Бесплатный фрагмент - Т и г р

От чего-то усиливавшегося, проникавшего в меня и грозившего мне оцепенением я стал просыпаться и поспешил изо всех сил оказать ему сопротивление: заставить себя во что бы то ни стало пошевелиться. Что-то опять зависло надо мной с едва уловимым шипящим звуком какого-то шелеста. Преодолев угрозу парализации, я решил встать и посмотреть на часы. На экране этих часов, находившихся на изготовленном мной комоде, в темноте ярко светились красным единица и девятка после ДВУХ НОЛЕЙ. На самом ДЕЛЕ после полуночи прошло семнадцать минут. Из-за отключений электроэнергии на этих часах приходилось заново устанавливать время, которое как стиралось в НИЧТО, в одни НОЛИ. Пару дней назад свет раз за разом отключали, и когда я в последний раз устанавливал время на часах, то нажал лишних ДВА раза на кнопку установки минут и не стал переустанавливать его.

Раз время уже минутами перешло за полночь, то очередные сутки,16 октября 2009 года, можно было считать наступившими. Когда эти сутки подходили к концу, и я уже спал, звук сильного удара в стену дома со стороны дороги разбудил меня. Твёрдости камня, который мог бы долететь с этой стороны, в этом ударе не было. Было похоже на то, что кто-то сумел с такой силой и бросить какой-то короткий, где-то в полметра, обрезок бревна, так, что он вылетел как из пушки. Этот «короткий кусок бревна», нисколько не теряя высоты, не начиная падать на землю, попал прямо в бревенчатую стену дома рядом с верхним углом окна. И этот сильный удар в стену дома разбудил и моего отца, который спал в другой половине дома.

Я вскочил с места и посмотрел на часы. Часы ПОКАЗЫВАЛИ, что после полуночи прошло ровно девятнадцать минут. После того, как что-то стало усиливавшимся магнетическим воздействием пронизывать меня, прошли ровно сутки. Минута в минуту. Прежде чем выйти из дома, я взял с собой фонарь. То, что было брошено в стену дома, должно же было остаться лежать на земле рядом со стеной, и я мог это увидеть. У стены никакого камня или какого-то куска дерева, или чего-то другого, чего не было в этом месте и что можно было бросить, мне так и не удалось обнаружить.

Никакого постороннего предмета не удалось обнаружить и где-то в стороне от стены. Я взял и прошёлся к калитке, внимательно просматривая поверхность земли и слева, и справа от себя, и НИЧЕГО не обнаружил. НИЧЕГО постороннего не удалось мне обнаружить даже за углом дома.

Когда наступило утро 17 октября 2009 года, я решил попробовать ещё раз взяться за поиски того, что было брошено в дом с какой-то нечеловеческой силой. Мне не давало покоя то, что прошлой ночью мне так НИЧЕГО и не удалось обнаружить. Как только я ни старался что-то всё-таки найти, но и на этот раз всё закончилось безрезультатно. В течение дня я снова и снова принимался просматривать прилегающий к дому со стороны дороги участок земли, но так НИЧЕГО и не обнаружил. Раз шесть я осматривал этот участок земли в тот день, не собираясь смириться с бесплодностью своих усилий.

Политика «жёсткой экономии», точнее максимального обезденеживания населения, привела к тому, что у многих домов уже лет шесть назад ограды стояли уже рассыпавшимися. У живших в этих домах не хватало денег на то, чтобы СДЕЛАТЬ новые ограды. Пару лет назад архитектор с парочкой работников сельсовета стали обходить дома, стоявшие вдоль главной дороги, проходившей через всё село, и стали записывать, где сколько столбиков, прожилин, штакетника требуется для того, чтобы СДЕЛАТЬ новые ограды для того, чтобы село хотя бы по обеим сторонам от этой дороги выглядело благоустроенным.

Нам, отцу и мне, жившим в угловом доме, требовалось СДЕЛАТЬ больше, чем нашим соседям. В сельсовете же старались выделять примерно равное количество штакетника, брусков, столбиков. Нашим соседям пришлось СДЕЛАТЬ на несколько метров больше до того угла, от которого ограда шла уже к нашему «гаражу», от того места, где проходила граница между нашими участками.

В наступившем году мы уже могли позволить себе СДЕЛАТЬ ограду от этого угла до обветшавшего «гаража"и: заменить оставшиеся ДВА звена между столбиками и гаражом. Нужно было заменить оставшиеся ДВА звена и с другой стороны, с которой я летом и начал свою работу. ВТОРУЮ часть работы оставил на другой день. Ранним утром, чуть ли не на рассвете, меня разбудил какой-то стук, который доносился откуда-то снаружи. Когда я вышел из дома, чтобы посмотреть, что же такое происходит где-то поблизости от нашего дома, то увидел мужа Светки-соседки и её взрослого сына. Они ВДВОЁМ удерживали себя в каком-то напряжённом молчании и в той поспешности, с которой работали молотками. Они ДЕЛАЛИ ограду там, где я собирался её заменить в этот день, в любом случае, конце этой недели.

С сентября месяца Светка-соседка стала позволять себе раз за разом появляться там, где проходила граница между нашими участками, и задерживаться там. Когда мы стали копать картошку, эта Светка принялась собирать ягоды с кустов черёмухи, которые росли на нашей стороне в том самом углу, который образовывала наша ограда у «гаража». Потом она снова и снова начинала приниматься за уборку там, где день-ДВА назад уже что-то поубирала у этих кустов. Снова и снова она отваживалась забираться на нашу сторону, до того столбика, до которого выделенный сельсоветом пиломатериал словно позволил им добраться несколько лет назад. Получалось так, что СДЕЛАННАЯ ими до угла ограда уже позволяла им присвоить весь этот угол с кустами росшей там черёмухи.

В годы безденежья мы были не в силах поставить новую ограду вместо той, что уже рассыпалась. За последние ДВА года я сумел закрыться от соседей на большей протяжённости границы между участками. И всё яснее становилось, что необходимо закрыться и с той стороны, с которой осталось загородиться.

Граница между нашими участками шла строго по прямой. Мне для начала нужно было натянуть шнур, как продолжая линию уже СДЕЛАННОЙ ограды, потом установить на этой линии столбики, которые уже достаточно было скрепить между собой брусками. Для того, чтобы на следующий день работа на границе между участками как можно меньше бы меня задерживала, я решил вечером 19 октября 2009 года, когда уже наступили сумерки натянуть тонкую алюминиевую проволоку с электрокатушки.

Когда начало темнеть, я уже был дома и собирался ложиться спать. Какое-то сильно уплотнившееся напряжение чего-то неспокойного просто мешало мне заснуть. НИЧЕГО подобного я прежде не испытывал. Где-то до ДВУХ часов ночи мне всё не удавалось уснуть. И течение времени не уносило и нисколько не ослабляло это сильное ощущение чего-то уплотнившегося и вселявшегося в меня каким-то беспокойством. Когда сон всё же овладел мной, я увидел себя в форме курсанта военного училища в каком-то подъезде на первом этаже какого-то дома. С верхнего этажа спустился одетый в такую же форму мой одноклассник, который на самом деле после школы поступил учиться в военное училище. Он вместо того, чтобы направиться к выходу, остановился у находившегося рядом со мной ещё одним курсантом, одной рукой схватил его за голову и нагнул к столу, а другой пару раз так сильно ударил того по лицу, что у того побежала кровь. Такое проявление какой-то необъяснимой жестокости настолько поразило меня, что я проснулся. Потом я лежал где-то в течении часа, обращая раз за разом своё внимание на то, что то ощущение, которое мешало мне уснуть не только не исчезло, но стало каким-то ещё больше уплотнившимся.

Тут снаружи раздался какой-то сильный грохот. Я вскочил с места и посмотрел на часы. В темноте светились красным цветом цифры, и они ПОКАЗЫВАЛИ, что после полуночи прошло четыре часа и четыре минуты.

У меня как-то чересчур сильно забилось в груди сердце, когда я вышел наружу, не забыв прихватить с собой фонарь на батарейках. В полнейшей темноте его луч высветил «Жигули», которые, видимо, пролетели, на большой скорости, мимо ДВУХ толстых стволов талины и тополя и которые ударились своей правой боковой стороной об толстый ствол ещё одного дерева так, то корпус машины согнулся полукругом. Три толстых дерева, росших за нашей оградой со стороны дороги, служили достаточно надёжной защитой от тех машин, которые могли врезаться в наш дом. От лобового стекла машины почти НИЧЕГО не осталось. Оно полностью высыпалось. С той стороны, где находился руль, кто-то силиться сесть на сиденье прямо, но его раз за разом валило в сторону. Не теряя времени, я забежал в дом, чтобы вызвать милицию и «скорую помощь». Я думая, что нужно обязательно учитывать переход с мобильной сети на обычную проводную телефонную сеть, и, получается, неправильно набрал номер. Тогда решил взять и просто набрать «НОЛЬ-ДВА». На этот раз мне кто-то ответил. Но этот кто-то словно всё никак не мог себе представить того, что где именно и какая машина врезалась в дерево и сломала ограду. И это какое-то непонимание ДЕЛАЛО говорившего со мной настолько от меня далёким, что я даже подумал, что этот человек находится за пару сотен километров от меня, может, в каком-то городе, а не в этом районном центре.

— А Вы где находитесь?! — спросил я его.

— В Тогуле, — последовал ответ.

— Ну, я тоже в Тогуле нахожусь! На улице Октябрьской «Жигули» врезались в дерево и искрошили мне ограду.

— Ну, хорошо. Сейчас наряд милиции приедет.

Из-за сохранявшегося какого-то непонимания в течение этого разговора я подумал, что будет лучше мне самому позвонить в «скорую помощь». Мной завладели сомнения, что тот, кто говорил со мной только что по телефону, догадается это СДЕЛАТЬ. Когда я позвонил «НОЛЬ-три», то почти такое же какое-то непонимание стало ДЕЛАТЬ говорившую со мной женщину такой же далёкой от меня и как и от всего произошедшего. Мне лишний раз пришлось объяснять ей, что машина сильно разбилась, что в ней могут находиться пострадавшие, что в такой темноте трудно что-то рассмотреть, что решил не терять времени и сразу позвонить.

— А ты в милицию позвонил? — спросила меня эта женщина.

— Да, позвонил, — ответил я на заданный мне вопрос, который послужил лишним подтверждением того, что мне самому следовало позаботиться о вызове «скорой помощи».

Через пять-шесть минут яркий свет фар подъехавшего милицейского микроавтобуса «УАЗ» осветил разбитую машину. Через полминуты свет фар подъехавшей «скорой помощи» ещё больше разогнал ту тьму, которая окружала разбитую машину. Яркий свет этих фар стал побуждать кого-то находившегося в машине выйти из неё. И тот, кто раз за разом силился прямо сесть на сиденье у руля, но сваливался в сторону, сумел сесть прямо и стал пытаться открыть дверцу машины. Но у него уже с этим что-то НИЧЕГО не получалось СДЕЛАТЬ, скорее всего из-за того, что машины с его стороны сильно растянуло по дуге. Ствол дерева с другой стороны выглядел сильно вжавшимся в бок машины. Тут само отсутствие лобового стекла стало подсказывать находившемуся в машине возможный путь выхода из неё.

Когда сидевший за рулём выбрался из машины и вышел на дорогу, кто-то ещё зашевелился в «Жигулях» только на другом переднем сиденье, пытаясь приподняться. «Где я нахожусь?…» — произнёс этот ВТОРОЙ. Эти слова словно обязательно нужно было произносить в подобных случаях для того, чтобы подчеркнуть ими степень своего опьянения и преподнести это состояние каким-то достижением. Эти слова мне много раз приходилось слышать. Этот ВТОРОЙ не спешил выбираться из разбитой машины. Его что-то ещё задерживало из того, что ему нужно обязательно СДЕЛАТЬ. Ему было нужно продолжать ПОКАЗЫВАТЬ те высоты опьянения, до которых он поднялся. Ему нужно было ПОКАЗЫВАТЬ те высоты, которые отнимали у него даже способность понимать то, что происходит вокруг него и где-то внизу. Но чем дольше он задерживался в этом, тем только заметнее становилось, как он НЕ ДОТЯГИВАЛ до этих высот. Когда его стали охватывать опасения из-за того, что он. продолжая оставаться в машине, начинает опускаться всё ниже, взялся выбираться наружу тем же путём, что и первый. И ему тоже пришлось отвечать на ПОВТОРЯВШИЕСЯ вопросы, с которыми женщина в белом халате обратилась к тому, кто первый выбрался из машины. Услышав, что у него НИЧЕГО НЕ БОЛИТ, что и с ним всё в порядке, женщина в белом халате уехала на машине, на которой приехала. А этих ДВОИХ завели в милицейский «УАЗ».

То, что происходило уже ПОКАЗЫВАЛО то, что будет происходить в дальнейшем. Я решил продолжать оставаться у входной двери нашего дома, чтобы не упустить из виду что-то такое, что может послужить мне опорой для шагов, которые придётся предпринять. Из всего того, что доносилось до моего слуха, всё яснее становилось, что этим ДВОИМ как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было СДЕЛАТЬ так. чтобы всё выглядело как можно более запутанным. Они изворачивались так, как только могли. Ни у одного из них как будто не было и не могло быть ключей от этой разбитой ими машины, и они как будто сумели завести её без ключей. Они стали настаивать на том, что они её угнали, что вызывать только больше недоверия у тех, кто спрашивал их. Этих ДВОИХ выпустили наружу, чтобы они поискали ключи от машины. Тот, кто первый выбрался из разбитой машины, забрался в неё тем же путём, каким вылез из неё, и минуты ДВЕ в полной темноте пытался наощупь найти ключи. Он опять вылез через разбитое лобовое стекло и, пьяно шатаясь, подошёл ко ВТОРОМУ, который остался стоять на дороге в нескольких шагах от машины, дожидаясь его возвращения, с трудом удерживая себя на ногах, и спросил: «Ну, что мы будем говорить?!»

Им было необходимо о чём-то успеть сговориться между собой. А им дали так постоять рядом друг с другом и переговариваться между собой. Больше десяти минут они переговаривались. Милиционеры как и не собирались торопить их с возвращением. Может, этим ДВОИМ сказали, чтобы они не возвращались без ключей? В конце концов, их всё же позвали забраться в милицейский «УАЗ». Потом одного милиционера оставили рядом с разбитой машиной, а остальные уехали в ту сторону, откуда приехали.

Я находился дома, когда уже стало совсем светло, когда снаружи послышались чей-то такой громкий плач и такие горестные восклицания, как будто увидели чью-то ужасную смерть, смерть очень дорогого и близкого человека. Это было часов в восемь утра. Когда я открыл дверь и вышел на крыльцо, то увидел ДВУХ женщин, одну моложе, другую постарше, которые просто убивались у разбитой машины. По всей видимости, эта машина была для них как родная. Вскоре мне стало ясно, что одна из них могла быть матерью, а другая — женой тому, кто в пьяном виде на большой скорости рулил этой машиной. Вскоре у нашей повреждённой ограды стали собираться какие-то люди. Потом приехали ДВЕ легковые машины. Затем подъехала пожарная машина, чтобы с помощью троса вытащить разбитые «Жигули» на дорогу. И тот, кто разбил эту машину, тоже появился. Он вместе с матерью, с женой и ещё каким-то их родственником принялся искать ключи от машины за линией нашей ограды. Ключи так и не нашли. «Ты зачем ключи выбрасывал?!» — спросила его мать. «Надо было — выбросил!» — ответил он ей. Потом он что-то вспомнил, подошёл к машине, опять залез в неё. Вылез он из неё с наполовину пустой полуторалитровой пластиковой бутылкой пива. Он отвинтил у неё крышечку и стал пить из неё у всех на виду так, чтобы видно было как у него горит нутро, какая у него нестерпимая жажда, как «горят у него колосники». Ему же ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было себя таким ПОКАЗЫВАТЬ.

Когда наше дерево избавили от объятий машины, которую на тросе потянули в ту сторону, откуда она неслась на большой скорости, откуда приезжали и милиция, и «скорая помощь», и пожарная машина, одному, стоявшему на обочине дороги за этим деревом от меня, тоже как ОБЯЗАТЕЛЬНО понадобилось сказать следующее: «Если бы этого дерева не было, то машина могла проехать мимо и не разбиться». И говорил он с такой мёртвой неподвижностью лица, которая только и помогала говорить ему не то, что происходило у него в уме, что-то совершенно другое. И что же он хотел этим сказать? Что дерево оказалось виноватым в том, то машина разбилась? Что это по моей вине оно там росло? И для этого заговорившего у тех, кто в состоянии сильного опьянения неслись в этой машине на большой скорости, и кому не хватило одной полосы дороги, потом встречной полосы, всей ширины дороги, не могло быть никакой вины? Я НИЧЕГО не ответил, чтобы своими словами не помогать ему продолжать говорить что-то ещё.

Я обратил внимание на то, что как только мне, уже поздним вечером, пришлось натянуть проволоку, чтобы видна была уже та линия, по которой будет установлена ограда, вскоре после этого, наша ограда, как нарочно, уже с другой стороны, со стороны дороги, оказалась изломанной разогнавшейся машиной. И семи часов не прошло после того, как я натянул и закрепил тонкую проволоку с обмотки электрокатушки, как наша ограда пострадала с другой стороны, и в ней образовалась брешь. Какая-то одна сила, которая приводила в движение Светку-соседку, направляя её в нашу сторону, взяла и направила в нашу сторону и эту машину.

Когда наступило уже 21 октября, брешь у нас в ограде со стороны дороги продолжала вызывать у меня ощущение продолжавшей сохраняться какой-то опасности, несмотря на то, что я её заложил ДВУМЯ жердями, чтобы к нам хотя бы бродячий скот не мог залезть. Эта брешь вызывала ощущение РАНЫ, которая осталась ОТКРЫТОЙ, к которой в скором времени постараются прикрепиться какие-то вредоносные бациллы. Из-за того, что уже не раз ПОВТОРЯЛОСЬ в подобных случаях, для меня только всё заметнее становилась то, как чьи-то беды ПРИТЯГИВАЮТ к себе множество таких людишек, которые стараются ОБЯЗАТЕЛЬНО совать свои языки в чужие РАНЫ. Давно уже было замечено, что людская молва охотно подхватывает всякое бедствие, что слова придают реальность явлениям, что то, о чём говорят, значит, уже существует, а то, о чём не говорят, того как нет и даже не может быть. И то, что охотно подхватывает молва, становится не просто существующим, но ДЕЛАЕТСЯ для многих уже настолько существенным, что вызывает магическую ПРИТЯГАТЕЛЬНОСТЬ. В том, о чём говорят, есть что-то нужное для тех, кто охотно слушает.

Прежде каким-то незаметным для меня оставалось то, что стало только всё сильнее вырисовываться для моего понимания во времена наступившие. Меня стало поражать то, что какое множество людей стремится к наживе и что насколько само поведение такого множества людей подчинено стремлению к наживе. Поражало и то, что насколько прекрасно было известно такому множеству людишек о том, что наживаться лучше всего на чьих-то бедах, там, где несчастье не может торговаться. Он не опасались кому-то навредить, СДЕЛАТЬ кому-то только хуже, потому что чьё-то большее несчастье только больше будет затягивать в подчинение. Иметь наглость отваживаться ПОКАЗЫВАТЬ себя снова и снова перед теми, кто уже в чём-то пострадал, для этих людишек имеет очень важное значение. Им важно ОБЯЗАТЕЛЬНО себя ПОКАЗЫВАТЬ перед теми, кто понёс какие-то потери, с пренебрежением и безразличием как на какой-то лестнице, на которой они оказываются на одну ступеньку или на несколько ступенек выше тех, кто пострадал, кому уже тяжело будет подняться до них словно по ЕДИНСТВЕННО возможному пути к увеличению своих доходов, к большей собственной выгоде за чей-то счёт. Такие люди не скупятся на обещания помочь, которые, на самом деле, ПУСТЫЕ. Эти люди не собираются не только помогать, но даже и переживать из-за того, что кто-то от них так НИЧЕГО и не дождётся. Для них намного важнее снова отваживаться ПОКАЗЫВАТЬ себя перед теми, кто зря понадеялся на них и терял время в напрасном ожидании, кто продолжал оставаться как ВИНОВАТЫМИ в своих же бедах. Мне много довелось видеть таких начальников, которые постоянно отваживались себя ПОКАЗЫВАТЬ перед теми, кому как некуда было деваться, кто раз за разом получал меньше, чем было обещано, или бывало, что совсем НИЧЕГО так и не получил за свою работу. Такие начальники, как ни в чём не бывало. продолжали и продолжали давать новые обещания тем, кто оказался у них в подчинении, кого как заранее продолжали оставлять ВИНОВАТЫМИ в чём-то раз за разом своими вопросами и замечаниями, чтобы как следует подготовить их к тому, что насколько меньше им будет заплачено и на этот раз или к тому, что кто-то НИЧЕГО так не дождётся.

Когда восемнадцать лет назад огромную страну, в которой каждому было помимо всего прочего обещано, что сплочена она навеки, развалили, и когда на Алтай больше всего из Казахстана и Киргизстана стали переезжать множество людей, то это не могло не превратиться в великую тему для жужжания там, куда хлынул такой многолюдный поток. И то, что по каким ценам эти люди вынуждены были на Алтае покупать дома, только ещё больше начинало усиливать это жужжание. Этих людей как будто стремились как можно больше обобрать. Цены на дома очень быстро стали грабительскими. И те, кто в Казахстане, в Киргизстане или в другой части некогда сплочённой страны, оказались как в чём-то ВИНОВАТЫМИ, и на Алтае оказались оставленными словно ВИНОВАТЫМИ в своих бедах. Переезжать они стали где-то за ДВА месяца до того, как было объявлено о распаде страны. Где-то в начале осени хлынул этот поток. Довольно-таки скоро, уже наступившей зимой, среди местных стали срабатывать условные рефлексы, подобные тем, какие академик Павлов изучал на собаках. В самом худшем положении оказались те из «беженцев», кому не хватало денег купить хоть какой-нибудь дом и кому приходилось устраиваться на квартиру. И среди хозяев квартир стало хватать таких, кому как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было почаще заявляться к тем, кому как некуда уже было деваться, под разными предлогами то поздно вечером, то среди ночи, то на рассвете. «Беды по одной не ходят, чуть одна из них нагрянет, вслед за ней спешат другие». Такие хозяева в подлости своей радовались как открывшейся для них возможности ПОКАЗЫВАТЬ себя перед какими-то «беженцами», которые как НИЧЕГО не смогут им СДЕЛАТЬ из опасений СДЕЛАТЬ себе только ещё хуже, почувствовали себя носителями какой-то угрозы, ещё какой-то для кого-то бедой. Таким хозяевам, напивавшимся где-то допоздна, как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было взять и заявиться среди ночи к «беженцам». Им как ОБЯЗАТЕЛЬНО было нужно с такой силой стучаться в двери, как будто они уже с этими дверьми начинали драться. Такой грохот не мог не бить по нервам тем, кого он в доме будил. Когда кто-то из разбуженных открывал двери, заявившиеся к ним вели себя как ни в чём не бывало. Они даже с какой-то наивной НЕВИННОСТЬЮ начинали проситься переночевать в этом доме по той простой причине, что их жёны в таком виде могут их не пустить в тот дом, где они живут. Им как будто тоже как некуда было уже деваться. И их приходилось впускать, чтобы не остаться как в чём-то ВИНОВАТЫМИ перед теми, кто впустил их в эти дома пожить, когда им самим как уже некуда было деваться. Из-за того, что у «беженцев» были трудности с тем, что на чём им самим ложиться спать, тем, кто заявлялся к ним среди ночи, приходилось ложиться спать на голом полу. Это их не останавливало, потому что к этому можно было отнестись с таким же пренебрежением и безразличием, как и к тому, что грохот от их стука посреди ночи мог напугать находившихся в доме детей. «Беженцам» оставалось как-то успокаивать своих перепуганных детей, говорить им, что им придётся потерпеть, ведь это же так позволил себе заявиться не кто-нибудь, а хозяин этого дома. Дом же оставался принадлежать ему, и его не получалось не впустить. И храп пьяных хозяев, завалившихся спать прямо на полу, и само насилие их присутствия до самого утра мешали же уснуть этим детишкам несчастных «беженцев». Но к этому можно же было отнестись с пренебрежением и безразличием.

«Беженцев» со всех сторон обложили таким магическим жужжанием, которое вызывало какое-то опьянение в сознании у тех, кого начинало ТЯНУТЬ туда, где кого осталось только добивать. И к «беженцам» стали заходить какой-то бедой и жившие где-то рядом по соседству с ними, и те, кому приходилось добираться до них откуда-то издалека. Когда же кто-то из «беженцев», как уже ВИНОВАТЫХ в том, что их столько «понаехало», стал прогонять тех, кто к ним полез, пошли в ход ОБВИНЕНИЯ, что этим « понаехавшим», оказывается, ещё и не понравились традиции этих мест, куда они приехали. А какие именно традиции? Несмотря на то, что эти ОБВИНЕНИЯ раз за разом ПОВТОРЯЛИСЬ, эти традиции всё продолжали оставаться какими-то неназванными. Они, что, были засекречены? Какое же это множество представлений, привычек, навыков, передаваемых из поколения в поколение настолько могло не понравится каким-то «понаехавшим»? Какой же укоренившийся порядок им мог не понравиться? Что именно из установившихся норм поведения могло кому-то не понравиться? Что же могло не понравиться каким-то «понаехавшим» в том, что старались ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОДЕЛЫВАТЬ местные жители? О каких же это таких традициях заговорили, когда стало выясняться, что кому-то что-то сильно стало не нравиться? Когда то одному, то другому, то ещё кому-нибудь как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было постараться заявиться кому-то в дом и что-то постараться выпросить, ВЫТЯНУТЬ там, то это тоже было какой-то «традицией»? И она должна была ОБЯЗАТЕЛЬНО нравиться? Когда видишь новую ограду, из которой вскоре кем-то или совсем отрываются ДВА-три штакетника, или верхняя часть у этих ДВУХ-трёх штакетников выламывается, то это тоже одно из свидетельств какой-то «традиции»? Когда совершенно разным людям как ОБЯЗАТЕЛЬНО становиться нужным какую-нибудь книгу взять и почитать, потом начинать как можно дольше ТЯНУТЬ с её возвращением, то это тоже всего лишь одно из свидетельств какой-то «традиции»? И если в этой книге потом обнаруживалось, что у одного из её листов оторван угол, или пол-листа оторвано, или вырвано, точнее, выдрано несколько листов (подобные вещи становятся рано или поздно заметными из-за их устойчивого ПОВТОРЕНИЯ) то и это тоже одно из свидетельств какой-то «традиции»? Если из ограды можно выломать несколько штакетников, то из книги не так уж и трудно вырвать несколько листов. Можно же что-то ещё, а не только книгу, согласно этим «традициям», взять с обещанием ОБЯЗАТЕЛЬНО вернуть и начать ТЯНУТЬ с возвращением как можно дольше до таких пор, когда можно и не возвращать. И деньги точно так же можно постараться ОБЯЗАТЕЛЬНО в долг взять, подчиняясь велениям какой-то «традиции», чтобы потом ТЯНУТЬ с их возвращением как можно долго, чтобы забыть о том, что что-то нужно кому-то возвращать. Постучаться в дом к кому-нибудь на рассвете или поздно вечером, или среди ночи, и потом помогать себе нескончаемой болтовнёй, обилием ПУСТЫХ обещаний, задерживаться с уходом — и это тоже относиться ко всё тем же «традициям»?

Даже НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО что-то брать, достаточно и того, что просто можно что-то пообещать. Потому что, когда что-то обещают, то уже как будто уже есть то, что нужно отдавать и к чему можно относиться с безразличием и пренебрежением и ТЯНУТЬ с этим так, чтобы НИЧЕГО так и не отдать. И важны не сами обещания и всё то, что можно постараться ОБЯЗАТЕЛЬНО выпросить, взять, а то умение ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОКАЗАТЬСЯ и продолжать ПОКАЗЫВАТЬСЯ ДАЛЬШЕ перед теми, у кого что-то взяли, забрали, чего-то когда-то лишили, кому когда-то был нанесён какой-то ущерб.

За несколько лет, которые мне пришлось прожить на Алтае, я не мог не заметить устойчивости того, что ПОВТОРЯЛОСЬ раз за разом. Те, кто ломал или выламывал штакетники по ночам, так или иначе ПОКАЗЫВАЛСЯ перед теми, кому навредил. И те, кто возвращали книгу с оторванными углами у листов или с ПОЛНОСТЬЮ вырванными несколькими листами, ПОКАЗЫВАЛИСЬ же перед теми, у кого её брали. И те, кто не собирался ВЫПОЛНЯТЬ своих обещаний, с такой же ЛЁГКОСТЬЮ ПОКАЗЫВАЛИСЬ перед теми, кому как что-то были должны. Когда для меня одно уже не оставалось как ОТДЕЛЬНО от другого, мне стало ясно, что все те, кто старался недоплачивать людям на работе и ТЯНУТЬ с деньгами так, чтобы их можно было уже и не отдавать, кто старался как ни в чём не бывало ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОКАЗАТЬ себя перед теми, кому нанесли ущерб и убыль, кто старался как ОБЯЗАТЕЛЬНО кому-то навредить, постоянно находятся на какой-то магической работе и стремятся подняться над остальными носителями какой-то постоянной угрозы. Когда мне стало известно о численности тех, кому хотелось с наступлением ночи ходить и стучаться в те дома, где могли продавать самогон, где можно было взять его в долг, где можно было почувствовать себя носителем угрозы заявить на тех, кто посмеет им в чём-то отказать, то у меня не могло не открыться представление о том, что какое множество людишек полезло стучаться к «беженцам». Уже один только громкий стук в дверь посреди ночи не мог предвещать НИЧЕГО хорошего.

Может, «совать свои языки в чужие РАНЫ» тоже было давней, освящённой веками «традицией»? Хлынувший поток «беженцев» не мог не превратиться в великую тему для жужжания. Сваливавшиеся на них трудности и понесённые ими потери вызывали такое жужжание, которое стало ТЯНУТЬ многих ПОКАЗАТЬ себя перед теми, кого только и осталось что добивать.

Пять лет назад водители рейсовых автобусов стали жаловаться на то, что росшие у нашего дома за нашей оградой деревья сильно стали ограничивать им видимость на повороте дороги у этого места. Директор «дорожного», где мой отец работал сторожем, отправил несколько человек, чтобы отпилить ствол талины, который рос с наклоном в сторону дороги, и обрезать росшую в ту же сторону толстую ветку от толстого ствола у другой талины. Вместо того, чтобы погрузить всё, что было срезано, на самосвал и увезти куда-нибудь подальше, эти «дорожники» стали предлагать отцу оставить КУЧУ веток и бревно в качестве очень хороших дров. Им для этого осталось всего лишь сдвинуть всё это с дороги туда, где наша ограда шла уже в сторону от неё. Мой отец уступил этому предложению и не подумал воспротивиться ему. И, конечно же, нашлись такие для кого то, что спилили у нас и как бросили рядом с нашей оградой в этот день, 9 сентября 2004 года, стало выглядеть проявлением нашей слабости. Мы в их глазах как НИЧЕГО не смогли СДЕЛАТЬ против тех, кого как отправили против наших деревьев, кто оставил после себя огромную КУЧУ какого-то сора, кто нам таким образом нагадил.

На следующий же день у нашей ограды появился какой-то КРУГЛОГОЛОВЫЙ, черноволосый татарин с противными сборками ВОКРУГ глаз. Он, по всей видимости напился «храброй воды», которая помогала ему лезть к отцу, находившемуся рядом с домом у огорода, с какими-то вопросами, и начинать вести себя задиристо. Когда этот татарин стал уже звать отца выйти к нему за ограду, я уже сам направился в его сторону. Отец не побоялся выйти и подойти к нему, и даже схватить за руку, СДЕЛАВШУЮ движение в его сторону, и тут этот татарин сразу каким-то обессиленным взял и сполз на землю. Он продолжал гадить: ДЕЛАТЬ то, что пугало его самого. Он лежал на земле и стал изображать себя жертвой какого-то нападения на него. Ему нужно было привлечь внимание тех, кто проходил мимо или мог находиться где-то поблизости. Отец оставил его лежать и вернулся за ограду. Несмотря на то, что он стал удерживать меня выйти за ограду, я всё равно вышел к продолжавшему лежать и как продолжавшему в чём-то ОБВИНЯТЬ моего отца, которому было шестьдесят четыре года, и пнул того ногой по спине, чтобы он не подумал, что его даже тронуть побоялись, и как следует выругал. Мне уже было ясно, что после вчерашнего началось такое жужжание, которого уже хватило на то, чтобы вызвать появление этой твари, которой было около сорока лет. По всей видимости, эта тварь решила, что мы оказались в плену каких-то страхов, которые обессилили нас настолько, что мы уже как НИЧЕГО не смогли СДЕЛАТЬ против тех, кого отправили против нас и против наших деревьев. И эта тварь, видимо, решила, что ей уже ВПОЛНЕ будет по силам прийти, чтобы добить нас. А я взял и пнул ещё раз эту тварь в спину, чтобы она и ДАЛЬШЕ не продолжала думать, что кто-то побоится её тронуть. Когда я вернулся за ограду, этот татарин всё продолжал лежать. Он как и не собирался вставать. Тогда я сказал отцу, что нужно позвонить в милицию, чтобы она приехала, чтобы он ей стал объяснять, что он тут ДЕЛАЕТ. Телефона у нас тогда не было. Мне только было нужно, чтобы эти мои слова были услышаны этой тварью. И этот татарин через минуту поднялся и поспешил уйти. Но он снял с себя и оставил лежать на земле свою джинсовую куртку то ли свидетельством того, что был настолько пьян, что не ВПОЛНЕ осознавал свои действия, то ли как свидетельством того, что эту куртку с него сняли.

Через пару дней, когда я проходил мимо одного двора, то услышал, как обо мне там заговорили. Оказалось, что это я уже настолько обнаглел, что мало того, что избил хорошо знакомого им человека, так ещё и снял с него джинсовую куртку. Так для чего же эта тварь к нам заявилась, если не для того, чтобы как-нибудь нам нагадить? Раз у неё не получилось гадить так, как она стала вести себя с самого начала, она легла и продолжала гадить уже так. Не стало получаться гадить и так, она сняла с себя куртку, чтобы оставить её и уйти без неё, чтобы потом всем начать рассказывать про то, что как её избили, и как с неё её сняли, чтобы уже в таком виде продолжать нам всё равно гадить согласно традициям.

Когда два года назад, 25 августа 2006 года, отец решил уйти с работы, на которой продолжал держаться ещё шесть лет после выхода на пенсию, то и это не обошлось без того, чтобы превратиться в великую тему для жужжания. Его как будто там со всех сторон так обложили, что он уже НИЧЕГО не мог уже там СДЕЛАТЬ, и ему пришлось уйти оттуда. Его, в конце концов, словно сумели выжить с работы. Через несколько дней я увидел достаточно хорошо подросший выводок свиней, который заявился в наш огород со стороны Светки-соседки. Молодые свинки перебегали с одного места, где разрывали землю, на другое, где принимались снова её разрывать. То жужжание, которое поднималось волной, каждый раз вызывало появление таких людей, которым словно оставалось только добивать тех, кого этим жужжанием обложили. Мне стало ясно, что Светка-соседка решила, что раз нашлись такие, кто отца сумели выжить с работы, и он как НИЧЕГО там не смог СДЕЛАТЬ, то ей ВПОЛНЕ будет по силам и его, и меня уже начать выживать оттуда, где мы жили. По всей видимости, жужжание набрало великую силу, раз она решила, что мы уже НИЧЕГО не сможем СДЕЛАТЬ против неё.