Бесплатный фрагмент - Тернистые тропы

Часть I. Потрясение

Глава первая. Кинофестиваль в Сан-Франциско

Вечер обещал быть нескучным. На улицах Сан-Франциско близ кинотеатра, где должен состояться международный кинофестиваль, собрались одетые по последней моде люди. Под вопли папарацци и неустанное клацанье затворов фотообъективов, стремящихся запечатлеть каждый жест, каждый шаг знаменитостей, к входу медленно, под бурные аплодисменты, торжественно подъезжали лакированные автомобили, двери которых открывали не менее торжественные лакеи, расплывающиеся в улыбке перед гостями.

Ступени, ведущие в дом кино, специально покрыли красной дорожкой, по которой привычно ступали местные влиятельные и привилегированные личности, выходя из надраенных до блеска машин, остановившихся под светом уличных фонарей. Бомонд пафосно кивал публике и воздевал руки в жесте благодарности тем, кто чтит и уважает его. Фотографы, держа камеры начеку, застыли в ожидании роскошно и чуть вызывающе одетых дам в сопровождении стильных мужчин, чтобы запечатлеть их под овации поклонников. Эффектно ступая по красной дорожке, придававшей еще большее очарование нарядам, знаменитости исчезали за дверью кинотеатра.

Русские эмигранты, проживавшие в Сан-Франциско и трепетно хранившие память о культуре Родины, не могли пропустить этот прекрасный весенний вечер 1957 года. Они спешили посмотреть фильм, в котором снимались соотечественники, пылали желанием увидеть «своих», пережить сладостные минуты душевного единения с земляками. Показ отечественного фильма стал для них таким же важным событием, как День благодарения для американцев.

Толпа встречающих оживилась, когда к кинотеатру подъехал блестящий черный кадиллак. Создавалось впечатление, будто машина примчалась не только издалека, а из самого прошлого. Из нее неторопливо, скромно улыбаясь, вышла пара: мужчина по имени Георгий и его супруга по имени Влада. Отводя взгляд от ослепляющих лучей славы, слегка робея перед вспышками фотоаппаратов, они скромно позировали для фотографий, которые наутро должны были появиться в эмигрантской газете «Русская жизнь».

Пройдя в уютный вестибюль кинотеатра, Георгий облегченно вздохнул, чувствуя неловкость и легкую усталость от пристального внимания к его персоне. Взгляд его упал на Владу, которая не слыла ханжой и, казалось, напротив, не пугалась популярности. Более того, светские вечера, проведенные с Георгием, были для нее огромным подарком.

В фойе, увешанном громоздкими зеркалами и заставленном бархатными диванами и пуфами, светские львицы проводили пальчиками по бокалам с шампанским, лениво теребили свои кольца и колье, а их партнеры наклонялись к женским ушкам и шептали незатейливые шутки.

Влада для вечера выбрала черное блестящее платье с большим черным пером, красиво свисавшим с плеча. Аккуратно уложенные волосы прикрывала элегантная шляпка, созданная по специальному заказу известной кутюрье Бонни Кэшин. Утонченный головной убор Влады не давал покоя дамам, томящимся в фойе: женщины то и дело бросали на него завистливые взгляды.

Официант предложил гостям холодное шампанское. Георгий взял два бокала, один из которых передал своей очаровательной спутнице, не сводя с нее влюбленных глаз. Он знал, как сильно его супруга любит выходы в свет, и искренне радовался ее неподражаемой лучезарной улыбке. Держась за руки и медленно продвигаясь по холлу, кивками отвечая на приветствия знакомых, Георгий и Влада приблизились к внушительно-огромной афише советского фильма, на которой были изображены лица главных героев.

Влада засмотрелась на изображение и, на минуту задумавшись, произнесла:

— Может, увидим на экране кого-то из прошлой жизни…

— Вряд ли, — подумав о прошлом, Георгий шумно вздохнул.

Влада опустила глаза. Их прошлое почти забылось. Остались лишь тупая боль и ощущение некоторой тревоги… Вдруг странное предчувствие сжало ее сердце:

— Пригласительные не забыл? — спохватилась она.

Георгий похлопал дважды по карманам пиджака, брюк и почувствовал пробегающий холодок по спине. Обнаружилось, что ни в одном кармане пригласительных нет. Спокойное выражение лица сменилось печальной гримасой: такое с мужчиной случалось довольно часто в минуты, когда он не мог справиться с нараставшим волнением.

— Наверное… на столе оставил.

Впрочем, причины для немедленного возвращения домой за билетами не было: обычно все вопросы решались через билетера — достаточно проверить, есть ли твоя фамилия в списке приглашенных. Георгий взял Владу за руку, и они решили проследовать к билетеру.

— Добрый вечер. У нас возникла небольшая проблема: кажется, мы забыли пригласительные дома. Но мы должны быть в списках, — и Георгий четко и внятно представился, стараясь произвести впечатление.

Немолодой билетер в очках и с зачесанными назад волосами обменялся с супружеской парой взглядами, а затем принялся неторопливо проверять перечень фамилий. Покопавшись в листах бумаги и не найдя нужных данных, он нервно пожал плечами:

— Извините, такой фамилии нет.

Георгий, не смутившись, еще раз проговорил по слогам:

— О-ни-син. Проверьте, пожалуйста, еще раз.

Билетер не желал трудиться и возвращаться к глупому занятию по перепроверке списков. Он отложил кипу бумаг на край стола, с явным недовольством ответив:

— К сожалению, господа, ничем не могу помочь. Будьте так добры, не задерживайте очередь!

На этот раз черты лица билетера сложились в угрюмую, холодную гримасу. Настойчивость Георгия казалась ему особенно возмутительной и надоедливой.

Сердце Влады испуганно застучало; она потихоньку попятилась назад, чтобы пропустить шепчущихся людей за спиной, — ей стало не по себе из-за проблемы с билетами. Георгий собрался с духом и, немного постояв у окошка кассы, спокойно отошел в сторону, пропуская очередь спешащих в зал.

В очереди кого только не было: насчитывалось немало банкиров, врачей, бизнесменов, людей достойных и не стоящих и цента; каждый спешил подойти к непокладистому билетеру. Порой гости болтали друг с другом: например, управляющий банком и адвокат вспоминали прошлое, обменивались новостями и по старой дружбе обсуждали свои нескромные заслуги.

Георгий почувствовал досаду, что его внезапная несобранность сыграла с ним злую шутку. Супруга старалась не показывать своего разочарования, хотя из-за слез, выступивших на ее красивых карих глазах, не смогла скрыть ничего. Ей понадобилась пара-тройка минут, чтобы наконец смириться с ситуацией и успокоиться.

Онисин ощутил свою вину, ему стало некомфортно, и он предложил супруге немедленно вернуться домой за билетами:

— Дорогая, а если нам быстро съездить туда и обратно?

Влада отрицательно помотала головой:

— Нет, сеанс уже начинается, — с гордым видом тихо добавив: — Будет лучше, если мы просто поедем домой.

Георгий не стал спорить с женой. Держась за руки, они направились к выходу, чувствуя разочарование — сегодня, видимо, был не их день.

Их пару остановил громкий голос:

— Мистер Онисин! Георгий! Постойте! — прозвучало за спиной.

Георгий обернулся, ища глазами того, кто окликнул его. К нему на всех парусах несся незнакомый человек. Худой и низенький молодой гладко выбритый мужчина лет тридцати пяти, как оказалось позже, был организатором кинофестиваля.

Он, недоумевая, подбежал к паре и с удивленно поднятыми широкими бровями спросил:

— Вы уже уходите?

Влада молчала. Она смутно понимала, что организатору фестивалю от них нужно. Георгий же, наоборот, в душе почувствовал некую надежду:

— Приходится уходить. Понимаете, совершенно нелепая ситуация произошла. К сожалению, мы забыли пригласительные билеты.

С особой деликатностью в голосе мужчина ответил, с недоумением разводя руками:

— Ах, самая глупая на свете привычка — забывать, и все мы этим страдаем. Ничего, пустяк, мистер Онисин! Для вас все двери открыты в этом городе! — он был поражен скромностью столь известного человека и постарался как можно быстрее исправить неприятную ситуацию: — Георгий, позвольте мне вас проводить! Меня зовут Ирвинг Левин, я организатор кинофестиваля.

Расстроенной супружеской чете крупно повезло. Организатор кинофестиваля взглядом показал на дверь, где суетились люди, пришедшие на премьеру. Георгий с облегчением взглянул на Владу, лицо которой просияло. Ирвинг провел их в зал, злобно сверкнув глазами на бестолкового билетера, не понимавшего правил этикета и не умеющего вежливо решать проблемы важных гостей. Именно из-за таких недалеких людей организатор часто страдал и потом лишался полезных связей. Его вечная занятость не позволяла вовремя разглядеть, кого не стоило бы принимать на работу. Сейчас он злился оттого, что едва не испортил отношения с семьей Онисиных из-за такого важного выскочки, как этот билетер.

Провожая дорогих гостей, организатор с досадой и презрением прошипел на глупо смотревшего билетера:

— Я с тобой потом поговорю! — и угрожающе нахмурил свои густые брови.

Лицо билетера побелело — он понимал, что значил такой взгляд.

В большом, длинном, набитом до отказа кинозале гудело, словно в пчелином улье. Когда Онисины уселись на лучшие места, Георгий погладил руку супруги, которая не могла нарадоваться столь счастливо изменившимся обстоятельствам. Свет в зале потух, и зрители замерли, вслушиваясь в каждое слово, звучавшее с экрана, всматриваясь в лица актеров. Фильм на родном языке действительно был для них важным, он связывал их прошлую и настоящую жизнь, некоторые плакали, некоторые ностальгически улыбались. Георгий ловил ощущения в зале, и перед его глазами ярко всплывали далекие образы прошлого, в том числе и самый главный образ — семьи, которую он потерял. Однако здесь, в зале кинотеатра, среди соотечественников, он не ощущал одиночества, а напротив наполнялся чувством единства и понимания того, что судьбы всех присутствующих на сеансе людей так же безжалостны и так же непредсказуемы, как и у него, и тогда его личная боль отступала. Он посмотрел на Владу, которая всецело погрузилась в фильм и переживала каждый момент, и был благодарен ей — в эмиграции она стала для него всем.

В конце фильма на экране появился оркестр, заставивший сердце Онисина больно щелкнуть в груди. Великолепная игра музыкантов будоражила воображение мужчины. Особенно интересной для Георгия была фигура дирижера: стоя спиной к зрителям и слушателям, он жестикулировал руками в такт музыке. Словно предчувствуя что-то важное, Георгий смотрел на концертмейстера с особым интересом. В конце выступления руководитель оркестра с улыбкой обернулся к зрителям, полный гордости, восторга и благодарности. Его лицо показалось Онисину очень знакомым. Он продолжал пристально следить за движениями дирижера. Вдруг сердце Георгия взорвалось в груди, и он сдавленным голосом прошептал:

— Это же… Кирилл!..

— Что ты говорил? — немного погодя спросила Влада, витающая мыслями где-то высоко.

В зале зажгли свет. Все в молчании вставали с кресел. Лишь Онисины остались сидеть на своих местах в замешательстве.

— Влада, там был Кирилл…

— Где там? — женщина не могла сообразить, что ей хочет сказать супруг.

Георгий принял решительный вид, быстро вскочил и направился к организатору фестиваля, который уже искал его глазами, чтобы еще раз извиниться за неприятное происшествие у кассы.

Онисина недоуменно подняла тоненькие бровки. Ничего не понимая, она последовала за мужем, пробираясь сквозь толпу.

— Куда ты так спешишь? Постой!

— Кирилл! Там был Кирилл! Мой брат! Я не мог ошибиться!

Не способный от волнения ничего толком объяснить, Георгий говорил так, будто его брат находился где-то впереди в этой толпе людей, а не несколько минут назад на экране.

Организатор, увидев взволнованного Георгия, напрягся:

— Что-то случилось, мистер Онисин?

Теряя деликатность, Георгий поспешно объяснил ему причину своего внезапного волнения, и организатор немедленно сопроводил его в будку киномеханика, устало сворачивавшего пленку. Не без раздражения он увидел перед собой Ирвинга Левина и не знакомых ему мужчину и женщину.

Женщина держала себя молчаливо и сдержанно. К тому же она все еще страдала от обгоняющих друг друга мыслей. Теперь, когда ее муж принялся объяснять киномеханику, что от одного кадра на этой пленке зависит его будущее и будущее его брата, Влада наконец начала все понимать.

Голос Георгия был взволнованным и очень убедительным, он беседовал с киномехаником как со своим спасителем.

Тот аккуратно вынул фильм из коробки и протянул его внезапному посетителю, словно драгоценность.

В волнении Георгий держал в руках пленку, на которой, вероятно, был запечатлен его брат. Он поднял вверх темную киноленту, чтобы направить на нее больше света и лучше рассмотреть лицо, через которое пробивались титры.

— Точно! Это он! Это Кирилл! — слезы восторга и радости покатились из глаз Георгия.

Влада взяла его за плечо, продолжая сомневаться и в то же время переживая за него.

— Это ваш родственник? — деликатно спросил организатор, не желая показаться безучастным.

— Брат… Родной… — Онисин просмотрел пленку еще раз. — Я думал, что его уже нет в живых, — и комок подступил к его горлу при мысли, что брат, которого он половину жизни искал, был жив-здоров. — Вы сможете вырезать для меня этот кадр? — с блестящими от слез глазами обратился он к организатору и киномеханику.

— При всем нашем желании вам помочь, увы, это невозможно! — растерянно выпалил организатор, не веря дерзости уважаемого человека. От волнения он забрал из рук Георгия катушку с пленкой и положил ее на нижнюю полку в знак того, что вопрос закрыт.

Онисин не растерялся, решительно просунул руку в пиджак, достал портмоне, тем самым продемонстрировав свою платежеспособность, а после небольшой паузы открыл его и, не считая купюр, без какого-либо смущения и как должное бросил их на стол.

— Этого хватит? Если нет — назовите цену. Она не имеет для меня значения…

— В таком случае, мистер Онисин, я попрошу вас забрать обратно свои деньги и покинуть это помещение, — Ирвинг Левин не выказывал благодарности за предложенное вознаграждение. — Мы эту копию еще в двадцати городах должны показать.

— Это очень важно для меня! — Георгий старался сдерживаться, но у него плохо получалось. Он бросил на стол оставшиеся купюры из бумажника, показывая еще раз, что вопрос стоит любых денег.

Организатор утратил чуткость, его физиономия напряглась, а вся доброжелательность слетела мгновенно. Насколько можно твердо, сухим голосом он отчетливо произнес:

— Мистер Онисин, держите себя в руках! Прошу вас покинуть помещение! — указал он на дверь.

Георгию было все равно. Казалось, он сошел с ума. Потеряв всяческий страх и позабыв о порядочных манерах, он оскалился и злобно выдавил из себя:

— Вы что, не понимаете? Мы не виделись почти двадцать лет!

Это немного озадачило и организатора фестиваля, и киномеханика, но они не чувствовали, не понимали судьбы и боли человека, хватающегося за образ брата, как утопающий за соломинку.

Не желая уступать, оскорбленный такой настойчивостью, организатора фестиваля смотрел на Онисина, словно полицейский на преступника.

— Я уже сказал, что мы не можем оказать вам эту услугу — пленка не режется! — мрачно произнес организатор.

— У нас скоро новый сеанс, — высокомерно добавил киномеханик. — Господа, выйдите из будки, будьте так любезны.

Влада тут же осознав неловкость ситуации, умоляюще потянула супруга за руку:

— Георгий, пойдем. Мы что-нибудь придумаем.

— Влада, хоть ты не мешай мне! — грубо оттолкнул ее руку Георгий.

Его раздражала уступчивость жены, проявившаяся не к месту.

— Я не хочу проблем. Или мы идем вместе сейчас, или ты едешь один.

Влада была не из тех, кто спускает мужчинам подобное отношение, к тому же в присутствии посторонних. Однако ее поведение было сейчас некстати.

Будто бы очнувшись от опьянения, Георгий покорно взял супругу за руку.

— Извините меня, пожалуйста, — вполголоса холодно произнес он. — Не знаю, что на меня нашло.

Ирвинг Левин стоял с каменным лицом. Сделав вывод, что инцидент не перейдет в более острую фазу, он тяжело вздохнул, сказав:

— И вы еще раз извините, мистер Онисин. Сами понимаете: правила есть правила.

В Соединенных Штатах Америки никого не осуждают за слова «простите» или «извините»: здесь жители проявляют удивительную воспитанность и дипломатичность; они то и дело с изысканной любезностью просят прощения в гостиницах и ресторанах, в парке на скамье или в очереди за свежей газетой. Но трагедия заключается в том, что извиняются здесь несерьезно, скорее с иронией.

Онисин и Левин пронзительно смотрели друг на друга, считывая скрытую злобу. Киномеханик увлеченно смотрел на обоих.

Георгий неохотно прислушался к просьбе Влады, которая уже несколько раз успела повторить:

— Пойдем, прошу.

Горечь от проигранной борьбы подступила Онисину к горлу, и он молча, не проронив больше ни слова, вышел из будки киномеханика, поспешно направляясь к выходу из кинотеатра. Его раздражали счастливые лица людей, старающихся приветливо и назойливо спросить его о впечатлениях о фильме. Георгий не ощущал ничего, кроме звенящей внутри пустоты и негодования от того, что не смог убедить организатора и киномеханика, и что Влада так не к месту проявила свое женское честолюбие, совсем не понимая, что для него значит этот кадр с братом.

Холодный уличный ветер остудил Георгию голову, и он торопливо сел в автомобиль, ожидающий важных гостей. На супругу он не смотрел. Та продолжала злиться на него и демонстрировала обиду, словно маленькая девочка.

Автомобиль тронулся, огибая сквер, и свернул в переулок. Вечерние дороги были забиты отъезжающими автомобилями. Шофер знал короткий путь к дому Онисиных. Георгий отвернулся от Влады, не желая ей ничего пояснять. Он смотрел через окно на пустынные узкие улицы и думал о том, что все эти годы не знал правды о брате. И теперь, когда судьба внезапно улыбнулась ему, люди, ценившие собственное спокойствие, нагло лишили его возможности воссоединиться с родственником. Георгий был в гневе. Чем больше он молчал, тем больше эмоции кипели внутри.

Его супруга не могла удержаться от попытки бросить словечко мужу, но осуждающие паузы между вдохами и выдохами Георгия отбивали у нее всю охоту к разговору.

— Зачем ты увела меня? — не поворачиваясь к Владе, спросил Георгий.

— Ты себя не контролировал, у тебя не хватало здравого смысла смолчать, — сдержанно ответила Влада. Теперь ее голос казался мягче.

— Так я и думал, — сказал он, сердито махнув рукой. — Но это же Кирилл, понимаешь? — Георгий отвернул голову от окна и посмотрел в красивое лицо Влады.

— Понимаю, — улыбнулась она, и ее улыбка помогла им обоим снять напряжение.

Георгий почувствовал, что дама его сердца права: видимо, он действительно выглядел глупо, вел себя как неуравновешенный мальчишка, а не как почтенный джентльмен из высшего общества.

— Ладно, поедем в другой город, где будет идти этот фильм, и там попросим механика вырезать кадр, — Георгия окатило облегчение от новой идеи.

— Постой… — Влада открыла свою небольшую дамскую сумочку и, словно волшебница, загадочно извлекла из нее вырезанный кадр с изображением дирижера. Она шутливо поднесла его к носу, как бы дразня и без того рассерженного супруга.

Не веря своим глазам, он выхватил у нее изображение, пригляделся и понял, что держит в руках настоящий снимок брата. Его радости не было предела, и он так крепко обнял жену, что она пискнула от боли.

— Расскажи, как ты это сделала?! — ему казалось, что он во сне и Влада, словно колдунья, обладает какой-то неестественной магией.

— Женская хитрость! — прищурившись, она звонко засмеялась.

Вырвавшись из объятий мужа, Влада проворно достала из своей сумочки маникюрные ножницы и щелкнула ими перед его большим носом.

— Что бы я без тебя делал… — Георгий нежно поцеловал ее.

Теперь, когда желанное оказалось так близко, он снова ощутил всю мудрость той, в которую влюбился, которая сводила его с ума своими дерзкими шуточками и могла искусно управлять им, словно кукловод.

Счастливый Онисин одной рукой обнимал Владу за плечи, как лучшего и надежного друга, уже не раз рисковавшего для него. Он любовался изображением брата, держа в другой руке этот лучший подарок на свете. Ему хотелось поскорее найти Кирилла, обнять, рассказать обо всем, что творилось с ним столько лет.

Перед глазами Георгия проносились добрые и грустные воспоминания детства. Он вспомнил музыкальную школу в Краснодаре, где выступал его брат, и страшный 1936 год, после которого его жизнь сильно изменилась.

Глава вторая. Враг народа

Кирилл, волнуясь, высунул голову из-за кулис и вглядывался в глубину небольшого зала, до отказа заполненного зрителями. Он напряженно искал глазами родных, но три кресла выделялись пустотой на общем фоне, свидетельствуя, что главные его зрители отсутствовали. Мальчик был разочарован и, несмотря на громкие аплодисменты, чувствовал неуверенность. Он досадно вздохнул и снова с надеждой посмотрел на входные двери актового зала.

В этот момент на сцену торжественно вышел директор школы. Он поднял вверх руку, показывая, что желает тишины в зале.

— Наш отчетный концерт закрывает юное дарование, гордость нашей музыкальной школы! Пианист — Кирилл Онисин!

Ноги восьмилетнего мальчишки подкосились от волнения. Он неуверенно прошел к пианино и, вновь посмотрев на входную дверь, неуклюже сел. Никто из его семьи не соизволил явиться на важное для него событие. От чувства необъяснимого одиночества Кириллу хотелось сбежать, но он попытался взять себя в руки.

Неспешно раскладывая ноты, он слышал пронзительную тишину зала, ощущал ожидание десятков глаз. Онисин знал, что не готов играть, потому что рядом нет тех, в ком он так нуждался, кого так ждал. Поневоле он старался тянуть время, но вместо этого его руки словно потеряли контроль и извлекли из инструмента странные, неубедительные звуки. Кирилл ощутил, как холодный пот пробежал по его спине, и попробовал еще раз. Звук снова отдавал неуверенностью. На лбу появилась испарина. Он понимал, что выглядит сейчас нелепо.

Неожиданно дверь в зал с шумом распахнулась, и вошли те, кого недоставало. Большая фигура отца, Андрея Сергеевича, словно наполнила маленький зал светом и теплом. Кирилл почувствовал, как возвращается к нему смелость. На сердце стало хорошо, будто в весенний день. За отцом шли мама Светлана Матвеевна и старший брат Георгий. Они заняли свои места.

На лице Кирилла сверкнула улыбка. Он решительно и с гордостью поднял руки над клавишами и заиграл как надо. Страхи мальчишки улетучились, словно роса на солнце. Он играл виртуозно, наполненный всем, что давала ему музыка. В зале воцарилась тишина, каждый звук был настолько прекрасен, что зрители не заметили, как он отыграл свою партию. Зал взорвался бурными аплодисментами, публика не сдерживала своих эмоций и поднялась, чтобы аплодировать таланту стоя. Не нужно было никаких доказательств, чтобы понять то, как чувствует юный артист музыку и как может передать ее смысл и красоту.

Директор школы, не менее растроганный удачным выступлением Кирилла, вышел на сцену, приветствуя аплодирующих зрителей. Он поднял вверх почетную грамоту в знак того, что школа благодарит юное дарование и гордится своим учеником. Он попросил внимания зрителей, чтобы сказать торжественную речь.

— Эта грамота — подтверждение больших заслуг как самого Кирилла, так и его семьи. Я уверен, что Кирилла Онисина ждет большое музыкальное будущее и он обязательно поступит в консерваторию. Обещаю ему в этом помочь!

— Браво, Кирилл! — раздался голос из зала. Юный музыкант мог его отличить от любого другого. Брат радовался за него, и Кирилл почувствовал, как хочет поскорее обнять свою родню.

Под громкие аплодисменты директор вручил Кириллу почетную грамоту, искренне пожав руку воспитаннику, на которого музыкальная школа возлагала большие надежды. Взволнованный и, несомненно, довольный своим выступлением, Кирилл благодарно поклонился публике и быстро спустился со сцены к счастливым родителям. Отец обнял сына, в его глазах светились восхищение и гордость. Мама погладила Кирилла по голове и прижала к себе, прошептав:

— Молодец, сынок!

Георгий тоже обнял брата, гордый и радостный за него и за всю семью.

Наконец Кирилл поднял на родителей обиженные глаза:

— Где вы были? Весь концерт пропустили!

Отец похлопал сына по плечу и ответил ободряюще:

— Главное, что на твое выступление успели. А как ты играл! — он многозначительно поднял палец вверх.

— У нас в школе все хорошо выступают, — скромно ответил Кирилл. — Если бы вы пришли раньше…

Мама перебила его:

— Извини, сынок. Мы просто искали твои любимые конфеты, но их нигде не было.

При этом Георгий, словно волшебник, непонятно откуда достал коробку конфет и протянул их брату. Подарок быстро исправил положение.

— Пойду угощу ребят, можно?

— Только мигом, сынок, нам нужно идти домой: вечером придут гости, а я еще ничего не приготовила.

Получив одобрение, Кирилл помчался к одноклассникам, чтобы порадовать всех любимыми конфетами.

Впрочем, вместительная квартира Онисиных давно служила местом для встреч друзей и коллег по работе. По обычаю Светлана Матвеевна накрывала стол в просторной гостиной и выставляла угощения, а дети — братья Георгий и Кирилл — развлекали присутствующих игрой на пианино. Гости ели, шутили, много разговаривали и курили.

— Кирилл! Георгий! А ну-ка, сыграйте нам что-нибудь повеселее! — Андрей Сергеевич подошел к сыновьям и взъерошил их волосы.

Воспользовавшись небольшой паузой, Светлана Матвеевна стала убирать со стола. Ребята бодро, в четыре руки стали исполнять веселую композицию, от которой гостям захотелось пойти в пляс.

Андрей Сергеевич вернулся за стол. Сидя в окружении трех своих лучших друзей, он стал подыгрывать детям, барабаня пальцами по столу в такт музыке. После того как сыновья закончили играть, один из друзей старшего Онисина — Владимир Глебович Василевский — жестом позвал друга на перекур. Накинув плащи, они вышли во двор.

Вдохнув сладковатый дым папирос «Казбек», мужчины посмотрели друг на друга, осознавая неизбежность разговора.

— Слышал? Симона Хачатуровича увезли… — Василевский устало смахнул пепел.

— Да, слышал, что он в кабаке немного перебрал с выпивкой и обругал портрет Сталина, висящий на стене. Вдобавок и Ленина упомянул нелестными словами… — Андрей Сергеевич, выдыхая дым, недоуменно пожал плечами.

В голосе товарища послышались нотки раздражения:

— Не думаю, что это правда. Его уже двое суток допрашивают.

— Ну и что? Допрашивают — значит, так надо. Не драматизируй, — Онисин старался закончить разговор.

Владимир Глебович не унимался:

— Я вчера с коллегой из Москвы созванивался. У них вообще там всех подряд забирают, — глаза Василевского заслезились то ли от едкого дыма папирос, то ли от того, что ситуация настолько страшна.

Андрею Сергеевичу не нравилась излишняя эмоциональность друга. «Им там, наверху, понятнее, кого и зачем допрашивать. Зачем лезть в то, в чем нет понимания?» — думал он про себя.

— Ну, все же возвращаются домой? — Андрей Сергеевич хотел снизить неловкое напряжение, возникшее некстати.

— В том-то и дело, что никто не возвращается, — в голосе Владимира Глебовича послышалось отчаяние.

Онисину казалось, что его друг наслушался всяких сплетен и слепо верит в них. Но верить слухам и пустым разговорам было глупо, потому, затянувшись папиросой, он постарался как можно спокойнее произнести:

— Володя, рассуди здраво: дыма без огня не бывает, — и, помолчав, он продолжил, выдохнув густой дым: — Пойми, наверху не дураки сидят. Ты чего так переживаешь? Думаешь, мы умнее?

Владимир Глебович не сдавался:

— Переживаю, Андрей, потому что у нас семьи и дети.

Однако вся эта забота о себе не затмевала принципы Онисина, верившего в идеалы коммунистической партии и в высший смысл советской системы. Неуверенная позиция друга не могла убедить Андрея.

— Это не наше дело. Мы преданы партии, всегда искренне поддерживали ее. Мы должны служить Родине и не задавать лишних вопросов.

Вероятно, Владимиру Глебовичу вся эта партийная идеология давно казалась химерой, если в итоге после допросов дети оставались без отцов, а жены без мужей. Он смотрел на товарища, понимая, что тот не владеет знаниями о реальной ситуации, смотрит слишком оптимистично на происходящее. К примеру, сам Василевский столкнулся с реальностью еще полгода назад, когда его знакомого Святослава вызвали на допрос, после которого тот уже не вернулся. Потом куда-то увезли старшего брата Святослава, который так же бесследно исчез.

Василевский посмотрел на Андрея Сергеевича с мольбой:

— Слушай, может, уехать? Переждать? У меня есть связи, — он еще верил, что друг поймет и разделит его опасения.

Онисин привычно вдохнул-выдохнул дым, затушил окурок и с интересом посмотрел на приятеля:

— Да? И куда же ты уедешь? А главное — зачем? — он положил руку на плечо друга, стараясь усмирить ненужное волнение, а позже со смехом добавил: — Наших не знаешь? Из-под земли достанут! Так что это… лишнего не думай. Пойдем лучше в дом, Светлана сейчас торт подаст.

Андрей Сергеевич открыл подъездную дверь, приглашая друга пройти первым. Ему не хотелось портить семейный ужин странными разговорами, от которых мало толку. Владимир Глебович повиновался, в душе понимая, что убеждения приятеля слишком высоки для реального восприятия жизни. Он не хотел ничего доказывать Андрею, но жуткий страх неизбежного не покидал его.

— Ты знаешь, Володя, я тут подумываю отправить Георгия в Москву или в Ленинград учиться, — признался Онисин, поднимаясь вверх по ступеням. — Что скажешь? — спросил он друга, идущего впереди.

— А что я скажу? Парню уже шестнадцать. Полагаю, он достаточно взрослый, чтобы вступить в самостоятельную жизнь, — ответил Василевский. — К тому же он у тебя способный и целеустремленный — пусть покоряет большой город, учится и развивается. В чем проблема?

— Это точно. Плюс он уже — ни много и ни мало — восемь лет посещает кружок по изучению иностранных языков, на английском и немецком говорит чисто, ну, как мы с тобой; хочет стать переводчиком…

— Да ты что? В самом деле? — охал и ахал Владимир Глебович. — Ну вот же, говорю тебе, он способный малый, — сказал он, остановившись у двери квартиры Онисиных.

Мужчины вошли и еще некоторое время сидели за столом, общались.

Спустя пару часов застолья гости разошлись. В квартире все готовились ко сну. Однако Георгий и Кирилл не могли успокоиться. Активный музыкальный вечер вызвал у них бурю эмоций, которые надо было куда-то деть. Кирилл попытался выхватить подушку у старшего брата, потому что ему не нравилось, когда тот путал их. Георгий, зная, с какой серьезностью Кирилл воспринимает подобное, намеренно стал дразнить его, подняв подушку над головой. Георгия это радовало, а Кирилла злило, и старшему брату в этот момент еще больше хотелось поиграть с младшим и подразнить его.

— Зачем тебе подушка? С подушкой спать вредно.

Кириллу явно не нравилась затея дурачиться перед сном.

— Это моя подушка! Отдай! Не то папу позову!

Георгий, очевидно, не намеревался сдаваться, поэтому продолжал шутить над братом. Дверь внезапно открылась. На пороге стоял отец, обеспокоенный возней в детской. Ребята присмирели и сделали вид, будто ничего не происходит. Кирилл даже дружелюбно придвинулся к брату, который продолжал удерживать подушку в своих руках.

Андрей Сергеевич внимательно посмотрел на обоих и, догадываясь, строго спросил, придавая словам большое значение:

— Что у вас происходит? Георгий, отдай подушку. Вы не должны шутить так друг с другом.

Георгий попытался оправдаться:

— Да мы просто играли.

— Ложитесь в кровати, я вам расскажу старую притчу, — старший Онисин посмотрел на детей более мягко.

Георгий послушно отдал подушку Кириллу, который перестал злиться и даже пожалел, что их игры немного огорчили любимого отца. Ребята улеглись в ожидании очередного рассказа, который всегда умиротворял их.

Отец подошел к окну, плотно закрыл шторы, приглушил светильник и присел на стул, оперевшись рукой о письменный стол:

— Однажды двое друзей сначала в шутку, а потом всерьез подрались. Один начал душить другого. Вокруг собралась толпа, но никто из нее не мог разнять мальчишек. Кто-то догадался выкрикнуть имя старейшины, чтобы друзья перестали драться. Но это не сработало. Тогда люди стали выкрикивать другие имена важных в деревне людей, но и это тоже не помогло. Вдруг какой-то парень выкрикнул имя брата одного из дерущихся. К всеобщему удивлению, потасовка остановилась. Немного спустя, когда все успокоились, проигравший в драке мальчик спросил у того, кто побеждал, почему тот перестал драться, ведь брат его и мухи не обидит, а имена уважаемых людей на него не действовали. Друг ему ответил: «Уважаемые люди сначала начали бы выяснять, в чем причина ссоры, и только твой родной брат без лишних слов разбил бы мне голову».

Отец счастливо посмотрел на детей, которые с нескрываемым любопытством впитывали каждое слово. Им нравилось, когда отец посвящал им время, и казалось, что самый мудрый человек в мире — их папа.

Душевное единение сыновей и отца прервал резкий звук тормозящих шин автомобиля, остановившегося возле их дома. В окне детской мелькнули блики фар.

Андрей Сергеевич посмотрел на детей, внезапно почувствовав, что должен сказать им самое важное:

— Вы — братья, поэтому должны заботиться друг о друге, защищать друг друга. Если вдруг случится так, что судьба вас разведет, непременно ищите друг друга. А теперь спите, уже поздно.

Он поправил одеяла, посмотрел на красивые лица сыновей и беззвучно вышел из их комнаты.

Тем временем на кухне хозяйничала-возилась его супруга. Светлана Матвеевна убрала оставшиеся угощения со стола в холодильник, перемыла посуду, однако отчего-то застыла у мойки и дрожащими руками теребила в руках чашку из чайного сервиза. Когда супруг появился на кухне, то заметил ее испуганный взгляд. Он мысленно, не произнеся ни слова, задал ей вопрос, она в ответ подошла к окну, слегка приоткрыла штору, вздрогнула и, повернувшись к Андрею Сергеевичу, бросила на него полный ужаса взгляд:

— Воронок…

Онисин равнодушно пожал плечами, стараясь успокоить неожиданно разволновавшуюся супругу:

— Наверное, опять какого-то шпиона поймали.

Однако лицо Светланы смертельно побледнело, когда раздался резкий стук в дверь. Ей показалось, что земля уходит из-под ставших ватными ног. Смутное предчувствие вызвало приступ давящей тошноты, она в ужасе оцепенела. Наблюдая за мужем, который уверенно направился открывать входную дверь, она почувствовала, как сильно его любит и как боится потерять.

Как только Андрей Сергеевич открыл дверь, несколько человек, одетых в форму НКВД, бесцеремонно оттолкнули его — хозяина квартиры — и с шумом ворвались внутрь. Судя по угрюмым лицам и рыскающим глазам, они искали преступника.

Опешив от такой неожиданности и грубости, Онисин попытался поставить на место вошедших в его жилище:

— Товарищи! Что вы себе позволяете? Вы знаете, кто я?

Один из группы открыл дверь в комнату, где спали ребята, но хозяин квартиры преградил ему путь.

— Там спят мои дети! Что вам нужно?

Старший офицер с пренебрежением посмотрел на Андрея Сергеевича так, словно тот был назойливой мухой, а затем больно схватил его за локоть.

— Андрей Сергеевич, вам необходимо проехать с нами. Вещи можете не собирать.

Лицо офицера было безучастным, свободной рукой он показал остальным, чтобы те приступали к обыску в квартире. Энкавэдэшники принялись открывать шкафы и с привычным равнодушием стали выбрасывать из них вещи, поднимая с пола лишь те, что вызывали подозрения. Через пятнадцать минут в квартире Онисиных все было перевернуто вверх дном.

Оперативные сотрудники действовали грубо с целью найти нужные улики, чтобы подозреваемый не смог отвертеться. Энкавэдэшники всегда были уверены в своей правоте, считали свою работу правым и почетным делом — очищать советскую землю от преступного элемента, предателей Родины, скрывающихся под маской добропорядочности. Они заранее ненавидели тех, к кому приходили. Их сердца не чувствовали жалости, всеми своими действиями они старались причинить вред тем, кто даже еще не находится под следствием, а только под подозрением. Они свято верили, что, если нарушить покой подозреваемых внезапностью, те быстрее выведутся на чистую воду.

Андрей Сергеевич был ошеломлен: как посмели его в чем-то подозревать? Ведь он всегда старался быть в ногу с компартией. Онисин счел возможным, что кто-то мог по ошибке назвать его предателем, и поэтому старался убедить незваных гостей, что это обвинение — чистое недоразумение.

— Это какая-то ошибка, я ни в чем не виноват. Можете объяснить, для чего все это? — его голос звучал уверенно и громко.

Не поворачиваясь лицом к Онисину, старший энкавэдэшник ответил сквозь зубы:

— На все вопросы вам ответят позже, а сейчас надо ехать.

По лицу офицера пробежала ухмылка. На какое-то время он задумался над тем, что все «невинные» преступники, которых арестовывают, говорят одно и то же, как заученный стих, под копирку. Этот — Онисин — перед ним также пытался выглядеть уверенно. Но какими же жалкими они становятся потом, когда сознаются в содеянном… Энкавэдэшник не верил ни одному слову тех, за кем он приходил.

Услышав чужие, грубые голоса и разговоры на повышенных тонах, Георгий и Кирилл выскочили из комнаты и подбежали к матери. Светлана Матвеевна прижала к себе их головы. Ее сердце бешено колотилось, она не понимала, почему Андрюшу должны увести и что он сделал такого, что с ним не то что не считаются, а даже не хотят разговаривать. Возможно, ее супруга по ошибке оклеветали, ведь ее Андрей — честный и преданный партии человек.

Старший офицер взглянул на Светлану Онисину с показным, нарочитым ожесточением:

— Детей уберите. Быстро!

Один из работников НКВД подошел к пианино, посмотрел в ноты, сбросил их на пол, открыл верхнюю крышку и заглянул внутрь инструмента. Посветив фонарем, он увидел какой-то клочок бумаги и полез его доставать, задев струны рукой. Раздался противный резкий звук, напоминавший душераздирающий вопль.

— Дядя, не трогайте пианино! — не выдержал стоявший возле мамы Кирилл.

В раздражении офицер обернулся на мальчишку и злобно прикрикнул на Онисину:

— Я что, непонятно сказал? Детей убрала!

— За речью следи! — Андрей Сергеевич, возмущенный грубостью и бестактностью офицера, вступился за жену.

В этот момент лицо оперативника угрожающе скривилось, и он нанес резкий удар в челюсть Онисина. Тот упал на пол. Светлана Матвеевна от ужаса закричала и сцепила руки вокруг детей.

Георгий ринулся на помощь к отцу.

— Папа! Что вы делаете?!

Опомнившись, мать успела схватить Георгия и затолкала его в детскую вместе с Кириллом. На всякий случай плотно закрыла дверь в комнату. В этот момент Светлана Матвеевна подумала, что сейчас нужно вести себя сдержанно, и, когда вся ситуация разрешится и окажется глупой ошибкой, ее муж непременно вернется домой. Лишь бы там разобрались поскорее и этот страшный сон закончился. Надежда на спасение — единственное, что удерживало Онисину от желания броситься выручать любимого, ни в чем не повинного супруга. «Это злые языки, а может быть, дело рук завистников. Сейчас время такое, всех проверяют, вот проверят его и поймут, что это ошибка, извиняться будут. Тогда Андрюша вернется домой, и все будет по-прежнему. Надо только, чтобы дети не вели себя плохо, не говорили лишнего. Правда восторжествует», — думала женщина.

Так же думал и сам Онисин, когда офицер приказал своим подчиненным:

— Все, поехали!

Андрей Сергеевич не мог поверить, что его считают преступником.

— Ребята, дайте хотя бы куртку надеть… — произнес он, но, похоже, эта просьба была излишней.

— Там тепло, — бросил офицер и распорядился, чтобы энкавэдэшники тащили Онисина в воронок.

Двое из них заломили руки Андрея Сергеевича и вывели его из квартиры. Несмотря на невыносимую боль в локтях и не менее болезненное унижение, он на прощание успел крикнуть супруге:

— Света, дорогая! Мы там разберемся, и я вернусь!

Входная дверь с шумом захлопнулась, оставив Светлану Матвеевну и ее сыновей в ужасающей тишине. В квартире царил разгром, словно ее ограбили. Разбросанные вещи и перевернутая мебель напоминали, что это не приснившийся кошмар, а страшная реальность.

«Куда бежать? У кого просить помощи?» — мысли хозяйки квартиры неслись галопом, а решений для навалившихся проблем не было. Женщине стало страшно за себя и детей. «Что теперь будет? Вдруг я больше не увижу мужа?» — думала она. Чтобы не напугать сыновей приступом отчаяния и паники, она зажала руками рот и беззвучно зарыдала.

Георгий и Кирилл поняли, что плохие люди ушли, вышли из своей комнаты и бросились к плачущей матери. Они обнимали ее, пытаясь утешить:

— Мама, все будет хорошо. Папу ведь отпустят?

— Конечно, это недоразумение, — стараясь усмирить истерику, твердила Светлана Матвеевна.

Так в благополучной советской семье Онисиных случилось горе, которого не ждали. Судьба круто развернулась по отношению к ним: Андрей Сергеевич Онисин, уважаемый и порядочный советский гражданин, муж, отец, стал одним из тех, кого в 1936 году посчитали врагом советского народа.

Его супруга пыталась собраться с мыслями, чтобы понять, как лучше действовать, куда писать, к кому обращаться, чтобы спасти мужа и честь семьи. Она все еще слепо верила в то, что произошла до ужаса глупая ошибка и что Андрея обязательно отпустят, ведь не может такого быть, чтобы преданного партии человека и послушного советского гражданина без причины лишили семьи, положения и всего остального. Она пойдет куда надо, она будет стучать во все двери и добиваться, и справедливость точно восторжествует. Светлана Матвеевна взяла в руки наручные часы мужа, которые он не успел надеть, посмотрела на его вещи в коридоре — плащ, висящий рядом с курткой — и снова зарыдала. Кирилл и Георгий сидели молча, уставившись на мать, испытывая одновременно тревогу, тоску по отцу и смятение. Им хотелось бежать вслед за воронком и объяснить людям в форме, что их папа ни в чем не виноват.

Тишина упала на квартиру Онисиных и, словно тяжелое ватное одеяло, все накрыла собой; лишь время от времени ее нарушали капли воды из крана в кухне: монотонно, громко и тяжело они отрывались и падали в раковину. Это падение заставляло ребят вздрагивать, а Светлану Матвеевну — прислушиваться и изредка поглядывать в дверной глазок. Женщина кружила по квартире, нервно водила рукой по лбу, терла его, покусывала пальцы. Братья невольно переставали делать вдохи и выдохи и замирали, когда материнские глаза то безумствовали, то потухали; Георгий и Кирилл, с бледными лицами, без привычных улыбок и переглядывания, были объяты смутными думами, но, несмотря на случившееся с их отцом, они поклялись сами себе никого и ничего не бояться.

С присущей ей суетливостью Светлана Матвеевна постаралась уложить сыновей спать, вероятно, решив, что так для них будет лучше. На вопросы о «милиционерах» она не отвечала, пропускала мимо ушей и без улыбки, но, разумеется, крепко обняв и поцеловав ребят, удалилась из комнаты.

Онисина хранила молчание даже на кухне. Порывистым движением поставила на электрическую плиту белый эмалированный чайник и упала за стол. На нее снова накатило отчаяние, ведь она начала замечать, как здесь тихо без любимого Андрюши. Рывком выключив плиту, не успев заварить себе чаю, она зарыдала и, утомленная слезами, уснула сидя на кухне.

Новый день, как и предыдущий, никакой радости не принес.

Доверие учеников музыкальной школы к Кириллу Онисину, мягко сказать, пошатнулось: его утренняя попытка поздороваться с ребятами увенчалась неудачей. Дети вдруг стали относиться к нему настороженно, а восьмилетний Геннадий Ушаков, перегородивший дорогу Кириллу, даже обозвал его предателем.

— Пошел вон! — крикнул задира. Его ноздри бешено и опасно раздувались, а грудь тяжело поднималась и опускалась.

— Генка, ты чего? — глаза Кирилла медленно заполнялись слезами. Затем он обратился к другим мальчишкам, стоявшим позади Гены: — Эй, ребята, вы что, обиделись на меня из-за грамоты? Злитесь, что я ее получил? Так это же обычный концерт!

— Ты — предатель! — крикнул кто-то из учеников музыкальной школы.

— Неправда! Никого я не предавал!

— Отец твой — предатель Родины! Мне папа вчера сказал, что все видел! Так что уходи, пока цел, так лучше будет!

— Не ври! Ничего твой папа не видел! Мой отец не предатель!

Но крики толпы заглушили оправдания Кирилла. Школьники все громче и громче скандировали обжигающее: «Предатель!»

Лицо Кирилла приняло обиженное выражение. Его затрясло.

— Замолчите! Хватит!

Но его выкрики не подавили слова неприязни школьников. Кто-то толкнул Кирилла в спину, и пока он оборачивался, чтобы посмотреть обидчику в глаза, последовал новый удар, затем еще один…

Кирилл упал на землю. Генка Ушаков, похоже, раззадоренный начавшейся дракой, незамедлительно шагнул к Онисину и начал избивать его ногами. Но Кирилл умудрился схватить обидчика за ноги и повалить его на землю.

Борьба Кирилла и Гены множила интерес зевак; кто-то из них подставил ногу вставшему и убегающему Онисину, так что тот снова больно рухнул на землю.

Тем временем Ушаков тоже поднялся и двинулся к Онисину. Кирилл сделался злым и серьезным — Генка-дурак давно мозолил ему глаза.

— Не подходи! — крикнул во весь голос Кирилл.

Заметив возле себя камень, он быстро его схватил и, не вставая, бросил в Гену, попав ему прямо в лоб. Ушаков ахнул и захныкал, схватившись за лоб рукой, присел. Сквозь пальцы побежденного просачивалась кровь. Генка всхлипывал, а толпа тут же улетучилась, увидев на школьном дворе директора.

Кириллу стало не по себе, очень не по себе, но он поднялся на ноги и уже стоял с высоко поднятой головой, со всей своей гордостью, приготовив самые правдивые объяснения.

Несколько мальчишек успели уведомить директора музыкальной школы Валентина Романовича Гончарова о конфликте ее учеников. Валентин Романович покинул свой кабинет и направился к ребятам. Приблизившись к ним, взглянул сначала на кислую физиономию Генки, а затем на горестное выражение лица Кирилла.

— В чем дело, Онисин?

Кирилл подавил в себе слезы и ответил:

— Он первый начал!

Зачинщик драки повернулся к директору и выпалил небрежным тоном:

— Ничего я не начинал. И вообще, отец Кирилла — предатель Родины! Мне вчера папа сказал, что его арестовали!

— Замолчи!

— Если твой папа предатель, то ты тоже предатель!

— Не смей говорить такие слова!

— Хороших людей в милицию не забирают!

Директор школы испуганно уставился на Ушакова, словно опасаясь, как бы тот не ляпнул чего лишнего, и сказал:

— Онисин, живо ко мне в кабинет. Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Генка наигранно стонал; наклонившись вперед, он собирался встать. Его распирал интерес, насколько серьезно отразится на Кирилле драка на школьном дворе.

— Валентин Романович, можно я пойду? — жалобно спросил он. — У меня голова болит.

Выброшенный из своих странных раздумий Гончаров заметался мыслями в поисках ответа на вопрос «А что делать-то с этим сорвиголовой?», но, так ничего не придумав, просто кивнул.

В кабинете Валентин Романович не стал вдаваться в обсуждение поведения мальчишки, который стоял перед ним, повесив голову.

— Дверь почему не закрыл за собой?

Кирилл виновато вернулся к входной двери и плотно закрыл ее.

— Кирилл, я вынужден тебя отчислить. Сейчас соберешь свои вещи и пойдешь домой.

Онисин не спрашивал, почему и отчего его наказывают таким жестоким способом, лишь сказал подавленно:

— Не надо! Пожалуйста!

— Меньше всего меня интересует твое мнение, Онисин.

— Валентин Романович, пожалуйста!

Кирилл находился в опасном состоянии — он был близок к истерике.

Гончаров немного поколебался, а затем прикрыл окно.

— Проси не проси, но мне придется исключить тебя из школы, Кирилл. Не потому, что ты плохо учишься музыке, не потому что я тебя невзлюбил, а потому что ты нарушил правила. Ты сделал гадость. Думаю, ты об этом сам знаешь. Нельзя бить товарища.

Мальчишка быстро заморгал, чтобы вернуть слезы обратно.

— Я ударил Генку камнем, чтобы тот перестал обзывать меня и моего папу предателями! Мы — не предатели! Мой папа — не предатель! Это какая-то ошибка, слышите? Он уже сегодня будет дома! Поверьте мне!

— Вопрос закрыт, Онисин. В стенах музыкальной школы руки распускать нельзя.

Если бы только для Валентина Романовича было так просто закрыть эту малоприятную тему… Он чуть смягчился и обреченно сказал:

— Я не могу поступить иначе, Онисин. Ты должен понять, что враг народа — это… серьезное дело, — Гончаров едва не сказал вслух, что даже невинный посторонний может расплатиться смертью за разговор с врагом народа.

Директор направился к шкафу, покопался в книгах и тетрадях. Кирилл дрожал, как последняя струна разбитого пианино, словно обреченный на смерть перед расстрелом.

— Ты, главное, репетируй, Кирилл. Все у тебя получится.

Валентин Романович медленно вернулся к столу и бросил на него пару толстых нотных тетрадей.

— Возьми, — объявил он.

По телу Кирилла пробежали мурашки. Мальчик неохотно взял тетради.

— Продолжай учиться самостоятельно, музыку не забрасывай.

Онисин промолчал. Директор протянул ему руку, и мальчишка слабо ее пожал.

Вот и все. Кирилл, горюя и тоскуя по музыкальной школе, покинул ее. Все утро он боялся расплакаться, но когда вернулся домой, то слезы вдруг хлынули ливнем из его глаз. Ребенок чувствовал себя ужасно, но все-таки заставил себя снять обувь и осторожно опустить портфель на пол, еле слышно всхлипнув при этом.

— Сынок, с тобой все в порядке? — слабым, тонущим где-то в районе гостиной голосом спросила его мать.

Сын ей не ответил. Склонив голову и пряча ровные дорожки слез, струящихся по щекам, он удалился в детскую.

Нет, заглядывать в нее ни Светлана Матвеевна, ни Георгий не решались. Они догадывались: то, что произошло в школе с Кириллом, было из-за ареста Андрея Сергеевича.

«И почему дети должны расплачиваться за ошибки родителей?» — тревожилась мать.

Во время обыска энкавэдэшники выбрасывали на пол вещи, в которых находилась вся история семьи Онисиных, и теперь Светлана Матвеевна суетилась, пытаясь навести порядок, вернуть на свои места посуду, постельное белье, одежду, книги.

Стоя на стуле, она обернулась и украдкой взглянула на угрюмого Георгия, стоящего в дверном проеме комнаты, а затем живо потянулась к антресоли шкафа, положив туда стопку аккуратно сложенной и отутюженной одежды мужа.

Со вчерашнего вечера они все почти не разговаривали друг с другом. Но много думали. И мысли были страшные: они повисли над квартирой, будто черные тучи, готовые лопнуть и разразиться проливным дождем.

Георгий сосредоточился на лице матери и без комка в горле, но с хрипотой прилежно произнес:

— Мама…

— Да, сынок.

Георгий помедлил.

— Пообещай, что мы сходим к папе.

Светлана Матвеевна старалась объяснить Георгию, что им в милицию лучше не ходить:

— Послушай-ка, сынок. Товарищ милиционер может нас не пустить к папе или же может быть немного строгим, как вчера.

Ее старший сын достаточно ясно помнил, что делали и как себя вели в их квартире милиционеры, но он изо всех сил настаивал на своем, внушая матери:

— Я все равно хочу увидеть папу.

Онисина тихо вздохнула и согласилась.

Обедала их семья в серой тишине, в глубине души надеясь на чудо — что на их улице будет праздник.

После полудня Светлана Матвеевна и Георгий тихонько выскользнули из квартиры. По улице никто не шагал, из окон никто не выглядывал, тротуары казались пустынными, город оцепенел и затих.

Здание НКВД, полное скорби, напоминало голодное чудовище. Невозможно было узнать, что оно таило в себе и скольким людям удалось вырваться оттуда.

На проходной дежурил неподвижный сержант. При звуке голосов женщины и юноши он вытянул шею и бросил на них недобрый взгляд.

Светлана Матвеевна легонько пригладила волосы сына, стараясь произвести доброе впечатление на милиционера. Георгий встревоженно ждал, что каменное выражение спадет с лица милиционера, но нет, не спа́ло.

Полчаса женщина с мольбой, сковывающей ей горло, повторяла дежурному, что сверток в ее руках — очень важная передача для ее супруга, гражданина Онисина Андрея Сергеевича. Человек в форме то и дело вытягивал шею, поглядывая на юношу: тот переминался с ноги на ногу за плечом матери, беспомощно наблюдая за происходящим.

Сержант неизменно, почти принудительно настаивал на том, чтобы мать с сыном покинули здание. Этот ужасный, отвратительный тип, пожимая плечами, холодно повторял «Не положено!» на каждое «Проверьте, пожалуйста, находится ли здесь Онисин Андрей Сергеевич?»

Морща лоб, Георгий наблюдал, как его мать штурмом берет энкавэдэшника.

— Вы только скажите, он точно здесь? В этом корпусе? Проверьте, прошу вас! О-ни-син. Его утром так и не отпустили домой, поймите. О-ни-син…

Светлана Матвеевна пронзительно смотрела на мужчину в форме, который надзирал за порядком в здании: женщина питала надежду, что в нем проснется что-то похожее на человечность. Но милиционер лишь молча открыл дверь, чтобы помочь гражданке с сыном выйти.

Напоследок она еще раз попыталась сунуть в руки энкавэдэшнику сверток с личными вещами мужа, и в очередной раз человек в форме отказался даже прикоснуться к нему, пригрозив женщине неприятностями.

Через минуту в дверях около Георгия появился худой, высокий и немного сутулый мужчина, которого Онисиным пришлось видеть у себя дома во время обыска. От него пахло папиросами и стойким одеколоном.

Неприятный сержант на проходной моментально вытянулся по стойке смирно и отдал честь, как оказалось, старшему по званию.

— Вольно.

Равнодушно поглядев на Светлану Матвеевну и Георгия, а затем на дежурного, офицер сухо поинтересовался:

— Почему тут посторонние?

Сержант перевел взгляд с невозмутимого лица офицера на гражданских.

— Здравствуйте! Это же вы забирали вчера моего мужа? Онисин — помните такого? — отозвалась женщина.

— А что случилось? — насмешливым тоном поинтересовался старший энкавэдэшник.

— Я жена Онисина, Светлана.

— Жена кого? — переспросил тот, до конца не понимая, кто перед ним и что от него хотят.

— О-ни-си-на Андрея Сергеевича. Мы с сыном хотели бы увидеться с ним.

— Гражданка, вам же объяснили: свидания запрещены. Это режимный объект. Дайте пройти.

Светлана Матвеевна поразмыслила секунду, а затем перегородила офицеру путь.

Безвредная женщина показалась энкавэдэшнику смертельно опасной.

— В чем дело? — повышенным тоном сказал он.

— Нам хотя бы… посылку передать, — женщина с несчастным видом уперлась взглядом в сутулого офицера.

— Послушайте, незачем так переживать. Как вас?..

— Светлана Матвеевна…

— Светлана Матвеевна, перестаньте истерить. Его сегодня, ну, край завтра, выпустят. Это формальность, которая просто затянулась.

— Хотя бы теплые вещи возьмите, — в руках Светланы Матвеевны дрожал сверток. Она протянула его милиционеру.

Он взял его в руки и пару раз встряхнул, а затем с недоверием открыл, будто передача могла нанести ему вред. Взгляд энкавэдэшника проплыл по мужской куртке.

— Вещи не положено! — экспансивно объявил тот.

— Ой! Что же нам делать? — застенчиво и жалобно спросила Светлана Матвеевна.

— Хотите что-то передать — пишите официальное заявление через секретариат. Он в соседнем здании.

В стеклянных глазах человека в офицерской форме совершенно ничего не виднелось, тон его голоса был лишен малейшего выражения. Георгий с легким юношеским беспокойством зашевелился, попытался улыбнуться офицеру, но без заметного успеха — Онисины его не волновали.

— Я прошу вас, сделайте одолжение, мы в долгу не останемся…

Офицер промолчал. Во рту Светланы Матвеевны притаился крик, но она не выпустила его. С чувством неловкости, сильно нахлынувшим на нее, неуклюже принялась складывать вещи мужа обратно в сверток. Сын начал ей помогать.

— Спасибо, сынок, — сказала она Георгию, и в ее голосе чувствовалась какая-то особенная материнская благодарность.

Сыну было больно смотреть на это.

На мгновение офицер глянул на сержанта: тот, крайне озадаченный заполнением журнала, склонил голову, утопая в работе.

— Ладно, — снисходительным тоном произнес энкавэдэшник и нахмурился. — Давайте передачку.

Эти спасительные слова человека, даровавшего Онисиным привилегию, пролетели по тусклым коридорам здания комиссариата и словно бы заглянули в пару кабинетов. Светлана Матвеевна, быстро уложив все, передала сверток офицеру, и тот быстро проскользнул назад через проходную. За ним лязгнула железная дверь.

В тот день майор государственной безопасности Тимофей Афанасьевич Черненко почувствовал, что одинок, как никогда в жизни. За излишнюю разговорчивость с сотрудником комиссариата и заинтересованность в том, чтобы дать ему взятку (за так называемое «одолжение» для супруга) Светлане Онисиной могли бы задать жару, но в этот день удача прочно стояла на ее стороне. Счастливые мать с сыном вылетели из государственного учреждения, не оборачиваясь.

С подозрительностью, читающейся во взгляде соседки Онисиных — Зуевой Галины Никаноровны, учительницы литературы школы №52, — Светлана Матвеевна столкнулась вечером того самого дня во время очередного дежурства на лестничной клетке. Женщина, обитающая в квартире напротив, держа авоську, поднималась вверх по ступенькам. Бросила коварный взгляд на Онисину; ее улыбка застряла между кривых, неумело накрашенных, морщинистых губ.

Светлана Матвеевна стремилась избежать болтовни с пожилой учительницей, ей хотелось со скоростью пули справиться с мытьем пола, благо остался лишь небольшой островок под электрическим щитком, и захлопнуть за собой дверь.

— Добрый вечер, Светочка, — промолвила Галина Никаноровна. Ее гулкий хрипловатый голос порхал по подъезду.

— Добрый вечер, — с болезненной вежливостью ответила Онисина, поднимая голову, выполнив общественный долг.

Стыд полностью поглотил ее.

«Вы, скорее всего, ненавидите меня, потому что сплетни и прочая чушь, которым вы поверили, разлетелись по квартирам раньше визита НКВД. Смешно. Что? Теперь наша семья с изъяном? Хуже алкоголиков? Хулиганов? Дебоширов? Думайте как знаете, ваше право, но, пожалуйста, не задавайте мне вопросов!» — мысли Светланы Матвеевной бегали беспорядочно.

А ведь Галина Никаноровна могла бы стать превосходным палачом, ставя собеседника в жалкое положение:

— Слышала, у вас неприятности…

Кажется, ухмылялась и охала учительница довольно демонстративно. Наконец, позвякивая ключами, она заскребла ими в своем дверном замке́.

— Это просто недоразумение, — объяснила любопытной соседке Светлана Матвеевна, выжимая мокрую тряпку.

«Пусть трижды будет проклят этот чистый пол», — подумалось ей.

— Сомневаюсь, Светочка. Народный комиссариат внутренних дел СССР ошибок не допускает — не дураки там сидят. Совершенно точно. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Андрюшенька…

Галина Никаноровна, затаив под ресницами жирные капли неприятного удивления, нагло посмотрела соседке прямо в глаза.

Светлана Матвеевна не дала соседке договорить, развернулась и помчалась в квартиру. Необъяснимо сильно слезы текли по багровым щекам Онисиной.

В 7:00 утра следующего дня семейство Онисиных в неполном составе сидело за столом так, будто позировало для семейного портрета. Георгий и Кирилл имели привычку начинать завтрак с ароматного сладкого чая и хлеба, намазанного маслом, но в эти скверные дни ничто не приносило детям радости. НКВД — второе имя недобрых чувств.

— Отдохни сегодня, Кирилл, — мягко произнесла мать, протягивая сыну горбушку хлеба. — Я вернусь с работы — помогу тебе с нотами.

— Нет, мам. Я не буду дурака валять. Мне нужно репетировать.

— Репетируй-репетируй, пока пианино не забрали, — неуклюже пошутил Георгий.

— Нельзя так шутить, Георгий. Скоро все наладится, потерпите. Нам всем сейчас тяжело.

— Прости, мам. Давай я останусь с Кириллом? Помогу ему.

— Разучим что-то новое? — спокойно и нетребовательно спросил Кирилл.

— Конечно!

Нетерпеливый стук в дверь воспламенил души матери и детей:

— Папа наш вернулся!

Щеки Светланы Матвеевны залились краской. Она резво отложила нож, смазанный маслом, и едва не пролила на себя варенье, вставая со стула; ее рука пробежала по волосам — женщина в смятении поправила прическу и бросилась к двери встречать мужа.

Ей и ее сыновьям стало лучше, пока в коридоре не зазвучало:

— Разрешите?

Странно было видеть вновь офицера НКВД Тимофея Черненко с опущенными вниз глазами и новой ярко выраженной морщиной на щеке. Со времени его недавней встречи с Онисиными, казалось, прошли ровно сутки — и вот теперь он снова на пороге их квартиры.

— Ой, а где Андрей? — растерянно поинтересовалась Светлана Матвеевна.

— Ему еще нужно какое-то время побыть на допросе, — сказал Черненко, и вдруг на его лице появилась улыбка маньяка.

Онисина попятилась назад, увидев остальных сотрудников НКВД. Не разуваясь, они вошли в квартиру.

— Чем могу помочь? — серьезно спросила Онисина.

— Помощь ваша не понадобится, Светлана Матвеевна. У меня для вас кое-что есть.

— Что же?

Майор Черненко пальцем подозвал лейтенанта лет двадцати пяти. В руках лейтенанта был документ, который он передал в руки старшему по званию. Тот, будто старый приятель семьи, вложил лист бумаги в ладони хозяйки квартиры.

— Пожалуйста, ознакомьтесь. Здесь все написано. Если не понятно будет, я разъясню, — неохотно произнес энкавэдэшник.

Светлана Матвеевна, кажется, перечитывала каждое слово в письме. На последней строчке она остановилась, нахмурившись.

— То есть как освободить квартиру? — напряжение в голосе женщины росло, она нервничала. — Я вовсе не понимаю, правда… А куда мы пойдем?

Черненко пожал плечами:

— Других предписаний у меня для вас, к сожалению, нет.

— Я уверена: это какая-то очередная ошибка. Может, адресом ошиблись? — приглушенным голосом молвила женщина.

— НКВД не ошибается, даю гарантии. Собирайтесь, а мы подождем вас у подъезда.

«Как же ты по ночам спать-то будешь, подлец?» — подумала Светлана Матвеевна и, скрестив руки на груди, взялась за локти.

— Не затягивайте, — бросил майор.

На пару секунд воцарилась тишина. Короткой очередью отряд НКВД начал продвигаться к выходу. К добру ли, к худу ли, но и честолюбивый офицер Черненко уже разворачивался, чтобы уйти, как Георгий — сын-умница Онисиных — стремглав выскочил из-за стола и налетел с кулаками на мужчину. Ударить майора НКВД было той еще ошибкой Георгия — офицер схватил юношу и ловко, с пугающей скоростью, уложил его на пол. Поступок энкавэдэшника был понятен: никто с Онисиным-младшим не стал бы церемониться.

— Бодрый мальчик. Нам такие нужны, — хмыкнул Черненко, и лицо его напряглось.

— Я тебе не мальчик! Я — сын врага народа! — Георгий выговаривал каждое слово яростно и громко.

— Георгий, прекрати! — еле шевеля губами, проговорила его мать.

— Вот и пойдешь с нами, сын врага народа, — по-собачьи оскалившись, сказал майор, крепко сжимая Георгия. — А ты собралась и освободила жилплощадь! Живо! — грубо приказал он Онисиной.

— Замолчи! Не смей так разговаривать с моей матерью! — кричал Георгий.

Горячность в голосе сына пугала Светлану Матвеевну.

Не обратив внимания на отчаяние Онисиной, энкавэдэшник наклонился к Георгию, лицо которого приняло то злобное выражение, какое чаще всего можно увидеть у особо опасных преступников или воров-рецидивистов. Наглый юноша нравился Черненко все меньше и меньше. С внезапным торжеством майор, сутулясь, поднял Георгия и вытащил его из квартиры. Естественно, руки он ему заломил.

Галина Никаноровна, стоя у двери своей квартиры, увидела, как мужчина в форме пару раз смачно ударил парня на лестничной клетке.

— Посадят или не то хуже — убьют, — решительно прошептала она.

Финальный щелчок дверного замка эхом отбился в подъезде. Для Зуевой все произошедшее стало еще одним признаком того — а признаков становилось все больше, — что в квартире напротив живет не просто семья Онисиных, а люди с темной политической деятельностью.

Офицер НКВД глазами пробежал по придомовой территории: он с профессиональной бдительностью тщательно выискивал мелочи, которые могут привлечь его внимание. Георгия пришлось остановить у воронка. Неискушенного и безвинного юношу планировалось заковать в наручники. Несмотря на то, что двор был тихим и пустым, Черненко это не нравилось.

— Надумаешь рыпаться — могу твердо обещать, что эту ночь ты проспишь стоя, — предупредил Черненко.

Ответа на угрозу не последовало. Получилось иначе: с размаху, со всей силы, самой острой частью локтя Георгий ударил майора в правый бок. Тело энкавэдэшника поддалось, ослабло. Первой мыслью его было то, что паренек воспользуется первым и последним шансом сбежать. И Георгий побежал, оглядываясь по сторонам и разразившись слезами. Он не видел стоящего позади майора, который, напрягаясь всем телом, доставал пистолет, чтобы выстрелить бегущему в спину. Онисин ощутил, что внезапно попал в некий мучительный сон, где время, когда отца увезли энкавэдэшники, мать и младшего брата выселяли из квартиры, а его самого едва не застрелили, текло странно и искусственно, и он судорожно пытался проснуться — освободиться из этого ужаса.

Георгий пытался успокоить себя какими-то бессмысленными словами. Наконец все позади него утихло; он добежал до какого-то многоэтажного дома, скрылся за его углом и задрожал.

Когда он удирал от Черненко, то даже не успел оглянуться назад и не заметил мать и Кирилла, выходящих из подъезда. Но зато он почувствовал, будто кто-то провел по его сердцу ледяными пальцами — возможно, это был укол совести: по отношению к семье он повел себя плохо.

— Простите меня, — искренне прошептал он.

Ветер ерошил ему волосы. А быть может, это был вовсе не ветер, а слова майора:

— Позже с ним разберемся.

Кирилл прижимался к матери. Он казался совсем маленьким.

— Все взял? — осторожно спросила Светлана Матвеевна у сына.

— Самое необходимое, как ты велела, — спокойно ответил Кирилл. — Мам, я тут подумал… Куда же мы пойдем без папы и Георгия? — последние три слова он проговорил с особой интонацией.

Женщина вздрогнула, как от удара. Ей самой было понятно, что идти-то некуда.

— К папиному другу, он обязательно поможет, — тихо сказала она, хотя на самом деле ей хотелось громко кричать. Но нельзя. Нельзя.

— Да?

Где-то глубоко внутри себя Светлана Матвеевна почувствовала сигнал тревоги. Но все же с уверенной интонацией ответила сыну:

— Да. Выше нос.

Сама же была вне себя от горя.

Энкавэдэшники уже умчались на своем воронке, издающем тяжелые, сердитые звуки. Онисины брели-шлепали по извилистым, подобным лабиринту улицам, ощущая страх и дурноту. На пару минут воцарилось молчание. Кирилл все еще шел под рукой матери, но порой замедлял шаги и оглядывался.

Они пешком добирались к Владимиру Глебовичу Василевскому, другу Андрея Сергеевича. Кирилл уже перестал ориентироваться в домах, дворах, районах: с матерью он сворачивал сначала в один квартал, потом они ныряли в другой.

Сердце мальчишки прыгало мячиком, во рту словно застрял ком, под ребром кололо.

Кто-то позади хрипловато и несмело крикнул:

— Мама!

Обладателем голоса был Георгий. Все это время он шел за ними — то крался, как тигр, то стремительно влетал за угол, оказывался в тупике, находился на непонятных улицах… Дышал юноша со свистом, а сердце билось быстро-быстро, словно у кролика.

На Георгия нахлынула волна любви: вначале он крепко и по-мужски обнял брата, затем обнял и поцеловал мать в щеку, зная, что она сейчас злится на него.

— Храбрец… Сколько раз говорила тебе не лезть на рожон!

Кирилл кивнул в такт словам матери, затем зачарованно спросил у старшего брата:

— Ты их всех победил, правда?

— Нет. К сожалению, не победил. Я убежал.

Светлана Матвеевна испустила глубокий вздох смирения, присущий любящему родителю.

— Куда вы идете? — поинтересовался Георгий.

— К дяде Володе, — угрюмо сказал Кирилл.

— Мы рассчитываем на его помощь, — измученно добавила Светлана Матвеевна.

Неясность и неопределенность застала семью Онисиных врасплох. Остальную часть пути к Владимиру Глебовичу они преодолевали молча, смотря под ноги. У подъезда, казалось, общий страх Онисиных понемногу стал проходить: благо в окне квартиры цокольного этажа сквозь прозрачную занавеску пробивался свет. А это значило, что Василевский был дома.

— Все нормально, мам? — Георгий положил руку на плечо матери.

— Конечно.

Все трое нырнули в подъезд и подошли к нужной двери. Указательный палец Светланы Матвеевны ненадолго завис в воздухе, затем прильнул к звонку. Трудно сказать, сколько раз она звонила. По крайней мере, раз пять точно. А может, и десять. Сердце женщины билось ровными толчками. Что касается Георгия, то в его голове крутилась одна и та же мысль: «Он ведь дома. Почему тогда не открывает?»

— Мам, пойдем, — наконец сказал Георгий раздраженно. — Они все равно не откроет. Чего стоять?

Светлана Матвеевна отерла глаза, наполненные слезами:

— Люды нет, она на работе. Но Володя же дома, я знаю. Он всегда в обеденное время приходит с работы.

— Может, он не слышит? — отозвался Кирилл.

На холодной бетонной лестничной клетке Онисины продолжали надеяться, рассуждать и жать на звонок.

Владимир Глебович на цыпочках подошел к входной двери и осторожно спросил:

— Кто там?

— Володя, это я, Света Онисина. У меня дело срочное к тебе. Открой, пожалуйста! — сказала женщина. Она заставляла себя говорить это легким, спокойным тоном.

Хозяин квартиры взглянул в глазок. Немного подумав, спросил:

— Ты зачем сюда пришла?

Глотнув воздуха, Светлана Матвеевна залепетала:

— Володя, мне детей не с кем оставить, а я на работу спешу. А Андрея вчера… Ну, ты, наверное, уже в курсе…

— В курсе! И дверь не открою! — грубо ответил тот.

Светлана Матвеевна растерянно добавила:

— Нам некуда идти, Володя.

— А я тут при чем? Идите отсюда подобру-поздорову, не то милицию вызову! — решительно заявил мужчина.

Слезы из глаз женщины потекли по щекам тонкими ровными линиями. Она поняла, что в этой жизни она теперь должна рассчитывать только на саму себя. Ей ничего не оставалось, как зашагать со своими детьми вниз по ступенькам.

Георгию и Кириллу стало немного полегче, когда они приблизились к гостинице. Пока они сидели в холле и ели мороженное, их мать направилась к стойке регистрации, одновременно пытаясь уловить мысли и настроение работницы, которая в это время смеялась, болтая по телефону. На минуту девушка отвлеклась от разговора и покосилась на Светлану Матвеевну, осторожно сказав:

— Мест нет.

Светлана Матвеевна немного поколебалась:

— Ольга… вы же родственница Галины Никаноровной… я вас узнала. Я ее соседка. Вы меня не помните?

Все это время девушка-администратор продолжала разговаривать по телефону, параллельно недовольно перебрасываясь словами с Онисиной.

— Всего на одну ночь. У меня дети.

— Я это понимаю, женщина. Но у нас нет мест, — быстро отвечала она.

— В самом деле? Ведь вы даже не посмотрели.

Администратор нахмурилась:

— Вы думаете, я не знаю, есть в гостинице места или нет?

Светлана Матвеевна уставилась в кафельный пол вестибюля: «И сюда слухи добрались» — подумала она.

— А резерв? Он же всегда есть. Посмотрите.

Мучительный взгляд Светланы Матвеевны снова пал на девушку и стал более пристальным.

Администратор прикрыла рукой телефонную трубку и, посмотрев на посетительницу с сомнением, длинно вздохнула:

— Уважаемая, это не бюро добрых услуг. Не мешайте мне работать.

Светлана Матвеевна достала кошелек, не зная, получится у нее что-то или нет. Раньше она никогда так не делала, но бо́льшую часть денег все же вытащила — вдруг что-то из этого выйдет?

— Вот, возьмите, пожалуйста. Если не хватает — добавлю, сколько скажете.

Увидев деньги, администратор напрягла глаза, нахмурила брови, хмыкнула и повернулась к женщине спиной. Светлана Матвеевна будто провалилась в какую-то глубокую дыру. В висках стучало. Видели ли ее сыновья? Конечно, они видели. Они взглядами словно изучали ее, держащую эти деньги в руке. Георгию вообще очень хотелось крикнуть матери, чтобы она оставила в покое ту неприятную бесчеловечную девушку, что нельзя так перед той унижаться. Но мать уже это сделала, вновь и вновь повторяя что-то невнятное.

День шел на убыль, близился к сине-черному вечеру. Светлану Матвеевну била дрожь, и она не могла с ней справиться. Деньги она убрала назад в кошелек и с тусклым видом направилась к детям.

— Мама, куда дальше пойдем? — медленно проговорил Кирилл.

Георгий с матерью переглянулись и чуть занервничали.

Голос Светланы Матвеевны сломался, но глаза оставались сухими и бесстрастными — ничто не даст ей уйти камнем под воду. Сложная отчаянная жизненная ситуация заставила их троих сплотиться в крепкую семейную ячейку: они есть друг у друга, и они стали еще сильнее, чем были раньше, несмотря на дико щемящую боль в груди.

Погода стояла по-прежнему прохладная, но без дождя. Светлана Матвеевна бродила с детьми по ночному городу в надежде отыскать хоть какое-то местечко, где они смогут скоротать время и не попасть в беду. Георгий тихо насвистывал какую-то мелодию сквозь зубы; Кирилл, перебирая ногами, хмурился и морщился от усталости:

— Мам, я больше не могу идти…

— Сейчас что-нибудь придумаем, зайчик. Потерпи немного. Георгий, — обратилась она к старшему сыну, — понеси Кирилла.

Они остановились. Тут же, не задумываясь, Георгий протянул матери дорожную сумку, а сам подхватил брата на руки. Фонари освещали дорогу, вырывали из темноты десятки небольших домов. Где-то вдалеке в каком-то доме слабо светилось окно.

— В том доме еще горит свет. Постучим? Может, нам откроют?

— Сомневаюсь, мам. В этом городе нас к себе никто не впустит.

— Авось повезет.

Дом оказался огромным, чем сильно отличался от других, расположенных на той же улице. Через калитку Онисины особо ничего не увидели, хоть мозоль на глазу набей. Зато услышали слабое потрескивание, которое ежесекундно усиливалось — к забору неслась собака, и ее лай придал Георгию неприятной бодрости:

— Мам, не звони. Это плохая идея.

— Собаки испугался? Ну что ты как маленький!

Кирилл простодушно взглянул на брата и признался ему, что очень устал и что его ноги сильно болят.

— Можно мне поспать?

— Угу.

Кирилл обнял брата, устало положил голову на его плечо и зажмурил сонные глаза, лишь приоткрывая их время от времени.

Светлана Матвеевна, как казалось ее старшему сыну, бесцельно давила на звонок и теребила калитку в заборе.

Полная женщина лет сорока пяти, кутаясь в махровый халат, топала к ним по извилистой черной тропинке. Открыть дверь незнакомцам даже не попробовала, да и ей не хотелось. Нагоняй им не устроила, лишь недовольно спросила:

— Вам чего надо?

Левая рука Светланы Матвеевны нырнула в сумочку и достала оттуда деньги:

— Простите, нам негде переночевать… В гостинице мест не оказалось… Вы не пустите нас хотя бы на одну ночь?

Женщина взглядом следила за тем, как Светлана Матвеевна сжимает в руке купюры.

— Дети ваши?

— Мои. Младший уже засыпает. Мы много места не займем.

Разгорающееся любопытство побудило хозяйку дома взглянуть на золотые сережки Светланы Матвеевны, и та вполне поняла, что от нее требуется. Не отрывая зачарованных глаз от поблескивающих украшений, женщина подошла к Онисиным ближе, брезгливо приняла оплату за ночлег и добавила:

— Этого мало. Сережки тоже снимай.

Оцепеневший Георгий был на грани паники: если сейчас эта женщина не откроет дверь калитки, останутся они на улице без денег и без материного золота. И что тогда?

Светлана Матвеевна поспешно сняла серьги с ушей и в раскрытой ладони просунула их сквозь штакетины забора.

— Входите.

Когда хозяйка дома одной рукой открыла калитку, свет на ее лицо упал так, что Георгию показалось, будто перед ним страшная змея — жирная, извивающаяся, противная, с жесткими черными сальными волосами. Войдя в ограду, они поняли, что ведут их не в дом, а на задний двор, заросший сухой травой, а манящее крыльцо вдруг показалось таким далеким и недостижимым…

— Идите-идите, — женщина бешено махала руками в сторону накренившейся утлой постройки.

Сонный Кирилл прижимался к шее брата, и его маленькое расслабленное тело казалось тяжелее, чем есть на самом деле. Ноги Георгия дрожали от напряжения, голова сильно болела. Вздохнув, Онисины остановились у деревянной постройки.

— Спать будете в амбаре, — скомандовала женщина. Ей пришлось приложить усилия, чтобы сохранять более-менее приятный тон голоса.

В голове Георгия пронеслась мысль: «Смотря правде в глаза, нужно признать, что некоторые свиньи ночуют в лучших условиях».

— Спасибо вам большое, — с недоумевающей и болезненной улыбкой произнесла Светлана Матвеевна.

Георгий поначалу даже отпрянул от увиденного, затем с отвращением осмотрел амбар и спросил без шуток:

— Так а где же здесь спать?

— Спальных мест нет, — констатировала хозяйка, расхаживая по амбару. — Можете что-то подвинуть. Я разрешаю.

— Спасибо…

Пребывая в самом скверном расположении духа, женщина, вертя в пальцах серьги Светланы Матвеевны, с недоверием заявила:

— Выносить ничего нельзя.

В общем-то, из амбара нечего было выносить. Там хранилось какое-то барахло, да и только.

Георгий с нахлынувшей на него волной отвращения задал вопрос:

— Вода у вас есть?

— Не-а. Воды нет. Не шуметь. Все спят.

Сунув руки в карманы халата, хозяйка вышла наружу, прошла по дорожке и нырнула в дом. Онисины остались в амбаре одни. Он казался им свинцово-серым. За то время, которое они осматривались здесь, уже несколько раз успела поскрестись мышь. Ничего удивительного, ведь все было покрыто плесенью и пылью. Светлана Матвеевна плотно закрыла дверь.

На глаза Георгию попались ветхие коробки и отсыревшие мешки: он сносил их по одному к матери, затем возвращался обратно к хламу. Кирилл спал комочком на старых газетах.

Тяжело дыша, Георгий опустился на полуразваленную табуретку. И хуже всего было то, что он только прикрыл глаза, как тут же сидя уснул.

На часах было десять.

В голове Светланы Матвеевны — она лежала лицом к стене — студеные мысли мчались по замкнутому кругу со скоростью белки в колесе: выселение из квартиры сильно огорчило ее; ей, разбитой женщине, теперь нельзя было знать наверняка, что ждет ее детей завтра. Женщина еще пару часов вглядывалась в темноту отвратительного амбара, но наконец заснула.

Рано, в восемь с небольшим утра, в кабинете работников НКВД произошел разговор. Майор Черненко закрыл на минуту глаза и втянул сухими губами глоток чая.

Лейтенант Каменев обратился к Черненко:

— Тимофей Афанасьевич?

— Валяй.

Лейтенант позволил себе роскошь отвлечься от заполнения отчетов. Он немного помолчал (видимо, готовился сострить), а потом спросил:

— В цирк со своей завтра не хотите сходить? Сам не могу.

— А? — быстро переспросил Черненко, отрывая верхнюю губу от ободка кружки. — Почему?

— Теща завтра приезжает, цирк дома будет.

И лейтенант Каменев издал приглушенный звук, означающий смех.

— Слушай, я не умею отдыхать, честное слово, — отстраненно выговорил Черненко.

Он казался невыспавшимся и чем-то удручен.

Стоя у окна, Тимофей Афанасьевич бледно и глубокомысленно заулыбался. Напрягая глаза, разглядел Онисину, спешащую к зданию комиссариата. Сделал длинный вдох, краткую паузу и выдох усталости. В последнее время он стал раздражаться по пустякам. По привычке пальцами побарабанил по подоконнику.

В кабинете гуляли холодные сквозняки. Каменев достал из верхнего ящика два билета и небрежно положил на угол стола.

— Места хорошие. Берите, Тимофей Афанасьевич.

— Ладно, возьму. Твоя взяла. Звери будут?

Хмурясь, Черненко подошел к уткнувшему нос в документы коллеге. Тот что-то писал, зачеркивал, комкал листы бумаги и наполнял ими корзину с мусором.

— Конечно будут, — ответил лейтенант. — Высшей категории.

Болтовня о представлении в цирке была лишь болтовней. Левой рукой Черненко взял билеты и положил их в нагрудный карман кителя. Закуривая, он решил, что пора бы откровенно побеседовать с подчиненным о делах.

— Что у нас с женами врагов народа?

Каменев беспокойно заелозил на стуле, отыскивая глазами информацию.

— Со всего Краснодарского края арестовано 79 женщин. Завтра этапируют.

— Место там оставь одно, в своем отчете, для круглого счета, — мрачно объявил Черненко.

— Для кого? — вскользь спросил его Каменев.

Черненко прошагал к окну, ткнул в стекло пальцем.

— Слоняется здесь мадам, которой отчаянно хочется к мужу. Чую, место себе пробивает.

Сражаясь с табачным дымом, напряженно кашлянув, Черненко передал сигарету сослуживцу.

— Держи, браток.

А затем поспешно покинул кабинет. Пока он спускался вниз, на проходную, Светлана Матвеевна, дико и до идиотизма напуганная, уже входила в здание НКВД. Она скромно прильнула к окошку будки дежурного, опустила глаза и, стыдливо посмотрев на свои руки, произнесла:

— Здравствуйте, я снова по поводу Андрея Онисина. Можно его увидеть? — осторожно, рискуя, поинтересовалась она у дежурного.

Сержант некоторое время сердито смотрел на нее, а затем покачал головой:

— Нет, гражданка, посещения запрещены. Вам разве не объясняли? Покиньте здание.

Просить свидания с супругом было невозможно трудной задачей, она и сама понимала это.

— Может… товарища Черненко можно как-то вызвать? — подбирая слова, спросила Онисина. — Пожалуйста!

— Майора Черненко нет на месте.

Эти слова были каким-то адом для нее! Неужели дела обстоят настолько плохо? А если так оно и есть… и все действительно хуже некуда, и никто ей не поможет?..

Милиционер смотрел на нее высокомерно, словно поймал на чем-то непристойном или противозаконном.

В этот момент майор Черненко, пожалуй, сыграл свою самую лучшую роль — будучи в добром настроении, он сошел с бетонных ступенек навстречу Онисиной. Шагнув к дежурному, елейным голосом обратился к нему:

— Ну что же вы, товарищ сержант, наводите тень на плетень, врете милой женщине? Я на месте.

Звук голоса энкавэдэшника казался неестественно добрым, и Светлане Матвеевне даже в голову не пришло, что тот, стоя от нее в паре шагов, что-то задумал. Женщину заботила лишь судьба ее мужа.

Черненко изменился в поведении, несмотря на свою безэмоциональность. Взгляд его оставался коварным и наблюдательным.

— Товарищ Черненко!.. — просияв, воскликнула Онисина.

— Рад вас видеть, Светлана Матвеевна, — тихо сказал майор.

— И я вас рада видеть! Хотела узнать, когда выпустят Андрея… — повинуясь некоему импульсу, пролепетала женщина.

— Он на допросе, но после вы можете с ним увидеться. Пойдемте.

— Меня пропустят?

— Пропустят, замолвлю за вас словцо. Пойдемте-пойдемте, голубушка. У меня в кабинете его подождете. Сержант, пропусти, — обратился он к дежурному.

Черненко выпрямился во весь рост и пригладил коротко остриженные волосы. Да, он изменился, и заметить это было так просто, но Светлана Матвеевна не скоро сообразила, в чем дело.

— Нужно документы гражданки переписать? — спросил дежурный, вставая с нагретого места.

— Потом перепишешь. Пропусти, говорю.

Сержант вышел. Решетка слабо скрипнула от тихого щелчка еле видимого замка. Ноги женщины слегка подкосились от радости. Она не обращала внимания на выкрашенные серые стены и полную пустоту на проходной. Ей казался невероятно благородным поступок милиционеров. Ей даже стало не по себе от того, что раньше она боялась и немного ненавидела их.

— Спасибо вам, — взглянув на сержанта, произнесла она, но тот ничего не ответил.

Выражение ее бледного лица было загнанным. Немного сомневалась, идти или нет, но, удостоверившись, что милиционер, замерев в стороне, действительно ее пропускает, вошла. По шершавым ступенькам, окидывая взглядом сутулящуюся спину Черненко, Онисина поднималась по лестнице. По ее щекам и рукам пошли мурашки. На каком-то из этажей у кабинета №38 они остановились, и Черненко вежливо предложил войти.

Пока Онисину держали в кабинете, на землю спустились сумерки. Ее сыновья, сидя возле амбара, стали волноваться, что она так долго не возвращается.

У Кирилла вдруг вырвался тихий вздох, немного неспокойный, похожий на всхлип младенца. Мальчик опасался, что с мамой произошло что-то нехорошее.

— Мамы все нет. Она уже должна была прийти…

Для Кирилла эта фраза была немного риторической, но Георгий тем не менее на нее ответил:

— К папе, наверное, зашла.

Кирилл сидел на земле, замерев, как статуя, затем пододвинулся поближе к брату, пока тот чинил сломанную табуретку. Глаза Георгия метались по креплениям ножек табурета: юноша пытался понять, что и куда прикручивать. Пригнув голову, он целился отверткой в шляпку гвоздя, который должен был соединять металлическую пластину ножки с основанием сиденья. Удивительно: Георгий не знал, как правильно чинить сломанную мебель, но тем не менее у него это получалось. Он так сосредоточился на деле, что даже не замечал, как здорово выполняет мужскую работу. Раньше такими делами занимался их отец.

Занятый делом паренек будто оцепенел; он долго не двигался с места, пока наконец не сказал младшему брату:

— Готово. Садись.

Кирилл сел на табурет и стал безотрывно смотреть в окно дома, где мелькала хозяйка. Кажется, она, тарахтя кастрюлями и сковородками, готовила ужин.

— Так вкусно пахнет из дома, что в животе еще сильнее урчит, — сказал Кирилл так, будто выпрашивал что-то.

Георгий не видел нужды в том, чтобы рассказывать брату, что он сам тоже успел проголодаться.

— Поесть не мешало бы, — хмуро бросил он.

В тающем вечере два брата сидели около старого амбара и ощущали, как ароматы жареного мяса — стоило только вечернему ветру подуть — распространяются из кухни и раздражают их пустые желудки…

— Может, попросим покормить нас? — спросил Кирилл.

— Мама придет и покормит нас. Потерпи, — ответил Георгий. Больше ему было нечего добавить.

Хозяйка дома была совершенно равнодушна к чужим детям, но время от времени на мальчишек она все же краем глаза посматривала.

Георгий быстро взглянул на нее и, встретившись взглядом, виновато отвернулся. Женщина, откинув голову назад, уже вышла из кухни и, вытирая руки о фартук, шла по дорожке к амбару.

Кирилл передвинулся к старшему брату поближе.

— О нет, только не это… Нет-нет-нет… — причитал он.

Расстояние между женщиной и братьями сократилось.

— Ну, и где ваша мать? — с явным раздражением спросила та.

Кирилл, судя по голосу женщины, сделал вывод, что большую часть времени она не говорила, а лаяла как сторожевой пес.

— Мама на работе задерживается.

— Так я и поверила. Я что, по-вашему, только родилась? Подкинула она вас, а сама деру дала.

Хозяйка неуклюже и лениво переваливалась с ноги на ногу, высокомерно подпирала кулаками бока. Вид у нее был слегка тупой и безумный.

Кирилл подумывал всплакнуть; его плечи и грудь подергивались и немного дрожали.

— Мама скоро вернется, честно! — выдавил он из себя.

Мальчик пристально смотрел на пугающе алчную женщину, которая все зудила:

— Давайте выметайтесь отсюда оба!

Она жужжала, словно назойливая муха, и жужжания этого было не унять. То, что она пришла скандалить, жутко пугало Кирилла.

Тут к хозяйке дома подскочил Георгий:

— Нам нужно остаться здесь еще на ночь и дождаться маму.

— Дожидайтесь, только платите.

— У нас нет денег, но завтра мы обязательно вам отдадим. Обещаем.

— Миленький мой, обещания не стоят выеденного яйца. Знаем. Проходили.

— Мы найдем деньги!

— И где же?

— Это наше дело. Если уговор, то мы остаемся. А если нет, то мы уйдем, и вы вообще никаких денег не получите.

Нервное монотонное похмыкивание хозяйки раздражало Георгия:

— Ладно. Стул в амбар уберите, я же говорила посторонним ничего оттуда не брать.

Женщина таращила глаза. Голос ее звучал все противнее и противнее, становился черствым, бесчеловечным, превращался во что-то холодное и расчетливое, надоедливое, действующее на нервы. Братья Онисины были для этой женщины брошенными дворняжками, лишь мешающими ей.

«В эту самую минуту мы, одни, там, где нам не место», — подумал Кирилл, возвращая табуретку в амбар, заполненный хламом и мусором.

Позже ребята рассматривали в амбаре старые механизмы и сломанные лампы, пытаясь найти себе хоть какое-то занятие, чтобы отвлечься от холодной и серой реальности. Их мать с работы так и не вернулась. Некоторое время Георгий сидел, закрыв лицо руками, большими пальцами сжимая виски. Страх остаться одним с младшим братом, без матери и отца, не отступал.

Ночью он все время думал, хотя ему казалось, что он спит. Отчасти Георгий понимал, что, скорее всего, проснувшись, он снова окажется в безвыходном положении, денег, чтобы заплатить за ночлег, не будет, а Кирилл останется голодным который день — последнее пугало сильнее всего.

Лицо юноши было несчастным и бледным, как у привидения, даже ночь не скрывала этой бледности. Он был загнан в ловушку, как дикий зверь, и не знал, что делать: сдаться беде без потерь или все же разобраться в ситуации и выйти победителем, справившись с ударами рока?

Нет! Он потряс головой. Георгий не готов был плакать и даже всхлипывать не планировал. Никому еще не приходилось видеть Георгия Онисина, шестнадцатилетнего парня, плачущим. Он, первенец отца, был твердым человеком с крепким юным телом и упрямым характером, без жалости к себе.

Под утро, когда его извилины заработали как следует, он, как назло, задремал. Кирилл тоже спал и видел во сне пианино. Он сидел за любимым инструментом на своем любимом стульчике, просматривая хорошо знакомые ноты. На какой-то миг даже во сне его пальцы активно поднимались и опускались, скользили в воздухе.

Свет утреннего солнца просачивался между досок — они податливо подчинялись золотым лучам и безжалостно демонстрировали уродство амбара. Кирилл потянулся и зевнул, мягко покачивая головой вправо-влево — сон уже почти оставил его.

Пока Георгий ждал, когда его брат проснется, запутанный клубок его мыслей понемногу распутывался, исчезли уныние и паника. В действительности перед Георгием стоял лишь один вопрос, и Кирилл его озвучил:

— Что будем делать сегодня?

Бесконечно сидеть в амбаре, ничего не предпринимая, не выход. Георгий решил, что в скором времени им нужны будут кров над головой, еда и что ответственность за все это лежит на нем.

— Работу пойдем искать. Нам нужно деньги раздобыть.

То, что он — крепкий парень, ободряло Георгия. Он допускал, что им с младшим братом доверят хоть какую-то работу, пусть и тяжелую.

Кирилл коснулся своей одежды и заметил, что она совсем сырая, к тому же ему тоже надоело сидеть без дела.

— Нам следует побыстрее уходить отсюда, пока вредная хозяйка не пришла, — констатировал маленький Онисин.

Они оба подошли к двери и, открыв ее, увидели ясный солнечный свет, сулящий что-то новое и доброе. С растущим волнением они прошли по дорожке мимо крыльца; сердитого пса поблизости не оказалось, а быть может, он спал, утратив бдительность. Вынырнув на улицу через калитку, ребята соображали, что же делать дальше и куда идти. Вариантов пока не было, и они решили брести куда глаза глядят.

Хозяйка дома, «гости» которого называли ее Эльвирой, поднялась с кровати, оделась и медленно, колыхая тучными бедрами, пробралась к выходу из комнаты. Затем она с минуту постояла у двери комнаты студентов, которые у нее квартировали, прислушиваясь, как кто-то из них то ли причитал, то ли уговаривал, то ли в чем-то обвинял другого. Предупредительно и строго она постучала в дверь жильцов: мол, пардон, но никто и ни за какие деньги не имеет права нарушать тишину и порядок в моем доме, черт бы вас побрал. Закутанная в несуразный халат, она вытащила из кармана тряпку, заменявшую ей носовой платок, высморкалась, обтерла ею же губы и отправилась, тяжело дыша, в кухню.

Быть голодной для нее — страшное дело! Эльвира — по правде говоря, ее настоящего имени никто не знал — бесцельно постояла у окна, всухомятку жуя пирог и строго посверкивая глазами в сторону амбара. А когда наконец дошла до него, он оказался пустым. Женщина обнаружила, что дети-подкидыши сбежали, и ее губы тронула неприятная улыбка:

— Подонки. Ну, пусть только не придут…

Город еще толком не проснулся, а братья Онисины уже шарили по улицам в поисках работы. Ничего не найдя, направились к рынку.

— Зачем мы сюда пришли? — спросил Кирилл. — Толку ходить по рынку без денежек?

— Если нам повезет, то здесь мы и найдем работу.

На маленького Онисина нахлынула волна мучительного голода: дикое физиологическое желание бросить в желудок хоть кусок хлеба поднялось в нем огромной волной, голод выл в районе желудка и солнечного сплетения. На Георгия же накатывал не столько голод, сколько проклятая тоска по дому, по прежним временам, когда ничто и никто не был в состоянии испортить их жизнь — и эту тоску, как и чувство голода, головокружения и тошноты, он был не в силах побороть.

По левую руку от ребят стояла палатка. С последней надеждой Георгий взглянул на ухмыляющегося то ли продавца, то ли хозяина в ней и молодых мужчин, которые громко разговаривали, проворно загружая-выгружая-перетаскивая мешки с овощами. Капельки пота на их наморщенных лбах сверкали на солнце.

Пальцы старшего из братьев Онисиных постепенно сжимались в кулак победителя, и он подумал: «Авось сегодня наши дела пойдут в гору».

— Пойдем-ка, Кирилл, — сказал Георгий и взял младшего брата за руку. — Кажется, я знаю, где мы пригодимся.

В торговый день на рынке уже было полно народу: кто-то выстраивался в очередь за хлебом, кто-то — за свежей рыбой. А кому-то было плевать на товар — он пришел узнать тут последние новости и сплетни. Человек из палатки стоял к братьям Онисиным спиной.

Кирилл задумчиво рассматривал грузчиков, которые за работой то и дело посмеивались над дурацкими шутками друг друга.

— Извините… — повисло в воздухе. — Вам еще грузчики не требуются?

Георгий почувствовал настоятельную необходимость задать свой вопрос громко, не робея. Лицо Кирилла на миг стало непривычно взрослым, серьезным и рассудительным.

Все вокруг, казалось, умолкло — даже шорох листьев на ветках.

Старший из мужчин от голоса за спиной подскочил на месте, крутанулся и чуть не упал от удивления: перед ним стояли дети. У того, что постарше, яростно пульсировала венка на правом виске.

— Здравствуйте! — хрипло произнес Георгий.

Безразличное и вялое выражение лица мужчины сменилось интересом:

— Здравствуйте, молодые люди. Вам что нужно?

— Вам нужны грузчики?! — выпалил Кирилл.

Глаза мужчины расширились:

— Нужны. Ну, и где эти грузчики-то?

— Мы здесь. То есть я, — Георгий указал на себя.

От такого ответа хозяин-продавец палатки не знал, то ли ему плакать, то ли смеяться. Обхватив ладонью подбородок, он отрицательно покачал головой:

— Нет. Маловаты вы еще, парни. Подрастете — приходите.

— И приспичило же им работать! — добавил один из грузчиков, почти осушив стакан с водой и выплеснув оставшиеся на дне капли за плечо.

Георгий был на взводе: только что вдребезги разбился один-единственный шанс устроиться хоть кем-то и хоть куда-нибудь, и осколки этого шанса ссыпались ему на голову, будто дикие абрикосы с дерева…

— Абрикосы? — исступленно произнес Георгий.

В глазах его потемнело.

— Например, мы можем набрать абрикосов и продать их, — рассуждая, предложил ему Кирилл. Он что-то лепетал и раньше, только старший брат не слушал.

— Где мы сейчас их наберем? — равнодушно произнес Георгий.

Кирилл умолк. На его маленьком личике появилась гримаса разочарования.

— Даже не знаю, что нам делать, — вынужденно признался себе вслух Георгий.

Хуже того, из ларька, где продавали свежую выпечку, до голодных братьев долетали умопомрачительные ароматы сдобы и ванилина.

— Я есть хочу.

— И я. Бегемота бы проглотил.

Братья слышали, как люди около того ларька болтают, спорят, смеются — кто-то надрывисто, кто-то — прикрывая рот рукой. Продавщица с головокружительной внешностью и отменным чувством юмора то и дело пыхтела за работой.

— Есть с картошкой? — спросил один мужчина, указав пальцем на румяный, с золотым бочком, пирожок на прилавке.

— Что? — переспросила продавщица. — А, с картошкой? Конечно. Вам сколько?

— Один, пожалуйста.

Другой мужчина лет пятидесяти, пробираясь из конца очереди в ее начало, благодушно залепетал:

— Людочка, радость моя, и мне дай один с картошечкой.

Людмила улыбнулась и утвердительно кивнула. Мужчины оказались знакомыми, потому завязали разговор:

— Сан Саныч, здравствуй, увидел тебя в очереди.

— Здравствуй, Захар.

Продавщица уже подала им по горячему пирожку. Знакомые отошли в сторону: один из них держал двумя руками пирог, как будто успокаивался его теплом; другой чуть наклонил голову, откусил немного и причмокнул от удовольствия.

Глядя на этих мужчин, братья Онисины вдруг почувствовали незнакомую до этого зависть и боль, словно кто-то ударил под ложечку. Вслед за уколом зависти последовал следующий укол, от которого им сделалось не по себе — даже, можно сказать, страшно:

— Слыхал? — негромко начал Захар. — В полдень поезд уходит с заключенными женщинами.

— Жен изменников Родины этапируют? — Сан Саныч заметно напрягся.

— Да. Говорят, там целый состав, — сказал Захар и с серьезным видом положил руку на плечо товарища.

— Какой кошмар! — Сан Саныч перевел испуганный взгляд с собеседника обратно на пирожок.

Захар вздохнул.

Два приятеля продолжили разговаривать тихими, сиплыми, шепчущими голосами.

— Ведут! Ведут! Ведут! — громко выговаривал, тяжело дыша, мальчуган, бегущий между рядов рынка.

Губы Георгия задрожали и посерели. Захар и Сан Саныч куда-то сразу улетучились. Продавцы испуганно переглядывались, вздрагивали, причитали. На минуту на рынке воцарилось молчание: все замерло, всем было страшно. Гудок поезда разрезал эту зависшую над рынком тишину.

— Пойдем на вокзал, — коротко распорядился Георгий.

— Зачем? Что ты собрался там делать? — лицо Кирилла сделалось капризным.

На глазах братьев Онисиных все покидали свои места и бежали к вокзалу.

— Среди заключенных может быть и наша мама! — дрожа и задыхаясь, вскрикнул Георгий.

— Глупости! Что ей там делать? Не пойду я никуда!

Ноги Кирилла налились свинцом, он злился и этим жутко рассердил старшего брата: тот чувствовал, как волна раздражения накрывает его все больше. Он уже хотел устроить братишке взбучку, хорошую трепку за непослушание.

— Сказано — сделано! — Георгий, скрипнув зубами, строго обратился к брату.

— Нет! — взвизгнул тот.

— Замолчи!

В Георгии росла странная убежденность, что сомневаться нет времени — на вокзал нужно лететь изо всех сил. Он подтолкнул Кирилла к выходу с рынка, и тот, поджав губы и опустив голову, впервые очень остро ощутил, что старшего брата сейчас действительно нужно слушаться.

К Онисиным, судорожно бегущим к перрону со скрипящим грузовым составом, присоединялось все больше людей. Казалось, что вагоны, предназначенные для заключенных, пропитаны ненавистью и током: захочешь узнать, что кроется за железной занавеской, — и твои и без того ломающиеся суставы пронзит высоковольтный удар!

Конвойные храбро маршировали, вереницей ведя перепуганных заключенных, похожих на марионеток. Одна из них споткнулась, растянулась на земле и застыла на месте.

— Давайте руку, — Светлана Матвеевна приблизилась и наклонилась к упавшей молодой женщине. Та протянула ей руку в ответ, заставив пальцы сомкнуться.

— Спасибо, — ответила женщина, вставая и испуганно дергая головой в разные стороны — ей казалось или, может, ей внушили, что за ней наблюдают.

— Скажите, куда нас ведут? — спросила у нее Онисина. Она не была до конца уверена в том, что происходит.

— Милочка, ты разве не поняла? Умирать! — ужас, поселившийся в глотке женщины, наконец нашел выход.

«Нет! Пожалуйста! Нет! Ради Андрюши! Ради моих детей!..» — скулило нутро Светланы Матвеевны, а голова отказывалась работать как надо.

— Как вас зовут? — спросила она у женщины.

— Сима. А тебя?

— Света.

Сквозь хаос и гул молодой конвоир, в душе которого зарождалось дурное настроение, сумел расслышать робкий разговор двух обездоленных женщин. Напрасно они сдружились, ведь их болтовня пришлась ему не по вкусу. Подойдя к ним и широко раскрыв глаза, конвойный, чувствуя неприязнь, крикнул так, что изо рта полетели брызги:

— Ну-ка замолчали обе! Я кому сказал!

Дело было в том, что проявлять интерес друг к другу этапируемым строго воспрещалось. Сима с покрасневшими глазами и черными кругами под ними вдавила голову в плечи и отскочила от Светланы Матвеевны. Онисина испуганно взглянула на подругу по несчастью.

Дальше Светлана Матвеевна шла, уперевшись обиженным взглядом в затылки идущих впереди. Как страшно колотилось ее сердце! Живые изнутри и мертвые снаружи, люди в колонне походили на восковые фигуры: бледные, желтые, истощенные, с пугающими лицами, впавшими обезумевшими глазами они пялились в одну точку.

Каждый вокзальный зевака считал своим долгом уставиться на вагоны, словно на лязгающие металлические гробы с живыми мертвецами внутри. А ходячие мертвецы терпеливо шли, словно на заклание. Горячие струйки страха текли в венах под коченеющей кожей каждого бесформенного, плохо различимого, тусклого силуэта, который был чей-то матерью, дочерью, женой, сестрой…

Женщин группами останавливали у каждого вагона и разворачивали лицами к входу. Зрелище было страшным. Вооруженная охрана, сдерживая помешательство провожающих, сердито хмурилась, задирала носы, окрикивала, чтобы не думали делать пакостей.

Как несправедливо: дети Светланы Матвеевны изо всех сил бежали к своей матери, но ноги почему-то подводили их, словно какое-то невезение сдерживало, не позволяло им подбежать ближе. Примчавшись на перрон, Георгий и Кирилл в конечном итоге не сумели увидеть мать. Казалось, вероятность встречи улетучилась.

Сборище зевак и провожающих придавало всей этой картине странную неопределенность и горечь. Разумеется, Георгий считал, что если задуманное не бросать, а довести до конца, то все у них обязательно получится. И он, еще незрелый юноша, вдруг проявил взрослую реакцию — сумел растолкать людей и крикнуть во весь голос:

— Мама! Ма-ма! Мам!

Но звук его голоса не смог возвыситься над общим шумом и гулом и словно рассыпался на кусочки. Вокруг дышала и двигалась толпа. Георгий держал за руку брата так, как лев держит в своих лапах добычу и так, будто его брат ничего не весил. Кириллу было страшно в скопище людей, и страх его был жутким, леденящим маленькую душу, и казалось, что она вот-вот лопнет.

По-прежнему не сводя глаз с вагонов, Георгий в ярости продолжал звать мать, но вокруг, куда ни глянь, высились конвоиры и толпились чужие, холодные люди.

— Мы найдем ее! — услышал он свой собственный отчаянный крик.

Он схватил брата за бока, вонзив ставшие свинцовыми пальцы в его хрупкое тельце, и не просто подсадил, а по-олимпийски подбросил его на фонарный столб.

— Лезь! — взвизгнул Георгий.

Он был уверен, что за каждой борьбой стоит торжество.

— Я не умею! Я никогда такого не делал! — судорожно втягивая воздух, всхлипывая и заикаясь, пискнул младший Онисин.

— Ухвати ногами столб и подтягивайся на руках! Ну же! Давай!

Потные руки Кирилла ощущали тяжесть собственного тела — его силы, казалось, уходят, и он соскальзывал со столба…

— Пожалуйста, Кирилл, смелее! Пожалуйста… — крик Георгия перешел в мольбу.

Он робко, слабо, невнятно повторял одно и то же, продолжая подсаживать Кирилла. Раскаты голосов конвоиров звучали в ушах, пулями били в виски. Склоненные, беспокойные фигуры жен врагов народа поднимали лица — собственно, лиц уже не было, остались лишь черные тени, которые съели все черты, — умоляюще, жалобно, боязливо, но военизированная охрана монотонно и размеренно запускала их пачками в вагоны с отношением лишь чуть лучшим, чем к скоту.

Кириллу, чувствовавшему себя немощным и виноватым перед братом и мамой, пришлось резко повзрослеть, перешагнуть через свой страх. Заставив себя и абсолютно наплевав на то, как это выглядит со стороны, он, как чудовищно подвижная дрессированная обезьянка, вдруг потянулся-поскребся вверх по столбу. Должно быть, так проявилась его отчаянная любовь к матери. Мальчику было страшно. Страшно было всем.

Его рукам стало очень больно, тело дрожало от пронзительного напряжения, как осенний лист на ветру, из глаз текли обжигающие водопады слез отчаяния и беспомощности, но этих нелепых капель ребенок не чувствовал — сквозь пелену он выглядывал маму. Он даже пытался махать ей, пока еще не видимой: весь свой вес он перекинул на левую руку, а правой разрывал воздух.

— Мама! Мама, где ты?! — кричал Кирилл, и в голосе его чувствовалась обида, ведь нечестно поступает с ним судьба — оставляет сиротой в столь детском возрасте! Но Светлана Матвеевна, полная страха и изумления, в эти мгновения смотрела в другую сторону.

Минута — и в воздухе голубем летит зов. Ей послышалось, что где-то вверху разносится голос ее младшенького, его крик: «Мама!» Но она решила, что это — резкое помутнение рассудка, что голос сына ей только кажется. Она не догадывалась, что ей необходимо было посмотреть вверх, а не вокруг.

Охрипший Кирилл обращался уже не столько к матери, сколько к себе, прося не сдаваться, заставляя себя кричать что есть мочи.

Там, на столбе, он смотрел на крыши вагонов, хотя на самом деле это они на него глядели — жадно поглощали лучи дневного солнца и накрывали собой загнанных людей. Впервые, всего за несколько секунд, ребенок заметил, как эти уродливые и мрачные железные коробки похожи на тюрьмы.

В последние несколько секунд Кирилл понял все и ахнул: ненавистный поезд скоро отправится в путь. Последние заключенные, испытывая стыд и испуг, спотыкаясь, поднимались по ступенькам и пропадали во тьме вагона, бормоча себе под нос то ли молитвы, то ли проклятия.

Светлана Матвеевна, прикусив полные страдания губы, вертела головой в разные стороны, не в состоянии поверить, что где-то среди всей этой суматохи к ней взывает ее сын, но лица Кирилла она не отыскала. Ее била дрожь, дыхание струйками текло наружу.

Георгий и Кирилл перестали понимать, как им поступить дальше. Им хотелось, чтобы все заключенные просто остались на перроне. Всем прощающимся это хотелось. Хотелось самого простого — не расставаться.

Но на глазах всех оставшихся на платформе людей огромные грохочущие двери вагонов, вызывающих дурноту, закрылись. Светлана Онисина, как и все прочие заключенные, пропала в темном паршивом гробу на колесах. Состав затрубил, а затем полетел вместе с ветром в никуда — куда дальше, чем должно было.

— Нечего тут смотреть… — выговорил мужчина, стоящий около Георгия.

— Вы знаете, куда поехал этот поезд? — поинтересовался у него юноша.

— В лагерь для жен изменников родины, в Акмолинск.

— А где это?

— Далеко, сынок. В Казахстане.

Страшное представление прошло, и толпа народа рассеялась. Тех, кто не прощался тут с родными, а был просто зевакой, охватило чувство облегчения и покоя, будто гора спала с плеч, и все страхи, кажется, прошли. А вот Георгий стоял на перроне, еле дыша и чуть не рыдая — ведь теперь они с братом, разлученные с матерью, действительно оказались загнанными в угол.

— Слезай, Кирилл! Нам нужно идти! — крикнул Георгий брату.

— Нет! — плакал тот. — Мама уехала, бросила нас и больше не вернется!

— Она не бросила нас! Она вернется. Обещаю! — Георгий уперся в младшего брата пронзительно пугающим взглядом.

— Ага… Я тебе не верю!

— Маме твое поведение не понравилось бы! Слезай, я что-то тебе расскажу.

Кирилл, скользя вниз по столбу, стонал и причитал.

Георгий даже в мыслях понимал, что теперь ему предстоит быть родителем — опекать, охранять, обеспечивать младшего брата. Старший Онисин размышлял: можно ли жить и радоваться жизни на воле и одновременно так ее ненавидеть? Отец велел ему держать хвост морковкой, но как? Эта мысль беспокоила парня.

Кирилл, оказавшись внизу, присел на корточки и прикрыл глаза, начав снова горько рыдать. Успокоиться не получалось. Георгий опустился на колени и, сильно нервничая, попробовал обнять брата. Они оцепенели и потеряли на какое-то время рассудок. Казалось, горе хотело удержать ребят, всосать их в себя. Навсегда.

Потом старший Онисин обхватил руками белое, как живая маска ужаса, лицо брата, повернул к себе и, не сводя с него глаз, произнес:

— Я позабочусь о тебе, клянусь. Мы вместе, и мы непременно что-то придумаем. Мы сможем.

Кирилл перевел дух и задышал ровнее, не сводя умоляющих глаз с Георгия. Несчастный ребенок с трудом поднялся и, вцепившись руками в пояс старшего брата, крепко его обнял.

Вот и все.

Георгию нужно было сосредоточиться и вернуть себе спокойствие. Быть как отец. Даже если он упадет, то обязательно поднимется, каким бы трудным это ни было.

— Почему мама не предупредила, что уезжает? Она бросила нас? Да?

— Нет, — хрипло прошептал Георгий. Во рту у него пересохло. — ее заставили.

Он не признался Кириллу в своих опасениях, что, возможно, их мать заставили силой признаться в том, чего она не совершала. Говорить такое да и думать о страшном он себе запретил.

— Идем.

— Куда?

— Мы ведь так и не заработали денег на жилье.

Они направились к выходу с вокзала тем же путем, что и днем, когда бежали на перрон. Все внимание Кирилла поглотила жажда воды и еды. Мгновение он молчал, глядя под ноги, загнанно дыша от спустившейся на город духоты. Она отрезала ему дальнейший путь.

— Я так пить хочу…

— И я, — машинально ответил Георгий.

Они минуту постояли, передохнули и снова пошли, пытаясь идти в прежнем ритме. Усталость выматывала. Кирилл рукой вытирал со лба пот и немного отставал от Георгия, как ни прибавлял ходу. Тот сильно спешил. Уже в сквере, недалеко от рынка, Кирилл позволил своим капризам вырваться на волю: он посмел себе хныкать, а прежде бледное его лицо теперь разрумянилось.

— За тобой не угнаться… Ноги болят. Понеси меня!

Георгий, находясь в апатии, сердито рыкнул:

— Нет. Я и сам уже устал. Потерпи. Пойдем-ка на вон ту скамью, видишь? Там и отдохнем.

Глядя на Георгия, Кирилл думал, что тот еще что-то скажет. Но брат сохранял молчание. Задавать вопросы с пристрастием младший Онисин не намеревался. Обычная зона пеших прогулок с путаницей узеньких троп, гущей кустов и тенистых деревьев находилась в двадцати-тридцати шагах от ребят. Оказавшись там с побитым видом, они упали на скамью.

— Я голоден, — прошептал Кирилл с нотой истерии, опуская одну ногу со скамьи на землю.

Лицо Георгия напрягалось и выражало недовольство.

— Можешь помолчать? — он отозвался суровым тоном и с горячей настойчивостью смотрел в тот конец сквера, откуда доносилась веселая музыка. Кирилл тоже прислушался и различил мелодии праздника и радостные возгласы детей. А Георгий вспомнил, что здесь неподалеку находится цирк, и вдруг идея словно влетела в голову Георгия и нарисовала там одну занимательную картину…

Глава третья. Цирк

Онисины разглядывали купол цирка — большой, слегка забавный и странный колпак, под которым скрываются чудеса.

Кирилл сидел на скамье, болтая ногами и засунув руки в карманы штанов. Он позволил себе тихонько спросить у брата, что они будут делать дальше.

Георгий оживился:

— А хочешь в цирк?

Кирилл засиял:

— Хочу.

— Тогда вставай.

— Но денег-то у нас нет.

— Вставай, говорю.

Со вздохом надежды Кирилл слез с лавки и направился со старшим братом в сторону цирка. Очутившись у входа, они увидели администратора — пожилого мужчину с добрым лицом. Именно он был обладателем голоса, зазывающего посетителей, и именно он проверял билеты, загородив собою вход. С посетителями он вел себя обходительно:

— Ваш билет? Поторопитесь, представление начнется через десять минут! Хотите купить билет? Один — пятьдесят копеек, будьте добры.

Онисины ходили туда-сюда, не решаясь подойти к администратору.

— Давай попросим впустить нас без билета?

— Только внимание привлечем… — Георгий размышлял: — Должен же быть хоть какой-то шанс попасть на представление? И как бы этот шанс не прошляпить…

Попасть в цирк им было очень важно. Это было первой и главной причиной отправиться на поиски служебного входа, поскольку центральный вход всасывал основной поток народа. За какую-то долю минуты перед Онисиными появилась та самая табличка с надписью «Служебный вход. Посторонним вход воспрещен». Ребята изо всех сил старались быть незаметными.

— Входи, только тихо, — скомандовал Георгий.

— Но нас могут заметить! — лицо Кирилла покраснело от стыда.

— Ты хочешь в цирк или нет?

— Хочу.

— Тогда входи. Или мне нужно затолкать тебя туда?

— Нет, я сам.

Через некоторое время, придя в себя, Кирилл понял, что пробираться по темному коридору к зрительским местам не так уж стыдно и страшно. Здесь никого не было, ничьи глаза не могли уставиться на него с укором. В некоторых частях коридора хранился инвентарь. Если покопаться в цирковом барахле, то можно увидеть старые маски, костюмы гимнастов и эквилибристов, броские накидки на спины животных, клоунские парики и краски.

Неизвестно, сколько братья Онисины бродили среди декоративных наборов и мишуры; они спотыкались о ведра и швабры, налетали на мешки с чем-то мягким и шелестящим.