Бесплатный фрагмент - Тайны Великой Эрдинии

От автора

Дорогие друзья!

Сегодня для вас, как и когда-то для меня, открывается путь в новый, неизведанный мир. Вместе с героями книги вы отправитесь в захватывающее путешествие, начав свой путь в Землях хранителей, где честь и достоинство ценятся превыше всего. Для вас откроются двери удивительных замков и древних храмов, вы побываете в жилище дракона, оцените красоту веками забытых пещер, где когда-то обитали маленькие, смешные существа, именуемые гномами, а теперь живут их потомки, несущие на себе проклятие повелителя. Вместе с героями книги вы преодолеете непроходимые Драконьи горы и станете свидетелями грандиозных событий, послуживших началом кардинальных исторических изменений.

Я верю, что вы не просто станете читателями, но и настоящими друзьями моих героев. Вам лишь стоит позволить им стать частью вашей жизни, а их историям — вашими историями. Вместе с ними вы сможете погрузиться в атмосферу благородства, отваги и верности принципам.

Итак, ныне перед вами открыт увлекательный мир, полный тайн и загадок. Прямо сейчас вы становитесь частью чего-то особенного. Вас ждут незабываемые впечатления!

О странные, чужие времена!

Проходят мимо годы и столетья.

Укрыты пылью древних письмена.

Давно утерян смысл их. И плетья

Густой лианы вьются по стенам,

Где до поры в тени веков таятся

Те знанья, что доступны лишь богам,

Которых надо б людям убояться,

Но более не верит в них народ,

Или почти, что сути не меняет.

И медленно людской угаснет род.

Ведь проклят тот, кто нить судьбы теряет.

Лишь избранные могут всех спасти,

Но им увидеть знак необходимо,

И в тягости свою судьбу снести

Безропотно, покорно, не строптиво.

Хранители потерянных легенд

Живут за краем мира. За горами

В забытом храме ждут жрецы момент,

Когда покрытый зимними снегами,

Оттает мир, зажжёт в душе огонь

Надежда. Но она несёт погибель

Всем тем, кто позабыв про свой покой,

В судьбе других тот огонёк увидел,

Который теплится лишь в тех, кто верит в жизнь…

Из гл. 1 древней книги пророчеств св. Алексиса.

Предисловие

Лина открыла глаза и потянулась. Сегодня воскресение, и девушке было просто необходимо отвлечься от повседневных забот. Жила Лина одна в маленькой квартирке, точнее в маленькой комнатке с крошечной кухней и ещё более крошечным совмещённым санузлом на верхнем этаже одноподъездного девятиэтажного жилого дома, чем-то напоминающего ей шпиль древней башни со средневековых картинок. Хотя, можно было предположить, что мысль о схожести типового дома спального района с одним из прекраснейших сооружений, над которыми годами трудились лучшие мастера своего времени, приходила в голову лишь ей одной. Живое воображение девушки часто показывало ей самые что ни на есть обыкновенные предметы в новом, сказочном свете. Возможно, это было реакцией организма на ту странную болезнь, которую она до этого момента умудрялась скрывать ото всех. Точнее, Лина думала, что это, скорее всего, именно болезнь, и очень надеялась когда-нибудь окончательно излечиться от того, что мучило её последний год жизни.

В тот памятный для неё день Лина очнулась на прогнутой панцирной кровати от резкого звука будильника, помня лишь своё имя. В этот момент она не представляла ни где находится, ни почему здесь очутилась. Всё вокруг было чужим и не таким, каковым должно было являться. Широко распахнув глаза от удивления, она поднялась так резко, что всё вокруг потемнело. Происходящее казалось ей продолжением кошмарного сна, который снился ей той ночью, но который, как и всё остальное, девушка никак не могла вспомнить. Она знала лишь то, что виденное ею во сне было настолько ужасно, что сердце её готово было вырваться из груди. Лина задыхалась от необъяснимого ужаса, навеянного забытым кошмаром. Её всю трясло. Но причиной тому был вовсе не страх, точнее не страх в том смысле, который обычно вкладывают в него. Вся жизнь должна была остановиться, мир летел в преисподнюю вместе со всеми живущими, умершими и ещё не рождёнными. Чувства, охватившие её душу, были настолько реальны, что казалось, виденное во сне происходило на самом деле. Ощутив лёгкое головокружение, Лина инстинктивно ухватилась за спинку кровати. И тут в голове у неё что-то щёлкнуло, как будто ей удалось ухватить тонкую ниточку памяти. Лина оглядела свою постель. На этой кровати она всегда спала… возможно спала… Лина не была в точности уверена, но ей казалось, что это, скорее всего, так. Хотя… Лина тогда долго оглядывала кровать, не решаясь встать и всё ещё предполагая, что спит. Что-то внутри неё упорно твердило, что не могла она спать на этом! Но… девушка помнила эту кровать… Наверное, всё же это была её постель. Иначе откуда бы ей были так хорошо знакомы колёсики на ножках, царапинка на внутренней стороне спинки, светло-голубое покрывало, уже немного выцветшее, но ещё довольно прочное? Лине было непонятно также и то, почему она улеглась спать прямо на покрывало, не раздевшись и даже не сняв обувь. Решив, что предыдущим вечером она просто устала настолько, что не в силах была даже разуться, девушка опустила ноги на пол и, всё так же держась за спинку кровати, медленно встала. Она прикоснулась к стене, которая тут же показалась ей настолько знакомой, что Лина быстро повернула голову, надеясь увидеть маленький утренний солнечный зайчик, всегда появляющийся во время её пробуждения на одном и том же месте. Увидев зайчик на нарисованном на обоях крупном и почему-то голубом тюльпане, на котором Лина ожидала его увидеть, девушка облегчённо вздохнула. Сейчас ей казалось, что её всегда интересовало, почему художник изобразил на обоях тюльпаны голубого цвета. Видимо, ещё не всё потеряно… Что-то она всё же начинает вспоминать. Девушка медленно пошла вдоль стены, проводя по ней пальцами. Ей казалось, что стоит отнять руку, и она снова окажется в нереальном мире беспамятства. Выйдя в коридор, Лина вошла в открытую дверь, и стоило только её руке коснуться чего-то холодного, как перед её мыслями появился белый, немного потёртый умывальник. Сейчас уже Лина была почти уверена в том, что именно здесь она всегда умывалась… Хотя… Девушка отогнала от себя странные мысли о том, что всё же это вряд ли её дом. Чьим же он может быть ещё, если она здесь одна, и проснулась она от будильника, который, очевидно, слышала каждое утро? В первый момент звук будильника показался девушке резким и незнакомым, но всё же чуть позже она его вспомнила. Лина прошла по всей квартире, последовательно трогая предметы на своём пути. И каждое прикосновение рождало в ней воспоминания, казавшиеся ей чужими. Она отметала от себя мысли о том, что рождённые прикосновением к предметам ощущения принадлежали вовсе не ей. Это было ещё более абсурдным, чем то, что она оказалась здесь случайно. Старенький, но до блеска натёртый эмалированный чайник, газовая плита с четырьмя конфорками, одну из которых недавно чинили, низенький холодильник, узкий шкаф-пенал, где Лина хранила посуду и небольшое количество провианта. Всё было там, где и должно было находиться.

В тот день, выйдя на улицу, она, словно заново, изучала деревья, скамеечки, скверы, вспоминая всё то, что так внезапно оставило её. Она вспоминала всё это моментально, но всё же этот день, её прогулка, странные провалы в памяти — всё это походило на сон, удивительный сон. Лину преследовало чувство, что всё вокруг не настоящее. Она вспомнила своё место работы — маленькое кафе-мороженое, находящееся на первом этаже её дома, где ежедневно в полутёмной каморке она вела бухгалтерские расчёты под руководством главного бухгалтера — грузной стареющей дамы, пытающейся с помощью огромного количества тонального крема и декоративной косметики закрасить уже начинающие выступать морщины и злящейся на весь мир из-за того, что зеркала, висящие по всему кафе, показывали ей на тщетность этих попыток. Ко всему прочему, Лина никак не могла найти свои документы, которые позже пришлось восстанавливать. Через некоторое время девушка смутно начала вспоминать некоторые моменты своей жизни, но всё это было покрыто полупрозрачной пеленой сна. Всё казалось ненастоящим. Она не помнила ни дня своего рождения, ни любящих родителей, память возвращала ей лишь те предметы или людей, которых она касалась. Лина не решилась кому-либо рассказать о том, что с ней происходило, медленно привыкая к странной для неё жизни. Зачастую в её мозгу возникали видения, напоминающие фантазии, в которых она обитала в великолепных замках и была окружена множеством красивых предметов и блистательных кавалеров, готовых в любой момент услужить юной даме. Иногда появлялись мысли о большом деревянном доме, где она, ещё совсем маленькая, поселилась вдвоём с красивым мужчиной, обучавшим её неведомым наукам, искусству ведения рукопашных схваток и владению оружием. Лина почти не отличала воспоминания о том мире, в котором жила, приходящие к ней через предметы, к которым прикасалась её рука, от тех фантазий, к которым тянуло её душу. Иногда девушке казалось, что этот мир — не её мир, а она сама должна была родиться намного раньше, во времена доблестных рыцарей и прекрасных принцесс. Но приходили будни, и она снова плелась в свою маленькую полутёмную рабочую комнату в подвале дома-шпиля, и снова складывала на калькуляторе бесконечные цифры, рядами выстроившиеся на бумагах, каждый день сваливаемых на её стол женщиной-боссом.

В тот же самый день, когда Лина так некстати приобрела странный склероз, к ним на работу устроилась молодая официантка Паша. Паша так же, как Лина, была совершенно одна, и Лина быстро прониклась к девушке симпатией. День ото дня их дружба становилась всё крепче, и теперь они уже не представляли ни одного вечера, который бы они ни провели вместе. А уж в выходные — а они у них часто совпадали — девушки всегда устраивали себе маленький отдых, разительно отличающийся от их повседневного существования, стараясь, чтобы он не походил ни на что из того, что уже происходило с ними раньше. Во всяком случае, в недавние месяцы. Вот и сегодня Лина и Паша запланировали для себя очередное развлечение. На этот раз они решили пойти на концерт одной из поп-групп, который должен был быть не совсем обычным. В телерекламе улыбающиеся певцы обещали зрителям грандиозный сюрприз, который те не смогут забыть в течение всей своей жизни. Лина не очень верила рекламе, но почему-то, увидев именно эту, сразу решила, что ей просто необходимо попасть в то время именно в тот зал, где и будет проходить этот концерт. Это её новое чувство было довольно странным. Почему-то ей хотелось посетить не сам концерт, а то место, где он будет проходить, непосредственно в то время, когда он будет проходить. Лина понимала всю странность своих желаний, но ничего не могла с этим сделать, почти сразу решив воспринимать себя таковой, каковой она является. Ведь то, что она так отличается от других, не делает её хуже! Сейчас Лина уставилась на круглый эмалированный чайник, который вдруг показался ей поблёскивающим золотом самоваром. Девушка тряхнула головой, освобождаясь от наваждения. До вечера, когда она должна будет встретиться с Пашей, Лина была свободна. Завтракать не хотелось. Лина часто пропускала завтрак, тем более что очень не любила трапезничать в одиночестве, а заставить её никто не мог — девушка была абсолютно одна — ни родственников, ни кого-то ещё более-менее близкого ей она не помнила, да и никто не навестил её за тот год, который, в отличие от всей остальной своей жизни, она помнила очень чётко. Когда звонил телефон, то на другом конце трубки почти всегда была Паша. Пару раз звонили с работы с просьбой заменить в одном случае заболевшую кассиршу, а в другом — не пришедшую на работу официантку.

Лина быстро надела потёртые джинсы, кроссовки и водолазку, — на улице уже стаял снег, солнце порою пригревало достаточно сильно, но ранним утром было всё же ещё прохладно — сбежала по лестничным пролётам, и прямиком направилась в парк, расположенный в паре кварталов от дома-шпиля. Видя проезжающий мимо автомобиль, Лина представляла запряжённую двойкой вороных лошадей коляску. Мотоцикл с седоком в её воображении преображался в скачущего верхом всадника, дома казались огромными башнями дворцов. Лине даже не нужно было закрывать глаза, весь мир становился другим словно по мановению волшебной палочки. Она же сама была маленькой (почему-то именно маленькой) принцессой, странствующей, переодевшись мальчиком-селянином.

Лина вошла в парк. На деревьях едва распустились набухшие неделю назад почки, яркая изумрудно-зелёная молодая листва покрывала тёмно-коричневые ветви каштанов. Было тепло. Именно тепло. Не жарко, когда солнце, казалось, хочет прогреть каждую частицу твоего тела, не прохладно, когда свежий ветерок продувает тонкую водолазку, а тепло. Ветра не было вовсе. Солнце лишь недавно покинуло свою обитель, где мирно спало всю долгую тёмную ночь. Лина, конечно, была в курсе того, что солнце — лишь звезда, вокруг которой вращается наша планета, но так приятно было думать, что дневное светило тоже имеет свой дом — огромный золотой замок, построенный в греческом стиле, и ожидающий, когда хозяин неба утомится, обогревая и освещая Землю весь день, и решит отдохнуть на мягкой перине под голубым балдахином, умеряя своё свечение на длинную тёмную ночь, когда на небо выходит ночная хозяйка — луна.

Здесь даже не нужно было ничего представлять, всё было так первозданно! Парк в это время был пуст, люди ещё нежились в постелях, стараясь выспаться в день, после которого снова наступят будни. Лишь часам к одиннадцати, когда солнце будет почти в зените, они покинут свои квартиры, и разбредутся по магазинам, в которых за сверкающими витринами уже ожидают их манящие блеском и красотой совершенно ненужные им вещи. В это время парк заполнится гуляющими парами, молодыми матерями с колясками, в которых мирно спят выгуливаемые ими чада, средних лет дамами с маленькими лохматыми собачками, заменившими им собственных детей, которых они так и не решились заиметь, и подвыпившими мужичками, старающимися слабоалкогольными напитками и общением с воскресными друзьями заглушить мысли о том, что всю неделю им снова придётся работать, а потом возвращаться в дом к вечно ворчливым жёнам и постоянно ноющим детям. Иногда, конечно, попадались и те, кто был совершенно доволен своей жизнью. Таких людей Лина называла «любящими жизнь». Если они были одни, то наслаждались одиночеством, но чаще их радостные лица вдохновляли следующих за ними по жизни, тех счастливчиков, кого они выбрали в свои спутники. Таких людей было видно сразу по твёрдому взгляду и горделивой осанке, которая как бы говорила о том, что именно они и являются хозяевами этого мира и своей судьбы, и никто не в силах сдвинуть их с выбранного пути или повелевать ими. Но таких людей было мало, очень мало. В основном навстречу шли озабоченные, недовольные, несчастные, нерадостные — те, для которых собственные неудачи являлись отражением дьявольской сущности собственного мазохизма, те, кто просто купался в своих несчастьях, навсегда для себя решив, что их должны жалеть, им должны помогать, поскольку именно на их долю выпала «несчастная судьба», в которой виноваты все ежедневно окружающие их люди.

Лине стало не по себе от посещающих её мыслей, и она решила, что в такой светлый и счастливый день нельзя думать ни о чём плохом, а она почему-то была абсолютно уверена в том, что именно этот день принесёт ей столько счастья и тепла, сколько не приносил ни один из прожитых ею за последний год. Девушке казалось, что только этот год был прожитым ею. Остальные прошли, словно во сне, она помнила их именно так — как сон, которого, возможно никогда и не было. Лина поймала себя на мысли, что сегодня она была особенно рассеяна лишь в тот момент, когда, подняв взгляд, увидела, что давно уже покинула парк, продолжая свой путь по аллее на улице с закрытым для автомобилей движением меж витринами магазинов и попадающимися по пути прилавками с разнообразными сувенирами. Лина не помнила, как дошла сюда. Такое с ней бывало, но очень редко. Девушке снова остро стало не хватать чего-то, какого-то знания, запертого в глубинах её памяти. Ей казалось, что небольшое усилие, и она вспомнит… вспомнит всё, что необходимо ей для того, чтобы обнять этот мир, понимаемый ею лишь на уровне чувств.

Лина улыбнулась проходящей мимо девочке лет десяти, которая тут же просияла ей в ответ. Улыбка ребёнка вызвала новую гамму чувств. Весь мир заискрился, ожидание чуда достигло своего апогея. В душе Лины что-то затрепетало. Что же такое происходило с нею сегодня? Маленький островок где-то между сердцем и желудком схватило словно чьей-то сильной и нежной рукой, рождая ощущение всеобъемлющей любви, распространяющейся одновременно и внутрь и вне. Лине захотелось раскинуть руки и полететь, словно она гигантская птица, способная покорить не только небесную даль, но и чёрную сверкающую гладь космоса. Девушка закрыла глаза и сделала глубокий вдох. А открыв их, с изумлением обнаружила, что стоит на пороге своего дома. Ощущение лёгкости куда-то исчезло. Внутри девушки снова поселилась гнетущая пустота, пугающая своей никчёмностью и ничтожностью. Улыбка медленно покинула её лицо, освободив место печали, затуманивающей глаза и задурманивающей разум.

Лина поднялась на свой девятый этаж. Почему-то ей не нравился лифт, с бо́льшим удовольствием Лина ходила пешком, совершенно не уставая от длительного подъёма, и иногда удивляясь тому, что люди часто жалуются на длину лестницы, которую необходимо пройти. Нужно было пообедать, но есть всё ещё не хотелось. Лина решила выпить апельсинового сока, съела немного фруктов, чтобы голод не застал её на концерте, и начала собираться. Почти не заметив, как прошло время, Лина прогуляла практически весь день. Теперь на землю опускались сумерки. Солнце ещё не зашло, но было уже не так ярко, как днём. Лина подумала, что у ночного светила сегодня тоже выходной — новолуние. Девушка улыбнулась. Ей почему-то нравились ночи, когда землю освещали лишь звёзды, яркой россыпью покрывающие небесный свод. Лина могла часами наблюдать мерцание холодных далёких светил. Каким-то непостижимым даже для неё образом, взглянув на звёзды, она могла определить прошлое, будущее и настоящее того, о ком она думала в это мгновение. Но судьба её самой была закрыта для девушки неведомым покрывалом, сколько бы она не пыталась определить её по ночным огонькам, покрывающим небо.

Лина переоделась в вечернее платье, — длинное серебряное одеяние, практически обтягивающее её фигуру, с закрытым до горла воротом и без какого-то ни было намёка на рукава, — сверху накрывшись серой атласной накидкой с капюшоном, доходящей примерно до середины спины и напоминающей древнеримский кукуль, обулась в такие же серебряные, как платье, башмачки с невысокими каблучками и спустилась к подъезду своего дома, ожидая Пашу, которая не заставила себя долго ждать. Подруга приехала на такси и открыла заднюю дверцу, жестом приглашая одиноко стоящую на крыльце Лину. Та быстро нырнула в машину, и спустя полчаса девушки уже проходили между колоннами театра, в котором ещё через полчаса должен был начаться концерт.

Лина шла, словно погрузившись в сон. Вокруг неё гремела музыка, но в памяти её оживали (или ей это просто казалось…) воспоминания об ином.

* * *

Бал… Она, как и сейчас, в серебряном платье, но другого покроя. Широкие юбки подметали и без того чистый пол. Швейцар принял у неё длинный серый плащ с серебряной оторочкой и глубоким капюшоном. Она прошла вглубь зала, глаза девушки искали кого-то до боли знакомого и далёкого. Того, кто должен был явиться к ней именно сейчас, только сейчас, лишь в этот миг и ни в какой иной… Её обнажённые плечи чуть зябко поёжились. Ну где же он? Времени у них до безумия мало… Почему его до сих пор нет?…

* * *

Лина шла в зал, где должен был состояться концерт. Взгляд девушки заволокла дымка. Сейчас она не слышала ни голоса подруги, казавшегося ей в этот момент щебетом птиц, ни громкой музыки, вырывающейся из больших динамиков, висящих на стенах. Она была здесь… и там… Её сердце ждало, более не желая слушать голос разума. Оно рвалось из груди в ожидании чего-то восхитительного — того, что так долго было скрыто от неё прозрачной пеленой веков. Сейчас! Лина медленно подняла взгляд и словно почувствовала удар, грудь что-то сдавило, дыхание на миг остановилось… Он стоял прямо напротив неё. Она сразу узнала его. Нет! Она не знала, кто он, но она точно знала, что ждала сегодня именно его и пришла на встречу именно к нему. Глубокий взгляд больших карих глаз притягивал, завораживая девушку. Она узнавала чёрный шёлк его волос, волнами спадающих на плечи. Она знала его… и не знала. Где-то там… Может быть, в другой жизни… Но в глубине её сердца был именно он. Единственный. Она ждала, не в силах пошевелиться. В его глазах она прочла те же чувства, что жгли сейчас её душу. Его глаза обнимали её, звали, обещая столько, сколько не обещали даже многие жизни, которые она могла бы прожить. Лишь один миг, одно прикосновение сделали бы её настолько счастливой, что счастье перелилось бы через край, наполнив мир яркими, никогда не выцветающими красками. Её сердце рвалось к нему, но найдя его так внезапно, мгновенно остановилось, не позволяя ни шевелиться, ни даже дышать. Она не могла сделать ни шагу, чувствуя, что ещё мгновение, и силы покинут её, перейдя от девушки в ту тёмную бездонную глубину его глаз, от которых она не в силах была оторваться.

Паша ухватила Лину за руку, но та уже не чувствовала ничего. Подруга что-то кричала ей в ухо, думая, что Лина не слышит её из-за громкой музыки. Какая чушь! Разве в музыке дело? Паша перевела взгляд на молодого человека, к которому были прикованы глаза её подруги. Он так же, не отрываясь, смотрел на девушку, как и она на него. Паша замерла, не в силах пошевелиться. Было в облике юноши что-то, напугавшее её настолько, что лишь сильное чувство исходящей от него опасности, которое, казалось, не замечала одна только Лина, могло заставить Пашу ухватить подругу за локоть и резко потянуть её подальше от того, к кому был прикован её взор. От черноволосого юноши исходило что-то властное, что-то роковое, роковое настолько, что встреча с ним не могла сулить Лине ничего хорошего. Возможно, его благородная красота, — белая кожа, абсолютно чёрные волнистые длинные волосы, большие карие глаза с чистым, словно прозрачным, и в то же время глубоким, как целый мир, взглядом, — вызывали странные ощущения в тех, кто встречался на его пути. Но Паша отогнала от себя эти мысли. В мире много красивых мужчин, и многих она знала лично, но ни один из них не мог вызывать у неё даже крупицы тех чувств, которые вызывал этот юноша. Нужно было бежать. Бежать, пока не поздно. Необходимо было спасать ту, что стояла сейчас зачарованная и неподвижная, не ощущая даже острых ногтей подруги, впившихся в локоть так сильно, что кожа на нём лишь чудом не трескалась. Паше стало страшно, когда незнакомец плавным шагом направился к ним. По мере его приближения Паше становилось всё более не по себе. Она чувствовала себя как кролик перед удавом. Страх сковывал все молекулы её тела. Сила и уверенность, исходившая из каждого движения юноши, говорили ей о том, что именно он здесь хозяин. Именно он хозяин этого мира, а она лишь жалкая тень, которую он способен уничтожить или подчинить одним лишь светом, исходящим от его духа. Паша испугалась, всё сильнее сжимая руку подруги в попытке сдвинуть её с места, убежать от неотвратимого, надвигающегося вместе с тем, кто сейчас приближался к тому месту, на котором стояла, как будто пришпиленная Лина, но подруга, казалось, уже была настолько зачарована плывущим к ним юношей, что не видела ничего вокруг. Внезапно осознав то, какой вред Лине может принести молодой человек (а ведь Лина, по её мнению, скорее всего, чувствовала себя примерно так же, как и она сама), осмелев в самый последний момент, девушка стрелой вскочила между ними, преграждая дорогу незнакомцу, и оберегая свою подругу. Но юноша, не сводя глаз с Лины, словно взгляд его мог выхватить из огромной толпы только её одну, молча взял Пашу за плечи и, подняв, словно пушинку, переставил, опустив справа от себя. Протянув руку Лине и немного склонив голову, юноша представился:

— Арон, моя прекрасная госпожа!

Его голос звучал, словно песня, — мягко, нежно, немного более высоко, чем ожидала Лина, словно его собственное волнение передалось тембру, придавая ничего не значащим словам особый смысл и силу, отзываясь в душе чуть слышимым перезвоном колоколов.

Немного помедлив, Лина, в свою очередь, подала руку юноше, он незамедлительно чуть коснулся губами её пальцев и тут же отпустил, словно опасался напугать девушку. Паше казалось, что подруга была загипнотизирована своим новым знакомым. Все движения Лины были как будто заученными, плавными и неминуемыми. Неминуемыми в том смысле, что иначе сделать Лина была просто не в силах. С ужасом Паша поняла, что всё это время Лина не отрывала взгляда от глаз Арона.

— Какое изумительное имя! — произнесла Лина, улыбнувшись одними глазами.

— Так меня называют, — открытая улыбка юноши ещё более обожгла сердце Лины, и она пошатнулась, не в силах более устоять на ногах.

Арон быстро подхватил девушку под локоть именно в тот момент, когда ей необходимо было удержать равновесие. Это прикосновение вернуло Лину к действительности. Теперь уже она отчётливо понимала, что не является той сказочной принцессой в бальной зале, которой только что казалась себе. Но всё же ей до сих пор казалось, что перед ней был настоящий принц. Увидев, что собеседница пришла в себя, Арон незамедлительно отпустил локоть девушки.

— Лина! — представилась она, склонив голову в лёгком поклоне, всё ещё не в силах оторвать взгляда от глаз Арона.

— Лина… — повторил он, и в его устах её имя зазвучало волнующей трелью маленьких, слышимых только ею колокольчиков. — Лина…

— Ты пришёл на концерт? — встряла Паша с явно глупым вопросом, изо всех сил желая разорвать связь, внезапно приковавшую подругу к странному типу, появившемуся на их пути.

Паша часто замечала странности в поведении Лины, они не раздражали, даже придавали Лине некоторое очарование в глазах подруги. Но то, что произошло секунду назад, всерьёз напугало девушку. Юноша заворожил Лину настолько, что та готова была податься вслед за ним на край света, не думая о последствиях. Лина была загипнотизирована этим …Ароном.

Арон не ответил на вопрос Паши, видимо не сочтя необходимым говорить очевидное. Действительно, куда он мог ещё прийти, если здесь сейчас будет проходить концерт группы, членом которой он не является? Арон не отрывал взгляда от Лины, не обращая внимания ни на Пашу, ни на кого бы то ни было ещё, но Паша была уверена, что юноша, в отличие от Лины, вполне в своём уме и понимает всё, происходящее вокруг, в том числе и прекрасно слышит Пашу.

— В соседней зале играет вальс, — обратился Арон к Лине. — Моя прекрасная госпожа позволит ангажировать её?

Наконец оторвавшись от глаз Арона и опустив взгляд, Лина кивнула. Щёки девушки покрылись лёгким румянцем. Паша же, почуяв, что незнакомец хочет разлучить её с подругой, и одновременно понимая, что ни в коем случае нельзя отпускать её с ним, вцепилась в кисть Лины. Арон перевёл взгляд на Пашу и, улыбнувшись той одними губами, холодно-вежливым тоном спросил:

— Разреши?

Юноша указал взглядом на руку Паши, сжимающую кисть подруги. В глазах его горел огонь. Было невозможно противоречить ему, он завораживал и пугал… Что-то властное было во всех его жестах, в каждом движении головы, в звуках его голоса, в огне, скрывающемся в глубинах глаз. Паша в страхе выпустила Лину, словно её внезапно обожгло пламя, сияющее в хищном взгляде Арона. Юноша предложил руку Лине, и в этом жесте было что-то царственное, как и в том, как Лина приняла его руку. Паша с ужасом смотрела, как Арон уводит её подругу в соседнюю залу, но обычно смелая и расторопная девушка на этот раз не сумела сделать ни шагу в сторону удаляющейся пары. Она была практически уверена в том, что сегодня больше не увидит Лину, которая, в сущности, и приволокла её на концерт, оторвав от мягкого кресла перед телевизором в этот воскресный день. И она не была уверена в том, что в этот день не потеряет ту, дружба и расположение которой, как и самая её жизнь, стоили для Паши значительно больше всего остального мира.

Лина кружилась в вальсе с Ароном, бережно держащем правой рукой руку девушки. Вторую руку юноша отвёл за спину, словно не смея прикоснуться ею к талии партнёрши, как это делали те, кто танцевал в одной зале с ними. До сих пор Лина была уверена, что не умеет танцевать, но сейчас танец давался ей настолько легко, словно тело само вспоминало давно забытые движения, повторяя каждый шаг, каждое действие партнёра. В этот момент Лине казалось, что танцует она не впервые, и раньше балы были частым её времяпровождением. Но она не могла вспомнить ничего, связанного с этим. Да ей сейчас и не хотелось вспоминать. Рядом с Ароном тело её окутывала сладкая нега, ей казалось, что за спиной выросли крылья и всё, абсолютно всё стало возможным для неё в этом мире! И сам мир сейчас существовал лишь для неё, для неё одной… Она была повелительницей мира, а тот, кто сейчас держал её за руку, был его повелителем. Но что-то неуловимо грустное было в этом откровении. Что-то не давало покоя её душе. Как будто этот миг мог больше никогда не повториться, как будто он был единственным мигом, который она будет вспоминать всю свою дальнейшую жизнь. И этот миг мог отнять у неё радость и счастье, если…

Лина не успела понять, что кроется за этим «если…». Музыка кончилась, волшебство танца растворилось в воздухе вместе с последней прозвучавшей нотой.

— Сейчас уже ночь, — произнёс мягкий голос Арона. — Моя госпожа не желает прогуляться под звёздами, освещающими дорогу запоздалым путникам?

— Но концерт… — возразила было Лина. Но увидев покорно склонённую голову Арона, девушка почему-то внезапно испугалась, что тот откажется от своих намерений. — Впрочем, да… — улыбнулась она ему. — Пожалуй, прогулка в эту безлунную ночь принесёт мне больше пользы, чем громкая музыка в зале, сплошь набитым толпой.

Странно, но её вовсе не удивляли те обороты речи, которыми они с Ароном пользовались сейчас, словно эти фразы были единственно возможными при общении с таким человеком, как он. Лина просто переняла его поведение, впитывая, как губка, всё, что исходило от этого юноши. «Что ты делаешь? — на мгновение мелькнула мысль. — Ты впервые видишь его!» Но Лина сама не поверила этой мысли. Сейчас она доверяла ему более чем себе. Так говорило её сердце. И именно с этим она ничего не могла поделать.

Они вышли на улицу, прошлись по ночному парку и незаметно как-то очень быстро очутились возле дома Лины. На мгновение у девушки мелькнула ещё одна мысль, на этот раз о том, что добираться до дома даже на такси нужно было не менее получаса. А они оказались возле её дома практически через несколько минут, идя прогулочным шагом. Но и эта мысль покинула девушку также быстро, как предыдущая. Сейчас уже казалось, что ничего сверхъестественного в столь быстром путешествии до дома нет, что возможно абсолютно всё, если рядом Арон. Окажись они сейчас даже на Северном Полюсе, девушку это мало бы удивило.

Лина подняла голову, взглянув вверх, вспоминая про себя названия знакомых созвездий. Внезапно девушка увидела руку Арона, указывающую ей на небо и молча проводящую линию, соединяющую группу звёзд разных созвездий. Лина увидела на небе силуэт гигантского ящера — сказочного дракона. Девушка перевела удивлённый взгляд на спутника. Она сама иногда, забавляясь, пыталась соединять звёзды в новые узоры, и этого дракона видела уже не раз. Но до сих пор Лина думала, что такая игра доступна лишь ей, что это её изобретение. Арон улыбнулся в ответ на удивлённый взгляд девушки той открытой улыбкой, которая в сочетании с глубоким взором, гипнотически действовала на Лину. На этот раз девушка испугалась той власти, которую имел над ней этот человек, и, побледнев, быстро опустила глаза, противостоя странному наваждению.

В тот же миг небо резко затянуло тучами. Дождь полил как из ведра, мгновенно намочив обоих спутников. Бегом они едва успели добраться до подъезда, как по асфальту там, где они только что стояли, понёсся довольно глубокий и быстрый поток. Поднялся такой сильный ветер, что Лину едва не сшибло с ног. И снова юноша помог ей устоять, словно только и ждал, когда его рука сможет оказать помощь той, которую он сегодня так неожиданно встретил. Лина взглянула на Арона. Он смотрел на девушку, словно задавая немой вопрос. Но так как она не решалась озвучить ответ, юноше пришлось спросить вслух:

— В такую ночь моя прекрасная госпожа не прогонит путника за порог?

Лина вздрогнула. Она чувствовала, что пол из-под её ног уходит куда-то в неизвестность. И опять твёрдая рука Арона поддержала её именно в тот момент, когда так необходима была эта поддержка. Девушка глубоко вздохнула, пытаясь привести в себя обезумевшее сердце, и жестом позвав спутника за собой, начала подниматься по лестнице. Оглянувшись, она увидела его удивлённый взгляд.

— Ты… не любишь лифты? — задал он вопрос; но, спросив, сразу пожалел об этом, увидев испуганный взгляд девушки.

— Я… всегда поднимаюсь пешком, — ответила та.

— Как будет угодно, — поспешно произнёс Арон, видимо, опасаясь, что теперь его вообще могут не впустить в дом.

Войдя в квартиру, Арон огляделся. Почему-то Лина была уверена в том, что юноша привык к более роскошной обстановке, чем та, что была в её тесном жилище. Панцирная кровать стояла возле окна с большим подоконником, на котором часто сидела Лина, обозревая окрестности. Круглый стол с изогнутыми ножками служил как для обеда, так и в те моменты, когда было необходимо что-то написать. Хотя писала она дома очень редко. Лишь пару раз за последний год, когда брала работу, которую не успела сделать в кафе, на дом. Ещё в комнате находились два деревянных стула: один около стола, другой — возле кровати. Из аппаратуры был один только старый проводной телефон, занимающий деревянный стул, стоящий у кровати. Ни телевизора, ни радио, ни компьютера — ничего из того, что является атрибутом любой современной квартиры — у девушки не было. Лина подумала, что квартира Паши, наверное, понравилась бы Арону больше, чем её маленькая конура.

Чтобы прервать затянувшееся молчание, хозяйка предложила гостю кофе или чай, от которых тот, не задумываясь, отказался. Дождь всё так же лил, покрывая окно полупрозрачным узором, сквозь который практически ничего не было видно. Арон стоял посреди комнаты, не решаясь сесть, пока ему не будет предложено. Лина мимоходом заметила, что её провожатый каким-то непостижимым для неё образом, в отличие от неё самой, оказался совершенно сухим. Но девушка не стала задавать ему вопроса о том, как это у него получилось. Она даже не совсем была уверена, что всё происходящее с ней сегодня — не сон, настолько много случилось странного и необъяснимого в этот день.

— Что же нам делать? — обречённо спросила Лина, взглянув на разбушевавшуюся за окном природу.

Ответом была улыбка и странное предложение:

— Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Лина взглянула в глаза Арона, снова почувствовав то наваждение и власть, которую имел над ней его взгляд; и во взгляде этом не читалось ни усмешки, ни чего-либо ещё, что могло бы обидеть её, он не смеялся над ней, а просто ждал ответа на свой вопрос, желая рассказать ей какую-то историю. И почему-то Лине показалось, что история эта очень важна, настолько важна, что ради неё можно пожертвовать ночным сном перед днём напряжённой работы. Девушка кивнула, снова покрывшись лёгким румянцем.

— Можно присесть? — Арон не отпускал взгляда Лины, и она с ужасом подумала, что, должно быть, он знает о власти, которую почему-то обрёл над ней в тот момент, когда она впервые увидела его. Она не могла сказать «нет», глядя в его глаза.

И Лина снова молча кивнула. Арон подошёл к кровати и сел на покрывало, на секунду отпустив её душу.

— Иди сюда, — тихо позвал он.

Девушка подошла. Он усадил её рядом, невольно, всего на мгновение коснувшись руки (в тот момент Лине показалось, что какая-то огромная хищная птица накрыла её своим крылом, защищая, словно неоперившегося птенца), и начал рассказ.

— Это было давно, очень давно. Героев у этой истории много, но главных звали Арон и Лина. Так же, как нас, — улыбнулся Арон немому вопросу в её глазах. — И начиналось это так… Вековые дубы толщиной более чем в два человеческих обхвата ограждали небольшую лесную поляну настолько же древнюю, как и мир, в котором она находилась…

Глава 1. Начало пути

Сияет свет неведомой звезды,

Возникшей и погасшей однодневно.

Всё — звери, птицы, вечные дубы —

Замолкло, и практически мгновенно

Сердца людей забились в унисон,

Толкая кровь по венам. Всё живое

Внезапно обуял волшебный сон,

Когда глаза открыты, и такое

Возникло чувство, словно эра началась,

Куранты жизни новый век пробили.

И закружилась вечность, понеслась…

И Боги книгу старую закрыли,

Начав писать о новых временах…

Из древней книги пророчеств св. Алексиса, гл. 2, стих 1.

Вековые дубы толщиной более чем в два человеческих обхвата ограждали небольшую лесную поляну настолько же древнюю, как и мир, в котором она находилась. Множество ночных звуков создавало однообразный фоновый шум. Но стоило только прислушаться, как можно было различить громкое кваканье лягушек на тёмном болоте, расположенном примерно в километре от поляны, уханье филина где-то глубоко в чаще дубов, стрекотание ночных насекомых и ровное дыхание огромного чёрного дракона, спящего в близлежащей каменной пещере, по преданиям в незапамятные времена украшенной человеческой рукой. Новолуние делало ночь более тёмной и зловещей. Скрип подгнивших болотных деревьев отдавался эхом в ночной тиши, напоминая жуткие стоны и наводя страх на обитателей ночного леса. Всё было как всегда, но этот день был особенным. Монахи-хранители ровно семь лет ждали его наступления. И сейчас трое из них, одетые в длинные балахоны, скрывающие очертания их тел, ожидали знака свыше, о котором писали основатели их религии семь тысяч лет назад. Именно в этот момент должно было свершиться то, чего ждали они всю свою жизнь, и что должно было в ближайшем будущем привести к смерти двоих из них. Монахи затаили дыхание, почувствовав приближение назначенного часа, и в тот же самый миг весь мир замер. Больше не было ни одного звука вокруг. Ни пение ночных птиц, ни крики лягушек, ни даже стоны деревьев на болоте — ничто не смело нарушить установившуюся тишину, заполнившую собой безлунную ночь. Монахи знали, что в этот момент не только на их землях, но и на землях, расположенных за границей Драконьих гор, куда до сих пор не было пути живущим в Долине Хранителей, ни одно мёртвое или живое существо, ни один предмет, созданный природой или рукой человека, не издал ни единого звука. Тишина звенела в ушах людей, стоящих на поляне. Тишина звенела в ушах всех, не спящих в этот полуночный час. Она звала, манила ожиданием чего-то огромного, приходящего в тот момент в мир живых. Ровно минуту природа испытывала своих обитателей, но как только минута прошла, звуки вернулись вновь, словно и не исчезали.

— Свершилось! — выдавил из себя шёпот один из стоящих на поляне.

Монахи одновременно откинули капюшоны и подняли взгляды к звёздному небу в поисках подтверждения тому, что только что почувствовали. Яркий свет новой звезды, появившейся чуть восточнее места, где находилась дубовая чаща, скрывающая поляну, высветил лица троих мужчин, стоящих на ней. Старший из них уже перешагнул пятидесятилетний рубеж. Его когда-то красивые, волнистые каштановые волосы посеребрила седина, тонкие губы улыбались, словно их обладатель купался в тёплом свете рождённой звезды, черты лица выражали врождённое благородство, которое не портили даже глубокие морщины, исполосовавшие его лоб, и мелкой сеткой расположившиеся вокруг миндалевидных карих глаз. В этом человеке было столько уверенности, что просто не могло возникнуть мысли, что он может быть хоть в чём-то неправ. Среднему было двадцать пять. Голубоглазый блондин, он свёл бы с ума многих девушек, если бы не монашеское одеяние и не по возрасту серьёзный взгляд. Рядом с ним возникало ощущение покоя и защищённости, чувствовалось, что какова бы ни была ситуация, он не пожалеет собственной жизни, оберегая жизни тех, кто находится подле него. Младший был совсем юн. От роду семнадцати лет, он смотрел на мир широко открытыми серыми глазами. Детский взгляд на жизнь, сочетающийся с самоотверженностью и юношеским максимализмом делал его сильным духом и уязвимым одновременно. Сейчас он восторженно смотрел на новую звезду, вспоминая древние легенды и абсолютно забыв о том, что её рождение, возможно, означает его смерть. Резкий порыв ветра раздул простые серые одеяния монахов, до этого крупными складками спадающие до земли. Затем, переменившись, обтянул одеждами не по-монашески хорошо сложенные, мускулистые тела мужчин, стоявших на ночной поляне. Звезда медленно уменьшила сияние, исчезнув в темноте ночного неба, ветер стих, фигуры монахов вновь окутал мрак безлунной ночи, скрыв их от взглядов обитателей леса.

Все трое накинули капюшоны и, не сказав ни слова, двинулись на восток. Им предстояло длинное путешествие за гряду скалистых Драконьих гор, являющихся восточной границей того места, которое служило домом их сородичам долгие сотни лет. Высочайшие горные вершины, снежными шапками упирающиеся в небо, скрывали их мир от тех, кто жил в остальном мире, даруя им возможность уединения и спокойствия. Впервые за многие сотни лет именно этим троим суждено было покинуть своё убежище, чтобы осуществить начертанное в те времена, когда только зарождалась их цивилизация — цивилизация хранителей. По преданию лишь один из них сможет вернуться, выполнив возложенную на них миссию, и вернётся он один, но в трёх лицах. Именно эту часть предания живущие в храме хранители многие века безуспешно пытались растолковать, но до сей поры она оставалась загадкой. Предание было записано на многих папирусах. Это были подробные рекомендации к действиям в годы исполнения предначертанного, описание событий, которые наступят в том или ином случае, предостережения от поступков, которые могут отрицательно повлиять на дальнейшую судьбу всего мира. В рукописях было многое непонятно, но появление одного в трёх лицах было не просто непонятно, но невероятно, из-за чего именно этот момент настораживал всех толкователей предания и связанного с ним пророчества.

Долгое время, начиная с тех пор, когда пророчество было произнесено, специальным образом отбирались трое воспитанников, которые должны были быть подготовлены всей своей жизнью к началу осуществления предначертанного. Они не имели ни имён, ни семей. Именно из-за этого их называли безымянными. Когда кто-либо из них умирал, его заменяли следующим, подходящим по тем признакам, о которых говорилось в предании. Их всегда было трое, и они всегда ждали, надеясь, что при их жизни осуществится начертанное.

И лишь недавно появились первые признаки того, что пророчество сбывается. В тот день, ровно семь лет назад, в полнолуние родился младенец, мальчик, которому в будущем суждено было покончить с их миром, храмом, жители которого семь тысяч лет ожидали осуществления пророчества, уничтожить всех монахов и принести запустение и смерть религии хранителей. Именно тогда песок времени начал хронологический отсчёт до момента конца, начав осыпаться в огромных песочных часах, украшающих вход в храм и до того момента не подававших ни одного признака того, что песок может течь вниз. Это и послужило первым из семи предзнаменований начала свершения того, ради чего существовала их вера, их храм, их религия. Вторым предзнаменованием было рождение и смерть первой звезды из двух предначертанных пророчеством, которая должна была возникнуть в момент появления мальчика на свет над тем домом, в котором он родился. Третьим из предзнаменований, проявившим себя в этот же день, послужила смерть матери младенца. Её жизнь была отдана первой из того множества жизней, которые будут принесены в жертву ради будущего всего человечества, ради того, чтобы у человечества было это будущее. Четвёртым предзнаменованием был знак на правом плече младенца в виде алого месяца, окружённого семью равномерно расположенными семиконечными голубыми родинками-звёздами. Младенца забрали из рук умершей матери и принесли на воспитание в храм. Мальчика назвали Арон, что в переводе с древнего языка означало «ковчег завета», ибо именно ему было суждено закончить историю, описанную в древних преданиях, закончить её ради любви, ради будущего, ради жизни.

Время текло, текло медленно и размеренно, неминуемо приближая рождение второй звезды. Теперь уже было известно начало отсчёта, тот момент времени, когда начинается новая история, закрыв все старые пути. И с этого момента уже давно был определён ход событий, в том числе и его хронология…

Вот уже семь лет весёлый, радостный смех подвижного и общительного Арона оглашает стены жилища хранителей. Чёрные, как крыло дракона, волосы мальчика крупными волнами спадают на его бледное лицо с огромными карими глазами. Сочетание настолько чёрных волос и абсолютно светлой кожи с ярким алым румянцем на щеках было настолько же удивительным, насколько и красивым. Большинство людей, живших в долине Хранителей, были блондины, иногда встречались светло-каштановые, реже рыжие волосы, но таких чёрных блестящих волос на памяти местных жителей ни у кого ещё не было. Арон казался всем необычным ребёнком, скорее чужаком, чем своим. Но его самого это мало смущало. Он словно не чувствовал тех взглядов со сквозившими в них восхищением, удивлением и неподдельным интересом, которыми одаривали его видевшие мальчика впервые. Не замечал он и некоторой обособленности своей от остального мира. Детей в стенах храма, исключая Арона, не было, и мальчик мог общаться только с прислугой. Пока не началось обучение, ему позволялось абсолютно всё, что было для него безопасно. Именно такие методы воспитания были распространены в Долине Хранителей. Но с того момента, как начнётся обучение мальчика, строгая дисциплина будет сопровождать его всегда. Серые монахи, ухаживающие за храмом, почти всё время проводили в молчании и молитвах. Поначалу, как только Арон вырос настолько, что ему разрешили ходить по всему замку, мальчик инстинктивно побаивался монахов-хранителей, но со временем он привык к их суровым лицам. Природная жажда Арона к рискованным приключениям проявляла себя уже тогда. Маленький Арон носился по коридорам замка, иногда специально налетая на одного из молчаливых жрецов, который подхватывал его, чтобы мальчик не упал. Затем, когда монах ставил его на ноги, одаривая очередным суровым взглядом, способным пригвоздить к месту кого угодно, но только не Арона, мальчик со всех ног убегал от него за ближайшую дверь, и там, уже отдышавшись, начинал громко и радостно смеяться, ощущая себя героем, способным на самые смелые поступки и самые невероятные подвиги. Мрачные лица Верховного Жреца и служителей-монахов не могли уничтожить в Ароне радость жизни. И последние семь лет мир храма крутился именно вокруг этого мальчика, которому, согласно пророчеству, суждено было стать тем, кто принесёт смерть его обитателям, но который до самого последнего момента не должен был узнать свою судьбу.

Сегодня в назначенный час середины ночи седьмого года с момента начала отсчёта времени, в новолуние случилось пятое предзнаменование. Им было рождение и смерть второй звезды из двух, предначертанных пророчеством. Это предзнаменование означало появление на свет второго ребёнка — девочки, дочери короля далёкой страны, на поиск которой в тот миг, как только звезда погасла, и отправились трое безымянных монахов вслед за зовом, возникшим в их сердцах в момент рождения второй звезды. Всё путешествие с момента, когда родилась вторая звезда, до того времени, когда девочка окажется у них, безымянные должны были провести в полном молчании. Они отправились ни с чем, прибудут ни с чем и вернутся с младенцем, зная, что лишь один из них достигнет цели этого путешествия и будет обучать девочку до момента конца своей жизни, своего мира. Это были хорошо обученные, сильные воины, способные передавать силу и власть наследникам своего дела не только в качестве науки, но и физически. Каким-то образом в момент смерти безымянного монаха-хранителя и рождения его наследника, умирающий передавал силы новорожденному. Поэтому каждый следующий безымянный обладал силой трети всех предшествовавших ему. И до сей поры тройка безымянных всегда имела трёх потенциальных наследников, рождающихся в момент смерти каждого из них. Но теперь у них вместо троих наследников будет лишь один — маленькая девочка, рождённая в этот безлунный день. На настоящий момент осталось только два предзнаменования, после свершения которых пути назад больше не будет.

Трое безымянных огибали чёрные толстые стволы дубов, притаптывая прошлогоднюю листву, тихо шелестевшую у них под ногами. Кроны деревьев полностью скрывали ясное звёздное небо, отчего темнота, подступившая к монахам, как только они вошли в чащу леса, буквально придавливала их к земле. Безымянные шли почти на ощупь, и лишь их врождённые инстинкты позволяли чувствовать препятствия, обходить ямы-ловушки и не натыкаться на разросшиеся вокруг кустарники и практически невидимые древесные стволы. Их путь лежал на восток, откуда они слышали зов, звучащий в их сердцах, манящий их слабым, почти неслышным перезвоном колокольчиков, на который отзывались только их души, ибо сегодня он был слышим только ими. И ничто, кроме смерти, не могло остановить их на пути к этой цели. Цели, которой были посвящены и их жизни, и жизни всех тех, кто семь тысяч лет совершенствовался в своих умениях, чтобы передать им всё до последней крупицы из того, что они, в свою очередь, должны были передать той, которая родилась сегодня, той, зов души которой последний из них будет слышать теперь до самой своей смерти. Это был какой-то древний инстинкт, заложенный в них, возможно, самими создателями рода человеческого. Чувство, притупляющие все иные природные инстинкты — голод, страх, самосохранение. Чувство, навеянное древним волшебством, обозначенным религией хранителей. Чувство, неподвластное ни одному смертному, способное побудить безымянных преодолеть все возможные препятствия на пути к достижению цели.

Монахи не знали, сколько времени шли рука об руку, и лишь увидев, что небо чуть заметно окрасилось в светлые тона, поняли, что прошло уже полночи. Один из безымянных поднял голову вверх. Верхушки деревьев должны были вот-вот осветиться первыми лучами солнца, тьма ночи отступала. Безымянные знали, что как только дубовых листьев коснётся солнечный свет, проснётся чёрный дракон. Вылетев из пещеры, в первый час рассвета он будет искать пищу. И что было абсолютно точно — дракону будет всё равно, олень это или человек. Безымянные переглянулись, и, поняв друг друга по одному лишь взгляду, быстро набрали большую кучу хвороста, забравшись под которую можно было переждать первый час после рассвета. Дракон не мог учуять людей под ветками и прошлогодней листвой, так как летал высоко над вековыми дубами, но зрение и слух его были острее, чем у любого, кто жил на этой земле. Любой шорох, любое движение привлекало внимание крылатого зверя.

Безымянные неподвижно лежали под насыпью хвороста и листвы, куда они успели забраться за несколько мгновений до того, как первый солнечный луч осветил первый лист самого высокого и древнего дуба в этом лесу. Тонкие сухие ветки царапали открытые участки кожи, кололи тело через балахоны, но монахи старались не обращать на это внимания, даже не пытаясь смахнуть неудобно лежащие ветки с лица или стряхнуть надоедливых муравьёв, временами прокладывающих путь по их телам. Они знали, что даже падающий с дерева лист может заставить спуститься огромного зверя, летящего в медленно светлеющем небе над вершинами вековых дубов, раскинувших свои кроны в этой части Долины Хранителей. О великолепном слухе и зрении дракона ходили легенды среди жителей этих мест. Зверь инстинктивно чувствовал добычу, ещё не видя её. Ничто не могло укрыться от него в древней дубовой чаще, пройти которую было необходимо, чтобы добраться до Ущелья Миров, отделяющего Долину Хранителей от земель Внешних Королевств, куда сейчас лежал путь странников, подчиняющихся зову духа избранной. Сдерживая даже дыхание, монахи считали биение своих сердец, чтобы иметь представление о времени, которое должны провести под искусственно созданной насыпью, скрывающей их тела от чёрного дракона. Они знали, что выживет только один из них — самый сильнейший, но закончить свою жизнь в пасти чудовища не желал никто. Зов сердца звучал в унисон с тактом их пульсов, сливаясь с сердцебиением, будя в них прекрасную, завораживающую музыку. Семьдесят ударов в минуту, четыре тысячи двести ударов в час отсчитывали трое безымянных, замерев в ожидании продолжения своего долгого пути, который начался только сегодня ночью.

Триста пятьдесят, триста пятьдесят один, триста пятьдесят два… Шум крыльев огромного чёрного дракона заглушал звуки леса, когда он пронёсся над ними. Лес стих, словно замер, не желая выдавать себя движением гигантскому голодному чудовищу…

Восемьсот тридцать девять, восемьсот сорок, восемьсот сорок один… Мимо кучи хвороста пробежал кролик, пытаясь затаиться за ближайшим деревом, замереть, застыть. Шум крыльев приблизился. Но теперь он был уже другим. Дракон пикировал, рассекая воздух, создавая резкий, звенящий свист. Кролик, конечно, маловат, но на голодный желудок можно закинуть в себя и его. Пронзительный писк оказался последним звуком, который издало маленькое животное.

Восемьсот шестьдесят пять, восемьсот шестьдесят шесть, восемьсот шестьдесят семь… Чёрный дракон шумно взмахнул крыльями, поднимаясь в светлеющее небо в дальнейших поисках пищи.

Две тысячи одиннадцать, две тысячи двенадцать, две тысячи тринадцать… Новый звук, распознанный безымянными. Звук приближающегося оленя. Все трое затаились, боясь даже дышать. Две тысячи двадцать два, две тысячи двадцать три, две тысячи двадцать четыре… Свист пикирующего дракона. Вскрик. Всё кончено. Дракон кинул свою добычу рядом с кучей хвороста, осыпанного листьями, под которой прятались безымянные, и начал медленно трапезничать, отрывая, громко пережёвывая и заглатывая куски сочного сырого мяса.

Две тысячи девятьсот семнадцать, две тысячи девятьсот восемнадцать, две тысячи девятьсот девятнадцать… Судя по звукам, завтрак окончен, но дракон почему-то не имеет намерения улетать. Безымянные затаили дыхание, кожей ощущая мысли чудовища, медленно расхаживающего вокруг насыпанной ими кучи.

Три тысячи сто пятьдесят девять, три тысячи сто шестьдесят, три тысячи сто шестьдесят один… Чёрный дракон разворошил лапой хворост и, очистив единым жарким выдохом их тела от оставшихся на них листьев, в упор посмотрел на людей. Безымянные молча, затаив дыхание, лежали на спинах, глядя в круглые, словно блюдца, чёрные глаза огромного чудища. Они были величайшими воинами, но даже вооружённые они не смогли бы справиться с чёрным драконом, покрытым блестящей непробиваемой чешуёй. Дракон был сыт, поэтому единственное, что они могли сделать — лежать, не двигаясь, стараясь не разбудить охотничий инстинкт преследования. Дракон, казалось, чувствовал животный страх, исходящий из их душ, вспыхнувший в глазах каждого из трёх, парализовавший их волю вместе с телами, не дающий ни пошевелиться, ни даже вздохнуть.

Оскалившись, дракон по очереди пошевелил их лапой с когтями длиной с лезвие боевого кинжала хранителя, аккуратно взял в лапы самого молодого из них, взмахнул крыльями и взмыл в воздух, неся свою жертву в сторону пещеры, служившей ему жилищем. Оставшиеся двое безымянных глубоко вдохнули, пытаясь наполнить замершие во время их осмотра драконом лёгкие живительным кислородом. Дракон сыт и не питается падалью, поэтому он не станет убивать свою жертву сейчас. Скорее всего, он отнесёт пленённого безымянного в пещеру, оставив его там до времени следующего приёма пищи. Это давало время на то, чтобы попытаться спасти юношу, припасённого зверем для более поздней трапезы.

Зная это, один из оставшихся в лесу безымянных повернул к пещере. У него ещё было время, чтобы спасти попавшего в лапы к чудовищу товарища. Самый старший из монахов взглянул на него, молча кивнул седеющей головой, одобряя его решение, повернулся и отправился на восток, подчиняясь внутреннему зову. Двадцатипятилетнему мужчине не нужен был старик, чтобы помочь вызволить из пещеры юнца. Тем более что по наблюдениям хранителей, дракон в пещере появлялся довольно редко, улетая днём в известные только ему места. Люди в пещеру не заходили. Во всяком случае, за долгие тысячи лет не было известно ни одного случая, когда человек посетил бы пещеру дракона, но многие видели, как каждое утро зверь улетает на юг, за обжигающие пески непроходимой пустоши, превращаясь сначала в точку, а затем и вовсе исчезая из виду. Возвращался он чаще всего приблизительно к полудню, но иногда и к ночи. Дракон не проявлял интереса к людям, пока они не приближались к священным дубам, путь через чащу которых по старым записям в книгах путешествий вёл к Ущелью Миров, через которое можно было покинуть земли Хранителей. Поэтому дракона здесь не очень боялись, даже если он пролетал достаточно низко над землёй. Ведь не было ни одного случая, когда бы он похитил даже овцу или курицу, принадлежавшую местным жителям.

Монах-хранитель, отправившийся на помощь юному другу, оглянулся, взглядом дав понять безымянному, с которым провёл всю свою жизнь — самому старшему из них троих, — что догонит его, как только выполнит свою миссию. После того, как ответный взгляд старшего безымянного убедил его в том, что тот всё понял, он повернулся, подоткнул подол балахона, чтобы легче было бегом пересекать густую лесную чащу, закатал рукава и, повинуясь голосу своего сердца, отправился в пещеру дракона. Он не мог позволить себе идти медленно. Только передвигаясь бегом, он смог бы успеть спасти товарища, который был ему словно младший брат. Долгие годы он вместе со старшим безымянным обучал и воспитывал этого юношу, проводя огромное количество времени за чтением древних рукописей, рукопашными схватками и поединками на мечах, кинжалах, цепях, а также с использованием другого оружия. Ему казалось, что три души безымянных связаны настолько тесно, что было бы кощунством позволить погибнуть одному из братьев, даже не пытаясь прийти ему на помощь. Монаха подгоняли воспоминания о том, как на его руках рос этот юноша. Он видел, как тот сделал свой первый шаг, сказал первое слово, прочёл первую книгу. Он видел, как крепла рука младшего безымянного, как закалялась его воля, как мальчик превращался в мужчину. Он помнит его первую победу в учебном бою, которую тот одержал над ним, радость, светившуюся в глазах тогда ещё мальчика, в тот момент, когда он осознал, какое значение имеет для будущего человечества. Он вспомнил и тот день, когда мальчик был впервые наказан за свой первый проступок — тогда тот ушёл в древний лес, не предупредив своих учителей. В тот день юный безымянный узнал, что именно он повинен в смерти своих родителей, поскольку рождение безымянного знаменуется гибелью тех, кто даровал ему жизнь. Не замедляя бега, монах вспоминал, как на следующее утро именно ему было поручено разъяснить юнцу важность той миссии, которая возложена на тройку воинов-хранителей, и необходимость тех жертв, которые они должны приносить в течение всей своей жизни. До сих пор перед мысленным взором среднего безымянного стоят заплаканные глаза мальчика, которому он вынужден был говорить слова настолько жестокие, что ни один ребёнок его возраста не смог бы выдержать этого. Воспоминания проносились в голове бегущего монаха, словно ножом кромсая его сердце и подгоняя, заставляя нестись с такой скоростью, которую в обычной ситуации он вряд ли бы выдержал. Монах знал — выживет лишь один из них. И этот выживший будет самым достойным, сильным и мудрым. Но ни эта мысль, ни какая-либо другая, не смогли бы остановить сейчас его порыв, его желание спасти того, кому он посвятил практически всю свою жизнь. Ноги несли монаха быстрее лани. Мимоходом огибая толстые стволы деревьев, перескакивая муравейники и кустарники, раздирая в кровь лицо и руки попадающимися на пути ветками, безымянный спешил на помощь своему младшему другу, понимая, что с каждой секундой времени у него остаётся всё меньше и меньше.

Добежав до склона горы, прямо возле которого заканчивался лес, он с удивлением обнаружил вырубленные в камне ступени, ведущие в пещеру чёрного дракона. Монах впервые был здесь. Он слышал о том, что пещера была создана руками людей в глубокой древности, но никак не мог даже предположить, что ступени содержатся в таком превосходном состоянии, как будто за порядком здесь постоянно следят. Насколько было известно монаху, сюда не заходил ни один житель Долины Хранителей. А если кто-то и отваживался подходить к пещере достаточно близко, то его уже больше никто не видел ни живым, ни мёртвым. Чёрный дракон не позволял никому нарушать границы его владений. Подумав, что здесь ещё не ступала нога человека, по крайней мере, за последние семь тысяч лет, монах осторожно начал подъём. Растительности здесь не было вовсе. Широкие рукотворные ступени поднимались к довольно большой площадке перед входом в пещеру. Аккуратно вырезанный из камня и обработанный вход был украшен орнаментом из неизвестных монаху символов, видимо, настолько же древних, насколько древней была сама пещера. Безымянный, к удивлению своему, обнаружил в проёме массивную дубовую дверь, и этой двери было явно менее семи тысяч лет, так как за такое время она бы давно сгнила. Монаху некогда было сейчас размышлять, как именно попала сюда эта дверь, если доподлинно было известно, что люди сюда не доходили. Решив, что эту загадку разгадает чуть позже, безымянный, осторожно ступая, подошёл к полуоткрытой двери. Ему казалось, что совсем недавно он слышал, как хлопали крылья дракона, улетающего на юг. Но он мог и ошибаться, так как в спешке не стал отвлекаться и нёсся с наибольшей возможной скоростью в попытке спасти того, кто сейчас, по его мнению, находился внутри. Безымянный прижался к правой внешней стене пещеры и, стараясь не шуметь, заглянул внутрь. Там было темно. Настолько темно, что не было ничего видно. Три раза глубоко вздохнув и попытавшись унять учащённое сердцебиение, вызванное страхом перед огромным чудовищем, в дом которого он сейчас собирался войти, безымянный резко повернулся, загородив собой вход в пещеру, и медленно пошёл вперёд. Что-то заставило его протянуть руку, и он с изумлением наткнуться на факелодержатель. Пошарив рукой по стене, он нашёл выемку, в которой лежал камень с металлическим стержнем. Безымянный высек искру, подпалив факел. Внезапно один за другим стали загораться остальные факелы по всей круглой стене пещеры, заканчивающейся у другой стороны входа. Теперь ему было видно, что факелодержатели соединялись трубками, по которым, вероятнее всего, передавалось то, что помогало разжечь все светильники один за другим. Безымянный перевёл взгляд на центр пещеры и замер. Внутри пещеры на постаменте из белого мрамора стоял хрустальный саркофаг, крышка которого парила прямо над ним, не поддерживаемая ни цепями, ни верёвками, — ничем, что могло бы помочь ей не упасть на сам саркофаг. Внутри хрусталя отсвечивали переплетённые друг с другом в причудливые узоры золотые и серебряные нити проволоки. В голове безымянного промелькнула мысль, что эти нити, каким-то образом вплетённые неизвестным мастером в хрупкий материал, придают ему такую прочность, что разбить этот саркофаг вряд ли представляется возможным даже огромному чёрному дракону. В саркофаге лежал похищенный зверем юноша, тщетно пытаясь вытолкнуть положенный вместо крышки большой камень, не позволяющий пленнику выбраться наружу. Пол пещеры был выложен более тёмным мрамором, подобранным так, что создавался причудливый рисунок в виде семиконечной звезды, в центре которой и стоял мраморный постамент с прикрытым камнем саркофагом. От звезды во все стороны шло холодное яркое свечение. Полупрозрачный чистый мрамор создавал ощущение какой-то размытости и нереальности, словно ступаешь по гладкому чистому льду, внутри которого видишь изумительный бежево-голубой орнамент. Гранитные стены сверкали прозрачными вкраплениями, переливающимися в лучах зажжённых факелов. В задней стене было углубление, похожее на ложе, застеленное шкурами животных и отделанное золотом.

Памятуя об ограниченности во времени, безымянный отвлёкся от созерцания великолепия пещеры, подошёл к саркофагу, нагнулся, сделав знак рукой находившемуся внутри, затем упёрся в камень, всеми силами пытаясь сдвинуть его с места и чувствуя, что младший товарищ старательно руками и ногами выталкивает камень со своей стороны, пытаясь высвободиться из саркофага, в который поместил его чёрный дракон. Камень медленно начал сдвигаться и, спустя некоторое время, с грохотом упал на пол. Юный безымянный одним прыжком выскочил из саркофага. Увидев, что старший товарищ уже около выхода молча продолжает свой путь, младший монах-хранитель вскочил и бегом припустился догонять своего спасителя, прекрасно понимая, что задерживаться и опасно, и нерационально. Нужно было как можно быстрее найти девочку, что-то внутри подсказывало безымянному, что ребёнок в опасности. Теперь все трое были связаны с избранной незримыми узами и могли ощущать то, что происходит с ней, где бы она ни находилась. Когда безымянные вышли из пещеры, юноша оглянулся в поисках старшего из них и, не найдя, вопросительно взглянул на своего спутника. Тот, не делая никаких попыток объяснить происходящее, пошёл вдоль гор, следуя внутреннему зову, ведущему их к цели. Младший, вздохнув, последовал его примеру, раскрыв своё сердце волшебному звучанию мелодии, ритм которой совпадал с ритмом биения его сердца. Вдоль гор было идти намного легче, чем по лесу. Здесь росла только трава, редкая поросль мелких кустарников и маленьких деревцев, семена которых доносили сюда на своих крыльях пернатые обитатели леса. Громко пели птицы, стрекотали кузнечики, над яркими соцветиями жужжали шмели, а двое безымянных, не отвлекаясь на красоты окружающей природы, быстро шли вдоль горной гряды, выискивая ущелье, которое поможет им перебраться через природную границу, уже семь тысячелетий отделяющую их народ от внешнего мира.

Глава 2. Подмена

Когда дитя невинное родилось,

И над землёй знаменье пронеслось,

От ока безымянных не укрылось

То, что в тот чёрный день в Эрдинии сбылось.

Тогда, когда возрадоваться должен

Живущий каждый был, зла семя проросло.

Возникла ложь. Раб вынул меч из ножен,

И чувство преданности вдруг переросло

В предательство. Раб, что творил, не ведал.

Благи были намеренья его…

Отрывок из баллады.

Нора забилась в угол кареты, поглядывая на маленький свёрток с младенцем, лежащий в корзинке напротив неё. Нагнувшись, она поправила тюль, покрывающий корзину. Молодая женщина испытывала страх при мысли, что она дала слишком много снотворного младенцу, лежащему в импровизированной колыбели. Девочка спала уже часов шесть. Ехать было далеко. Императрица дала Норе в дорогу довольно много денег, вполне достаточно для того, чтобы была возможность хорошо питаться и останавливаться в неплохих гостевых дворах. Но всё же Нора ни за что не решилась бы вылезти из кареты. Никто, даже те, кто вёз её, не должен был видеть содержимое корзинки, перевозимой Норой в замок матери императрицы. Поэтому женщина решила тратить деньги лишь на еду и замену возниц и лошадей, незамедлительно продолжая путь после каждой остановки. Даже сама императрица не знала, какой драгоценный груз везёт её любимая служанка.

С самого раннего детства Нору отдали в услужение княжне Екатерине. Маленькая Нора была нескладным ребёнком, вечно неуспевающим сделать что-то из того, что было приказано. Но её хозяйка, которая в то время была таким же ребёнком, как и Нора, так быстро привыкла к такому положению дел, что впоследствии даже не замечала, если служанка что-то делала не так. Вот если мать Екатерины — княгиня Вязурская — прознавала про то, что Нора не выполнила какие-то из своих обязанностей, девочку наказывали. И зачастую, если княжна не успевала вмешаться, наказания были очень суровыми. Нора боготворила княжну с самого детства, понимая, что, если бы не её госпожа, участь самой Норы была бы незавидна. С её характером она наверняка не дожила бы до своих двадцати пяти лет. Сейчас Нора стала красивой женщиной. Густые каштановые волосы с тёмно-рыжим отливом колечками спадали на плечи, черты лица были несколько крупноваты, как у многих поселян поместья Вязурских, но в сочетании с кудрявыми волосами это придавало молодой женщине определённое очарование, притягивая взгляды мужчин. В поместье Вязурских Нору пугало такое внимание, поэтому часто, когда приезжали гости, Нора упрашивала княжну оставить её в хозяйских покоях. Господа редко воспринимали её как молодую девушку. Скорее она была для них красивой куклой, поиграв с которой, можно было отложить её до следующего случая. Однажды Нора уже обожглась, и ни в коем случае не хотела повторять своей ошибки. Нора снова взглянула на корзину. Грех, совершённый ею тогда, в последние сутки преследовал её с новой силой. Младенец, мирно посапывающий в корзинке, жизнь которого зависела сейчас только от неё, пробудил в ней далёкие воспоминания, которые, как ей раньше казалось, ушли в небытие. Она не могла поведать о своём проступке даже любимой госпоже, опасаясь, что та навсегда вычеркнет Нору из своего сердца, никогда не простив то, что та совершила в ту чёрную ночь, когда даже звёзды не смотрели на землю, спрятавшись за тяжёлые дождевые тучи. Лишь один человек знал об этом дне всё — старая ведьма Фаина, живущая на окраине владений Вязурских. Но она вряд ли способна была предать испуганную молодую рабыню, обратившуюся к ней однажды за помощью, если вообще когда-либо вспоминала о ней. Нора отодвинула краешек тюля, взглянув на девочку. Расслабившаяся во сне новорождённая была похожа на маленькую куколку. Обычно настолько маленькие дети, которых до сих пор видела Нора, были красные и сморщенные, кожа их часто отдавая желтизной. Этот же ребёнок родился на удивление красивым. На чуть смугловатом лице выделялись огромные синие глаза, цвет которых заворожил Нору в тот небольшой промежуток времени, когда девочка смотрела на неё. Она практически не подавала голоса до того момента, пока Нора не усыпила её, просто смотрела на женщину своими удивительно красивыми глазами цвета ясного летнего неба, как будто понимала, что именно служанка собиралась совершить в тот момент, и давала ей возможность передумать, опомниться от того зла, которое направляло тогда действия молодой рабыни. Но Нора не жалела о совершённом. Случись это снова, она повела бы себя абсолютно так же, потому что главным для неё было благополучие любимой госпожи.

Воспоминания о событиях предыдущей ночи нахлынули на Нору, в который раз заставляя переживать страх, охвативший её в тот момент. Страх от того, что что-то может пойти не так, и кто-нибудь случайно проведает о её плане, в ту ночь всё время держал женщину в напряжении. Ради своей госпожи она готова была пожертвовать всем, даже своей жизнью, даже своей душой, но если кто-либо узнал бы о том, на что именно она решилась, то первой с плеч могла бы слететь голова именно её госпожи. А это было бы крахом всего. Этого Нора не смогла бы себе простить, даже горя́ на адском костре, куда, скорее всего, она и попадёт после смерти за все те проступки, которые совершила в своей пока ещё небольшой жизни!

В тот вечер закат был ярко-красным, небо было настолько чистое, а воздух прозрачным, что всё, воспринимаемое глазами, казалось нереальным. Нору с поручением отослали из дворца ещё в начале дня и, подходя к городским стенам, женщина была в превосходном настроении. Настой сон-травы, за которым её послали, находился в бутылочке за пазухой молодой служанки. День был просто великолепным! Птицы весело щебетали, надоедливые обычно насекомые в тот день были на редкость спокойными и даже не пытались жужжать над ухом. Аккуратными рядами рассаженная липовая аллея вдоль дороги, ведущей к замку, давала необходимую в этот тёплый вечер тень, а кусты роз с самыми разными по цвету и величине цветами источали великолепный тонкий аромат. Белые городские стены окрасились закатом в чуть розовый цвет, создавая ощущение сказочности происходящего. Норе хотелось петь в унисон чудесному настроению, захлестнувшему её с самого утра. Всё же было что-то волшебное в этом ясном безветренном вечере! Пройдя через крепостной ров по откидному мосту за ворота города, Нора увидела знакомую повариху и помахала ей рукой. Повариху звали Паша. Это была жизнерадостная женщина тридцати пяти лет, всегда добродушная и внимательная к окружающим. Тяжёлые тёмно-русые волосы она заплетала в косу и прятала под колпаком. Чуть полноватая фигура подчёркивала уверенность и надёжность, словно излучаемую женщиной, в любой момент готовой оказать помощь всему миру. Повариха, всегда весёлая и довольная, в тот вечер была сама не своя. Она настолько погрузилась в себя, что не заметила Нору, бежавшую к ней со всех ног. Такого Нора ещё не припоминала, хотя провела во дворце больше года. Обычно повариха замечала абсолютно всё, что происходило вокруг. Подобраться к ней незамеченной было практически невозможно. Нора решила: что бы ни расстроило её подругу, она постарается поделиться с ней своим превосходным настроением. Ведь вечер был настолько чудесным, что просто нельзя было грустить!

— Паша! — Нора со смехом подбежала к женщине, закружив упирающуюся повариху и пытаясь не обращать внимание на вызванные её поведением протесты. — Паша, как хорошо!

— Стой! Стой! — повариха попыталась перевести дыхание, стараясь сдержать более сильную и молодую женщину. — Ты ещё не знаешь? — она заглянула в глаза Норе, и та почувствовала тревогу в её взгляде.

Мгновенно отпустив женщину, Нора замерла, не отрывая взгляда от лица Паши. Хорошее настроение словно ветром сдуло.

— Чего не знаю? — быстро спросила Нора, но выражение лица поварихи было таким, что Нора, ещё не услышав ответ, догадалось, какие именно слова слетят с уст подруги.

— Её величество… — повариха судорожно сглотнула, не решившись продолжить. На её веку сменилось уже три императрицы. Екатерина была четвёртой. И в скором времени у неё должен был появиться наследник. Точнее, все надеялись, что это будет наследник. Император был уже в летах, и ему просто необходим был продолжатель династии, но словно боги наслали на него какое-то проклятие. Все его жёны до этого приносили ему только девочек. И если императрица подарит своему супругу очередную принцессу, то её наверняка ожидает та же участь, что и всех предыдущих жён императора.

У Норы перехватило дыхание. Она подняла мутный взгляд на повариху и, словно машинально, произнесла:

— Прости, мне нужно прийти в себя.

Норе казалось, что всё происходящее похоже на страшный сон. Конечно, госпожа может принести императору и наследника, но что, если это снова будет девочка? Ведь у императора до сих пор не родилось ни одного сына, а лет ему было уже не мало! А что, если боги отвернулись от их правителя, памятуя о том, как скверно тот поступал со своими жёнами? Что будет тогда с её любимой госпожой, благодаря которой Нора сейчас жила в достатке и праздности, а не гнила в какой-либо безымянной могиле, куда давно бы попала, не защищай её от гнева княгини княжна Екатерина? Что случится тогда с ней самой? Нора согласна была разделить любую участь со своей юной госпожой, но она не готова была к тому, чтобы императрицу наказывали за то, в чём не было её вины. Внезапно Норе пришла в голову мысль, от которой в первую секунду похолодело всё внутри. Взгляд женщины прояснился, в следующий миг она приняла эту мысль. Не было времени долго обдумывать ситуацию. Выход есть! Да, есть! Даже если то, что она сейчас задумала, сулит ей погибель, то она всё же сможет спасти самое ценное, что есть у неё в этом мире — свою госпожу, императрицу Екатерину. Ещё мгновение Нора простояла в нерешительности, словно пытаясь как можно крепче ухватиться за спасительную мысль, затем развернулась и, не слушая что-то кричащую ей вслед повариху, побежала в сторону деревни. Ноги сами понесли её туда ещё до того момента, как в голове Норы окончательно сформировался план действий, от которого зависело всё то, что именно должно было произойти в этот день — в день, от которого зависело будущее императрицы. То, что она собиралась совершить, было ужасно, но Нора не видела другого выхода из положения, в котором оказалась её любимая госпожа. С самого детства Нора привыкла к тому, что главное в её жизни — благополучие Екатерины Вязурской, к которой она была приставлена с шести лет. В отличие от своей матери, госпожа была очень добра к ней и относилась скорее как к старшей подруге, чем как к рабыне, которой Нора, по существу, и являлась. И сейчас угроза, нависшая над императрицей, была настолько реальна, что могла затмить всё, что случалось с той ранее.

Нора знала, что одна из крестьянок за день до этого родила мальчика, скончавшись во время родов. И вот на этого ребёнка молодая служанка и возложила надежды в случае, если Екатерина даст жизнь новой принцессе, решив, что раз у ребёнка нет матери, вряд ли кто будет сожалеть о его пропаже. Тихо подкравшись к дому, в котором вчера появился младенец, Нора, оглянувшись и никого не увидев вокруг, аккуратно приоткрыла дверь. В доме было пусто. Ребёнок мирно спал в люльке. Нора проскользнула в открывшуюся дверь и прижалась к стене, стараясь перевести дыхание. Сердце предательски выпрыгивало из груди. Молодая женщина не питала иллюзий насчёт того, что с ней произойдёт, если кто-нибудь застанет её за тем, что она сейчас собиралась совершить, Нора оглянулась и увидела глиняную бутылочку с молоком, стоящую на столике возле свисающий с потолка люльки. По-видимому, ребёнка скоро пора будет кормить. Нора достала из-за пазухи флакончик с сон-травой и капнула пару капель в бутылку, затем как следует взбултыхнула, стараясь как можно лучше перемешать содержимое, и сунула бутылку в рот спящему младенцу. Тот инстинктивно присосался и буквально через мгновенье снова заснул. Нора схватила ребёнка, уложила его в корзину, стоящую на лавке у выхода, в последний момент засунув под бок младенцу бутылку, из которой поила малыша, и, тихо приоткрыв дверь, осторожно выглянула во двор. Никто до сих пор так и не появился. Нора юркнула за дверь и бегом припустилась во дворец.

Сейчас она уже не замечала набегающих с севера туч. Солнце только что скрылось за горизонтом, наступило время призраков — время, когда день уже ушёл, а ночь пока не пришла, словно природа медлила перед тем, как погрузить землю в тягучую черноту, навевающую сон на тех, кто с усердием трудился всё светлое время суток. Нора старалась бежать со всех ног, опасаясь, что может не успеть на помощь своей госпоже. Она больше не думала о том, насколько ужасным был её поступок. Её не терзали угрызения совести. Всё, что она делала, всё это было лишь для того, чтобы спасти императрицу. Только это имело значение. А спасти её она сможет лишь в том случае, если боги позволят ей успеть до того момента, как замок императора огласится первым криком новорожденного или новорожденной. На мгновение у Норы мелькнула мысль, что если создатели пожелают, чтобы императрица принесла императору принцессу, то, скорее всего, это их замысел. Но эту мысль моментально вытеснила другая. Возможно, вседержители так решили проверить, насколько она предана своей госпоже, и тогда они позволят спасти императрицу Екатерину от участи остальных трёх жён императора. Задыхаясь от быстрого бега, Нора на мгновение остановилась, миновав крепостной ров. Колокола ещё не били, значит, госпожа пока не родила.

За широкими воротами стен крепости её окликнул знакомый стражник:

— Ты где ходишь? Её величество уже несколько раз за тобой посылала! И целитель, как назло, с утра покинул замок вместе со своим служкой!

Нора кивнула и побежала в покои госпожи.

Местная охрана относилась к молодой фаворитке императрицы с почтением. Екатерина никогда никому не давала повода думать, что Нора на самом деле рабыня, привезённая ею из своего поместья. Дворцовая челядь знала, что горничные жён императора должны были быть исключительно дворянского происхождения, пусть и не титулованного, но всё же дворянского. Манеры Норы, с детства воспитывающейся вместе с княжной, в сочетании с нарядами, подаренными Екатериной служанке по приезде в резиденцию императора, вполне могли выдать её за знатную особу. И Нора часто пользовалась своим положением, всё же стараясь не злоупотреблять им. Она была женщиной неглупой, недаром до сих пор она ещё ходила по этой земле, несмотря на то, что практически всю свою сознательную жизнь девушка провела под неусыпным оком княгини Вязурской. А это было большой редкостью. Головы в княжеском поместье летели, словно шляпки у очищаемых поваром грибов. И сейчас Нора прекрасно понимала, что стоит ей слишком высоко поднять голову, и эту голову снесёт меч императора, который до сего момента лишь забавлялся, глядя на то, как относятся к молодой рабыне те, кто был намного выше неё статусом.

Нора вбежала в широкие двери замка. Дворец был настолько большой, что по нему можно было ходить часами, перебираясь из одного помещения в другое. Но Нора за полтора года пребывания в нём изучила практически все входы и выходы, исключая коридоры и помещения, куда не допускались дворцовые слуги. Ходили слухи, что под дворцом был расположен лабиринт катакомб величиной с город, но никто, с кем общалась Нора, не только ни разу не был в этих подземельях, но и не знал тех, кто хотя бы раз побывал там. Поэтому Нора, решив, что слухи о катакомбах — лишь выдумка слуг, быстро забыла о возможном факте их существования, вполне справедливо считая, что изучила своё новое жилище вдоль и поперёк.

Войдя в покои императрицы, Нора с изумлением обнаружила, что её хозяйка находилась здесь в полном одиночестве. Екатерина лежала на своей широкой постели, и лицо её было настолько бледным, что уступить ему по цвету могли лишь белоснежные наволочки на пуховых подушках под её головой. Глаза императрицы были полузакрыты, на лице читалось ожидание боли, которая лишь на миг отпустила её, и которая могла вернуться в любое мгновение. Нора вопросительно взглянула в глаза госпожи, не решаясь высказать вслух вопрос, вертевшийся на её языке — почему здесь нет никого, кто мог бы позаботится о своей императрице, пока её любимая служанка отходила по поручению госпожи?

— Я отослала всех, — словно прочтя вопрос на лице Норы, ответила Екатерина. Императрица, помогая себе руками, тяжело приподнялась и оперлась на локоть, как бы стараясь приблизиться к той, которая всегда оберегала её покой, к той единственной подруге, которой она могла доверить самое сокровенное. — Мне страшно, Нора! — признание госпожи, произнесённое шёпотом, болью отозвалось в душе служанки. Екатерина перевела взгляд на корзинку, которую Нора так и не поставила с тех пор, как вошла в императорские покои, брови её сошлись к переносице. Она помнила, что послала Нору за снотворным. Что могла принести служанка в такой большой корзине? Екатерина перевела недоумённый взгляд на Нору и спросила: — Что у тебя там?

Норе не хотелось врать госпоже, но узнай та, что именно собиралась сделать для неё служанка, Екатерина никогда не позволила бы ей совершить задуманное.

— Я припасла кое-что в дорогу, чтобы не задерживаться и сразу отправиться к вашей матушке с радостными известиями, — служанка попыталась говорить как можно более спокойно, молясь про себя, чтобы императрица не заметила страха в её глазах и не заподозрила завуалированную ложь.

Екатерина кивнула, слабо улыбнувшись. Молодая женщина подумала, что, наверное, императрице было совсем плохо, раз она не заметила неправдоподобность ответа.

— Я отнесу корзинку в соседнюю комнату, — поспешно добавила служанка, желая как можно скорее убрать драгоценную ношу с глаз госпожи. Ведь та могла и проверить, что именно припасла Нора в дорогу. Не потому, что не верила ей, а лишь затем, чтобы добавить что-то ещё, чтобы служанка чувствовала себя комфортнее в пути. Но в этот момент приступ боли хлестнул Екатерину так сильно, что она не смогла удержаться на локте и навзничь упала на подушку, хватая ртом воздух, словно вынесенная на берег рыба. Забыв про корзинку, Нора подбежала к своей госпоже и схватила её за руку. Из глаз служанки брызнули слёзы, она не могла видеть страдания той, которая была ей дороже всего на этом свете.

— Дыши, дыши, дыши! — Нора сама задыхалась вместе с императрицей. — Дыши глубже, моя госпожа! — паника охватила женщину. — Сейчас, сейчас… — Норе казалось, что сердце её сейчас остановится, но по лицу императрицы она видела, что боль уже отступает.

Екатерина тяжело вздохнула, открыла глаза, повернула голову и вновь взглянула на корзинку. Сердце Норы ушло в пятки. Подумав, что, чересчур сильно напирая в своём стремлении спрятать корзинку, могла выдать себя, горничная робко подняла взгляд на Екатерину, ожидая того, что теперь уже хозяйка потребует показать ей содержимое корзинки. Норе казалось, что даже стены кричали императрице о том, что собиралась сделать с ней та, которую она считала своей подругой. Но взгляд Екатерины не выражал недоверия. А слова, через секунду сорвавшиеся с её уст, лишь укрепили уверенность Норы в правильности принятого решения.

— Если родится девочка, известие для моей матери будет не настолько радостным, как она ожидает, — почти неслышно вымолвила императрица.

Нора встала на колени возле ложа своей хозяйки, вглядываясь в её прекрасные серые глаза. Более в душе Норы не было страха перед возможными последствиями, только тревога за будущее хозяйки. Какое значение имела жизнь Норы по сравнению с жизнью той, которая лежала сейчас перед ней, испуганно ожидая своей судьбы, зависящей лишь от того, какого пола будет наследник, подаренный императору? За всю свою жизнь Нора ни разу не видела такой же красивой, статной и элегантной женщины, как её хозяйка. А повидала Нора немало знатных дам сначала в имении князей Вязурских, а потом и во дворце. Ни один бал, ни один приём, которые давала императрица, Норой не были пропущены. Она словно навёрстывала проведённое взаперти во владениях Вязурских время, когда она в страхе пряталась от таких приёмов в комнатах своей госпожи, куда никто из гостей не смел заходить. Здесь всё было иначе. Считая Нору, как горничную императрицы, знатной дамой, господа относились к ней по-другому. Уважение и почтение, смешанное с восхищением, сквозило в каждом их обращении. Императора, который знал положение Норы при супруге, иногда это забавляло, но он ни разу ни словом, ни каким-либо поступком не выдал молодую женщину, позволяя заблуждаться на её счёт всему окружающему миру и с улыбкой наблюдая восторг молодой рабыни своим новым местом в обществе. Императору импонировало, что его супруга была удивительно добра ко всем окружающим, участливо относясь к их бедам и всеми силами стараясь помочь избежать ненужных страданий. За последние полтора года отношение подданных к нему сильно изменилось в лучшую сторону, и император ни на йоту не заблуждался насчёт того, что заслуга эта полностью принадлежит новой императрице. Но сейчас, несмотря на всё, что сделала Екатерина для Великой Эрдинии и её императора, Норе не приходила в голову даже мысль о том, что сюзерен сможет оставить подле себя супругу, не принёсшую ему ожидаемого наследника.

— У вас будет мальчик, верьте мне! Точно! Мальчик… — Нора гладила руку императрицы, от всей души желая, чтобы та не волновалась. Если бы только она могла передать свою уверенность госпоже! Если бы только могла… Но Екатерина была настолько чиста и невинна, что не смогла бы вынести даже мысли о таком обмане несмотря на то, что рождённая девочка в любом случае навсегда была бы оторвана от своей матери.

— Откуда тебе знать? — грустно улыбнулась наивности Норы хозяйка. — Это лишь желание твоего сердца, только богам известно о том, что произойдёт сегодня ночью.

— Я знаю, — прошептала Нора, внутренне содрогаясь от мысли о том зле, которое она, возможно совершит этим вечером. — Точно знаю!

Императрица только покачала головой.

— Ступай, отнеси свою корзину, да побыстрее возвращайся! — нежная улыбка не сходила с её лица. Она любила эту женщину. С самого детства Нора находилась возле неё. Мать поставила её прислуживать юной Екатерине — будущей княгине Вязурской, — и Нора никогда не подводила её.

Быстро отнеся корзину, Нора вернулась к императрице, всеми силами пытаясь подбодрить свою госпожу. Девушка думала, что прекрасно понимает состояние императрицы, её страх перед тем, что может случиться, если ожидания императора окажутся пустыми. Нора сидела на полу возле постели Екатерины и тихо разговаривала с ней, пытаясь отвлечь хозяйку от тревожных мыслей и редких пока приступов боли при схватках.

Затем начался кошмар. Из окна Нора увидела, что небо полностью затянулось тучами, пошёл сильный дождь с градом, подул ветер, способный снести с ног запоздалых ночных путников. Нора быстро захлопнула окно, подумав о том, что теперь вряд ли кто-то будет способен прийти на помощь роженице. Нора разрывалась между чувством, что хозяйке необходим врач и страхом того, что случится, если родится девочка, и она сама не успеет подменить ребёнка. С другой стороны, женщина боялась не справиться, до этого она никогда не исполняла роли акушерки. Да она вообще знала об этом только из разговоров женской прислуги в замке Вязурских! Паника захватила душу девушки. Выскочив за двери, она призвала помощь. События закрутились с такой скоростью, что Нора едва поспевала указывать подоспевшим слугам, что именно те должны были делать. Девушке приходилось вспоминать, что слышала она о том, как происходит появление на свет новой жизни. Кругом бегала прислуга. Одни несли горячую воду, которую Нора требовала унести в соседнюю комнату, где незадолго до этого спрятала украденного малыша. Другие бежали с чистыми пелёнками, третьи просто метались в панике. Наконец, немного пришедшая в себя Нора выпроводила всех за дверь, решив, что раз нет врача, то паникующие слуги вряд ли могут создать подобающую атмосферу и успокоить её госпожу, а всё, что было ей необходимо, чтобы принять младенца, они уже принесли.

Ребёнок родился в середине ночи. Абсолютная тишина сопровождала рождение младенца. Казалось, даже природа на несколько мгновений затихла, забыв о той жуткой буре, которая бушевала в окрестностях замка. Небо очистилось, словно по мановению волшебной палочки. Внутри у Норы всё замерло, не позволяя молодой женщине даже вздохнуть. Но прошло несколько секунд и всё вернулось — мгновенно новый слой туч заволок небо, страшная буря опять ревела за окном, словно и не прекращалась, громовые раскаты, молнии, пересекающие полнеба… Быстро придя в себя, Нора взглянула на младенца. Девочка… Сердце её сжалось. Больше не было сомнений в том, что именно она должна будет сделать, и какой именно грех до самой смерти будет носить в своей душе. Завернув принцессу, служанка уже в пелёнке показала ребёнка матери.

— Мальчик? — обессилено произнесла Екатерина, откинувшись на подушки.

— Да, ваше величество, — качнула головой Нора. — Мальчик. Сейчас я его вымою, запеленаю и принесу. Отдохните немного.

Нора вышла в соседнюю комнату, ноги были словно ватные, но она продолжала делать всё так, словно кто-то направлял её действия. Быстро вымыв девочку, женщина закутала её в чистую пелёнку, дала ребёнку несколько капель молока из той самой бутылочки с сон-травой, из которой поила похищенного мальчика, предварительно добавив ещё пару капель настоя. Затем Нора положила принцессу в корзинку, из которой одновременно вынула уже просыпающегося сына селянина, встряхнула малыша в своих руках, чтобы он окончательно проснулся и закричал, закрыла корзину тюлем и спрятала её под стол. Внимательно осмотрев комнату и решив, что никто не сможет обнаружить спящую принцессу, особенно если никого сюда не допускать, вынесла мальчика из комнаты и аккуратно положила его на грудь императрицы.

Взглянув в глаза своей госпожи, Нора мгновенно забыла все угрызения совести, мучавшие её. Наградой за всё сделанное было то счастье, которое светилось во взоре Екатерины.

— Мальчик! Наследник! — радостно улыбнувшись, прошептала императрица. Теперь все тревоги были позади. Никто не отнимет у неё ребёнка и не сошлёт за тёмные, зловещие стены монастыря, где уже были заперты три предыдущие императрицы. — Слава богам! — выдохнула Екатерина, ласково гладя ребёнка по мягкому пушку на голове.

— Слава богам! — словно эхо, повторила за ней Нора, не сводя взгляда с ребёнка, затем взглянула в глаза Екатерине и произнесла. — Ты подарила радость императорскому дому, госпожа!

Императрица счастливо улыбалась, глядя на маленького мальчика, мирно уснувшего, примостившись на её груди, и не замечая, как слёзы медленно стекают по её щекам. Она даже не могла предположить, что это не тот ребёнок, которого она вынашивала в течение долгих месяцев. А Нора тем временем размышляла о том, что веления богов здесь были не причём. Виновницей того, что в императорском дворе появился наследник-самозванец, была именно она. Понимая, что её поступку не существовало никакого оправдания, Нора молилась богам лишь о том, чтобы обман со временем не раскрылся. В случае, если кто-то узнает о содеянным ею этой ночью, наказание будет суровым, и наказаны будут многие. Человеческая жизнь ничего не стоила в этом мире, тем более жизнь человека, посмевшего обмануть императора, или даже косвенно участвующего в обмане.

С разрешения госпожи Нора аккуратно взяла младенца и переложила его в резную дубовую колыбель с позолоченной решёткой, отделанную шёлковыми цветами и крытую кружевным балдахином, накрыла малыша лёгким пуховым одеялом и, оглянувшись, увидела, что императрицу сморил сон.

Нора вздохнула. Ужас всего произошедшего в этот день снова одолевал её, нагоняя расползающуюся в душе черноту страха. Но сейчас ей нельзя было поддаваться панике. Нора знала, что она ещё не закончила с тем, что начала делать сегодня вечером. Молодая женщина вышла в коридор и громко объявила о рождении наследника, отрезав все пути к отступлению.

Час спустя Нора с корзиной, в которой увозила спящую принцессу, уже садилась в карету. Ей ни в коем случае нельзя было встречаться с обрадованным императором, мчавшимся, что есть дух, в центр своих владений. Нора прекрасно понимала, что если император что-то заподозрит, то она легко выдаст себя. Государь словно видел людей насквозь, ему просто невозможно было солгать…

Карета остановилась, заставив Нору отвлечься от своих мыслей и вздрогнуть от неожиданности. Женщина отодвинула занавеску. Постоялый двор, куда они приехали, не отличался чистотой. Отель нуждался в ремонте. Его облезлые стены местами заросли мхом и плесенью. Сквозь мутные, грязные окна, затянутые бычьими пузырями, виднелись керосиновые лампадки, стоявшие на подоконниках. Даже на шторки хозяин этого заведения не соизволил разориться, видимо, считая, что они здесь совершенно не нужны, так как через старые бычьи пузыри, натянутые на подгнившие рамы, практически ничего не было видно ни с той, ни с другой стороны окна. Возле трактира, расположенного на постоялом дворе, спорили о чём-то два подвыпивших мужика. Мальчишки в длинных заштопанных рубахах и торчавших из-под них ободранных штанах изображали из себя воинов, вместо мечей используя толстые ветви берёзы. Прямо перед порогом два поросёнка лежали в мутной луже, бегали куры. Чуть поодаль женщина в повязанном поверх юбки засаленном фартуке, видимо, хозяйка этого заведения, выливала помои в лохань, возле которой толпились свиньи. Мелькнула мысль, что это место вряд ли можно назвать привлекательным. Подумав, что за день езды кучер изрядно утомился, Нора внимательно на него взглянула. Её совершенно не привлекала мысль о том, что можно было бы остановиться в этой грязной лачуге, чтобы отдохнуть и перекусить. Ждать в карете кучера, которому просто необходимо было хотя бы на несколько минут покинуть козлы кареты, ей тоже не хотелось.

— Ты в состоянии доехать до следующей деревни? — спросила она возницу, как только тот повернулся, встретившись с ней взглядом.

— Ну, — кучер почесал затылок. — Если перекушу немного…

Мужику не хотелось терять хороший заработок. Нора знала, что такие деньги, которые платила она ему за день, кучер вряд ли получил бы и за неделю службы у императора, но денег ей не было жалко. Она всегда старалась одаривать тех, кто ей помогал, даже в том случае, если они обязаны были это делать по приказу императрицы. Кому-кому, а ей-то было известно, как иногда трудно живётся тем, кто не покладая рук работает на императорскую семью и вельможные дома империи. Несколько серебряных монет ничего не стоят казне, а возница на них сможет долго кормить свою семью, так что дети его не будут ощущать постоянного подсасывания под ложечкой. Ко всему этому прибавлялось ещё и то, что люди, чей труд Нора щедро оплачивала, с удовольствием выполняли её поручения и в будущем. Возница встретил Нору впервые, поэтому он не мог знать ни кто она на самом деле, ни какой у неё нрав. Нора ему хорошо заплатила, хотя могла бы этого не делать, поскольку лица, едущие в карете с императорским гербом, всегда обладают широкими полномочиями. Во всяком случае, право вздёрнуть его на первом попавшемся крепком суку они имеют. И тогда ни ему, ни его семье не помогут никакие деньги. Нора прекрасно знала, что возница думает о ней именно так. Поэтому горничная императрицы сочла возможным резко ответить:

— У меня нет на это времени! Смени лошадей и купи еды! В дороге потрапезничаешь.

— Да, госпожа! — кучер быстро поклонился и отправился выполнять приказание.

Нора грустно улыбнулась, ей вовсе не импонировало то, что она сейчас должна быть настолько жестокой со своим возницей. Она понимала, что кучер сильно устал, но у неё просто не было выбора. Норе не нравился этот постоялый двор. Хуже всего были постояльцы. Женщина знала, что даже императорский герб на дверце кареты не гарантирует ей защиту от того, чтобы какой-нибудь подвыпивший чудак, желающий пообщаться, не вломился в её экипаж, кстати, скорее всего, с самыми благими намерениями. Например, открыть перед дамой дверь, чтобы она могла пройти на постоялый двор, отдохнуть и перекусить. Ни охранники, ни лакеи карету не сопровождали, поэтому каждый был готов помочь особе, едущей в императорском экипаже, ожидая за это какое-нибудь вознаграждение. Норе нужно было незамедлительно покинуть это место. И именно поэтому она должна была быть жёсткой. Возможно, такой же жёсткой, как графиня Вязурская, которую Нора боялась с самого детства. Нора хорошо научилась притворяться и играть сообразные с ситуацией роли, поэтому изобразить хозяйку поместья, в котором провела практически всю жизнь, женщине не составляло труда, хотя ей это и было не очень приятно. Она с грустью смотрела на спешащего выполнить её поручения возницу, который бегом приближался к карете, неся ей провиант.

«Госпожа…», — прошептала Нора себе под нос, вспоминая, как побледнел кучер в ответ на её окрик. Знал бы он, какая она госпожа! Но в тех одеждах, которыми её в последнее время одаривала императрица, Нору вполне можно было принять если не за знатную особу, то за довольно обеспеченную женщину. Нора с любовью расправила юбку, разглядывая великолепный атлас. Разве мог кто-то заподозрить, что она обычная рабыня? Задвинув занавеску, Нора аккуратно поправила руку принцессы, которую та успела засунуть в рот, пока женщина разговаривала с кучером. Ребёнок заворочался и Нора, схватив бутылочку, загодя наполненную молоком, добавила туда настоя сон-травы, и дала девочке попить. Малышка, пососав немного, снова уснула. Нора перевела дух. Если кто-то найдёт в императорской карете новорождённую девочку, обман выявится незамедлительно. Наказание тогда понесёт не только она. Многие головы падут с плеч. И одной ссылкой в монастырь императрица уже не отделается. Но убить принцессу женщина так и не решилась, хотя сейчас она уже думала, что, возможно, именно в этом и была её ошибка. Не было бы ребёнка — не было бы проблем. К сожалению, сейчас избавиться от младенца было крайне затруднительно, в этом случае спрятать концы никак не удастся.

В дверцу кареты постучали. Нора закрыла ребёнка тюлем и приоткрыла дверь.

— Да?

— Возьми, госпожа! — кучер протянул Норе короб. — Мы выезжаем, — добавил он.

— Хорошо! — женщина поставила короб рядом с собой и закрыла дверь. Она услышала, как кучер садится на козлы над её головой, что-то ласково говорит лошадям. Затем карета тронулась, и Нора вновь погрузилась в свои мысли.

Нора подумала, что было бы неплохо, если бы кучер думал, что она знатная особа. Несмотря ни на что, ей всё же нравилось, как возница называл её «госпожа». Поэтому, невзирая на то, что сама она была очень голодна, Нора не стала заглядывать в короб, пока не уверилась, что возница снова не постучит в дверь. Как только кучер хлестнул лошадей, и они продолжили свой путь, Нора схватила короб и стала разглядывать, что ей туда положили. Отодвинув горшочек с бобами, женщина постелила плотную салфетку на колени, чтобы не запачкать свой великолепный наряд, схватила кусок жареной курицы и с жадностью впилась зубами в мягкое сочное мясо.

Съев большую часть курицы, Нора приоткрыла окно и, выбросив на дорогу остатки пищи, стала лениво наблюдать за окружающим её пейзажем. Медленно мимо неё проплывали однообразные стволы деревьев, названия которых она никогда не знала. Нора не любила лес. С самого детства находясь в золотой клетке замка Вязурских, она воспринимала лишь красоту, сделанную человеческими руками. Дикая природа пугала её, напоминая об историях, поведанных ей старой бабушкой в то время, когда Нору ещё не забрали в услужение. Тогда перед сном бабушка, обычно широко раскрыв полузрячие глаза, зловещим шёпотом рассказывала ей о страшных злых ведьмах, живущих в лесах и питающихся маленькими детьми, злобных маленьких гномах, превращающих людей, которые их увидят, в золото, и прячущих полученное богатство в тёмных пещерах, из которых никто никогда не может найти выхода, о водяных феях, заманивающих путников на глубину и топящих невинных людей в тёмной, вязкой трясине, и прочей нечисти, по словам бабушки, изобилующей в окрестных лесах.

Однообразное мелькание стволов деревьев, навеяло на Нору дрёму, она закрыла окошко, улеглась на широкое сидение, предварительно поставив корзинку с младенцем на пол возле своей головы, и погрузилась в беспокойный сон, подхлёстнутый совершённым в этот день страшным деянием.

Глава 3. Первая жертва

Лишь только луч небесного светила

Коснулся кроны, древо вековое

Вдруг застонало, горных трав настила

Настигло дуновение такое,

Что огненным дыханьем опаляло…

Разбужен повелитель был крылатый,

Он чёрной тучей налетел на горы…

Отрывок из баллады.

По преданию единственная возможная дорога в те земли, что расположены за пределами Долины Хранителей, вела через Ущелье Миров. Этот мир в книгах, написанных основателями религии хранителей, назывался Внешними Королевствами. Тысячи лет ни один человек не мог приблизиться к ущелью, опасаясь дракона, живущего в пещере на пути к проходу и охраняющего ущелье ото всех, кто мог бы посягнуть на этот путь, чтобы выйти из Земель Хранителей до назначенного срока. Но теперь час пробил, песок начал отсчёт времени. Следуя древним письменам, те, кто не имеет имён, должны были выйти за пределы охраняемых драконом земель, и лишь тот из них, кто вернётся назад, впервые за многие века должен будет получить имя, когда потеряет братьев своих.

Подойдя к Ущелью Миров, безымянный оглянулся назад. Он очень волновался, размышляя о том, смог ли спасти младшего из них брат, который ушёл к пещере. Он знал, что останется самый достойный, и не тешил себя мыслью, что является этим достойным. Он был уже довольно стар, менее ловок и вынослив, чем те, кого он по праву считал своими братьями. Но в одном он был уверен точно — для выполнения их миссии необходимо, чтобы до девочки добрались хотя бы двое из них, а, возможно, и все трое. Ни один из них не знал того мира, к которому ведёт это ущелье. Опыт подсказывал мужчине, что рассказанное в преданиях давно устарело. Ничто не стоит на месте. Меняются люди, меняются цивилизации. Опасности внешних земель могут намного превосходить те, о которых известно из книг. Именно поэтому старший из безымянных и решил продолжить свой путь. Не было смысла рисковать двумя людьми там, где может справиться один. Он видел, как чёрный дракон покинул пещеру, и был уверен, что средний брат не найдёт чудовища в его жилище. Безымянный надеялся, что братья вскоре догонят его, он не сомневался, что они поймут те мотивы, которые двигали им, когда он пошёл дальше в одиночестве.

Безымянный повернул голову, осматривая проход — последнее препятствие на пути к Ущелью Миров. Он хорошо помнил древние карты, и был немного удивлён тем, что с тех пор здесь почти ничего не изменилось, а ведь со времени, когда создавались карты, прошло несколько тысячелетий. Монах подумал, что, наверное, сами боги в ожидании грядущих событий не позволили подвижкам земной коры коснуться этого места. Всё было именно так, как описано в древних манускриптах. Проход был очень узким внизу и расширяющимся кверху. Твёрдая скальная порода здесь образовывала острый угол, в котором неосторожный путник мог лишиться не только ноги, но и жизни. Безымянный прикоснулся к стенкам прохода, проверяя, можно ли здесь за что-нибудь уцепиться. Стены были скользкие от наросшего на них мха и какой-то странной слизи, которая не имела даже запаха. Монах вынул кинжал и попробовал проковырять углубление в одной из стенок. Но порода была настолько прочна, что кинжал не оставлял на ней ни следа. Тогда безымянный счистил мох так, чтобы его ноги могли упираться в одну стенку, а плечи — в другую. Так он сможет проползти проход, не рискуя, что стопа застрянет в нижнем углублении. Монах влез между стенами прохода и, счищая перед собой мох, медленно начал продвигаться все дальше и дальше, пробираясь к Ущелью Миров. Через некоторое время коридор прохода изменил направление, повернув чуть наверх. Пробираться стало сложнее. Любое неосторожное движение грозило безымянному возможностью соскользнуть по мшистым стенкам и вывалиться из ведущего наверх коридора прямо в углообразное углубление, откуда без посторонней помощи он вряд ли сможет выбраться. Если застрять там можно даже под собственным весом, что будет, когда упадёшь туда с высоты? А монах был твёрдо уверен в том, что поднялся уже ни на один человеческий рост. Безымянный постарался отвлечься от мыслей о возможном падении и сосредоточиться на самом подъёме. Он долго готовился к грядущему и сейчас никак не мог обмануть надежды всех тех поколений хранителей, которые на протяжении многих веков ждали именно это время — время свершения предзнаменования.

Мысли безымянного перешли к цели их путешествия — последнего путешествия перед тем, как трое станут одним, имеющим имя, — к новорожденной девочке, находящейся где-то за пределами Долины Хранителей. Безымянный не мог отделаться от смутного ощущения, что рождённая в новолуние не находится в безопасности, несмотря на то что по преданию она дочь короля. Он чувствовал, что нужно спешить, и знал, более сильные и выносливые братья должны быстро догнать его. Тем более что путь их направлялся той же силой, которая двигала сейчас им и гнала его через проход к Ущелью Миров и дальше во Внешние Королевства.

Внезапно монах понял, что направление прохода вновь изменилось. И изменилось не только направление, но и сама форма. Теперь проход представлял собой углубление в виде чаши, и путь его был почти горизонтальным. Сейчас можно было уже встать на ноги. Безымянный осторожно коснулся левой ногой дна. Скользкое… Очень скользкое.. Ступить сейчас на ноги означало неминуемую смерть. Манящее безопасностью почти плоское дно прохода, даже при таком малом уклоне не дало бы возможности устоять на ногах, а если добавить к этому скользкие гладкие стены, за которые просто невозможно ухватиться, то результатом беспечности могло бы стать только быстрое падение к началу прохода, после которого уже вряд ли можно будет остаться в живых. Безымянный вздохнул и продолжил свой путь тем же способом, каким добрался до этого места. Было бы глупо умереть сейчас лишь потому, что очень хочется как можно быстрее выбраться из каменной чаши. Ещё около получаса полз монах, разгребая мох на своём пути, пока не увидел голубой просвет неба между стенками коридора. Подумав, что это вполне может быть конец изнурительного пути по казавшемуся бесконечным проходу, безымянный удвоил свои усилия. Ещё через четверть часа хранитель, наконец, добрался до ожидаемого выхода. Но когда он осторожно высунул голову, чтобы посмотреть, что же там, сердце безымянного замерло. Перед ним зияла гладкая стена неглубокого обрыва, примерно в три человеческих роста. Памятуя о том, что его кинжал не смог даже поцарапать стенки прохода, безымянный сразу сообразил, что как только он спрыгнет вниз, пути назад уже не будет. Никто не в силах забраться на этот барьер, если не имеет крыльев! Монах вздохнул и, ухватившись правой рукой за край стены, вытолкнул себя из прохода.

Перед ним простиралось Ущелье Миров — широкий, извивающийся словно русло реки, овраг, вымытый в глинистой почве гор талыми водами. Если проход к Ущелью Миров выглядел точно так, как было описано хранителями древности, то само ущелье сильно изменилось. Безымянный помнил рисунки, изображающие это место. Раньше здесь была широкая дорога, по которой очень легко было пробраться на вершину горы. Сейчас же это место было почти непроходимым. Толстых стволов деревьев монах не видел, но поросль колючих кустарников и молодых деревцев, зачастую уже погибших от потоков бурлящей воды, спускающихся в это место по весне, казалась непроходимой. Старший безымянный ещё раз порадовался тому, что пошёл вперёд. Он сможет очень сильно сократить время путешествия и облегчить путь братьев, занявшись сейчас расчисткой дороги. Монах вынул кинжалы, спрятанные в специальных кармашках рукавов и, не обращая внимание на ссадины и царапины, которыми награждала его поросль, дорогу в которой он прорубал, начал ловко и быстро срезать мешающие быстрому продвижению вперёд ветки и кусты.

Двигаясь по ущелью вверх, безымянный одновременно внимательно осматривал следы, оставленные до него разными живыми тварями. Этой дорогой не пользовались тысячелетиями, поэтому прорубание тропы сильно тормозило его путь. Трудно было определить, куда именно нужно идти, чтобы не наткнуться на очередную преграждающую дорогу скалу. Пару раз совершив ошибку в выборе пути, безымянный полностью положился на интуицию, решив, что раз зов ведёт его к избранной, то он может провести его и по дороге, называемой Ущельем Миров. И с тех пор, как, оставив разум, он шёл туда, куда направляло его сердце, особых препятствий на его пути не возникало. Оглянувшись на засыпанный срубленной порослью путь, безымянный улыбнулся. Теперь его братья смогут идти намного быстрее по проложенной им тропе. До сих пор монах не видел ничего, что бы смогло насторожить его. Следы зайцев, лисицы, оленей, да и другой живности, которые он встречал на своём пути, не походили на след того, кто представлял бы опасность для настигающих его братьев. Сейчас монах постоянно поднимался по оврагу вверх, иногда он оставлял нетронутой часть молодых деревьев, чтобы можно было подтянуться, когда подъём становился слишком крутым. Теперь уже он поднялся настолько высоко, что хорошо просматривался и проход к Ущелью Миров, и подножье горы, по которой он поднимался. Уцепившись за очередное деревце, безымянный окинул взглядом раскинувшееся под ним пространство. Если остальные пойдут к ущелью, то, скорее всего, их путь пройдёт вдоль скалистых гор. Он внимательно присмотрелся и, наконец, заметил то, что искал у подножья хребтов, — две маленькие точки, быстро перемещающиеся в направлении покинутого им незадолго до этого момента опасного прохода. По расчётам безымянного, братья должны были его нагнать примерно часов через пять-шесть, учитывая то, что сам он пробирался по проходу около четырёх часов. Им не придётся счищать мох со слизью со стен из прочного камня, и это сократит время их пути примерно в два раза. По прорубленной им дороге они поднимутся достаточно быстро. За это время ему необходимо как можно более приблизиться к заснеженным вершинам гор и найти место, где бы они могли устроить привал. Безымянный посмотрел вверх. По мере приближения к полосе снега идти становилось проще. Хотя склон горы и становился более отвесным, но поросли было всё меньше. Сейчас он уже пользовался кинжалами не постоянно. Видимо, здесь почва была менее плодородной, да и холода этих мест давали о себе знать. Растительность стала намного ниже, изредка попадались полянки, на которых росла лишь трава. «Пожалуй, я успею проложить тропу к вершине и вернуться, устроив лагерь до появления остальных», — решил безымянный. Чуть ранее он приметил свалившееся дерево, под ним можно было соорудить шалаш, места в котором вполне бы хватило на них троих. Хотя достаточно бы было и двух мест, так как, несмотря на то что безымянный на своём пути и не встретил ничего, напоминающего возможную опасность, но ночью всё же необходимо было организовать дежурство. Таким образом, один из них — тот, кто будет сторожить их сон в этот момент — будет отсутствовать в импровизированном жилище. Можно было, конечно, погрузиться в специальный сон, когда часть духа присматривает за отдыхающим телом, но пока они ещё втроём смысла в таком полуотдыхе не было. Не так уж долго длится дежурство одного, пока отдыхают двое других. «Да это будет не шалаш, а дворец!» — безымянный усмехнулся, ещё раз посмотрел на две движущиеся точки, которые уже начинали приобретать очертания людей. Руки его работали машинально, прорубая дорогу среди уже более редких, чем в начале пути, веток, кустарников и молодой поросли, заполонивших старую дорогу в ущелье. Если бы не зов, ведущий его, он, наверное, не смог бы найти путь, о котором говорилось в преданиях.

Как и предполагал старший из безымянных, на гребень горы он выбрался ещё до захода солнца. Подумав о том, что на этой вершине не было ни одного из ныне живущих, и в какой-то мере он может считать себя первопроходцем, монах счастливо улыбнулся. Сейчас он не видел младших братьев, которые незадолго до этого момента вошли в проход. Даже если его братья не успеют до заката подняться к стоянке, которую сейчас собирался организовать безымянный, путь их будет несложным. До ночи они в любом случае дойдут. А ориентиром им будет служить дым от костра, на котором их старший товарищ приготовит им ужин.

Подумав, что отдохнул достаточно, старший безымянный связал несколько длинных веток, соорудив нечто, напоминающее сани, и начал спуск вниз к примеченному ранее сваленному дереву, по пути подбирая валежник, нарубленный им же, чтобы расчистить тропу, и складывая его на сооружённое подобие саней. Когда безымянный добрался до поваленного дерева, на его «санях» уже была внушительная куча веток, щепок и травы. Выбрав наиболее длинные ветки, безымянный аккуратно расставил их по бокам дерева и завалил полученное сооружение валежником. Застелив пол убежища оставшимся сушняком, мужчина критически осмотрел полученное жилище и, довольный увиденным, приступил к разжиганию костра. Памятуя о том, что в этих местах очень легко мог разгореться пожар из-за огромного количества прошлогодней листвы, устилающей землю, безымянный расчистил место под костёр, выложил из камней, изобилующих в ущелье, круг, и внутри полученного каменного очага разжёг огонь. Затем мужчина достал шесть початков кукурузы из взятых с собой в дорогу, завернул их в крупные лопухи и обмазал глиной, из которой состояла почва в Ущелье Миров. Положив кукурузу в костёр, он улёгся прямо на землю, решив, что теперь, наконец, сможет дать отдых своим усталым конечностям.

* * *

Средний безымянный спешил. Сейчас, когда беспокойство за младшего отступило, ощущение нависшей над избранной опасности гнало его, удваивая силы. В голове возникал образ младенца в корзине, увозимой врагом в спешащей куда-то повозке. Другое видение, более неясное — женщина с ножом над спящим ребёнком. Скорее всего, это ещё не произошло, но вполне могло бы случиться, если они не поспешат. Безымянный видел море крови, пролитое королём той страны, куда они сейчас направлялись, и на фоне этой крови неясное лицо избранной с огромными синими глазами. Мысли подхлёстывали монаха, он давно уже перешёл на бег, более не заботясь о том, успевает ли за ним младший брат. Тот просто обязан был успеть, чувствуя то же, что и он.

Подбежав к проходу, средний безымянный резко остановился. Он видел следы срезанного мха. Присев, монах потрогал камень в остром углублении дна прохода. Скользкий настолько, что, провалившись туда, можно было выбраться, только подтягиваясь на руках. А судя по тому, что стены прохода были такими же скользкими, единственная возможность для вошедшего в проход — застрять там навсегда. Безымянный вытащил кинжал и попытался вонзить его в стенку, подумав, что если она достаточно твёрдая, то, скорее всего, выдержит его вес, когда он обопрётся на кинжал. Но оружие не оставило на камне ни следа. Безымянный удивлённо вскинул брови. Что это за порода такая? Кинжалы хранителей были очень прочны, и он не знал ничего, кроме разве что некоторых драгоценных камней, на чём кинжал не оставил бы даже царапины. Но этот минерал не был похож ни на один из камней, которые были ему известны, хотя изучил он их немало.

Средний безымянный снова взглянул на очищенный мох и, поблагодарив мысленно старшего брата, который облегчил им путь, ползком начал пробираться по проходу. Уже нагнавший его младший брат быстро последовал за ним, даже не задавшись вопросом, почему средний брат пробирается по проходу именно таким образом. Он доверял своим братьям-монахам, и если они решили что-нибудь, то на это была своя причина, и не было смысла терять время, которого сейчас и так было мало, на то, чтобы это выяснять.

Братья достаточно быстро преодолели отрезок пути до резкого подъёма, но как только они начали подниматься, младший, шедший вторым, чуть было не упал, случайно опершись левой ногой немного ниже того места, с которого был счищен мох. Средний безымянный в последнюю секунду успел ухватить того за воротник, после чего младший перегруппировался, переместив вес на правую ногу. Сердце его колотилось так, что казалось, его биение слышно было на всю округу. Средний монах взглянул в глаза младшему, тот благодарно кивнул и улыбнулся извиняющейся улыбкой, стараясь показать брату, что очень жалеет, что был настолько неосмотрительным. Когда братья добрались до следующего поворота, средний, памятуя о том, как невнимателен был младший брат в предыдущий раз, схватил того за руку, кивнув головой на продолжающиеся следы старшего безымянного, который по какой-то причине не решился стать здесь на ноги. Младший рукой показал среднему уклон и резко перевёл руку вниз, стараясь указать на то, как легко здесь можно заскользить, попав в то страшное место, где его оплошность незадолго до этого чуть не стоила ему жизни. Средний брат кивнул. Было очень неудобным то, что им было запрещено разговаривать до того момента, пока он не найдут избранную, но приходилось следовать древним пророчествам. Расплата за неповиновение могла быть велика, вплоть до того, что могла исчезнуть их связь с девочкой, благодаря которой безымянные намеревались прийти к цели своего пути. Братья поползли дальше, и когда они достигли открывшегося перед ними обрыва, переглянулись и быстро нырнули вниз, благодаря богов за то, что в их обучение входила наработка умения прыгать с больших высот, оставаясь при этом невредимыми. Младший брат улыбнулся, вспомнив, как средний учил его прыгать с трамплинов на мягкую землю, объясняя, что возможности здесь безграничны и медленно, день ото дня, увеличивая расстояние от края трамплина до земли. Тогда он говорил своему ученику, что высота, примерно равная его ладони, практически не изменяет высоту трамплина, но через много дней, в каждый из которых он будет увеличивать расстояние до земли на одну ладонь, высота, с которой сможет спрыгнуть его ученик, станет чрезмерной для обычного человека, не прошедшего специальный курс обучения.

Теперь, когда перед глазами братьев раскинулось Ущелье Миров, средний безымянный снова порадовался тому, что ушедший вперёд очистил их путь, дав им возможность передвигаться намного быстрее. За годы, прожитые вместе, безымянные научились понимать друг друга без слов. Старшему брату не нужно было объяснять остальным причину его ухода. Она была ясна каждому из них. Братья просто обязаны были как можно быстрее добраться до цели путешествия. Их жизни уже не ставились в расчёт, не имело смысла ничего, кроме осуществления пророчества. Перед началом подъёма по ущелью средний безымянный, не останавливаясь, бегло оглянулся назад и, встретившись взглядом со своим спутником, продолжил путь.

Младший безымянный не отставал от среднего. Ожидая, что прохождение ущелья потребует от них больше сил и времени, он был приятно удивлён тем, что старший брат сделал всю работу за них, пока они выбирались из пещеры Чёрного дракона. Видимо, старший безымянный тоже очень спешил, и, скорее всего, его преследовало то же чувство опасности провала их миссии, которое младший прочёл не только в своей душе, но и в глазах мчавшегося со всех ног среднего брата, когда тот оглянулся проверить, не отстал ли он. Прыгая с камня на камень, младший из путников поглядывал на вершины деревьев над его головой. Отблески заката уже начали окрашивать их ветви, придавая им зловещий красный оттенок. Младший подумал, что было бы неплохо в этот день добраться до снежных вершин. Решив, что эта же мысль, наверное, посетила ушедшего вперёд старшего брата, безымянный порадовался тому пониманию, которое установилось между ними. Они были единым целым, и младший испытывал боль при мысли о том, что двое из них должны будут погибнуть. Как он не представлял себя без братьев, так был уверен и в том, что братья не представляют себя без него. Они были единым целым, единым организмом, существовавшим лишь для того, чтобы осуществить предначертанное. Они не ценили свои жизни. Именно так воспитывали подобных им многие века, и именно так они сами относились к себе. Не было цели выше осуществления пророчества, потому собственная жизнь мало беспокоила младшего брата, но потерять остальных было для него как удар в спину. Когда один из безымянных умирал, то на смену ему приходил другой. Он должен был быть сиротой от рождения, и обязательным условием было то, что род его с обеих сторон должен был идти от хранителей. Так случалось всегда. Отец мальчика погибал ещё до его рождения в пасти дракона, а мать не доживала до того момента, когда малыш издавал первый звук. Некому было давать имя младенцу. И в момент рождения нового безымянного, оставшиеся двое переносили на него те чувства, которые они питали к почившему брату. Всегда было ощущение того, что дух умершего безымянного словно ожил в ребёнке, отданном им на воспитание. Каждый новый безымянный быстрее обучался и был намного сильнее родившихся до него, словно вбирал силу всех тех братьев, которые оставили этот мир в ожидании осуществления предначертанного.

Лишь когда до путников донёсся слабый запах костра с пекущейся на нём кукурузой, они поняли, как проголодались. Ещё раз порадовавшись тому, что старший брат облегчил им путь, двое остальных сделали последнее усилие и спустя несколько минут добрались до устроенного для них привала, где старший из них уже заканчивал приготовление пищи. Солнце уже зашло, тьма ночи неуклонно надвигалась, заполняя ущелье чернильными тенями. Лишь слабый отблеск костра освещал стоянку людей. Ночь была тёплой, поэтому не было необходимости дополнительно утеплять построенное жилище. Средний брат решил дежурить первым, отправив на второе дежурство младшего. Тот, должно быть, слишком переволновался в этот день, побывав в цепких когтях дракона, поэтому ему нужно было отдохнуть и перевести дух. Старший же из них, прорубая дорогу, скорее всего, смертельно устал, поэтому средний решил, что старший будет дежурить последним, не стоило разбивать его сон промежуточным дежурством.

Когда двое безымянных, наконец-то, удалились в шалаш и заснули, средний, поддерживая огонь, задумался над словами пророчества. Было ощущение, что он уже родился со знанием того, что должно было произойти. Но как во всех пророчествах, у этого предсказания была оборотная сторона. До того момента, пока не появится последнее, седьмое предзнаменование, путь, предначертанный пророчеством, может перемениться. И если до седьмого предзнаменования девочка не будет в руках безымянного, наступит день, когда мир рухнет, погубленный тем, кого нужно остановить. Именно это гнало сейчас их быстрее и быстрее. Но ночь не для путников. Ночь диктовала свои правила, нельзя в этих местах идти ночью. И эта задержка в момент, когда ещё были силы идти, раздражала безымянного. Умом он понимал, что каждому из них необходим отдых, иначе они просто в какой-то момент упадут от усталости, но сердце подгоняло его, не желая слушаться разума, твердившего об опасностях, сопутствующих тем, кто передвигается в скалистых горах в тёмное время суток. Единство души и разума — этому учили безымянных долгие годы их существования, именно это даст возможность выжить достойнейшему из них в трудном пути, который предстоит пройти воинам, в последнем пути к началу исполнения предначертанного. А сейчас дух и разум безымянного находились в состоянии конфликта. Мужчина встал, прислушиваясь к ночным звукам. Не услышав ничего, что могло бы вызвать опасения, он решил обойти лагерь вокруг. Сидеть и думать о том, что может случиться, если что-то пойдёт не так, было просто невыносимо. Медленно обходя окрестности, безымянный внимательно прислушивался ко всем звукам, раздающимся вокруг. Он рассчитывал, что это отвлечёт его от неприятных мыслей, роем копошащихся в его голове. Но отвлечься было не просто. В памяти возникали ужасные видения, навеянные ему снами в период обучения в храме хранителей. Он знал, что некоторые комнаты храма побуждают организм засыпающего там к вещим снам — видениям, которые могут исполниться в обозримом будущем. Тогда он был маленьким мальчиком и не решился рассказать старшим о своих снах. Он видел отрубленные головы в руках огромного человека с обнажённым мечом, с которого капала кровь. Видел младенца в крови женщины, державшей его на руках, видел казни огромного количества людей. И всё это каким-то образом было связано с тем, ради чего он находился в храме и обучался искусству безымянного воина-монаха, всё это было связано с пророчеством. Сейчас видения с новой силой захлестнули его, как будто пытаясь заставить продолжить дорогу как можно быстрее. Лёгкий шорох отвлёк его от мыслей. Весь напрягшись, безымянный быстро развернулся, сжимая два кинжала, выпавшие по мановению его рук из специальных карманов в подкладках рукавов. Прямо перед ним стоял младший из них. Увидев сталь в глазах брата и поняв, что обеспокоил его своим тихим появлением, младший безымянный склонил голову в приветствии. Средний брат кивнул в ответ, расслабился, незаметно спрятав лезвия на своё место, поднялся на ноги и, не оборачиваясь, направился к шалашу, поняв, что пришло время сменяться.

После того, как бывший первым в дозоре скрылся в шалаше, младший безымянный подошёл к уже почти потухшему костру и подбросил хворосту. Хотя пока и не возникло причин для волнения, но всё же стоило учесть, что дикие звери опасаются огня и вряд ли нападут на них, пока костёр не погас. Юноша поёжился. Он вспомнил, как дракон тащил его в свою пещеру. Какое-то время ему казалось, что зверь имеет интеллект человека. Когда дракон швырнул его в саркофаг, безымянный собрался сразу выпрыгнуть оттуда и скрыться, но взгляд огромного зверя пришпилил его к месту. Тот словно угадывал все дальнейшие действия жертвы. Зарычав и выпустив когти, дракон угрожающе двинулся к безымянному, и остановился лишь в тот момент, когда человек полностью расслабился, позволив своему пленителю накрыть саркофаг камнем. Безымянный не был уверен, что поступил в этот момент правильно, но что-то подсказывало ему, что ослушайся он своего тюремщика, тот бы убил его на месте, забыв о вечерней трапезе. Младший брат аккуратно прикоснулся тех мест на своём теле, за которые держал его дракон. Он ещё не осматривал себя, но был уверен в том, что практически всё там было покрыто кровоподтёками, оставленными лапами чудовища. По какой-то странной причине зверь спрятал когти, когда нёс его в своё жилище. Рептилия не старалась уберечь свою жертву от боли, лишь от смерти, так как чёрный дракон не питается падалью, в пищу ему идут лишь те жертвы, которые только-только потеряли жизнь в его когтях. Рёбра ныли, видимо, дракон причинил своему пленнику не только наружные увечья, но и внутренние. Скорее всего, одно из рёбер было если и не сломано, то точно ушиблено. Но сейчас не было смысла осматривать себя. Ночь уже опустилась на землю, и вряд ли безымянный смог бы много увидеть, тем более на своей спине.

Монах взглянул на небо. Луны все ещё не было. Мужчина осматривал знакомые очертания созвездий. Его учили определять время и направление по звёздам, читать по ним судьбы людей, и ему совсем не нравилось то, что он видел сейчас. Один из них должен умереть до наступления рассвета. Безымянный знал, что вернётся домой с младенцем только один, но это было пророчество, которому суждено сбыться когда-то. Узнать, что первый из них погибнет сегодня, было для него ударом. Он видел, что не ошибается, хотя не мог определить, кто именно будет принесён в жертву судьбе. Их было трое, и они были единым целым. Безразлично было, кто тот один, который покинет их. Это было так, словно от них отнимали часть тела и духа, которую уже невозможно будет восстановить. Раньше каждый умерший из безымянных сразу заменялся другим, и как они предполагали, дух и сила умершего брата переходили к тому младенцу, который рождался в этот момент. Но теперь всё было по-другому. Теперь больше не будет рождаться безымянных. Некому будет заменить погибшего брата. Ком сдавил горло младшего безымянного. Он не представлял свою жизнь без братьев и был уверен, что и братья не представляют свою жизнь без него. Безымянный быстро вскочил на ноги, стараясь не думать о боли, которую причиняло ему каждое движение, и попытался размяться. К утру становилось холоднее. Странно было, что, когда он пробирался по проходу и далее по Ущелью Миров, он практически не чувствовал боли, забыв о ней за теми видениями об избранной, которые преследовали его. Но сейчас, ночью, видения исчезли, видимо, оставив его на то непродолжительное время, когда его братья были погружены в сон. Возможно, видения проявлялись лишь в то время, когда все они бодрствовали, точно трое безымянных были единым проводником знаний о тех событиях, которые происходили по ту сторону гор сейчас, или могли бы произойти в ближайшем будущем. Младший брат хотел отвлечься от мыслей о гибели одного из них, преследующих его, но это было выше его сил. Юноша ещё раз взглянул на небо, где-то в глубине души надеясь, что звёзды изменят своё решение, и, не увидев изменений, бросился ничком на землю, пытаясь хотя бы физической болью заглушить те душевные страдания, которые принесло ему знание. Знание того, как именно закончится для них сегодняшняя ночь.

Лёжа на земле, юноша чувствовал, как к нему приближается старший брат. Он почему-то был уверен, что это был именно старший брат, в течение всей недолгой жизни заменявший ему отца. В голове быстро, словно молнии, одно за другим проносились воспоминания… Он, совсем маленький, наткнулся на змею, с которой решил поиграть. Три дня старший безымянный не смыкал глаз, дежуря возле его кровати и рассказывая ему всякие забавные истории… Ему уже десять лет, день его рождения. Он чувствует себя уже совсем взрослым, пробирается в оружейную и берёт меч среднего брата. Меч кажется ему слишком тяжёлым, но он должен научиться им владеть, как настоящий воин-хранитель. В этот момент старший безымянный входит в оружейную и быстро ловит меч, когда он, замахнувшись и не выдержав тяжести, падает и роняет непривычное для руки оружие, которое летит острой стороной лезвия прямо на то место, где находится его живот, грозя разрубить мальчика пополам. Тогда старший брат даже не упрекнул его, понимая, что испуг в этом случае — лучший учитель, но начиная с этого дня братья стали заниматься с ним фехтованием, правда, меч он пока получил намного более лёгкий, чем тот, которым чуть не лишил себя жизни… Вот он уже подросток. Внимательно изучив всё, что касается пророчества о безымянных воинах-хранителях, он ощутил себя настоящим героем. Вооружившись кинжалами, мечом, кистенём и пращой, он пошёл воевать с драконом. Старший безымянный нагнал его уже на опушке запретного леса, позже оказалось, что как только тот понял, куда именно отправился его младший брат, он опрометью кинулся вслед, молясь богам лишь об одном — успеть, пока мальчишка не натворил глупостей…

Старший безымянный потряс младшего за плечо, показывая, что пришло его время дежурить. Все годы жизни в монастыре он оберегал своих братьев. Его твёрдая рука часто удерживала младших от необдуманных действий и поступков, способных причинить им и физические страдания, и духовные. Когда подрос средний брат, особой заботы обоих удостоился младший — на редкость бесшабашный, готовый к любой авантюре юнец. Старший брат помнил, как учили его, когда он ещё сам был ребёнком, он помнил тех двоих братьев, которые уже почили, но ни один из них не был настолько самоотвержен и смел. За младшим безымянным постоянно нужно было следить. Его неопытность, присущая юности, часто заводила его в опасные ситуации, из которых он сам выбраться бы не смог. Сейчас младший брат стал юношей, почти мужчиной, он был не по годам умён, и теперь уже на него самого можно было положиться. Но старший безымянный, наверное, по инерции, всё так же внимательно наблюдал за всем, что делает его младший товарищ. Вот и сейчас во внимательном взгляде старшего брата младший увидел сочувствие и понимание той душевной боли, которая мучила его, хотя наверняка тот не имеет представления, что именно снедает душу юноши, заставляя изо всех сил сдерживать слёзы. Старший ободряюще взъерошил непослушные волосы лежащего на земле безымянного, подал ему руку, чтобы тот поднялся, ухватив, как обычно, брата за локоть, и мягко подтолкнул к шалашу, показывая, что перед дорогой необходимо отдохнуть. Младший понуро поплёлся ко временному жилищу, боясь, что если ещё раз оглянется на старшего безымянного, то уже будет не в силах сдерживать свои чувства. А старший, не зная, чем вызвано такое настроение юноши, проводил его беспокойным взглядом, и когда тот скрылся в чёрном проёме входа, подбросил веток в костёр. Ещё некоторое время новый дозорный смотрел на языки пламени в сооружённом им каменном очаге. Ему очень не понравилось то, что он увидел в глазах младшего брата. Там была боль, сожаление и утрата. Что могло случиться такого, чтобы так расстроить юного безымянного? Каждый из них был крепок духом. Эта черта была присуща всем безымянным, начиная с сотворения поселений хранителей. Воины-монахи спокойно относились к любым событиям и бедам, постигшим их. Младший брат не мог так расстроиться из-за его приключения с чёрным драконом. В этом старший безымянный был абсолютно уверен. Не могла его расстроить и предполагаемая смерть. Несмотря на то, что младший из них очень юн, идея бренности бытия была не чужда ему, как и каждому из них. Никто из монахов не боялся смерти, и их религия располагала к этому, долгие годы воспитывая в послушниках идею первичности изначально бессмертного духа над телом, которое есть лишь вместилище, временный дом для духа, проходящего обучение в мире живых. И как только обучение окончится, дух переходит в следующий свой дом, приготовленный для него заранее теми, кто распоряжается этим и другими мирами. Отрицая страх перед собственной смертью, монахи, тем не менее, считали жизнь тем основным, что необходимо защитить, потому что без этой ветви обучения дальнейшее развитие духа было просто невозможно. Именно это служило основой их религии, и именно поэтому они были готовы отдать свои жизни и свой храм за то, чтобы в отдалённом будущем сохранить жизни всех обитающих в этом мире.

Когда младший безымянный ложился спать, старший не видел в нём того горя, которое прочёл в его взгляде сейчас. Значит, что-то случилось во время его дежурства. Но что могло случиться такого, чтобы так выбить его из колеи? Старший встал и медленно пошёл вдоль окрестностей, внимательно изучая лагерь. Ничего. Безымянный вздохнул, ему не нравилось то, что он никак не мог определить причины беспокойства своего юного брата. Он поднял голову, посмотрев на небо, оно уже начинало светлеть. Скоро рассвет. Безымянный двинулся дальше, изучая землю под своими ногами. Увидев небольшой холмик, он пнул его и резко остановился. Его взгляд устремился на выкатившийся из ямки человеческий череп, уже заросший мхом и поэтому не замеченный им ранее. Кто-то здесь уже был, и этот кто-то пытался пересечь горы через Ущелье Миров, найдя свою смерть на этой поляне. Безымянный вынул кинжал и лихорадочно начал раскапывать землю вокруг. Он быстро обнаружил всё остальное, что осталось от этого человека — переломанные кости конечностей, перекушенный хребет. Безымянный горько усмехнулся. Нельзя пересечь Ущелье Миров, не принеся жертвы чёрному дракону, охраняющему эти места. Теперь он понимал смысл того, что безымянных всегда было трое. До него дошло и то, почему в предании говорится, что вернётся с избранной только один из них. С детства его учили, что дракон умён и хитёр, и ум его намного превосходит разум всех людей, живущих в долине. Чёрный дракон бессмертен и неуязвим. Есть только один человек, способный победить чёрного дракона. И он уже рождён. Безымянный подумал, что вскоре должно свершиться седьмое предзнаменование, названное в пророчестве предзнаменованием разума. Сейчас он понял, что младший безымянный, как все юнцы, обратил свой взор к ночному небу. Но юность не умаляла его знаний. Хватило одного взгляда, чтобы прочесть по звёздам то, что один из них останется на этой поляне. Хотя он и не мог узнать, кто именно и почему останется здесь. Всё свершается так, как должно было свершиться. Он дежурит последним. Не было смысла отдавать жизнь более молодого и сильного. Жертва указана и будет принесена.

Безымянный взглянул на вершины деревьев, окрасившихся светом восходящего солнца, стал на середину поляны, раскинул руки и закрыл глаза в ожидании появления зверя. Всё случилось в одно мгновенье. Он почти не почувствовал боли. Ударом когтя дракон распорол его горло, кровь хлынула из разорванной артерии, залив сочную зелёную траву на поляне, а вместе с ней вытекла и жизнь, добровольно отданная за то, чтобы свершилось предначертанное. Дракон принялся за трапезу, громко разгрызая человеческие кости и отдирая от них куски свежего мяса.

Безымянные, спавшие в шалаше, резко открыли глаза. Страшная боль пронзила каждую частицу их тел. Было ощущение, что их раздирает изнутри, что-то разъедает их плоть. Но эта боль была ничем в сравнении со знанием, пришедшим к ним вместе с пробуждением. Их старший брат мёртв. Они не могли двинуться, пока боль, сопровождающая проникающие в них силы и знания старшего брата, не ослабит свою хватку. Они слышали, как дракон раздирает тело того, кто учил их долгие годы, но не могли ничего сделать, чтобы спасти от надругательства хотя бы то, что осталось. Да и что они могли сделать против чёрного дракона? Выйдя из шалаша, они могли лишь отдать себя на растерзание зверю. А это именно то, что могло провалить их миссию целиком, сделав напрасной жертву старшего из них. Сейчас ощущение того, как мудрость брата проникает в их разум, впитывающий его мысли и чаяния, заботу и любовь, отданную каждому из них, воспринимающий все навыки, знания и умения, пришедшие к погибшему и его предшественникам на протяжении многих веков, прожитых ими в Долине Хранителей, делало боль утраты более резкой, почти невыносимой, такой, от которой не могла их отвлечь даже физическая боль, вызванная проникновением в них силы и опыта. Они познали истории жизней всех тех, кто был до старшего брата, тех, кто отдал ему силу в момент рождения, они восприняли новый опыт, опыт той трети безымянных, который передавался по ветви старшего брата. Теперь им не только было известно, но также и понятно, как именно оставшийся станет единым, вобрав в себя силу всех трёх.

Только через час после того, как дракон покинул поляну, безымянные смогли пошевелиться. Тела их всё ещё болели. Но разве можно было сравнить физическую боль с душевной мукой, испытываемой ими? Им не хотелось смотреть в глаза друг другу. Теперь, когда сила и разум старшего проникли в них, они знали, что он добровольно принёс себя в жертву. Они видели необходимость его поступка. Но души их протестовали против этого решения, сердца твердили, что можно было найти другой выход, хотя разум говорил об обратном. Другого выхода не было. Должен был погибнуть один, чтобы дать возможность остальным продолжить свой путь и исполнить возложенную на них миссию. Безымянные шли по тропе, проложенной за день до того их старшим братом. Не было других мыслей, кроме скорби по утрате. Но, несмотря на горе, лишающее их сил, они должны были идти к своей цели. Зов всё так же звучал в такт биению их сердец, и они машинально продолжали вдвоём тот путь, что был начат тремя. Путь, ведущий их к спасению всего, что было дорого живущим в одном с ними мире.

Глава 4. Смерть императрицы

Эрдинии злосчастная судьба…

Рукою крепкой император в гневе

Достал свой меч. И стала длань крепка,

И беспощадна к тем, кого доселе

Не только уважал, но и любил.

Как горько повелитель был обманут!

Нет! В тот момент он вовсе не забыл,

Кто именно в интригу эту втянут.

Но целью было только отомстить.

Не важно, виноват ли был казнённый…

Отрывок из песни барда.

Император Великой Эрдинии был в великолепном расположении духа. Сегодня рано утром ему доставили известие о рождении долгожданного наследника. Щедро наградив посланца, император незамедлительно отправился в путь. Галопом на любимом чёрном скакуне в сопровождении всего восьми телохранителей он пересекал Вержинские равнины. Его сейчас мало заботили оставленные на поле брани войска. Генералы Ребикс и Зинг вполне способны были справиться с ситуацией и заменить на время своего государя. Тем более что вражеские войска практически уже были разбиты, осталось лишь закрепить свою победу, уничтожив пару близлежащих к осаждённому городу деревень. Император никогда не разрушал всего, лишь небольшую часть для острастки. Но делал он это весьма умело. Так, чтобы ни у кого из его новоприобретённых подданных не возникало желания восстать против его власти.

В течение его правления границы Великой Эрдинии значительно расширились. Не было в мире силы более разрушительной, чем его войска. Он со всей страстью желал оставить своим наследством крепкое нерушимое государство, опирающееся на твёрдую руку правителя. Все его силы, весь пыл уходили на то, чтобы расширить границы своего государства настолько, чтобы ни один правитель ни сегодня, ни в оные времена не смог подобраться к его землям. С запада Эрдинию окружали непроходимые горы, с юга — выжженная пустыня, которую до сей поры не мог пересечь ни один из живущих, а вот восток и север страны были недостаточно защищены естественными границами. Тайно собрав крепкие войска на границе двух государств, потенциальный враг вполне мог причинить достаточно беспокойства его потомкам. Именно эта мысль гнала императора на завоевание новых земель, расположенных на северной и восточной границах. Сейчас под его правление сдалось уже восемь государств — Сидирия и Завадия на востоке, Мирун и Кордия на юго-восточной границе, Туверия, граница с которой ранее занимала практически весь юг страны, Воладия с северо-востока, Кринит и Тува, ранее граничившие с Эрдинией с северной стороны. Чтобы осуществить окончательное завоевание земель до Северного моря и Кохатских гор, расположенных с востока от Эрдинии и считающихся границей мира, оставалось полонить ещё две страны — Хордию и Зуру, — первая из которых уже практически была повержена. Вторая же, уже полностью окружённая со всех сторон, кроме востока, новыми границами Эрдинии, была слишком маленьким государством, чтобы его завоевание представляло какую-никакую проблему. Зура была городом-государством, крепостью, которая никогда не пыталась с кем-то враждовать и до сих пор сохранила свой суверенитет только за счёт искусной дипломатии и политики невмешательства в споры соседей. Император был уверен, что наслышанные о его жестоких расправах над теми, кто не подчинялся его власти, правители Зуры сами выкинут белый флаг и станут его вассалами. Поэтому единственной проблемой на настоящий момент император считал отсутствие того наследника, которому он мог бы передать в наследство государство, которое годами укреплял и расширял великий правитель.

Но было ещё кое-что… Вопреки его ожиданиям императрица чем-то задела струны не только его сердца, но и завоевала всеобщую любовь его подданных. Эта женщина, которую он хотел в обход традиции, установившейся во время его правления, оставить себе даже в случае рождения девочки, принесла ему подарок, ожидать который император уже отчаялся. Он скакал настолько быстро, что восемь телохранителей, усиленно пришпоривая коней, никак не могли поспеть за ним. Радости императора не было предела. Осталось немного. Сейчас он проедет последнюю деревню и вступит в ворота дворца, осыпаемый почестями и поздравлениями. Наследник! Его наследник! Гордость Эрдинии! Радость всех живущих в стране! Будущий правитель мира! Император снова слово за словом повторял в уме то, что сказал ему колдун. Не сходилось только одно. Долгожданный сын должен быть от пятой жены. Но, скорее всего, будучи императором — наместником богов на земле, — он смог изменить судьбу, решив оставить себе четвёртую императрицу. Её достоинство, красота и кротость разбудили в душе императора доселе неизвестные ему чувства, заставив сожалеть о том моменте, когда ему нужно будет расстаться с четвёртой императрицей. Но происшедшее двумя днями раньше отмело эти сожаления. Теперь ему не придётся ничего менять! Императрица Екатерина останется с ним. Теперь уже навсегда. Император улыбнулся, предвкушая встречу с супругой.

Внезапно размышления императора были прерваны какой-то старой крестьянкой, которая бросилась под копыта его коня, причём так ретиво, что телохранители, скакавшие по бокам от его лошади, едва успели схватить селянку. Император резко осадил скакуна, стараясь не раздавить подданную. Он нахмурился. Взгляд императора не обещал ничего хорошего той, которая посмела остановить его в этот момент триумфа. Но женщина всем своим видом выражала такую тревогу и отчаяние, что император решил на этот раз пощадить её, по крайней мере до того момента, пока он её не выслушает. А тогда уже можно будет решать, жить ей или умереть.

— Рассказывай о своей проблеме, женщина, но побыстрее! — приказал он. Взгляд императора метал молнии, и старуха, посмотрев на государя, наверное, уже представляла, какая именно казнь ожидает её после того, как император выслушает обращённое к нему прошение.

Селянка плюхнулась лицом в грязь, выражая почтение своему господину, затем подняла голову и просяще уставилась в его глаза. Долю секунды она испугано взирала на своего государя, затем со страхом в голосе скороговоркой произнесла:

— Мой внук, господин! Его выкрали за несколько часов до рождения вашего сына. Пощадите! У меня никого больше нет в этом мире. Моя дочь…

Но император не желал больше слушать стенания старухи. В груди его разлился ледяной холод, глаза застлала мутная пелена.

— Что-о-о??? — взревел он.

Возглас императора заставил женщину пожалеть, что она вообще обратилась к нему. Она словно онемела, глядя в его почерневшие глаза.

— Что ты сказала, женщина? — зарычал император. — Повтори!

— Мой внук, господин… — дрожащим голосом пролепетала старая крестьянка. — Помогите сиротинушке! Его мать умерла при родах. У него родинка вот здесь, — женщина показала своё правое запястье. — И вот здесь, — приподняв юбку, старушка пальцем провела по правой лодыжке. — Помоги, всемилостивейший! — закричала она, словно рухнув лицом в грязь.

Гнев поглощал императора. Екатерина! Как он мог хотя бы на секунду подумать, что она чище, чем её мать! Хитрая интриганка! Но всё же пока оставалась возможность, что ребёнок Екатерины — его сын, император не хотел предпринимать каких-либо действий. Он запер гнев глубоко внутри, его мышцы словно налились железом. Он хотел убивать. Убивать всех, кто попадётся на его пути. Он был уверен — мальчика похитили не просто так. И даже в том случае, если Екатерина родила наследника, мысль о возможной подмене ребёнка с её стороны делала императрицу врагом, достойным смерти.

— Возьми её с собой! — твёрдо велел император ближайшему охраннику.

Тон его стал более спокойным, но охрана прекрасно изучила своего государя, и мягкость голоса не могла обмануть их, видевших правителя на поле брани. Сейчас в голове императора выстраивалась чёткая стратегия, и то, что охранники видели в его глазах, не сулило ничего хорошего не только участникам страшных событий, но и тем, кто поневоле оказался их свидетелями. Если всё действительно так, как представлялось, а именно если младенец был подменён, то за их жизни нельзя было бы сейчас дать и ломаного гроша. Единственная возможность спастись была в том, чтобы беспрекословно и без лишних вопросов выполнять приказы государя, показывая всем своим видом преданность и решимость идти со своим правителем до конца. Любое проявление страха со стороны каждого из телохранителей сулило мгновенную смерть. Все они нисколько не сомневались, что их присутствие рядом с ним не является необходимостью. Он справится со всеми восьмью за долю секунды, не оставив им ни единой надежды на спасение. Они же нужны лишь для того, чтобы создать должную его положению свиту, не более.

Телохранитель схватил старуху за шиворот и, словно куль, перекинул её через седло. Женщина застыла, не двигаясь, видимо, быстро сообразив, что протесты могут вызвать неисправимые последствия.

Подозрения чёрной тучей опустились на императора. Он прекрасно понимал, что похищение ребёнка было напрямую связано с рождением наследника, но поскольку наследник родился после похищения, император не мог точно знать, что случилось с похищенным мальчиком, и является ли новоявленный наследник именно его сыном. В голову лезли слова предсказания колдуна. Сына ему должна родить пятая императрица. Всё верно! Не Екатерина! Екатерина четвёртая. Сын будет от пятой. Императору захотелось прямо сейчас разделаться со старухой, принёсшей ему дурные известия, но он обуздал свои чувства. Ещё слишком рано! Нужно сначала всё увидеть собственными глазами, убедиться в правдивости предположений. Старуху можно прикончить и позже. Он более не замечал ни красоты Вержинских равнин, ни белоснежных вершин Западных хребтов. Император не видел ничего, кроме жутких картин, возникающих в его мозгу. Сейчас он больше не желал оставлять на попечение генералов Ребикса и Зинга хордийские деревни. Он желал сам пройтись по ним ветром смерти, снося всё живое на своём пути. Он жаждал крови! И лишь одно сможет утихомирить его кровь. Если его подозрения окажутся неверны, и похищение внука старухи никак не связано с рождением наследника. Но это он скоро узнает.

Словно вихрь влетел император в ворота замка, не задерживаясь для того, чтобы ответить кивком головы на приветствия подданных. Император соскочил со своего коня, не потрудившись отдать уздечку подбежавшему мальчишке, как он это делал обычно. Сейчас правителя занимали другие вопросы, а с животным ученик конюха сможет справиться и сам.

Схватив за локоть крестьянку, и одним махом сдёрнув её с лошади, император быстро потащил её в покои императрицы, мало заботясь о том, что легко может поранить её или даже переломать ей кости. Старуха кричала от боли, но он не слышал ничего, кроме биения своего сердца, громким эхом отдающегося в висках. Швырнув женщину в открытую бежавшим впереди охранником дверь к ложу супруги, император жестом велел поднести ему младенца. Кормилица, сидевшая у колыбели, вскочила, стоило только императору войти. Она аккуратно взяла ребёнка и протянула его сюзерену.

— Раздеть! — скрежещущим шёпотом приказал тот.

Ничего не понимающая, сжавшаяся от ужаса кормилица послушно распеленала младенца. Все ожидали, что император прибудет в несколько ином расположении духа, но сейчас… Гнев, сверкающий в глазах отца новорождённого наследника, испугал и ошеломил всех, кто сейчас видел его. Он так долго ожидал этого момента, а сейчас готов был убить каждого, возникшего перед его очами.

Император схватил старую крестьянку за волосы и рывком поставил её на ноги.

— Смотри! — рыкнул он.