Бесплатный фрагмент - Тень скульптора

Глава 1: Годовщина

Звонок вырвал его из вязкого, липкого сна. Не настоящий — тот, из прошлого. Последний звонок. Он всегда приходил под утро, этот кошмар, сотканный из гудков в телефонной трубке и молчания, которое было громче любого крика.

Марк Волков открыл глаза. Потолок, расчерченный трещинами, напоминал старую дорожную карту, ведущую в никуда. Воздух в комнате, густой и неподвижный, пах вчерашним виски, остывшим кофе и пылью — вечной спутницей одиночества. И еще чем-то почти неуловимым, призраком цветочного парфюма, въевшимся в обивку кресла, в котором она любила сидеть вечерами. Год. Целый год прошел, а её запах всё ещё держал оборону в этой квартире-крепости, давно сдавшейся запустению.

Тело двигалось само, послушное единственному инстинкту, который ещё работал безотказно — инстинкту саморазрушения. Ноги путались в брошенной на пол одежде. Голова гудела тупым, низким набатом. Жажда скребла горло наждачной бумагой, но он шёл не к крану с водой. Его путь лежал к столу, где в окружении пустых собратьев стояла наполовину полная бутылка. Его единственное лекарство. Его самый верный палач.

Янтарная жидкость лениво плеснулась в мутный стакан. Руки слегка дрожали. Он смотрел, как пылинки, потревоженные его движением, танцуют в косом луче утреннего солнца, пробившемся сквозь грязное стекло. Сегодняшний день нужно было просто пережить. Перетерпеть. Стереть из памяти ещё до того, как он успеет начаться.

Красный огонек автоответчика на старом телефоне пульсировал в углу комнаты, как незаживающая рана. Он знал, кто звонил. Знал, что услышит. Но рука сама нажала на кнопку. Механический голос произнес время, а затем комната наполнилась тишиной. И в этой тишине прозвучал голос его тещи. Голос Ирины Сергеевны — тихий, ровный, лишенный всяких эмоций. Именно эта пустота и была страшнее любого крика, любой истерики.

«Здравствуй, Марк. Сегодня год… Я поеду на кладбище к двум. Если… если захочешь…»

Щелчок. Короткие гудки.

Марк смотрел на аппарат, не моргая. Она даже не назвала Катю по имени. Просто «год». Будто и так всё было понятно. Будто весь мир сузился до этой даты, выжженной на их жизнях.

Он протянул палец и нажал «Удалить». Голос, полный сдержанного упрека, исчез. Так было проще.

Спасение было в одном глотке. Он поднес стакан к губам, уже предвкушая обжигающее тепло, которое прокатится по пищеводу и на несколько минут заглушит всё.

***

Дребезжащий виброзвонок на столешнице прозвучал как сверло дантиста в абсолютной тишине. Марк вздрогнул, едва не расплескав драгоценную жидкость. Телефон, забытый и ненужный, ожил, нарушая погребальный покой этого утра. На пыльном экране высветилось имя-призрак из той жизни, где утро начиналось не с виски, а с крепкого кофе и оперативных сводок. «Соколов».

Палец замер над красной иконкой. Сбросить. Утопить этот голос в том же болоте, где утонуло всё остальное. Но что-то — упрямый, въевшийся в рефлексы остаток того, кем он был раньше, — заставило его сдвинуть палец к зеленой.

— Да, — голос прозвучал хрипло, будто не его.

— Живой, значит, — в трубке раздался быстрый, деловитый голос бывшего напарника, лишенный всякого сочувствия. Соколов никогда не умел ходить вокруг да около. — Слушай, Марк, тут дело.

— У меня нет дел, Сокол, — отрезал Марк, поднося стакан к губам.

— Теперь есть. У нас труп на Ленинградке. Девчонка.

— Списывайте на висяки, мне-то что? — он сделал глоток. Виски обжёг горло, но не принёс облегчения.

В трубке повисла короткая, тяжелая пауза. Марк услышал, как Соколов выдохнул.

— Марк, это его почерк. До последней, сука, детали. Это он.

Время сжалось до плотной, звенящей точки. Слово «он», произнесенное Соколовым, не требовало уточнений. Оно было кодовым замком, открывающим самую темную комнату в памяти Марка. Комнату, дверь в которую он год заваливал камнями вины и заливал алкоголем.

Стакан выскользнул из ослабевших пальцев.

Он не услышал, как тот ударился об пол. Звук лопнувшего стекла резанул по тишине, как скальпель, но Марк его не заметил. Он смотрел на свою руку, на то место, где только что был стакан. Острый осколок впился в ладонь, и по ней медленно поползла густая, темная капля крови. Она смешалась с липким виски на грязном паркете.

Но боли не было.

Вся боль мира, казалось, сосредоточилась в одном-единственном слове, которое теперь пульсировало в его висках, вытесняя всё — похмелье, горе, жалость к себе.

Скульптор.

Апатия, которой он укрывался целый год, как саваном, истлела в одно мгновение. Из-под пепла проступило что-то другое. Что-то холодное, твердое и абсолютно беспощадное. В его пустых глазах, отразившихся в темном экране телефона, зажегся ледяной огонь одержимости.

Год он жил под анестезией. И вот она кончилась.

Глава 2: Незваный гость

Такси высадило его в пятидесяти метрах от желтой ленты, натянутой между двумя патрульными машинами. Марк заплатил, не дожидаясь сдачи, и вышел в холодное, серое утро. Он был чужим на этом празднике смерти: помятая куртка, трехдневная щетина, запах перегара, который, казалось, въелся в саму кожу. Вокруг суетились репортеры, щелкали камеры, толпились зеваки, жадно ловящие эхо чужой трагедии. Он двигался сквозь них, как ледокол, не замечая никого, видя только одну цель — ленту, за которой лежали ответы.

Молодой патрульный, совсем еще мальчишка, вырос перед ним, выпятив грудь.

— Гражданин, прохода нет. Отойдите.

Марк не стал искать в карманах удостоверение, которое уже год как было недействительным. Он просто поднял на парня глаза. Тяжелый, пустой взгляд, в котором не было ни просьбы, ни угрозы — только вес всего того, что он видел за годы службы.

— Волков, — ровным, безжизненным голосом произнес он. — Соколов меня ждёт.

Имя сработало. Или, может, сработал взгляд. Патрульный инстинктивно шагнул в сторону, открывая проход.

Из подъезда, щурясь от утреннего света, вышел Соколов. Он постарел. Или просто устал. Мешки под глазами стали глубже, а в уголках губ залегла новая, жесткая складка.

— Ты уверен, что тебе это надо? — спросил он, кивнув на темный проем подъезда. Вопрос был риторическим. Оба знали ответ.

— Ты бы не позвонил, если бы не был уверен, что это надо мне, — ответил Марк.

Они вошли внутрь. Запах сырости, хлорки и чего-то кислого ударил в нос. На лестничной клетке, среди экспертов в синих бахилах, Марк ловил на себе взгляды. Любопытные. Презрительные. Жалостливые. Он слышал, как за спиной пронесся шепот: «…Волков? Тот самый?…», «…совсем спился, говорят…», «…какого черта его сюда пустили?». Он не обращал внимания. Маска безразличия давно стала его второй кожей. Он просто шел вверх по ступенькам, возвращаясь в тот ад, из которого так и не смог выбраться.

***

Он замер на пороге, пропуская мимо себя судмедэксперта с пластиковым контейнером. Воздух в комнате был холодным, стерильным, с резким запахом антисептика, который отчаянно пытался, но не мог перебить другой, сладковатый запах смерти. И он увидел её.

«Скульптура» стояла в центре комнаты, залитая безжалостным светом криминалистических ламп. Тело молодой женщины было зафиксировано в той самой позе. Запрокинутая голова, изящно изогнутая рука, ноги, сплетенные в сложный узел. Копия «Плачущей нимфы» — одной из самых известных и жутких работ первого Скульптора. На мгновение время сделало петлю. Марку показалось, что он снова стоит в том подвале, что сейчас он услышит безумный смех маньяка. Но смеха не было. Была только оглушающая, мертвая тишина.

И в этой тишине алкогольный туман в его голове рассеялся без следа. Спившийся обыватель, пришедший сюда на поводу у призраков, исчез. На его место встал следователь. Движения стали точными, быстрыми. Он натянул латексные перчатки, которые машинально сунул в карман перед выходом, и шагнул вперед, пересекая невидимую черту.

Он не смотрел на лицо жертвы. Лица всегда лгут. Правду говорят детали.

Его взгляд упал на связанные запястья. Он помнил узлы Скульптора. Помнил их тактильно, наощупь. Яростные, рваные петли, затянутые с такой силой, что веревка въедалась в кость. В них был хаос, безумие, животная злоба. Эти узлы были другими. Безупречными. Аккуратными. Каждый виток лежал на своем месте. Это был не узел маньяка. Это был узел хирурга или моряка. Узел, в котором не было ни грамма эмоций. Только холодная, выверенная функция.

От запястий его взгляд скользнул выше, к шее, к тонкой, почти каллиграфической линии разреза. Он помнил, как Скульптор кромсал своих жертв, оставляя глубокие, рваные раны, упиваясь каждым движением. Но этот разрез был один. Ровный, глубокий, сделанный одним уверенным движением острого лезвия. Не акт жестокости. Акт исполнения.

Марк медленно выпрямился. Холодное озарение пронзило его. Всё встало на свои места. Это была не имитация.

Это была редакторская правка.

Новый убийца взял за основу работу своего предшественника, изучил её, как прилежный ученик, нашел все недостатки, весь «эмоциональный мусор» — и убрал его. Он отсек импульсивность, хаос, ярость. И оставил только чистую, дистиллированную технологию убийства.

Это был не подражатель. Это был перфекционист.

И это меняло абсолютно всё.

***

В углу комнаты, склонившись над распечатками, стоял Орлов. Молодой, идеально выбритый, в дорогом костюме, который казался неуместным в этом царстве смерти. Он был из нового поколения следователей — карьеристов, для которых статистика раскрываемости была важнее интуиции. Марк подошел к нему, чувствуя себя призраком на чужом балу.

— Это не копия, — тихо сказал он, не утруждая себя приветствиями.

Орлов медленно поднял голову, его взгляд скользнул по Марку с плохо скрываемым снисхождением.

— Что, простите?

— Я говорю, это не копия, — повторил Марк, глядя прямо в глаза молодому следователю. — Посмотри на узлы. На разрез. Он не просто повторил. Он убрал все ошибки первого. Сделал работу чище.

Орлов усмехнулся. Это была не веселая усмешка, а холодный, отполированный инструмент, которым он ставил на место таких, как Марк.

— Волков, мы сверяли с фотографиями из твоего же архива. Совпадение стопроцентное. Я понимаю, это твое старое дело, личное, но не нужно искать чертей там, где их нет. Спасибо, что приехал, помог. А теперь поезжай домой. Проспись.

Унижение было тонким, как острие стилета. Орлов не хамил, он просто вычеркивал его из уравнения, списывал со счетов, как старую, вышедшую из строя технику. Для него картина была простой и удобной: псих-подражатель, очередной фанат Скульптора. Нюансы, которые для Марка кричали о новой, куда более страшной угрозе, для этого карьериста были лишь придирками спившегося ветерана, который не может отпустить прошлое.

Марк перевел взгляд на Соколова, ища поддержки. Всего одного кивка, одного взгляда, который бы сказал: «Я тебя слышу». Но Соколов, стоявший рядом с Орловым, смотрел куда-то в сторону, на стену, на пятно на обоях — куда угодно, только не на него. Он не мог, не посмел пойти против нового начальства ради бывшего, списанного в утиль напарника.

И в этот момент Марк всё понял. Он здесь один. Абсолютно один в этой войне, о начале которой никто, кроме него, ещё даже не догадывался.

Он не стал спорить. Не сказал больше ни слова. Молча стянул с рук латексные перчатки, скомкал их и бросил в черный пластиковый мешок для улик. Потом развернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.

Он уходил не потому, что сдался.

Он уходил, потому что работа только что началась. Их работа — искать призрака. Его — ловить кукловода.

Глава 3: Шрам

Ночь была черной, как свежая могила. Струи дождя полосовали тьму, превращая мир за лобовым стеклом полицейского фургона в размытую акварель. Машины двигались без сирен, подкрадываясь к цели, как стая хищников. Марк, молодой, резкий, полный злой энергии, выпрыгнул на раскисшую землю первым, едва фургон замер. Холодные капли тут же впились в лицо, потекли за воротник.

— Первая, вторая — периметр! Третья — за мной! — его голос, короткий и четкий, перекрыл шум ливня.

Они получили наводку полчаса назад. Адрес. Имя. И отчаянную, тающую с каждой секундой надежду, что в этот раз они успеют.

Старый дом, покосившийся, с пустыми глазницами выбитых окон, выглядел как скелет давно умершего животного. Группа захвата двигалась слаженно, как единый механизм. Выбитая дверь содрогнулась и слетела с петель. Марк шагнул внутрь, в затхлую темноту, пахнущую гнилью, сыростью и…

Он замер, втягивая носом воздух.

Хлорка.

Резкий, едкий, химический запах чистоты. Самый страшный запах на месте преступления. Запах, который означал, что убийца не просто закончил. Он успел прибраться. Холодный пот прошиб спину Марка под тяжелым бронежилетом.

Они рассыпались по дому. Тишина. Звенящая, давящая тишина, нарушаемая только их собственным дыханием и стуком дождя по дырявой крыше. Эта тишина была хуже любого крика. Она означала, что кричать уже некому. Надежда, еще теплившаяся в груди, начала превращаться в глухую, тяжелую тревогу.

— Чисто!

— Второй этаж чисто!

Луч его фонаря скользнул по грязному полу в главной комнате и выхватил из темноты квадратный контур. Люк. Ведущий в подвал.

— Сюда!

Двое бойцов в касках подцепили крышку ломами. Раздался скрежет ржавого металла. Марк посмотрел вниз, в черную, пахнувшую землей пустоту. Он не стал ждать. С фонарем в одной руке и пистолетом в другой, он первым шагнул на скрипучие ступени, ведущие вниз. В преисподнюю.

***

Луч фонаря вырвал из темноты кусок пространства. И Марк замер на последней ступеньке. Это был не подвал. Это был театр. Несколько промышленных прожекторов, запитанных от гудящего в углу генератора, были направлены в центр, создавая яркий, безжалостный круг света, похожий на сцену. А на сцене стоял алтарь. Грубо сколоченный деревянный стол, вычищенный добела.

На нем, в лучах этого импровизированного софита, лежал главный экспонат.

Тело девочки.

Марк медленно подошел ближе, ноги двигались будто сами по себе, ватные, чужие. Его мозг, тренированный годами, автоматически начал фиксировать детали. Характерные узлы на тонких запястьях. Специфические, почти ритуальные надрезы. Поза — изломанная, неестественная, превращающая человеческое тело в жуткий арт-объект. Он всё это уже видел. Десятки раз. На фотографиях, в отчетах экспертов, в собственных кошмарах. Но видеть это вживую… видеть это вживую было всё равно что смотреть прямо на солнце.

И тут он заметил её. Маленькую, почти незаметную деталь, которую не мог передать ни один фотоснимок. В спутанных светлых волосах девочки застряла дешевая пластиковая заколка в форме бабочки. Её крошечные, блестящие крылышки ловили резкий свет прожекторов, и эта неуместная искра детской радости в самом сердце царства смерти была невыносима. Она превращала «вещественное доказательство №12» в ребенка. В чью-то дочь.

Подбежавший сзади медик опустился на колени у стола. Марк не сводил с него глаз. Пальцы в латексной перчатке прижались к тонкой шее, потом коснулись холодного лба. Секундное, вечное молчание. Медик поднял на Марка глаза — усталые, полные профессионального сочувствия.

— Опоздали, командир, — тихо, почти виновато, произнес он. — Часа на два. Может, три.

Два часа.

Эти слова не прозвучали. Они ударили под дых, выбив воздух и оставив после себя звенящую пустоту. Два часа. Шестьдесят минут назад они получили наводку. Девяносто минут назад она, возможно, была еще жива. Он смотрел на маленькую заколку-бабочку, и весь шум мира — стук дождя, голоса оперативников, гул генератора — растворился в этой оглушающей цифре. Два часа, которые навсегда стали мерой его провала.

***

— Нашли!

Крик из дальнего, темного угла подвала прозвучал как выстрел, вырвав Марка из оцепенения. Он обернулся. Луч фонаря одного из оперативников упирался в сидящую на старом ящике фигуру.

Он не прятался. Не пытался бежать. Не сопротивлялся.

Скульптор просто сидел в тени, за пределами яркого круга света, и спокойно курил, стряхивая пепел на бетонный пол. Словно художник, дождавшийся, когда соберутся зрители, чтобы оценить его инсталляцию. Словно хозяин, принимающий запоздавших гостей.

— На колени! Руки за голову! — ревели бойцы, держа его на прицеле.

Он медленно, с какой-то ленивой грацией, затушил сигарету о подошву ботинка и подчинился.

Марк подошел вплотную, встал прямо перед ним, пока остальные заводили ему руки за спину, защелкивая наручники. Он вглядывался в лицо убийцы, отчаянно пытаясь найти то, что должен был найти. Безумие. Страх. Раскаяние. Хоть что-то человеческое, что могло бы объяснить этот ужас.

Он не увидел ничего из этого.

Скульптор медленно поднял голову и посмотрел прямо в глаза Марку. Его взгляд был абсолютно ясным, спокойным и… насмешливым. В этих глазах не было ни капли сумасшествия. В них был холодный, острый, как бритва, интеллект. И торжество. Торжество творца, который только что закончил свой главный шедевр и теперь наслаждался произведенным эффектом.

Он не сказал ни слова. Но его взгляд кричал громче любого голоса:

«Красиво, не правда ли? А ты опоздал. Ты проиграл».

И в этот миг, стоя в двух шагах от закованного в наручники монстра, Марк понял, что действительно проиграл. Не просто жизнь этой девочки. Он проиграл ему лично, по-мужски. Можно было арестовать это тело, упрятать его в клетку до конца дней. Но этот спокойный, торжествующий взгляд уже проник под кожу, в самую душу, и остался там незаживающим ожогом.

Этот взгляд и был шрамом.

Глава 4: Дом-музей

Он стоял у кованой калитки, глядя на дом. Идеальный газон, подстриженный под линейку. Аккуратные кусты роз, укрытые на зиму. Окна, сверкающие чистотой. Этот дом был не просто жилищем. Он был цитаделью. Крепостью, выстроенной против хаоса и горя, которые бушевали снаружи. Полная, абсолютная противоположность его собственной квартире, давно превратившейся в руины.

Марк сунул руку в карман, пальцы нащупали помятую пачку сигарет. Он достал одну, повертел в пальцах, но так и не закурил. Дым показался ему кощунством здесь, в этом стерильном мире скорби. Он боялся этого визита. Боялся больше, чем погони, чем драки в темном подъезде. Там враг был понятен. Здесь, за этой идеальной дверью, его ждал главный судья. Живое, дышащее воплощение его самой страшной ошибки.

Год назад, после похорон, он пришел сюда, пытался что-то сказать. Извиниться. Объяснить необъяснимое. Она выслушала его молча, а потом сказала всего одну фразу: «Уходи, Волков. И никогда больше не приходи». Он ушел. И целый год держал слово.

Но сегодня призрак вернулся. И только она, Лариса Петрова, могла помочь опознать его новое лицо.

Он глубоко вздохнул, выпустил пар в морозный воздух и нажал на кнопку звонка. Мелодичный перезвон прозвучал неуместно, почти издевательски.

Дверь открыла она. Время почти не коснулось её, только сделало черты лица более резкими, отточенными, словно у мраморной статуи. Строгая, безупречная прическа. Темное платье с глухим воротом. Броня.

При виде Марка её глаза, холодные, серые, как зимнее небо, стали еще холоднее. В них не было ни удивления, ни гнева. Только ровное, спокойное, выжженное дотла презрение.

— Чего ты хочешь, Волков? — голос был тихим, но в нем не было ни капли тепла. Она намеренно, как и год назад, ударила фамилией, отсекая любую возможность близости.

Он не ответил. Слова были бесполезны. Он молча поднял руку, в которой держал тонкую картонную папку. Внутри, как яд, лежали глянцевые фотографии.

Она посмотрела на папку, потом снова на него. На мгновение в её глазах мелькнуло что-то похожее на боль. Желание захлопнуть дверь прямо перед его лицом было почти физическим. Но что-то в его взгляде — не просьба, а мрачная, неотвратимая необходимость — остановило её.

Она молча отступила на шаг в сторону, открывая проход. Впуская его в свое святилище.

***

Он шагнул за порог и попал в царство идеального порядка и оглушающей тишины. Гостиная, в которую провела его Лариса, была не жилой комнатой. Это был мемориал. Стерильный, залитый холодным дневным светом, застывший во времени. На стенах, в строгих рамках, висели десятки фотографий. Вот смеющаяся девочка с двумя косичками на качелях. Вот она же, серьезная первоклашка с огромным букетом гладиолусов. Вот — почти подросток, с дерзким и одновременно ранимым взглядом.

На книжных полках, рядом с томами по криминальной психологии, стояли её детские рисунки, неуклюжие поделки из глины и пластилина. Каждая вещь была на своем месте. Каждая пылинка, казалось, была стерта с благоговением. Время в этом доме остановилось в тот самый день.

Марк почувствовал себя грязным. Неуместным. Варваром, вторгшимся в храм со своими окровавленными сапогами. Он стоял посреди комнаты, не решаясь двинуться с места, боясь нарушить этот хрупкий, мертвый порядок.

— Снова пришел извиниться? — раздался её голос от окна. Она стояла к нему спиной, глядя на безупречный сад. — Не утруждайся. Твои извинения ничего не изменят.

Слова были брошены беззлобно, как констатация факта. И от этого били еще больнее, точно в незаживаюшую рану его вины.

Он не стал оправдываться. Какой в этом был смысл? Он подошел к большому полированному столу из темного дерева, отполированному до зеркального блеска, и открыл папку. Затем молча, один за другим, выложил на идеальную поверхность глянцевые, цветные фотографии с нового места преступления.

Убийство во всей его жуткой, документальной откровенности.

Искаженное тело. Застывший ужас. Кровь. Это был его единственный аргумент. Его единственный пропуск в эту крепость. Он не просил прощения за прошлое. Он принес ей на блюде настоящее.

Лариса даже не обернулась. Она, должно быть, увидела отражение его действий в оконном стекле.

— Убери это, — тихо, но твердо сказала она. — Я не хочу этого видеть. Какое это имеет ко мне отношение?

Она говорила так, будто он принес в её дом уличную грязь. Пыталась отгородиться, выстроить стену. Но он видел, как напряглась её спина, как побелели костяшки пальцев, сжавших подоконник.

***

Марк не убрал фотографии. Он просто ждал. Это был его единственный козырь, и он выложил его на стол.

Лариса стояла у окна, её спина была прямой и напряженной, как натянутая струна. Он видел, как она борется с собой. Мать внутри неё кричала, приказывала выгнать этого человека, принесшего в её дом-святилище новую порцию грязи и смерти. Но психолог-профайлер, та женщина, которой она была до того, как её мир рухнул, не мог отвернуться от загадки. От этого жестокого, безупречного ребуса, разложенного на её полированном столе.

Профессионал победил.

Медленно, будто против воли, она обернулась и подошла к столу. Её движения были выверенными, лишенными суеты. Она не смотрела на общие планы. Её взгляд сразу выцепил крупный снимок — узел на запястье жертвы. Она взяла фотографию в руки, и её пальцы, тонкие, аристократические, замерли над глянцевой поверхностью. Она не видела ужаса. Она читала.

Её брови слегка сошлись на переносице. Она поднесла снимок ближе. Потом взяла другой — тот, где был запечатлен разрез на шее. Она всматривалась в края раны, в её геометрию, в её холодную, безжалостную точность.

— Он не копирует… — прошептала она. Голос был другим. Из него исчезла ледяная враждебность. В нем появились низкие, аналитические нотки, которые Марк помнил по старым делам, когда они еще были коллегами. — Он… редактирует.

Она подняла глаза от фотографии, и он увидел то, чего не видел даже на месте преступления — проблеск чистого, незамутненного ужаса.

— Господи… Он убрал нарциссический росчерк. Помнишь, как Скульптор упивался своей работой? В каждом его движении была ярость, хаос, он оставлял свой автограф… А здесь… здесь этого нет. Он убрал все его «ошибки». Оставил только функцию.

Она посмотрела на Марка. И впервые за этот бесконечный год она посмотрела прямо на него, а не сквозь него. В её серых, как зимнее небо, глазах больше не было одного лишь презрения. В них появился тот холодный, острый блеск, который он так хорошо знал. Блеск охотника, напавшего на след.

Они стояли в полной тишине, разделенные столом с фотографиями мертвой женщины, разделенные призраком мертвой девочки. Но в этой тишине, в этом общем, внезапно проснувшемся профессиональном ужасе, родилось что-то хрупкое и невозможное. Понимание.

Она была единственным человеком в мире, кто видел то же самое, что и он.

Глава 5: Нить в архиве

Задний двор полицейского управления смердел гниющими листьями и выхлопными газами. Марк стоял в тени, прижавшись спиной к холодной кирпичной стене, и курил, глядя на неприметную служебную дверь. Через главный вход ему теперь был путь заказан. Он стал чужим, призраком, которому остался доступ лишь к задворкам той жизни, что когда-то была его собственной.

Он ждал. Недолго.

Дверь со скрипом отворилась, и на крыльцо вышла Валентина, пожилая, сухая женщина в форменном кителе архивариуса. Она нервно огляделась, зябко поежилась, будто от холода, а не от страха, и быстрым шагом направилась к нему.

— Ты с ума сошел, Марк? — прошипела она, не здороваясь. Её глаза бегали по темным углам двора. — Меня же вышвырнут на пенсию без выходного пособия, если кто-то узнает, что я тебя пустила. Орлов лично приказал…

Он не дал ей договорить. Молча посмотрел ей в глаза, позволяя паузе сделать всю работу.

— Ты помнишь дело твоего сына, Валя? — тихо, без нажима, спросил он.

Это был не шантаж. Это было напоминание. О том дне, когда он, еще капитан Волков, вытащил её проштрафившегося отпрыска из очень грязной истории с наркотиками, похоронив дело на своем уровне и не дав ему дойти до суда. Долг, о котором они оба никогда не говорили.

Она сдулась. Сопротивление вышло из неё, как воздух из проколотой шины. Тяжело вздохнув, она сунула руку в карман и протянула ему старый металлический ключ.

— У тебя час. Не больше. Я уйду через главный выход, будто тебя и не видела. Ключ оставишь на моем столе. И ради всего святого, Марк, не попадись на камеры. Они теперь везде.

Она сунула ключ ему в ладонь, её пальцы были холодными и сухими, и, не оглядываясь, почти бегом, скрылась за углом здания. Марк постоял еще мгновение, глядя ей вслед, а потом повернулся к двери. Ключ от прошлого был у него в руках.

***

Щелчок старого замка прозвучал в ночной тишине оглушительно громко. Марк проскользнул внутрь и прикрыл за собой тяжелую дверь. Архив встретил его своим вечным, неизменным запахом. Густой, слоистый аромат старой бумаги, пыли и высохших чернил. Запах похороненных историй.

Единственная лампа под потолком заливала желтым, больничным светом длинный стол для работы и первые ряды бесконечных стеллажей, уходящих в темноту. Серые картонные коробки, пухлые папки, перевязанные бечевкой — целое кладбище человеческих трагедий, аккуратно расставленных в алфавитном порядке.

Он двигался по памяти, безошибочно находя нужную секцию. «С». Скульптор. Его дело занимало три огромные коробки на нижней полке. Целая жизнь, посвященная смерти, теперь была спрессована в несколько десятков килограммов бумаги.

Он перетащил одну из коробок на стол и открыл её. Сверху лежал толстый том с фотографиями. Он отвел взгляд. Он видел их достаточно.

Час. Всего один час, чтобы найти иголку в этом бумажном стоге сена.

Он работал методично, без суеты. Пальцы, помнившие свое ремесло, летали по страницам. Протоколы допросов, заключения экспертов, рапорты, схемы, показания свидетелей. Он перебирал сотни страниц, и каждая из них была до боли знакома, заучена наизусть за бессонные ночи много лет назад. Он искал аномалию. Ошибку. Противоречие, которое он мог упустить тогда, ослепленный яростью и близостью зверя. Но всё было на своих местах. Каждая деталь, каждая подпись. Дело было закрыто, зашито и сдано в архив. Безупречно.

Время утекало. Пот стекал по спине под курткой. Отчаяние начало подступать к горлу. Он отложил основные материалы и взялся за самое скучное — служебную бюрократию. Журналы регистрации, списки оперативных групп, запросы на доступ к делу, табели. Бумажный шум, который обычно никто не читал.

Глаза устали, буквы начали расплываться. Он механически перелистывал страницы журнала запросов, вглядываясь в фамилии коллег, прокуроров, адвокатов. И вдруг замер.

***

Он замер, палец застыл на строчке. Среди десятков фамилий, написанных казенным почерком, эта выделялась. Знакомая, чуть наклоненная вправо, с характерным росчерком на конце. Он знал эту подпись лучше своей собственной. Он видел её на заявлениях, открытках, на их свидетельстве о браке.

Катя.

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось в груди, как пойманная в силки птица. Он вытащил бланк запроса из общей подшивки. Руки слегка дрожали. Это была её рука. Её подпись. Никаких сомнений.

Он посмотрел на дату, проставленную в углу аккуратным фиолетовым штампом. Неделя. Ровно семь дней до того утра, когда он вернулся домой и нашел её на полу в гостиной. Весь мир, казалось, сжался до этого одного пожелтевшего куска бумаги. Это был её голос. Голос из могилы.

Дрожащими пальцами он пробежал по строчкам. Она, журналист, запрашивала доступ к делу. Но не ко всему. Не к оперативным сводкам, не к допросам Скульптора. Её интересовала одна-единственная, казалось бы, второстепенная папка.

В графе «Запрашиваемые материалы» её рукой было выведено:

«Личное дело сотрудника ИК-9 Семёнова Виктора Павловича, психолога. Полная версия, включая служебные характеристики и психологические заключения по работе с ООР (осужденными отрицательной направленности)».

Семёнов.

Имя, которое ему назвала Лариса. Имя, которое он списал на интуицию женщины, ищущей виновных. Теперь оно смотрело на него с этого бланка, написанное рукой его мертвой жены. Оно больше не было догадкой. Оно стало связующим звеном.

Марк откинулся на скрипучий стул и закрыл глаза, прижимая бланк к груди. Воздух вырвался из его легких со стоном.

Это не было случайное разбойное нападение. Это не была ошибка. Её убили из-за этого. Из-за него. Из-за Скульптора.

В тусклом, мертвенном свете архивной лампы, в окружении теней и призраков, он наконец-то нашел свою нить. Тонкую, как паутина, но прочную, как стальной трос. И эта нить вела прямо в логово зверя.

Глава 6: Первое предупреждение

Утро началось не с виски. Впервые за год.

Марк стоял у окна с кружкой горького, обжигающего кофе и смотрел на серый, безразличный город. Квартира, казалось, тоже проснулась вместе с ним. Пустая бутылка исчезла со стола, её место занял блокнот и ручка. А рядом, как реликвия, как икона, лежал тонкий бланк запроса, исписанный знакомым почерком. Это была не просто бумажка. Это был приказ, отданный из могилы. И он собирался его исполнить.

Он сел за стол и открыл старую, потрепанную записную книжку, перелистывая страницы с выцветшими именами и номерами — призраками из прошлой жизни. Наконец, он нашел то, что искал. «Костя ФСИН». Не друг. Просто полезный контакт из отдела кадров тюремного ведомства, которого он когда-то отмазал от пьяного ДТП.

Пальцы набрали номер. После нескольких длинных гудков в трубке раздался сонный, недовольный голос.

— Алло.

— Костя, привет. Волков. Не разбудил?

На том конце провода помолчали. Потом голос стал бодрее, в нем появились фальшивые, дружелюбные нотки.

— Марк! Здорово, дружище! Сто лет, сто зим! Как ты? Чем дышишь?

Они обменялись несколькими пустыми, ничего не значащими фразами. О погоде, о здоровье, о том, как летит время. Марк играл свою роль, изображая старого приятеля, который позвонил просто так, поболтать. И только когда почва была подготовлена, он как бы невзначай бросил свой пробный шар.

— Слушай, Кость, я тут по старой памяти… Вспоминал ребят. А у вас там еще работает такой, Семёнов Виктор? Психолог. Старый знакомый, пересекались как-то по делу. Хотел узнать, как он там, в порядке ли.

Тишина.

Она не была долгой, всего секунда-две, но она была оглушающей. Будто кто-то на том конце провода резко переключил тумблер. Фальшивое дружелюбие испарилось без следа. Голос Кости стал другим — сухим, настороженным, официальным.

— Виктор Павлович Семёнов? Да, работает. Один из наших лучших специалистов. На прекрасном счету. А почему ты спрашиваешь, Марк? Тебе что-то нужно от него?

Вопрос прозвучал как выстрел. Марк понял — он попал. Он не просто спросил о человеке. Он произнес кодовое слово, которое заставляет систему герметично закрывать все двери и включать сигнализацию.

— Да нет, ничего, — как можно беззаботнее ответил он. — Просто вспомнил, решил узнать. Ладно, Кость, извини за беспокойство, у тебя, наверное, дел полно…

— Да, дел полно, — торопливо подхватил тот. — Совещание сейчас начнется. Давай, бывай, Марк.

Короткие, частые гудки в трубке.

Марк медленно положил телефон на стол. Он не получил никакой информации. Но он получил всё, что ему было нужно. Он получил подтверждение.

***

Он возвращался домой уже затемно. В руке — полиэтиленовый пакет с едой. Хлеб, сыр, пачка пельменей. Нехитрый ужин холостяка. Впервые за долгое время ему захотелось есть. Целый день он ходил по городу, кругами, как волк, пытаясь выстроить в голове план. Звонок подтвердил — Семёнов был не просто винтиком. Он был кем-то важным. Кем-то, кого система будет защищать до последнего.

Он свернул в свой двор, вошел в гулкий, пахнущий сыростью и кошками подъезд. И сразу почувствовал — что-то не так. Лампочка на его площадке, тускло горевшая еще утром, теперь была разбита. Лестничный пролет тонул в густой, вязкой темноте.

Старый инстинкт, который он столько лет глушил алкоголем, взвыл сиреной.

Он остановился, прислушиваясь. Тишина. Но тишина неправильная, напряженная. Он медленно начал подниматься по ступенькам, рука сама полезла во внутренний карман куртки, нащупывая тяжелую связку ключей.

Атака была внезапной, как удар молнии. Без крика, без предупреждения. Две тени метнулись из темноты одновременно. Одна отрезала путь к отступлению, к выходу. Вторая — та, что была выше — нанесла короткий, точный удар в бок, под ребра. Воздух с хрипом вылетел из легких Марка. Мир качнулся, перед глазами вспыхнули оранжевые круги.

Они не были уличной шпаной. Их движения были слаженными, быстрыми, нацеленными не на то, чтобы ограбить, а на то, чтобы сломать. Пока он пытался вдохнуть, второй удар, на этот раз кулаком, пришелся по лицу, разбив губу.

Он рухнул на грязные ступеньки. Годы службы взяли свое. Инстинкты, вбитые в позвоночник, сработали быстрее разума. Вместо того чтобы пытаться встать, он перекатился в сторону, уходя от ботинка, который летел ему в голову. Борьба была уродливой, отчаянной, без всякого киношного лоска. Он задыхался, в боку разливалась горячая боль, но им двигала чистая, животная ярость загнанного зверя.

Он сумел вжаться в стену, выставив вперед ноги. Один из нападавших налетел на него и, потеряв равновесие, ударился о чугунные перила. Пакет с продуктами, который Марк все еще сжимал в руке, лопнул. Под ноги нападавшим, как шарики для пинбола, покатились апельсины.

Этот нелепый, абсурдный момент дал ему долю секунды. Пока второй поскальзывался на апельсине, Марк, уже поднимаясь на одно колено, наотмашь ударил первого связкой ключей, целясь в лицо. Раздался короткий, болезненный вскрик.

Это их остановило. Они не ожидали такого яростного сопротивления от спившегося, потрепанного мужика. Поняв, что быстрой и тихой акции не получилось, они так же внезапно, как и появились, отступили. Два темных силуэта метнулись вниз по лестнице и растворились в темноте.

Они не стали его добивать. Они выполнили свою задачу.

Это было не покушение. Это было послание.

***