Бесплатный фрагмент - Танцы казначея

В целях защиты психики дорогого читателя, сохранения оставшихся нервных клеток автора, соблюдения законодательств ряда цивилизованных стран, а также по гуманным соображениям,

С сожалением сообщаем,

Что нами было принято непростое решение: издать сокращенную версию «Танцев казначея», ликвидировав особо сомнительные сцены.

Без них произведение, безусловно, менее яркое, но все еще восхитительное.

Возможно, когда-нибудь первоначальная версия также станет доступна широкой аудитории, а пока предлагаю вам насладиться тем, что имеем.

Ник Хлорин

Танцы казначея

Солнце медленно всходило,

Хотя сна не было ни в одном глазу.

Из окна паук с паутиной

Наблюдали, как туча пускает слезу,

Вспоминая, что ночью съедала Луну.

(А точнее — просто откусила какую-то незначительную часть).

Мне слишком хотелось куда-то пропасть,

Просыпаться одной в постели:

Без людей, похмелья и повода.

Вот, прилетели.

Я, поэт большого туманного города

(Лондон, Петербург, Женева, Венеция, Рига),

Сейчас потерян где-то в бывшей Югославии,

Забыв о шикарных отеля вроде итальянского «Бригга»

(С кайфом больного амнезией, не вспоминаю уже о красивых странах),

В неизвестном санатории

Встречаю рассвет, пью чай из-под крана,

Любуюсь на крематории.

Пролог

(окрестности Юпилучче, Королевство Мэленд, настоящее время)

— Представьте, вы любуетесь цветком, вдыхаете его аромат, у вас перед глазами возникает вся летопись его жизни. Бескрайнее поле, в котором он просыпается ранним утром от мокрых прикосновений капель росы. Солнечные лучи осторожно поглаживают его лепестки. Когда солнце меняет цвет с ослепительно золотого на величественно багряный, а затем устало прячется от посторонних глаз в высокой полевой траве, наш цветок любуется созвездиями, играя с феями, и пытается сохранить расположение таинственных звезд в нечетких лабиринтах своей цветочной памяти. Ночное небо он любит больше всего, ведь в его фиолетовой синеве цветок видит свое отражение. Они так похожи, думает он.

К концу лета цветок становится совсем взрослым. Он немного задремал, любуясь ночным небом, а проснулся уже на пыльном подоконнике, и бескрайнего поля вокруг нет, только за стеклом опавшие листья и люди, которых сдувает ветер… С наступлением темноты цветок посмотрел наверх и от счастья широко-широко распахнул свои лепестки. На него по-прежнему смотрит его любимое небо.

— Прошу прощения, а нельзя ли перейти ближе к делу? — прервал старика хрипловатый, наглый голос принцессы.

— Ну что ж, будь по-Вашему, — рассказчик не изменился в лице, продолжая улыбаться не то хитро, не то добродушно. Я бы тоже так улыбался, если бы передо мной сидела невероятной красоты жрица в полупрозрачном одеянии, — итак, жил в Королевстве Мэленд добрый и справедливый король. И было у него два сына…

Ками, лежа на коленях арфиста (все-таки любить можно красиво и возвышенно, а можно, вызывая у всех окружающих рвотный рефлекс. В случае с Ками неизменно был возможен только второй вариант), громко цокнула языком и страдальчески закатила глаза. Никто не обратил на это внимание. Я заворожено смотрел на совершенную грудь Левиты. Розовый жемчуг сосков то исчезал в руках старого мудреца, то вновь открывался нашему взору. Арфист, полагаю, смотрел туда же. Соню происходящее интересовало мало, она, словно пчелка, почти летала по комнате, легким движением руки подкидывая к бесконечному потолку желтый воздушный шарик.

— Старший, Валентиниус, был умен и хорош собой. Именно он должен был унаследовать престол. Но вышло так, что по натуре своей он оказался больше склонен к развлечениям для простолюдинов. Младший же, Пуннор, родился глупым и нескладным, да еще и рос в тени звездного старшего брата. Как тут ни стать жестоким?

Полуостров Юпэр в то время представлял собой отдельное государство под руководством пожилого генерала. Несмотря на ряд идеологических разногласий, правители ладили между собой. Сын генерала Юлфор, будучи ровесником Пуннора, с юных лет водил с младшим принцем дружбу.

Шли годы, и, надо сказать, оба сына с возрастом становились для старого короля глубоким разочарованием. Валентиниус всерьез увлекся музыкой, убегал из Дворца и в скрывавшей лицо маске и простой одежде давал уличные концерты, собирая вокруг себя толпы подданных, не ведавших, что выступает для них наследный принц. Король и его приближенные всерьез опасались, что Валентиниуса кто-нибудь узнает, масштаб скандала в этом случае сложно было даже представить.

К Пуннору судьба оказалась еще менее благосклонна, ему не посчастливилось влюбиться в дочь некого аристократа, славившуюся красотой на все Королевство. Девушка лишь посмеялась над тучным принцем, не имевшим права на престол, но осмелившимся просить ее руки. Ладно бы он был красив. Ладно бы перспективен. Да хотя бы умен. Или просто обладал бы покладистым и добрым нравом. Однако в Пунноре не было буквально ничего, за что его можно было бы полюбить, тем более знатной красавице. Но мы-то с вами знаем, что ничего нет страшнее отвергнутого и обиженного мужчины…

С детства защищавший и помогавший Пуннору, преданный по натуре своей, но выросший в условиях военной диктатуры и знавший только язык силы, Юлфор решил, во что бы то ни стало помочь лучшему другу. На тот момент его отец был уже в совсем преклонном возрасте, и армией Юпэра руководил Юлфор.

В ту страшную ночь толпа профессиональных военных ворвалась в фамильный особняк девушки, вырезав всю семью и прислугу. Ее саму доставили Пуннору во дворец, а следующим утром в ближайшем храме их обвенчал подкупленный тайранистский жрец.

Отчаявшаяся девушка, запертая в покоях второго принца, безутешно рыдала и каждый день молилась эйлиристским богам, умоляя наказать обидчиков. Так жалобен был ее плач и так пленительна красота, что даже высшие существа были растроганы. Случился феномен, которого не происходило, возможно, ни разу в современной истории: божество влюбилось в земную девушку и снизошло к ней. Любовь эта, представьте себе, была взаимной. Только вот божество то оказалось вовсе не божеством, а злобным демоном, который, вместо запрошенного освобождения для девушки, начал просто жить вместе с ней прямо в королевском дворце, заставляя второго принца спать на коврике у двери и всячески над ним насмехаясь в отместку за прошлые страдания возлюбленной.

Тут произошло еще кое-что. Старый король находился при смерти, а Валентиниус отрекся от престола, женился на дочери отставного полковника королевской армии Мэленда и начал давать концерты уже публично, обзаведясь толпами поклонников по всему Королевству и даже за его пределами. Теперь трон должен был перейти к Пуннору, но как, скажите мне на милость, может управлять государством человек, который даже с демоном в собственной спальне разобраться не в силах? К тому же на тот момент младший принц задумал жениться на зарубежной принцессе, что серьезно укрепило бы его позиции.

Юлфор и Пуннор обращались к лучшим жрецам и предлагали любые деньги за изгнание существа. Но тщетно, любые ритуалы были бессильны, чертовщина продолжалась, и тогда…

— Пришла БЕЛАЯ. ХРОМАЯ. ОБЕЗЬЯНА., — скучающе отчеканила Ками.

— Верно, Ваше Высочество. Белая хромая обезьяна пообещала навсегда избавить Пуннора от демона и возлюбленной, поставив два условия. Во-первых, Пуннор должен будет держать при дворе и воспитывать их сына как минимум до его совершеннолетия. Во-вторых, поскольку Пуннор и Юлфор все-таки совершили страшное преступление, для ритуала по возвращению демона восвояси нужна была кровь одного из них. Вся до капли.

Слезно, на коленях умолял Пуннор друга пожертвовать собой, клянясь позаботиться о его семье и государстве. Молодой генерал пошел на жертву, тем более что его и самого мучила совесть за содеянное, но перед смертью потребовал от товарища заключить тайранистскую сделку и поклясться заботиться о его сыне.

Поговаривают, что вой демона сотрясал Мэленд целый месяц, и что жители домов вблизи дворца были вынуждены эвакуироваться, потому что адские вопли не давали им ни спать, ни даже слышать. Но, в конце концов, ритуал был завершен, демон изгнан, а первая жена Пуннора мертва.

Пуннор был коронован, женился на чужеземной принцессе, которая позже родила ему двоих детей. Но нарушил слово, данное пожертвовавшему собой другу. Первым же указом он напал на Юпэр. После недолгой гражданской войны, полуостров был официально присоединен к Мэленду. Жену и маленького сына Юлфора он забрал и поселил во дворце в крыле прислуги. Лишь от сына демона и первой жены не решился он избавиться под страхом возвращения древнего зла. Мальчик рос у него на глазах рядом с его детьми немым напоминанием об адских годах и сне на коврике у порога, — мудрец замолчал.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь перезвоном музыки ветра.

— Ничего не забыли? — вновь вмешалась Ками, наиграно кашлянув.

— Конечно-конечно. Ослепленный славой, Валентиниус сошел с ума и повесился. Незадолго до этого бесследно исчезла его жена. Старый полковник хотел забрать и воспитывать их дочь самостоятельно, но придворные чиновники настояли на том, что девочка должна расти во дворце. Многие считали и до сих пор считают власть Пуннора нелегитимной. Пуннор знал об этом и собирался женить дочь брата на своем сыне Бениле, но…

— А вот теперь достаточно! — Ками резко подскочила, не сильно ударившись затылком о челюсть арфиста, — и, кстати, прошу обратить внимание, эта история в очередной раз демонстрирует нам что? Правильно, то, как несчастны все эти маленькие, но очень гордые нации. Сколько печалей, лишений и бед выпадает на долю вечно ущемленных юпэрцев, вы только вдумайтесь! И так ведь по всему миру с подобными территориями. Мы им даем льготы, права, прекрасные условия для жизни, а они хотят дальше жрать помои и умирать ради мнимой независимости, которую им предоставлять ни в коем случае нельзя, ведь они, не способные по природе своей к управлению, угробят и себя, и нас. Как хорошо, что я родилась в столице Мэленда, а не в третьесортном недогосударстве с непонятным статусом и размытыми границами. Наверное, я бы повесилась.

Старик снисходительно посмотрел на нее.

— Ваше Высочество, как же вы недальновидны, и это при трех-то глазах. Знаете, что происходит за десять тысяч ли, можете любому обывателю пустить пыль в глаза, а все еще позволяете собственной гордыне ставить вас в неловкие ситуации. Будь на моем месте не я, а человек менее просветленный, он бы без всяких сомнений продолжил рассказ просто для того, чтобы преподать вам урок. Но мне Вас обучать без надобности. Как и кого бы то ни было. В какой-то момент жизни мне совсем расхотелось делиться своим опытом и знаниями с остальными…

— А меня уже никто ничему научить и не может, — хмыкнула Ками, — я все и так знаю, потому что знаю того, кто все знает.

Часть первая

Глава первая

(Санкт-Петербург, Российская Федерация, немного раньше)

Посольство стало походить на болото. Теоретически с получением Ками агремана колонны в коридоре должны были стать янтарными (за годы работы здесь я успел узнать, что новые послы Мэленда традиционно меняют цвет колонн в цвет своего фамильного герба, оставляя неизменными молочно-белые стены и пол), а то и вовсе остаться цвета нежно-красного мрамора. Ками поначалу запретила прикасаться к интерьеру. Это был истеричный приказ «безутешной вдовы», желающей сохранить любую память о возлюбленном. Но не прошло и месяца, как она вызвала архитектора из Мэленда.

— Малахит, — сказала она. А затем добавила, — на стенах малахит. Колонны хочу из аметиста и черного опала. С белым золотом.

Архитектор имел право с ней поспорить, но по какой-то причине не стал. Возможно, этот дизайн показался ему хорошей идеей, но я сомневаюсь, что кому-то, кроме Ками в кризисном состоянии, могло бы такое понравиться.

Первое время она ночевала в апартаментах Кая, пока однажды ночью я не увидел, как она сама тащит по коридору огромный узел из черной шелковой простыни.

— Майн Фюрер, Вам помочь? — мы давно перешли на «ты», и я теперь мог шутить подобным образом, не опасаясь найти яд в своем завтраке.

— Помоги, — девушка протянула мне узел, который я без особых усилий донес до ее старых апартаментов.

Ками выглядела взволнованной, но ничего не объясняла, и я не стал спрашивать. Она чуть ли не силой заставила меня зайти. Обстановка здесь не изменилась с момента моего последнего визита. В углу все так же стоял мольберт, картину на котором закрывала завернутая в несколько слоев тюлевая занавеска с блестящими узорами, жутко портящая скандинавский интерьер, отдавая цыганщиной.

— Я в душ, — поставила меня перед фактом госпожа посол, скрываясь за раздвижной дверью небольшой ванной, — подожди меня и никуда не уходи. Можешь пока налить нам выпить, я правда быстро.

Видимо, суждено мне сегодня сидеть в этой комнате-кухне-кабинете-гостинной до утра, уничтожая запасы алкоголя. Я провел рукой по холодной мраморной столешнице позади меня, обернулся и заметил стопку старых помятых листов. Листы были разные: и клетчато-тетрадные, и пожелтевшие А4, и блокнотные из приятной плотной крафтовой бумаги. Все они были исписаны разными чернилами и почерками. Только на одном буквы были машинно-печатными. Почерки в большинстве своем были аккуратные, не похожие на иероглифические закорючки Ками. Я с интересом стал вчитываться.

«Ты сегодня мне снился. Живой. Стоишь возле здания районного суда, весь такой живой и красивый, в бежевой шерстяной кофте на молнии, в джинсах и дорогих ботинках. Я подхожу к тебе и спрашиваю так осторожно: „Пойдем пообедаем?“. Ты улыбаешься и смотришь на меня с добротой и нежностью, говоришь игриво: „А пойдем!“ И мы идем».

«Знаешь, ты ведь даже злиться нормально не умел.

Если вывести из себя, мог лишнего наговорить, но в глазах эта доброта и нежность всегда были.

Читаю про Афганистан. Ты никогда не рассказывал мне про эту войну, а я ее едва помню. Ловлю себя на мысли, что не знаю, что и думать.

Просто, пожалуйста, прошу тебя, вернись и скажи, что это просто розыгрыш. Посмотри на меня. Своди меня пообедать. Расскажи про Афганистан».

«Я сто тысяч раз рассказывала о знакомстве с тобой, и по-прежнему обожаю эту историю.

Мы познакомились на дохуя-светском-приеме. Я раздавала достопочтенным гостям розы у входа в маленьком чёрном платье (на улице тогда было что-то около минус двадцати, а здание находилось на набережной, и стоять рядом с постоянно открывающейся входной дверью было просто невыносимо, мои зубы мелодично постукивали от холода). А ты зашёл с компанией друзей, весь такой бесконечно красивый, в джинсах. На дохуя-светский-приём и в джинсах.

Дрожащими и покрасневшими от холода пальцами я протянула тебе розу. Ты с улыбкой спросил, не холодно ли мне (сразу на «ты»). И мне бы следовало улыбнуться и сказать «нет», но говорить и улыбаться я уже не могла — зубы начали отбивать чечётку. Тогда ты взял меня за руку и прямо с охапкой роз, мимо моей начальницы и фейс-контроля затащил в эпицентр дохуя-светского-приема, где было тепло, красиво, а официанты на подносах клубнику, шампанское и шоколад предлагали.

Ты посадил меня за стол к своим друзьям, взял у официанта целый поднос этой самой клубники, а потом ещё шоколадок набрал, и меня ими засыпал. И все на нас смотрели, но подойти никто не решался. И все на нас смотрели, а нам все равно было. И на музыку нам было все равно, потому что ты достал моднейший CD-плеер, а там все мои любимые песни оказались.

Мы танцевали с закрытыми глазами. Я представляла высотные столбы и бесконечное маковое поле вокруг.

А потом мне домой надо было бежать, не потому-что-хочу, а потому-что-дома-не-поймут, и я убежала. Почти, как Золушка, только даже туфельки тебе не оставив.

Но ты меня все равно потом нашёл.

Но ты меня все равно потом нашёл.

И по променадам со мной гулял, и подарками задаривал. И наотрез отказался прикасаться ко мне, когда я выпила три стакана виски, который был старше меня, и омерзительно опьянела.

Ты слизывал булочные крошки с моих губ, заставляя меня задыхаться от вселенской любви, а потом нежно укладывал на кровать, или грубо прижимал к стене, а за окном в это время лежали и мёрзли оранжевые листья осени. И мы потом тоже лежали в этих листьях, держась за руки, кидались ими друг в друга. И я просто ни о чем не думала, мне не надо было думать, потому что я знала, что ты всегда мне поможешь, всегда закроешь, спасешь от всего.

Все раскололось за пару секунд.

Бум.

И я делаю то, что мы собирались делать вместе.

Только сама».

«У меня было две картины, которые подарил мне…

XM… тогда это был близкий друг, а сейчас уже почти никто, но не суть. Обе картины были «говорящие», с намеком, с подтекстом, со сМыслом.

На одной из этих картин был ты. И эта картина говорила мне: «Никогда. Никогда, сука, не дружи с представителями действующей власти, слышишь меня?! Ни-КОГ-да.

ОН забыл картины в старой квартире и не пожелал за ними возвращаться. И только сейчас я осознала, насколько мне были важны те картины. По крайней мере, одна из них.

Которая с тобой».

«Меня вообще-то уже дня три кроет будь здоров.

Почти двадцать лет прошло. Ты бросаешь меня, не снишься мне месяцами, полугодиями. Даже, когда я очень прошу, все равно не снишься. И когда бессонница уже вот-вот доведёт меня до ручки, когда я после пачки прозака закрываю глаза на рассвете и вижу всю ту же квартиру, в которой чувствую себя, словно в пыточной камере, ты вдруг входишь в эту квартиру и, как тогда, много лет назад, уводишь меня от этого-всего.

И я хочу спать все больше, а просыпаться совсем не хочу. Но ты избирательный. Приходишь не во все сны.

Я разорвала письма, в которых сообщала всем своим друзьям, что не могу без тебя жить. Кричала о своей боли каждой пылинке вокруг меня. Спрашивала у Пустоты «А КОГДА МНЕ СТАНЕТ ЛЕГЧЕ?!». Пустота молчала — это не ее проблемы вообще-то.

Да, это только мои проблемы, кричать о них не стоило. Но такая уж я. С детства, даже если чуть-чуть стукнусь обо что-то, поднимала шум. А если коленку разобью — истерика на всю неделю, привет.

Это тоже своего рода лекарство — высказаться.

Поставить всех в известность.

Мне плохо.

Помогите.

Но почти двадцать лет назад я даже себя превзошла. О, был ли человек отвратительнее меня? Заваливалась на чужие дни рождения в шикарном чёрном пальто и на шпильках, а потом с бутылкой вина рыдала на кухне. В промежутке рассказывала всем о чем-то возвышенном.

Так-вот. Меня немного отпустило. И да, одно помогло: ты не уничтожил мою личность. Я не разучилась жить сама. Не перестраивала свой мир под тебя, вокруг тебя. Ты никогда этого не требовал, к счастью, спасибо.

Отпустило, но порой бывают рецидивы. Когда понимаю, что тебя больше не увижу. Что жизнь без тебя пустая. Что было все, а теперь все плохо без каких-либо перспектив».

«(Люблю слово «своеобразный». Как-то очень давно, еще в школе, я спросила у старшей девочки, красивая ли я, а она мне так и ответила: «Своеобразная». Что означало: «Конечно же нет, но я не могу сказать тебе это в лицо, некрасиво как-то получится». )

Тот вечер начался своеобразно. У меня были вишневые взбитые сливки, и мы добавляли их в виски, и ты случайно испачкал ими мою щеку, а потом слизывал, а потом целовал меня, и было так сладко вишнёво, и земля из-под ног исчезала. Мы курили в окно, укутавшись в одну простынь вдвоём, и в этот момент пошёл снег: самый первый в том году. Так волшебно.

Утром мне было стыдно и счастливо-смешно одновременно. Я не спала ни секунды, хотя ты ушёл под утро. Я не могла уснуть, хотя ты меня собственноручно уложил в кроватку, подоткнул одеялко, поцеловал в лобик и назвал своей принцессой.

На пары в тот день я шла, оглядываясь, боясь столкнуться с тобой: стыдненько. А к обеду твой друг мне записку от тебя передал. И я начала смеяться прямо посреди пары. Мне замечание сделали, а я все равно смеялась. И домой прибежала на одном дыхании. А вечером ты узнал, что я не ем два дня, и к себе позвал, и с ложечки кормил.

А потом мы снова сладко-вишнево целовались, ты снимал с меня одежду, шутя, что я могла бы и сама это сделать. Твои плечи были самыми красивыми, кожа самой мягкой, а уши завораживающе-эльфийскими. Объятия самыми нежными и искренними.

Был ли это мой самый счастливый день в моей жизни?

Не исключено.

Я ушла рано утром — мне было надо — самая глупая причина.

Я должна была написать тебе. Или не уезжать вообще. Но что уж теперь, столько времени прошло. Эти отношения закопала я, своими руками, здесь мне не на кого свалить вину. Но это то, из-за чего больно до сих пор.

Я узнавала твой силуэт: издалека, со спины, среди толпы. Сердце замирает, я забываю, как надо дышать.

Я знаю, у тебя от меня миллион проблем было. Слишком любила, чтобы дальше портить тебе жизнь.

Люблю. Люблю. Люблю.

Вернись, пожалуйста, а, это же про…»

— О, читаешь? Как тебе? — Ками вышла из душа, обернувшись в одно большое полотенце, а другое поменьше водрузив на голову, как султанскую чалму. Я отметил, что ее лицо и правда изменилось, сейчас это даже близко не прежний неприятный птичий профиль: нос, в кончик которого можно вписать золотое сечение; губы больше не были «большими», они казались божественными, идеально подходящими к ее лицу, да и вообще к любому лицу. Губы — эталон. Стресс на фоне всего пережитого обнажил лезвия и без того притягательно выступающих высоких скул. Это все еще была не привычная так нравившаяся мне классическая русская красота, но красота внеземная, рептилоидная. Интересно, в Мэленде она считается привлекательной?

— От кого эти письма, Ками? И кому?

— Без понятия. Возле склепа отца иногда оставляют. Любовницы наверное. Но некоторые красиво пишут, мне нравится, — девушка достала из шкафчика два стакана и налила нам виски. Затем, немного подумав, засыпала зерна в кофемашину и включила ее.

— Сделаю нам айриш, пожалуй. Кстати, сейчас мое любимое найду. Там стишки, — Ками забрала бумаги у меня из рук и принялась быстро перебирать их, пока не извлекла из стопки особенно мятый разлинованный листок размера А5, судя по всему, вырванный из какого-то блокнота. Девушка протянула его мне:

— На, сам читай, я стесняюсь стихи декламировать.

Я взял в руки листок и начал читать:

«У Бабочек в сердце иммунитет

К моему Никотину.

И режет нам души каждый момент,

Подобно ножам гильотины.

В клочья разорван твой старый портрет.

И зашит по швам.

У Бабочек в сердце иммунитет,

Но Не у наших мам.

Наивные мысли: нужна ли мне жизнь,

Если тебя рядом нет.

Их Буду, Наверно, текилой глушить.

У бабочек — иммунитет.

Сколько еще нужно мне сигарет,

Чтоб пережить этот час?

У Бабочек в сердце иммунитет,

Но Нифига не у нас.

Зеленая Венгрия шлет свой привет,

Целует слюняво в лоб.

У Бабочек в сердце иммунитет,

А ты без Него не смог.

О чем мы мечтали?

Уехать из дома, держа курс на солнечный свет?

Махаонам смешно, и ведь даже к такому

У Бабочек иммуНитет».

— Что думаешь?

— Не знаю, — честно ответил я, — я не большой поклонник поэзии.

— Ну вот смотри. У бабочек сердца-то и нет. А орган, его заменяющий, располагается в брюшке. Тут у нас кто-то умер, лирическая героиня пытается это переживать так, как только может. Не как умеет, нет, она не умеет. Ни в кого из нас изначально не заложена функция переживать утрату. Это в принципе противоречит натуре человеческой — грустить, однако, когда такой момент приходит, мы начинаем действовать интуитивно, проворачиваем любые манипуляции, лишь бы облегчить свое состояние. Если у тебя болит голова, ты пьешь цитрамон. А если душа? Таблеток от такого нет, вот мы и ищем, чем их заменить. Девушка курит, пьет текилу, в порыве истерики рвет портрет любимого, а потом немного успокаивается и со слезами пытается склеить его обратно, ведь это — единственная память. И бесконечно завидует бабочкам, у которых нет сердца, а, стало быть, они не могут чувствовать душевных страданий, а только смеются над ее горем, ничего не понимая. Прямо, как ты поэзию.

Я держал в руках стакан с до неприличия гейского вида кофейно-алкогольным напитком, следя за тем, как Ками вылизывает взбитые сливки из своего стакана длиннющим языком. Это не вызывало у меня ни малейшего сексуального возбуждения, как, впрочем, и отвращения. Я привык. Ну Ками и Ками. Ну экстравагантная немного, ну странная, но явно же не хуже всех, разговаривать и работать с ней можно. С Каем и то было тяжелее. Сливочки он вот так придурочно не слизывал, конечно, зато производил впечатление человека, способного голыми руками вынуть из тебя кишки, а затем спокойно поправить галстук и поспешить на семейный ужин. Не удивлюсь, если он действительно что-нибудь подобное практиковал.

— Ками, почему ты назначила заместителем Лену? — задал я вопрос, волновавший меня с самого ее назначения.

— Я думала о тебе, — усмехнулась девушка, — но это трудно объяснить.

— Ты мне не доверяешь? — признаться, я не совсем понимал, но было логично, что и до этого не слишком психически стабильную Ками покушение и смерть близкого человека превратили в законченного параноика, хоть и держалась она молодцом.

— Who knows… — ответила она, театрально запрокинув голову к потолку, а затем спешно опустошила свой стакан одним глотком, — Да и к тому же, ты все еще не гражданин Мэленда. Я могла бы, разумеется, запросить для тебя паспорт, а затем и ранг, дело плевое. Хотя, все равно головная боль… Слушай, а давай придумаем тебе другую должность, хочешь?

— Какую?

— Нуу, кто ты по образованию?

— Я окончил ФИНЭК.

— Финансист, значит?

— Экономист.

— Прекрасно. Тогда будешь у нас казначеем!

— «У вас»?

— В Мэленде!

— Я там даже не был никогда, — засмеялся я.

— Ну вот приедешь, и сразу станешь казначеем! Там хорошо. Закаты всех цветов радуги и никакой-никакой петербургской серости…

После той ночи, перетекшей в утро, я стал для Ками кем-то вроде лучшей подружки. По вечерам мы вместе курили ментоловый Pall Mall (цвет пачки идеально подходил к новым стенам нашего штаба) и смотрели на звезды. Вот и сейчас мы шли по жабье-зеленому коридору с колоннами, сверкающими фиолетово-черным неоном, в сторону балкона-террасы, которого, к счастью, не коснулись дизайнерские идеи новоиспеченной госпожи-посла.

Мы вышли на балкон-террасу, молча закурили наш ментоловый Pall Mall и уставились на звезды.

— И почему все ругают европейскую часть России за отсутствие звезд на небе? Может, их и не так много, но мне хватает. Красиво же, — пробормотала Ками.

— Да уж, совсем зажрались, — я не особо хотел это комментировать, но знал, что Ками нуждается в ответе. И к тому моменту уже выучил наизусть весь набор ответов, которые ее устраивают.

Я читал, что в Мэленде звезд действительно больше, но Ками отчего-то не терпела критики русской природы. А я, в свою очередь, понимал, что спорить с ней бесполезно. Она всегда могла придумать тысячи нелогичных аргументов в пользу своей правоты.

— Что же с нами стало, Влад, — Ками поморщилась от последней затяжки и выбросила сигарету с балкона-террасы прямо в заснеженный сад, — курим каждый вечер самые дешевые ментоловые сигареты!

— Надо бросать, — кивнул я, донеся свой окурок до урны.

— Нет, не надо, — отрезала она, открывая дверь в болотный коридор.

Я проводил ее до апартаментов.

— Ну, все, спокойной ночи, — проговорила девушка, стоя в дверном проеме, — или может…

Скорее всего, она собиралась предложить выпить, но не успела, ибо, поддавшись загадочному порыву, я как-то полуинтуитивно потянулся к ней губами. На миг мне показалось, что она собиралась ответить на поцелуй, но в последний момент вздрогнула, словно ее ударило током, и, резко оттолкнув меня, захлопнула дверь.

«Какой же я идиот!» — подумал я, вообще не понимая, что за неведомая сила вдохновила меня на это заведомо провальное действие.

— Даже не думай, Ками, — услышала она нежное воркование с балкона. Там стоял Кай. Сквозь него просвечивали редкие российские звезды. Глаза совсем уж устрашающе отливали багряным, еще более жутко, чем при жизни.

Ками прижалась к стене и сползла вниз.

— Пожалуйста, оставь меня в покое, — проныла она, — это же н-е-н-о-р-м-а-л-ь-н-о.

— Найди белую хромую обезьяну, — проговорила фигура, растворяясь в вечернем воздухе.

Глава вторая

(Санкт-Петербург, Российская Федерация, немного раньше)

— Он приходит ко мне, Влад, каждую ночь, и мне страшно. Я схожу с ума. Господи, ну я же именно этого и боялась. Я же тебе рассказывала, да? Мой отец сошел с ума, когда стал знаменитым. Ему еще и тридцати не было, а он уже был «того», представляешь? О Боже, Влад, ну я ведь никогда такого не желала. Ну почему именно сейчас, когда я наконец-то добилась успехов в карьере? Ни раньше, ни позже! Теперь мне придется переживать, что кто-нибудь меня раскусит и сместит с поста, понимаешь? О нет, только не это, только не это, — она истерично нарезала круги по комнате, периодически, для большего драматизма, хватаясь за голову.

— Я тоже его видел, Ками, — пробормотал я.

— С-серьезно? Тогда, может быть… — девушка остановилась и посмотрела на меня глазами, полными надежды.

Увы, я не соврал. Пару недель назад мне показалось, что я слышу голос Кая. Сначала я был более чем уверен, что это ветер, или соседи, или что-то еще. Но на всякий случай все-таки выглянул в коридор.

— О Господи, — только и прошептал я.

Полупрозрачный Кай стоял возле двери в свои покои и гневно размахивал руками, повторяя, что кто-то изуродовал все посольство и его красномраморные колонны, и что этот кто-то за все ответит.

— О, Владик! — Кай помахал бесплотной рукой и, судя по всему, направился ко мне.

Я истошно закричал. Ужас сковал все тело. А потом видение резко исчезло. Растаяло в воздухе. Спал я в ту ночь с включенным светом, а утром списал все на ночной кошмар. Если бы не одно «но»: я никогда не вижу снов.

Март — первый месяц весны. Солнце становится ярче и теплее, дни длиннее, ночи короче, птицы поют, на деревьях лопаются почки, в воздухе пахнет свежей травой, весело звенит капель, дети пускают кораблики по лужам, а взрослые через эти лужи перепрыгивают, чтобы не промочить обувь. Весенний воздух пьянит, сердце начинает биться чаще… По крайней мере, так было раньше. Эта же весна, подобно прошлогодней, выдалась на редкость холодной даже для здешнего сурового климата. Ни луж, ни капели, ни птичьих песен, только обжигающе ледяной воздух бьет по нежным щекам до красноты.

Второго марта где-то около восьми часов вечера Ками возвращалась в посольство с бутылкой сладкого красного вина. Того, которое обычно обожают девушки рабочего класса, и которое является моветоном в приличном обществе. Подобное вино покупается либо для кухонных девичников, либо незадачливыми ловеласам для неискушенных барышень, и пьется, разумеется, исключительно в уютной атмосфере многоквартирных домов. Ками прекрасно все это знала, но ничего не могла с собой поделать — очень уж ей нравился простой химозный вкус этого вина. Мне же было все равно: я мог пить и самый дрянной портвейн, культуре потребления алкоголя меня никто не учил.

Понадобилось опустошить бутылку, чтобы она начала свое откровение. И, будучи удачливой картежницей, Ками сделала верную ставку на единственного человека, который и правда не посчитал ее сумасшедшей. Не потому что это в порядке вещей, а потому что и сам имел неудовольствие столкнуться с паранормальным явлением, после которого без бутылки хотя бы такого дрянного вина больше не можешь спать.

Как умные и рациональные люди (которые видят призраков), мы решили сопоставить факты. Все началось в феврале.

— Гребаный-гребаный февраль, — повторяла себе под нос Ками, продолжавшая нарезать по комнате круги. Кажется, она не только не присела, но даже не останавливалась с момента своего признания. На ее лице застыла улыбка. Та самая нервная улыбка, которая появляется на лице человека, находящегося на грани истерики. А может, даже за гранью. Человека, который уже ничему не удивится.

— Итак, все началось в феврале. Если быть точнее, во второй его половине, — начала Ками, активно жестикулируя в своей привычной манере, — ну там ты помнишь, что было в первой… и раньше. А я вот уже почти забыла. И, если вспоминаю вдруг, то сразу забыть стараюсь. Ты там тогда не был, а я была, сам понимаешь, — тут она, наконец, присела и развернулась к окну, не глядя мне в лицо, — принеси еще бутылку, пожалуйста. Все равно, чего.

Я не знал, что происходило с Ками в то время, и никогда не спрашивал. Нас просто ошарашили новостью о Кае, в это никто поверить не мог. А Ками куда-то исчезла. И мне тогда не пришло в голову поинтересоваться, как она. А потом стало уже как-то поздно. В следующий раз я увидел ее после вручения агремана. Новая стрижка, безупречная укладка. Правда поговаривали, что челкой, закрывающей один глаз, прикрыто настоящее кровавое месиво. Сейчас челка немного отросла, а у Ками оба глаза были на месте, хотя один порой выглядел краснее другого, но не более чем у людей, сутками сидящих за компьютером. Ками за компьютером я не видел никогда.

Я встал, пересек комнату и вернулся обратно с бутылкой вишневого ликера, взятой из ее личного «мини-бара», который располагался на обычной подвесной полке. Мне вдруг стало ужасно любопытно, что же происходило с Ками в январе и начале февраля, и я усилием воли подавил в себе порыв спросить. Тогда бы у нас вряд ли бы остались силы на обсуждение призраков.

— Он всегда появляется вот в этой самой комнате, в районе балкона, — продолжила Ками, — возвращаюсь я однажды к себе, а там стоит фигура. Солнце уже зашло, и, поскольку белые ночи еще не начались, месяца два-три до них еще, на улице было достаточно темно. Но это не помешало мне разглядеть его лицо. Это лицо я бы узнала и в кромешной темноте. Узнала бы и сто лет спустя, не то, что какой-то месяц. Знаешь, я действовала автоматически. Просто прошла несколько метров и обняла его. Такого же красивого, с темными волосами, мелкими морщинками и осенними глазами. «Говорят, ты умер, — сказала я». «Много, что говорят, а видишь, как бывает, — ответил он с усмешкой». А я кинулась к нему на шею, и целовала, и вдыхала такой привычный запах мужского парфюма, каким сама теперь пользуюсь, и шептала что-то бессвязное. Боже, Влад. Я спала с покойником, — обреченно заключила Ками, разведя руками для большей драматичности.

Я понятия не имел, что нужно говорить в таких ситуациях. Да я даже не знаю, кто нашел бы здесь нужные слова. Сам Кай наверное один во всем мире бы и нашел, чертов кретин обладал особым даром всегда находить нужные слова, он был способен любого успокоить и вызвать доверие. Правда пользовался даром этим он крайне редко, чаще предпочитая доводить окружающих до нервного срыва. Вот и сейчас.

— Так, эээ… — промямлил я, — то есть, он был материальный, осязаемый?

— В тот раз — да. И потом еще несколько…

— Да сколько раз их было?!

— Ну… Было… — стыдливо проговорила Ками, хихикая, — не перебивай. А потом он стал появляться уже почти совсем бесплотный, полупрозрачный, как дух. И говорить про обезьяну.

— Обезьяну?

— Да, белую хромую обезьяну. И там еще одна просьба была. Но я не знаю, как тебе объяснить, не вдаваясь в детали. Это было давно, он тогда еще академию не окончил, а мне, сам понимаешь, сколько лет было. В Мэленде. Плохая история, — Ками снова отвернулась к окну и замолчала, видимо, она решила делать так каждый раз, когда дело будет касаться плохих историй.

Через время она снова повернулась, но возвращать разговор в предыдущее русло нужным не посчитала:

— Все, что происходило с момента моего приезда сюда, я считала безусловно, неукоснительно правильным. Самым правильным, что я делала в жизни вообще, и единственно правильным конкретно в данной ситуации. Однако, как только все самое сложное, почти неосуществимое, получилось и осталось позади, мой жизненный ориентир потерялся. Не скажу, что у меня стало меньше решимости, нет, скорее наоборот. Просто я даже в глубине души не надеялась зайти так далеко, по этой причине я не смела составлять дальнейший план действий. Пресыщенная своим мимолетным успехом, я просто по вечерам смотрела в звездное небо и размышляла о том, куда следует плыть дальше и следует ли вообще…

— Ками, обезьяна?

— Ах, да, — она глубоко вздохнула, — очень-очень плохая история. Я расскажу. Только, пожалуйста, давай сначала еще выпьем. И, ответь мне, ответь мне, Влад, вот лично для тебя, в какой момент началось все-это-дерьмо?

И я знал. Она не уточняла, что подразумевается под этим словосочетанием, но я сразу все понял. Ответ появился в моей голове еще до того, как девушка отчеканила последнее нелитературное слово. Если бы Кай был жив или, по крайней мере, материален, и заставил бы меня писать отчет по теме, я бы так и написал: «Все-это-дерьмо началось в конце первого года моей работы в Посольстве Королевства Мэленд в Российской Федерации, когда я услышал то, чего слышать был не должен».

Глава третья

(Санкт-Петербург, Российская Федерация, гораздо раньше)

На моем этаже звукоизоляция практически отсутствовала. Я частенько слышал, как Кай приводил к себе в апартаменты разных девушек. Но никто никогда не приходил к Каю сам. Никто не стучался в его дверь. До сегодняшней ночи.

«Тук-тук-тук» — еле слышно, очень осторожно. Потом еще раз, чуть громче: «Тук-ту…».

Дверь лениво открылась.

Я прильнул к глазку на своей двери — уж очень мне было любопытно, кто пожаловал к Каю без приглашения, еще и в столь поздний час.

Это была Ками. В коротком черном платье и на высоченных каблуках. Даже сквозь глазок и с приличного расстояния я заметил, как дрожат кисти ее рук. Несмотря на роковой наряд, она, должно быть, не на шутку нервничала.

Кай, стоя в дверях в черной льняной пижаме, беззаботно спросил:

— Зачем ты пришла, Камелия? За последним желанием?

— Да… — дрожащим голосом выдавила Ками.

Кай распахнул дверь шире, жестом приглашая ее внутрь.

— Будешь виски? — как всегда бесстрастно спросил мужчина.

Спрашивать вообще-то не имело смысла.

— Буду. С колочкой, — все тем же дрожащим шепотом проговорила Ками.

Она так и стояла в дверях, не решаясь ни сесть, ни даже пройти дальше в комнату. Она боялась его. Боялась и обожала одновременно. Лишь, когда он наполнил два стакана и поставил на такой же стеклянный столик, как в ее апартаментах, девушка все-таки набралась смелости и без приглашения присела на краешек стула.

— Так что там за желание у тебя?

Ками опустила глаза в пол и заморгала чаще обычного. Щеки налились краской:

— Можно, я чуть позже скажу? Когда выпьем.

— Я бы сказал «нельзя», но выбора ты мне не оставляешь, я полагаю, — скучающе-пренебрежительно протянул Кай, зажигая сигарету, — знаешь, я бы тебя и на порог не пустил, но тут такое дело…

Ками прекрасно помнила, что это за дело. У него на днях был день рождения, а он всегда тяжело переживает подобные события. Вот и сейчас. На это она и сделала ставку, поднимаясь сюда.

— Как тебе город? — спросил Кай. Дежурный вопрос, чтобы поддержать диалог. Ему глубоко плевать на самом деле.

— Я не люблю этот город настолько, что он уже кажется мне родным, — честно ответила Ками. В какой-то момент своей жизни она взяла за правило почти всегда и всем отвечать честно. Поэтому редко нравилась людям. В отличие от Кая, он-то врет, как дышит.

— Можно тебя обнять? — спрашивает Ками после второго стакана виски-колы, сама удивляясь собственной смелости, — ты ничего не подумай, просто мне необходимо какое-то тепло, знаешь ли.

— Только аккуратно, а то у меня встанет, — усмехается Кай.

Он в этом не признается даже сам себе, но вообще-то ему тоже тепла не хватает — на улице не май месяц, да и батареи греют слабо, несмотря на то, что якобы отопительный сезон — по местным новостям так передали.

Они ложатся в кровать и обнимаются там. Уже было множество моментов для поцелуев, но Кай не целовал ее, а она и не настаивала. Хоть и хотела. Очень.

— Ты трогаешь мою грудь, — прокомментировала Ками.

— Потому что ты мне это позволяешь, — бросил Кай все еще скучающим голосом.

Его рука оказалась между ее ног. Сначала просто случайно, а потом намеренно принялась изучать каждый миллиметр ее тела. Там влажно. Даже мокро. Ками предпочла бы, чтобы он об этом не знал, конечно, но получилось наоборот.

— Ты же понимаешь, к чему все идёт, — констатирует он.

И тогда уже целует.

Некоторое время Ками лежала с закрытыми глазами, не особо отдавая отчет, где она находится, и какой сейчас год. Из сладкого оцепенения ее вывел голос Кая:

— Так что все-таки за желание?

Мужчина курил вишневые сигариллы, сидя на краю кровати. Ками подскочила и принялась собирать по комнате немногочисленную одежду.

— Переспать с тобой, — девушка старалась, чтобы это звучало иронично. Такой защитный механизм — попытаться обратить все в шутку. Но, к сожалению для нее же самой, шуткой это не было.

С этими словами она пулей покинула комнату и выбежала в общий коридор, чтобы Кай в очередной раз не увидел, как покраснели ее щеки после этой реплики. Какой позор, вы только подумайте, до чего она докатилась. Явилась к нему сама и такое сказала прямым текстом. А с другой стороны, разве стыд — не разумная цена за эту ночь? Будь она даже последней, разве не будет Ками вспоминать до конца жизни именно ее, а не свои покрасневшие щечки?

Не знаю, сколько времени прошло, когда я снова услышал звук открывающейся двери и голос Кая:

— А знаешь, я передумал, оставайся.

После этой фразы дверь захлопнулась.

Я снова побежал к глазку, мне уже было не на шутку интересно, что это за «последнее желание».

Ками прошла пару метров, облокотилась о стену и сползла по ней вниз. Волосы ее растрепались, она тряхнула ногой, скидывая туфли, и запрокинула голову, то ли смеясь, то ли плача. Тут я все-таки решил вмешаться и, как был, в старой домашней футболке и трусах, открыл дверь и вышел к ней в коридор — не привык я бросать женщин в таком состоянии. Даже, если это Ками.

— С тобой все в порядке?

Ками удивленно посмотрела на меня. Она все-таки смеялась, не плакала. Глаза сияли еще ярче, чем обычно, пухлые губы растянулись до ушей в лягушачьей улыбке, образовав ямочку на правой щеке.

— Да, все просто отлично! Лучше, чем было, теперь уж точно! — закивала она, — помоги мне встать.

Я взял ее руку и потянул на себя, аккуратно придерживая за талию, чтобы она еще чего не потеряла равновесие и не грохнулась из моих рук на мраморный пол.

— Спасибо. Спокойной ночи, — она по слегка извилистой траектории направилась в сторону лифтов.

— Надень туфли! Заболеешь же! — крикнул я ей вслед.

— Не вздумай меня учить! — донеслось до меня.

Как известно, инициатива порой бывает наказуема. Так произошло и в тот раз. Через несколько дней после описанных выше событий, в мою дверь постучал технический работник и сообщил, что я должен освободить свои апартаменты. Он объяснил, что в моей и еще нескольких комнатах необходимо срочно заменить сантехнику, и что это потребует достаточно много времени ввиду нехватки технического персонала, но я был уверен, что проблема была в том, что я видел накануне. Кай и раньше не гнушался спать с сотрудницами посольства, но все они были значительно ниже его по чину, и я никогда не видел возле его апартаментов одну и ту же девушку хотя бы дважды. Ками же теперь приходила каждую ночь. Я не знал, как они взаимодействуют непосредственно на службе, но за обедом они никогда не сидели вместе, на завтрак и ужин тоже приходили порознь.

Итак, собрав свои немногочисленные вещи в небольшой синий чемодан и уродливый клетчатый баул, я покинул свои апартаменты и направился в новую выделенную для меня комнату. Крыло, в котором она располагалась, являлось нежилым, а комната была малюсенькой, вероятно, переделанной под спальню из чьего-то бывшего кабинета. В любом случае, выглядела она лучше квартиры в Красногвардейском районе, где я прожил большую часть жизни под одной крышей с мамой, сестрой и бабушкой, поэтому я даже не думал жаловаться и просить другое жилье.

Тем проклятым утром, разделившим жизнь на «до» и «после», я проснулся от шума этажом выше. В любой другой ситуации меня вряд ли бы насторожило подобное, но первое, о чем я вспомнил — прямо над моей комнатой расположен кабинет посла. На часах была половина шестого утра, а за окном — типичное для Санкт-Петербурга серое дождливое утро. С момента моего переезда в эту комнату прошло уже несколько месяцев, на дворе стоял ранний март, впрочем, как известно, смена сезонов в этом городе все равно почти не ощущается, разве что, иногда бывает очень холодно. А вот очень тепло — никогда.

Итак, в такую рань серым холодным утром я проснулся из-за криков над головой. Я мог не реагировать вовсе и попытаться продолжить сон, на который у меня оставалось еще минимум два часа, но любопытство взяло верх, и я решил прислушаться. Посол, господин Рунид, был человеком приятным и очень интеллигентным, я ни разу не слышал, чтобы он в принципе разговаривал с кем-то на повышенных тонах. Несмотря на высокий чин, он часто спускался к нам в подвал, когда я еще полноценно работал на задворках консульского отдела, и вел беседы. Обедал он тоже всегда в общем зале и частенько подсаживался за разные столы, чтобы узнать, как дела у подчиненных.

— Пойми, я пытался, но король даже не захотел меня слушать… Я не могу рассказать всего! — донесся до меня голос посла.

— Я умоляла Вас о помощи как старшего, как друга моей семьи! А Вы просто рассказали все ему! Знаете, что он сделал со мной после этого?

Кричащий истеричный голос принадлежал девушке, и я сразу понял, какой именно, поскольку этот голос невозможно было спутать ни с кем. Ками в последние месяцы я встречал много раз, и мы даже как-то вместе ходили в бар.

Бар назывался «Drop Stop» и был до неприличия дешевым. Контингент там тоже собирался сомнительный. В заведении было два этажа, мы сели на первом в темном углу напротив входа рядом с туалетом и буфетной (причем именно буфетной, а не барной) стойкой.

Ками заказала клубничный дайкири, который был даже близко не похож на дайкири в классическом понимании: ром, содовая, химозный клубничный сироп и два крупных куска льда в бокале для виски. Моя спутница совершенно не вписывалась в атмосферу этого заведения и одновременно смотрелась здесь очень гармонично в своей вечно мятой одежде и с растрепанными желтыми волосами.

— Знаешь что, Влад, я обожаю такие заведения. Тут ты сидишь, и никто на тебя не смотрит. Даже, если я прямо сейчас достану пистолет и начну убивать посетителей, никто не обратит на это внимания. Эти люди пили, пьют и будут пить, у них больше ничего нет. А есть такие, как ты, Влад. Те, которые не курят, не ругаются матом и выпивают бокал шампанского на Новый год. А я не первая и не вторая. В Мэленде я лет с четырнадцати посещала подобные места, а теперь планирую продолжать мою личную традицию здесь. Ты вряд ли будешь часто видеть меня трезвой, Влад.

— А ты никогда не думала, кем ты такими темпами станешь через 5—6 лет? — вырвалось у меня. Я не терпел алкоголиков, не понимал, к чему вообще она все это говорит, и мечтал быстрее вернуться и лечь в свою постель. Мне не было с ней комфортно.

— Мастером, — тихо ответила Ками, а затем прибавила — У нас во дворце был пруд, в котором плавали удивительные рыбы. Нет, не золотые, а такого горчичного цвета. Их нельзя было увидеть с поверхности, только, если целиком зайти в воду с головой. Однажды я так сделала. Любопытство взяло верх. Вода в том пруду очень горячая, кипяток просто. Было очень больно, Влад, зато я увидела тех рыб, и оно стоило того.

Большую часть времени, как я понял, ей было нечем заняться. В отличие от Кая, она совсем не держала со мной дистанции и относилась, как к старому приятелю, рассказывая порой фамильярные и неприличные вещи. Я отвечал ей тем же. При других сотрудниках она держалась от меня на расстоянии, и я принимал это с пониманием.

Тем не менее, Ками скорее раздражала меня. Вернее, я осуждал ее, и ничего не мог с собой поделать. Осуждал за то, что она спит с Каем. За то, что одевается неуместно. За то, что, в конце концов, бесцельно слоняется по коридорам, ничего не делая, и при любом удобном случае отправляется в бар. Меня раздражала ее беззаботная жизнь, потому что я никогда не мог себе такую позволить, и понимал, что вряд ли смогу. Мне хотелось опустить Ками на свой уровень, заставить ее пожить двадцать с лишним лет в Красногвардейском районе рядом с промзоной, а потом работать с девяти до шести, чтобы хоть как-то выживать и по выходным ходить в МакДональдс. Когда же моя зависть молчала, мы вполне мирно сосуществовали, и порой слушать ее было даже интересно.

Жизнь ничему меня так и не научила, поэтому я окончательно продрал глаза и сел в кровати, прислушиваясь:

— Я видела, что Вы умрете, — страшную фразу произнесла Ками, причем насмешливо, со злобной издевкой. Дрожь пробрала меня не от самих слов, а именно от интонации, с которой они были сказаны.

— Вот как, — ровным голосом ответил посол, — что ж, чему быть — того не миновать.

— Ой блять, — выругалась тогда Ками, — да с чего Вы взяли-то? Может, еще прямо сейчас умирать ляжете? Никто не говорил никогда, что это нельзя изменить. Я лично считаю, что глаз лишь показывает один из возможных вариантов. А это мой глаз, мне виднее. Я бы даже сказала, за мной здесь последнее слово.

— Камелия, — все так же спокойно продолжал Рунид, — я люблю Кая, как сына. И дядю твоего люблю, как брата, даже после всего, что он сделал. Тебя, каюсь, не любил и любить не мог, все-таки с Пуннором рядом рос, с детства его другом был, а отношения между братьями не очень были, сама наверное сто раз слышала. Но мы с тобой в одном похожи, и с тобой у нас поэтому общего больше, чем у меня с ними: обостренное чувство справедливости. Мне приятно, что ты, несмотря на многолетнюю обиду, пришла сейчас меня предупредить, но я свое отжил. Другой на моем месте пулю в лоб бы пустил еще тогда, когда меня, первого советника, в эту дыру на пенсию определи, но я честно исполнял свой долг перед королевством и семьей твоей и исполнять его готов до последнего вздоха, но не дольше. И, раз уж, счет мой пошел уже на минуты, выбора у меня все равно нет, но я рад, хоть это, признаться, и неожиданно, что именно ты стоишь передо мной в минуты эти. Подойди поближе, присядь, — я услышал громкий цокот каблуков и звук, с которым Ками отодвинула тяжелый резной стул в кабинете посла, — я сейчас расскажу тебе самую, что ни на есть, государственную тайну…

Больше я уже ничего разобрать не мог и вскоре, сам того не заметив, снова задремал. Через некоторое время хлопнула дверь, цок-цок-цок, каблуки стучат о мраморные коридоры посольства. У меня перед глазами Ками, в одной руке держит огромный зеленый глаз так, как короли держат державу, и возле нее стоит не менее огромный карп горчичного цвета — просит меня зайти в воду. А я понимаю, что уже по пояс в воде этой стою, и что везде вокруг: вода, вода, вода и ни кусочка суши. В воде этой мутной я замечаю свое отражение, только вот одного глаза у меня нет. «Ничего страшного, я поделюсь, у меня их три, да вот, уже даже четыре…» — ласково произносит Ками, и я понимаю тогда, что в руке у нее мой собственный глаз.

— ПОМОГИТЕ! — вопит кто-то сверху.

На часах 8:02. Крики наверху истошные, голос женский, принадлежащий уже не Ками. Я наспех оделся и побежал наверх. Возле кабинета господина Рунида столпились дипломаты. Ками стояла чуть в стороне, одетая в черный пиджак с приподнятым воротником и узкую юбку, не доходящую до колен, облокотившись о стену. Она улыбалась и смотрела в потолок, запрокинув голову.

Не успел я понять, в чем же все-таки дело, из лифта вышел Кай. Повисла такая тишина, что мы могли слышать каждый шаг его модных белоснежных кроссовок по казенному мрамору. Выглядел он сейчас далеко не по протоколу. Под небрежно расстегнутым пальто была застиранная футболка (когда-то она наверное была черной, но сейчас казалась скорее серой), в центре которой было изображено какое-то очень схематичное солнышко. Джинсы с оттянутыми коленками выглядели так, как будто перешли к нему по наследству от дедушки-фермера. На правой руке, как и всегда, была перчатка. Почему-то только на правой, да еще и не обычная теплая перчатка, а спортивная — такая кожаная, без пальцев. Зачем она тут? Этим вопросом я задавался с самой первой встречи.

Самыми удивительными в Кае были глаза. Я так и не смог сообразить, какого они цвета. Больше всего глаза его напоминали осенние листья, но этим словосочетанием все равно нельзя полностью передать их оттенок. Ближе скорее к оранжевому. И при этом такие глубокие и прозрачные, что в них можно потеряться. Они одновременно похожи и на огонь, и на воду. В них можно было смотреть вечно — это факт, и я бы смотрел, пока боковым зрением не заметил, что вот он уже подошел ко мне почти вплотную. Кай был несколько выше меня и заметно шире в плечах. Я инстинктивно отступил назад, пропуская его к кабинету, но в этот момент от стены оторвалась Ками и в два шага оказалась возле нас.

— Разрешите отрапортовать, — она вела себя совсем несвойственно, игриво, эту реплику она произнесла сладко-заискивающе, закусив при этом нижнюю губу.

Кай сию же секунду грубо схватил ее за руку и шикнул на ухо так, что я едва расслышал:

— Свои армейские замашки следовало оставить в академии, а неумелый флирт — сама знаешь где. Быстро рассказывай, что здесь произошло!

Глаза Ками стали стеклянными и с минуту она просто смотрела на Кая, не веря в то, что он сказал подобную грубость ей, хоть это и было более чем в его характере. Затем дар речи вернулся:

— Господин посол мертв. Одна из уборщиц обнаружила его тело сегодня утром, не более получаса назад.

— Причина смерти? — Кай спросил это бесстрастно, словно вполне ожидал подобное развитие событий.

— А ты… Вы… Посмотри, короче.

Кай дернул на себя дубовую дверь кабинета, Ками юркнула за ним, а я стоял и не мог поверить в происходящее. Рунид мертв? Послом теперь станет Кай? Или из Мэленда пришлют кого-то нового? Что произошло? И, главное, имеет ли к этому отношение утренний разговор, который я имел неудовольствие подслушать?

— Влад, — из размышлений меня вывел голос Кая, — после завтрака жду тебя в своих апартаментах, — шепнул он мне почти в самое ухо, а затем громко скомандовал, — всем разойтись и продолжать работу в штатном режиме. Магдалена, извести приемную Его Величества и российский МИД о ситуации, отчет жду до обеда!

Глава четвертая

(Санкт-Петербург, Российская Федерация, гораздо раньше)

После завтрака от меня пахло черным чаем и сливочной кашей, а от Ками шоколадными булками и коньяком. Кай напоминал гусеницу из «Алисы в стране чудес». Он сидел на кровати, аристократично покуривая кальян, стоявший на прикроватном столике.

— Я, блять, Эрнест Хемингуэй! — произнес мужчина, глядя Ками в глаза.

Рядом с «гусеницей» расположилась этакая Шехирезада в своем подобие делового костюма. В глазах ее сегодня не было безграничной нежности, смешавшейся с благоговейным страхом, с которыми она обычно смотрела на Кая. Сейчас в них читалось только: «Как же вы мне все надоели. Вы вообще знаете?».

— Понимаю, я скоро тоже буду тот еще Эрнест Хемингуэй! — воодушевленно поддержала Ками непонятный разговор, начавшийся явно до моего прихода.

Выдыхая дым, Кай с улыбкой указал мне на мягкое кресло у стеклянного журнального столика, предлагая присесть. Ками тем временем откинулась назад, ложась на кровать, скрестила на груди руки и скучающе-обреченно уставилась в потолок.

— Пиджак бы хоть сняла, — бесстрастно бросил Кай.

— А у меня под ним ни-че-го, — Ками я раньше наблюдал только в двух состояниях: утомленно-молчаливом и бредово-пьяном. Ее сегодняшняя игривая откровенность была в новинку.

— Похуй, — и по интонации стало очевидно, что Каю действительно очень похуй.

Я максимально не хотел как-либо участвовать в их странных взаимоотношениях, поэтому взял книжку, лежавшую на журнальном столике, и принялся читать. Вообще читать я не слишком любил, но сейчас это было всяко лучше, чем смотреть на то, что будет происходить дальше в этой комнате.

«Цзян Лян. Белый скунс.

Несмотря на предрассветный час, небо сегодня было нетипично звездным. Когда живешь в сером северном мегаполисе, начинаешь радоваться даже таким мелочам, как сине-фиолетовый небосвод, усеянный мерцающими огоньками.

Есть города, которые не спят никогда, этот же, напротив, словно пребывает в вечной полудреме. Улицы полупустые, куда ни пойди — тоска смертная. Осип Мандельштам писал: «В Петербурге жить — словно спать в гробу!». Это он просто не бывал в здешних краях… Сяою прошла мертвую темную улицу, соединяющую ее дом со старым городом, и через разноцветные деревянные пайлоу свернула в маленький переулок, усеянный закрытыми в этот час сувенирными лавками, стилизованными под старину.

Осень тут всегда наступала быстро и безжалостно. После почти полугодового лета, когда ты уже почти забыл о холодах и поверил, что зимы больше не будет, одним октябрьским утром выходишь из дома и понимаешь, что изо рта идет пар, а зубы стучат от холода. Приходится возвращать домой и в спешке доставать из самого дальнего шкафа старое пальто, которое по наивности уже понадеялся никогда больше не надевать. Так случилось и пару дней назад.

Минуя редкие подвыпившие компании, ожидающие такси, Сяою вышла к озеру. Вода выглядела глянцево-черной, отражая редкие октябрьские звезды и еще не погашенные уличные огни, хотя ближе к востоку уже разливались розовато-рыжие краски рассвета. Откуда-то доносилось нервное колебание бамбуковой флейты.

Девушка присела на скамейку и уставилась на молочно-белый мрамор, обрамляющий набережную. По левую руку за маленьким полукруглым мостом с крыши храма на нее смотрели три деревянные обезьяны. Две — насмешливо и в упор, а третья — украдкой из-под пальцев резных ладоней, которыми якобы прикрывала глаза.

Рассвет всегда наступает незаметно. Кажется, что кругом беспросветная темень, а потом в один момент поднимаешь глаза к небу, а оно уже почти полностью светло-голубое. Сяою встала и направилась дальше по набережной, огибая высаженные в ряд плакучие ивы, чередующиеся с молодыми дубами. В детстве она читала какую-то сказку, в которой ива позиционировалась как самое печальное дерево на свете, но в этом городе от ив ничем подобным не веяло. Тут они казались высокомерными красавицами, хвалящимися изящными изгибами и роскошной копной зеленых волос, любующимися своим совершенным отражением в прозрачном зеркале озера.

Возле фонарного столба девушка вдруг заметила белый пушистый шар. Отбившийся от хозяина микро-пудель? Да нет, не похоже. Она подошла чуть ближе, чтобы лучше разглядеть причудливого зверя.

— Черт, — тихо выругалась Сяою, — это же СКУНС.

Это действительно был скунс. Нетипичной белой окраски с очаровательным розовым носиком и, наверное, самым пушистым в мире хвостом.

Всё произошло молниеносно. Один прыжок, и вот животное, цепляясь когтями за старое пальто, вовсю скачет по спине девушки, иногда задевая щеки мехом, а Сяою крутится вокруг своей оси и орет на всю округу, забыв о стыде и не заботясь о том, что перебудит весь квартал в столь ранний час, пытаясь скинуть с себя незваного гостя. Парадоксально, только что вызывавший у нее безграничное умиление зверь, стал невероятно противен, стоило ему лишь бесцеремонно вторгнуться в ее личное пространство.

— Help me! — крикнула Сяою, лихорадочно вспоминая английский, когда мимо нее проходила миловидная иностранка в дутой курточке.

Иностранка застыла, с интересом и улыбкой разглядывая непонятное животное, а затем приблизилась.

— Замри, сейчас я его сниму…

Скунс крепко вцепился когтями в пальто, но совместными усилиями его все же получилось снять и опустить на землю. Иностранка поспешила дальше по набережной, а Сяою с минуту стояла, глядя в кристально-голубые глаза зверька. Никогда прежде Сяою не видела таких глаз вживую. Эверест? Ласа?

Это было ошибкой. Вероятно, расценив застывший взгляд девушки как одобрение, скунс снова скакнул на нее. На этот раз Сяою не кричала и не дергалась, хоть присутствие когтистого чужеродного объекта на ее кашемировом пальто и вызывало у нее непонятное отвращение. Ко всему прочему, она в ужасе представила, что сейчас перепугает зверька, и он брызнет на нее своим вонючим секретом. Вот тогда пальто уже точно придется выбросить, а может, и всю остальную одежду тоже. Да и сама она вряд ли с первого раза отмоется, а ведь сегодня еще на работу…

Поняв, что любые попытки стряхнуть с себя животное результата не принесут, но все же не желая мириться с его присутствием, девушка решилась на отчаянный шаг и, с разбегу перемахнув через мраморное ограждение, прыгнула в озеро.

— Ну зачем? Я же не умею плавать! — зверек завопил человеческим голосом, смешно перебирая лапками в ледяной воде.

Сяою, и сама едва удерживаясь на поверхности под тяжестью намокшего пальто, ошалело уставилась на него. Скунс больше не разговаривал, а лишь беспомощно и умоляюще прожигал ее насквозь бирюзовыми глазками.

«Ладно» — обреченно подумала Сяою, одной рукой подхватила животное, усадила себе на голову и, крепко зацепившись руками за перила ограждения, резко подтянулась и вылезла из воды…»

Я отложил книгу и поднял глаза. Ками в этот момент сидела на кровати ко мне спиной. Она сняла пиджак, не особо элегантно швырнув его за пределы кровати. Девушка ранее немного слукавила, под пиджаком был кружевной черный бюстгальтер с очень тонкими лямками. После этого действия она легла уже на живот, положив правую руку Каю на колено. Кай повернулся к ней и провел кончиками пальцев по спине, легко, едва касаясь.

Я нарочно громко кашлянул в своем кресле, надеясь, что про меня просто забыли, а не пригласили для участия в оргии, потому что ни один из присутствовавших меня не привлекал.

К счастью, похоже, я угадал с первым вариантом. Кай отдернул руку от Ками, встал с кровати и прошел к рабочему столу, заглядывая в монитор включенного компьютера.

— О, пришло! — выпалил он, затем взял со стола ручку, вернулся к Ками и, к полному моему шоку принялся что-то записывать прямо у нее на спине. Что именно, я так и не разглядел, потому что, как только он закончил, Ками лениво перевернулась на спину и потянулась. Невольно мой взгляд задержался на ее груди. Чертовски красивая форма. «Видимо, компенсация за лицо» — тут же злобно подумал я и отвел глаза.

— Итак, к этому часу меня назначили временным поверенным в делах, — довольно протянул Кай, — и, что-то там еще было, ща…

Он вернулся к компьютеру, не присаживаясь за стол, сделал несколько щелчков мышью, а затем вдруг замер и буквально на глазах побледнел. Несколько минут мужчина смотрел в экран, не отрываясь, глаза его бегали, перечитывая письмо с неизвестным нам содержанием. Потом он задумчиво произнес:

— Ками, на сегодня ты свободна. Выйди. Влад, останься.

— Но, я могу… — начала было Ками с сомнением.

— Я сказал, выйди, — резко повторил Кай.

Спорить было бесполезно, Ками нехотя направилась к выходу, по пути закинув на плечо, обнаруженный на полу пиджак, о который чуть не споткнулась. Когда дверь захлопнулась, Кай упал в кресло и протянул, левой рукой нервно трогая перчатку на правой: