Бесплатный фрагмент - «Святой Глеб»

НЕ ВЫПАДАЯ из относящейся ко всему сущему морозной застылости, к передней двери черного БМВ прислонился переживающий не лучшие времена криминальный деятель Максим Капитонов.

За четыре года волос у него поубавилось, подбородок отяжелел, взгляд обрел каменную безысходность; двое подручных Максима, сидя в машине, смотрят на являющиеся их боссом темное пятно и цепляют краем глаза лучащуюся через лобовое стекло светозарность.

Василию Акимову пятьдесят лет. Он вырастил трех детей и отбыл срок за грабеж.

Петру Алимову двадцать шесть. У него нервная чесотка и звание мастера спорта по самбо.

— Что он там стоит? — спросил Алимов. — И так всегда.

— С нами ему не сидится, — сказал Акимов. — Когда мы куда-то едем, он нас еще терпит, а когда машина встает, то и он выходит и стоит. Столько, сколько ему нужно. Сегодня время его поджимает.

— До встречи у нас двадцать минут. И она будет не здесь — минут за десять мы туда доедем, но он может простоять целый час, и мы опоздаем.

— О деле он помнит, — промолвил Акимов. — Если мы не поедем на встречу, то я тебе скажу, что это не из-за того, что он забыл, а из-за того, что он предпочел все отменить — что для нас неплохо. С Максом нас трое, а с «Додом» меньше шестерых не приезжает. Будь Макс прежним, я был бы спокоен — из-за мелочи тот Макс бы не сорвался, и до стрельбы бы не дошло.

— До какой стрельбы? — воскликнул Алимов. — Сейчас уже не стреляют.

— Но ствол ты взял.

— Макс рассчитывает, что он у меня есть, — сказал Алимов. — А есть или нет, Максу должно быть без разницы — сам он пойдет, а нас опять оставит в машине, и мы никаким макаром не сумеем прикрыть его задницу.

Оттолкнувшись от машины, Максим целенаправленно идет к цветочному магазину, выделяющемуся лично для него буйной яркостью среди всего, принимаемого Максимом за блеклость.

На цветы в магазине он не смотрит, работающую там девушку рассматривает с расстояния, словно бы в упор; щуплая Лиза Ильина на мгновение переменилась в лице и зябко передернулась, причиной чему послужил сам мужчина, а не впущенный им с улицы холод.

— Здравствуй, Лизонька, соседка моя и мечта, — сказал Максим.

— Добрый день. Ты за цветами?

— Да вот задумал прикупить себе на могилку: об этом же никто, кроме меня, не побеспокоится. Моя соседка по этажу не исключение, ухаживать за ней — чистая каторга, от запахов цветов она одурела и не воспринимает романтические слова… ну, из меня и прет. Похоже, все-таки психую. Зашел к тебе повидаться, а из головы не лезет дело. Сейчас я сяду в машину и поеду разговаривать с одним важным человеком — с одним… один он не ходит. А я хожу.

— Ты уже взрослый, — сухо сказала Лиза.

— Насмехаться надо мной ты научилась.

— А что? Ты не взрослый?

— Взрослый, — ответил Максим. — Но раз я взрослый, мне требуется женщина. И любая мне не подойдет. Мне требуется та, которую я добиваюсь.

— Твоя настырность удивляет, — процедила Лиза.

— И тебе, Лиза, следует…

— Мне нечем ее вознаградить.

— Как так, нечем, — хмыкнул Максим. — Есть, Лиза, не скромничай… ну да, ладно, обойдемся без пошлостей. Цветы у тебя сегодня сияют. Был удачный завоз?

— Из сказочных оранжерей. С далеких полей, где не встретишь людей.

Четыре года назад.

ПОДЕРГИВАЯ левой рукой верхнюю губу, неподвижный и самодостаточный Глеб взирает на относительно высокую гору. Он стоит в океане цветов, чья богатая расцветка не перетягивает на себя его взгляд, прикованный к чернеющему массиву горы.

За спиной Глеба, приобняв друг друга за плечи, пританцовывают Кирилл Суздалев и Анна Виноградова, симпатичные молодые люди с одинаковыми прическами, приехавшие сюда вместе с Глебом, чтобы активно отдохнуть вне мотелей и толчеи.

День близится к завершению. Цветы без солнечного света пока не остаются.

— Обернись к нам, Глеб! — крикнул Кирилл. — Мы похожи на людей без будущего?

— Вы топчете цветы, — промолвил Глеб.

— Так устроена жизнь, — усмехнулся Кирилл. — Она красивее, чем мы, вот мы от зависти их и топчем.

— Довод, как довод, — сказал Глеб. — Придраться мне не к чему.

— А ты поэтому стоишь? — спросила Аня. — Чтобы не топтать?

— Я не лучше вас — я всего лишь смотрю на гору. Отсюда она не кажется мне высокой.

— Это после коррекции, — заметил Кирилл.

— Глазомера алкоголем? — уточнил Глеб. — Но я, вроде бы, не пил, и если предметы передо мной чем-то искажены, то не выпивкой.

— Наверно, огромными знаниями, — сказал Кирилл.

— В области духа, — улыбнулась Аня. — Причина твоего дикого самомнения именно в этом.

— Ты думаешь? — спросил Глеб.

— Поблагодари меня за честность, — ответила Аня.

— Катить на Глеба ты обожди, — сказал Кирилл. — Мы в институте называли его святым не ради шутки. Довольно быстро мы увидели в нем нечто недоступное нам, и это нас не злило, а интриговало. Почему же он, почему… невнимательно слушает лектора, а потом щелкает пальцами и отворачивается к стене. На экзамене отвечает невпопад, но каким-то непостижимым образом оставляет о себе впечатление предельно четко отвечающего человека.

— Человека, который не понял вопрос, — усмехнулся Глеб. — Не обязательно убийственный, а самый заурядный. К примеру, зачем здесь цветы?

— Для красоты, — ответила Аня.

— Но не для людей? — поинтересовался Глеб.

— И для людей, — ответила Аня. — Когда в букетах, то только для людей, ну а сейчас, когда они не срезаны, они растут… для себя растут. И для всего… для всего остального.

САДЯЩЕЕСЯ солнце навевает тревогу. Анна Виноградова сосредоточенно теребит ногой густую траву у входа в поставленную палатку и с укором поглядывает на мужчин, отирающихся у старого красного джипа в пятнадцати метрах от нее.

Кирилл показывает на закрытый капот.

Глеб следует глазами за его вытянутой рукой и, не отклоняясь от прямой, пролетает взором над цветами и прочерчивает линию вплоть до горы, потерявшей из-за отдаления в размерах.

— Тут какие-нибудь твари не водятся? — спросила Аня.

— Гадюки, скорее всего, есть, — ответил Кирилл. — А покрупнее из опасных никого. Мы же не испугается изрыгающего пламя демона-мустанга? Если их не табун, бояться не стоит. Одинокого демона-мустанга я бы пригласил отдохнуть в нашу палатку, но ты на это не пойдешь, а класть его с Глебом в машину было бы неуважительно и к Глебу, и к мустангу. Ты бы рядом с ним уснул?

— А он пролезет в дверь? — переспросил Глеб.

— Едва ли, — ответил Кирилл.

— Печально, — промолвил Глеб. — А то бы я на переднем, а он на заднем: мы бы разместились. Ему бы приснился кошмар, и он бы жалобно или свирепо ревел во сне — я бы его успокаивал. Гладил по морде, шептал в ухо разные добрые слова. Ему бы почудилась забота.

— Ты можешь спать с нами в палатке, — сказала Аня. — Там все-таки удобнее.

— Я посплю в машине, — сказал Глеб. — К тому же вы уже ложитесь, а я пока не хочу спать.

— Пойдешь прогуляться? — спросил Кирилл. — Смотри, не заблудись, места тут для нас новые.

— Да я, если и пройдусь, то недалеко. До горы и обратно.

— Чего? — удивился Кирилл.

— Без тебя я на нее не полезу, — сказал Глеб. — Хотя ночное восхождение засчитывается за десять дневных.

— Ты, Глеб, меня не расстраивай. Не порти мне сон и… ты понимаешь… ночь с женщиной. Ты ведь попрешься на гору! Возьмешь в машине снаряжение, и шаг за шагом, метр за метром… как мне тебя удержать? Умолять, чтобы ты лег с нами?

— Я не намерен вам мешать, — сказал Глеб.

— Ничего ты не помешаешь! — воскликнул Кирилл. — Мы обойдемся и без секса… невелика потеря. Ложись с нами.

— Ложись с нами, Глеб, — сказала Аня. — Пожалей своего друга. Его не вдохновляет мысль начинать день с поисков твоего мертвого тела.

— Ты, девочка, заглохни! — крикнул Кирилл. — Попробуй помолчать как можно дольше. Ты прешь нарожон, отлично зная, как я отношусь к шуткам о смерти. Столь же плохо, как Глеб.

— Я отношусь попроще, — сказал Глеб. — Орать на мою женщину я бы из-за этого не стал.

НОЧЬ начинается и заканчивается.

Анна Виноградова вылезает из палатки и, пройдя по утренней росе, возвращается за кроссовками.

Из палатки доносится ворчание спящего Кирилла и беззлобный женский смех; повторно выбравшись наружу, Анна идет к джипу, на заднем сидении которого с открытыми глазами лежит Глеб.

Он смотрит на небо, видит в окне Анну, делать ей знак не заслонять обзор, тут же широко улыбается и, приподняв себя ладонью за затылок, выходит.

— Выспался? — спросила Аня.

— Ночь прошла без утрат. А вы как?

— Полночи ругались, полночи храпели, — ответила Аня. — Не слышал нашу ругань?

— Я и храпа не слышал, — ответил Глеб.

— Да мы, может, и не храпели — о храпе я так… а ругались мы серьезно. Кирилл меня весьма прессовал.

— Он тебя любит, — промолвил Глеб.

— Это я его люблю. Он ко мне, конечно, не совсем равнодушен, но о больших чувствах такие мужчины, как он, имеют смутное представление.

— А другие? — осведомился Глеб.

— Такие, как ты? Где-то даже святые? Откровенно говоря, мне не по себе, когда ты на меня смотришь. Мы знакомы полгода, и за это время я ни разу ни видела в твоем взгляде… безразличия. С первой встречи у тебя на квартире.

— Тогда Кирилл пришел ко мне в гости, — задумчиво произнес Глеб.

— Под руку со мной. Я помню, что вы с ним пили коньяк, а мне ты выставил вино, к которому я не притронулась.

— Потом я его выпил, — сказал Глеб.

— На следующий день? — спросила Аня.

— Постепенно, — ответил Глеб.

— Один или с девушкой?

— Без девушки. С девушкой оно бы ушло быстрее. Я бы смотрел на нее с болью, с надеждой, с желанием.

— На меня ты смотрел с болью, — сказала Аня. — И изредка с желанием.

— О надежде речь не идет. Кирилл — мой друг… и ты для меня — женщина моего друга.

— Твой друг меня не особенно ценит, — промолвила Аня.

— Это уже детали, — сказал Глеб. — По сути вы вместе, а я не настолько прыгучий парень, чтобы перепрыгивать через суть.

ПЕРЕМИНАЮЩИЙСЯ около палатки Кирилл ест из банки консервированные персики. Они излишне приторны, и Кирилл морщится, на Анну он не смотрит; держа в руке бутылку воды, она старательно ловит его блуждающий по живописному великолепию взгляд и, поймав, протягивает Кириллу бутылку, чтобы он запил, но Кирилл безмолвно отклоняет ее услужливость, с омерзением передергивает ртом и обильно сплевывает.

— Сегодня мы сворачиваем палатку, — сказал Кирилл. — Ты будешь мне помогать. Мы должны сделать это засветло.

— Мы возвращаемся? — спросила Аня.

— Переезжаем в деревню. Она километрах в трех — Глеб туда ходил, и он говорит, что там достаточно домов, чтобы без проблем подобрать и снять комнату.

— Глеб хочет в деревню?

— Не он, а я, — ответил Кирилл.

— Ты? — удивилась Аня. — В палатке со мной тебе некомфортно?

— Мои решения не обсуждаются, — заявил Кирилл. — Обсуждаются с Глебом, но не с тобой.

— Я не понимаю почему ты вдруг…

— Ты же сама боялась змей! — воскликнул Кирилл. — Кроме того, в деревне можно посмотреть телевизор.

— Глеб ходил туда за этим? — спросила Аня. — Посмотреть телевизор?

— Куда и зачем он ходит — его личное дело. На гору мы полезем вдвоем, а на равнине он сам себе хозяин, и не мне задавать ему направление. Он двигается! Не только в собственных глубинах, но и во внешнем мире, где он с его опытом не пропадет.

— А где он сейчас?

— В палатке, — ответил Кирилл. — Глеб! Тут с тобой желает поговорить интересная женщина. Глеб! В палатке его нет. И куда же он подевался?

— Я здесь, — высунувшись из палатки, сказал Глеб. — Я поймал змею.

— Ты брось, — пробормотал Кирилл. — Ты к чему… змею?

— Змею я не поймал, но змеей я себя представил и ползал по вашей палатке, словно бы вы в ней спите и ни о чем ни догадываетесь.

— Вранье, — отмахнулся Кирилл. — Ты не ползал.

— Не ползал, — согласился Глеб.

— Спал?

— Размышлял. Ты заметил, что в вашей палатке имеется дыра?

— Небольшая, — кивнул Кирилл. — Вверху… скорее, сбоку.

— Я приметил ее еще снаружи, — сказал Глеб.

— Ты за нами подглядывал? — спросила Аня.

— Ни в коем случае, — усмехнулся Глеб. — Подглядывать — принципиально не мое.

— А что твое? — спросил Кирилл.

— Смотреть через дыру на звезды.

— Эта дыра сбоку, и звезды через нее не увидеть, — заявил Кирилл.

— Днем тем более, — сказал Глеб. — Я же смотрел днем. Узреть что-то ценное я не пытался. У тебя персики?

— Да…

— Под твоим спальным мешком я обнаружил банку рыбных консервов, — сказал Глеб.

— Под моим им взяться неоткуда…

— Мы поужинаем в деревне, — сказал Глеб. — Попросим свежих овощей, и нам не откажут. Душевные люди у нас пока не перевелись.

УСТРЕМИВ пропитанный гордыней взгляд на далекую гору, возвышающуюся за увитым колючей проволокой забором, Максим Капитонов вальяжно выходит из здания, где производятся наркотики; сопровождающие Максима местные бандиты признают за ним право всем здесь распоряжаться, и он, осознающий это, выказывает в движениях непринужденную царственность, полагающуюся ему по статусу авторитетного авторитета из центра.

— У вас образцовая лаборатория, вернее, завод, — сказал Максим. — При всем размахе осложнений я не заметил — сырье поставляется, переработка ведется, работа отлажена буквально показательно, но присматривать за вами я буду. Я поставлен над вами равными мне людьми — мне. Для вас они боги. И, если что, они вас испепелят. И я прослежу за тем, чтобы это свершилось.

— Ты, Макс, — промолвил опытный «Макей», — у нас наездами, но мы и, когда ты отсутствуешь, как бы сказать, не халтурим. Не снижаем концентрацию и продукта, и усилий — у нас ведь проверяющих… и без тебя…

— Кто еще? — спросил Максим.

— Воронцов, — ответил накаченный «Стив». — Он нас тоже инсп… инсп… инспектировал. С понтовым апломбом, что он профессор, а мы шваль безграмотная. Я его чуть не послал.

— Посылать Воронцова опасно, — заметил «Макей».

— А кто его посылал? — воскликнул «Стив». — Я и рта и не открыл… я рублю, кто есть кто.

— Воронцов мне сказал, что он и к тебе, Макс, заедет, — заявил «Макей». — Ты уж сам его распроси, зачем он к нам шастает.

— Охотно, — процедил помрачневший Максим. — Я с ним поговорю.

В ТЕМНОВАТОЙ, на треть занятой белеющей печкой комнате деревенского дома, за столом напротив друг друга сидят две собеседницы: свесившая руки Анна Виноградова и поставившая локоть на стол Дарья Новикова, сорокалетняя усыхающая женщина с длинной шеей и плохими зубами.

На диване позади Анны лежит подогнувший под себя ноги Кирилл; его поза создает видимость того, что ниже колен у него все отрублено.

Сбоку на печи тень Глеба.

Глеб стоит в углу, с прищуром рассматривая висящую там маленькую бесцветную икону, издали похожую на паутину.

— На неделю эта комната ваша, — сказала Новикова. — Беспокоить вас я не стану, но и вы ведите себя прилично, и никаких недоразумений не возникнет. Слушайте радио, играйте в карты… телевизора в вашей комнате нет, однако если вам захочется посмотреть какое-нибудь кино или шоу, можете заходить ко мне. Я не сплю допоздна.

— Телевизор нам не нужен, — сказала Аня.

— Молодым и без телевизора нескучно, — сказала Новикова. — А вы чья девушка? Его или его?

— Моя, — сказал Кирилл. — У нас с ней давние отношения. Они построены на трепетности и оптимизме.

— Ваш друг вам не завидует? — спросила Новикова.

— Нисколько, — ответил Кирилл.

— Пусть он сам бы ответил.

— Он ответит вам то же самое, — сказал Кирилл. — Чтобы он ни чувствовал, самообладание он не утратит.

— Он такой стальной? — посматривая на Глеба, спросила Новикова.

— Святой, — ответил Кирилл. — Но нос он не задирает и на простой народ сверху-вниз не поглядывает. Когда Глеб на людях, он почти никак не показывает, что мы с вами здесь, а он где-то там.

— А когда вокруг никого? — спросила Новикова.

— Вопрос не ко мне — к нему. Вы его зададите?

— Думаю, я уже задала, — сказала Новикова. — Или это не считается?

— Вы подождите, — сказала Аня. — Глеб вам ответит.

— Я подожду, — кивнула Новикова. — Время у меня есть.

— Вы живете одна? — неожиданно спросил Глеб.

— Одна.

— Ваш муж не умер — он от вас ушел. Вы злились, вы плакали, вы ждали его возвращения, а сейчас вам не разницы. Вы тихо угасаете в собственном добротном доме.

— Жестоко вы с мной, — пробормотала Новикова. — Хотите меня довести?

— У меня не выйдет, — ответил Глеб. — Прожитые годы унесли с собой все ваши эмоции.

— Возможно, — вздохнула Новикова.

— Взамен прежних эмоций вас будоражат новые, — сказал Глеб. — Для этого я вас и завожу.

— И правда… после услышанного от тебя я столько всего ощутила — и гнев, и отчаяние, под твоим взглядом мне стало себя жалко, и меня разрывала ненависть к мужу… и к тебе. Не взыщи.

— Да не беда, — сказал Глеб. — Я переживу.

ВЫШЕДШИЙ из деревенского дома Глеб оглядывает неухоженный участок и подходит к обшарпанной бочке, под завязку наполненной некогда стекавшей с крыши водой; засунув в нее руку, Глеб соединяет три центральных пальца и дрыгает большим и мизинцем, создавая в довольно прозрачной жидкости машущий крыльями организм, предположительно попавший в беду.

После первого вопроса густо накрасившейся Дарьи Новиковой сотворенное Глебом существо начинает взбалтывать воду еще отчаянней.

— Ты с ними не пошел? — спросила она.

— Они меня не позвали.

— Бедный ты мой… по всему видно, гордый. Попроси они тебя с ними пойти, ты бы и тогда не пошел.

— Вы не знаете, куда они пошли, — сказал Глеб.

— А ты знаешь?

— Они отправились побродить, — ответил Глеб. — Выяснить что и почему у них не складывается.

— У них нелады?

— Я не вникаю.

— Тебе полагается быть в курсе, — сказала Новикова. — Ты же спишь с ними в одной комнате.

— У меня отдельная кровать, — сказал Глеб.

— Твоя-то вряд ли скрипит. Впрочем, может ты и мечешься… всеми отринутым. Как убитому тебе не заснуть. Кроме твоих мыслей, тебе своим копошением друзья препятствуют.

— С врагами я бы на ночь не остался, — сказал Глеб.

— И тебе не противно, что они сношаются прямо при тебе?

— При мне они этого не делают, — ответил Глеб. — Во всяком случае, я не слышал.

— А ты не глуховат? — спросила Новикова.

— А вы сейчас орете или шепчете?

— Я говорю, как обычно, — ответила Новикова. — У меня нет причин на тебя орать или что-то тебе любовно вышептывать.

— О любви следует заявлять в полный голос, — промолвил Глеб.

— Я свое отлюбила. Ты, Глеб, весьма неглупый парень, и внешне ты ничего, но представить тебя рядом со мной я не в состоянии. Ты молод, Глеб… за те дни, что вы пробудете в моем доме, я могу потерять контроль и наделать серьезных глупостей.

— Серьезных? — усмехнулся Глеб. — Не думаю.

— А что ты думаешь обо мне?

— Вы несчастная женщина, — сказал Глеб. — Общение со счастливым мужчиной прибавит вам сил.

В ГОСТИНОМ зале принадлежащего Максиму Капитонова особняка находятся не снявший пиджак и скромно сидящий на стуле Андрей «Боярин» Воронцов и сам хозяин; на Максиме рубашка, рукава у нее короткие, с пренебрежительными взорами по сторонам он расхаживает по помещению, втайне гордясь достатком, не вызывающим у Воронцова особой зависти. Но зависть присутствует.

У Андрея Воронцова редкие слабые волосы. Концентрируя внимание на слишком вольной для делового человека шевелюре Максима, он к ним, своим, машинально притрагивается.

— Ты не продрог? — спросил Максим.

— Меня не ломает, — ответил Воронцов. — С чего бы мне мерзнуть посреди лета?

— В этих необжитых хоромах и летом прохладно. А обживать их некому — сам я тут редкий гость, а никому другому я жить здесь не позволю, чужая вонь в моей собственности недопустима. Ну, и дом у меня — не как у пешки… зачем я его купил?

— Чтобы присматривать, — промолвил Воронцов.

— С нагайкой я по производству не расхаживаю, и глазами там не зыркаю. Объем они дают, качество товара устойчиво, машины едут, на ухабах не подскакивают, дорога гладкая, будто кожа у… не стану себя распалять. Покрытие сменили за наш счет.

— Работа оплачена не впрямую? — спросил Воронцов.

— Мы — мужчины прямые, но умеющие вилять, — ответил Максим. — За это нам полагается рост доходов и репутации. Что закономерно, ведь старшие партнеры нами довольны.

— А что с местными?

— Думаю, им можно доверять, — ответил Максим.

— Но ты им не доверяешь, — сказал Воронцов.

— А вы не доверяете мне. Твое присутствие здесь никому не нужно, а ты вот приехал и заглянул в мой дом. На ужин не останешься?

— Я бы охотно воспользовался твоим гостеприимством, однако обстоятельства вынуждают меня не засиживаться. У меня, к сожалению, самолет.

— Не поезд? — спросил Максим.

— До железнодорожной станции мне ближе, чем до аэродрома. Не исключаю, что мне придется двинуться к ней.

— Ездить поездами безопасней, — глядя Воронцову в глаза, промолвил Максим.

— За вычетом тех случаев, когда в купе в тобой едут три киллера.

— Три — все-таки многовато, — усмехнулся Максим. — Из-за человеческих или обыкновенных денежных разногласий им вполне по плечу перестрелять друг друга у тебя перед носом.

— Надеюсь, они профессионалы, — сказал Воронцов, — и все пули будут направлены ими друг в друга, а не в стены. В меня не должно ничего отскочить.

— Погибнуть от пули, отскочившей от стены — крайне унизительно.

— Мне безразлично, как погибнуть, — вперившись в Максима тяжелым взором, сказал Воронцов. — Я бы еще пожил.

На ЗАТОПЛЯЕМОЙ солнцем террасе жмурящийся, как сытый кот, Глеб размеренно гладит лежащую на его коленях кошку.

Ревностно посматривая на кошку, незаслуженно удостоившуюся столь нежного обхождения, сидящая с Глебом на топчане Дарья Новикова прерывисто мнет в районе бедра узкое платье.

Кошка блаженно замурлыкала. Дарья Новикова удрученно закряхтела. Выражение их чувств на Глеба никак не подействовало.

— Ты не расслабляйся, — сказала Новикова. — Она у меня царапается.

— Если она меня оцарапает, я сверну ей шею, — промолвил Глеб. — Вы не пугайтесь — кошку я не трону.

— Ты это сказал… для меня?

— Ну, зачем же. В отношении вас подобное высказывание звучало бы, как угроза, а я готов говорить вам только самое приятное.

— Да? — недоверчиво спросила Новикова.

— Из благородных побуждений. Не ради какого-нибудь совращения.

— Совращение тут не проглядывается…

— Я рад это слышать, — сказал Глеб.

— С твоей выдержкой первый шаг ты не сделаешь, -проворчала Новикова. — А кто вы вообще такие? Что вы у нас забыли?

— Мы прибыли сюда, чтобы подняться на гору, — ответил Глеб.

— За наркотиками? — поинтересовалась Новикова.

— На горе раздают наркотики? Любопытная новость. Я их не употребляю, но откладывать восхождение теперь незачем — мы с Кириллом все тормозим, не торопимся, а на горе шприцы до краев и косяки в три пальца. Кирилла это вдохновит.

— Он наркоман?

— Кирилл спит с женщинами, — развернув к себе морду кошки, сказал Глеб.

— А шприцы с косяками?

— О данной его склонности мне ничего не известно. И будет о наркотиках. Они — дрянь… дурь… кайф. Почему мы о них заговорили?

— Здесь в окрестностях, как говорят, множество плантаций, где чего-то выращивается, а после сбывается, но я не убеждена. В подробности меня не посвящали, и я предпочитаю без них… без наркотиков.

— Жить? — спросил Глеб.

— Заниматься любовью, — мечтая отдаться, промолвила Новикова.

— Это не одно и тоже, — сказал Глеб. — Но сходства имеются.

— Ты находишь меня привлекательной?

— Я передаю тебе кошку. Освобождаю руки для объятий.

ОТПИВАЯ из бокала коньяк, Максим Капитонов безмолвно демонстрирует скучающему Воронцову обширность своих прилегающих к особняку владений, голых в середине и заросших по краям.

Бассейн пуст, трава давно не стрижена, Максим пытается наслаждаться качественной выпивкой и чудесной погодой — охватившая сердце тоска оказывается сильнее.

В кармане у Воронцова дребезжит телефон.

Он его достает, смотрит, кто звонит, оживляется и хочет поговорить, но, покосившись на Максима, убирает телефон, не ответив.

Терзания гостя положительно сказываются на настроении хозяина: Максим наконец-то доволен. Недопитый коньяк он выплескивает в бассейн.

— Метни взор на мой лягушатник, — сказал Максим. — Не произведение искусства, но ценная вещь. У меня никак не доходят руки его наполнить. Остается уповать на мощный ливень.

— Они тут идут? — спросил Воронцов.

— Я как-то не припомню. Тучи, бывают, собираются, но их сдувает ветер, дующий низко над землей. По идее ему до них не добраться. Может, он дует и там — наверху… не интересовался. Я вовлечен в другие дела, и бассейн у меня без воды.

— В жару в нем было бы приятно плескаться с голыми девушками, — предположил Воронцов.

— Не только в жару! — воскликнул Максим. — Я бы поплавал с ними и в холодной воде, в почти замерзающей… прижал бы к бортику и засадил.

— И что тебе мешает?

— Здесь подходящую девочку не найдешь, — ответил Максим. — Следовало привозить с собой, но я поленился: с моей постоянной у меня разлад, а кого-то искать, уговаривать… с шлюхами я не сплю. У меня на них не встает… и в молодости не вставало. Будь я, как все, я бы не мучился. Взял бы проститутку, заплатил ей за неделю, она бы спросила: «мы уезжаем?». Уезжаем! Улетаем! Там у меня полно наркоты, и если ты желаешь, я тебя не обижу. — Максим презрительно фыркнул. — С такими девицами я не сношаюсь.

— Среди шлюх хватает и здоровых, — сказал Воронцов. — Когда я подбираю себе уличную девушку, я смотрю ей в зрачки и четко определяю, сидит ли она на чем-нибудь нашем. Пусть бы и сидит — презерватив меня охранит.

— Презерватив не оградит от судьбы, — проворчал Максим. — А грехи у нас тяжкие — снисхождения нам не дождаться.

— Поговорим о грехах, — кивнул Воронцов.

— Зачем?

— Это отвлечет тебя от женщин, — ответил Воронцов.

— Не отвлечет, — пробормотал Максим. — Меня, знаешь ли, чрезмерно приперно.

ВЫШЕДШИЙ из деревни Кирилл Суздалев идет с Анной в подъем по направлению к виднеющимся на возвышении нескольким особнякам.

Разговор никто не начинает. Руки и у него, и у нее засунуты в карманы джинсов; прибито шагающая Анна кисти рук не задействует, а развинченный Кирилл оттопыривает ими то один, то другой карман. Со стороны деревни слышится низкий собачий лай. Анна Виноградова испуганно оглядывается. Кирилл задирает подошву и смотрит, не вляпался ли он в испражнения.

— Эта женщина, у которой мы живем, еще ничего, — сказал Кирилл. — Поглядывает на мужчин.

— На тебя? — спросила Аня.

— На Глеба. Семьи она с ним не создаст, но в кровать затащит. Глеб перед ней не устоит. Он бы, конечно, предпочел тебя. Из-за дружбы со мной он к тебе не притронется.

— И я что-то потеряю?

— Тебе ни к чему об этом задумываться, — ответил Кирилл. — Ты со мной, и все прочие парни существовать для тебя не должны. Глебу бы я тебя уступил… на один раз. Обратно бы не взял.

— А ты меня прогони, — промолвила Аня. — Посмотри, как я отреагирую.

— Станешь на меня орать, затем перейдешь на слезы, разжалобить меня — плевое дело. Это Глеб у нас сила… угодник божий. Я в книге вычитал.

— О святых? — спросила Аня.

— В словаре атеиста. Старое издание — невесть как оказалось на полке. Думаю, из отцовских, хотя книги я от него вроде бы не перевозил… с отцом я тебя знакомил?

— Не издевайся. Ты не знакомил меня ни с кем из родни или друзей. Кроме Глеба. Он тебе ближайший друг, но я бы провела время и еще с кем-то. Например, с твоими родителями.

— Они у меня милейшие старики, — сказал Кирилл.

— К ним ты меня не ведешь, — вздохнула Аня. — Они обо мне и не знают. Ты на мне не женишься.

— Чего? — удивился Кирилл. — Разговор зашел о свадьбе?

— А почему нет? Я, что, убогая, на мне, что, позорно жениться, я молодая красивая женщина, которая тебя любит, и тебе бы…

— Мне?! — воскликнул Кирилл. — Мне долго тебя выслушивать?! Не послушать ли нам тишину?

ГОТОВЯЩИЙСЯ к отъезду Андрей Воронцов протирает тряпкой лобовое стекло стоящего за забором особняка черного «Ауди». Провожающий гостя Максим, дыша чистым воздухом, нарочито втягивает через ноздри его свежесть; Воронцов бросил тряпку на землю, Максим ее поднял и швырнул в салон машины. Заскрипевший зубами Воронцов налил кровью глаза, но Максим постучал себя по животу, и Воронцов натужно улыбнулся. Под рубашкой у Максима слегка выпирает засунутый за пояс ствол.

— Где ты раздобыл машину? — спросил Максим.

— Ее подогнали мне добрые знакомые, — процедил Воронцов. — Вскоре они получат ее обратно.

— Ты их не обманешь. Бросишь ее на станции?

— У взлетной полосы, — ответил Воронцов. — У привокзальной пивной. У филармонии. К чему тебе детали?

— Левое заднее у тебя подспущено.

— Успел проколоть? — съязвил Воронцов. — Хочешь меня задержать, чтобы не страдать в одиночестве? Ты не заблуждайся — женщину я тебе не заменю. Я для тебя человек посторонний, сомнительный компаньон по грязному бизнесу… Борису ничего не передать?

— У твоего Бориса кликуха «Злобный», и слов поддержки он от меня не услышит. Скажи ему, что у меня все чудесно. Подпорти ему настроение.

— Настроение у него стабильно, как пекло в пустыне. Помимо наркобизнеса, он держит бордели, и тебе бы с ним помирился. В знак примирения он бы прислал тебе обалденную подружку.

— Шлюхи меня не волнуют, — сказал Максим.

— А ты бы представил, что она не шлюха, — садясь в машину, посоветовал Воронцов. — Проверил бы возможности воображения — внушил бы себе: она — скрипачка, она — окулист… а швея? Ты бы залез на швею?

— Когда-нибудь залезу, — проворчал Максим. — Встану у убыточной фабрике, и буду всех зазывать на шашлыки, как убогий… сводить вас в ресторан я не потяну, в квартире у меня родители, и поэтому мы потрахаемся на природе. Ты двери-то закрыл?

— Попрощавшись с тобой, я и стекла подниму, — ответил Воронцов.

— Кондиционер у тебя работает. Задохнуться ты вроде не должен.

— Я и тебе этого не желаю, — сказал Воронцов. — Честные женщины, Макс, до добра не доводят — остерегайся. Ну что? Счастливо оставаться?

— Езжай. Объезжай препятствия, но старайся не свалиться в кювет.

— Тебе того же, — кивнул Воронцов.

Андрей Воронцов уезжает, и Максим отворачивается к забору, делает медленный разворот вокруг своей оси, глядит на дорогу и непонятно кому показывает средний палец.

Точно не им — проходящие мимо особняка Анна с Кириллом не обращают внимания на вертящегося к ворот наркодельца и не видят его жест; Анна на Максима все же взглянула.

Что было в ее глазах, он не разглядел, но ее статная фигура его заинтересовала. Раздев девушку взглядом, Максим посмотрел на вышагиваюшего отдельно от нее Кирилла и не признал того человеком, способным ему помешать.

— Вы сегодня обедали? — спросил Максим.

— Кто? — удивился Кирилл. — Мы?

— Ничем горячим я вас не угощу, но мой холодильник и мой бар к вашим услугам. Вы, девушка, накроете на стол, а ваш молодой человек откроет для нас пару бутылок. Для всех нас.

— А вы будете сидеть и смотреть? — спросил Кирилл.

— Я же хозяин. Вы, разумеется, не слуги, однако! Если бы я пригласил вас с обещанием перед вами расстилаться и вам прислуживать, вы бы посчитали меня подозрительной личностью.

— Ну, а так… что у нас получается? — спросил Кирилл.

— Получается, что мне просто тоскливо, — ответил Максим. — И в паршивом настрое я осмеливаюсь пригласить к себе незнакомых… внешне приличных людей.

— Это ваш дом? — указав на особняк, спросила Аня.

— Да.

— Вы в нем один? — спросила она.

— Будь у меня компания, я бы вас не позвал, — ответил Максим. — Вы мне не доверяете? Тогда останьтесь со мной, а вашего друга пошлите на разведку с указанием тщательно обследовать комнату за комнатой. Он, уверяю вас, никого не найдет.

— Плохо, — промолвила Аня.

— Что? — не понял Максим.

— Ошивайся у вас народ, я бы зашла с более спокойным сердцем, — сказала Аня.

— А сейчас не зайдете? — спросил Максим.

— Можно и зайти, — пробормотала Аня. — Зайдем?

— Как скажешь, — промолвил Кирилл. — Я, в принципе, нагулял аппетит и чего-нибудь бы поел, раз предлагают. Но не всухую.

— Хочешь надраться? — спросила Аня.

— Желудок требует еды, но после нашего разговора я охотно накачу и без закуски. Правила вашего дома допускают, чтобы гость нализался в хлам?

— И гость, и хозяин, — ответил Максим. — Никаких вопросов.

— Прекрасно! — воскликнул Кирилл. — Самое время затуманить рассудок. Ты с нами или как?

— Я могу вернуться назад… к Глебу, — сказала Аня.

— Девушку мы возьмем с собой, — сказал Максим. — Ее присутствие облагородит нашу попойку и поможет нам не потерять человеческое лицо. Вблизи с ней наши бесы до конца наружу не вылезут.

— Только по пояс, — усмехнулся Кирилл.

— Это немало, — сказал Максим.

— Вот-вот, — сказал Кирилл. — Мы сумеем оценить, какие же они уроды.

НА КОФЕЙНОМ столике бутылки и неприметная еда, в кожаных креслах трезвый Максим Капитонов и крепко выпивший Кирилл Суздалев, напротив него на кожаном диване разминающая сигарету Анна Виноградова, позади которой уводящая наверх лестница; кресло Максима стоит справа от дивана, колючие глаза владельца особняка бегают по смотрящей перед собой девушке, жалкий вид Кирилла ее удручает.

Из сигареты высыпался почти весь табак. Увидев это, Максим участливо подносит Анне зажигалку. Девушка с благодарностью кивает и кладет сигарету на столик.

— У меня своя фирма, — заявил Кирилл. — Бизнес! Такие дома позволить себе я еще не могу, но я раскручусь и выйду на обороты, о которых ты и не мечтаешь, при том, что ты знаешь толк в нынешней жизни. Ведь мой дом — абстракция, а твой — правда… стоит.

— И твой будет стоять, — сказал Максим.

— Думаешь?

— У тебя сильная хватка. Ты и бутылку не выронишь, и выгоду свою не упустишь — упрекнуть себя тебе не в чем.

— А меня упрекают, — проворчал Кирилл. — Не сам, так она… моя мрачная девушка. Тебе налить, чтобы ты развеселилась?

— Ты уже наливал, — сказала Аня.

— И ты пила! Не вино, а виски!

— Что наливали, то и пила, — сказала Аня. — За тобой мне не угнаться, но нашего хозяина я опередила… он-то совсем не пьет. Одну рюмку выпил и ко второй не притрагивается. Ты подносишь бутылку, а он говорит: спасибо, у меня есть. И тебя это не удивляет. А меня весьма… чего вам не пьется?

— Я не слишком люблю пить, — ответил Максим.

— А зачем вы нас позвали? — спросила Аня.

— Пообщаться.

— Но вы же постоянно молчите.

— Я жду подходящего момента, — сказал Максим. — По-моему, и вы ждете.

— А я ничего не жду, — пробормотал Кирилл. — Чего ждать: надо подходить и брать, а не то или загнешься или то, чего ты ждал, перестанет тебя волновать — взять горы. Откладывай я наши с Глебом поездки, мы бы никуда не поднялись, но я его торопил, и теперь у нас на счету шесть обыкновенных гор, четыре средних и четыре сложных — естественно, в рамках любительского альпинизма. У нас же это хобби. Непокоренные вершины нам по ночам не снятся.

— Вы и здесь из-за горы? — спросил Максим.

— На днях мы на нее пойдем. Не завтра — не с бодуна… я бы пошел и завтра, но Глеб увидит мое состояние и наложит вето. Испугавшись не за себя — за меня… он мой друг!

— Он живет где-то поблизости? — спросил Максим.

— Святой Глеб живет в полнейшем блаженстве. Он не переживает из-за карьеры, из-за женщин… я — иной случай. И со мной женщина! Она-то меня и расстроила… поэтому я тут и напиваюсь. На этой бутылке все не закончится?

— В каком смысле? — спросил Максим.

— У тебя еще есть? Нам не пора собираться?

— Из моих запасов ты выпил десятую часть, — сказал Максим. — Звучит оптимистично?

— Я произвел подсчеты и, если ты не возражаешь, планирую уравнять количество выпитого и прочего… которое я, вероятно, не осилю. Но я поборюсь! Чего-то я выпью… у тебя.

— Пей на здоровье, — недобро улыбнулся Максим. — Не будь себе в тягость.

ОБХВАТИВ руками подтянутую к лицу ногу, опившийся Кирилл дремлет в кресле. Ерзающей на диване Анне он отвратителен, и она бы, уйдя, бросила его здесь одного, но ее останавливает сдерживаемое желание кинуться в омут короткой и, по-видимому, болезненной связи с таинственным господином, так элементарно напоившим мужчину, которого она все еще любит.

Довлеющие над Анной сомнения почти преодолены.

Отлепившийся от дальней стены Максим Капитонов, подойдя, встает у Анны за спиной. Он дует на ее волосы и снисходительно глядит на Кирилла.

— Твой молодой человек умеет себя вести, — промолвил Максим. — Последнюю бутылку он пил тихо — без криков и пьяных признаний. Он должен меня услышать, если я ему что-то скажу. Если он меня слышит, он уже сейчас должен подать голос.

— Он не подает, — сказала Аня.

— Не шути, — не открывая глаз, пробурчал Кирилл. — Не смешно… я вас слышу. В тайне от меня я запрещаю вам договариваться.

— Мы к нему прислушаемся? — спросил у Ани Максим.

— Я бы вышла на воздух, — сказала она. — У вас есть балкон?

— Конечно. Ступай по лестнице, а затем иди направо или налево. Балконы и там, и там.

— Я пойду, — вставая, сказала Аня.

— Направо? — спросил Максим.

— Поднявшись по леснице, я как-нибудь определюсь, — пробормотала Аня.

— Иди направо, — сказал Максим. — С того балкона более красивый вид.

— Ладно… уговорили. Пойду направо.

Анна Виноградова, словно на эшафот, поднимается по лестнице, Максим Капитонов подступается к Кириллу и начинает его активно расталкивать.

— Просыпайся! — сказал Максим. — Давай, не спи! Руки в ноги и сваливай отсюда! Вечеринка объявляется закрытой!

— Завершенной? — пробурчал Кирилл.

— Она завершилась твоей победой. Тебе больше незачем здесь задерживаться.

— А моя девушка? — спросил Кирилл.

— Твоя девушка уже ушла, — ответил Максим. — Если ты поспешишь, ты встретишь ее за забором.

— За забором? Аня вышла за забор… вошла за забор? А мы где?

— Мы в моем доме. В моем! Ты сам его покинешь или мне тебя вышвыривать?

— Что я… что за вообще… я встал. Видишь, я иду. Калитка не закрыта? Я помню, мы входили через нее.

— Перед тобой все открыто, — сказал Максим. — Дверь, калитка — держись прямо. Не виляй… вздумаешь упасть, падай. Просыпаться не вздумай.

Мало что осознающий Кирилл Суздалев с короткими остановками выходит из комнаты. Прошедший за ним Максим удостоверяется, что он ковыляет в правильном направлении и его можно предоставить самому себе.

Анна наверху, желаемое манит, приплясывающий Максим доходит до лестницы, стремглав восходит и, помедлив на площадке, решает идти к правому балкону, где он и находит оперевшуюся на поручень девушку.

Шаги Максима она слышит, но не оборачивается. Приблизившийся и прижавшийся к Анне владелец особняка начинает ее беззастенчиво лапать.

— На что ты смотришь? — спросил Максим.

— Ни на что… я все это уже видела.

— Ты в хандре. Тебе нужен всплеск.

— А Кирилл? — одышливо спросила Аня.

— Ушел, — ответил Максим. — Твой надравшийся мачо поручил тебя мне.

— Ты меня тоже потом… кому-нибудь передашь?

— Я не такой, — сказал Максим. — То, что мое, то мое… тебе хорошо?

— Не знаю, — ответила Аня. — Будь что будет…

— Доверься судьбе… и мне. Ты не пожалеешь.

Придавив девушку к тонкому поручню, Максим Капитонов расстегивает и стягивает с нее джинсы — с пуговицами на своей ширинке Максим возится дольше.

К овладению безропотной Анной он приступает с неумеренным напором; следует считанное количество могучих телодвижений, и поручень не выдерживает.

Анна Виноградова летит с балкона. Подавшийся вперед и замахавший руками Максим удерживается на краю.

Он удивленно смотрит вниз. Не веря в произошедшее, отводит глаза от лежащей на траве Анны и приглядывается к остаткам обломанного поручня.

— Пластмасса, — пробормотал Максим. — Декоративность.

ЗА МИНУТУ до падения мнущийся метрах в десяти от особняка Кирилл Суздалев для осмысливания ситуации напрягает голову и склоняется к уходу; подумывает вернуться, преодолевает рвотные позывы, приходит к заключению, что лучше всего уйти — окидывает особняк прощальным горестным взором, видит на балконе Анну с Максимом и, не успевает он понять, чем они занимаются, как поручень ломается и Анна падает на землю.

С выпученными глазами Кирилл отворачивается от дома и смотрит в другую сторону. На деревья, на растения, на сливающиеся деревья и растения; Кирилла затрясло — теперь его вырвало.

Из особняка вышел Максим Капитонов.

— Ты протрезвел? — спросил Максим. — Пойдем к ней, посмотрим чем можно помочь.

— Без меня, — выдохнул Кирилл.

— Она же твоя женщина, — удивился Максим. — Тут не так высоко, она могла и выжить.

— Это невозможно, — дрожащим голосом промолвил Кирилл. — Мне ни к чему здесь оставаться.

— Чего ты боишься? — спросил Максим. — Увидеть ее труп? Или тебя пугает то, что я пристрелю тебя, как свидетеля? Дорогу сюда позабудь. Если эта девочка жива, я сам отвезу ее в больницу, если нет, что-нибудь придумаю с телом, возможно вызову легавых… скрывать мне нечего. Облокотилась и рухнула — несчастный случай… подробности им знать не нужно. И ты о них никому никогда не расскажешь. Мстить мне не пробуй — уничтожу. А себя грызи беспощадно: твоя вина больше моей.

По завершению разговора с Кириллом, Максим пошел к телу Анны, ну а Кирилл побрел к воротам — после визуального осмотра лежащей на боку девушки Максим его не окликнул: Анна мертва. Владелец особняка сокрушен. Лишь рядом с ней он начинает ощущать первые укусы происходящего в нем надлома.

По велению необъяснимой блажи Максим Капитонов отходит от Анны и спрыгивает в пустой бассейн, где он ковыляет по дну и уныло выбрасывает руки, уплывая в безрадостное для себя будущее.

НА УЗКОМ диване в лежачем положении теснятся свесивший одну ногу Глеб и отжатая им к стене Дарья Новикова; подтянув до подбородка одеяло, она уткнулась глазами в свежие царапины на спине переспавшего с ней мужчины, который смотрит куда-то, но не на нее, что по ее представлениям нетактично: после секса он с ней не разговаривает, а перед ним погнушался выпить — на столе стоят две широкие рюмки и непочатая бутылка портвейна.

— Тебе не говорили, что ты жутко холодный? — спросила Новикова.

— Как жаба? — переспросил Глеб.

— Жабы и то не молчат. Квакают себе, общаются… после занятия любовью женщине требуется внимание, человеческая теплота, забота, мягкий разговор, а от тебя ни слова не дождешься. Я и твоего дыхания не слышу. Ты дышишь ровно и тихо… словно бы ничего и не было. Страсти я от тебя не жду… физически ты не устал?

— Мы можем повторить, — сказал Глеб. — Через пять минут я те же пять минут гарантирую.

— Твоя молодость позволяет тебе над всем насмехаться. Мужчины моложе тебя мной еще не владели, но с твоими сверстниками я спала. Они доставляли мне примерно такое же удовольствие. Не нулевое… весьма большое. В постеле ты не хуже их.

— На комбайне я им не соперник, — сказал Глеб.

— Со мной разделяли кровать не только крестьяне… и рабочие. Я привлекала и интеллигентных людей. За мной когда-то ухаживали! Приглашали на свидания, приносили цветы.

— Цветов у вас целые поля, — промолвил Глеб. — Прямо в цветах вы никому не доставались?

— Случалось и в цветах, — пробормотала Новикова. — Еще при муже.

— Похоже, вы не хранили ему верность.

— А он мне хранил? — воскликнула Новикова. — Я-то к ночи всегда возвращалась, а он где-то прошляется и с утра кричит на меня: «заткнись! Я не выспался, а мне на работу! Башка у меня гудит, на тебя я смотреть не могу — подай мне костюм и исчезни. Не дай бог хоть пылинку найду!».

— На работу он ходил в костюме? — спросил Глеб. — Деловой человек?

— Дремучий работяга. Слесарем он что ли, или токарем… костюму лет пятнадцать, а носит. Пытается выделиться.

— Я вам сочувствую, — сказал Глеб. — В любви вы несчастны.

— Ну, а ты? — спросила Новикова. — Ты счастлив?

— Разумеется. Я ведь с вами — не с кем-нибудь.

— А если без шуток?

— С вашего позволения я начну одеваться, — сказал Глеб. — Мне следует проведать моих друзей.

— Разве они пришли? — спросила Новикова.

— По дому никто не ходит. Они не в комнате — вероятно, на улице. Обнимаются у всех на виду.

НЕ ОТОШЕДШИЙ от потрясения Кирилл Суздалев сидит на крыльце деревенского дома — он не замечает ни бродящей у его ног кошки, ни оказавшегося перед ним Глеба, который, проходя мимо Кирилла, мягко хлопнул приятеля по затылку. Лежание в постели Глебу приелось, и он рад возможности побыть вне стен; кошка к нему не подходит, взятая двумя пальцами и поднесенная ей рыбья голова ее отпугивает — Глеб выбрал голову среди остального мусора: у крыльца валяются и щепки, и гнутые гвозди, и обертки от конфет; на крыльце, как на троне, над всем этим восседает Кирилл.

— Как погуляли? — спросил Глеб. — Ну и глаза… ты что, напился? С Аней?

— Аня уехала, — пробормотал Кирилл.

— На чем? Кажется, ты не помнишь. Вы с ней разругались, и ты так залил горе в вине, то есть в водке, что оно потонуло. Ему не выплыть.

— Мы пили виски, — сказал Кирилл.

— С ней вдвоем?

— В компании, — ответил Кирилл.

— Где-нибудь в кабаке? — спросил Глеб. — Молчишь… А откуда здесь взятся кабаку, в котором разливают виски? Я навязчив… ты голову бы поднял: уехала и уехала. Подумаешь, горе.

— Не горе, но и не пустяк, — сказал Кирилл.

— Это ты сейчас говоришь. Раньше я не видел, что ты относишься к ней с неким придыханием. Скорее она к тебе.

— Ко мне… не к тебе.

— Кто-то к кому-то, — усмехнулся Глеб. — Не ко мне.

— Она тебе нравилась? — спросил Кирилл.

— Хмм… почему в прошедшем времени? Если я к ней что-то чувствовал, мои чувства не изменятся от того, что она уехала от тебя. Куда уехала, не сказала?

— Я не интересовался, — пробурчал Кирилл. — Упустил время спросить. Она и сама, наверное, не знала… моя Аня. Любившая меня девушка.

Прошло четыре года.

ГОРОДСКАЯ зима, дым из труб. Машина Максима Капитонова с сидящими внутри Акимовым и Алимовым стоит в промышленной зоне, привлекающей к себе съезжающиеся и настроившиеся стрелять группы людей, имеющих в выражении лиц такую же противоположность, как и у приехавших сюда сейчас — прислонившийся к машине Максим холоден. Акимов и Алимов издерганы.

— Если нас тут не перестреляют, куда мы отсюда поедем? — спросил Алимов.

— Искать тех, кто нас стопроцентно пристрелит, — ответил Акимов. — Я бы порекомендовал конюшню.

— Где лошади?

— Их выгуливают около нее. Мы подлетим на машине и посшибаем всех лошадей, кому бы они ни принадлежали. А они нередко принадлежат авторитетным людям, которые плохо на это реагируют.

— За своих лошадей они нас положат, — промолвил Алимов.

— Им и гнаться за нами не придется — мы выключим двигатель и, как обычно, останемся в машине сидеть. Сейчас-то мы в безопасности, а у конюшни нас бы искрошили. Макс бы за нас не вступился.

— Никто бы не стал впрягаться, — сказал Алимов. — За подобный дебилизм мы должны отвечать самостоятельно.

— Здесь иное, — заявил Акимов.

— Ну…

— Здесь с нами Макс. Чтобы убить нас, нужно сначала убить его, а убивать Макса «Дод» не посмеет. Внутри нашей структуры Макса сдвинули вниз, но если его прикончит человек из другой структуры, этого человека найдут очень быстро, а стирать в пыль будут медленно… и мучительно… да и вообще. Мы завалились не в ту степень.

— Не в ту? — спросил Алимов.

— Разбора ничего не предвещает. Слегка поговорят, посмеются и разъедутся, а мы тут напрягаемся… домысливаем!

— Мрачно все себе представляем, — кивнул Алимов.

— Таково наше нутро. Такими же были наши отцы и деды.

Показавшиеся джип и мерседес не выводят Максима из хмурых раздумий — у него нет ни страха, ни позитивного предвкушения; машины встают у противоположного тротуара, и из мерседеса вылезает тревожно улыбающийся «Дод»: он ждет, что Максим к нему подойдет и, не дождавшись, идет к нему сам.

— Я в шоке, Макс, — сказал «Дод». — Это точно ты мне звонил? Со мной говорили твоим голосом, но ты ли?

— Я, — ответил Максим. — А если бы не я, ты бы не заметил — мы не настолько часто беседуем, чтобы ты запомнил мой голос.

— Мы с тобой фактически и не разговаривали. О чем нам, Макс, говорить? И вдруг ты звонишь и предлагаешь встреться в глухом месте, где можно друг друга попугать и при желании положить… я бы этого не хотел, но место назвал не я, а ты. От собственного имени?

— Здесь я представляю только себя, — сказал Максим. — Наша группа товарищей вопросов к тебе не имеет, а у меня к ним найдутся, и мне было бы проще порешать их при вашем содействии. Ты ухватываешь?

— Кажется, ты надумал попереть против своих, — промолвил «Дод».

— Безнаказанно отбирать у меня мой кусок я не дам: они зря считают, что этот кусок уже не моим зубам. Пока меня не трогали, я грыз и грыз, на чужое не замахивался, но, когда грызть мне стало нечего, я почувствовал голод и злость. Ты слышал, как они со мной обошлись?

— Это ваше внутреннее дело, — сказал «Дод». — И ты, Макс, не горячись: вашего шефа тебе не одолеть. Он и тебя замочит, и нам за контакты с тобой предъявит. А мне вдобавок вставят и мои — за то, что я согласился на встречу и ни с кем не посоветовался… у тебя все?

— Мы еще не поболтали о рыбалке, — проворчал Макс.

— Рыбалка мне по барабану. А ты, что, ловишь?

— Я не вылавливаю, — ответил Максим. — Запускаю, но не вытаскиваю: сейчас зима, и им приходится плавать под водой. Я, мил человек, о трупах.

— С ними ты и договаривайся, — сказал «Дод». — Подбивай на сотрудничество тех, кто уже подох — живые за тобой не пойдут, больно велик риск сдохнуть. Гудбай, Макс.

Собеседники расходятся по машинам. Максиму идти ближе, но «Дод» садится и уезжает раньше его; мерседес с сопровождающим джипом уносятся.

Максим глядит вслед. Открывает заднюю дверь, обернувшись, снова кидает взор и опускается на заднее сидение.

— Утрясли? — спросил Акимов.

— А ты как думаешь? — пробурчал Максим.

— Смотрю на факты… если бы у вас что-то не срослось, вы бы говорили подольше. На середине ты ничего не бросаешь, и пусть вы терли какую-то минуту, беседа получилась существенной. Нашим о ней лучше не знать?

— Я им не скажу, — промолвил Максим.

— И мы промолчим, — заявил Алимов.

— Надеюсь, ума у тебя хватит. В противном случае я не стану выяснять кто из вас проболтался — распоряжусь ликвидировать обоих.

— Это ты поспешишь, — сказал Акимов. — Свалишь на своих сделанное не ими и посчитаешься с нами без правильной мысли, что утечка могла произойти и со стороны «Дода».

— «Дод» варежку не раскроет, — сказал Максим. — Не в его интересах.

— Ну, а люди «Дода»? — спросил Алимов. — За всеми же не уследишь.

— Людей у «Дода» без счета, — процедил Максим.

— А почему его зовут «Додом»? — спросил Алимов.

— Сокращенно от фамилии, — ответил Максим.

— И что у «Дода» за фамилия? — поинтересовался Алимов.

— Додун у него фамилия! — психанул Максим. — И у Додуна все в полном шоколаде! Не лезь ко мне с вопросами! Дай поразмышлять.

— Обидно, Макс, — вздохнул Акимов.

— Чего еще?

— Ты говорил, что распорядишься нас ликвидировать, но это неверно — я не сути, а о слове. Распорядиться — значит приказать, а приказывать ты вправе только нам, никого другого в подчинении у тебя не имеется, и, чтобы нас убить, тебе будет нужно не распоряжаться, а нанимать: за деньги. Постороннего киллера, который, будь ты к нам подобрей, не заработал бы на заказе на нас — на меня и на него. Преданных тебе объективно и…

— Твою мать! — воскликнул Максим. — С вами мне не сосредочиться… надо ехать. Я сам поведу! А вы выметайтесь.

— Нам пересесть на заднее? — спросил Алимов.

— Со мной вы не поедете. На сегодня я вам сыт.

КОЧЕНЕЮЩАЯ Лиза Ильина идет из цветочного магазина по знакомой улице с приевшимися домами и звуками, объединяющимися в саднящую колыбельную на основе шуршания автомобильных шин и скрипа подошв бредущих людей, которая довлеет и уносит в ледяную бесконечность, обрывая ростки как ужаса, так и радости; со стороны проезжей части, Лизе наперерез, пара высоких мужчин ведет по руки третьего — пугливо озираясь, он упирается. Его заталкивают в открывшуюся дверь неприметного клуба.

Выглянувший оттуда субъект с квадратным лицом видит проходящую Лизу и спрашивает у нее: «Вы к нам?».

Лиза Ильина отрицательно качает головой и торопится поскорее убраться. Ее не задерживают.

МАКСИМ Капитонов на большой скорости подъезжает к остановившимся на светофоре машинам; затормозив, он не врезается, и каждая секунда вынужденного стояния укрепляет его в мысли, что было бы хорошо никуда не ехать. Выключиться из борьбы. Угомониться. Размеренно дышать и в полном сознании поджидать смерти — впереди Максима машин не осталось, сзади ему гудят, он не на это не реагирует, плотность и надрывность подгоняющих трелей усиливается, Максим Капитонов не выдерживает — он покидает машину, идет назад по перекрытому им ряду, заглядывает в окна и смотрит в лица с твердой решимостью прикончить любого, кто поведет себя вызывающе.

Таких не находится.

ЗА ГОДЫ, пролетевшие с момента трагической гибели его подруги, у Кирилла Суздалева появились седые волосы и лишние килограммы. Он на бизнес-семинаре. К пиджаку приколота бирка с номером и фамилией; в зале, помимо Кирилла, еще примерно двадцать деловых мужчин и женщин с ручками и блокнотами — Кирилл на первом ряду и конспектировать выступление он не будет.

За столом в президиуме воодушевленный организатор семинара Бакашов, унылый переводчик Козульский и иссохшая дама Бригитта Холстермайер.

— Уважаемые дамы и господа! — сказал Бакашов. — Сегодня мы начинаем пятидневный семинар для молодых руководителей, на котором вы заслушаете выступления приглашенных нами специалистов мирового уровня, чья теоретическая подготовка и практические навыки будут способствовать улучшению вашей ориентации в проблематике кадровой политики. В вопросах обеспечения высоких стандартов и поддержания стратегии активного развития, повышения инициативности работников и создания атмосферы заинтересованности и доверия. — Бакашов глотнул воды. — Формирования рекламно-производственного центра и департамента маркетинга, проведения мониторинга информации и укрепления менеджерской позиции… чтобы задать нашему семинару нужный тон, непосредственно сейчас для вас прочтет лекцию фрау Бригитта Холстермайер, доктор экономики и одна из умнейших женщин нашего времени. Переводить ее речь станет Иван Гаврилович Козульский — опытнейший мастер синхронного перевода, не пропускающий ни-че-го… на прошлых семинарах его работа вызывала только благодарственные отклики. С той поры он свою планку, само собой, не опустил.

— Ни в коем разе, — пробормотал Козульский.

— Помимо блистательного знания немецкого языка, — сказал Бакашов, — Ивану Гавриловичу свойственен и красивый тембр голоса.

— Это природное, — сказал Козульский. — А немецким я овладел тяжелым трудом.

— Немецкий — сложный язык, — заметил Бакашов.

— Фрау Холстермайер так бы не сказала, — процедил Козульский. — Она говорит на нем без малейшего напряжения. Часами… послушаем?

— Всенепременно! — воскликнул Бакашов. — Дамы и господа! Доктор экономики фрау Бригитта Холстермайер!

Фрау блакосклонно кивнула. Безразличный Кирилл Суздалев приготовился к долгой утомительной лекции.

В ВИТРИНЕ шесть работающих телевизоров, настроенных на один канал. У остановившейся Лизы Ильиной непонимающий взгляд, переходящий от экрана к экрану — прискорбная картина повторяется: шоу популярного сатирика, неадекватные гримасы смеющейся аудитории, нагнетаемое состояние адского бреда, ощущение конца цивилизации и всего человеческого рода; вполглаза поглядывая на вершащееся в телевизорах действо, поблизости от Лизы спиной к витрине стоит Глеб, воспринимающий выказываемую девушкой печаль, как позитивный момент.

— Вы мне не расскажете, что у вас внутри? — спросил Глеб.

— А тебе это интересно? — переспросила Лиза.

— Меня привлек твой грустный вид. Я бы попытался тебя рассмешить, но я уважаю грусть — она мне кажется важнее тупого смеха.

— И чего же ты ко мне… раз у меня все отлично, обратился?

— Ради себя, — ответил Глеб.

— У тебя ненормальные вкусы, — сказала Лиза. — Веселых девушек тебе мало?

— Веселых девушек не бывает. Даже очень любящие смеяться и танцевать уже совсем вскоре сидят убитыми и мучаются депрессией. Хотя музыка еще играет.

— Просто началась другая песня, — тихо сказала отвернувшаяся Лиза. — Та, под которую не потанцуешь.

— Песни сменяются, меняются, никакой логики не прослеживается, зимними вечерами люди не торопятся закрыться в теплых квартирах, а разгуливают на морозе по улицам. Мое имя Глеб.

— Меня зовут Лиза.

— Весьма приятно. У вас много имен.

— У женщин? — спросила Лиза.

— На таком холоде, как ты догадываешься, я стоял не для того, чтобы знакомиться с женщинами. Но если все складывается так замечательно, мы могли бы пройтись и слегка согреться. У тебя толстые подошвы?

— Подобного вопроса мне никогда не задавали, — промолвила двинувшаяся за Глебом Лиза.

— Не верю, — сказал Глеб.

— Только что познакомившись, следует спрашивать не об этом.

— Возможно, — кивнул Глеб. — Однако у меня свой подход.

— И он работает… я с удовольствием с тобой пройдусь и поговорю. Ты прекрасный собеседник.

— Я альпинист, — сказал Глеб.

— Кто?

— Да. Я взбирался на вершины.

— В смысле, на женщин? — спросила Лиза. — Похоже… По твоим замашкам ты тянешь на плейбоя.

— Одинокого плейбоя заснеженных переулков. Выходящего на проспект со сверкающими глазами и заложенным носом. Под твоим присмотром я бы не простудился.

— Ты заболеваешь?

— Я мечтаю, — ответил Глеб. — Тебе не в чем себя обвинять — ты реагируешь, как положено. Услышь я такое, я бы отреагировал так же.

— Но это услышала я, — сказала Лиза.

— Ты услышала, и ты сказала. К чему тебе отмалчиваться? У тебя есть право голоса.

— Чувствую, встреча с тобой мне запомниться, — усмехнулась Лиза.

— Она может оказать на тебя сильное воздействие. Я бы вытащил тебя и из ямы, но со мной ты в нее не попадешь, а прежнее в памяти не удержиться… прошлые неприятности не особенно живучи. Как и будущие радости.

ПРИСЕВ на окаймляющее дорогу железное ограждение, Максим Капитонов сторонним наблюдателем взирает на свою брошенную и объезжаемую другими машину.

В рваной безостановочной суматохе она мертва и непоколебима; ее фары не горят, фактически свершившееся угасание внутреннего огня относится и к Максиму — из заторможенности его выводит подошедший к нему с бутылкой пива Сергей Вуколов: бедно одетый пропойца философской направленности.

— Мне бы держаться от вас подальше, — сказал Вуколов, — однако я с вами поговорю. Вы меня обругаете, а я вас выручу. Окажу вам духовную поддержку и не понесу никакого убытка.

— В связи с чем? — спросил Максим.

— Я к вам не за деньгами. Они меня не волнуют.

— Так я и поверил, — проворчал Максим.

— Вас заводят деньги? — спросил Вуколов. — Ваш лоб тоскует по стене?

— Я шатаюсь по дороге с поворотами, но без указателей, — промолвил Максим. — Туда не свернул, туда не пошел — остановился… не думаю, что вовремя. В такой дубняк пиво не добивает?

— Проверьте. Пивом я вас угощу. Надо быть большим оптимистом, чтобы считать, что при данных погодных условиях оно идет не во вред. Вот вам моя бутылка — не стеняйтесь и допивайте.

— Да мне не хочется…

— Поторопитесь! — воскликнул Вуколов. — Оно скоро замерзнет! Тогда нам предстоит ждать до весны. Когда запоют птички, зазеленеет природа и растает наше пиво.

— Ну, и подождем, — пробормотал Максим. — Мы достаточно дергались и чему-то научились. Ты присаживайся. Поговори со мной о чем-то странном… в твоем стиле.

— Долгое общение не для меня, — сказал Вуколов.

— Общение со мной? — спросил Максим.

— Со всеми. Я около тебя постоял, как сумел, поддержал и отдаляюсь от тебя в сектор отстранения. По отработанной схеме, применяемой мною со всеми. — Сочувственно взглянув на Максима, Вуколов зашагал восвояси. — Я одинокий волк!

— Волк, — процедил Максим. — Тоже мне волк! Это я — волк, а ты — раб! Бомж… спившийся отброс. Полоумный счастливчик…

ГЛЕБ с Лизой Ильиной подходят к перекрестку. Поглядывая на девушку, Глеб не удивляется тому, что она то появляется, то исчезает; важным для него человеком она еще не стала, но Глеб понимает в какой степени все неспроста, ведь иначе с Лизой он бы не заговорил, его к этому настоятельно подтолкнули, и отныне ему предстоит быть с ней, пока их встреча не обернется для него взлетом или гробом.

Для девушки Глеб не пропадает. Он у нее появился, и она это чувствует.

— На красный переходим? — спросила Лиза.

— Конечно. Не посмотрев по сторонам, ты бы меня не спросила.

— Я пока не настолько тебя доверяю, — улыбнулась Лиза.

— Тебя извиняет то, что это несложный переход — не переход через пустыню.

— Ты через нее переходил?

— Я переходил на самодостаточность, — ответил Глеб. — В юности начал, недавно кончил. Сумасшедшая затея, но трудностей не возникло. От самого себя к кому-либо другому я, как оглашенный, уже не бегу.

— Даже ко мне? — кокетливо спросила Лиза.

— К тебе я не бежал — я стоял. Ты стояла рядом, и мы заговорили. Затем неспешно пошли, еще больше продрогли… ты работаешь?

— Работаю, — кивнула Лиза.

— В помещении?

— Не на улице. Кроме приличной температуры, на моем рабочем месте имеются и чудесные запахи. Угадаешь, где я работаю?

— Боюсь ошибиться, — сказал Глеб.

— Я работаю в цветочном магазине.

— И при этом учишься?

— Учеба мне что-то не давалась. Я училась в трех институтах, и в одном прошла один семестр, во втором осилила целый курс, а в третьем почти полтора, однако до экзамена меня не допустили, поскольку я отказалась спать с деканом… все я вру. На лекциях я не появлялась, семинары прогуливала — своей компании я не нашла, а ходить в институт просто ради учебы меня не влекло. Ты-то до диплома домучился?

— У меня была своя компания, — ответил Глеб. — К кое-кому из них мы сейчас и идем.

— К нему на квартиру?

— Мы условились встретиться у магазина, — пояснил Глеб. — Вряд ли он до сих пор там: мне надлежало прийти несколько раньше, но я ушел в свои мысли и познакомился с тобой. Я ничего не потерял.

— Что я слышу…

— Чистую правду, — сказал Глеб.

— А если он у магазина тебя не дождался? — спросила Лиза.

— Я пойду к нему домой. С тобой?

— А куда?

— Я знаю адрес, — сказал Глеб. — Когда Миша собирает гостей, к нему заходят человека три-четыре… пять-шесть… с нами семь-восемь.

СКРИВИВШИЙСЯ от отвращения Максим Капитонов томится в «Макдональдсе». Выстаивая очередь за гамбургерами, он досыта наелся здешней атмосферой чуждого ему веселья, дополняемого толкотней и режущим глаза неживым освещением; в очереди Максиму еще стоять и стоять, свободных мест за столиками не наблюдается, на одного выходящего из помещения приходится пять входящих, густота столпотворения зашкаливает, потеющий Максим доходит — выбранный им для обмена репликами мужчина на умного человека отнюдь не похож, но принюхивающийся Виталий уравновешен и терпелив.

— Тут по жизни так? — спросил Максим.

— Извините, я…

— Постоянно? Толпа и галдеж, немеренные очереди… и все из-за гамбургеров? Или люди набиваются сюда ради атмосферы?

— Здесь недорого, — пробормотал Виталий, — и весело…

— Весело?

— Детям весело, — сказал Виталий. — Когда мы с вами были детьми, у нас не было возможности проводить здесь досуг, а для нынешних это в порядке вещей. Для детей, для молодежи… да и для семейных: я тут с женой и ребенком. Они там… где-то там. Отсюда не видно.

— Их не похитили? — спросил Максим.

— Вы что? — возмутился Виталий. — Вы…

— Мне бы яблочный пирожок.

— Как вы себя ведете…

— Я здесь впервые, — сказал Максим. — Мне неизвестно о чем тут говорят, а о чем умалчивают, но срываться народ здесь не должен — пьяных я тут не вижу, выпивки в продаже не просматривается, какая же дикость… для человека, часто сидящего в кабаках. В закрытых для ботвы шалманах.

— Ну и идите в свой шалман, — проворчал Виталий. — Чего вы здесь мучаетесь?

— Я проезжал мимо этого «Макдональдса» и экспромтом решил зайти, чтобы зарядиться чем-то обновляющим. Добротной начинки под искрящейся оболочкой не оказалось — засверкало, полыхнуло, не сбылось. Вы будете стоять до упора?

— Разумеется, — ответил Виталий.

— А я пойду. С сегодняшнего дня лишь кабаки и шалманы. Безальтернативно.

ОТКРЫВАВШАЯ бизнес-семинар затяжная лекция прочитана фрау Холстермайер до конца. Организатора семинара Бакашова за столом уже нет, нуждающийся в отдыхе переводчик Козульский, посматривая на слушателей, задерживает взгляд на скучающем Кирилле Суздалеве и переводит глаза на сидящего рядом с ним и пышущего интересом мужчину; на фрау Холстермайер переводчик глядит, как на неживой предмет, чей ментальный склад не предполагает ни скуки, ни заинтересованности.

— Данке, — сказала фрау Холстермайер.

— Лекция доктора экономики закончена, — сказал Козульский. — Считаю, что она была познавательной и не скучной… теперь время вопросов. Фрау Хостермайер на них радушно ответит, и это не одолжение — это входит в ее обязанности. У кого-нибудь есть вопросы?

Сидящий рядом с Кириллом мужчина поднял руку.

— Спрашивайте, — процедил Козульский.

— Я хочу не спросить, а сказать спасибо. Вам! К переводчикам принято относиться, как к чему-то второразрядному, типа официантов, но вы злые голоса не слушайте, они несут бред. Вы заслуживаете куда большего уважения… и сострадания. У вас каторжная профессия!

— Вы прекрасно со всем справляетесь! — воскликнула сидящая за спиной Кирилла женщина.

— Надо справляться, — вздохнул Козульский. — Не будешь справляться — останешься без работы. Телефон замолчит, сбережения иссякнут, и я включу Шопена, усядусь с сигаретой в мягкое кресло и расслаблюсь… я практикую расслабление. Однажды так расслабился, что сигарету выронил.

— Пожар не начался? — спросил Кирилл.

— Я курил трезвым, — сказал Козульский. — В огне бы я не сгорел, но удавку он бы на мне затянул — средства на восстановление квартиры мне не изыскать. Крупные финансовые учреждения маленького человека в беде не оставят — дадут кредит, выплатят достаточную страховку… да не в жизнь! Живительная вода о страховании и кредитовании льется лишь на лекции… что, фрау Холстермайер? Не понимаете? И не поймете — мы же на русском говорим. У нас тут откровенный разговор между своими.

ВОЗЛЕ входа в универсам, в натянутой до бровей зеленой вязаной шапке изнывает от холода Михаил Шамонин, учившийся с Глебом в одном институте — ныне, подергивая плечами, он высматривает его в людях, проходящих мимо магазина. Глеб задерживается. Михаил хочет посмотреть на наручные часы — сдвигает рукав пальто, натыкается на рукав пиджака, затем на рукав рубашки; до часов он так и не добрался. Сырость под носом протер — извлеченной из перчатки ладонью.

Ладонь Михаил Шамонин вытер об ту же перчатку. Глеба он увидел не одного, а с Лизой Ильиной.

— Привет, Глеб! — воскликнул Михаил. — Ты, мать твою, опоздал! Я так окоченел, что меня не разотрешь ни снегом, ни спиртом… зуб на зуб не попадает! А когда попадает, язык прикусывает.

— Прости, я задержался, — сказал Глеб. — А где твоя?

— В магазине. Они с Людмилой оценивают ассортимент и заодно греются. А это твоя?

— Безусловно, — ответил Глеб. — Но в перспективе. Это — Лиза из цветочного магазина. Это — Михаил с государственной службы.

— Насчет меня он не солгал, — сказал Михаил.

— Да и я, — улыбнулась Лиза, — как есть… из цветочного магазина. У магазина продуктового.

— Ты задержался из-за нее? — спросил Михаил.

— Я проводил время с очаровательной девушкой, — промолвил Глеб. — Ты мерз и страдал. Шел бы домой — мы бы пришли.

— Подлый Глеб, — проворчал Михаил. — Не святой.

— А что тебя не устраивает? — спросил Глеб.

— Ты говорил, что мы встречаемся у магазина. Мы договорились! И ты нарушил наш уговор. И ты скажешь — я ничем его не нарушил: мы же встретились. И я, как идиот, с тобой соглашусь. Улыбнусь твоей девушке и угрюмо напрягу извилины, чтобы понять, где же пропадает моя.

— Она не хочет выходить на холод, — сказал Глеб.

— Каждые три минуты она выглядывала и спрашивала: не появился? И уходила… Она выглянет — должна.

— Терпи, — сказал Глеб.

— Не дрогну. Концы не отдам… куртка у меня… выходит! С Людмилой!

Из магазина выходят дамы — живущая с Михаилом волевая Екатерина и ее зажатая подруга Людмила Хенина. Вслед за женщинами на улицу выбирается потряхивающая пустой сумкой старуха.

— Здравствуй, Глеб, — сказала Екатерина. — Нехорошо так опаздывать.

— Нехорошо, — кивнул Глеб. — Здравствуй, Люда.

— Привет, — улыбчиво пробормотала Людмила.

— Вы бы мне помогли, — попросила старуха. — Подкинули бы мне на старость от ваших богатств.

— Побойтесь бога! — воскликнула Екатерина. — Бабушка!

— Бога нет, — пробурчала старуха. — Он мне ничем не поможет.

— А мы вам уже помогали, — сказала Екатерина. — Чего вы к нам прицепились? А ведь уже дала вам десять рублей.

— Что мне десять рублей… что на них купишь. Вы бы на меня не кричали, а купили бы мне колбаски…

— Колбаска в ваши годы вредна, — сказал Михаил.

— Я ее и не ем, — вздохнула старуха.

— Пойдемте, — сказал Глеб. — Я куплю вам колбасы.

Глеб ринулся в магазин, и старуха, вопросительно оглядев остальных, рванулась за ним.

— Щедрый Глеб, — промолвил Михаил. — Святой… только она сказала, что бога нет, как он тут же продемонстрировал, что кто-то все-таки есть.

— С набитыми карманами легко показывать свою святость, — сказала Екатерина. — Особенно если хочешь выпендриться перед девушками… не перед нами — перед вами. Вы с ним?

— Как бы с ним, — сказала Лиза.

— И вы им гордитесь? — спросила Екатерина.

— Если бы не он, старушка бы осталась без колбасы, — сказала Лиза.

— Вы бы ей не купили? — осведомилась Екатерина.

— Не думаю… не купила бы.

— Колбаса сейчас дорогая, — усмехнулся Михаил.

— Я бы не купила ей и плавленого сырка, — сказала Лиза. — Что-то у меня внутри екнуло, но за кошельком я не полезла. Пусть он у меня тощий, не такой, как у Глеба, однако на сырок я дать бы могла.

— А мы где-то на сырок ей и дали, — сказала Екатерина. — Ты или я?

— Я, — ответила Людмила.

— Разве не я? — спросила Екатерина.

— Ты расплачивалась с продавщицей, и, когда старушка к тебе обратилась, ты сказала ей, чтобы она… не помню, что, но твои слова меня покоробили, и я дала ей десять рублей.

— Не пятьдесят? — спросил Михаил.

— Почему пятьдесят?

— Купюры похожи.

— Да не очень они похожи, — взволнованно пробормотала Людмила. — Там же светло, и десятку с полтинником не спутаешь… десять, десять. Я не ошиблась.

Стоящий за стеклянной магазинной дверью Глеб очищает сардельку. Выйдя из магазина, он выбрасывает кожу в урну — идет и жует.

— Ты купил? — двинувшись за ним, спросил Михаил.

— А зачем я повел ее в магазин? Чтобы над ней посмеяться? Лиза бы мне этого не простила.

— Никогда в жизни, — серьезно сказала Лиза.

— Ну а купи я на сэкономленные деньги что-нибудь для тебя? — спросил Глеб.

— Все равно — подобное не забывается. Ты ее не обманул?

— Как я мог, — сказал Глеб. — Колбасой она теперь обеспечена.

Старуха покинула магазин, и если смотреть на нее со спины, то кажется, что Глеб ей ничего не купил — в ее руке по-прежнему висит пустая сумка. Но к груди она прижимает два батона колбасы и в ее глазах вызревает избавленное от претензий изумление: зачем мне столько? зачем?

ЗА СТОЛОМ в квартире Михаила поднявший бутылку водки Глеб наливает себе, собирается налить сидящей справа от него Лизе, но раздумав, переводит руку влево и наполняет рюмку закивавшей Людмиле; следящей за его рукой Лизе он наливает вино.

По бокам от Глеба две женщины, напротив него тоже две: кроме Екатерины перед Глебом поглощает ужин рыжая Ксения, пришедшая вместе с рыхлым и непробиваемым Зязиным, который работает с Михаилом Шамониным в одном министерстве и раскованно рыгает, радуя своей непосредственностью соблюдающего приличия Глеба.

Михаил Шамонин орудует вилкой в торце стола.

— На улице мы бы так не посидели, — сказал Михаил. — После моего высказывания вы смотрите на меня, как на придурка, а я помню, как там холодно. Под градусом там еще можно сидеть или лежать, но человеку не принимающему или сдержавшемуся в данный конкретный день мороз не близок. Позитивно на нем не думается.

— В твоем положении не до этого, — проворчала Екатерина.

— Причин для оптимизма немного, — согласился Михаил. — Для паники их нет вовсе. Широкий кругозор позволяет мне обходить шаблоны и не втыкаться мордой в сугубо материальное восприятие. Одной зарплатой состоятельность мужчины не измеряется. У Зязина такая же зарплата, и убогим он себя не чувствует. Поэтому я его и приглашаю.

— И я к тебе заглядываю, — сказал Зязин. — Ничего с собой не приношу — прихожу на все готовое.

— Ты, Зязин, хитер, — усмехнулся жующий Михаил.

— Ушлый товарищ, — процедила Екатерина. — Из тех, кто никогда не становятся настоящими друзьями.

— В друзья я не набиваюсь, — сказал Зязин. — Я коллега по работе и выше не мечу. Ем салат вилкой, а не ложкой… вкусный салат.

— Он приготовлен из морепродуктов, — сказала Екатерина. — Они стоят денег.

— Салатом-то хоть не попрекай, — разозлилась рыжая Ксения. — Зязин к вам привык, а я с непривычки могу и на наорать.

— Резкая девушка, — улыбнулся Михаил.

— Не понимает наших шуток, — сказала Екатерина. — Не то что Глеб. Пришедший к нам с интересной барышней, умеющий от всего отключиться… покупающий старухам колбасу. Без урона для бюджета. Если бы подобный жест сделал мой Миша, мы бы сейчас сидели за пустым столом.

— Для этого стола вы все купили заранее, — сказал Глеб. — Голодать вы бы начали завтра.

— И ты бы нам не помог? — спросила Екатерина.

— В любое время. Хотите в долг, хотите безвозвратно. Деньги у меня есть.

— Бизнес идет? — желчно спросила Екатерина.

— Процветанием я обязан Кириллу, — ответил Глеб. — Мой собственный вклад невелик.

— Довольно о деньгах, — сказала Людмила. — Поговорим о другом.

— Вы говорите о другом, — сказал встающий Михаил, — а мы с Глебом пройдем на кухню. Нам нужно потолковать наедине. Не взыщите, что я увожу вашего кавалера.

— Надолго? — спросила Лиза.

— Если заскучаешь, приходи, — сказал вставший Глеб. — Мы тут рядом: на кухне.

Глеб с Михаилом выходят из комнаты.

— И как тебе святой Глеб? — спросила Екатерина.

— Почему святой? — переспросила Лиза.

— Мне не объясняли. Но он не прост — от нас он отличается. Эмоций в нем ноль, улыбаться он любит… что ты о нем скажешь?

— Обсуждать за глаза некрасиво, — заявил Зязин.

— Ладно, Зязин, не учи, — сказала Екатерина. — Не тебя спрашивают.

— Чего ты ему все время указываешь? — возмутилась рыжая Ксения. — Ты ему кто? Я у вас во второй раз, и в тот раз я только удивлялась, а теперь ты меня разозлила — Зязину на твои слова положить, но я-то с ним. Когда моего мужчину так нагло чмырят, меня ведь тоже оскорбляют, и что ты мне прикажешь? Попробовать с тобой разобраться? Вскочить из-за стола и уйти?

— Я не уйду, — сказал Зязин.

— Ты что, останешься?! — воскликнула Ксения.

— Помимо тебя, здесь три женщины. Женщина Михаила, женщина Глеба и третья женщина, которая ко мне равнодушна. Из всех сидевших за этим столом мужчин она считает меня наименее мужественным. Однако мужчины вышли — с вами сижу лишь я. И мне вроде бы раздолье: столько женщин… от них очаровательно пахнет, и все они в самом соку… никто из них меня не приголубит. Моя бы да, моя бы… ты не рискнешь? — спросил он у Людмилы.

— Пока твоя девушка не ушла, я боюсь на тебя даже взглянуть, — сказала Людмила.

— Естественно, — кивнул Зязин.

— Я позвала ее не для тебя, — сказала Екатерина.

— Не надо, не говори, — попросила Людмила.

— Для Глеба, — сказала Екатерина. — Я же не знала, что он приведет свою. Давнюю?

— Мы познакомились часа два назад, — ответила Лиза.

— И ты с незнакомым мужчиной пошла на чью-то квартиру? — спросила Екатерина.

— На вашу квартиру. Я осознавала, к кому я иду. От магазина сюда — с вами… с нормальными людьми.

— А не будь нас, ты бы пошла? Куда-то там с ним… едва познакомившись.

— Я бы пошла, — промолвила Лиза. — Мы с ним гуляли, разговаривали, и я кое-что о нем поняла. Как сумела.

ПРОСИЖИВАЮЩИЙ штаны в немноголюдном злачном месте Максим Капитонов без видимой охоты хлебает алкоголь, вспоминает Лизу, водит глазами по извивающейся стриптизерше; она искусно болтается на шесте на расстоянии вытянутой руки, ее тело разгорячено и доступно, но Максиму оно кажется холодным, как лед, и изъеденным насквозь разнообразными болезнями; смотреть на разоблаченную наготу Максиму Капитонову тошно — проявляя выдержку, он смотрит.

Справа от Максима объявляется одетая девушка Маша.

— Это Света из Химок, — сказала Маша. — Говорят, она может завести любого мужика. Так классно изгибается.

— Охренительно, — проворчал Максим.

— У нее хорошая фигура. Но в постели она, говорят, прохладна. Я гораздо теплее.

— И скольких же ты согрела? — спросил Максим. — Счет на сотни или уже на тысячи?

— Сотни пока нет, — ответила Маша. — Я занимаюсь этим недавно и не стыжусь своих занятий. Не страдаю из-за них, ведь иллюзий я не питала, и у меня не та ситуация, что я, мол, ехала поступать в институт, а попала на панель — я изначально ехала в Москву на заработки. И зарабатываю я прилично, удается даже откладывать.

— Ты вошла в нужную колею, — сказал Максим.

— Сожалеть мне не о чем. Я вырвалась из такого гадюшника, что и… черт с ним. Не хотите со мной переспать?

— Со шлюхами я не сплю, — сказал Михаил.

— Я не просто шлюха — я танцую стриптиз… как Света. Шикарная девка. Мы с ней подруги, и я о ней плохого слова не скажу, да и другим постараюсь не позволить. Вы думаете, что, раз я шлюха, то без характера? Чего-чего, а характера мне не занимать, и я за себя или за подругу…

— Не трещи, — пробурчал Максим.

— Я отвлекаю вас от Светы? — спросила Маша.

— Провались она, твоя Света… у меня иные заботы.

— А вы кто? — поинтересовалась Маша. — Авторитет?

— Важная персона. Человек с положением.

Поведя глазами, Максим Капитонов увидел тщедушного мужчину в пижонской жилетке.

— «Сифон»! — воскликнул Максим. — Подскочи ко мне.

— Мое почтение, Макс, — сказал подошедший «Сифон». — Твой визит для нас в некотором роде подарок, и я спешу тебя жизнерадостно поприветствовать: четко и без уклончивости. С конкретной искренностью.

— Взаимно, — усмехнулся Максим.

— Я пойду? — спросил «Сифон».

— Иди. Я прихожу к вам не для того, чтобы смотреть на парней.

— Ты — мужик, Макс, — промолвил «Сифон». — Уважаю твои понятия.

— «Потап» у себя? — спросил Максим.

— Наверное, у себя.

— Проводи меня к нему.

— Надо бы предупредить, — пробормотал «Сифон». — Нет, тут не то, ты, возможно, подумал не то, к разговору с тобой ему не нужно готовиться, и к примеру поджидать тебя с автоматом, никак нет: увидишь в его руках автомат — знай, он не заряжен. У тебя-то, Макс, обойма-то… ага? Полна? Я не паясничаю, а пытаюсь выяснить, чем ты располагаешь.

— Всем, — ответил Максим. — Веди меня к «Потапу».

— Понимаешь, он может быть с девушкой.

— Он может и с юношей, — сказал Максим. — Запросто может. И ты, «Сифон», можешь.

— Если рассуждать гипотетически…

— Отведи и рассуждай. А не отведешь, я сам дорогу найду. У вас здесь не Крит.

— Крит? — нахмурился «Сифон».

— Лабиринт, — промолвил Максим. — И в лабиринте грозная тварь. Получеловек-полубык.

— Ушедший оттуда и не дошедший туда. — Задумчивый «Сифон» вздохнул и поплелся. — Получеловек от того, что быкует, а полубык от того, что в нем хватает человеческого, и оно не убывает. Не наблюдается и роста. Все устоялось в зыбкости равновесия.

Последовав за «Сифоном», Максим Капитонов дошел по тусклому проходу до закрытой двери, за которой, обнимая сидящую у него на коленях девицу, расслаблялся крепкий «Потап», нисколько не обрадовавшийся вошедшему к нему без стука «Сифону», чья физиономия выдавала то, что он с удовольствием использует возможность вторгнуться и потревожить.

— К тебе Макс, — сказал «Сифон».

— Какой еще Макс?

— Такой, — сказал вошедший Максим. — Такой, что ты его не прогонишь. Тебе не позволит это сделать тревога за твоих близких, да и самому тебе еще хочется жить, владеть клубом и обжиматься в нем с девками… Он держит тебя насильно?

— Меня? — переспросила девица.

— Он тебя эксплуатирует? — спросил Максим. — Ты можешь его послать, или он забрал у тебя паспорт и ты здесь, как на привязи?

— Паспорт у меня не забирали, с чего вы решили… он из милиции? — спросила она у «Потапа».

— Из наркоконтроля, — пробормотал «Потап». — Найдет пакетик дряни и арестует, а не найдет — замочит: мой клуб под ними, под тяжелыми, и Максим для меня не кто-то, а Некто, играющий в ту же игру на более высших уровнях. Ты, детка, ступай. Спроси у него разрешение.

— Вы мне разрешаете? — спросила девица.

— Уходи, — сказал Максим. — И забери «Сифона» — с ним я уже поговорил. Все, что мне нужно, узнал.

— От «Сифона» много не узнаешь, — сказал «Потап».

— Ты мне, «Потап», потом это разъяснишь, — сказал «Сифон». — Что ты имел в виду — то, что я молчок, или то, что я не в теме. Вещи-то не одинаковые… не равнозначные.

«Сифон» с девицей уходят.

— Женя «Сифон» у меня парень с мыслями, — усмехнулся «Потап». — Ума у него чуть, но этот имеющийся мизер у него мыслит. Совсем без мозга не протянешь, и он у «Сифона» выполняет свои функции каплей в море — в пустой черепной коробке.

— А кроме «Сифона»? — спросил Максим. — Бойцы у тебя найдутся?

— О чем же, Макс, ты меня спрашиваешь… Тебя послали прояснить, не затеваю ли я уход? Возмечтал о независимости и намерен соскочить, и вместе с тем отскочить, что малосовместимо — из ваших клещей мне не выскочить, поскольку прижали они меня плотнее не бывает. Шкура при рывке будет сорвана, и я помру от потери крови, предварительно наоравшись от боли. Ты там это передай. Убеди их в моей лояльности.

— Ты, как девка, — проворчал Максим.

— Ну, Макс, ты меня…

— Болтлив и труслив. У тебя и люди, и средства, однако рыпнуться ты боишься, размеры твоей доли тебя угнетают, но потянуть руку наверх и передвинуть все по-своему ты не сможешь, хотя что может быть легче, когда ты со стволом. Им и полагается раздвигать, если сами не отсядут. С центра на край. Впрочем, наверху и с краю комфортно. Ну и что, «Потап»? Заберемся?

— Тебе-то куда забираться, — промямлил «Потап». — Ты, Макс, и без меня всего достиг. А мне полезнее не зарываться… не выводить мою скромную бригаду под шквальный огонь твоих компаньонов. Ты с ними, я вижу, чего-то не поделил и пришел ко мне… смущать меня бунтарскими проектами.

— Я пришел в стриптиз! — закричал Максим. — На баб поглазеть!

— А в мой кабинет ты…

— С той же целью! Посмотреть на сытую и дряблую бабу! На тебя, «Потап»! Мужская у тебя кликуха, медвежья… сменим, «Потап»! И клуб отберем! Из сладких снов вытолкнем тебя обратно в действительность! В хмурую и жестокую!

МИХАИЛ Шамонин отрезает кусок черного хлеба. Глеб сидит с Михаилом за кухонным столом: гость на стуле, хозяин на табурете, хлеб Шамонин не ест, посредством хлеба он подчеркивает свою бедность и навалившиеся невзгоды, положенный им на стол кусок хлеба неожиданно берет Глеб. Отламывает половину и съедает — половину кладет обратно. Двигая челюстями, указывает на нее Михаилу.

— Из комнаты я ничего не взял, — сказал Михаил. — Под бутылку пошло бы легче.

— Такой серьезный разговор? — поинтересовался Глеб.

— Отчасти. Я купил себе банджо.

— При всех об этом не говорят? — спросил Глеб.

— Да это всем известно. Кате, Людмиле… я чуть-чуть репетировал, и они помимо воли слушали. Я не о банджо.

— А о чем? По-моему о банджо.

— Я о работе, — сказал Михаил. — Катерина на тебя накатывала, и у меня спонтанно возникла мысль — ты бы не мог поговорить с Кириллом, чтобы он и меня к вам пристроил? На моей нынешней я загибаюсь. Меня устроил на нее Катин отец, видный чиновник… ворье! Он меня подставил. Ему не нравится, что мы вместе, и он меня уговорил… уволиться оттуда, где я прилично зарабатывал, и перейти на государственную службу. Мелким чином в министерство. На откатах сидят только первые фигуры, а мне полагается работать, честно вкалывать, рано приходить и целый день гайбать на страну. Взятки мне не несут. Доходы у меня копеечные, и Катю мне не удержать, чего он и добивается. Я думаю, Глеб, сваливать и побыстрее, но не в пустоту же… может, к вам?

— Эти вопросы я не решаю, — сказал Глеб. — С Кириллом я поговорю, но у тебя с ним, как я помню, личные трения. В гости он к тебе не ходит.

— Возгордился! Пять лет в институте забыты… теперешняя разница в достатке погубила былую дружбу.

— Меня тогда не было, — сказал Глеб. — О том случае я знаю с чужих слов.

— О каком случае? — спросил Михаил.

— В институтском буфете. С чего началось, не скажу, но на Кирилла набросилось пятеро, а ты доел свою булочку и бочком ускользнул. Кирилл тебе этого не простил.

— Тогда он вел себя по-хамски, — пробурчал Михаил. — Делал все, чтобы напроситься.

— А это имеет значение? — осведомился Глеб. — Если он твой друг.

— Тебя тогда не было, а их пятеро — Кирилл бы при любом варианте огреб, да и мне, посмей я вступиться…

На кухню вошла Екатерина.

— У нас повисло напряжение, — сказала она. — Зязин дуркует, женщины нервничают… надо разрядить обстановку.

— Чем? — проворчал Михаил.

— Смехом… музыкой. Иди побренчи на банджо.

— Не буду, — процедил Михаил.

— Стесняешься, — усмехнулась Екатерина. — Предложи поиграть кому-то еще.

— Шикарная идея! — воскликнул Михаил. — Банджо у меня в шкафу.

Михаил Шамонин решительно пошел в комнату. Екатерина по тому же маршруту потянулась за ним; предметы коридорной обстановки перед ней, как перед пронесшимся Михаилом, не промелькнули, и она мрачно поглядела на тянущуюся по стене искусственную лиану и обвиваемые ею фигурки кривляющихся обезьян.

Глеб уйдет с кухни попозже. Весьма заинтригованным — услышав банджо и поющего Зязина.

ВОРВАВШИЙСЯ в комнату Михаил Шамонин боевито рявкнул: «come on!» и встал у шкафа.

— Кто бы чем ни занимался и кто бы о чем ни говорил, я все это сворачиваю, — сказал открывающий шкаф Михаил. — В шкафу я его не прячу, но там оно в безопасности… поглядите на банджо. К чему я его извлек? К тому, что мы будем на нем играть. Но не я… вы! По очереди!

— А ты? — спросила рыжая Ксения.

— Я им кое-как владею, и своей игрой никого особо не рассмешу. Умей я играть по-настоящему, я бы поиграл, и вы бы мне похлопали, но блеснуть перед вами я не смогу, ну а послушать, как позорится кто-то другой, никто не откажется. Банджо у меня. Я моментально передам его любому желающему. С кого начнем?

— С меня, — сказал Зязин.

— Ты бы не лез! — воскликнула Ксения. — Ты же не клоун!

— С твоими воплями ты выглядишь смешнее меня, — промолвил Зязин. — Может, мне заорать на тебя в ответ? Устроить комическую перепалку и вытолкать из дома? Без пальто, на мороз — я, деточка, чиновник. Государственный сухарь без всякого воображения. Дай мне, Миша, банджо.

— Бери, — протянул инструмент Михаил.

— Скажу вам следующее, — заявил Зязин. — Я для вас сыграю, но с условием.

— С каким? — спросил Михаил.

— С тем, что вы позволите мне петь.

— Пой! — хмыкнул Михаил. — А что ты будешь петь?

— Гимн всех чиновников, которые в душе остались людьми, — ответил Зязин. — Из-за незнания аккордов и прочего я рискую слабать в миноре, но спою я в мажоре… бодро и рьяно.

Ударно прикладываясь к струнам, Зязин заголосил «Маму-анархию» группы «Кино»; текст он знал, с ведением надлежащей мелодии у него было хуже, но Зязин орал с бесшабашным задором, и его не прерывали, пока он не закончил.

Появившийся в комнате Глеб ему поаплодировал.

— Вэри матч, вэри… фэнкью, — сказал Зязин. — Фу-ууу… я смочу горло алкоголем, а вы уже сами определяйтесь, кто мое дело продолжит.

— После твоего выступления охотники вряд ли найдутся, — сказала рыжая Ксения. — Ты задал такой уровень, что соревноваться с тобой не реально, и первый приз по праву…

— Ты мне людей не сбивай! — крикнул Михаил. — Призы им не светят, но оторваться ради самоуважения многого стоит.

— Ради чего? — переспросила Екатерина.

— Самоуважения, — повторил Михаил. — Ты считаешь, что Зязину не за что себя уважать? Когда человек без слуха и без голоса терзает незнакомый инструмент и поет… публично! Громко! За что его презирать?

— Мне презирать себя не за что, — сказал Зязин.

— А я о чем говорил?! — воскликнул Михаил. — О самоуважении! А уважают ли тебя остальные, принимают ли они твое искусство, вопрос вторичный. Преодоление уже свершилось! В тебе! В ком еще?

— Мне как-то жутковато, — пробормотала Людмила.

— Ты хочешь? — спросил Михаил.

— Если у меня не получится, вы меня простите. Как я бы ни спела, у меня есть оправдание, что я выпила…

— Зязин! — крикнул Михаил.

— А? — откликнулся Зязин.

— Отдай девушке банджо!

— Девушке банджо, — передавая, сказал Зязин. — Мне удовольствие от песни.

— На удовольствие вы не закладывайтесь, — смущенно улыбнулась Людмила. — Чего-нибудь проблеять я постараюсь.

Начавшая пощипывать струны Людмила выбирала момент для голосового вступления, и, когда он настал, квело запела «Клен ты мой опавший». Неубедительное выпячивание тоски привело к тому, что Глеб прикрыл ладонью улыбку.

Глеб смотрит на серьезную Лизу. Уголки глаз двумя пальцами тянет вниз.

— Супер, — прерывая Людмилу, сказал Михаил. — Весьма трогательно и классно… да, классно. А сейчас для нас споет… добровольцев не жду, сам назначаю. Вы не дергайтесь — я надавлю лишь на того, кто мне не откажет. На тебя, Глеб.

— Ты предлагаешь мне спеть? — осведомился Глеб.

— И поиграть. Лупи по струнам и голоси — отвязно, Глеб. Твоя Лиза должна понять, что ты мужчина, которого не удержишь.

— Ты этого до сих пор не поняла? — спросил Глеб у Лизы.

— Пока нет, — глядя ему в глаза, ответила она.

— И не надо.

— Не надо понимать? — спросила Лиза.

— Не надо пытаться понять, — ответил Глеб. — Ты это и так поймешь, если захочешь. А не захочешь — выиграешь. Расслабишься и проиграешь…

— Возьми банджо, — сказал Михаил.

— Оно теплое, — беря, промолвил Глеб. — Вы его нагрели. Я и песню выберу потеплее.

Глеб подержал банджо в руках, положил его струнами на колени и, постукивая по корпусу одним согнутым пальцем, напряг слушателей скупой вариацией популярного романса.«Ямщик, не гони лошадей — мне некуда больше спешить, мне некого больше любить»; под негромкую дробь слова романса Глебом не пропевались, а проговаривались, причем, без всякого трагизма. Довольно бодро и жизнерадостно.

ПО КРАЮ тротуара между проносящихся машин и впавшей в неразговорчивость девушкой Глеб восходит вместе с Лизой на свободный от пешеходов длинный мост над железнодорожными путями; позднему времени суток сопутствует разреженная темнота — Лиза походила бы в ней и одна, благодарности за сопровождение она не выказывает, манера, в которой Глеб исполнил романс, пришлась Лизе не по душе.

— Тебе ни к чему было срываться, — проворчала Лиза. — Я бы и одна дошла, не заблудилась.

— И на этом конец? — поинтересовался Глеб. — Больше бы мы не увиделись?

— Могли бы созвониться. Если тебе это нужно. Ты пошел меня провожать, и мне бы гордиться тем, что я зацепила такого человека… ушедшего ради меня из гостей.

— Мне там наскучило, — сказал Глеб. — Признаться, я бы ушел и без тебя.

— А-ааа…

— Необходим повод, — пояснил Глеб. — А тут ты засобиралась, и я осознал, что повод найден — я пойду тебя провожать и никого не обижу. Пойди я не с тобой, а чуть позже, я бы обидел и тебя, и короля банджо Михаила, особенно тебя. Как бы ты себя ни отговаривала, тебе очень хотелось, чтобы я тебя проводил.

— Не знаю, что сказать, — пробормотала Лиза. — У меня путаются мысли.

— Подобное случается.

— И и тебя? — спросила Лиза.

— И у меня, — ответил Глеб. — Прямо сейчас. Из-за резкой смемы температуры — не во мне, а вовне. Мы же выбрались из тепла на мороз.

— Я тебя с собой не звала, — пробурчала Лиза.

— А кто бы тебя проводил?

— Ты меня не провожаешь. Целью было не это. Ты же говорил, что и так бы ушел.

— Когда я вышел из дома, я пошел не куда-нибудь, а за тобой, — сказал Глеб. — Не в другую сторону.

— Может, тебе по пути, — сказала Лиза.

— Если нам с тобой по пути, от ужаса я не заору, — мягко улыбнулся Глеб. — И…

— Посмотри, — прошептала Лиза.

С внешней стороны перил находится человек. Если смотреть на него с моста, то кажется, что он в клетке.

— Это взрослый человек, — промолвил Глеб. — Не стоит ему мешать.

— Нет, надо помешать, — пробормотала Лиза. — Поговори с ним… образумь.

— Задача не по мне.

— Хотя бы попытайся! — воскликнула Лиза.

— Не кричи, а то он раньше времени прыгнет. Я с ним побеседую. — Глеб подходит к потенциальному самоубийце. — Простите за беспокойство, но мы оказались на том же мосту, и наш общественный долг предупредить вас об опасности вашего положения…

— Уйдите! — закричал мужчина. — Заклинаю вас, уйдите!

— Что я слышу, — сказал Глеб. — У вас весьма бодрый голос, и в нем звучит жизнь, от которой вы отчего-то вознамерились отказаться.

— Сгинь с моих глаз! Не маячь передо мной со своей чертовой бабой!

— С ней вы разбирайтесь сами, — процедил Глеб. — А я вас покидаю.

Глеб быстро зашагал, и поначалу замешкавшейся Лизе, перейдя на бег, удалось настичь его лишь в конце моста.

— Столь глупо я себя еще не чувствовал, — сказал Глеб. — И винить некого — лишь себя. Не его же.

— Да что с него, — одышливо сказала Лиза. — Какой-то хам.

— Он весь на взводе, — сказал Глеб. — Ему предстоит сделать, как говорят в шахматах, ответственный ход.

— Ты играешь в шахматы? — спросила Лиза.

— Да.

— Хорошо?

— Плохо, — ответил Глеб.

— Тогда мы как-нибудь сыграем, — сказала Лиза. — У меня… или у тебя. Фигуры двигать я умею.

— В шахматы играть мы не будем, — сказал Глеб

— И почему?

— Потому что я тебя обыграю, и ты расстроишься, — ответил Глеб.

— Будь у меня лишняя пешка, я бы не проиграла.

— Ты бы проиграла и с лишней ладьей, — сказал Глеб. — И это бы не заставило меня думать о тебе хуже. К тебе я сегодня не зайду.

— Для чего ты об этом заговорил? — напряглась Лиза.

— Для кого. Для нас. Чтобы идти беззаботно.

НАВАЛИВШИСЬ на руль, озлобленный Максим Капитонов сидит в машине у своего подъезда; двигатель включен, и Максим бесцельно давит на педаль газа, поднимает шум и играет желваками, поворачивает ключ зажигания, остается в раздирающей его душу тишине, бросает взгляд на дом, видит подошедших к подъезду Глеба и Лизу: наблюдать ее любезное обхождение с каким-то мужчиной для Максима непросто. Он подозрительно щурит глаза, его лицо придвигается к молодым людям.

— Я пришла, — сказала Лиза. — На полдороге ты меня не бросил. Довел впритык: до подъезда.

— Из себя не вывел? — спросил Глеб.

— На грани я была, но устояла. Ты на меня давил — вертел мною… все внутри сдвигал, и меня могло переклинить. Так оно и есть. А машина?

— Машина?

— Я тебя озадачила!

— Твоя взяла, — сказал Глеб.

— Что-то я не убеждена. До победы над тобой мне еще далеко… машина у тебя есть?

— На метро не то? — поинтересовался Глеб.

— Я о машине.

— Собственной нет, но мне нетрудно достать. В следующий раз мне заехать за тобой на машине?

— Значит, следующий раз у нас намечается? — спросила Лиза.

— Конечно, — ответил Глеб. — Если ты не будешь требовать машин, ресторанов и модных тусовок.

— Нет… машина мне нужна, чтобы съездить к младшему брату. Он в спортлагере, куда добираются либо машиной, либо электричкой. Я планировала проведать. Поехать на электричке, но на машине быстрее, удобнее… ты меня к нему отвезешь?

— Отвезу, — сказал Глеб. — Он у тебя юный спортсмен?

— Занимается водным поло. Жуткий вид спорта — нагрузки непомерные. Судя по моему братцу, который любит показывать насколько ему тяжело: придет домой и покачивается, говорит, что нет сил снять ботинки, залезает с ногами на кровать и умоляет подать ему колы… он веселый подросток. Вы с ним подружитесь.

— Тут нечего сомневаться, — сказал Глеб. — Спортсменов я уважаю.

Максим Капитонов наблюдает за ними из машины; перед расставанием Глеб пожимает Лизе руку, притягивает к себе, целует девушку в щеку.

Лиза идет к подъезду. Поглядевший вслед Глебу Максим вылетает за ней.

— Лиза! — крикнул Максим.

Глеб, не останавливаясь, обернулся и взглянул на кричавшего.

— Я бегу за тобой, — сказал Максим девушке.

— Привет, — держа для него дверь, пробормотала она.

— Сегодня мы уже здоровались. Днем я был занят, а теперь я весь твой, и мне неинтересно, с кем ты трепалась у подъезда.

— С Глебом, — промолвила Лиза.

— Нормальное имя. И мужичок не уродливый… спину держит, не горбится. У тебя с ним любовь?

— Не без этого.

Максим с Лизой вошли в лифт. Кнопку нажал Максим.

— На одном этаже живем, в один мусоропровод ведра опрокидываем, — сказал Максим. — Мама-то дома?

— Да, — ответила Лиза.

— А у меня никого. Голяк, Лизочка, неустроенность — отовсюду меня поджимают. Из дела вышвыривают, женской заботой не компенсируют… не они — у них лишь шлюхи, а ты. Ты бы подумала обо мне. Я же о тебе думаю. Ты мне дорога…

Лифт останавливается. Заранее доставшая ключ Лиза Ильина идет открывать коридорную дверь. Максим выходит и расклеивается.

— Не открывай, — попросил он. — Сейчас мы разойдемся по квартирам, и ты поужинаешь, поругаешься со своей матерью… ты припозднилась — ее упреки по существу. Спокойно поесть она тебе на даст, нависнет над ухом и задолбит вопросами. Или ты сразу спать? Ты где-нибудь поела?

— Глеб меня накормил, — ответила Лиза.

— Ну и Глеб. И накормил, и… ничего? Между вами ничего?

— Еще будет, — промолвила Лиза.

— И что же между вами будет? — спросил Максим.

— Что скажет, то и будет. С ним я на все согласна.

— Но не со мной, — процедил Максим. — Ко мне тебя не заманить…

Лиза Ильина захлопывает дверь своей квартиры.

— Глеб, — пробормотал Максим. — Небитый мужичок. Я до него доберусь.

ТЕРЕБЯЩИЙ ворот рубашки Кирилл Суздалев посильно удерживается от выброса чувств. Кирилл на работе. Не в кабинете, а в туалете — вместе с вызванным сантехником, который к конкретным действиям еще не приступил — стоит над унитазом, отходит и задумчиво прохаживается, глядится в зеркало и кивает закипающему Кириллу; сантехник снова у зеркала — скалит зубы, соскребает ногтем налет.

— У вас, товарищ сантехник, медитативный настрой, — выдавил Кирилл, — Было грешно его сбивать, но у меня напряг со временем. Вы собираетесь приступать?

— Поломку я пока не обнаружил, — ответил сантехник. — Мне платят за ее ликвидацию, и платить мне пока не за что. Когда начались затруднения?

— Сегодня.

— Недавно. С какой стороны ни посмотри. Поломку я непременно устраню.

— Вы почините? — спросил Кирилл.

— Проявлю железную волю, — ответил сантехник. — Если вы избавите меня от ваших подгоняющих окриков, я разберусь в ситуации и сработаю всем на зависть. Но система больна.

— Ну, так лечите! — воскликнул Кирилл.

— Сроки ее выздоровления неизвестны. Для приведения ее в чувство мне наверняка потребуется подмога. Два специалиста обойдутся вам дороже одного, однако их общее мнение будет более объективным — если они, конечно, к нему придут, что является исключением при столкновении противоположных мнений опытных мастеров. Мне позвонить?

— Второго сантехника я тут не перенесу, — пробормотал Кирилл. — Мне и вас… с вашей харизмой… вы думаете работать?!

— Мне платят за работу, — сказал сантехник.

— А за то, чтобы вы поскорее скрылись с глаз, вам не платят?!

— Твердых расценок на этот случай не установлено, но процентов за девяносто от предполагаемой выручки я бы вас оставил и выехал на следующий объект.

— Вы будете работать здесь! — заорал Кирилл. — Будете работать! Либо работайте, либо убирайтесь! Без копейки.

— Господину в таком костюме, как у вас, легко орать на простого рабочего человека…

— Рабочего?!

— Я работаю, а вы на меня орете, — заявил сантехник.

— Буржуй орет на пролетария. Какая типичная картина… вы работайте, а мне надо отдохнуть. От вас!

Выскочив из туалета, Кирилл Суздалев прошел по коридору и свернул в комнату, где за компьютерами сидели две служащие у него девушки: веснушчатая Елена и полная Маргарита.

— Это, девушки, психоз, — сказал Кирилл. — У меня, мои дорогие — у вашего начальника, который поговорил с сантехником и был им подрублен. Он меня надломил… к нему бы не меня, а Глеба. С Глебом бы ему пришлось повозиться, Глеб — мужик хладнокровный, Глеба из его кокона какому-то сантехнику не вытянуть, а меня так и подмывает вернуться и навалять… выбить из него дух! А то своим духом он меня придавил — сантехникам подобный дух не нужен. Они не мыслители, ни китайские мудрецы…

— Туалет-то он починит? — спросила Елена.

— Обязательно! Он пришел к нам в офис работать, чего же ему не починить, он сумеет… недостаток знаний будет ему мешать, но он выше обстоятельств, я на него кричал, а сантехник не шелохнулся, к работе не приступил… вы тут работаете или болтаете?

— Я у компьютера, — сказала Маргарита.

— И что нам это дает? — спросил Кирилл.

— Что обычно… я могу тебе ответить. С цифрами, детально, если ты требуешь отчет, я перед тобой отчитаюсь.

— Ты тоже у компьютера? — спросил Кирилл у Елены.

— А где мне быть? В банк я съездила, цветы полила… сантехника вызвала.

— Ты?! — вскричал Кирилл.

— Ну, я же не знала, что нам пришлют именно его… того, кто тебя доведет. Ты на меня не злишься?

— Да не на тебя, — пробормотал Кирилл. — На себя из-за срыва, а него из-за профессиональной непригодности… не поэтому — из-за его личных свойств. Но сантехника я дожму. Пока не починит, я и сам не уйду, хоть до ночи останусь — покину офис последним.

— Как капитан, — сказала Маргарита.

— Тонущего корабля… да! Одно он починит, другое сломает, и вода попрет, все зальет, сантехник устроит потоп… как Всевышний. Управляющий процессом не с не неба, а из сортира. Подходящая метафора для нашего времени.

В ГОРОДСКОЙ черте, в клокочущем месиве гудков и метаний, спокойно едет темно-синий автомобиль, который ведет Глеб, часто крутящий головой отнюдь не из-за беспокойства; сидящая рядом с ним Лиза взволнована интенсивным движением намного сильнее, и ей кажется, что столкновения не избежать, ее руки судорожно стискивают ремень безопасности, Лиза Ильина пристегнулась, но девушку это не успокаивает.

Глеб выключает магнитолу. Прослушивание диска с тибетскими мотивами прекращается.

— Ты не молчи, — сказал Глеб.

— Как пожелаешь. И о чем поговорим?

— О дороге, — ответил Глеб. — Подсказывай мне при случае, а то я тебя везу и подозреваю, что ты знаешь дорогу лучше меня. Тут вроде бы уместнее ехать переулками, но я не гарантирую… кратчайшим путем мне тебя не домчать. До выезда из города ты со мной еще намаешься.

— Глупости, — сказала Лиза. — Я ни капельки не маюсь, и мне с тебя будет довольно того, что мы все-таки доедем, и ты нас не угробишь.

— Я плохо вожу? — осведомился Глеб.

— Водить ты умеешь, но дорогу не знаешь. Это было бы опасно, если бы ты гнал, а ты едешь неспешно. Благородно пропуская всех подряд.

— Именно, что благородно, — промолвил Глеб. — Из сочувствия к тем, кто меня подрезает.

— Вероятно, ты бережешь машину, — сказала Лиза. — Не хочешь, чтобы ее кто-нибудь сдуру поцарапал. Она же не твоя, ты говорил. Ее нужно вернуть в прежнем виде.

— За царапину с меня не спросят, — сказал Глеб. — Я могу ее даже разбить — мне и это простят.

— Надо же.

— Машина принадлежит нашей фирме, в которой выше меня стоит лишь один человек: мой старый амиго. Из-за машины он на меня не набросится. В драке один на один я, скорее всего, его одолею.

— Когда ты его изобьешь, он и тогда на тебя не разозлиться? — поинтересовалась Лиза.

— Тогда он меня, пожалуй, уволит. Подобного испытания наша дружба не выдержит. Придется мне ему поддаться… ну, куда лезет эта «тойота»… во имя сохранения дружбы не бить, а огребать. Такое возможно только между мужчинами. Тебе, как женщине, не понять.

— А ты, как мужчина, переоцениваешь свои силы, — сказала Лиза.

— В драке с другом? — спросил Глеб.

— После нее. Ты не сможешь водить с ним дружбу, если он тебя отдубасит. Какой бы крепкой она ни была.

— Логично, — промолвил Глеб. — Не по-женски, а по-настоящему логично. И что же нам делать?

— Не драться. Или драться, но вничью.

— Спортивный термин, — сказал Глеб.

— У меня брат спортсмен, — усмехнулась Лиза.

— Опять же логично. Не будь он спортсменом, мы бы к нему в спортлагерь не ехали.

ИЗБАВИВШИСЬ от соседства норовящих укусить железных зверей, выехавшая из города темно-синяя машина вольно катится по просторной прямой.

Лиза убаюкана монотонностью, Глеб заворожен снежным однообразием; проезжая стоящую на трассе деревню, он увидел хозяйственный магазин. У него потемнело в глазах, и он ударил по тормозам. Если бы не ремень, Лиза бы пострадала.

— Ты чего? — воскликнула Лиза. — Из-за чего? Тормоза проверяешь?

— Я зайду в тот хозяйственный, — сказал Глеб.

— За дрелью? — спросила Лиза.

— Почему сразу за дрелью?

— Ну, не за дрелью, а за гвоздями, граблями, удобрениями. Тебе для дома или для дачи?

— Мне для себя… как для человека. А что конкретно, выясним на месте.

— Мне с тобой пойти? — спросила Лиза.

— Я оставляю тебя охранять машину. Оставил бы, если бы она меня заботила.

— Так, я иду?

— Встаешь и идешь, — сказал Глеб. — Не от меня под грузовик, а со мной в магазин.

Резко затормозивший Глеб съехал на обочину, но задняя часть темно-синей машины осталась на шоссе и рискует стать жертвой громыхающих по асфальту грузовиков; Лиза это замечает и испытывает тревогу, удаляющийся от девушки Глеб смотрит на сложенные у магазина доски и заходит в помещение раньше ее. Не слишком отставшая Лиза находит Глеба ходящим и пытливо рассматривающим предлагаемые товары; они под стеклом, на стеллажах, на полу, сорокалетняя продавщица Барышева заряжается активностью наведавшегося клиента. Она встает со стула.

Ничего существенного для себя Глеб не обнаруживает. Остановившись, он опускает глаза — размышляет и вспоминает.

— Доски у магазина ваши? — спросил Глеб.

— Мы ими торгуем, — ответила Барышева. — Вам сколько кубов?

— У вас прямо, как у наркодилера, — промолвил Глеб. — Счет на кубы.

— Вы говорите о наркотиках? — спросила Барышева.

— А у вас ими не торгуют?

— Наркотики мы не продаем, — процедила Барышева. — Если вы за ними, то вы ошиблись адресом… вы не похожи на наркомана.

— Я еду в спортлагерь. Точно адреса я не знаю, но мне указывает вон та девушка.

— Я, — сказала Лиза.

— Она спортсменка? — спросила Барышева.

— Не она, а ее брат, — ответил Глеб. — Молодой парень, пребывающий в том возрасте, когда легче всего пристраститься к наркотикам.

— Вы за ним следите, — сказала Барышева Лизе. — А то моя знакомая не уследила, и ее сын сел на иглу и просидел на ней ровно год. Его похоронили в прошлом октябре. Продававшие ему героин продают и сейчас — точка, где была, там и осталась… я бы убивала всех, кто этим занимается.

— И я бы убивал, — сказал Глеб.

— Ну, и чего вы ждете? Купите у меня топор и идите. Точку я вам покажу. Вы пойдете?

— Я с девушкой, — сказал Глеб. — Второй топор вы мне не предлагайте — топором она их не сделает… ей больше подойдет бензопила. У вас есть?

— Вы как бы клиент…

— Несомненно, — кивнул Глеб.

— И я не вправе вас оскорблять… вы зашли за бензопилой? И столь усложненно меня к этому готовили? А я вам говорила… пускай… бензопилы у нас есть!

— Хорошо распродаются? — спросил Глеб.

— Приемлемо, — пробормотала Барышева. — Вам продемонстрировать? Немецкие дороже, но наши тоже… наши для нашего дерева…

— На бензопилу я всегда деньги найду, — сказал Глеб. — Кошелек я забыл в машине, и я схожу погляжу, чем я располагаю. Машина у меня далеко — раньше ночи я у вас не объявлюсь.

— Мы работаем до девяти, — сказала Барышева в спину уходящего Глеба.

— До закрытия мне не успеть.

Глеб выходит, однако без Лизы к машине не идет. С преисполненным серьезностью лицом он поджидает ее у магазина, и она появляется.

— Зачем ты все устроил? — спросила Лиза.

— Когда я увидел этот хозяйственный, во мне что-то екнуло и сказало: остановись. Зайди. Посмотри. И я прислушался — зашел внутрь, посмотрел на товары, ничего важного не узрел, доски я заметил еще до входа… внутри их и не было. С продавщицей я заговорил как раз о них и почему-то вышел на наркотики, а потом заявил, что и я бы убивал… не в воде, а на суше.

— О воде ты с ней…

— В воде убивает твой брат, — сказал Глеб. — Не до смерти, в духе честной игры… матчи по водному полу, по-моему, проводятся в воде. Если ее перегрели, от воды поднимается пар, а если недогрели, пар идет изо ртов игроков. Въезд в спортлагерь попроще, чем в обычный?

— У них там не тюрьма, — промолвила Лиза. — Нужно сказать к кому едешь, и тебя впустят. По машине стрелять не станут.

— От выстрела в бензобак мы бы взлетели. Не слишком высоко, но безвозвратно. Твой брат бы переживал?

— Он не знает, что я приеду на машине, — ответила Лиза. — Знай он, кто в ней горит, он бы, наверно, прослезился. Не захныкал, а едва-едва, как мужчина.

ЗАКОНЧИВШЕМУ рабочий день Кириллу Суздалеву нужно отдышаться, и он это делает — выходит из здания, закатывает глаза, напористо выдыхает и идет к своей машине, около которой отирается незнакомый Кириллу мужчина в перехваченном поясом белом пальто; уши у его шапки опущены, но, кинув взгляд на подходившего и остановившегося Кирилла, Зязин их поднимает, выказывая желание расслышать все, что ему будет сказано.

— Вы Кирилл? — спросил Зязин.

— Кирилл.

— А я Зязин.

— Будем знакомы, — пробормотал Кирилл. — И чем я обязан вашему появлению?

— Меня прислал ваш друг, — промолвил Зязин. — Он мне сказал, как вы выглядите и как вас искать: он ничего не напутал. Своими точными сведениями он свел нас, как говорится, лицом к лицу.

— Кто? — спросил Кирилл. — Глеб?

— Глеба я знаю, но это не он. Меня привело к вам дело, насчет которого с вами мог побеседовать и Глеб — его об этом просили, однако понимали, что между вами тремя запутанные отношения, а я человек со стороны, и мне не нужно оглядываться в общее с вами прошлое, чтобы довести до вас следующее: Михаил Шамонин желал бы…

— Мишка? Вы от него?

— Да, — сказал Зязин. — Мы с ним коллеги. Но он хотел бы быть не моим, а вашим коллегой — помириться и работать у вас. Если в вашей фирме, конечно, есть вакансии. Для оформления примирения Миша предлагает встретиться у него, у вас, в ресторане, на симфоническом концерте, в театре кукол, под открытым небом…

— Вот говнюк, — процедил Кирилл. — Никакого самоуважения. Вы…

— Зязин.

— Передайте ему Зязин, что разговор состоялся. Я был весь в колебаниях, волосы ерошил и кулак покусывал, но простить его не смог и уехал на тренажеры в душевном расстройстве.

— Вы занимаетесь на тренажерах? — спросил Зязин. — На силовых или на беговых?

— Как придется… Мишке привет. И пусть он больше вас не присылает.

— Я и сам не приду, — сказал Зязин. — Все, что надо, я выяснил.

— Сами вы можете приходить, но только от себя, а не по поручению этого бздуна… со мной он работать вздумал! Да мне его рожу и на фотографиях-то видеть омерзительно, не то что в конторе. В мою контору ему не проползти… змееныш! Ну и денек…

НЕВЫСОКИЙ, но плечистый брат Лизы Володя похож в своей дутой куртке на бордовый шар, перекатывающийся по засыпанному неглубоким снегом футбольному полю чуть впереди Лизы и Глеба, который с одобрением подмечает происходящие в девушке перемены, связанные со встречей с любимым младшим братом: она выглядит более счастливой, открытой и беззащитной. От оглядывающегося Володи благодушия не исходит.

— Зря вы меня не послушали, — пробурчал Володя. — Мой вариант вполне прокатывал. Я бы посидел в вашей машине, и вы бы двинули обратно, у нас же тут не весна, долго не погуляешь, а вести мне вас некуда.

— К тебе исключено? — спросила Лиза.

— Туда, где я живу? Это место не для моей сестры. У нас там куча озабоченных подростков, и ни одной девки, что нас бесит, ведь прежде приезжали и дзюдоистки, и синхронистки — приедут, съедут, приедут новые, а нынче лишь мы и хоккеисты, и эти… команда по бадминтону. И тоже парни. Доходяги… в ручонках ракетки и воланчики. На тренировках они сморкнуться, разомнутся и давай пулять через сетку. Десять по сто они под секундомер не гребут.

— У вас тут есть бассейн? — спросил Глеб.

— Ха! — воскликнул Володя. — Да вы тормозите! По-вашему мы плаваем на ледовом? На катке?

— На катке не выйдет? — усмехнулся Глеб.

— Откуда вы все знаете? — поразился Володя. — С кем-то говорили?

— Мы только что приехали, — сказал Глеб.

— А уже все знаете. Нет, вам кто-то сказал, иначе я не врубаюсь, каким-таким о катке вы узнали. Под ним и вправду накрылась система охлаждения, и лед элементарно растаял — хоть плавай, хоть на лодке ходи. Занятия у хоккеистов отменили, и силу им тратить не на что, броди да приставай… мы после тренировок измучены, и нам не до драки стенка на стенку. Она была нам предложена.

— Вызов не принят? — спросил Глеб. — Я вас не провоцирую, но мне представлялось, что ватерполисты здоровее хоккеистов.

— Мужчины здоровее, но мы еще не мужчины, — сказал Володя. — Мы выступаем по юношам, и в нашем возрасте имеет значение каждый год в разнице между тем, сколько им и сколько нам, а та команда хоккеистов нас старше. Всего на год, но разница, повторяю, важна. Когда летом сюда прибудут хоккеисты помоложе, или такие же, как мы, зубов они явно не досчитаются… Вы ели?

— Ты ловко это сделал, — усмехнулся Глеб.

— Что? — не понял Володя.

— Перескочил от выбитых зубов на еду.

— Да я не нарочно, — пробормотал Володя. — Совсем не про еду.

— Ну ты, брат, мудришь, — сказала Лиза.

— В нашей столовой вас не накормят, а в кино, думаю, пустят. Для спортсменов тут устраивают показ разных фильмов, и сеанс начнется через пятнадцать минут. Я о нем помнил, но вас не приглашал, потому что в зале нам не поговорить: тренер требует, чтобы мы сидели все вместе и чувствовали плечо товарища, бла-бла-бла… в жару там без кондиционера край, а зимой самое оно. Моя продрогшая сестра бы отогрелась.

— А что сегодня показывают? — спросила Лиза.

— Какое-нибудь старье, — ответил Володя. — В нашем древнем кинозале все старое — и фильмы, и кресла, и механик. От этого старого гада не следует ждать, что он будет крутить приличные фильмы.

В КИНОЗАЛЕ демонстрируется «Проверка на дорогах». Ряды поднимаются вверх, и Лиза с Глебом сидят выше всех; под ними разрозенные одиночки и кучная группа из полутора десятка юных ватерполистов. Где-то среди них и Володя — Лиза его не видит, фильм девушку не увлек, инертность не помышляющего поцеловать ее во мраке мужчины ей непонятна; Лиза к нему льнет, но Глеб не реагирует. Он смотрит на экран. Происходящее там ему не безразлично.

— В зале, помимо меня, женщин нет, — прошептала Лиза.

— Сиди тихо, как мышь, — прошептал Глеб. — Постарайся не привлекать внимания.

— Мой брат меня предупреждал, что это чревато. Если возникнут проблемы, ты за меня заступишься?

— Спящим я не притворюсь, — ответил Глеб. — Вскочу и буду умолять, чтобы тебя пощадили.

— На них это подействует?

— Они молодые ребята, — ответил Глеб. — Сердца у них еще не очерствели. Твоего брата ты отсюда разглядишь?

— Он где-то… где-то среди всех.

— Вздумай его команда на нас напасть, он не пойдет против команды, — прошептал Глеб. — Увидев тебя вблизи, передумает. Встанет на мою сторону и поможет мне в драке.

— Я ему сестра и я с ним навсегда, а они временно. Сплоченно они сидят… голова к голове. Застыли… от скуки не изнывают.

— Интересный фильм, — прошептал Глеб. — Впустую мы время не тратим.

ПЕРЕКОСИВШИСЬ от натуги, Кирилл Суздалев борется на тренажере с предельным для себя весом; губа закушена, мышцы вздуваются, происходящее вокруг не фиксируется. На периферии его зрения объявляется натренированная фигура инструктора, лицезреющего мучения Кирилла, отмечая и прыть, и подступающее отчаяние; инструктор Федоренко делает шаг в сторону и встает перед Кириллом, неприязненно от него отворачивающимся.

— Вы, как я посмотрю, увеличили вес, — сказал Федоренко. — Такую нагрузку вы себе еще не давали. Вы ходите к нам уже полтора года, и я обязан знать сколько и на каком тренажере вы берете. На этот вы столько не навешивали.

— Я прогрессирую, — простонал Кирилл. — Возражений не допускаю. Если я надорвусь, тебя за меня отомстят.

— Вы смеетесь, а у меня из-за вас действительно могут быть неприятности. Вы качественно поработаете и что-нибудь в себе разорвете — с тренажера я вас сниму, но меня обвинят в том, что я не согнал вас с него раньше, не нашел аргументов и не уберег от несчастья… поверьте моему опыту — вам недолго осталось. Сердце, наверно, выдержит, а мышца на руке или на груди лопнет, и вас увезут, и лишат меня удовольствия принимать вас у нас, где вам всегда рады…

— Не опутывай меня, — проворчал Кирилл. — Суетный паук, не опутывай меня. Я начинаю сдавать? Ты судишь по моему лицу?

— Я слежу за всем вашим телом, — сказал Федоренко.

— Какие-то слова ты говоришь… смущающие меня. Хватит на меня смотреть! — Кирилл прервал тренировку. — Теперь я знаю, что ты следишь за моим телом, и нам с тобой ни к чему находится близко друг к другу. Ты нормальный парень?

— Мужчина, — сурово поправил Федоренко. — Мужчина-натурал.

— Как сантехник. Как Зязин. К нам присоединился инструктор — ты. Ты бы от меня отошел, занялся бы чем-то другим… тем же самым, но с другими. Не стой около меня! С эрекцией.

— Что?! — взревел Федоренко.

— А что тут необычного? — поинтересовался Кирилл.

— Но не с вами же… не перед вами. Вы меня оскорбили. Голова у вас не в порядке.

Федоренко отходит, и Кирилл Суздалев, сожалея о нанесенной инструктору обиде, невесело вздыхает и с новыми силами возобновляет тренировку. С железом он управится, давать себе послабление он не будет, дышать ему нелегко, поддерживать надлежащий дыхательный ритм еще тяжелее; мимо Кирилла проходит закончивший занятия поджарый мужчина со шрамами на груди и на плече: они получены в результате пулевых ранений. Подмигнув замедлившемуся Кириллу, Юрий «Шалтай» Лахонин покинул зал. Кирилл Суздалев включил прежние обороты.

СЕАНС в спортлагере завершен. Зажигается свет, и зрители в гробовой тишине тянутся к выходу, в том числе и ватерпольная команда. Володя идет со всеми, но потом задерживается и недоумевают, отчего же Лиза с Глебом продолжают сидеть на своих местах.

Данный вопрос занимает и Лизу — ей уже не сидится, и она бы направилась к подзывающе махающему брату, однако Глеб не встает. Он еще не вернулся: то ли из фильма, то ли из сферы посторонних раздумий; уважая его состояние, Лиза деликатно помалкивает.

Устремившийся к ним Володя нацелен на крик.

— Давайте в темпе! — закричал он. — Выходите, давайте, сейчас он снова погасит свет и будет на вас орать, я через это проходил и расскажу вам, как это происходит, но не здесь, а снаружи! — Володя обернулся. — Ну… моя команда вся ушла.

— С сестрой не останешься? — спросила Лиза. — Команда тебе важнее?

— Она нужна мне не из-за них… из-за хоккеистов. Шли бы мы вместе, они бы нас не тронули, а ко мне одному они привяжутся. Мы стыдно об этом говорить, но если я задержусь с вами, вы меня проводите?

— Я тебя провожу, — сказала Лиза.

— Ты одна и я один, — проворчал Володя. — Мы только усугубим. Необходимо, чтобы с нами пошел твой мужчина. Вы как, отважитесь? На взрослого человека они не полезут.

— Тогда я согласен, — промолвил Глеб. — Мое участие тебе обеспечено.

— Тут надо кому-нибудь напоминать?! — раздался голос из окна киномеханика. — Не всем ясно, что пора выметаться?!

— А свет? — спросил Глеб.

— Чего свет?! — заорал киномеханик.

— Мне говорили, что вы вырубаете свет и орете на людей в темноте. Не видя тех, на кого орете.

— Я всех вижу, — пробурчал киномеханик. — Посмотрю, а затем выключу и кричу. В темноте, так в темноте.

— Вы и меня видели? — осведомился Глеб. — Вы видите меня и сейчас. Свет же вы не погасили — можете смотреть и параллельно орать.

— Я не на тебя орал, — пробормотал киномеханик. — Молодежь я шугаю, чтобы они после сеанса выходили на воздух и не засиживались тут, как не пойми кто… ты мужик. Ты сиди. Тебе решать.

— В этом лагере тренируется только молодежь? — спросил Глеб у Володи.

— У команд мастеров свои лагеря, — ответил Володя. — У них и обслуживание, и досуг… все другое.

— А ваш тренер? — спросил Глеб. — Он с вами в кино не ходит?

— Он у себя в номере. Думает над схемами… стоит кому-либо не прийти, как ему сразу же настучат, и он так всыплет, что уши завянут. Этот старик-механик хотя бы не унижает… орет страшно, но культурно — не матом.

— И ты все сносишь? — спросила Лиза. — Не пытаешься ответить? Не матом, а как Глеб старику. Механику.

— Глеб? — переспросил Володя.

— Я, — сказал Глеб.

— Ты… вы… вы с сестрой не догоняете. Механик — это детский кошмар, а тренер — это власть. Возражать ему проблемно.

ЮРИЙ «Шалтай» Лахонин в раздевалке — на нем брюки и майка. Принюхиваясь к рубашке, что у него в руках, он скашивается на сидящего вполоборота к нему толстяка, который уже полностью оделся и теперь шнурует ботинки. В раздевалку заходит взмыленный Кирилл Суздалев — видит, что Лахонин не один, не скрывает досады; толстяк встает, берет сумку, шаркает к выходу — останавливается и оглядывается, чтобы удостовериться в том, что он ничего не забыл. Попутно он скользит взглядом по лицам Суздалева и Лахонина.

«Шалтай» усмехается. Кирилл злится. Толстяк подтягивает живот и уходит.

— Что-нибудь разузнал? — спросил Кирилл.

— В нашем суровом краю привычная суета. Из-за мелочей расправы. За мощную подставу, которую ты удумал и о которой я знать ничего не хочу, у нас карают немилосердно. Информацией для тебя я еще не разжился, но бабки для меня ты можешь уже обналичивать — вскоре я к тебе подойду.

— Намечается, да? — осведомился Кирилл. — Большая, солидная?

— Крупняк, — кивнул «Шалтай». — Если сорвется, я даже не представляю, как они завоют и кого грызть начнут. Я в их лесу зверушка неприметная, и вычислить меня они не должны, но попадусь я — сгоришь и ты. И не образно: живьем сожгут, гвоздем вечера будешь — они выпивают за столами, а ты бегаешь и орешь, и никто тебя не потушит.

— А стакан минералки? Утолить жажду.

— Когда носишься и горишь? — удивился «Шалтай». — Не дадут. Ты же выльешь его на себя и облегчишь мучения — ты что, Кирюша, кто же так поступит, тех людей запахом твоего мяса не разжалобить, они по натуре неэмоциональные. Ты не забыл, на какую мы условились сумму?

— Ее переведут на твой счет, — промолвил Кирилл.

— Да ты что?! Исключительно наличные! Мне только не доставало, чтобы после начала разбора они узнали, что на мой счет немалые деньги пришли… видел мою реакцию? Ты надо мной подшутил, и я сорвался — вопрос-то нешуточный. С небрежностью к таким не подступают, и с беспечным видом в обжитые ими заросли не вторгаются. Туда вообще соваться не следует.

— Я и не сунусь, — сказал Кирилл.

— И к чему тебе тогда моя…

— Я наведу на них охотников.

— А-ааа, — протянул «Шалтай». — Понял. Это гораздо хуже. Я не отказываюсь, но это хуже… Порядком хуже.

НА АЛЛЕЕ в спортлагере горят фонари, в умиротворяющем безветрии валит снег, Володя, Глеб и Лиза на подходе к жилым корпусам, на плечах и головах у них снег, он здесь повсюду, снег сыпется и лежит, снег гипнотизирует, взглянув на попутчиков, Лиза осознает, что она выглядит так же, и забота о внешнем виде принуждает ее счищать с себя снег — Глеб свой снег не трогает. Володя отряхивается, как пес.

— С водным поло я планирую завязывать, — сказал Володя. — Полжизни корячится в хлорке я не буду: позанимаюсь еще пару лет, чтобы закрепить красоту фигуры, и насовсем вылезу из бассейна. Посижу с книжками, поступлю в институт, у сестры не вышло, а я образование получу, без него в нужное мне кресло не сядешь.

— Денег не заработаешь, — улыбнулся Глеб.

— Водное поло отучило меня думать о больших деньгах. Если бы я даже в нем преуспел и играл на уровне сборной, миллионы бы мне не капали. У нас же не футбол, не те контракты, а нагрузки повыше, нигде таких нет.

— А в альпинизме? — спросил Глеб.

— Про альпинизм я не знаю… с ним я не сравниваю. Без воздуха шастать в пургу по горам, наверно, сложновато.

— В пургу мне не доводилось, — сказал Глеб. — Да и воздуха хватало: мне же немного надо.

— Вы альпинист? — поразился Володя.

— Не в наши дни. Сейчас я где-то в бизнесе.

— У Глеба своя фирма, — сказала Лиза.

— Насчет моей фирмы твоя сестра оговорилась, — поправил Глеб. — Она не только моя. Ее делами я фактически не занимаюсь.

— Но вы бизнесмен, — промолвил Володя. — Я не хочу им становиться. Моя мечта рассекает водоросли в ином ручье, но это не мечта… о мечте бы я не говорил — это планы… установка. Я подгоняю себя стать судьей. Федеральным! Чтобы вершить и всех нагибать, быть над всеми! Парить и сплевывать на пигмеев, тащиться от собственной неприкосновенности! С достоинством. Без ограничений!

Лиза осуждающе качает головой. Глеб усмехается над детской наивностью.

МАКСИМ Капитонов с закрытыми глазами лежит на кровати. В его свесившейся руке револьвер, но Максим не застрелился — он открыл глаза, поднял руку и, крутанув барабан, приставил дуло к виску.

Нажал на курок. Выстрела не последовало.

Щелкнувший зубами Максим свесил руку и закрыл глаза.

НА СВЕТСКОМ рауте с оттенком презентации ухоженные дамы и джентльмены болтают и дефилируют, обмениваются шутливыми поклонами, прихватывают с подносов бокалы с шампанским, чередуют натянутые улыбки с надменными взорами в спину; стоящий на месте Кирилл Суздалев следит за дверью, раз за разом скрываемую от него двигающимися телами — в карманах его элегантного серого костюма лежат плоские пачки: и в пиджаке, и в брюках.

Пристроившаяся около Кирилла женщина потаскана и сердита.

— Ты, Кирилл, чем-то томишься, — процедила Марина. — Из-за здешнего общества? Здесь же сплошные те… овладевшие сутью. Просочившиеся и присосавшиеся, беспринципные… креативные в аспекте загребать — гребут лопатой, а на благотворительные нужны выдают на крошечном совочке: примите и расходуйте экономно. Это на всех.

— У сегодняшнего вечера разве благотворительная направленность? — спросил Кирилл.

— Нет, тут типичное обмывание очередного миллиарда, хотя от вывертов мы не ограждены. На неделе я была на похожей тусовочке, и там внезапно пошел клич: все деньги, что у вас при себя, мы предлагаем вам сдать на строительство больницы… вроде бы. Говорили о людях. Не о животных — на закупку диковинных кормов не собирали, да и на стерилизацию бы не стали: не та обстановка. А на больницу давали охотно. Вытаскивали из карманов и вытряхивали кошельки, у нас же народ широкий — полезешь за их рублем, так они тебя руку откусят, а копеечки не пожалеют, сами протянут.

— Здесь до этого не дойдет? — обеспокоенно поинтересовался Кирилл. — Чтобы отдавать все деньги, что при себе.

— Говорят, дойдет, — сказала Марина. — И ничего не утаишь — обученные спецы тебя обыщут и, если ты вздумал что-то скрыть, выставят тебя на посмешище перед благородной публикой.

— Ты мне не ври, — сурово сказал Кирилл. — Подобное невозможно.

— Само собой. А чего ты разволновался? Ты настолько жадный? Сколько у тебя с собой — ведь немного, потеря несмертельна, но ты весь поджался и насупился, я расскажу моему шефу… он похохочет. Сотрудничество с твоей фирмой он не прервет — такая жадность до денег в деловом плане характеризует тебя положительно. Тебе же не насытиться, и хватку ты не ослабишь…

— Извини.

Увидев показавшегося в дверях «Шалтая» Лахонина, Кирилл Суздалев направился к нему.

— Есть? — спросил Кирилл.

— У меня есть, — ответил «Шалтай». — А у тебя?

— Я взял.

— Выйдем, — сказал «Шалтай».

Они вышли, огляделись, «Шалтай» пошел налево, Кирилл двинулся за ним, они поднялись по лестнице, завернули направо, переглянулись.

— Тут никого, — сказал «Шалтай».

Суздалев лишний раз осмотрелся и принялся доставать из карманов долларовые пачки, которые он передавал рассовывающему их по карманам «Шалтаю» Лахонину.

Всего было передано пять пачек. Получивший обещанное «Шалтай» приблизился к Кириллу и что-то прошептал ему на ухо, после чего, хлопая себя по карманам, удалился.

Кирилл Суздалев остался. Теперь у него есть информация, но напоследок Кириллу надо все обдумать. Вернее, преодолеть страх.

ЗАПРУЖЕННЫЙ и пламенеющий тысячей фар центральный проспект. На его фоне раздается голос говорящего по телефону Кирилла — он делает два звонка.

«Алло, отец, я в городе, но еду к тебя, да, сделаю одно дело… кое-кому еще позвоню и освобожусь… буду у тебя. Сначала я позвонил тебе, чтобы ты вселил в меня решимость, а потом уже туда… смеюсь я, смеюсь… пока».

«Алло, полковник Егоров? Это его номер? Ну, позовите его… о чем станем говорить? Не о личном… о возможности перехвата огромной партии наркотиков. Идите, зовите, я подожду».

КИРИЛЛ Суздалев едет по дачному поселку. Один забор переходит в другой, приличное электрическое освещение не позволяет разгуляться опустившейся на землю тьме; на дороге колдобины, Кирилл подпрыгивает и не притормаживает, он все контролирует, нужный ему забор он не проехал — выйдя из машины, Кирилл распахнул ворота и столкнулся лицом к лицу с разбрасывающим лопатой снег мужчиной в тулупе: со своим отцом. С членом-корреспондентом, проводящим эту зиму на старой двухэтажной даче.

— Здорово, — сухо сказал не избавившийся от напряжения Кирилл.

— Здорово, сын, — сказал Петр Иванович. — По телефону ты обмолвился, что заедешь, и от неожиданности я присел. Посидел, вскочил, забегал по дому и выбежал во двор с подручным инструментом. Чтобы расчистить им пространство для моей машины — ты загонишь ее на участок? Ты не на минутку?

— День-другой поживу.

— Я тебе не помешаю? — спросил Иван Петрович.

— Ты мне никогда не мешал.

— Думаю, мешал, — промолвил отец. — Не помню когда, но было, не могло не быть, бывало и меняло нас не в лучшую сторону — ты, как примерный сын, утверждаешь обратное. Ты пользуешься моей амнезией. Регулярно?

— По ситуации, — наконец-то улыбнулся Кирилл.

— Делай это с опаской. Камень, способный меня сбить, тебе с земли не поднять.

— Как там твоя монография? — рассмеявшись, спросил Кирилл. — Пишется?

— Подрастает, — кивнул Петр Иванович. — Не сказать, что без принуждения, но скорлупу уже поддавливает. Такой уродец вылупится… надеюсь, достаточно симпатичный.

В НЕПРИБРАННОЙ комнате с расшторенным окном и подкрашенной синей краской батареей Кирилл с отцом пьют чай из желтых чашек с серебряными ободками. На несвежей скатерти лежит пакет с шоколадными вафлями, облезлый чайник стоит на краю стола у блюдца с использованными пакетиками, на Кирилле Суздалеве его серый пиджак. На Петре Ивановиче несуразная малиновая водолазка.

— С мамой не созвонился? — спросил Петр Иванович.

— Мы говорили, — ответил Кирилл. — В четверг что ли… она мне гневно выговаривала за невнимание, а про тебя сказала, что ты просидишь на дачу до апреля, и тебе без нее хорошо. Когда она к тебе приезжает, она в этом убеждается.

— Твоя мама все видит.

— Ты от нее и не скрываешь, — сказал Кирилл.

— Равнодушие я выставляю, не прячу, остужаю им сразу. Не давая опомниться. И она видит — видит пыль, видит беспорядок, и вместо того, чтобы молча прибраться, начинает отчитывать своего мужа, члена-корреспондента, который все здесь запустил и живет, как в хлеву. Не тратит энергию на уборку, корпит над трудом без коммерческих перспектив, с тупым упрямством вбивает в бумагу строку за строкой — твоя мама зудит и встречает отпор. Мой ледяной взгляд.

— Без выяснений?

— Я уравновешен, — промолвил Петр Иванович. — Крупный ссор у нас не случается и врагами мы с ней не расстаемся — она возвращается в город, я плетусь к письменному столу… на морально-волевых. У меня полная свобода действий, но я избираю борьбу и включаюсь в нее с холодным рассудком.

— Сомнамбулически, — усмехнулся Кирилл.

— Что ты сказал?

— Не знаю… что-то сказал. Написанная тобой работа прогремит, и я погреюсь в лучах твоей славы с поправкой на их прохладу.

— Ах, вот в чем дело, — пробормотал Петр Иванович.

— Всего понемногу. Чай я допил, вторую вафлю даже не взял, и это вызывает мою особую озабоченность. Своего отца я не помню…

— Класс! — воскликнул Петр Иванович. — В твоей битве я бы тебя поддержал, но не смог залезть на коня! Проведем перераспределение и нарастим шерсть… по осенней роще ты шел с палкой?

— Да.

— Значит, на медведя!

— На него, — кивнул Кирилл. — Вовремя ты о медведе. Я иду на него, на медведя, убившего славную девушку с зелеными глазами и короткими волосами… его бы растрелять из автомата, но пусть хотя бы палкой отлупят. И то приятно.

— Ты о каком медведе? — заинтересовался Петр Иванович. — О существующем?

— Он является выдумкой… под стать прочему. Мы с тобой, отец, все выдумываем и шуточками обмениваемся, а медведь ревет. Его зацепили.

—

ВЫГЛЯДЯЩИЙ, как денди, и входящий в одну из преступных группировок Илья Тувимцев, находясь в автосалоне, присмотрел бежевую миниатюрную машину. Он ее увлеченно оглядывает, дружелюбно похлопывает по крыше, утяжеленными перстнями пальцами дергает дверную ручку, заглядывает в салон; Тувимцев в полном неведении касательно того, что подошедший Максим Капитонов уже стоит у него за спиной.

— Себя бы ты такую не взял, — сказал Максим. — А для любовницы в самый раз. Она бы в ней покрасовалась и раззвонила бы всем, что ты мужик не прижимистый, тебя только и успевай трясти, но взамен ты требуешь абсолютной покорности в койке, где ты оттягиваешься и куражишься. Травмируешь нежных девушек болезненными пистонами. Спихиваешь их в отстойник горького разочарования.

— Я для племянницы, — пробормотал Тувимцев. — Ты, Макс, чего… пришел показать мне справку о невменяемости? Что ты здесь делаешь?

— Я и на улице, и тут. Я же резидент.

— Кто?

— Поставщик дряни, — пояснил Максим.

— Да-да, когда-то так называли… до нас и не нас. Ты смотришь в прошлое и считаешь тех людей могучими слонами — ты без ума от слонов, но я не твой слон. Мы встретились нежданно-негаданно?

— Я за тобой следил, — ответил Максим.

— Ага… А основание?

— Долг, — сказал Максим. — Ты мне его вернешь.

— Верну, а что… не верну? Скажу, чтобы ты отваливал? На днях увидимся, и я тебе все отдам. Я бы и сегодня с тобой рассчитался, сумей я прознать, что ты срочно нуждаешься, сумма-то смешная, к чему тут из-за нее устраивать напряги. Сколько там набежало… тысяч шестьдесят, семьдесят.

— Девяносто.

— Откуда девяносто? — возмутился Тувимцев. — Я не кричу, но на девяносто я не закладывался, и из меня поперло удивление, которое было похоже на несогласие, что наказуемо… поскольку твои расчеты вернее. Долг я признаю. Девяносто тысяч зеленых.

— Когда отдашь? — спросил Максим.

— Точный день не назову, однако, коли я признал, возврат последует несомненно, беспокоиться на мой счет тебе не надо, а на свой счет озабоченность ощути. Прижало тебя, Макс, приплющило. Мечешься, шныряешь, за мной вот следишь… если с криминала доходы невелики, то ты им не ограничивайся. Заимей легальный бизнес.

— Подо мной и такой, — пробурчал Максим. — Я владею изданием… глянцевым. И оно прогорает! Изводит меня убытками.

НЕ СМОТРЯ вниз и не прикасаясь к поручням, Кирилл Суздалев стоит на балконе отцовской дачи — за его спиной горит свет. Сверху густой мрак, впереди огни и понастроенные повсюду дома, Кириллу вспоминается особняк Максима и падение Ани, в памяти воскресают разрозненные эпизоды того ужасного вечера, ненавистный образ Максима Капитонова доминирует над всем остальным; на Кирилла взирает открывший балконную дверь Петр Иванович.

— Звезд не видно? — спросил отец.

— Нет, — ответил Кирилл. — Я к этому привык. Ты бы закрыл дверь, а то простудишься и не допишешь.

— Короче, простужусь и умру — ровным счетом. Без преувеличения.

— Угу, — пробормотал Кирилл. — Закрывай.

— Я несознательный пожилой человек. Если я решу, что умираю, я поеду с тобой, и по дороге в больницу мы будем вести идейные споры, заносчиво опровергать фиктивные сущности современной аналитической философии и держать фасон, чтобы показаться девочке в приемном покое двумя крепкими мужиками.

— С признаками маразма, — усмехнулся Кирилл.

— Это, сын, наигрыш. Фундаментальная злополучность и невезучесть. Бескорыстное служение окоченению… почему ты на балконе? Ты же и летом на него не выходишь.

— Больше четырех лет не выходил, а сегодня вышел, — пробормотал Кирилл. — Преодолел… позвонил.

— Кому позвонил? — спросил Петр Иванович. — Глебу?

— Глебу я не звонил… позвонить святому Глебу вполне можно. Мысль! Я его позову, и он мне не откажет, мы с ним что-нибудь придумаем или просто поговорим… вдвоем или с тобой — он любит с тобой разговаривать.

— И я с ним, — сказал Петр Иванович. — Он, конечно, себе на уме, но толковый. Поумнее обычного святого.

ГЛЕБ с Лизой в электричке. Девушка сидит у окна, но в отличие от Глеба, она в него не смотрит; напротив них никого, людей в вагоне мало, поезд еле ползет, колени Лизы сдвинуты; закинув ногу на ногу, раздосадованный Глеб бродит взглядом по окраине мертвого леса, которому не ожить и весной; через грязное стекло лес видится еще более загубленным, чем он есть в действительности — Лиза на него взглянула и сочувствием к нему не прониклась.

— Когда едешь без кучи тяжестей, электричка получше машины, — сказала Лиза. — Там пробки, стресс, а тут покой… тут могут пристать хулиганы.

— Это миф, — промолвил Глеб. — Никакие хулиганы в электричках не пристают.

— Накаркать не боишься?

— Ты не одна, — сказал Глеб.

— Я под твоей защитой?

— Конечно, но я не всесилен. Ты с мужчиной, и, если некий народ потянется к твоему телу прямо при мне, то они уже не хулиганы — молодые, нетрезвые, вменяемые. Они — бесноватые отморозки, от которых никому не уйти. Эх! Жаль, что мы не на машине.

— И отчего же мы не на ней? — спросила Лиза.

— К Кириллу я бы тебя довез, а назад бы повез. И только. А довез, не довез… не ручаюсь.

— Почему?

— У Кирилла я собираюсь беспробудно пить, — сказал Глеб. — После всех возлияний я буду или пьяный, или с похмелья, смотря когда мы поедем назад.

— Твой Кирилл сильно бухает? — осведомилась Лиза.

— Он года четыре капли в рот не берет. Но его отец себе позволяет — папа у него забулдыга, опустившийся алкаш, с ним я и нажрусь. — Посмотрев на девушку, Глеб рассмеялся. — Ты не расстраивайся, разочаровывать тебя я не стану, да и не с кем: сам Кирилл и в самом деле не пьет, а его папа отнюдь не пьянь. Он — член-корреспондент, блестящий тонкий ум с обходительными манерами и умением выпить рюмку и больше не наливать. Примерно рюмку выпью и я. Ты можешь пить сколько захочешь, одергивать тебя я не возьмусь. Мы не настолько близко знакомы.

— Останемся на ночь и познакомимся, — заявила Лиза. — В разные комнаты нас не положат?

— Кирилл у меня спрашивал, как мы думаем спать, вместе или раздельно. Я сказал, раздельно, и он удивился.

— Ты ему ничего не объяснил?

— Относительно чего? — переспросил Глеб.

— Почему мы до сих… и что нас тормозило. Моей вины нет — не могла же я сама напрашиваться. Я ожидала, что заговоришь на эту тему и отведешь к себе… я бы ломалась, а ты бы настаивал и уговорил. А ты дотянул до дачи. Не пригласи нас твой друг, ты бы тянул и дальше, но на даче ты от меня не отвертишься. Покажешь мне, сколь ты крут.

Отвернувшийся от девушки Глеб посмотрел на мертвый лес.

БРЕЗГЛИВО чураясь вьющегося вокруг него главного редактора прогорающего издания, квелый Максим Капитонов вышагивает по аляписто оформленному коридору.

Прическа Витольда Хаулса претендует на стиль, его вычурная одежда занимаемой им ответственной должности не соответствует — Максиму здесь все противно; попадающиеся в коридоре работники столь же поверхностны и легковесны, как и вертлявый Витольд, которого они приветствуют почтительными кивками. Максима будто не замечают.

— Показатели продаж у нас, Максим Андреевич, валятся, — сказал Витольд, — и не будь я головастым руководителем, я бы пустил все на самотек, и вы бы меня уволили, а может, и того хуже. За мою нерадивость вы, как пострадавшая сторона, приговорили бы меня к совершению надо мной насилия…

— В рабочем порядке, — сказал Максим. — Сделал — получи. Ничего не сделал — получи с довеском.

— С дополнением. В виде смертельной раны. Я так спокойно об этом говорю, поскольку мне от вас полагается не пуля, а премия. Тираж-то у нас вырастет! Денежные ручейки зажурчат.

— Ты отвечаешь? — осведомился Максим.

— Ну, зачем же столь жестко… кто-то изучает явления, наподобие грозы или шторма, а я скромно наблюдаю за пристрастиями покупателей глянца и конъюнктуру я просекаю — перемены в запросах улавливаю. Ваш журнал я спасу.

— Чем?

— Изменением направленности, — промолвил Витольд. — Сменой курса, которая привлечет к нам тех, кому необходимо несколько не то, что мы предлагаем на наших страницах. У нас же, Максим Андреевич, телки — на обложках, внутри, и их фотографиям нет числа, они и в купальниках, и в нижнем белье, и в апартаментах, и на природе, их лица, задницы, груди… кому это нужно!

— А что нужно? — спросил Максим.

— Нам нужна прибыль, — ответил Витольд.

— А потребителям?

— Ну, а им удовлетворение… удовольствие. Ради потребителей мы и стараемся. Весьма стараемся им угодить. Да вы сами взгляните.

Войдя в распахнутую Витольдом дверь, Максим Капитонов попал на проводящуюся в розовых декорациях фотосессию: моделями выступают двое позирующих фотографу мужчин — фактически обнаженных. Максима Капитонова сковывает испытываемая им жуть.

— Это сейчас популярнее? — пробормотал Максим.

— Не верите мне — поверите росту продаж, — ответил Витольд. — Он ожидается внушительным, и вы еще с горечью вспомните о том, что вы во мне усомнились. Деньги пойдут, хозяин сыто замурлыкает…. если вы, конечно, дадите добро на перепрофилирование. И что? Да?

— Что мне сказать, — прошептал Максим. — Что же мне, глядя на все это, сказать… работай. Моим согласием ты заручился.

ПО ОБЛЕДЕНЕВШЕЙ, припорошенной снегом дорожке Глеб и Лиза идут от станции к поселку: у девушки приподнятое настроение, ее глаза предвкушающе горят, нарисованное на котельной корявое сердце и надпись «Маша, я тебя люблю!» преисполняют Лизу дополнительными положительными эмоциями — из нее так и прет энергия, и Лиза жестикулирует Глебу, чтобы он шел побыстрее.

Глеб не ускоряется. Здесь скользко, и он это учитывает.

— Продуктов у них на нас хватит? — спросила Лиза. — Я ем мало, но голодать-то не хочется! Силы нам понадобятся.

— Магазин в двух шагах от их дома, — промолвил Глеб. — Спросим, что надо и сходим. Кирилл отвезет нас на машине.

— В двух шагах, и на машине?

— Покупать, я думаю, придется очень много, — ответил Глеб. — В руках не дотащим.

— Ха! Накупим и будем гулять! До вечера, а потом в ночь, ну а ночью я…

Поскользнувшись, Лиза падает.

— У-ууу, — простонала она, — как же ударилась… так отшибла, у-ууу…

— Давай руку, — сказал Глеб.

— Ты бы мне ее раньше дал, пока я еще не подскользнулась. — Схватившись за руку Глеба, Лиза встала. — Как же меня угораздило… можно упасть, но слабее, менее жутко, я и лед-то не видела. Откуда тут лед…

— Зима, — сказал Глеб. — Русская зима.

— Не был бы он хотя бы снегом присыпан… а то его не видно, и люди падают. Планы срываются… к Кириллу я не пойду. Я не в том настроении… ты иди, я я уезжаю в город.

— Я еду с тобой, — сказал Глеб.

— А Кирилл?

— Я ему позвоню и скажу, что ты расшиблась об лед. Тебе не до походов в гости, и твое появление откладывается. Так же, как и мое, но меня-то он знает сто лет, а познакомиться с тобой он мечтал именно сегодня… да и со мной лишний раз поболтать. Не сложилось.

— Гребаный лед, — пробурчала Лиза.

— Я доведу тебя до платформы, посажу в электричку, сопровожу в пути и доведу до квартиры. Ты мною довольна?

— Ты — джентльмен, — проворчала Лиза.

— И со мной дама, — сказал Глеб. — По ее расчетам она должна была стать моей, но вмешался злой рок. Тем ни менее, я ее не покину.

С ГРИМАСОЙ боли и невезения одинокая Лиза Ильина топчется на платформе, косясь на рельсы. Девушку ненароком посещают суицидальные мысли, от всего ее существа исходят волны драматично складывающегося существования; двое прохаживающихся молодых людей, Игорь и Алексей, заглядывают Лизе в лицо, проходят дальше, шепотом обмениваются впечатлениями, к девушке они возвращаются пружинистой походкой, выдающей твердость их намерений.

— Вас кто-то обидел? — спросил Алексей.

— Ее унизили, — сказал Игорь. — Использовали и выкинули.

— Мы, девушка, к вам не пристаем, мы чисто по-дружески, у вас такой вид будто вы попали. К тому приехали, и вас там… целой толпой.

— Мы местные ребята, — процедил Алексей. — Мы этого не любим. Скажите, где, и мы пойдем перетрем. Вы не отчаивайтесь.

— За вас найдется кому вступится. Знайте — мы с корешем за вас впрягаемся, и ничего от вас от вас не требуем, мы влезаем в вашу темную историю конкретно ради того, чтобы на земле была справедливость. Кто вас опустил?

— Не тот, кто двигает к нам? — спросил Алексей.

По платформе идет Глеб.

— Не он, — сказала Лиза. — Никто… он ходил к кассе за билетами, и он меня не обижал, я вам все расскажу…

— Что тут у нас? — спросил подошедший Глеб. — Все-таки хулиганы?

— Нет, Глеб, это хорошие парни. Они на меня смотрели, а я выгляжу плохо, и они решили, что меня кто-то обидел: спасибо вам, ребята, но меня не обижали и не оскорбляли — мне больно и досадно, но другие ни при чем, я сама поскользнулась и упала. И из-за этого настолько печальна. А это Глеб — он со мной приехал и со мной уезжает. Глеб — важный человек в моей жизни. Он альпинист.

— Нас не волнует, кто он, — сказал Алексей. — Если он вам не враг, прочее нас не касается.

— А я у него кое-что спрошу, — заявил Игорь. — Вы покупали билеты?

— Поступок, понимаю, не из лучших, но в мои годы контролеров уже опасаются, — ответил Глеб.

— Да что там ваши годы, — фыркнул Игорь. — Я об электричке. Вы расписание видели? Насчет той, что в 15—22 чего нового не указано? Она у нас остановится?

— Она как-то не остановилась, — сказал Алексей.

— Вот я и спрашиваю! Чего у нас с ней?

— Когда я брал билет, я рассчитывал на нее. — Глеб посмотрел на часы. — Через восемь минут… из расписания я сделал вывод, что она остановится.

— Раз остановится, то поедем, — сказал Алексей.

— Не упустим, — кивнул Глеб. — Вы, девушка, поедете?

— С радостью, — улыбнулась Лиза.

КИРИЛЛ при свете дня снова стоит на балконе.

ГЛЕБ с Лизой Ильиной снова сидят в электричке.

ПОЛТОРА десятка бандитов под дулами автоматов лежат на земле лицами вниз.

БОСС Ласневский, консультант Аникеев и силовик Архип Будин в негодовании ходят без шапок у загородного дворца. Порывы ветра комично вздыбливают им волосы. Правые руки из карманов ими не вынимаются, левыми они проводят различные манипуляции: Ласневский растирает висок, Аникеев оттягивает себе кончик носа, Архип Будин щелкает пальцами, неугомонно вкладывая в это действие весь свой гнев.

— О том, сколько потеряно товара, я осведомлен, и эти цифры меня ужасают, — вздохнул Ласневский. — А сколько людей…

— При передаче арестовано восемь наших, — сказал Аникеев. — И «Бонс». Его мы не вытащим — за прочих адвокаты пободаются, а за «Бонсом» у органов числится четыре мокрых эпизода, от трех из которых ему не отбиться. Мы, конечно, подключим лучшие юридические силы и попытаемся сбить срок с пожизненного лет до двадцати пяти, но это уже частности. Товар-то нам не вернуть.

— Товар потерян, — пробормотал босс Ласневский. — Целая партия и такая значительная… тут нацеленный удар, тут чья-то мысль сработала на подрыв, и мы почувствовали, нас слегка сотрясло.

— А «Бонс» сел на вилы, — промолвил Архип. — Будет теперь в отрицаловке… ругаться с кумом и лепить из мякиша девочек.

— Больших? — поинтересовался Аникеев. — Для сношений?

— Для этого он подыщет себе живого товарища, — ответил Архип Будин. — Покорную чебурашку… бедолага «Бонс».

— «Бонса» послал ты, — сказал Аникеев.

— И что с того?

— Макс бы его не послал.

— Да пропади он, твой Макс! — воскликнул Архип. — Макс не у дел!

— Кто же слил информацию, — пробормотал босс Ласневский. — Сами менты бы не додумались, подобное предположение я отметаю, им кто-то помог, а кто…

— Макс? — спросил Аникеев.

— Поставками с того края занимался Макс, — промолвил Ласневский, — но мы Макса задвинули, и он нам отомстил… или кто-то не знал о том, что Макс рухнул и метил в него — не Макс в нас, а некто в него. Ну, или Макс ни при чем, и мы понеслись по ложному следу.

— Мы и там кого-нибудь встретим, — процедил Архип Будин. — И когда прижмем, уточним, не является ли этот труженик тем, кого мы ищем.

— За неделю найдете? — спросил Ласневский. — Почему за неделю? Не принципиально, конечно, но сроки же надо ставить, ведь верно? И сократить жизнь стукачу мы должны до крайнего минимума — чтобы он в нас не разуверился. Макс ли это, не Макс, я полагаю, что не Макс, но головой Макс не стабилен… поэтому я его и разжаловал. И он на меня зол. Его наверняка гложет мысль, как бы отвоевать все обратно.

— Чем отвоевать? — вопросил Архип Будин. — Стволами? Набрать кучку клоунов и попереть против нас? Удачи ему… яркого ему солнца и светлых ему дней.

МАКСИМ Капитонов иллюзий не питает. Он не подходит к столу, за которым расположились Акимов, Алимов, и многоопытный уголовник «Расмус», на чьей квартире Максим не по собственной инициативе — от общения с «Расмусом» он ничего выдающегося не ждет, даруемое настольной лампой освещение до Максима почти не дотягивается; сидящие за столом заговорщики придвинули головы друг к другу — говорит Акимов. Внимательно его выслушав, «Расмус» откинулся на спинку стула.

— И что ты нам ответишь? — спросил Акимов. — Я доходчиво растолковал тебе наш вопрос?

— На штанах у меня пятно, — сказал «Расмус»

— А? — удивился Акимов.

— От кофе. От колумбийского… дерьмо я не варю и не развожу. Не растворяю… как вы знаете. И ты, Макс, молодец, что ко мне заехал: без огня в глазах мы наш мир не построим. Мужество, гордость, влияние — все при тебе, говоря беспристрастно. И бойцы у тебя, как на подбор — с Акимовым я сидел, и он доказал мне, кто он есть, а с молодым Алимовым я прежде не виделся, но пугливую шавку ты бы ко мне не привел, и…

— Не я привел, — сказал Макс.

— Что же, — пробормотал «Расмус». — Что же так-то? Почему не ты?

— Потому что нас привел Акимов, — ответил Максим. — Он сказал, что ты снова вышел и можешь к нам присоединиться, и условия тебя не интересуют — вот такой ты, «Расмус», мужик. Бешеный и рисковый.

— Да я не слишком бешеный, — промолвил «Расмус». — Тюрьма успокаивает. А у меня четыре ходки, и если на воле я себе позволял, то там мне никто не позволит — тут бушуй, а там будь любезен… утихни. Не мешай другим мотать срок в скорбном безмолвии. Там за этим строго следят.

— Паханы? — спросил Алимов.

— Тайные агенты, — усмехнулся «Расмус». — Из ордена «Поборников тишины». Попадают на зону под видом заключенных и кончают по ночам всех болтливых и крикливых. Алимов подтвердит.

— Я отмолчусь, — пробурчал Алимов.

— Мне тоже сказать вам особо нечего, — заявил «Расмус». — Лидеры ордена вечно пребывают в тени, и я знаю только их клички.

— Назови, — попросил Алимов.

— Ты точно хочешь знать? — спросил «Расмус».

— Ты знаешь, и я хочу знать, — сказал Алимов.

— Знай. Их клички — «Хинкал» и «Равиол». Нам бы прознать, кто за ними скрывается и переманить этих быков в наше стадо, чтобы подойти к разруливанию проблемы под углом тотального превосходства наскоро сбитой бригады над создававшейся десятилетиями организацией. Разыщешь их, Макс? С ними-то власть ты поделишь?

Уязвленный Максим молча уходит.

ЗАСТАВЛЯЯ себя брести по сумрачной прямой улице, Максим Капитонов страдает от подчиняющего его ощущения лютой бесприютности. Холодом веет и от неоновых вывесок, и от проскальзывающих людей, Максим ни на что не рассчитывает, он внутренне сломлен, но внезапно он преображается — светящийся киоск с мороженым приманивает Максима чем-то добрым, и Максим подходит, поражается богатству выбора, одобрительно цокает языком, по-детски улыбается, лезет за кошельком и подыскивает подходящую купюру.

— Дайте-ка мне… клюквенное с шоколадной крошкой, — сказал Максим. — Оно, видимо, изысканное… почему не реагируете? Вы там? Будете меня обслуживать?

— Сейчас, — ответили ему из киоска.

— Когда сейчас? Вы, дамочка, оборзели… да что это за хрень! Вы мне дадите или нет? Я о мороженом! Мне пришла мысль отведать его на морозе в честь моего чистого детства… деньги на ваше блюдце я положил. Вы чем там занимаетесь?

— Я занята.

— Так, вы заняты, — процедил Максим. — Ну, женщина, ты на себя и навлекаешь… давай мне мороженое!

— Скоро дам. Не кипятитесь.

— Твоя рекомендация действенна, — сказал Максим. — Голос я больше не повышу — во мне поселился покой, и я хладнокровно решил за волосы тебя ко мне не вытягивать. Ты там с мужиком?

— Не твое собачье дело.

— Тварь, а… ну, тварь…

Рассвирепевший Максим выхватывает пистолет и, изогнувшись, засовывает руку со стволом в окошко киоска.

— Ты где сидишь? Правее или левее? Хочешь жить — не говори. Вслепую я не выстрелю. Думаю, ты левее… ты речь доносилась слева — предсмертная ресь, проникновенная: сейчас, я занята, скоро дам. Коза ты беспутная. — Максим убрал пистолет. — Наверняка, прижалась там к чему-то и онемела от ужаса, и в этом твое спасение. Каждое слово, которое ты мне скажешь, можешь оказаться для меня неприемлемым, и я пальну. А когда ты сидишь беззвучно, повод у меня как бы отсутствует, и без новых твоих высказываний полголовы я тебе не снесу. Прежние я тебе прощаю, отмщение за них тебе не грозит, ты же по своей сути душевная женщина, и оставить тебя в живых отнюдь не грех перед небом. Взгляд у тебя, смею предположить испуганный, что для меня приемлемо. От наглых взглядов я завожусь.

ГЛЕБ беззаботен, Лиза удручена, молодые люди на выставке грибов, торчащих из емкостей с землей во всем многообразии своей формы и цвета. От грибов рябит в глазах, от них, куда ни посмотри, невозможно отвести взгляд, они нависают и сдавливают, подсвеченные ряды делят пространство с оставленными в полумраке — посетившие выставку специалисты сомнительной наружности, умудряясь всюду заглянуть, стараются ничего не пропустить.

— Диковинные грибы, — пробормотала Лиза. — Они не для еды, а не то поешь и придут дурные мысли, да и волосы выпадут. Мозги зашипят, как на сковородке. На ней я бы эти грибы тебе приготовила, но их же не продадут.

— Мы тут не для шоппинга, — сказал Глеб. — Бегать с тобой по магазинам я бы не пошел.

— А я с тобой пошла. Я сама хотела куда-нибудь с тобой сходить. И ты откликнулся и привел меня сюда, чтобы я уяснила свою ошибку и больше тебе не докучала. Не приставала в том смысле, что давай куда-нибудь сходим. Где ты узнал об этой выставке?

— О ней писали в уважаемом журнале, — ответил Глеб.

— В специальном?

— О выставке я вычитал в журнале, посвященном бизнесу. О грибах там упоминалось в разделе досуга.

— Теперь ясно, — сказала Лиза. — Ты читаешь бизнес-журналы?

— Я же в бизнесе. В нашей фирме я являюсь следящим за ситуацией советником, и мне, если я не желаю нашего разорения, полагается быть в теме. Приблизительно знать, что происходит на рынке. Чьим акциям предрекают подъем, какие намечаются обвалы… грибы тебя утомили?

— А они настоящие? — спросила Лиза.

— Тебе казалось, что настоящие, — сказал Глеб.

— Я уже в сомнениях… у входа написано, что мы будем наблюдать творение живой природы, а не обман ли это, не имитация… как оно там… инсталляция.

— Провокация, — усмехнулся Глеб. — Опираясь лишь на собственный разум, ты должна определить, кто создал эти грибы. Бог или такой же, как мы, человек.

— Эти грибы похожи на искусственные.

— На настоящие не похожи, — согласился Глеб.

— Чем-то смахивают… напоминают настоящие. И спросить не у кого… ты же мне не ответишь.

— Опирайся лишь на собственный разум, — сказал Глеб.

— Ладно! — воскликнула Лиза. — Отвечай! Пойдем сейчас ко мне?

— Вопрос в лоб, — промолвил Глеб.

— Отказ меня оскорбит. Пойдем, Глеб. У меня нам никто не помешает.

— Не загадывай, — пробормотал Глеб.

— А ты, Глеб, не томи! Соглашайся и пошли, невелико дело-то, чего тебе раздумывать… пойдешь?

— Пойду, — сказал Глеб.

КВАРТИРА Лизы. Девушка хлопочет у стола, Глеб, сжимая и разжимая ногу в колене, сидит на диване с нехорошим предчувствием. В комнате все самое обычное: стены, потолок, люстра, комод, но Глеб ощущает витающую здесь угрозу, обостряющую его чувства и придающий ему поражающий Лизу вид — с таким выражением лица Глеб перед ней прежде не представал, и девушке становится немного боязно.

— Вина выпьем? — спросила Лиза.

— Потом. А водки можно сейчас.

— Водки? — поморщилась Лиза.

— Для более мощной романтики, — пояснил Глеб. — О водке я сказал так… чтобы тебя рассмешить. Брат еще в спортлагере?

— А мама в Хорватии — у нее отпуск. Зимний… а отца у меня нет.

— У меня тоже нет, — признался Глеб.

— Твой умер? — спросила Лиза.

— Люди умирают. Люди выдыхаются и спиваются. Ты заманила меня к себе, припасла вино и, вероятнее всего, поступила правильно. Опомнившись, я к двери не брошусь.

— Ты кого-нибудь любил?

— Если только немного. Года четыре назад меня влекло к одной девушке, но претендовать на нее я был не вправе, а затем она куда-то пропала, и я ее в скором времени позабыл. — Глеб задумчиво улыбнулся. — Мне остается посмеяться.

— Над чем? — спросила присевшая рядом с ним Лиза.

— Кроме нее, мне и вспомнить некого. А ее я помню… хоть и позабыл. И лицо помню, и… тебе неприятно это слушать

— Не очень, — кивнула Лиза.

— Я могу сделать и приятно. Тебе… я же у тебя. Я догадываюсь, чего ты от меня ждешь.

Неотрывно глядя Лизе в глаза, Глеб начинает расстегивать пуговицы ее блузки.

ВСКИДЫВАЮЩИЙ и опускающий подбородок Максим Капитонов покусывает мороженое — он расхлябанно продвигается по уходящему вдаль тротуару. У фирменного магазина одежды стоит скамейка, на которой сидит намертво прикрепленная к ней девушка-манекен. Усевшись рядом с этой девушкой, Максим ласково ее приобнимает и нарывается на осуждающий взгляд смотрящего через витрину охранника. Максим удивленно поднимает брови. Охранник Бадищев показывает жестами, что Максиму пора убираться, но тот отворачивается, Максим остается; исчезнувший в витрине Бадищев выбегает на улицу вместе со своим коллегой в таком же костюме с галстуком.

— Ты мне назло! — заорал Бадищев. — Вздумалось меня проверять?! Не трогай манекен!

— А кто ты такой, чтобы я тебя слушал? — поинтересовался Максим. — Случаем, не босс?

— Ты у меня быстро узнаешь, кто я! — заявил Бадищев. — Убери с нее руку!

— Она тебе безразлична, — сказал Максим. — Ты орешь на меня не поэтому. Думаешь, у тебя есть право на меня орать? Я тебя не впечатляю?

— Чем ты можешь меня впечатлить… крутые люди с манекенами не сидят. Еще и с мороженым.

— На скамейке с девушкой и с мороженым, — усмехнулся Максим. — Я чувствовал себя подростком, незапятнанной душой, но ты на меня орешь и все это разбиваешь. Ты, дружок, вредитель… крикливый дебил.

— Кто я?! — взвился Бадищев. — Ты слышал, Вань, кто я? С тобой, Вань, на пару мы рыло-то ему начистим, этот фраер от нас огребет… ну что? Отойдем?

— За магазин? — спросил Максим. — Мне лень.

— Ха!

— Куда-то с тобой идти — много чести. Если ты продолжишь мне надоедать, я замочу тебя здесь.

— Что ты сделаешь? — спросил Бадищев.

— Я вооружен, — сказал Максим.

— Надо вызывать милицию, — пробурчал второй охранник Иван.

— Я и их замочу, — промолвил Максим. — Сколько смогу. Без экспрессии, без геройских ужимок… не на публику — скупо. Меланхолично. Труп к трупу, смерть к смерти. Маета к маете.

ЗАНЯТИЕ сексом Глеба не расслабило. Поскольку Лиза принимает душ, он находится в комнате наедине с собой, берет со стола пустую рюмку и постукивает ею об другую, кладет на бок, подходит к дивану, расправляет скомканное покрывало, глядя сквозь стены, что-то высматривает.

Появляется удовлетворенная Лиза. На ней широкий бирюзовый халат.

— В махровом хитоне ты вышла из душа, разгорячившись под теплой водой. Нет! Подо мной.

— Ты, как выясняется, поэт, — сказала Лиза.

— Да вот пришло, сам удивляюсь. Наше слияние на пыльном диване разбудило во мне талант, которого хватило на написание пары строчек. Развить их в поэму мне не суждено, и я без всяких обид отступаю на заготовленные позиции. Поэт бы не отступил. Он бы сообразил, в чем поискать вдохновение — вылакал бы вино, попросил бы тебя скинуть халат и изобразить танцующую Цирцею… перед поэтом ты бы подрыгалась.

— Я и перед тобой подрыгаюсь, — сказала Лиза. — Мне раздеться?

— Поэт бы воскликнул: конечно! Раздевайся и уходи! За дверью тебя встретит другой мужчина, и ты ему отдашься, а я это представлю и сочиню трагический сонет о попранных чувствах и неверности женщин — поэты из-за вас мучаются. Я присаживаюсь за стол без носок и без тапочек. Кровь в ногах холодеет.

— Ты же был в носках, — сказала Лиза.

— Когда ты отправилась в душ, я их снял. Все-таки любовь… чем-то мы занимались, и мне стало жарко. Я вслушивался, как льется вода, подумывал присоединиться к тебе…

В дверь звонят.

— Я так и знал, — вздохнул Глеб. — Иди открывай.

— Может, я еще не открою, — двинувшись к двери, сказала Лиза. — Погляжу через глазок и пойму, что не надо — того, от кого не отвертишься, не принесло… ну, почему он…

— Кто пришел? — спросил Глеб.

— Это Максим. Мой крест, мой сосед… открывать ему бы не следовало, но придется. Если он видел свет в моих окнах, он не отстанет.

— Он видел, — сказал Глеб. — Он шел на свет, и ты ему откроешь.

— Как же не хочется, — пробормотала Лиза. — Чего он добивается?

— Наверное, тебя, — предположил Глеб.

— Меня… а со мной ты. Я открываю.

Грустящий у двери Максим Капитонов измотан и жалок. Его грызет одиночество.

Дверь открывается. Лиза не улыбается.

— Долго ты, — пробурчал Максим. — Мылась? Я брел к себе и заметил твою дверь — от меня не укрылось, что она закрыта, но я все-таки к ней подошел. Позвонил, и ты ко мне вышла. Брат с мамой дома? Нет… они бы не затягивали — сразу бы открыли. Одной не тоскливо?

— Тебе лучше уйти, — процедила Лиза.

— Для тебя, может, и лучше, но не для меня. Ты, Лиза, не трусь, уговаривать тебя со мной лечь я не стану, насчет женской ласки я нынче не в угаре, да я уже и пообнимался… с манекеном. С ним не поговоришь, а к тебе я как раз за общением… душа в душу, насколько возможно. Гнилая ситуация… стою тут, плачусь. Жму на жалость.

— Я не одна, — сказала Лиза.

— И с кем же? — спросил Максим.

— С мамой. Она болеет.

— Ну, так я ее поддержу, — сказал Максим. — Если не меня, то я… меня-то никто. От тебя, Лизонька, это мне не светит. Ты жесткая и черствая девушка. Освободи проход. Не заставляй меня тебя отшвыривать.

Лиза Ильина посторонилась. Вошедший в квартиру Максим Капитонов направился в единственную комнату, где горел свет, и увидел там Глеба.

— Добрый вечер, — сказал Глеб. — Пальто снимать не будете?

— Мама что, в другой комнате? — спросил Максим. — Она спит?

— Простите, но я не знаю, что вам сказать. В другой комнате вряд ли есть чья-то мама — поверьте мне на слово. Ее мама, как я слышал, в Хорватии, а чья-то еще… здесь бы я не искал.

— У подъезда был ты? — спросил Максим.

— Опять непонятный вопрос. У какого подъезда, когда… зачем.

— У ее подъезда, — напомнил Максим. — Я сидел в машине, а ты с ней разговаривал. Выглядел таким самоуверенным… как и сейчас. С босыми ногами. А на мне тяжелые ботинки, и что бы ты, интересно, сказал, если бы я подошел и отдавил тебе все пальцы?

— На обеих ногах? — осведомился Глеб.

— Ты не теряешься… ты меня бесишь. Вальяжный крысеныш, от боли еще не кричавший… он какой-нибудь клерк?

— Он альпинист, — ответила Лиза.

— Вот бы не подумал, — протянул Максим. — Ходишь в горы?

— Не хожу, — ответил Глеб.

— А что же она…

— В гору я ходил не один, а с другом, но он потерял к этому интерес и не объяснил мне почему. Без него я равнину не покидаю.

— Ползаешь, — усмехнулся Максим.

— Гуляю, — сказал Глеб. — Раскованно до неприличия. В горах, случалось, ползал — когда мы вверх лезли.

— Ты лез туда не по принуждению, — сказал Максим.

— Конечно, — согласился Глеб.

— Тебя, похоже, ни к чему не принуждали и тобой никогда не командовали, — сказал Максим. — Ты вырос вольным, ни перед кем ни склоняющимся… а перед пистолетом?

— Его на меня не наводили, — ответил Глеб.

— Я наведу. Он у меня с собой.

— Максим, ты это, не зарывайся, — сказала Лиза. — Тут нормальные люди, и твои методы…

— Замолкни! — крикнул Максим. — Ты считаешь меня бандитом? Измазанным в крови гангстером? Ну… считай и дальше. Пистолет я достану. Видите?

— У тебя хороший пистолет, — глядя на вытащенный ствол, сказал Глеб.

— Стрелять я пока не настроен, но кое-что ты для меня сделаешь, — промолвил Максим.

— Я? — спросил Глеб. — Только я? Only me?

— И она тоже, — сказал Максим. — Ничего унижающего достоинство — вы просто пойдете ко мне в гости.

— Под дулом пистолета в гости я… пойду. За нее не скажу. Повлиять попытаюсь — я иду, а ты? Меня он убьет, а тебя?

— Он нас не тронет, — процедила Лиза. — Мне можно переодеться?

— Нет, — сказал Максим. — В халате ты бесподобна.

СЛОЖИВ, подобно заключенному, руки за спиной, прищурившийся Глеб стоит между сидящей на кровати Лизой и рассевшимся за столом Максимом Капитоновым, чье жилище заставлено массивной мебелью, придающей ему налет грозного средневековья, когда практиковалось вырывание ноздрей и поднятие на дыбу; перед внутренним взором Глеба возникают гравюры пытаемых страдальцев, и он слегка приподнимает сложенные за спиной руки — Глеб не просто потягивается. На него неотрывно смотрит забывший о девушке Максим. Расстроенная Лиза уткнулась глазами в черно-красный ковер.

Расцепивший руки Глеб потрогал пальцем нос и удовлетворенно подметил, что его ноздри пока целы.

— Виски, джин, коньяк? — спросил Максим.

— Желаете накачаться? — поинтересовался Глеб.

— Я не себе — для вас. Я пить не буду, я и без того в нужном состоянии, а тебе, чтобы в него войти, следует глотнуть и побольше. Я и тебе, Лизонька, не советую отказываться. Тебе предстоит наблюдать весьма сильное зрелище — на трезвую голову оно может тебя покоробить. Вызвать истерику. Она на меня не подействует — криком ты ему не поможешь.

— А чем я ему помогу? — спросила Лиза.

— Ничем. Если только молитвой — если ты веришь. Я в это не верю. Ни в архангелов, ни в святых…

— В святых не верите? — спросил Глеб.

— Ни на грамм. Я не верю в Бога, не верю в любовь…

— Причем здесь любовь, — перебил Глеб. — Я спрашивал о святых. Святой Симеон, святой Иона… святой Глеб. Видные фавориты Всевышнего.

— Они для меня пустой звук, — сказал Максим. — Сейчас я принесу, и мы начнем.

Вставший из-за стола Максим выходит из комнаты.

— Ты не знаешь, что он задумал? — спросила Лиза.

— Едва ли что-нибудь высокодуховное. От него я бы скорее ждал чего-то малопозитивного. К примеру того, что он принесет черную мамбу. Или коробочку со скорпионом… с пауком-убийцей…

Максим возвращается.

— Ты говорил об убийце? — спросил он.

— О пауке, смертельном для человека, — ответил Глеб. — В наших краях они не водятся.

— Но один-единственный, глядишь, и забежит. — Максим показал Глебу старый револьвер. — В нем один патрон. Мы будем рисковать по очереди, и никого из нас не назовут убийцей. Пояснения не требуются?

— Обойдемся без них, — промолвил Глеб.

— А я не обойдусь, — сказала Лиза. — Я не понимаю… зачем тебе второй пистолет?

— Спроси у своего мужчины, — сказал Максим.

— Если он говорит обо мне, — сказал Глеб, — то я полагаю, что твой сосед предлагает мне сыграть в русскую рулетку. Он хочет стрелять в себя, но при условии, что и я в себя выстрелю. Тебя он в нашу игру не подключит.

— Ни в коем случае, — сказал Максим. — Тут все такое… сугубо мужское. Бери револьвер.

— Я первый? — спросил Глеб.

— Мне думалось, ты сочтешь это за честь.

— Истинный мужчина постыдился бы тебе возражать, но комплекса неполноценности у меня нет, и я уступаю тебе право прощупать себя на предмет стойкости.

— Ты дрожишь! — воскликнул Максим.

— Я вроде бы не заговариваюсь. Довольно внятно даю понять, что я не любитель подобных экспериментов. Решай свои проблемы без меня.

— У меня два ствола, — промолвил Максим.

— Они лишают тебя покоя, — сказал Глеб.

— Если ты не решишься, я тебя пристрелю. Так у тебя имеются шансы, а так никаких. Возьми!

— Возьму. — Глеб взял револьвер. — Барабан покручу, судьбу испытаю… там один? Не пять?

— Один, — ответил Максим. — Действуй!

— Надежное оружие, — пробормотал Глеб, — огнестрельное. Прежде в руках не держал.

— Приставь его к голове. К виску. — Максим навел на Глеба пистолет. — Выполняй!

Глеб подчинился.

— Все по-твоему, — сказал Глеб. — Револьвер у моего виска, девушку ты довел: на ней лица нет… тебе, детка, не скучно?

— Мне жутко, — прошептала Лиза.

— Для меня это не сюрприз, — сказал Глеб. — У нас же тут такие инициативы… плохие у меня предчувствия.

— Нажимай! — заорал Максим.

— Дави на курок, уповай на везение, я сам крутил барабан и пуля вылететь не должна, я же… ты бы отодвинул от меня свой ствол. Он меня отвлекает

— Десять секунд, — сказал Максим. — Семь… или ты нажимаешь курок или я. Время бежит.

— Оно несется, скачет, предчувствия, свобода выбора… я выбираю… я знаю!

Глеб молниеносно наводит револьвер на Максима и спускает курок. Раздается выстрел. Пуля попадает Максиму в горло, и он падает, Лиза вскрикивает, Глеб еще несколько раз нажимает на курок и, удостоверившись в том, что пуля была всего одна, бросает револьвер на пол; Глеб озирается, не находит ничего подходящего и выходит в прихожую, где он обращает внимание на висящий на вешалке шарф. С ним он возвращается в комнату и по приближении к Лизе манипулирует шарфом так, словно он хочет им ее задушить — смеется над проявленным ею испугом, стирает шарфом отпечатки с револьвера, вкладывает револьвер в раскрытую ладонь убитого Максима Капитонова; лежащий около Максима пистолет он, обернув руку шарфом, засовывает в один из ящиков стола.

Напоследок Глеб огляделся и помахал Лизе, предлагая ей здесь не задерживаться.

ПОД ЛЬЮЩИМСЯ из окон бледным светом Глеб с Лизой продвигаются между домами к огням проезжей части; на лице Глеба видна напряженная работа мысли. Лицо Лизы Ильиной выражает полное ее отсутствие.

Механически делая шаг за шагом, девушка безвольно следует за Глебом, потирающего руки не из-за успешного визита к Максиму, а из-за того, что они у него мерзнут. Пребывающая в ступоре Лиза случившееся к вечеру похолодания не ощущает.

— Мы едем ко мне, ты помнишь? — спросил Глеб. — Когда приедем, тебе следует опять забраться в ванну — полежать и расслабиться. Что касается меня, то я принесу тебе туда бутылку рома. Я сомневаюсь, что выстрел кто-то слышал, но труп завоняет и нагрянет милиция, подъедут его преступные друзья… там будет видно. Если особо не докапываться, можно предположить, что он играл со смертью без посторонних.

— Один пистолет ты убрал, второй вложил ему в руку, — пробормотала Лиза. — Ты постарался. Так грамотно, без суеты… как бездушный механизм.

— Механизмы не шутят, — сказал Глеб. — А я с шарфом пошутил.

— Я было подумала, что ты не шутишь. Максима ты сделал, ну и меня… якобы это он меня придушил, а потом с горя застрелился.

— В этом плане есть существенный изъян, — сказал Глеб. — Самоубийца набил бы барабан под завязку, а в нашем случае в нем лежал единственный патрон. И любой здравый человек определит, что тут, как ни посмотри, не суицид — русская рулетка. Явно. Мне поймать машину или мы пойдем на остановку?

— Остановку? А-ааа… автобусы, троллейбусы. Общественный транспорт. Меня заденут, толкнут, на меня уставятся, и я могу разрыдаться, не выдержать… безумно захохотать. Расцарапать себе лицо.

— Себе? — удивился Глеб.

— Если никто не подвернется, то себе. На своем лице я кровь не увижу, а на чьем-то другом замечу и расстроюсь… на кровь я сегодня нагляделась и поняла, что она действует на меня плохо. Размывает во мне фундамент. Расшатывает конструкции… опорные…

— Успокойся, — сказал Глеб. — Поверь в меня.

— Поверить в тебя, как… в кого?

— Как в мужчину, который с тобой, — ответил Глеб. — С тобой. Да, с тобой. Я поймаю машину и мы поедем ко мне. Слушать тибетскую музыку.

Глеб пошел вперед.

— Глеб! — воскликнула Лиза.

— В чем дело? — обернулся Глеб.

— Каким образом ты узнал, что выстрел последует именно сейчас?

— Меня осенило, — ответил Глеб. — Снизошло.

Оставив девушку на тротуаре, Глеб с вытянутой рукой выходит на обочину, ловит «пятерку», переговаривается с водителем и открывает для Лизы заднюю дверь. Приковылявшая девушка садится, Глеб усаживается рядом с ней; машина трогается и катится без рывков по ограниченной, вгоняющей в сон пустотности.

Водителю за шестьдесят, но, несмотря на усталость, Дубровин не прочь поговорить. Повисшее молчание действует ему на нервы.

— Вы из клуба? — спросил Дубровин. — С вечеринки?

— С тусовки, — ответил Глеб. — Классно потусовались и теперь едем немного отдохнуть. Хотя моей подружке со мной никакого отдыха.

— Такой заводной? — усмехнулся Дубровин.

— Я клевый парень. И деньги не переводятся, и энергии вдоволь, в жизни же столько соблазнов. Как тут удержишься.

— У меня в молодости соблазнов было поменьше, — промолвил Дубровин. — Я же иногородний, и когда сюда переехал, пошел вкалывать на завод и параллельно учился, но образование мне не понадобилось, а на заводе я отпахал тридцать лет. Обзавелся приятелями, женился на приличной девушке из соседнего цеха… вышел на пенсию. Нам из-за вредности предприятия она полагается раньше, чем остальным. На нее, само собой, не проживешь и приходится подрабатывать, развозить по ночам загулявший народ… я-то продержусь еще долго, а машина… не знаю — после последнего ремонта моя голуба что-то не того. Не подействовал он на нее.

— Нас-то довезете? — поинтересовался Глеб.

— Доставлю. А коли не судьба, то вылезете и найдете чего поновее. Возвращать часть денег будет, конечно, досадно… часть! Все я не отдам.

— Я и часть у вас не потребую, — сказал Глеб. — Я вам даже доплачу — если вы как-нибудь рассмешите мою девушку, я дам вам… пятьсот долларов.

— Пятьсот баксов? — алчно воскликнул Дубровин. — За то, чтобы я ее развеселил? Ну, а как ее… как же я… анекдот рассказать, историю из жизни, надо придумать, надо, сейчас я, как же мне, черт, как же мне ей, о чем же… ага… нет, это не смешно, подумаешь, я ехал и ко мне подсели, мне досталось, не смешно… или на заводе, когда на меня свалилось… не забавно. Чем же мне, чем мне…

— Пятьсот долларов, — улыбнулась Лиза.

— Что, девушка? — спросил Дубровин.

— Они ваши. Вы меня развеселили… я смеюсь. Глаза у меня грустные?

— Твоим глазам друг к другу, — напевно промолвил Глеб, — тянуться зрачками не нужно… окосеешь. Слова моего брата.

— У тебя есть брат? — спросила Лиза.

— И у меня, и у тебя. Твоя мама в Хорватии, а моя здесь, и к ней можно. И мы сходим… я давно собираюсь. Настолько давно, что она обрадуется мне, с кем бы ни пришел.

— Ну, спасибо, — пробурчала Лиза. — Ты меня высоко ценишь. А твой брат…

— Сергей, — сказал Глеб.

— Он будет у твоей мамы?

— Будет, — кивнул Глеб.

— А вы мне пятьсот долларов дадите? — спросил Дубровин.

— Дам, — сказал Глеб. — Я же не Сергей… не мой старший брат. Он бы вам дал. Не поглядел бы на ваши годы.

УСТУПАЮЩИЙ брату в росте Сергей, собираясь в гости, одергивает жмущий пиджак, расстегивает и застегивает верхнюю пуговицу рубашки, он задыхается от недовольства и раздражения; его неприметно держащаяся в комнате жена Ольга не позволяет себе даже пошевелиться — она знает, что в таком состоянии, как сейчас, Сергей способен сорваться и никуда не пойти. Заговорив, он выпустит пар и все образуется.

— Мой брат, — пробормотал Сергей. — Видите ли, Глеб… стоило ему сказать, что он ее проведает, как мать сразу же затеяла семейный сбор, а меня не спросила, я поставлен перед фактом, и, если я не приду, она страшно надуется и не будет со мной разговаривать, это же Глебу позволительно всех игнорировать, а я старше, мудрее… у Глеба деньги и свобода, а у меня жена и ребенок, старший брат младшего-то перехитрил, угу, испытание на зрелость успешно пройдено, вас я обеспечиваю, матери не перечу, сын у меня вырастет большим и столь же безотказным…

— Я его уже одела, — сказала Ольга.

— Полностью? А он не упарится? Он где?

— У себя, — ответила Ольга. — Копается там в игрушках, вроде не плачет… для трехлетнего мальчика он отлично владеет собой. Прямо, как его дядя.