Бесплатный фрагмент - Тайна белой вишни

Глава 1. Фестиваль

Август утопал в сиропном запахе: вишнёвые ароматы разбавлялись дымом от жаровен и запахом старой бумаги в витринах библиотеки, на столах у продавцов. Площадь была украшена гирляндами, развешанными ещё более неровно, чем в прошлом году: кто-то не дотянул, кто-то не захотел тянуть вовсе, у всех свои заботы. Люди переговаривались, махали друг другу кривыми руками, и казалось, что весь город лежит в этот день под мягким знаком вкуса и уюта.

Анна Морозова пришла за разными вещами, но в сердце у неё было небольшое тревожное ожидание. Она всегда приходила на фестиваль с тетрадкой: записывать рецепты, разговоры и имена для книги, которая ещё не вышла, но в которой она хранила город. Тамара Селезнёва стояла у стола с настойками, как обычно, сдержанная и одновременно с тем скрывающая от других что-то слишком важное. На её столе синели бутылки: у каждой своя история, и у многих была одна подпись: «Настойка — семейный рецепт».

— Анна! — Тамара помахала ей, как подруга, чей голос всегда означает спасение от скуки. — Поймёшь ли ты старушечку и то, как важно хранить рецепты? Без них вымрет запах родины.

Анна улыбнулась и взяла бутылку, на которой был приклеен кусочек бумаги: «Белая — семейный рецепт». Запах стоял травяной, тёплый, с металлом в послевкусии, который она не смогла назвать. Она отложила бутылку в карман куртки, как нечто, что нужно изучить, не выпить, а расшифровать.

У края поля стоял Никита Громов — крупный человек, чей смех был таким же тёплым, как и его пироги. Он любил фестивали и любил показывать гостям своей фермы то, что считал редким. В этом году он что-то прятал за спиной: глаза блестели, и он видел, как кто-то из горожан ходит с видом «я хочу знать». Анна подошла поближе.

— Как урожай? — спросила она.

— На славу, — ответил он, и в тоне голоса появилась та выпуклая гордость, которую дают долгие годы в земле. — Но есть одно. Пойди, посмотри в третьем ряду у забора. Только тсс.

Она пошла, потому что любопытство у неё — это работа. В сумерках, в ряду более тёмных листьев, мерцала одна ягода: не алый огонёк, а бледный, почти молочный шар. В толпе кто-то ахнул, кто-то пожал плечами, но Никита хранил улыбку, как ключ.

— Завтра покажу в лаборатории у Тамары, — тихо сказал он. — Это не для конкурсантов.

Никто не понимал, что «не для конкурсантов» значит гораздо больше, чем одна нотка вкуса: это значит наследие, за которое можно спорить, бороться, ради которого можно и умереть. Анна ушла домой с бутылкой и ощущением, что в городе закрутилась нитка, которая, дернувшись, откроет старые письма и закрытые сейфы.

На следующий день поле выглядело по-другому. Ворота были открыты, лента полиции мелькала у входа, и люди шептались. Никиты не было. На земле, рядом с тем самым третьим рядом, лежала белая ягода, не на кусте, а на траве, и на ней была прилипшая сухая пыль, не та, что в здешних огородах, а светлая, меловая, как пепел от далёкого камня. У ворот лежала крошка мешковины с печатью, наполовину стертой: «ЭКСП…».

Так начинается то, что кажется небольшой загадкой, а в итоге вырастает в городскую драму: записки, судебные бумаги и лица людей, которые думают, что смогут купить то, что нельзя измерить.

Глава 2. Первые следы

Утро было влажным и холодным, как выцветшее письмо. Туман вздымался из низин; деревья стояли в плаще, казалось, объединённые молчанием. На воротах поля толпилось несколько человек: женщины в платках, которые обсуждали, кто когда взял последний мешок сахара, старики с палками и пара полицейских — все они смотрели в одну точку, как будто там лежала не просто ягода, а целая судьба.

Инспектор Сергей Петрович — усталый, заботливый, с серыми висками, держал ситуацию. Он был тот тип людей, которые не любят громких слов, зато умеют держать порядок. Он подошёл к Анне и сказал ровно:

— Без лишних касаний. Сначала мы опросим всех.

Анна, как человек, собиравший память города всю свою взрослую жизнь, понимала, что память штука хрупкая. Она обошла поле и увидела следы шин, узкие борозды, которые уходили в сторону старой просеки. На краю поля свежо отрытая земля; где-то рядом отпечаток ботинка с редким узором подошвы: три дуги и пересечённая линия. Отпечаток был слишком мал для Ильи, сына Никиты, слишком мал для кого-то её возраста.

— Ты видела мешковину? — спросил её голос Тамары. — У меня есть настойка. Понюхаешь?

Анна почувствовала, что вещь, которую никто пока не понимает, уходит в кошмар торговли. Она подобрала кусочек мешковины и протянула его Сергею Петровичу. На ткани была частичная печать: «ЭКСП… Архи…» — очертания букв «АРХ».

— Экспедиция, — пробормотал он. — Кто-то привёз что-то издалека. Это уже не местная шутка.

Первые подозрения пали на Илью: долги, разговоры о продаже. Но когда Анна посмотрела в его глаза, она увидела там не только страх, но и отчаянную усталость: человек, который торопится, чтобы покрыть долги, но в глубине души ещё надеется на честный исход.

Она записывала всё в тетрадку: «Белая ягода — не сорт. Почва — меловая. Мешковина — архангельская печать. Отпечаток подошвы — редкий узор». Каждая строка выглядела как маленький мостик к прошлому, который нужно было пройти вниз, в подпольные коробки архивов.

Её чувство обучения вело дальше: если это привезено, значит есть тот, кто привёз; и где есть привоз, там есть покупатель. Ее интуиция щекотала её с одной мыслью: «Кто плательщик?»

Анна ещё осмотрелась и под кустом, у тропинки, она заметила клок тёмной материи. Это была не просто грязь. Это была ткань, зацепившаяся за корень. Рядом глубокий вмятый след, словно кто-то цеплялся за землю, чтобы встать. Она опустила руку, притронулась, на пальцах осталось тёплое пятно, не просто земля, а тёмная, липкая субстанция.

— Кровь, — выдохнула она вслух, и голос её звучал чужим.

Рядом, полузарытый в меле, лежал оторванный ноготь. В земле застрял кусочек ткани другого цвета. По следам было видно, что кто-то сопротивлялся. Это было уже не просто исчезновение. Это был след борьбы.

Анна отступила на шаг и на секунду закрыла глаза, белая ягода на кусте казалась теперь печатью на странице, здесь пролилась чья-то жизнь.

***

Ночь была влажной и тяжёлой, как старый лист. Луна сводила краски к одному серому тону и делала тени длиннее, чем они были на самом деле. Никита занёс фонарь в оранжерею не потому, что у него была привычка робко бояться темноты, а потому что ему надо было уйти на час, оставить свои улики в месте, куда люди не смотрят. Он проверил замок, сунул в карман маленькую железную коробочку с надписью «черенки», и, когда всё было готово, сел к столу и включил камеру для собственного спокойствия, для порядка, чтобы оставить свой след. Он знал, что если дела пойдут плохо, следы его рук и честные строки помогут кому-то поверить.

На видео он был спокоен, говорил медленно, уже готовясь к роли человека, который уходит с поля зрения. Но голос его не был пуст, в нём слышалась рана, та скудная рана, которую человек носит, если знает цену того, что оберегает.

Никиту отвлёк какой-то звук, он забыл выключить камеру и ушёл проверить. Когда он углубился в теплицу посмотреть в порядке ли саженцы, то заметил, что кто-то стоял у калитки и разглядывал теплицу снаружи. Тихий шаг, скрип щеколды. Сначала Никита думал, что это просто ветер занёс палец мостовой вороны по металлической защёлке. Но потом он увидел человека и услышал его голос, не тот, который он мог ждать. Спокойный, с деловой любезностью, будто человек, привык покупать ответы, а не просить их.

— Никита? — позвал голос. — Это не время для одиночеств. Пора договориться по-хорошему.

Он обернулся и увидел тень, мужчина без особенностей, но со стальным профилем. Рядом, чуть в тенях, шевельнулась третья фигура. Никита не сделал вид, что удивлён. Он уже представлял себе их визиты. Сначала оферта, потом деньги, затем желание иметь семя вместо памяти.

— Я сказал, — сказал Никита ровно, — если будет нужно, я уйду и пусть начнут искать. Но я не дам, чтобы это уходило за деньги.

— Уход это дорого, — улыбнулся тот, кто стоял в дверях. — Дороже, чем ты думаешь. А продавать будет ещё дороже. Но мы не хотим крови. — И он протянул руку так, как будто предлагал подписать бумагу. — Мы предложим способ, как сохранить и вашу память, и чистоту ваших рук.

Никита отплыл взглядом по рядам привычных кустов. В его ладонях застыл шуршащий звук бумаги, рисунок карты мелькнул в голове, и он понял, что цена, по которой предлагают помочь, уже давно была заплачена не теми, кто считает. Он открыл рот, чтобы ответить, но в ту же секунду один из мужчин сделал шаг вперёд, резкий, как при ударе молнии. Слова не пригодились, удар не ждал объяснений.

Первый толчок был не сильным, резкий локоть в грудь, попытка оттолкнуть. Никита, человек земли, привыкший вкладываться в сопротивление, вывернулся и схватил за руку нападавшего. Произошло то, что бывает, когда сила и намерение сталкиваются, мгновенная, дикая борьба, не из тех, что слышны снизу в домах, но слышны в костях. Кусты шуршали, земля под ногами уходила с петлёй трения, и где-то падающая крышка ударила по столу. Камера, забытая на короткой полке, завибрировала и поймала в кадр тень, руки, блеск фарфора, вспышку боли на лице Никиты.

Когда рука ударила по лицу Никиты, он закашлялся. По губам его поползла тёплая вязкая масса. Кто-то притянул его так жёстко, что лицо вдавилось в мокрую землю. Пальцы скользнули, и в этот момент Никита, в глазах которого отразилось небо, пытался громко сказать что-то одно, последнее слово, обращение, но оно превратилось в выдох. Один из мужчин ударил резко, коротко, и лицо Никиты вмиг приняло другой, более поздний угол. Луна осталась без свидетелей.

Те, кто его держали, не смотрели друг на друга. Они работали быстро. Та же мешковина, те же наборы ниток, резкая рутина. Не было ни победы, ни сожаления, только деловая холодность. Они унесли тело к тележке, осторожно, как переносят тяжелую коробку. Между ними один прошептал имя, короткое: «Х» и хрип, как подтверждение, прошёл по воздуху. Пара минут и все следы были почищены, но не идеально, в глине оставались маленькие волокна, под ногтем одного из нападавших засел стежок мешковины, а в земле за амбаром остался тонкий оторванный ногтевой пласт, крохотный отпечаток человеческой боли, который позднее покажет, что это была не утечка, а насилие.

Они не затянули все заделы. Одна перчатка осталась на земле, кусок бумаги зацепился между досками. Возможно, это из-за спешки, а возможно из-за чувства, что дело завершено. Они зашли в машину, номер которой скрывался частично в темноте, и уехали тихо, по просёлочной дороге, в сторону трассы.

Наутро Анна нашла белую ягоду, кажется, упавшую от смутной полой гордыни. Она наклонилась и почувствовала запах земли. В руках у неё осталась мешковина и маленькая, незначительная вещица, разорванный ноготь. Она не знала тогда, что это последний свидетель сцены. Она не представляла, что крошечный кусочек человеческого тела станет орудием правды. Но в её голове уже начала ткаться ниточка, которая вела не от ухода, а от удара. Ниточка, которую скоро никто не сможет разорвать.

Глава 3. Семейные архивы

Библиотека Анны была её убежищем и оружием одновременно. В подвале, где лежали коробки с надписями «Громовы — земля», «Письма 1939–1952», «Экспедиция», пахло бумагой и клеем, и этим скрытым запахом прошлого. Сегодня она пришла рано, раньше секретов и слухов.

Первая папка содержала письма между Никитой и его отцом. В письмах мелькают даты и записи: «подарок с Севера», «беречь как святыню», «семечки белые, как снег». На обороте одной фотографии стояла подпись: «профессор К., Архангельск, 1951». Анну пронзил тот рисующийся мир: профессор, привезший семена, мешковина, печать «ЭКСП…» — всё это сходилось в сетку.

Она нашла и договор 1952 года: «Передача земли с условием: сохранить любой уникальный сорт, доставленный в дар, без права отчуждения». Подписи — предки Громовых и Павловых. Печать, размытая, но видна буква «Г». Она сидела и читала, словно листая карту. Если условие действительно в силе, то всё, о чём шептались в городе продажа, подделка становится не просто мошенничеством, а нарушением древней клятвы.

Тут в библиотеку вошла Тамара с чаем. На столе лежала бутылка «Белая». Под пробкой свернутый кусочек бумаги с печатью «АРХ…» и пометкой: «Не продавать. Для памяти». Внизу стоял инициал «К.».

— Никита дал мне эту бутылку, — сказала Тамара. — Он просил хранить это, пока не пойму. Я не думала, что пойму так скоро.

Анна ощутила, как ниточки плетутся: Архангельск — профессор — подаренные семена — договор. Но к ниточке добавился новый узел: зарплатные операции, визитки, ночные сделки. Кто-то захотел заполучить семена, но за этим стояло большее: генофонд и власть над ним.

Она тщательно положила все копии в папку, выписала заметки и решила идти дальше к нотариусу и в администрацию. В её голове созревал план действия: зафиксировать документы, получить копии, найти доказательства недавних переводов. Ей было ясно: кто-то либо взял саженцы, либо готовится продавать генетический материал за большие деньги, и тогда белая ягода станет не только символом памяти, но и предметом торговли с далеко идущими последствиями.

Глава 4. Вражда

Дорога к дому Павла шла серпантином вдоль узкой ленты реки. Влага поднималась от воды и ложилась на плечи, как покрывало: воздух пахнул металлом моторного масла и свежескошенной травой. Для кого-то это было утро, как утро, для Анны рабочее: каждое странное событие в один день означало целую сеть нитей, и ниточка у Павла всегда тянулась туда, где не любят чужих глаз.

Павел встретил её у заколоченных ворот в рабочем комбинезоне, с руками, загрубевшими от тяжести. Его лицо напоминало кору старого дерева: много линий, мало гибкости. Он посмотрел на Анну так, как смотрят люди на тех, кто приходят с вопросами.

— Что привело библиотекаршу к нам? — проворчал он. — Поговорим на лавочке, если не против.

За ним, в дверях, мелькнула Лидия: женщина с усталым выражением, но с теми глазами, которые замечают мелочи. Она отложила корзину белья и присоединилась. Не исключено, что она хранила в себе часть недосказанного: многие в маленьком городе хранили, пока не взорвутся. Анна достала записную книжку: привычка, практически инвентарная, которая спасает от ошибочных подозрений.

— Прошлым вечером видели машину у ворот Никиты? — спросила она, без пафоса. — Кто-то видел людей ночью?

Павел хмыкнул.

— Кто-то видел, кто-то нет. У нас тут свои глаза. Катерина с угла улицы видела тёмный силуэт. Но что толку от видела? Ночью тракторов у нас нет. Только ворьё. — Он сплюнул в сторону и добавил почти ворчливо. — Люди за землю ругаются давно. Тот, кто берёт, тот и прав. Но ты что-то ищешь, да? Что тебе дал мешковинный клочок?

Анна протянула кусок мешковины, который она нашла у ворот Никиты. Печать «ЭКСП…» угадывалась больше по форме, чем по буквам: круг, краешек слова, штрих, похожий на «АРХ». Павел прижал ткань к носу и растянул губы в усмешке, похожей на непонимание.

— Экспедиция? — пробормотал он. — Мы тут не Арктика. Кому что привезут пусть везут. Но если кто-то тут распоряжается нашей землёй, то это по-настоящему плохо.

Анна посмотрела ему в глаза: в них читалась не только раздражённость, но и страх, который прячут под грубостью. Она перешла к другому вопросу.

— Вы слышали про воду? — спросила она. — Илья говорил, что колодец у вас мельчает.

Павел сделался ещё тише; его пальцы, потертые работой, сжали деревянный поручень.

— Это правда, — признался он. — Прошлой весной вода стала уходить быстрее. Мы слушали, как люди бурили вверху, на новой улице. Кто-то поставил насос. Никита жаловался, говорил, что от этого у нас влага сходит. Я пытался говорить с городом, но кто там слушает разговор простого пахаря?

— Кто бурил? — спросила Анна. Эта ниточка была важна: если вода изменилась из-за сторонних буровых работ, это могло придать конфликту куда более широкие последствия: техника, деньги, проекты.

— Слышал, что люди с АгроВек. Кажется, у них был паренёк с картой. Они дают документы на землю и обещают рабочие места. Но если это всё случится, то кто останется держать семена как память? — Его голос дрогнул.

Анна кивнула. Слово «АгроВек» прозвучало здесь впервые громко, раньше это было имя, от которого отворачивались за воротами, и которое шепталось в кабинетах. Компания, которая приходит с финансами и презентациями, умеет превращать «память» в «проект». И это превращение обычно приносит не только инвестиции, но и людей, которые не задают вопросов совести.

— А не было ли, — мягко продолжила Анна, — ночных машин, которые могли вывезти корни? Тележки, складные прицепы? Я нашла следы по краям: колёсные борозды ведут в сторону старого оврага.

Он улыбнулся криво.

— Да, там, у опушки, валялась тележка. Кто-то тащил. Мы её видели утром, плотно закутанную мешковиной. Но я не воровал, Анна. Я пахал. Даже если бы и захотел, то у меня и денег нет. — Его взгляд обжигал, в словах ощущалась и правда.

Анна читала дальше: у Павла был мотив гнева — из-за воды, из-за земли. У Ильи — долги. У кого-то — желание заработать. У компании «АгроВек» — экономическая выгода. Но целая сеть требует связующего элемента. Она спросила прямо:

— У вас был кто-то, кто давал работу или кредиты недавно? Может, машина, которой занимались? Был ли человек с визиткой?

Павел нахмурился.

— Был парень. Один раз к нам подошёл в начале лета. Молодой в костюме, он просил показать границы и спрашивал про воду. Сказал, что есть интересующиеся. Я говорил ему, чтоб шёл к городским, а он только усмехнулся. — Он сделал паузу и добавил. — У людей, кто приедет с документами и чековым талоном, на лице всегда одна улыбка, как у тех, кто знает цену.

— Вы запомнили имя, буквы, номер машины? — Анна пыталась собрать фрагменты в картину.

— Имя не сказал. Из номера помню 47 что-то вроде. И визитка у него была с логотипом, — Павел произнёс это с отвращением. — Но кто верит дурацкой визитке?

Анна записала: «Внезапный посетитель, визитка, номер 47». Знак «47» — он уже выскользнул ранее у Купина и в карточках Харитонова. Повторяемость не случайность.

Она попрощалась, поблагодарила и уже уходила, когда Лидия тихо позвала её.

— Анна, — сказала она, опуская голос, — кое-что ещё. Ночью мы слышали разговор возле амбара. Мужской голос и тот, кто с ним был. Они говорили про сорт и память, но как будто обсуждали цену. Я не слышала фамилий, но один сказал: «Мы не можем позволить, чтобы это оставалось здесь». Тогда я закрылась и стала молиться.

Слова Лидии звучали приземлённо, но их тяжесть была колоссальна: «Мы не можем позволить, чтобы это оставалось здесь». Человек с такими словами описывает не только намерение, но и план. В маленьком городе, где слово о цене и слово о памяти пересекаются — это всегда опасно.

Анна вышла, чувствуя, как земля под ногами крепче сжимается. На мгновение она представила голову змеи, которая выползает из травы: всё выглядело тихо, но где-то внизу есть яд. Ей нужно было больше нитей: кто ездил по ночам, чьи визитки попадали в карманы, и главное — где шла «сделка». Павел дал след в лес, тележка дала след к старой просеке, визитки в город. Её следующими пунктами стали — аптекарь Купин и Тамара. Если кто-то платил и забирал, там была бумага. Если же бумаги не оказывалось, то были люди, которые держат у себя «малозаметные» доказательства.

Рука Анны легла на мешковину в её сумке. Кусок ткани — печать, которая будто шептала: «Экспедиция». Она закатала рукав, взяла глубже вдох и отправилась дальше: к аптеке, где пахло травами и где, по слухам, иногда продавали не лекарства, а молчание.

Глава 5. Секрет в бутылке

Кухня Тамары пахла так, будто в ней прожили три поколения запахов: горячий уксус, засахаренный лимон и тонкая, терпкая нота спирта. На полке у окна стояли банки с надписями, похожие на подписи на древних картах — «Мята», «Черёмуха», «Облепиха». Когда Тамара открыла шкаф, её руки жалобно заскрипели по стеклу, и на стол выплеснулась тьма воспоминаний.

Бутылка «Белая» лежала горизонтально на салфетке. Этикетка была потрёпана, но аккуратная, написанная рукой, которая боялась ошибиться. Тамара наливала настойку в три маленькие рюмки — как приносят гостям в дом, чтобы продемонстрировать не только продукт, но и доверие.

— Попробуй медленно, — сказала она, передавая одну Анне. — Сначала нюх, потом глоток. Я хочу понять, говорит ли она правду.

Анна взяла рюмку и поднесла к носу. Запах был сложный: вверху — зелёная, почти горькая нота листьев, внизу — сладость карамели, а послевкусие — оттенок, который напоминал железо или старые трубы: небольшая, но уверенная металлическая нота. Вкус стал раскрывать слои: терпкость, лёгкая терпкость смолы и, словно за этим всем, запах моря, какой оставляют только северные ветры.

— Вода, — произнесла Анна как диагноз. — В ней что-то минерализованное. Нечто не из нашего колодца.

Тамара кивнула и, не отрывая взгляда от бутылки, вставила пальцы под пробку. Под пробкой, прижатой к стеклу, действительно была сложена бумажка, плотно, как письмо в амулете. Она вытащила её осторожно, поднесла к свету и, держа лупу, прочла вслух:

— Не продавать. Беречь как память. Передавать только по согласию наследников. Архангельск, профессор К. и подпись К..

Анна ощутила, как по спине прошёл холодок. Профессор К. Тот самый, что на старой фотографии, оказался здесь не как легенда, а как закон. В бумажке была ещё одна маленькая метка: карта, нарисованная тонкой ручкой, несколько линий и крестик у извилисты реки. Там, где обычно никто не прятал ничего важного, кроме детских сокровищ.

— Это карта, — прошептала Тамара. — Никита однажды спросил меня: «Если что случится, где найти?». Я думала, он шутит. Он не шутил.

В комнату тихо вошёл Купин — аптекарь с добрыми глазами и пальцами, зажатыми в привычку держать что-то в чистоте. Он сел на краешек стола и сказал тихо:

— Я думал, что это всё останется в наших руках. Никита просил меня хранить. Он говорил, что эти семена, что они не для рынка. Он говорил память. Но люди платят, Анна. Они платят так, что иногда даже совесть продаётся.

— Что ты сделал, Миша? — спросила Тамара, но в её голосе не было упрёка, был вопрос, который просил объяснения.

Купин опустил взгляд. В его руках дрожала визитка.

— Мне заплатили за мешковину, — признался он. — Не я сам начал. Я думал, что помогаю Никите закрыть крышу аптеки. Но в тот вечер пришёл мужчина в тёмном пальто. Представился как коллекционер. Он говорил серьёзными словами, про наук3у, сохранение и музеи. Я поверил, я хотел помочь аптеке. Я отдал три саженца, не целый архив. Я думал, что это для музея.

Анна смотрела на него, считая уже не только виновность действий, но и мотивы. Купин был прост — человек с маленькой аптекой и большой совестью. Но совесть, как и деньги, имела цену, когда крыша течёт.

— Как звали? — спросила она.

Купин протянул визитку: «М. Харитонов — коллекционер». Телефон был поломан, последние две цифры соскоблены. На визитке не было ничего, кроме имени и слова «коллекционер».

— Он оставил деньги? — спросила Тамара.

— Наличные, — ответил Купин. — И сказал, что приедет снова. Я помню, он говорил фразу: «Если вы не понимаете ценник, вы потеряете всё». Я отложил всё это в ящик, потому что Никита просил: «Мишка, не говори». Он доверял мне. Но когда его не стало, я понял, что доверие — это не всегда защита.

Тамара закрыла глаза. На губах у неё появилось старое выражение, которое бывает у людей, видевших больше жизни, чем другие: «Деньги ломают не почву, а души».

— Мы должны проверить все документы, — сказала Анна. — Там, где деньги появляются, остаются следы. Чеки, переводы, бумажки. Если Харитонов действовал легально, то где бумага, подтверждающая назначение? Если нелегально, то значит, следы ведут к людям, которые организуют цепочку.

Купин глухо вздохнул, и в его глазах промелькнуло облегчение от того, что он выговорился. Тамара взяла бутылку и осторожно положила её обратно в деревянную шкатулку.

— Никогда не думала, что бутылка станет доказательством, — проговорила она тихо. — А сейчас она ещё и карта. Мы должны найти место на карте. И понять, кто ещё о ней знает.

Анна вытащила карту из пробки, положила рядом пробку с надписью и мысленно связала крестик с пометкой «К.». Профессор К. — может быть, старый ученый, может быть тот, кто дал семена. «К.» на карте никто иной как инициалы профессора. Но почему в пробке пергамент? Почему Никита спрятал это в настойке? Ответ один: он не хотел, чтобы это было публично известно.

— Если это действительно то, что мы думаем, — сказала Анна, — то за ним не придут просто так. За такими вещами приходят люди, которые знают цену. И те, кто платит цену, не всегда те же, кто её объявляет. Нам нужно идти к аптекарю, — она посмотрела на Купина, — и к нотариусу. И узнать, какие компании ходят вокруг земли. Если «АгроВек» — это не слух, то у нас на руках будет новая череда вопросов.

Тишина, которая опустилась после её слов, была тяжкая. В комнате казалось, что даже стены слушают, и это было правдой. Маленький город будто, затаив дыхание, ожидал ответа. Анна поняла: карта в пробке — это первая публичная ниточка. Но ниточка в клубке может привести к козьему хвосту, и он будет длинным.

Когда они расходились, Тамара положила в ладонь Анны маленькую стружку воска, отломленную от пломбы бутылки.

— Если найдёшь ночь, — сказала она, — приноси сюда. Я знаю людей, которые помнят песни и могут распутать их.

Анна вышла на улицу, неся в кармане визитку и кусочек бумаги. Небо было тяжёлым, и где-то вдали наплывали машины. Она уже знала, следующим шагом аптекарь даст ключ; сейчас нужно собрать бумагу и нити, ведущие дальше.

Глава 6. Аптекарь и квитанции

Аптека Михаила Купина стояла в квартале, где улица разворачивалась в сторону речки, и где люди, если и замедлялись, то чтобы взглянуть на объявления о ярмарках и на старые вывески. Внутри пахло травами и аптекарской пылью. Запахи, которые казались знакомыми как детская колыбельная. Купин встретил Анну у прилавка, на лице была усталость, но в глазах виднелась решимость.

— Я не знаю, что ещё сказать, — начал он, поставив перед Анной пакет, завёрнутый в газету. — Есть у меня журнал выдач. Я записывал. Я думал, что это всего три саженца… Но записи, они есть. Я не хотел врать, я хотел помочь Никите.

Анна взяла журнал. Страницы были плотные, в тетради аккуратный, ровный почерк, без торопливости. На строке, отмеченной датой «12/08», было записано: «Выдано: 3 саженца, мешковина — эксп. Арх.. Получатель: Mихаил Харитонов. Наличные: 20 000 р. Примечание: Подарок, не для продажи». Под записью стояла подпись Купина и смятая печать от какой-то наклейки.

— Ты помнишь цену? — спросила Анна, чувствуя, как нить истории всё туже затягивается вокруг цифр.

— 20 тысяч это много для меня, — признался он. — Я отдал деньги Никите часть на крышу аптеки. Остальное ушло на лекарства, что ли. Я не думал, что это будет началом всего. Потом, через пару дней, пришёл человек с визиткой. Сказал: «Я коллекционер, Михаил Харкoв (он произнёс иначе, но записал как Харитонов)» — уточнил Купин. — Он сказал: «Я возьму два саженца, а третий останется у вас, как залог». Я дал. Он ушёл с наличными. Я не знаю, кто дал приказ взять остальное.

Анна усмехнулась горько: заложить саженец как залог, та самая простая фраза, в которой прячется много обмана. И она знала: если Харитонов действительно пришёл за музеем, то где бумага? Где записан заказ? Где платёж по безналу, для такой суммы это странно, что всё наличными.

— Мы должны проверить банковские переводы, — решила Анна. — Может быть, были перечисления, которые мы сможем связать. Но кто мог платить наличными двадцать тысяч, у нас таких немного.

Купин покачал головой.

— Он платил налом. Я помню, что он дал банкноты, как будто так проще. Попросил, чтобы я не оставлял следов на компьютерном чеке. Я не думал, что он планировал грязь. Он просто был уверен в себе. — Он опустил взгляд. — Я дал ему всё. И потом видел у Никиты спор с кем-то в поле. Я слышал: «Вы не получите их, если будете так вести себя». Потом был шум и ругань. Я думал, что это просто разговор. Я не представлял, что всё кончится полным молчанием.

Анна положила руку на журнал и подумала о людях, которые приходят и суют деньги в руки как в заговор: деньги — это способ молниеносного решения проблем, но и способ покрыть следы. Она решила спросить о визитке.

— На визитке были номера? — тихо произнесла она.

— Да, — ответил он, — но в конце номера были стерты последние две цифры. Кто-то умышленно. Я вырезал угол визитки и сунул в ящик, — он показал, где лежала половинка. — Там были инициалы «M.Х.» и слово «коллекционер».

Анна записала всё в блокнот. Деньги, визитка, мешковина, всё сложилось в схему, которая требовала проверки: откуда деньги, кто запрашивал саженцы, кто перевозил их глубокой ночью. Но вопросов становилось ещё больше: кто такой коллекционер и почему у него связи с теми, кто ставит подписи на актах?

— Ты видел кого-то ещё? Машина? Цвет? — спросила Анна.

Купин почесал подбородок.

— Машина чёрная. У него был водитель в толстом пальто. Остановились у пансиона «У Серёги». Я видел их снимавшими вещи. Но я думал: музей, коллекция. Люди собирают. — Он замолчал. — Потом ко мне приходил тот юрист, Алексей. Он просил у меня расписки, вроде как для документации. Я не дал. Я чувствовал, что это не чисто. Но деньги нужны, Анна. Помнишь?

Эта простая и горькая правда, когда человек попадает в сеть нужды, прозвучала как приговор. Купин не был злодеем, он стал пешкой в игре. Игра, в которой у каждого свои мотивы, и где перевод денег превращается в молчание.

Анна поднялась. Она знала, что нужно сделать — проверить банковские операции на имя поставщиков мешковины; спросить у директора пансиона, были ли какие-то странные гости; найти контакты коллекционера; и самое главное — запросить у нотариуса все недавние изменения в документах, касающихся земли Громовых.

— Спасибо, Миша, — сказала она. — Твои записи это не только деньги. Это доказательство. Не переживай, мы постараемся, чтобы всё было честно.

Купин кивнул, словно услышал молитву, что не всё потеряно. Он принёс чашку чая и сел рядом, и на его лице хотя и сияла усталость, но появилось маленькое облегчение: он сделал первый шаг — сказал правду. В этом городе признаваться было почти опасно, но молчать было дороже.

Когда Анна шла по улице, у неё в голове крутилась мысль: «Если у Харитонова есть деньги и связи, то у кого ещё есть мотивация? Кто готов платить за редкость, за устойчивость сорта? Кто думает о гектарных поставках?» Ответ был очевиден — фирмы. И одна из них, названная вскользь Павлом, «АгроВек». Это название нельзя было оставить без проверки: кто стоит за ним, кто в мэрии с ним близок, и кто в возрасте, где слова и чернила могут решать судьбы земли.

Она зажгла фонарик на мобильном и записала в блокнот: «Проверить пансионат; банковские переводы с датой 12/08; квитанции Купина; контакты M.H.; запросы в „АгроВек“; нотариус — акты 1976 и 1952». В её голове рождался маршрут, как маршрут следопыта: от аптеки до нотариуса, от нотариуса к директору пансиона, от пансиона к следу в архиве. Шаг за шагом ниточка превращалась в верёвку, и железная мысль укреплялась: чтобы распутать эту сеть, нужны будут люди, готовые смотреть в лицо правде.

Анна потянулась за пальто и пошла дальше — туда, где хранилась бумага, где жили подписи, где, быть может, и лежал дневник Никиты.

Глава 7. Приезд коллекционера

Пансионат «У Серёги» стоял на перекрёстке трассы и просёлка — низкий дом с вывеской, где ночевали дальнобойщики, приезжие лесорубы и те, кто не хотел объяснять, зачем он вообще едет в этот район. Комната на втором этаже, в которой он остановился, выходила на дорогу. Из окна было видно, как в ночи в кромешной тьме спускаются машины — ровные, неспешные, как приливы.

Когда Анна вошла в зал, он уже сидел у окна: высокий, в тёмном пальто, рубашка без броской отделки, на лице рассматривалось лёгкое безразличие. За его спиной стоял чемодан, аккуратно вдоль стены. Вокруг витал запах одеколона и дерзость перекрёстка московских и провинциальных троп. Он смотрел на гостей так, будто имел право на каждого, и это право было куплено. Харитонов поднял руку, как бы приглашая подойти.

— Мадам, — произнёс он ровно, — кажется, вы интересуетесь сельским хозяйством не понаслышке.

Его голос был ровный, с лёгкой южной гранью, которую Купин описал как «не наш». Анна не назвала себя сразу. Она знала, как вести игру: сначала слушать, потом уже ткнуть. Но в его глазах было не только хищничество коллекционера: была и выученная вежливость, и уверенность человека, у которого есть деньги и покупательская власть.

— Меня зовут Анна, — ответила она спокойно. — Меня интересует то, что вы купили у аптекаря. Мне кажется, это важно для всего города.

Харитонов усмехнулся. — Я покупаю многое, — сказал он. — Редкости. Реликвии. Семена, особенно редкие, представляют интерес не только коллекционеров. Они нужны и научным центрам, и ботаническим садам. Вы хотите, чтобы я объяснил экономику? Или вам важна романтика?

— Мне важна правда, — ответила Анна. — А правда сейчас пахнет деньгами и мешковиной.

Он наклонился вперёд, и его взгляд стал мягче, как у человека, который учитывает каждое слово собеседника.

— Смотрите, — сказал он. — Я не вор. Я платил. Я оформлял. Я не пришёл в ваш город за тем, чтобы ломать жизнь людям. Я пришёл за сохранением. Не всем же годам суждено уйти в землю. Мы можем сохранить генетику, уберечь от болезней.

— А кто сказал, что для сохранения нужно вывозить растения из их места? — спросила Анна. — Где граница между сохранением и ограблением?

— Граница в бумагах, — ответил он сухо. — В договорах. В лицензиях. И если вы мне покажете бумаги, говорящие, что эти саженцы являются музейной редкость, то я всё объясню. — Он посмотрел на неё с вызовом, будто предлагая: «Давай проверим».

— Бумаг нет, — сказала Анна. — Есть письма и договор 1952 года, там говорится: «не выкорчёвывать, не отчуждать». И есть люди, которые утверждают, что вам заплатили наличными.

Харитонов усмехнулся, но в его улыбке появилась тонкая тень раздражения.

— Наличные это удобный инструмент. А договоры вещи, которые можно трактовать. Я не люблю идеализм на языке права. Я люблю решения.

Тут в зал вошёл человек средних лет в небрежной куртке — неформальный посыльный Харитонова. Он подошёл к коллекционеру и прошептал несколько слов ему на ухо. Харитонов кивнул и обратился к Анне:

— Я понимаю вашу ревность к истории, мадмуазель… Анна? — сказал он, так мало заботясь о прозвучавшем имени. — Но вы должны понять, что если мы сажаем эти саженцы в ботаническом саду, вы делаете добро не только Городу, но и будущему. Может быть, тогда у вас появится спонсор на реставрацию библиотеки.

Предложение было рассчитано: в нём была и искра добра, и наркотик выгодного обмена. Анна почувствовала, как легко для некоторых людей обменять «память» на «реставрацию». Но она видела ещё и другой слой: в мягком «я дам» было скрыто «я куплю», и при покупке далеко не всегда сохраняют происхождение.

— Где находятся документы о покупке? — спросила она. — Чеки, уведомления, назначение средств?

— Это внутренние бумаги, — сказал Харитонов. — Я не хочу, чтобы в деревне на этом разводили шоу. Договоры лучше оформляются без лишних свидетелей.

— Тогда почему вы были у Купина с наличными? — надавила Анна. — Почему визитка со стиранием телефонных цифр?

Он улыбнулся в который раз, и на этот раз улыбка звучала как признание.

— Это были просто переговоры. Личные договорённости между коллекционером и локальными владельцами. У людей разные взаимоотношения с собственностью. Некоторые хотят сохранить, другие — купить, третьи — забыть. Я не вмешиваюсь в семейные драмы.

Анна встала. Её терпение имело пределы.

— Если коллекционер это цена, то мы должны знать хотя бы, куда ушли эти растения. Я пойду дальше, — сказала она. — И если вы не вор, то думаю, у вас не будет проблем ответить на вопросы полиции.

Харитонов посмотрел на часы медленно, как будто рассчитывая время.

— Полиция институция, — сказал он. — Я с ней сотрудничаю, когда надо. Но не стоит делать из мухи слона. Я приеду ещё раз. Может быть, мы найдём общий язык, и вы получите свою реставрацию.

Он встал, пожал руку Анне, холодно, по-деловому и вышел из зала, уходя в коридор. Его фигура исчезла под шум мотора. Он сел в чёрную машину и уехал, оставив за собой мягкий шлейф одеколона и тяжёлую тишину в зале.

Анна осталась сидеть и понимать, что её диалог с человеком состоялся не на плане морали, а на языке выгод. Её следующие остановки, пансионат и ночной маршрут у поля, должны были дать ей другие ответы. Харитонов уехал, но его следы остались: визитка, пачка наличных в аптеке, «47» на номере — всё это складывалось в линию, которой нужно было следовать.

Она вышла на улицу и внизу у крыльца пансионата увидела движение: двое мужчин сгружали в машину деревянные ящики, аккуратно упакованные под мешковину. Машина была чёрной. Номер — конец 47. Сердце Анны резко сжалось.

Она отступила в тень и наблюдала. Те, кто загружал ящики, двигались с тем спокойствием людей, которые знают, что делают. Они не суетились. Они были профессиональны. Это не были случайные воры. Это были люди системы — исполнители. И система эта была явно больше одного коллекционера.

Глава 8. Ночной визит

Ночь опустилась как плотная бумага. Всё, что могло шуршать, шуршало тихо: листья, трава, покоящиеся насекомые. Анна стояла в тени поодаль от ворот поля, вместе с ней были Купин и Тамара. Они держали фонарики и старались не издавать лишних звуков. Их план был прост: поймать на месте тех, кто вывозил саженцы, и собрать доказательства — мешковину, следы, возможно, визитку, брошенную в углу.

— Если они увидят свет, — прошептал Купин. — Исчезнут. Они, как водяные. Их не поймаешь, если сразу идти.

— Поэтому мы и стоим в тени, — ответила Тамара. — Чтобы они подошли сами. Если у них есть долги совести, они покажут следы.

Первые полчаса прошли в том, что в лесу слышались только их вздохи и отдалённый лай собак. Над полем парил холодный месяц. Анна мысленно прокручивала список: «записать номер — 47; визуально определить, кто в пальто; если увидим мешковину — взять образец; не вступать в глупую драку; позвонить Сергею Петровичу как только увидим доказательства». План был мягким и одновременно жёстким: взять улик, не стать частью драмы.

Тут в ряд деревьев протянулся тонкий свет фонаря в человеческом ритме шагов. Два силуэта — один выше, другой ниже — медленно скользнули между рядами, как рыбы среди стволов. Они двигались расчётливо: один с фонариком, другой с небольшим сверкающим инструментом (складная лопата). Их движения вызывали не ощущение паники, а отточенной работы: они знали, как копать, как резать корни, как не оставлять лишних признаков.

Анна прижалась к стволу, фонарик в руке почти не дрожал. Она наблюдала, как фигура опустилась в третьем ряду, там где вчера мерцала белая ягода. Мужчина начал аккуратно выкапывать саженец, в то время как второй держал мешковину, разложенную, и подносил туда корни. Движения были быстрой, тихой рутины. В воздухе стоял запах земли и, если прислушаться, лёгкая нота железа — та самая, что была в бутылке Тамары.

Один из мужчин поднял голову. На секунду их глаза встретились, и Анна почувствовала, как сердце застучало быстрее. Его лицо было закрыто капюшоном. Силуэт знакомый: три дуги на подошве ботинка светились на глине — тот самый рисунок, который она видела прежде. Вокруг него аккуратность: зимняя точность в движениях.

Он повернулся к своему напарнику и пробормотал что-то. Слова были невнятны, но в них скользнула фамилия: «Харков/Харитонов» — коротко и в порядке.

— Харк… — ответил тот. — Не мешай. Быстрее.

Работа шла по плану: вытащили пару саженцев, положили в мешковину, зашили грубо, положили в ящик. Потом они стали закапывать ямку, чтобы скрыть следы, вытирали руки, и незаметно ушли прочь, по просеке к машине. В тот момент, когда их шаги стихли, Анна увидела, что на одном из колен у напарника остался клочок белой земли, она сверкнула в лунном свете.

Она вышла из укрытия прежде, чем кто-то успел вернуться. Место было аккуратно заправлено: небольшая ямка, торчащая трава, как будто никто ничего и не трогал. Но в траве блеснул кусок ткани: крохотный отрезок мешковины со знаком «ЭКСП…». Рядом маленький бумажный листок, зажатый между корнем и землёй, с каракулями:» — M.Х. — K». Анна осторожно подцепила листок перчаткой и положила его в пробковый пакет. На нём были чернила, те же самые, корявые, как правая рука торгашей.

Она слышала, как далеко в поле шуршит мотор: машина уехала. Сердце её разрывалось — это был шанс. Она не стала звонить в полицию, она знала, что стражи порядка могли спугнуть следы. Она позвонила Сергею Петровичу и коротко сказала: «Они приходили. Я взяла листок и кусок мешковины. Приезжайте тихо».

Вскоре показались фонари той самой участковой машины: свет падал аккуратно, как добрый нож. Инспектор вышел с двумя подмогами. Они обошли место, собрали следы: ботинок, отпечатки колес, кусочки мешковины. Анна передала им пакет с листком. Купин дрожал, но держался.

— Это то, что мы искали, — сказал один из полицейских. — Но они уже уехали. Возможно, это та самая машина, что была у пансионата. Номер мы запомним.

Они записали и сфотографировали всё, что могли. В руках у Анны оставался листок с подписью и крошкой белой земли. Лицо её было усталым, но в глазах была решимость: ниточки становились реальностью.

На обратном пути к дому Тамары они молчали. Каждый думал о том, как много люди теряют ради наживы и как тонки те нити, которые превращают селение в арену для торговли. В этот момент Тамара сказала тихо:

— Они вернутся. И если им дадут время, они обчистят весь сад. Нам нужно действовать резче: публиковать, требовать защиты, не прятать доказательства.

Анна кивнула. Она знала, что это значит расставить сети: написать в газету, призвать на помощь учёных, найти дневник Никиты и поставить его в центр. Бой за память переходил в открытую фазу.

И в то же мгновение, когда они подходили к мосту, машина вдалеке зажгла фары и медленно уехала в сторону трассы. Номер, окончание 47, виднелся на табличке. На заднем стекле маленький след клея, как будто опечатка: знак, что вещь была принята на склад. Анна прижала листок бумажки к сердцу и поняла: это только начало.

Глава 9. Тени за окнами

Утро было прозрачным и глухим, как кинолента перед монтажом: всё видно, но смысла ещё нет. Анна проснулась от того, что ей показалось, что кому-то хотелось проверить, в какие стороны у неё смотрят глаза. На подоконнике виднелся отпечаток ладони: аккуратный, словно оставленный кем-то, кто привык к делам бумаги, а не к ночным шалостям детей. Рядом с ним лежал белый конверт, прижатый камушком.

Она развернула его на кухонном столе. Внутри находилась фотография и кусок машинописного текста.

На фото изображён мужчина в сером пальто, с лёгкой сединой, сидящий в каком-то пригородном кафе. В его руках папка. Под изображением подпись: «Кравцов — Трасса 18, Северо-Восток». На машинописной строке: «Вы в правильном направлении. Но К. не тот, кем кажется.»

Сердце Анны подёрнулось тревогой. Кто бы ни оставил это, он знал про её интерес к Кравцову и знал, что она ищет. И, что хуже — кто-то пытался направлять её расследование, вмешиваясь в неё со стороны. Этот «кто-то» либо пытался помочь, либо подставить.

Она позвонила Сергею Петровичу ещё не успев допить кофе.

— Приеду через пятнадцать минут, — услышала она в трубке. — И не ходи в архив одна. Люди, которые шьют и режут бумаги, иногда режут и живых.

Когда Сергей приехал, на лице его было то спокойствие, которое бывает лишь у тех, кто видел много человеческих драм и научился отделять паники от фактов.

— Кто-то играет, — сказал он, почесывая переносицу. — Либо пытается помочь, либо хочет запутать. Такое предупреждение… либо серьёзно, либо вызывающе. Мы проверим окрестности. Ты слышала что-то ночью?

— Нет, — ответила Анна. — Только ощущение, что кто-то следит.

Сергей покачал головой.

— В этом деле заметно, что есть управленцы. Люди, как Харитонов, купят саженцы и уедут. Но есть те, кто придумывает, кто откуда и как. Тебя кто-то предупредил? Или нагнетает?

Анна показала фотографию. Сергей долго всматривался.

— Кравцов? — пробормотал он. — Имя знакомое: бывший техник геологоразведки, лет под шестьдесят. Помню его по делам, точные руки. Но «не тот, кем кажется» — это что? Подстава или правда? Мы проверим его, но аккуратно. Он не переходит на угрозы. Это кто-то с раздутой самооценкой.

Они отправились по адресам. Сначала офис, где раньше работал Кравцов. Дом с облупившимся фасадом. В приёмной висела старая карта района. На столе лежали книги с просечками и отчёты, в углу была пачка бумаг, на которых кто-то аккуратно вырезал углы. В помещении стоял запах керосина и копоти, как будто кто-то долго греется у печи.

В подсобке, под старыми чертежами, что-то шуршало. Анна подошла ближе и увидела стопку конвертов, аккуратно перепрятанных. На одном осколок печати с буквами «ЭКСП». Она взяла его в руки, почувствовав, как память города приобретает вес.

— Он приходил сюда? — спросил Сергей в полголоса.

Из коридора показалась склонившаяся фигура. Кравцов выглядел очень усталым, почти сдавшимся человеком. Его плечи были узкими, а взгляд прилежным.

— Вы, наверное, та самая, кто любит бумагу, — сказал он тихо, словно это было обвинение и признание одновременно. — Я знаю, зачем вы пришли.

— Мы не хотим обвинять, — ответила Анна. — Мы хотим понять. Мне прислали ваше фото с подписью «не тот, кем кажется». Кто прислал не знаю. Но я хочу услышать вашу версию: что вы знали об экспедиции, об «ЭКСП…», и почему ваша подпись оказалась в бумагах, которые привели к исчезновению Никиты.

Кравцов уставился в окно, затем сел, руки у него дрожали лёгкой дрожью человека, который боится слова «правда».

— Я работал с образцами, — начал он. — Мы брали почвы, мы брали семена. Я техник. Я подписывал журналы. Но подписи, которые теперь пускают по делам не мои. Меня просили расписаться под актами. Кто-то говорил: «Подпиши, и всё будет в порядке». Я подписал, думая, что это деловой учёт. Позже я узнал, что эти бумаги использовали для перевода прав и отчуждения. Меня шантажировали. Сказали: «Если не подпишешь — твоей дочери не дадут лечение». Что я мог сделать?

Его слова были просты и тяжки, как железная деталь. Анна узнала в них те голоса, которые слышала раньше: голос нужды, голос страха. Но были и детали: «штаб», «адреса», «перечисления». Кравцов вытянул из кармана листок.

— Это запись, — сказал он, — которую я сделал для себя, чтобы помнить имена. Тут есть «47», «поставщик», «Харитонов Михаил». Но там есть и дата — 12 августа. Я думал, что смогу вытащить свою дочь из игры. Я ошибался.

Анна смотрела на строки и поймала, как слова начинают складываться в карту: «47» — машина, которую видели у пансионата; «М.Х.» — Харитонов; «эксп.» — архангельские мешковины. Но самое опасное то, что документы были подделаны.

— Кто ещё был вовлечён? — спросила она.

Кравцов опустил глаза.

— Юрист Руднев. Он приходил ко мне с бумагами и просил «признаков». Он не поднял руку, — сказал Кравцов, — но его почерк в списках как кукольник. Я думал, что бумага решает всё. Теперь же я вижу, что бумага рубит жизни.

Анна почувствовала, как в горле сжалось. Была цепочка, и в ней были места, где закрываются глаза: юрист, коллекционер, посредник с «47», и люди, готовые подкупать аптекарей и шантажировать тех, кто подписывает. И где-то в центре лежала та самая белая ягода, вроде бы простая, а на деле оказывается ключ к целой экономике.

— Вы готовы пойти с нами в полицию и всё рассказать? — спросил Сергей.

Кравцов ответил не сразу. Его лицо исказилось борьбой.

— Я боюсь за дочь, — признался он. — Они до сих пор идут за теми, кто говорит. Но я хочу, чтобы это кончилось. Я готов сотрудничать, если нам дадут защиту. Если вы вернёте мне её жизнь.

Сергей посмотрел на него, потом на Анну. В его глаза упало твёрдое согласие.

— Мы попросим программу защиты свидетелей, — сказал он. — Но сначала фактология. Покажите, где хранили документы, где встречались люди. Мы проверим ваши записи и сопоставим подписи.

Кравцов показал карту, места встреч, имена, комнаты, где он подписывал. Среди них было и одно место, о котором он говорил неохотно: сарай у старого моста. Там проходили перегрузки, там складировались ящики. Он согласился показать дорогу.

Пока они собирались, дверь в приёмную приоткрылась. На пороге стоял мальчик — Катин сосед, который «всегда всё видит». Он принёс записку, зажатую в руке.

— Они сняли номер, — сказал он, — и уехали. Кто-то ездил со стороны трассы. Я видел машину. Она ехала быстро.

Анна взяла записку. На ней была только короткая фраза: «Они уже знают, что вы смотрите. Осторожно». Под ней знак, похожий на аккуратный крестик.

Кто-то наблюдал за ними, и наблюдение это не было случайным. Анна поняла, что их шаги — шаги в поле зрения людей, которые не прочь сжечь следы. Но была ещё сила напротив: бумага, архивы, свидетели. Они решили ехать к сараю под прикрытием следователей, и Кравцов повёл их по просеке, где когда-то тащили мешковины.

На подъезде к мосту кто-то свернул налево и, как тень, ускользнул. Машина, та самая с окончанием «47», мелькнула на отдалении и исчезла за поворотом. Сердце Анны подпрыгнуло: это уже была не случайность. Это была игра, где ставки стали слишком высоки. И она понимала, что если они найдут в сарае что-то существенное — это может изменить всё. Но если там не будет ничего — это будет ловушка.

Они пересекли мост, ступили в сарай. Внутри пахло смолой и старой землёй. Ящики были пусты, но следы шин свежие. На стене была, почти незаметная, карандашная метка — «47». Кто-то специально оставил знак: либо от гордости, либо по привычке. Под доской в углу лежал клок мешковины с отпечатком «ЭКСП». Рядом коробка, в которой отчётливо лежала визитка: половинка с надписью «M. Хар» срезанная, как бы специально.

Кравцов упал на колени. Он поднял визитку и, дрожащей рукой, положил её на ладонь Анны.

— Вот — сказал он тихо. — Это всё бумажки людей, которые играли по-крупному. Если мы установим всё правильно, то мы сможем показать цепочку. Но если кто-то услышит, то нам уже не уйти.

Сердце города бьётся медленно, но сейчас удары были слышны: кто-то в тени решил, что пора давить. Анна понимала: игроки не остановятся, пока не уляжется смена. Ей предстояло принять решение: сделать игру публичной или сначала проверить архивы и зафиксировать подписи, чтобы никто не смог подправить правду. В голове зрела мысль: «Публичность даёт давление и защиту, но риск открыт». Она почувствовала, как на неё смотрят тени: кто-то наблюдает, кто-то считает деньги, и кто-то молится, чтобы правда не вышла наружу.

Они вышли из сарая с визиткой в кармане, белым куском мешковины в пакете, и с ощущением следующего шага: документация. И пока машина уезжала прочь, оставляя за собой след «47», Анна понимала: игра началась всерьёз.

Глава 10. След Кравцова

Серое небо над городом было как отпечаток: ровное, без волнений, и потому обманчивое. В машине Сергея Петровича, которая везла Анну, Купина и Кравцова к участку у старого моста, стоял запах бензина и бумаги. Тишина в салоне была насыщена словами, которые ещё не были сказаны: каждый из них таил в себе что-то, что могло стать последней деталью пазла или сделать его бесповоротно кривым.

Кравцов сидел сгорбленный, держа в руках блокнот, словно это был его спасательный круг. В этот блокнот он записывал даты, номера, имена — всё, что могло свидетельствовать о его причастности и о том, что он видел. Теперь записи стали не просто набросками, это были улики, и это знали все. Он поднимал взгляд лишь изредка, и каждый раз глаза его казались на секунду чужими. Казались глазами человека, которого тянут два мира: мир, где он защищал дочь, и мир, где он должен был ответить за подписи.

— Ты уверен, — тихо сказал Сергей, — что в сарае не было ничего, что мы не увидели? Ты говорил, там могли быть ещё бумаги.

— Я уверен, — пробормотал Кравцов. — Но я не узнаю, где именно их прячут. Они аккуратные. Они прячут вещи там, где не ищут люди вроде нас. Они оставят след и кто-то другой его найдет.

Они подъехали к мосту. Сарай на опушке казался ещё более старым при дневном свете: крыша провисла, дверь на скрипучих петлях. Инспектор мигнул фонариком по углам, и в щелях застряли лучи — то были картины, которые раньше видели только крысы и мыши.

— Мы должны проверить тут каждую щель, — сказал он. — И записать всё в протокол. Нравы этой группы профессиональные. Они оставляют улики не по глупости, а по привычке.

Анна присела и внимательно осмотрела пол. В пыли заметны были не только следы шин и ботинок, но и тонкие волокна: нити синтетической ткани, что уже мелькали у Павла и в лесу. Она подняла один волокон на перчатке и понюхала. Особого запаха не было, но нить была ровной, промышленной, не деревенской. Кто-то использовал заводские мешковины, возможно, дешёвые импортные мешки, след импортной цепочки, а не локального рукоделия.

Кравцов отвёл их к задней стене. Там, под полом, он показал слабое место — доску, которая была недавно забита и не совпадала по цвету.

— Здесь, — шепнул он. — Они скрывали папки. Я видел, как один из них тянул коробку, и они говорили: «Быстро туда, и ничего не оставляйте». Я боюсь, что в коробках могли быть оригиналы актов.

Сергей принялся аккуратно поднимать доску. Под ней нашли слоистую стопку бумаг, завёрнутую в маслом пропитанную ткань. Документы были помяты, но штампы и подписи проступали. Первой попалась на глаза копия перевода прав с аккуратной подписью, которая напоминала чей-то манерный почерк, но с наклоном, который мог увести экспертизу. Были и накладные поставок с пометкой «ЭКСП. — Архангельск», счета на сумму, перечисления, кассовые ордера, и на дне лежала тонкая распечатка банковской операции, где фигурировала фирма с названием, отдалённо напоминающим «АгроВек».

— Вот оно, — произнёс Сергей, глядя на распечатку. — Это то, что даст нам направление.

Анна пролистала, держа документы в перчатках, чтобы не оставить отпечатков. Там были адреса — поставщик мешковин из Новороссийска, контактный телефон, и ещё одна строчка: «посредник — А. Р.», коротко, без фамилии, но с инициалами. Её сердце сжалось. Алексей Руднев — юридический консультант, который всплывал в обсуждениях с самого начала, снова здесь, как тень, от которой нельзя было легко отделаться.

— Они тщательно это продумали, — произнесла Анна. — Платежи частями, бумажки с сыпучими суммами, оплата наличными. И посредник с инициалами. Это не спонтанная кража, это коммерческая операция.

Сергей положил документы в протокол и дал указание одному из своих:

— Свяжитесь с банком и запросите выписки по этим операциям. И немедленно. Потом отправляйтесь в отдел по экономическим преступлениям. Мы должны увидеть, кто стоит за «АгроВек».

Кравцов стоял, дрожа, и словно ожидал удара. В какой-то момент он выдохнул и, глотая сопли в горле, сказал:

— Если вы пойдёте дальше, то вы вытащите больше, чем просто подписи. Вы вытащите тех, кто тянет за ниточки. Я вам говорю это потому, что я хочу, чтобы дочь жила. Но я не живу от этого.

Анна положила ему руку на плечо, жест странный для неё, но нужный: поддержка и обещание.

— Мы сделаем всё по закону, — ответила она. — Ты дал нам ключи. Теперь мы должны действовать.

Они обнаружили ещё одну вещь в стопке — старое письмо, сложенное пополам, где несколько строк были написаны почерком Никиты: короткая запись: «Профессор К. — следы в земле, берегите как память» и дата из пятидесятых годов. На полях кто-то сделал карандашную пометку: «Передать в фонд». Рядом указан адрес с упоминанием «муниципалитет». Это могло означать либо, что кто-то хотел скрыть связь с муниципалитетом, либо, что кто-то из администрации знал о привозе и молчал.

— Нам нужно вызвать экспертов по почерку, — сказал Сергей. — И опросить нотариуса. Но сначала нужны контакты банков. Я вызову подкрепление и начну процесс. Не выходите далеко, город мал, а вмешательство больших людей дорого обходится.

Они покинули сарай и направились в участок. По дороге Анна видела, как телефон Сергея тихо вибрировал. В его глазах мелькнуло напряжение, видимо новости о находке быстро распространялись. Весть о коробках и бумагах была как зажжённый фитиль: он мог привести к пожарной тревоге в делах, в которых задействованы люди с властью.

В участке началось кипение. Сергей дал распоряжения, оформили изъятие, и через час пришёл представитель банка, тот самый, который мог запросить операции. Представители банка подняли брови, когда увидели распечатки: суммы шли потоками в один и тот же карман. «АгроВек» имела филиалы в соседних районах, и их финансовая сеть была широка.

— Мы отправим запросы на блокировку, — сказал представитель. — Но нужно судебное разрешение. Без него банк не распечатает полные транзакции.

— Тогда пусть служба безопасности мэрии ускорит решение, — буркнул Сергей. — Нам нужен приказ. И чем быстрее, тем лучше.

Анна покинула кабинет и направилась к окну. На улице собралось несколько людей: кто-то пришёл принести цветы у поля, кто-то стоял в ожидании, как будто судил мнимо приговор. Она вздохнула: люди приходили с надеждой, но их надежда могла быть использована как инструмент давления. В городе появились слухи: «АгроВек» хочет купить землю, «АгроВек» уже платит, «АгроВек» работает через местных юристов. Эта сеть растягивалась от частной аптечной сделки до коридоров власти.

Тем временем Кравцов получил предложение охраны — формальную и неформальную. Ему пообещали защиту его дочери до тех пор, пока следствие не завершится. Он кивнул с благодарностью, но в его глазах светились сомнения. Он понимал: свидетельство стоит дорого не только для него, оно может стоить многим.

Вечером, когда город затих, Анна пришла в библиотеку и разложила перед собой копии документов. Бумаги лежали аккуратно, как будто они были картой, по которой можно ходить. Она начала составлять список: имена, даты, номера. На кончиках пальцев она чувствовала холод и тепло одновременно: холод от правды и тепло от того, что правда не пустая идея, а реальный инструмент.

Погружаясь в строки, она увидела ещё одно имя, едва видное внизу одного из счетов: «Миронова Ольга» и рядом печать компании «АгроВек». Это имя было как прореха в ткани: оно могло означать лишь одно — у «АгроВек» есть представитель в городе. Анна записала: «Найти Ольгу Миронову. Узнать, какие проекты она ведёт. Проверить связь с мэрией».

Ночь была длинной. Она знала, что завтра начнётся другой день: запросы, проверки, допросы. Но сегодня у них был след живой и вещественный. И след этот вел к тем, кто мог иметь деньги и возможности. И если за ним стояли люди, которые привыкли покупать решения, им придётся встретиться с теми, кто привык искать правду — пусть медленно, пусть неуклюже, но упорно.

Анна закрыла папки и выключила свет в библиотеке. За её спиной стояли полки, как молчаливые свидетели. Они знали, что истина — это не молчание, а работа. И завтра они начнут работать вновь.

Глава 11. Разлом

Дождь начался как шутка, сначала несколько капель, которые, ударяясь о крыши, звучали почти по-детски. Но через полчаса небо открылось по-настоящему. Тонкая серая занавеска лилась с утра, и город будто стал чище, потому что грязь смылась с улиц, а люди с лиц. Анна шла по мокрому тротуару к участковому с пачкой копий, распечатки из сарая, листок «M.Х. — K», выписки, которые прислал банк по запросу Сергея Петровича. В её руках документы были тяжёлые не только от бумаги, но и от смысла.

— Сегодня будет проверка у Руднева, — проговорил Сергей Петрович, когда они встретились в кабинете. Его голос был деловит и тих. — У нас ордер. Служба по экономике уже с нами. Если там что-то найдут, то это будет серьезно.

Анна не могла не думать о том, как легко бумага становится оружием. Она положила на стол листы и взглянула на инспектора.

— На что вы рассчитываете? — спросила она без лести. — Я боюсь, что люди с деньгами умеют прятать не только вещи, но и умы.

— Я рассчитываю на факты, — ответил Сергей. — Факты нельзя заглотить. Их нельзя спрятать в мешковине и вывести в чёрной Газели. Они останутся. Мы идём с документами, свидетелями и постановлением суда. И да, на записи Кравцова тоже рассчитываю. Он даст списки, которые мы пока не публикуем.

Обыск у юриста прошёл нервно и методично. Сотрудники полиции заходили в кабинет вдвоём, оглашали ордер, а Анна, стоявшая в дверях, чувствовала, как воздух накачивается свинцом. Руднев сидел за столом, взгляд его был холоден. Лицо не дрогнуло, когда два следователя перелистывали стопки дел, когда вскрывали тумбочки и вынимали конверты. Он говорил ровно, будто читал заранее отрепетированный текст.

— Вы это делаете по просьбе соседей, — произнёс он спокойно. — Мелкие разборки перерастают в шоу. Никого не трогайте, у нас хорошие отношения с муниципалитетом.

Один из следователей поднял пачку с пометками и, листая, замер. Там были бланки с заверенными подписями, чернильные строки, одна под другой. Где-то чернила были свежи, где-то вытерты, но почерк был слишком разный, чтобы быть естественным: подписи подделаны, даты и штампы не везде совпадают. На листах стояли пометки вида «для исполнения», «перенос права», «утв. Р.». Следователь посмотрел на руководителя отдела и передал фото-сканы. Холод прошёл по комнате, бумага говорила, и она говорила тем же языком, которым говорили и деньги.

— Вы находите это смешным? — спросил Руднев, когда ему вручили уведомление о временном изъятии документов. — Проводите людей. Вы же понимаете, что это политический заказ.

— В политике мы разбираться не будем, — ответил Сергей. — А в законах будем.

Когда изъяли жесткий диск и забрали несколько папок, Руднев попытался затеять диалог, в котором слова «ошибка» и «недоразумение» мелькали как защитная сеть. Он предлагал сотрудничество, объяснения и, наконец, намёки. Такие тонкие, но ощутимые на то, что у кого-то «вверху» есть вопросы к участку: «А не перебарщиваете ли вы?» Но в этот раз у полиции были ордера, и у них была доказательная цепочка: мешковина, визитки, банковские операции, записи Купина и показания Кравцова. Это была сеть, натянутая не вчера.

— Я прошу об адвокате, — сказал Руднев сухо. — И напомню, что у меня есть клиенты.

Его фраза висела в воздухе, но она уже не имела прежнего веса. Когда полицейские паковали последние папки, Анна заметила в одной из них копию акта 1952 года с подчёркнутой строкой: «не отчуждать». Кто-то аккуратно вложил в эту копию старую фотографию Никиты с подписью «Профессор К. — дар». Под фотографией было несколько аккуратно подчёркнутых слов, будто кто-то хотел, чтобы правду видно было слабее, чем обычно.

— Смотрите, — прошептала Анна. — Они знали. Кто-то делал всё, чтобы переписать историю. Здесь вот копия, а не оригинал. Но оригиналы же у Кравцова? Или у того, кто платил?

— Возможно, — ответил Сергей. — Но это нам на руку. Если они пытались подделать, значит, признавали ценность. Мы оформим, сфотографируем и отправим всё в экспертизу. Это будет начало.

Пока следователи работали, у здания собралась небольшая толпа, люди, которые обычно не интересуются юридическими манёврами, но чьи жизни так или иначе были связаны с землёй Громовых. Слухи разлетелись мгновенно: «Юриста взяли», «Есть бумаги», «АгроВек?». Кто-то держал зонтик, кто-то мял руку в рукавичке. В глазах их смешалось любопытство и страх, страх, что после этого кто-то придёт и к их огороду.

Тем временем в участке начались другие действия. Был вызван эксперт по почерку, пришли сотрудники экономической полиции, и в коридорах пополз шёпот о «платёжных каруселях». Когда Анна возвращалась в библиотеку, чтобы отнести копии документов и подготовить заведомо публичный пакет для журналистов (это был её план, прозрачность равна защите), она увидела у крыльца знакомое лицо, Ольгу Миронову из «АгроВек».

Она стояла в плаще под дождём, не держа зонтика, и в её глазах было что-то упрямое и напряжённое. На вид она была аккуратно собранной, как всегда, деловой костюм, аккуратная причёска, лёгкий макияж. Но сейчас она выглядела усталой и, возможно, обеспокоенной.

— Анна, — сказала она, почти без приветствия. — Можно пару минут?

— Конечно, — ответила Анна спокойно, и пригласила её в тёплое помещение библиотеки.

Ольга заговорила быстро, без предисловий.

— Мы понимаем, что это больная тема. Но у «АгроВек» есть проект, и мы готовы вести диалог. Мы предлагаем инвестировать в инфраструктуру, в ирригацию, в переработку. Это рабочие места. Мне жаль, что так получилось, но вы должны понимать: если земля останется «запечатана», никто не сможет её развить.

— Развитие через подделки и подкупы? — холодно спросила Анна. — Я не понимаю, как вы можете смотреть в глаза людям, которые остались без воды и за чей счёт решаете судьбы.

— Это сложнее, чем вы думаете, — ответила Ольга. — Мы работаем по контрактам, у нас есть планы. Но я не отрицаю, что возможны ошибки и что, возможно, кто-то из наших подрядчиков действовал неэтично. Мы будем сотрудничать с полицией. Я дала поручение юристам компании помочь. Мы не хотим войны с городом.

Её интонация была одновременно искренней и осторожной, как у человека, который по долгу обязан и перед инвесторами, и перед советником по PR.

Анна слушала и думала: что инвестиции — это удобный соус на блюдо, которое зачастую готовят ради прибыли. Но не все «АгроВек» плохие. Были и те, кто верил в модернизацию. Проблема в том, кто именно управлял цепочкой и какие средства шли через чей карман.

Когда день подходил к концу, полицейские уехали с мешком доказательств, прокуратура назначила проверку, а в сети появилась первая заметка местной газеты: «Обыск в офисе юриста. Подозрения в махинациях с землёй». Заголовок был выдержан аккуратно, без обвинений, но жители читали и понимали, что крышка котла приоткрыта.

Ночь принесла новое. На пороге библиотеки кто-то бросил бумажный свёрток. Внутри лежало неугрожающее послание из нескольких фотографий, на которых видны встречи в городской ратуше, и подпись: «Они были не одни». Подпись не несла имени, но предостережение было прозрачно: дело не ограничивается юристом и коллекционером. Кто-то в мэрии был тоже вовлечён.

Анна зажгла лампу и, перелистывая фото, ощутила тяжесть. Город, который она любила, оказался сложнее её тетрадей. Разлом произошёл не в земле, он прошёл по слоям общества: бумага, деньги, власть, и где-то среди этого человеческая хрупкость.

Она спрятала фотографии в тумбочке, записала координаты и, прежде чем лечь, сделала ещё один звонок Сергею Петровичу:

— Завтра утром нам нужна совещательная группа из прокуратуры, полиции, Кравцова и нескольких независимых экспертов. И, пожалуйста, держите Кравцова под защитой. Я боюсь, это ещё не конец.

— Я знаю, — ответил он устало. — Завтра будет тяжело. Но у нас есть то, чего давно не хватало. Улики. И пока у нас они, игра может измениться.

Анна выключила свет. Дождь стучал по стеклу, и где-то вдали показался свет, как обещание, если правда тяжела, то всё же она притягивает. И когда на утро город проснётся, он увидит новые лица в кабинете прокурора и услышит вопросы, на которые давно пришлось молчать. Разлом сделал своё дело. Старые связи треснули, в трещины попал свет. Только ещё неясно, будет ли он обжигающим или озаряющим.

Глава 12. Погребённая правда

В тот день небо выглядело как старое полотно, ровное и без малейшего движения. Казалось, даже ветер решил дать людям возможность подумать, не мешая. Но внизу, у изгиба реки, где тропа от поля терялась в зарослях, произошла маленькая буря. Сельский парень, который ходил косить траву у старого оврага, наткнулся на доску, торчащую из земли. Он подумал, что это мусор и потянул. Под доской показалось белое пятно. Поначалу он подумал, что это старый тряпичный мешочек, затем, что это просто кость. Он облизнул обсохшие губы, сел на корточки и позвонил в участковый пункт. Сообщил, как умеют простые люди, ровно, сухой факт. Всё остальное оставил на волю следствия.

Новость дошла до Анны быстрее, чем туман с реки. Её телефон запестрел сообщениями: «На поле нашли…», «Пригласи Сергея», «Там был мальчик». Она сорвалась и побежала, в руках у неё дрожали бумаги, которые вчера сдавали в участок и которые сегодня казались ей не просто бумагами, а красным маркером на карте событий.

На месте уже собралась группа. Сергей Петрович, двое следователей, кинолог с собакой, где-то рядом стояли Купин и Тамара, Кравцов выглядел подтянутый, как струнка. Люди со двора подходили молча, некоторые прикрывали лица платком, никто не пытался устроить шоу, здесь было похоже на службу. Анна видела, как шевелятся губы у стариков. Никто не хотел верить, но все знали, что правда приходила не только в виде бумаги.

Следователи отодвинули доску и развернули тряпку. Поначалу показалось, что это место давно никому не нужно, сплошные ветки, плотно придавленные землёй. Но под ними лежал череп и обрывки одежды. Эксперты зафиксировали, что останки лежали компактно, как будто кого-то положили аккуратно, прикрыв и замаскировав. Рядом в ящичке была сухая белая ягода, будто ещё вчера она стояла на кусте и дожидалась, а теперь оказалась в ладони под землёй. Рядом лежал кусок мешковины с частицей печати «ЭКСП…». Также был обрывок бумаги, который кто-то плотно втиснул в тряпку. На нём чернила, едва читаемые, но буквы были знакомы Анне: «профессор К.», затем читалась короткая строка, которую можно было понять как: «беречь, не продавать».

Сергей тяжело вдохнул и осторожно закрыл лицевой платок на входе в крест. Он не показывал эмоций, но глаза его блестели. Это были глаза человека, который знает цену факту. Всё вокруг, следы шин, отпечатки ботинка с тем самым рисунком, куски синтетического волокна, теперь вместе складывали картину не просто кражи, а преступления с фатальным исходом.

«Эксперты, суд-мед-коммиссия, криминалисты», — проговорил он в рацию. И голос его был как приговор, оперативный, без спектакля. Анна стояла рядом и думала о Никите. О его смехе у ворот, о настойке в стеклянной бутылке, о том, как он хранил вещи, как будто они были живыми. Теперь он лежал под доской, и город стоял на пороге подлинного потрясения.

Экспертиза работала точно. Выкопали аккуратно, достали, вынесли, положили на носилки, затем на стол патологоанатом в районной больнице. Там, при ярком свете, под лупой, эксперт начал работу. Пыль и кровь уже не были простыми словами, были результаты. Сначала вопросы: «Кто? Кому принадлежат кости?» Потом: «Как и почему?».

Когда пришли результаты ДНК, всё стало предельно просто и ужасно. Эксперты доложили, что останки принадлежат Никите Громову. А дальше ещё хуже: на костях обнаружены следы старых травм и одна свежая травма, от удара, которая могла привести к смерти. Ее характер показывал, что это не было случайной травмой — это был удар, и удар был тяжёлый.

____________________________________

Форма №74 (коротко для протокола).

Заключение судебно-медицинского исследования. Причиной смерти являются механическая травма шеи, сопутствующие повреждения мягких тканей, признаки асфиксии. На поверхности кожи и в желудочном содержимом обнаружены следы органических и неорганических компонентов, химический профиль которых предварительно совпадает с компонентным составом обнаруженной настойки «Белая» (результаты подтверждаются лабораторным анализом). Время смерти ориентировочно: 13–24 часа до момента обнаружения.

(Подпись эксперта, печать)

____________________________________

Весть разлетелась, как вспышка: «Подтверждено: Никита мёртв». Громы на улицах стали меньше улыбаться. У ворот поля люди собирались в полном молчании, свечи ставились у забора, кто-то приносил бутылочки с настойкой, кто-то фотографии. Мария упала навзничь, когда сказала: «Это он», и Илья держал её, как будто хотел забыть, что у них теперь нет отца. В воздухе висела не просто скорбь, было ощущение предательства. Люди чувствовали, что кто-то забрал не только человека, но и обещание.

Анна приходила к месту, где нашли тело, несколько раз в день. Она стояла у ограды, держа в руках бумажку с записью Никиты: «Если что, прячь карту у дуба». Эта запись теперь гласила не только о карте, но и о том, что тот, кто прятал, понимал — прятать придётся не только вещь, но и жизнь. Она думала о том, как тонка грань между хранением и закапыванием.

Дело приобрело новый оборот. Теперь следствие имело основание для жёстких действий. Сергей Петрович решил нарастить давление. Он запросил для расследования поддержку из областного центра, подключил отдел по особо тяжким преступлениям, и в течение нескольких дней начались аресты и выемки, которые ранее казались незаметными. Харитонов получил повестку, и, как только правоохранительные органы предъявили ему данные о договорах и частичных операциях, он сам оказался в центре внимания. Уже не только как коллекционер, но и как фигурант, у которого в багажнике нашли частицу той самой белой земли и документы, привязанные к подставным фирмам. Алексей Руднев, имея теперь счёта переводов и подложные акты, оказался под следствием экономической полиции. Его кабинет, как прежде, был опечатан, а в файлах отыскали документы, которые заставили связать подлоги и отчуждения к конкретным датам.

Но город не желал, чтобы правда была только на бумаге. Люди требовали ответов. На площади прошёл стихийный митинг: «Память не товар», «Где справедливость?», «Верните землю Никиты». Люди поднесли к ограде фотографии с белыми ягодами и плакаты. Власть пошевелилась, мэрия, почувствовав давление, устроила пресс-конференцию и постановила временно приостановить любые сделки с участком Громова до завершения следствия. Это была маленькая победа для жителей, победа публичности, которую Анна давно предлагала как способ защиты.

Но с публичностью пришло и давление. Некоторые чиновники, ранее спокойные, начали оглядываться. В их делах нашли намёки на связь с «АгроВек». Вскрылись переписки, от которых местные седовласые люди с удивлением отводили глаза, обсуждения, чеки, сметы. Ольга Миронова — представитель «АгроВек», у которой Анна была на прошлой неделе, теперь сначала отмалчивалась, затем говорила о «недоразумениях» и обещала сотрудничество. Но в кулуарах обсуждали другое: «Кто ещё стоял за депутатскими подписями и кто прятал акты? Кто делал бумагу удобной для того, чтобы откусить кусок земли и перепрофилировать поле?»

В то же время шло и другое, коммунальные расследования проверяли добычу родниковой воды, расспрашивали рабочих, искали накладные. На одном из участков обнаружили ещё один след. Небольшая записка, аккуратно написанная рукой Никиты: «Если я исчезну, ищите у дуба. Там карта». Она была не новая, а скорее, напоминание, но следы страха в ней говорили о том, что Никита чувствовал опасность всё сильнее.

Анна и Кравцов снова отправились к дубу. Там под мелко выдолбленными корнями они обнаружили коробочку, тонкую, железную, как из аптечного набора. Внутри было несколько старых листов, желтоватых от времени, аккуратно сложенных. Это был дневник Никиты, или лучше сказать, тетрадка, где он записывал свои заметки об опытах, заметки о семенах и несколько адресов. На одной из страниц, письменно аккуратно, была строка, которая заставила Анну замереть: «Если кто-то начнёт продавать, то помните имена и фамилии: Павел, Лидия, Купин — они знали. Но есть и другие, что платили сверху», и дальше перечеркнутая строка, но отчётливо видны буквы: «А. Р.» и «Миронова Ольга».

Это было как вспышка в сумерках. Дневник подтверждал, что Никита писал не только о семенах, но и о тех, кто приходил за ними. И если раньше всё было подозрениями и намёками, то теперь у следствия появился самостоятельный листок, свидетельство от самого потерпевшего. Теперь было ясно, что Никита понимал, с кем имел дело, и пытался оставить след.

Когда Анна принесла тетрадку в участок, Сергей Петрович положил её в протокол, а затем заговорил со следователями с деловой строгостью:

— Это ключ. Мы теперь работаем не только с финансовыми следами, но и с наставлением жертвы. Надо опросить всех, кто упомянут. Ольгу Миронову вызвать официально. Алексей уже под следствием. Харитонов ю у нас на очереди. Купина мы защищаем как свидетеля. Павла необходимо проверить на причастность. И самое главное, нужно найти исполнителя, Сердюка и его напарников. Их отпечатки и ботинки подходят под найденные следы.