столько событий, что обычному человеку и не представить.

Родился я в Праге. Мой отец служил при дворе Императора Рудольфа II, императора священной римской империи и покровителя алхимиков. Отец мой сам был алхимиком и служил при дворе. С юности меня увлекало тайное знание, как и моего отца, и моего деда, и прадеда. Рудольфом меня назвали в честь Императора Рудольфа II.

После его смерти в 1612 году мой отец уехал вместе со мной в Англию ко двору Якова I из династии Стюартов.

С моей будущей женой Кэтрин я познакомился впервые в 1652 году. Встретил ее у церкви святого Дунстана, старинной церкви, расположенной в восточной части Лондона. Прекрасной готической церкви, еще не опаленной языком огня 1666 года. Как и моя жизнь, тогда еще не опаленная пламенем страдания и испытаний, которые я прошел.

Кэтрин была в зеленом платье, ее рыжие кудри ниспадали ей до плеч.

Она стояла у входа в церковь, погруженная в свои мысли, и не видела меня. Но, почувствовав мой взгляд, она обернулась. Сначала смутившись, она преодолела робость и внимательно посмотрела на меня. Я первым начал разговор. С первого мгновения, как я увидел ее, я уже знал, что она будет моей.

По распоряжению Карла II, монарха Англии, Шотландии и Ирландии, вступившего на трон в 1660 году, в 1665 я отправился во Францию, чтобы встретиться с одним из магистров тайного ордена для получения некоторых рукописей по алхимии и разрешения острых политических вопросов. Там, во Франции произошла моя встреча с магистром.

Не называя ни места, ни времени, ни города, в котором произошла наша встреча, несколькими штрихами опишу его внешность, потому что внешность его была необычна.

Был он невысокого роста, непропорционального телосложения и, хотя по внешности выглядел очень юным, волосы все у него были седые, заплетенные в косу. Взгляд у него был проницательный, как у человека много пережившего и повидавшего.

Многие вопросы были нами благополучно решены, рукописи приобретены, но помимо них у магистра за довольно большую сумму денег я выкупил темный Гримуар. Магическую книгу, о которой я расскажу позже.

Выглядела она необычно. На черном твердом переплете книги были железные застежки, украшенные странными символами. Застежки складывались в замок и закрывались на ключ, чтобы никто, кроме владельца книги, не мог открыть ее. Книга и ключ от нее стали моими.

Выкупил я ее для моей коллекции старинных книг и не думал, что придет время, когда я воспользуюсь ее силой на практике.

Про эпидемию чумы в Лондоне, начавшуюся год назад я знал, и письма моей жене были переполнены просьбами оставить дом и город ради безопасности жизни ее и наших детей.

Сам король Англии Карл II оставил Лондон и уехал в Оксфордшир.

Но несмотря на многие письма, ответ я получил только на первое. Потом письма от жены перестали мне приходить. Меня это обеспокоило, и мрачные мысли начали посещать меня, однако по возможности я отгонял их от себя изучением рукописей и чтением книг. Домой в Лондон, где я проживал тогда со своей супругой и нашими двумя дочерьми, вернулся я осенью 1666 года по морскому пути из Франции до города Дувр, известного не только как крупнейший порт Британии и близостью своей к Франции, но и Дуврским замком.

Белые скалы Дувра были названы римлянами«albus», что означает белый. За белизну этих скал Британию назвали «Альбионом».

На корабле мне приснился сон. Сначала я увидел магистра, читающего книгу. Он словно бы не видел меня, погруженный в чтение. Но, что удивило меня, вокруг его фигуры было темное свечение. Он не видел меня, и я не стал к нему подходить.

На смену образу магистра пришел образ Кэтрин. Она стояла у входа в дом, где мы жили. Ее лицо было бледным и изможденным. Я хотел к ней приблизиться, но она стала удаляться от меня. Ее фигура стала словно растворяться в воздухе. Пока не исчезла совсем. И я обнаружил, что стою у церкви святого Дунстана. Церковь была опалена пламенем и от нее шел дым. От дыма я начал задыхаться. На этом с ужасом я проснулся. Заснуть более я не мог. Часы показывали четыре утра. Я встал с постели, оделся и поднялся на палубу. Был холодный ветер и ясное звездное небо. И водный простор, по которому плыл наш корабль, который скоро войдет в порт. И вот мы приблизились к белым скалам, и наш корабль вошел в порт города Дувр. Все мои мысли были о моей семье и о том, что с ними. Из Дувра я добрался до Лондона. От моего соседа, который чудом остался жив, я узнал о том, что любимая моя жена и две дочери наши покинули этот мир. Солнце еще не зашло за горизонт, а я уже был на кладбище. Долго не мог я найти их могилы.

Была осень, и листья деревьев пылали кровавым цветом в лучах заходящего Солнца. Эпидемия пошла на спад после пожара, уничтожившего часть города и саму чуму. Пожар пылал с воскресенья 2 сентября до среды 5. Я же вернулся в город 1 октября.

И словно в безумном сне я блуждал среди могильных плит и не знал, где похоронены те, кого я любил. Пока не нашел большую каменную плиту с вырезанными на ней именами умерших, и там были имена тех, кого я искал.

Я сидел в безмолвии, не уходя с кладбища, пока не почувствовал, что стал замерзать, и холод стал проникать в мое сердце. Я вернулся в мой опустелый дом. Несколько дней я лежал, не вставая с постели. Потрясение и простуда дали о себе знать.

Хотелось расстаться с этим постылым существованием, но это удел слабых людей. Но я, Рудольф фон Кнут, нашел в себе силы, чтобы справится с потрясением и болезнью. Я пришел к церкви святого Дунстана, опаленной пламенем. Там когда-то я впервые повстречал Кэтрин.

Это невозможно объяснить. Если ты не просто влюбился, но полюбил женщину и ищешь ее образ даже в других. Тоска снедать будет тебя, тоска… И если утратил ты возлюбленную, те места, которые Вы посещали вместе, будут невыносимы для тебя, особенно первое время.

И тогда я решил прибегнуть к силе темного Гримуара.

Я решил, что мне необходимо воспользоваться силой этой книги. Там был подробно описан обряд вызывания духов мертвых, известный еще со времен древнего Рима. Страшный проступок, на который я решился пойти по двум причинам: чтобы увидеться с теми, кого я любил, во-первых, и, во-вторых, поскольку умершие знают больше, чем живые, найти или узнать, как изобрести лекарство от чумы, чтобы спасти жизни невинных людей. Ночью я пришел на кладбище. У меня был факел и Гримуар. И средство, чтобы зажечь факел, и все необходимое для проведения обряда. Я сделал все, как было необходимо, и дух пришел…. Но не она то была.

В свете горящего факела я видел Кэтрин, которая пришла, но что-то смутило меня в ней. Я вспомнил уроки моего отца, сведущего в тайный знаниях и произнес слова, заставившие лукавый дух принять истинное обличие. Прекрасный облик моей жены начал таять словно воск и под ним начало открываться другое обличье. Много сил отняла у меня борьба с тем, кто пришел, но мне удалось изгнать его. Едва живой я вышел за ворота кладбища. Всполохи пламени и огни во время битвы увидели, и меня решили обвинить в колдовстве. Дом мой окружили. Но я предвидел это и через черный ход вынужден был покинуть его и Лондон. Книга словно обладала живой душой и страшной силой. Была и идет с давних времен борьба между светом и тьмой.

И когда-то я, часовой мастер, художник и врач, вынужден был стать магом и алхимиком, чтобы принять участие в этой борьбе.

Я преуспел в алхимическом процессе великого духовного делания, о котором писали алхимики древности, но не материальное золото они имели в виду, а обретение золота духовного, о котором сейчас говорить не буду. Есть древо смерти и утрат, и есть древо жизни и обретения.

И от древа смерти вкусил я плоды, в глубины которого нужно было проникнуть, и от древа жизни вкусил я плоды, к которому нужно было взойти.

Невыносимо терять любимых людей, но даже после потери в душе живет наивная надежда на встречу и воссоединение с ними в мире высшем. Но когда теряешь человека при жизни, когда он превращается в чужого, совершенно незнакомого для тебя человека, надежды уже нет.

Это как два мира, которым вместе не соединиться. Смириться с этим — тяжело. А порой невыносимо. Но надежды терять нельзя.

И жить надо дальше. Итак…

Дождись смерти прежней любви в твоей душе. И тогда, когда уже будет казаться, что только пустыня и жгучий песок в твоем сердце, посели в нем и взрасти в сердце росток новой надежды. Какое бы время года ни было на дворе, заботься о нем, ухаживай и поливай. Слезами живыми, как живой водой, омывай его, а мертвой водой сама скорбь уже омыла. Молись и Верь. И она придет. О! Она придет!

Даже в самой глубокой тьме можно найти свет». — Было написано размашистым почерком мастера Кнута. — «И когда найдешь его, найдешь свет, зажги факел и без страха иди вперед. Но тебе нужна будет воля. Чтобы не испугаться и идти дальше. Не бойся и иди». На этом текст письма заканчивался.

Ганса охватил трепет. Сколько же ему лет, подумал Ганс. Моему Мастеру? И как же он любил, если решился прибегнуть к вызову духа своей жены? Ганс убрал письмо обратно в конверт.

Несмотря на прочитанное в ту ночь, Ганса не мучили тяжелые сны.

Ему вспомнился разговор с мастером о небесном мире. Гансу снилась извилистая река, освященная восходящим Солнцем. Извилистая река его жизни.

Наутро Ганс проснулся отдохнувшим и полным сил.

Письмо Мастера он спрятал среди модных современных романов в своей личной библиотеке.

XV. ПОРТРЕТ

Ганс рисует величественные портреты карликов и карлиц империи, важно вышагивающих пышногномами в королевских палатах. У него и деньги, и слава, но тоска гложет его душу. Он вспоминает Францию и ее художников. А также Лондон и галерею Тейт, которые Ганс успел посетить еще до поездки во Францию, где картина Уильяма Тернера «Дождь, пар и скорость» оставила глубокий след в его душе. «Насколько сильно Тернер предвидел наступление новой эпохи!» — думал Ганс в своей мастерской.

Ганс смотрит на портреты всех господ, которых рисовал, и их жен. Сколько же фальши и лести он видит сейчас в своих работах! В жизни это были совсем другие люди. Конечно, среди них были и достойные. Госпожа фон Фридеманн, нашедшая и оплатившая услуги доктора, когда Ганс был болен. Граф Фон Шнайдер, который стал почти его другом.

Ганс в отчаянии думает, что всю жизнь подчинялся воле знатных Господ и Дам, которым служил.

Так как же он прожил жизнь? Он обманул себя? Обманул историю? Ведь по его портретам будут думать обо всех тех, чьи образы он писал? Нет! Были и честные портреты — Графа фон Шнайдера и некоторых других. Но их так мало…

И тогда Ганс решает написать свой собственный портрет, чтобы увидеть себя, свою душу. И приступает к работе.

Он рисует в течение нескольких часов, без перерыва. В его ушах звучит, как эхо, голос Мастера Кнута:

«Тебе не хватает Воли, Ганс. Воли, Больше Воли. Не жестокости. Воли!»

От нервного напряжения сердце не выдерживает.

Ганс падает рядом с незавершенной картиной. Однако, частично его работа завершена.

И те, кто нашел его бездыханное тело, увидели, что сквозь белое небытие чистого холста проступило волевое лицо художника. Таким его еще не видели. Лицо человека войны. Человека Воли. Триумф воли!

XVI. УРОК В ШКОЛЕ

Ганс Кюхельгартен родился в Берлине в 1902 году. Когда Ганс еще учился в школе, однажды на уроке математики он нарисовал в тетради девушку, в которую был тайно влюблен. Когда рисунок был завершен, Ганс увидел тень, которая легла на лист тетради. Он поднял голову и увидел перед собой учителя. Учитель взял в руки лист тетради с рисунком и поднял над головой.

— Посмотрите, какой у нас художник! — громко сказал он так, чтобы весь класс услышал. — Посмотрите все!

В классе раздался громкий смех. Ганс не стал художником. Он стал военным.

XVII. ЗИМОЙ В БЕРЛИНЕ

Был зимний день в Берлине. Весь день и всю предыдущую ночь падал снег, укрывая собой город.

Прошел месяц с того унизительного урока в школе. Ганс вспоминал смех в классе. Смех унижения над своим рисунком. В раскрытой тетради он пытался нарисовать зимний город. Рисунок был завершен, но в душе не было радости.

Горечь унижения оставалась в душе. И ни красота зимнего города, ни удачно выполненный рисунок не вносили в нее умиротворения.

Нужно было найти нужное слово. Смирение — хотел поначалу написать Ганс, но вместо этого, перевернув страницу с рисунком, он написал другое слово.

Одно слово, в которое вложил всю свою горечь и злость.