Бесплатный фрагмент - Свет во тьме

Пролог

Много веков назад на земле Окситании, в Лангедоке, жили свободные высокодуховные люди, которых называли катарами.

Катары, что в переводе с греческого (katharos) означает чистые или совершенные, несли народу учение Любви, считая себя истинными последователями Иисуса Христа. Миролюбивые, аскетичные, честные и бескорыстные — такими знали катар жители Окситании. Их вероучение покоряло все больше сердец как среди простого народа, так и среди знатных и образованных людей того времени.

Катары отказывались признавать власть Римского Папы как наместника Бога на Земле и не нуждались в католических священниках как посредниках между Богом и людьми. Они верили в реинкарнацию душ и главной духовной целью человека считали воспитание духа и развитие души до такого уровня, при котором отпадет необходимость бесконечного круга перерождений и воплощений на земле.

Катары были еще одной попыткой установить общество божественной любви и справедливости на земле. Религия совершенных, в основе которой была высокая духовность и божественная любовь, могла стать и уже становилась фундаментом для целой цивилизации. Но служители Римско-католической церкви приложили неимоверные усилия для искоренения и уничтожения этой «ереси». Предприняв Крестовый поход на земли Окситании и прикрываясь именем Христа, стирали с лица земли целые города, сжигали, пытали и калечили в застенках инквизиции всех, кто мог быть причастен к участникам этого духовного движения.

Но сила духа этих людей, то, с каким бесстрашием они шли на пытки, сгорали в кострах инквизиции, отстаивая свои убеждения, просто восхищает.

Всем носителям истинного духовного знания посвящается!

Часть 1 

Огнем и мечом

---

Глава 1. Резиденция Папы Римского. 1208

Папа Римский, Иннокентий III, устало сидел за письменным столом и знакомился с бумагами, присланными накануне, когда в дверь осторожно постучали:

— Ваше Высокопреосвященство, некий монах Доминик просит вашей аудиенции, он ждет уже несколько часов, — осторожно напомнил камерарий.

— Ах да, монах Доминик… Я надеюсь, у него ко мне действительно важное дело. Ты же знаешь, как я не люблю, когда меня беспокоят по пустякам.

— Монах Доминик только что из Лангедока, вопрос касаемо еретиков…

— Зови, — сразу ответил папа Иннокентий III, убирая бумаги и письма со стола.

Тема еретиков давно не давала покоя Папе Римскому. Еще несколько лет назад, когда Иннокентий III только был избран Папой, еретики не представляли из себя большой угрозы. Катары, как в дальнейшем их стали называть в народе, были весьма уважаемы всеми слоями общества. Они вели праведный образ жизни, проповедовали свое учение, перемещаясь от города к городу. Многие оседали в городах, продавали все свое имущество, а на вырученные деньги строили школы, приюты для бездомных, лечили людей, обучали грамоте бедных. В городах проводились даже открытые дискуссии и ассамблеи, где в дебатах участвовали как епископы Католической церкви, так и представители катар. Но со временем эта «ересь» стала распространяться и среди знатных, образованных людей, в то время как авторитет Католической церкви стал резко падать. Церковники погрязли в грехах, проповедуя свои учения, сами не следовали им. И вот теперь один из богатейших краев — Лангедок — мог выйти из-под контроля Римской католической церкви. Некоторые сеньоры уже отказывались платить церковную десятину, а этого допустить было никак нельзя.

В кабинет Римского Папы вело две двери. Одна из них была предназначена для важных особ, другая — для незваных или не желанных посетителей. Свод арки над этой дверью был спроектирован и построен под таким уклоном, что каждый входивший сюда заходил в полный рост, а выходил из арки и представал перед взорами Святейшего Папы не иначе, как согнувшись в вынужденном поклоне и склонив свою голову. Это невольное преклонение давало Иннокентию III некоторое преимущество в начале разговора, когда требовалось охладить пыл некоторых горячих и несговорчивых посетителей.

Монах Доминик, преклонившись под сводами арки, вошел в комнату. Он был высок, поэтому наклониться ему пришлось изрядно, отчего его поклон выглядел особенно впечатляющим. Во взгляде его болезненных черных глаз читалось особое религиозное рвение и готовность к беспрекословному подчинению, так свойственного всем фанатикам. Монах Доминик, испанец по происхождению, получивший образование в духовной семинарии в Валенсии, был мрачным фанатиком, пламенным и энергичным. Его переполняло жестокое религиозное рвение, беспощадная злоба ко всему, что враждебно церкви. Страстный формалист-церковник, он глубоко ненавидел любое проявление ума или характера, нарушавшее традиционные учения. Доминик был готов истреблять врагов церкви не только словом, но и огнем и мечом, были бы даны на это высочайшие полномочия.

— О, Ваше Высокопреосвященство! Благодарю, что уделили мне немного своего драгоценного времени, — сказал монах, припадая к руке Папы.

— Садитесь, сын мой, — сказал Иннокентий III, указывая рукой на стул, предназначенный для незваных посетителей. Стул был жесткий, с неудобной спинкой, поэтому, предлагая его, Папа Римский рассчитывал, что разговор не займет много времени. Для более важных персон, приходивших в этот кабинет, у Папы имелось весьма просторное и удобное кресло. Но монах послушно сел на указанный ему стул.

— Что привело вас ко мне?

— Ваше Высокопреосвященство, меня привело к вам исключительно радение за нашу Святую церковь. Я только вчера вернулся из земель Окситании, где мы с моими братьями-монахами пытались вразумить народ и наставить на путь истинный. Ересь там приобрела немыслимые масштабы. Мы ходили и слушали проповеди этих «добрых людей», как называют в народе катар, чтобы понять, чем они привлекают к себе.

— Ну так расскажите мне об этих еретиках! Что они такое? — произнес Папа, удобно устраиваясь в кресле.

— Прошу простить меня, Ваше Высокопреосвященство, если слова мои оскорбят Ваш слух, но я только передаю то, что услышал.

Иннокентий III согласно кивнул.

— Они утверждают, что являются носителями истинного учения, данного Иисусом Христом, не искаженного последующими домыслами и выдуманными ритуалами. Они не поклоняются иконам и статуям, а тем более кресту, поскольку считают его орудием пытки Спасителя. Катары не имеют своих храмов, а проповеди свои читают под открытым небом и не на латыни, а на своем же провансальском наречии. Старый Завет они не признают, почитают лишь Евангелие от Иоанна. Более того, они утверждают, что не просто верят в Бога, но знают его, поскольку могут лично напрямую общаться с ним, входя в определенное состояние. Поэтому им не нужны посредники в виде епископов и священников.

В глазах Папы Иннокентия III мелькнул злобный огонек.

— А что же мы — Католическая церковь — в их понимании? — сощурив глаза, спросил он.

— Католическую церковь, церковь Рима, они называют синагогой Антихриста, — монах поспешно перекрестился при упоминании имени Дьявола, — которая свернула с истинного пути, простите меня, Ваше Святейшество. Они говорят, что папство стремится к богатству и политической власти, а это является доказательством приверженности нашей церкви к князю мира сего, Сатане. Мне пришлось быть свидетелем дискуссии, состоявшейся в Памье, между цистерианскими легатами Вашего Высокопреосвященства и духовными лидерами катар. Нужно сказать, что пылкая речь этих еретиков и приводимые аргументы многих на том диспуте сподвигнули принять сторону катар. К тому же легаты приехали на диспут в великолепных экипажах, роскошных, расшитых золотом одеждах, в то время как катарские лидеры были в простых скромных туниках. Народ освистал легатов, а за спиной их говорили, что эти слуги Господа приехали в своих золоченых каретах защищать своего Бога, в то время как Иисус Христос ступал по дорогам Галлии босыми ногами.

Папа Иннокентий III глубоко задумался. Будучи здравомыслящим человеком и умеющим слушать разумные доводы, он был намерен отозвать своих миссионеров-эпикурейцев, любителей роскоши и великолепных экипажей, поскольку с миссией своей они не справились.

— Насколько уже распространилась эта ересь? — спросил Папа Римский.

— Полагаю, Ваше Святейшество, что эта ересь охватила уже многие христианские семьи. Почти в каждом доме есть если не сам представитель катар, принявший их веру, то хотя бы сочувствующий им или последователь. Боюсь, Ваше Высокопреосвященство, что эту ересь просто словом уже не искоренить, настолько глубоко она проросла в Окситании.

— Эти катары хуже сарацин! Ну не устраивать же мне Крестовый поход против них! Впрочем… — призадумался Папа Иннокентий III. — А что же граф Раймунд Тулузский, никак не может искоренить в своих землях эту ересь?

— Граф Тулузский и сам замечен в симпатиях к этой вере, так же, как многие его вассалы.

— Что-то в этом духе я и предполагал… Ну что ж, придется напомнить графу о его священном долге!

— Ваше Святейшество, граф Тулузский — полновластный хозяин в своих владениях, и ему могут не понравиться требования, которые будут предъявлены ему.

— Полновластный хозяин в любых владениях только Господь Бог! А Мы являемся его наместником на Земле. Поэтому я дам самые широкие полномочия, вплоть до отлучения графа от церкви. Я предам его анафеме! Перед этим никто не устоит! Или вы так не считаете, сын мой?

Монах немного помолчал.

— С Вашего разрешения, Ваше Высокопреосвященство, могу я высказать одну мысль, которую вынашиваю в своей голове уже несколько дней?

— Извольте, сын мой! — благосклонно ответил тот.

— А что если Ваше Высокопреосвященство учредит особый монашеский орден, снабженный самыми широкими полномочиями, который будет устраивать особое судилище для искоренения ереси в назидание всем сочувствующим? Я полагаю, такие открытые судилища надолго отобьют охоту по-другому трактовать божественные постулаты и уменьшат количество желающих вступать в ряды еретиков. Я бы назвал это Sanctum Officium — святое дело искоренения ереси.

Папа Иннокентий III глубоко задумался.

— Но это весьма ответственное дело, нужно найти верных и преданных людей, которые… — папа Римский подбирал слова, — которые ни перед чем не остановятся и во имя Господа Бога пойдут до конца в борьбе искоренения ереси, в каком бы обличии ни скрывался дьявол — будь то женщина или даже ребенок, одержимый бесом.

— Не извольте беспокоиться, такие люди найдутся, — заверил его монах Доминик.

— Но возникает еще один вопрос, не менее важный, создание такой организации требует весьма значительных финансовых вливаний, хотя бы на первое время, — заметил Папа.

— На столь полезное для государства и церкви дело, я уверен, они найдутся. Некто господин Челани, богатый человек, тулузский гражданин, готов предоставить святейшей церкви обширный замок, так называемый Нарбоннский дом. Мы смогли бы сделать из него место главного Судилища, где будут проходить все процессы.

— Весьма похвально, что у нас есть такие преданные сыны церкви.

— А впоследствии, когда суды, а в крайних случаях и казни, станут массовыми, казна его Святейшества, я уверен, быстро наполнится, если вновь созданный монашеский орден наделить полномочиями конфисковывать имущество осужденных.

— Ну что ж, — Папа Римский довольно улыбнулся, — в таком случае я в самое ближайшее время особым указом создам орден… ну, скажем, Святого Доминика, и перепоручу его Вам, сын мой, наделив его самыми широкими полномочиями.

Монах Доминик поспешно поклонился, выражая свою благодарность, и от Святейшего Папы не укрылся алчный блеск в глазах этого фанатика.

— О деятельности вновь созданного ордена будете рапортовать лично мне, — распорядился Папа. — А теперь ступайте, сын мой, церковь не забудет ваше рвение!

С этими словами Святейший Папа поднялся со своего кресла и протянул руку для поцелуя, показывая этим, что аудиенция окончена. Монах приложился губами к руке его Высокопреосвященства и покинул кабинет. На губах его играла улыбка.

Папа Римский не забудет рвения этого фанатичного монаха и сделает его впоследствии одним из предводителей и правой рукой Симона де Монфора, возглавившего Крестовый поход в Окситанию. И нескончаемая река людей, осужденных в еретичестве, потечет в Нарбоннский дом, который станет самым ужасным местом во всей Окситании. А орден Доминиканцев ляжет в основу создания инквизиции.

Как только за монахом Домиником закрылась дверь, папа Иннокентий III подошел к письменному столу и еще раз прочел письмо, полученное от короля Франции Филиппа II в ответ на послание Папы с просьбой выступить единым фронтом и раздавить эту мерзкую ересь в землях графа Тулузского:

«…Осудите его как еретика, только тогда у вас будет право вынести приговор и приглашать меня, для того чтобы законно конфисковать домены моего вассала», — писал французский король.

Папа понимал, что король Франции не спешит окончательно испортить отношения с графом Раймундом VI Тулузским, тем более что тот приходился ему родственником. Мать Раймунда Тулузского была родной теткой короля Франции, то есть сеньоры приходились друг другу кузенами. Король сейчас был занят куда более важным делом, от которого зависело само существование французского королевства, войной с Англией. Поэтому не собирался дробить свои силы. Впрочем, король Филипп II в письме согласился не мешать вооружаться своим подданным для богоугодного дела, тем самым негласно давая свое согласие на Крестовый поход против своего вассала и ереси, наводнившей его земли.

— Ну что же, граф Тулузский, — вслух проговорил папа Иннокентий III, — если светская власть в лице короля не желает в открытую призвать тебя к ответу, придется это сделать Святейшей Церкви!

---

Глава 2. Тулуза

Окситания в начале 13 века объединяла две мощные державы — с одной стороны на юге Франции — графство Тулузское, под управлением графа Раймунда VI включавшее Тулузу, а также обширные виконтства, объединенные под властью виконта Транкавеля, графа де Фуа и других вассалов. С другой стороны — королевство Арагон, к югу от Пиренеев.

Тулуза была ее центром. Жители Окситании говорили на языке «ОК» (Le langue d ok), отсюда, видимо, и пошло название этой местности — ЛАНГЕДОК.

Тулуза — древний и славный город, расположенный на правом берегу Гаронны, в месте пересечения важных торговых путей между Пиренеями, Средиземноморьем и Атлантикой. К тому же Тулуза была местом паломничества, здесь стояла церковь Святого Сатурнина, где хранились мощи первого епископа Тулузы, которого причислили к лику святых.

Город и созданная при нем коммунальная община очень быстро разрастались, чему способствовала политика, проводимая графом Раймундом VI Тулузским. Каждый вновь прибывший сюда — будь то свободный крестьянин или беглый сельский люд — мог получить грамоту, дающую право на свободное занятие ремеслом или иным другим делом.

Новых свободных поселенцев граф освобождал от пошлин на ввозимый в город товар — вино, зерно, соль, мясо — благодаря чему крестьяне очень быстро становились на ноги и успешно развивали свое дело. К тому же учредительной хартией граф запретил преследовать жителей за проступки, совершенные ими в прошлом за пределами коммуны — за бегство из поместья, за неуплату чинша или долга, за невыполнение повинностей своему бывшему сеньору. Исключения составляли только тяжелые преступления. Граф оставлял за собой право карать убийц, насильников, изменников, грабителей и прелюбодеев, если таковые будут обнаружены. Графские вольности были главным силами притяжения для окрестного люда. Все жители свободной Тулузы и ее коммуны (сальветата) были под надежной защитой графа и не могли быть схвачены и привлечены к барщинным работам со стороны их бывших сеньоров. Под защитой были также их имущество, деньги, скот.

Город и община росли, расцветали и расширялись. В городе была введена система самоуправления посредством консулата. Консулы выбирались среди горожан и действовали от имени всей городской общины, представляли интересы различных районов города. Также консулат выступал в качестве судебной коллегии по различным делам. Право созыва военного ополчения и высшей юрисдикции принадлежали самому графу.

Город также был культурным и политическим центром Окситании. Наряду с ремеслами и торговлей здесь развивалось искусство и наука. Отсюда же пошли первые трубадуры, воспевающие любовь к Прекрасной Даме.

Тулуза привлекала к себе и противников Католической церкви — катар. Здесь находилось одно из крупных катарских поселений. Катары пользовались всеобщим уважением и поддержкой всей южной знати, в отличие от католических священников, далеких от духовного совершенства.

Страшное лихоимство папских легатов и священников, злоупотребление при раздаче церковных должностей, продажность церковных судов, нарушение нравственных норм — все это не способствовало популяризации католической веры. Обязанности пастыря сводились к минимуму. За каждый свой шаг — будь то венчание, крещение или похороны — священник брал плату, обычно вперед, и порой отказывал в проведении церемоний из-за отсутствия средств. Церковные храмы здесь опустели — проповеди церковников почти никто не слушал. Рыцари и сеньоры не приходили в эти храмы и не приводили туда своих детей, оставляя это право более простому люду.

Катарское же верование приобретало все больше сторонников. Проповеди катарские епископы читали под открытым небом, не на латыни, а на прованском наречии, которое понимали все — от графа до простолюдина. Говорили простыми понятными словами, никого насильно не принуждая к принятию своей веры. В речах их не было ничего предосудительного, а слова их не расходились с делами. Согласно своему учению, катары не убивали, не лгали, никого не притесняли, не ели мяса, не пустословили. Важное место уделялось труду: каждый человек, в том числе и знатный, был обязан заниматься каким-нибудь полезным делом для блага всей общины. Катары не собирали десятину, а сами жертвовали на строительство школ, приютов для бездомных, лечебниц, отдавая при этом свои личные сбережения.

Папа Римский решил отправить особых своих эмиссаров Пьера де Кастельно и монаха Рауля из Сито, к графу Тулузскому с последним предупреждением о необходимости навести порядок в своих землях и изгнать оттуда всех катар. В случае же неповиновения эмиссары имели наиширочайшие полномочия, вплоть до отлучения графа от церкви и предания его анафеме.

Жители свободной Тулузы, от простого каменщика до знатного сеньора, очень любили и уважали своего господина — графа Тулузского Раймунда VI, поэтому когда прибывшие от Папы Римского эмиссары, облаченные самыми широкими полномочиями, будучи уверенными в своей безнаказанности, перешли к угрозам, то настроили против себя всю знать юга.

В обязанность эмиссаров входило также именем Папы, короля Франции Филиппа II и старшего королевского сына Людовика, призывать графов, виконтов и баронов всего королевства к преследованию еретиков и в награду за их услуги давать им индульгенции.

Эмиссары также имели и еще одно тайное поручение от папы Иннокентия III — собрать вокруг себя всех недовольных правлением графа Тулузского вассалов и организовать против него заговор. Резкий и нетерпимый, Пьер де Кастельно не собирался вести диспуты с представителями высшей знати. Его речи были резки и оскорбительны. Так нагло и дерзко еще никто не позволял вести себя с графом Тулузским, к тому же на его территории и в присутствии его подчиненных. Когда же граф уличил Пьера де Кастельно в создании заговора за его спиной и приказал покинуть его земли, разъяренный церковный эмиссар выкрикнул:

— Граф Тулузский! Именем Святейшей церкви и папы Римского Иннокентия III я отлучаю тебя от церкви! На всех землях твоих объявляется интердикт. С этого дня ты враг Бога и людей! Подданные твои освобождаются от присяги тебе. И тот, кто лишит тебя владений, поступит хорошо, но тот, кто лишит жизни, будет благословен.

С этими словами разъяренный папский легат покинул город.

Такого оскорбления своего сеньора жители Тулузы простить не смогли и той же ночью, когда эмиссары Римской католической церкви переправлялись через реку, папский легат был зарезан.

Эта новость мигом долетела до Папской резиденции. Иннокентий III воспринял ее как личное оскорбление и неповиновение. Вскоре после этого был созван Авиньонский собор, где постановили уничтожить и искоренить ересь от Монпелье до Бордо.

«Раз заблудшие овцы не хотят слушать наших увещеваний, — призывал Папа Римский со своей трибуны, — презрели наши угрозы и не желают вместе с нами творить добрые дела, а также из-за того, что никакое средство не действует на зло, искореним его железом! И пусть бедствия войны откроют, наконец, этим неверным истину! Мы приказываем епископам объявить отпущение грехов всем, кто вдохновлен ревностью к вере католической. А также всем, кто вооружится и пойдет Крестовым походом за веру нашу истинную против еретиков, сторонников Сатаны!»

Лишь один из архиепископов посмел проголосовать против открытой войны, но на все приводимые им доводы наместник престола Святого Петра отвечал: «Папы поставлены Господом Богом над народами и царствами, чтобы вырывать, разрушать, созидать и насаждать!»

Уже с самого начала похода Папа даровал его участникам полное прощение всех их грехов и преступлений, при условии, что они прослужат минимум 40 дней. Голосу папы вняли рыцари и бароны севера, а также иноземные наемники и все те, кто жил грабежом и войной. Богатство баронов юга давно не давало покоя французским баронам севера. Этим и воспользовалась церковь, призывая к крестовому походу на богатые земли Окситании. Церковь обещала крестоносцам, шедшим сражаться против своих же братьев-христиан, неслыханные милости. Папа говорил о следующем: «Все, кто примет участие в этой кампании, берутся под немедленную защиту папского престола; крестоносцы освобождаются от уплаты всех процентов по своим долгам и выходят из-под юрисдикции гражданских судов».

Вот так начался длительный, кровавый и жестокий период искоренения ереси в землях Окситании, получивший название «Альбигойские войны», длившийся почти 50 лет. Впервые в истории крестовый поход был организован Католической церковью не против иноверцев, а против своих же братьев-христиан, также верующих в Иисуса Христа. Сотни тысяч мирных жителей были зверски убиты и сожжены на кострах, невзирая на пол и возраст. Бедствия, горе и ужас на долгие годы сковали свободную Окситанию. А первыми городами, вставшими на пути армии крестоносцев, были города Альби и Безье.

---

Глава 3. Безье

Ранним июльским утром 1209 года ничего не предвещало беды. Город постепенно просыпался, умываясь розовыми восходящими лучами солнца. Начинался обычный день: открывались рынки, лавки, вели на пастбища скот, везли товары, в церквях начиналась служба.

Расположенный у подножия реки Орб, город считался неприступным для врагов, тем не менее владелец местных земель, молодой виконт Транкавель, пытаясь избежать ненужного противостояния, выехал в Монпелье с надеждой договориться с церковной властью и предводителями Крестового похода. Но церковные легаты даже не стали его слушать. Огромную армию крестоносцев собрали не для простого устрашения, она пришла покарать «пособников ереси», а на самом деле — отобрать добро тех, кто в своих городах, замках и деревнях принимали добрых мужчин и женщин, таких же христиан, которых Римско-католическая церковь окрестила «еретиками».

На одной из городских площадей с восходом солнца стал собираться народ, чтобы послушать проповеди одного старого мудрого катара –Жоффрея Бенуа. Жители Безье очень уважали катар, этих добрых мужчин и женщин (как их называли в народе), жили с ними долгие годы бок о бок, многие принимали их учение и были последователями.

Отец Бенуа сидел в окружении своих собратьев по вере и простых жителей города, кому были интересны основы учения катар, и отвечал на их вопросы.

— Скажите, отец Бенуа, вот я, простой, неграмотный, грешный подмастерье, с чего могу начать свой путь к Богу? — задал вопрос молодой человек из толпы.

— Путь к Богу, путь к обретению внутренней Свободы всегда начинается с первого шага, — неспешно отвечал мудрец. — На самых первых ступенях познания в человеке еще множество простых, земных желаний, от соблазнов которых, не имея практического духовного опыта, ему трудно удержаться. Когда человек не ведает о своем духовном, он каждый день капля за каплей наполняется, словно кувшин, злыми мыслями, ущербными чувствами, пустыми желаниями. В результате эта масса материальной «грязи» предопределяет его дальнейшую судьбу. Когда же человек идет по духовному пути, он следит, образно говоря, за чистотой своих мыслей-капель, которыми он наполняет себя в каждом дне, уделяя им внимание и подтверждая свой выбор. Со временем это становится привычкой — сосредотачиваться только на добрых мыслях и чувствах. Человек становится подобен молодому зеленому побегу на рассвете, который собирает живительные для себя кристально чистые росинки, питающие его влагой и дающие ему стремительный рост. Это позволяет ему впоследствии стать крепким самостоятельным растением.

— Это как же, отец Бенуа? Невозможно отследить каждую свою мысль — они как рой пчел крутятся у меня в голове! — крикнул кто-то.

— А ты попробуй, — отвечал старик, — уединись где-нибудь в лесу или в поле после своей работы, посиди в тишине и послушай себя, свои мысли. При этом лучше закрыть глаза, чтобы ничто тебя не отвлекало. И ты увидишь — есть тот, кто думает, а есть тот, кто наблюдает за этим. И если ты наблюдающий, то кто тогда тот, кто думает? — тихонько засмеялся отец Бенуа. — К нам приходят разные мысли, но мы можем выбирать, на какой из них сосредоточить свое внимание. Обратишь внимание на злую, плохую мысль, начнешь раскручивать, как клубок ниток ее в своей голове, и вот уже ты наполняешься злобой и неприятием. Кому становится от этого хуже? — Тебе же самому.

— Верно говорит старец! — сказал кто-то. — Как начнешь думать о плохом, так остановиться не можешь, такое накрутишь в своей голове, что мигрень начинается.

— Ну и как же быть тогда? — спросила тихо женщина, сидящая у ног старца.

— Всегда выбирать только хорошие мысли, это как отделять зерна от плевел. Как почувствовала, что от мысли этой у тебя тепло и радостно на душе, значит, правильная она, на ней и сосредотачивайся. А как закралась непотребная мысль и тебе от нее плохо становится, отпусти ее, не продолжай думать, переключись на другую, более благостную. Поначалу это будет непривычно и порой трудно, но со временем поток плохих мыслей, приходящих в голову, будет все меньше, а хороших, дающих силу и вызывающих радость, — больше. Нужно только начать. И это только самый первый шаг.

— А что же потом? — не унимался подмастерье. — Как стать праведником, угодным Богу?

— Ты для начала этот первый шаг сделай, а после и поговорим, — просто, без тени насмешки проговорил отец Бенуа.

— Ну а что же Иисус Христос, сын Божий, он же своей смертью искупил все грехи человеческие, выходит, мы безгрешные? — спросил торговец посудной лавки, шедший мимо и услышавший этот разговор.

— Иисус, мы называем его ИССА, правильно ты сказал, сын Божий, так же, как и все мы — сыны и дочери Господа, а не рабы, как учит Католическая церковь! Душа Иисуса воплотилась в этот материальный мир, чтобы помочь человеку найти правильную дорогу, указать путь, который приведет душу каждого из нас в свой родной дом, туда, откуда мы пришли. Земной мир не наш, мы здесь только временно, для прохождения опыта. Душа же бессмертна…

Речь была прервана тревожным боем колокола. По улицам города проскакали на лошадях глашатаи, трубя в трубы и призывая жителей к вниманию.

— Всем жителям Безье, способным держать оружие, надлежит срочно собраться у главных ворот города, — оглашали они приказ.

Со всех улиц стали стекаться люди на главную площадь города, закрывая свои лавки и дома. Отец Жоффрей Бенуа со своими единоверцами также последовал приказу и прибыл к главным воротам города.

— Жители города Безье! От имени виконта Раймона Роже Транкавеля, полноправного владельца Безье, Каркассона, Альби и Лиму, сообщаю вам, что многотысячная армия крестоносцев под командованием Симона де Монфора и под водительством аббата Арно Амори, духовным представителем Римско-католической церкви, находится на подступах к нашему славному городу, — сообщил комендант города Бриен де Симорре. –Переговоры виконта с легатами церкви не увенчались успехом, поскольку единственным условием была выдача 200 «еретиков», проживающих в нашем городе, добрых мужчин и женщин, наших собратьев, наших соседей, с которыми мы бок о бок живем на протяжении многих лет. Сообщаю вам, что с сегодняшнего дня в городе вводится осадное положение. Всем мужчинам в возрасте от 16 до 60 лет, способным держать оружие, надлежит сегодня же явиться к коменданту города. Наш город способен без труда выдержать многомесячную осаду, не испытывая потребности в провизии и воде…

— Господин комендант, позвольте сказать пару слов, — прервал его главный католический епископ города Безье-Фульк.

— Извольте, — произнес Бриен де Симорре, недовольный тем, что его прервали.

— Братья и сестры! Нам предстоит непростой выбор! Под стенами нашего города собралась многотысячная армия, которая вооружена до зубов и настроена очень решительно. Они не отступят, пока не получат своего либо пока не сотрут наш город с лица земли. В городе много женщин, стариков, детей, тысячи мирных жителей… Неужели их жизни не перевесят чашу весов 200 наших горожан. Призываю! Одумайтесь! Умоляю вас, покоритесь, выдайте им тех, кого они просят, потому что это лучше, чем все потерять и быть заколотым мечом!

На площади воцарилась тишина. И внезапно рокот негодования послышался со всех сторон площади.

— Мы не отдадим им ни одного жителя нашего города! — воскликнул один из граждан.

— Пусть лучше нас поглотят соленые воды моря! — прокричал второй.

— Они не получат ничего, ни одного денье! Пусть идут к Дьяволу! — возмущался третий.

— Как мы можем отдать им на растерзание добрых людей? Они столько для нас сделали! Они такие же граждане нашего города, как все мы! — сказала женщина, прижимая к себе грудного ребенка.

— Они не посмеют убивать католиков только за то, что мы мирно живем с добрыми людьми, — гудела толпа.

— Наш город неприступен, мы выдержим осаду, — вторили им лучники и воины из ополчения.

Народ был настроен решительно и единодушно — не выдавать никого из своих жителей. Безье, благодаря своим высоким стенам, считался неприступным, и жители, доверяя своему ополчению, готовились защищать свой город.

Видя решительно настроенный народ, предводитель катар — добрый и мудрый Жоффрей Бенуа — попросил слова. На площади воцарилась тишина.

— Дорогие собратья! Жители славного города Безье! Благодарим вас за поддержку и ваше мужество, готовность защищать нас ценою собственных жизней. Вы знаете, что наша вера и внутренняя убежденность не позволяют нам брать в руки оружие и убивать человеческое существо, равно как и всякое другое живое божественное создание. Наш путь — созидание, не разрушение. Наше оружие — слово и внутренний огонь любви. Мы не сможем встать в ваши ряды с оружием в руках, но не можем и позволить вам погибнуть под ударами мячей, защищая нас, поэтому мы приняли решение покинуть город, дабы отвести от вас беду.

— Постойте, отец Бенуа! — остановил его комендант крепости. Он вспомнил, как этот мудрец вылечил его умирающего сына, когда все лекари отказались от него. Он несколько дней без сна и отдыха не отходил от кровати больного ребенка, отпаивал его травами, приготовленными собственноручно, лечил наложением рук. И сынишка выздоровел. — Я не могу позволить Вам и всем добрым людям добровольно пойти на смерть. Жители нашего города многим вам обязаны, в том числе и я. Как нам прикажете жить с нашей совестью после того, как мы выдадим вас? От вас всех всегда исходило только добро, мы черпали силу и любовь к ближнему в вас. Вы сердце нашего города, и если не будет сердца — погибнет весь организм. Мы не можем предать вас! Кто поддерживает меня, прошу поднять руки!

Тотчас лес рук взметнулся на площади и послышались голоса.

— Мы не выдадим вас!

— Если суждено погибнуть, то всем вместе!

— Мы выстоим! Им не взять наш город!

— Вот видите, отец Бенуа! Жители Безье единодушны в своем решении, — сказал комендант города.

— Ну что ж, — вздохнул старый человек, — так тому и быть, мы остаемся.

Толпа радостно загудела. И только католический епископ Фульк с кучкой своих приближенных не подняли руки и вскоре покинули город.

Народ стал расходиться по домам, готовясь к военному положению. Мужчины собирались в отряды ополчения, вооружаясь кто чем мог. Лучники усилили охрану на стенах крепости и готовились отразить в случае необходимости любую атаку. Проходила ревизия продовольственных складов и запасов еды. Город готовился к осаде.

— Мамочка, что же сейчас будет? — обеспокоенно дергал молодую женщину за руку маленький мальчишка, когда народ стал расходиться с площади.

— Не беспокойся, Луи! Ты же видел, какие прочные стены у нашего города, его еще ни одной армии не удавалось взять. К тому же запасов еды в городе хватит на длительный срок. Мы выстоим!

Молодую женщину звали Жирона. Это была жена кузнеца, который только что был призван на защиту города. Женщина всем сердцем приняла веру катар и была их последовательницей, хотя крещена была в католички еще младенцем, как было принято тогда.

— А папа скоро вернется? — не унимался мальчик, когда они зашли в дом.

— Папа теперь в ополчении, сынок, он будет защищать город вместе с другими мужчинами. А когда минет опасность, снова вернется домой.

— Я тоже хочу в ополчение! Меня папа учил драться на мечах, правда, пока на деревянных. И вот подарил какой кинжал! — мальчишка с гордостью протянул матери оружие в ножнах.

Та бережно взяла холодное оружие, посмотрела и вернула обратно сыну.

— Береги его, сынок, этот кинжал был первый, который выковал твой отец самостоятельно, в 16 лет. Он оставил его себе на память, на удачу, теперь он твой. А я хочу подарить тебе кожаный пояс, я сама его сшила.

Женщина аккуратно вытащила из сундука свой подарок.

— Можешь теперь закрепить свой кинжал на нем, — Жирона протянула сыну красивый пояс, который как раз пришелся мальчишке впору.

— Ух, сразу сколько подарков! — обрадовался мальчик.

— Не мудрено! Тебе ведь сегодня исполнилось семь лет! — улыбнулась женщина.

— Да, я уже совсем взрослый! — гордо сказал Луи. — И папа мне так сказал. А еще он мне сказал, что пока его нет, я остаюсь за главного защитника нашего дома и тебя, мамочка!

— Ну, конечно, — подхватывая его на руки и целуя, произнесла Жирона, — конечно, ты мой защитник, самый главный! А сейчас пойдем трапезничать, в котелке, видно, совсем каша уже остыла, — и женщина занялась своими обычными домашними делами.

Жители города не совсем осознавали ту угрозу, которая нависла над городом. Большинство считало, что поход крестоносцев носит скорее назидательный характер, что осада Безье продлится недолго, пока у армии не закончатся запасы еды, ведь прокормить в походе такую многочисленную армию нелегко. Никто не мог поверить, что добрые католики пришли убивать таких же добрых католиков только за то, что те живут бог о бок с катарами, добрыми людьми, не представляющими никакой угрозы для общества.

Виконт Транкавель, видя, что переговоры не увенчались успехом, предупредил коменданта Безье о надвигающейся угрозе и помчался в Каркассон, столицу своих владений, который стоял следующим на пути многотысячной армии, чтобы организовать защиту города и собрать войско.

Город Безье, надежно защищенный мощными стенами, стоял на скалистом выступе, на двадцать метров возвышаясь над мостом, перекинутым через реку Орб. Это позволяло защитникам города держать в поле зрения и в простреливаемой арбалетами зоне ближнюю часть моста силами 400–500 человек.

Прямой штурм через мост был нецелесообразен, поскольку сулил большие потери противнику, а ширина реки не позволяла использовать катапульты и камнеметы, так как каменные снаряды просто не долетели бы до стен Безье, поэтому крестоносцы решили разбить лагерь на песчаной площадке к юго-западу от города. Расстояние от лагеря до городских стен было достаточным для того, чтобы защитники города вовремя смогли увидеть движения противника и предотвратить внезапность нападения.

Защитники города не учли лишь одного, что более простые укрытия рибо (рибо — простой народ, обслуживающий рыцарей-крестоносцев в походе) и наемных рутьеров находились прямо под мостом. От них-то как раз никто и не ожидал никакой опасности. Но когда забрезжил рассвет — лучники заметили на мосту пьяного молодого человека, размахивающего кинжалом и кричащим что-то непристойное в адрес защитников города.

— Паскуаль, смотри, это что еще за пугало появилось на мосту? — сказал дозорный на стене своему приятелю-лучнику.

— А пес его знает! — ответил тот, внимательно присмотревшись к незнакомцу. — Пойду доложу начальному.

Паскуаль вернулся через несколько минут в сопровождении старшего лучника и коменданта крепости.

— Вот, господин комендант, появился на мосту какой-то пройдоха и кричит что-то непотребное, размахивая ножом.

— Пугни его, кинь стрелу, да не в него, а рядом! — сказал комендант.

Паскуаль выполнил его приказ. Да только молодой человек не испугался, а наоборот, принялся хохотать во все горло и обзывать лучников кривоглазыми и криворукими.

— Позвольте, господин комендант, я насажу его на стрелу, как куропатку! — разгорячился Паскуаль.

— Нет, мы не станем первыми проливать кровь и давать повод для нападения, хоть он и простолюдин.

— Смотрите, он не унимается, идет ближе… — обеспокоился старший лучник.

— Напился, вот и геройствует, — спокойно ответил Бриен де Симорре. — Пошлю ему навстречу парочку конных из дозора, пусть столкнут его в реку, глядишь — быстрее протрезвеет.

Через несколько минут тяжелые ворота города отворились и на мост выехали два всадника.

Пьяный незнакомец, завидя их, перестал смеяться и бросился наутек. Всадники уже почти догнали его, как внезапно из-под моста на них бросились несколько вооруженных топорами рибо. Завязалась драка.

Лучники со стен не могли помочь своим товарищам, боясь попасть стрелами в них, поэтому на помощь им поскакали еще несколько всадников. Шум и крики на мосту разбудили почти весь лагерь, и полуодетые рибо спросонья, наспех вооружаясь чем попало, повыскакивали на мост и уже бежали со всех сторон.

Лучники, получив приказ, принялись отстреливать бегущих, но их было так много, что пришлось открывать ворота и выпускать вооруженный отряд защитников, чтобы помочь попавшим в ловушку товарищам. Завязалась большая драка. Рибо все прибывали и прибывали, защитники Безье, видя численное преимущество противника, стали отступать к воротам города. Те распахнулись, чтобы впустить их, но вместе с защитниками за стены города хлынула волна разъяренных рутьеров.

Их главарь, видя, что удача сопутствует им, скомандовал:

— Захватим город, не дожидаясь команды господ!

— Вперед! Захватим город! Поживимся! — подхватили разом все.

— Напирай! Бей! Грабь! — неслось со всех сторон.

А в это время в лагере крестоносцев поднялась суматоха. Узнав, что рибо прорвались в город, не дожидаясь команды, рыцари спешно одевались, седлали коней, чтобы успеть к дележу добычи. Никто не ожидал такой скорой победы.

Епископ Нарбоннский, Арно Амори, вышел из шатра, чтобы спешно благословить вооруженную до зубов армию крестоносцев. Один молодой рыцарь подъехал к епископу и, низко поклонившись, спросил:

— Святой Отец, скажите, как в этой неразберихе отличить еретиков от истинных католиков, коих очень много в Безье?

Епископ слегка призадумался и ответил:

— Убивайте всех подряд, сын мой, Господь распознает своих!

И началась страшная резня! Улицы города превратились в реки крови. Воздух был пропитан запахом смерти. Городская стража геройски сражалась с превосходящим своей численностью противником. Городское ополчение, срочно сформированное из простых горожан, было наспех вооружено кто топорами, кто вилами, кто копьем или дубиной. В ход шло все. Но отъявленные головорезы и всякий сброд, из которых формировались отряды рутьеров, не знали пощады ни к старикам, ни к женщинам, ни к детям. Всех, кого не добили рутьеры, убивали рыцари-крестоносцы, ворвавшиеся на конях в город. Крики ужаса, стоны и плач неслись со всех сторон. Рутьеры врывались в дома, убивали, грабили и насиловали.

Все католические священники давно покинули город, и лишь один остался верен до конца своим прихожанам. Он вышел на площадь и призывал жителей укрыться в церкви св. Марии Магдалины, полагая, что хоть там они будут в безопасности.

Толпа разбегалась в страхе и вопила от ужаса, спеша укрыться в Божьем доме. Как только на площади показались рыцари-крестоносцы, священник, одетый в ризы для служения, закрыл перед ними дверь католического храма и принялся читать службу.

Не прошло и пяти минут, как двери Храма были с грохотом выломлены и вооруженные мечами крестоносцы ворвались в церковь.

— Опомнитесь! — воскликнул священник, выходя вперед, как бы защищая собой всю свою паству. — Вы в Святом месте!

— Прочь с дороги, еретик! — воскликнул впереди идущий рыцарь и ударил его мечом.

В храме поднялся невообразимый крик. Здесь собрались в основном старики, женщины и дети, все, кто был не способен поднять оружие и защититься.

— Не убивайте! Мы католики! — неслось со всех сторон.

Но это уже не могло остановить разъяренных кровью и запахом смерти рутъеров и крестоносцев, ответ был один:

— Господь сам разберет на небесах, кто свой!

Молодая женщина в ужасе выставила вперед своего двухмесячного сына:

— Пощадите, не убивайте, у меня маленький сын! — слезно молила она.

Крестоносец лишь зло улыбнулся и разрубил пополам младенца. Следующим ударом прикончил и мать.

Священник, раненный крестоносцем, истекая кровью, смотрел на весь этот ужас, творимый с благословения Святейшего Папы, и думал: «Как же правы были Добрые люди, Католическая церковь давно свернула с истинного пути и стала церковью Антихриста. Только Сатана может творить такое и содействовать этому». И еле слышно прошептал:

— Прости им, Господи, не ведают, что творят. И прости меня, грешного…

И испустил дух.

А грабеж города тем временем шел полным ходом. Несколько сотен человек хотели найти убежище в другом храме. Но безжалостные захватчики забаррикадировали двери храма и подожгли его. Обезумев от всего происходящего, каждый спасался как мог. Но огонь был беспощаден, и в храме заживо сгорели несколько сот человек.

Жирона ворвалась в дом, где оставила своего сына, чтобы пойти узнать, что за шум такой идет от главных ворот. Когда она поняла, что оборона города прорвана, Жирона что есть сил побежала домой спасать своего сынишку.

— Луи, милый, немедленно прыгай в погреб! — закричала она, врываясь в дом и поднимая тяжелую крышку в полу.

— Мама, что случилось? — взволнованно воскликнул мальчик.

— Город пал, повсюду грабеж и убийства! Быстро прыгай!

— Но мама, там темно и холодно! У меня есть клинок, я буду защищать тебя, — сказал бесстрашно мальчик.

— Прыгай! — приказала она и толкнула его в темноту. Сама же не успела. В дом ворвались два рутьера.

Увидев одиноко стоящую молодую женщину, не представляющую никакой опасности, они принялись обшаривать дом в поисках поживы.

— Забирайте все, что хотите, и уходите, — сказала она твердым, спокойным голосом.

Рутьеры немного опешили, не ожидая такого спокойствия среди безумия, творящегося на улицах. Обычно женщины плакали, молили о пощаде, что только распыляло отъявленных головорезов в своем безумии и безнаказанности.

— А ты, оказывается, смелая! Смерти не боишься? — оскалился один, подходя близко, обдавая ее своим смрадным дыханием.

— Это вам ее нужно бояться! — так же спокойно ответила Жирона. — Ведь все те ужасы, что вы творите сейчас, вам придется потом испытать на себе!

Мужчины переглянулись и засмеялись:

— Что ты несешь! Умом баба тронулась!

— Наши грехи заранее замолил за нас сам Папа Римский! И благословил на благое дело! — ответил один из них.

— Благим делом вы называете убийство ни в чем не повинных стариков, женщин и детей? — спросила она.

— Она мне надоела! Еретичка поганая! — нервно воскликнул другой и замахнулся на нее ножом.

— Погоди, дай хоть натешиться с ней, а потом и порешим, — сказал другой.

— И то верно! — и они оба разом набросились на бедную молодую женщину и повалили ее на пол.

Луи, сидевший все это время ни жив ни мертв в погребе, потихоньку стал выбираться по лестнице оттуда, как только услышал, что матери грозит опасность. Он выскочил из погреба никем не замеченный и полоснул по горлу навалившегося на мать рутьера. Кровь залила Жироне все лицо и шею. Второй мужчина замешкался от неожиданности, и Луи всадил ему клинок в грудь, но удар был не сильный и только ранил насильника.

— Ах ты, щенок! — завопил он. Выдернув нож, застрявший у него возле ключицы, и пошатываясь, он пошел с ножом на мальчика. Жирона тем временем схватила чугунную сковородку и со всей силы ударила рутьера по голове. Тот зашатался и мешком свалился на пол.

— Сыночек, — только и смогла произнести женщина, подбегая к своему сыну и обнимая его.

Мальчик хоть и был сильно испуган, но решимость в глазах сделала его сразу каким-то повзрослевшим.

— Мамочка, я убил … — только и смог пролепетать мальчик, и его тут же вырвало на окровавленный пол.

— Ох, бедный мой сыночек! Ты мой защитник! — лепетала она, прижимая мальчика к себе. — Как же нам выжить с тобой среди этого безумия?

Молодая женщина лихорадочно соображала. Ей виделся один выход — притвориться мертвыми и пролежать так, пока город не будет оставлен захватчиками. Она измазала сына кровью убитого рутьера, велела ему лечь на пол и сама легла рядом, перед этим разбросав все вещи по дому и разбив горшки, создавая видимость, что в этом доме искать на поживу уже нечего.

Несколько раз в дом кто-то врывался, но, видя беспорядок и трупы, тут же покидал дом. Так и пролежали они весь вечер до наступления ночи, дрожа от холода и подступающего страха. Жирона знала — нельзя позволить страху сковать свой ум и душу. Она черпала силу в вере, святой вере катар. Молилась Богу. Шептала Луи слова успокоения и вселяла в него надежду на спасение. Ночью она проснулась от громкого лошадиного ржания. Осторожно посмотрев в окно, Жирона увидела мертвого крестоносца, свесившегося с лошади. Рыцарь был в доспехах и экипировке. Молодой женщине внезапно пришла мысль — переодеться в рыцарские доспехи и в таком обличье под покровом ночи выехать из города. Они с Луи осторожно вышли на улицу, привязали коня, сняли с него мертвого крестоносца и занесли его в дом. Жирона сняла белый плащ с красным крестом, сапоги и шлем рыцаря. Надела все это на себя, села на коня и сынишку спрятала под плащом. Несколько раз приступы тошноты подступали к горлу молодой женщины — вид растерзанных тел, крови, испражнений витал на улицах города. Луи, укрытый плащом, сидел на лошади, прижавшись к матери, и, слава Богу, не мог видеть всех этих ужасов. Так, никем не замеченные в суматохе разграбления города, выехали они из городских ворот за стены крепости. И только когда за поворотом мелькнули последние палаточные укрепления, Жирона скинула ненавистную одежду крестоносца и пустила коня в галоп, стремясь поскорее покинуть это страшное место. Их путь лежал в Каркассон.

---

Глава 4. Каркассон

Жирона и Луи были в дороге всю ночь, и на рассвете, как только утренний туман стал спадать, вдали показался замок Каркассон.

Зрелище, представшее перед их глазами, было поистине впечатляющим. Огромная крепость, цитадель, с мощными стенами и башнями, возвышающимися над рекой Од, поражала своей грандиозностью и великолепием. Ни один замок в тех краях не обладал такой мощной двухрядной стеной, растянувшейся на несколько километров. Величественные башни возвышались над стенами и заставляли трепетать любого, обратившего на них свой взор.

— Луи, сыночек, просыпайся, — сказала Жирона, трогая мальчика за плечо. Тот мирно посапывал, отдыхая после всех кошмарных событий, сидя перед ней. — Надеюсь, за этими стенами мы будем с тобой в безопасности.

Мальчик взглянул вдаль и не поверил своим глазам, он еще раз протер свои глазки и воскликнул спросонья:

— Мама, что это? Корабль?

Каркассон с двумя предместьями по бокам и более 40 башнями действительно напоминал исполинский корабль, выплывающий из тумана на равнину.

— Вот это крепость! Наш Безье совсем маленький наряду с Каркассоном! — воскликнул восхищенный мальчик.

— Да, в этой цитадели может уместиться несколько замков.

— Мама, смотри, сколько людей идет в город! — мальчик указал на дорогу, по которой вереницей шла толпа людей, неся, везя на лошадях свой скарб.

— Это, верно, жители окрестных селений идут под защиту виконта Транкавеля! — ответила мать, напрягая свое зрение и всматриваясь в дорогу.

Вскоре они подъехали к воротам замка. Стража у ворот вела перепись всех въезжающих, уточняя, кто они и откуда. Когда очередь дошла до них, Жирона ответила, что из Безье.

— Но Безье в осадном положении! Как вы смогли выбраться оттуда? — изумился начальник стражи.

— Уже нет, — со слезами на глазах ответила молодая женщина, — город взят, все жители вырезаны, сожжены или обезглавлены, невзирая на пол и возраст. Мы чудом выбрались из города под покровом ночи, пока все крестоносцы были заняты разграблением города.

Начальник стражи приказал немедленно доложить коменданту города и виконту Транкавелю о взятии Безье.

Новость тут же облетела весь город. И если раньше далеко не все всерьез воспринимали нависшую над Окситанским краем угрозу, то теперь все сомнения разрешились. Крестовый поход носил не назидательную, но карательную цель.

Молодой виконт Транкавель никак не мог поверить, что убиты все жители города.

— Их не остановило даже то, что большинство жителей города — такие же католики, как и они? Но там же были женщины, старики, дети малые… неужели не пощадили никого? — горестно вопрошал он.

— Да, мой господин! Их не остановил ни пол, ни возраст, ни положение, ни священник в ризах, ни алтарь, ни распятие! — тихо отвечала Жирона.

— Пресвятая Дева! — пролепетал побледневший молодой виконт.

Ему было всего 24 года, но он ощущал себя ответственным за жизни горожан города Безье, равно как и других подвластных ему городов. И трагедию воспринял как личную.

— Но это безумие! А что же епископ Арно Амори — духовный представитель церкви? Как он допустил такое?!

— Он от имени Папы Римского благословил их на резню! Я слышала, как рутьеры говорили об этом. Он сказал: «Убивайте всех! Господь распознает своих!»

— Безумцы! Безумцы… — лепетал Транкавель, обхватив голову руками.

— Господин виконт, — осторожно прервал его горестные мысли начальник городской стражи, — люди с окрестного пога и других предместий и замков все пребывают, где прикажете их разместить?

Виконт посмотрел в окно. Площадь дель Орм напротив донжона и дворца виконта была вся заполнена прибывающими под защиту Транкавеля людьми. Среди них было много катар, а также простых католиков, наслышанных о резне в Безье и искавших спасение за стенами Каркассона.

— Используйте все свободные комнаты в замке. Принимайте всех! Я дам всем желающим кров, хлеб и мою защиту. Проведите ревизию запасов еды и воды в городе. Пошлите стражников на подступы к замку, пусть дадут знать, когда на горизонте появится армия крестоносцев.

И в городе закипела работа. Каркассон готовился к осаде. Заполнялись все имеющиеся емкости запасами питьевой воды, чистились колодцы. В город сгоняли стада быков и коров, чтобы иметь достаточный запас мяса, молока и шкур. Укреплялись стены, углублялись рвы перед замком. Каждый житель был привлечен к работам.

Наряду с простыми людьми в город пребывали рыцари, призванные своим господином для защиты города.

Жирону с сыном виконт приказал определить подле своей семьи — они были единственные жители Безье, кому удалось спастись. Супруга виконта, молодая виконтесса де Монпелье, с радостью приняла Жирону с сыном и окружила ее своей заботой. Маленький сын виконта Транкавеля, Раймонд, сразу привязался к Луи и весело играл с ним, показывая ему свои игрушки.

И вот настал день, когда тревожно затрубили рога с башни Пинте, предупреждая о приближении многочисленной армии крестоносцев, которая появилась на равнине с восточной стороны. Полуденное солнце ярко отражалось от тысячи щитов, копий и шлемов, которые блистали суровым металлическим светом, не предвещая ничего хорошего. Их было так много, словно колосьев пшеницы в поле и невольный трепет пронесся у защитников города, занявших оборону на стенах крепости.

Расположившись на безопасном расстоянии у стен замка, армия готовилась к нападению на крепость. Воодушевленные скорой победой в Безье, наемники уже предвкушали дележ добычи богатого города Каркассона. Было принято решение проделать брешь в укрепленной стене, через которую армия смогла бы попасть внутрь города. Солдаты подкатили к стенам крепости самые страшные орудия — требушеты — и обрушили на крепость град камней весом до 100 килограммов и горящие бочки. Виконт Транкавель и его люди ответили осаждавшим ливнем стрел и расплавленной смолой и смогли выбить нападавших, проникнувших за первый ряд стен и оказавшихся в ловушке. Несмотря на десятикратное превосходство нападавших, цитадель продолжала держаться. Героизм защитников крепости восхищал противника.

Несколько дней длилась осада крепости, и, казалось, она была неприступна. Но у Каркассона было одно слабое место — нехватка воды. Армия крестоносцев расположилась как раз у реки Од, отрезав тем самым город от воды. Лето 1209 года выдалось жарким, и городские колодцы быстро пересохли. Уже через двенадцать дней осады здесь закончилась питьевая вода. А еще через десять дней раненые, старики и дети начали медленно умирать от жажды и болезней. Виконт Транкавель, не видя иного выхода, решился на переговоры с предводителем крестоносцев Симоном де Монфором.

— Агнес, — сказал он, обращаясь к своей супруге, — я еду на переговоры, чем они закончатся, предположить сложно. Не уверен, что я смогу пойти на сделку со своей совестью, если они мне предложат неприемлемые условия. В самой непредвиденной ситуации пообещай мне, что покинешь город с Раймондом, нашим сыном. Ты должна спасти его. И уведи с собой столько людей, сколько сможешь. Под замком есть тоннель, им давно никто не пользовался, он выведет вас к одной из пещер. Вот ключ от секретной двери, я показывал тебе ее. Пообещай мне, что выполнишь это!

— Обещаю! — Агнес старалась сдержать слезы, но ей это плохо удавалось.

Виконт Транкавель поднял своего сынишку и поцеловал его в лоб, другой рукой крепко обнял свою горячо любимую супругу:

— Береги его и себя!

— Да сохранит тебя Господь! — в ответ произнесла виконтесса и крепко поцеловала своего супруга.

Небольшой отряд, состоявший из двенадцати приближенных к виконту людей, во главе с самим Транкавелем, под белым флагом выехали в стан врага.

— Посмотрите, Ваше Преосвященство, — сказал командующий армией крестоносцев Симон де Монфор епископу Арно Амори, — кажется, к нам гости.

— В самом деле, — вглядываясь в приближающийся отряд, произнес епископ. — Никак сам Транкавель пожаловал к нам. Этот дерзкий мальчишка, покровитель катар, давно заслуживает наказания. Сам Бог ведет его к нам. Будет большой ошибкой не воспользоваться этой ситуацией и не взять его в плен.

— Но, Ваше Преосвященство, — попробовал возразить де Монфор, — рыцарский кодекс чести не позволяет брать в плен переговорщиков, он идет к нам под белым флагом с небольшой свитой и не представляет никакой угрозы.

— Всякий еретик представляет угрозу для нашей Веры, к тому же такой влиятельный. Ему не помешает посидеть несколько дней взаперти и подумать обо всем. К тому же, оставшись без своего покровителя, город быстро сдастся, а этим мы сохраним многие жизни наших людей, что есть богоугодное дело.

Видя, что Симон де Монфор все еще колеблется, епископ добавил:

— А все его владения и титул получит тот, кто возьмет город, то есть вы, господин де Монфор, — таково распоряжение всемилостивейшего Папы Римского.

Командующий армией крестоносцев не смог устоять перед таким заманчивым предложением.

Переговоры не увенчались успехом, и епископ Арно Амори вынес свой вердикт, заранее зная, что он будет отклонен:

— Мы позволяем уехать вам, виконт, взяв с собой 11 человек по вашему усмотрению в полном вооружении. Остальные — сдаются на милость крестоносцев!

— Да лучше я умру! — вскричал виконт. — Чем оставлю пропадать своих людей и рыцарей.

По знаку епископа командующий армией Симон де Монфор со своими людьми обезоружили молодого графа и взяли его в плен. Люди виконта тщетно пытались защитить своего господина, но численный перевес был на стороне врага. Видя всю безнадежность ситуации и коварство своего врага, Транкавель скомандовал своим людям:

— Оружие в ножны! — и, обращаясь к командующему армией, произнес: — Господин де Монфор, я полагаю, вам нужен только я, ни к чему кровопролитие, отпустите моих людей.

И как только люди виконта были освобождены, он напоследок тихо произнес, обращаясь к своему другу, барону Дювалону:

— Этьен, помни, что ты обещал мне! Ты отвечаешь за них головой. Прощай!

Этьен Дювалон вместе со свитой виконта вернулся в Каркассон, куда принес горестную весть — вопреки всем законам чести, во время переговоров виконт Роже Транкавель был схвачен в плен.

— Как такое возможно! — не могла поверить молодая супруга Транкавеля. — Он же был под защитой белого флага! Переговорщиков не берут в плен! А как же законы рыцарского кода чести?

— Похоже, им не ведомы такие законы, — произнес Этьен Дювалон.

— Но вы, барон, почему позволили схватить своего господина! — негодовала Агнес де Монпелье.

— Виконт приказал нам вложить оружия в ножны, а мы дали клятву подчиняться его приказам, — ответил барон. — Поверьте, моя госпожа, я бы лучше умер на месте, защищая виконта, если бы не его приказ и мое слово. Я обещал ему защитить вас с маленьким Раймондом, поэтому я здесь. Нельзя терять ни минуты, город вот-вот будет сдан. Теперь полагаться на честь противника не приходиться. Коварство его не знает границ. Надо уходить. Берите с собой только самое необходимое, возьмите верных вам людей.

— Но как я могу оставить город и всех несчастных жителей? — лепетала молодая женщина.

— Господин виконт ответил также, когда Симон де Монфор предложил ему покинуть город, взяв с собой лишь приближенных ему людей, он ответил, что не может предать ни одного из своих подданных, и за это был схвачен в плен. Он велел мне напомнить вам о вашем обещании.

— Я помню о нем, барон, — тихо ответила Агнес де Монпелье. — Но почему мы не можем взять с собой всех, кто еще способен уйти?

— Это займет много времени. К тому же проход узкий и долгий, начнется паника и давка. Мы рискуем потерять всех. Сначала мы должны спасти вас…

— Хорошо, — наконец согласилась молодая женщина. Она взяла с собой всех верных дому Транкевеля людей с их семьями, а также спасшуюся Жирону с маленьким сыном и несколько Посвященных катар. Под покровом ночи они покинули замок по тайному тоннелю, соединяющему город с подземной пещерой, откуда благополучно выбрались наверх. Город был сдан, и к утру воздух в окрестностях Каркассона был заполнен запахом сожженных человеческих тел. Всех выживших в Каркассоне катар живьем сожгли на кострах, невзирая на пол и возраст.

Молодого виконта Транкавеля заставили смотреть на это зрелище, а после заковали в цепи и бросили в каменный подвал его же родового замка. От жажды и голода он умер там спустя три месяца, но так и не отрекся от своей веры.

---

Глава 5. Лавор

Лавор — хорошо укрепленный город, с толстыми стенами и глубокими рвами, был расположен в пяти лье от Тулузы, на среднем течении неширокого Агута, который стремится к Тарну, чтобы влить воды свои в Гаронну.

Лавор принадлежал женщине, знаменитой во всей Окситании, даме по имени Жеральда. Она была вдовой виконта Безьерского, вассала графа Тулузского. Дама Жеральда узнала о том, что носит под сердцем долгожданного ребенка вскоре после того, как получила известие о смерти любимого супруга, павшего в бою при защите крепости Каркассон. Виконту Безьерскому так и не суждено было узнать эту радостную весть.

Дама Жеральда была молода, красива, образованна. Слава о ее красоте и грации облетела все прилегающие земли. Добрый характер и мягкое обхождение вдобавок к красоте и уму заставляли многих представителей знати и рыцарства терять головы и влюбляться в нее. Но о любовных похождениях вдовы слухов не было. Ее высокая нравственность вызывала уважение, и для многих рыцарей она была лишь Дамой сердца — недосягаемой и неприступной, целомудренной Аспазией. Они готовы были служить ей до последнего вздоха.

Убеждения владелицы Лавора, дамы Жеральды, были ни для кого не секретом — она давно покровительствовала катарам, и ее город был одним из самых опасных центров ереси после Тулузы. В Лаворе была резиденция катарского епископа. Там часто, до крестового похода, устраивались соборы — дебаты между катарскими и католическими богословами. С общиной баронесса была в ладу. И жители города ее очень любили. При ее дворе было убежище церковной и политической оппозиции, убежище всех новых гражданских и религиозных идей, выработанных той эпохой.

Вечер уже опустился на крыши домов. Жители Лавора отмечали праздник окончания сбора урожая. На главной площади раскинулись яркие шатры — проходила ярмарка. Скоморохи и трубадуры веселили народ, устраивались состязания, в том числе поэтические, что было нередко для того времени в Лангедоке. Музыканты, вооруженные виолой, волынкой и флейтой, играли на своих инструментах, создавая праздничную атмосферу. Народ веселился и танцевал. На одном из сооруженных помостов уличные актеры играли комедию под названием «Ересь попов», где в лжеучении обвинялось само духовенство.