Бесплатный фрагмент - Третий президент

Утренний кофе в Ривердэйле

Осень моя любимая пора года в Нью-Йорке. Впервые я прибыл сюда первого ноября 2002 года. О кофе здесь узнал почти сразу. Официально пятнадцатиминутный кофе-тайм на стройке капитализма, во время которого мы бывшие совки покупали и пили этот напиток, длился минут тридцать, за которые успевали поболтать за жизнь в Большом яблоке — почти столетнем самом известном прозвище Нью-Йорка. Платили тогда за обычный бумажный стаканчик кофе 50 центов. Дороговато после моего родного Минска, но терпимо. К кофе привык. Чай? Очень редко. Не мой напиток.

Пять с половиной лет назад купил квартиру неподалёку от работы в колледже и переехал в Ривердэйл Это тоже Нью-Йорк. Пять минут от дома пешком кафе «Бездомная звезда». Заглядываю туда перед работой. Там кофе теперь стоит $2.89. Чуть больше того стаканчика. Все ещё терпимо.

Мне 69 и я все еще работаю в местном колледже.

У меня свои старческие сдвиги и один из них связан с тем, что после 60-ти стал просыпаться в районе двух — трех часов ночи, вместо привычных 5—6 часов утра в молодые годы. Соответственно сдвинулось время ежедневного утреннего морса — свежевыжатого лимона, немножко мёду, размешанных в стаканчике с чистой водой, плюс поливитамин. Это в 4 утра. После чего через час куриный суп.

Сегодня супа не оказалось и в 5 утра пошел в ближайший магазин, который работает круглосуточно. В магазине был только охранник. Взял я с полки две коробочки супа и пошел к кассе. Неподалёку от нее увидел, вставшего с пола, седовласого белого мужчину ровесника, которого разбудил охранник после моего раннего визита. Это местный бомж, обитающий в нашем районе. Я часто вижу его утром в кафе «Бездомная звезда», куда перед работой около полдевятого захожу выпить кофе. Он сидит за столиком вместе со своими пожитками, упакованными в мешках в магазинной коляске для продуктов, и, открыв лэптоп, что-то печатает. Американский писатель. Коллега.

Вчера с вечера и сегодня утром в Ривердэйле холодный ветер…

Я пришел в кафе «Бездомная звезда» как обычно в полдевятого. Купил кофе. Здесь в кафе все мои утренние знакомые американцы. Тот бомж уже здесь с пожитками и лэптопом. Толстяк-белый американец с лэптопом тоже здесь. Они о чем-то разговаривают.

Я присел в другой части кафе и опустил сетку правой части витрины чуть ниже, чтобы солнце не светило мне в глаза. Левая часть витрины осталась открытой для обозрения. Снаружи по тротуару подошел к дереву огромный чернокожий мужчина в домашних штанах-ночнушке с маленькой собачкой. Пёсику дерево и земля около Старбакса понравились, и она начала какать на тот пятачок под деревом. Закончила. Чернокожий мужчина собрал ее какашки в пакет (здесь так принято) и они вместе с собачкой пошли по своим делам.

А я допивал кофе. Обычный утренний кофе в Ривердэйле. Сегодня утром прохладно, но кофе согревает на пути к работе.

Подошёл бомж писатель и присел рядом со мной. Я взглянул на его лэптом и увидел текст.

— Привет. Я Anatol. Мы с вами виделись недавно утром в магазине. Вы писатель?

— Привет. Я Джон. Да пишу. Роман.

— Фантастический?

— Исторический. (Он ухмыльнулся.) Хотите прочитаю отрывок?

— Да.

И Джон начал читать нижеследующее повествование, которое мягко говоря, отходило от нормы исторических норм.

«Это история, сотканная из нитей абсурдных случайностей, маловероятных союзов и полного отсутствия связного объяснения. Не ожидайте ничего, кроме хаотичного балета невероятных событий, где грань между реальностью и мрачно-комедийным вымыслом размывается быстрее, чем сверхзвуковой вертолёт-невидимка, исчезающий в подмосковском закате на аэродроме вблизи военного госпиталя. При написании я стремился не к реализму, а к контролируемому погружению в сюрреализм. Я стремился запечатлеть опьяняющую смесь обыденного и необычного, резкое сопоставление мирного музея и международного инцидента и поистине сбивающую с толку природу эффективной русской первой помощи после случайного огнестрельного ранения. Если вы ищете тщательно продуманный, логически последовательный триллер, вы пришли не по адресу. Однако если вы находите развлечение в полной случайности существования, симпатию к загадочным персонажам и здоровую дозу черного юмора, то вы можете оказаться странно очарованы. Приготовьтесь к путешествию в сердце абсурда, где единственная определенность — непредсказуемая природа событий, а единственная константа — постоянное, почти раздражающее, присутствие плохо объясненных сюжетных моментов. Надеемся, вам понравится полет. Или, по крайней мере, аварийная посадка.

Введение

Вэстистофель, человек, возраст которого так же не определен, как и его рассудок, оказался в затруднительном положении значительной
абсурдности. Место? Священные залы музея Вест-Пойнт. Оружие? Старинная винтовка, на первый взгляд такая же безобидная, как котенок… пока она не оказалась таковой. Катализатор? Плохо задуманная попытка запугивания, свидетельство своеобразного юмора Вэстистофеля. Результат? Довольно неожиданный разряд, внезапное и резкое изменение сердечно-сосудистого здоровья Вэстистофеля и несколько сбитая с толку реакция сотрудников музея. Из этого хаотического начала возникает повествование, столь же непредсказуемое, как и внезапное решение винтовки бросить вызов законам вероятности. Далее следует ошеломляющий каскад событий:
тайный побег, смехотворно эффективная молодая русская медсестра по имени Истистофель и гиперзвуковой вертолёт-невидимка, который, казалось бы, материализовался из воздуха. Последующее путешествие по лабиринтным коридорам московского военного госпиталя знакомит нас с персонажами, чьи мотивы столь же не прозрачны, как и их предыстории. Сюжет, если его вообще можно так назвать, извивается через череду невероятных встреч, теневых фигур и все более абсурдных ситуаций. Ожидайте остроумных шуток, загадочных подсказок и неустанного преследования необъяснимого. Пристегнитесь, дорогой читатель, поскольку это поездка, которая бросает вызов логике, принимает хаос и наслаждается чудесно непредсказуемой природой судьбы — или, может быть, просто неисправностью старых винтовок и исключительной находчивостью русских медсестер, имеющих доступ к передовым военным самолетам и вертолётам. Помните, эта история не об ответах, а о восхитительной абсурдности самих вопросов. Наслаждайтесь загадкой.

Музейное происшествие

Воздух в музее Вест-Пойнт был пропитан запахом старого дерева и забытой славы. Солнечный свет, преломленный высокими арочными окнами, освещал танцующие в тишине пылинки. Вэстистофель, фигура, возраст которой не поддавался точной оценке — где-то между Мафусаилом и особенно хорошо сохранившейся мумией, — стоял перед витриной. Внутри, на выцветшем бархате, покоилась винтовка
Springfield Model 1861, реликвия Гражданской войны, ее вороненая сталь потускнела от времени, ее ореховый приклад был гладко отполирован бесчисленными восхищенными пальцами. Однако Вэстистофель не был в восторге. Он рассматривал винтовку с интенсивностью, обычно приберегаемой для особенно упрямого почечного камня. Его твидовый пиджак, заплатанный и потертый, как боевой флаг ветерана, свободно висел на его теле, его галстук был перекошен. Его можно было бы принять за недовольное пугало, если бы не блеск чего-то — озорства? безумия? — в его слезящихся глазах. Его подход был театральным, пантомима запугивания, достойная злодея из немого кино. Он выпятил грудь, удивительно сильное усилие для человека, который, казалось, держался на ногах в основном за счет чистого упрямства и надежды на хороший херес. Он переступил с ноги на ногу, пытаясь принять угрожающую позу, которая больше напоминала пингвина, пытающегося танцевать балет. Затем он приступил к серии абсурдных жестов: он указал дрожащим пальцем на винтовку, бормоча что-то бессвязное, смесь едва слышных угроз и того, что звучало подозрительно как лимерики. Он даже попытался издать низкий рык, звук, больше похожий на ржавый шарнир, протестующий против своего существования.

Контраст был, мягко говоря, резким. Торжественная серьезность музея, приглушенное почтение к историческому артефакту были полностью подорваны шутовским представлением Вэстистофеля. Можно было почти слышать призрачный шепот прошлых генералов, вздыхающих с неодобрением с их портретов на стене. Стоявший рядом охранник, молодой человек, чье лицо выдавало смесь скуки и легкой озабоченности, искусно поправил свою рацию. В свое время он видел и более странные вещи — Вест-Пойнт есть Вест-Пойнт — но это то, чего я не хотел бы видеть. Попытки Вэстистофеля «напугать» винтовку включали в себя ряд все более нелепых действий. Он пытался пристально смотреть на нее, что было трудно из-за того, что один глаз, казалось, был постоянно погружен в мысли, а другой был подозрительно заклеен. Затем он попытался провести бой с тенью по неодушевленному предмету, его удары слабо приземлились на стеклянную витрину, вызывая серию глухих ударов, которые нервно отдавались эхом в тишине зала. Он даже попытался загипнотизировать винтовку, приняв позу, напоминающую запорного фламинго, его глаза трепетали в жалкой имитации гипнотической концентрации. Единственным видимым эффектом была легкая дрожь в его и без того нетвердой руке. Кульминацией его нелепого представления стала шепотная угроза, произнесенная голосом, едва слышным как карканье: «Я… я… сведу тебя с ума!» Он помолчал, явно пытаясь вспомнить точное значение этого слова, а затем добавил с торжествующим, но неубедительным видом: «Да, сведу тебя с ума! Пли!» Винтовка, видимо, оскорбленная таким вопиющим неуважением, а может быть, просто уставшая от своего существования в качестве музейного экспоната, отреагировала самым неожиданным образом. Раздался резкий треск, короткая вспышка света и неожиданно громкий хлопок.

Тишина музея нарушилась, сменившись коллективным вздохом шока, металлический привкус пороха внезапно наполнил воздух. Вэстистофель, чья нелепая угроза была прервана, застыл, на его лице застыло выражение полного недоумения, словно он только что стал свидетелем того, как белка проводит операцию на мозге. Винтовка, тем временем, как будто ухмыльнулась, крошечное, почти незаметное изменение в ее неживом лице. В груди Вэстистофеля появилась маленькая аккуратная дырочка, удивительно точный прокол, который каким-то образом умудрился выглядеть почти… художественным. Это имело любопытный эффект, заставив его прежде хаотичный наряд казаться более эстетически приятным. Из раны вырвался небольшой клуб дыма, как будто винтовка не просто выстрелила пулей, а театральным клубом дыма для драматического эффекта. Последовавший хаос был чудом контролируемого пандемониума. Сотрудники музея, ранее застывшие в состоянии ошеломленного ужаса, взорвались безумной активностью. Крики пронзали воздух, прерываемые отрывистыми всплесками все более и более неистовой радиоболтовни. Охранник, чья прежняя скука сменилась побелевшими костяшками пальцев, сжимающими рацию, пробормотал в трубку поток задыхающихся восклицаний, которые лишь отдаленно напоминали английский. Сцена напоминала особенно хаотичную картину художника-сюрреалиста, мешанина испуганных лиц, отчаянно жестикулирующих рук и странно спокойная фигура Вэстистофеля, который казался скорее удивленным, чем раненым. Затем сквозь хаос появилась фигура Истистофель. Она материализовалась из закручивающегося водоворота паники, словно видение в кристально белом — медсестра, молодая, невероятно сдержанная и излучающая ауру тихой, почти тревожной эффективности. Невидимая, ибо была в буденовке-невидимке с красным крестом и красным полумесяцем на шапке. А сняла буденовку и посетители заметили, что её движения были точными, экономичными, глаза острыми и сосредоточенными, выражение лица полностью лишено паники, охватившей остальных. Она двигалась сквозь толпу как грация опытной балерины, пробирающейся по минному полю, — разительный контраст с общей суматохой. Она подошла к Вэстистофелю со спокойным поведением хирурга, готовящегося к деликатной операции, что резко контрастировало с растерянным состоянием старика. Ее аптечка первой помощи, появившаяся как по волшебству, была безупречно организована, ее содержимое было аккуратно разложено и легко доступно. Ее прикосновение было легким, но твердым, когда она быстро осмотрела рану, ее движения представляли собой плавное сочетание точности и скорости, что говорило о многолетнем опыте работы в ситуациях высокого давления. Она говорила тихим, спокойным голосом, ее голос был успокаивающим контрапунктом к какофонии вокруг них. Ее слова были точными, профессиональными, лишенными ненужных эмоций. В ней было странное, почти жуткое спокойствие, тихая эффективность, которая каким-то образом заставила совершенно абсурдную ситуацию казаться почти… управляемой. Она извлекла из своего набора небольшой, на удивление элегантный серебряный инструмент, который выглядел странно неуместным среди более обычных медицинских инструментов. Именно в этот момент вблизи музея появился гиперзвуковой вертолёт-невидимка российского производства фирмы «Орешкин» модели МММ — мирный медицинский модернизированный. Никаких сирен, никаких мигающих огней, просто внезапное, почти бесшумное падение российского гиперзвука на ухоженный газон возле музея. Вертолёт-невидимка, казалось, материализовался из воздуха, гладкий, черный хищник посреди благородного хаоса. Это было похоже на сцену из фильма о Джеймсе Бонде, спонтанно возникшую посреди урока истории. Быстрота побега могла сравниться только с его абсолютной невероятностью. Истистофель, с эффективностью, граничащей со сверхъестественной, быстро промыла и перевязала рану Вэстистофелю. Одела будёновку-невидимку и через несколько минут они с Вэстистофелем были на вертолёте в воздухе, оставив позади ошеломленную тишину и неистовый шепот сотрудников музея, а винтовка Springfield, казалось, ухмылялась в своей бархатной колыбели. Их побег был захватывающей смесью элегантности и абсурдности, идеальное воплощение событий дня. Гиперзвуковой вертолёт-невидимка, черный призрак на фоне бледно-голубого неба, исчез так же быстро, как и появился, оставив после себя лишь затянувшееся чувство недоверия и слабый запах пороха.

Оставался вопрос: кто были эти двое, и что за странное приключение только что началось? Или закончилось? А пока известно, что вскоре Истистофель и Вэстистофель приземлились в Подмосковье вблизи военного госпиталя. Ну и слава Богу, что живы.»

— Извините, Джон. Мне надо на работу. Встретимся завтра.

— Хорошо.

— Я тоже пишу роман. О чём?

— О своей Беларуси.

И я простился с американским писателем до завтра.

Анатолий, Анатоль, Anatol

У меня по жизни и по паспорту три имени: Анатолий — так величали в СССР / БССР, Анатоль звали в независимой Республике Беларусь на оппозиционных тусовках, и Anatol зовут в Соединённых Штатах Америки. Только в Америке я Анатол без мягкого знака — не выговаривают местные этот мой знак. А о своём триедином имени я догадался лишь в США, куда из Минска 31 января 2003 года прибыл к дочери в Нью-Йорк на ПМЖ, чтобы помочь ей обустроиться. Она выиграла грин-карту и с 1999 года живёт в Америке. Я здесь постоянно с 2003 года.

А в июне 2021 года я вышел на пенсию. Пошёл на российские литературные онлайн-курсы и в феврале 2023-го издал в РФ России свою первую книгу нон-фикшен о событиях 1988–2022 годов в Беларуси на русском и белорусском. Вообще-то, мов у белорусов пять: тарашкевица, наркомовка, латинка, русский язык и трасянка.

Так вот, я не только прозаические курсы в первые месяцы пенсии окончил, но и курс «Драматургия». Написал одну пьесу. Начал писать вторую. В ней присутствует вымысел в абсолютно достоверных событиях и фактах. Пока готовы только две сцены, но хочется, чтобы вы, мои читатели, первыми здесь познакомились с ними: «Действующие лица:

АНАТОЛИЙ, АНАТОЛЬ и он же ANATOL — триединое имя главного героя, соответственно, на русском, белорусском и английском языках, как в его паспорте гражданина Республики Беларусь.

ЯНИНА РИЧАРДОВНА — учительница белорусского языка и литературы. В молодые годы — выпускница минского высшего педагогического учебного заведения, учитель в минской школе, а в зрелом возрасте преподаватель минского колледжа.

ЗИНАИДА ИВАНОВНА — завуч, учительница русского языка и литературы в минской школе.

Пять учителей в белорусской минской школе: ТАРАШКЕВИЦА, НАРКОМОВКА, РУССКИЙ, ЛАТИНКА и ТРАСЯНКА.

ЕВФРОСИНИЯ ПОЛОЦКАЯ — первая женщина, канонизированная Русской православной церковью в 1893 году. В юности она тайно ушла в монастырь и, таким образом, отказалась от брака. После этого она поселилась в кельях полоцкого Софийского собора, переписывала книги, по мнению некоторых исследователей, переводила их, а также вела миротворческую и просветительскую деятельность.

ФРАНЦИСК СКОРИНА — восточнославянский и белорусский первопечатник.

ЕВФИМИЙ КАРСКИЙ — академик СПбАН, основоположник белорусского научного языкознания и литературоведения, русский филолог-славист, палеограф и этнограф. Один из классиков белорусоведения. Издал пятитомный труд «Белорусы».

БРОНИСЛАВ ТАРАШКЕВИЧ — академик АН БССР. В 1918 году им создана тарашкевица — первая грамматика белорусского языка.

ПРАВИТЕЛЬ — представитель власти в Беларуси в 60-х годах XX века, а на самом деле, вероятно, Вэстистофель в образе Правителя.

ВЭСТИСТОФЕЛЬ — демон Запада, США.

ИСТИСТОФЕЛЬ — фея Востока, Россия.

ОППОЗИЦИОНЕР — так называемый «возрожденец» нации, «первооткрыватель» Куропат, борец за тарашкевицу, «Командующий» Белорусским народным фронтом «Возрождение» и дезертир, бросивший нацию, Куропаты, БНФ «Возрождение», сбежавший весной 1996 года в Польшу и США.

ОППОЗИЦИОНЕРЫ — бел-чырвона-белые сторонники ОППОЗИЦИОНЕРА.

СЦЕНА 1

Конец 50-х годов XX века. Автозаводская окраина Минска, где живёт семья Анатолия. Ему нет и восьми. Он с друзьями идёт за город к карьерам прыгать в песок. Сейчас это район Шабанов. Однажды их ровесник нашёл в карьере древний меч около 40 сантиметров длиной. Друзья встретили ровесника и увидели находку. Кто-то сказал: «Побежали искать. Наверняка ещё древности в карьере есть». — «Может, и крест Евфросиньи Полоцкой найдём», — добавил кто-то постарше. Анатолий с друзьями стали искать клады. Вдруг поднялся ветер, и с неба спустились два мальчика и бриль — мужская соломенная шляпа с широкими полями у белорусов. Пришельцы понимали русский язык, но говорили на нем слабо. Между собой общались на английском. Познакомились. Анатолий поднял бриль и прочёл на нём надпись: «Это твои внуки. А демон Вэстистофель нагнал на их дом в США торнадо, но добродушная фея Истистофель ребят спасла. Бриль перенёс их к тебе в Беларусь, где спокойно, а Ист угомонила Вэста. Чтобы внуки вернулись домой в Америку к маме — твоей дочери, пусть станут под шляпой, назовут город в США, и окажутся дома. А ты с ними ещё встретишься». Анатолий получил у братьев согласие вернуться домой и предложил стать под шляпой. Через мгновение их и бриля не было.

Появление и исчезновение двух мальчиков минские сверстники Анатолия чудесным образом не заметили и клад не нашли. Компания пошла в кино в Дом культуры Минского автомобильного завода (МАЗ). Наверное, Вэстистофель задурманил билетёршу, и она не заметила друзей безбилетников. Так, восьмилетний Анатолий посмотрел документальный фильм «Визит Н. С. Хрущёва в США» (1959).

На выходе из Дома культуры МАЗ Анатолия встретила Истистофель.

ИСТИСТОФЕЛЬ: Тебе, Анатолий, ещё придётся много испытаний пройти в жизни, часть из которых будет заманчивыми, как вот это кинопутешествие в Америку. Однако предлагаю тебе оставаться собой и не принимать за золото на веру то, что красиво блестит в Америке.

АНАТОЛИЙ: Спасибо за добрые слова, уважаемая Истистофель.

СЦЕНА 2

3 сентября 1961 года. Минская школа. Нарядная выпускница местного педагогического института Янина Ричардовна идёт в школу на первое занятие белорусского языка для минских третьеклассников школы №8.

На подходе к школе её встречают Евфросиния, Франциск Скорина, Евфимий Карский и Бронислав Тарашкевич.

ЕВФРОСИНИЯ ПОЛОЦКАЯ: Поздравляю, Янина Ричардовна, с началом учительства и первым белорусским классом в минской школе. Желаю, чтобы вы помогли маленьким белорусам и белорускам узнать, познать и полюбить белорусскую мову.

ЯНИНА РИЧАРДОВНА: И вам спасибо, Евфросиния Полоцкая, за то, что пришли меня поздравить. Вы cвятая для белорусок и белорусов. Мы вас помним и любим.

ФРАНЦИСК СКОРИНА: Поздравляю, Янина Ричардовна, с первым белорусским классом в этой минской школе. Желаю успехов вам и вашим десятилетним белорусским ученикам.

ЯНИНА РИЧАРДОВНА: И вам спасибо, Франциск Скорина из Полоцка, за ваши первые белорусские книги.

ЕВФИМИЙ КАРСКИЙ: Надеюсь, вам помогали в учёбе мой труд «Белорусы» и, в частности, книга «Язык белорусского племени». Учите мове белорусов и белорусок, Янина Ричардовна. Успехов вам, учитель.

ЯНИНА РИЧАРДОВНА: И вам спасибо, Евфимий Фёдорович, за ваши академические белорусские книги и знания. Ваш труд, академик, белорусы будут помнить в веках.

БРОНИСЛАВ ТАРАШКЕВИЧ: Я тоже поздравляю вас, Янина Ричардовна, с первым учебным годом. Надеюсь, юные десятилетние белорусы и белоруски — ваши ученики — будут довольны вашими уроками и достойно оценят ваши знания.

ЯНИНА РИЧАРДОВНА: И вам спасибо, Бронислав Адамович, за первую грамматику белорусского языка. Я изучала её в институте. Но буду преподавать детям наркомовку. Таков закон.

Янина Ричардовна заходит в школу, в учебную часть. Её встречают коллеги и дружно хором поздравляют с началом учительства.

ТАРАШКЕВИЦА, НАРКОМОВКА, РУССКИЙ, ЛАТИНКА и ТРАСЯНКА: Поздравляем, поздравляем, поздравляем с началом первого учебного года!

Все учителя дарят Янине Ричардовне цветы и обнимают её.

В учительскую входит завуч Зинаида Ивановна и Правитель.

Учителя замолкают и ждут сообщения от руководства.

ЗИНАИДА ИВАНОВНА: Я рада приветствовать вас, коллеги. Всех поздравляю с Новым учебным годом! Вас, Янина Ричардовна, особо. Представляю Правителя. Он прибыл в нашу школу с важным правительственным документом. Сейчас он его зачитает.

ПРАВИТЕЛЬ: С сегодняшнего дня отменяется изучение белорусского языка.

Раздаётся школьный звонок, который глушит остальные слова Правителя.

Янина Ричардовна направляется в третий класс вся в слезах и говорит детям:

ЯНИНА РИЧАРДОВНА: Урокаў беларускай мовы не будзе. Уроков белорусского языка не будет.

УЧЕНИКИ третьего класса минской школы: Урр-а-а-а! Урр-а-а-а! Урр-а-а-а!»

Настоящее имя этой учительницы белорусского языка я не помню, но наш ответ — школьников моего тогдашнего третьего класса, привёл дословно.

Вот такие мы были минские белорусы и белоруски в десятилетнем возрасте в 1961 году.

А до того в 1958 году в ноябре мне должно было исполниться семь лет, и тогда летом по двору ходили учителя и записывали детей в школу, и я вписал себя. В октябре приходит к нам домой учительница и спрашивает маму: «Почему ваш сын не ходит в школу?». А мама ничего не может ответить, да и я забыл, что записал себя в школу. Разобрались. Учительница предложила пойти на разговор к директору школы. Пришли. Там меня, говоря по-современному, протестировали учительница и директор, и он сказал моей маме: «Всё нормально. Ваш сын класс догонит. Пусть приходит и учится». А мама подумала малёк и ответила: «Пусть годик ещё по двору побегает».

Так я не стал школьником с ровесниками и пошёл в школу только в 1959 году, когда мне было почти восемь лет. Возможно, потому не изучал в школе белорусский язык, отменённый властью в 1961 году.

Однако с первого класса всё равно учил бы русский язык.

Вообще-то, мои родители из деревни, потому в доме первым языком была трасянка — смесь деревенского белорусского с минским русским, а на улице мы говорили на минском русском, который тем и отличался от российского русского, что на нём так говорят белорусы в Минске.

В 1963 году в пятом классе появилась белорусская литература на наркомовке, а белорусского языка не было. Никакого.

22 ноября 1963 года, во время перемены в школе по радио объявили, что убит президент США. Меня это известие шокировало. Вот так я, двенадцатилетний школьник, который ни в какую политику тогда не лез, был потрясён этим печальным событием. Через сорок лет, летом 2003 года, я был у могилы президента США Джона Кеннеди в пригороде Вашингтона на Арлингтонском национальном кладбище.

В 1965 году в школе на очередном классном собрании классная руководительница сообщила: «Завтра пойдём в райком комсомола, и класс примут в комсомол». Мы с Семериковым сидели за одной партой и баловались. Классная заметила это и заявила: «А Старков и Семериков не пойдут!».

Ох, как мы сильно были разочарованы, что оторвались от коллектива, от стада, так сказать.

Однокашники вернулись из райкома, и мы стали поглядывать на них со стороны, мол, что за комсомольцы такие. Оказалось, им надо платить две копейки в месяц взносов и ходить на собрания.

Прошло время. Классная подошла к нам и сказала, что нас простила: «Идите в райком, и вас примут в комсомол». Но мы, не сговариваясь, отказались. Потом ей предъявляли претензии завуч и директор школы: «У вас двое неохваченных!». Она к нам, а мы с Семериковым ни в какую, стояли насмерть.

Решение классной не принимать меня в комсомол было важным, так как целых семь лет юности — с 14 до 21 года — я не был в идеологическом и пропагандистском комсомольском «вареве». Но в молодости политика всё же занялась мной, и развал СССР я встречал с воодушевлением обретённой независимости БССР, ставшей Республикой Беларусь. А независимость-то наша оказалась безресурсной: у Беларуси, оказалось, нет ни людских, ни природных ресурсов, чтобы быть богатой и независимой страной. У нас, оказалось, есть независимая Россия. Без нее белорусам ни туды и ни сюды. Вот и вся белорусская политика: быть навеки вместе с Россией. А чтобы я это понял, понадобилось семьдесят лет жизни. Как-то встретился с одноклассниками, и мой приятель Семериков рассказал, что перед одиннадцатым классом он вступил в комсомол, и поступил в институт. Я же, оставаясь верным себе, поступил в БПИ не комсомольцем.

В студенческие годы я подружился с однокурсником и часто ездил к нему в деревню Трунцы вблизи Волковыска. Там смотрели американские фильмы по польскому TV. Интересно было в 17 лет. Только спустя много лет, находясь в Америке, я понял, что тогда в 1967–1971 годах на моих глазах американская пропаганда обрабатывала поляков. Потому возникла проамериканская польская «Солидарность» на деньги Америки. Потому Польша предала и развалила Варшавский военный договор, ослабив СССР, за что паны получили безвозвратные западные кредиты, технологии, статус демократической европейской державы, предав нас — бывших советских граждан, начав тем самым развал СССР. Вот с таким западным привкусом были демократические, пропагандистские американские фильмы в конце 60-х, которые я бездумно смотрел в Трунцах. А как были эти польские демократы между собой вечные паны и холопы, так ими и остались до сего часу. Только все вместе они стали холопами политики США, уступив американцам за холопство и рабство свою суверенность.
Закончил я техникум в 1971 году. Начал работать в Специальном конструкторском бюро №3 (СКБ-3) Минавтопрома СССР, и в 1972 году перед армией поступил в Белорусский политехнический институт.

Ноябрь 1972 года. Меня единственного из 170 белорусов, призванных в БССР, направлявшихся на Кавказ, привезли из Минска в Тбилиси, в воинскую часть. Почти сразу доставили и двух грузин новобранцев. Переодели нас в старую солдатскую форму, и мы две недели, пока не прибыл наш призыв, чистили на кухне картошку. Но не только этим втроём занимались. Ещё учили грузинский и русский языки. Лексо владел русским, а Тимур почти не понимал. В коридоре казармы висел плакат с текстом присяги на русском языке. Я — Тимуру: «Прочитай вслух». Читает. «О чём прочитал, Тимур?» — «Не знаю». В общем, Тимур учил русский в грузинской деревенской школе, как мы иностранный — прочитать могли, например, на английском, а о чём прочли, толком не понимали. И вот Лексо стал учить меня грузинскому языку, а я помогал ему учить Тимура русскому. И скажу вам, что за две недели до прибытия нашего призыва я выучил грузинский больше, чем за два года службы в советской армии. Всё ещё помню некоторые грузинские слова и выражения, могу считать на грузинском и в метро Нью-Йорка понимаю пару фраз из разговора грузин.

И вот наконец в воинскую часть прибыл весь наш ноябрьский призыв 1972 года. «Ты откуда?» — спросил ровесник из прибывших. — «Из Минска, из Белоруссии». — «А-а-а, из нацменов», — и он вместе со своим корешком засмеялся. Я не понял и переспросил: — «А кто такие нацмены?» — «Национальные меньшинства», — ответил мне тот, первый. И через несколько мгновений я стал белорусом и никогда больше в жизни не уступал русским в теме национального вопроса. А был я все два года службы единственным солдатом из Беларуси. Ну, если не считать командира роты из белорусской провинции и командира части минчанина. Вот так я в 1972 году призывался советским человеком, а демобилизовался в 1974 году белорусом. Благодаря двум русским парням из киевского университета. Они, так сказать, мои крёстные отцы — они сделали из меня белоруса. Через год службы в этой воинской части первый парень поступил в Ленинградское военное училище, чтобы стать политруком. Наверное, стал.

Я после армии вернулся домой в Минск, продолжил учёбу в БПИ и работал в СКБ-3 конструктором.

В 1976 году летом надвигалась засуха, и нас из СКБ-3 отправили заготавливать ветки и крапиву для корма животным, чтобы их спасти. В бригаде был 40-летний еврей, который получил иммиграционную визу в Израиль, но перед отъездом руководство отправило его на заготовку крапивы. Мне не было и 25 лет. И вот коллега говорит: «В Беларуси одни колхозники, крестьяне. Они ничего, кроме коровника, не видели. Чтобы БССР стала развиваться, надо, чтобы три поколения управленцев сменились, чтобы из крестьян они стали управленцами государства». Я всю жизнь помнил его пророчество. Значит, 1976 год + три раза по двадцать пять лет (три поколения) = 2050 год. Вот когда белорусы будут готовы иметь свою белорусскую государственность, станут государственными людьми зваться. А пока учимся независимо бродить вблизи своих болот.

В 1978 году на третьем курсе вечернего отделения БПИ я опоздал на первую лекцию по «Теории машин и механизмов». Преподаватель разрешил присутствовать. Было лишь два места на первой парте перед его столом. Я присел. На столе множество моделей механизмов. Беру один из них и понимаю, что это то, что нужно мне для работы в СКБ-3.

У нас в мастерской работал слесарем пенсионер. На следующий день на работе я по памяти сделал эскиз того механизма и попросил слесаря в свободное время смастерить макет. Он сладил. Я покрутил механизм в руках и почувствовал, что что-то не то. Выбросил пару элементов, пару добавил и понял ВОТ ЭТО МОЁ. Показал работающий вариант макета коллегам по отделу. Они инженеры, мои учителя: белорусы, евреи и русские. Большинство из них сказали: «Подавай заявку на устройство. Получишь 50 рублей за изобретение». И только один сказал: «Подавай на механизм». Звали его Анатолий Георгиевич. Я, конечно, прислушался к мнению большинства и подал заявку на изобретение устройства. Буквально почти сразу пришёл ответ из Москвы, из Института экспертизы — заявку признали изобретением устройства, но попросили исправить текст. Вы же видите, как я пишу? Так писал и в 1978 году. Вновь отправил заявку и через три года получил авторское свидетельство на изобретение и 50 рублей. Но за три года заметил, что в книге русского советского учёного картинка одного механизма изменилась. Она стала похожа на моё предложение. А оригинальный механизм, макет которого я видел на лекции, назывался «Механизм академика Чебышева». Механизм академика Пафнутия Львовича Чебышева, русского математика и механика, основоположника Петербургской математической школы. Значит, я, 27-летний, не инженер ещё, усовершенствовал механизм академика, но по ошибке и неопытности, не прислушался к мнению опытного инженера из СКБ-3, и отправил заявку на устройство, а не на механизм. Ведь устройств инженерами изобретено вагон и маленькая тележка, а механизмов раз, два и обчёлся. Значит, я мог назвать своё творение «Механизм Старкова». Проехали.

На работе мой кульман и стол находились рядом с кульманом и рабочим столом секретаря партийной организации СКБ-3. Мужчина лет пятидесяти. Хороший инженер. Иногда предлагал взять почитать в библиотеке книги про США. Я их читал. Например, «Для всех и для себя» авиаконструктора Олега Антонова. Вторую не помню. Говорил со мной о советском бытии, о пропагандистских политинформациях по понедельникам перед работой, которые надоели и достали.

Как-то наклеил я на чертёжную доску вырезки заголовки статей из нескольких газет, которые купил перед работой. Когда заголовки были в газетах, то вроде как-то и нормально там смотрелись. А когда были выложены на моем кульмане все вместе, то было потешно. Иногда приходил на работу и видел вырезки заголовков, которые кто-то оставлял на моём столе, а я затем наклеивал их на кульман. Люди подходили, читали и улыбались моему творению. Почти год провисело на моё «газетное» изобретение. Перед Новым годом, как всегда, мы убирали мусор в отделе, и я убрал заголовки из своей истории.

Ну, а во времена перестройки мы, инженеры СКБ-3, вышли в народ на митинги и шествия. Перемен хотели наши инженерные сердца.

Летом 1989 года впервые на оппозиционном митинге увидел и услышал в Минске на проспекте Известий Зенона Позняка — тогдашнего белорусского националиста и, благодаря упомянутым выше русским «крёстным отцам» — однополчанам, сделавшим из меня нацмена, стал сторонником БНФ — Белорусского народного фронта за перестройку «Возрождение». Ходил на митинги, подписывал их бумаги. Только не вступал в БНФ. Отучил меня несостоявшийся в молодости комсомол вступать в политические организации.

В 1994-м на первых и единственных демократических выборах президента Республики Беларусь я голосовал за Зенона Позняка, а выиграл выборы Александр Лукашенко. Я долго его не поддерживал. Пока не наступило в 2009-м прозрение.

Начало 2003 года. Практически сразу по приезде в Нью-Йорк я нашёл белорусскую диаспору. Звоню. Разговариваю со сторонником Зенона Позняка, уроженцем Гомельской области, приехавшим в Штаты на 3–4 года раньше меня:

— Здравствуйте. Я Анатолий Старков из Минска. Как к вам добраться?

— А чаму вы размаўляеце па-расейску?

— Я говорю не па-расейску, а по-мински. В Минске почти все так говорят, а это, как минимум пятая часть белорусов.

— Дык як вы, кажаце, ваша «фамілія»?

— Старков.

— (…и после длительного молчания) Ну, фамілія як фамілія. И он рассказал мне, как добраться до родненьких белорусских.

Приехал я к ним, а через шесть лет в 2009 году ушёл после двадцати лет поддержки идей бело-красно-белого «Возрождения» / «Адраджэння» по-белорусски. При этом с 1999 года, когда у меня в Минске появился интернет, я оставлял БЧБ комментарии на форумах белорусских сайтов, но в 2012 году написал не БЧБ эссе «Інтэрвенцыя «Адраджэнне» / «Интервенция «Возрождение», давшее в 2023 году название моей первой книге нон-фикшен, изданной в России. Также писал (и пишу) не БЧБ статьи на своей странице в ЖЖ, на российском сайте «Конт» и в Facebook [1].

[1] Продукт компании Meta, признанной экстремистской на территории Российской Федерации.

В 2009 году здесь, в Нью-Йорке, на вопрос одного парня лет сорока с Украины (наполовину русского и наполовину украинца), мол, если бы сегодня на дворе был 1994 год, то за кого бы ты проголосовал, я, голосовавший в 1994 году за Позняка, ответил: «Белорусский народ в своём выборе 1994 года не ошибся». Затем где-то в 2013 году у меня появилась мысль, и я её опубликовал сначала на форуме газеты «Народная воля», а позднее на форуме газеты «Наша Ніва», написав, что Александр Лукашенко — гений в белорусской политике. Вот такая ускоренная эволюция у меня была в течение шести первых лет в Америке — от неприятия власти Лукашенко до её признания.
В конце марта 2019 года я из Нью-Йорка через БЕЛТА (Белорусское телеграфное агентство) отправил послание Александру Лукашенко по случаю его встречи с белорусской общественностью и СМИ, поскольку последние объявили: задавайте вопросы, пишите пожелания.
В моём послании была просьба: НЕ ВВОДИТЕ ИНСТИТУТ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ. Президент Лукашенко на той встрече разговаривал с экономистом оппозиционером и в какой-то момент беседы процитировал кусочек моего послания, приведённый выше, не называя моего имени, но сказав, что пишет белорус, много лет проживающий в США.

А ещё в 2009 году году пришло время и нас, не бело-красных-белых белорусов, бел-чырвона-белые выгнали из единственной белорусской православной церкви в Бруклине. Изгнанников приняла Русская православная церковь Нью-Йорка. Я оказался в РПЦ на 18 авеню в Бруклине. Не один я там был, а и русские, украинцы, грузины, молдаване, белорусы тоже были. Весь православный люд бывшего Союза Нерушимого собрала РПЦ в Нью-Йорке.

Несколько раз наблюдал такую сценку. Грузины тогда не имели своей церкви, но ходили в эту русскую православную на 18 авеню в Бруклине. И вот русский священник прерывал проповедь на русском языке минут на десять, и за это время грузинский священник читал своей пастве проповедь на грузинском. Всякие чудеса бывают в Нью-Йорке вдали от границ бывшего СССР.

А ещё лет двадцать с гаком назад ходил я по Бруклину в районе Бенсонхёрст, где тогда жил. В руках была местная газета «Русская реклама» — здесь всё русское, что еврейское, и забрёл по рекламе в одно учебное заведение неподалёку от моего дома. Захожу в кабинет директора. Дама года на три старше меня. Еврейка. Ей лет под 55. «Здравствуйте». — «Здравствуйте». — «Я из Минска». И тут происходит что-то невероятное. Дама переходит на белорусскую мову и начинает на ней со мной разговаривать. Оказывается, она тоже из Минска: «Мне тата заўсёды казаў, што калі мы жывем з беларусамі, то павінны ведаць іх мову. Вось я і вучыла яе ў школе». / «Папа всегда говорил, что раз мы живём с белорусами, то должны знать их язык. Вот я и учила мову в школе». Три года у нас с ней разница, а я в ответ говорил на русском и не сказал, что моё поколение минчан не учило белорусскую мову. Позже в Штатах я стал писать на белорусском языке, но говорить без практики так и не могу до сих пор — через несколько предложений перехожу на привычный русский.

О русском языке в Америке. Русский язык в Америке жив, как и многие другие языки. Говорю о взрослых гражданах. Будучи пару раз в Сан-Франциско, штат Калифорния, в Соборе Русской православной церкви, слышал русскую дореволюционную речь от местных прихожан дедов, потомков беженцев 1917 года. Русский язык детей, рождённых в США, поглощает английский, потому что он везде. Например, видел и слышал, как сорокалетние священники Русской православной церкви — русские американцы, рождённые в США, после службы в церкви на русском, разговаривали между собой на английском.

А сейчас пример живучести русского языка в США, который я давно публикую на российских, украинских и белорусских форумах: «Час назад (10.03.2015 / 20:14) был в государственном офисе в Бронксе, Нью-Йорк, где нужно было оформить налоги, связанные с моей частной квартирой. Чиновник (чёрнокожая женщина лет 40—45) спросила, на каком языке дать инструкцию / бланки заявления. Этот вопрос меня приятно удивил, и я сказал, что на русском. Она повернула монитор ко мне и ткнула пальцем в список, из языков около десяти, и опять спросила: „Это русский?“ — „Да“. Она напечатала страниц шестнадцать на русском языке, которые я заполнил по-английски в соответствующих клетках и строках, и вернул ей». Вот так в многонациональных Соединённых Штатах Америки решается языковой вопрос. Без майданов и гражданских войн.

Этот текст начиная с 2015 года, я много раз печатал на форумах BY, RU и UA. Как об стенку горох.

Конечно, если бы в 1988–1996 годах все белорусы и белоруски «возродились по БЧБ», то и не мучились бы сегодня от много культурья за границей. Сидели бы в своей хате в РБ, учили бы тарашкевицу, которую никто так толком и не знает. Потому что её не преподавали в школе, потому что она в 1933 году приказала долго жить, когда БССР перешла на наркомовку, и с тех пор нация пользуется белорусским языком Совета Народных Комиссаров. Лишь редакция американской Белорусской службы «Радыё Свабода» идет не в ногу с нацией. Судя по всему, американская касса РС мешает коллективу Службы идти вместе с нацией и Правительством РБ. Потому РС использует тарашкевицу, а нация — наркомовку.

Вроде бы в 2011 году в Нью-Йорк приезжал с гастролями белорусский Колосовский театр из Витебска. После успешного выступления артисты пришли в гражданский зал Белорусской автокефальной православной церкви (БАПЦ), где их встретили белорусы Нью-Йорка, да и других мест Америки. Народу собралось — яблоку негде было упасть. Артисты на прощание читали коротенькие сценки на память.

Один из них читал юмореску и в ней в некоторых местах произносил белиберду. Весь зал катался по полу от смеха, так весело читал или исполнял роль автора и чтеца тот белорусский артист. Нежданно-негаданно раздался голос белоруски из числа той послевоенной эмиграции. Это была подруга Ивонки Сурвилы — Председателя Рады БНР. Подруга тоже смеялась во время выступления артиста, но сказала вслух, мол, неужели это такая сейчас современная белорусская мова? Зал замер на мгновение. Все поняли, и я в том числе, что она не понимает современный белорусский язык. Не всё в нём понимает. Но говорит по-белорусски. Это молчание белорусов длилось мгновение, и они продолжали смеяться во время юморески от исполнения её артистом из Витебска. Гостей из Колосовского театра очень тепло проводили домой на родину в Беларусь.

Так какими белорусскими языками пользуются белорусы и белоруски, проживающие на планете Земля? Наркомовкой — в основном граждане Республики Беларусь, проживающие в Беларуси, а также те, кто ее знает — недавно выехавшие за пределы РБ. Тарашкевицей — в основном давным-давно уехавшие из Беларуси. Дети коллаборантов, отцы которых прислуживали нацистам в 1941—1944 годах. Дети их еще живы и живут, например, в США, Канаде, Австралии. Также тарашкевицей пользуется Белорусская служба американского «Радыё Свабода». Русским языком — практически все граждане Республики Беларусь. Нынешние и бывшие, сбежавшие и добровольно уехавшие. Латинкой — в основном белорусы и белоруски давно проживающие в Польше или Литве. Очень давно проживающие там. Трасянкой — я бы сказал все белорусы и белоруски.

Трасянка

В 1986 году судьба занесла меня в Архангельскую область. Я стою на маленькой станции и жду поезд. Вдруг слышу родной белорусский язык — трасянку. Подошёл. Разговаривают две цыганки — мать и дочь. Приветствовал. Говорю из Минска. Они: «А мы с Калинковичей». Земляки! Чуть не обниматься начали от радости встречи.
В этой части России цыганок попросили их белорусские соседи в Гомельской области передать презент местным родственникам. Вот цыганка-мать доверила мне свою дочь, мою ровесницу, и мы пошли с ней вручать подарок.
Еще одно воспоминание. Продолжение той самой «брестской языковой темы», о которой я говорил вначале. Кажется, это было в далеком 1975 году. Выставка «Архитектура США» в Минске на проспекте Машерова. Собрались люди — как очередь у того мавзолея в Москве. Зашёл я на выставку и осмотрелся тут и там. А местные советские белорусы окружили одного американца-белоруса и спрашивали его об этих Штатах по-русски, а тот отвечал им по-белорусски. И этим местным жителям даже не нужно было слышать, что он им рассказывает о США, но они хотели получить удовольствие от слушания своего родного белорусского. Прохожу дальше и слышу что-то знакомое, щекочущее. У другого стенда выставки узрел молодую американку белоруску. Её окружили советские белорусы, наслаждавшиеся полесской речью американки.
Я не видел того мужчину белоруса здесь, в Штатах, но, кажется, встречал ту белоруску с полесской речью. Но, возможно, это только кажется…
Кроме того, у меня есть аудиозапись разговора старейшего белоруса Нью-Йорка, которому на тот момент было 93 года. Этот дед говорил на белорусском языке, который существовал в Беларуси еще до войны 1941—1944 годов. Наш язык интересный.
Эх, рано мне еще вступать в сегодняшний Союз писателей, потому что я почти не знаю белорусского языка! Надо создать Союза писателей на трасянке? Надо подумать…
Напомню, с 1933 года белорусский народ пользовался так называемой наркомовкой, а тарашкевица была с 1918 по 1933-й, и появилась в редакции американской Белорусской службы «Радыё Свабода» в начале 50-х годов. Народ к 1988 году 55 лет пользовался наркомовкой, а возрожденцам нации захотелось, чтобы он пользовался тарашкевицей, которую использовала кучка людей в редакции американского «Радыё Свабода». Вы теперь понимаете, какое АМЕРИКАНСКОЕ возрождение нации нас ожидало, если бы возрожденцы в 1994 году пришли к власти?
###
В 1992-м на территории Академии наук неподалёку от главного корпуса в одноэтажном домике вблизи Института физики размещался фонд тов. Сороса. И вот там объявили конкурс: победителям будет стипендия и оплата учебы в Софийском университете, но участвовать могут только КРУГЛЫЕ ОТЛИЧНИКИ. Вот так тов. Сорос выкачивал из Отечества наши молодые белорусские умы после краха СССР в начале лихих 90-х. В том же 1992-м я был на американских курсах в Республиканской научно-технической библиотеке на проспекте Машерова в Минске. Заплатили мы, представители государственного и частного бизнеса, по $150, и нас американский молодой профессор (по-нашему преподователь колледжа или университета) и другие американцы учили писать бизнес-план. В финале курсов каждый студент из государственных и частных предприятий представлял американцам трех страничный краткий план или аннотацию своего проекта. Десять победителей шоу отбирались американцами, и могли уехать на 10 дней в США за деньги проигравших студентов, само собой. Через пару дней после начала учебы до меня долетело, что я работаю на США, и вместе с остальными студентами передаю в Америку ближайшие экономические планы нашего государства. Позвонил своему русскому приятелю, с которым мы снимали в 1992-м офис на улице Карла Маркса в Минске и сказал, что я работаю на ЦРУ. Он знал, что я на американских курсах и у него отняло речь. Выдержав большую паузу, я рассказал ему, как американцы, приехав в юную независимую постсоветскую Республику Беларусь, под видом обучения написанию бизнес-плана местных диких племён, за их деньги, получали информацию о ближайших экономических планах государства на пять лет в виде аннотации бизнес-плана.
«А где же был КГБ?» — спросил мой русский минский приятель — «На Канары уехала Контора отдохнуть от 70-летней напряженной работы в СССР». — ответил я.
А ещё про воду питьевую замолвлю словечко. В начале 2025 года президент Александр Лукашенко открыл артезианскую воду для питья гражданам Минска. А из всех проектов студентов-1992 года, с которыми в РНТБ были ознакомлены американцы, мне запомнился один: молодой высокий парень, не помню из какой государственной фирмы, представлял проект бизнес-плана разработки и добычи чистейшей артезианской воды из глубоких белорусских недр. Согласно проекту, этой воды хватило бы белорусам и белорускам навеки, а если продать ее за бугор, то на десятки лет хватило бы Западу. Эта вода наше национальное достояние. ###
В 2019 году ко мне в социальной сети обратился парень и сказал: давай дружить. Хорошо. Я зашёл на его страницу. Он из белорусской провинции. Крутой парень, его ролики, снятые где-то в лесу, с негативными комментариями в адрес высшего руководства белорусской милиции, напечатали на сайте «Хартии’97». Я спрашиваю его: «Ну, Александр Григорьевич посмотрел и послушал твои ролики, и обращается к народу по Белорусскому телевидению: „Извините, белорусы, я ухожу. Устал“. И ушёл. Что будет дальше» — «Месяц будем праздновать, а потом разберёмся», — ответил мне герой публикаций на сайте «Хартия’97». Давайте представим, уважаемый читатель, что так и произошло: президент Александр Лукашенко ушел добровольно с поста руководителя Беларуси, а на выборах нового победили бел-чырвона-белые — и вторым президентом Беларуси в 2020 году стал… не тот парень. Скоро узнаем кто.

Выборы нового президента

1. И так выборы при авторитарном режиме. Или при диктатуре? Или все-таки уже в белорусской демократии? К сожалению, не знаю какие песни поют сейчас наши оппозиционеры на американском «Радыё Свабода» об Отечестве. Не слушаю и не читаю.

В 1994 году в Беларуси прошли демократические президентские выборы, на которых не победил бело-красно-белый кандидат. Бело-красно-белый это цвета флага, с которым белорусские коллаборанты в июне 1941 года встречали в Минске нацистские войска. Коллаборанты и паліцаі (так по-белорусски) прислуживали нацистам под бело-красно-белым флагом до момента освобождения Красной армией Беларуси в 1944 году. Затем БЧБ убежали на Запад.

Сто первых дней БЧБ СМИ в Беларуси молчали о президенте, так как начитались в западной демократической прессе, что так принято там на Западе — не трогать нового президента. Пусть окопается во власти, привыкнет к креслу и кабинету.

А вот после первых 100 дней правления Александра Лукашенко бело-красно-белые СМИ будто сорвались с цепи, и стали крыть посредством статей и на радио в своих БЧБ СМИ, избранного народом президента страны. По сей день кроют.

Судя по всему, конструктивного диалога с властью БЧБ меньшинство (их лидер набрал 12,9% голосов) не планировало. Точно также было в 1990 году, когда депутатов БЧБ фракции БНФ в Верховном Совете 12-го созыва было в 10 раз меньше депутатов-коммунистов, но конструктивного диалога между меньшинством и большинством в белорусском парламенте не было из-за конфронтационной политики БЧБ. Наверное потому, зная это — нежелание конструктивной деятельности, кандидат наших белорусских большевиков президент Лукашенко однажды вежливо ответил БЧБ борцам за бело-красно-белое счастье: «Отморозки!»

Так бело-красно-белая оппозиция исчезла из реальной белорусской политической жизни и переместилась в виртуальный мир, в мир интернета. Там оппозиционеры борются за все хорошее против всего плохого вот уже тридцать лет.

2. Партии и движения.

Всё, что существовало до 9 августа 2020 года, — это пережиток прошлого, пена горбачевской перестройки лихих 90-х. Обществу не нужны «горбачёвские» партии и движения, молодые или старые фронты. Белорусская экономика в них тоже не нуждается. Так почему они существуют? Традиция. Сто лет ей, а может и больше. Некоторые партии появились в лихие 90-е, когда сто лет назад еще во времена Российской империи под таким-то брендом родилась какая-нибудь белорусская Партия рогов и копыт.

Но на дворе независимая постсоветская Беларусь, глядя созидательным взглядом, и диктатура с точки зрения оппозиции. А наши партии и движения старые как свет и тьма. Так что государству и гражданам партии не нужны. Они нужны оппозиции.

Почему?

а) Текущие более 25 лет правления Александра Лукашенко (на август 2020 года) показали, что при государственной собственности на всё и вся белорусской ЭКОНОМИКЕ ПАРТИИ НЕ НУЖНЫ. Белорусский государственный капитализм, которым мы эволюционно пользуемся на протяжении века с 1919 года, является верным и надежным направлением экономики в контексте эволюционного обретения независимости. В свою очередь революционный институт частной собственности не нужен потому, чтобы не превращать свободных сто лет с 1919 года белорусов в панов и холопов, в собственников и неимущих.

К тому же лучшее из нашей экономики прихватизирует Запад или Восток. Так вот экономическую составляющую независимости Беларуси оберегает государственный капитализм, государственная собственность на все и вся, и президент РБ;

б) Если будет введена многопартийная система, то из-за споров в парламенте не будет смысла в многоголосом парламенте. К тому же наши партии и движения бедны, их скупит Запад или Восток, и придет конец нашей политической независимости;

в) Многие партии и движения тянут Беларусь в Европу, хотят оттолкнуть от России, мечтают о ликвидации военно-политического союза Беларуси и России. Это означает, что они хотят уничтожить нашу экономику, которая зависит от РФ, и хотят вернуть западно-белорусские земли Польше (НАТО). Ведь в 1939 эти земли были переданы БССР товарищем Сталиным. А это почти половина территории современной Республики Беларусь.

ИТОГО: ни партий, ни движений не должны быть в парламенте, во власти и в политике в целом. Из-за партий и движений в обществе будут разногласия, которые не нужны для формирования молодого независимого государства РБ.

3. Нынешняя система власти.

Нынешняя система власти как две капли воды похожа на аналогичную систему во времена КПБ в БССР, а именно: Первый Секретарь ЦК КПБ (президент), Секретари обкомов и горкомов КПБ (губернаторы областей и мэры городов). Время адаптировало эту систему власти в независимой версии Беларуси, где она продемонстрировала положительную практическую эффективность, выдержала несколько политических и экономических кризисов. Потому не нужно из хорошего делать лучшее.

А может кому-то нужна западная демократия Хозяев собственности и неимущих Рабов, работающих на первых? А может кому-то нужна демократия Панов и Холопов? А может кому-то нравится несменяемая столетиями западная демократия власти богатых? Так бегите на Запад, БЧБ!

А для оставшихся на родине местных жителей в будущем эволюционно, без революций и потрясений, как например почти 250 лет в США, будет то, что будет в будущем. Но главное сегодня есть что оставить потомкам: независимую Республику Беларусь, государственный суверенитет которой был провозглашен 27 июля 1990 года нашими большевиками — национальной элитой белорусского общества, патриотами Беларуси. То есть их — наших большевиков — страна существует уже более ста лет с 1 января 1919 года. И это хорошо.

И нет у нас оппозиции власти нашим большевикам. Однако для нас слова оппозиция или оппозиционный политик стали привычными. Но это словоблудие. И его мы проглатываем, не задумываясь, десятилетиями. А в реальности у нас оппозиции власти нет, оппозиционных политиков нет. Есть самозванцы или их так (оппозицией или политиками) назвали бело-красно-белые СМИ. Потому что наша оппозиция виртуальная — находится в виртуальном мире, в интернете, вблизи микрофона или видео камеры, на страничке оппозиционных СМИ в том же интернете — в виртуальном, а не реальном мире. Вот в виртуальном мире оппозиционеры и говорят о выборах и диктатуре. Пусть говорят.

Оранжевые тапочки

Как вы думаете, что общего у простых домашних тапочек и у обыкновенного шарфика? Ничего — ответите вы. Ошибаетесь.

И так, покупаем только оранжевый шарфик и выходим с ним на майдан в Киеве.

RU. Википедия «…Оранжевая революция началась 22 ноября 2004 года, когда на Майдане Незалежности начал собираться многотысячный митинг сторонников кандидата в президенты Ющенко под оранжевыми флагами.» «Ключевым фактором выступлений стал высочайший уровень политической активности граждан.»

Теперь вернемся в виртуальную БЧБ «Страну для жизни» и прихватим с собой обыкновенные домашние тапочки. Вы все еще видите разницу между тапочками и шарфиком?

Тогда включаем любое непродажное незалежное БЧБ СМИ и читаем: «Саша 3%». Чем эти проценты отличаются от оранжевого шарфика? По-моему ничем. Выключаем незалежные (независимые) оппозиционные СМИ и включаем государственные (то есть залежные — зависимые), например, Белорусское телевидение (БТ). Оно транслирует встречу Лукашенко с жителями Бреста и Александр Григорьевич говорит: «Никто власть в Беларуси сегодня не поменяет. Не потому что мы ее будем посиневшими пальцами удерживать, а потому что большинство подавляющее, и мы знаем, какое это большинство. Мы просто не печатаем эти социологические опросы. Это вы уже «Саша 3%» написали на майках. Да вы хоть верите, что у действующего президента 3%? Да вот в этой вот альтернативной кампании я и то больше трех наберу.»

Выключаем БТ и читаем Белорусское телеграфное агентство Белта: «Ни о каких трех процентах и речи не может быть. Это чистой воды вранье».

Дослушаем Лукашенко в Бресте: «Усатый таракан и еще чего-то.»

Вы видите разницу между тапочками и оранжевым шарфиком? То есть незалежные БЧБ СМИ пошли на поводу у западной технологии ненасильственных действий, а государственные, не понимая этого, тоже вошли в ту же колею западной технологии разрушения основ общества и государства РБ.

Общее у тапочек и оранжевых шарфиков то, что они неотъемлемые части политических технологий, разработанных в Соединенных Штатах Америки.

Говорят после Оранжевой революции в 2004 году на Украине жить cтало лучшее и веселее. Наверное потому в 2014 появилась необходимость в Революции достоинства, которая снесла часть территории Неньки, ее экономику из-за разрыва отношений с Россией, а заодно установила власть безвластия.

Вот такие домашние тапочки были в 2020 году в оппозиционной белорусскому народу и государству БЧБ «Стране для жизни.»

Оппозиционными белорусами Запад занялся по-взрослому

24 июня 2020 Белорусский портал ТУТбай опубликовал статью «Белорусы звонят в милицию, чтобы узнать — как стоять в очереди и где ходить, чтобы их не задержали». В ее анонсе сказано: «Пикеты по сбору подписей, демонстрации в поддержку арестованных активистов и кандидата в претенденты на пост президента Виктора Бабарико и другие массовые акции, проходившие в стране в последние недели, не обошлись без задержаний. Сотрудники МВД и люди в штатском задерживали не только участников, но также журналистов и простых прохожих. Многие белорусы стали опасаться ходить по центральным улицам городов — ведь, по их мнению, можно оказаться в автозаке, а потом и в отделении. Некоторые из жителей столицы решили задать свои вопросы насчет безопасного маршрута непосредственно милиции, и это уже стало напоминать флешмоб. В МВД к этому относятся спокойно, но говорят о том, что такие звонки отвлекают сотрудников.»

А вот на страничке ТУТбая в Facebook [1] анонс статьи покороче: «Молодой человек, я на такие вопросы не отвечаю. На глупые».

[1] Продукт компании Meta, признанной экстремистской на территории Российской Федерации.

Мой комментарий на страничке портала ТУТбай:

Anatol Starkou: «Молодому челу, который звонил в милицию, ответить не могу, а вот немолодому Имярек-1м, который написал на форуме в комментарии: «Странно, хожу по улице и меня не трогают», — отвечу.

Это давняя разработанная здесь в Штатах и опробованная в некоторых странах тактика расшатывания основ общества, власти и государства таких молодых стран как РБ. То есть тот молодой чел, который звонил в милицию или те молодые люди, которые звонили в милицию, могли и не подозревать, что их кто-то слегка подтолкнул к такой якобы клёвой потешной акции: «А давайте будем звонить в милицию и спрашивать, мол, можно ли мне сегодня с девушкой с часа до двух дня у фонтана пройтись?» А на самом деле это серьезная нескончаемая атака на служивых граждан Беларуси, на белорусское государство, на белорусский народ СО СТОРОНЫ ЗАПАДА, осуществляемая руками наших бчб змагароў. Ну а эти бчб ретрансляторы — бчб непродажные СМИ — иногда и сами не понимают, что они вредители. Но только иногда.

Очень давно и не раз про БЧБ и про БЧБ СМИ я писал приблизительно так: метят в Лукашенко, а попадают в народ.»

Имярек-2м: «Откуда вы все это знаете? Наверное, сами разрабатывали, на… Лубянке.»

Anatol Starkou: «Нет. С Лубянкой никогда связей не имел. А равно с белорусской Конторой или американской. Ни с какой. Но Америка многому меня научила. Например, думать о государстве РБ.»

ПРИЛОЖЕНИЕ, которое взял из интернета, но которое не публиковал на форуме ТУТбая.

198 МЕТОДОВ НЕНАСИЛЬСТВЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ» по книге «Политика ненасильственных действий» Джин Шарп, 1973.

«198 METHODS OF NONVIOLENT ACTION» from Stride Politics of Nonviolent Action by Gene Sharp Boston, Porter Sargent, 1973.

У людей, ведущих ненасильственную борьбу, есть в распоряжении целый арсенал «ненасильственного оружия» подобного домашнім тапочкам и оранжевым шарфикам.

И так, как было сказано выше, предроложим, что Александр Лукашенко не знал о подобности домашних тапочек и оранжевых шарфов, и не читал книгу «Политика ненасильственных действий» Джин Шарпа, и посмотрев ролики молодого оппозиционера не стал выставлять свою кандидатуру на выборы 2020 года. Так народом был избран второй президент РБ. Утопия? Нет антиутопия.

Второй президент

Условия бело-красно-белые или бел-чырвона-белые (БЧБ) по белорусски. Вы демократический бело-красно-белый президент. Под окнами вашей бело-красно-белой резиденции «Дворец бело-красно-белой демократии» митингуют.

Вчера вышел ваш Первый Указ о мовах, который установил единственным государственным языком в Беларуси тарашкевицу. А народ её с 1933 года не учил, не знает. Ни бел-чырвона-белые тарашкевицу не знают, ни красно-зелёныя или чырвона-зелёные (ЧЗ) по-белорусски не ведают, и тем более те, которым названые две группы граждан до лампочки, тоже не знают. Красно-зелёные это сторонники Лукашенко. Однако митингуют все вместе, мол, как жить дальше при новой власти и с новой мовой тарашкевицей. Так вот, вопрос: не прикажете ли вы, господин, товарищ, пан, спадар президент, начальнику демократического ОМОНа демократически бить демонстрантов?

— бело-красно-белых протестующих — БЧБ дубинками;

— красно-зеленых протестующих — ЧЗ дубинками;

— всех остальных протестующих граждан — демократическими дубинками традиционного колера для власти любой страны.

При этом демократический БЧБ ОМОН, демократический БЧБ Комитет демократической безопасности (КДБ) или любая другая демократическая силовая составляющая вашей БЧБ власти при вашем демократическом правительстве, носят специальную БЧБ униформу демократической полиции: белые штаны, красный пояс, белую рубашку. Белорусские БЧБ улицы при вашем демократическом президентстве по БЧБ раскрашены так: левая полоса белая, правая тоже белая, а разметка красная. Демократические БЧБ здания стоят так: крыша и фундамент белые, а стены красные. В то же время каждый бело-красно-белый демократ подписывается на специальное бело-красно-белое свободословолюбивое издание «Нашы навінкі», печатается только там и потому имеет бело-красно-белую жену.

Ваша, господин, товарищ, пан, спадар президент, БЧБ демократическая жена достает из ваших демократических бело-красно-белых президентских джинсов ваши демократические БЧБ президентские ключи от БЧБ демократического сейфа бело-красно-белой демократической демократии, где хранится бело-красно-белая демократическая конституция, и спрашивает:

— Так ты, президент, собираешься отдать команду ОМОНу разогнать демонстрантов дубинками, чтобы у нас больше не было недемократической красно-зелёной диктатуры, пока я постираю твои бел-чырвона-белые джинсы?

Проблемы второй власти

Предисловие
Этот роман является художественным произведением, но он глубоко укоренен в реалиях белорусской истории и политики. Бело-красно-белый флаг или по-белорусски бел-чырвона-белы (БЧБ), мощный символ белорусской национальной идентичности и противостояния авторитарному правлению, служит центральным мотивом, отражающим продолжающуюся борьбу за демократию в стране. Что такое демократия белорусы никогда не ведали, потому что и страны своей у них никогда не было. Отец основатель их первого независимого суверенного государства Михаил Сергеевич Горбачев. Тот самый Горби, который, благодаря поддержке в том числе представителям белорусского народа, развалил с ними СССР и тем самым белорусы получили свою 1/15 часть пирога Союза Нерушимого, провозгласили государственный суверенитет и назвали Республика Беларусь. А то БССР, БССР, БССР. Республика Беларусь теперь. РБ.

Хотя изображенные здесь события и персонажи полностью вымышлены, они вдохновлены сложным политическим ландшафтом Беларуси, ее богатой историей и постоянным напряжением между чаяниями народа и силами, стремящимися их подавить, с целью помешать толерантному безмятежному спокойствию местных болот и граждан.

В повествовании исследуются проблемы попытки перехода к западной демократии в пост авторитарном белорусском государстве, хрупкий баланс между поддержанием порядка и поддержкой демократических западных или прозападных идеалов, а также высокие личные и политические издержки, связанные с таким переходом. Кажущееся абсурдным повторение бело-красно-белого мотива, отражающее реальные попытки идеологического контроля, подчеркивает часто сюрреалистический и тревожный характер такой потешной БЧБ борьбы за власть. Я надеюсь, что эта история не только развлечет, но и даст более глубокое понимание продолжающейся борьбы за свободу в Беларуси и более широких сложностей построения демократического никому из белорусов неведомого общества в сложных постсоветских условиях первых суверенных десятидетий. Параллели с другими анти утопическими режимами и более широкими темами угнетения и сопротивления не просто случайны — они отражают всеобщую борьбу за свободу и самоопределение.

Свобода. Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать всё что угодно в пределах закона. Когда можно делать всё, что угодно? Когда имеешь миллион. Даёт ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает всё что угодно, а тот, с которым делают всё что угодно. Что ж из этого следует? А следует то, что кроме свободы, есть еще равенство, и именно равенство перед законом. 
Ф. М. Достоевский, «Зимние заметки о летних впечатлениях».

Введение

Согласно итогам майского референдума 1995 года, нынешний ЧЗ флаг получил 3 622 851 голос из 7 445 820 электората или менее половины голосов. Однако по мнению тогдашней ЦИК это было 75,1%. (http://surl.li/qjhtbl) Всяко бывает при подсчёте голосов.

Более 50% «вес БЧБ» флага в обществе погружает читателя в вымышленное белорусское государство, балансирующее на пропасти трансформации. Повествование разворачивается в решающий момент, в переходный период, полный напряжения и неопределенности. Новоизбранный президент, поддерживающий символические бело-красно-белые цвета белорусских оппозиционных движений, плывет по коварным водам консолидации власти и установления демократических институтов в обществе, пропитанном авторитарными традициями. Книга углубляется в сложную работу белорусской политической системы, подробно описывая роли парламента, Совета министров, президента, Конституционного суда и часто упускает из виду службы безопасности. Помимо политической сферы, повествование исследует экономическую, социальную и культурную структуру этой вымышленной здесь нации, затрагивая вопросы образования, здравоохранения, религии и окружающей среды. В центре сюжета — сложный процесс принятия решений президентом, когда он сталкивается с растущим давлением со стороны различных фракций — яростно лояльного, но потенциально жестокого аппарата безопасности, нерешительного парламента и все более громкого и беспокойного населения. Вопрос, заданный женой президента: «Должны ли мы использовать дубинки для разгона протестующих?», подчеркивает главный конфликт: мучительный выбор между поддержанием порядка и поддержкой демократических прозападных принципов, которые он поклялся защищать. Эта внутренняя борьба отражается в более широком социальном конфликте, символизируемом вездесущим БЧБ колером, который становится сплоченным кличем свободы и источником глубокой тревоги для нового режима. Второго режима в постсоветской РБ.

В истории используется кажущееся абсурдным повторение бело-красно-белых цветов, чтобы подчеркнуть иррациональность и абсурдность попыток навязать идеологическую чистоту визуальными средствами. Повествование исследует темы власти, угнетения и борьбы за свободу, перекликаясь с опытом многих стран, переживающих аналогичные переходы. Читателю предлагается рассмотреть трудный выбор, с которым сталкиваются лидеры, стремящиеся построить демократические системы в сложных условиях, задуматься о цене свободы и задуматься о стойкости человеческого духа, который сохраняется перед лицом невзгод.

Инаугурация и ее символизм
Свежий осенний воздух, несущий запах сырой земли и гниющих листьев, тяжело висел над Минском. Под поверхностью тщательно спланированной церемонии инаугурации кипела нервная энергия. Президент Пётр Пентковский, человек, избрание которого было не только чудом, но и свидетельством стремления белорусского народа к переменам, стоял на возвышении, а позади него вырисовывался недавно отремонтированный после набега БЧБ толпы, но все еще какой-то строгий президентский дворец. Бело-красно-белый флаг, мощный символ белорусской оппозиции, гордо развевался рядом с государственным красно-зелёным штандартом, что было смелым заявлением для страны, привыкшей к единому непоколебимому красно-зелёному знамени. Сопоставление было резким, визуально отражая хрупкий баланс между старым и новым, авторитарным прошлым и неопределенным будущим.

Толпа, тщательно отобранная из лоялистов и осторожно оптимистичных зрителей, представляла собой море лиц, отражающих разделенную нацию. Пентковский, опытный академик, ставший неохотным политиком, почувствовал, как на него давит тяжесть их коллективной надежды — и опасений. Он был не революционером, а прагматиком, человеком, который понимал сложности плавания в коварных водах белорусской политики. БЧБ флаг, накинутый на его плечи, как мантия ответственности, был постоянным напоминанием об этом шатком положении. Это был символ БЧБ прозападной свободы, якобы восстановленной национальной идентичности, но он также был целью, маяком для тех, кто жаждал вернуться в знакомые, удушающие объятия авторитаризма. БЧБ авторитаризма.

Официальное разбирательство проходило в строгой формальности, которая скрывала лежащую в его основе напряженность. Речи, восхваляющие устойчивость нации и обещавшие светлое будущее, произносились с отточенным красноречием, но им не хватало подлинной убежденности, необходимой для того, чтобы поколебать сердца скептиков. Тщательно организованное зрелище, отчаянная попытка создать образ стабильности и силы, казалось пустым, хлипким фасадом, маскирующим глубоко укоренившиеся тревоги нации, стоящей на пороге перемен.

Пентковский, наблюдавший за происходящим из-за трибуны, почувствовал укол разочарования. Тщательно спланированная символика инаугурации — тщательно выбранные слова, организованная реакция толпы, символическое присутствие бело-красно-белого флага — казалась все более бесполезной. Это было представление, театральная постановка, призванная произвести впечатление на международное сообщество и, что, возможно, более важно, успокоить колеблющиеся слои его собственного населения. Тем не менее, суровая реальность заключалась в том, что истинные структуры власти в Беларуси остались практически нетронутыми, а их контроль над страной сохранялся незаметно, но эффективно. Бело-красно-белый флаг, мощный символ надежды для многих, оставался источником глубокой тревоги для других. Это был не просто кусок ткани; это был мощный символ восстания, несущий с собой отголоски подавленного инакомыслия, тяжесть многолетней борьбы против режима, который безжалостно подавлял любую попытку оппозиции. Само ее присутствие на этой инаугурации было победой, упорной победой над репрессивными силами. Однако это также послужило ярким напоминанием о сражениях, которые еще предстоит вести, и о трудностях, которые ждут впереди. Тщательно составленные речи, тщательно подобранные слова единства и примирения казались пустыми перед лицом этой реальности. Затянувшаяся тень прошлого, всепроникающее влияние служб безопасности, глубоко укоренившиеся привычки авторитарного правления — все это бросает длинную тень на обещание нового рассвета. Позже, в уединении своего офиса, Пентковский смотрел на раскинувшиеся огни города. Кажущаяся непроглядной тьма ночи отражала неуверенность, которую он чувствовал по поводу своей способности по-настоящему выполнить данные им обещания и надежды, которые были на него возложены. Вес бело-красно-белого, как в прямом, так и в переносном смысле, давил на него. Он прекрасно осознавал, что символ, столь прославляемый сегодня, может с такой же легкостью стать символом неудачи, предательства БЧБ революции. Хрупкий мир инаугурации был лишь временной отсрочкой, мимолетным моментом надежды перед тем, как начнется неизбежная борьба за реальные перемены. Тщательно организованное мероприятие не обошлось без сбоев. Во время выступления президента по толпе пробежала небольшая, почти незаметная дрожь. Небольшой сдвиг в жестко контролируемом энтузиазме, мимолетное колебание перед заранее запланированными аплодисментами. Пентковский, опытный наблюдатель за человеческим поведением, заметил это даже издали. Он знал, что это представляет собой тихое несогласие, молчаливое признание неопределенностей, которые ждут впереди. Это тонкое разногласие подчеркнуло глубокие разногласия внутри белорусского общества. Инаугурация была тщательно спланированным спектаклем, фасадом единства, маскирующим скрытую напряженность. Само наличие бело-красно-белого флага, символа оппозиции предыдущему режиму, высветило этот глубинный конфликт. Флаг, хотя и был для многих символом надежды, служил постоянным напоминанием о рисках, присущих переходу к демократии. Потенциал жестокой реакции со стороны тех, кто получал выгоду от старой системы, оставался вполне реальной угрозой. Жена Пентковского Алена, известная журналистка, которая сама столкнулась с гневом режима, разделила его опасения. Их частные разговоры часто прерывались молчанием, наполненным невысказанными страхами и тревогами, которые пронизывали их жизнь. Алена, женщина непоколебимой силы и ума, воочию была свидетельницей жестокости предыдущего режима и понимала хрупкость зарождающейся демократии. Символика бело-красно-белого флага была для нее такой же личной, как и для ее мужа, постоянным напоминанием о принесенных жертвах и о возможности дальнейших жертв. Следующие несколько недель после инаугурации были вихрем активности, шквалом встреч и политических дискуссий, постоянным балансированием между идеализмом его сторонников и прагматизмом, которого требовали политические реалии. Он столкнулся с постоянным давлением с обеих сторон — остатков старой гвардии, цепляющихся за свою власть, и все более нетерпеливой оппозиции, требующей быстрых и решительных действий. Международное сообщество наблюдало, затаив дыхание, желая увидеть, сможет ли Беларусь действительно перейти к демократическому государству. Оптимизм, которым была отмечена инаугурация, постепенно таял, уступая место растущему чувству беспокойства. Экономические проблемы, стоящие перед страной, были огромными, инфляция выходила из-под контроля, а социальная ткань разрушалась под давлением неравенства и недовольства. Тщательно выстроенный образ единства и стабильности начал давать трещину, обнажая глубоко укоренившиеся под поверхностью проблемы. Бело-красно-белый флаг, который всего несколько недель назад был символом надежды, теперь, казалось, несет в себе бремя тревог нации, мощное напоминание о предстоящем долгом и трудном пути. Инаугурация стала моментом надежды, мощным символическим жестом. Но это было только начало, один шаг на долгом и неопределенном пути. Настоящее испытание, настоящая борьба только начиналась. Вес бело-красно-белых флагов, как буквальный, так и символический, продолжал давить на новоизбранного президента, являясь постоянным напоминанием об ответственности, которую он теперь нес, о бремени надежд и страхов нации.

Трещины на фасаде
Шепот начался едва уловимо, как шелест листьев в безветренном лесу. Первоначально они были отвергнуты как тревоги переходной нации, неизбежное ворчание, которое сопровождает любой значительный политический сдвиг. Но шепот становился все громче, перерастая в ропот, а затем в рев, обнажая трещины на фасаде недавно установленной демократии Пентковского. Экономические проблемы, предсказанные многими, но отвергнутые предвыборной кампанией Пентковского как просто разжигание паники, оказались гораздо более серьезными, чем ожидалось. Инфляция резко возросла, нанося вред среднему классу и еще больше толкая бедных к нищете. Государственные заводы, долгое время являющиеся основой белорусской экономики, заглохли и пришли в упадок, неспособные конкурировать на мировом рынке и сопротивляющиеся реформам, которые пыталось провести правительство Пентковского. Обещанные реформы сами по себе стали источником раздора. Правительство Пентковского, стремящееся к быстрым переменам, реализовало радикальные меры экономической либерализации, подход шоковой терапии, призванный подтолкнуть экономику к новой эре роста. Однако этот подход, будучи теоретически обоснованным, игнорировал реалии общества, пропитанного десятилетиями государственного контроля. Переходный период оказался неприятным, вызвав массовую безработицу и социальные волнения. Государственные предприятия вместо того, чтобы превратиться в производительные предприятия, стали жертвами бесхозяйственности и коррупции, что еще больше усугубило экономический кризис. Обещанные улучшения в сфере здравоохранения и образования также не оправдали ожиданий. Годы недофинансирования и пренебрежения привели к тому, что система обветшала и неспособна реагировать на внезапный наплыв требований. В больницах не хватало базового оборудования и опытного медицинского персонала, а в школах были переполнены классы и не хватало квалифицированных учителей. Улучшения, обещанные Пентковским, осуществлялись медленно, что усиливало разочарование среди населения. Хуже того, службы безопасности, остатки старого режима, остались практически нетронутыми. Внешне казалось, что они сотрудничают с новым правительством, но они продолжали действовать в тени, незаметно саботируя реформы и подавляя инакомыслие. Их лояльность заключалась не в Пентковском или его идеалах, а в укоренившихся властных структурах, которым они служили десятилетиями. Они манипулировали информацией, распространяли дезинформацию и запугивали тех, кто осмелился бросить вызов их власти. Отчеты об их деятельности ежедневно поступали на стол Пентковского, каждый из которых был пугающим напоминанием о непреходящей силе прошлого. Парламент, орган, призванный представлять волю народа, быстро оказался рассадником распрей и политических маневров. Фракционализм процветал, парализуя процесс принятия решений и препятствуя прогрессу. Совет министров, которому было поручено осуществлять политику правительства, также страдал от внутренних разногласий и противоречивых программ. Конституционный суд, призванный стать высшим арбитром правосудия и хранителем конституции, воспринимался многими как не более чем штамп, часто поддающийся давлению исполнительной власти. Сами институты, призванные обеспечить переход страны к демократии, рушились под тяжестью внутренних разногласий и политической коррупции. Бело-красно-белый флаг, который когда-то был символом надежды и единства, теперь, казалось, несет на себе бремя неудач нации. Его яркие цвета, казалось, поблекли под покровом разочарования, сменившись чувством мрачного смирения. Первоначальная эйфория от избрания Пентковского рассеялась, уступив место растущему осознанию масштабности предстоящей задачи. Он обнаружил, что становится все более изолированным, сталкиваясь не только с внешним давлением, но и с кипящим негодованием со стороны тех, кто когда-то защищал его дело. Обещания, которые он давал, когда-то так легко произносившиеся, теперь казались далеким эхом перед лицом суровой реальности. Средства массовой информации, которые когда-то были важным союзником в восхождении Пентковского, стали полем битвы для противоречивых версий. Контролируемые государством средства массовой информации, хотя и были якобы независимыми, тонко подрывали усилия правительства, пропагандируя прорежимные нарративы и преуменьшая экономические проблемы страны. Независимые СМИ, хотя и были более смелыми в своей критике, не имели ресурсов и возможностей, чтобы противостоять шквалу проправительственной пропаганды. Информационная война, тонкая и коварная, бушевала, усиливая неопределенность и путаницу. Общественность становилась все более восприимчивой к дезинформации и разногласиям, распространяемым конкурирующими фракциями. Влияние старого режима, хотя и не было заметно внешне, продолжало пронизывать все аспекты жизни общества. Культурные учреждения, которые когда-то были инструментами идеологического контроля, по-прежнему не решались принять новую эпоху, цепляясь за старые традиции и образ мышления. Искусство было подавлено, свобода выражения мнений ограничена, а отголоски прошлого продолжали резонировать в залах власти. Старые привычки умерли с трудом, а тонкая, но эффективная тактика угнетения сохранилась, хотя и в новых обличиях. Даже в ближайшем окружении Пентковского начали появляться трещины. Его ближайшие советники, когда-то объединившиеся в стремлении к демократическим идеалам, становились все более разделенными, движимые своими личными амбициями и противоречивыми интерпретациями политического ландшафта. Те самые люди, которым Пентковский доверял больше всего, начали подвергать сомнению его лидерство и оспаривать его решения. Эта внутренняя борьба еще больше ослабила его позиции, обострив ощущение неминуемой гибели. Вес бело-красно-белых стягов, символа надежд оппозиции, стал теперь ощутимым бременем, давящим своей тяжестью Пентковского. Ситуация еще больше осложнилась реакцией международного сообщества. В то время как некоторые страны предлагали осторожную поддержку, другие колебались, опасаясь радикальных реформ Пентковского и нестабильности в стране. Отсутствие решающей международной поддержки препятствовало экономическому восстановлению страны и ослабило позиции Пентковского. Он обнаружил, что идет по канату, изо всех сил пытаясь найти баланс между потребностями своей страны и требованиями международного сообщества. Пентковский столкнулся с дилеммой огромных масштабов. Ситуация требовала быстрых и решительных действий. Однако он знал, что любой поспешный шаг, любой неверный шаг может спровоцировать хаос и нестабильность. На его плечах лежала тяжесть надежд нации, хрупкая демократия балансировала на грани краха. Бело-красно-белый флаг, который когда-то был маяком надежды, теперь отбрасывает длинную и зловещую тень, постоянное напоминание о шаткости его положения и масштабах предстоящей задачи. Трещины на фасаде, когда-то едва заметные, превратились в зияющие трещины, угрожая обрушить всю конструкцию. Борьба за по-настоящему демократическую Беларусь только началась, и дальнейший путь оставался неопределенным и полным опасностей.

Экономическое давление и социальные волнения
Очереди в субсидируемых государством хлебных магазинах растянулись на кварталы, огибая многоквартирные дома и исчезая в тени раннего вечера. Бабушки, на лицах которых были морщины беспокойства, более глубокие, чем морщины самого времени, сжимали свои скудные сумочки. Молодые матери, с затуманенными бессонными ночами и постоянными тревогами глазами, катали коляски с детьми, слишком худыми для их возраста. Воздух был пропитан запахом черствого хлеба и кипящей обиды. Это не было обещанное процветание, которое отстаивало правительство Пентковского. Это было нечто гораздо более зловещее: медленное, мучительное погружение в нищету для поколения, привыкшего к определенному, хотя и суровому, уровню стабильности. Инфляция, изначально являвшаяся ползучим усиком экономической нестабильности, превратилась в чудовищную виноградную лозу, удушающую жизнь белорусской экономики. Белорусский рубль, который когда-то был относительно стабильной валютой, резко упал в цене, обесценив сбережения и сделав предметы первой необходимости недоступными. Государственные заводы, реликты ушедшей эпохи, изо всех сил пытались адаптироваться к требованиям глобализированного рынка. Попытки модернизации, сдерживаемые бюрократической инерцией и коррупцией, дали скудные результаты. Рабочие, когда-то гордые участники коллективной системы, оказались безработными и отчаявшимися. Система социальной защиты, уже изношенная, грозит полностью развалиться, оставив миллионы людей уязвимыми перед суровой реальностью экономических трудностей. Попытки правительства смягчить кризис оказались крайне неадекватными. Объявления о новых экономических инициативах были встречены циничным пожатием плеч и широко распространенным скептицизмом. Речи Пентковского, когда-то наполненные пламенной риторикой и обещаниями светлого будущего, теперь казались пустыми и неубедительными. Его заверения о том, что ситуация «под контролем», звучали все более ложно в ушах населения, которое ежедневно борется за выживание. Бело-красно-белый флаг, символ надежды для многих, все больше воспринимался как насмешливое напоминание о невыполненных обещаниях. Недовольство не ограничивалось экономической сферой. Социальное неравенство, давно назревавшая проблема в глубине белорусского общества, вырвалось наружу. Разрыв между богатой элитой, многие из которых были связаны со старым режимом, и борющимися массами резко увеличился. Показная демонстрация богатства со стороны привилегированного меньшинства служила постоянной провокацией для тех, кто жил в бедности, разжигая чувство несправедливости и негодования. Шепот недовольства, когда-то ограничивавшийся приглушенными разговорами на кухнях и тускло освещенных барах, перерос в открытые протесты. Небольшие демонстрации, первоначально состоявшие из нескольких сотен смельчаков, быстро переросли в более крупные и организованные собрания. Протесты, хотя поначалу были мирными, несли в себе ощутимую скрытую волну гнева и разочарования. Лозунги с требованиями экономической справедливости и политических реформ эхом разносились по улицам, смешиваясь с криками детей и усталыми вздохами стариков. Полиция, поначалу не решавшаяся вмешаться, оказалась все более подавленной масштабом и интенсивностью демонстраций. Попытки правительства контролировать эту информацию через контролируемые государством СМИ имели неприятные последствия, порождая еще больший гнев и недоверие. Жестко контролируемая информационная среда, которая когда-то была инструментом подавления, стала платформой для выражения инакомыслия, а подпольные новостные каналы и платформы социальных сетей стали жизненно важными источниками информации и организации. Ситуация еще больше осложнялась сохраняющимся влиянием старого режима. Многие из влиятельных фигур, получивших выгоду от предыдущей системы, остались на влиятельных позициях, часто тонко подрывая реформы, отстаиваемые правительством Пентковского. Слухи о коррупции и закулисных сделках циркулировали свободно, подпитывая и без того широко распространенный цинизм. Эти люди, цепляясь за свою власть и привилегии, рассматривали Пентковского как угрозу и активно работали над дестабилизацией его администрации. Борьба за установление истинной демократии велась не только против экономических трудностей, но и против укоренившихся интересов, которые извлекали выгоду из статус-кво. Одним из особенно пугающих примеров продолжительной хватки режима были манипуляции с поставками продовольствия. Появились сообщения о стратегическом дефиците в некоторых регионах, тщательно организованном для подавления инакомыслия и поддержания хрупкого чувства контроля. Очереди за хлебом, и без того длинные и трудные, стали еще длиннее в районах, которые считались наиболее подверженными беспорядкам. Стратегическое нормирование товаров первой необходимости послужило жестоким напоминанием о власти тех, кто все еще контролировал рычаги государственного аппарата. Культурный ландшафт также отражал растущие социальные волнения. Художники и писатели, когда-то не решавшиеся критиковать правительство, начали использовать свою работу как мощный инструмент инакомыслия. Пьесы, романы и песни, часто завуалированные символикой, но легко понимаемые населением, передавали всепроникающее чувство разочарования. Независимые театры и литературные собрания, когда-то работавшие подпольно, процветали открыто, предоставляя жизненно важный выход для выражения подавленных эмоций и переживаний. Реакция правительства на протесты варьировалась от умиротворения до прямых репрессий. Время от времени правительство Пентковского пыталось взаимодействовать с протестующими, предлагая уступки и обещания реформ. Однако эти усилия часто считались слишком незначительными, слишком запоздалыми и не смогли подавить растущий гнев и разочарование. В других случаях силы безопасности прибегали к грубой силе, разгоняя демонстрации с применением чрезмерной силы. Широкое распространение получили изображения избитых и арестованных протестующих, что еще больше усилило общественное возмущение. Все более жесткая тактика правительства лишь привела к радикализации движения, превратив умеренное инакомыслие в открытое восстание. Ситуация достигла апогея, когда особенно жестокое подавление крупномасштабной акции протеста привело к гибели нескольких человек. Последовавший за этим протест шокировал даже самых закоренелых наблюдателей. Международное давление усилилось: правозащитные организации и иностранные правительства осудили действия правительства. Пентковский столкнулся с жестокой дилеммой. Он может продолжить путь репрессий, что потенциально спровоцирует более широкий гражданский конфликт. Или он может попытаться вести переговоры с протестующими, рискуя коллапсом своего правительства и потенциальным возрождением старого режима. Бело-красно-белый флаг, который когда-то был символом надежды, теперь, казалось, висел под тяжестью отчаяния нации, являясь постоянным напоминанием о шаткости недавно созданной демократии. Экономическое давление не только породило социальные волнения, но и серьезно разрушило саму основу нового белорусского государства, подтолкнув его на грань краха. Будущее, казалось, оставалось неопределенным, окутанным густым туманом неуверенности и страха. Шепот превратился в оглушительный рев, и нация затаила дыхание, ожидая увидеть, восторжествует ли бело-красно-белое наконец или будет навсегда погребено под тяжестью прошлого красно-зелёного.

Первый протест и его подавление
Свежий осенний воздух, несущий запах сырой земли и гниющих листьев, мало что мог смягчить нарастающее напряжение, висевшее над Минском. Тысячи людей собрались на центральной площади, море лиц, освещенных мерцающим светом свечей. Они высоко подняли бело-красно-белый флаг — вызывающий символ на фоне серых внушительных правительственных зданий. Это не был бунт; это был молчаливый протест, призыв к переменам, шепчущийся в шелесте знамен и тихом гуле голосов. Их требования были просты: прекращение экономических трудностей, охвативших страну, усиление голоса в правительстве и гарантия того, что обещания демократии не будут попраны. Президент Пентковский, человек, известный своим интеллектуализмом и идеалистическим видением реформированной Беларуси, наблюдал за разворачивающимися событиями из президентского дворца. Он надеялся, что его реформы откроют эпоху процветания и отход от авторитарного прошлого. Вместо этого он возглавлял страну, балансирующую на грани краха. Экономическая политика, призванная стимулировать экономический рост, дала обратный эффект, приведя к повсеместной бедности и отчаянию. Обещания светлого будущего превратились в горечь. На него тяжело давило бремя этой неудачи, удушающее бремя, грозившее сломить его дух. Его жена, Алена, женщина спокойной силы и непоколебимой поддержки, обнаружила, что он смотрит в окно, его силуэт вырисовывался на фоне сияющего света площади внизу. — «Они мирные, любовь моя», — сказала она мягким, но твердым голосом. «Не стоит ли нам хотя бы попытаться вступить с ними в контакт?» Ее слова были нежной просьбой, но также и острым вопросом, напоминанием об идеалах, за которые они оба боролись. Пентковский вздохнул, его плечи поникли. Он знал, что взаимодействие с протестующими чревато опасностью. Сторонники жесткой линии в его собственном правительстве, те, кто все еще цеплялся за методы старого режима, уже шептались о силовом ответе. Они видели в протестующих не граждан, требующих своих прав, а врагов государства, угрозу, которую необходимо устранить. Начальник его собственной службы безопасности, человек, лояльность которого была в лучшем случае сомнительной, уже предложил задействовать ОМОН. В голове президента мелькнул образ дубинок, сталкивающихся с безоружными гражданскими лицами, ужасное видение, которое пробрало его до костей. Атмосфера во дворце была напряженной. Воздух потрескивал от невысказанной угрозы насилия. Советники, представляющие собой смесь реформаторов и сторонников жесткой линии, были вовлечены в жаркие дебаты, их голоса то поднимались, то падали, как волны, разбивающиеся о скалистый берег. Некоторые выступали за переговоры, подчеркивая важность диалога и компромисса. Другие, однако, выступали за быстрые и жестокие репрессии, утверждая, что любой признак слабости приведет к дальнейшим беспорядкам. Пентковский беспокойно ходил, заложив руки за спину, и в голове у него был водоворот противоречивых мыслей и тревог. Он был человеком, оказавшимся в ловушке между двумя мирами — идеалистическим видением, которого он когда-то придерживался, и суровой реальностью политической власти. Он понимал недовольство протестующих; он разделял их стремление к лучшей жизни. Но он также остро осознавал хрупкость своего правительства и могущественных сил, выступивших против него. Он знал, что любой неверный шаг может привести к хаосу, погружая нацию в еще более глубокую пропасть беспорядков и насилия. Однако мирная демонстрация недолго оставалась мирной. Проправительственные бандиты, лица которых были скрыты за масками, начали проникать в толпу, провоцируя насилие. Летели камни, разбивались бутылки, воздух наполнился криками раненых. Первоначальное молчание протеста было нарушено, сменившись какофонией отчаянной борьбы. То, что началось как призыв к переменам, превратилось в хаотичную схватку. Бело-красно-белые флаги, некогда символизировавшие надежду, стали изодранными и порванными, обагренными кровью. Пентковский с ужасом наблюдал за происходящим на экранах телевизоров во дворце. Образы были резкими, резко контрастируя с мирным бдением при свечах, свидетелем которого он стал ранее. Реальность его затруднительного положения обрушилась на него с силой физического удара. Он пытался построить мост между прошлым и будущим, но пропасть оставалась слишком широкой и слишком глубокой. Протестующие, первоначально мирные, теперь отвечали на насилие, примененное к ним. Начальник службы безопасности с мрачным лицом подошел к Пентковскому. «Господин президент, — сказал он тихим рычанием, — нам нужно действовать решительно. Ситуация выходит из-под контроля. Нам необходимо восстановить порядок, даже если это означает применение силы.» Его слова повисли в воздухе, тяжелые и зловещие. Пентковский смотрел в окно на хаос внизу, некогда мирную площадь, теперь превратившуюся в поле битвы. Он видел страх в глазах протестующих, отчаяние в их действиях. стальная решимость в глазах сил безопасности, стремление применить силу для подавления восстания. Он знал, что приказ о подавлении восстания был бы предательством его собственных идеалов. Но он также знал, что бездействие может привести к худшим последствиям. Вес бело-красно-белого символа надежды и свободы теперь ощущался невыносимым бременем. Он олицетворял не только его стремления к демократической Беларуси, но и жизни людей, оказавшихся под перекрестным огнем. Он должен был принять решение, которое определит судьбу его народа. Он посмотрел на Алену, ее глаза были полны беспокойства. Она кивнула. Простого ответа не было. В тот момент идеализированный образ демократического лидера резко столкнулся с холодной, расчетливой реальностью власти. Он знал, что за его решение придется заплатить цену, измеряемую жизнями и утраченными идеалами. Бело-красно-белый цвет теперь казался не столько символом надежды, сколько саваном мечты нации.

Неожиданно по внутренней связи раздался голос секретаря-референта Светланы: — Господин президент, вам звонит из МИД России госпожа Истистофель. Она посол по особым поручениям МИД РФ. Просит выслушать, а затем принять в удобное для вас время в ближайшие дни. 
— Соедините, — ответил президент. 
— Здравствуйте, господин президент Белоруссии. Мы знаем о ваших проблемах и вы знаете, что Россия озабочена возвращением в современную Белоруссию бело-красно-белого флага коллаборантов и полицаев, которые прислуживали нацизму в 1941—1944 года. Вы знаете о сотнях тысяч потерянных граждан России во время освобождения Красной армией Белоруссии. (RU. Википедиа: «Людские потери Красной армии достаточно точно известны. Они составили 178 507 погибшими, пропавшими без вести и пленными, а также 587 308 ранеными и больными.» http://surl.li/bpphcb) МИД России поручил мне приехать к вам и обсудить вопрос БЧБ стяга и нашего экономического сотрудничества. Со мной прибудут проездом 33 туриста из Частной военной компании «Музыканты». Что скажите, господин президент Белоруссии? 
— Приезжайте послезавтра. Туристов разместим в доме отдыха под Минском. 
— Спасибо. До встречи. 
— До встречи.