Об авторе
Игорь Александрович Богданович родился 28 мая 1976 года в городе Виляны (Латвия).
Корреспондент газеты «Резекненские Вести», соавтор литературного альманаха «Резекне», журналист портала «Рижский стиль».
Произведения автора печатались в изданиях: в буклете о музее Юрия Тынянова, в литературном издании «Окоём», в сборнике, посвященном городу Виляны, в альманахе «Поэтический вестник», в международных альманахах «Славянские колокола» и «Злато слово». С 2018 года автор — член Международной ассоциации писателей (МАП).
С 2017 года — кандидат в члены Интернационального Союза писателей России.
В 2017 и 2018 годах стал лауреатом в конкурсе «Мир без войны, нацизма и насилия» («Świat bez wojny, nazizmu i przemocy»), организованном Польско-Российским фондом «Общее дело» («Wspólna Sprawa»), в 2017 году печатался в Литературном русском альманахе «ЛИТЕРА-2017» (Литва). В 2018 году — соавтор двухтомника «Вехи времени» (2-й том).
В 2014 году автор выпустил сборник стихотворений «Во имя любви…» Избранная лирика 2000 — 2013 г.г.»».
Поклонники творчества раскиданы по всему миру: Латвия, Литва, Россия, Германия, Нидерланды, Польша, Болгария, Украина, Беларусь…
ЖИЗНЬ
Где-то далеко за городом всходило весеннее горячее солнце. У рельсов, на одной просёлочной станции, сидел мужичонка лет семидесяти пяти. Он курил смято-пожёванную сигарку, иногда хрипло, басовито закашливался, сплёвывая на землю. Дым — густой и сизый — струйками выплывал из ноздрей, мутным облачком вырывался из сморщенных от старости, потрескавшихся губ.
Дед Егор, станционный дворник-смотритель, вот так часто сидел и думал, вспоминал о прошедшей жизни, о молодых годах, которые уже не вернуть, которые убежали вместе с красотой и крепостью мышц, подарив взамен седину и дряхлость. Да, было о чем вспомнить, помечтать о будущем и не только своём (…) как там дети? Разъехались кто куда. Что же, такова жизнь — повзрослели и уехали, у них своя жизнь, свои проблемы, куда им ещё и мои?!
Дочь где-то в российской глубинке, сын совсем далеко отсюда — за границей. Сначала он просто подался на заработки, а затем и насовсем; нашёл, молодец, молодую деваху, да и женился. С одной стороны — хорошо это, у каждого свой путь в жизни, да с другой получается, что и забыл-то отца, родные просторы. Егору-то что, он стар, но ещё сам себя прокормить может, двигается потихонечку, работает, а вот соседи, они же свой нос везде сунут, всё думают, что поди поссорились, иль ещё какая беда.
Неспокойно отцовское сердце — как они там, мои дети, как внучата, отчего не пишут, уж и говорить не приходится о том, чтобы заглянули в гости на чаёк, на побывочку, хоть на пару деньков. Дед бы и баньку сразу справил, и стол накрыл, знал бы заранее, что гости будут, наварил бы хмельного солодового пива.
После смерти жены Матрёны время стало долго тянуться, да и здоровье пошло на спад. То сердце защемит, то кашель забьёт, а бывают и ноги гудят… Старость. Дед Егор последний раз затянулся и бросил окурок промеж рельс. Вдалеке слышался гудок приближающегося состава. Грузовой идёт. Уж за долгие годы работы, здесь, на станции, Егор научился отличать грузовой от пассажирского. Под грузовым рельсы так и ноют, плачут под тяжестью груза.
Пройдёт состав, оставив за собою лишь теплоту рельс и запах перевозимого добра — ароматной свежеспиленной древесины, чёрного блестящего угля или забивающего ноздри топлива. Вот так и жизнь — пройдёт незаметно, а к старости лишь воспоминания…
Состав с гулким грохотом и быстротой проносился мимо, а по перрону станции с метлой в руках, прихрамывая и кашляя, брёл сутулый старичок — дед Егор.
НОВОГОДНЯЯ ИСТОРИЯ
Осторожно, чуть притрагиваясь, покрывало белой сединой поля, леса, опушку… Зима тонким, но тёплым (нет, только не холодным) пушистым снежным одеялом покрывала матушку Землю. Красавицы ёлочки наряжались в зимний белоснежный наряд.
Откуда-то издалека попахивало дымом, нет, не костра, но свежих заготовленных еловых дровишек, что мирно потрескивают в русской печке. А на ней уж пристроился мохнатый, отъевшийся деревенской сметаной кот Филимон.
Дед Егор сидел за столом, пил сладкий малиновый чай с сушками. Вспоминал молодость, то, как бывало, вот так придёт Новый год — и оглянуться не успеешь. Весело бывало в ту пору, детвора лепила снежки, строила крепости, лепила снежных баб. Рождественские колядки и гадания сопровождали каждую зиму.
Сейчас не так. И куда делось то время? Неспокойно стало — хлопушки, фейерверки и цветные шумные огоньки волнуют зимнее предновогоднее небо. Нет больше того милого сердцу приветствия, открытости в душах людей. Что-то изменило их отношение к празднику, да и не только — ко всему прочему…
Но, тем не менее, в душе деда Егора сохранилось то необычайное чувство праздника, любовь к Богу и необычайное стремление к чему-то светлому.
Дровишки чуть потрескивали в печи, мохнатый кот посапывал, а в душе старичка рождались уже новые дела и заботы наступающего года.
И как всё-таки хорошо, что смена лет происходит зимой, в это упоительное, тихое, снежное время года. И пусть что-то изменилось с тех давних пор, когда вся деревня собиралась вместе около одного большого костра, водили хороводы, пели песни, а молодёжь (да и не только) парами гуляла по зимнему лесу.
Нам хочется встретить его, как обычно — весело или спокойно, в уютной семейной обстановке. Пусть же сбудутся все сокровенные желания под последний, 12-й удар часов.
ВСТРЕЧА
Мелкие густые клубы дыма летели в серое вечернее небо. Топилась печка, старая, круглая, дедовская. Хоть и стара печурка, но жару давала дай Бог. Оно и к лучшему — не так быстро поленница растаскается. Да и бабе Марусе в радость — принесёт стопочку, вытопит и тепло.
Тяжело стало ей, с тех пор как муж ушёл на покой: и за скотиной самой присматривать, и по дому, и по хозяйству, и в поле, всё одной. От детей подмоги не ждёт, выросли и в город подались. Пусть. Я уж сама…
Бывает, соседская детвора приходит на подмогу: то вот поленницу собрали, то воды принесли. Побаловать ребятню, отблагодарить опять же надо, не деньгами — молоком, да яблоками из сада.
Сад у бабы Маруси большой, прямо, можно сказать, элитный. Тут и белый налив, и малиновка, и борщик, антоновка, грушевка… Полным цветом весной цветут, прямо как в этом году — значит, к урожаю. Воровать никто не ворует, кому надо, тот спросит. Баба Маруся добрая, всех угостит — и своего, здешнего, и чужого, никому не откажет. Да и не привыкли воровать-то. Ещё когда дед Ефрем жив был при нём утвердились эти порядки, он построже был, просто так яблочек не даст. Не от жадности, такой у него устав был — или дров до хаты притянуть, или воды в субботнюю баньку.
Просто порядок должен быть, и всё тут, да ещё любовь к труду! — говаривал он, — мы вот как на свет вылуплялись, ползать начинали, уже работали.
Есть что вспомнить, но только хорошее — оттого, что люди они хорошие, таких сейчас мало, ещё и поискать надо.
Баба Маруся аккурат раз в месяц идёт на могилку к деду — прибраться, поговорить, оно и понятно, поболе пятидесяти десятков годков душа в душу отжили, детей воспитали, потом внуков. Дочка вот недавно из города приезжала, просила дом с землёй на неё переписать. Отказала ей баба Маруся, та недовольна осталась. Вот сядет бабка около могилки и говорит с дедом, рассказывает про свою жизнь, про то, как справляется без него, о печалях, о радостях, боле — о печалях. Какие тут радости, в девяносто два годика?
— Не дождался ты меня, дед Ефрем, рано ушёл, но скоро уж и я к тебе собираюсь, — причитает баба Маруся.
И сколько ей осталось? Один Бог ведает…
…Была вечерняя служба, баба Маруся не пришла, впервой. Не бывало такого, чтобы она службу церковную пропускала, даже, когда сенокос или жатва была, сходит, помолится — и снова в поле, а тут нет, не к добру это.
Забеспокоились соседушки, не случилось ли чего?! Случилось…
Зайдя в незапертую хатку, не запирала она никогда, доверяла людям, повеяло холодком, не затоплено. В комнатке под иконкою Богоматери, скрестив на груди сухенькие морщинистые ручки, лежала баба Маруся.
Вот и пришел её черёд, встретились они с Ефремом.
ЗЛОЙ РОЗЫГРЫШ
Эта история случилась, когда я учился в профессиональном колледже. С тех пор прошло более десяти лет, но я до сих пор помню ту злополучную историю, которая стала для меня хорошим жизненным уроком.
Кроме профессиональных предметов у нас были и простые школьно-образовательные: алгебра, геометрия, история и физкультура, только она называлась — спортивное обучение. Преподавал нам её мужичок лет сорока-сорока пяти, Кошкин Иван Дмитриевич. Мужик в целом был неплохой, понимающий, но как преподаватель был строг.
Случилась раз такая оказия, что я «заработал» подряд три «банана». Злость была неимоверная. И тут пришла мне в голову такая идея — будешь ты знать, как иметь со мной дело, в следующий раз неповадно будет. И «продавал» у меня Иван Дмитриевич теннисные и волейбольные мячи, газовую плиту «Ariston» и даже женские колготки. В то время многое из этого было в дефиците, объявления висели на досках объявлениях всего города.
На одном из занятий нашу группу собрала классный руководитель и сказала:
— Ребята, с Иваном Дмитриевичем случилась беда.
— А что случилось? Кто же теперь будет преподавать нам спорт? — наперебой посыпались вопросы ребят.
— Он с инфарктом попал в больницу. Годы дали о себе знать. Тем более, в последнее время он много нервничал, не спал ночами. Скорее, всего, возьмут другого учителя.
Я помню, как тогда, февральскими холодными вечерами бегал по городу и срывал расклеенные мною объявления. Мы всей группой приходили в больницу к учителю, рассказывали, какие у нас успехи в спорте. Мы тогда не пропускали ни одного занятия, несмотря на то, что спорт вел другой преподаватель. Хотели своими оценками подбодрить учителя.
— Иван Дмитриевич, я наконец-то пробежал стометровку и уложился в стандартное время, на троечку, но все-таки, — рассказывал не в меру полный Негеровский.
— А я подтянулся десять раз, с натяжечкой, конечно, но сделал, — говорил Бейнарович.
— Ну, вы просто молодцы! Я за вас рад!
Он и словом не обмолвился о тех объявлениях, да и на здоровье не жаловался, только всё повторял:
— Вот подлечусь, встану на лыжи — и мы с вами ещё повоюем!
Но этому суждено было сбыться не скоро. Сначала больница, потом реабилитация в санатории. Со своим учителем спорта мы встретились лишь на втором курсе.
Я до сих пор с тревогой в сердце вспоминаю тот свой гадкий поступок, тот злой розыгрыш. Иван Дмитриевич, может, и догадывался, кто же разместил эти объявления, но ни разу не заговорил со мной об этом, не упрекнул. Хотя в его глазах можно было прочесть — «За что же ты так со мной?!»
Я до сего момента не извинился перед ним…
Простите меня, Иван Дмитриевич, если сможете!
ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ПУНКТ
В жизни каждого человека есть что-то, что тревожит, беспокоит душу. Вот и у меня есть такая история. Случилось так, что я работал в одном из промежуточных пунктов между жизнью и смертью, в патологоанатомическом отделении. В морге.
Физически не так и тяжело — скорее, душевно. Посочувствовать всем невозможно, понять бывает сложно. Ситуация ситуации рознь. Коллектив живой, интересный, взаимоотношения хорошие. Но с одной девушкой в свободное от работы время я мог болтать часами, так, ни о чём, просто о жизни. Быть может, так получилось, что она оказалась родственной душой.
Была ли это любовь или просто симпатия — сказать сложно, возможно, просто увлечение, которое чуть сглаживало душевно суровые будни санитара морга. Признаться честно, я и сейчас вспоминаю о ней, быть может, не хватает этого общения, но это был мой выбор и только мой — сменить род деятельности.
Вспоминая рабочие будни, на ум приходят живые картинки, иногда они удивительны и смешны. К примеру, у нас в морге не во всех местах была зона для разговоров по мобильному телефону и где этой зоны не было, мы называли это место — Мёртвая зона.
Вспоминается как удивительно смешной сюжет, первое вскрытие.
Аутопсия, секция, вскрытие — назови, как хочешь, сложного и неприятного в этом ничего нет, только иногда непонятно — а зачем? Ну, умер, допустим, человек, всю жизнь жаловался на боли в сердце, перенёс два инфаркта, тут и так всё ясно, зачем же его резать ещё и после смерти? Ведь всё равно его не вернёшь. Но родственникам сложно объяснить, что вскрывать или нет — зависит не от тебя, над тобою есть начальство, которое всё решает.
Вот один из диалогов касаемо вскрытия:
— Зачем вскрывать моего мальчика, он и так всю жизнь мучился?!
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.