Бесплатный фрагмент - Татарская книга

Стихотворения

Аби

«Олом, барасынмы кая?

Кир'акми, ярабби», —

Вздыхает бабушка моя —

Татарская аби.

Со мной повсюду, аби-кай,

Твой голос на земле.

Щедра душой ты, как Тукай,

Мудра, как Шурале…

«Извечна жизни толчея,

Терпи, и все пройдет…», —

Смеется бабушка моя, —

Как солнышко встает.

Есть то, что свыше наших сил:

Так было, — Бог не дал…

И я ее не хоронил

И мертвой не видал…

Я помню только о живой,

О бабушке родной,

Что стала небом и травой,

Чтоб всюду быть со мной…

У края моря, у реки,

В лесу, в горах, в степи —

Смахну слезинку со щеки

И слышу: «Ярабби…»

Под гармошку

Эй! Подруга дорога!

Лань, косуля, кабарга!

Отвечай, пока я рядом:

Син барасын татарга?

Ты давай, мине не лай!

Был я милый, стал — малай,

По-татарски значит «парень»,

Вот случается шулай!

Мне не надо молока,

Не телёнок я пока…

Эх, душа моя — пельмени,

Син барасын татарга?

Ай, любимая, кябям!

Вуалейкум ас-салям!!

Шундый в загсе расписаться

У меня с собой галям!

Апа

Есть на земле слова святые,

Хранит их памяти тропа,

Какие? Например, такие:

Миним апа — моя апа.

Всю жизнь она была в работе:

В избе, на мельнице, в саду…

Но помню, крикнешь: «Тётя, тётя!

Апа!» И слышится: «Иду!»

Спешит на голос мой по следу,

Спасает от чужих гусей,

Зовёт племянника к обеду

За стол среди родных детей.

Как пела, помню, как лечила,

Как в кружку нацедив отвар,

Меня жалея, говорила:

«Син ёрягим миним, Эльдар…»

Гляжу на давний фотоснимок,

Как в детство дальнее бегу,

И вспоминаю тётю Нину,

А по-татарски — Мушвику.

Есть на земле святые люди,

Хранит их памяти тропа.

Их, как тебя, зовут и любят,

Моя апа — миним апа…

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

На земле со времён Мухаммада

Этих слов не смолкает триада,

Как живое сиянье над ним.

И доныне молитвой храним

Средь толпы и в пути одиноком —

Восклицающий вслед за Пророком

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

Мир тому, кто восславил Аллаха,

Кто надежду для горсточки праха

Дал молитвенным словом своим!

Помню, близким моим и родным

Войн и горя досталось немало.

Только бабушка всё повторяла:

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

Что бы в мире ещё ни случилось:

Верю в Бога Единого милость,

Верю слову Пророка пред Ним.

Мухаммад, был рожденьем твоим,

Мир спасен, словно солнечным светом…

Вслед шепчу за отцом и за дедом:

Бисмиллахи-рахмани-рахим…

Кыш Бабай

Улыбнись, не прозевай:

Скоро Новый год!

Это значит Кыш Бабай

К нам уже идёт!

Если ни коньков, ни лыж

Рядом не найти:

Стоит только крикнуть «Кыш!»,

И Бабай — в пути!

Он и ёлку принесёт

И мешок конфет.

За Бабаем Новый год

Ходит много лет.

Ну, а если не судьба

С Кышем для татар,

То придут Шахта Баба

И девица Кар!

А к рассвету, как закон,

Люди говорят:

В дверь звонит Буха-нойон

Родом из бурят…

Люблю и помню

Часть первая. Мишари

Почти всё, что я знаю о родных — из маминых рассказов и совсем немного — из раннего моего детства. Я делаю сейчас эти записи для себя и, может быть, для своих детей, если когда-нибудь это им захочется знать. Мама рассказывала фрагментарно, как вспомнит, и не рассказывала ничего для записи. Наоборот, стоило ей заметить, что я пытаюсь что-то записать, как разговор прекращался. Всё ли она рассказывала именно так, как было, а не как это отложилось в её памяти о своем детстве и своей юности, всё ли я правильно дословно запомнил — я ручаться тоже не могу. Потому что человеческие воспоминания — это не архивный протокол, а яркие пятна света во мгле исчезнувшего времени. Я же просто хочу сохранить память о тех моих родных, которых уже нет, многих из которых я и не видел никогда, и не мог видеть. Но они были. И пусть это останется в слове, как мой поклон им за то, что они — были.

Семья моей мамы перед войной жила в Ленинграде на улице Декабристов. У семьи была дача под Ленинградом, где в бочках хранилась собранная на болотах и в лесу ягода: клюква и брусника. У бабушки (её звали Афифя Айнетдиновна, а по-русски Агафья или просто тётя Ганя) были специальные туфли, которые мама называет «театральными», поскольку в них она с дедом ходила в театр (вероятнее всего — в Мариинский, тогда — имени Кирова, он находился неподалеку от дома). Деда звали Хасян Юсупович.

Дед мой родом из Усть-Узы Пензенской губернии (Пензенская область Шемышейский район Усть-Узинский сельсовет село Усть-Уза), некогда очень большой (несколько тысяч жителей) татарской деревни на берегу реки Узы, впадающей в Суру. Из волжских татар-мишарей. Князей этих племен, правителей городов и селений называли улугбеками. Скорее всего, отсюда и произошла фамилия деда и прадеда. Мой прадед Юсуф был высоким русоволосым с большими не монголоидного типа голубыми глазами. У деда Хасяна, у мамы, у меня — глаза карие, но тоже большие. Дед был тоже русоволосым. Мама — тоже, но до пяти-шести лет. Я тоже родился и до пяти лет был русоволосым, затем волосы потемнели. У моих сыновей в детстве — тоже русые волосы, а у младшего — голубые глаза.

Усть-Уза (местное — Оз авыл), татарско-мишарское село, центр сельсовета, в 10 км от пгт Шемышейка, ближайшая железнодорожная станция в Пензе, на берегу Сурского водохранилища. На 1.1.2004 — 533 хозяйства, 1436 жителей. Основано полковыми татарами, прибывшими из Темникова и Саранска во главе с Альмяшем Елаевым на земле, переданной им в 1683 году. К 1877 году в селе — 517 дворов, 7 мечетей, 2 школы. Кто такие татары-мишари? Татары-мишари — это сложный этнокомплекс, сформировавшийся в основном до конца XVI в. в пределах Мещеры, Мордовии, Нижегородского Поволжья. Помните рассказы Константина Паустовского о Мещерской стороне? Мещерской она зовётся именно потому, что это родина мишарей. В течение нескольких столетий мишари обитали в Мещере, местности, расположенной в среднем течении р. Оки. Топоним Мещерская земля происходит от названия мещерской народности. Всё правобережье Средней Волги издревле было местом проживания финно-угорских, тюркских и славянских племен. Именно там произошло формирование предков мишарей в дозолотоордынский период. В русских документах XIV–XV вв. они называются «мещеряками», а в более поздних — XVI–XVII вв. — уже значатся под собирательным именем «татары». В царской России с 1798 по 1865 гг. мишари, как башкиры и казаки, находились в военно-казачьем сословии. В Отечественной войне 1812 г. активно участвовали и мишари, сформировав 2 конных полка. 1-й полк в 1812—1814 гг. нес гарнизонную службу в г. Москве. 2-й полк прошел большой боевой путь, закончив его в Париже. Все участники взятия Парижа 19 марта 1814 г. были награждены серебряными медалями.

Особенностям татарского языка в селе Усть-Уза посвящена научная работа члена-корреспондента РАН, выдающегося тюрколога Э. Р. Тенишева. Ученые Ф. И. Гордеев, Э. Р. Тенишев, В. А. Никонов полагают, что географическое название Уза имеет финно-угорские корни. Действительно, судя по описаниям мамы, рослый, голубоглазый, русоволосый мой прадед Юсуп, коренной житель Усть-Узы, внешне скорее напоминал классического финна, чем привычного стереотипного татарина. Притом по говору жители этого татарского села, на мой взгляд, отличаются от жителей других татарских сел тем, что в их речи уловимы отголоски куманского языка (так арабские средневековые историки называли половцев), кроме того особенность их мишарского диалекта заключается в сохранении древних форм, присущих современным кипчакским языкам, а так же в его близости к древнетатарскому литературному языку (тюркИ).

Мишарская лексика, в отличие от казанского диалекта, характеризуется наличием значительного пласта древних кипчакских и огузских слов, немногочисленных мордовских заимствований и довольно большим количеством заимствований из русского языка. Причем, с сохранением древнего фонетического облика русских заимствований. Притом, в языке зачастую встречаются отсутствующие в литературном арабские и особенно персидские слова. По крайней мере, это утверждают ученые, и мне остается только согласиться с ними.

Жизнь моих близких складывалась чрезвычайно непросто. Конечно, как все мы теперь знаем, сложные неоднозначные исторические процессы происходили тогда повсеместно, но в то же время я не могу сказать однозначно, что моя родня не осознавала того, что творится вокруг. Скорее наоборот. Они понимали всё. И дай Бог нам понимать в этой жизни хотя бы половину того, что было ясно для них…

Часть вторая. Люблю и помню

Крайне сложно писать о том, что и кровно, и духовно — очень близко, как говорится, возле самого сердца… Бабушка моя (абийим) родом из Шумалака, деревни на стыке Ульяновской и Пензенской областей. Родилась аби в 1904 (или в 1903) году. Её родителей звали Айнетдин и Фяхриннися. У бабушки был брат — смуглый, как араб, Ильяс-абзи («абзи» — по-татарски «дядя», так зовет его моя мама) вполне возможно, среди предков бабушки были арабские архитекторы, которые в средние века строили в Булгарии мечети, дворцы, крепости. Был у бабушки еще один родной брат, она его очень любила, но моя мама не застала его при жизни, а имени не запомнила. Ещё была у аби старшая сестра — Няфися — апа (апа — тетя) — так её звала моя мама. Русские звали её Анфисой. Она была старше моей бабушки, причем, намного: на несколько десятков лет! Жила семья дружно, зажиточно, относились друг к другу бережно. Фамилии её отца, дедушки Айнетдина, мама не помнит, однако, либо он сам, либо их родные имели прямое отношение к роду татарских князей Айсиных.

Бабушка в юности была очень красивой, с длинными чёрными косами, общительной, с большим чувством юмора, которое, кстати, сохранила до старости. Даже я помню её забавные шутки (всегда добрые, никогда необидные), добрую искреннюю улыбку, сметливый практичный ясный ум. Первым её мужем стал богатый молодой бек (татарский дворянин) в безумном порыве любви выкравший её у родителей. Но вместе они были недолго: в стране полыхала гражданская война: большевики расстреляли мужа моей аби, а родившийся первенец умер у неё на руках. Слишком много было причин для смерти: террор, голод, эпидемии… Положение молодой женщины было ужасно. И тут жизнь познакомила её с моим дедом, который был в ту пору молодым отчаянным конником будёновской армии. Молодой боец влюбился сразу и навсегда. Они поженились.

Отец деда Хасяна — Юсуп был не только необыкновенно красив, но и образован, богат и уважаем всеми. Он имел карету, большой просторный дом, ухоженную усадьбу с родовым яблоневым садом, владел пахотными землями, угодьями, торговал зерном с Канадой, у него были приказчики и прислуга. Его жена, моя прабабушка Халимя, прожила долгую жизнь (моя мама помнит её ещё после Великой Отечественной войны) и даже в старости продолжала прекрасно вышивать, была опрятной, подтянутой, с великолепной осанкой, знала массу сказочных историй, которые рассказывала внучкам, но полов лично сама принципиально не мыла, всякий раз повторяя, что для этого существует прислуга.

Юсуп слыл набожным мусульманином, а его сын Хасян, мой дед, учился в медресе, владел арабским языком, читал Коран в подлиннике (я лично тому свидетель, помню как он свободно читал по-арабски справа налево). А ещё я помню деревенскую конюшню и то, с какой любовью дед ухаживал за лошадьми, как выводил их на огороженную площадку, где кони валялись в опилках, бегали и исполняли все, что ему от них требовалось. Эта привязанность жила в нем с детства. В годы революции молодой Хасян увлекся большевистскими идеями, вступил в Конную армию Будённого. Его отец Юсуп добровольно передал большевикам свои земли и свою усадьбу, в которой теперь располагались органы новой власти.

Мама моего деда — моя прабабушка Халимя в старости жила с семьей своего сына Хасяна, поскольку он, родившийся в 1899 году, был её старшим сыном. Кроме Хасяна в семье росли его сестры Мярзия-апа, Зяйнаб-апа («апа» означает «тётя» по-татарски, так называет их моя мама, потому и я называю их так же, поскольку слышал о них от матери) и братья — Мирза-джон-абзи 1912 года рождения и Джафяр-абзи 1923 г.р.

В Конной армии у деда была опасная работа, требующая исключительной отваги и смекалки: он был вестовым, доставлял срочные пакеты с секретными донесениями из одной армейской части в другую, нередко — через территорию, занятую врагом. Лучшим боевым другом, его спасителем был для него конь. Только конь выручал своего хозяина во время погони, а когда однажды деда ранили, его конь лег рядом с ним набок, чтобы раненый друг-человек мог заползти на него, а потом унес его на себе к своим, спас ему жизнь.

Одно из ранних моих детских воспоминаний: мороз, свежий яркий запах снега смешанный с тёплым конским запахом, низкие дровни с мягким сеном и летящая из-под полозьев скрипучая снежная дорога, по которой вдоль тихого зимнего леса едем я и мой дедушка Хасян: я позади, в сене, а он с вожжами — впереди.

Партиец, большевик, участник гражданской войны, первый председатель колхоза в Усть-Узе (кулаки дважды дотла сжигали его дом), советский служащий в предвоенном Ленинграде, участник финской и Великой Отечественной войн, блокадник, прошедший через всё, что только можно себе представить, Хасян Юсупович в конце жизни кардинально изменил свои взгляды. Он вышел из партии, молился на арабском, носил мусульманский кяпяч (татарская тюбетейка). Таким я застал его в начале моей жизни — в шестидесятые годы прошлого века. В 1975 году деда не стало. Бабушка пережила его ненамного, она умерла в 1977г.

Много горя выпало на их долю, много тяжелейших испытаний, о которых я упомяну далее, но до самого конца они были вместе, заботились друг о друге, любили и берегли своих детей и внуков, одним из которых был и я. Абийим, ёрягим миним! Бабайим миним! Слышите ли вы меня? Я вас люблю, родные мои… Люблю и помню.

Часть третья. Довоенное время

21 января 1924 года родился мой дядя Ханяфи Хасянович (или как его звали потом: Федор Васильевич) Улубиков. Судя по сохранившимся фотографиям и по воспоминаниям мамы, она очень на него внешне похожа. В 26-м появилась на свет Мушвика (тетя Нина), а в 1928-м еще одна сестра — Закия (тетя Зоя). Наконец, в 1937-м родилась моя мама — Сания Хасяновна, по сложившейся в те годы советской традиции люди называли её Шурочкой, и по сей день многие зовут её тётей Шурой или Александрой Васильевной.

Прадед Юсуп, которого любила и уважала вся семья, ко всеобщему сожалению рано ушел из жизни, причем по совершенно банальной причине: аппендицит. Его вполне можно было спасти в обычной районной больнице даже тогда, в двадцатые годы, но врачебная нерасторопность и халатность, увы, аукнулись непоправимым горем для всех домочадцев.

В школе Ханяфи был отличником, ему легко давались все предметы, а характер у него был весёлый, жизнелюбивый, даже озорной. Любил, например, поддразнивать обидчивую Закию. Подойдёт и как бы невзначай спрашивает: — Как твою классную руководительницу зовут? — Варвара Степановна. — Как? Как? Варварварвар… Сестра начинает злиться, и в конце концов бежит со слезами на глазах жаловаться маме. Ну, парню доставалось, конечно.

Сания родилась в Пензе, а вскоре семья переехала в Ленинград. Возможно, внезапный (буквально в одну ночь) отъезд семьи был связан с конфликтом, который возник у деда с кем-то из местных властей. Дело в том, что прекрасный родовой яблоневый сад, который семья деда Хасяна безвозмездно передала советской власти, эта самая власть однажды безжалостно и бессмысленно вырубила под корень на глазах деда. И, вероятно, он в сердцах позволил себе по этому поводу нелицеприятное высказывание. А на дворе был 38-й год, время стукачей и расстрелов не только по малейшему поводу, но порой и без всякого повода.

Они поселились в доме номер 11 квартира 11 по улице Декабристов. На новом месте как опытный партиец и хозяйственник дед вскоре получил неплохую должность. Мама помнит, как в день получки отец принёс детям фабричную коробку с рассыпными конфетами (имеется в виду большая фабричная упаковочная тара). Федя — Ханяфи вступил в комсомол, начал самостоятельную трудовую жизнь. Жил он в рабочем общежитии на Гороховой улице дом 6. С первой же получки брат купил самой младшей сестре красивые туфельки. Она помнила о них всю жизнь. Среди сверстников Федор был заводилой. Мама помнит, как они с ребятами шли-маршировали по улице и громко пели советские песни. Особенно часто «Песню о Щорсе»: «Шел отряд по берегу, шёл издалека, шел под красным знаменем командир полка…».

Однажды, он с друзьями возвращался из леса, где они насобирали много переспевшей ягоды — то ли голубики, то ли черники. Естественно, и сами напробовались. А запах от переспевшей ягоды очень напоминал винный. И бабушка решила, что Федя выпил (хотя он никогда не пил) и не признается. Она сильно рассердилась на него и шлёпнула его при всех полотенцем. И тут друзья за него вступились: показали собранную ягоду. Бабушка расплакалась от того, что ей стало жалко сына, к которому она только что была так несправедлива.

Тем временем дед Хасян снова оказался на войне: теперь он воевал с белофиннами. Финская война длилась всю зиму 40 года. Когда-то в детстве он рассказывал мне об этом, но, к сожалению, я почти ничего не запомнил, кроме его слов о том, что стояли крепкие морозы. А ещё — что финские солдаты были очень мужественными и достойными противниками, которые крепко сражались, но никогда не позволяли себе той подлости, на какую оказались способны немецкие фашисты, особенно эсэсовцы. Сейчас я понимаю, что даже в те времена взгляд моего деда на окружающую политическую действительность оставался непредвзятым. Белое чёрным так же как и чёрное белым он никогда не называл.

В Ленинграде проживала не только его семья, но и семьи его сестер — Зяйнаб-апы и Мярзии-апы. Перед самой войной прабабушка Халимя вдруг собралась и выехала из города на Неве, заявив, что вот-вот начнется война и что в Ленинграде оставаться опасно. Она — единственная из семьи, кто не попал в блокадное окружение…

Часть четвертая. Начало войны

Федора не брали в действующую армию по возрасту — 17 лет, возраст непризывной. Но он нашел выход: война сама приближалась к дому, вражеское кольцо вокруг Ленинграда сжималось с каждым днём, и Ханяфи ушел добровольцем в партизанский отряд. Он участвовал в самых рискованных операциях: о пулеметном расчете, уничтожившем несколько сотен фашистов, писала в 1942 году «Ленинградская правда», одним из двоих в этом расчете упоминался партизан Фёдор Улубиков. Однажды, отряд попал в сложную ситуацию: фашисты обложили лес постами, кончились продукты, начался голод, бойцы слабели на глазах. Федор с товарищем ушел в разведку, им удалось не только миновать немецкие посты, но и выследить вражеский продуктовый обоз, распугать охранников выстрелами и гранатой, создав впечатление, что партизан вокруг много. На самом деле, если бы немцы догадались, что перед ними всего пара партизан, исход боя однозначно был бы иным. Но в результате всё кончилось благополучно: отряд был выведен из окружения, а бойцы спасены от голодной смерти.

И таких операций с участием моего дяди было много. На фотографии военного времени я вижу его с двумя боевыми медалями на груди…

Недавно в обобщенном банке данных «Мемориал» я нашел архивную запись о судьбе брата моего деда Мирза-джона-абзи: «Номер записи 1858411, Улубеков Мирза Юсупович, год рождения 1912, место призыва Красногвардейский РВК, Ленинградская обл., место службы 122 Танковая Бригада, воинское звание ст. сержант командир отделения, дата выбытия 29.11.1941, причина — пропал без вести в районе Твердово…» Он не пропал без вести поздней осенью 1941 года. Уже после войны мой дед искал его следы на земле, а нашел — его племянника, родного сына брата Мирзаджона, о существовании которого мой дед ничего ранее не знал.

Зифрид (или Зигфрид?), такое имя носил сын Мирзаджона, рассказал, что родился он в Даугавпилсе (Латвия), что его отца и мать расстреляли фашисты, а его, плачущего грудного младенца, не стали добивать, сказали: «И так подохнет». Но ребенок не умер, его подобрала и вырастила многодетная мать, простая прибалтийская женщина. Командир отделения Улубеков скорее всего попал в плен и был отправлен в Даугавпилс, где находился лагерь военнопленных.

Вообще, архивные данные, с которыми я ознакомился, вызвали у меня лично по меньшей мере удивление: ни в одном случае я не могу сказать, что в них содержится окончательная правда о судьбе моей родни. Ни в одном! Написано: Мирза Улубеков пропал без вести в 41 году. На самом деле реально существует его сын, родившийся не ранее 1943 года! Но об этом — нет ни слова. На самом деле Улубекова расстреливают (тоже не позднее 1943 года), судя по фразе, которую поняла приемная мать-латышка (вряд ли простая женщина знала немецкий), не немцы, а латышские фашисты. За что? Далее мне удалось выяснить следующее: в феврале 1943 года поднял восстание и перешел на сторону партизан первый татарский батальон «Идель Урал», сформированный немцами из пленных татар для борьбы с большевиками. Когда татары перебили немецких офицеров и в полном составе перешли на сторону партизан, гитлеровцы начали ответные репрессии. Скорее всего Мирзаджон был участником татарского подполья, так же, как знаменитый татарский поэт Муса Джалиль, находившийся, кстати, в Даугавпилсе в концлагере Шталаг-340 в период с 2 сентября по 15 октября 1942 года. Для того, чтобы иметь возможность продолжать участвовать в борьбе с врагом, Джалиль вступил в созданный немцами легион «Идель-Урал», организовал среди легионеров подпольную группу и устраивал побеги военнопленных. Гестапо арестовало Джалиля и большинство членов его подпольной группы за несколько дней до тщательно подготавливаемого восстания военнопленных в августе 1943 года…

Судя по тому, как фашисты застрелили Мирзаджона и его жену, похоже, что это была карательная операция. В любом случае можно сказать одно: старший сержант М.Ю.Улубеков, пропавший без вести в конце ноября 1941 года, на самом деле ещё почти два года продолжал борьбу с фашистскими захватчиками и погиб от их рук в 1943 году в городе Даугавпилс… Погиб, как герой.

Часть пятая. Джафяр-Абзи

В 42-м году прабабушке Халиме, матери моего деда Хасяна и его братьев Мирзаджона и Джафяра, пришла похоронка на сына. Недавно в архивных документах я обнаружил следующие записи (фамилия и имя, как всегда, искажены): «Улубинов Жафер Юсупович, год рождения 1923, место рождения Пензенская обл., Шемышейский р-н. с. Усть-Уза, место призыва Хвойнинский РВК Ленинградская обл., место службы 375 стрелковая дивизия, звание красноармеец, убит дер. Ножкино Ржевский р-н Калининская обл., дата выбытия 17.02.1942, Место захоронения Калининская обл. Ржевский р-н д. Бахмутово, братская могила»…

Я не видел войны, и вообще родился через 15 лет после её окончания. Но я помню Джафяра-абзи! Я помню, как он возился со мной, играл, шутил, катал на своей ноге (я сидел на ней верхом, а он ею раскачивал: такие импровизированные качели), даже помню, что нога была в кирзовом сапоге! Дядя Джафяр умер в 1968 году…

Командование приказало молодым солдатам развести костры для обозначения взлетно-посадочной полосы. Ожидали самолета из-за линии фронта с партизанской территории. Была зима, ночь, мороз. Никто не спал, Джафяру с товарищами разрешили подсушить одежду, погреться возле одного из костров. Из-за леса послышался гул самолета, и вдруг с неба посыпались бомбы! Вместо ожидавшегося нашего прилетели немецкие самолеты и начался ад! Одна из первых же бомб упала прямо в тот самый костер, возле которого грелся Джафяр и его товарищи. Трупов было очень много. Всё тело Джафяра было иссечено осколками, голова залита кровью, челюсть оторвана… Трупы пересчитали пофамильно, стали складывать в сани, чтобы увезти и закопать. Кому-то из похоронной команды показалось, что тело Джафяра ещё дышит. Проверили: молодое девятнадцатилетнее сердце ещё бьётся. И отправили тяжелораненого не в могилу, а в госпиталь.

Джафяр-абзи перенес бесчисленное число операций, из него извлекли массу осколков, в том числе и в районе сердца. Хирурги пришили ему язык, сделали искусственную челюсть, обтянули её кожей с его же тела (чтобы не произошло отторжения).Я помню его ужасно изуродованное лицо и добрые тёплые глаза человека, пережившего бесконечную нестерпимую боль… И вот однажды Джафяр постучал в дверь родного дома. Он боялся, что мама Халимя не узнает его из-за страшного уродства, но мама узнала его сразу, кинулась к нему, обняла, вскрикнула и… потеряла сознание.

Прошло два года и вдруг, однажды утром Джафяр просыпается необыкновенно бледным и пишет карандашом записку: «Мама! Я видел во сне, как бомба упала мне на грудь. Я не могу говорить. У меня отнялся язык». Врачи сказали, что речь к нему вернется так же внезапно, как исчезла, но нужно время. Прошло еще несколько лет. И речь действительно вернулась к Джафяру точно так же — однажды утром…

Мужиком он был работящим, на селе (а жил он после войны в родной Усть-Узе) считался мастером на все руки, а в шестидесятые годы (когда я успел увидеть его и запомнить) был бригадиром плотницкой бригады. Чудо — то, что он дожил до 68-го года, хотя и прожил в итоге всего 45 лет. И не все осколки удалось извлечь, не все… Так и похоронили его — с осколками…

Часть шестая. В блокаде

О блокадном Ленинграде написано и сказано много. Я не задаюсь целью пересказывать общие места, мне важно рассказать о своих близких…

Когда звучала сирена воздушной тревоги, все должны были прятаться в бомбоубежищах. Но это знают взрослые, а маленькие дети не знают что делать, особенно, если в этот момент мамы нет рядом. Мама была маленькой девочкой, у которой был ещё годовалый братишка. И однажды бабушка встревоженная сиреной вбежала в дом и не увидела детей. Оказывается, они забрались под кровать и сидели там тихо, как мыши, в ожидании бомбёжки…

Наступали голодные времена, и тут нашей семье несказанно повезло! Возле дома, где они жили, бомбой убило лошадь! Все, кто жил неподалеку, так разобрали её на мясо, что не осталось ничего, кроме копыт и хвоста… Конечно, этого хватило ненадолго, но хотя бы на время смягчило голод.

Cтаршие девочки Мушвика и Закия терпеливо сносили голод, но маленькая Шурочка-Сания всё время просила есть, а малыш постоянно плакал. Семья пухла от голода. Они перебрались в дачный домик, но и там было не намного лучше. Зяйнаб-апа, сестра моего деда и пятеро её детей умерли от голода. Каждый день у Зяйнаб умирал ребенок, последней умерла она сама, легла рядом с мертвыми детьми и умерла. Их похоронили на Пискаревском кладбище в братской могиле.

Летом 42-го года старший брат мамы, партизан Ханяфи-Федор добился, чтобы его мать и сестер эвакуировали по Ладоге на санитарном корабле. Это было страшное плавание. Невзирая на санитарные красные кресты немецкие самолеты в упор расстреливали переполненный ранеными пароходик. Бабушка обхватила руками ребятишек, прикрыв их собой, и молила Бога о том, чтобы либо они спаслись все, либо чтобы убило всех сразу. А рядом кричали и умирали беспомощные люди. С тех пор моя мама не может выносить звука пикирующих самолетов даже в документальных фильмах, ей сразу становится плохо: тот неописуемый дикий ужас, пережитый в детстве, возвращается снова и снова.

Три месяца они: то ехали поездом, то стояли на станциях (неделями!), попадали под бомбёжки, выбирались из горящих вагонов и ехали снова. И голодали, голодали, голодали, меняя на хлеб всё более-менее теплое и хоть сколько-нибудь стоящее из одежды. Животик у малыша опух, посинел и, однажды, младший братик моей мамы умер. Так и не увидел малыш далекой сказочной Усть-Узы.

Уже выпал снег и ударили морозы, когда, наконец, они добрались до села и постучались в домик бабушки Халимы. Но это было не то хлебное богатое село, каким оно было когда-то. Запасов у бабушки не было никаких. Они делили на всех три картофелины в день, хлеба не было совсем… Сания постоянно плакала и просила есть. Положение становилось безвыходным. Беженцам не на что было жить дальше.

И тут случилось чудо… Однажды ночью в их дверь постучались. Бабушка открыла дверь. На пороге стоял странный мужчина в годах в старой шинели. Видно было, что шел он долго и издалека. Он попросился переночевать. И моя бабушка впустила гостя. Она постелила ему и стала думать, что предложить из еды. Кроме трех картофелин, которые нужно было поделить на себя и всех детей — дома не было ничего. Что поделать? И она решила поделиться с гостем и этим. Положила картошку в чугунок и поставила в печку варить. Мама спросила бабушку: кто такой этот дядя? Аби ответила ей, что он — их дальний родственник.

Когда картошка сварилась, бабушка хотела пригласить гостя отужинать, но он уже спал или сделал вид, что спит. А наутро он и вовсе исчез. В прямом смысле. Ни соседи его не видели, ни следов на снегу не осталось. А чугунок оказался доверху полон горячей картошки. Мало того, с этого дня жизнь семьи переменилась к лучшему. Их позвали жить в Ермоловку (40 км от Пензы в сторону Тамбова) — там была картошка. Мама прошла вместе со всеми 80 километров пешком от Усть-Узы до Ермоловки. В чем душа держалась у шестилетнего, страдающего от хронического недоедания ребенка! Но дошла.

— Кто был этот дядя, мама? — опять спросила она мою бабушку.

— Святой, доченька, — ответила ей мать, — наш святой…

Часть седьмая. Память

В 43-м приехал на побывку брат Фёдор (Ханяфи). Недолго он был, всего несколько дней. Мама запомнила руки брата, большие, сильные: он поднял её под самый потолок:

— Шурочка моя! Как же я тебя люблю!

Брат рассказывал старшим сестрам моей мамы, как был в плену у немцев, и что его, как партизана, зверски пытали, истязали, и что ему чудом удалось бежать. Он сказал, что больше никогда не попадет в плен, потому что теперь носит с собой гранату — на самый крайний случай.

И он опять уехал туда, за линию фронта… Я помню пожелтевшую фотографию, на которой мой дядя, улыбающийся, с папироской в зубах, в гимнастерке с медалями на груди позирует на фоне леса вместе с группой своих товарищей. Один из них — в центре — в белой рубахе, с развернутым аккордеоном, в шляпе, особого тирольского покроя, какие у нас никогда не носили… На обороте фотографии — записка простым карандашом, который позднее (и, видимо, не раз) обводили тоже то простым карандашом, то химическим… В ней дядя сообщает своей маме, что его забросили в Польшу и теперь он будет вести борьбу с врагом здесь. И ещё о том, что с ним всё в порядке, что он любит маму и сестер. Судя по фотографии она была сделана летом, по крайней мере — в теплое время, самое позднее — в сентябре и датирована 1944г. Это была последняя (по крайней мере — известная мне) весточка от Федора Васильевича Улубикова.