Бесплатный фрагмент - Тишина аномалий. Книга 1

Глава 0: Пролог. Точка активации

Домик, новый и тёплый, терялся среди сосен — на границе Свердловской области и Пермского края.

Запах сосен наполнял воздух вокруг. Лёгкая влага от тающего снега лежала на ветках. Камин потрескивал, будто подпевая ветру за стеной. Всё казалось слишком правильным, слишком спокойным.

Внутри — светлая отделка, лёгкий запах древесины. Тишина.

Аня нашла его на каком-то сайте — «хюгге в русском лесу».

Без цивилизации, но с горячей водой, камином и ощущением покоя. Именно то, что им было нужно.

До ближайшего посёлка — около десяти километров. Ни трасс. Ни магазинов.

Только лес, снег и слабый сигнал.

Они были втроём. Он, Аня и Илья. Семья. После утомительного года, бессонных ночей и бесконечной беготни — несколько дней вместе. Никто не спрашивал про работу. Не вспоминал о долгах, проектах, срочных звонках. Мир снаружи будто остался в другой жизни. Здесь — только трое. И тёплый воздух. И время, которое наконец перестало убегать.

Но внутри что-то не отпускало. Не страх, не беспокойство — что-то тугое, нераспознанное. Как будто он знал: у спокойствия есть цена. И это было не про паранойю. А про интуицию. Ту, что замирает где-то в груди, но не исчезает.

Утренний чай остывал в кружках, на столе стояли недоеденные бутерброды, а в окне качались сосновые ветви, ловя лучи утреннего солнца. Алексей смотрел на Аню, улыбавшуюся сыну, и вдруг почувствовал, как сильно боится это потерять.

Всё выглядело идеальным. Алексей разжигал камин. Илья бегал с деревянным автоматом, изображая зомби-апокалипсис. Он устроил осаду камина: прятался за креслом и кидал в Алексея подушками.

Он выныривал из-за кресла с криком:

— Я их вижу! — и снова нырял обратно. Потом затаился, дышал, как охотник, и вдруг бросился в атаку, визжа:

— У них нет шансов! Всех спасу!

Алексей прикрылся пледом и отмахнулся — смеялся, как не смеялся давно. Потом подхватил сына на руки, кружанул в воздухе, и тот взвизгнул — не от страха, от восторга.

— Вы окружены, командир! — сказал Алексей, усаживая его на подлокотник кресла. — Сдавайтесь, пока целы!

— Никогда! — Илья сжал автомат. — Зомби не пройдут!

Аня улыбнулась и покачала головой.

— У тебя сын — герой, — сказала она. — Всё время кого-то спасает.

— Хоть в играх пусть спасет, — ответил он. — В жизни нам всем иногда нужен шанс.

Проходя мимо, она, хлопнула Илью по спине подушкой:

— Только тихо, герой. Тут мама чай готовит.

Смех срывался в потолок вместе с лёгким дымком. Аня смеялась — и мир казался правильным, как в детстве.

Тогда это казалось игрой.

Аня была рядом — светлые волосы до плеч. Зелёные глаза.

Стройная. Лёгкая.

Когда она смеялась, голос будто вызывал в нём что-то забытое.

К вечеру Аня пожаловалась на ломоту в теле. Сказала, что жарко. Она не глядя махнула рукой:

— Просто устала.

На миг мелькнула тревога — короткая, обжигающая. Он хотел бы подойти, проверить пульс, измерить температуру. Но Аня улыбнулась — так, как всегда. Алексей кивнул. Хотел верить. Не сумел не поверить.

Илью уложили около девяти. Он заснул, прижавшись к плюшевой акуле. Перед сном всё просил: «А можно завтра в лес? К совам?»

— Обещаю, — сказал Алексей. — Если мама будет в порядке.

— Она сильная, — прошептал Илья и уже почти спал.

Позднее они сидели у камина. Пили чай. Молчали.

Огонь потрескивал. В окнах густела темнота. За домом шевелился лес — или казалось? Иногда Алексей ловил себя на странном ощущении: будто тишина становилась гуще, плотнее.

Он коснулся её ладони — она не отняла руку. Склонилась ближе. Волосы коснулись его щеки.

— Только здесь всё по-настоящему, — сказала она. — Впервые за долгое время.

Он улыбнулся, хотел что-то ответить, но промолчал.

Слово «впервые» зацепило.

Не тревогой — скорее хрупкостью.

Когда находишь нечто настоящее — начинаешь бояться его потерять.

Она сняла свитер. Осталась в тонкой рубашке.

Он провёл пальцами по её плечам — тонким, тёплым. Ткань почти не чувствовалась. Только кожа. Она придвинулась ближе. Коснулась его губами — осторожно, как будто впервые. Дыхание стало тёплым, сбивчивым.

Он не торопился. Чувствовал, как её пальцы скользят по спине. Как под ладонью бьётся сердце.

Впервые за долгое время — был рядом. Не по остаточному принципу. Не между делами. Целиком.

И это было страшнее всего.

Потому что когда ты по-настоящему рядом — всегда есть что терять.

Она уснула, положив ладонь на его плечо.

Говорила что-то о доме — вполголоса, сквозь сон.

Он долго не засыпал. Прислушивался к её дыханию, к потрескиванию камина, к слишком тихой ночи.

Где-то в груди зудело ощущение срыва — неощутимого, но нарастающего.

Почти машинально он потянулся к телефону. Не чтобы проверить, скорее — чтобы убедиться, что всё под контролем.

Экран мигнул. Сеть прыгала, как раненая птица. Новости не грузились. Только заголовки: «сбой коммуникаций», «аномальные симптомы», «странности в южных регионах».

Он выключил экран. Сам себе сказал: «Отпуск».

Но в пальцах чувствовалось напряжение, едва заметное — как будто последние новости всё равно оставили след.

Ночью она пошевелилась странно, резко, словно дёрнулась во сне. Дыхание стало прерывистым, глубоким, будто организм судорожно искал воздух.

— Всё в порядке? — спросил он.

Ответа не было.

Он поцеловал её в висок — кожа обожгла губы, слишком горячая.

Он подумал: переутомление. Простуда. Обычное.

Он не сразу отдёрнул губы. В голове мелькнуло: странно. Не просто жарко — как будто обожгло изнутри. Будто тело само подало тревогу — без мыслей, без слов. Предчувствие, вырвавшееся в кожу.

Он задержал дыхание, вслушался. Лес за стеной потрескивал — неестественно. Как будто звук был не из мира, а изнутри.

Он встал, выглянул в окно. Ветки колыхались, но ветра не было. Белая гладь — и тени. Длинные, вытянутые. Слишком вытянутые.

На секунду он подумал: нужно разбудить Аню. Спросить. Проверить.

Но она уже спала. Спокойно. Как будто ничего не произошло.

Он задержался у кровати. Посмотрел. И отвернулся — почти с облегчением.

Он не знал, что внутри неё уже началось.

Что вирус не кричит, не рвёт — а стирает.

Сначала — тепло. Потом — слова.

Потом — человека.

Он ещё верил, что утро будет обычным. Что сварит кофе, включит чайник, поищет в интернете «симптомы».

Илья снова засмеётся.

Аня скажет, что ей уже лучше.

Но внутри всё уже двигалось.

Тихо. Неумолимо.

Утром она спала необычно тихо — почти не шевелилась, дыхание ровное, едва слышное. Алексей потрогал её лоб — кожа была прохладнее, и он решил, что кризис миновал. Тогда он ещё не знал.

Наутро — связи не было. Телефон не ловил. Интернет не грузился.

Он включил рацию. Туристическая. На случай походов. Просто проверить.

…вспышка на юге…

вирус неизвестной природы…

избегать укусов…

не покидать укрытие…

Аня стояла у окна. Босиком. Бледная.

— Ань?

Она не повернулась.

Илья выбежал из спальни.

— Мама?

Пауза.

Момент, будто сам воздух остановился.

Потом — резкое движение. Она обернулась. Зрачки — расширены. Лицо — чужое. Мёртвое.

Улыбка — неестественная.

Она бросилась к ребёнку слишком резко, неправильно. Алексей инстинктивно потянулся, чтоб остановить её, но движение оказалось медленным, запоздалым. Раздался короткий, страшный вскрик Ильи — и тут же стих.

Он вырвал Илью из её рук.

Тело сына обмякло. Тёплая кровь стекала по его пальцам.

Он не сразу понял, что это — кровь.

Тёплая, как вода в ванной, когда они купали его вдвоём.

Он держал сына, как тогда — только теперь не знал, зачем.

Мир сузился. Время не двигалось. Только тело в его руках — тяжёлое, слишком мягкое.

Он хотел закричать, но горло сдавило, будто воздух превратился в тяжёлую воду. Мир перед глазами расплылся, сжался до тела сына в его руках. Он почувствовал, как ноги становятся чужими, непослушными. Хотел заплакать — но слёз не было.

Потому что внутри что-то уже начало рушиться.

Она шагнула к нему — рывком. Сломано.

Он схватил кочергу. Пятился. Плакал. Шептал:

— Аня…

Она приближалась.

Он держал металл — мёртвой хваткой, но не поднимал.

Не мог.

И тогда — щелчок. Не снаружи. Внутри.

Не звук — раскол. Как будто что-то хрупкое внутри него треснуло. Исчезло. И в пустоте вспыхнул холод: чистый, режущий, беспощадный.

Всё остановилось.

Ни крика. Ни движения.

Только холод — не снаружи, а внутри. Как будто его самого вывернуло.

Как будто кто-то внутри встал и сказал:

«Дальше — не ты».

Он перестал быть собой раньше, чем понял это.

Что-то внутри рвалось, сопротивлялось — он отчаянно цеплялся за это, пытался не потерять себя, но беспощадный холод затопил сознание, выдавив последние остатки тепла и боли.

> Активация подтверждена

> Протокол «легион»: включён

> Эмоциональный блок: активен

> Цель: выживание

> Поведенческий вектор: эвакуация

> Тип субъекта: нестабильный носитель

Он не помнил, как вышел.

Снег — холодный, вязкий.

Шаг — будто не его.

Что-то кричало — внутри или снаружи, он не разобрал.

Тело двигалось. Мозг обрабатывал.

Он шёл. Без мыслей. Без слов.

> Память: ограничена

> Голос: отключён

> Внутренний диалог: неактивен

> Сопровождение: отсутствует

> Эмоциональная нагрузка: превышена

> Подавление выполнено

> Эффективность — 89%

> Темп шагов — ровный

> Пульс — стабилизирован

> Мышцы — под контролем

> Параметры дыхания — в пределах нормы

> Реакция на внешние стимулы снижена

> Реакция на внутренние импульсы — заблокирована

> Решения — не инициируются

> Связь с ядром: отсутствует

> Режим: локальная автономия

> Цель: фиксация отклонений

Мелькнуло:

— Пап…

Рука.

Улыбка.

Тепло.

> Ошибка: фантомная активность

> Очаг памяти: нестабильный

> Подавление повторно выполнено

> Контроль сохранён

Человеческое исчезло не сразу.

Оно пыталось вернуться — в запахе дыма, в слове «папа», в лице, что ещё вспыхивало в памяти.

Но система стирала.

Мягко.

Уверенно.

Как будто знала: сопротивление — часть процедуры.

Шаг, ещё один.

Ни боли. Ни памяти. Ни звука.

Только Тишина.

Глава 1. Холодный марш

Он не помнил, как вышел. Снег под ногами, шорох ветра. Тело двигалось само, будто чужое. Никаких слов. Никаких мыслей.

Речь — отключена.

Функция не требовалась.

Он шагал вперёд, и каждый шаг отнимал что-то, стирал важное внутри него, оставляя лишь пустоту и движение.

Снег скрипел, но звук — глухой, отсечённый.

На мгновение пахнуло хвоей. Настоящей.

Запах был неожиданно насыщенным — даже слишком, как будто что-то важное.

Он не вспомнил. Но тело отреагировало.

Как будто это уже было — недавно, важно.

> Ошибка: некорректная реакция

> Подавление выполнено

Дыхание шло — ритмично, без усилий.

Он не вдыхал — лёгкие просто работали.

Руки были чужими. Он не управлял ими, но тело действовало слаженно.

Деревья шевелились. Линия горизонта расплывалась в белом.

Каждое движение — выполнялось. Фиксировалось. Стиралось.

Снег вязал ноги, прилипал к ботинкам. Ветер шептал в еловых лапах — тускло, чуждо. Плечи зябко сжались сами, но сознание не замечало холода.

> Эмоциональный блок: активен

> Поведенческий вектор: эвакуация

> Ресурс: стабилен

> Цель: выживание

Он шёл. Не чувствуя. Не различая. Просто — движение.

В правой руке — кочерга. Когда успел схватить — не помнил. Только ощущал: она была с самого начала. Как часть его. Или часть того, что он сделал.

> Попытка доступа к памяти: заблокирована

> Отклонение: устранено

> Эффективность — 97%

Снег цеплялся за ботинки. Пальцы сжимали металл. Движения — точные. Без колебаний. Без инициативы. Только маршрут.

Слева — машина. Иномарка в кювете. Стекло разбито, дверь открыта.

На сиденье — кровь. Следы на снегу. Человеческие. Неровные. Рывками. Кто-то выскочил. Бежал. Упал. Встал.

Следы сбивались. Шаги — то длиннее, то короче.

Где-то человек бежал, потом споткнулся. Упал. Поднялся.

Снег вдавлен сильнее с одной стороны — хромал?

Тропа резко уводила в сторону — как будто он свернул, спасаясь.

Следы исчезали в овраге. Глубже — ничего.

Автоматически начал проверку на наличие ресурсов.

Он заглянул внутрь. Смятая бумажка. Две шоколадки. Остатки чьей-то жизни.

На заднем сиденье — рюкзак: фляга, галеты, две банки тушёнки, нож.

Он надел рюкзак. Подтянул лямки. Движения — без задержек. Автоматизм.

Короткая остановка. Далее — к багажнику. Замок не сработал. Замёрз.

На снегу рядом с машиной — варежка.

Детская. Синяя, с красной полоской. Одна.

Он наклонился, рука сама потянулась к ней, почти коснулась. Пальцы на миг ослабли. В голове — короткий всплеск. Смех. Что-то тёплое. Ладонь. Он отдёрнул руку.

Слишком мимолётно, чтобы понять.

> Ошибка: фантомная активность

> Очаг нестабилен

> Подавление выполнено

Внутри что-то дрогнуло — не мысль, а её тень. Как будто он хотел остановиться, но не успел.

Он выпрямился, будто ничего не было. Подошёл к багажнику, ударил кочергой. Металл скрипнул. Ударил ещё раз. Щелчок. Крышка поддалась.

Хруст.

Он обернулся.

Из-за машины вышел заражённый. Щека разорвана до кости. Нижняя челюсть смещена. Лицо мёртвое. Глаза — стеклянные. Он не моргал. Просто шёл.

Одежда обычная. Но движения — другие. Плавные. Без остановок.

> Визуальный анализ завершён

> Биологическая аномалия: подтверждена

> Угроза: высокая

> Допустимое средство: подручные предметы

> Цель: подавление до полной утраты моторных функций

Алексей ударил. Снова. Ещё.

Кисть не дрожала. Сухожилия срабатывали чётко.

Он не рассчитывал силу — просто бил.

Металл врезался в череп. Звук — глухой, тусклый.

Ещё раз. Брызги. Снег темнел.

Он шагнул ближе. Размах.

Сломанная челюсть хрустнула под повторным ударом.

Тело дёрнулось. Потом — тишина.

Мышцы ещё вздрагивали. Рефлекс. Остатки команды на движение.

Не страх. Не ярость. Просто необходимость. Как дробный ритм пустого сердца.

Пока тело заражённого не упало и не замерло.

Ни удара сердца. Ни дыхания. Только расчёт.

Даже ощущение в пальцах — притуплённое.

Протокол не блокировал физическую боль. Он делал её ненужной.

> Угроза устранена

> Боевая реакция подтверждена

> Расширенный доступ выдан

> Допуск: повышен

> Модули активированы: тактический анализ/навигация/телеметрия

> Поиск безопасной зоны: активен

Он стоял над телом. Снег розовел.

Тишина вползала внутрь. Пространство без мыслей.

Но что-то дернулось. Сбилось.

Он наклонился. Положение тела — нестабильно.

Глаза заражённого — остекленевшие, фокус отсутствует.

Кожные покровы — побелевшие, заметны следы спазма мышц.

> Остаточная активность: отсутствует

> Повторная реактивация: не зафиксирована

> Угроза: устранена

> Расчётный маршрут обновлён.

Он вернулся к багажнику. Внутри — топор. Новый. Завёрнут в ткань.

Что-то в нём узнало его сразу. Ощутило вес, баланс, хищное спокойствие стали под пальцами. Это было правильно. Это было нужным.

Топор лёг в руку. Вес, баланс — правильные. Удобный хват. Центр — ближе к голове.

Пальцы сомкнулись — и не разжались.

Мышцы приняли его, будто не в первый раз.

Сцепление — устойчивое. Центр тяжести — под контролем.

> Тактическая совместимость: подтверждена

> Боевой профиль: адаптирован

> Приоритет замены: выполнен

Он подержал топор. Почувствовал — своё.

> Баланс хвата: оптимальный

> Назначен как основное средство ближнего действия.

Потом посмотрел на кочергу, положил её на снег. Не бросил. Отпустил — спокойно.

В машине — ключ в замке. Повернул. Щелчок — и ничего. Ни запуска. Ни отклика. Мертво.

> Источник питания: недоступен

> Транспорт: неэффективен

> Продолжение маршрута — пешком

> Карта: активирована

> Ближайшая безопасная точка: объект 14

> Расстояние: 58 км

Объект 14. Склад гражданской обороны. По документам — запасной пункт эвакуации.

До катастрофы — охраняемая база. Сейчас — статус неизвестен.

> Радиосвязь: отсутствует

> Приоритет: укрытие

> Дополнительных точек не обнаружено

Он закрепил топор на рюкзаке. Подтянул лямки. Убедился в фиксации.

Рюкзак врезался в плечи тяжестью жизни, которую он больше не помнил. Только шаг. Только снег. Только необходимость двигаться.

Повернулся. Сделал шаг.

Ветер усилился. Снег в лицо.

Он не чувствовал.

> Эмоциональный фон: стабилен

> Отклонений не обнаружено

> Физическое состояние: стабильно

> Поведенческий вектор: активен

Он не думал. Он не выбирал.

Просто шёл.

Лес не шевелился.

Ни движения. Ни следа живого.

Только шаг — ровный, точный, неизбежный.

И пустота, в которой ничто не мешало идти.

Глава 2. Граница

С момента выхода из дома прошло чуть больше суток. Но внутри — как будто целая жизнь. Были короткие привалы — шоколадка, вода, пара минут передышки, но не отдых. Полноценная остановка была только одна — в заброшенной сторожке. Он остановился не по своей воле — Протокол внёс коррекцию в маршрут.

> Указание: физический ресурс на грани.

> Цель: минимизация отказа.

> Привязка к ближайшей укрытой точке — выполнена.

Сторожка стояла в стороне от дороги — старая, с потемневшими от времени стенами. Он вошёл, закрыл за собой дверь и осмотрелся.

Внутри было пусто, пахло гарью и сыростью.

На пороге валялась старая фуражка, промокшая насквозь.

Стены были обшарпаны, местами на них виднелись тёмные разводы.

В углу — железная буржуйка, рядом — дрова. Старые, сухие. На ящике — коробок со спичками.

Возле печки лежала ржавая кружка, скрюченная, будто кто-то раздавил её ногой.

На подоконнике — выцветшая фотография. Три человека. Мужчина в форме, женщина, ребёнок в шапке с помпоном.

Изгиб улыбки был стёрт временем.

Он не узнал их. Но замер.

Внутри что-то дрогнуло — как будто был должен помнить. Хотел.

Он даже не знал, кого ожидал увидеть. Но взгляд зацепился за мальчика в шапке.

Что-то внутри сжалось — не память, а её тень.

Как будто где-то глубоко знал: мог бы узнать. Почти узнал.

> Ошибка: фантомная активность

> Подавление выполнено

Всё выглядело так, будто здесь кто-то жил — и ушёл в спешке, больше не вернувшись.

Он развёл огонь в буржуйке. Дрова затрещали, потянуло дымом. Алексей грел руки над буржуйкой и банкой тушёнки.

> Отдых разрешён

Алексей ел понемногу — тушёнку, галеты, пил воду из фляжки. Он лёг прямо на доски. Уснул почти сразу. Но в глубине сна что-то начало всплывать.

Сначала было только тепло. Потом — лицо. Женское. Волосы. Потом — другое. Детское. Он не знал, кто они, но ощущал: близкие. Он хотел дотянуться — и тогда всё оборвалось.

Но тепло осталось.

Не воспоминание — скорее телесный след.

Женская ладонь — тонкая, почти невесомая. Детская — липкая, тёплая, обхватывающая большой палец.

Он не видел их лиц, но ощущение ладоней отзывалось глубоко, болезненно знакомо — будто это было не просто воспоминание, а что-то большее. Что-то, ради чего стоило бороться.

> Фильтр активирован

Всё исчезло. Словно стекло вдруг запотело изнутри. И ничего нельзя было разглядеть.

Он проснулся.

Не встал сразу. Не по команде. Просто остался лежать.

Не было причины — и не было запрета. Только желание. Пустяк.

> Активность не инициирована

> Порог автономии не превышен

> Допуск сохранён

Сны уже таяли, но внутри оставалось тепло. Не воспоминание — ощущение. Как от прикосновения, которого не было.

За тонкой плёнкой сна что-то пыталось пробиться: обрывки голосов, тепло рук, забытые слова.

Но Протокол накрыл их серым туманом — глухо, неумолимо.

Всё важное пряталось за фильтром, как огонь за толстым стеклом.

Алексей встал. В голове была одна мысль: добраться до точки. Дорога снова тянулась вперёд — накатанная, пустая. Снег под ногами, следы, слабый запах гари.

На третий день он увидел двоих.

Заражённые.

Дорога в этом месте была странно ровной. Ни следа, ни шума.

Ветки не скрипели. Воздух — застывший.

Как будто в мире что-то притихло.

Они замерли у дороги, как будто ждали. Не двигались.

Он почувствовал, как мышцы напряглись сами по себе, дыхание стало короче — тело приготовилось, хотя команда на это не поступала.

Их лица были мёртвыми — не злобными, не искажёнными, просто пустыми.

Стояли, как сбой в реальности.

Тела — без дыхания. Лица — без смысла.

Не ждали. Не думали. Просто были.

Иней на щеках, как на статуях, забытых в снегу.

Пустота в глазах — не тьма, а ничто.

Будто само время застыло в их телах.

Они не шли, не рычали.

Просто стояли.

Алексей почувствовал странную дрожь в воздухе — как перед ударом молнии.

> Риск: высокий

> Контакт: нецелесообразен

> Стратегия: обход

Алексей свернул в лес. Прошёл в стороне. Молча.

К обеду он вышел к забору из ржавой сетки. За ним — сторожевая вышка, камеры, фигуры в форме.

> Распознано: объект военный. Обозначение — «объект 14»

Ничто не напоминало надёжную крепость.

У самой кромки леса лежали тела. Солдаты отбивались до последнего.

Их держала не сила.

Только остатки дисциплины.

Тонкая грань между страхом и паникой.

И инерция присяг, данных когда-то — друг другу и миру, которого больше не было.

Перед воротами стояли солдаты.

> Дистанция — 50 метров

Один из солдат вскинул автомат, второй медленно шагнул вперёд, внимательно изучая его. Между ними пробежала короткая пауза, наполненная немым вопросом. Кто-то тихо произнёс что-то в рацию.

— Стоять! Кто такой?

Алексей замер. В сознании — короткая команда:

> Статус: безопасный

> Допуск: ограниченный

Солдат обернулся — рядом стоял офицер. Он смотрел прямо на Алексея.

Алексей почувствовал: они уже знали. Связь. Без слов.

Как будто он — часть чего-то большего.

Внутри, позади, повсюду — будто кто-то есть.

Легион — не имя. Не команда. Он был в их телах. В паузах между приказом и действием.

Как будто вся их точность — не от тренировки, а от чего-то глубже.

Что-то передалось между ними. Как будто система говорила сама с собой — напрямую.

Солдат коротко кивнул:

— Он чист.

Ворота открылись. Он переступил порог, словно границу между мирами.

Офицер не отвёл взгляда. Говорил тихо — скорее в пространство, чем Алексею:

— Ячейка подтверждена. Сигнал принят. Контроль — внешний, частичный.

Он помолчал, потом добавил:

— Не вмешиваемся. Пока.

Внутри — палаточный лагерь. В каждой палатке — железные сетчатые койки. В некоторых чадили буржуйки — воздух был тёплым, но тяжёлым. Люди — усталые, молчаливые.

Запах пота, гари и дешёвой медицинской мази забивал нос.

Кто-то кашлял надсадно, с хрипом.

Маленькая девочка с выцветшим шарфом спала прямо на полу, свернувшись калачиком. Мужчины, женщины, дети. Кто-то кашлял глухо, пряча лицо в воротник. В углу ребёнок ел всухомятку галету, глядя в пустоту. Женщина рядом с ним держала за руку пожилого мужчину — возможно, отца. Люди не говорили. Не потому что не хотели — а потому что боялись сорваться.

Солдаты отличались. Один курил, уставившись в землю. Другой держал автомат в руках, напряжённо, будто в любой момент готов был стрелять. Несколько просто стояли, почти не шевелясь. Пустые лица, одинаковые взгляды. Алексей вдруг почувствовал что-то знакомое. Похожее. Слишком точные движения. Как у него. Он не мог объяснить — но знал: они такие же. Под чем-то. Под кем-то.

Один солдат всё время отводил взгляд от леса. Не мог смотреть туда. Будто ждал, что оттуда выйдет кто-то, кто уже не должен ходить.

Поздно вечером приехали новые люди — гражданские. Их быстро осмотрели на предмет укусов и других повреждений, ничего не нашли, запустили.

Ночь была тревожной. Люди в палатках шептались, стараясь не говорить вслух. Каждый слышал что-то своё.

— Слышал, в Верхнеозёрке один всех сжёг, — шептал кто-то у палатки. — Своих. Жену, детей. А потом себя.

— Говорят, не умер. Его потом видели. На трассе. Сидел в фургоне… и смотрел. Просто смотрел.

Никто ничего не ответил. Только стало тише.

Ночью Алексей лёг на койку. Под тонким одеялом. Внутри было теплее, но воздух густой. Люди дышали рядом. Шептались. Кто-то молился.

> Режим: восстановление допущено

Он снова уснул.

Сон был ближе, чем когда-либо.

Лица — отчётливо. Тепло — почти настоящее.

Он почти услышал голос. Почти дотронулся.

…и вдруг — резкий вскрик.

Глухой стук за стенкой. Будто кто-то упал.

Он открыл глаза. Не полностью — но достаточно, чтобы понять: что-то началось.

Дрожь. Сначала внутри. Потом снаружи.

Вспышка. Резкий гул. Не в ушах — в голове.

Один из гражданских упал между койками — без звука, как будто споткнулся.

Женщина склонилась над ним — и закричала. Не от боли. От ужаса.

Ещё один — рядом. Рванулся, сбил кого-то плечом.

Люди начали вставать, кто-то звал солдат, кто-то отползал.

Протокол среагировал позже, чем они начали бросаться — заражённые до последнего не демонстрировали признаков агрессии, и система не успела вовремя скорректировать параметры.

Он попытался удержать образы из сна. Сохранить.

Но что-то сорвало.

Белый свет.

Рывок.

Он очнулся.

Воздух дрожал от криков. Стрельбы.

Кто-то падал. Кто-то бежал.

> Режим угрозы: активирован

> Боевой режим: активирован

> Контроль: полный

Он поднялся, уже действуя — как надо. Быстро, точно.

Но внутри, под всем этим, ещё горело. Лица. Образ. Тепло. Он держал его.

> Фильтр неэффективен

Система пыталась стереть воспоминание — но не могла. Он зацепился. Не отпустил.

Толпа рванулась. Кто-то падал, кто-то бежал. Заражённые кидались на людей.

Крики перекрывали друг друга.

Шорох шагов, топот, выстрелы — всё слилось в один гул.

Кто-то расталкивал людей локтями.

Ребёнок плакал где-то сбоку, врываясь тонким голосом в какофонию ужаса.

Алексей подхватил автомат с тела мёртвого солдата.

> Модуль активирован: обращение с оружием

Первый выстрел — в голову. Заражённый дёрнулся и упал.

Почти сразу на него бросились ещё двое. Он упокоил их двумя точными выстрелами — чётко, без промаха.

Где-то сбоку раздался крик:

— Периметр держать!

— Там гражданские! Не стреляйте!

— Чёрт, уводите их! Мы не можем прицелиться!

> Тактическое подавление: разрешено

> Приоритет — устранение заражения

Кто-то дал очередь по толпе. Несколько человек упали. Кто-то закричал. Женщина прижала ребёнка, закрывая его собой.

Алексей не двинулся. Сжимал автомат, но не поднял его.

Внутри — рывок, как от боли. Не мысль, не команда. Импульс.

Это был момент — меньше секунды.

Он не смотрел в прицел. Но видел — ясно.

Лица. Испуганные. Близкие. Как в том сне.

Система ждала сигнала. Он знал, какой она сочтёт правильным.

Но что-то внутри застыло. Он не мог. Не должен.

Что-то не сходилось. Не складывалось.

Всё выглядело логично. Всё, кроме одного: это были не цели. Это были люди.

И в этот миг он почувствовал — не сбой. Хуже.

Это выбор. Холодный. Расчётливый.

Механизм считал: меньшее зло — лучше, чем риск.

Но он не мог. Потому что внутри ещё горело. Потому что они могли быть на их месте.

Он видел, как те, кто «должен был знать», пропустили заражённых. Может, система ошиблась. А может — просто не посчитала их опасными. Пока они не начали бросаться.

Пока человек двигался и дышал — Протокол не видел угрозы. Они не превращались. Не бросались. Просто стояли. Ждали. До поры.

Алексей выстрелил в заражённого, бросившегося на женщину с ребёнком.

> Допуск: увеличен

> Эффективность: 94%

> Субъект: экспериментальный. Отклонение допущено.

> Эмоциональная активность повышена. Контроль усилен.

> Статус: нестабильный носитель

> Реакция: зарегистрирована для анализа

Когда всё закончилось — осталась тишина. Пепел. Плач. Застывшие тела.

Тишина стелилась между палатками, густая, как затхлый дым после пожара.

Ни крика. Ни молитвы.

Только хриплое дыхание тех, кто остался.

Люди смотрели на него. Уже иначе. Он опустил оружие.

Услышал всхлип. Повернулся. У стены — женщина.

Пыль в волосах. Кровь на губах. В руках — крошечное тело, укрытое курткой.

Она не смотрела. Только качала.

— Он… всё ещё был тёплый. Я думала, может…

Пальцы дрожали.

Она говорила не ему. Просто — вслух.

Как будто если не сказать сейчас, всё исчезнет навсегда.

— Я не успела. Мы сидели тихо. Я шептала ему, как раньше…

— Про мост, — сказала она тише. — Мы ходили туда, смотреть, как течёт вода. Он всегда смеялся…

Ему нравилось, когда я придумывала истории про камни. Про то, что они живые.

И вот… я шептала. Но ничего не сработало…

Она не закончила.

Он смотрел на неё — не глазами, а чем-то другим.

Где-то внутри — мелькнуло.

Маленькая ладонь. Голос: «Пап, ты рядом?»

Давление в груди стало реальным.

> Всплывающий импульс: заблокировать не удалось

Он отвёл взгляд.

Он знал: система могла поступить иначе. Точнее. Осторожнее. Но не стала.

Она позволила стрелять в тех, кто кричал, кто спасал, кто просто стоял рядом.

Не просчитала. Или не захотела.

Потому что для неё это было допустимо.

Неправильно — но допустимо.

Он огляделся. Кто-то плакал, кто-то шептал имена тех, кого больше не было. Он спросил себя: почему система допустила это? Почему не защитила тех, кого обещала? И только после этого понял — ошибка не в людях. Ошибка — в самой системе.

В её логике, где лишние — просто шум. Где риск важнее жизни. Где эмоции — сбой, а сострадание — угроза.

Он стоял среди мёртвых и выживших, не зная, кто из них — он сам.

Он почувствовал это не разумом — телом. Сердцем. Впервые за долгое время — своим.

Это не был сбой. Это был он сам.

Сквозь фильтры. Сквозь допуски. Сквозь всё, что навязали.

Маленькая трещина.

Первый шаг обратно — к себе.

И голос внутри уже не молчал. Он говорил чётко:

Протокол не прав.

Глава 3. Нулевой день

Помещение напоминало командный отсек: металл, панели с тусклым светом, приглушённый гул вентиляции. Воздух — плотный, как в закрытом бункере.

На стене — электронная карта мира. Плоская, серо-синяя, в ожидании. Тишина здесь была технической. Давящей.

— Три минуты до синхронизации, — произнёс один из техников. Биокостюм, стеклянная маска, голос сквозь фильтр — как автомат.

Он не смотрел ни на кого. Только в экран.

В центре комнаты стоял Куратор. Единственный без защиты. Спокойный, как будто это был запуск системы полива, а не конца цивилизации.

Рядом с ним — тот, кто ещё не был частью. Неуверенность не выдавала себя жестами, но чувствовалась. В том, как он держался чуть в стороне. В том, как не смотрел на карту.

— Вы уверены, что хотите это увидеть? — спросил Куратор, не поворачиваясь.

— Уже неважно, — тихо ответил Новичок.

Он хотел бы сказать, что знал каждый отчёт. Видел каждую карту загрязнения. Он давно понял: этот запуск — не решение, а приговор.

Но промолчал. Потому что, если скажет — это станет признанием.

А он всё ещё делал вид, что просто исполняет приказ.

На электронной карте начали загораться метки:

— Метро «Парк Культуры», Москва

— Аэропорт Шереметьево, зона международных вылетов

— Центр пересадки, Франкфурт

— Госпиталь в Гонконге

— Международный хаб, Сан-Паулу

Огни вспыхивали один за другим. Без звука. Как пульс.

В углу экрана мигнуло: СИНХРОНИЗАЦИЯ: 100%

— Запускайте, — сказал Куратор.

По сигналу из центра сработали таймеры. В десятках узловых точек по всему миру открылись контейнеры. Газ — бесцветный, без запаха и вкуса. Растворялся в воздухе, будто его не существовало.

Но он был.

И уже проникал в тела.

Петербург. Вестибюль метро.

Мужчина в сером пальто поставил кейс у стены, сел на скамейку. Достал телефон. Полистал экран.

Потом просто встал и ушёл.

Кейс остался.

Девочка с рюкзаком села рядом, зевнула, облокотилась на кейс.

В тот же вечер у неё поднялась температура.

Через сутки — первый вызов скорой в её доме.

Через два дня — восемь заболевших в том же подъезде.

Гонконг. Городская больница.

Фельдшер с каталкой вошёл в коридор.

На верхней полке — контейнер с маркировкой, которую никто не проверил.

У палаты №12 он что-то отметил в планшете, задержался.

Потом ушёл.

Контейнер остался.

Смена вступила в дежурство.

Через два дня — первые симптомы.

Через три — шестнадцать заражённых.

Новичок чуть сдвинулся ближе, сердце застучало чаще. Он хотел остановить это безумие, но внутри уже знал: слишком поздно. Страх парализовал его — не тело, а волю.

— Остальные уже начали?

— Да. Всё идёт в пределах допущенной синхронизации. Мы — одна из точек. Всё должно начаться синхронно.

— Кто ещё в этом участвует?

— Мы не одни. Наша ячейка — часть сети. Координация шла годами. Мы не лидеры. Мы — исполнители.

— Значит, распылили не везде?

— Мы не запускали его везде. Только в узловых точках.

— Он сработает сразу? — спросил Новичок.

— Нет. Инкубация — до семидесяти двух часов, — отозвался Куратор спокойно. — За это время человек успевает вернуться домой. Обнять родных. Сходить в магазин. Сесть в метро. Сесть в самолёт. Добраться до другой страны.

Люди сделают всё сами. Мы лишь потянули за первую нить.

Остальное — эффект домино.

Скоро не останется чистых уголков. Ни в воздухе. Ни в людях.

Вода, почва, кровь. Всё станет носителем.

Даже молчание — уже не защита. Люди будут заражать друг друга взглядом, страхом, касанием.

Потому что вирус — не болезнь. Это зеркало.

Молчание.

— Мы действительно это сделали… — сказал Новичок и впервые посмотрел на карту. Он хотел отвернуться — но не смог.

Рука дрогнула. Сердце — нет.

Как будто всё внутри сжалось в узел, но тело осталось спокойным.

Это было хуже страха.

Это была вина — без возможности исправить.

Он не закричал. Не встал. Только на миг крепче сжал пальцы — так, что побелели костяшки.

— Мы ждали, что кто-то другой решится. Никто не решился. А планета умирала. Мы все это видели.

— Я помню доклады, — пробормотал Новичок. — Мёртвые зоны в океанах. Вымирание видов. Реки, из которых нельзя пить.

Куратор кивнул:

— Это не про зло. И не про героизм. Я был в Чили, когда в госпитале отключили подачу кислорода. Не потому что решили. Потому что кончился. В коридорах лежали люди — молча. Даже крик был экономией.

Потом — Индонезия. Засуха. Воду развозили в бронированных машинах.

Те, кто не успевал — пили из сточных канав.

Всё это — не катастрофа. Это обычное.

Мы не запускали апокалипсис. Мы просто признали, что он уже идёт.

Только тихо. Без взрывов. Снизу.

Люди уничтожали друг друга задолго до вируса.

Ни один год без войны. Ни один месяц без локального конфликта.

Они стреляли, жгли, сжигали города ради границ, ради нефти, ради веры.

Даже в мирное время — убивали словом, равнодушием, жадностью.

Вирус не разрушил цивилизацию. Он просто обнажил её.

Снял кожу. Оставил скелет.

— И ты после этого решил, что спасение — в уничтожении?

Куратор не ответил. Он смотрел на карту, будто пытался найти на ней ответ для себя самого. Он уже не верил в спасение. Только в необходимость.

— Я просто убрал ожидания. Люди строили Протокол, чтобы спасти себя. Похожие системы пытались создать в других странах. Но только в России довели все до конца. Протокол не просто контролирует. Он подавляет волю. Остальные остановились раньше. Испугались. Мы же создали то, что ему противоположно. Он — контроль. Мы — хаос. Но в этом хаосе есть цель: уничтожить вид, ставший угрозой всему остальному.

— А COVID?.. Он ведь был первой волной.

— Да. И тогда у мира был шанс. Но вакцинировались не все. Даже не половина. Именно в той вакцине была перекрёстная защита. Побочный эффект. Иммунитет остался у привитых. У тех, кто тогда поверил. Их много. Но против планеты — всё равно ничтожно.

— А система не заметит?

— Протокол не фиксирует вирус. Только поведенческие сбои. Пока человек есть, говорит, слушается — он «жив». Даже если уже мёртв изнутри.

— Что с военными?

— Большинство — под системой. Им внедряли протокол заранее. Но есть исключения. Те, кто не подключён. Система не считает заражение угрозой — пока не начался бой. Она не подаёт сигнал. Она ждёт. Иногда — слишком долго.

— А аномалии?

Куратор усмехнулся:

— Там она слепа. Связи нет. Алгоритмы не работают. Это пустые пятна на карте.

— Но заражённые туда не идут.

— Потому что трупам нужен шум. Им нужно эхо. Хоть какое-то подобие жизни.

— Ты видел их сам? Эти… дыры в реальности?

Куратор щёлкнул пальцем — и на карте вспыхнули новые точки:

Плато Маньпупунёр — мистическое место силы в России

Седона — энергетические вихри в США

Аокигахара — лес самоубийц в Японии

Бермудский треугольник — древняя загадка океана

— Таких мест больше сотни.

Мы знаем о семидесяти девяти.

По картам — сто тридцать две.

По спутникам — гораздо больше.

Все они — слепые зоны.

Связь теряется. Протокол слепнет. Люди сходят с ума. Или — исцеляются.

Каждый — по-своему.

Карта снова перешла в исходное положение.

Система начала наблюдение.

Метро. Мужчина чихает. Девушка желает здоровья и отходит к дверям.

Через два дня она заболеет. На третий — отец вызовет ей скорую. Она нападёт на него до того, как приедет врач.

> Объект 227: признаки ОРВИ. Угроза: 0%

> Объект 228: температура 37.2. Угроза: 0%

> Рекомендация: наблюдение

Военная часть. Солдат К-112 сидит у стены.

> Протокол: состояние нестабильно. Разрешён отдых: 4 часа

Он уже поднялся, когда ощутил лёгкую дезориентацию. Не шум. Не головокружение. Просто… что-то стало не так.

Он чувствовал это раньше. И тогда система молчала. Именно это и пугало.

Он вспомнил зону под Аркаимом. Там всё сбилось. И снова — звенит. Как тогда.

> Протокол: аномалия не обнаружена. Рекомендация: отдых продлён.

Супермаркет. Ребёнок тянет руку к матери.

> Объект 889: гражданский. Статус: норма.

Система не видит, как его зрачки расширяются.

Последний экран:

— Москва: заражение 22%

— Гонконг: заражение 17%

— Париж: заражение 9%

— Зоны: 000, 003, 011, 024 — отсутствие сигнала. Связь невозможна.

— Слепые пятна, — сказал кто-то за его спиной. — Места, где система бессильна. Зоны, которые могут стать ключом.

Куратор выключил монитор.

— Мёртвые не ходят в тихие места.

Экран погас.

Где-то завыла сирена.

Но было уже поздно.

«Протокол не ошибался. Он просто не понимал, что мертвецы — это мы. И когда придёт это понимание, уже никто не сможет ничего изменить».

Глава 3.5. Бесцветный ветер

[Архивный отчёт. Разработка агента «Бесцветный ветер». Доступ ограничен.]

Работы по созданию агента начаты за несколько лет до запуска основной фазы.

Задача — проектирование контролируемого механизма массового поражения с последующим жёстким отбором выживших.

Первый этап — лабораторное моделирование, испытания на животных.

Второй этап — внедрение на отдельных человеческих группах под видом эпидемиологических программ.

Тестовая фаза совпала с пандемией COVID-19.

Результаты:

— среди привитых неожиданно отмечена выраженная устойчивость к новому агенту (до 87%);

— выявлены единичные случаи полной невосприимчивости (менее 5%);

— отдельная группа — лица с активированным Протоколом, у которых прямого поражения не выявлено, возможны иные формы уязвимости;

— вирус проявил абсолютную избирательность: заражение зафиксировано исключительно среди представителей Homo sapiens. Попытки инициировать заражение иных биологических видов результатов не дали. Вне человеческой популяции агент быстро теряет активность, устойчивых мутаций не обнаружено;

— у инфицированных на ранней стадии наблюдается выраженное поведенческое нарушение: утрата эмоциональных реакций, немотивированная агрессия к неинфицированным, стремление к нападению без коммуникативных сигналов. Поздняя стадия характеризуется полной потерей личности, автоматизмом поведения и сохранением лишь базовой цели — заражать новых жертв;

— количество выживших превысило прогнозируемые значения. Состав групп отличается от ожидаемого: среди оставшихся есть те, кого не планировали видеть среди выживших;

— основной причиной несоответствия модели стал неожиданный высокий процент выживших среди ранее привитых; побочный эффект вакцинации к плану проекта не относился и был зафиксирован только после фактического распространения агента;

— сопротивление в очагах распространения ликвидировано в первые сутки; социальная структура разрушена, контроль над группами выживших отсутствует;

— причины столь высокой защиты у вакцинированных не определены, в отчётах указано: «эффект не был предусмотрен проектом».

Выводы:

— Испытания признаны успешными. Дано разрешение на запуск основной фазы.

— Решения о развитии проекта принимались на высшем уровне, источник финансирования и мотивация инициаторов не раскрывались даже руководителям подразделений.

— Зафиксировано: эпидемия создала условия для пересмотра структур управления и ускоренного внедрения программ поведенческой коррекции в оставшихся группах населения.

[Внутренний отчёт. Проект «Бесцветный ветер». Доступ ограничен.]

Фаза запуска завершена в установленные сроки.

Агент активирован в 173 точках синхронно.

Вирус распространён по целевым маршрутам, 98% плана выполнено.

Скорость распространения и охват населения превышают прогноз.

Массовая гибель подтверждена, цели по сокращению населения достигнуты.

Сопротивление ликвидировано в первые сутки.

Контрольные группы исключены из воздействия.

Ответственные за мониторинг действуют по отдельным распоряжениям, детали не разглашаются.

[Личное письмо (адресат неизвестен)]

Это не месть и не просто расчёт.

Мы очищаем мир, потому что он сам выбрал смерть.

Пусть останется только то, что выдержит бесцветный ветер.

Я верю, что после этого начнётся новая жизнь — и мне не стыдно за то, что я делаю.

[Голос фанатика]

Мы — не убийцы, мы спасаем то, что ещё можно спасти.

Всё старое должно быть уничтожено, чтобы остаться живым.

Кто не выдержал — не достоин этого мира.

Мы не просто уничтожаем — мы передаём эстафету новым. Мир слабых закончился, начинается время других правил.

Мы не боимся слёз и проклятий. Для нового мира не нужны жалкие. Пусть плачут, пусть молят — слабые должны уйти.

[Дневник исполнителя]

Ни одной настоящей подписи.

Все приказы обезличены.

В лабораториях — только ожидание, тишина и отчёты.

Эпидемия не только изменила состав населения — она стала поводом к пересмотру систем управления и поведению выживших

Здесь никто не герой. Каждый просто ждёт, когда бесцветный ветер коснётся его лично.

[Личная записка, неотправленный черновик]

Иногда мне кажется, что всё это надо остановить.

Я видел, как из списка исчезали те, кто пытался спорить.

Думал, что смогу просто уйти — но выход перекрыт, на каждом шагу контроль.

Я боюсь даже думать вслух. Каждый разговор — под надзором. Я не уверен, что после этих строк меня не сотрёт кто-то, кого я никогда не увижу.

Осталось только притворяться, что я здесь добровольно.

Когда-нибудь всё это рухнет, и, может быть, останется хоть кто-то, кто расскажет, как всё было на самом деле.

[Запись младшего техника]

Сегодня снова дежурил.

Работы почти нет — только ожидание и холод.

Если кто-то спросит о виновных — меня никто не вспомнит.

Я просто был частью механизма, когда всё уже летело в пустоту.

[Незавершённое письмо, черновик]

Они называют это отбором.

Врачи боятся за своих.

Кто-то верит, что их запишут в «выжившие», остальные молчат.

Все ждут, когда придёт их очередь.

Кажется, всё уже решено за нас.

[Личная запись без имени]

Когда началась та эпидемия, все ждали, что вернётся прежний порядок.

Но оказалось, это был только первый порыв.

Теперь остались только те, кого уже заранее отмечали для будущего.

[Найдено на клочке бумаги]

Смотрю в окно, а люди идут — не разговаривают, не смотрят друг на друга.

Вчера было шумно, сегодня — только шаги.

[На обороте рецепта]

Мама не узнала меня. Она смотрела, но не видела.

Я не смог позвать. Боюсь, что скоро буду как она.

[Короткая записка на полях]

После такого ветра — ничего живого, только пустота.

Глава 4. Первый выбор

> Цель: объект 14 — потеряна.

> Статус: несостоятельность. Поддержка нецелесообразна.

> Поведенческий вектор: перемещение.

> Режим: автономный.

Он просто ушёл.

Автомат — на ремне, вдоль тела. Не мешает. В любой момент — в руках. Так правильно. Так должно быть. На спине рюкзак. Сбоку — топор, закреплён надёжно, рукоять видна из-за плеча. В рюкзаке — два магазина, рядом с флягой. Он знал, как стрелять. Не потому что учился. Потому что Протокол дал ему это — без слов, без объяснений. Протокол не комментировал. Он направлял — чётко, как навигация.

Просека. Линия старая — лес выеденный по краям. Снег оседал. В тени держался, на солнце — подтаивал. Под ногами — влажный, но ещё белый. Запах прелой хвои, в ветках каркали вороны. Где-то капало с сосулек. Следы — только его. Протокол вёл по старому коридору эвакуации.

> Протокол: движение слева, по направлению маршрута.

> Визуальный ориентир: силуэт у ствола ели.

> Расстояние: 27 метров.

> Биосигнатура нестабильна.

> Рекомендация: устранение.

Он остановился. Протокол не уточнил — заражённый или нет. Только: «угроза». Движение — автомат в руках. Без паузы. Без команды. Среди деревьев, у корней ели, фигура.

Алексей навёл — и замер.

Женщина.

Около метра семидесяти. Худая, но не изломанная. Короткие тёмные волосы, каре. Лицо волевое, без мольбы. Глаза — серо-голубые. Смотрели прямо. Не просили. Просто смотрели. Живая.

Джинсы порваны выше колена. Кровь подсохла на ткани, но в глубине раны — ещё свежая. Высокие ботинки — не берцы, но крепкие. Пуховик порван у плеча, застёжка сломана. Она держалась за бедро, пыталась подняться — и не смогла.

Алексей не торопился. Искал признаки опасности.

> Статус: ограниченная мобильность.

> Устранение — допустимо.

— Помоги… — выдохнула она.

Он молчал. Присел. Расстегнул рюкзак — фляга, две упаковок бинтов.

Она смотрела, не отводя глаз. Протянул флягу. Обработал рану. Механически. Точно. Потом расстегнул её куртку. Надо было проверить, нет ли других повреждений. Всё было чисто. Действовал чётко, без заминки — как фельдшер на поле боя. Под пуховиком — свитер. Рукава вытерты. Старый, но тёплый.

Тепло ощущалось. Едва заметное. Живое.

Она морщилась, сдерживая звук. Только когда он закончил, она выдохнула.

— Спасибо… — сказала неуверенно. И тут же спохватилась: — Меня зовут Ирина.

Он кивнул. Почти незаметно. Имя отозвалось странно — будто что-то подобное уже звучало внутри, но глухо, на другом уровне.

Как будто где-то в памяти — тень другого голоса, другого имени. Или это было сном?

Мышцы на щеке дёрнулись — и он впервые за долгое время осознал: лицо напряглось не по команде.

Он чувствовал.

Слабо. Мутно. Но чувствовал.

Он не знал, почему не выстрелил. Всё было логично: угроза, незнакомка, рана. Но внутри — не пусто. Как будто что-то в ней откликнулось. Не голос, не образ — просто отклик. Что-то тёплое. Как раньше. До всего.

Она молчала, не зная, можно ли говорить. Казалось, даже дыхание — лишнее.

Пауза.

— Всё началось ночью. Я проснулась от грохота.

Думала — собаки. Потом услышала крик. Один. Потом другой.

Кто-то ломился в дом. Не знаю, к кому первому.

— У бабушки дрожали руки. Я сама открыла окно. Выпрыгнула — как была.

Даже не сразу поняла, что босиком.

Потом спохватилась — натянула ботинки, куртку.

Заражённые шли по улице. Без звука. Без рычания.

Просто… будто знали, куда.

Я шла вдоль домов. У магазина стоял мальчик. Соседский. Один.

Я втащила его в сарай за пекарней, заперла дверь доской.

Сказала — не выходи. Хотела отвлечь их на себя.

Потом… выстрел. Не знаю, чей. В ногу.

Попробовала бежать — плохо получилось.

Просто ушла. Плелась. Всё думала — куда? зачем?

Хотелось только одного — спрятаться.

Пауза.

— Я испугалась. Подумала, что, если вернусь — не смогу уйти. Не выдержу.

Может, он выбрался. Может, замёрз. Может, просто ждал.

Но я так и не пошла.

Она осеклась. Пальцы дрогнули. Лицо стало пустым.

— Пойдём со мной. Пожалуйста.

Я дошла почти до трассы, — добавила она, глядя в снег. — Хотела найти кого-то. Машину. Военных. Хоть какую-то помощь. Но поняла, что одна не дойду.

Пряталась в лесу. У ручья.

С каждым часом сил становилось меньше. И только одно не отпускало — мысль: вдруг он там. Жив. Ждёт.

Ей казалось, что он откажет.

Что посмотрит мимо, развернётся, уйдёт.

Но всё равно сказала.

Потому что сама не смогла бы. Ни добраться. Ни искать. Ни смотреть.

Она не знала, жив ли Егор. Не знала, где бабушка.

Но если не попробовать — не простит себе.

И если он не пойдёт — всё равно пойдёт одна.

Потому что должна.

Потому что тогда — будет хотя бы шанс.

Она замолчала.

Просьба повисла — не в воздухе, а в нём.

Алексей не шелохнулся. Но внутри — всплыло. Не образ. Ощущение. Пульс чуть сбился. Ладонь дрогнула.

Пальцы. Тепло. Детский голос: «Пап, а если…»

Он почти дёрнулся. Как от удара током — не больно, но резко.

Грудная клетка сжалась. Как будто в ней заперли голос — и тот рвётся наружу.

Он даже не вспомнил лицо — только ладонь. Тёплую. Маленькую.

Рука дернулась — сам не заметил.

Внутри что-то кричало: «Не сейчас. Не вспоминай. Стой».

Но уже не мог.

Протокол пытался заглушить импульс. Безуспешно.

> Вспомогательная активность.

> Попытка блокировки.

> Восстановление схемы — частичное.

> Канал не закрыт полностью.

> Эмоциональный отклик — вне зоны контроля.

Он поднялся. Молча.

> Направление: вне маршрута.

> Угроза: высокая.

> Сопровождение — нецелесообразно.

Ирина двинулась первой. Медленно, с хромотой, но не сомневаясь.

Опиралась на здоровую ногу, шаг за шагом. Сцепила зубы. Терпела.

Протокол повторно запросил устранение. Алексей не ответил. Шагнул к ней ближе.

> Поведение отклонено. Ресурсоёмкость повышена.

> Сопровождение — допущено. Мониторинг усилен.

Они двигались медленно. Снег проваливался под ногами.

Ветки царапали одежду. Под ногой хрустнула ветка — она вздрогнула, но не остановилась. Алексей не обернулся, но услышал её тяжёлое дыхание. Раз в несколько минут она чуть постанывала — едва слышно. Он чувствовал, как много боли она терпит. Без слов. Без жалоб. Только шаг. Ещё шаг. В воздухе всё больше тишины.

Она хромала, не жаловалась. Он не предлагал остановиться. Каждый её шаг был вызовом. Не ему — миру, который пытался её сломать.

Всё равно продолжала идти.

— Ты вообще говоришь? — спросила она.

Он чуть кивнул. Почти незаметно. Как будто сам не знал, зачем.

— Ты… военный? Или кто ты вообще?..

Он ничего не ответил. Шёл, как будто вопрос был не к нему.

Лес редел. Воздух становился тише.

Птицы замолчали. Только хруст под ногами — неровный, как будто хрустел не только снег.

Иногда доносился глухой скрип — словно дерево проворачивалось под ветром, но ветра не было.

Он шёл всё медленнее. Чувствовал, как воздух меняется.

Будто дышать становилось труднее — не от усталости. От чего-то иного.

Мир словно вжимался в себя, затихал.

Впереди — дым. Запах менялся. Не только гарь. Тяжёлый, влажный запах гари, впитавшей в себя плоть. Как будто деревья дышали смертью. Что-то ещё тлело в деревне. Снег у дороги — серый от пепла. На крыше сарая сидела ворона. И смотрела.

Он сделал шаг. Ещё один.

Протокол молчал.

Внутри — тоже тихо.

Но не пусто.

Что-то шло рядом.

Словно часть, которую не удалось стереть. Ни ему. Ни системе.

Глава 5. Пепел

Сначала был запах.

Дым — резкий, ощутимый. Смешивался с мясом. Сырое, сладковатое. Как пепел и кровь вместе.

Алексей остановился. Поднял автомат.

> Биосигнатура: аномальная

> Количество целей: 3

> Расстояние: 40 метров

> Стратегия: устранение

Тени двигались между деревьями. Приближались. Медленно. Невпопад.

Воздух сгущался. Каждое движение казалось громче, чем шаг.

Шли, будто почувствовали их.

Ирина отстала. Он знал. Нога — больная. Сдерживала шаг, хваталась за деревья. Он подождал. Смотрел вперёд.

Рука поднялась. Знак: стоять.

Первый вышел слева. Пустые глаза. На щеке — рваная рана, кровь уже почернела, запеклась.

Выстрел — один. В голову. Без слов.

Второй ближе. Он успел. Два выстрела. Один — в грудь. Второй — выше.

Тело соскользнуло на бок, как будто потеряло опору.

Третий — вплотную. Почти достал. Алексей отступил, прицелился, выстрелил. Чётко. Спокойно.

> Угроза устранена

> Остаточный риск: минимален

Он сменил магазин. Кивнул. Ирина поняла без слов. Они стояли молча. Несколько секунд — только снег и гарь.

Воздух был плотным. Как после крика, которого никто не услышал.

Он посмотрел на тела. Дым ещё стелился низко, как будто не хотел отпускать. Руки дрожали — не от страха, от чего-то другого. Может, злость. Или усталость. Или потому что слишком всё было точно.

Он знал, как стрелять. И это злило. Потому что не он сам. Потому что знал — чужой голос внутри продолжал командовать, даже когда замолкал.

— Он там… — сказала она. — Мальчик. Я спрятала его. У пекарни. В сарае. Если жив — он ждёт.

Берёзы на границе деревни. Тонкие, ровные. За ними — крыши. Снег под ногами — тёмный, с пеплом. Воздух — чужой.

> Смена растительного профиля

> Вероятность поселения — высокая

Она замедлила шаг, чуть пригнулась, будто ожидая удара. Руки сжались в кулаки — даже не столько от боли, сколько от попытки не расплакаться. Лицо стало жёстче, но взгляд всё равно цеплялся за тела — то отводился, то снова возвращался. Иногда она, не осознавая, теребила край куртки, как ребёнок в страхе.

Каждый её шаг отдавался эхом по телу, словно ноги подкашивались не только от боли, но и от страха, что найдёт за этой дверью. Она едва сдерживала дрожь, боясь показать слабость даже перед собой.

Он шагнул вперёд. Ирина– медленно, хромая, стиснув зубы. Пошла за ним.

Улица замерла.

Мертвая, но не пустая.

Один дом — выгоревший. Другой — с проваленной крышей. Третий — цел, но дверь распахнута. Словно убежали в спешке.

Тела.

Мужчина. Женщина. Подросток с топором. Все — мёртвые. Все — защищались.

Рядом — гильзы, вилы. Кровь на снегу потемнела и схватилась коркой.

> Биосигнатуры: неактивны

> Повреждения: множественные

> Поведенческая активность: отсутствует

И ещё тела.

Заражённые. Один — у входа в дом. Как будто пытался прорваться внутрь. Второй — навзничь в сугробе. Половина лица — сорвана выстрелом, кровь растеклась по снегу. Третий — за забором, в перекошенных воротах.

Лица неестественные. Глаза — тусклые, застывшие. Уже не человеческие.

Их останавливали. Здесь. До конца.

> Угроза устранена

> Остаточный риск: минимален

> Поведение носителя: стабильно активное

> Допуск расширен

> Функция восстановления активирована

> Мониторинг физического состояния — в фоновом режиме

На крыльце скрипнула доска. Потом ещё одна. Из-за угла вышли люди.

Сначала пятеро.

Потом — больше.

Из подвала. Из сарая. Из-за дома.

Выжившие. Молчаливые. Настороженные.

Встали полукругом, чуть в стороне. Смотрели. Кто — на Ирину. Кто — на Алексея.

— Ты жива… — сказала женщина. Осторожно, будто не верила.

Ирина кивнула. Подошла. Обняла её.

Потом — взгляд на Алексея.

— Он с тобой?

— Он спас меня.

— Её ты спас. А кого-то, может, нет, — буркнул мужчина.

Одна из женщин не выдержала, бросила на него короткий взгляд — в котором смешались испуг и подозрение. Старик чуть отступил, будто опасаясь. Другой мужчина, с лопатой в руках, невольно перехватил её покрепче, краем глаза следя за перевязанной рукой. Но вслух никто ничего не сказал. Только тишина сгущалась, как будто сама следила за каждым движением.

Он стоял ближе всех. Рука — плотно перевязана, до локтя.

Иногда его взгляд метался по сторонам — не столько от боли, сколько от ощущения, что все ждут: вдруг он тоже начнёт вести себя иначе. Несколько раз он нервно дёрнул плечом, будто оправдываясь перед другими.

Остальные поглядывали. Не впрямую — краем глаза.

Будто чувствовали что-то. Но не знали, что именно.

Ирина перевела взгляд обратно на дома.

— Я должна проверить. Там… у пекарни. В сарае.

Она смотрела туда, куда не хотелось смотреть. В этот момент — ни надежды, ни веры. Только долг.

Алексей чувствовал, как изменилась походка. Как будто каждый шаг становился тяжёлым не от боли, а от страха.

Он шагнул вперёд. Она — следом.

Сарай был старый. Почерневшие доски. Дверь закрыта на ржавую щеколду.

Алексей открыл её.

Мальчик — у стены. Маленький. Внутри пахло затхлым и чем-то ещё — резким, неприятным, не детским. Свет проникал через щели, выхватывал из темноты силуэт мальчика, который сидел так тихо, что казался частью стены.

Ирина шагнула вперёд.

— Егор?..

Он не двигался.

Она подошла ближе.

— Это я. Всё хорошо. Я вернулась…

Голос дрожал. Она старалась говорить спокойно — не получилось.

Дёрнулся. Плечо. Потом рука. Вскочил. Рывок — на неё.

Алексей успел.

> Поведенческое отклонение

> Угроза: подтверждена

Выстрел. Один. Точно.

Он не почувствовал отдачи. Только холод в пальцах.

Он смотрел на тело. Маленькое. Слишком тихое.

Мир качнулся. На мгновение — пустота, в которой не было ни приказов, ни целей.

Что-то проснулось.

В памяти — пальцы. Голос.

— Пап, смотри… — голос был слишком живым. Слишком настоящим.

> Эмоциональная нестабильность обнаружена

> Попытка подавления — неуспешна

Он просто стоял. Как будто приказа не поступило. Внутри — дрожало.

Не сразу понял: всё уже произошло. Только потом ощутил: пальцы сжимают оружие. Слишком крепко.

Внутри — будто сорвалось. Не мысль, не эмоция. Просто сырой, тугой отклик.

Протокол молчал. Но не потому, что не мог. А потому, что это — не его.

Это шло не из системы. А из глубины. То, что не подавилось. Не исчезло. То, что осталось — внутри.

Ирина не двигалась. Смотрела на тело.

Потом — на него. Медленно. Словно увидела в нём что-то новое. И это было страшно.

Она хотела что-то сказать — но не вышло. Губы дрогнули. Ни слова. Просто отвернулась.

И стояла так — долго.

Будто пыталась заставить себя поверить. Или — забыть. Но не могла ни то, ни другое.

Она стояла, сцепив руки на груди, чтобы не дрожать. Пальцы вцепились в край куртки, как в единственную точку опоры. Она смотрела на тело, не моргая, будто пыталась убедить себя: это не по-настоящему. В голове отчаянно повторялось: «Этого не может быть… Это неправда…»

Он хотел бы оправдаться, утешить, объяснить. Но внутри были только обрывки мыслей, которых не хватало на слова. Он понимал её боль — но не мог разделить. Только стоял рядом, не смея приблизиться.

Ирина шагнула к телу. Медленно. Словно ещё надеялась всё вернуть.

Никто не приближался. Все видели.

И все — молчали.

Тишина тянулась долго.

Он не сказал ни слова.

Посмотрел на Ирину. Потом — в сторону.

Пепел всё ещё висел в воздухе. Будто время застыло.

В этом было что-то неправильное.

Только спустя несколько минут кто-то из выживших осмелился заговорить. Словно тишина должна была поглотить всё, что произошло, — но не смогла.

Один из стариков кашлянул.

— До вас был тут один. Солдат. Вышел из леса, еле держался… но стрелял.

Немного помог держать периметр. Мы думали — помощь. А потом — как прорвало. Через час после него они и налетели.

— Похоже, за ним и шли, — сказала женщина. — Он всё про север говорил. Про какую-то базу. Карта у него была. Потом умер. Не дожил до утра.

Алексей ничего не сказал. Только посмотрел на Ирину — и пошёл.

Слова о солдате не отпускали. Если он пришёл с базы — он мог знать больше.

Нужно было увидеть.