Бесплатный фрагмент - Свет сокровенных надежды и веры

Свет сокровенных надежды и веры…

Тайная и сокровенная, для каждой женщины, не только надежда, но и вера в её свет, освещающий путь к душе своего спутника жизни, его мыслям, чувствам. Однако, среди тех, кто достойно выдерживал все испытания в этом непростом пути, чаще были те, кто обладал не только удивительным обаянием, но и твёрдым желанием жить судьбой своего избранника. Они, освещая своё окружение помыслами сотворчества и заветных надежд, радостью Жизни создавали высокое созвучие общей судьбы, этим определяя свой выбор. Оставаясь верной самой себе, не смотря ни на что. И среди них были такие как: Екатерина Дашкова, Мария Волконская, Софья Толстая, Анна Достоевская, Софья Ковалевская, Елена Рерих, Светлана Семёнова, Джемма Фирсова-Микоша, Вера Глаголева и многие, многие другие.

---

Екатерина Дашкова: Служа Отечеству

Екатерине Романовне Дашковой (1743—1810) отмечено 17 марта 179 лет со дня рождения.

История свидетельствует об уникальном случае в мировой практике, когда женщина около одиннадцати лет находилась во главе двух Российских Академий наук (Петербургской и Московской). Княгиня Екатери́на Рома́новна Да́шкова (урождённая Воронцова) сыграла значительную роль в дворцовом перевороте 1762 года, приведшем на престол Великую Екатерину II, которая правила Российской империей на протяжение 34 лет и расширила свою империю путем завоеваний и дипломатии, сделав её одной из ведущих держав в Европе; Е. Дашкова была первой женщиной неимператорского происхождения, занявшая высокие государственные посты — директора Санкт-Петербургской Академии наук и председателя Российской Академии; Екатерина Романовна — организатор и участник создания первого толкового Словаря русского языка, статс-дама русского императорского двора, яркий представитель российского Просвещения, а также переводчик-журналист, писатель, музыкант, педагог, оказавшая значительное влияние на преобразование России с абсолютной монархией в Россию с просвещённой монархией. В её мемуарах отражено время правления Петра III, содержатся ценные сведения ушедшей эпохи.

В девятнадцать лет Екатерина Дашкова участвовала в государственном перевороте. Возвышенные мечты Екатерины Романовны о благе отечества — это всё осталось в прошлом, императрица заплатила ей 24 тысячи рублей, наградив Звездой и Екатерининской лентой, за особые заслуги.

Императрица перестала прощать ни смелых высказываний, ни желаний Е. Дашковой участвовать в государственных делах. Через некоторое время вместе с её мужем Михаилом, она отправила Дашковых подальше от себя. Только тяжелая болезнь Е. Дашковой после смерти своих любимых старшего сына и мужа (1763 г.) спасла её от ареста. Она любила своего мужа, но счастье её длилось недолго и в 21 год, через 6 лет супружества, она осталась вдовой с двумя детьми на руках.

Е. Дашкова на два года уехала за границу продолжить образование своих детей. В Лондоне она навестила Оксфордский университет и встретилась с русскими студентами. В библиотеке она обратила внимание на русско-греческий словарь, и у неё появилась мысль о создании русской грамматики и словаря.

В Париже Екатерина Романовна познакомилась с великим философом Дидро, который помог молодой женщине наладить отношения с императрицей Екатериной II (1729—1796), как выяснилось, талантливым руководителем, которая провела ряд важных образовательных и административных реформ, оказавших длительное влияние на свою страну. В результате Дидро посетил Россию и был с императрицей в переписке.

В 1781 году Е. Дашкова познакомилась с выдающимся американским государственным деятелем Бенджамином Франклином.

Только в 1782 году Екатерине Романовне было разрешено вернуться в Россию, и она «милостиво» была принята императрицей Екатериной II, которая не только была в переписке с ведущими философами своего времени, включая Вольтера, но и сама писала комедии, беллетристику и мемуары. Она также спонсировала многие культурные проекты и играла ключевую роль в развитии искусства, науки и образования в России.

События 1762 года обеим показались давней историей, зато слава о Е. Р. Дашковой, как о первой русской образованной женщины дошла до самого Петербурга, и прагматичная Екатерина II предложила ей пост директора Петербургской Академии наук.

Так Екатерина Романовна Дашкова в 1783 году стала первой женщиной в России (за исключением императрицы), занявшей высокую государственную должность. За одиннадцать лет руководства Дашкова упрочила академическое хозяйство, уплатила долги, пополнила библиотеку, улучшила работу типографии, наладила составление карт губерний, организовала экспедиции в различные края. Была также налажена издательская деятельность, опубликованы важные для Отечества труды:

• Полное собрание сочинений М. В. Ломоносова;

• «Описание земли Камчатки»;

• «Записки путешественников»;

• «Академические известия»;

• «Собеседник любителей русского слова».

Главным достижением Екатерины Романовны явилось создание русского словаря и грамматики. По мнению А. С. Пушкина это было: «величайшим вкладом в русскую культуру», а по мнению Карамзина, «полный словарь, разработанный коллективом профессоров во главе с Дашковой и изданный Академией, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивит внимательных иноземцев, зреем не веками, а десятилетиями».

Богатый духовный мир Е. Дашковой и разнообразие интересов чувствуется в её письмах. Еще в 1794 году в воспоминаниях она старалась показать свое историческое место в России, свои человеческие качества и добродетели. Екатерина Романовна начала писать свои «Записки» на одном дыхании, писала по памяти, излагала быстро, почти ничего не поправляла. Ее целью было: «не сохранить для потомства эпизоды её удивительной жизни, а показать, как опасно плыть на одном корабле с сильными мира сего… и как придворная атмосфера душит развитие самых энергичных натур…» Её «Записки» рисовали широкую картину русской действительности.

Первое издание на английском языке появилось только в 1840 году. Герцен А. И. стал крестным отцом русского перевода «Записок», которые с его предисловием были изданы в 1859 году. А. Герцен говорил: «Какая женщина! Какое сильное и богатое существование!»

Три земные страсти пронесла через жизнь Екатерина Романовна Дашкова: семья, государыня Екатерина и наука.

Катя Дашкова родилась в семье графа Романа Илларионовича Воронцова, её мать Марфа Сурмина умерла, когда Кате было два года. Крестными маленькой девочки были императрица Елизавета Петровна и её племянник Петр, будущий Петр III. Еще при жизни матери старшие дочери Мария и Елизавета Воронцовы были фрейлинами во дворце, а сыновья Александр и Семен находились на государственной должности и прославились как «стойкие государственные деятели».

Катя, с двухлетнего возраста воспитывалась в семье графа Воронцова вместе с его дочерью Анной, её ровесницей. Воспитанница оказалась способной и в 14 лет уже владела четырьмя языками. «Насмешливая и талантливая и как она рисует» — удивлялись и восхищались современники. Но после тяжелой болезни (корь) она долго находилась в уединении, вдали от Петербурга; самообразование, размышления над собой с близкими ей людьми изменили её насмешливый и веселый живой ум. В 15 лет у неё сложилась свое мировосприятие. Она практически не выходила из личной библиотеки Воронцова, насчитывающей более 900 томов, в основном это были французские философы и естествоиспытатели. К ужасу своих родных Катя отметала всякие румяна, украшения, игнорировала балы во дворцах, находя их скучными, танцы беспардонными, но при этом она не была лишена романтизма — в 15 лет Катя влюбилась.

По воспоминаниям княгини Дашковой: «… вечером, когда Катя возвращалась из гостей, погода настолько была хороша, что она захотела пройти пешком в сопровождении сестры Самариной. Едва они отошли несколько шагов, как перед ними очутилась высокая фигура мужчины, под влиянием лунного света молодой человек поразил ее воображение, она спросила сестру, кто он, в ответ услышала — князь Михаил Дашков — дальний родственник Петра I. Катя почувствовала, что они предназначены друг другу». Из записок А. И. Герцена: «Графиня приходит домой и мечтает о прекрасном офицере, офицер приезжает домой, влюбленный в прекрасную графиню». Наслышанный о затворничестве молодой графини и покоренный судьбоносной встречей при лунном свете, Михаил вскоре сделал предложение 15-летней Кате Воронцовой.

А в 1758 году девушка вышла замуж. Отец, Роман Воронцов отдал младшую дочь Катю брату Михаилу Илларионовичу, великому канцлеру императрицы Елизаветы. Венчание молодых проходило в семейном кругу, и через год, в феврале 1759 года, родилась дочь Анастасия, еще через год сын Михаил, умерший в младенчестве. Вскоре родился сын Павел.

Выросшая в аристократической семье графов Воронцовых Екатерина Романовна Дашкова принимала активное участие в свержении Петра III (ярого приверженца Пруссии, не любившего Россию), и в возведении в 1762 году на престол Екатерины Алексеевны. С Великой княгиней впервые Катя Воронцова встретилась в юном возрасте. С первой встречи на балу девушка искренне полюбила будущую императрицу. Катя подняла упавший веер княгини и подала его, и между ними возникла симпатия. По её воспоминаниям: «Очарование, исходившее от великой княгини, особенно когда она хотела привлечь кого-нибудь, было слишком могущественным, чтобы подросток, которому не было пятнадцати лет, мог ему противиться» и Катя навсегда отдала ей свое сердце.

Великая княгиня Екатерина Алексеевна, казалось, отвечала Кате такой же привязанностью, они вместе читали, обсуждали многие вопросы, и Екатерина Алексеевна часто подчеркивала ум, эрудицию своей подруги. Отмечая при этом, что она умирает от скуки, когда её нет, что другая, равная Кате, во всей России едва ли найдётся. Когда Е. Дашкова написала стихи и посвятила их Екатерине, в ответ та высоко отметила талант и заклинала продолжать любить её, заверив Е. Дашкову в своей искренней и пламенной дружбе, которая никогда не должна быть разрушенной.

Несмотря на сильного соперника в лице князя М. Дашкова, он, благодаря своей юной жене, вскоре тоже проникся симпатией к Екатерине Алексеевне.

Наряду с Орловыми одну из активных ролей в подготовке переворота стала играть Екатерина Воронцова-Дашкова. Молодая романтичная Е. Дашкова везде и всюду рассказывала о достоинствах Екатерины Алексеевны, тем самым привлекла в круг заговорщиков массу известных деятелей, таких как К. Разумовский, Панин, Репнин, Волконский и др. Главным действующим лицом готовившегося заговора с самого начала была сама Екатерина Алексеевна, опытный, скрытный политик, она играла в смертельную игру и точно выверяла каждый свой шаг, зная заговорщиков в лицо. Офицеры распространяли среди солдат слухи, в свете которых императрица благодетельница российского народа, а её муж выглядел врагом дворянства и слабоумным тираном, который мечтает удалить свою жену и законного наследника, посадив их в Шлиссельбургскую крепость.

И как позже отмечала Е. Дашкова в воспоминаниях: «…На Петропавловской крепости пробило 10 часов. Шествие достигло Казанского Собора. Отслужили молебен. Толпа и коляска двинулись к Зимнему дворцу. В Зимний дворец Екатерину внесли на руках. Ненавистный пруссак, который предал Россию, свергнут! На троне снова женщина! Взглянув на Екатерину, подумала с гордостью: «И это она! Она, та самая, которая страдала от грубости и невежества мужа императора…, а сегодня, а теперь? Как нежданно, она, мой друг, переродилась! Сколько смелости, отваги! История отметит! И мне одной она обязана своей свободой и этим, даже мне непонятным и необъяснимым перерождением».

По своей молодости и наивности Е. Дашкова считала, что она способствовала перевороту, но затем с горечью поняла, что Екатерина и её окружение тщательно скрывали от неё план переворота. Екатерина II отдалилась от Е. Дашковой с быстротой царской неблагодарности.

По словам, А. И. Герцена: «Императрица Екатерина хотела царить не только властью, но всем на свете — гением, красотой… Но энергичную Дашкову, говорившую о своей славе, с ее умом, с ее огнем и с ее девятнадцатью годами, она не могла вынести возле себя».

Екатерина Романовна на два года под иной фамилией уехала за границу продолжить образование своих детей. В Париже она проводила время в обществе Дидро, Даламбера, Рейналя. Они часто беседовали, Дашкова держалась стойко и с достоинством. Она ненавидела деспотизм и любые проявления тирании, ей больше по душе была конституционная монархия.

Однажды Дидро коснулся в их разговорах вопроса рабства русских крестьян и то, что в 1767. императрица издала Наказ, который должен был стать основой для нового законодательства. Почти все идеи о свободе слова, мысли, печати, о правах человека и проч. были взяты из «Духа законов» Монтескье. Е. Дашкова заинтересовала Дидро страной, и он в 1773 году посетил Россию.

А знакомство Екатерины Романовны Дашковой с выдающимся американским государственным деятелем Бенджамином Франклиным переросло в содружество двух выдающихся людей своих стран.

Только в 1782 году Е. Дашковой было разрешено вернуться в Россию. Е. Дашкова возвратилась в имение под Москвой, затем переехала в Петербург. Началась «полоса удач». Сын Павел Дашков получил чин у фельдмаршала Г. А. Потемкина, племянница Полонская была устроена фрейлиной во дворец.

Дашкова Е. Р. не без колебаний согласилась на предложение императрицы возглавить Петербургскую Академию наук. После Ломоносова она нашла дезорганизованной научную, учебную деятельность Академии. Она продумала шаги своей деятельности. Её огромная энергия, активность, ум и образованность позволили поднять работу Академии. Она возродила академическую жизнь и привела к тем нормам, которые предусматривались создателями Академии. Работа академиков была освобождена от опеки бюрократического аппарата. Екатерина Романовна привела в порядок запущенное хозяйство Академии, научно-просветительскую и издательскую деятельность. Открылись курсы не только для студентов, но и для посторонних слушателей. Был отмечен успех курсов, на которых на русском языке преподавали Котельников, Озерецкий, Соколов, Севергин и др. Академия готовила отечественные научные кадры, значение этого для будущего России было велико.

«За время моего директорствования, — писала Е. Дашкова Екатерине, — из этого учреждения вышло большое число лиц, которые находятся на службе Вашего Императорского Величества, где они приносят пользу Отечеству, поощряются различными званиями».

За два года существования учреждённого ею «Собеседника», самой Е. Дашковой были опубликованы десять статей. Опубликование в «Собеседнике» книги Княжнина «Вадим Новгородский» вызвало резкое раздражение Екатерины II, боявшейся за свой трон. Кроме того, гнев императрицы Екатерины вызывала дружба Екатерины Романовны с Бенджамином Франклиным — как с одним из руководителей освободительной войны американских колоний против английского короля, которая нашла большую поддержку и сочувствие всех передовых людей Европы и России.

В связи с этим в 1794 году Е. Р. Дашкова попрощалась с Академиями и уехала в свое Троицкое, где с болью встретила в 1796 году известие о смерти Екатерины. Она вспомнила их дружбу и свою горячую молодость, вдохновение, одержимость и горькое разочарование в Екатерине, которая сразу после коронования на престол постаралась указать молодой увлечённой Е. Дашковой, кто здесь хозяин.

Тайный брак сына Павла с дочерью купца Алферова тяжело сказался на здоровье Екатерины Романовны: «Рана, нанесенная материнскому сердцу неизлечима. Несколько дней я могла только плакать, затем серьезно заболела» — писала Екатерина Романовна в своих «Записках». Дочь Анастасия также причиняла ей немало горя. Дочь рассталась с мужем и пустилась в загул, требуя от матери оплачивать её долги. Дашкова Е. Р. ушла в депрессию и ей иногда приходила мысль о смерти, но только вера в Бога и молитвы спасали её.

Сразу же после смерти императрицы по распоряжению нового императора Павла Е. Дашкова была выслана в дальнюю бедную деревеньку своего мужа в Новгородской губернии. Губернатор Москвы передал ей приказ Павла: «…подумать в ссылке над тем, что она совершила в 1762 году». Не сопротивляясь, полубольная Дашкова в 1796 году по приказу императора Павла отправилась в зимние морозы в ссылку коротать дни в крестьянской избе, лишенной удобств. Через некоторое время она обратилась к императрице Марии Федоровне с просьбой пощадить больную несчастную женщину. Императрица, пожалев её, обратилась к Павлу I. Опала Е. Р. Дашковой продолжалась до 1801 года. Придя к власти, Александр I предложил Екатерине Романовне вернуться в Петербург, но она, поблагодарив императора, отказалась, сказав, что: «время её ушло, да и здоровье не позволяет».

У себя, в Калужской губернии, она целиком посвятила себя хозяйственной деятельности. Детей у сына не было и Дашкова нашла наследника из семьи Воронцовых — Ивана Илларионовича, внучатого племянника, которого опекала с самого рождения. Благодаря матери и влиянию знаменитой тетки Е. Р. Дашковой он получил блестящее европейское образование, а личные качества крестника навсегда покорили её. Екатерина Романовна Дашкова в 1807году, с разрешения императора Александра I, назначила себе наследника, завещала крестнику Ивану Илларионовичу Воронцову все владения и фамилию Воронцов-Дашков. Так появилась новая династия графов Воронцовых-Дашковых, которые преданно служили Отечеству и продолжили традиции знаменитой Екатерины Романовны Дашковой, занимаясь просвещением. Бездетная дочь Анастасия еще при жизни матери была лишена наследства, и ей назначена только пожизненная ежегодная пенсия, которую она получала от наследника.

Последние годы Е. Дашкова доживала в имении Троицком в окружении своих помощниц и крестьян. По совету подруги Кет Гамильтон к Екатерине Романовне приехала погостить Мэри Уильмот и прожила в России целых пять лет. Приехав в усадьбу княгини, она увидела женщину с приятным лицом, открытым и умным, одетую в черное платье и с серебряной Звездой на левом плече. Она была ласкова и Мэри сразу почувствовала к ней самую горячую любовь. Мэри была последней привязанностью этой замечательной и одинокой женщины, она заполнила пустоту её жизни.

Екатерина Романовна снова была полна энергии, стала заниматься с Мэри русским и французским языками, ставить спектакли, совершать поездки по религиозным местам Подмосковья: Плещеево озеро, Троице-Сергиевый Посад, Ростов-Ярославский и др.

Посещала балы в Москве, встречалась со знаменитыми людьми, которые её уважали, хотя она отличалась от всех знатных гостей простотой одежды, свежестью лица, отсутствием драгоценностей за исключением Звезды.

Мэри удивляли её неутомимость и разнообразие занятий: постройка домов, чертежи, театр, больница, оранжереи, приумножение уже очень большого капитала, деловая переписка, отношение к религии. Мэри отмечала противоречие в привычках княгини, приверженность к старинным традициям и большой интерес ко всему новому.

Мэри Уильмот уехала из России в 1808 году за два года до смерти Е. Р. Дашковой. Мэри, выполняя волю своей «русской матери», сохраненную копию «Записок» подготовила к печати. Но ей препятствовал родной брат Екатерины Романовны Дашков, Семен Романович. Он не хотел допустить появления книги, в которой приводилось описание закулисных подробностей переворота, обсуждались проблемы крепостничества и другие вопросы, не утратившие своей остроты в годы правления Александра I. Сейчас этими документами занимается потомок наследника Е. Р. Дашковой профессор русской словесности граф Воронцов-Дашков Александр Илларионович, проживающий в США (Виржиния).

«Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком, — пишет о Екатерине Романовне своим родным в Ирландию её гостья Мэри Уильмот — Она учит каменщиков класть стены, помогает садовникам делать дорожки, ходит кормить коров. Сочиняет музыку, пишет статьи, поправляет священника, если он не так молится. Она поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли. Она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник».

Интересна оценка Екатерины Романовны Дашковой автором книги «Во главе двух Академий» Лии Лозинской: «Кем была она, эта женщина, более одиннадцати лет руководившая крупнейшими научными учреждениями страны?

Писателем. Она пишет пьесы, стихи, статьи, мемуары — «Записки», переводит. Герцен, почитатель и биограф Дашковой, называет «Записки» документом чрезвычайно важным для изучения XVIII столетия.

Знатоком искусств. Её суждения об архитектурных памятниках и произведениях живописи поражают точностью и глубиной.

Педагогом. Она знакома со многими достижениями педагогической науки, придерживается прогрессивных взглядов в вопросах воспитания, исповедуемых философами-просветителями, и разрабатывает новую систему образования.

Филологом. По её инициативе издается первый толковый словарь русского языка. Она участвует в его составлении и берет на себя объяснение понятий, имеющих отношение к нравственности, политике и управлению государством.

Редактором. Под её руководством выходит журнал «Собеседник любителей российского слова», к участию в котором она привлекает многих талантливых литераторов. Добролюбов посвящает «Собеседнику» свое первое исследование.

Натуралистом. Во время путешествий она составляет гербарий и коллекцию минералов. Она изучает садоводство и выращивает сады.

Музыкантом. Она увлекается народными песнями, прекрасно поет, пробует, и успешно, свои силы в композиции.

Хирургом. С ланцетом в руках она спасает человека от гибели.

В памяти благодарных потомков навсегда осталась судьба удивительной женщины, Екатерины Романовой Дашковой, которая одиннадцать лет находилась во главе двух Российских Академий наук (Петербургской и Московской).Под её началом Академия готовила отечественные научные кадры, значение этого для будущего России было бесценно.

---

Мария Волконская: Свет надежды и веры

Мари́я Никола́евна Волко́нская (1804—1863) — дочь героя Отечественной войны 1812 года генерала Николая Раевского. Княгиня в январе 1825 года вышла замуж за будущего декабриста С. Волконского. В 1826 году, несмотря на сопротивление родных, оставив годовалого сына, уехала в Сибирь вслед за сосланным мужем. Она жила светом надежд и веры вернуться к сыну вместе с его отцом. Однако в сибирской ссылке провела около тридцати лет. Она автор воспоминаний (фр. Mémoires de La Princesse Marie Wolkonsky), написанных на французском языке и адресованных детям и внукам, которые вдохновили поэта Николая Некрасова на создание второй части поэмы «Русские женщины».

По пути в Сибирь М. Волконская остановилась в Москве у своей невестки Зинаиды. 27 декабря 1826 года та устроила для Марии прощальный музыкальный вечер и «пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве». Об этом вечере Мария вспоминает в своих «Записках», когда остались только самые близкие друзья княгини Зинаиды, гостья присоединилась к обществу. Лишённая возможности петь (в дороге она простудилась), Мария просила повторить её любимые произведения: «Ещё, ещё, подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки!» В этот вечер Мария в последний раз виделась с А. Пушкиным, который был «полон искреннего восторга; он хотел мне поручить своё „Послание к узникам“, для передачи сосланным, но я уехала в ту же ночь, и он его передал Александре Муравьёвой».

Марии Николаевне посвящены стихи А. Одоевского («Кн. М. Н. Волконской» («Был край, слезам и скорби посвящённый…», 1829) и В. Кюхельбекера («Марии Николаевне Волконской»). Зинаида Волконская, никогда, после декабря 1826 года, уже больше не видевшаяся с Марией Николаевной, посвятила ей одну из своих новелл, романтическое «стихотворение в прозе» на французском языке, изданный в 1865 году в Париже.

Мария Николаевна оставила «Записки» на французском языке, охватывающие период её жизни с 1825 по 1855 год, адресованные, как она сама отмечала, исключительно детям и внукам. Свои воспоминания М. Волконская написала в конце 1850-х годов. Как и прежде, волнуют до глубины души знаменитые слова Раевского-отца о своей дочери Марии: «Это самая удивительная женщина, которую я знал».

Мария родилась в Киевской губернии в семье генерала Николая Николаевича Раевского и его жены Софьи Алексеевны, урождённой Константиновой (внучки М. В. Ломоносова). Её детство прошло в Петербурге, Киеве, украинских имениях — семья часто переезжала. Как и все дети Раевских, Мария получила домашнее образование. Она была отличной пианисткой, обладала прекрасным голосом, пела почти профессионально и особенно любила итальянскую музыку. Знала французский и английский языки «как свои родные». Русским языком владела значительно хуже, поэтому всегда писала по-французски. В более поздние годы она пыталась восполнить этот пробел в своём образовании, но безуспешно.

С юных лет Мария пристрастилась к чтению серьёзных книг. Библиотека Н. Н. Раевского насчитывала 4000 томов, в том числе 3000 французских книг, остальные — на русском и английском языках. По свидетельству сына Михаила (которое относилось к более поздним годам), Мария особенно интересовалась историей и литературой.

Главой семьи был Николай Николаевич, жена и дети любили его и во всём ему подчинялись. Но Н. Раевский не имел возможности проводить много времени в кругу семьи в то время, на которое пришлись ранние годы Марии, остававшейся на попечении матери, видимо, повлиявшей на формирование дочери. Несмотря на сложные взаимоотношения с матерью, Мария Николаевна на протяжении всей жизни сохраняла к ней уважение и любовь.

С семьёй Раевских ещё с 1817 года хорошо был знаком А. С. Пушкин. Особенно он сдружился с Раевскими в совместной поездке на Кавказские Минеральные Воды во время своей южной ссылки. Пушкин вместе с Раевскими был два месяца на водах, с ними уехал в Крым и три недели провёл в Гурзуфе.

Около середины августа 1824 года к Марии через М. Орлова посватался князь С. Волконский. Это было тяжёлое время для Раевских, находившихся на пороге разорения. Большинство исследователей считает, что Мария приняла предложение Волконского по настоянию отца, считавшего, что эта партия принесёт «блестящую, по светским воззрениям, будущность» дочери. Но некоторые допускают, что решающее слово всё-таки оставалось за Марией Николаевной. В начале октября Волконский приехал в Киев, помолвка состоялась 5-го числа того же месяца. Свадьбу сыграли в Киеве 11 января 1825 года.

Молодые супруги провели медовый месяц в Гурзуфе, вместе они были и последующие три месяца. Видимо, между Марией и мужем не было согласия. Известно, что она жаловалась братьям и сёстрам на поведение Волконского, который был иногда резок, избегал её и даже был «несносен».

Вскоре Мария заболела и с матерью и сестрой Софьей уехала в Одессу на морские купания. В то время она уже была беременна. Осенью Волконский привёз жену и её сестру Софью в Умань, сам же отправился в Тульчин, где располагался штаб 2-й армии. Мария тосковала в разлуке с мужем — она писала Волконскому: «Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет здесь со мной, делает меня печальной и несчастной, ибо хоть ты и вселил в меня надежду обещанием вернуться к 11-му, я отлично понимаю, что это было сказано тобой лишь для того, чтобы немного успокоить меня, тебе не разрешат отлучиться. Мой милый, мой обожаемый, мой кумир Серж! Заклинаю тебя всем, что у тебя есть самого дорогого, сделать всё, чтобы я могла приехать к тебе…».

По воспоминаниям Марии Николаевны, в конце декабря 1825 года Волконский неожиданно приехал в Умань. Он сообщил жене об аресте Пестеля, однако не объяснил, что случилось. Волконский увёз жену в имение её родителей в Киевской губернии Болтышку и «немедленно уехал». О событиях 14 декабря Мария Николаевна ничего не знала. Она родила сына Николая 2 января 1826 года и проболела около двух месяцев. Роды были тяжёлыми.

Раевские всё время болезни Марии скрывали от неё арест мужа, на все вопросы отвечая, что тот находится в Молдавии. Узнав о случившемся, Мария немедленно написала мужу в Петропавловскую крепость: «Я узнала о твоём аресте, милый друг. Я не позволяю себе отчаиваться… Какова бы ни была твоя судьба, я её разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь, на край света, если это понадобится, — не сомневайся в этом ни минуты, мой любимый Серж. Я разделю с тобой и тюрьму, если по приговору ты останешься в ней».

8 марта 1826 года она писала брату Александру: «…Не его [мужа] арест меня огорчает, не наказание, которое нас ожидает, но то, что он дал себя увлечь, и кому же? Низким из людей, презираемым его beau-père [тестем], его братьями и его женой…». Цитируя эти строки, О. Попова отмечает, что Мария восприняла неудачное начало своей семейной жизни как результат того, что Волконский был вынужден скрывать от неё правду.

Оправившись от последствий родов, вместе с сыном Николаем, Волконская отправилась в Петербург, чтобы увидеться с мужем. По дороге в столицу Мария остановилась в Белой Церкви у тётки отца, графини Браницкой (в её поместье «были хорошие врачи»), и оставила там ребёнка.

Александр Раевский, оставшийся в Петербурге следить за ходом следствия, постарался, чтобы до Марии доходила только часть информации: это было продиктовано и беспокойством членов семьи о состоянии её здоровья, и их желанием поскорее удалить её из столицы. О том, что брат перехватывал письма, адресованные ей, и препятствовал её встречам с родственниками других декабристов, Мария узнала значительно позже, уже живя в Сибири.

Александр добился разрешения на свидание сестры с мужем и в то же время просил Бенкендорфа поручить А. Орлову предварительно увидеться с С. Волконским и потребовать, чтобы тот не распространялся «о степени виновности, которая тяготеет над ним». Ему писала и мать Марии, просившая о «сдержанности», так как ослабевшая от болезни дочь могла «потерять рассудок».

В это же время в записке, которую ему удалось передать своей сестре Софье Григорьевне, С. Волконский сообщал, что некоторые из жён арестованных уже получили разрешение следовать за своими мужьями: «Выпадет ли мне это счастье, и неужели моя обожаемая жена откажет мне в этом утешении? Я не сомневаюсь в том, что она с своим добрым сердцем всем мне пожертвует, но я опасаюсь посторонних влияний, и её отдалили от всех вас, чтобы сильнее на неё действовать».

Супруги увиделись вечером 21 апреля на квартире коменданта Петропавловской крепости в присутствии врача и самого коменданта, который должен был прервать свидание, «если С. Волконский выкажет слабость».

«Все взоры были обращены на нас», — напишет позднее Мария Николаевна. Волконские «ободряли друг друга, но делали это без всякого убеждения». Выполняя предписания Раевских, С. Волконский ничего не говорил о своём деле и просил жену поскорее вернуться к сыну. Они сумели обменяться платками, возвратившись домой, Мария обнаружила лишь «несколько слов утешения», написанные на одном из его углов.

24 апреля 1826 года Мария уехала из Петербурга в Москву, к сестре Екатерине. В Москве с Волконской пожелала увидеться императрица Мария Фёдоровна. Мария Николаевна, ожидавшая разговора о муже, была разочарована, убедившись, что «её позвали просто из любопытства».

Остаток весны и лето она провела в Белой Церкви с сыном. Сначала Волконская была поглощена заботами о заболевшем Николае, но когда он выздоровел, её помыслы снова обратились на мужа. Мария ждала, страдая от неизвестности, в одном из писем С. Волконскому она назовёт «минуты, проведённые в этом ужасном состоянии», самыми тяжёлыми в своей жизни. В поместье Браницкой прибыл Александр Раевский, продолжавший контролировать сестру, ей никто не смел рассказывать о том, что происходит в Петербурге, она не видела газет. В начале августа, с соблюдением всяческих предосторожностей, Марии сообщили, что С. Волконскому будет сохранена жизнь. Несмотря на изоляцию, до неё доходили сведения о том, что некоторые жёны декабристов собираются поехать за мужьями. Так, она интересовалась у Софьи Волконской, где и как устроит своих троих детей Александра Муравьёва. В середине июня Мария писала Волконскому: «К несчастью для себя я вижу хорошо, что буду всегда разлучена с одним из вас двоих; я не смогу рисковать жизнью моего ребёнка, возя его повсюду с собой».

О приговоре по делу 14 декабря Мария Николаевна узнала от брата лишь в конце сентября. Она упрекала его в том, что от неё всё скрывали, и объявила, что «последует за мужем». Александр собирался в то время в Одессу и запретил Марии покидать Белую Церковь до своего возвращения. Однако, как только он уехал, Мария Николаевна, взяв сына, отправилась в Петербург.

4 ноября 1826 года Мария с сыном в сопровождении деверя приехала в Петербург, где встретилась с отцом. Настроение Н. Раевского изменилось: он по-прежнему считал своего зятя виновным, однако жалел его, «скорбел о нём в душе своей». Ранее, категорически возражавший против поездки дочери в Сибирь, он согласился при условии, что ребёнка она оставит ему: «Когда сын её у меня, она непременно воротится».

15 декабря Мария обратилась с прошением к императору о позволении выехать в Сибирь. Судя по её «Запискам», отношения между ней и С. Волконскими были сложными: родственники мужа были обижены на то, что она не отвечала на их письма, а Мария не хотела признаться, что их перехватывал брат: «Мне говорили колкости, но ни слова о деньгах». Мария Николаевна заложила свои драгоценности и оплатила часть долгов мужа.

21 декабря она получила разрешение. Николай Николаевич уезжал из Петербурга в своё имение Милятино. Расставание было тяжёлым: «Я показала ему письмо Его Величества [ответ на прошение]; тогда мой бедный отец, не владея более собой, поднял кулаки над моей головой и вскричал: „Я тебя прокляну, если ты через год не вернёшься“. Я ничего не ответила, бросилась на кушетку и спрятала голову в подушку».

Когда П. М. Волконский у которого Мария в тот день обедала, спросил, уверена ли она, что вернётся из Сибири, она ответила: «Я и не желаю возвращаться, разве лишь с Сергеем, но, Бога ради, не говорите этого моему отцу». Последний день в Петербурге Мария провела с сыном в доме своей свекрови.

Всего в Москве Мария провела два дня. Здесь она получила письмо отца, 17 декабря из Милятина он напутствовал дочь: «Пишу к тебе, милой друг мой, Машинька, на удачу, в Москву. Снег идёт, путь тебе добрый, благополучный. Молю Бога за тебя, жертву невинную, да укрепит твою душу, да утешит твоё сердце!»

Родственники декабристов передали ей такое количество посылок, что пришлось взять вторую кибитку. В сопровождении слуги и горничной, которая «оказалась очень ненадёжной», Волконская поехала в Казань, не делая остановок. В Казани она была вечером 31 декабря1826 года. Чиновник военного губернатора советовал ей возвратиться назад, так как княгиня Трубецкая, опередившая Марию, была задержана в Иркутске, а её вещи были обысканы. Волконская возразила, что у неё есть разрешение императора, и продолжила путь, несмотря на начинающуюся метель, в новогоднюю ночь. Через пятнадцать дней ей встретился обоз из Нерчинска. Мария узнала от одного из солдат, конвоировавших его, что ссыльные декабристы находятся в Благодатском руднике.

В ночь на 21 января М. Волконская приехала в Иркутск, ей отвели квартиру, которую только что освободила Екатерина Трубецкая, направлявшаяся в Забайкалье, здесь Марию навестил гражданский губернатор Цейдлер. Он, выполняя указания, полученные из столицы, уговаривал княгиню вернуться в Россию. В противном случае М. Волконская должна была подписать «Условия», разработанные для жён декабристов и давали на подпись сокращённый вариант секретного документа. Следуя за своим мужем, женщина отказывалась от своего «прежнего звания» и отныне становилась «женой ссыльно-каторжного». Дети, рождённые в Сибири, записывались в казённые крестьяне. Запрещено было иметь при себе ценные вещи и крупные денежные суммы. Право на крепостных, сопровождавших въезжающих в Нерчинский край, уничтожалось. Это были выдержки из секретного предписания Лавинского, адресованного гражданскому губернатору Иркутска и отредактированного Николаем I. Часть документа, не доступная жёнам декабристов, содержала подробную инструкцию о том, каким образом губернатору (не останавливаясь перед обманом и угрозами) следовало удержать женщин от отъезда в Нерчинск. Мария подписала «Условия» и стала ждать подорожной, однако Цейдлер не торопился с её выдачей, задержав Волконскую в городе на неделю, до 29 января. Волконская, успев увидеться в Иркутске с Александрой Муравьёвой, отправилась дальше. Перед отъездом она написала отцу, которому это послание доставило «не малое утешение».

В Кяхте Волконская сменила две свои кибитки на перекладные телеги. В пути она голодала. В Большом Нерчинском заводе, куда Мария прибыла 8 февраля, здесь ей пришлось подписать ещё более жёсткие условия на которые она соглашалась, оставаясь рядом с мужем.

11 февраля 1827 года Волконская, сопровождаемая начальником Нерчинского завода Бурнашевым, прибыла в Благодатский рудник. «Бурнашев предложил мне войти… Сергей бросился ко мне; бряцанье его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах… Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом — его самого».

Мария разместилась в крестьянской избе, где уже жила приехавшая несколько ранее Трубецкая. Помещение было таким тесным, что когда Мария лежала на своём матрасе на полу, «голова касалась стены, а ноги упирались в дверь». На следующий день Мария отправилась в рудник, чтобы посмотреть то «место, где работает муж». Она, с разрешения сторожа, спустилась в шахту и увидела Давыдова, Борисовых и Артамона Муравьёва, передала им известия от родных и письма, которые привезла с собой.

Как считает биограф Марии Волконской Филин, её приезд спас мужа: к тому времени он был болен и совершенно пал духом. Подавленное состояние С. Волконского отмечали товарищи по заключению, не скрыл он его и от жены в своём письме, которое удалось отправить, несмотря на запрещение писать. Вместе с Волконским с 25 октября 1826 года в Благодатском руднике находились С. Трубецкой, Е. Оболенский, А. Муравьёв, В. Давыдов, А. Якубович, А. и П. Борисовы.

Заключённые не имели права переписываться; у них отобрали бумагу и письменные принадлежности, а также все предметы, которые сочли опасными (вплоть до иголок); книги, в том числе Евангелие и Священное Писание, были также изъяты. В письме свекрови от 14 ноября 1827 года Мария утверждает, что до сих пор, кроме денег, привезённых с собой, получила только 1000 рублей от отца. Впоследствии материальное положение Марии улучшилось, и в течение восьми лет (1830—1837) она пожертвовала декабристской «Большой артели» 15 тысяч рублей.

Дни Волконской и Трубецкой были заполнены хлопотами по дому. Свидания с мужем были разрешены дважды в неделю. После работы Мария читала, музицировала. Как писала позднее домой Мария, физическая работа была для неё средством отвлечься от печальных мыслей, чтение же, напротив, заставляло её воспоминать о прошлом. И Трубецкая, и Волконская вели за заключённых переписку (это не было запрещено), и, благодаря им, декабристы стали получать вести от родных и посылки. По свидетельству Розена, их родные первое время не знали, куда писать, кому адресовать посылки. Денег не хватало, Волконская и Трубецкая ели суп и кашу, «ужин отменили». Когда мужья узнали об их трудностях, они отказались от пищи, которую им присылали женщины.

В первое время Волконская надеялась, что муж поправится, и она сможет вернуться к своему Николино. Лишь позднее она осознала, что, скорее всего, останется в Сибири навсегда: «Теперь я понимаю смысл предостережения императора: „Подумайте же о том, что вас ждёт за Иркутском“, и тысячу раз благодарю Бога, что не поняла их раньше: это только увеличило бы страдания, разрывавшие моё сердце. Теперь на мне нет вины перед моим бедным ребёнком; если я не с ним, то не по моей воле. Иногда я представляю себе, что почувствуют мои родители при этом известии; только в эти минуты мне бывает больно», — писала она А. Волконской.

В письмах из Благодатского к свекрови и золовке Мария постоянно обращается к состоянию С. Волконского (здоровье которого всё ещё было плохо). Другая важная для неё тема — сын: она тосковала по Николино и упорно напоминала, что мальчик должен вернуться «на следующую зиму» к Раевским. Её пугало влияние нездорового петербургского климата.

Осенью 1827 года в Чите было завершено строительство нового острога, в который должны были переселиться декабристы. 27 сентября в Читу приехали Трубецкая и Волконская. Мария сообщала домой, что теперь у неё есть «место для письменного стола, пяльцев и рояля». С мужем она виделась по-прежнему два раза в неделю. Как и в Благодатском, в Чите Мария вела переписку за декабристов:

Тяжёлым ударом стала для Марии смерть её сына, известие о которой она получила, вероятно, в марте 1828 года. М. Волконская стала добиваться разрешения «разделить заключение» с мужем. Посодействовать в этом она просила свекровь и отца. Разрешение соединиться жёнам декабристов с мужьями было получено в мае 1829 года после ходатайства коменданта Лепарского, на его рапорте Николай I написал: «Я никогда не мешал им жить с мужьями, лишь бы была на то возможность». Переселению в острог препятствовали лишь теснота и отсутствие семейных камер, но Мария проводила все дни рядом с мужем.

Весть о смерти отца, полученная, вероятно, в ноябре 1829 года, поразила Марию Николаевну: «мне показалось, что небо на меня обрушилось». Ей на некоторое время потребовалась помощь доктора, и, с разрешения коменданта, Ф. Вольф, сопровождаемый конвоем, навещал М. Волконскую.

10 июля 1830 года Мария Николаевна родила дочь. Девочка, названная Софьей, скончалась в тот же день. Вспоминая через несколько лет о времени, проведённом в Читинском остроге, Мария писала матери о своём одиночестве, изоляции «от всех» в силу и характера, и сложившихся обстоятельств: «я проводила время в шитье и чтении до такой степени, что у меня в голове делался хаос, а когда наступили длинные зимние вечера, я проводила целые часы перед свечкой, размышляя — о чём же? — о безнадёжности положения, из которого мы никогда не выйдем».

Летом 1830 года была построена постоянная тюрьма для декабристов в Петровском заводе (Нерчинский горный округ). Жёны декабристов выехали в завод на повозках, переезд (около 700 вёрст) занял 50 дней. Новая тюрьма, построенная на болоте, с камерами, в которых не было окон, произвела на всех тяжёлое впечатление. Жёны декабристов вскоре обзавелись собственным жильём недалеко от тюрьмы. В конце сентября 1830 года жёны декабристов получили разрешение поселиться со своими мужьями «в особых отделениях со дворами». Волконские жили в камере №54.

Рождение сына Михаила (10 марта 1832 года), по словам Марии Николаевны, стало для неё началом новой жизни. В 1834 года родилась дочь Елена («Нелли»), а в 1835 года вышел указ об освобождении Волконского от заводской работы. Весной 1836 года Сергей Григорьевич, давно страдавший ревматизмом, пережил его обострение. Волконским всей семьёй разрешено было выехать для лечения на Тункинские минеральные воды. Перед отъездом Мария Николаевна обратилась к Бенкендорфу с просьбой определить Волконским место поселения рядом с доктором Вольфом, «чтобы можно было пользоваться его медицинской помощью» Разрешение переехать в Урик, где жил Вольф, было дано 7 августа того же года.

Волконские поселились в Усть-Куде на время пока шло строительство дома для семьи. Окрестности Усть-Куды понравились Марии Николаевне, и она решила построить здесь небольшой летний домик, он был возведён и получил название «Камчатник». Дом в Урике был готов к осени 1837 года. Кроме Волконских на поселении в Урике жили Вольф, М. Лунин, А. и Н. Муравьёвы, Н. Панов, в Усть-Куде (в восьми верстах от Урика) — А. и И. Поджио, П. Муханов, А. Сутгоф.

Она дважды безуспешно пыталась добиться увеличения суммы на содержание: надо было учить детей. Тем не менее, несмотря на недостаток средств, родителями было сделано всё, чтобы младшие Волконские получили достаточное домашнее образование: когда в 1846 году Михаил поступал в Иркутскую гимназию, он был зачислен сразу в 5 класс.

В феврале 1842 года, в связи с бракосочетанием наследника, император разрешил детей С. Волконского, С. Трубецкого, Н. Муравьёва и В. Давыдова принять в государственные учебные заведения с условием, что дети будут носить фамилии по отчеству отцов. Для Марии Николаевны было немыслимо расстаться с детьми, кроме того, Волконская считала, что они не должны ни в коем случае отказываться от имени отца. Муж «сдался» на её просьбы: в письме, направленном в III Отделение, он, не забыв поблагодарить императора, объяснял отказ тем, что здоровье сына слабо, дочь ещё мала, а его жена не в силах отпустить их в Россию.

Настоящие дружеские отношения связывали Марию Николаевну и Лунина. В своих «Письмах из Сибири», адресованных сестре, но предназначавшихся им для публикации, Лунин посвятил отдельные послания двум женщинам, сыгравшим значительную роль в его жизни, — Наталье Потоцкой и «сестре по изгнанию» — М. Волконской. В 1838 году, когда Лунину было запрещено год вести переписку и М. Волконская снова, как ранее в Петровском заводе, писала вместо него. Мария Николаевна вместе с мужем участвовала в прощании декабристов с Луниным, когда того после вторичного ареста в марте 1841 года везли в Акатуй. На этом свидании Лунину были переданы 1000 рублей ассигнациями, которые Волконская зашила в шубу. Позднее Волконская прислала Лунину в тюрьму под видом лекарства чернила и перья. Супруги тайно поддерживали связь с Михаилом Сергеевичем весь период его последнего заключения: известны 12 писем Лунина, адресованных Волконским и его сыну. Волконские сохранили произведения Лунина, в 1915 году их обнаружил внук Марии Николаевны и Сергея Григорьевича.

Вероятно, что отношения супругов Волконских разладились из-за появления в жизни Марии Николаевны Александра Поджио. Известно, что уже в Петровском заводе Поджио обрёл на неё большое влияние. В 1863 году, когда Мария Николаевна тяжело заболела, Александр Поджио и его супруга Лариса находились в Воронках, и оба ухаживали за ней вместе с Михаилом и Еленой Волконскими, и сестрой Софьей Раевской.

В 1868 году Александр снова жил в Воронках, потом уехал в Италию, весной 1873 года, уже больной, вернулся в поместье Елены Сергеевны и умер у неё на руках, завещая похоронить себя рядом с Волконскими.

В январе 1845 года Мария Николаевна получила разрешение поселиться в Иркутске с детьми, а вскоре для Волконского Сергей Григорьевича.

В Иркутске у Марии Николаевны произошло два столкновения с местными властями из-за посещения ею публичных мероприятий. После того, как Волконская с дочерью побывала в иркутском театре, вышло постановление, запрещающее «жёнам государственных преступников посещать общественные места увеселений» и, что жёны и дети государственных преступников не должны появляться в публичных местах и учебных заведениях «для воспитания юношества предназначенных».

М. Волконская, не смотря ни на что, открыла в Иркутске свой салон. По воспоминаниям Н. Белоголового: «…княгиня Марья Николаевна была дама совсем светская, любила общество и развлечения и сумела сделать из своего дома главный центр иркутской общественной жизни. <…> Зимой в доме Волконских жилось шумно и открыто, и всякий, принадлежавший к иркутскому обществу, почитал за честь бывать в нём, и только генерал-губернатор Руперт и его семья и иркутский гражданский губернатор Пятницкий избегали, вероятно из страха, чтобы не получить выговора из Петербурга, появляться на многолюдных праздниках в доме политического ссыльного».

С конца сороковых годов здоровье Марии Николаевны ухудшилось. Доктор запретил Марии Николаевне покидать дом, и она «совершенно утратила привычку быть на воздухе».

Последний период пребывания в Иркутске был омрачён семейным несчастьем дочери Марии Николаевны. Около года Волконская боролась с мужем, бывшим против брака Елены с чиновником при генерал-губернаторе Восточной Сибири Д. Молчановым.

С восшествием на престол Александра II, Мария Николаевна, по ходатайству дочери, получила разрешение приехать в Москву для лечения, Сергей Волконский уехал из Сибири в 1856 году. Супруги воссоединились в Москве в октябре 1856 года. В феврале 1857 года Волконскому, официально считавшемуся проживавшим в деревне Зыково, было разрешено поселиться в Москве. Внук Марии Николаевны так пишет о её последних годах: «Она смотрела на чужую жизнь из глубины своего прошлого, на чужую радость — из глубины своих страданий. Это не она смотрела строго, а её страдания смотрели из неё: можно всё забыть, но следов уничтожить нельзя. И я думаю, что это причина, по которой домочадцы, служащие, гувернантки боялись её».

Весной 1858 года с дочерью и внуком Мария Николаевна выехала за границу на воды. За границей Елена Сергеевна вышла замуж вторично (за дипломата Николая Аркадьевича Кочубея), и на этот раз брак оказался счастливым. В Ницце к семье присоединился С. Волконский, которому было позволено покинуть на несколько месяцев Россию для лечения. Волконские побывали в Риме, где Мария Николаевна посетила могилы матери и сестры Елены. Вместе с Кочубеями она возвратилась в Россию.

Здоровье Марии Николаевны было расстроено, болел и Сергей Григорьевич. М. Волконская снова побывала за границей в Виши, потом в Париже и в Женеве. Возвратившись, Мария Николаевна обосновалась в Воронках, в поместье Кочубея. В августе 1861 года внезапно скончался сын Елены Сергеевны Александр, от этой утраты Мария Николаевна уже не оправилась. Её состояние всё ухудшалось. Сергей Волконский был прикован к постели приступом подагры в эстляндском имении Фалле, впоследствии он очень сожалел, что не успел проститься с женой. Мария Николаевна Волконская умерла 10 августа 1863 года и была похоронена в Воронках.

После смерти Марии Николаевны, записки перешли к её сыну, Михаилу. Одним из тех, кому он доверил ознакомиться с воспоминаниями до их публикации, был Н. Некрасов, знакомый с Волконским довольно близко. Перед выходом в свет поэмы «Княгиня Е. И. Трубецкая» Некрасов просил Михаила Сергеевича прочесть её и дать свои замечания. Исправления Волконского были частично учтены автором, «поэма имела громадный успех».

В память о Марии Николаевне Волконской в 1975 году на экраны вышел фильм «Звезда пленительного счастья» (режиссёр В. Мотыль). Роль Марии Волконской исполнила Наталья Бондарчук. А в 2007 году Наталья Бондарчук сыграла роль Марии Волконской и в сериале «Одна любовь души моей», режиссёром и сценаристом которого она же и являлась.

Считается, что А. Пушкин был влюблён в Марию, а образ черкешенки в «Кавказском пленнике» был списан с Марии Раевской. Г. Олизар утверждал, что «Бахчисарайский фонтан» был создан для неё. Ряд стихотворений Пушкина был посвящен Марие Николаевне Волконской, одной из удивительных женщин своего времени.

---

Софья Толстая: Судьба жены гения

Имя Софьи Андреевны Толстой (1844—1919) известно значительно меньше, чем имя её мужа, Льва Николаевича Толстого, гиганта русской классики, оставившего колоссальный след в мировой литературе. Но, хорошо известно, что на плечи Софьи Андреевны легло столько испытаний и трудностей, что более героической женщины тяжело найти.

Она была не только незаменимой помощницей и хранительницей наследия Льва Толстого, но и писательницей. Супруги прожили вместе полвека. И, пусть любовь и была в их жизни, возможно и до самого конца, однако сложностей было больше. Не даром говорят, что брак — это тяжёлый труд и вторая работа. Им обоим было нелегко. Но счастье — это дело такое, за которое нужно бороться и строить, строить порой десятилетиями. Они оба оставили след в истории, и в плане потомков, и в плане памяти человечества. И это при поддержке друг друга. Ведь без жены Лев Николаевич, возможно сделал бы намного меньше, точно так же, как и он для неё стал целой вселенной.

Строки из дневника Софьи Андреевны Толстой как нельзя лучше характеризуют её жизнь, которую она посвятила великому писателю Льву Николаевичу Толстому: «Я служила гению почти сорок лет. Сотни раз я чувствовала, как во мне пробуждается моя интеллектуальная энергия и всевозможные желания — стремление к образованию, любовь к музыке и искусству… и снова, и снова я подавляла и душила эти желания… все спрашивают: «но почему такой бесполезной женщине, как ты, нужна интеллектуальная или художественная жизнь?». На этот вопрос я могу только ответить: «я не знаю, но вечно подавлять ее ради гения — большая беда».

В 1886 году Софья Андреевна стала издателем Л. Н. Толстого и выпустила восемь изданий его собрания сочинений, а также отдельные тома, работая на всех этапах процесса самостоятельно. Она начала собирать его архив сразу после свадьбы: бесценные черновики и рукописи «Войны и мира» не сохранились бы без неё.

Возможно, последним заветом великого Льва Николаевича Толстого, как о том очень мечтала Софья Андреевна, могло бы быть: «Любите, будьте счастливы, воспринимайте все преграды как вызовы, преодолевайте, не сдавайтесь, помогайте друг другу и старайтесь понять, прочувствовать людей вокруг вас. Будьте добрее, само-реализовывайтесь, совершенствуйтесь в духовном, телесном плане…».

Софья Берс была одной из трех дочерей статского советника, врача с немецкими корнями Андрея Евстафьевича Берса и его русской жены Любови Александровны Берс. Родители Софьи познакомились при необычных обстоятельствах. Свою будущую жену, Любовь Иславину, доктор Берс встретил, когда та была практически при смерти. Он вылечил её, а потом сделал предложение руки и сердца. Девушка тоже полюбила своего спасители и дала согласие на брак с человеком, старше себя на 18 лет. Однако муж изводил её ревностью и упреками в изменах всю жизнь, хотя никаких поводов для этого примерная жена и мать никогда не давала. Софья Андреевна повторила судьбу своей матери, избрав в мужья опытного мужчину, старше себя на 17 лет.

Лев Толстой с детства дружил с Любовью Александровной, мамой Софьи и ее братом Константином. Они часто гостили в Ясной Поляне у Толстых. Равно как и Лев Николаевич с удовольствием посещал имение Берсов в селе Ивицы. Лев знал Софью с рождения, но никогда не думал о ней как о женщине, а знатные дамы считали его не только некрасивым мужчиной, но и тяжелым человеком. У самого писателя к женщинам были очень жесткие требования: забыть про «свет», поселиться с ним в деревне и без остатка посвятить себя семье.

В августе 1862 года все дети Берс отправились в свое имение Ивицы навестить деда и по дороге заглянули погостить в Ясную Поляну. Софья Андреевна выглядела восхитительно. Она музицировала, пела, читала стихи.

И впервые в жизни Лев Николаевич посмотрел на неё другими глазами. Он увидел в Софье бесподобную, талантливую, желанную молодую особу. И, хотя Лев Николаевич отдавал себе отчет, что Соня ещё совсем ребенок, «вино ее прелести ударило ему в голову» — так эти свои чувства он потом опишет в романе-эпопеи «Война и мир». Даже внешность Наташи Ростовой была списана с Сони Берс — «худенькая, большеротая и некрасивая, но совершенно неотразимая в сиянии своей юности».

Род невесты был довольно знаменитый. Её предком был фаворит Екатерины II, первый министр народного просвещения Российской империи граф П. В. Завадовский. Отец, действительный статский советник Андрей Евстафьевич Берс происходивший по отцу из немецких дворян. Плюсом было то, что через её отца Лев Николаевич стал родственником Тургеневых. Графиня Софья Андреевна имела хорошее домашнее образование. В 1861 году сдала экзамен на звание домашней учительницы в Московском университете, причём выделилась русским сочинением на тему «Музыка».

17 сентября 1862 года пара официально обручилась, а через неделю в Москве состоялась свадьба. Ему было 35, ей 18. И прочие тоже замечали: «Она — прелесть хороша собою вся. Здраво умна, проста и нехитроумна — в ней должно быть и много характера, то есть воля её у неё в команде. Он в неё влюблен до Сириусов. Нет, всё ещё не успокоилась буря в его душе — притихла с медовым месяцем, а, там наверно, пронесутся ещё ураганы и моря сердитого шума».

Первая брачная ночь, к которой юную Софью, естественно, никто не подготовил, случилась прямо в карете по дороге в Ясную Поляну. Толстой после брачной ночи написал в дневнике коротко: «Не она».

Сразу после свадьбы Толстой дал прочесть супруге собственные дневники, в которых подробно описывал свои страстные отношения с крепостными женщинами, в результате которых рождались дети. В «Анне Карениной», 34-летний Константин Левин, полу-автобиографический персонаж, вёл себя аналогичным образом, прося свою 19-летнюю невесту Кити прочитать дневники и узнать о его прошлых проступках.

Софья Толстая так описала свои эмоции после дневников: «Все то, нечистое, что я узнала и прочла никогда не изгладилось из моего сердца и осталось страданием на всю жизнь». И всё-таки, несмотря ни на что, первые годы семейной жизни были для Толстых лучшими и самыми счастливыми в их почти полувековом браке. Лев Николаевич Толстой после женитьбы писал в своем дневнике: «Неимоверное счастье. Не может быть, чтобы все это кончилось только жизнью».