Бесплатный фрагмент - Сёстры Рябинины и Ко

СЕСТРЫ РЯБИНИНЫ И Ко

(Повесть о девчонках из девяностых)

В семье дети были взрослыми. Дочь отрабатыва­ла преддипломную практику, сын заканчивал школу. Старая мать стеснялась своей беременности. Родились две девочки, близнецы. Назвали: Ля­ля, Неля. Двойняшки были похожи на забавного чернявого ­зверька, который вдруг почему-то раздвоился в гла­зах, с кривыми толстыми ручками и ножками, голо­вастые, с приплюснутыми носами, с оттопыренными ушками.

В семье их любили очень.

Едва мать успевала покормить их, как приходи­ла с работы дочь, бросала в угол портфель и спешила, раскинув руки, к сестричкам. Приседала по оче­реди перед каждой — они, приплясывая, охватывали лапками ее шею — и одевала на прогулку. Она привозила их из скверика, где гуляющие не­изменно выражали восторг («Бывает же такое! Ну как две капли воды!») И уже приходил со смены отец, мыл тщательно руки с мылом и на цыпочках, в носках, шел к девочкам.

— А мы — во! Самые лучшие на свете! — ликовал он, показывая большой палец.

— С ума сошел, — смеялась мать. Даже немного обижалась: к старшим он не выказывал такой любви.

Потом подросшие сестрички стали взбираться на брата. Он полулежал в кресле и читал толстую книгу па физике. Девочки ползали по нему, трогая пальчиками его тоненькие, только что отпу­щенные студенческие усики.

Время летело быстро: садик, школа. Семью по­стоянно лихорадило от всплесков буйной фанта­зии сестриц. В пятом классе сестры пришли к выводу, что их лица и фигуры страшно далеки от стандартов кра­соты. Для начала решено было похудеть. Гимнастика, диета, хула-хуп (в алюминиевом об­руче соседский мальчишка просверлил дырку и всыпал туда килограмм речного песка), бег с первым трамваем. Лялю приходилось трясти и волоком волочь с постели.

Сестры могли бы успешно защитить диссерта­цию на тему «Как похудеть» с предоставлением обильного теоретического материала, но на прак­тике дело продвигалось туго. Их рослые, здоровые тела упорно не хотели принимать хрупких форм, как у некоторых спичкообразных од­ноклассниц.

Тогда они пошли на крайнюю меру: не брать в рот ни крошки две недели. Чтобы не вызывать у домашних подозрений, жидкую пищу решили выливать в унитаз, твердую — скармливать на балко­не голубям. «В эти две недели, — убеждала возбужденная Неля сестру, — иссякнут все внутрен­ние ресурсы. Потом в ход пойдет жировая про­слойка. Слышишь, Лялька, жир пойдет!»

Сестрам нужно отдать должное: они стоически выдержали первые мучительные три дня, подкрепляясь лишь кипяченой водой. На четвертый день Неля, войдя в кухню, увиде­ла: ее ненаглядная единоутробная сестрица, при­строившись на корточках у батареи, прямо со ско­вороды воровски пожирала наспех поджаренные полусырые картофелины. «Предательница», — жестко сказала Неля и вышла, изо всех сил хлопнув дверью.

Скоро кто-то сказал сестрам, что как раз наоборот, у них очень эффектная киногеничная внешность, и что на актерское отделение очень похожих близ­нецов берут почти вне конкурса. Ляля с Нелей в тот же вечер сели писать письмо в Москву во ВГИК. В письме они очень объективно подошли к описанию своей внешности, роста, веса, объема талии, груди и бедер, и в кон­це спрашивали, правда ли, что на актерское отде­ление конкурс сто человек на место.

Ответа из приемной комиссии они не дождались. Ну что же, все правильно: если туда действитель­но столько желающих поступить, всем же не отве­тишь, правда? Девочки знали, что творческий конкурс будет делиться на туры. К турам нужно было основательно подготовиться, порепе­тировать. Однажды после субботних танцев сестры не ушли из парка, а забрались, хихи­кая, в заросли акации и стали разрабатывать план действия.

Мимо по дорожке дефилировали редкие парочки, не на них Ляля с Нелей и решили испытать си­лу своего актерского дарования. Когда по аллее прошли, сцепившись под ручку, мужчина и жен­щина, Неля скомандовала шепотом: «Раз, два, три!» — заткнула уши пальцами и душераздирающе закричала: «А-а-а-а­а-а!». Можно было не сомневаться, что злополучную жертву тащит в кусты и убивает не менее дюжины озверелых бандитов.

Ляля вскрикнула от неожиданности и бросилась зажимать ей рот: «С ума сошла, Нелька!». Неля как раз в это время начинала кричать «помогите», но из-за Ля­линой руки получилось беспомощно оборвавшееся: «Помоги…", так что фантазия живо дорисо­вала, как бандиты грубо заткнули рот жертве.

Результат превзошел все ожидания: мужчи­на и женщина поспешно, на что были только способны ноги, покидали пустынную аллею; еще одна пара, боязливо озираясь, спешила в противоположную сторону.

Вскоре Неля заявила, что не же­лает учиться и видеть вокруг сплошь самовлюб­ленных писаных красавиц и красавцев. Да они же с сестрой от тоски и зависти высохнут! Лучше, сказала она, поступать в институт с самыми обык­новенными ребятами. Ляля, как всегда, целиком с ней была согласна.

…И вот сестрички сдали экзамен на аттестат зрелости. Причем Неля, более сильная в точных науках, решила контрольный вариант по алгебре за себя и сестру, а Ляля преспокойно ответила на экза­мене по литературе и русскому языку на вопросы двух билетов. Сестры были в одинаковых пере­дничках, волосы причесаны одинаково, и да­же подведенные глазки были опущены с одинаково постным выражением. Зоркая класс­ная, и та не заметила подвоха.

Аттестаты получились вполне на уровне и от­крывали желанную дорогу в престижный вуз. За­суетились родственники и знакомые, тайно приве­дены были в движение соответствующие рычаги. В один прекрасный августовский день две рослые девицы с вздыбленными от химической завивки волоса­ми, в сильно декольтированных майках, подвернутых джинсах и босоножках на громадных платформах, вылезли у аэропорта с двумя туго набитыми новенькими чемоданами и со всей шумной родней в придачу.

Привлекая внимание пассажиров, родня шумно, с поцелуями и слезами проводила девушек. Когда самолет взмыл вверх, в мире наступили невыносимые тишина и пустота. Ровно через три недели — в это время на имя абитуриенток Рябининых поступило четыре по­сылки и три денежных перевода — в притихшую квартиру пришла телеграмма: «Все отлично зачислены дневное отделение целуем встре­чайте 25 ж/д вокзале ЛяНе».

Мать тихо плакала, а на отца легла нелегкая миссия: открытками и телефонными звонками оповещать о радостной вести многочисленную родню. Их встречали на вокзале с цветами, шампан­ским, и брат, уже кандидат наук, прямо на перроне нацепил им каждой на запястье золотые часы. И на такси их повезли домой. По истечении недели, во время которой сестер буквально носили на руках, все в том же составе снова прощались.

Неля, в толстом свитере, джинсах и кедах (они сказали матери, что их группу посылают в колхоз убирать картошку), долго махала из тамбура рукой. Неразговорчивая проводни­ца отодвинула ее и захлопнула дверь. Неля пошла к сестре.

2.

В купе, кроме них, больше никого не было. Те­перь, когда они находились рядом и одни, становилось видно, что сестры кое в чем отличаются: Правда, обе были высокого роста, и черты лица у обеих были грубоватые. Они походили бы на грузинок, если бы не сильно вздернутые носы. У обеих из-под низких жестких челок блестели черные глаза под тя­желыми, темными от природы веками. У обеих густые брови срослись на переносицах, и на верхней губе темнел пушок.

Все-таки Ляля была чуть ниже ростом, уже в плечах и шире в бедрах — чуть-чуть, разумеется. Еще у Ляли была пара восхитительных ямочек на щеках. Они появлялись, когда Ляля не разжимая губ улыбалась. Зная это, Ляля по-другому и не улыбалась. Эти нежные вертикальные ямочки являлись предметом тайной жгучей зависти сестры. Дейст­вительно, было чем возмутиться: раз природа оде­лила их всем одинаково, то и ямочки, будь добра, тоже поровну.

Неля задвинула за собой дверь, не пропустив случая лишний разок взглянуть в зеркало и по­править чудовищной пышности начес на затылке. Взяла со стола грушу и с размаху села, закинув ногу на ногу.

— Нюнила? — сказала она вызывающе. — Давай уж сразу признавайся.

— Вот еще, с чего взяла? — Ляля, чтобы доказать обратное, тоже лихо закинула ногу на ногу и, по­медлив, выбрала из целлофана грушу мельче. Вообще, видно было, что она немножко во всем подражает сестре.

… — Зря мы все-таки, да? — спустя некоторое вре­мя заговорила Ляля. — Зря мы им про институт не признались?

— Конечно, лучше бы было, если б мать сейчас с давлением лежала!

— Но мы бы осторожненько… что не поступили вовсе. Что совсем чуть- чуть по конкурсу не прошли. Конкурс-то вон какой! И Андрей Николаевич из приемной комиссии говорил, что такого столпотворения не помнит… А, Нель?

— Дерьмо ваш Андрей Николаевич! На лапу небось взял, — грубо сказала Неля. Злилась она именно оттого, что те же самые мысли давно лез­ли в ее голову. — Трусиха ты, Лялька, больше ничего. И трепачка. Небось телеграмму отбивать — это мы можем. Вон какую насочиняла: «Все отлично, це­луем». Дура!,

— И сама дура! И не смей орать на меня, по­нятно? — закричала Ляля. — Ты же пер­вая сказала: «Давай пошлем». Я только поддер­жала:

Сестры надулись. Ляля рассматривала грязные матрацы, свернутые в валики. Неля не моргая смотрела в окно, за которым проплывали послед­ние городские постройки..

— Давай, Лялька, кончай дурить, — сказала она миролюбиво. — Что маме не сказали, очень пра­вильно сделали. Такие кобылы неудачливые, как мы с тобой, сейчас сотнями у пап и мам на шеях повисли. А мы вот уезжаем… работать уезжаем. — Она затормошила сестру. — И весь год будем зани­маться, как черти, ага? И поступим же, Лялька, быть того не может, чтоб не поступили… И потом, что интересного дома? Семнадцать лет в четырех стенах… Фу, надоело. Слушай, Лялька, а чего мне так жрать захотелось?

И Неля задумчиво хлопала ре­сницами и с подозрением бралась за живот. Ляля, большая любительница покушать, засмеялась и поддержала ее. Через минуту стоп был завален свертками, кульками. Все это двига­лось и подпрыгивало на столе под стук колес, а се­стры весело уплетали прощальные дары любвеобильных родителей.

— Да, папаша с мамашей у нас что надо, люди с пониманием, — отдуваясь и вытирая сладкие руки о бумагу, заключила Неля. — Слушай, Лялька, спорим: на следующей станции в купе войдет импо­зантный дядечка с брюшком. Начальник большой стройки.

— И предложит пойти в секретарши! — с восторгом сказала Ляля. Она обсасывала куриную косточку так ловко, что вертикальные ямочки на ее щеках появлялись и исчезали, появлялись и исчезали:

— Лялька, хреновый из тебя романтик! Нет же, он нас в самую передовую бригаду зачислит, кранов­щицами. Будем в кабинку на высотищу лазить… в та­ких комбинезончиках, закачаешься. Ты в крас­ном, я — в голубом.

— Прелесть, — кивнула Ляля. — Замуж выйдем. Я, чур, за прораба. Прорабу сразу квартиру дадут. Трехкомнатную. А помнишь, как мы на экскурсию классом ходили, парень нам с крана кричал?

— Это в свитере? Хорошенький такой?

Затем разговор сам собой перешел на «шмотье», и сестры уже мечтали, какие костюмчики сошьют на первую зарплату.

3.

Никакой дядечка-начальник на следующей станции не вошел. Сестры ехали сутки и приеха­ли в город вечером следующего дня.

Как раз в это время был наплыв пассажиров, все места в камере ручной клади были за­няты. К автоматическим ячейкам, куда сестры было сунулись, выстроилась невероятных разме­ров очередь. И сестрам пришлось тащить все свои сумки и чемоданы на себе.

Ни в одной из гостиниц мест не было. В гости­ничных вестибюлях, куда робко заходили девоч­ки, в креслах и на чемоданах сидело великое мно­жество народа.

Все-таки Неля набиралась духу, протискивалась к окошечку и, стараясь не смотреть на табличку «мест нет», скромно спрашивала, есть ли места. Ей отвечали «нет», иногда добавляли с раздраже­нием: «У вас что, глаз нет?». Иногда вообще ниче­го не отвечали, хотя Неля повторяла вопрос дваж­ды и трижды, и, не дождавшись ответа, отходила с пылающим лицом.

В одной из гостиниц они подошли к окошку вдвоем. Администратор, приветливая на вид женщина, привычно бросила: «Мест нет». И вдруг в глазах появилось любопытство: «Вы что же, близняш­ки?». Неля встрепенулась: да, да — и заплаканная Ляля с надеждой подняла голову и придвинулась ближе. Женщина, сцепив под подбородком пальцы, пояснила улыбаясь: «Похожие очень». И снова от­рицательно покачала головой: «Нет мест, девоч­ки. Рада бы помочь, да не могу».

«Смотри, Нелечка, — говорила Ляля на улице, задрав подпухшее от слез лицо на фасад гостиницы. — Смотри же, — дергала она за рукав сестру, — поло­вина окон темные, номера пустуют. Что же это такое?!»

В одиннадцать Ляля и Неля поплелись обратно на вокзал. Тут под высоким потолком, заглушая человеческий голос, ур­чали лампы дневного света, гуляли по залу сквоз­няки, на кафельном полу стояли грязные лужи. Все скамейки были заняты, и Ляля с Не­лей, наверно, целых три часа простояли на своих модных платформах, у обеих ноги прямо отвали­вались. У стоящих болели и немели ноги, у сидящих — зады, но последние стоически терпели и не вставали размяться, потому что на их места хищно поглядывали десятки претендентов. Наконец, сестры укараулили местечко и втиснулись в уголок деревянной скамейки. Неля, положив голову на колени сестры, за­дремала, а Ляля закрыла ее руками, чтобы та поменьше дрожала.

Рядом клевала носом старушка в брезентовом балахон­чике, свесив голые ноги в калошках. Ноги не доставали до полу и тихонько покачивались. Она была такая жалкенькая, что Неля, не подозревавшая, что в стране могут быть такие старушки, даже по примеру сестры всплакнула.

В общем, ночь выдалась кошмарная, к утру сест­ры просто окоченели от холода. Ляле все-таки удалось заснуть, а Неля вообще не смыкала глаз и чувствовала себя, как пьяная. Они еле дождались, когда откроется буфет, правда, там не оказалось ниче­го, кроме пресных черствых булок и горького кофе за двадцать шесть копеек стакан. Сестры ни­когда еще не завтракали так отвратительно. Пол­уголодные, хмурые, продрогшие, они вышли с вокзала, чтобы начать поиски квартиры, где можно было временно остановиться. Решили искать пооди­ночке — так было больше шансов. Сбор — в пять вечера тут же, на вокзале.

Это было безумие — искать квартиру в начале осени в таком большом городе. На них смотрели как на ненормальных, когда они наивно спраши­вали, не сдают ли хозяева площадь. «Heт; что вы. Раньше надо было искать, весной». Так или примерно так отвечали им всюду. Усталые, с убиты­ми лицами, без единого адреса в кармане встре­тились они вечером.

— Как у тебя? — спросила Неля охрипшим голо­сом.

— Нету, — тоже сипло отвечала Ляля, опуская глаза. И видно было, что она не раз сегодня при­нималась рюмить, и вот сейчас снова еле-еле сдерживается, чтобы не пуститься в три ручья.

— Может, вон туда сходим? — сказала Ляля после совсем уж безнадежного молчания. Она указывала на несколько бревенча­тых домиков за железнодорожной линией — их поч­ти не было видно за палисадниками с зеленью. Поразмыслив, Неля согласилась:

— Пошли, Лялька, попытка — не пытка. Ну, если тут повезет — в чем я очень сомневаюсь — это то же самое будет, что мы вытащим счастливый лоте­рейный билет.

Они вытащили этот лотерейный билет.

За одним из заборов тетенька в болонь­евом плаще подметала двор гусиным крылом. Увидев две одинаковые лохматые головы, одно­временно заглянувшие в калитку, и две пары глаз, умоляюще воззрившихся на нее, хозяйка сразу все поняла.

Оказывается, она сдает этот домик, так как сама давно уже живет в центре города у сына. Дом слo­мают только на будущий год. И дом, и двор, и маленький сад с тремя черемухами и плодоно­сящей яблоней предоставляются в полное их пользование.

Правда, и цену она назвала, суетливо теребя косынку, такую, что сестры ахнули. Но не отказываться же было!

Как только Ляля и Неля, переглянувшись и вздохнув, враз кивнули головами, хозяйка сразу захлопотала, подхватила у них сумки и повела в избу, а там усадила пить чай с вареньем. Когда пили, все объясняла: вот две койки, постельное белье вот тут, в шифоньере, посуда на полке, уголь во дворе под навесом; показала, как топить печь и закрывать трубу, чтоб не угореть. Надев очки, внимательно просмотрела их паспорта: Уходя и засовывая в сумку деньги, она уже называла их «дочами» и наказывала: «Вот адрес мой, вот телефон. Если что, соседи там воз­никать начнут, сразу ко мне».

4.

Во втором часу ночи Неля комкает пустой пакет из-под жареных семечек и, прице­лившись, метает в угол.

— Еще достать? — спрашивает она у Ляли, котo­рая, не в силах оторваться от интересной книги, продолжает шарить рукой в поисках семечек. Обнаружив, что с семечками покончено, она зевает и задумывается.

— Слопаем все, а потом? Давай туши свет.

Неля на цыпочках бежит к выключателю, заодно заглядывает в буфет и, прихватив два куска хлеба, возвращается в постель.

— Лично мне такая жизнь по нутру, — признается она, доедая хлеб. — Только вот завтра снова хождения по мукам: работу искать. Найдем, и снова: медкомиссия, справки разные. Меня уже сегодня от поисков тошнит.

Обе чувствуют себя глубоко несчастными, им так надоели сегодняшние мытарства. Прозондировав почву, Неля про­должает:

— Знаешь, все-таки жуткая несправедливость: мы потеряем целый год! 365 дней будут навсегда вы­черкнуты из нашей жизни, драгоценной, единст­венной и неповторимой. Ужас!

— Почему вычеркнуты? — удивляется Ляля. — Жить-то мы будем в это время..

— Жить! — усмехается Неля. — По-твоему, это жить?! Работать, чтобы есть, и есть, чтобы рабо­тать. Это рабство, а не жизнь. Ты, Лялька, ничего не соображаешь. Нам в школе твердили, что человек должен заниматься любимым делом — только тогда он обретет смысл жизни. А мы с тобой, выходит, будем бессмыслен­но заниматься нелюбимым делом целый год? Ла­зить по лесам и класть мокрые кирпичи?

— Почему мокрые?

— Потому что работать ты будешь не только под солнышком. Поняла, наивная, несведущая ты ду­ша?

— Можно и потерпеть годик, — потихоньку сдается Ля­ля.

Возбуждённая Неля отрезает:

— Терпи на здоровье, если хочешь.

Ляля обижается:

— Чего ты так со мной? А в поезде что гово­рила?

— Ну, мало ли что в поезде… А хорошо бы весь гoд жить так! — Неля красноречиво раскидывает руки по сто­ронам. — Ох, и лентяйки мы с тобой, ага? Давай не поработаем хоть месяц, Лялечка, сол­нышко. Вот увидишь, небо на землю не упадет.

— Нельзя. Нехоро­шо, и вообще.. Сколько нам мама обещала высы­лать? С расчетом, что мы на стипендию? Немного выходит… И кто нас, Нель, зa язык тянул, что нам общежитие дали? Сказали бы, что на квартире — глядишь, еще с полсотни с роди­тельской половины.

— — Оплошали, — грустно под­тверждает Неля. — Может, пока не поздно, напи­сать? Так, мол, и так. С общежитием ничего не вышло.

— Ты что?! Они же мигом сюда все примчатся — и в деканат: за что обижаете наших чадушек? А их чадушек в помине нет в институте. Нравится та­кая перспектива?

Ляле такая перспектива не нравится.

— Может, Леня пошлет, — Неля имеет в виду брата.

— Жди, пришлет Ленечка. Он ведь женится. Так ему жена и позволит деньги переводить!

— Ведьмы эти жены, — вздыхают обе.

— Лялька, у меня созрела идейка, идейка, идей­ка, — поет Неля. — Ты видела, сколько народа идет из гостиниц, не солоно хле­бавши? На вокзал идет, чтобы спать. А там не то, что спать — присесть некуда. С маленькими детьми на полу ночуют. Давай их пускать к себе на ночь?

— Ну да… А хозяйка?

— А мы ей не скажем. Как, одобряешь?

Ляле идея нравится. Неля продолжает развивать мысль дальше:

— Устроим что-то вроде маленькой гостинички. Сами поселимся в кухне, спать придется на полу. Не бог весть, какие цацы.

— Цацы! — капризничает Ляля. — Не хочу спать на полу.

— Умолкни. Зато будешь стройная, как чинара… Значит, так: две койки есть, да еще хозяйкина полутораспалка, да еще раскладушка в чулане.

— А белье постельное?

— Еще легче: у нас с тобой по две смены, хозяйка дала по смене. Можно бы напрокат взять, да у нас прописки нигде нет. Шести смен на первое время хватит… Интерьерчик у хозяйки сносный: шторки, цветоч­ки, коврики.

— А нам за это ничего не будет? — беспокоится Ляля. Уж слишком все хo­рошо получается, даже сомнение берет.

— Нам? Плохо? Лялька, ты ничего не сообража­ешь! Нам в ножки поклонятся, вот увидишь. Час­тники по пять рублей за ночь сдирают, а мы… ну, по пятьдесят копеек с носа. Ровно столько, чтобы расходы оплатить и самим прокормиться. Да нас атаковать будут. Про нас еще в газете напишут.

— Откроем фирму «Сестры Рябинины и К°»! Отобьем клиентуру у гостиниц! — веселится Ляля. Сестры буйно фантазируют всю ночь напролет, и лишь когда стекла в окошках начинают синеть, они засыпают. Под кроватью пестрым ковром лежит шелуха от семечек… А сес­тры спят, обнявшись во сне.

На следующий день Ляля и Неля, как все нор­мальные девушки, отправляются в поход по мага­зинам, положив в карман — из экономии — только по семнадцать рублей.

В ЦУМе сразу купили Ляле юбку дешевенькую, но симпатичную, в желтую и черную полоску «елочкой» (старшая сестра сморщила бы губы: «Безвкусица»: ничего не понимает). В газетном киоске набрали открыток с цветными фото популярных артистов — здесь, к их изумле­нию, такие открытки продавались свободно.

Дома разложили их на кровати, вдоволь налюбо­вались и залепили всю стену, едва не поссорив­шись из-за Янковского. Потом Ляля примерила юбку — сначала с желтым свитером, потом с водолазкой. Решили, что с водолазкой гораздо лучше.

Потом пообедали, то есть попросту вскипятили чаю и пожевали хлеба с сыром и вареньем. Потом, переодевшись в тренировочные костюмы, шлепая крепкими белыми пятками, выскребли и вымыли комнату. Неля вытянула «Нiчь яка мiсячна, зоряна ясная», и Ляля подхватила. Выбили до­рожки, вытащили из дровяника кровать-полутораспалку, красиво засте­лили хозяйкиным бельем, пахнущим сердечными каплями и хранящим складки от мно­голетнего лежания.

Уборка была закончена в восемь вечера. Ляля с Нелей быстренько привели себя в порядок, под­красились (по возможности умеренно) и направи­лись к вокзалу, взявшись под руку.

5.

Над знакомым бетонным зданием светились ог­ромные неоновые буквы. За толстой стеклянной стеной было видно, как на первом и втором эта­жах ходят пассажиры, стоят в очереди у касс. От фонарей у площади было светло, как днем. Стаей кучились легкие «волги» с изумрудными огонька­ми у стекол.

Сегодня было свободнее, чем день назад, и сест­ры быстро нашли пустовавшее местечко, точно не зная, с чего же им начинать. Слева на подстеленной газетке дремал старичок. Против них сидела пожилая жен­щина с круглым мягким лицом. У ее ног стояли чемодан и хозяйственные сумки. Рядом мальчик лет четырех раскачивал ногами в крохотных ботиночках, вер­телся и приставал: «Бабуля, а, бабу­ля…»

Увидев двух совершенно одинаковых девочек в ярко-зеленых курточках и узких брючках, малыш так и застыл. Он, отталкиваясь ручонками, как лас­тами, сполз с сиденья, подошел ближе и встал перед сестрами: Он сосал пальчик и изум­лялся все больше.

— Ишь, хорошенькие какие, — любуясь, сказала женщина. — Вы, дочки, на какой поезд сидите?

— Мы ни на какой, — теряясь, сказала Ляля.

— Мы встречаем, — перебила Неля. — Барнауль­ский. А вы?

— У меня поезд, милые, только в шесть утра, — по­жаловалась женщина.

— Ага, транзит. И родных нет в городе? — подозри­тельно обрадовалась Ляля.

— И родни нет, откуда ей здесь взяться. Дочка вызвала — к себе жить насовсем. За военным она, дочка-то, вот и колесит. Видано ли дело: дитя три года в гла­за не видела, — сокрушалась женщина, переводя беспокойный взгляд с сумок на чемодан, с чемода­на на внука и в обратном порядке.

Неля с пониманием кивала головой. Подтолкнув сестру локтем, она сказала беспечным голосом:

— А вы бы могли переночевать у нас — если, ко­нечно, не против.

— Разве ж родители пустят? — засомневалась жен­щина.

— А они сейчас.. в отпуске. Мы одни… Это рядышком совсем, у вокзала.

— Во-он оно как, — прищуривая недобро глаза, и совсем другим, ехидным голосом протянула женщина. — К себе, значит, зазываете?

— Ну да, — продолжала объяснять ничего не замечающая Неля. А ничего не замечала она пото­му, что самозабвенно радовалась не столько успешному исходу задуманной операции, сколько своей доброте и доброте сестры, и радовалась за женщину и ее внука, которым не придется мучиться сегодня ночью под жужжащими лампами; и за всех тех радовалась, кого сестры обла­годетельствуют в ближайшие ночи. — Тут близко, даже такси брать не нужно. Я помогу до­нести чемодан, а Ляля возьмет малыша на руки.

— Чемода-анчик, значит, брать можно? — сладенько улыбаясь, пропела женщи­на. И вдруг злобно зашипела, меняясь в ли­це. — А ну-ка, выметайтесь отсюда! Чего рты поразевали? Щас мужа позову… Щас. Сеня, Сеня! — закричала она, призывно махая ру­кой в неопределенном направлении. Хотя ясно было, что никакого Сени тут нет. — Сеня, здесь ка­кие-то бандитки пристают! Щас милицию позову! Товарищ сержант, товарищ сержант!

Старичок проснулся и отодвинулся подальше от кричащей женщины, а та продолжала призывать новых очевидцев:

— Ой, смотрите, люди добрые! Ой, чуть было от смерти спаслась! — и, набрав побольше воздуха в грудь, закричала на весь зал:

— Бегите отсюда, лахудры накрашенные! Бегите в свою бандитскую шайку, что честных людей за­манивает. «Чемоданы, грит, берите. Поезда, грит, ждем». С дитем уже не жалеют! — в доказательство она подняла и показывала желающим внука, который вертел головой, гораздо больше испугавшись ее разъярен­ного вида.

— Вы… вы дура. Вы истеричка! Как вам не стыд­но! Сию минуту прекратите, слышите? — шептала Неля прерывающимся голосом.

— Нелечка, не надо! Нелечка, уйдем отсюда ско­рее, — всхлипывала Ляля: — Нелечка, не связывайся.

Они не знали, как не умерли от ужаса и стыда, когда шагали быс­тро, чуть не бежали, спотыкаясь, через зал, и вслед им говорили: «Что случилось? Вот эти, которые убегают?.. Успокойтесь, гражданка, что они вам сделали?.. Милицию надо, обокрали, мо­жет»:

Сестры выбежали на улицу, не помня себя, с зажму­ренными глазами, из которых текли черные от ту­ши слезы и заливали сморщенные от страдания, запрокинутые лица. Они заскочили за будки теле­фонных автоматов, потому что у них не было сил бежать дальше. Они ничего не сооб­ражали, настолько их поразили грубые ужасные слова, срам, который они пережили. Но самое страшное ждало их все-таки впереди.

Шагах в тридцати от автоматов стояло несколько мужчин, наверно, таксисты. Они о чем-то совеща­лись и глядели пристально в сторону девочек. Скорее всего, они видели их позорное бегство из зала. Один из них, мощный и низенький, приблизился. Засунув руки в карманы, он развязной походкой прошелся мимо сестер и будто ненароком задел плечом Нелю.

— Ну как, девочки, промышляем? — сказал он даже, кажется, с сочувствием.

Ляля прекратила душераздирающие рыдания и боком заползла за сестру.

— Ну так как, черненькая? — близко подойдя к Неле и глядя на ее широкие плечи и высокую грудь, уже напрямик сказал он. — Согласна, что ли? И подружку не обидим. По десять червонцев на нос плюс ресторан. Идет?

Другие мужчины не спускали глаз с места переговоров, и низенький успокаивающе покивал ему: сейчас, мол, порядок.

— Уйдите, — сказала, задыхаясь, Неля. — Уйдите отсюда, алкоголик. От вас вином пахнет.

— Ты не ори! — зло сказал низенький, крепко сти­скивая Нелину руку выше локтя. — В отделение, стерва, захотела? Устроим.

— Оставьте нас, пожалуйста, — плача, только и сумела сказать Ляля. — Нам и так очень плохо. Мы совсем не то, что вы о нас думаете.

6.

В эту неделю они, бедняжки, даже редко на улицу выходили. Целыми днями валялись и читали книжки, которые нашли на хозяйкином чердаке. Однажды Ляля принесла из букинистики сборник рассказов Шукшина. Сестры наслажда­лись всю ночь, читая вслух с выражением.

Рас­сказы натолкнули сестер на новую мысль. Первой идею подала, конечно, Неля. Сестры си­дели рядышком на опрокинутых набок табуретах, чистили на ужин картошку. Просто Неля сказала:

— Лялька, здорово бы нам было уйти в деревню, ближе к лесу.

— К лесу? С какой стати?

— А с какой стати многие выдающиеся люди стре­мились вернуться на природу, в деревню? Все они искали смысл жизни и приходили к выводу, что он в единении с землей. Крестьянствовать, добывать себе пропитание… — Неля отложила нож, потому что разговор предстоял серьезный.