Бесплатный фрагмент - Сыскари

Автор посвящает этот детектив одноклассникам, что пришли на встречу выпускников спустя четверть века и невольно вдохновили его на завершение романа о славных защитниках правопорядка.

Наша служба и опасна, и трудна,

И на первый взгляд, как будто не видна.

Если кто-то кое-где у нас порой

Честно жить не хочет.

Значит с ними нам вести незримый бой

Так назначено судьбой для нас с тобой-

Служба дни и ночи.

Анатолий Горохов

Мы с тобой за этот город отвечаем

Отвечаем за спокойствие людей,

Пусть они всегда улыбкою встречают

И вечернюю зарю, и новый день.

Роберт Рождественский

Пролог

Ночь с 12 на 13 августа 1989 года. Россия.

— Ваша папироска шкварчит! — Проговорил Семеныч, туша окурок, который уже через мгновение летел в стоявшую рядом с дверью урну.

Попал? Да сторожу было все равно. Промахнулся, так завтра поутру подметет. Попытается сделать это пораньше, чем явится дворник. Не хотелось, чтобы барин взял да и забрал обратно свои слова на счет отпуска.

— Отпуск, — протянул Семеныч, — отдохну.

Сегодня у него, как говорил дворник, крайняя ночь. Затем долгожданный отпуск. Барин расщедрился и дал две недели отдыха. Кирилл Андреевич оказался настолько щедр, что пообещал Семенычу оплатить все расходы, связанные с предстоящим путешествием. А всему причиной была небольшая услуга, которую он несколько месяцев назад оказал ему.

— Ваша папироска шкворчит, Проня Прокоповна, — повторил Семеныч и закрыл глаза. Сразу же вспомнился старый фильм, снятый в тридцатые годы по одноименной пьесе Михаила Старицкого. Так уж сложилось, что двоюродную сестренку, в которой он души не чаял, звали Проней. Жила она в Киеве, и частенько приезжая туда, Семеныч называл ее Проней Прокоповной. Девушка злилась на старика, а она была младше его лет на десять, и спрашивала:

— Да неужели я — похожа на это «страшилище»?

Вспоминая, как выглядела Проня Прокоповна в исполнении Рины Зеленой, он тут же заявлял девушке, что всего лишь шутит.

Вот и сейчас, прежде чем оказаться на берегу Черного моря, решил заехать на пару дней в Киев. Подлечить здоровье он всегда успеет. Зато у родни его ждет бутылочка горилки и отменное сало.

— Мечты, мечты, — прошептал Семеныч, оглядывая пустую улицу.

Город словно вымер. Это по Воскресенскому проспекту вполне возможно, что кто-то гуляет, а здесь в каких-то ста метрах, тишина. Даже собаки не лают. Семеныч невольно зевнул. Понял, что начал замерзать. И это в середине августа. То ли старый стал, то ли ночи теперь холодные. Даже безрукавка не помогала. Поэтому и решил вернуться в дом. Можно было бы еще раз обойти усадьбу, да только темно. Хоть бы луна высунулась на мгновение из-за туч.

— Бог с ней со службой, — прошептал сторож, — лапта вот наше все.

Он открыл дверь и вошел в здание музея. Стараясь не скрипеть половицами, прошел в свою коморку, что находилась под лестницей. Прислонил охотничье ружье к стенке, бросил коробку папирос «Товарищъ» на стол, и включил электрочайник. Пока вода кипела, подошел к телевизору. Имперский канал должен был с минуты на минуту начать трансляцию матча. Вот только отчего-то в записи. Честно признаться, Семеныч этого никак понять не мог. Игра, в которой Российская империя впереди планеты всей на втором плане. На первом футбол. Не один чемпионат мира игроки сборной не выиграли, а шуму вокруг них. Семеныч вздохнул. С другой стороны, чего ему расстраиваться. Во всем свои плюсы и минусы. Ну, и что, что поздно. Главное домочадцы мешать не будут. Особенно супруга, которая лапту не любила, а предпочитала смотреть сериалы. Они сейчас дома, а Семеныч здесь. Небось, спят, и второй сон смотрят, а он и глаза сомкнуть не имеет права — служба. Пока канал настраивал, чайник зашипел и выключился.

Самое обидное это когда ожидания не оправдываются. Сразу же после фильма, должна была начаться трансляция, но вместо нее начали показывать новости. Побежала бегущая строка — «Экстренный выпуск», а затем появился диктор в темно-зеленом мундире. Имперское телевидение — свои традиции. Семеныч выругался. Даже чай в граненый стакан наливать не стал. Прекрасно сторож понимал, что из-за каких-то там событий, трансляцию матча, о котором он мечтал с самого утра, перенесут на неопределенный срок. Это минимум минут на десять-двадцать.

— Пойду я по дому прогуляюсь, — прошептал он, — раз такая возможность появилась. Посмотрю, что к чему.

Семенычу вдруг подумалось, а вдруг кто-нибудь из обслуживающего персонала музея взял да и забыл закрыть форточку. Потом, что пропадет с него де и спросят, а тогда прощай отпуск. Хотя Семеныч был уверен, что на картины никто и не позарятся. Прошлый век. Сейчас это не в моде. Кирилл Андреевич, в отличие от него, так не считал. Бывший кадет, вернулся в Череповец, когда его отец Андрей Федорович Верещагин отдал богу душу. Сразу сообразил, что картины Василия Васильевича Верещагина — это хороший способ существовать безбедно. Вот и получалось, что музей да молокозавод, что выпускал лучшее во всем мире Вологодское масло, приносили ему изрядные деньги. Летом барин обитал в имении под Луковцом, изредка приезжая в город, а уж зимой… Зимой Кирилл Андреевич, и думать не желал о деревеньке. Скучно там становилось, а тут время от времени гости наезжали. Семеныч вспомнил, какое было лицо барина, когда устраиваясь на работу сторожем, он назвал картины баталиста — мазней. Кирилл Андреевич сначала покраснел как рак, Семеныч даже подумал, что все — кранты, пропало доходное место. Потом улыбнулся, видимо воспитание не позволяло, и произнес:

— Неуч ты, Семеныч, неуч. Картинам этим цены нет. Иной вон и украсть готов.

Вновь испеченный сторож спорить не стал. Себе дороже. Плохо, что за деревенщину приняли, так сам виноват. Сказал только в свое оправдание:

— Институтов мы, барин, не заканчивали.

Обошел дом. Вернулся, когда диктор вновь произнес:

— Сегодня вновь обострилась ситуация на Кавказе. В девять часов вечера был обстрелян блокпост жандармерии…

Семеныч помотал головой. Вот уже сколько лет, а ситуация на Кавказе не меняется. Вот уже почти двести лет, как там находятся русские войска, а ситуация не меняется. Горцев, видимо, не покорить. Не смог их утихомирить ни Ермолов, ни Деникин. Горячая точка на теле Российской империи, как говорил император Константин I. Заявлял, но ничего не мог поделать. Вот только теперь отряды горцев именовали не иначе как — «бандформирования».

Семеныч и сам когда-то служил в тех краях. По молодости набедокурил в родной части, да и угодил в штрафники. А куда штрафника пошлют грехи замаливать? Само собой на Кавказ. Действовать совместно с жандармскими войсками. Искупить в полной степени, как ему заявили, не удалось. Для списания послужило тяжелое ранение. Составили бумагу на пенсион и отправили в Новгородскую губернию. В Череповец. Только уже здесь, через полгода Семеныч понял, что на пенсион, назначенный ему государством, не проживешь. Вот и сунулся сторожем в музей, благо такая вакансия имелась.

— Скорей бы все это закончилось, — прошептал сторож, имея в виду новости, а не войну. Семеныч прекрасно понимал, что конфликт этот не закончится до тех пор, пока император личным распоряжением не выведет оттуда войска, а Константин I и не подумывал этого делать. Уж больно стратегическое место в мире занимал Кавказ. По мнению многих, «бандформирования» финансировали турки. Им выгодно было, чтобы там была гнойная кровоточащая рана России.

Семеныч вздохнул. Вытянул ноги и улыбнулся. А ведь когда он обходил усадьбу поговорил с соседской собакой. Попросил пса, чтобы тот шибко не лаял да от игры не отвлекал. Увидел бы его кто в тот момент, то подумал бы, что Семеныч явно рехнулся. Все равно никто не полезет, а его то и дело от игры отвлекать будет. Сторож тяжело вздохнул, наблюдая, как показывают по телевизору перестрелку, и прошептал вновь:

— Скорей бы это уже закончилось.

По мнению Семеныча, это были не такие уж «Экстренные новости», чтобы ради них трансляцию передвигать.

— Вот если бы к Марсу али к Венере, — рассуждал он, — полетел бы корабль, — то да. Или, не дай бог, террористы на Константина Михайловича бомбой покусились, а так ведь бесконечная война. Стоит ли ради нее трансляцию такого матча откладывать? По-моему нет.

Наконец Семеныч не выдержал, отставил недопитый чай в сторону, да бегом к холодильнику. Достал бутылочку холодненького пивка да вяленую воблу. Пить оно на работе, конечно же, нельзя, но ведь барин-то об этом и не узнает. Спит, небось… поди, в имении, да второй сон видит.

Сторож хотел было пригубить стаканчик, как на улице залаяла собака. Та самая, которую он просил сегодня тихо вести. Семеныч узнал ее по голосу. Только она могла так надрываться. Явно что-то неладное почуяла.

— Да заткнись ты, — в пустоту крикнул сторож, понимая, что все равно псина его не услышит. Он уже обрадовался, а тут такое. Новости наконец-то прекратились, и началась игра. Комментатор, как обычно начал нести всякую чушь, не связанную с игрой, а на экране появились списки игроков, заявленных на матч.

И вдруг неожиданно собака заскулила и умолкла. Семеныч невольно вздрогнул. Ему показалось, что он услышал выстрел.

— Бред, — прошептал сторож, — представится же такое.

И тут его привлек шум, что донесся со стороны сада, словно кто-то споткнулся о металлическую ванну, что стояла у самого забора. Явно, кто-то пытался проникнуть на охраняемую территорию. И это сейчас, когда начался матч.

— Кого это там нелегкая, на ночь, глядя, принесла? — Проворчал Семеныч, понимая, что игру спокойно посмотреть не удастся. — Ну, я вам сейчас задам. Всю жизнь мне испортили.

Он подошел к окну. Минуты две пытался вглядеться в темноту. Понять, что творится на улице, было не возможно. На мгновение ему даже показалась, что промелькнула чья-то тень. Семеныч перекрестился. Рукой нащупал ружье. Быстро обул ноги в галоши и к двери. Прислушался. Сначала приоткрыл слегка и, высунув ствол, произнес:

— Кто тут? Стой! Стрелять буду!

Спросил громко. Старясь голосом своим напугать чужого. Если мальчишка озорничает, то испугается, убежит, а если нет, решил Семеныч, то пальнет в воздух. А там, глядишь, и городовой подоспеет.

Тихо. Сторож высунул голову и лишь, после того, как убедился, что никого нет, вышел из дома. С ружьем наперевес он и двух шагов сделать не успел. Чья-то рука приставила к его горлу нож и злобный голос прошептал:

— Если жить хочешь, то не шуми.

Казалось еще мгновение, но вор словно прочел мысли Семеныча. Резким движением полоснул ножом по горлу. Сторож закашлял и начал медленно оседать. Убийца оттолкнул труп и направился к двери…

Глава I

13 августа 1989 года. Российская империя. Череповец.

Косолапова разбудил телефонный звонок. Аппарат стоял у самой головы, и до него можно было дотянуться рукой. Машинально он поднял трубку и опустил. Спать хотелось, а на улице, судя по часам, еще только полвосьмого. Выругался. Опять зазвонил телефон, и вновь трубка после минутной паузы опустилась на рычаг. Серафим Григорьевич присел на кровать и вновь недоуменно взглянул на настенные часы. Если в первый раз подумал, что он ошибся, то теперь убедился, что стрелки действительно показывали половину восьмого. Интересно, кому он мог понадобиться в воскресенье? И тут телефон снова зазвонил. Причем так настырно, что в третий раз опустить трубку на рычаг титулярный советник не решился. По пустякам его в выходной день никто бы не посмел побеспокоить. На такие случаи есть дежурный офицер. Серафим Григорьевич попытался припомнить, кто сегодня дежурит. Вроде полицейский урядник Мишка Лопухин, старый приятель еще по гимназии. Только тот после окончания так и остался рядовым служакой, а Серафим взлетел. Аж до титулярного чиновника дослужился. Лопухин урядник, Косолапов исправник. Мишка по расписанию живет, а он на свое усмотрение.

— Черт побери! — проворчал Серафим Григорьевич, снимая с аппарата трубку. — Интересно, кому я понадобился?

Невольно проскочила мысль, а может это телефонные хулиганы. Ведь многим отрокам он в свое время как исправник дорогу перешел. Хотел было опять трубку положить, но передумал. Те если и стали бы хулиганить, то уж не рано утром, да и не с ним. Все равно ведь высчитает, а уж тогда жизнь медом не покажется. Одно словечко и будешь в одиночной камере тюремного каземата загорать.

— Да! Слушаю! — проговорил Косолапов и зевнул.

— Серафим, ты на кой черт трубку кидаешь!? — проорал ему в ухо урядник

Ну, так и есть Лопухин. Пользуется старой дружбой. Не по уставу, да еще и хамовато. Серафим, было, решил, что в понедельник вставит тому «пистон» за такие фамильярности, да передумал. Если уж он на старшего, пусть и по телефону, кричит (хотя исправник и сам был в какой-то степени виноват), то, наверняка, произошло нечто важное. И, по всей видимости, без участия Косолапова не обойтись.

— Чего в такую рань, Михаил?

— А когда еще? — удивился на том конце провода урядник. — Тут дело нешуточное.

— А конкретно? Знаю я тебя, у тебя каждое дело нешуточное.

Косолапов лукавил. Обычно Лопухин не пытался его беспокоить в такую рань. Даже когда они были не на службе, старался звонить (если была необходимость) после девяти. Если же приятели собирались на рыбалку, а рыба в Шексне водилась отменная, договаривались заранее.

— Так сторожа в доме Верещагина убили!

— Ну, и что? Мало ли что ли у нас сторожей убивают. Пьянствовал, небось. Вот дружки и в хмельном угаре и убили.

— Да было бы это простое убийство, я бы тебя, Серафим, и беспокоить не стал. Сам бы разобрался, а так…

— Что так? — уточнил Косолапов, понимая, что Мишка в чем-то прав.

— Кто-то проник в дом-музей художника.

А вот это, как понимал Серафим Григорьевич, было уже серьезно. Сон как рукой сняло. Если что-то похищено, то появления сыщика аж из самого Санкт-Петербурга не избежать. Кирилл Андреевич Верещагин, потомок того самого художника Василия Васильевича, что погиб в 1904 году на броненосце «Петропавловск», спуска им не даст. Небось, как только появится возможность, так точно же свяжется с департаментом полиции столицы. Поговаривали, у него в Санкт-Петербурге приятель есть, особа, приближенная к императору Константину.

— Ну, и что украли? — спросил он у урядника.

Тот замялся, затем молвил:

— А бог его знает. Мы дом обошли, осмотрели. Если что-то и пропало только хозяин сказать и сможет. Мы сейчас за ним машину в его имение под Луковцом отправили.

— Ого, так это почти больше сотни верст! — воскликнул Косолапов. — И сколько времени займет?

— Вы имеете в виду, ваше благородие, — перешел на официальный тон Лопухин, и Косолапов понял, что урядник перестал нервничать, — приезд Кирилла Андреевича в Череповец?

— Именно это. — Подтвердил исправник.

— Думаю, к вечеру прибудут-с. Так, что вы поспешите, ваше благородие. Чтобы все осмотреть, пока хозяина нет, а-то, я опасаюсь, он нам на первой стадии только мешать будет.

— Хорошо, сейчас подъеду. Только вы там без меня, без всяких там инициатив.

— Не извольте волноваться, ваше благородие. Все будет, как в лучших домах Лондону и Парижу.

Ох уж этот Лопухин, подумал Косолапов и повесил трубку. Не может без своих шуток-прибауток. Серафим Георгиевич встал с кровати, взглянул на спящую Нинель. Будить не стал. Зачем сообщать ей, что прогулка по магазинам временно переносится. Подошел к окну и взглянул на улицу. Отсюда до усадьбы Верещагиных минут тридцать пешком, да и то не спеша. Его как начальника местной полиции по уставу должны доставить на автомобиле, а это значит, придется эти тридцать минут провести дома в ожидании. Зато, как понимал Косолапов, у него было время привести себя в порядок и позавтракать. Заодно все хорошенечко обдумать.

Сейчас Серафима Григорьевича волновало только одно, что время уходит. По горячим следам поймать того, кто убил сторожа они, конечно, смогут, а вот найти ценности, если те были выкрадены — одному богу известно. Пока Верещагин из-под Луковца приедет, уйдет довольно много времени. В основном оно терялось на двух переправах. И под Череповцом, и в нескольких верстах от Луковца речки можно было преодолеть на пароме. И сколько не писали местные чиновники государю-императору, что современный мост для города с населением в восемьдесят тысяч необходим, как воздух, воз и ныне оставался там.

— Бумага стерпит, — как когда-то высказался городской голова.

Как построили паромную переправу в конце XIX века, так до сих пор по ней на другую сторону Шексны и ездят. Не помог даже авторитет местного предводителя дворянства Александра Гальского.

Взглянув на часы и решив, что времени предостаточно, Серафим Григорьевич вызвал служебный автомобиль. Пока ждал, успел выпить даже чашку кофе фирмы «Эйнем». Когда за окном прозвучал гудок автомобиля, Косолапов надел сюртук, полагающийся по статусу, и вышел на улицу.

Исправник прекрасно понимал, что в этом деле «глухаря» не будет. Хотя скорее это было бы самое идеальное решение всему. Закрыл дело за неимением улик и спи спокойно. Косолапов вздохнул. Ну, кому понадобилось еще, и проникать в дом. Убили бы сторожа по пьяни, так нет. А если еще и картину, какую похитили, то прощай спокойная жизнь на несколько месяцев. Тут Серафим Григорьевич лукавил. Если украли картину, то сроки раскрытия дела будут уж точно самые минимальные, и если они в них не уложатся… Страшно представить, что будет. Отставка — это лучшее, что можно предложить. Тогда жди чиновника из Санкт-Петербурга. И пришлют скорее не абы кого. Скорее всего, аса своего дела.

Новенький «Руссо-Балт», подаренный городской думой, стоял у калитки. Строгие линии, огромные колеса, приспособленные к русскому бездорожью. Шофер по имени Никифор в черном форменном мундире уже приоткрыл дверцу и ждал, когда исправник сядет в автомобиль.

— Куда ехать знаешь? — поинтересовался Косолапов.

— Так точно, ваше благородие. Усадьба Верещагиных.

— Тогда давай поспешим.

Серафим забрался в машину, а Никифор тут же захлопнул за ним дверцу. Затем обошел. Остановился у дверей. Платочком, что достал из кармана брюк, обтер стекло и только потом занял свое место. Двигатель загудел.

— Ну, а ты что насчет этого думаешь? — спросил Косолапов, когда они поехали.

Шофер в пол-оборота взглянул на него и уточнил:

— Насчет чего?

— Убийства сторожа.

— Не могу знать, ваше благородие.

— Неужели никаких предположений?

— Так я же шофер, а не сыщик, — проговорил он.

— Скучный ты человек, Никифор, — вздохнул Серафим Григорьевич, — ну, о чем с тобой говорить.

Минут через десять они подъехали к усадьбе Верещагиных. Напротив сквера, где стоял памятник художнику, Косолапов попросил остановиться. Выбрался из машины и взглянул на дом. Там уже толпились зеваки. Такое всегда случалось, когда в городе происходило нечто неординарное. То, что среди них нет ни одного свидетеля преступления, Серафим Григорьевич не сомневался. Ротозеи, увидевшие полицейских, и заинтересовавшиеся происходящим.

Околоточный заметил его издали. Тут же устремился на встречу почти бегом.

— Здравия желаю, ваше благородие, — проговорил он, останавливаясь и прикладывая руку к фуражке.

— Ты нашел труп? — спросил Косолапов.

— Никак нет, ваше благородие.

— Так чего прыть проявляешь. Я бы подошел, ты бы и доложил. Как звать?

Последнее было формальностью. Серафим Григорьевич, как и Наполеон, знал своих подчиненных всех в лицо и по имени.

— Околоточный надзиратель Алексей Иванович Сухорев.

Исправник оглядел подчиненного. Отметил его внешний вид. Тот только покраснел. Вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

— Рады стараться, ваше благородие.

— Вольно, — скомандовал Косолапов, — веди, показывай, что к чему.

Околоточный засеменил впереди. Подвел к дому. Деревянный забор между двумя зданиями. Калитка приоткрыта, там уже толпа зевак. Городовой в белой гимнастерке да начищенными до блеска сапогами преградил им дорогу во двор.

— А ну, разойдись, — закричал он, размахивая пистолетом, — стрелять буду!

Если и будет стрелять, как знал исправник, так только в воздух. Мера вынужденная, но всегда действовавшая безотказно. В этой ситуации хватило слов. Народ начал расходиться в стороны, пропуская важного чиновника из полиции.

— Разрешите доложить, ваше благородие, — проговорил городовой, вытягиваясь и прикладывая руку к фуражке.

— Вольно, — ответил Косолапов. — Ты нашел труп?

— Так точно, ваше благородие. Гляжу, калитка приоткрыта…

— Не здесь. — Серафим Григорьевич взглянул на околоточного. — Ты постой тут, братец, да никого не впускай. Скоро криминалисты должны подъехать. А мы, Фрол Игнатьевич, — молвил Косолапов, обращаясь к городовому, — пойдем, пошепчемся.

Вошли во двор.

— Ну, где тут можно поговорить? — уточнил исправник.

— В беседке.

— Ну, тогда веди. Будем надеяться, что душегуб в ней не был. Иначе мы с тобой, братец, все следы затопчем.

По вымощенной декоративной плиткой дорожке они прошли вглубь сада. Там под двумя соснами стояла небольшая беседка. Вошли внутрь. Косолапов огляделся. Небольшие скамеечки по периметру, в центре стол. Явно хозяева предпочитали тут коротать вечера за чашкой чая, а может быть, и кофе.

— Садись, да рассказывай, — приказал исправник.

— А что рассказывать?

— Как всё было!

— Так собственно и рассказывать, в общем, нечего… Обход проводил. Иду мимо дома, гляжу, калитка приоткрыта. Непорядок. Подхожу, а во дворе дома на дорожке что-то лежит. Сразу мысль пришла, а не приключилась ли с Семенычем беда. Сразу во двор. Над телом накланяюсь. Так и есть Семёныч. Первая мысль — напился зараза. Ну, не бросать же его на улице. Уже наклонился, чтобы поднять и вдруг осознаю, что ногами в луже стою. Думаю откуда тут луже быть? Дождя ведь не было. Руку опустил, коснулся, да к лицу подношу. Ешкин кот, — выругался околоточный, — а это кровь. Только тут я и обратил внимание, что к Семёныча горло перерезано, — служивый чуть не показал на себе, да вовремя спохватился, — одним словом покойник. Уже хотел бежать, чтобы позвонить в отделение, как заметил, что дверь в музей приоткрыта.

— Входил? — спросил Косолапов.

— Никак нет, ваше благородие. Сначала было дернулся. Там ведь и телефон есть. Потом думаю — натопчу. Короче, в соседний дом. Соседей на ноги поднял, да в отделение давай звонить.

— Ясно. Ну, веди, показывай, — приказал Серафим Григорьевич, поднимаясь.

Городовой и исправник подошли к трупу сторожа. Косолапов наклонился, чтобы осмотреть тело. Причина смерти была понятна без всякой экспертизы. Кто-то перерезал Семенычу горло. Серафим Григорьевич отвернулся, его чуть не стошнило, а ведь он на своем веку и не такое видел. Фрол Игнатьевич заметил реакцию и спросил:

— Вам дурно, ваше благородие?

— Да нет, ничего. Впервые вижу такое. Чем это его?

— Не могу знать, ваше благородие. Я ведь ничего тут не трогал. Понимаю, что дело серьезное. Вон и ружьишко его в стороне валяется.

Охотничье ружье, допотопная модель, валялась рядом с трупом в кустах роз.

— Так-так, — проговорил исправник. — Выходит, душегуб — профессионал своего дела, раз такого бугая, как Семеныч, завалил. Тот даже выстрелить, по-видимому, не успел.

— Так точно, ваше благородие. Я тут к соседям, когда заходил звонить, на счет выстрелов поинтересовался. Не слышали они ничего. Ночь, на удивление, тихая была. Только собака злобно залаяла, но потом замолкла. Не было выстрелов. — Утвердительно добавил городовой.

— Что за собака?

— А бог ее знает. Может, у кого из соседей живет.

Косолапов задумался. Собака лаяла неспроста. Значит, кто-то чужой в это время по улице шел.

— Замолкла, говоришь, — пробормотал Серафим Григорьевич.

— Так точно, ваше благородие.

— Вот, что, любезный, — проговорил исправник, — обойди соседей, да собачку эту поищи. Как что узнаешь, так сразу ко мне.

— Будет исполнено, ваше благородие.

Они вышли в калитку. Городовой направился обходить соседние дома, а Косолапов уже было хотел закурить. Запустил руку в карман за папиросами, да передумал. Со стороны Воскресенского проспекта, по Сергиевской улице, как раз к дому Верещагина ехали два микроавтобуса. Старенький добрый «Рафик», служебный автомобиль полицейского управления, верой и правдой несший свою нелегкую службу уже не один год. Подарок от городской думы. Именно депутаты распорядились выделить в свое время деньги на его покупку. Внутри оборудованный криминалистической лабораторией. Темно-синий с желтой полосой, тянувшейся по кузову, он остановился у калитки. Любопытные зеваки, в основном мальчишки, окружили микроавтобус.

Дверца открылась, и оттуда выбрались наружу: судмедэксперт Акакий Акакиевич Ремизов, штатный фотограф Михаил Бычков и князь Ираклий Чавчавадзе, главный эксперт в отделении. Следом за «Рафиком» к дому подъехала карета «скорой помощи», но остановилась чуть подальше. Два санитара приоткрыли дверцу и вытащили носилки. Затем, понимая, что их все равно раньше времени на место преступления не пустят, замерли в ожидании позволения забрать мертвое тело.

Князь Чавчавадзе, потомственный грузин, проскочил мимо Косолапова, буркнув себе под нос: «Здравия желаю, ваше благородие». Даже руки не протянул. Гордый. Вот только Серафим Григорьевич был не в обиде. Сделал вид, что ничего не произошло. Все и так знали, что князь и Косолапов были «на ножах». Если бы не закон, запрещающий дуэли, они давно сошлись бы в чистом поле и стрелялись. Причиной таких отношений было то, что князя Ираклия Чавчавадзе прочили в свое время на должность исправника, но что-то там, в верхах не срослось, и он вынужден был возглавить отдел экспертизы. Должность, прямо сказать, незавидная.

Князь Чавчавадзе (мастер своего дела) направился прямиком к телу сторожа. Достал из кармана мел, который постоянно таскал с собой, как Косолапов уже давно отметил, и обрисовал контур. Потом извлек из-за пазухи несколько табличек с цифрами. Единичку установил у шеи сторожа. Двоечку у ног. Тройку у ружья. Все, как положено, все по уставу. Или, как говорил Мишка Лопухин, по феншую.

В отличие от князя Ремизов остановился. Пожал руку Косолапову. Затем поправил пенсне и поинтересовался:

— Ну, что тут, ваше благородие?

Серафим Григорьевич лишь рукой махнул. Затем посмотрел на Акакия Акакиевича и буркнул:

— Иди, и сам посмотри.

— Значит, серьезные неприятности, — вздохнул судмедэксперт.

— Серьезнее не бывает.

Вообще-то громкие преступления для такого уездного города, как Череповец, редкость. В основном кражи, грабежи да убийства, да и те в основном в «Убей — городке». Так в простонародье называли небольшой район Панькино, что находился в паре верст от центральных кварталов, где жили добропорядочные горожане. Именно там существовали, а по-другому и не назвать, отбывшие свой срок преступники, бывшие ссыльные и рабочие с местного автомобильного завода. «Хитровка» местного разлива — городские трущобы, куда благородные господа и соваться побаивались.

Для наведения порядка в городе достаточно было трех полицейских отделений, по одному на район. Ко всему прочему в городе существовала имперская автомобильная инспекция. Такая служба появилась во всех городах одновременно, когда император Михаил II распорядился взять на учет весь автомобильный транспорт, что существовал в стране. Если случалось что-то более серьезное, а полицейских и инспекторов ИАИ было недостаточно, по звонку из городской думы, в город присылали из Вологды (ведь она была куда ближе Новгорода) жандармский корпус. Особенно он понадобился, когда в 1970 году скончался император Михаил II. Константин Михайлович на второй год своего правления распорядился объявить амнистию. И тогда в город прибыли бывшие заключенные. Как потом оказалось, это была их конечная точка. Въезд им в Москву, и, само собой, в Санкт-Петербург, был закрыт. Городской голова требовал в город отдельный жандармский корпус, но государь категорически отказал. Император не позволил городу иметь их, даже когда в 1973 году случились грандиозные беспорядки. Вечером, около 22 часов в Панькинском парке проходили танцы. Там завязалась драка между бывшими уголовниками и приехавшими на заработки молдаванами. Те, как раз строили новый корпус для машиностроительного завода и были расквартированы в Панькинском бараке. Сотрудники местного отделения полиции попытались разогнать драку. Попали в результате под горячую руку и были избиты. Всех потом перевели в другие города. Один из городовых оказался убит. Урядник в тот момент дозвонился до исправника и доложил о сложившейся ситуации. Сообщил, что пьяные, окружили здание полицейского отделения и подумывают, как взять его штурмом. Бывшие уголовники под шумок хотели уничтожить имеющие на них документы. Не получилось. В тот раз попытались исправить ситуацию с помощью пожарной машины и полицейских из других отделений города. Не получилось. Хорошо, что прежде чем отдать приказ исправник связался с Вологдой и вытребовал выслать на выручку жандармский корпус. Когда пожарные да полицейские добрались до Панькина, здание уже пылало. Струи воды направлены то на дом, то на беснующую толпу. Справиться не удалось ни с тем, ни с другим. В результате шланг был порезан, а машина опрокинута. Толпа, вооруженная палками и кольями, окружила полицейских. Завязался бой. Приблизительно через два часа прибыли несколько машин с вологодскими жандармами. Вологодский конвой шутить не любит. Утихомирить толпу удалось только к утру следующего дня.

Вспомнив это, Серафим Григорьевич перекрестился. Его бог миловал. Беспорядков таких не было, а с мелкими преступлениями он кое-как, но справлялся.

Акакий Акакиевич вздохнул. Выходит воскресенье испорченно окончательно. Даст ли Серафим Григорьевич ему выходной в другой день, он даже и не знал. Вполне возможно и разрешит, если все закончится благополучно. Ремизов взглянул на суетившегося вокруг тела сторожа князя. Улыбнулся. Вот кому-кому, а Чавчавадзе сегодняшнее дело даже нравилось. После того, как его назначили начальником лаборатории, он то и дело писал письма в столицу с просьбой перевести его в другой город. Ираклию тут было скучно.

— Пойдем, Михаил, — проговорил судмедэксперт, обращаясь к фотографу, — пока наш эксперт чего-нибудь непоправимого не натворил.

Акакий Акакиевич опасался, что тот просто затопчет все следы.

— Я надеюсь, там не натоптали, ваше благородие? — Спросил он у Косолапова.

— Все нормально.

— Будем надеяться.

С Бычковым они прошли мимо исправника. Фотограф тут же расчехлил свой «Киев». Михаил так и рвался в бой. Его остановил князь. Что-то сказал, и тот кивнул. Пока Бычков делал снимки, Чавчавадзе осмотрел крылечко. Поднял с земли окурок папиросы и положил в пакет. Затем дождался, когда Михаил сфотографирует труп и охотничье ружье. Собрал таблички и подозвал городового. Шепнул тому на ухо, и тот убежал на улицу. Через две минуты в воротах появились санитары.

— Пару минут, господа, — обратился к ним Ремизов.

Он опустился на колено. Быстро осмотрел рану и после чего сказал:

— Убили примерно семь-восемь часов назад. Ножом или еще, каким холодным оружием. Если бы мне его показали, я бы точно сказал оно это или не оно.

— Если бы оно в наших руках было, — проговорил князь, — так и убийцу нашли бы. Что-нибудь еще добавишь.

— Только после тщательной экспертизы. Часов через пять-шесть. Увы, но быстрее не получится.

— Вот это еще проверь, — проговорил князь Чавчавадзе, протягивая пакетик с окурком.

Акакий Акакиевич положил его в чемоданчик и только после этого позволил упаковать покойного в мешок.

На земле, рядом с трупом, положили носилки. Сторожа запихали в мешок. Санитар, тот, что спросил разрешение, застегнул «молнию». Когда они уносили покойника, Ремезов проводил их взглядом. Тяжело вздохнул, ему уже не один раз приходилось такое наблюдать.

Пока судмедэксперт возился с трупом, Косолапов вошел в дом. Там он застал Лопухина. Урядник уже усердно обследовал каморку сторожа.

— Ну, что тут? — Поинтересовался исправник.

— Да ничего существенного, ваше благородие. Вряд ли душегуб был здесь.

Серафим Григорьевич покачал головой.

— Это только твое предположение, а нам нужны доказательства. Если нам удастся подтвердить, что его тут не было, он тут был. Уяснил?

— Так точно, ваше благородие, — съязвил Лопухин.

Между тем Косолапов оглядел комнату. Небольшая. Тут царил порядок, которому могли позавидовать многие. Кушетка, на которой можно было чуток покемарить. Холодильник, телевизор, стол. На столе — два стакана и бутылка пива, рядом надломленная рыба. В углу у розетки — электрический чайник.

— Это, по-твоему, что? — Поинтересовался Серафим Григорьевич, указывая на «натюрморт».

— Проголодался, решил перекусить.

— Один?

— Один.

— А почему тогда стаканов два?

Урядник, руки которого были в перчатках, взял сначала один стакан, затем другой. Поставил на стол и улыбнулся.

— В этом — чай. В этом — пиво.

— Это еще ничего не доказывает…

— Вы тут поосторожнее, — раздался голос судмедэксперта. — Еще пальчики чужие сотрете, что я тогда делать буду. — Он взглянул на Лопухина: — А ты, Мишка, вот так вот категорично не заявляй, что покойный тут был один. Сейчас отпечатки снимем, и уже вечером знать будем — один он тут был или с товарищем. А теперь вон… мне работать надо.

Исправник и урядник вышли, а фотограф вошел.

— Вот так вот, нас и выгнал. А что поделаешь, здесь он царь и бог.

Прежде чем преступить к осмотру дома, Косолапов подозвал к себе Лопухина. Отвел в сторону и произнес:

— Вот что, Миш, сейчас ты пойдешь к соседям и попросишь разрешение позвонить. Околоточный, думаю, тебе поможет найти дом, в котором есть телефон. Позвонишь на железнодорожный вокзал, в порт и в ИАИ.

Задумался Серафим Григорьевич, взглянул в окно и добавил:

— Ну, и, на всякий случай, на аэродром. Нужно перекрыть всякую возможность, чтобы картина художника, а я не исключаю такую возможность, что похищено именно полотно Василия Верещагина, покинула пределов города. Пусть проверяют всех. Если же пропала, какая-нибудь иная ценность из дома, — тут Косолапов вздохнул, — что-то предпринять до приезда хозяина дома будет бесполезно, а так глядишь кого-нибудь да задержат. Ну, а там разберемся.

— Будет исполнено, ваше благородие, — козырнул Лопухин и тут же ушел выполнять приказ.

Еще было непоздно, что-то предпринять до приезда Кирилла Андреевича. Особенно титулярный советник беспокоился за автомобильные дороги. Именно это было сейчас самое слабое место в возвращении похищенных вещей. За вокзалы, аэродром и порт он не опасался. Тут еще была фора. А вот если вор уедет на автомобиле, то ищи его по всей России, и кто знает, когда похищенная картина вновь всплывет. Не в России, конечно же, а за рубежом. Скажем, в какой-нибудь стране, с которой не было дипломатических отношений. С той же Турцией или Японией. Покинет город и тогда Косолапову позора не избежать. Объявят имперский розыск, но пятно на его репутации останется. Серафиму Григорьевичу на мгновение показалось, что кресло под ним пошатнулось. Хорошо, если переведут в городовые, а если вообще спишут на пенсию? Последнего он боялся, как огня. Титулярный советник не мог даже представить, что он будет делать на пенсии? Мирно проживать оставшуюся жизнь в имении под Мяксой?

Оставалось надеяться, что душегуб все же не воспользовался автомобилем. В этом случае оставались шансы взять его в Череповце. Уехать раньше двенадцати часов из города (Косолапов невольно вытащил из кармана позолоченные часы и посмотрел время) он все равно не сможет. Всему виной были железнодорожное, авиа и речное расписание.

Из Череповца уехать можно было в четырех направлениях. Ну, в первую очередь это в столицы, причем в Москву в отличие от того же Санкт-Петербурга, только в десять часов вечера. Во вторую очередь — в Сибирь и на Белое море, но и в этом случае проходящие поезда оказывались на станции Череповец-1 только после одиннадцати. И если, так считал исправник, в столицы с похищенной вещью еще был смысл уезжать, там и затеряться можно, да и продать при необходимости, то в Архангельск (где порт тут же будет находиться под пристальным наблюдением), а уж тем более в Сибирском направлении казалось просто чистым безумием.

По Шексне город можно тоже покинуть, вот только, как и в случае с железной дорогой, уехать можно по расписанию. До девяти часов утра от пристани, до которой было всего несколько минут, пароходы, вряд ли уйдут, а частников, что согласится отправиться на яхте, раз-два и обчелся.

Самолеты Косолапов в расчет вообще не брал. Приказал Лопухину на всякий случай, а вдруг. В том, что мимо тамошней службы никто не проскочит, Серафим Григорьевич не сомневался. После того, как обстановка на Кавказе (лет десять назад после временного затишья) вновь обострилась указом государя-императора было введено в правило осматривать багаж всех прилетающих и уезжающих. Даже если и обнаружат, что душегубу удалось покинуть город, то при помощи тамошней регистрации, удастся определить его личность. А уж поймать останется делом каких-то нескольких дней. Вот только этого не очень-то хотелось. Косолапов считал, что вора нужно было брать только в Череповце.

Шансов девяносто к десяти. Если бы не семичасовой поезд на Санкт-Петербург, то вообще девяносто девять к одному.

Как только дверь за Лопухиным закрылось, в дом вошел городовой. Он оглядел всех присутствующих, заметил исправника и направился к нему. Откозырял и произнес:

— Разрешите обратиться, ваше благородие.

— Говори! — сказал Серафим Григорьевич, понимая, что сейчас появится новая информация в деле: — Неужели собачка?

— Так точно, ваше благородие, — обнаружена она со стороны Дворянской мертвой. Кто-то ее застрелил.

— Выходит, когда залаяла, душегуб решил ее убить, чтобы она шума не подняла… — вслух произнес Косолапов, городовой, подумав, что тот говорит это ему, вставил:

— Так точно, ваше благородия, та самая, что ночью лаяла. Хозяева говорят, что залаяла, потом заскулила. Им бы к окну да на улицу выйти, а они не придали этому значения…

— … ее и застрелили. Любопытно, — вдруг исправник взглянул на городового, — а ведь ты сказал, что выстрелов никто не слышал. Ведь выстрелов точно не было?

— Вот те крест, ваше благородие, — Фрол Игнатьевич перекрестился, — не было.

— Вполне возможно, — сделал предположение князь Чавчавадзе, — что стреляли из пистолета с глушителем. — Он взглянул на городового: — Вот, что, приятель, как закончит осмотр Акакий Акакиевич, проводишь его к телу собачки. А, мы как обследуем все в доме, так сразу подойдем. Все понял?

— Так точно, ваше сиятельство.

— А пока побудь на улице. Ремизов к тебе выйдет.

Фрол Игнатьевич вышел. Чавчавадзе заглянул в каморку сторожа.

— Ну, что тут у тебя, Акакий Акакиевич?

— Да немного осталось.

— Как закончишь, прогуляйся с городовым. Нужно одну собачку освидетельствовать.

— Шутить изволишь, ваше сиятельство? — Спросил Ремизов. — Мне, что больше заняться нечем?

— Никак нет, Акакий Акакиевич. Боюсь, что собачка сия с нашим делом связана. Как закончишь, возвращайся. К тому времени мы уже глядишь и выясним, что похищено, а уж тогда твоя помощь ой как понадобится.

Чавчавадзе закрыл дверь и взглянул на лестницу, ведущую на второй этаж, и спросил:

— Откуда начнем, ваше благородие?

— Давай с первого этажа, — предложил Косолапов.

— Ну, с первого так с первого. Вообще-то мне все равно, — князь пожал плечами.

Они подошли к двери. Остановились. Князь осмотрел ее и покачал головой.

— Жаль, что помещик не закрывал дверь на замок…

Дед Кирилла Андреевича Верещагина был прелюбопытным человеком. Сын Кузьмы Николаевича сразу же после того, как закончилась война, вошедшая в историю как мировая, выкупил когда-то принадлежащий деду дом в Череповце, заплатив тогдашнему хозяину — купцу Кузьме Иванову огромные (по тем временам деньги). Видимо, потомок двух самых известных черепан уже тогда понял, что память о предках может приносить деньги. Для полного успеха задуманного он приобрел и соседний домик (благо средства позволяли) у вдовы коллежского асессора Татьяны Ивановны Никановой. Музей начал оправдывать вложенные в него деньги уже на следующий год, когда после рекламы в столичных газетах люди пошли посмотреть на произведения, неизвестные широкому кругу любителей живописи. Ставка была сделана на миниатюры и наброски.

Так уж повелось, что ни отец Кирилла Андреевича, ни он сам и не позаботились об установке охранной сигнализации немецкой фирмы «Теленот». Музей охранял только сторож. До случившегося преступления в эту ночь и представить было трудно, что кто-то позарится на экспозицию.

На первом этаже находились гостиная, кухня и маленькая комната, в которой в XIX веке обитала нянька художника, на втором две спальни, столовая и кабинет. Так уж получилось, что отец Кирилла Андреевич постарался обставить интерьер мебелью той эпохи. Поэтому, когда Косолапов увидел резной стол и несколько стульев, он ни чему не удивился. Вряд ли на этой мебели сидел сам Василий Васильевич или его брат Николай. Это было мало, кому интересно, отчего посетители музея делали вид, что это действительно «та самая».

Осмотр начали с гостиной. Сразу было ясно, что если вор тут и побывал, то ничего не тронул. По крайней мере, так решил Косолапов. С безразличием оглядел комнату и вздохнул, когда князь Чавчавадзе, как ищейка, начал осматривать комнату метр за метром.

На круглом столе белая скатерть, несколько тарелок, вазочка с фруктами (настоящие они или из папье-маше Косолапов не выразил желания проверять), несколько чашек, серебреные ложки и вилки. Ираклий лично пересчитал все и убедился, что ни одного предмета столового гарнитура не пропало. Точно это мог сказать только сам Кирилл Андреевич. В углу… рояль. Обычно в усадьбах того века стояли фортепьяно, но Верещагин для солидности раздобыл где-то старый рояль немецкой фирмы, огромный, черный с поднятой крышкой. Клавиши такие чистые, словно музыкант ушел по делам несколько минут назад. Стул слегка сдвинут в сторону.

— «Neumann». Довольно редкий. Такой рояль могли в XIX веке позволить только зажиточные мещане. — Проговорил Косолапов, прикасаясь рукой к ограждающей веревке.

Где-то в соседней комнате (скорее всего каморке сторожа) зазвонил колокольчик.

— А я думал, — проговорил Серафим Григорьевич, — что тут вообще никакой сигнализации, а она, оказывается, пусть и в примитивном виде, но существует. Профессионального вора она не спугнет, а вот клептоман призадумается.

Князь взглянул на исправника. Тот явно ему мешал. Больше отвлекал, чем помогал.

— А вы что думали, — проговорил он. — Насчет рояля скажу: вполне возможно, что отец Василия Васильевича и был зажиточным. Вполне возможно, что и мог себе позволить, а с другой стороны, этот же рояль могли купить позже, скажем, лет тридцать назад, для создания интерьера гостиной. Теперь уже никто не помнит, как оно было на самом деле, лет этак сто-сто двадцать назад. Эх, жаль, что наш душегуб на этом рояле не помузицировал. Как бы нам сейчас помогли бы его пальчики. А вы, ваше благородие, не играете на фортепьяно?

— Увы, но природа не наградила меня музыкальным слухом, ваше сиятельство.

— А жаль. Сейчас бы что-нибудь, да и сыграли.

Чавчавадзе явно шутил. Ему хотелось хоть как-то разбавить и до того скучную обстановку. В отличие от исправника, князь не спешил. Он осматривал гостиную досконально. Ираклий с интересом минуты две разглядывал сначала бронзовые подсвечники, что стояли на голландской печке, потом мраморную скульптуру, не то Афродиты, не то Афины, а, может быть, и самой Паллады, что стояла в углу между окон. Зато с картинами князь возился дольше. Душа гостиной — портреты различных персонажей его заинтересовали. Правда не сами полотна, а то, как и где те висели. Он перелез через ограждение и начал каждую трогать, убеждаясь, что она находится на своем месте, чем вызвал у исправника удивление.

— Для чего вы это делаете, ваше сиятельство? — полюбопытствовал Косолапов.

— Хочу убедиться, Серафим Григорьевич, что картины не перевешены. Вы же видите, — он отстранил один портрет в сторону, — что под картиной обои намного темнее. Если картину не трогали, то очертания и контуры рамки должны совпадать.

Серафим Григорьевич еле сдержался, чтобы не сказать: Ну, ну. Метод определения довольно специфический и непрактичный. Ведь те же картины мог запросто перевесить хозяин музея. Да и не стал бы вор, который и без того наделал шума возиться с ними, понимая, что кто-нибудь мог и выйти посмотреть, почему это собачка вдруг сначала залаяла, потом заскулила, а теперь и вообще голоса не подает. Раз уж он действовал по заказу, а Косолапов в этом не сомневался, действовал точно. Взял, что нужно и ушел, вот только что?

— Разрешите обратиться, ваше благородие, — раздался за их спинами голос околоточного. Тот уже видимо показал уряднику дом, откуда можно было позвонить, и теперь пришел в музей. Значит, что-то случилось.

Они с Чавчавадзе повернулись одновременно. Князь даже на мгновение забыл о картине, и та грохнулась о стену.

— Вас тут спрашивает смотритель музея, господа, — проговорил Сухарев.

— Смотритель музея? — хором проговорили полицейские.

Впервые за все свои годы в полиции титулярный советник Косолапов почувствовал себя идиотом. Он представил себя со стороны, и первое что пришло в голову, так это то, что если ему и предстоит пенсия, так выходит — заслужил. Пришел к печальному выводу — стареет. А может просто — перенервничал? Ведь не всегда же в городе такие преступления. Как же он сразу не сообразил, что Кирилл Андреевич (человек ко всему прочему занятой) мог поручить кому-нибудь, смотреть за его музеем. Проводить экскурсии, рассказывать о художнике и его брате.

— С кем могу я поговорить? — Спросил вошедший вслед за околоточным старичок невысокого роста с окладистой седой бородой.

— Ну, со мной, — проговорил исправник, — титулярный советник Косолапов Серафим Григорьевич. С кем имею честь общаться?

— Позвольте представиться, Поликарп Федорович Теткин, смотритель музея.

— Это, — Косолапов указал на грузина: — начальник криминалистической лаборатории — князь Ираклий Чавчавадзе.

Старичок сорвал с головы картуз и поклонился.

— Вы как раз вовремя, Поликарп Федорович, — проговорил князь, — пожалуй, только вы сможете нам подсказать, что было похищено из музея.

— А разве вам Семеныч не сказал? — Удивился старичок.

— Должен вас огорчить, — проговорил Косолапов, — но сторож был этой ночью убит.

Ноги Поликарпа Федоровича подкосились, и он стал медленно оседать на пол.

— Что с вами, Поликарп Федорович?! — Вскричал исправник и кинулся к старику.

— Плохо мне что-то. — Прошептал он. — Сердце уже не то. — Затем показал пальцем на карман пиджака и сказал: — Там таблетки.

Косолапов вытащил из кармана коробочку. Смотритель сказал сколько нужно. Чавчавадзе сбегал за водой. Наконец Поликарпу Федоровичу полегчало.

— Чем я смогу помочь, господа? — Поинтересовался он.

— Нам нужно, вместе с вами осмотреть музей и выяснить, что конкретно пропало. — Проговорил Ираклий. — Начнем, пожалуй, отсюда. Я пока за водой ходил, понял, что кухню осматривать нет смысла.

— Вы правы, ваше сиятельство, — проговорил смотритель. — Там действительно нет ничего такого, что могло бы заинтересовать вора.

Он встал, прошелся по комнате. Снял с крючочка канат и подошел к роялю. Коснулся крышки. Затем вернулся к столу и сказал:

— Вещи все на месте.

— А картины? — Ираклий явно желал знать, не перевешивал ли их кто-то. — Их никто не перевешивал?

— Картины висят на своих местах. Вот только некоторые слегка сдвинуты в сторону.

— Это уже моя вина, — проговорил князь.

13 августа 1989 года. Российская империя. Где-то под Луковцом.

Внедорожник «КаЗаВоС» подпрыгнул на неровной дороге. Двигатель неожиданно заглох и автомобиль остановился. Участковый пристав, посланный за Кириллом Андреевичем Верещагиным, выругался. Дорога, ведшая в усадьбу, находилась в безобразном состоянии. Оставалось доехать всего чуть-чуть и тут такое. Шофер повернулся к нему и произнес:

— Кажись, приехали, ваше благородие.

— Думаешь, серьезная поломка? — Спросил пристав.

— Не могу знать. Нужно посмотреть, что там произошло…

— Ну, так, что сидишь, иди и смотри.

Сергей Евграшин отворил дверцу и выбрался из машины. Подошел к капоту и открыл. Оттуда вырвался черный дым. Шофер замахал руками, стараясь разогнать. Когда это у него получилось, он выругался и произнес:

— Приехали, ваше благородие. По-видимому, мотор перегрелся. Сами видели, как гнали. Евгений Васильевич, что делать-то будем?

Максимов вздохнул. Действительно спешили. Рассчитывали добраться до Верещагиных как можно раньше, понимали, что в сложившейся ситуации (кто знает, что там, в городе произошло?) промедление смерти подобно. Успели на оба парома. Казалось уже чуть-чуть и вот она усадьба.… И тут такое. Пристав распахнул дверь и выбрался из машины. Подошел к капоту и заглянул.

— Надолго? — Поинтересовался у шофера он.

— Не могу знать, ваше благородие. Нужна вода, а где тут ее возьмешь. Придется на Мологу возвращаться.

До реки пешком час-полтора, да еще обратно. И так время поджимало, а теперь вот это.

— Вот, что, братец, — проговорил Максимов, — ты тут жди, а я к усадьбе пешочком пойду. Попрошу, чтобы помощь послали.

— Это сколько же времени уйдет, ваше благородие. — Пробормотал Евграшин.

— А ты, что предлагаешь из лужи или из болота? — Шофер отрицательно мотнул головой. К своему старенькому «Бекасу»он относился с любовью, и какую попало воду в автомобиль заливать, явно не собирался. — Ну, вот. Это по дороге около часа, а напрямик минут за десять доберусь. Усадьба, сам видишь, на пригорке виднеется.

На пригорке, чуть правее от небольшой рощицы, что была за полем, виднелся барский дом. Двухэтажный особняк из стекла и бетона. Казалось, что до него рукой подать.

— Так, что я пойду, а ты сиди и жди.

С утра дозвониться до Верещагиных сразу не получилось. Как назло никто трубку не брал. Только с пятого раза удалось. Сначала надеялись, что, узнав об ограблении и убийстве, Кирилл Андреевич сам примчится в город. Это же, сколько времени бы сэкономили, но не тут-то было. Дворецкий (судя по голосу, дряхлый старик) на просьбу позвать барина к телефону заявил, что того сейчас нет. Спросили: где он? Оказалось, на охоте. Ушел еще вчера вечером. Когда вернется? Не знает. Барин может и на сутки, и надвое уйти в леса.

— Незадача, — проговорил урядник Лопухин, взглянул на участкового пристава, тот как раз чайку зашел к нему испить, и попросил: — будь другом, Евгений Васильевич, возьми машину да съезди к Верещагиным в поместье. Кирилл Андреевич нам сейчас позарез как нужен. Если будем ждать…, — он махнул рукой в отчаянии.

Когда Максимов уходил, тот как раз исправнику начал звонить. По тому, что Михаил ругался, Евгений Васильевич понял, что и до Косолапова с первого раза дозвониться не получалось.

Гнали машину. Спешили, а что толку.

Максимов взглянул на внедорожник. Подвел. Застегнул пуговицу на мундире, поправил фуражку (нехорошо к барину в непотребном виде являться) и направился прямиком через поля к усадьбе. Уже на полдороге оглянулся на шофера. Тот сделал несколько кругов вокруг любимого «Бекаса», не выдержал и забрался в кабину. Максимов не сомневался, что тот включил местное радио.

Дорога заняла минут десять-пятнадцать. Пришлось обойти небольшой пруд, с дороги, как теперь выяснилось, его не было видно. Уткнулся в металлическую ограду, которая казалось, тянулась куда-то в бесконечность.

— Не рассчитал, — прошептал пристав и отправился искать ворота или, на худой конец, какую-нибудь калитку, ведшую в сад.

Нашел довольно быстро.

Металлические ворота со страшным скрипом открылись, и участковый пристав вошел на территорию усадьбы. Остановился, решая, куда теперь идти. Английский сад. Все деревья аккуратненько пострижены. В основном елочки и пихты. У двухэтажного особняка несколько березок и сосен. Всюду клумбы. Цветы желтые, красные, синие и пестрые. В глазах зарябило. Невольно пристав развернулся и посмотрел на дорогу. Такая красота тут, и такой беспредел там. Тут даже тропинка (не говоря уж об автомобильной дороге), ведущая от ворот до дома, выложена плиткой. Чуть поодаль от особняка небольшой деревянный дом, скорее всего баня, чуть поодаль от нее виден еще один пруд. С другой стороны дом из красного кирпича, по-видимому, для прислуги. Гараж. Между двух сосен растянут гамак. Легкий ветерок донес до Евгения Васильевича запах жареного мяса. Рассчитывать, что хозяева предложат отведать его (а он находился в дороге два часа) не приходилось. Будь Максимов — исправником, то и вопросов бы не было. Сразу же накрыли стол. Участковый же пристав — мелкая (для птиц такого полета, как Кирилл Андреевич Верещагин) фигура.

На всякий случай (хоть бы на прислугу произвести впечатление) пристав прошествовал до дома важно. Остановился у парадного входа и огляделся. Из дома тут же выскочил дворецкий, тот самый, что разговаривал с Лопухиным по телефону. Действительно старик. Одет он был в голубую ливрею, короткие штаны и белоснежные чулки. На голове белый парик. Евгению Васильевичу на мгновение показалось, что он попал в XVIII век. Дворецкий вопросительно взглянул на пристава.

— Разрешите представиться, — проговорил Максимов, прикладывая к фуражке руку: — Участковый пристав — Евгений Васильевич Максимов. Прибыл к Кириллу Андреевичу Верещагину из Череповца по важному делу.

— Вынужден огорчить вас, ваше благородие, но боюсь, вы только зря потратили время. — Молвил старик: — Барин еще вчера вечером ушел на охоту, а когда вернется никому в доме неведомо.

— А супруга барина? — Поинтересовался пристав.

— Спит матушка.

Максимов уже хотел потребовать, чтобы старик разбудил хозяйку, как вдруг она сама вышла на крыльцо. Розовое шелковое платье, изящная прическа — ну дородная матрона. Взглянула сначала на полицейского, потом на дворецкого и спросила:

— Что тут такое, Тихон?

— Да вот барином, матушка, из полиции интересуются…

Дворецкий не договорил, дама сбежала с крыльца. Подошла к приставу и спросила:

— С кем имею честь разговаривать?

Евгений Васильевич представился. Она удивленно взглянула на него и спросила:

— Чем обязаны столь раннему визиту, Евгений Васильевич?

Максимову уже не раз приходилось видеть супругу Кирилла Андреевича по телевидению. Ее частенько приглашали в гости на местный канал. В основном беседовали об искусстве (журналисты отчего-то считали, что супруга владельца музея должна интересоваться искусством). Вот и сейчас, когда она спускалась, он признал ее. Но по уставу должен был узнать, кто перед ним.

— С кем имею честь говорить, сударыня?

— Аглая Никифоровна Верещагина — супруга Кирилл Андреевича.

— Я хотел бы видеть вашего супруга…

— Боюсь, в данный момент это не получится, — вздохнув, перебила она, — он уехал на охоту. Когда вернется, не говорил.

— Тогда, может быть, вы сможете мне помочь? — Спросил Евгений Васильевич.

— Пройдемте в беседку, — предложила женщина, — там и поговорим.

Деревянная резная беседка находилась в глубине сада. К ней вела дорожка из желтого булыжника. Внутри был стол и две лавочки. Аглая предложила присесть. Затем села напротив и спросила:

— Так чем я могу вам помочь, Евгений Васильевич?

— Видите ли, сударыня. — Пристав замялся, не зная как сообщить о смерти сторожа и об ограблении музея. Наконец набрался духу и произнес: — Видите ли, сударыня, в вашем доме в Череповце была совершена кража.

Женщина побледнела. Максимову на мгновение показалось, что вот-вот она потеряет сознание. Он вскочил с лавки и попытался помочь ей. Дама застонала и прошептала:

— Все нормально. Мне уже лучше. — Она взглянула на пристава и спросила: — Что украли, Евгений Васильевич?

— Эх, если бы мы знали, сударыня, — проговорил Евгений Васильевич, присаживаясь рядом с ней, — если бы знали.… Именно оттого, что находимся в неведении, мне и приказали ехать сюда. Начальство просило, чтобы Кирилл Андреевич прибыл в Череповец.

— Зачем?

— Чтобы сказать, что именно похищено.

— А сторож? Он же мог сказать.

— Боюсь, что сторож убит, сударыня.

Женщина вновь побледнела.

— Воды, — попросила она.

Максимов наполнил стоявший на столе стакан из графинчика. Подал женщине. Та сделала глоток и прошептала:

— Несчастный Семеныч. — Пояснила: — Сегодня ночью должен был нести службу он. — Затем взглянула в зеленые глаза пристава и уточнила: — А смотритель?

— Смотритель?

— Ну, да. Смотритель музея. В нашем музее, как и во всех, существует смотритель. Он должен быть в курсе, что именно украли.

Максимов неожиданно понял, что насчет смотрителя они с Лопухиным как-то и не подумали. В суматохе забыли. Промолчал.

— А насчет моего супруга, — проговорила Аглая, — так он ушел на охоту, еще вчера вечером. Когда он вернется, — повторила она, — никому не известно.

— Нельзя ли послать за ним, ведь наверно известно, где именно он разбил лагерь? — Полюбопытствовал Евгений Васильевич.

Участковый пристав был уверен, хотя вернее сказать интуиция ему подсказывала, что у Верещагина должно было быть любимое место охоты, где он предпочитал пропадать. Ведь на охоту, судя по всему, Кирилл Андреевич, бывало, уходил не на одни сутки, а раз ушел под вечер, то, скорее всего, разбил лагерь.

— Увы, но я не знаю… Возможно, Тихон знает? — с надеждой в городе проговорила женщина. — Тихон? — прокричала она.

Дворецкий, что стоял у дверей, не зная как поступить в данный момент — ступать в дом или стоять на крыльце, предпочел последнее. Ждал указания и дождался. Направился к беседке. Когда же заглянул внутрь, то услышал:

— Тихон, не знаешь, куда ушел вчера барин? — Спросила Аглая.

— Вероятно на Тихую заводь. Он вчера в обед разглядывал карту, а вечером ушел с ночевкой.

Понимая, что супруг нужен в Череповце она, наконец, решилась.

— Может Фильку послать, чтобы сбегал, да поискал барина? — с надеждой в голосе поинтересовалась Аглая у Тихона.

— Можно и Фильку, барыня. Он мальчишка смышленый…

— А далеко до Тихой гавани, — перебивая, поинтересовался пристав.

— В часе ходьбы от усадьбы, на юго-восток. Пару дней назад там крестьяне видели уток.

Максимов взглянул на часы. Прикинул и вздохнул. Пока отыщут Верещагина, пока тот вернется в усадьбу. Сколько еще времени уйдет на сборы? Про дорогу до города Евгений Васильевич и думать не хотел. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что в Череповец (это еще при хорошем раскладе, ведь неизвестно, сколько провозится шофер) они прибудут вечером. Перспективы не радужные.

— Сходи за Филиппом, Тихон. Авось знаешь, где этот паршивец.

— Известно где, барыня, — усмехнулся старик. — Приведу немедленно.

Ушел. Максимов проводил его взглядом.

— Не желаете откушать, Евгений Васильевич? — Вдруг поинтересовалась супруга Кирилла Андреевича.

От неожиданности пристав вздрогнул. Чего-чего, а этакого поворота он не ожидал.

— Не откажусь, сударыня, — проговорил он.

Женщина встала и вышла из беседки.

— Семен!!! — Прокричала она.

Приблизительно через две минуты из-за другого угла дома вышел тучный мужичок в поварском костюме. Поклонился.

— Семен, — обратилась к нему барыня, — принеси нашему гостю что-нибудь поесть. Только мигом. Одна нога там другая тут.

Повар поклонился. Ушел за угол. Туда откуда доносился запах жареного мяса.

Максимов взглянул на руки и спросил:

— Мне бы ручки помыть, сударыня.

Пока ходил, то подумал, что каким же обманчивым может быть первое впечатление. Не ожидал он, что удастся ему перекусить после долгой дороги, а ведь пристав с самого утра не ел. Стаканчик чая с пряничком, а разве это еда?

Когда вернулся в беседку, появился повар. Шел он не один, а с двумя пареньками. Судя по одежде — тоже поварами. Один из них нес стеклянное блюдо с овощами, второй на шампурах — шашлык. Сам Семен принес бутылку вина и два бокала. Все это тут же оказалось на столике беседки. Барышня уже собиралась налить красного вина приставу, но Максимов закрыл фужер рукой.

— Мадам, — проговорил он, — я на службе.

— Может, тогда минералочки? — поинтересовалась она. — У моего мужа есть неплохой «Нарзан».

— Водички можно, — согласился Максимов.

Дама кивнула Семену. Тот тут же ушел. За ним засеменили помощники.

— Так что же произошло в музее? — поинтересовалась она.

— Кто-то проник, и мы не знаем, что похищено.

— И он убил Семеныча, — прошептала она. — Это была его, как он говорил, крайняя смена.

— Крайняя смена? — переспросил пристав.

— Да. Он собирался в отпуск. Муж дал ему пару недель. Предлагал съездить в Крым развеяться на курорте. А оно эвон как получилась. — Аглая вздохнула, и Евгений Васильевич заметил, как выступили на ее глаза слезы. — Простите меня, — проговорила она, вытаскивая из карманчика на платье платочек и вытирая слезы.

— Вы его хорошо знали? — спросил Евгений Васильевич.

— О, да. Супруг его нанял на службу давно. Душевный был человек. Увлекался «русской лаптой».

— Был игроком?

— Болельщиком. Не одного матча не пропускал.

— Любопытно.

Максимов был полной противоположностью сторожа. Спорт его не интересовал. Изредка бывало, совершал он пробежки по городу, да и то для поддержания формы.

Между тем, Аглая взяла бутылку вина и наполнила бокал. Залпом осушила и произнесла:

— Пусть земля ему будет пухом.

Максимов с удовольствием составил бы ей сейчас компанию, да только служба не позволяла. Спасение пришло в лице повара. Семен принес минеральную воду. Поставил на стол, и, не проронив не звука, удалился. Евгений Васильевич наполнил бокал.

— Пусть земля ему будет пухом.

Прибежал мальчишка. Барыня взглянула на него и спросила:

— Знаешь, где Тихая заводь?

Филипп кивнул.

— Хорошо. Тогда ступай и разыщи барина. Да передай, что его ждет полицейский из Череповца. Скажи, дело срочное и необходимо, чтобы он немедленно вернулся в усадьбу. Если не найдешь, тотчас же возвращайся. Понял?

Мальчишка опять кивнул и тут же припустился бегом.

— Сорванец, — вздохнув, проговорила барыня.

— А он найдет? — полюбопытствовал пристав.

— Филька-то? — она впервые за все время улыбнулась. — Он найдет.

Тут Аглая Никифоровна обратила внимание на то, что участковый пристав пришел в усадьбу пешком. Она пристально посмотрела на Евгения Васильевича и спросила:

— А где ваш автомобиль, сударь? Или вы пришли сюда из Череповца пешком?

— Заглох в двух верстах от усадьбы. Хотел попросить помощи, да за разговорами забыл.

— Сейчас личного шофера пошлем, — проговорила она.

— Лучше бы механика, — поправил ее Максимов.

— Шофер Кирилла Андреевича фору даст лучшим механикам города, — молвила Аглая.

И тут Евгений Васильевич почувствовал себя полным идиотом. Как же он забыл, что у Верещагина есть автомобиль. Уж не на вертолете же Сикорского Кирилл Андреевич сюда летает. Получается, что если к возвращению Верещагина они не успеют отремонтировать полицейский автомобиль, то тогда в город смогут отправиться на личном автомобиле Кирилла Андреевича.

— Если уж дело такое срочное, а у вас оказия с автомобилем, так может распорядиться, чтобы мой шофер доставил вас в Череповец? — поинтересовалась барыня, глядя на то, как пристав жует мясо.

— Если вас это не затруднит, — проговорил пристав.

По вкусу это была баранина. Сразу видно, что для шашлыка Верещагин использовал только ее, а не свинину (коей баловались городские кабаки) или курицу.

— Тихон!!! — Вновь прокричала Аглая. Старик появился сразу же, словно только этого и ждал: — Тихон, найди шофера Кирилла Андреевича, пусть сюда придет.

Максимову даже стало жалко старика. Дворецкий же обернулся достаточно быстро. Вернулся не один. С ним, в промасленном голубом комбинезоне, с гаечным ключом в руке, шел чумазый шофер Верещагина.

— Виктор, — обратилась к нему Аглая, — в паре верст от усадьбы заглох полицейский автомобиль. Съезди, посмотри, что там. Если можно починить, почини, если нет, то позвони в Череповец в техсервис, пусть пришлют механиков.

Шофер кивнул. Пристав ожидал, что тот поедет в указанное место на автомобиле, а он взял да и укатил на немецком велосипеде. Максимов только и проводил его взглядом.

Пока ждали возвращения, Евгений Васильевич продолжил свой расспрос о стороже. Во-первых, он спросил — были ли у того приятели. Ответ записал в блокнот, извлеченный из внутреннего кармана. А во-вторых, кого, по мнению Аглаи Никифоровны, в краже, если таковая все-таки произошла, можно подозревать.

— В краже? — Переспросила супруга Верещагина.

Пристав кивнул.

— Может, кто-то хотел, что-нибудь из вещей Василия Васильевича купить, а ваш муж отказал? — Пояснил он.

— Не знаю. Если такое и было, то точно без меня.

Максимов сделал отметку в блокноте. Хотел, было еще спросить, да только в воротах появились оба шофера. Шли они пешком. Разговаривали. Виктор вел велосипед. Подойдя к нам, Евграшин сказал:

— Нужна техпомощь, ваше благородие. Поломка довольно серьезная. Уйдет на устранение довольно много времени.

Максимов выругался. Тут же попросил прощение у барыни. Оставалась надежда на автомобиль Верещагина. Спросил насчет машины Кирилла Андреевича.

— Увы, — проговорил Виктор, — но я поставил автомобиль на ремонт. Думал, что он не скоро понадобится. Барин хотел отдохнуть здесь недельку…

Казалось, обстоятельства складывались не так, как хотелось.

Глава II

13 августа 1989 года. Российская империя. Череповец.

Когда князь и исправник ушли, Ремизов и Бычков остались в коморке сторожа вдвоем.

— Это хорошо, что они ушли, — пробормотал Акакий Акакиевич, ставя свой чемоданчик на табурет, — по крайней мере, мешать не будут.

Михаил понимающе кивнул и извлек из фотоаппарата кассету с пленкой. Ему довольно много пришлось сделать кадров во дворе и на улице. Опасался, что некоторые могли плохо получиться. В итоге были засняты следующие места: во-первых, это панорамный снимок усадьбы. Причем, с трех ракурсов. Во-вторых, двор, где нашли труп сторожа. Затем самого покойного. Но и в этом случае одним кадром обойтись не удалось. Окурок папиросы фабрики «Товарищъ», что лежал рядом с урной. Ружье. После этого вошли в дом. Тут Михаилу пришлось сделать несколько снимков дверей. В его объектив попали все замочные скважины на первом этаже. Не зная, как другие, но Ремизов сделал вывод, что двери не закрывались, наверное, с тех самых времен, как тут был создан музей. Недопустимая оплошность, решил Акакий Акакиевич, но ничего не сказал, и так было ясно, что к такому выводу, пришли все полицейские.

В каморку сторожа они с Бычковым заглянули вовремя. В тот самый момент, когда Косолапов крутил в руках один из стаканов. Хорошо, что Акакий Акакиевич успел его остановить. Оставили бы пальчиков да усложнили работу. Вот теперь, когда они ушли, Ремизов облегченно вздохнул. Достал из чемоданчика масштабную линейку, измерительную рулетку, дактилоскопический порошок «Сапфир», магнитную и ворсовую дактилоскопические кисточки, светлую дактилоскопическую пленку и само собой перчатки. Михаилу, пока он тоже не наследил, сказал:

— Постой в дверях. Как все будет готово, скажу. Успеешь еще сфотографировать.

Осмотр начал Ремизов с окна. Убедился, что оно не было открыто. Еще на улице Акакий Акакиевич обратил внимание, что все окна в доме закрыты. Если бы вор уходил именно так, то хотя бы одно, но было бы распахнуто. И все же регламент заставлял убедиться, что они закрыты.

— Идеальная чистота, — проговорил Ремизов касаясь стекла рукой, — идеальная.

Подошел к столу. Взял в руки один из стаканов. Принюхался — чай. Посмотрел на свет. Отчетливо виднелись «пальчики». Вот только чьи?

— Будем надеяться, — прошептал Акакий Акакиевич, — что не нашего исправника.

Вернул на место и растянул между стаканами рулетку. Поставил картонки, извлеченные из кармана пиджака, с цифрами у каждого и подозвал Бычкова. Фотограф уже был готов к работе. Он щелкнул затвором с нескольких ракурсов. В кадр попали и стаканы и рулетка. Сфотографировал бутылку с пивом. Взглянул на Ремизова в ожидании нового указания.

— Доставай блокнот и записывай. — Велел Акакий Акакиевич. — Пока твой фотоаппарат нам не понадобится.

Михаил убрал камеру и извлек из кармана блокнот. Достал ручку и приготовился записывать.

— Значит так. На столе, — Ремизов потрогал столешницу, и добавил: — на дубовом столе два стакана и пивная бутылка.

Акакий Акакиевич взял в руки зеленую бутылку и посмотрел ее под светом лампы.

— На ней «пальчики». Скорее всего, принадлежат одному человеку. Пиво, судя по марке, «Калинкинъ», произведено…, — он с трудом прочитал мелкие буковки, — Калинкинским пиво-медоваренным товариществом в Санкт-Петербурге. А что это значит?

Бычков удивленно взглянул на своего шефа.

— А то, Миша, что пиво это дорогое и не каждый может себе его позволить. Не иначе барин баловал своих служащих, — пояснил Ремизов. На мгновение задумался, а потом взял да и спросил: — Михаил, ты когда-нибудь пивал пиво «Калинкинъ»?

— Да, что вы, Акакий Акакиевич, я в основном местным «Степан Разин» балуюсь. Оно мне больше по вкусу. Пробовал и «Мюнхенское», и «Амстердам», но лучше нашего череповецкого ничего не нашел.

— «Калинкинъ» лучше во всей империи. Он ведь до сих пор является поставщиком его императорского двора. Так что не каждый его себе позволить может.

— Думаете? — удивился Михаил.

— Ничего я не думаю, — отмахнулся Акакий Акакиевич, — а всего лишь констатирую факт. Оно ведь знаешь, сколько стоит?

Ремизов назвал стоимость. Фотограф от удивления присвистнул.

— Да и в городе его днем с огнем не сыщешь, — добавил Акакий Акакиевич.

Вернул бутылку на прежнее место. С помощью порошка, кисточки и пленки снял отпечатки пальцев. Сразу же их убрал в отдельный карманчик в чемодане.

Чай и пиво в стаканах наводили на размышления. Тут было одно из двух. Либо кто-то из них не пил (точно можно будет узнать после вскрытия трупа — кто именно), либо, что тоже было правдоподобно, что сторож (ну если он был, конечно же, один) отчего-то передумал, оставил чай и по какой-то причине переключился на более крепкие напитки.

— М-да. Вот пойми тут. Один человек тут наследил или уже несколько, — проворчал Акакий Акакиевич

Пока со стаканами возился, приоткрылась дверь и в проем просунулась ухмыляющаяся (так показалось Ремизову) голова князя Чавчавадзе.

— Ну, что тут у тебя, Акакий Акакиевич? — Поинтересовался Ираклий.

— Да немного осталось, — отмахнулся эксперт.

Чавчавадзе что-то ляпнул про городового и собаку. Ремизов удивленно на него взглянул и спросил:

— Шутить изволишь, ваше сиятельство? Мне, что больше заняться нечем?

— Да не шучу, Акакий Акакиевич, не шучу. Не до шуток сейчас. Вот изловим душегуба, вот тогда и шутить будем.

Выяснилось, что собачка с делом как-то связана.

— Хорошо, схожу, взгляну, — проговорил Ремизов, а когда дверь закрылась, продолжил осмотр каморки. — Точно сказать один он был или не один только после доскональной экспертизы и скажешь. На этом стакане, — он указал на тот, в котором был чай, — отпечатки четкие, на этом, — перст указующий был направлен на пивной, — размытые. Ладно, гадать на кофейной гуще не будем. Будем надеяться, что хозяин этих пальчиков в нашей картотеке обнаружится. Не дай бог, какой залетный господин.

Когда закончили, а Михаилу пришлось сделать еще несколько снимков, они вышли в коридор. Там, примостившись на лавочке, сидел городовой. Увидев их, он встал, вытянулся, словно это были какие-то важные шишки, а не штатные сотрудники полиции и произнес:

— Ваше благородие, его сиятельство просил, как только вы закончите с этим делом за мной проследовать.

— Что там еще? — Спросил Акакий Акакиевич.

— Нужно тут одну собачку осмотреть.

— Так это не ко мне, а к ветеринару, — попытался пошутить Ремизов, но городовому явно было не до шуток.

— Собачка та мертвая. И вполне возможно, что была убита этой ночью.

Эксперт удивленно взглянул на Бычкова.

— А вот это уже интересно. Думаешь, связана с нашим делом? — спросил Ремизов у городового.

— Так точно, ваше благородие.

— Ну, раз связана, тогда веди.

Вслед за городовым они вышли из дома во двор. Тело сторожа уже увезли, а на плитке остались только очертание и кровавые коричневые пятна. Городовой невольно перекрестился. Акакий Акакиевич только взглянул на место преступления и вышел на улицу. За ними увязались, было, зеваки, но Фрол Игнатьевич цыкнул и те отстали. Обогнули дом и направились к реке Ягорбе, но не дошли, а свернули на Дворянскую. Тут уже собралась ватага местных мальчишек. Второй городовой, явно вызванный для усиления, всеми правдами и неправдами пытался их разогнать.

— Плохо, очень плохо, — проворчал Акакий Акакиевич. — Небось… уже все следы затоптали.

Теперь, когда появился смотритель музея, дело пошло быстрее. В течение каких-то десяти минут они осмотрели первый этаж. Дольше провозились с дверью, где когда-то была комната горничной. От волнения старик все никак не мог подобрать ключ. В замочную скважину пихал ключ от своей квартиры. Пытался провернуть, но у него ничего не получалось. Наконец Ираклий не выдержал и спросил, действительно ли это тот самый ключ. Старик вытащил и посмотрел. Выругался.

— А вы не спешите, уважаемый, — проговорил князь, затем взглянул на дверь и полюбопытствовал: — отчего все двери в доме открыты, а эта — закрыта?

Смотритель вытащил из кармана другой ключ.

— Это подсобное помещение. Когда-то тут была комната нянечки Верещагиных, но когда дед Кирилла Андреевича создавал тут музей, он отдал его под бухгалтерию. Сюда посторонним входа нет.

— Понятно, — проговорил Ираклий. — А где у вас хранилище музейных экспонатов? — Поинтересовался он.

Князь прекрасно понимал, что, как и в любом другом музее, тут должны были существовать запасные фонды, чтобы время от времени обновлять экспозицию. Смотритель задумался, казалось, он впервые об этом слышал.

— У нас нет запасников, — проговорил Поликарп Федорович.

— А если вдруг понадобиться отреставрировать картину, что тогда?

— Тогда на стенку вершатся табличка, что произведение на реставрации. Картину барин отвозит в Санкт-Петербург в Русский музей.

Наконец смотрителю удалось открыть дверь. Полицейские вошли внутрь.

— Да тут, уважаемый, даже черт ногу сломает, — молвил князь Чавчавадзе, — выходит, вор и тут побывал. Вот только как он сюда проник, если дверь была закрыта?

В помещении царил беспорядок. По крайней мере, так считал Косолапов. Папки, бухгалтерские книги, тетради все это лежало где попало: на черном деревянном столе, на диване, на стульях, в шкафу, на подоконнике и даже на полу.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, ваше сиятельство, — сказал Поликарп Федорович, — это стандартная обстановка. Тут всегда так.

— На вашем месте я бы выгнал бухгалтера, — не выдержал Косолапов. Серафим Григорьевич и сам не ожидал, когда в ответ услышал:

— А барин взял да и выгнал.

— Эвон как, — удивился исправник. Вот и появился первый подозреваемый. Правда фигура незначительная, но и ее исключать нельзя. — И как давно?

— Недели две назад. Барин не выдержал и рассчитал его. Даже считаться с тем, что он отменный специалист не стал.

— Любопытно, — проговорил исправник и сделал запись в блокноте. — Ревизию провели?

— Собирались, — молвил Поликарп Федорович.

Косолапов еще раз оглядел комнату и вновь спросил:

— А теперь, кто это все разгребать будет?

— Так нового бухгалтера барин уже на следующий день нанял. Ему его порекомендовал Алексей Гальской.

Алексей Гальской был предводителем местного дворянства. Его усадьба находилась на противоположном берегу реки Шексны, и попасть туда можно было только на пароме. Дворянин руководил местным футбольным клубом «Шексна» и параллельно являлся в нем голкипером.

— Назовите, пожалуйста, Поликарп Федорович, фамилии обоих бухгалтеров. — Попросил Косолапов.

— Вы думаете, что они… — молвил смотритель, прикрывая рукой рот.

— Не исключаю. Если вдруг обнаружится, что ничего в доме не пропало, то тогда…

— Мне кажется, сюда нужно направить Акакия Акакиевича, — произнес князь Чавчавадзе.

Смотритель назвал две фамилии. Косолапов записал в блокнот и поинтересовался адресами.

— Я на память не знаю, — проговорил Поликарп Федорович, — мне нужно посмотреть в книге.

— Хорошо, — молвил князь, — сначала осмотрим музей, а уж потом адресами займемся.

Чавчавадзе еще раз оглядел комнату и уточнил:

— Вы уверены, Поликарп Федорович, что тут ничего не пропало? При таком бардаке лично я бы не был уверен.

Старик обошел комнату. Хотел, было прикоснуться к бумагам, но князь его вовремя остановил и произнес:

— Я ещё раз хочу уточнить, Поликарп Федорович, тут точно ничего не пропало?

— Я не уверен, но вроде все в порядке.

— Будем надеяться, — проговорил князь. — На всякий случай все же нужно послать сюда Акакия Акакиевича.

Покинули помещение, вернулись в коридор. Ни городового, ни экспертов уже не было.

— Собачку пошли осматривать, — констатировал Косолапов.

Поднялись на второй этаж.

Начали с будуара. Только сейчас Серафим Григорьевич обратил внимание, что каждая комната в доме тематическая. Если гостиная была посвящена туркестанскому периоду творчества Василия Васильевича, князь даже обратил внимание, что среди эскизов был набросок «Апофеоза войны», небольшой такой двадцать на двадцать сантиметров, то в женской комнате он был связан с японцами. Вся мизансцена была сосредоточена вокруг изящного бюро-секретера и столика для рукоделия. В этой комнате, по замыслу отца Кирилла Андреевича, подчеркивался образ жизни женщины в конце XIX века. Именно в таких комнатах дамы проводили свободное от светских обязанностей время. Мать Василия Васильевича должна была заниматься рукоделием, чтением. Тут же она вела переписку.

Князю Чавчавадзе понравился удобный и весьма емкий бюро-секретер. С выдвижными ящиками и ящичками он произвел на сыщика неизгладимое впечатление. Именно о таком мечтала вот уже столько лет его супруга. Рукой коснулся туалетного столика, состоящего из комода на высоких ножках и зеркала. Тут же получил замечание от смотрителя, что касаться музейных экспонатов руками нежелательно.

— Прошу прощения, — проговорил князь. — К сожалению, пристанет отказаться на время от правил. Боюсь, что если мы сейчас обнаружим пропажу, то так или иначе, но нашим криминалистам придется снимать «пальчики». Вполне возможно, что вор тут наследил.

Он взглянул на стол, и спросил:

— А что это за стиль? Не встречал.

— Столик для рукоделия, — пояснил Поликарп Федорович, — украшен в восточном духе с японскими мотивами в сложной технике росписи по лаку.

Князь покачал головой. Э как, смотритель завернул по писаному, словно они не полицейские, а экскурсанты, пришедшие в музей поинтересоваться жизнью и творчеством Василия Васильевича Верещагина.

— То-то я погляжу, что почти все картины тут связанные с Японией. — Проговорил Косолапов.

— Обычно в дамской комнате мы заканчиваем экскурсию, — пояснил Поликарп Федорович, — Ведь именно во время русско-японской войны погиб Василий Васильевич.

Инспектор понимающе кивнул. Историю жизни знаменитого земляка знали почти все черепане. Кроме памятника, установленного напротив его дома, в городе в честь него были названы улица в Новом районе, городская публичная библиотека, созданная когда-то Иваном Андреевичем Милютиным, школа изобразительного искусства. Местные власти пытались вырастить еще не одного талантливого художника, но у них этого пока не получалось.

Смотритель обошел будуар.

— Ну, пропало тут что-нибудь? — поинтересовался князь.

— Нет. Все на месте. — Проговорил смотритель. — Картины перевешены и висят, как и висели всегда.

— Замечательно, — произнес Косолапов, — тогда не будем задерживаться и продолжим.

Прошли в столовую. Самая светлая и уютная часть в доме. В самом центре — раздвижной стол «сороконожка». Когда-то за ним собиралась многочисленная семья художника. Серафим Григорьевич на мгновение закрыл глаза и представил. Вот во главе стола Василий Верещагин, отец художника, напротив него в противоположном конце супруга. Лицом к окну Василий и Николай, а смотрящий на двери Александр. Даже показалось, что бренчат ложки и поблескивает в солнечных лучах фарфор. В углу застекленный шкаф-горка, в котором выставлена из фарфора, фаянса, стекла посуда.

Стены, как и во всем доме, украшены картинами. Центральным является портрет «Старухи-агаларки в национальном головном уборе». Между окнами «Раненый», «Черное море. Мыс Фиолент вблизи Севастополя». У голландской печки — «Отставной дворецкий» и «Афганец».

Кроме картин еще несколько фотоснимков, на одном из которых князь Чавчавадзе признал художника. Два других заинтересовали его больше.

— А это кто? — поинтересовался он у смотрителя.

— Брат Василия Васильевича Александр. — Разъяснил тот. — Должен сообщить, господа, что все вещи в столовой находятся на своих местах.

— Вы уверены?

— Уверен, ваше сиятельство.

— Тогда продолжим, — проговорил князь.

Бывшая детская. Всего несколько метров. Двери нет. Она просто мешала. Вход преграждала стойка с канатами. По ту сторону стояли манекены.

— Это одежда прошлого века, — проговорил Поликарп Федорович, — так одевались Верещагины.

— Костюмы настоящие? — полюбопытствовал князь.

— Нет. Сшитые, по старинным выкройкам, в местном ателье. Старые не сохранились. Вот и пришлось обратиться к мастеру за помощью. Спецзаказ.

— Уж, не у Алексея ли Петровича Скородумова? — спросил князь.

— У него самого.

— А ты, князь, откуда знаешь? — полюбопытствовал Косолапов, взглянув на князя.

— Так я же сам у него костюмы заказываю. Хороший мастер. Он у железнодорожного вокзала живет. Рекомендую.

Косолапов предпочитал покупать готовое платье, благо магазинов с его выбором в городе было предостаточно. Если и заказывал в ателье, так только полицейский мундир. Пошив униформы стоил довольно дорого, но зато готовое платье на нем сидело как влитое. Серафим Григорьевич не чувствовал в нем себя неудобно, а это при их службе очень важно. Темно-зеленый сюртук (цвета так и не поменялись, хотя были попытки) с воротником того же цвета и с красными кантами по борту, воротничку, обшлагам и задним клапанам — «листочкам». Брюки-суженки. Сапоги непременно со шпорами. Исправник вспомнил, что императоры, сначала Михаил, а уж затем и Константин категорически отказывались подписывать указ об отмене шпор, хотя лошади, как полицейская единица давно ушли в прошлое. Многим не нравилось, но пойти против государя-императора и заявить, что они в нынешней ситуации неудобны, никто не решался. Вот и приходилось офицерам щеголять со шпорами. Одно радовало, барышням это очень нравилось.

Косолапов невольно вспомнил мундир околоточного. Черные шаровары с красным кантом сапоги на твердом футере, с лаковыми голенищами. На голове фуражка: на околыше кокарда, на тулье герб. На белом хлопчатобумажном мундире из ластика — серебряный знак с гербом города и черный номер. И непременный атрибут любого околоточного (это требовал полицейский устав) — усы. У Сухарева на груди еще красовалась медаль «За усердие» с профилем государя-императора. Униформа околоточного, как впрочем, и городовых были фабричного изготовления. Вот только у околоточный сапоги юфтевые, да бляха, которая пристегивалась слева на груди. На ней указывался личный номер, наименование участка и название города. Как Косолапов помнил, у Фрола Игнатьевича была семерка.

Исправник взглянул на костюмы. Сейчас большую часть вещей, что были на манекенах, уже не носили. Котелок, так модный когда-то, оказался не востребованным уже в середине двадцатых годов. Можно, конечно, было встретить человека в такой шляпе, но это скорее исключение из правил. Фрак, который теперь одевали в основном на торжественные приемы. На женском манекене длинное, почти до пола, платье, из-под которого выглядывают остроносые бежевые сапожки. Шляпа широкополая с пером. С боку к руке манекена был пристегнут зонтик.

Засмотрелся исправник на фигуры обоих братьев и их матери. Невольно подумал, а действительно ли Верещагины были такими. Уже хотел спросить у смотрителя, когда его в реальность происходящего вернул голос князя, который успел задать свой вопрос раньше.

— Ну, что скажешь, Поликарп Федорович?

— Да, что тут скажешь, ваше сиятельство. Вроде все на месте.

— Все?

— Как есть все. Вон, даже золотые часы Николая Васильевича на месте.

Он указал рукой на карманные часы, что держал в руках один из манекенов.

— Точно золотые? — полюбопытствовал Косолапов.

— Золотые, — подтвердил смотритель, — но ведь не это, же главное. Были бы они даже позолоченными, они бесценны. Ведь с этими часами сам Николай Василевич хаживал. Тут один коллекционер всё нарывался их у барина купить, так хозяин ни в какую. Память и всё тут.

В правдивости слов Косолапов не сомневался. Антикварные вещи XIX века, и начала ХХ пользовались у коллекционеров повышенным спросом. Как-то раз он и сам заглянул в лавку, что была на Воскресенском проспекте. Загляделся. Подумал, было купить блюдце, якобы принадлежащее князю Мышкину, но когда услышал стоимость — не решился. Да тут зарплаты не хватит. С одной стороны и прогореть с такими ценами можно, но с другой… Были люди, которые готовы были платить за старинные вещи бешеные деньги. Вполне возможно, что именно такой вот коллекционер и заказал обокрасть дом Верещагиных.

— Я тут подумал, — проговорил Косолапов, — что вор наш вполне мог работать по заказу. Охотиться, так сказать, за конкретной вещью. Отчего и часы, позолоченные, не взял. — Так что нам нужно будет не только исполнителя, но и заказчика найти. Вот, что получается, князь, — посмотрел исправник на Чавчавадзе, — выходит, нам душегуба сего обязательно живым нужно брать.

— Получается так, — согласился Ираклий.

— Вот только что он украл? — Спросил Серафим Григорьевич.

— Думаю, что скоро узнаем. Поликарп Федорович, мы с вами весь дом осмотрели?

— Нет, ваше сиятельство еще кабинет остался.

— Тогда продолжим.

Косолапов уже давно отметил, что нужное всегда находится в последний момент. Бывает, что-то ищешь, ходишь, а оно, оказывается, под носом лежит. Обыскиваешь дом, а нужное в последней комнате. И Серафим Григорьевич поклясться мог, что если бы начали искать именно из той комнаты, где они вещь нашли, то в этом случае пропажи там не было. Вот и сейчас нашли место, откуда украли картины. Это был кабинет, когда-то принадлежавший не то отцу братьев, не то одному из братьев. Скорее всего, Николаю Васильевичу.

— Эх, надо было сразу сюда идти, — в отчаянии проговорил князь Чавчавадзе, — а так столько времени потеряли.

— Кто же знал, — проговорил Косолапов, — кто же знал, князь.

А ведь уже казалось, что кражи не было. Даже мысль проскочила, что это обычное убийство, но нет. Это стало ясно, когда смотритель открыл дверь кабинета. Неожиданно для всех он замер на пороге и прошептал:

— Что-то не так, господа!

— Что не так, Поликарп Федорович? — спросил исправник.

— Тут явно что-то не так. Точно сказать пока не могу.

Смотритель уже хотел, было, сделать шаг вперед, но князь остановил его:

— Одну минуточку, позвольте, но первым в помещение войду я.

Прежде чем войти в помещение, Чавчавадзе осмотрел дверь. Покачал головой и только потом, так ничего ни кому не сказав, вошел в кабинет. Огляделся.

Центральное место экспозиции занимали портреты. В основном это были эскизы, нарисованные карандашом. Сейчас даже невооруженным взглядом было видно, что не хватало, как минимум, двух. Кроме того, стул, стоявший у самого окна, был сдвинут. На столе беспорядок и пустые картинные рамы.

— Что же он наделал супостат, — проворчал Поликарп Федорович. — Да картинам этим цены нет…

— Ничего отыщем, — молвил Косолапов, понимая, что обычно половина таких вот краж оставалась не раскрытой. Проще было работать по убийству. Там подозреваемый сразу находился, а тут… Тут надо было подозревать любого. Неизвестно, какие мотивы двигали заказчиком.

— Ваше благородие, — раздался за их спинами голос урядника Лопухина.

Тот уже выполнил распоряжение и вернулся в дом. Он стоял у дверей и переминался с ноги на ногу. Исправник взглянул на Михаила и спросил:

— Ну, что там у тебя?

— Всех поставил на ноги. Теперь из города ни одна мышь не проскочит…

— Если не проскочила раньше, — проговорил князь, поправляя урядника, — надеюсь, мы успели.

Чавчавадзе аккуратно (стараясь не стереть «пальчики», если конечно такие имелись) за углы взял в руки раму и прокрутил ее.

— Что за картина была в ней? — поинтересовался он у смотрителя.

— Точно не могу сказать, ваше сиятельство, но мне кажется, что не хватает наброска «Лезгин Шаджи Муртуз Ага из Дагестана», — Поликарп Федорович указал на темное пятно на стене, — картина вот здесь висела.

— Дорогая картина? — спросил Косолапов.

— Да все произведения, что находятся в музее, цены не имеют.

— В определенном смысле — да, — согласился Серафим Григорьевич. — А что за вторая картина?

— Не могу знать, ваше благородие. Точно сказать может только барин.

Исправник еле сдержался, чтобы не выругаться. Барину ведь еще из-под Луковца нужно добираться. Косолапов взглянул на часы. Если Верещагин и приедет, то ближе к вечеру. Серафим Григорьевич мысленно прибавил пару часиков, понимая, что в пути могут возникнуть проблемы.

— Вот что, Миш, — проговорил Косолапов, — сбегай на Дворянскую улицу да узнай, не закончил ли Акакий Акакиевич. Пусть немедленно сюда идет. Проводишь…

Но выполнить приказ исправника Лопухин не успел. В дверь вошли эксперт и фотограф.

— Заждались? — с порога спросил Ремизов.

— Ты вовремя пришел, Акакий Акакиевич. Тут работка для тебя нарисовалась.

— Вижу, — поправил очки эксперт, оглядывая комнату

Покачал головой, проворчав:

— Уже натоптали.

Поставил чемодан на стульчик, что стоял у дверей (тут обычно сидел смотритель музея во время экскурсии) и стал надевать перчатки.

— Ну, а что там с собачкой? — спросил Косолапов.

— Что с собачкой? Застрелена собачка. С близкого расстояния, почти в упор.

— А пуля?

— Пулю извлекли. Да и гильзу, на удивление, нашли.

— Ну и что выяснилось? — поинтересовался князь. — Из какого оружия стреляли?

— «Вальтер». Точную модель можно определить только после лабораторной экспертизы.

— А мне казалось, что ты любую модель можешь по гильзе определить, — попытался Акакия Акакиевича поддеть князь.

— Так я и определил — «Вальтер», а уж, какая конкретная модель — это только в лаборатории.

— М-да. Не густо. — Вздохнул Косолапов. — Оружие распространенное.

Пистолеты, разработанные фирмой «Карл Вальтер Ваффенфабрик» были самыми популярными в мире. Немецкие самозарядные пистолеты считались надежными. Использовались в горячих точках наравне с «Токаревым», как в регулярной армии, так и в так называемых «бандформирования». Пришли на смену устаревшим, в свое время, револьверу и маузеру. Вполне возможно и у местных бандитов пару-другую можно отыскать.

— Не густо, — повторил исправник, глядя, как Ремизов работает.

— Ничего, Серафим Григорьевич, прорвемся, — усмехнулся эксперт. — А сейчас попрошу вас мне не мешать. Михаил, ты перезарядил фотоаппарат?

— Да, Акакий Акакиевич.

13 августа 1989 года. Российская империя. Где-то в окрестностях Луковца.

Ожидание затягивалось. Пристав уже начал нервничать. Он то и дело поглядывал на часы. Евгений Васильевич заволновался, а что если Филиппу не удастся отыскать Кирилла Андреевича. Наконец, он не выдержал и позвал дворецкого. Тихон появился сразу.

— Мне бы позвонить в город, — проговорил Максимов.

— Следуйте за мной, ваше благородие, — молвил он.

Пристав поднялся по лестнице. Дворецкий открыл дверь и пропустил его в дом.

— Телефон находится в гостиной, ваше благородие, — добавил Тихон и ушел.

Евгений Васильевич гостиную нашел быстро. Первая комната от дверей. На пороге остановился и засмотрелся. Ему впервые удалось взглянуть на то, как живут заводчики. Присвистнул от удивления. Пристав такого увидеть, явно не ожидал. Телевизор, стол, у стены пианино. Рядом с дверью этажерка. На нижних полках книги, а наверху телефон в стиле ретро.

Увы, но до исправника дозвониться так и не удалось. Наконец, его соединили с дежурным по отделению. Дежуривший сегодня Иван Тютчев сообщил, что ни Косолапова, ни Лопухина нет. Максимов сделал вывод, что те все еще в музее.

— Хорошо, — приказал Евгений Васильевич, — тогда записывай. Мы с Егоровым застряли в имении Верещагиных. Сам хозяин находится на охоте и еще неизвестно когда вернется. К тому же наш «КаЗаВоС» сломался. Как придет исправник, передай.

— Будет исполнено, ваше благородие, — отрапортовал Тютчев. Максимов хотел, было повесить трубку, но дежурный поинтересовался — получится ли отремонтировать машину и не прислать ли механика из гаража?

— Много времени уйдет, Иван, — ответил Евгений Васильевич, — а техпомощь нам из Мологи вот-вот должна прибыть, благо до города всего каких-то полсотни верст.

Повесил трубку и только после того, как перезвонила девушка из АТС, покинул дом. Вышел на крыльцо и тут до него донесся шум двигателя. Со стороны ворот ехал пневмоколесный вездеход. Это явно была самоделка, так как подобных машин Евгений Васильевич в своей жизни не наблюдал. Удобная штуковина, как отметил он, разглядывая этого монстра, для сельской местности. Даст сто очков вперед «КаЗаВоСу», хотя внедорожник считался лучшим среди машин его класса.

— Богата земля русская Кулибиными, — прошептал пристав, поправляя униформу.

Вездеход был создан по специальному заказу Верещагина, и им явно сейчас управлял сам хозяин. Видно было, что Кирилл Андреевич возвращался с охоты. На нем был пятнистый камуфляж. В кузове сидел мальчишка, посланный за барином. У ног мальчугана лежало старое ружьё и трофеи.

Максимов обратил внимание, что при движении рама вездехода постоянно изгибалась, отслеживая рельеф местности.

Кирилл Андреевич остановил вездеход около беседки. Филипп тут же соскочил и куда-то умчался. Сорванец — одним словом. Максимов поддался искушению и подошел ближе. Машина его поразила еще больше. Видно было, что все четыре колеса у нее были ведущими, а конструкция рамы — ломающаяся. Особенно понравились Евгению Васильевичу шины — широкопрофильные низкого давления.

— Вот бы мне такой, — прошептал пристав.

С такими шинами и на болото сунуться не страшно и реку переплыть можно, а для него любителя клюквы да морошки самое то.

Верещагин слез с вездехода. Не обращая внимания на полицейского, прокричал:

— Семен!

Повар не заставил себя ждать. Появился тотчас. Поклонился барину.

— Возьми дичь, да пожарь.

— Хорошо, барин, — Семен, направился к вездеходу, взял пару уток и ушел в дом.

Кирилл Андреевич снял очки (существовала вероятность, что камушек, вылетевший из-под колеса, мог попасть в глаз) и направился к приставу. Протянул руку для рукопожатия и представился:

— Кирилл Андреевич Верещагин. С кем имею честь общаться?

— Евгений Васильевич Максимов — участковый пристав.

— Чем обязан визиту, ваше благородие?

— Преступлением, Кирилл Андреевич, преступлением.

— Что-то случилось серьезное? — поинтересовался заводчик.

— В один из ваших домов, — молвил Евгений Васильевич, — а конкретно в здание музея проник вор.

— А сторож?

— Сторож убит.

Верещагин изменился в лице, побледнел:

— Плохие новости принесли вы, Евгений Васильевич. Кто ж мог подумать, я ведь еще вчера с ним разговаривал. Семеныч все талдычил — крайняя смена. А вышла последняя.

— Аглая! — позвал Верещагин супругу. Затем взглянул на пристава и спросил: — Мое присутствие необходимо?

— Боюсь, что да, Кирилл Андреевич.

Верещагин вздохнул.

Охота, рыбалка и летний отдых (а ведь лето вот-вот закончится) псу под хвост. Вчера утром он с супругой приехал в имение. Первым делом озадачил прислугу, что обитала в его загородном доме. Построил всех по стойке смирно, а сам уединился в оружейной. Когда лесничий доложил, что в Тихой гавани он накануне видел уток, Кирилл Андреевич уже был готов. Отчего в этот же вечер, взяв пневмоколесный вездеход, выехал к озеру.

Верещагин предпочитал охотиться с чучелами и духовыми манками. Для этого Кирилл Андреевич любил использовать пять чучел кряковой утки коричневой окраски. Причем, приманка была намного темнее, чем живая кряква. Удобно тем, что чучело хорошо видно вечером.

Расположил чучела в кормовых местах на окраинах окон от ряски и тростника, в непосредственной близости от своего укрытия.

Вечером Кирилл Андреевич подстрелил парочку уточек и отправился на остров, благо вездеход мог плавать, в землянку. Выпил морковного чая да спать лег, а поутру опять в укрытие. Неизвестно, сколько он просидел в засаде, если бы не Филипп. Голос мальчишки, звавший его, заставил позабыть об охоте. Пришлось забыть на время о чучелах и отправиться к Фильке. Видно произошло что-то серьезное, раз мальчонка добрался в Тихую заводь. Когда расспросил, понял, что не ошибся. Поэтому сразу приметил на крыльце пристава.

— У Евгения Васильевича машина сломалась, милый, — проговорила барыня, когда её супруг после того, как ответил на вопросы Максимова, замолчал.

— Вот незадача. — Вздохнул Кирилл Андреевич, — моя сейчас в ремонте.

— Ой, — развела руки в стороны его супруга, — а я ведь уже пообещала Евгению Васильевичу, что мы его в город отвезем.

— Да уж незадача, — вновь вздохнул Верещагин, затем взглянул на пристава: — А вы, ваше благородие, когда-нибудь летали на геликоптере?

— Ни разу, Кирилл Андреевич, — признался тот, не понимая, к чему клонит Верещагин.

— А на аэроплане?

— Бывало.

— Вы как переносите полеты на аэропланах?

— Да вроде нормально…

— Вот и замечательно. Подождите тогда меня несколько минут. Мне еще кое-какие дела нужно сделать, — он оглядел себя, — ну, и само собой, переодеться. Вот что, — проговорил он, обращаясь к супруге, — насчет Семеныча — отправишь в Киев телеграмму с соболезнованиями. Потом сходи в гараж и прикажи Виктору приготовить геликоптер.

Сказал и по лестнице вбежал в дом. Пристав проводил его взглядом. О том, что у Верещагина, как у любого предпринимателя, может быть личный геликоптер, он как-то не подумал. Евгений Васильевич мысленно выругал себя.

— Старею, — вслух произнес Максимов, — ох, старею.

Верещагин вошел в дом. Дворецкий тут же забрал у него ружье и унес. Кирилл Андреевич снял куртку, но прежде чем направиться в гардеробную, что была под лестницей, ведущей на второй этаж, пошел в гостиную. Сперва он попытался позвонить на домашний номер Теткина, но смотрителя на месте не оказалась. Девушка на АТС сделала несколько попыток, и в очередной раз спросила:

— Еще раз набрать, Кирилл Андреевич?

— Нет, не надо. Скорее всего, он в музее, а там телефона нет.

Верещагин уже собирался положить трубку, как вдруг его осенило.

— Вот, что Настя (так звали барышню, что дежурила сегодня на АТС) соедини меня с Санкт-Петербургом.

— Говорите номер, Кирилл Андреевич.

Верещагин назвал номер полицейского управления столицы, а так же фамилию чиновника, которому он хотел позвонить. Старый приятель еще по академии уже не раз обещался помочь ему, да вот только подходящего случая не подворачивалось. На том конце провода девушка попросила подождать минут десять. Этого было достаточно, чтобы переодеться.

Пока ждал, скинул камуфляж. Отыскал в шкафу потертые темно-синие джинсы, зеленую рубашку и кожаную курточку. Успел надеть как раз в тот момент, когда телефон неистово зазвонил.

— Телефон, барин, — доложил дворецкий.

— Сейчас иду, — проговорил Верещагин, хватая с полки плотный шлем. Геликоптер он поведет сам.

Вернулся в гостиную и взял трубку.

— Да. Слушаю.

— Столица на проводе, — проговорила Настя и добавила, — соединяю.

Что-то щелкнуло, а затем на том конце провода раздался знакомый голос.

— Князь Юсупов у телефона.

— Алексей Николаевич, — проговорил Верещагин, — это Кирилл Андреевич.

— Узнал, узнал. С чего это ты вдруг решил побеспокоить своего старого приятеля, да еще и звонить на рабочий номер. Али что случилось? Уж не вдовцом ли ты стал? — подшутил князь.

— Да бог с тобой, ваше сиятельство, — проговорил Верещагин, понимая, что отвлекает Юсупова от важных дел. — Меня, Алексей Николаевич, ограбили…

— Что вы говорите, Кирилл Андреевич, — сказал Юсупов, — а я-то чем вам могу помочь? Вам нужна полиция, а не я. Причем череповецкая полиция, — добавил он.

— Само собой, ваше сиятельство, да вот только я местной полиции не доверяю. Не найдут они вора. Вы бы уж посодействовали, Алексей Николаевич.

— Чем же тебе помочь, старый друг?

— Человечка бы, какого в помощь нашим сыскарям бы прислал, но толкового.

— Так у меня все толковые. Дураков не держим-с. — Юсупов вздохнул: — Ладно, посодействую, но помни ты у меня в долгу.

— С меня стакан водки и огурчик. — Пошутил Верещагин.

На том конце провода засмеялись.

— Ладно. Договорились. Стакан и огурчик. Тогда в конце сентября жди. Приеду к тебе…

— Я тебе знатную охоту организую.