Бесплатный фрагмент - Текел

Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.

(Дан. 5:26—28)

1 глава

Я совершенно не ожидал, что после долгой романтической прогулки Софья пригласит меня зайти домой на чашечку чая. Как и не ожидал, что мои носки окажутся дырявыми. Когда я их надевал, они были в полном порядке. Честное слово!

Я сидел у нее на кухне, помешивал ложкой горячий черный чай и сжимал ноги, пытаясь спрятать дырки. Ее мама — хорошая, милая, гостеприимная женщина. Приготовила нам чай, положила на стол печенья, ватрушки и разные конфеты. И она постоянно улыбается мне. А вот ее муж выглядит несколько недоброжелательно. Косой взгляд, небритое лицо, лысеющая голова, грязная майка. Либо у него проблемы, либо моя персона ему просто не по нраву. Он говорил с кем-то по телефону, стоя в коридоре. Почесывал живот. Тон у него был довольно важный и одновременно ворчливый. Поневоле я прислушался к его разговору, а затем, заинтересовавшись, обернулся и посмотрел на него:

— Да, да, записываю. — Он зажал трубку меж ухом и плечом, взял блокнот с ручкой и начал выводить цифры. — Подожди! — Выцедил он после того, как дописал. — Заново! — Он повторил номер. — Правильно?

Вслед за тем, не попрощавшись с собеседником, отец Софьи положил трубку и наши взгляды встретились. Я неуверенно выдавил из себя: «Здрасте» и приподнял руку, а он лишь сухо кивнул и удалился в другую комнату. «Ну, и на том спасибо» — подумал я.

Софья сидела напротив меня и смущенно попивала зеленый чай, а ее мама продолжала озабоченно носиться по кухне и без конца подкидывала на стол различные угощения. А потом она схватилась за голову, будто что-то вспомнила, положила мне на плечо руку и озабоченно спросила:

— Дорогой, ты, наверное, голоден!

— Нет. — Улыбнулся я. — Не голоден. Спасибо!

— Мама. — Строго буркнула на нее Софья. — Все в порядке, ты можешь идти заниматься своими делами.

— Хорошо, хорошо. — Ответила та, а потом еще раз посмотрела на меня и добавила. — Если что-нибудь понадобится, зовите!

— Хорошо, больше спасибо.

Она ушла и закрыла за собой дверь. Софья ласково улыбнулась мне. Она вытянула из хрустальной вазочки небольшую шоколадку и медленно начала разворачивать ее. Я без конца смотрел в ее большие манящие, темные, как пропасть, глаза и переживал о том, что у меня, возможно, вдобавок к дырке на носке, воняют ноги. Вернее, я был в этом убежден. Дырявые вонючие носки — что может быть хуже?

— Интересный у тебя отец. — Поспешно заметил я.

— Он весь день сегодня на взводе. Возня с работой и прочее. — Оправдывала она его внешний вид.

— Знаешь. — Ухмыляясь, сказал я. — Люди делятся на два типа: те, кто просто записывают номер и те, кто после этого повторяют его вслух, чтобы удостовериться правильно ли записали.

Она засмеялась. Ее тонкий задорный смех обволок все кухонное пространство. Я посмотрел сквозь нее, в окно, на аспидно-синюю подоспевающую ночь. Мне было хорошо, несмотря ни на что.

— Это ты про отца? — Спросила она и махнула рукой. — Он вечно по телефону с кем-то болтает.

— Да. Я просто заметил, что он повторил номер. Вот я и подумал. Он повторил, а я вот не повторяю, понимаешь?

Она взглянула на меня, как на дурака и снова захихикала.

— А мама у тебя милая! — Сменил я быстро тему.

— Думаю, ты ей понравился.

— Ей, может, и да. А вот твоему отцу, вряд ли.

— О, брось ты. — Запротестовала она. — Он просто сегодня не в себе. Сейчас у нас ответственный период, он же глава семьи и все такое. На нем все лежит. Ну, сам понимаешь. Я тебе потом, позже кое-что расскажу. Это одновременно хорошая новость и плохая. Хотя нет, просто плохая…

Она без остановки тараторила о своем отце и о каких-то проблемах, а я все думал о своих вонючих носках. У меня в голове никак не укладывалась подлость этой жизни. Почему мне не предложили тапки? Я обычно их вообще не надеваю, но мне их всегда предлагают, когда прихожу к кому-нибудь в гости. А тут, как назло, все ходили босиком, и никто не удосужился подать мне эти несчастные тапки, в которых я нуждался больше, чем в кислороде. Нет, я не обвиняю никого ни в чем, разве что эту жизнь или, скажем, погоду, которая разбросала по ямам здоровенные лужи, в одну из которых я невольно плюхнулся ногой. А хотя. Еще я виню тех обалдуев, которые сшили мои туфли. Они, по идее, кожаные и водонепроницаемые. Но у меня настолько мокрые носки, что даже порвались. Наверняка, их сделали какие-нибудь китайцы. Они всю жизнь пытаются одурачить покупателей своей некачественной одежкой и обувью. Я, конечно, все понимаю: их много, живут они по-нищенски, нужно как-то выживать, но все же — подло. Да, в этом виноваты все, кроме меня, честное слово. Я-то помыл свои ноги и надел на них чистые хорошие носки. Ну, или почти хорошие.

Сквозь мои анализирующие мысли, донесся оклик Софьи:

— Адам.

— Да? — Оживленно отреагировал я, вырвавшись из объятий своих глупых размышлений.

— Ты меня слушал?

— Конечно.

Она пристально посмотрела на меня, и тут я заметил на ее лице какую-то неуловимую тоску и сожаление. Ее белоснежные руки с тонкими длинными пальцами аккуратно и неподвижно лежали на столе возле печений с корицей — я в жизни не видал таких прекрасных и ухоженных рук. Плавно поднимая свой взгляд, я остановился на ее нежных, казалось, хрупких, худощавых плечах. Мне вдруг захотелось ее обнять, да посильнее. И это было вполне осуществимое желание, только для начала мне нужно было разобраться с чаем и покинуть кухню вместе с ней.

Я обхватил рукой стакан и, не теряя времени, попытался вылакать все содержимое, но чай оказался очень горячим, и я лишь понапрасну обжегся.

— Есть кипяченая вода? — Наивно спросил я у Софьи.

— А зачем тебе?

— Разбавить хочу. — Сказал я, глазами указывая на чашку.

— А, вон. — Она поднялась, взяла графин и подлила мне в чай холодной воды.

— Спасибо.

После этого я справился с ним за минуту, затем, посмотрел на Софью ожидающим взглядом.

— Ничего не скушаешь? — Удивленно спросила она.

— Что-то не хочется. Все выглядит очень красиво и аппетитно, но…

— Аппетитно. — Передразнила она. В ее глазах промелькнула ехидность. — Ну, конечно.

— Покажешь свою комнату?

— Ты точно ничего не будешь? Может еще чаю? — Заботливо спросила она, выходя из-за стола.

— Нет. Спасибо. — Я встал.

— Ну, пойдем.

Она обошла меня, открыла дверь, взяла мою руку и повела в свою комнату. Первое что мне бросилось в глаза, когда я зашел в нее — это желтые обои, обклеенные различными рисунками. Она сама, собственной рукой, нарисовала их. Очень здорово. Софья и раньше говорила мне, что любит рисовать, но у меня и в мыслях не было, что настолько хорошо и красиво. Комната была незатейлива, обставлена со вкусом и имела приятную миролюбивую атмосферу.

— Здесь очень мило. — Говорю, подходя к стене с рисунками. — Ты молодчина. Знаешь это?

Она молчала, стояла сзади и смущенно теребила подол своей шерстяной кофточки. Я развернулся к ней, улыбнулся и спросил:

— Покажешь, где уборная? Совсем забыл вымыть руки.

— Выходишь и сразу налево. — Указала она.

Я стремительно вышмыгнул из комнаты, зашел в ванную, стянул носки, смял их, запихнул в карман и тщательно вымыл руки. Я спасен. Выйдя в коридор, я заметил, что в квартире стоит гробовая тишина. Кто знает, может быть, все на миг замолчали для того, чтобы недоверчиво вслушаться в мои действия.

Я вернулся в комнату с босыми ногами. Софья бегло пробежалась по ним, сделала озадаченное выражение лица и затем спросила:

— Где твои носки?

— Я их слегка намочил. — Признался я. — Не комфортно было, вот и стянул.

— Может быть тебе тапки дать?

— Нет, спасибо. — Выпалил я и тут же пожалел об этом.

— Так тебе нравится моя комната?

Я положительно кивнул.

— Даже очень. Милее комнаты в жизни не видал.

Здесь пахло ее мягкими духами. Я вдруг вернулся мыслью к тому, что на кухне мне очень хотелось ее обнять. Присев на мягкую кровать, я похлопал рукой по покрывалу, говоря:

— Садись рядом.

Она повиновалась. Неуверенно примостилась на краюшке и посмотрела на меня ясными, но все еще печальными глазами.

— Ну, что такое? — Спросил я ее несколько подбадривающим тоном. — Что случилось?

Я знал Софью всего месяц, но распознать ее печаль для меня не составляло никакого труда. Все дело было в глазах. Порой, в этих черных кружочках отсвечивалось безмятежное, подлинное счастье и жизнелюбие, а иногда — отчаянное горе и вселенская тоска.

Она не сразу ответила. Опустила голову, заправила прядь волос за ухо и вздохнула. Я медленно придвинулся к ней и обнял ее плечи.

— Не хотелось тебе говорить… — Начала она. — Не хотела портить настроение.

Это меня несколько испугало, я сразу начал выдумывать, что же могло произойти с ней такого, что может испортить мне настроение.

— Ты о чем? — Спрашиваю.

— Помнишь, я говорила тебе про Германию?

Она как-то рассказывала мне о том, что ее родители хотят эмигрировать в Германию. Они были верующими. Софья часто рассказывала мне о Боге, рае, аде, заповедях, Иисусе. Я верил, но недостаточно искренне. И по ее словам, я не был спасен, и у меня не было билета в Царство небесное.

Ее семья собирались в каком-то христианском центре. Там проводились служения каждое воскресенье. У нее в Церкви было всего человек пятьдесят, но их основная Епархия находилась в США и Германии. Вся эта община была русскоговорящей. На тот момент мне это казалось безобидным. «Ну, хотят они жить в Германии и все» — думал я. — «Я тоже много где хочу жить, однако остаюсь здесь, на Родине».

— Да, припоминаю. — Сказал я настороженно.

— Так вот, родители твердо решили переехать туда. — Выдала она.

В этот момент меня словно обухом по голове ударили. Не поверив своим ушам, я переспросил:

— Что?

— Мы переезжаем, Адам. Через месяц, наверное, уедем. — Трагично заявила она и поспешно добавила. — Но это ничего. Ничего, слышишь? Мы ведь будем общаться…

И тут я неумышленно перестал ее слушать. Отдалился, погрузился в полнейший сумбур, и пустился в свистопляску. Все вокруг помрачнело. Но, кажется, она дальше сказала, что-то вроде: «…ведь есть интернет, телефон и многое другое». Благодаря своим необузданным мыслям я провел себя через всю жизнь, представляя, как вечно буду слоняться по этой земле одиноким волком и, в конце концов, умру в горьком, полнейшем одиночестве. Я даже нафантазировал, какой на мое холодное тело наденут костюм. Вероятно, черный. И галстук нужен, обязательно. А еще я никак не мог определиться с тем, какое у меня будет выражение лица и цвет кожи. Насколько я буду бледный? «Хватит!» — подумал я. — «Мне уже восемнадцать, а я такой идиот».

— Почему ты молчишь? — Тревожно спросила она.

— Но… — Заикнулся я.

Она схватила меня за руку и прижалась ближе. Я почувствовал тепло ее хрупкого тела.

— Весь этот месяц мы будем вместе, да? Да ведь? — Спрашивала она.

Я молчал и думал. Что ж такого я тебе сделал, госпожа Вселенная, что ты одарила меня столь неприятными стечениями обстоятельств? Сначала ты намочила и порвала мои носки, а теперь лишаешь меня той девушки, которая мне действительно стала дорога. В кой-то век ко мне потянулась непорочная, сватая душа милого и красивого существа — не проходит и месяца, как она заявляет, что скоро уезжает.

— Да… — Сказал я несколько двусмысленно, обращая свое согласие не то к Софье, не то к самому себе.

Ей стало не по себе. Мой поникший, задумчивый вид вогнал ее в еще большую тоску и растерянность. Я это понял. Нужно было утешить ее, подать надежду, забыться самому, и заставить забыться ее. Ведь в такие моменты самое главное что? Не показывать виду. Не показывать печали. Сказать, что все будет хорошо. Мужчина на то и мужчина, чтобы решать проблемы или хотя бы создавать иллюзию того, что он решает их. И вдруг я придумал: впервые потянулся к ее бледным, девственным, немного вздутым губам и поцеловал их. Безгрешно, неожиданно, легко и томно. Тишина достигла максимума, и были слышны лишь ее неровные, взволнованные вздохи. Она сжала мою руку сильнее. И вправду все отдалилось назад: заботы, проблемы, печали. Были лишь мы. Мы и наш поцелуй. Раньше я не решался ее целовать, потому что она говорила, что целоваться можно только после свадьбы, но ведь это полная чушь, и она сама об этом знала.

В коридоре что-то зашуршало. Испугавшись, я попытался отпрянуть, но она не отпустила, и снова притянула меня к себе.

— Софа. — Сказал я, отклоняя голову назад. — Там кто-то есть.

Она пришла в себя и посмотрела на дверь, затем на меня.

— Это был мой первый поцелуй. — Призналась она, улыбнувшись, как маленький ребенок.

— Ты ангел. — Просиял я. — Не хочу тебя терять.

— Мы и не потеряемся. Мы будем вместе. Обещаю!

— Наверное, мне пора. — Сказал я.

— Ты уверен? Посиди еще немного.

— Нет, нужно идти. Мои родители будут переживать. Я и так уже засиделся.

— Ты тут не больше получаса.

Она действительно хотела, чтобы я остался. Но мне нужно было побыть наедине с собой, да и домой пора, это точно. Я еще раз поцеловал ее и взглянул в широко раскрытые глаза. В них отсвечивалась радость. Пусть даже эта радость пройдет, как только она останется одна. Я поступил, как мужчина. Первый в ее жизни поцелуй, подумать только! Неужели все эти годы, ты дожидалась меня, дурака? Неужели тебя никто не замечал? А может быть ты никого и не подпускала. Но тогда почему подпустила меня? Я поднялся и вышел в коридор.

— Какие у тебя планы на завтра? — Спросила она.

Я пытался впихнуть босую ногу в узкие туфли — безрезультатно. Софья заметила это и подала мне металлический рожок для обуви.

— Лето. — Сказал я, засунув наконец-то ногу. — Никаких планов.

— Позвонишь мне? Где-то в час дня.

— Не вопрос.

Она улыбнулась. Из комнаты вышла ее мама.

— Уже уходишь? — Она широко улыбнулась, как всегда.

— Да. Спасибо огромное за все. Рад знакомству!

— Взаимно, взаимно. — Добродушно кивала она.

Я посмотрел на Софью. Она начинала опять грустнеть.

— Не грусти. До завтра. — Сказал я и вышел.

***

На улице было свежо. Алмазные недосягаемые звезды хаотично разметаны по ясному безгранично-глубокому небосводу. Ранняя одинокая лилово-дымчатая луна взошла, осветив неправедный мир своим ровным, блеклым светом. Дома были раскиданы беспорядочно. Каждую минуту в чьих-то окнах гаснул свет.

Внутри меня было какое-то странное беспокойство. Всю жизнь я ориентировался на свои чувства. Нравится — возьму, сделаю, съем, поцелую. Не нравится — выкину, разрушу, выплюну, отвернусь. И в этот раз я быстро сориентировался. Тот поцелуй был точкой. Точкой в моих чувствах. «Любовь, ты ли это?» — Подумал я. — «Я не знаю тебя, и не могу знать наверняка. Но, кажется, это, в самом деле, ты, зараза». Перед глазами стояло чистое обворожительное лицо, в носу циркулировал запах ее духов и кожи, на губах остался привкус мягких девичьих губ, в ушах разносился тихий высокий голос, на руках ощущались длинные, темные локоны. Мои мысли разорвались на две части: одна часть называлась просто «она», а другая — «она скоро уедет».

***

На следующий день я позвонил ей ровно в час дня, как и просила. Во мне бушевало чувство трепета, но утро выдалось не совсем добрым. А она, напротив, была на редкость веселой. «Видимо вчерашний поцелуй выпустил в нее немалый залп бодрости, живости и радости» — думал я.

— Сегодня необычный для тебя день! — Бойко воскликнула она.

— О чем ты? — В недоумении спросил я.

— Твои рассказы! Их прочтут, вернее уже прочли знающие люди!

— Не понимаю. — Продолжал я.

— Сегодня проходит конкурс. Называется «Проба пера». У меня знакомый работает там. Вернее он волонтер. Я дала ему один из твоих рассказов, и он тебя записал.

— Какой конкурс? Что за…

— Ты, правда, не слышишь? Конкурс «Проба пера»!

— Но я не хочу. Давай просто встретимся и погуляем?

— Шутишь? Мы обязаны туда пойти! — Возмутилась она, а затем по слогам проговорила. — Ты уже записан! Хотела сделать тебе сюрприз просто!

Я вздохнул:

— Какой рассказ-то?

— Который про школу.

— Ты выбрала самый гнусный рассказ, который я написал?!

— Нет! Он чудесный! Мне он больше всего понравился.

— Что ж, ладно. Пусть будет по-твоему. Во сколько тогда заезжать?

— В три уже начинается все.

— А адрес какой?

— Минутку!

Она отошла от трубки, прошуршала чем-то, вернулась и назвала мне адрес. Просчитав в голове примерный маршрут, я сказал:

— Значит, заеду за тобой без двадцати три или в половину.

— Ты на машине что ли будешь? — Удивилась она.

— Да. — Я сделал небольшую паузу, а затем добавил. — Возьму у брата.

— Ну, тогда до встречи!

— Давай!

— Целую. — Сказал я напоследок, но мне никто не ответил.

Брат был в командировке, его машина пылилась на парковке, и я подумал: «почему бы не воспользоваться?»

По дороге я несколько раз непринужденно нарушил правила, но благо нигде не стояли полицейские. Водительские права я получил совсем недавно и немного путался со знаками, но в целом водил сносно. Машина была автомат, быстрая, послушная, но, к сожалению, у нее руль справа — к этому нужно еще привыкнуть. Припарковавшись возле четырнадцатиэтажного дома, я позвонил Софье:

— Я на месте, выходи. Белая «тойота».

— Уже иду! — Задорно ответила она.

Я положил трубку, отпил воды из бутылки и стал дожидаться, осматривая район. Слева от меня располагалась детская площадка, рядом с ржавыми и, должно быть, поломанными качелями. На одних качался маленький мальчик годиков четырех. Казалось, что он вот-вот свалится или качели просто рухнут и раздавят его. Вокруг не было ни одного взрослого, который мог бы походить на его родителя. Площадка вообще пустовала, мальчик был там один, в полном одиночестве. Я очень надеялся, что за ним все же приглядывает из окна какая-нибудь бабушка, поэтому решил не подходить.

Затем я посмотрел направо: прилавок с сигаретами, выпивкой, едой. А близ него стоял какой-то мужик и что-то говорил продавщице в маленькое окошко. Я едва ее разглядел, и насколько понял, она была пухлой с распущенными белыми волосами. И все губы в какой-то розовой, наверняка, липкой и дешевой помаде. Мужчине было за сорок, а вот ей, думаю, уже перевалило за пятьдесят. Они оба безнадежные и оба неудовлетворенные. Шикарная пара. Одобряю.

Наконец-то показалась Софья. Красивая, нарядная, подтянутая. Ее черные волосы развивались на ветру, и худые гладкие ноги плавно направлялись в мою сторону. «Только не порти ей настроение» — подумал я. — «Не смей»

Вспомнилось вчерашнее безрассудное состояние изнеженности. Угрюмость сошла и нахлынуло ликование. Это праздник. Но почему на нее никто не смотрит? Как мир может заниматься своими делами, когда по Земле ходит такая изящная, обворожительная молодая девушка с таким необыкновенным именем? Софья. Как можно не заметить такое красивое создание? Мне говорили, пели, орали, писали, что такие девушки — миф. Я думал, что таких вообще не существует. Но это была ложь. Вот она. Идет ко мне, и я ей нравлюсь. Ей нравится мое лицо, уродливая улыбка, голос, глупый юмор, худощавое сутулое тело. Ее все устраивает. Что может быть лучше? Понятно, конечно, что все это крайне сопливо, крайне сентиментально, но мне было плевать. Не хотелось отрекаться от чувств. Искренность не может быть отвратительной. Любовь не может быть уродлива и смешна. Разве только в глазах тех, кто никогда не любил.

Софья распахнула дверцу машины и вскоре оказалась рядом со мной, по левую руку. Ее мягкий аромат моментально заполнил все пространство тесной машины. Я потянулся, чтобы поцеловать ее, но она испуганно отстранилась, говоря:

— Там папа из окна смотрит.

Я осторожно пригнул голову и пробежался глазами до седьмого этажа. Ее отец стоял с таким же угрюмым и сердитым видом, что и вчера. Он был подобен степному ястребу. Лоб сморщился в тысяче складок, хмурые брови почти прикрыли и без того небольшие темные глаза, длинный острый нос изогнулся книзу, а сжатые губы скривились и опали, как у мертвой рыбы. Мне стало его искренне жаль.

— Твой отец так сильно переживает из-за переезда…

— Да… — Кисло выпустила Софья.

— Он чувствительный, да?

— Просто не любит трудности. А там с документами какая-то проблема. Это все требует большой ответственности.

— Но зачем вам это? — Спросил я, выпрямившись.

— Тут его бизнес совсем не идет. Да и он терпеть не может Россию. Мама его поддерживает. Я тоже не фанат России и вообще. Но когда познакомилась с тобой…

Я посмотрел на нее любящим, выразительным, полным благодарности взглядом, а затем завел машину, чтобы поскорее умчаться.

Странное стихийное переживание бурлило во мне: я чувствовал себя собственником, но будто находился на грани банкротства. Такое, наверное, у каждого бывало. К примеру, имеешь ты какую-нибудь очень хорошую вещицу, нарадоваться не можешь, хотя в глубине души что-то клокочет, напоминая о том, что твоему счастью скоро конец. Дескать, ты потеряешь эту вещицу, она вот-вот ускользнет! И у меня было именно такое вот состояние, только умноженное в сотню раз, ведь это не вещь, а человек, которого мне очень не хотелось терять. До отъезда Софьи оставался месяц, но за свои восемнадцать лет я удостоверился в том, что каких-то тридцать дней пролетят моментально, заметить успеешь едва ли. Особенно, когда тебе хорошо. Особенно, когда влюблен.

— Твой отец ведь знает, что ты в безопасности со мной? — Сказал я отчужденным тоном.

— Думаю, да. Но я сказала ему, что ты тоже верующий.

— Ну, ты не солгала.

— Но пришлось ему сказать, что ты ни в какую церковь не ходишь.

Я ничего не сказал, включил навигатор, плавно надавил на педаль и, не спеша, выехал из унылого двора.

— Но ты должен прийти разок к нам. — Сказала она, после того, как мы выкатились на дорогу. — Тебе понравится.

— Хорошо… — ответил я.

Она затевала этот разговор трижды, и каждый раз я отвечал одинаково. Что-то меня в подобных разговорах и предложениях пугало. Да и религию я не признавал. Мне было не понятно, кто из всех прав по-настоящему. На самом деле. Этих вероучений и всяких разветвлений так много, что простой, мирской человек, скорее всего, потеряется во всем этом и в итоге так ничего и не выберет. Останется лишь агностиком. Вера, Бог, Церковь, Христос, Дьявол — на этом люди научились зарабатывать немалые деньги. Изготавливают и продают различные распятия, священные земли, иконы. Все это разве нужно Богу на самом деле? Люди скупают иконы, ставят перед собой, падают на колени и бьются лбами об пол, умоляя какое-то обычное изображение о той или иной нужде. Идолопоклонство, ничего другого. Как трудно поклоняться Богу и как легко поклоняться кому-нибудь или чему-нибудь другому, не так ли? С самого детства я в поисках Бога. Куда мне только ни приходилось забредать, в какие только церкви я не заходил. Бывал и в православной и в католической, в протестантской. И везде были свои какие-то чудики. Однажды вообще в какой-то сумасшедший дом попал. Служителя на протяжении всего служения плясали со знаменами, а пастор вместо проповеди, просто орал какую-то ересь, раздирая свои голосовые связки. На таком служение ничего, кроме стресса не получишь.

Я не верил в религию, не верил в Церковь и всерьез думал, что Бог находится сугубо в моих чертогах, во мне самом. Я думал, что мое тело — это моя церковь. Но насчет Софьиной церкви я не мог быть уверенным точно. «Ведь есть же на свете хотя бы одна церковь, которая придется мне по душе?» — Думал я. — «Может как-нибудь, и загляну к ней».

Мне было довольно трудно ехать, так как все мое внимание было устремлено на ее гладкие коленки, милые руки и красивую улыбку. Рядом со мной сидел ангел, и я чувствовал, что становлюсь лучше, находясь с ней. Ее аромат дурманил меня. Опьянял и усыплял. Глаза невольно закрывались, и я уносился куда-то в сказку. Раньше со мной такого не бывало. Да и в мыслях не было, что такие чувства вообще существуют. До нее мне, конечно, нравились девушки, но ничего серьезного я к ним не испытывал. У меня не замирало сердце, не пробегали по всему телу мурашки. Они просто радовали глаз, не более. Я смеялся над влюбленными парнями, называя их неженками, зефирами, нытиками. А теперь стал еще хуже, чем они. Да и плевать.

Через пятнадцать минут навигатор, наконец, запищал. Это означало, что мы на месте. Я припарковал машину, вздохнул, взглянул на Софью и резко, без предупреждения рванулся к ней, чтобы, наконец, поцеловать, но ремень натянулся и осадил мой рывок. Я нервно нащупал кнопку возле сидения и высвободился. Не успел я поднять глаза, как почувствовал ее холеные белые руки, обвивающие мою шею. Ее лицо приблизилось к моему, она вкрадчиво посмотрела мне в глаза, словно хотела прочитать мысли. Без раздумий я поцеловал ее. И опять все затихло, кроме ее прерывистого стесненного дыхания. Я ощутил ее острые ровные зубы, которые впились в мою нижнюю губу. Было больно, но я терпел. Пусть забирает их, если хочет.

— Нужно позвонить Диме! — Оборвав процесс поцелуя, сказала она.

Софья порылась в сумочке и вынула телефон.

— Ну, и кто же это? — Спросил я, откидываясь на сиденье. — Этот Дима…

— Так. — Махнула она рукой. — Один знакомый.

— Откуда ты его знаешь?

— Алло. — Сказала она в трубку, улыбнувшись.

Я наблюдал за ее лицом.

— Мы на месте! — Говорила она. — Выходи! Беленькая такая машина.

— Ну, так? — Спросил я после того, как она положила трубку.

— Что?

— Кто это?

— Мы с ним в художественную школу ходили вместе. Вот и все.

— Мм.

Через несколько минут из белого здания напротив, выбежал какой-то худощавый паренек в засаленной зеленой майке. У него были темные волосы и пробор посередине.

— Это он? — Пренебрежительно указал я на приближающийся к нам силуэт.

— Да!

— Ну, идем. — Я открыл дверь и неохотно выполз наружу.

Парень сначала подошел ко мне, дружелюбно протянул руку и представился:

— Я Дмитрий.

«Какое слабое рукопожатие, — подумал я, — вернее, совсем никакое»

— Адам.

— Очень приятно!

— Взаимно.

У него были выбриты брови. Между ними была черная отчетливая щетинка, он даже по бокам их повыдергивал. Бороды у него не росло, однако, волосы на лице присутствовали. Чем-то он мне напомнил монгола: жидкий пушок под маленьким носом, тонкие черные копья, торчащие из узкого подбородка. Похоже, все его волосяные луковицы располагались над глазами. Мне в нем все казалось ужасно отвратительным. И вовсе не потому, что он был таков, а потому что он был знаком с Софьей.

Она подошла к нему и широко улыбнулась.

— Привет! — Протяжно выпалил он и поцеловал ее в щеку. — Как ты, дорогуша?

Софья, наконец, догадалась, что все это меня несколько напрягает. Она повернулась ко мне и поспешно доложила:

— Адам, не волнуйся, он гей.

Дмитрий кивнул и радостно добавил:

— Ну, надо же! Деточка, ты научилась называть меня геем, а не гомиком!

Я расслабился, и мне стало плевать на его выбритые брови, уродскую прическу и прочие недостатки.

— Ладно. — Сказал я. — Куда идти?

— За мной. — Важно махнул он рукой.

Мы направились к белому ветхому зданию. Я сразу обратил внимание, что в нем имеются крестовые трещины, а это означало, что оно могло рухнуть в любой момент. Не нужно быть геологом или инженером, чтобы понять: здание, находящееся в таком состоянии представляет опасность для людей. Зайдя внутрь, мы очутились в длинном, как кишка, коридоре, который тускло освещали разбитые пыльные люстры. По бокам — слезшие обои. Они подобны гнилой папиросной бумаге. Под ногами выстелен изодранный, стертый коричневатый линолеум. В уголках находилось целое кладбище мух. Такое чувство, будто здесь кочевали бешеные псы. Это место наводило тоску, даже мухи сдохли. И еще этот кисло-сладкий запах молью траченных стен.

Наконец, коридор кончился, и мы вышли в небольшой, я бы даже сказал, тесный зал, битком набитый седыми стариками. Они все, скопившись в кучу что-то бурно обсуждали. Однако среди них я разглядел двух молодых девушек и худого лысого мужчину лет тридцати пяти-сорока.

Несмотря на скромность размеров помещения, здесь присутствовала небольшая сцена, на ней криво стояла кафедра, а рядом микрофон, перемотанный красной изолентой. Перед сценой стояло несколько рядов скамеек.

— Да уж. — Сказал я, а затем, прищурившись, посмотрел на Софью. — Еще не поздно уйти отсюда.

— Ни в коем случае! — Запротестовал Дмитрий. — Ты что! Я читал твой рассказ! Ты молодец! У тебя есть все шансы на победу!

— Да погляди же ты. — Кивнул я в сторону толпы. — У этих стариков огромнейший опыт за плечами. Да и не в этом дело. Мне не хочется тут торчать.

— Ну и что? — Молниеносно отреагировала Софья.

Я посмотрел на нее с ироничным выражением лица:

— Думаешь, сопляк, вроде меня, готов переплюнуть их? У меня никчемный словарный запас и мне восемнадцать.

— Какая разница, какой у тебя словарный запас и сколько тебе лет? — Воскликнул Дима. — Какая разница, какие слова ты используешь? Главное, чтобы рассказ был интересным и понятным! К тому же, у тебя есть свой стиль!

Я собирался ему ответить, но вдруг к нам подошел низкий седой престарелый мужчина. У него были крупные мешки под голубыми глазами, красный, как редиска, нос и длинный рот, а около него — огромная волосатая бородавка. На старике был дешевый пиджак, цвет которого напомнил мне болото. Брюки велики и ремня едва хватало, чтобы удержать их на раздутом животе.

— Добро пожаловать. — Он грациозно подал мне свою влажную, толстую руку. — Меня зовут Григорий Александрович.

— Очень приятно. — Сказал я, тряся его десницу. — Я Адам.

— Вы чеченец? — Удивился он, а затем закрепил. — Не похожи.

— С чего вы взяли, что я чеченец?

— Ваше имя… — Медленно проговорил он, вглядываясь мне в глаза, как истинный сыщик. — Адам. У чеченцев такое частенько встречается.

Я искоса посмотрел на Софью, как бы, безмолвно, спрашивая: «Что он несет?»

— Это интернациональное имя. — Объяснил я.

— Ну, это смотря с какой стороны посмотреть. — Он облизнул свои длинные губы, сглотнул и продолжил. — Вы живете в России. Это имя чаще всего встречается в Америке, ну, и в других странах. А тут обычно у чеченцев. Все просто.

Я замолчал. Ненавижу стереотипы, но еще больше я не люблю стариков в болотных костюмах, которые любят умничать и корчить из себя детективов.

— Ну, так? — Спросил он, когда устал терпеть мое молчание.

— Меня назвали в честь первого человека на Земле, вот и все.

— А фамилия, у вас какая? — Продолжал он допрос.

Я устало вздохнул. Нужно было показать ему, что меньше всего на свете я хочу говорить с ним о своем происхождении. У меня были догадки — если я назову ему свою фамилию, то у него появится еще больше вопросов. Но я все же сказал:

— Кноспе.

— Интересно! — Возгласил он.

— Оно еврейское. — Сказал я, понимая, что сейчас он спросит о моей национальности. — Мой дед был наполовину евреем.

— Понятно. Но вы сам не будете считаться евреем, потому что еврейство передается через женщин, а не через мужчин. — Его длинный рот растянулся в пошлой улыбке, а затем он прохрипел. — Ну что ж, удачи вам сегодня в нашем мероприятии!

Я некоторое время помолчал. Этот Григорий Александрович был из тех, кто, сидя в свинарнике, воображает из себя великого и могучего деятеля всея Руси. Он действительно серьезно относился к этому конкурсу. А я сразу понял, что к чему. Какая-то берлога, набитая стариками, рыхлая куча стружек, которые служат для них сценой, а на ней величественно стоит кривая пыльная кафедра. Высший сорт. Высшее общество. Ладно.

— Где нам сесть? — Спросил я, наконец.

— Для начала вы должны взять альманах, чтобы ознакомиться с конкурентами.

— Это еще что? — Сморщил я лицо.

— Что это? — Оскорбился он. — Это сборник рассказов. Там и вы есть, между прочим.

— Ну, а где мы можем их взять? — Спросила Софья.

Григорий Александрович поднял палец вверх, повернул массивную голову к разноликой орде стариков и проорал:

— Лидия Петровна!

Из толпы выскочила высокая худая женщина. Она была в красном, плотно облегающем платье, а на шее красовалось ожерелье из черного жемчуга. Я медленно спустил свой взгляд на ее ноги. На них были желтые пестрые туфли на высоком каблуке. Ну и ну. Не нужно быть Коко Шанель, чтобы понять — это полная безвкусица. Но, несмотря на это, выглядела она неплохо. По крайней мере, выделялась из этой мрачной толпы.

Лидия Петровна ни слова не сказала, когда подошла к Григорию.

— Знакомься, — Сказал он, указывая на нас рукой, — это Адам, а это… — Он остановился на Софье и поднял брови, в ожидании.

— Софья. — Улыбнулась она.

— Точно. — Сказал он. — Ну, а Диму ты знаешь.

— Очень приятно. — Хриплым, холодным голосом отозвалась женщина. — Я Лидия.

— Взаимно. — Выдавил я из себя.

— Дорогая, можешь им дать один альманах?

Она, молча, ушла и вернулась через минуту с толстой зеленой книжкой в руках. Григорий вытянул ее из рук Лидии, раскрыл и протянул мне. Я не глядя внутрь, взял альманах, захлопнул и направился к скамейкам.

— Уже начинаем! — Сказал Дима и ушел к сцене.

Все покорно расселись по местам и принялись болтать. Со мной рядом присела пожилая женщина и обдала меня презрительным, сверлящим взглядом. Я бегло пробежался по ее лицу, оно было слишком надменным. Я обсмотрел каждого человека в этом зале и сделал вывод — у всех у них мания величия. Сидят и корчат из новоявленных буржуа. На вид они все образованы и интеллигентны, но по жизни, видимо, ничего не добились, раз торчат здесь. А, может, им просто нечего делать, как и нам с Софьей.

— Вы Адам Кноспе? — Небрежно спросила меня женщина.

У нее в руках был открытый альманах и страница с моим произведением.

— Да.

— Мизантропам тяжело живется, а с комплексом сверх полноценности — особенно.

— А я не мизантроп.

— А ваш герой, да.

— Ну, так уж вышло. — Спокойно сказал я и отвернулся.

— Ты все свалил на общество. — Резко, перейдя с «вы» на «ты», поставила она меня в укор.

— Что?

— Ты обвинил всех и вся, кроме себя.

— Рассказ не про меня.

— Про тебя.

— Откуда вы знаете?

— Потому что такие, как ты, пишут только о таких, как ты.

— Вы все сказали? — Спросил я, немного разозлившись.

— Слишком негативно.

— Еще?

— Все плохие у тебя! — Воскликнула она. В ее пустых белых глазах, будто что-то треснуло. Она продолжала. — Куда катиться мир? Нарожают дегенератов и радуются.

— Теперь все? — С каменным лицом и холодным тоном спросил я.

— Оскорбительно! — Она, наконец, выплеснула весь остаток своего яда.

— Знаю.

— Тогда зачем пишешь? — Выставила она вперед челюсть.

Я тяжело вздохнул и нахмурил брови. Почему ее так разозлил мой рассказ? Небольшой, простой, но пессимистичный рассказ про школу и о том, как там паршиво. Не более.

— Я пишу… — Говорю. — Для таких, как вы.

— Зачем это?

— Да чтоб позлить вас и оскорбить хорошенько! — Грубо ответил я и всем телом отвернулся к Софье.

Бабуля фыркнула и не издала больше ни единого звука. Слава Богу. Я уважаю взрослых людей, но иногда они перегибают палку. Да, они дольше прожили, вероятно, больше знают, но, отнюдь, морщины на лице и седые волосы — не привилегия. Всю жизнь, такие, как она, находят во мне козла отпущения. И не все из них старики. «Ты злой», «ты всех ненавидишь» — говорят они. И я удивляюсь, ей Богу. С каких пор, тот, кто говорит правду о человеке и в целом об этом мире зовется мизантропом? Чушь! Покажите мне хорошего человека, и у меня ни за что не повернется язык назвать его плохим или как-то осудить. Покажите мне океан, и я похвалю его. Дайте мне на руки ребенка, и я прижму его к груди, целуя в темечко. Покажите мне просящего, и я подам ему. А если покажете мне кучу навоза, то я моментально назову это говном.

Но самое удивительное, что эти люди, строящие из себя оптимистов, вовсе не являются такими. Это фикция. Они, на самом деле, сами озлобленны на весь мир, а иначе, просто снисходили бы до таких «убогих мизантропов», как я.

— Давай найдем твой рассказ? — Предложила Софья.

— Не надо. — Говорю. — Давай что-нибудь другое глянем.

Я раскрыл книжку и остановился на 97-ой странице. Рассказ назывался: «Как меня заблокировали в социальной сети». Написал некий Святослав Прохоренко.

— Ну, листай дальше. — Сказала она.

— Погоди. — Я поставил палец на начало текста и принялся за чтение.

«Как-то раз, летним, жарким вечером я зашел к себе в социальную сеть и обнаружил, что меня заблокировал старый одноклассник. Что в такие моменты может почувствовать человек пятидесяти лет? Огорчение, обиду, страх, разочарование…» Я остановился, не дочитав до конца.

— Ты прочла?

— Читаю. — Говорит она.

А я задумался, глядя в никуда. И о чем только думал Святослав Прохоренко, когда писал этот рассказ? Что чувствует человек, когда его блокируют на каком-то сайте? Может быть, кто-то и чувствует огорчение или еще что-то на подобие, но как он может почувствовать от этого страх? Страх перед чем? И он пришел с этим на конкурс, надеясь, что победит. С ума сойти. Наверняка, у него полно рассказов вроде этого. Типа: «Что чувствует человек, когда собирает одуванчики?» или «Что я делаю, если у меня в зубах застревает петрушка или мак». Забавно. Не удивлюсь, если бабушке, сидящей рядом, понравился этот рассказ. Мне до жути интересно почитать, что же настрочила она, но мне было безумно лень оборачиваться к ней и узнавать, на какой странице находится ее произведение.

— Да уж. — Дала оценку Софья. — Что за…?

— Дай-ка. — Сказал я, вытягивая из ее рук книжку.

— Дамы и господа! — Вдруг послышался голос Димы.

Я поднял глаза. Он стоял за кафедрой и с микрофоном в руках. Свою засаленную майку он сменил на белую, клетчатую рубашку. За какие-то пару минут он добротно залил ее потом. Я хотел нажаловаться Софье, но потом вспомнил, что это бессмысленно. Ведь он гей и мне незачем его унижать перед ней. К тому же, я и сам порядком вспотел, просто на мне была темная рубашка, и пятна виднелись.

— Наш конкурс начинается. — Вещал он. — Жюри, пройдите, пожалуйста, на свои места.

Жюри были: Григорий, Лидия и какая-то старушка. Они просто уселись на первый ряд, у каждого в руках были эти самые великие альманахи, носители шедевральных произведений.

Все эти скучные, нудные объявления и сама церемония меня не очень интересовали. Зато рассказы в этих книжках вызвали у меня огромное любопытство. Я скакал по страницам в поисках дурацких, смехотворных историй. Все они начинались одинаково, с каких-то незначительных, неинтересных, высосанных из пальца описаний природы или какой-нибудь дурости. Девяносто пять процентов было на тематику войны и старости. Остальные пять — несусветный бред. Однако среди всей этой скукоты я откопал один стоящий рассказ, который сошел бы даже за мировую классику. Он был по-настоящему добрым и человечным, хоть и про войну. Там говорилось о том, как русские солдаты относятся к немцам. Из этого краткого произведения я извлек очень важную для себя информацию. Оказывается, не все солдаты ненавидели своих врагов, находясь на фронте. Многие понимали, что это война и ни у кого нет выбора. Либо убивают тебя, либо ты убиваешь. Конечно, у обеих сторон, были плохие и кровожадные люди. Можно даже подумать, что их было большинство, особенно среди немцев. Но эта история была именно о дружном, добром товарищеском коллективе. Людском.

А самая абсурдная, несуразная чушь была написана какой-то женщиной, под псевдонимом Анна Невыносимая. Ее рассказ имел величественное название: «Синтезатор чувств». А начало звучало так:

«Кокосовой стружкой ложился февраль. Эта сухая мякоть разлеталась на ветру, хороня заблудших кошек и немых крыс на пыльных балконах, различных женщин…», я дочитал бы и дальше, но Софья толкнула меня в бок и сказала:

— Сейчас жюри объявит победителей.

— Что? — В недоумении, спросил я. — Каких победителей? Уже?

— Ну, да! Мы, считай, пришли только на вручение. Жюри выбрало победителя и сейчас его назовет. Ты что не слушаешь?

Я действительно не слушал. Есть у меня такая способность: становится глухим, когда мне не интересно.

— Жюри сделало выбор… — Голосил Дима.

— Ну, давай уже быстрее… — Пробурчал я.

— Куда ты спешишь? — Она взглянула мне в глаза и попыталась найти в них ответ.

Наши пальцы переплелись. Я укутался лицом в ее аспидно-черные прямые волосы и задержался там на некоторые время. Безграничная, таинственная вселенная.

— И все три судьи выбрали Михаила Гаврикова! — Воскликнул Дима. — С его замечательным рассказом «На фронте радостей нет»

Все захлопали, а я не вылезал из волос. Принюхивался к опьяняющему запаху ее тела и желал зарываться все глубже, и глубже.

— Адам. — Отодвинула она меня. — Перестань.

— Нет, не могу. — Сказал я и снова потянулся к ней.

— Все ваши работы прекрасны. — Говорил Дима с кафедры, подбадривая тех, кто не выиграл. — А Михаил Гавриков получает приз, в виде вот такой вот грамоты.

Я вытащил свою голову, последний раз пробежался по всему залу и сказал:

— Ну, все. Пойдем.

***

На улице было жарко. Пылающее солнце стояло очень высоко, окрашивая белую тойоту моего брата в лимонный цвет. Волосы Софьи заблестели. Я был рад тому, что эта глупая церемония окончилась так скоро. Честно говоря, я даже не понял, что это было. Да и плевать.

Мы сели в машину, я завел ее и вдруг из здания вылетел Дима.

— Мы совсем не попрощались. — С досадой сказала она, глядя на меня. — Так некрасиво.

Он подбежал к машине. Я опустил стекло.

— Спасибо за все. — Говорю. — Было круто.

— Уже уходите? — Запыхавшись, спросил он. — Я думал, останетесь. Мы сейчас чай будем пить.

Может, Софья и горела желанием остаться, но я безотчетно надеялся, что нет. Мне очень хотелось думать, что она имеет больше желания побыть со мной наедине.

— Ты знаешь… — Протяжно произнес я. — У меня нет желания оставаться тут.

Я почувствовал затылком, как она начала краснеть и опустила вниз глаза.

— Это все из-за того, что ты не выиграл? — Спросил Дима.

— Нет.

— А из-за чего тогда?

— Я сюда изначально не хотел. Это все она. — Я кивнул в сторону Софьи.

— А… — Расстроенным тоном сказал Дима. — Ну, хорошо.

— Скажи всем «спасибо». — Махнул я рукой, закрывая окно.

Он, молча, стоял и пустыми глазами смотрел на меня, через стекло. А мы неподвижно сидели.

— Чего же ты ждешь? — Нервно спросила Софья. — Поехали.

— Машину подготавливаю.

— К чему?

Ее смущало, что этот Дима все еще стоит и смотрит. Мне не хотелось с ней ссориться и показывать свой гнилой характер. Я резко ударил по газам, и мы уехали.

— Куда поедем? — Спросил я.

Софья молчала. У нее были нахмурены брови. Ей не нравилось мое дурное, брюзгливое поведение. Она была честной, ничего не скрывала. Наверное, это потому что была молода, и ее пока не отравило это ужасное, грязное, либеральное, вонючее общество, которое вынудит любого мыслящего тростника начать лгать. В этом мы с ней были похожи.

— Ну, хватит дуться. — Сказал я, улыбаясь.

Я притормозил около одного маленького кафе и посмотрел на нее.

— Ты не очень красиво себя повел. — Сказала она.

— Хотела, чтобы я солгал ему?

— Нет.

— А что? Я сказал правду. Тут ты либо лжешь, либо говоришь правду.

— Я думала, тебе будет интересно. Думала, что понравится….

Я отстегнул ремень.

— Знаешь, почему мне не было интересно? — Спросил я.

— Почему?

— Потому что сейчас мне интересна только ты.

— Не знаю почему они выбрали того мужика. — Она немного оттаяла и подняла голову. — Твой рассказ, я уверенна, лучше.

— Это не важно… — Сказал я, целуя ее.

2 глава

Время летело, как американская гиперзвуковая крылатая ракета X-51AWaverider. Я считал каждый день, пытался смаковать каждой минутой, проведенной рядом с Софьей. Но этот незабываемый месяц юношеской любви слишком быстро распылился. Действительно, я даже и не заметил.

С календаря слетел июль и его заменил август. Я поступил в дорожный университет. А Софью приняли в немецкую художественной школу, известной как Штаделшуле. Язык сломаешь, пока проговоришь. Она находилась во Франкфурте-на-Майне. Насколько мне было известно, никто из ее праведной семьи не владел немецким языком, и я понятия не имел, как Софью приняли в эту школу без знания языка. Мне не приходилось спрашивать у нее об этом. Я просто сказал: «Рад за тебя!» и это была почти правда. Она мечтала об этом всю жизнь. Там ее научат творить настоящее искусство. У нее огромный потенциал. Больше, чем у меня, во всяком случае. Но и во мне он имеется. Небольшая щепотка. Однако я не гнался и не гонюсь за своей детской мечтой — стать писателем, актером, музыкантом или кем-то в этом роде. Приходиться гнаться за деньгами. Большими купюрами. Причем, сломя голову. А до поступления мне пришлось выискивать такой университет, где почти не нужно заниматься, только лишь посещать лекции, однако, после окончания получить возможность устроиться на хорошую, высокооплачиваемую работу. Да. Так бывает. И этот, как раз, оказался именно таким. Идеально. Причем, он считался одним из лучших в Москве. Факультет назывался «технология транспортных процессов». Что-то вроде логистики.

Моему счастью не было бы конца, если Софья не улетала бы в Германию. За этот месяц я узнал, что такое любовь, узнал, что такое взаимность, научился улыбаться во весь рот, перестал слушать унылую музыку и прекратил думать о том, как ужасен этот мир. Раньше мне хотелось все изменить и меня все не устраивало. Саботаж разрывал меня на клочья. Но с ее приходом в мою дармоедную жизнь все изменилось. Оказывается, любовь способна затуманить все невзгоды и густо растушевать желчь этого страшного мира. Она подаст на блюдце счастье, которым нужно попытаться смаковать всю жизнь. Но оно, увы, иногда, быстро съедается. Я же его вообще сожрал. Так уж вышло. В этом нет моей вины.

***

Билеты куплены на 26 число.

Я подвез Софью и их родителей до аэропорта, помог с тяжеленными чемоданами и довел до регистрации. Время взлета — 22:00.

Софьин отец крепко пожал мою руку и даже изобразил что-то вроде улыбки. Но эта гримаса была посвящена не мне. На него, наконец, нахлынуло осознание того, что через несколько часов он покинет Россию и, скорее всего, навсегда.

— Спасибо тебе, дружище. — Говорит. — Ты хороший парень. Все у тебя будет хорошо.

— Спасибо. Удачи вам.

После, ко мне подошла его взволнованная жена. Она крепко меня обняла и сказала:

— Мы будем очень за тобой скучать, Адам! Ты хороший мальчик! — Она всхлипнула. — Приезжай к нам! Обязательно! Вы с Софьей будете на связи, она сообщит, где мы и как мы. Приезжай летом! Вы очень хорошая пара.

— Хорошо. Я приеду. Спасибо за все.

Она отошла и ко мне подошла Софья. Ее пустые глаза и опущенные уголки рта — убивали меня. Мне было трудно глотать. В горле стоял ком, размером с булыжник.

— Адам. — Сказала она. — Это ничего не значит. Мы будем общаться. Мы будем вместе. Ты же знаешь.

— Конечно. — Я глянул на ее отца, и понял, что наш последний поцелуй состоялся вчера. — Все будет хорошо. Мы же на связи.

— Да… Мы не потеряемся.

— Обещаешь? — Еле улыбнувшись, спросил я.

— Обещаю! — Бойко ответила она.

Я прижал ее голову к груди и поцеловал в пробор. Она обняла меня так сильно, что чуть не сломала мне все ребра.

— Не люблю прощаться… — Сказала она. — Ненавижу.

— Наверное, это самая распространенная фраза, которую люди говорят в аэропортах.

Она отпустила меня и улыбнулась.

Мимо нас пробегали сумасшедшие люди разных национальностей. У всех разный пол, лица, волосы, одежда, намерения, судьба, проблемы, любовь, ненависть, и, наконец, разные рейсы. Все это перемещалось перед нами с невиданной скоростью. А я просто стоял и смотрел на нее, а она на меня. По ее гладкой щеке пробежала слеза. Свою влагу я оставил при себе. Ее родители, молча, стояли сзади и смотрели на все это. Неуютно. Отец потихоньку утомлялся, ему не терпелось поскорее усесться в самолет и заснуть. На самом деле, им обоим было плевать. Как отцу, так и матери. Они думали, что мы с ней больше не встретимся, мол, детская забава, первая любовь и так далее. Мои родители частенько говорят: «Тебе пока рано». Глупые стереотипы полированных людей, со старой закалкой. Что за людская традиция такая — откладывать все на потом? И я говорю не про разные там дела, типа: постирать, сделать уроки, работу или что-то в этом роде. Я про человека и его чувства, его жизнь. Мы, вроде, рождены для того чтобы жить, наслаждаться, а получается так, что большую часть существования мы просто стоим на старте, дожидаясь, этого дрянного гонга. И тогда мы начинаем мчаться, сломя голову, не пойми куда. Да вот только этот момент длится не так уж и долго. Мы слишком долго стояли на старте, планируя свой побег. Уже каждый поворот прокрутили в мыслях по тысячу раз. Каждое движение обдумали. Но наши кости покрылись мозолями. Мы больше не способны бежать. И тогда приходится останавливаться или вовсе падать. Вот так и происходит. Родители гробят нам жизнь — мы возмущаемся, вырастаем и гробим жизнь своим детям. Но может в этом и состоит весь секрет. Может быть, поэтому Господь пока не стирает нас с лица Земли. Некий баланс. Но уж очень глупый, скучный и жестокий баланс.

— Адам. — Сказала Софья, вытирая слезу. — Вот, возьми.

Она протянула мне листок.

— Что это?

— Тут адрес Церкви.

Я взял его и медленно поднял на нее глаза.

— Хорошо, я приду.

— Там ты почувствуешь связь со мной.

— Я приду.

— Обещаешь? Если ты не хочешь — не заставляй себя, не делай это ради меня. Делай ради себя. Ты ведь веришь в Бога, а без Церкви нет спасения.

— Обещаю. Приду…

— Соня. — Окликнул ее отец. — Началась регистрация.

Она обернулась и крикнула отцу:

— Сейчас, сейчас!

— Напиши, как приземлитесь. — Говорю.

— Обязательно. Слушай, на следующее лето, я жду тебя!

— Я постараюсь.

— Постарайся.

Она взяла меня за руку.

— Я люблю тебя… — Сказал я и почувствовал, как жар подступил к щекам.

— И я тебя.

— До встречи, а?

— Да, — Я медленно кивал, — до встречи.

Она отпустила мою руку и потихоньку начала отдаляться. Затем развернулась и побежала к родителям. Я пошарил по карманам, нашел маленький леденец, развернул его и положил в рот. А она удалялась все дальше и дальше, как корабль в море. Вскоре они встали в очередь на регистрацию. Софья повернулась, посмотрела на меня и помахала рукой. Я помахал ей в ответ. Мы неотрывно смотрели друг на друга, в течение пяти минут. У меня колотилось сердце, потели руки, и чесался нос. Месяц назад, когда она сказала мне об этом, я очень расстроился, но теперь, когда этот момент настал, мне было более чем паршиво. «Ничего» — думал я. — «Приеду к ней летом». Но во мне бурлил страх. Больше всего на свете я забоялся, что разлюблю ее или она меня. Побоялся, что мы и впрямь потеряемся в этом ужасном мире.

Она махнула мне последний раз и исчезла из поля зрения. Софья уже на 10% была в Германии. А я на 100% в отчаянии.

***

На выходе я наткнулся на какого-то еврея в сером костюме и с жидкой бородкой. Ему было лет пятьдесят с виду. Стоял с сумочкой и нервно дергал молнию на ней. Туда-сюда. У него весь лоб вспотел. А глаза зоркие, как у ястреба. Хищно кого-то искали. И я попался. Он умилился и сосредоточился на мне. Видимо разглядел во мне земляка.

— Шалом! — Ликующе закричал он, встав у меня на пути.

— Здравствуйте. — Спокойно поприветствовал я, притормозив.

— Хах! — Взыграв духом, усмехнулся он. — Ты же наш! Да? Ты же наш?

— Вряд ли. — Я пожал плечами, обошел его и пошел дальше.

— Погоди, не уходи! — С типичным еврейским акцентом продолжал он. — Я же вижу! Ты таки наш! Кудрявый красавчик! Тут в Москве, однако, не часто наших встретишь.

— Какой наш? — Спросил я, переходя дорогу.

— Ну, ты же наш! Еврей! Мы русские евреи! А ты что скрываешься? Тогда я буду тише, если хочешь.

Он волочился за мной до самой машины и все повторял, что я «наш».

— Что вам надо? — Сказал я, наконец, когда мы пришли на стоянку и подошли к машине.

— А ты чего такой хмурной? Обидел кто?

— Да.

— Так, расскажи кто! Поделись!

— Так. — Буркнул я. — Вам деньги нужны?

— А что? Почему сразу деньги?

— Вам нужны деньги или нет?

— Ну, вообще, да. До сына хотелось бы доехать.

— И сколько нужно для этого?

— Ну, ты все-таки наш… — Он хитро улыбнулся и помахал перед моим носом указательным пальцем.

— Сколько нужно?

— Ну, в общей сложности, тысяча рублей. Мне бы хватило тысячи, да.

— Слушайте, это Москва, а не Дубай. — Я достал кошелек, вытянул сто рублей и протянул ему. — Больше не могу, простите.

Он принял купюру так, словно ему вручили положенный паек из Синагоги.

— Ну, мы же евреи, должны помогать друг другу, согласен? На то мы, брат и евреи, чтобы помогать друг другу.

— Все люди должны помогать друг другу. По возможности.

— Ну, правильно, да.

— Удачи. Мне пора.

Я открыл дверь, плюхнулся на сиденье, закрылся и завел машину. Он не уходил, стоял и размышлял, почесывая затылок. Дождется, наверное, пока я уеду и пойдет дальше искать «своих». И все-таки его немного жаль. Разве он попрошайничал бы, если у него все было бы хорошо? Конечно, нет. Я не из тех, кто считает евреев «жидами» и ни в коем случае не вешаю на них вселенскую вину за все людские неудачи, но попадись этот сын Авраама, кому-нибудь другому, и у этого человека сразу же появится предвзятое отношение ко всей нации. Так всегда.

В аэропорту простых зрителей не бывает. Здесь все задействованы. Начиная с рабочих, которые развозят тележки для багажа и, заканчивая людьми, вроде меня, павших духом, ну или таких, как этот еврей. Но у него, наверное, совсем все худо.

***

Я выехал из аэропорта и поехал в сторону дома. Стылое низкое небо совсем потемнело. Моя машина тихо скользила по освещенной ровной трассе, а я плавно крутил руль, откинув голову назад. «Жизнь продолжается» — Давал я поддержку самому себе. — «Но уже без Софьи. Пустяк. Переживу. Раньше же обходился как-то без нее. Все будет хорошо. Мы будем вместе. Рано или поздно, точно». Настроение было подавленное и даже слезливое. Я съехал с кольцевой дороги и углубился в город. Тоска усиливалась. Я включил радио и начал шастать по волнам, в поисках подбадривающей, позитивной музыки. Но наткнулся на похоронный рок. Переключить на другую волну у меня просто не хватило сил. Эта музыка очень даже подошла к моему настроению, но и прикончила его в конец, опрокинув меня в полнейшую меланхолию. Я проезжал мимо ресторанов, магазинов, шаверменных прилавков, питейных домов и невольно задумался: «А не запить ли мне свое горе?» Притормозив возле какого-то чудаческого кабака, я вылез из машины и зашел внутрь. Пятница. Людей было полно. Все вокруг разговаривали, орали, спорили, хвалились, пердели, рыгали, плакали, пели. Что угодно, только не молчали. У барной стойки околачивалась целая орда жаждущих посетителей. Совсем не так я себе представлял все это. Думал, зайду сейчас в пустой бар, удобно усядусь на высокий стул, закажу чего-нибудь крепкого, а потом добродушный старый бармен подойдет и спросит: «Эй, друг, в чем дело?», ну, и тут я ему все выложу. Он подбадривающее похлопает меня по плечу и выдавит из себя что-то вроде: «Так бывает, дружище. Все будет нормально», а затем распишет и свою душераздирающую историю. Но так, наверное, только в фильмах бывает.

Я поднялся на цыпочки и глянул на лицо поддателя, который грациозно носился от одного посетителя к другому. Он был загорелым высоким и худым парнем, который злоупотребил гелем для волос. Таких, как он, кажется, называют метросексуалами. Но проще назвать гомиками, так как чаще всего это просто разговорный синоним.

Я вышел. Небо представляло собой темно-синий ковер. Мертвая луна удалилась ввысь. Фонари мутно освещали улицу латунным светом. Мимо проносились машины. Из бара слышались выкрики калдырей. Стены трещали по швам. Казалось, будто это заведение вот-вот лопнет, и все эти скоты вылетят наружу, как гной из воспаленного аппендикса.

На часах было 22:45. Домой не хотелось. В растрепанных чувствах туда лучше не соваться, иначе на тебя обрушаться лавиной вопросы от родителей, которые тебя еще сильнее добьют. Единственный человек в этом городе, который может поднять мне настроение — мой лучший друг. Олег. Старый, добрый товарищ. Он из бывших жирдяев. С возрастом сумел сбросить пару десятков килограмм, начал качаться, отрастил негустую рыжую бородку и обзавелся постоянной девушкой, с которой тоже был знаком, чуть ли, не с пеленок. Мы все втроем учились в одном классе. Раньше он питал к ней ненависть и даже презирал, потом наши пути разошлись: я остался, она ушла в другую школу, он в колледж и вовсе выпустил ее из памяти. Но недавно они встретились. Совершенно случайно. И, оказалось, что за то время, которое они не виделись, она расцвела, как алая, благоуханная роза. Он начал за ней ухлестывать, и через несколько дней она уже была его девушкой. Прямо сказка. Однако на тот момент я не верил, что их отношения будут длиться долго. Я был уверен, что скоро все закончится. Такой уж Олег человек.

Я решился и набрал ему.

— Алло. — Охрипшим голосом пробурчал он в трубку.

— Не спишь?

— Дремал просто. — Он откашлялся и спросил. — Ну, так что, проводил ее?

— Да.

— Настроение, небось, паршивое, а?

— Не то слово.

— Ты сейчас где есть-то?

Я обернулся, глянул на название кабака и сказал:

— Не важно.

— Не дома?

— Пока в Москве, стою на улице.

— Это дело нужно заесть.

— Хорошая мысль. В животе как раз пустошь. Я заеду за тобой через минут пятнадцать, хорошо?

— И куда?

— Куда-нибудь.

— Окей, кидай машину возле дома, прогуляемся до кафешки какой-нибудь.

— Ладно. Позвоню, как приеду.

— Давай.

Я сел в машину и продолжил путь к дому. Мы с Олегом соседи. Живем в разных подъездах.

Радио я больше не включал. Выехал на кольцевую дорогу и просто гнал вперед, под тарахтящие звуки тойоты. Отчаянные, горькие мысли пытались меня атаковать, они летели в меня, словно крученые мячи на бейсболиста. Паршивого начинающего бейсболиста, который едва ли удерживает биту в руках. Хандра оседлала меня.

Слева тянулся безмолвный тощий лес, справа бездушный слепой город.

Вскоре я съехал с кольца, заехал в свой район, припарковал машину возле дома и набрал Олегу.

— Я внизу.

— Все, выхожу.

Я вышел из машины и закрыл двери. Мой взгляд плавно пополз вверх по зданию, и остановился на четвертом этаже. В окнах горел свет. В моей комнате и на кухне. Иногда, сквозь желтые занавески виднелся материнский силуэт. «Готовит обед, наверное. Занята» — подумал я. — «Как закончит — обязательно позвонит мне»

Спустя пять минут из подъезда выбежал Олег. Я пожал ему руку и спросил:

— Куда пойдем?

— Ну, выбор не велик. Пойдем в Макдональдс.

Мы прошли пару кварталов, перешли через дорогу и зашли в забегаловку. Внутри было много людей, но не так, как в том баре. Они мирно, цивильно сидели и поедали свои бургеры, картошку, наггетсы и тянули через трубочки напитки. Бабушка в оранжевой униформе устало ходила по помещению, вытирая заляпанные столы и убирая подносы. Мы купили пару бургеров, молочные коктейли и сели у окна.

— Ну, рассказывай. — Говорит Олег.

— Что рассказывать-то?

— Ну, как ты ее там проводил и так далее.

Я молчал. Наблюдал за тем, как он обхватывает руками свой гамбургер, а затем жадно впивается в него зубами. Потом откусывает кусок, прожевывает и глотает. Он взлетает на верхушку блаженства, словно получает новую жизненно необходимую дозу собственного наркотика. Забавно. Кто-то тащиться от героина, кто-то от марихуаны, кто-то от секса, а кто-то от поедания фаст фуда. Наркотиком может стать любая дрянь, даже человек.

В конце концов, я сказал:

— Да ничего интересного. Просто проводил их, попрощался и ушел. Все.

— Ну, и как ты? — Процедил он сквозь набитый рот.

— Да так… В порядке.

— Слушай. — Выплюнув кусочек лука на поднос. — Все проходит. Пройдет и это. Так, кажется, какой-то чувак из Библии сказал.

Я сделал возмущенный вид. Он не понимал. Я рассказывал ему сто раз про свои чувства, про свои планы, про ее планы и желания. Про все. Много раз. Но он не понимал, ему это было чуждо.

— Я не хочу, чтобы это проходило. Все будет хорошо.

— Ты собираешься продолжать?

— Конечно. Будем переписываться, разговаривать по телефону и все такое.

Он вздыбил брови вверх и сделал удивленное лицо.

— Хочешь переезжать в Германию?

— Посмотрим. Впереди много времени.

— Ага, вот именно. — Буркнул он. — Куча времени. Ты сейчас один! Свободен. Она уже на немецком, небось, шпрехает и заигрывает с каким-то фрицем, а ты тут сидишь и городишь мне про любовь к ней. Вот как поедешь туда вспомнишь, а сейчас продолжай жить!

— Что ты несешь? Они, наверное, только взлетели.

— Что я несу? Да то, что ты сейчас понапрасну паришься. Тебе восемнадцать, а не сорок. Вся жизнь впереди.

— Но я хочу быть только с ней, как бы это по-дурацки не звучало. Не хочу, чтобы все это проходило, хоть такое и возможно. Я знаю, как это бывает.

— Угу, но это пока не возможно, понял?

— Ты говоришь, что потом, когда я поеду к ней, я вспомню? Что вспомню? Чувства? Ты знаешь, что это вообще такое?

— Любое чувство можно потушить, если ты этого действительно захочешь. И разжечь его заново тоже можно. Все зависит лишь от тебя.

— Может ты и прав. — Согласился я, злостно запихивая в рот бургер. — А может, и нет.

Мы закрыли эту тему. Молча, сидели и жевали. Вскоре мне позвонила мама, как я и прогнозировал.

— Ты где? — Спросила она.

— Я в Макдональдсе. С Олегом. Все хорошо.

— Когда ты придешь? Ты на время смотрел?

— Да.

— Давай, иди домой!

— Скоро приду, не переживай.

Через полчаса мы пошли домой.

***

Я зашел в темную квартиру. Стояла абсолютная сонная тишина. Я тихо стянул туфли и на цыпочках вошел в свою комнату, расстелил постель, разделся, выключил свет и лег. Не успел я сделать вдох, как дверь распахнулась и зажегся свет. Мама.

— Ты как?

— Все хорошо.

— Проводил своего друга?

Она не знала про меня и Софью. Я не считал нужным рассказывать ей о своих делах на любовном фронте. Это лишнее.

— Да. — Говорю. — Проводил.

— Он плакал? — Без тени улыбки на лице спросила она.

— Нет, он выдержал. — Усмехнулся я, глядя в потолок.

— Ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной.

Она выключила свет и ушла.

Снова темнота, снова тишина, снова тоска. Сквозь окна простирался лунный убаюкивающий свет.

Заснуть не удавалось в течение нескольких часов. Я думал о своем будущем, думал над тем, что сказал Олег. Может, он и прав, серьезно. Мне восемнадцать, ей тоже. Мы дети, а то, что было, походит на недолгий подростковый роман, который случался у каждого в жизни. Но мне было дурно от этих мыслей. Не хотелось, чтобы все это было на время. Уж очень она мне нравилась и не уверен, что смогу найти когда-нибудь девушку, лучше нее. Господи, да я ослеп. Весь земной шар покрылся для меня мраком, кроме того места, где сейчас обитала она.

***

Я проснулся в десять утра и побежал к телефону. Там было одно сообщение. Софья: «Мы прилетели! Все хорошо! Я люблю тебя!» Мне стало легче. Я не потерял ее. Она рядом, просто к ней нельзя прикоснуться. Я могу разговаривать с ней, когда захочу. Это неплохо. Непорочная любовь на расстоянии.

3 глава

Безрадостная, ветреная и облачная осень разбудила меня рано утром, шепнув на ухо: «Пора на учебу… Уже 1 сентября!»

Мне предстоял первый день в университете. Каждый первокурсник чувствует какой-то трепет и ажитацию перед этим важным событием. На протяжении двух лет я постоянно думал о студенческой жизни, воображал каждую трещину в здании своего ВУЗА, представлял лицо каждого одногруппника, преподавателя. Это была моя цель — поступить. А теперь мне почти все равно. Я думал, что когда сдам эти проклятые, бесполезные экзамены, которые сожрали целый легион моих нервов, буду самым счастливым человеком на Земле. А в итоге, после того, как я получил результаты и аттестат, из моего рта вылетела лишь одна короткая фраза:

— Я рад, что это в прошлом.

Теперь я рылся в своем шкафу, в одних трусах и думал: «Что же мне надеть?». Вошла мама. Она, по-видимому, волновалась больше, чем я.

— Ищешь одежду?

— Да. — Я оторвался и посмотрел на нее. — Ты чего встала так рано? Иди спать.

— Оденься получше! Красиво оденься!

— Это не сделает меня красивее.

— Одежда отвечает за 50, а то и 60 процентов привлекательности человека!

— Ладно.

Я вытянул синюю рубашку и показал ей.

— Нормально?

— А пиджак?

— Какой пиджак? — Скривил я лицо.

— Ладно, давай сюда. Поглажу.

— Спасибо.

Пока она гладила, я вымыл голову, почистил зубы, проверил не написала ли мне Софья в социальной сети. Мы общались с ней каждый день. Ей нравилось в Германии, даже очень. Но были проблемы с языком, как я и думал. Мне не приходилось изучать Германию с географической точки зрения, и я никогда не интересовался, как там живут люди, но теперь это стало для меня самым интересным в мире государством. Софья и ее семья жили в трехкомнатной квартире, в городе Оринген, а та самая школа искусств, по ее словам, располагалась в 180 километрах от них, поэтому родители решили отправить ее жить в общежитие, во Франкфурт. Я переживал за нее. Во-первых, она не знала языка, а это означало, что ей будет очень трудно, ведь она там никого не знает. Во-вторых, немецкие девушки, насколько известно, не все блещут красотой, а вот она настоящая красавица, и это значит, что на нее будут пялиться все похотливые фрицы в округе. От одной только этой мысли, у меня сжимались кулаки.

Я взял блокнот, ручку, надел только что тщательно разглаженную теплую рубашку, брюки, туфли и вышел. На улице было тускло и безжизненно. Один только чумазый таджик с квадратным телом старательно тер метлой по асфальту и вытирал пот со смуглого лба. Я залез в машину, завел двигатель и подумал, что скоро придется колесить в университет на метро, в потной, злой давке, ведь через пару дней домой из командировки должен вернуться брат, и машина снова перейдет во владения хозяина.

Я передвинул рычаг на «Д», отпустил тормоз, нажал на газ, машина тронулась, и вдруг упали обороты. Заглохла. Попробовал снова. Опять глохнет. Еще раз. Двигатель отказывался набирать обороты, только скидывал. Я вышел, открыл капот, как истинный, эксперт в машинах проверил первым делом: масло, свечи и на этом, пожалуй, моя проверка остановилась. Я не знал в чем проблема. Чертовы машины. Отец спал крепким сном, как обычно, и будить его не хотелось. Я залез и попробовал снова. То же самое. Я начал потеть, рубашка сильно намокла. Вокруг ни одного мужика, только тот таджик, который стоял на одном месте и махал туда-сюда метлой. Я позвонил маме:

— Алло.

— Да?

— Машина не заводится.

— Как это?

— Не знаю. — Раздраженно ответил я. — Не заводится!

— Сейчас папу разбужу.

— Не надо. Это не поможет. Просто скажи, чтобы он проверил ее, когда проснется, а я поеду на метро.

— Ладно.

— Пока.

Я вышел, закрыл двери и пошел к метро. Там кишели заспанные массы, они борзо и лихо шлепали карточками по турникетам и пробегали между ними, как патроны из пулемета.

Вся платформа была усеяна ожидающими людьми. Поезда приезжали, глотали часть пассажиров и уезжали. Потом приезжали другие. Пока мне удалось запихнуть себя в вагон, прошло пять поездов. А когда я оказался внутри, меня сдавили со всех сторон так, что глаза чуть не вылетели наружу. Я еле-еле протиснул руки и крепко прижал их к карманам, чтобы никто ничего оттуда не вытащил. Вагон, как назло, каждую минуту мощно потряхивался. Наши тела были скреплены воедино, как мозаика, и поэтому никто не падал. Но меня постоянно кто-то лягал спиной по носу. Воняло. Я вспотел еще сильнее. Люди были злы и отчаянны. Трудящиеся плебеи ехали в разные места, но всех нас объединяла одна цель — деньги. Кто-то подобрался к ним близко, а кто-то, как я, только начал свой путь.

***

Прибыв на место, мне пришлось немного повозиться: спрашивать у всех подряд куда идти и что, собственно, делать. Вокруг было много моих ровесников и людей постарше. Они все пошли в какой-то главный зал, и я последовал за ними. Этот зал представлял собой огромную аудиторию. Я занял удобное кресло в красной обивке, почти на самом верху. Потихоньку заполнились все места. Люди были веселы, улыбчивы, заряжены энергией и готовы к учебе, не то, что под землей, в метро. У этих есть надежда. А я уже заранее знал наверняка — будет скучно. Но раз уж я сунулся туда, куда мне вовсе не хотелось, придется отвечать за это. Помню, в классе девятом я клялся всем, кому только можно в том, что никогда не буду поступать в технический ВУЗ. Говорил: «Я хочу быть журналистом или кем-то в этом роде», но потом мне сказали:

— Их сейчас полно. Зарплата маленькая. Ты хочешь быть собачкой на побегушках?

— Нет.

— Тогда иди в технический вуз.

— Ладно.

И вот, я здесь.

Начинается выступление руководства. Важная часть. Все сразу с замиранием сердца приготовили уши и руки, чтобы записывать. А я закинул ногу на ногу и начал разглядывать одного мужика из руководства. Толстый, в сером шик-модерн пиджаке, на голове роскошная седая шевелюра, а вместо носа основательная картофелина, усыпанная черными угрями. Хороший и законопослушный, наверное, человек. Он понравился мне. Рядом с ним стояла миниатюрная, но плотная дамочка средних лет. На плечах болтался синий пиджак. Она переживала, но вид у нее был, довольно серьезный. «Расслабься» — мысленно сказал я ей. — «Это все того не стоит». Вскоре я обратил внимание на тех, кто сидит рядом со мной. Справа — симпатичная, худая девушка с каштановыми волосами, а слева — парень в теплом свитере и с сальной головой. Так же у него под носом был целый пушистый лес беленьких волосков. И здесь, таких, как он, настолько много, что все они не подавились исчислению. Насмотревшись голливудских фильмов про университетскую жизнь, я воображал, что тут, на каждом шагу будут здоровые, смазливые денди со щетинами и шевелюрами, около которых вечно вьются самые красивые девушки университета. Однако с барышнями я не ошибся. Они действительно были все очень милы и красивы. А, может быть, мне настолько плевать на них, что я даже и не брался за их разбор по пунктам и не судил их. Ведь в моих мыслях постоянно циркулировала одна только Софья.

Я пытался сосредоточиться хотя бы на минутку, чтобы послушать людей, которые так убедительно витийствовали с кафедры, но не получалось. Я рассеянный. Особенно, когда мне неинтересно. «И куда идти потом? Что вообще делать?» — Думал я. — «Ведь я все прослушал». Но вскоре у меня появился гениальный план. Сосед по креслу очень внимательно слушал и все дословно записывал, а это означало, что он все понял.

— Привет. — Сказал я, протягивая ему свою руку.

Он отвлекся на секунду, пожал мою руку, и из-под его пушистых усиков выползло что-то похожее на слово «приветствую».

— Ты на каком факультете? — Спрашиваю.

— Приборостроение.

— Понятно.

Мне не нравился его тон, физическое состояние и волосы, поэтому я решил замолчать. Казалось, что с его копны волос вот-вот упадет капля теплого жира и впитается в штанину.

Я подумал, так же познакомиться с соседкой справа, но быстро откинул эту идею. Плевать.

После всей этой затянутой и нудной церемонии, нашелся все-таки человек, который дирижировал потоком первокурсников и направлял их по разным аудиториям. Я протиснулся в стаю ребят своего факультета, и мы дружно отправились на встречу с деканом и его заместителями. Там-то все было предельно ясно и понятно. Каждому выдали студенческий билет. На фотографии я был, конечно, полный урод.

Желудок проголодался и начал болеть, но впереди предстояли пары.

После этой торжественной беседы все направились к информационному стенду, возле него моментально образовалась огромная очередь. Мне это напомнило о метрополитене. Но тут у всех были улыбки, хоть и стремительно гаснущие. Когда все более или менее рассосались, и я смог разглядеть этот самый информационный стенд, мне стало понятно лишь одно — ничего не понятно. Вдруг, я услышал сзади женский молодой голос:

— Первая цифра номера аудитории указывает на этаж. Например, кабинет 704 — седьмой этаж, кабинет 330 — третий этаж и так далее. Понятно?

Я медленно повернулся и увидел девушку, в легкой голубенькой кофте. У нее были девственные медно-золотистые волосы, голубые глаза и очень гладкая кожа. Она улыбнулась мне, и я разглядел широким фронтом щель, между ее двумя передними зубами. Она не стеснялась ее. Это было естественно и мило.

— Спасибо. — Медленно выговорил я.

Она постояла еще несколько секунд, пожала плечами и удалилась. Я безмятежно посмотрел на стенд и нашел то, что искал.

Но самое интересное произошло на первой паре. Впрыгнув, как сайгак в очередную большую аудиторию, я поздоровался с бородатым преподавателем, потом снова занял самый последний ряд и развалился на стуле, как можно удобнее. Людей было много, но все они с моего факультета и это заставило меня относиться к ним более настороженно. «Где-то здесь обитают мои будущие друзья или подруги, — думал я, — а, может, я буду одиночкой?».

Лекция была вводной и до жути скучной, как и предполагал. Я старался слушать, вникать, даже для приличия сделал пару бесполезных заметок в телефоне. Но все это время было ощущение, что меня кто-то пожирает взглядом. Я оторвался от преподавателя и начал поиски. Но поймать с поличным того, кто за тобой следит не так уж и легко. Этот импульс шел с правой стороны, поэтому я начал пристально смотреть именно в ту сторону. И через несколько секунд на меня посмотрела одна девушка с русыми, прямыми волосами. Когда наши взгляды встретились, она резко опустила глаза и повернулась. Девушка была хороша, причем, на редкость хороша. Я навскидку сделал прогноз, что, скорее всего, она творческая, утонченная личность с глубоким, интересным внутренним миром. И я, по-видимому, ей понравился. Теперь моя уверенность в том, что на протяжении всей лекции именно она стреляла в меня глазами, была на сто процентов подтверждена. Но зачем она мне сейчас? Меня часто называли в школе гадом и бесчувственной тварью, но спутаться с такой девчонкой, когда в Германии меня дожидалась Софья — было бы высшей степенью подлости. Поэтому я в мгновение ока откинул все похотливые мысли и сосредоточился на сухой, но полезной лекции.

И на протяжении всех четырех пар эта девушка смотрела на меня. Неплохо, но мне это не нужно. Я верный, как ротвейлер.

***

Я приехал домой в четыре часа. Мамы дома не было, только отец. Он пришел в коридор, пока я стягивал обувь.

— Ты посмотрел машину? — Спрашиваю.

— Да, но ничего не понятно. Я тронулся, а ее затрясло, как не пойми что.

— Я даже тронуться не мог.

— В сервис нужно вести.

— Это не я.

— Что?

— Не я, — говорю, — сломал ее.

— Ну, понятное дело.

Я зашел в темную безмолвную комнату. Жалюзи опущены, кровать разобрана, подушка валяется на полу, одеяло там же, на компьютерном столе бардак: банановые шкурки, грязные чашки, бумажки, шкурки от семечек, рядом, на кресле — целая гора рубашек, а с ручки свисает одинокий черный носок. Я сгреб всю одежду с кресла на кровать, затем стянул рубашку, брюки и кинул их туда же. Надел халат, сел и включил компьютер. Ноги зудели, виски трещали. Я откинул голову назад и попытался расслабиться.

Эта гнусная рутина засасывала меня, как жирный пацан свой молочный коктейль. Медленно, жадно, садистки, с наслаждением. Не успел я выпрыгнуть из одной помойки, под названием «школа», как чебурахнулся в другую, под названием «университет». Вот так всю жизнь и живем: скачем из одной клоаки в другую. Но меня больше интересовало то, почему они все там так лыбились? Почему все были так довольны и энергичны? Почему я один, единственный, как старый пердун? Почему я уже устал от учебы? Почему мне ничего не интересно? Наверное, все дело в том, что я патологический лодырь, бездарь, зевака и, если бы у меня появился шанс, я непременно стал бы, вдобавок ко всему, еще и затворником. Но это альтернатива. Я хочу жить, причем счастливо, наслаждаться каждым днем и все такое. Проблема лишь в том, что я слишком слаб и ленив для этого. Мне как-то раз сказали такую фразу: «Наша жизнь — скульптура, а мы все — скульпторы», мощно сказано, но уж больно поверхностно. Если взять, например мою жизнь, то окажется, что мне много чего мешает в творении своего «искусства». Какие возникают проблемы у скульптора? Бывает, глина подводит, руки болят или еще чего-то там, не знаю. Но в моей «работе» слишком уж много помех. Вечно кто-то лезет, пытается внести «свое» или вовсе рушит все к чертовой матери. Ты говоришь им: «Эй, проваливай! Это мое! Не лезь!», но им все равно, они продолжают, а ты бессилен против них. Я хотел пойти в гуманитарный институт или вовсе не учиться, придумать что-то свое. Но вместо этого пошел в технический. Меня испугали и моими же руками все испортили. Если опять же разбирать эту проблему на примере скульптора и скульптуры, то все произошло так: скажем, хотел он сделать своей фигуре длинный нос, но пришел какой-то знаток, посмотрел на него, как на дурака и сказал: «Болван. Сделаешь длинный шнобель и твое искусство никто не оценит. Никому не понадобится такое изваяние. Это некрасиво, не подходит к лицу, ни в какие рамки не вписывается! Ты прогоришь с этим, ты прогоришь…» И вот испугавшийся скульптор отчаивается, махает рукой и в итоге лепит обычный нос. Но он ему не нравится, ведь это так ординарно и так скучно. «Плевать» — говорит знаток. — «Зато это принесет тебе успех». В моем конкретном случае, эта фраза звучала так: «Зато трудоустройство гарантировано!»

Дороги назад нет, уходить из университета одновременно рано и одновременно поздно.

Компьютер прогрузился, интернет включился, и я зашел в социальную сеть. Одно сообщение. Софья. Написано в 13:43: «Привет, как первый день в университете? Все хорошо? Как придешь обязательно все расскажи. Очень скучаю!!!» Я невольно улыбнулся. Вот что мотивирует меня, вот ради чего стоит жить. Я начал писать: «Привет. Все было очень хорошо, мне понравилось и…»

***

Я проснулся в три часа утра, когда кто-то с шумом ввалился в мою комнату, впустив яркий свет, который свирепо врезался мне в лицо. Я натянул на голову одеяло и попытался продолжить сон. Но нарушитель тишины неугомонно чем-то шуршал, топтался на месте, а вскоре пронзительно чихнул. Ну, все понятно, это брат. Стянув с себя одеяло, я злобно гаркнул на него:

— Закрой эту поганую дверь!

Он не ответил. Кинул свои вещи на стул, пошел в коридор, выключил свет, вернулся, закрыл дверь и лег в постель. Мы оба вскоре заснули беззаботным сном. Потом я проснулся еще раз от его тягучего надоедливого храпа. Он еще умудрялся присвистывать своим заложенным носом. Прям живой оркестр на тахте. Я злонамеренно кашлянул и прохрипел горлом — он проснулся и заткнулся. Отлично.

Утро было субботним, поэтому для меня день начался в половину первого. Брата не было, но вскоре он пришел.

— Доброе утро. Что с машиной? — Спросил он меня, когда я завтракал.

— Понятия не имею. Папа говорит, что нужно вести в сервис.

— Вот гадство. Я так и знал, что нельзя тебе оставлять ключи.

— Ты меня винить собрался? — Возмутился я. — Да эта машина уже раритет, такие поломки простительны ей.

— Просто у тебя руки из задницы растут, ты не умеешь водить. — Бросил он мне обвинение.

— Причем здесь это?

— При том!

— Если так судить, то ты вообще тогда задницей водишь тачку! Она у тебя ломается каждый день.

Он немного остыл и понял, что моей вины в этой напасти, собственно, нет. Но через несколько секунд пламя снова разгорелось. Благо не в мою сторону.

— Паскудная машина, чтоб ты сгнила! — Он подошел к вазе с фруктами, вытащил оттуда банан, нервно содрал шкурку и одним махом откусил половину.

— Да ладно, все починят. — Говорю.

— Чуть что — сразу ломается, мразь! Глохнет она, видите ли.

— Наверняка, там какой-то пустяк…

— Я как-нибудь выеду куда-то в лес, положу булыжник на газ и… — Он вошел во вкус. — Пусть нахрен разобьется, падла. Сколько нервов она собирается жрать? Сколько?

— Не надо ее ломать. — Усмехнулся я. — Оставь мне. Мы подружимся.

— Ага. — Буркнул он и удалился в комнату.

***

Через два часа мне позвонил Олег.

— Алло.

— Здарова, не хочешь выйти?

— Пошли.

— Подойдешь к моему подъезду?

— Ладно.

Я раскрыл шкаф, достал чистую кофту, надел ее, следом натянул джинсы, запихнул руки в карманы и понял, что левый не пустой: фантик от леденца и бумажка. Я вытянул ее, развернул и увидел почерк Софьи. То был адрес Церкви. Я сложил листочек и уже собирался положить обратно, но подумал, может быть, он пахнет Софьей. Понюхал. Нет, обычный запах бумаги.

— Ты куда собрался? — Спросил брат, сидящий сзади и сосредоточенно смотревший в монитор.

— Пойду, прогуляюсь.

Он передвинул свои стеклянные глаза в мою сторону и скорчил морду истинного критика.

— Ты что собираешься в этом идти?

— Да.

— Кофта, как будто в заднице у носорога побывала.

Я глянул в зеркало. Она была мятая, не спорю, но эти тоненькие борозды были едва заметны. Такое только мой брат мог поймать на мушку.

— Да плевать. — Говорю, все еще любуясь в зеркало. — Пойдет.

— Ну, иди тогда. Позорься. — Буркнул он.

Я вышел и меня охватил озноб. Погода была зябкой, плюс холодный ветер. А я был в одной кофте. Большие тучи пепельно-сизого тона медленно плыли по скучному небу, закрывая, далекое солнце. Толстый серый дворовый кот пробежал мимо, ехидно шипя, и прошмыгнул под машину.

Когда я подошел подъезду Олега, он уже стоял у дверей, осанисто тянул сигаретку и выпускал пухлые клубы кварцевого дыма. Увидев меня, сразу расслабился, обронил хабарик и размазал его по мокрому асфальту ногой.

— Как оно? — Бойко спросил он, широко шагая ко мне.

— Здарова. — Пожимая ему руку, сказал я. — Да пойдет. Сам как?

— Отлично. Слушай, нужно зайти к Саше, дрель забрать.

Саша — наш общий друг, бывший одноклассник. Летом бухает по-черному, зимой торчит в тренажерном зале. Блондин. Низкий, узкий, хитрый, но довольно добрый парень. Во всяком случае, он мне нравится, и я ему доверяю. Мы с ним знакомы одиннадцать лет, даже больше. Время проверило его — выявило все достоинства, и всю гниль, не оставив на дне даже маленького осадка. Я знал, когда он может поступить подло, а когда сможет помочь, если ты попал в неприятности.

— А зачем ему нужна была дрель? — Спрашиваю.

— Да не знаю. Его отец, вроде просил для чего-то там. Только сначала зайдем в «молочку», купим сигареты.

— Ладно.

Олег обычно покупал некатиновые палочки в трех маленьких магазинах, где люди, как правило, ничего кроме сигарет, семечек, жвачек и алкоголя не покупают. Однако там есть печенья, мясо, соки, булочки, шоколадки и все такое. Только не многие осмеливаются купить там какие-либо продукты. Все-таки лучше перестраховаться и взять качественные в нормальном гипермаркете или на каком-нибудь рынке. Словом, Олег называл все три палатки по-разному: «Молочка», «Изюминка», «Булка». Вторая, кажется, так и называлась. Он не ходил в обычные магазины по нескольким причинам: там большие очереди и требуют паспорт, который он не любит носить с собой, и в некоторых магазинах продавщицы знакомы с его мамой, а она была резко против того, чтобы он курил, хоть и догадывалась о плохой привычке сына. «Вот исполниться мне восемнадцать, — говорил он, будучи семнадцатилетним, — и все! Она мне не указ будет!» Многие подростки с нетерпением ждут своего совершеннолетия, надеясь на то, что отделаются от контроля родителей и смогут спокойно пить, курить, шастать по всяким потным клубам и другим негодным заведениям. Но ведь это всего лишь число. Восемнадцать. На самом деле, совершеннолетие не дает человеку свободу, нет. Напротив. Оно взваливает на него кучу ответственности и наделяет лишь щепоткой привилегий. Но от родителей не избавляет. По крайней мере, если семья благополучная, то нормальный родитель никогда не повернется к своему ребенку спиной, сколько бы ему там не стукнуло лет.

За то время, которое мы шли к Саше, я рассказал Олегу о том, как прошел мой первый день в университете. Особенно подробно рассказывал про девчонок и то, как некоторые из них на меня смотрели.

— Вот ты идиот! — Отчебучил он. — Какого хрена ты ни к кому не подкатил? Особенно к той, которая на тебя нагло пялилась!

— А то ты такой альфа-самец. — Гаркнул я. — Не забывай, что совсем недавно от меня уехала девушка.

— Вот именно! Уехала. У-Е-Х-А-Л-А.

— Заткнись.

Мы подошли к подъезду Саши.

— Какой там домофон у него? — Спрашиваю.

— 61.

Я набрал номер и нажал на кнопку «В». Гудки, гудки и:

— Кто? — Послышался гундосый голос из динамика.

— Дед Пихто! Открывай.

Прозвенел звонок, дверь отварилась. Он жил на первом этаже. Мы зашли в подъезд. Его дверь была уже распахнута.

— Входите. — Послышалось оттуда.

Мы зашли и, стоя в коридоре, скинули обувь. Потом увидели Сашу в одном лишь розовом, махровом халате. Бледная кожа. Волосы стали еще белее. Брови вообще, кажется, отсутствуют. Ресниц тоже не видно. Он расплылся в улыбке и крепко пожал нам руки. Я не виделся с ним целый месяц, может, больше.

— Ну что? — Спросил Олег. — Где дрель?

— Да проходите. — Сказал Саша. — Поболтаем.

Из его рта вырвалась смердящая вонь, присущая человеку, который только что проснулся. Увы и ах, я втянул этот запах, и мы с Олегом прошли в Сашину тесную комнатушку. Я сел у окна на кресло, а Олег плюхнулся на кровать. Здесь воняло тухлыми носками и не первой свежести трусами.

— Родители на даче? — Спрашиваю.

— Да, свалили.

— На сколько?

— Две недели.

— Круто тебе. Но здесь воняет.

— Не говори. Я целый день из дома не выхожу. Сплю, пержу, дрочу и…

— Офигительная история. — Перебил я его. — Но продолжение прибереги для себя.

Я помотал ногами и случайно ударился об какую-то банку, которая стояла под компьютерным столом. Отъехав назад, я глянул, что же там такое. Оказалось это спортивное питание: четыре килограмма протеина в большой красной банке, два килограмма креатина и килограмм порошка BCAA.

— Все еще кушаешь это… — Говорю.

— Да и не только его.

Он встал, подошел ко мне и достал из нижней полки стола небольшую розовую баночку.

— Вот, смотри.

Я взял ее и покрутил в руке. Написано английскими буквами: «Metan». Если то, что стояло у него под столом — натуральная химия и витамины, то вот это уже самый, что ни на есть, паршивый и дешевый стероид из всех существующих, который запросто уничтожает все органы, особенно печень.

— Ты что на эту хрень подсел? — Спросил я.

— Ну, курс пропью, может два.

— И сколько уже пьешь?

— Две недели.

— Печень не болит? — Ухмыльнулся я. — Или еще что?

— Неа! — Довольно улыбаясь, брякнул он.

— Значит, скоро прыщи вылезут.

— Да плевать!

Я недоверчиво посмотрел на него и подумал: «Этакий ты идиот. Наверняка, яйца у тебя уже стали меньше, чем перепелиные». Самое интересное, что этому бедняге ничего не помогало. Пьет он или не пьет, его вес колеблется лишь от 55 и до 60 — не больше. Мне было его немного жаль. Вернее, мне было его невероятно жаль. Он хотел быть большим, красивым и сильным, хотел вылезти из обкаканых памперсов лузера, хотел нравиться девушкам, хотел, чтобы его уважали. Но, увы, от скверной генетики далеко не убежишь.

— Ты что идиот? — Подключился Олег. — Зачем тебе это?

— Хочу быть большим, как зверь! — Прорычал Саша, напрягая свои малюсенькие мышцы.

— Что-то эффекта пока никакого нет.

— Есть! Ты просто не видишь! Да и я пока только две недели пью.

— Потом в больницу к тебе ходить будем.

— Чего это? — Оскорбился он.

— Да потому что печень и вообще здоровье к чертям испоганишь. Ты же ничего про это не знаешь, ты просто пьешь и все.

Саша махнул рукой, убежденный в том, что мы, дурачки ничего в этом не смыслим.

— Ну, зато я буду здоровым! — Верещал он, уже без тени улыбки на лице. — Печень восстанавливается. А вы будите хлюпиками ходить.

Я разозлился. В моей голове сразу выстроилась конструкция моего ответа: «Ты глистообразный дурошлеп, думаешь, если выжрешь все это говно, станешь огромной и сильной Годзиллой!?», но после этого я процедил эту реплику через фильтр «воспитанности», который вложила в меня мама, и заменил «Годзиллу» на другого героя из кино и только потом выдал:

— Ты что думаешь, если напичкаешь себя вот этой дешевкой, непременно станешь огромным Халком?

— Ну да.

— Ага. — Ввернул Олег. — А если тебе в жбан прописать хорошенько, то ты свалишься с одного удара, как мешок с говном.

Олег-то не имел никакого фильтра, транслировал свои мысли прямо через рот, не думая ни секунды. «Пришли, называется, за дрелью» — подумал я.

— Ты меня удивляешь. Ты и подобные тебе дураки. — Говорю. — Вы припираетесь в спортивный зал, берете гантели, тягаете их и уповаете на то, что станете сильными, сможете любому дать отпор. Помилуйте. Не сделает это вас сильными. Околачиваясь в спортзале, вы не сможете овладеть боевыми искусствами. У вас будет, возможно, красивая фигура, да. А еще вы насобачитесь технике мастурбации на самого себя. Если этого достаточно — пожалуйста! Но если есть желание стать по-настоящему крепким, сильным и дееспособным, нужно идти на секцию вольной борьбы, бокса, дзюдо, смешанных единоборств и так далее! — Я даже запыхался от такой долгой и эмоциональной речи. — Фух!

— Хорошо сказал. — Спокойно заметил Олег.

— Может, ты и прав… — Задумавшись, сказал Саша.

Он снова подошел к столу, достал из той же полки какую-то другую плоскую коробочку, открыл крышку и извлек оттуда маленький клочок. Смахивало на пакетик с чайной заваркой, только маленький. Он положил эту штуку на стол, прижал ее коробкой, затем поднял, внимательно обсмотрел и впихнул себе под верхнюю губу.

— Это еще, блин, что такое? — Скривился я.

— Ты не знаешь? — Спросил Олег.

— Нет.

— Снюс. — С оттопыренной верхней губой, промычал Саша.

— И что это?

— Ну, типа табака. — Сказал Олег.

— Сосательный табак что ли?

Они оба засмеялись.

— Типа того. — Говорит Саша. — Я кстати уздечку порвал.

— Где?

— На верхней губе. Немного надорвал.

— Каким образом?

— Вот из-за этого снюса.

— Вот отстой. — Сказал Олег. — И как?

— Да плевать. Нормально. Зачем она вообще нужна?

— Губу, может, держит. — Говорю.

— Хочешь попробовать? — Предложил он мне.

— Нет, спасибо.

— Жжет, но расслабляет. А ты, Олег хочешь?

— Нет, мне сигарет хватает.

— А я вот бросить пытаюсь.

— Ладно. — Сказал я, уморившись от бессмысленных бесед. — Где дрель? Думаю, нам пора.

— Давайте чай?

Мы с Олегом переглянулись.

— Чай я бы выпил. — Согласился я.

Мы посидели у него еще полчаса. Он рассказывал о своем университете, и казалось, что затыкаться вовсе не собирается. Нескончаемо осыпал похвалами здание ВУЗА, свою профессию и одногруппников. Я был уверен в том, что он пребывает в полном восторге, но потом оказалось, что все не так просто и радужно. У него, оказывается, появилась мечта. Настоящая. То к чему, как говорится, сердце лежит.

— Программирование меня больше не интересует! — Изливал он нам душу. — Мне хочется быть персональным тренером по фитнесу!

Когда он это сказал, я чуть чаем не подавился. До чего же у него был серьезный и жалостливый вид, когда он это выдал. Вот так мечта. Уж лучше бы он радовался тому, что его просто приняли, и он учиться, получит высшее образование. Я хотел было сказать, что для того, чтобы стать тренером нужно быть очень накаченным и все об этом знать, а такого, как он никто даже и слушать не будет. Но я быстро передумал это говорить. Мы и так его нехило расстроили.

— Все, нам пора. — Сказал Олег. — Тащи сюда мою дрель.

— А куда вы спешите?

— Нужно к моей бабушке зайти — Выпалил я.

— А. — Сказал он и ушел за дрелью.

— К бабушке… — Усмехнулся Олег. — Ну и фантазия у тебя.

Мы забрали дрель, попрощались с ним и ушли. На улице Олег начал комментировать все произошедшее:

— Вот он идиот, я не могу…

— Это точно.

— Как он потом пожалеет…

— Ладно, плевать. Пусть делает, что хочет.

— Ты, наверное, с ним последний раз в жизни сейчас увиделся. — С усмешкой сказал он.

— Почему?

— Да потому что вас теперь больше ничего не связывает. Раньше была школа, а теперь что? Ничего. Только мы с тобой остались. Вдвоем.

— Да уж. Ну и ладно.

— Да и я, наверное, с ним не часто буду видеться.

Я, вдруг, вспомнил, что кое-что хотел сказать ему:

— Кстати, Олег.

— А?

— Короче… — Мялся я. — Завтра в Церковь собираюсь. Ну, куда Софья ходила. Она дала мне адрес. Айда со мной, а?

— Уууу, у тебя походу совсем крыша поехала.

— Вовсе нет.

— Зачем тебе это?

— Ну, как это зачем…

— Ты же был уже в нескольких и помнишь, что там было? А?

— Да, да, помню. Со знаменами плясали и бесились, но…

— А в другой бабки в хоре выли.

— Ну, это еще ладно. Там не в этом проблема была.

— Короче, иди, если хочешь, но я с тобой не пойду.

— Вот ты скот.

— Сам ты скот. Иди один в этот дурдом!

— Ладно.

Вечером я написал Софье душевное письмо о том, что собираюсь нагрянуть к ней в Церковь и вообще кардинально исправить свой образ жизни, стать настоящим христианином. Я действительно верил в то, что исправлюсь. И заснул, в надежде, что с завтрашнего дня начну новую жизнь.

***

Но на утро я уже так не думал. Лень оседлала меня полностью. Я неподвижно лежал в кровати, чувствуя засохшую слюну на щеке, и планировал свой воскресный день. «Я обещал, что пойду к ней в церковь. Еще вчера обещал» — размышлял я.

— Слышь. — Пробурчал брат, который только-только продрал глаза.

— М? — Спрашиваю, глядя в потолок.

Он промямлил что-то неразборчивое.

— Что? — Переспрашиваю.

— Сколько времени?

Часы висели справа от меня на стене, если широко открыть глаза, можно и самому суметь посмотреть, но по утрам в зрячести его даже крот переплюнет. Мне все еще лень было шевелиться. Я с превеликим усилием выпучил глаза и попытался, не двигая тело, уловить взором, где находиться часовая и минутная стрелка.

— Начало первого. — Говорю.

— Ммммм.

Мы полежали еще минут пять, потом я собрался с силами и вскочил.

— Подъем! — Воскликнул я.

Я подошел к окнам и поднял зеленые жалюзи. Яркий бодрящий свет мгновенно впорхнул в комнату, нещадно наступив на глаза моего брата.

— Ох, блин, закрой! — Прошипел он.

— Вставай, вставай!

Я достал из шкафа свои джинсы и вытянул из кармана ту бумажку с адресом Церкви. Начало служения в 16:00. Так, значит в 14:30 нужно уже выехать.

Позже я зашел в ванную комнату, закрылся и позвонил Олегу, чтобы последний раз попытать удачу. Кто знает, может, он передумал и соизволит поехать со мной.

— Добрый день, жирдяй. — Говорю.

— Иди на хрен!

— Ну что? Готов ехать?

— Куда? — С ядовитым, подозревающим гонором спросил он.

— Ну, в церковь.

— Слышь, я тебе уже вчера сказал: «иди на хрен со своей Церковью!»

— Ха-ха-ха, ладно, ладно, валяйся дома и жирей.

— Я в зал хожу, и ты прекрасно знаешь, что я похудел на…

— Да, да, да, валяйся там и тухни, тюлень!

— Иди на хрен!

— Заело тебя что ли?

— Езжай в свою Церквушку и пляши там со знаменами, как фанатик.

— Если там будут знамена, я свалю не задумавшись.

— А они там будут…

— Нет, Софья сказала, что там…

— Меня уже воротит от этого имени!

— Ревнуешь?

— Да, да, конечно. Все, давай, я мыться пошел.

— Бывай.

— До связи.

— Тюлень, постой! — Вспомнил я.

— Да что тебе?

— А какие планы на день, если серьезно?

— Пойду с Аней гулять.

— Ладно, привет ей.

— Пока.

Я повесил трубку. И подумал о том, что мне поистине лень ехать туда одному, впихиваться в какую-то общину, где меня никто не знает и не ждет. Может, я просто боялся. Скорее всего, так оно и было. Но потом я вспомнил про свою двоюродную сестру, которая была мне точно таким же лучшим другом, как и Олег, только вдобавок еще и родственница. Я набрал ей.

— Привет, Лана. Как дела?

— О, привет. Хорошо, у тебя как?

— Нормально. Опустим всю эту вежливую дребедень. Ты сегодня что делаешь?

— Сегодня я уезжаю с предками в гости.

— Блин. Во сколько?

— В четыре часа.

— Вот отстой…

— А что хотел?

— В Церковь собираюсь поехать. Туда, куда ходила Софья.

— О, правда? Это круто.

— Думаешь?

— Конечно.

— Так ты точно не сможешь со мной?

— Нет, не смогу.

— А жаль.

— А жаль, да.

— Ладно. — Говорю. — Тогда до связи.

— Удачи! Потом расскажешь, как прошло.

— Обязательно.

Я повесил трубку. В дверь ванной постучала мама.

— Пошли есть. — Отдала она приказ.

— Сейчас.

— Что ты там так долго делаешь?

— Эмм, я зубы чистил.

— Быстрей.

Странная логика у родителей — если ребенок задерживается в туалете, значит, он непременно там мастурбирует.

***

Я надеялся, что брат одолжит мне свою машину, но он напомнил мне о ее поломке, о том, что это я ее сломал и больше не получу ключи, и о том, что ему нужно отвезти ее в салон. Если она соблаговолит поехать, конечно. В ином случае, отцу придется тащить ее на тросе. В общем, я сказал: «Ладно» и опять пошел к метро.

Людей в вагоне было считанные единицы. Я подошел к карте со схемой и посмотрел, в какую сторону двигаться. Итак, нужно было проехать пять станций, сделать пересадку, проехать еще семь станций, и я буду на месте.

Я отошел от схемы и облокотился на двери, на которых написано: «Не прислоняться». Напротив меня стоял лысый, толстый мужик в бежевой полосатой рубашке, в черных брюках, и босоножках. Они тоже были бежевыми. Но самое интересное, что в нем было — это пальцы ног. Они буквально торчали во все стороны, вылезая из растрепанной обуви. А костяшки, которые располагаются у больших пальцев (они, кажется, называются клиновидными костями) были огромных размеров. Наверное, там было чрезмерное скопление соли. Я ненароком представил зверскую картину: как этот мужик приходит к врачу, жалуется на свои огромные костяшки, а доктор достает пилу, хватает ногу пациента и начинает пилить эту самую клиновидную кость. Из нее сыпется соль, а мужик орет, но не сопротивляется, мол, доверяет врачу и все такое. Хех, кто знает, может быть, из меня вышел бы хороший хирург или просто лечащий врач. Я даже почувствовал что-то наподобие угрызения совести перед самим собой за то, что не подался в медицину.

Вскоре я откинул все эти мысли прочь и уставился на сидящих пассажиров. Больше всех меня заинтересовал маленький мальчик, у которого, по-видимому, была гиперактивность. Рядом с ним сидела его бабушка, и она не знала, как совладеть с этим проказником. Он, то кидался конфетами, то кричал, то спрыгивал с места, то садился обратно, елозил, отрывал широко рот, строил гримасы. Его нужно срочно тащить к невропатологу. Тот постучит ему по коленкам, пропишет лекарства. Если ребенку не давать тумаков и не наказывать, потом придется вести его к врачу. Ох, опять я про медицину.

Поезд приехал на станцию «Китай город», я вышел и пошел к эскалатору. Мне навстречу шел целый сонм разных людей: потные старики и замотанные взрослые, безразлично проходили мимо, миловидные девушки стреляли в меня глазами, затем опускали взгляд и ускоряли шаг, а парни хмуро, исподлобья глядели в мою сторону, как будто, совершенно не зная, кто я есть, на дух не могли принять. И все-таки есть между нами, парнями и псами, кобелями какая-то связь. Когда встречаются две дворняги они, не двигаясь, стоят, смотрят друг на друга и скалят острые клыки. Вот и мы так же. Все молокососы, якобы, соперники. А главный приз — окружающие нас суки. Но это их политика — не моя. Мне-то, надо признаться, плевать с высокой башни на них и на их соревнования.

Другой вагон был почти пуст. По его основанию ездила туда-сюда пустая бутылка водки. Ее собственник раскинулся на сиденье и храпел. Где-то в углу сидела затуманенная, грустная женщина, без единой кровинки в лице. Она смотрела прямо перед собой и не шевелилась. Неподалеку от нее молодая девушка, с неформальной внешностью: виски выбриты, волосы покрашены в черный, белый, розовый и даже голубой. Тесная майка, короткая юбка, вульгарные колготки в сеточку, куча браслетов на запястьях. Она читала какую-то книжку в черной обложке, трясла ногой и покусывала губу. Думала, должно быть, что кто-то возбудится, а то и подсядет, завяжет разговор. Размечталась.

Моя станция. Двери разъехались, и я вышел.

На улице было жарко, несмотря на то, что осень обещала быть, на редкость, холодной и дождливой. Я вытянул бумажку с адресом и огляделся по сторонам. Ничего не понимаю. Вообще не умею ориентироваться. В таких случаях нужно вылавливать какую-нибудь бабушку и спрашивать дорогу. Они, как правило, должны знать каждый сантиметр в России, долго ведь живут уже. Я наметил одну, которая шла ко входу в метро, ускорил шаг и подошел к ней со своей проблемой. В ответ:

— Ой, нет, не знаю.

Я вздохнул и начал искать дальше. К счастью на мой взор попалась еще одна старушка. Не успел я договорить адрес, как она, молча, развернулась и показала рукой вперед.

— Вон, — говорит, — доходишь до перехода, сворачиваешь налево и идешь прямо.

— А дом 15 там далеко?

— Нет, спросишь там у кого-нибудь еще.

— Спасибо!

Я прошел до пешеходной зебры, свернул налево и углубился. Проходил мимо парфюмерных магазинов, ларьков с мороженным, и даже кафешки сельско-украинского колорита. Вывеска с названием была испачкана в какой-то саже. Может, специально, а может, и нет. Рядом с ней стоял мужик в костюме Тараса Бульбы, с накладными усами и хохолком. Он раздавал какие-то красно-желтые листовки и без остановки, выкрикивал различные фразы, зазывая зайти и отведать свежего сальца от шеф повара. Я подошел к нему.

— Извините, вы не знаете, где здесь дом 15?

— Вон. Там где-то. В двадцати метрах отсюда. Широкое, белое здание, там будет вывеска «15».

— Отлично, спасибо!

— Возьмите листовку. — Улыбнулся он. — И приходите к нам!

Я взял листовку и пошел дальше. По пути смял ее и выкинул в помойку. Мне навстречу шли три чернокожих парня, за ними я увидел еще двух. Они стояли перед зданием и о чем-то говорили. Я дошел до них, развернулся, и внимательно обсмотрел здание. Алебастровое, плоское, как упавшее домино, а на окнах белые, но ржавые решетки. «Кажется, пришел» — подумал я.

Черные парни очень эмоционально разговаривали друг с другом на французском языке: сильно размахивали руками, ходили туда-сюда, будто реперы на сцене. А еще они широко раскрывали рты, растягивая свои шоколадные губы в длинную улыбку и оголяя белоснежные зубы. Я невольно засмотрелся на это экзотическое зрелище. Не каждый день в Москве увидишь столько черных парней.

Я взглянул на время. На часах было 15:35. У меня в запасе еще целых двадцать пять минут. Неподалеку стояла лавка. Туда я и приземлился. Из здания вышли четыре чернокожие девушки. Они были в плотно облегающих платьях, шли и виляли массивными бедрами, которые свойственны только лишь их расе. У всех четырех был страшно пестрый макияж: ярко-красная помада на огромных, слегка влажных губах и сине-желтые тени на глазах, а брови были вообще разукрашены красным цветом. Вероятно, там, где они живут это нормально, красиво. Казалось, все они очень счастливы и полны энергии, несмотря на то, что каждый прохожий считал нужным хмуро таращиться на них, с каким-то негативным интересом.

Я сидел, смотрел на них, а потом предался размышлениям:

В наше время, увы, много националистов. Или просто людей, которые ко всем подряд питают вражду. Ты смотришь прямо, потом налево, потом направо, потом оборачиваешься и видишь повсюду не людей, а каких-то насупившихся чудиков: лысых троллей, фурий, мегер, леших, оборотней. Они никого не терпят, всех высмеивают и презирают, совершенно не догадываясь о том, что в этом цирке уродов под названием «Земля» они одни из самых главных уродцев.