Бесплатный фрагмент - Свет Неутешенных

Пролог

«Когда в ночи покажется луна, не радуйся её свету, не радуйся прозрению. Прокляни глаза свои и молись о темноте, прикрыв их ладонями».

Коггвот

Утренний полумрак пригорода не предвещал ничего особенно хорошего. Несмотря на это, Родорик усмехнулся. Если и не радостно, то с явным облегчением. «Ещё темно, как славно». Никто, правда, не увидел этой усмешки, что там усмешки, его самого. Но всё же он был не один.

Престарелый шахтёр с мешком инструментов, скрюченный, бледноватый, кашляющий — не на что смотреть даже при свете. От этого и холодела его перетруженная поясница: он мнил себя последним человеком в Лекмерте, а может, и во всём Коггвоте, который заслуживает пристального внимания, к тому же в такой ранний час.

Какое-то время Родорик мялся на выходе из копей и морщил тучный старческий нос, тем самым привычно выдавая тревогу за раздражение. Но сейчас он боялся. Боялся, насколько позволял скепсис, нажитый за работой в душных Коггвотских шахтах. Теперь они не казались ему такими неприветливыми. Теперь он хотел спрятаться в них так глубоко, как возможно, затаиться.

— Чтоб они все передохли, — голос Родорика прозвучал хрипло и сдавленно. Тишина пугала его не меньше, чем незрячие глаза, которые он чувствовал там — в полутьме, прямо перед собой, которые смотрели. Не видели, но смотрели. — «Домой, надо домой».

Родорика одолевала спешка — затянутое тучами небо прояснялось. Он уже не ощущал, как рукоять кайла, то и дело подпрыгивая, врезается в плечо. Не слышал, как побрякивают инструменты внутри отсыревшего мешка. Не видел ничего, кроме покачивающихся в страшном танце уродливых силуэтов.

Низенькие, не выше шестидесяти сантиметров, существа, заполонившие пригородный пустырь, поворачивали вытянутые седые головы, отчего редкие длинные волосы у них на затылках колыхались, как маятники. Их пепельно-коричневая кожа отслаивалась рваными лохмами. Короткие обрубки плеч то и дело пошевеливались. Но самое неприятное — глаза: их не было. Только две отвратные бугристые складки.

Одни стояли, будто маленькие статуи, другие понуро сидели в грязи, вытянув ноги, сгорбившись. Остальные неуклюже бродили кто где. Согнутые беспалые ножонки встряхивали коленями тошнотворного вида кожные наросты, свисающие с груди и брюха. Шлёп… шлёп…

«Надо успеть, пока они опять не начали». Родорик ускорил шаги, переступая через попадающиеся под ногами тельца, брезгливо увиливая от других, колышущихся, будто под ветром. Решётка городских ворот не двигалась, хотя, казалось, когда он достигнет её, она рухнет и врежется в землю в дюйме от кончика его носа. «Быстрее, быстрее…» Копошение прекратилось, в образовавшейся тиши слышалась лишь торопливая поступь, подкрепляемая бряканьем железа.

Внезапно уродец, сидящий у шершавого булыжника, издал протяжный урчащий звук, не поднимая незрячей головы. Что-то тоскливое и отчаявшееся слышалось в этой песне. Родорик ненавидел её. Всеми чувствами ненавидел. Лежащее на спине существо, не шевелясь, ответило таким же неприятным зовом. Его подхватили разом несколько трудноразличимых голосков. Вне себя от страха Родорик затрясся, но ни звука не сорвалось с его губ — он боялся говорить вместе с ними.

Всё, что ему оставалось, — слушать, рассеивая болтающимися полами грязной шахтёрской куртки струи коричневатого тумана, который густел с каждой минутой, навеивал что-то. Что-то безумное.

— Ещё один, — послышался сухой окрик.

— Так бери, — последовал резкий ответ. — Мне осточертело торчать здесь. От них несёт, как от гнилого мяса. Я, Сырость, вообще не представляю, как ты можешь это жрать.

Знакомые голоса. Хоть темнота копей и попортила Родорику зрение, на слух он не жаловался. «Первый — явно Тлинс. Второй… второй, кажется, Мерхсот. Да, Мерхсот».

— Зато даром, — выплюнул Тлинс коротко, он и этого говорить не хотел. — Какая-то польза от них должна быть. Если основательно пожарить, накидать разных специй — даже ничего выходит.

— Если нос зажать.

— А что прикажешь делать? Мелкое зверьё передохло, что не передохло — то есть нельзя. Силки, которые я поставил в подлеске, так и стоят нетронутыми. Отдавать последние крохи за неладную тушку порося, которого эти увальни охотники подобрали где-то в чаще?.. Нет уж. Вот тебе. За так.

Мерхсот, остроносый колючий тип, потёр щёку, покрытую твёрдой светлой щетиной. Он знатно подмёрз в своей приталенной курточке из козьей шерсти.

— Помрёшь ты от такой диеты, болван.

— И в тот же день воздам хвалу… тем, кому там молятся эти проповедники, — Рослый мясник бесстрастного вида, в котором Родорик признал Тлинса, выпрямился, держа за ноги двух обезглавленных уродцев. Вытянутые головы валялись в грязи, испуская густые ручейки характерно белой крови.

— Не мог в лавке это сделать? — Мерхсот с отвращением отвернулся, впрочем, неприятного вида не избежал. Прямо за ним из земли торчал корень толщиной со ствол старого вяза, прямо посреди дороги, ведущей к городу. На светлой бугристой поверхности бухли омерзительные полупрозрачные наросты, заполненные молочно-белым субстратом. Один, раздувшийся больше остальных, своевременно крякнул и порвался. Наружу с чавканьем вывалились скрюченные свернувшиеся тельца. Мерхсот еле успел отскочить, прежде чем хлынувший молочно-белый поток не окатил его портки.

Тлинс, не шелохнувшись, — он стоял в стороне — вытер кривой разделочный нож о голенище и сунул за спину в ножны на широком ремне, укрытые полами кожаного жилета. Нескольких пуговиц недоставало, а левый внутренний карман уже давно обзавёлся заметной дырой.

— На кой мне их головы в лавке? Они и здесь-то ни к чему.

Мерхсот с ненавистью уставился на новорождённых уродцев, возящихся в грязи.

— Псам поглодать, — он безразлично пожал плечами и сразу же пожалел, что не оборвал разговор, который мнил крайне бессмысленным, в такой удачный для того момент. Тлинс отхаркнул вязкую желтоватую слюну.

— Я их люблю, не забывай. Смотри-ка… Это не Родорик ли топает? — он возвысил голос. — Как там под землёй сегодня?

Мясник вяло приподнял далеко посаженные брови и только этим приветствием и обошёлся. Мерхсот и того не предпринял.

— Темно, — глухо пробормотал Родорик, не сбавляя шаг. Больше ему нечего было ответить. А он ни о чём другом и не думал.

— Иногда меня зависть берёт, — лязгнул Мерхсот и отвернулся. — Эти шахтёры роются в своих тоннелях: видят темноту, слышат тишину. Знай киркой постукивай. И никакой тебе нечисти. Никакого урчания, никакой вони. Тоже, что ли, пойти в шахты? Брошу я это пастбище. Брошу и уйду куда-нибудь, где потемней. Так и знай, Тлинс.

Пастух поднял камень и швырнул в раздутый нарост. Шлёп… — ещё несколько тел.

Дервар

Дребезжащая мелодия покончила с тишиной. Справедливости ради, тишина была неполной. Хотя и не сказать, чтобы скрежет лопаты и глухой стук комков земли сильно тревожили её.

Тощий черноволосый менестрель, пристроившийся в корнях засохшего вяза, убрал руку с железной лютни и долго выдохнул, уставившись в ночную тень.

— Не идёт, мастер Кёртис? — заботливо пропыхтел жирный верзила, высунувшись из ямы, и утёр вспотевший лоб тыльной, но от того не менее грязной, стороной руки.

— Не идёт, Рокрим, — с досадой подтвердил черноволосый и поглядел на лютню. Затейливая наружность и все иные качества инструмента гласили, что его изготовил настоящий профессионал своего дела. Приятный на вид начищенный металл смотрелся более чем величественно, а мелодия, какой бы бездарной ни выходила, всегда получалась переливчатой и гулкой. Но сейчас что-то не шло.

Лопата врезалась в подгнившую древесину.

— Мастер Кёртис, верёвку не подадите? — попросил Рокрим и исчез в яме по самую лохматую макушку. — Ничего, что я вас тревожу?

— Нет-нет, к твоим услугам, — Кёртис легко поднялся, выпрямился и поправил измятый плащ, в который всё это время кутался. — Иногда только такие плёвости и вселяют в меня вдохновение. А вот и верёвка. Держи.

Он положил на край ямы недлинный истёртый моток, предварительно очистив от приставших сухих листьев и веточек. Здоровая пятерня высунулась на поверхность и сгребла то, что было попрошено.

— А вы, мастер Кёртис, в тот раз наигрывали… помните?

— Дай-ка подумать… — подобрав отложенную лютню, Кёртис поставил ногу на выдающийся корень и сосредоточенно сморщился. — А-а!.. Вот эта? — несколько струн дёрнулись в полузабытой очерёдности. — Славная, славная… Ничего не скажешь.

Рокрим выбрался из ямы, разбрасывая сапогами разрытую землю, и задрал голову.

— По виду, крепкая… — вопросительно заключил он, приметив ветку покряжистей. Не переставая наигрывать, Кёртис искоса глянул в яму, затем наверх.

— Должна…

Они одновременно опустили головы и бегло обменялись взглядами. Рокрим перекинул верёвку через толстый сук, подёргал.

— Должна, — и снова скрылся в яме.

— Но я уже не совсем её помню, — Кёртис уселся в сени дерева и поёрзал, укрыв колени краями плаща. — Жаль… А хотя… — он несильно подёргал струны, доверяясь памяти пальцев. — Вот же!

— Узнаю! — Рокрим раскряхтелся милым хохотком и вылез из ямы, сжимая конец перепачканной верёвки, не переставая улыбаться. — А ещё раз сыграете?

Верёвка натянулась, зашуршала по ветке, соскребая влажную древесную пыль. Здоровяк нисколько не утруждался, даже подсвистел что-то, пока менестрель играл. Мелодия — и впрямь хоть куда.

Сперва над ямой показались плечи, исхудалые, почерневшие. Голова почти не видна, подбородок упирается в грудь. Трудно сказать, девка, по всей видимости. Струйки земли бегут по сгнившим лохмам юбки, некогда светлой сорочки.

— Красиво… — одобрил черноволосый и вновь заиграл. Управившись, Рокрим привязал конец верёвки к стволу и хотел уже согласиться, но передумал. Только улыбнулся, растянув пухлые щёки, заросшие острой серой щетиной.

Поднялся ветерок. Прохладный, но нежный, он растрепал мелкие ветки, словно грязные волосы. Под его игривыми вздохами покачивался тонкий женский силуэт.

В ночной тени ещё долго звучала дребезжащая мелодия. Трое слушали её. Трое молчали.

Стук в глухой темноте

Складки между впалыми щеками и носом придавали худощавой физиономии Креупци некую мрачность. Надо отметить, что этакая мрачность приходилась как нельзя к месту: лавка у трактирной двери, на которой он устроился, дабы выкурить свою утреннюю трубочку, отсырела и источала гниловатый душок. Утро выдалось не из приятных. К тому же боль в глазах не утихала, это длилось уже несколько месяцев, к ней не удавалось привыкнуть. Неявная, но постоянная, она покидала его только в непроглядном мраке.

Нестарый проповедник, завёрнутый в тёмно-пепельные одежды, с крайним пониманием молчал, отскребая ногтем грязь от потрёпанного края робы. Бернек — так его звали, хотя сам он редко представлялся без особой нужды.

В утренних потёмках раздалось мокрое пошлёпывание, затем показалась маленькая тощая фигурка. Гаденькие ножки, согнутые в коленях, тревожили пригородную дорогу беспалыми ступнями.

— Сырость… — ругнулся Креупци, скривив рот, и запустил пальцы в коротко остриженные волосы. Покачивающийся силуэтец с неизвестной целью пробирался сквозь туман. — Какой в тебе толк, если твои молитвы не хочется слушать, а твоё молчание — раздражает?

Бернек своевременно закончил чистку, которая видимого результата не приносила, и укрыл руки под полами одежд. Креупци поднялся и похрустел костями.

— Лавка в твоём распоряжении, — бросил он перед уходом. — «Сырость, даже не покурил».

Трубка вернулась во внутренний карман, с неким разочарованием. Креупци водрузил на плечо кирку, только того и ждавшую, и пошагал в туман.

«Шахты…» Мрачные ходы, прорытые под землями Коггвота, никогда не славились радушием. Они уходили вглубь, куда-то в темноту, где слышались лишь гулкие удары кирок, скрежет лопат, стук молотков. Платили за такую работу, прямо скажем, не щедро, в то же время и получить её не представлялось таким уж затратным делом. Брали всех, кого придётся, рабочих всегда недоставало.

Время от времени слышалось урчание, шлепки и чавканье. На пути встречались полуразложившиеся коричневые тельца — скоро и они догниют. В дымке возникали и пропадали одинокие фигурки. Одни падали, другие плелись дальше и падали где-то в другом месте, но все они умирали. Стремительно, хоть и медленно в каком-то смысле.

Сочувствия Креупци к ним не испытывал, он был не в силах отделаться от ощущения, что твари следят за ним. Но ни глаз, ни самих наблюдателей, ничего, кроме грязной дымки, в которой маячили остроконечные исполинские тени.

Корни ползли из земли там, где никогда не росло ничего серьёзнее чахлой травы, пробивали улицы, пригородные дороги, треснутые пустыри. Наиболее самомнительные лесорубы поначалу пытались корчевать их, но топоры раз за разом тупились, лопаты безвозвратно гнулись, в то время как брань всё усиливалась. Коггвот был огромен, слушки про Корневой мор и загадочных уродцев, порождённых им, расползались неспешно и лениво.

Северный подземный вход в копи венчала сколоченная из разношёрстных досок стена высотой в три с половиной метра. Её освещал лишь слабый свет факела в держателе.

Креупци постучался и отступил назад, предоставляя незаметной дверке возможность раскрыться. Привратник Койел не заставил себя ждать. Неизбежно стареющий, отработавший своё туннельщик, обладатель длинного носа, сальной копны волос и маленьких слеповатых глазок.

— Ты рано, — он отодвинулся в сторону, и Креупци с облегчением шагнул во мрак. Хлопнувшись о стену, дверка привычно вернулась обратно. Койел стукнул засовом и снял со стены причудливый фонарь. — Восемь свеч. Как обычно, — он достал из огромной кожаной торбы, висящей на вбитом в стену крюке, бумажный свёрток. — Не пожги всё раньше времени, чтобы не пришлось топать наверх за новыми. Бывай.

Креупци не произнёс ни слова. Он был убеждён, что это место создано для того, чтобы молчать. Боль в глазах понемногу стихала.

Входная шахта всегда оставалась в непроглядной тьме. Свет тут и не требовался. Каждый, даже не особо уважающий себя туннельщик мог пройти по ней с завязанными глазами. Она вела в гигантский слабоосвещённый холл с провалом посередине. Ничем не огороженная спиральная тропа в свете вереницы факелов тянулась вниз вдоль бугристых стен. Из глубины доносилось раскатистое «тук… тук…»

Креупци удавалось расслабиться лишь здесь. Здесь он чувствовал уединение; там, снаружи, оно ему недоступно. Никому не доступно. «Постоянно это урчание и чавканье. Эти шлепки, этот запах…» Его передёрнуло при мысли о гадких наростах. Уродцы обратили в руины последние крохи того комфорта, на который он ещё мог надеяться. Он и позабыл, каково это — остаться одному, не ощущать, что рядом кто-то есть, всегда.

Проём в стене прервал череду факелов. Креупци бросил взгляд в темноту и свернул с тропы. Выложенный влажными плитами коридор освещался такими же факелами. Одни источали всё ещё сносный свет, некоторые еле тлели. Значит, сейчас придёт Койел и зажжёт новые. «Что-то он не торопится».

Далёкий стук приглушила усталая поступь. Креупци без удивления остановился. Идущая навстречу скрюченная фигура сделала ещё несколько неуверенных шагов и тоже замерла.

— Родорик, ты? — по правде, Креупци и так знал, что это он. Они постоянно сталкивались в этом туннеле. Старый шахтёр — торопился домой до того, как окончательно рассветёт, Креупци — норовил запрятаться в шахтах, погрязнуть во тьме. Они понимали друг друга, пожалуй, получше многих, но никогда не говорили ни о чём серьёзном.

— Креупци!.. — Родорик расплылся в улыбке, кончик длинного носа слегка согнулся. — Как, ещё не рассвело?

Креупци издал снисходительный смешок.

— Нет, Родорик, но всё равно не мешкай.

Они прощально кивнули друг другу и двинулись в прежнем направлении.

— Креупци… — Родорик ни с того, ни с сего обернулся. Никогда такого не было. Чтобы он и замешкался перед уходом — никогда, определённо. Креупци остановился, вопросительно ожидая. — Удачи в шахтах… Удачной работы.

— И ты, Родорик, не спотыкайся, — Креупци показал наиболее дружелюбную улыбку из тех, которые когда-либо появлялись на его лице. Старик растерянно, будто самому себе удивляясь, отрывисто покивал, уставившись в землю, пробормотал что-то и торопливо побрёл дальше.

Сумрачные шахтёры в пыльных холщовых одёжках столпились на неровном плато. Засыпанные каменной крошкой головы казались поседевшими. Ни один не обернулся, когда на одном из помостов, скрытых тенью, возникла одинокая фигура Креупци. Впрочем, он тут же пропал, лишь ненадолго помедлив, глядя на них.

Неоживлённая работа прекратилась. Кирки покоились на оттекающих плечах, возле мятых кожаных сапог. Стук уступил место тревожной тишине, коротким покашливаниям и хриплым вздохам.

— Так, потеснитесь уже, — потребовал толстоватый надсмотрщик Уодс, заросший и взволнованный. Работяги нехотя расступились, но так и не отняли взглядов от лежащего перед ними тела. — Кто видел, как он упал? А?.. Вот ты, Олви. Вы работали рядом.

Хлипкий с виду коротенький мужичок — один из самых молодых здесь — дёрнулся, услышав своё имя, и выронил кирку. Крупные широко посаженные глаза заскакали.

— Я головой лишний раз не кручу, мастер Уодс, — пролепетал он, принимая испуганную позу. — Темно же ж тут. И чего смотреть? Нечего. Так никаких свечей не напасёшься. Всё прогорит. Я слышал только… как он вскрикнул… сорвался когда. И всё, больше ничего.

Уодс поморщился, в очередной раз глянув на кроваво-серую картину, которую являл собой бедняга Толвиас, как ни странно, сейчас тот выглядел менее неказистым, чем при жизни.

— Оттащите тело наверх. Шевелитесь, вытрите тут всё и к работе. К работе, господа.

Олви и ещё один шахтёр, не менее потрёпанной наружности, поволокли Толвиаса вверх по тропке, кряхтя и испуганно бранясь вполголоса. Остальные с подозрительной прыткостью разошлись по своим туннелям, и стук мало-помалу возобновился.

«Толвиас проработал в копях подольше многих, — приземистый Соттак отряхнул бороду от пыли, поглядывая на кровавый след с помоста. — Сорвался… Вот так взял и сорвался?»

Обычно он не любил встревать в дела, его не касающиеся, но, как-никак, Толвиас приходился ему приятелем. Они трудились в соседствующих проёмах и частенько коротали время, распивая разбавленный эль за обсуждением каких-нибудь незначительных новостей. Хотя в последнее время все пересуды как-то сами собой сводились к нечисти, заполнившей всю ближнюю и дальнюю округу.

«Король убёг, — лопотал Толвиас, отрываясь от бурдюка, изредка почёсывая неказистую рожу. Они сидели на выступе, уставившись на выход из копей, освещённый далёким пятнышком света. — А ты говоришь, делать. Что делать? Кайлом стучать — других соображений не имеется».

— Соттак, что с тобой? — прогудел знакомый голос.

— Креупци, — шахтёр обернулся, не изменившись в лице, и медленно вернул взгляд в темноту. — Ты… слышал, да?.. Уже слышал?..

— Мне жаль, — Креупци с трудом потёр глаза, даже головой двигать не хотелось. Душный полумрак сгущался. Убаюкивал. — Не работается как-то, верно? После такого… Видно, он сослепу…

Какое-то время Соттак пасмурно молчал.

— Креупци… ты… ты же и без меня знаешь, что не сослепу, — прождав ответ чересчур долго, шахтёр повернул голову — никого. — Креупци?.. Ты… здесь?

Креупци уже не слышал. Ничего, кроме своей осторожной поступи. «Влево, опять влево…» Тропа уходила вниз, по бокам тянулись подпорки с тухнущими факелами, невысокие своды оставались в тени. Уклон почти не чувствовался, с непривычки таким лядом можно было уйти глубоко-глубоко, особенно если не знать, куда идёшь. Но Креупци знал, хорошо знал — в темноту.

Тоннель оборвался без видимого предупреждения. Креупци вышел на ограждённый помост, выдающийся над пропастью, и застыл. Он волей-неволей всегда засматривался. Перед ним зияла гигантская подземная долина — низинный ярус. Здешние шахтёры выглядели куда менее располагающе: мрак сказывался на них неблаготворно. Усталость и сдавленная злость не сходили с пыльных физиономий. Они почти не разговаривали, не смотрели друг на друга, будто одно железо для них и существовало. Бугристые рудные жилы стонали под ударами старых кирок, эта песня не прерывалась никогда.

Не удивительно, шахтёры и в целом-то не особенно приветливы, тем более, в такой глухой темноте. Колеблющееся пламя факелов, казалось, только сгущает её. Она почти осязаема, сочится отовсюду, как туман, окутывает и усыпляет. Единственное, что приводило в чувства, спасало от смертельной дремоты — надрывный кашель, от него делалось не по себе. То тут, то там, и снова — «тук… тук… тук…»

Одинокий шахтёр, спящий у стены на прохудившемся тюфячке, вздрогнул и перевернулся на спину, опять дёрнулся. Креупци глянул на него, как на очередной булыжник, попавшийся по пути, и подцепил за кольцо погнутый фонарь, бесхозно покоившийся возле стянутой перед сном сбитой обувки. Тусклый огонёк свечи определённо не привлекал внимания. Как и требовалось.

— Я работаю в копях уже двадцать лет, — в голосе Соттака прозвучала неуверенная настойчивость. — И за эти двадцать лет я ни разу… Уодс… ни разу не видел, чтобы он оступился хоть на шажочек. Хватит дурить меня. Я… не слабоумен. Знаю, что сделалось. Только не знаю как. И работать дальше я не буду. Не буду.

Уодс снисходительно вздохнул и упёрся предплечьями в заборчик, отделяющий их от пропасти.

— Ты хороший работник, Соттак. Жаль только, в твою работу не входит сметливость. С чего ты взял, что я, как ты говоришь, дурю тебя? Нужно мне это?.. Не нужно. Я нуждаюсь в каждом шахтёре.

— В каждом никто не нуждается, — Соттак таращился во мрак, переминаясь с ноги на ногу. Доски помоста то и дело поскрипывали. — Я догадываюсь, кто может знать. Тот старик. Толвиас работал с ним на нижнем ярусе. То-то он такой перепуганный ходит.

— Родорик? Это вряд ли. Он всегда такой. С тех пор, как сбежал от жены.

— Толвиас говорил, они копают какие-то тоннели. Не для добычи железа. Для чего, сказал, не знает. Он был сам не свой последние дни. Говорил мало, не как обычно. Обычно он много говорил. Так, что и не заткнуть. А тут молчит. Я и насторожился, но расспрашивать не стал. Надо было… Хотя я и без объяснений догадываюсь, что там что-то нечисто. Я не буду работать, в бездну эти шахты. Я думал, хоть здесь я допрошусь покоя, — шахтёр повернул к надсмотрщику перекошенное лицо. — Мало нам этих слепых смрадышей, так ещё и король нас бросил. Как же это, а?.. Коггвот разорён, люди прячутся от света, лишь бы не видеть того, что делается. Так… не должно быть. В бездну вас. Вас всех с вашей проклятой духотой.

Ладонь ярусного надсмотрщика легла Соттаку на плечо.

— Ты расстроен, — голос Уодса прозвучал глухо и неприятно. — Но горечь не подтверждает опасений. В шахтах темно — всего не увидеть, вот ты и додумываешь.

Соттак в сомнении прищурил глаза, ему хотелось поверить, вернуться к работе как ни в чём ни бывало, забыть обо всём — он отвернулся, и его взгляд вновь канул во тьму.

Разорённые гнёзда

Мрак над виноградником

Встреча была назначена на время сумерек. Дэйдэт Шлейгенс думал о ней с неприятной тревогой. Письмо, пришедшее на днях, так и покоилось на тумбочке в прихожей, куда легло сразу после прочтения. Вообще-то, Дэйдэт никогда не оставлял письма без присмотра — глаза прислуги так и норовили влезть, куда не следует — но сейчас он напрочь забыл об этом или не посчитал важным в этом случае. «Уорен Тепьюк», — значилось в конце, это имя слишком смутило его. Не смутило, вызвало страх.

Старинный род. В Дерваре нет старинных родов, все они прерывались, а семейство Тепьюков процветало, насколько вообще можно процветать в таком месте. Дэйдэт знал о нём, наверно, побольше остальных и потому всячески избегал любых встреч, упоминаний, всего того, что могло хоть как-то их связывать. «Что за внезапность?» — так он и сидел в своём кресле и в нервном ожидании, пока сгущались потёмки.

Нерасторопные шаги оборвали поток тяжёлых мыслей, как спасительная песнь, и вошла Шилис — служанка средних лет, вполне привлекательная, — соткавшись из сумрака коридора.

— Мастер Шлейгенс, к вам пришли, — сообщила она осторожно. — Господин Ренсен Тепьюк.

Дэйдэт уставился на её фартук, запятнанный жиром. Должно быть, намечался ужин. «Ренсен… В письме было имя его отца. Что это значит?»

— Отведи его в виноградник. Скажи, я сейчас подойду.

Когда служанка удалилась, Дэйдэт стянул домашний потрёпанный халат, надел свой виноградный жилет для приёма гостей и убрал назад тонкие волосики цвета тёмного эля. «Надо выглядеть достойно, даже когда ты не понимаешь, что происходит», — как говорила его тётка. Не то чтобы он к ней сильно прислушивался.

Виноградник помрачнел. Побуревшие листья заколыхались и притихли, ветер будто отказался шелестеть ими. Гость стоял неподвижно, в его позе не было ни толики волнения, нетерпения или того, что может испытывать человек, которого заставили ждать. Дэйдэт не винил Шилис за то, что она улизнула на кухню, он и сам с удовольствием улизнул бы.

— Позвольте представиться…

— Нет нужды, господин Шлейгенс, — прервал гость. — Думаете, я пришёл бы к вам, не зная вашего имени?

Дэйдэт остановился в почтительных двух шагах и поклонился. Ренсен Тепьюк уступал ему в росте почти на голову. Не старше тридцати, в одежде придерживался тёмных оттенков багрового и коричневого. Привлекательный, куда привлекательнее, чем предполагалось. Убранные назад волосы не доставали до плеч, сложенные ладони застыли на животе, а медлящий взгляд источал сдержанность, которую язык бы не повернулся назвать человеческой.

— Прошу прощения, — Ренсен опустил нижнюю губу, как бы изобразив улыбку, рот так и остался слегка приоткрытым. — Мы, кажется, ввели вас в заблуждение. У моего отца появились срочные дела. Я буду говорить от лица нашего семейства. Надеюсь, вы не против?

Дэйдэт выставил перед собой кисти ладонями кверху, выказывая своё безоговорочное «не против».

— О чём будет разговор? Ваш отец не дал никаких разъяснений.

— Поверьте, я и сам в некотором замешательстве, — Ренсен закрыл глаза и вслушался в шуршание листьев, ветерок опять разыгрался. — Что вы знаете о Ночном Ворье?

По правде-то, о Ночном Ворье знали все. Все, кто жил в Дерваре, разумеется.

— Мои сведения весьма туманны, — Дэйдэт хладнокровно пожал плечами, — Но я достаточно слышал о вас, чтобы догадаться, что вы говорите о чём-то конкретном.

Ренсен оттопырил губу, оголив нижний ряд зубов.

— Вы правы. Суть разговора далеко не размыта. Я слышал о вас, господин Шлейгенс. Многие слышали о Винном Торговце. Вы относитесь к этому месту со странной теплотой. Поэтому я пришёл к вам, — Тепьюк замолчал на какое-то время, глубоко вдыхая запах винограда. — Как известно, в Дерваре никогда не было правителя. Мы заперты в тюрьме без тюремщика. Так вот некоторых не устраивает такой порядок вещей.

Дэйдэт беззвучно усмехнулся.

— Сомневаюсь, что его можно изменить. Преступники нежатся в беззаконии и от него не откажутся. Ни ради короля, ни ради собственных детей. И потом, даже если эти «некоторые» и попытаются водрузить какого-нибудь пройдоху на трон, что с того? Его прирежут, сразу же, он и устроиться на нём не успеет. Момент был упущен с самого начала.

Дэйдэт уже почти не различал выражения лица своего гостя. Мрак сгущался над виноградником.

— В этом вы правы, людям король не нужен. Но всё же есть один закон, которому они подчиняются. Единственный и безоговорочный. Уверен, вы догадываетесь, к чему я веду. Этот инструмент перед глазами, он так очевиден, что незаметен. Но вы, господин Шлейгенс, вы видите его ценность. И почему-то мне всё равно приходится играть с вами в глупые загадки, — голос Ренсена звучал по-прежнему бесстрастно, но темнота обострила его, теперь он пронизывал Дэйдэта, как игла. — В Дерваре всегда был король. Это не какой-то никчёмный толстосум, просиживающий вычурное кресло в железном венце. Это Ночь. Она прикрывает людские бесчинства маской мрака. Она правит этим местом. Те, кто не спит — лишь её подданные. Безжалостные богомерзкие нелюди, но в их возможностях даровать власть и в их силах забрать её.

Дэйдэт убеждённо покачал головой.

— Весьма поэтично, но этой силой нельзя управлять. Ночное Ворьё слишком многочисленно. Предполагаю, счёт идёт на тысячи. И все они…

— Да, я знаю, кто они, — бесцветный отблеск луны обозначил немой взгляд Ренсена. — Их бесчеловечность граничит с одержимостью. И самое смешное, все они, по большей части, одиночки.

— Вот именно, — Дэйдэт невольно перешёл на деловой тон, который использовал при заключении сомнительных сделок, которые, тем не менее, требовалось заключить. — Разрозненные головорезы, как вы сами сказали — не причина для страха.

— С вами многие не согласятся, — Тепьюк вновь улыбнулся нижними зубами. — Но вы опять правы. Были бы правы, точнее. Вы слышали о недавних нападениях? Дома были разграблены, хозяева — жестоко убиты…

Дэйдэт аккуратно притянул к себе одеревенелую плеть и сорвал несколько ягод.

— Такое случается редко, — косточки захрустели у него во рту. — Ворьё не охотится на спящих. Думаю, простые грабители.

— Вот и я так подумал. Но вчерашним вечером до меня дошли вести ещё об одном разорённом гнезде, — Ренсен замолчал столь уверенно, словно все последующие объяснения не требовались. — Я удивлён, что вы до сих пор не знаете. Кому как не вам знать, что происходит с вашими родственниками?

— Тётушка?..

Дэйдэт Шлейгенс надолго отправил взгляд в темноту.

— Пепелище ещё долго не остынет, но огонь унялся, — Ренсен развёл руками. — Если вы вдруг захотите наведаться туда.

Предугадав долгую тишину, Тепьюк прикрыл глаза, ожидание его не смущало. Дэйдэт, и впрямь, какое-то время прохаживался среди винограда по выложенной плиткой дорожке, постукивая туфлями. Наконец, он остановился и спрятал ладони в маленьких кармашках жилета.

— Никто в здравом уме не выпустит из виду… влияние моей тётки. Напасть на её дом — чистой воды безумие.

— Дом, — Ренсен состроил снисходительную мину. — Рабочее пристанище, одно из многих. Подозреваю, что ни вам, ни мне, ни кому-либо другому не известно, где находится её подлинный приют. Но да, жест — более чем вопиющий.

— Я сомневаюсь, что Ворьё стало бы выслушивать чьи-то приказы. Если это и их рук дело… Как заставить умалишённого делать то, что подвластно рассудку? — Дэйдэт похолодел от собственных слов и ещё более удручающих мыслей. — Если кто-то нашёл способ управлять ими… Пепел — лишь вопрос времени.

Ренсен не улыбнулся, но улыбка подразумевалась.

— Теперь и вы говорите, как менестрель.

Пепелище

Рухнувшие обугленные своды тлели в груде пепла. От них всё ещё исходил приличный жар, не позволяющий подойти вплотную. А Дэйдэт и не хотел подходить. Ничего любопытного в пепелище тёткиного дома он не находил — её там не было. Его привлекала иная картина.

На толстом суку близрастущей липы — с одного бока редкая листва истлела от пламени пожара — покачивался повешенный. Внешностью при жизни он обладал неприметной, и всё-таки наряд говорил о нём достаточно красноречиво: двуцветные брюки с зелёной и коричневой штаниной носили все, кто служил Дэйде Шлейгенс. Племянник не упускал случая высмеять тётушкины причуды, хотя сейчас он не улыбнулся.

«Слишком открыто, — первое, что он подумал. — Слишком нагло».

— Мастер Шлейгенс… — позвал Тюк, стоящий неподалёку. Бледно-зеленоватый оттенок кожи придавал ему болезненный вид. Впрочем, он действительно болел чем-то, судя по впалым щекам. Малоприятную компанию ему составлял его кузен Вьюк, заросший чёрными грязными патлами и постоянно недовольный. Дэйдэт платил им за свою безопасность и помощь в делишках разного рода, навроде этого. — Скоро темнеть начнёт.

— Так поторопитесь, — невозмутимо отозвался Дэйдэт и поманил помощников жестом. — Давайте-ка снимайте его.

Тюк неохотно повиновался и подковылял к дереву.

— Копать придётся? — необнадёженно догадался Вьюк. — Тогда схожу за лопатой. У Бернадетты точно найдётся.

— Только без выпивки, друг мой, — Дэйдэт знал, чем обычно оборачиваются заглядывания в хорошо известный ему трактир. — Даже если она сама предложит, в чём сомневаюсь. Туда и обратно.

Ворча что-то под вытянутый нос, Вьюк пошагал прочь. Дэйдэт присел на корточки у горки пепла, которая успела подостыть и погрузил руку в золу, уже терпимо горячую.

— Что у вас, мастер Дэйдэт? — поинтересовался Тюк издали. Нащупав нагретый металл, Дэйдэт вытянул на свет грубую цепочку из старого золота.

— Видимо, её присыпало, когда дом рухнул, — пробормотал он. — Она не носит такое… Больше похоже на неумелый подарок.

— Мастер Дэйдэт… — Тюк выдал волнение в голосе.

— Что ещё? — сунув цепочку в карман своего виноградного жилета, Дэйдэт поднялся и обернулся.

— Коричневые.

Из-за каменной трёхметровой изгороди, расположенной близ пепелища, вышли двое — высокий и узкомордый. Их кожа имела характерный неприятно-коричневый оттенок. Одеты были в лёгкую кожаную броню, у поясов побрякивали клинки в застарелых ножнах. В Дерваре не ковали хорошую сталь. Приходилось довольствоваться тем, что есть.

— Шляются, — фыркнул Тюк, втянул носом накопившиеся сопли и сплюнул им вслед. — Откуда они взялись, как думаете? Полгода назад их не было. А сейчас — вон сколько. На каждом шагу.

— Не так важно, откуда, — Дэйдэт с любопытством прищурился, глядя на крышу особняка торчащую над забором. — Важнее… — он не договорил, задумчиво уставившись на плиты, устилающие пустынную улочку. — Забор построил. Отгородился. Теперь и не поймёшь. Хотя и раньше.

Подоспел Вьюк с лопатой, на которой намертво засохли комья грязи.

— Не думал, что нам придётся хоронить безвестных ублюдков вашей дражайшей тётушки, — бегло заметил он, принимаясь копать прямо под деревом. Лопата добротно рубила корни, стоял страшный скрежет, в земле обнаружилось полно мелких камней.

— И правда, мастер Дэйдэт, — повешенный глухо рухнул Тюку под ноги, после того как тот перерезал верёвку охотничьим ножом. — Раньше я не наблюдал в вас такого уважения к мёртвым.

— Это не уважение, это предусмотрительность, — Дэйдэт заложил большие пальцы за ремень. — Не случайно носителя этих славных брючек повесили возле пристанища моей тёти. Он работал на неё. Иной причины надевать… подобное я не вижу. Очевидно, его повесили до пожара. Одежда у него пригорела, видите?

— И зачем? — Вьюк, уставший копать, отошёл от неглубокой ямы, которую успел вырыть, и неучтиво всучил лопату кузену. Дэйдэт в сомнении поджал губы, проигнорировав вопрос.

— Управитесь без меня. Я отлучусь ненадолго.

Винный Торговец любил «Закрытый кошелёк». Хотя бы потому, что только здесь из всех прочих питейных мест в Бескоролевстве ему удавалось расслабиться.

Хозяйка Бернадетта, худощавая бледная женщина с жёсткими чертами лица, копалась в погребе по каким-то своим нуждам. Посетителей насчитывалось не так много, да её и не осмеливались беспокоить по поводу мелочей, навроде иссякающей выпивки. Она приходила и освежала кружки в то время, которое считала для того подходящим.

Трактирщица брала пробы из новопривезённых бочонков, стоящих в ряд у стены почти до потолка.

— Как идут дела? — осведомился Дэйдэт, спустившись по проседающим шершавым ступеням в полумрак погребка, развеиваемый светом фонаря.

— Как обычно, дорогуша, — отозвалась Бернадетта, закупоривая очередной испробованный бочонок. — Соболезную по поводу Дэйды, если тебе требуются мои соболезнования. Но ты же не за ними пришёл.

Дэйдэт признательно покивал.

— Ты женщина влиятельная и горячо мной уважаемая. «Закрытый кошелёк» всегда был твоими ушами. Может, кто-то из твоих пьяниц слышал, что творится в поместье Далроп?

Бернадетта остановилась на миг.

— Это не то место, о котором ходят слухи, дорогуша. Полгода назад я пыталась разузнать о нём поподробнее и лишилась помощника. Я больше не собираюсь платить такую цену за твои опасения. Я — трактирщица, и всё. И всё, дорогуша.

На лице Дэйдэта возникло смутное сомнение и сразу сошло.

— Что-то происходит в Дерваре. Появление Коричневых — тому подтверждение. От всего трактирная дверь тебя не отгородит. Сколько бы головорезов вроде Лускаса её ни охраняло.

Хозяйка покачала головой и двинулась к очередной бочке.

— «Закрытый кошелёк» — всё, что меня волнует. Возвращайся к своему вину, дорогуша. Ты слишком печёшься об этой мерзкой дыре. Она этого не заслуживает.

Стражник молчит, стражник слушает

Из-под капюшона

Лекмерт во многом напоминал трактир. Туманное и молчаливое прибежище мастеровых, разношёрстных скитальцев и торгашей под предводительством кружки эля, или вина, в принципе, на их вкус. Правда вот хозяин не особенно заботился о благосостоянии и безопасности народа своего трактира. Настолько не заботился, что одним чудным утром один из придворных обнаружил пустыми покои его величества Гемцека.

Побег короля, если можно так выразиться, — в конце концов, его никто не запирал — обернулся тучей панических домыслов, отчаянных проклятий и сетований. А ведь у людей и без того было о чём поразмыслить. И уродливые бестии, рождённые Корневым мором, не были единственной неурядицей.

Что-то нехорошее творилось в последние месяцы. Дневной свет потускнел, и люди вслед за ним. Мелкие властители отгораживались от происходящего как могли — всё больше неугодных находили приют в Дерваре. Угрюмые вереницы охраняемых повозок тянулись по большаку на юго-восток, некоторые из них не возвращались.

Морось сделала потёмки совсем невыносимыми, мало того, что и так было тревожно. Не отнимая далеко посаженных глаз от тракта, Нерори стал с недовольством расправлять плотный капюшон стражницкой куртки. Его вьющиеся волосы, пожалуй, лучше подошли бы к другому лицу, не к его физиономии, слегка помятой, обвисшей — неказистой, одним словом.

«Проклятый дождь, проклятая работа, проклятый капюшон…» Свежевыкованный меч, полученный им в оружейной на днях, оттягивал пояс, чем тоже порядком нервировал. Но остролицый увалень Шнас, поставленный с ним в караул, раздражал куда больше.

— Мы тут весь день торчим, — напомнил Нерори с неохотой. Разговор с самого начала не заладился, только от молчания уже воротило. — Какой толк караулить пустую дорогу? Пора возвращаться в город. К тому же дождь, если ты не заметил.

— Ты подожди, — Шнас показал неровные зубы, сложно сказать, было ли это ухмылкой. — Слышал бы тебя… — тут он осёкся и сдвинул в сторону нижнюю челюсть. — Н-да… Мы стражники, наше дело стеречь. Подождём ещё. Ночь, если ты заметил, не наступила. Я ведь тебя так и не расспросил… По поводу той стычки. Двое патрульных убиты. Глава Мейнок… дерьмо, не верится, что его кто-то уложил. Ничего внятного нам не сказали.

Нерори безмолвно уселся под ивой, раскинувшей реденькую крону над придорожной канавой, и спрятал руки под плащ, проигнорировав недоверчивый взгляд худощавого патрульного.

— Ты бы не убил, — Шнас оценивающе прищурил тёмные глаза. — По правде, некоторые и такие мысли допускают. Дурачьё. Ни один боец из тех, кого я знаю, с Мейноком бы не справился. Вот мне и интересно — кто. Кому наш угрюмый предводитель уступил в схватке?

Нерори смолчал опять. Шнас криво вильнул головой, его физиономию исказило нетерпение, пальцы впились в истрёпанный пояс, хотя легли бы на рукоять клинка определённо с большим удовольствием.

— Как ты пережил ночь, которую Мейнок не смог? — глумливый голос прозвучал тихо и несвойственно настороженно. Шнас ненавязчиво, как бы опасаясь спугнуть таинственные подробности, приблизился, стряхивая морось с травы. — Почему нам не показали тела? Пеклись о наших желудках?

— Караул окончен, — Нерори с внешним равнодушием поднялся и, взявшись за рукоять меча, перешагнул канаву. — Я возвращаюсь в город. Хочешь стеречь пустую дорогу — стереги, мешать тебе не буду.

В туманном сумраке маячили Глухие ворота, озарённые изнутри едким светом настенного факела. Они почти не охранялись.

Двое желтозубых стражников, примостившихся за отсыревшим дощатым столом у стены, продолжали хмелеть, потягивая из бурдюка густое пойло. Натянутые капюшоны могли бы выдать их за вполне себе приличных малых, если бы не кривой говор.

— Оставь в покое мою рожу, мать твою, понятно? Купи себе сраное зеркало и себя разглядывай. Тебе повезло, что нас заставляют… — голос на миг смолк. — Носить эти славные капюшоны.

Забавно было иногда вслушаться в подобные беседы, но Нерори не улыбнулся, хоть и услышал достаточно, чтобы расхохотаться. Лишнее внимание ни к чему, а осторожная улыбка нередко становилась громче открытой насмешки.

Он поприветствовал стражу вялым кивком и быстро прошёл дальше. Никаких вопросов — капюшон блюстителя власти служил даже лучше, чем предназначалось.

Возле Стражницкого холла, неприметного строения, в котором велись злободневные беседы о порядке и отдавались невнятные приказы, стояла тюремная повозка. К остову крепился факел, видимо, чтобы на неё никто не наткнулся, а наткнуться было нетрудно.

Скованные заключённые по большей части дремали на охапках сухого сорняка, устилавшего дно повозки, почёсываясь во сне, изредка бранясь вполголоса.

Кортвелл, жирный лысый конвойный с выбритой до порезов на щеках рожей, пошатывался от усталости и, возможно, лишней кружечки, кто знает. Но, даже принимая во внимание подобную халатность, ему подходила эта работа. А вот имечко — нет, слишком уж вычурное, на его же вкус.

— Кортвелл, так?

Конвойный встряхнул плечами, подавляя испуг, пробежавший по затёкшему телу, прищурил подслеповатые глаза и, удостоверившись, что знает обладателя голоса, облегчённо выругался под нос.

— Ты пугаешь вооружённого человека, Нерори. А если б я за меч схватился?

Стражник без улыбки указал подбородком вниз.

— Ты и схватился.

Кортвелл опустил взгляд и смущённо разжал пальцы, вцепившиеся в рукоять у пояса.

— В чём дело? — Нерори опёрся плечом о край повозки. — Уже ночь. Повезёте головорезов по темноте?

Кортвелл невозмутимо отодвинул его движением руки.

— Ты так не стой, стражник. Они найдут, чем тебя пырнуть. Приказано ждать, я и жду.

— Кем приказано? — глаза Нерори сами собой сощурились.

— Новым главой, кем ещё, — Кортвел сплюнул, разбрызгав слюну. — Странный тип, ещё хуже прежнего. И где таких находят?.. Как будто отдавать приказы может только неприятный человек. И какие приказы ещё… Мне вот не улыбается выходить на тракт ночью. Но, видите ли, надо обязательно дождаться последнего патруля. Да никого они, мать их так, не приведут, — он понизил голос и покосился на повозку. — Ладно бы просто подождать, я бы подождал, но нас ведь двое всего. Конвойных-то. Мы рискуем шкурой, и ради кого? Умалишённых и карманников. Вздёрнуть на ветке всю эту сволочь, всё равно их там прикончат, в Бескоролевстве этом, так его.

В апартаментах главы стражи горела настольная лампа. Приятный колеблющийся свет поглаживал достающие почти до потолка стеллажи со старыми книгами и свитками. Медлительный голос новоназначенного предводителя звучал глухо, как из бочки, и оттого не всегда разборчиво.

— Вы были правой рукой главы Мейнока, — Оглас Тод всегда начинал с дела, в том числе и тогда, когда о деле речи не шло. Кресло, в которое он без удовольствия уселся, перестало выглядеть хоть сколько-нибудь уютным. Да и само помещение с его приходом утратило налёт прежнего комфорта. Острый взгляд, недружелюбно задранный нос, серая щетина, скрытая тенью, напоминала металлические зазубрины — к Огласу Тоду не хотелось приближаться ближе, чем на дюжину шагов. Тем не мене, рослый помощник главы, мрачный и неэмоциональный, не находил в обстановке ничего необычного. Он скрестил руки на груди, навалившись плечом на пыльный стеллаж, и смотрел в ответ без заметного колебания. — Я хочу знать подробности его смерти.

— Откуда вы взяли, что мне известно, как он умер?

Оглас Тод принял расслабленную позу — кому-то, в конце концов, надо было это сделать — и отпил глоток из бокала, наполненного согретым вином.

— Кому, как не вам, Ривлик? На то вы и Правая рука главы, чтобы знать такие вещи.

— Я знаю не больше остальных, — Правая рука безразлично повёл плечом. — Несколько дней назад Мейнок вышел в ночной патруль с двумя стражниками и был убит. Тела похоронили в ту же ночь.

— Тела? — Оглас Тод двинул головой. — Убит весь патруль?

— Нет, один выжил. Нерори. Кажется, он в ужасе. Как ни расспрашивали — ничего внятного. В доме обнаружили обезображенный труп мужчины и женщины, очевидно, супруги.

Оглас Тод остался холоден.

— Что с обстановкой? Эта нежить, она… представляет опасность для горожан?

— Пока что ни одного нападения. Не знаю, как сложится, но, по виду, они бесстрастны к насилию. Странные создания, — Ривлик поморщил лоб в сочувственной гримасе. — Такое впечатление, что единственная их цель… Умереть.

Оглас Тод подобного сочувствия не одобрил.

— Не худшая цель. Думаю, пока на этом всё. Можете отдыхать, завтра я дам необходимые распоряжения. И ещё… позовите мне того стражника.

В принципе, Нерори мог-то давно уйти, что-то его остановило. Он стоял, держась за рукоять клинка, и вслушивался в тишину, изредка нарушаемую постукиванием колёс тюремной повозки, уезжающей прочь. Последний патруль вернулся в ожидаемом одиночестве. Кортвелл хотел страшно выругаться, но смолчал, наткнувшись на проницательные глаза Правой руки.

— Глава хочет тебя видеть, — Ривлик слегка повернул к Нерори голову, оставив взгляд недвижимым. — Не откладывай. Не думаю, что он отдал бы несрочный приказ.

Нерори снял капюшон. По коже немедленно проскользнул неприятный ветерок, и следом из темноты донёсся далёкий шелестящий звук, от которого пальцы, сжимавшие рукоять, беспомощно разжались.

Сестринские опасения

Агнес так и не смогла переехать на первый этаж их узкого вытянутого дома после пропажи родителей — что было бы явно удобнее. Когда Нерори возвращался домой, он чувствовал себя одиноким. Будто и старшая сестра, единственная, кто у него остался, исчезла.

Этой ночью всё осталось по-прежнему. В прихожей — пусто, так же как в крошечной гостиной, слева, где когда-то отдыхали мать и отец.

— Агнес… — вяло позвал Нерори, после чего отправился на кухню. Странно, как легко их жилище сделалось для него чужим.

Сестра вскоре спустилась. Робкая, с похожим округлым личиком, разве что миловидным. Почти что всё своё время она проводила дома, боялась соваться наружу из-за рассказов брата.

Агнес приветственно улыбнулась ему и поставила на плиту остывшую сковородку с подсохшим телячьим жарким.

— Всё спокойно?.. — осторожно осведомилась она, не обернувшись.

— Сомневаюсь, что теперь… — Нерори остановил себя, вспомнив, что подобные слова лишь расстраивают сестру, и уселся за стол. — Да… сегодня всё в порядке.

— Может, тебе уволиться из городской стражи? — Агнес тут же повертела головой, — Устроишься в шахты, Остролистам всегда нужны рабочие. Прости, я волнуюсь и всё. Забудь об этом.

— Да нет, в чём-то ты права, — тьма за зашторенным окошком стояла у Нерори перед глазами, не позволяла отвернуться, держала в постоянном напряжении. Сковородка зашипела, это не помогло отвлечься. — Стражник из меня никчёмный. Но нас и не так много, чтобы разбрасываться людьми.

— Это опасная работа, Нерори. Очень. Тебе же известно, что скрывается в ночи… Я всё ещё молюсь, чтобы Бледный Свет оберегал тебя, но после всего, что с тобой произошло, я не верю, что это имеет хоть какой-то смысл.

— У нас новый глава, — Нерори, как всегда, проигнорировал сестринские предостережения. — Оглас Тод. Он расспрашивал меня о Мейноке, о той ночи. Всё равно они не поверят, сочтут меня ополоумевшим трусом.

Подогревшееся чуть подгоревшее мясо Агнес соскребла в миску и поставила перед братом, потом налила ему кружку выветрившегося эля.

— Те слухи правдивы. Сегодня в «Пёстром карпе»…

Нерори с усмешкой приподнял брови.

— Ты выходила из дома?

— Я устала сидеть одна. Тем более, это близко. Когда-то тебе придётся рассказать, хотя бы господину Правой руке. Он… мрачноват, конечно, но кому-то надо довериться.

Нерори запустил в рот кусочек мяса и прожевал без удовольствия, не отводя глаз от окна.

Ветер в щелях

День выдался туманный и молчаливый. Особняк Недсэмов возвышался над соседними домами, как благородный одинокий исполин. Целых четыре этажа на двухметровом фундаменте, укрытых от непогоды тёмной башенной крышей, которую только недавно подлатали — успели как раз до того, как началась долгая морось.

— Госпожа, ваш кофе, — на пороге возникла служанка в скромном бесцветном платье. Дженнет, славная девушка, хоть и нерасторопная. Бережно держа поднос, она подсеменила к туалетному столику, шурша излишне хрупкими ножками по ковру. — Садовник должен прийти совсем скоро.

— Садовник? — Синтия Недсэм нехотя отвела пепельные глазки от окна. Врождённая бледность лишь усугубляла её безмерно тоскливое выражение. Общая мрачность спальни также сказывалась.

— Ваш отец просил принять его в своё отсутствие.

Дженнет поставила неполную кружечку возле зеркала и убрала поднос подмышку.

— Кому какое дело до неопрятных кустов, если на улицах пусто?..

— Даже в такое время нельзя забывать об опрятности, госпожа. Мой отец всегда говорил: «Красота воодушевляет, как бы плохо ни обстояли дела, а её недостаток способен очернить даже самый ясный денёк».

Синтия запахнула накидку, прикрыв сползший почти до рёбер растянутый разрез ночной рубашки.

— Думаю, он без раздумий опроверг бы свои слова, если бы дожил до этого «ясного денька».

Губки Дженнет распрямились, но не дрогнули.

— Как скажете, госпожа. Я могу идти?

— Прости, Дженнет… — молодая госпожа досадливо помрачнела. — Я не в духе…

— Я не в обиде, госпожа, — служанка проверила, не растрепались ли скромно убранные назад светлые волосы. — Мне тоже не по себе в последнее время. Всё какое-то… Не знаю правильного слова.

— Тусклое, — Синтия взяла кофе и отпила — почти остыл, еле тёплый. — Вода теперь другая на вкус, ты заметила? Всё другое… Как будто дыхание этих смрадышей оскверняет всё, что мыслимо.

— Смрадышей, госпожа? — Дженнет в сомнении покривила бровки.

— Так их называют люди.

Кофе закончился, его было немного.

— А ваш отец? Помнится, он как-то чудно их назвал. Как же… Ксооты… — служанка сморщилась. — Ну и названьице, госпожа.

— Не хочу о них, — Синтия полезла в гардероб и исчезла за створкой. — Мне плевать, как их называет мой полоумный отец. Достаточно того, что эти твари бродят по моему дому. Они отняли у меня последнюю крупицу семьи…

Ветер выл как-то недобро. Задний двор особняка, и правда, смотрелся запущенным и оставленным. Прячась от промозглых порывов, Синтия обогнула полосу разросшегося кустарника и пошагала вглубь небольшого сада, укрытого от глаз высокой каменной изгородью.

— Работы тут не на один день, — черноволосый садовник с заботой осматривал неопрятно торчащие ветки. Рядом мялась Дженнет с таким видом, будто это была её вина, что сад так зарос.

— Госпожа! — служанка воспряла духом оттого, что ей более не придётся вести беседу в одиночку, она безмерно смущалась — садовник-то оказался весьма привлекательным, что неожиданно. — Вот господин, о котором говорил ваш отец. Он поможет нам с садом.

— За весьма умеренную плату, — не позволил себе не напомнить садовод. — Зовите меня Ротерби, госпожа Недсэм. Я, пожалуй, ещё раз повторюсь. Один день — не срок для такой работы. Если позволите, мне понадобится время и помощь.

Синтия вся съёжилась от холода.

— Что же, прикажете мне самой ломать эти ветки? — недовольно спросила она, вжав голову в плечи ещё сильнее.

— Нет, разумеется. Мне поможет мой подмастерье, я просто хотел уточнить, не доставит ли это ненужных неудобств. Я слышал, ваш отец учёный, не хотелось бы лишний раз тревожить его.

— Единственное, что его тревожит — эти заросли. Пожалуйста, зовите, кого хотите, главное избавьтесь…

Синтия замолкла и прислушалась. Тишь.

— Всего лишь ветер, госпожа, — Дженнет надела не внушающую доверия улыбочку.

— Уж мне-то голову не морочь, — Синтия сделала серьёзное личико. — Если этот человек будет допоздна работать в нашем саду, он должен знать.

— Вы, наверно, говорите о тех Собаках… — догадался садовник и махнул рукой, показывая, что в волнении нет необходимости. — Которых, поговаривают, видели в окрестностях Лекмерта. Я вообще, знаете, придерживаюсь мнения, что это всё выдумки. У людей довольно причин для страхов, вот они и придумывают новые.

— Вам повезло, что вы ещё можете говорить о выдумках. Я вот теперь мало что ставлю под сомнение, — Синтия всмотрелась в щетинистое лицо. — Вы не похожи на здешнего, господин… Ротерби. Вы не такой… истрёпанный, если позволите, как все здесь.

Садовник польщёно кивнул, тряхнув угольными космами, отросшими почти до плеч.

— Просто хорошо сохранился.

— Да, конечно… И правда, — Синтия быстро отвернулась. — Что это я… Благодарю, что откликнулись в такой час. Вы, кажется, единственный садовод, который не погнушался своих обязанностей. Полагаю, вы можете рассчитывать на большую сумму, чем было оговорено. Приходите завтра вместе со своим подмастерьем. До свидания.

Синтия расположилась в зашторенной гостиной на втором этаже и, попросив служанку сварить ещё чашечку кофе, принялась бесцельно пялиться в камин.

«Шлёп… шлёп…» — в дверном проёме показалась безглазая вытянутая голова, затем вздымающийся нарост, беспалые ступни. Ксоот плёлся себе без всякой цели. Никакого одиночества, никогда, и потрескивание поленьев не приносило уюта.

— Госпожа, — в дверях появилась Дженнет, без кофе. — Я даже не знаю, как сказать… Вы же помните тех проповедующих… о которых так нелестно отзывается ваш отец.

— Да, их чересчур громкие молитвы мешают ему работать, — безразлично кивнула Синтия. — Будто они одни. Кажется, проповедник, который вечно кричит у нас под окнами, наконец, успокоился. Его с прошлого вечера не слышно.

— Как раз о нём я и толкую… Он… вроде как… — служанка трагически всхлипнула, — Задремал на нашей изгороди, госпожа. Мне очень неловко. Мне позвать стражу? А то ведь он может долго проспать, если ваш отец вернётся и выяснится, что я ничего не предприняла… Мастер Недсэм их не любит, госпожа, он…

— Бестактен в большинстве вопросов. Да, возможно, эти проповедники излишне крикливы, но, по крайней мере, ради своих молитв они жертвуют собственным комфортом, а не комфортом своей дочери, — моментально воспламенившись, Синтия уставилась на каминный коврик. — Ты права, права. Надо попросить его уйти. Мы избавим от переживаний и его, и себя.

Дженнет облегчённо покивала.

— Да, госпожа, я попрошу его…

— Я сама ему скажу. И принеси кофе. Не забудь, я выпью по дороге.

Служанка как-то криво кивнула, похоже, не вполне поверив, но кофе всё-таки принесла, прямо в прихожую и всё с тем же недоверчивым видом.

Ветер перестал шуршать серыми деревьями. На каменной изгородке спиной к дому сидел истрёпанный незнакомец в облачении жреца. При виде него в Синтии проснулось непонятное любопытство. Бродячих проповедников, священнослужителей Бледного Света, впрочем, мало кто считал любопытными. Они, по их же уверениям, несли утешение ошеломлённым. Некоторые скептики пренебрежительно называли их Скитающимися, а в их проповеди не верили и всякие молитвы считали никчёмными воплями. Но по большему счёту, их просто боялись. Боялись тех, кто осмеливается разгуливать среди нечисти и не озираться.

Незнакомец вздрогнул, услышав сквозь полусон нарастающий звук шагов. Сохраняя сдержанное выражение, Синтия остановилась вблизи и отпила глоточек кофе, который частично расплескала по дороге, благо что не на платье.

— Не удивлена, что ваши молитвы, так изнурительно сказываются, — громко сообщила она, с внешним безразличием оглядывая неприветливое небо. — И никто, думаю, не удивлён.

Проповедник угрюмо зашевелился, шелестя слоями одежд, как растрёпанными перьями, и слегка повернул голову, раздражённо скосив глаза. Потом отвернулся. Казалось, он не расценил её как собеседницу.

— Найдите другое пристанище, — Синтия подождала немного и, сочтя, что подождала достаточно, оставила попытки быть терпеливой к чужой усталости. — Да в конце концов! Гнездо вы тут не свили. Идите уже и дремлите где-нибудь в другом месте.

— А вы, видимо, дочь досточтимого Кеалпеса, — пробормотал проповедник, по-прежнему не оборачиваясь. — Он облил меня грязью, проезжая на своей повозке. Сдаётся, не без умысла, потому как кобылу мог понукать и потише.

— Не надо только о тишине, — Синтия поморщила переносицу и отхлебнула кофе, который опять успел остыть. — Да чтоб… Послушайте. Я не намерена вас распекать. Просто уходите, ладно? В этом доме не нуждаются в утешении.

«Шлёп… шлёп…» — донеслось из тумана, среди пепельных клочьев показалась и исчезла приземистая тень. Синтию передёрнуло.

— Все нуждаются, молодая госпожа, сейчас так тем более, — проповедник повернулся. — Завтра я опять буду молиться. Приходите, не отмахивайтесь от утешения.

Из дымки донёсся пронизывающий шорох, еле слышный, он словно ждал подходящего момента, чтобы зазвучать, прервать этот разговор.

— Ветер… — Синтия нервно поджала губы, поглядев на щетинистое безжизненное деревце, пустившее иссыхающие плети корней вдоль подножия изгороди. Она ждала, пронизывала его глазами. «Ну… ну же…» Но ветви молчали, не двигались. — Вам… нужно уходить.

Открытый кошелёк

Предложение помощи

Дэйдэт Шлейгенс потягивал некрепкий кофе на пристроенной к особняку веранде, обросшей повядшим от холода виноградом, когда появилась Шилис.

— Мастер Шлейгенс, к вам пришли… — неуверенно сказала она. — Какой-то странный тип. Я не была уверена, впускать ли его. Он похож на завсегдатая дешёвых забегаловок.

— Габинс, значит… — Дэйдэт почесал пожилого буровато-чёрного кота, сидящего у него на коленях. — Можешь впустить.

Шилис кивнула, поджав губы, и удалилась.

— Господин Шлейгенс вас примет, — послышался в прихожей её сдержанный голосок. Минуту спустя напротив Дэйдэта пристроился низкорослый пьянчужка плачевного вида в выцветшей некогда синеватой куртке.

— Здравствуй, Габинс, — поприветствовал Дэйдэт, надев непонятную улыбочку. — Ты, кажется, впервые пришёл ко мне лично. Уж кого-кого, а тебя не ожидал.

— Мне бы табака… — Габинс задумчиво вынул железную курительную трубку.

Дэйдэт покопался в кармане жилета и положил перед ним неполный кисет.

— Виноград, если это важно.

— Не важно, — отмахнулся пьянчужка и стал забивать трубку. — Слышал, ты обеспокоен нынешним положением дел. Я… тоже. С недавних пор. Бернадетта заперлась в «Закрытом кошельке» и выходить, кажись, не собирается. Я никогда не видел её такой… такой напуганной. Ну это ладно… я не поэтому пришёл. Тебя интересует поместье Далроп? — Габинс поймал на лице Дэйдэта секундное удивление. — Винный Торговец — персона заметная. Тебе туда путь заказан. Но кому есть дело до пьяницы?..

— Это опасное дело, Габинс, — Дэйдэт отвлёкся на кота, который вздумал вылизаться именно сейчас. — Бернадетта не просто так опасается этого места.

— Что ж… — пьянчужка задымил, чем вынудил кота покинуть нагретое место на хозяйских коленях. — Значится, мне придётся быть осторожным. Что не новость, в принципе.

— И что ты хочешь от меня? — Дэйдэт потёр прощально оцарапанную ногу.

— Гнездо… в котором будет надёжно.

Папаша

Тесную комнатку с круглым окном, выходящим на одинокие запущенные владения, наполнял призрачно-серый свет.

— Это уже потом, — заявил Иттери, усаживаясь на вонючую кушетку у правой стены. Он носил брюки с зелёной и коричневой штаниной — как и большинство Коричневых — и плотную куртку с капюшоном. При таком освещении кожа на его высушенном лице потемнела сильнее обычного. В желтоватых глазах читалось желание. — Может скопытиться. Не люблю, когда они мёртвые.

Высокорослый Слай неохотно спрятал разделочный нож.

— Побыстрее надо, — пробормотал он. Последовал неразборчивый стон. Лежащая на полу женщина с короткими волосами в замызганном светлом платье дёрнулась, перекатилась на другой бок, путы в очередной раз сдавили разодранные худенькие запястья и щиколотки.

Слай ухватил её за ногу и коротким рывком подволок к себе, опустившись на пол. Из-за кляпа во рту плачущие мольбы прозвучали бессвязно.

Коричневый безмолвно поглядел в заплаканные дрожащие глазки, а затем порвал неглубокий разрез платья до пупка.

— Какого чёрта, парни?.. — неожиданно спросил усталый голос. Слай оторвался от своего удовольствия и повернул башку.

Померкшие в дневном свете кровавые колечки неотступно смотрели на него. Выродок закрыл дверь и приблизился, шурша складками кожаного плаща.

— Ну не начинайте, Папаша, — вздохнул Иттери, вытянув сложенные ноги. — Мы и так из-за вас ограничиваемся, насколько возможно. Не отнимайте последнюю радость.

— Слезь с неё, — выродок потёр лоб. Утончённое небритое лицо помрачнело. Слай послушно поднялся, бросив огорчённый взгляд на острые грудки, торчащие из-под порванного платья. — Выпустите её. Только переоденьте сначала. И… денег дайте.

— Ладно, ладно, не будем трепать уважаемому Оддо нервишки, — Иттери дружественно улыбнулся подгнивающими зубами. — И всё-таки вы совсем не умеете веселиться.

Просторный подземный склад освещался неярким тёплым светом настенных фонарей. У стен и сводчатых столбов были нагромождены ящики, от которых прилично несло. Из боковых помещений время от времени доносилась возня и ругань.

— Этого мало, Хезер, — сказал Джасли Ройге, положив здоровенную руку на бочку, стоящую на другой бочке. Он обладал такой же, как и она, кожей цвета сгнившего яблока. Уголки его губ никогда не опускались до конца, сохраняя постоянный, малоприятный намёк на улыбку.

— Я-то что сделаю? — Коричневая обладала вызывающей внешностью, невысоким голосом и предпочитала открытость в одежде — облегающие двуцветные брюки вполне ей подходили. — Я привожу тех, кто не доставляет проблем. Венвесатте говорит, нам нужны добровольные жертвы.

— Добровольцев не хватит. Нужны все, кто есть.

Хезер вздёрнула зрачки.

— Выродков здесь не так много, как ты думаешь. Тем более, Папаша вряд ли это одобрит.

— Не одобрит. И скоро загнётся, если мы не найдём новых. Я этого не хочу, полагаю, и ты — нет. Мы обязаны ему. Нам нужны все.

Смягчившись, Коричневая покивала и двинулась прочь. Джасли Ройге смотрел ей вслед до тех пор, пока её низенькая фигурка не исчезла в дверном проёме.

— Джасли…

Он обернулся, встретившись с багровыми колечками, мерцающими в глубоко-бурых белках. От выродочьего взгляда его внутренне передёрнуло.

— Папаша… — Джасли нервно усмехнулся.

— Как продвигается работа? — Оддо болезненно сгорбился, отчего Ройге с трудом удавалось глядеть ему в лицо с высоты своих без малого двух метров.

— Сыростных всё больше. Кажется, нам опять нужна ваша помощь. Или, как я говорил, мы можем…

— Нет, — Оддо опёрся о ящики в приливе слабости. — Даже не думай, Джасли…

Стук в дверь

— Менестрель… вот же ж, — ухмыльнулся Калеб, заросший седыми космами и неопрятной жиденькой бородёнкой, после чего сделал порядочный глоток. Этим вечером он намеревался уйти до темноты.

Дребезжащая мелодия привнесла в угрюмую обстановку «Закрытого кошелька» несвойственный уют.

— Да… — довольно протянул худощавый и глуповатый Фаддак, сидевший напротив. Жил он тоже, кстати, напротив Калеба, в одноэтажной хибарке. — С тех пор, как нас отправили в Дервар, я музыки, кажется, и не слышал. Уже семь лет. Красота… Так послушаешь и забудешь, что снаружи творится.

— О Ворье нельзя забывать. Ввиду недавних нападений, особенно. Страшно спать, Фаддак. Теперь и в собственном доме небезопасно.

Хмельная улыбочка покинула Фаддакову рожу.

— Как же это… Почему они… как думаешь? Почему стали заходить в дома? Они ведь не грабители. Им неважна нажива. Лишь… охота.

— Поди пойми, — Калеб уставился на черноволосого музыканта, примостившегося на стульчике в дальнем углу, справа от стойки. Звуки железной лютни оказывали на него непривычно успокаивающее действие.

— Откуда в них это? Они ведь простые люди, как мы. Не все из них были убийцами, сюда ссылают и мелких преступников. Взять хоть нас. Мы попались на воровстве. И, думаю, таких большинство. Это место странно сказывается на рассудке… Даже я иногда чувствую. Ни владыки, ни законов — заманчиво… Но чтобы выйти из дома и начать резать всех подряд, слоняясь в ночи… А это ведь только то, что на поверхности. Ты задумывался… что ещё происходит? Что скрыто от глаз, о чём люди и упомянуть боятся. Страх берёт.

— Не все Ночные убивают, вроде как. Допустим, висельники. Они раскапывают могилы под деревьями и вешают гниющие останки на ветвях.

Впалые щёки Фаддака заметно поблекли.

— Безумцы… все они. И ведь у каких-то полудурков хватает смелости разгуливать по темени. Я с неделю назад слышал свист сквозь сон.

Калеб посмотрел на собутыльника с опаской.

— Свист?..

— Да, — Фаддак безразлично пожал плечами. — Какая-то дурацкая песенка… Чёрт, вроде как, даже слова были, — вдруг он улыбнулся. — Кажись, так… «В Дерваре тень… Ночка темна…» Дальше не припомню.

— И не надо, — Калеб резко перешёл на шёпот. — Не произноси это. А лучше забудь совсем.

Фаддак недоверчиво усмехнулся.

— Ты что это?.. Просто детская песня. Чего так пугаться?

— Не просто, — Калеб склонился над столом. — Только Они поют эту песенку.

Фаддак снисходительно вздохнул.

— Кто Они, Калеб?

— Тепьюки.

— Не слышал ни о каких Тепьюках.

Калеб отстранился и припал к кружке, но вкус тёмного эля не смог подавить закравшееся опасение.

— Я многого понаслушался. Дервар издавна служит тюрьмой для заключённых. Здесь крайне сложно дожить до старости, не говоря о том, чтобы родить детей и обосноваться. Но Тепьюкам это удалось. По слухам, их семья живёт в Бескоролевстве уже двести лет…

— Похоже на дешёвую байку, приятель, — Фаддак не переставал улыбаться. Разговор начал его веселить. — Двести лет? Тут за порог лишний раз выйдешь — прикончат. А эти Тепьюки, по-твоему, преспокойно расхаживают по ночам, насвистывают себе, и их всех ещё не перебили подчистую? Смешно слушать. Ночные не щадят никого, их тысячи. Уцелел однажды — считай, удача тебе благоволит. Я вот не надеюсь на то, что помру в своей кровати, к тому же, глубоким старикашкой, ну, как полагается. В такой уж дыре мы живём. И это я ещё, заметь, носа не кажу. Гулять по ночам… Таким лядом в Дерваре и неделю не протянуть. Ночью — Ворьё, днём теперь — эти, как их… Коричневые, чтоб они все пропали. Самый завалящий горожанишка — и тот преступник. Кто-нибудь тебя да прирежет в конце концов. Не сегодня, так завтра. Любой из них может внезапно захотеть обзавестись твоими денежками. От всех убийц не убережёшься.

Калеб опять перевёл затуманенные глаза на барда. Ему стало как-то не по себе. Не от разговора — казалось, беспричинно.

— Ты чего это? — невозмутимо осведомился Фаддак.

— Ночь близится, — Калеб отрывисто глянул в окошко и осушил стакан. — Пойду-ка я.

— Да посиди. Здесь-то нечего бояться. Лускас бдит, — Фаддак бросил незаметный взгляд на кряжистого охранника, стоявшего у двери. Выпивалы «Закрытого кошелька» относились к тому с боязливым недоверием.

— Пойду…

— Ну что ж, — Фаддак прощально приподнял бокал. — Тогда доброй ночки, сосед.

К тому времени, как за окном вконец потемнело, в трактире остались одни завсегдатаи. Бернадетта позволила себе пристроиться за одним из незанятых столиков в сопутствии винного бочонка.

Приятельские беседы сливались в вялый гул, под который Фаддаку всегда так чудно отдыхалось. Ночные страхи отступили. Менестрель наигрывал незнакомый, вполне благозвучный мотивчик.

Неожиданно за окном промелькнул слабый отсвет. Потом ещё, поедче. Фаддак в недоумении уставился в толстое запылённое стекло. Музыка незаметно прекратилась, хоть он уже и не слушал. Никто не слушал.

Лускас попятился от запертой на засов двери, положив ладонь на рукоятку охотничьего клинка за поясом. Его острые ноздри раздулись, глаза сузились. Бернадетта допила вино и кивнула музыканту, после чего тот быстренько юркнул к чёрному входу.

Стоящая снаружи тишь медленно закрадывалась и в «Закрытый кошелёк». Всё больше глаз обращалось ко входу.

Дверь дрогнула и замерла. Сразу за этим на неё обрушился град увесистых ударов. Один из них с треском прошёл насквозь. Прямо над засовом среди ощерившихся торчащих щепок показалось навершие колуна, поёрзало и исчезло.

В щель просунулась грязная кисть, нащупала засов и рванула вверх. Некоторые захмелевшие гости вытащили мечи. Фаддак оказался безоружен. Он настолько обалдел, что до сих пор непонятливо потягивал выдохшийся эль, наблюдая за происходящим, будто всё это его не касается.

В сумрак трактира ввалилась по меньшей мере дюжина пыльных фигур. Одни сжимали в руках избитые колуны и потемневшие мечи, другие — компактные арбалеты.

— Ночному Ворью здесь не место, — процедила трактирщица. Чувство сохранности покинуло её впервые за долгие годы. «Закрытый кошелёк» надёжно оберегал её. До этой ночи.

Ей не ответили. Ни один из них и глазом не повёл.

Фаддак, наполовину скрытый сводчатым столбом, всё-таки опомнился и, поднявшись, стал прокрадываться к чёрному ходу, которым только что воспользовался менестрель.

— Убирайтесь, ублюдки полоумные, — услышал он повторный приказ Бернадетты.

— Какого чёрта? — выпалил пьяный голос. — Ты из них…

Лускас — единственный, кто крепко держался на ногах. В него вонзилось сразу четыре стальных болта — два в грудь, по одному в шею и в руку. Он грохнулся на бок, захлёбываясь кровью.

Оставшиеся забулдыги не представляли никакой опасности — все они изрядно опьянели и даже убежать толком не могли.

Последующей бойни Фаддак не застал. Ему порядочно свезло, он никого не встретил по пути к дому. Похоже, всё окрестное Ворьё стянулось в «Закрытый кошелёк».

Со страху забыв запереться, он первым делом подбежал к окну. Над черепичными крышами виднелось зарево, взвивались смолянистые клубы дыма. В соседствующих лачугах загорался свет.

Пока Фаддак пялился на расходящийся пожар, входная дверка, сколоченная из хлипких досок, несильно приоткрылась. От неожиданности он дёрнулся и отпрянул назад.

— Калеб… — при виде соседа ему на лицо наползла облегчённая усмешка. — Нельзя так пугать… Там… Ворьё… Я еле ноги унёс.

Калеб безмолвно затворил дверь, щёлкнул расхлябанной щеколдой. Свет пожара, проникший в окно, блеснул на лезвии ножа у него в руке.

Пир

Толкующая

Несмотря на величественную вместимость, гниловато-душный Холл Совещаний Королевского Дома не располагал ровным счётом никакими достоинствами. На строительство пошёл тёмный коггвотский камень с коричневыми проблесками, который добывали в шахтах, легко поддающийся обработке, не крошащийся, хоть и мрачноватый на вид. В стенах зияли высокие окна с толстыми стёклами, света они почти не пропускали, потому к колоннам крепились держатели с факелами. Горели, к слову, далеко не все из них.

— И где же наш владыка? — с сомнением поглядев на длинный одинокий стол, уточнил Эрисард, Представитель дел короля. И не впервые уточнил. Он не питал симпатии к скучным приёмам, а ещё больше — к скромной одежде, в которую ему пришлось вырядиться ради господского приличия. Вино в его серебряном бокале, оставлявшее хоть какие-то причины для терпения, иссякло.

— Понятия не имею, — тихо сообщил глава стражи Оглас Тод, которого также пригласили. Он думал о службе, не о предстоящем знакомстве с королём.

— А ты, Кеалпес, — Эрисард повернул худую, поросшую щетиной, физиономию к придворному учёному. — Тебе что, совсем не любопытно? Да оторвись ты на секунду.

В меру высокий бритый мужчина в пёстром буром халате, стоящий неподалёку, отнял взгляд от записей, закивал, забормотал и опять погрузился в чтение.

— И что ты так возишься с этими тварями? — на лбу Эрисарда выступили складки неприязни. — Перебить их надо… Ходят, воняют, мрут. На них вон и мухи слетаются. Я-то думал, таких мух нет. Белые, вот же мерзость. Белые мухи…

— Сыростные, — поправил Кеалпес и прислонился плечом к колонне. — На них сказалась Сырость.

— Мерзкая болезнь, — Представитель дел короля покривил губы и проверил, не появилось ли в бокале вино. — Говорят, она родом из того же Таргерта. Вся дрянь оттуда. Попомните мои слова, господа, это всё выродки. Собственное королевство разворошили, как корзину с бельём, а теперь и к нам лезут. Вы, Оглас, вообще намерены что-то предпринять? Я вас не так хорошо знаю. От покойного главы Мейнока я ответов не допросился. Может, хоть вы скажете?

Оглас Тод коротко мотнул головой.

— Пока что нет поводов для…

Он не договорил. Двери Холла Совещаний со скрежетом разошлись и впустили молодую прислужницу в подогнанном наряде, стройную, со светлыми волосами.

— Приветствуйте! — мягко возгласила она. — Законный наследник коггвотского престола, король Аренглав.

Прилагая заметные усилия, она под руку подволокла к столу разжиревшего старика, навскидку, лет восьмидесяти, и позволила ему рухнуть в кресло. Потемневшую кожу короля покрывали уродливые жировики. Голова закатилась вбок и назад, будто в судороге вдавленная в неимоверно тучную шею, обвисшую на плечи ошейником плоти. Прислужница заботливо склонила ухо к разомкнутым губам и с каменным выражением выслушала невнятный утробный говор, затем почтительно кивнула и распрямилась.

— Моё имя Элликот, — она удостоила взглядом каждого члена совета. — Его величество Аренглав даровал мне титул королевской Толкующей, обязав озвучивать свои слова, приказы и пожелания за невозможностью делать это самолично по причине страшного недуга. Отныне я — его Голос, а мои слова — его слова. Прошу вас, почтенные господа. Вы можете говорить, как будто меня здесь нет.

Первым за стол уселся Эрисард. Откуда ни возьмись рядом с ним появился слуга с кувшином, подлил ему вина и столь же внезапно ушмыгнул в тень залы.

— Позвольте выказать вам моё почтение, ваше величество, — Представитель дел короля сдержал неприятное выражение, которое норовило принять его лицо. — Я Эрисард, ваша правая рука, если угодно. Вижу, левой вы уже обзавелись.

Король движением толстой ладони погладил полу курточки Толкующей. Элликот наклонилась к нему и вскоре разогнулась.

— Его величество рады вашей преданности и служению. В ходе сегодняшнего совещания он просит не распространяться излишне долго, он устал и хочет отдохнуть перед пиром. Сообщите лишь о том, что, по вашему мнению, требует немедленного рассмотрения.

Эрисард кивнул.

— Ваше величество, как вы знаете, в нашем королевстве хаос, и это долгоиграющее обстоятельство. Корневой мор разрастается. Следует усилить городскую стражу на случай непредвиденных происшествий. Мы не знаем, чего ждать от этих созданий. Народ в замешательстве. Я также рекомендую пустить наши силы на его успокоение.

Элликот опять выслушала бормотание короля.

— Касаемо успокоения… Его величество слышал о людях, известных как некие проповедники. Он считает, что их молитвы излишне тревожат простой люд и вносят ненужное смятение. Распорядитесь, чтобы это прекратилось. Таковы королевские слова.

Эрисард подавил желание оспорить приказ, которое, к слову, крайне редко испытывал во время королевских совещаний.

— Да, ваше величество. Нельзя не упомянуть о том, что Таргерт, наш южный сосед, пал. О том ходит много слухов, но, вне сомнений, к этому приложили руку тамошние выродки, эти… люди с кровавыми колечками в глазах. Они стали появляться и в наших краях наряду с уцелевшими беженцами. Я бы рекомендовал не выпускать их из виду. Ни тех, ни других.

Король Аренглав проклокотал что-то короткое и невнятное. Представитель вслушался, но так и не разобрал ни слова. По-видимому, ничего важного, потому как Толкующая не стала переводить.

В преддверии празднества

Синтия неохотно сняла домашнее платье — шёлк никогда не прельщал её. В гардеробе отыскались брючки и приталенная короткая куртка с тесёмками на рукавах, идеально подошедшие для предстоящего празднества, которое нисколько не вдохновляло наряжаться. Украсив волосы серебряной заколкой, она спустилась на первый этаж и видом своим, как и предполагалось, никого не поразила. Одна бережная возня Дженнет не давала дому окончательно погрузиться в недружелюбную тишину.

— Госпожа, прошу прощения, — спохватилась она, заметив молодую хозяйку. — Я совсем забыла про ваш чай. Вы… уже оделись?

— Да, Дженнет, — невозмутимо подтвердила Синтия и уселась за стол лицом к очагу, проигнорировав то, с каким недоумением служанка поглядела на её наряд. — Отец уже там?

— Насколько я знаю, госпожа, — Дженнет сняла с раскалённой решётки вскипающий чайник, после чего ненадолго скрылась за дверью кладовки. Повеяло душистым ароматом специй и сушёных трав, росших в саду. — Пир в честь владыки Аренглава обещает быть грандиозным. Так любопытно, госпожа, какой он, наш владыка. Думаю, привлекательный. Короля Гемцека я видела только издали. Я так благодарна вашему отцу за приглашение и не менее благодарна, что пойду в вашей компании. Боги, я же ещё не одета…

Дженнет подхватила подол юбки и убежала, оставив кофейник на столе. Снисходительно усмехнувшись, Синтия налила себе кофе и вышла на веранду, в очередной раз отметив работу садовника.

Чашка ещё не опустела, когда к дому подошёл опоясанный мечом патрульный, как полагается, в капюшоне.

— Госпожа Синтия Недсэм? — уточнил он. — Моё имя Нерори. Мне приказано сопроводить вас в Королевский Дом.

— Уверяю, не нужно, — Синтия прихлебнула кофе и в пределах учтивости отмахнулась пальчиками.

— Прошу прощения, — стражник настоятельно покачал капюшоном. — Приказ есть приказ. Более того, на нём настоял ваш почтенный отец.

Губы Синтии незаметно напряглись, и на этот раз заслонить их чашкой не удалось — кофе иссяк.

— Не думаю, что он настаивал. Мой отец не из тех, кто настаивает. Когда дело касается его сада, или времени, когда надо подать еду, или его семьи. Ненастойчивый он человек.

Нерори явственно почувствовал себя не в своей миске. Эти слова навряд ли предназначались ему.

— Госпожа Недсэм, я зайду, если позволите, — сочтя последовавшее безмолвие разрешением, стражник поднялся на веранду, — Не моя это работа — влезать в семейные дрязги. Моя работа — следить за безопасностью горожан. И, поверьте, меня бы здесь не было, если бы не было необходимости.

Тишину оборвало чавканье нароста. За изгородью промелькнула уродливая редковолосая голова.

— Что такого опасного в этих кривоножках? Вы от них меня собрались обезопасить, господин стражник? Полагаю, вы представляете большую угрозу для меня и моей служанки, чем любое из этих созданий, — какое-то время они слушали удаляющиеся шлепки. — Извините, — Синтия сомкнула пальцы на чашке. — Что-то я сегодня совсем не в духе.

— Ничего, госпожа Недсэм, я не в обиде. Вы правы. Смрадыши безобидны, — раздвинутые глазки Нерори, поначалу казавшиеся забавными, вдруг испугали её. — Но я не о них говорил.

Подоспевшая наконец-то Дженнет отвлекла их от беседы. Служанка нарядилась, мягко говоря, прелестно. Багряное платье из бархата, отцовский подарок на двадцатилетие, подчеркивало её стройность даже излишне. Патрульный украдкой увяз в ней взглядом.

— Дженнет… — Синтия многозначительно усмехнулась, положив ладонь на грудь.

Друзья королевства

В Холле Пиршеств горели факелы. У стен подтекали пивные бочки в пол человеческого роста и винные, поменьше и попузатее. На плотно всаженных крышках стояла королевская печать: знаком коггвотских владык служила раскидистая яблоня с бурой листвой. На кожаных нагрудниках придворной стражи красовался такой же герб.

— Королевское дерево… — с пренебрежением пробормотал Гёльни Остролист, взяв яблоко, лежавшее на подносе. Ворчливый и, прямо скажем, весьма нелюбезный отпрыск знатного семейства носил сдержанный господский наряд мягкого винного цвета с заколкой в виде листа падуба. Улыбка крайне редко посещала его худое угрюмое лицо. — И надо было им сделать из него фамильный герб? Пенёк и то лучше подошёл бы. Это вообще яблоко?..

Стоявший рядом его пожилой отец, Джош, пожалуй, наиболее дружелюбный из Остролистов, согласно кивнул. После чего движением головы подозвал слугу с кувшином.

— Не будь так строг, — сказал он, отхлебнув свеженалитого сидра. — Короли Коггвота носят яблоню на гербе слишком давно. Ещё со времён Гнилого Короля Уорсуорта. Кстати, я рассказывал, почему «Гнилого»?

— Да, да. Он ел на ужин слишком залежавшиеся яблоки, — Гёльни уже порядком понаслушался отцовских россказней о старых владыках. — Будем надеяться, что нынешний наследник привередлив к еде. Говорят, на пиру будет какой-то гость с запада. Мало им наших северных соседей?.. Иногда создаётся впечатление, что на коггвотских пирушках не бывает никого, кроме этих норшепов.

Джош Остролист незаметно оглядел приглашённых гостей, и неприглашённых — такие тоже выискались.

— По мне, так лучше норшепы, чем здешние. Как же без Пелнери… Я думал, Эйлин пошлёт кого-нибудь из своего выводка.

К ним подбежала низенькая прислужница с подносом, уставленным кружками. Гёльни элем не погнушался. Что до уважаемого папаши, тот потребовал принести вина. Правда, больше ради того, чтобы избавиться от лишних ушей. Но их уединение было вновь прервано и на этот раз персоной куда более значимой.

— Господа Остролисты… — поприветствовал Представитель королевских дел, одетый непозволительно просто для подобного случая. Лицо Эрисарда омрачала необнадёженная мина.

— Эрисард… — Джош приветственно покивал ему. — Скажите на милость, что тут делают Пелнери?

Жестом подозвав кудрявого слугу с кувшином, стоявшего поблизости, Представитель заострил внимание на том, что его бокал опустел. Кстати сказать, далеко не впервые за вечер.

— У них есть все основания, чтобы быть среди гостей на королевском пиру.

Джош Остролист неодобрительно нахмурился, угадав в пепельных кудрях слуги семейную черту. Вскоре тот ускользнул, поклонившись.

— Почему вы потакаете ей? Её отпрыскам не место в Королевском Доме.

Из груди Эрисарда вышел тяжёлый вздох, он отхлебнул вина.

— Вы не понимаете, насколько их много, Остролист. Кто-нибудь обязательно просочится, но тогда уже я не буду этого знать. Оставим это. Пир — не место для дрязг. Мы здесь, чтобы отдыхать.

Джош с сомнением сощурил глаза.

— Только вот вы, Эрисард, не похоже, что отдыхаете. В чём дело? Уж простите, но на вас ни лица, ни выходного наряда.

Нерори присоединился к придворной страже, оставив Синтию среди гостей. Не то чтобы она рассчитывала на светские беседы, просто королевские приглашения не принято отвергать. Яства выглядели прилично, да и, судя по захмелевшим голосам, к выпивке также отнеслись с трепетом.

Дженнет убежала за вином. Синтия, погружённая в размышления о недавних словах патрульного, даже не заметила. «Про кого тогда он говорил?..»

— Я не помешаю? — вопрос предназначался, по-видимому, ей. Она повернула голову и увидела одинокого гостя лет под шестьдесят в зажиточном, правда, не очень привычном для её глаз, одеянии. Угольно-чёрные волосы, не тронутые сединой, были забраны в хвост. На пальце сидело серебряное кольцо с печатью в виде рыбы.

— Нет… конечно, нет, — Синтия забыла, о чём думала. — Я… Синтия Недсэм. Дочь Кеалпеса Недсэма. Но, думаю, вы и так знаете.

— К сожалению, нет, — гость пожал плечом. — Не слышал этой фамилии. Хотя, полагаю, мне простительно. Я не отсюда. Моё имя Эйтерби Лицни.

Синтию порадовало, что кто-то на пиру не знает её и, что важнее, не знает её отца.

— Что ж, тогда приятно повстречаться, господин Лицни.

— Просто — Эйтерби, — пожилое лицо подёрнулось тенью сожаления. — Навряд ли меня можно считать господином.

— Лицни… — Синтия задумчиво опустила глаза, наморщив переносицу. — Вы знаете, кажется, я что-то о вас слышала. Вы не торгуете рыбой, случаем?

— Когда-то, — Эйтерби криво улыбнулся. — Вы слышали о Таргертской Резне?

Синтия посмотрела на эту улыбку с тревогой.

— Все о ней слышали. По крайней мере, в Коггвоте. Выродки учинили ночную бойню, и королевство озёрщиков пало. Так вы — беженец.

— Знаете, что забавно? — Эйтерби снял стакан с подноса проходившего мимо слуги. — Во время Таргертской Резни не погиб ни один человек. Я помню тот день. Как нельзя более отчётливо. Специалисты, облачённые в молочно-белое, убивали выродков. Это мы — виновны в том, что произошло. А теперь Таргертской Резнёй называют ночь, когда королевство было очищено от людей. Король Гемцек радушно принял меня, но больше имя Лицни не значит ничего. Мне остаётся надеяться, что нынешний владыка позволит мне остаться. К беженцам относятся с подозрением.

Синтия трагично усмехнулась.

— Поверьте, Эйтерби, не только к беженцам.

Появилась Дженнет с двумя бокалами в руках. И не одна появилась. С ней увязался Эйенват, двадцатишестилетний помощник отца Синтии, носящий пёстро-бурый халат.

— Приятного вам вечера, госпожа Недсэм, — Эйтерби Лицни благодарно поклонился и оставил их, дабы не смущать. Впрочем, предшествующая компания нравилась Синтии куда больше.

— Синтия… — поприветствовал Эйенват, уставив на неё страждущие глаза. — Рад, что ты всё-таки здесь. Твой отец…

— Когда-нибудь наша беседа начнётся не со слов о моём отце, Эйенват? — Синтия забрала свой бокал у Дженнет, которая в свой черёд откровенно наслаждалась укромными взглядами гостей, облепившими её платье.

— Конечно. Не будем, — отцовский помощник давненько выказывал Синтии знаки внимания и всё же не получал ответного расположения. — Ты не прогуляешься со мной по саду?

Дженнет с удовольствием осталась на пиру. К тому же снаружи сделалось по-ночному прохладно, чересчур для её тонкого платья.

Яблоневый сад Королевского Дома представлял собой удручающую картину. Изъёденные листья пожухли. Последние прогнившие яблоки, покрытые следами плесени, валялись в сорных травах.

— Синтия… — больше всего Эйенват хотел прикоснуться к ней, хотя бы кончиками пальцев ощутить недоступное тепло. Они остановились в сени Королевской Яблони, шуршащей редкой бурой кроной. Покрытая лишайником кора отслаивалась, падала к корням. — Позволь мне утешить тебя. Я волнуюсь, как и твой отец.

— Сомневаюсь, что так, — слова Синтии прозвучали спокойно, и всё же Эйенват услышал ненависть, которую она заключила в них. — Вы оба — одержимые фанатики. Тебе нет дела до меня, ты — уверяешь себя в этом.

Эйенват подступил ближе.

— Как мне тебя убедить?

— Скажи, над чем вы работаете, — уголки губ Синтии скривились. — Моя мать бросила отца, бросила меня и… Я имею право знать, почему.

— Я… не могу, — Эйенват досадливо нахмурил брови. — Мастер Недсэм не потерпит, если…

— Тогда и я не потерплю твоих ухаживаний. Либо говори, либо уходи и не тревожь меня больше.

— Всё дело в ксоотах, — отчаяние в словах Эйенвата заставило Синтию помедлить. Она и раньше выспрашивала у него об отцовских экспериментах, правда, бесплодно. — Я всего лишь помогаю ему, большую часть своих замыслов он держит в секрете. Но к некоторым записям он меня всё-таки подпускал. Он щепетильно изучает Корневой мор. Ничего того, о чём бы тебе не было известно из досужих слухов. Но недавно его бормотания показались мне странными.

Синтия вскинула брови.

— Только недавно?

В Эйенвате говорило испуганное подозрение, он не заметил колкости.

— Я расслышал что-то про Ксоотову Немощь. Должно быть, это болезнь, каким-то образом связанная со смрадышами. За этим он тащит их в дом. Он следит за ними.

Дар преданности и заботы

Пирующие затихли, когда в холл ввели короля, завёрнутого в облачение коричневых оттенков. Одни смотрели с неверием, другие с отвращением — по правде говоря, основания на то и у тех, и у других имелись. Разбухшее тело передвигалось вперевалку, поддерживаемое под руки Толкующей и новоиспечённой принцессой-дочерью.

Деллика, одетая в простое светлое платье, нисколько не походила на отца. В качестве единственного наследства от матери ей достались изящные черты, стройность и волосы цвета тёмной древесины.

Аренглав рухнул в кресло во главе стола, венчавшего пиршественную залу, как мешок, набитый испорченным зерном, и забормотал утробно и непонятно.

— Дорогие гости, — перевела Толкующая возвышенно. — Владыка Аренглав приветствует вас на своём пиру. Ему радостно от того, что все вы пришли почтить его правление. Славься Аренглав, законный властитель Коггвота. Да будет его правление мудрым и сдержанным! — немногие поддержали произнесённые ей слова. — Все, кто находится в этой зале — друзья королевства, — Элликот почтительно сложила руки на пояснице и поклонилась гостям. — В связи с этим владыка Аренглав приготовил для вас дар в знак своей личной преданности и заботы.

Двое взмокших слуг вкатили в зал здоровенную пивную бочку с королевской печатью на крышке. Её содержимое с глухими звуками перекатывалось и громыхало.

Аренглав забухтел и запыхтел.

— Корневой мор не должен смущать нас, дорогие гости, — объяснила прозвучавшие бормотания Элликот. Прислужники установили бочку стоймя и опрокинули, отчего крышка с треском вылетела. На плиты выкатился светловолосый поживший мужчина худощавого телосложения, в потрёпанной одежде и с грязной тряпкой во рту. Старчески помутневшие глаза забегали и наконец замерли на тучном лице Аренглава. — В такое тревожное время мы не должны оставлять Коггвот на волю случая. Это недозволительно для подданных и тем более недозволительно — королю. Гемцек Сбежавший нарушил клятву, данную королевству, и оставил вас. Но владыка Аренглав уверяет, что больше подобного не произойдёт. Всех, кто вздумает покинуть Коггвот в свете последних событий, настигнет королевское правосудие.

Мухи не дают мне спать

В южной части Лекмерта проживали и вели дела в основном благопристойные горожане из благопристойных — не обязательно зажиточных — семейств. Их важные физиономии, как ни странно, не вызывали раздражения, от них становилось даже как-то спокойнее.

Захожие странники предпочитали останавливаться на здешнем постоялом дворе «Пчела и плотник», опираясь на приятные слухи касательно этого места. Также наряду с прочими здесь водились и гости из соседствующих королевств, и не всегда желанные, к слову, как те же выродки.

Отменная дверь плотницкой лавки, до сих пор отдающая смолой, отворилась с бережной лёгкостью. Мастер Корвик, шестидесяти лет, невысокий и худощавый, надел вежливую улыбку, кивнув вошедшим патрульным.

— По какому вы делу, господа? — поинтересовался он, стряхивая свежую стружку с пропитанной потом рубахи и заодно с прилавка.

— Корневой мор разрастается, — Ривлик угрюмо оглядел обтёсанные доски, сложенные у стен. Нерори, остановившийся поодаль, облегчённо откинул капюшон. — Люди теряют рассудок — у стражи прибавляется работы. Вы один трудитесь?

— С помощником, — плотник кивком указал на приоткрытую дверку в углу. — Он в мастерской. Поверьте, господа, умалишённых здесь нет.

Повисла недоверчивая пауза.

— Зовите вашего помощника.

— Как скажете, — Корвик подошёл к дверке и просунулся в мастерскую. — Рецени! Подойди.

На зов незамедлительно пришёл взмокший подмастерье. Сероглазый, коренастого телосложения, с курчавыми светлыми волосами.

— Говорят, отсюда доносились странные вопли, — Ривлик невозмутимо приподнял брови. — Удивлюсь, если вам это неизвестно.

— Я выкупил эту лавку, — ладони Корвика заботливо легли на прилавок, как бы пытаясь заграбастать его к себе поближе. — За назначенную цену.

— И цена была невысокой, не так ли? Вы знали её прежнего владельца? Рисдена. Я вот знал. Вполне себе добропорядочный горожанин. Так с чего ему распугивать клиентов, а уж тем более продавать лавку, которая его кормит?

— Рисден мой брат… — плотник договорил не сразу. — Четвероюродный. Он отправил мне письмо с предложением выкупить его лавчонку. Ну я и выкупил. А по какой причине он её продал — мне знать не хочется и не требуется. Вы видели, что творится на улицах? Я бы поступил точно так же.

Слой опилок не смягчил поступь увесистых сапог, когда Ривлик подошёл к прилавку.

— Зачем тогда было её покупать?

По грязному лицу плотника скользнул испуг.

— Мы простые плотники, — заметил Рецени. — Нам же надо где-то работать.

Ответом ему послужил сухой взгляд из-под капюшона.

День обнаружился неприятный и мрачный. Но по-обычному. Корневой мор не затронул здешние улицы. Правда, редкие уродцы всё же забредали сюда с известной им одним целью.

— Постоянно что-то происходит, — поморщился Нерори после того, как они вернулись к своим обычным обязанностям — патрулированию. — И почему нельзя жить спокойно? Кстати, действительно, дались вам эти плотники? Они трудятся себе, ни врагов, ни больших денег, в обычности, не наживают. Думаю, старикашка Рисден сбрендил на старости лет и сбежал. Времечко-то и впрямь скверное. Король наш — и тот ноги унёс.

Ривлик угрюмо повёл плечами.

— Безумие Корневого мора укореняется. Смрадыши, корни, этот проклятый туман. Для некоторых — это слишком. Полоумных всё больше, они могут быть опасны…

— Подождите!..

Они повернулись, услышав встревоженный шёпот. Их нагнал помощник плотника, не спеша, чтобы не выглядеть слишком подозрительно. Нерори скрыл удивление. Брови Ривлика не шевельнулись, он, казалось, знал, что так будет.

— Господа стражники… не думайте, что мы что-то замышляем, — Рецени шмыгнул глазами по сторонам, убеждаясь, что его слова достигнут только тех ушей, для которых он их предназначит. — Лавка досталась нам по счастливой случайности. Как вы и сказали, за бесценок. Это все деньги, которые у нас были. Поэтому мастер Корвик так о ней печётся. Сказать по правде, мне этот Рисден показался не совсем здоровым. Он был в капюшоне, я не рассмотрел лица, но голос звучал так жалобно, что мне жутко сделалось. Думаю, вы найдёте его дома. Он живёт напротив «Пчелы и плотника».

— С чего такая открытость? — поинтересовался Ривлик чуть менее недоверчиво, чем всегда.

— Я просто хочу работать спокойно, — серые глаза перестали моргать. — Хочу, чтобы ночь была ночью, и мне не приходилось запираться в собственной мастерской.

В окнах трактира угадывался слабый свет, а из приоткрытой двери сочились звуки небурного застолья. Начинало понемногу темнеть.

Сложно было разобрать, что происходит в доме Рисдена, построенном, кстати сказать, на славу. Плотник своё дело знал, идеально подогнанная дверь не пропускала ни шороха. Ривлик глухо постучал. Потом ещё, для верности. Нерори снял капюшон и прислушался — ничего.

— Может, он не дома, — предположил он. — Пропивает где-нибудь полученные денежки. Да хоть в трактире этом.

Ривлик покосился через плечо.

— Не думаю. Такую дверь мы навряд ли выбьем. Попробуем так… — он склонился над замком и достал из внутреннего кармана куртки полоску железа в палец длиной. Нерори посмотрел на него с удивлением.

— А вы, Ривлик, выходит, отмычник. Интересное умение для хранителя порядка.

— Я бы предпочёл вообще туда не заходить, — металл заскрёбся в замочной скважине, как мышь в стене. — Но работа такая, — последовал щелчок, после чего дверь подалась вперёд. — Ни задвижки, ни крюка. Кажется, Рисден не вполне понимает, где живёт.

Хозяйское кресло было без видимой ярости опрокинуто, немногочисленная заношенная одежда разбросана, книги сметены со стеллажа. От висящего на стене зеркала осталась лишь деревянная подложка, разбитое стекло покоилось на половицах.

— Не похоже на грабителей, — заключил Ривлик вполголоса. Рука Нерори всё равно поползла к рукояти клинка. — Не надо. Пока не надо.

— Мухи!.. — донеслось до них глухое надрывное причитание. — Мухи не дают мне спать!

Голос исходил откуда-то снизу. Ривлик подошёл к ведущим в подвал ступеням.

— Зажги факел, — шепнул он, обернувшись. — Меч не доставай.

— Выродок… мерзкий выродок… — стенания не прекращались, хозяин не подозревал, что у него гости. — Ты… ты… должен сдохнуть. Ненавижу тебя.

Рисден сидел на полу, сгорбившись, безвольно свесив руки на холодную плитку. Его тело время от времени вздымалось, вздрагивало, он плакал, давно и отчаянно.

— Рисден… — позвал Ривлик, остановившись поодаль. Свет факела озарял крошечный подвальчик, усыпанный какими-то бумагами. В углу лежал тюфяк. Ни подушки, ни одеяла.

Плотник вздрогнул, но оборачиваться не стал, только сильнее надвинул широкий капюшон на лицо.

— Убирайтесь, — выдавил он, махнув рукой в сторону лестницы. — Вы не хотите меня видеть. Поверьте, не хотите. Я должен спать… Только это… Да, только это мне остаётся, — Рисден подполз к лежанке и свернулся на ней, подтянув колени к груди, как ребёнок. — Мухи… проклятые бестии не дают спать. Я… не смогу уснуть… Вы можете убить меня? Нет, нет, я не буду вас просить.

Ривлик приблизился к тюфячку и тронул пальцами дрожащее плечо, скрытое под плотным рубищем. Почувствовав прикосновение, плотник вскочил на ноги и прижался к стене.

— Нет! — он спрятал лицо в ладонях. — Прочь! Вы не должны меня видеть! Дайте мне умереть таким, каким я жил, — вдруг Рисден дёрнул головой, завертелся. — Мухи! Убирайтесь! Оставьте меня!

Он замахал руками вокруг головы и неловким движением отбросил капюшон. В этот миг предупреждение Ривлика как-то само собой забылось, и Нерори выхватил меч.

Побуревшее лицо плотника неестественно сжалось и вытянулось вперёд, сужаясь, наподобие клюва. Брови и лоб наползли на выросший до непомерных размеров нос. Скулы также подтянулись к середине, а подбородок задрался к ноздрям. Поредевшая шевелюра — единственное, что казалось более-менее привычным.

Ривлик попятился, взявшись за рукоять клинка, но пока медлил обнажать оружие.

— Нет!.. — ладони Рисдена легли на уродливую морду и даже наполовину не прикрыли её. — Вы не видите меня. Не видите! Я болен, болен…

В следующую секунду плотник набросил капюшон и рванулся к лестнице, попутно сбив Ривлика с ног.

— Куда он делся? — спросил Нерори, выйдя из дома. Пока что он так и не вернул свой меч обратно в ножны.

— Поверти оружием ещё, вдруг он не рассмотрел, — бросил Ривлик, уставившись на дверь трактира, манящую отголосками хмельного гомона, тёплым светом, чоканьем кружек и плеском выпивки, которая пришлась бы как нельзя более кстати. — Никогда такого не видел. Сырость… Мне бы выпить.

Нерори и сам об этом подумал. Меч он спрятал, только предварительно пробежавшись глазами по сторонам.

Лекмерт неспроста прозвали Королевским Трактиром. Одни — потому как считали, что здесь слишком уж много захожих приблуд, как и на всяком постоялом дворе; иные — по какой-то другой причине; но, разумеется, большей частью из-за того, что здесь имелась целая уйма трактиров, забегаловок и прочих заведений подобного рода.

Хозяин «Пчелы и плотника» Уорорт носил ухоженную недлинную бороду, был опрятен и не сух на словцо. Стражники, а в особенности Ривлик как Правая рука главы Тода, отхватили от него немало признаний за верную службу и охрану людского покоя, прежде чем им удалось, наконец, усесться за стол у окна, справа от входа.

Увиденное следовало основательно залить. Ривлик спровадил трактирщика, потребовав бутыль со шнапсом и сыр с чесноком.

— «Пчела и плотник»… любопытно, — заключил он, осмотревшись. Приглушённый свет фонарей на балках сводчатого потолка уютно разливался по приличным лицам горожан, в меру захмелевшим. — Приятно тут.

Нерори кивком согласился, потом снял куртку.

— Сестра расхваливает это место при каждом удобном случае. Она вообще всё расхваливает, кроме моей работы…

— Работа стражника не так плоха, — губы Ривлика тронула улыбка. — Уж получше, чем торчать в какой-нибудь обшарпанной лесопилке.

Нерори посмотрел на него с удивлением.

— Вы были лесорубом?

Ривлик отрицательно покачал головой.

— Резчиком, — ни с того ни с сего его голос прозвучал сдавленно.

— По вам не скажешь. Не думал, что резчики идут в городскую стражу. Не хватало денег?

— Это дело давнее. И неинтересное. И я не очень хочу об этом говорить. У нас у всех есть такие вещи. Так ведь, Нерори? — Ривлик единственный из всей городской стражи до сих пор не расспрашивал его о той загадочной ночи, когда погиб глава Мейнок. — Что-то долго.

Правая рука стражи обернулся, позволив Нерори уловить многозначительность его слов, и выискал глазами хозяина. Тот стоял у порога, высунувшись наружу, и даже и не думал идти ни в какую кладовую ни за каким шнапсом, а уж тем более сыром или чесноком. Вскоре Уорорт совсем вывалился в потёмки, украдкой прикрыв дверь.

— Сейчас вернусь, — сообщил Ривлик и, надев капюшон, отправился к выходу. — Гляди в оба, стражник.

Снаружи никого не оказалось. «По нужде он пошёл, что ли?» — спросил Ривлик мысленно, обшаривая куртку в поисках табака. Спустя некоторое время он услышал хозяйский шёпот.

— Уважаемая, прошу вас не портить репутацию моему трактиру. Здесь Вас не жалуют, уж простите.

А после усталый женский голос.

— Я не буду заходить. Просто скажите, где этот приют — и я уйду.

Беседа проходила, по-видимому, на обочине городской дороги, в сени раскидистой ивы, там, где потемнее. Ривлик, благополучно нашедший табак, сунул трубку в зубы, положил ладонь на рукоять клинка и двинулся на шёпот.

Уорорт вздрогнул, услышав рядом шаги, он был подслеповат. Его собеседница, чью голову скрывал капюшон плаща, не обернулась.

— Господин Правая рука, вы… — трактирщик прищуром вгляделся Ривлику под капюшон. — Я как раз хотел идти в кладовку.

Он бросил очередной просительный взгляд на незнакомку и поспешил обратно к посетителям. В темноте ночи, чуть развеянной светом из окон, остались две фигуры.

— Назовитесь, — потребовал Ривлик. Незнакомка с изяществом развернулась. В тени капюшона блеснули две кровавые точки.

— Ты знаешь, кто я, Ривлик, — вблизи голос узнался, приятных чувств он не принёс. Правая рука не отнял пальцев от рукояти у пояса.

— К моему сожалению. Ты перепугала хозяина. Что тебе надо, Делвер? Зачем тревожишь людей?

Девушка отбросила капюшон и прибрала назад тёмные волосы. Она обладала изрядной красотой, насколько можно судить в такой темени. Аккуратный подбородочек, мягкие линии скул, только вот глаза всё портили. В белках цвета мокрой побуревшей листвы таились тоненькие колечки, источающие багровое мерцание.

— Ты знаешь, зачем. Я ищу его.

Ривлик тяжело помрачнел и пошёл прочь.

— Он мёртв, Делвер. Из-за вас.

Подойдя к фонарю, висевшему у трактирной двери, он достал свечку и подпалил примятый табак в трубке. Поднялся густой дым.

— Тебе проще так думать, — отклонила Делвер, усевшись на лавку у стены. — Он ушёл, не умер. Я — не видела его смерти.

Ривлик удручённо ссутулил широкие плечи и снял капюшон. Его лицо горестно скривилось, рот немного приоткрылся, а губы поджались.

— Её и не нужно видеть. Он уже был болен. Сыростные долго не живут. Полгода прошло, а то и больше.

— Некоторые проживали несколько недель, — повертела головой Делвер. — Трактирщик сказал, в Лекмерте есть приют больных белой кровью.

— Послушай меня, — Ривлик с ненавистью заглянул в выродочьи глаза, глядящие на него. — Садрад мёртв. Ты не найдёшь его. Ты пытаешься искупить вину, но уже поздно для этого.

Делвер снесла взгляд.

— Не по моей вине он заболел. Сырость…

— Пришла из-за Вас. Всё дерьмо из-за Вас. А может, и вся эта корневая нечисть, не удивлюсь. Всё вы…

— Ты злишься, — из голоса Делвер ускользнула прежняя уверенность. — Но не ты один относился к нему по-особенному.

Ривлик надменно фыркнул и отвернулся.

— Твои чувства ничего не изменят. Они не оживят моего друга.

— Да, потому что он не мёртв, — Делвер вновь заговорила упрямо. — А всякого, кто не мёртв, можно найти.

Одинокая овца

«Пивная шахта»

В «Пивной шахте» стоял ненавязчивый ночной гомон. Хозяин Говель, бывший надсмотрщик верхнего яруса северных копей, трагически располневший к своим шести десяткам, не без помощи сыновей возвёл вблизи Глухих ворот постоялый двор. В основном из сострадания к собратьям-туннельщикам, лишённым столь нужного комфорта. И ещё потому, что место было людное. Постой считался вполне подъёмным по здешним меркам, хотя после душных тоннелей хочешь не хочешь — раскошелишься на прохладительную выпивку и часок-другой без гула в башке, сколько бы это ни стоило.

Креупци, облюбовавший это местечко по наущению Родорика, сидел за таящимся в тени крайним столиком в компании кружки густого эля и наблюдал за тем, как хозяин с совершенно усталым видом выметает в дверной проём каменную пыль, насыпавшуюся со складок шахтёрских одежд.

«Шлёп… шлёп…» — просочился сквозь оконную створку мокрый звук.

— Сырость… — Креупци устало потёр глаза, боль усилилась. Темнота шахт, казалось, уже не спасала, как раньше.

— Ничего, что я тебя потревожу? Не хочется, знаешь, сидеть одному…

Креупци разлепил веки. Бернек, устроившийся напротив без всякого приглашения, поставил на стол железный фонарь, который всегда носил с собой, и стал разматывать огромный шарф, натянутый почти до носа.

— Проповедник… Пришёл помолиться пивному бочонку?

Бернек снисходительно улыбнулся, но затем запутался в шарфе и об улыбке забыл.

— В определённом смысле, Креупци. Не хочу идти спать трезвым, иные проповеди дорого мне обходятся. Тем более что по ночам холод страшный.

Скептичная мина, которую Креупци всегда надевал, исчезла.

— В последнее время расхаживать по темени небезопасно. В особенности — для безоружных набожников.

Бернек не успел ответить. До них долетел лопочущий говорок трактирщика.

— Госпожа, вряд ли вам здесь понравится… — Говель суетливо жестикулировал, заслонённый невысокой фигурой в плаще с капюшоном. — Общество здесь не по вам…

Сохранив невозмутимость, незнакомка прошла в дальний конец помещения и села у окна. Креупци не страдал любопытством, но неявное чувство тревоги всё же заставило его приглядеться: у неё под капюшоном блеснули две тусклые кровавые точки. Тотчас глаза пронзила отчётливая режущая боль, он издал глухой стон и быстро отвернулся.

— В чём дело? — насторожился Бернек. В добродушном взгляде проскользнуло что-то зловещее.

— Кажется, очередной выродок, — отозвался Креупци, с трудом раскрывая глаза. — Нередко их вижу. Гадкие глазёнки… Гадкий в них свет.

Его искажённое лицо постепенно разглаживалось, боль медленно перетекала в привычный зуд.

— Они, как и другие, нуждаются в утешении.

Креупци неприязненно покривил губы.

— Утешении? В чём ты собрался их утешать, проповедник? Они перерезали целое королевство, думаешь, они…

— Прошу простить, — встрял Говель, подковыляв к столу с нервным выражением, до сих пор не сошедшим. — Я уже намеревался к вам, как вошла эта… девица. Тянет их сюда. Так… чего будете? — мелкие глазки покосились на проповедника.

— Пожалуй, винца, — Бернек задумчиво погладил щетину на подбородке. — И сыра. И ещё лучку… наверно. Да, да, лук тоже.

— Глаза той девушки. Она из выродков, я прав? — Креупци отодвинул опустевшую кружку в ответ на вопросительный взгляд хозяина.

— Правы, господин шахтёр, — трактирщик промочил взмокший лоб. — И хватает у них наглости соваться так далеко… Я не первый раз их вижу и каждый раз страху набираюсь. Вдруг они опять озвереют и нападут… У нас ведь даже короля нет. Пропасть, пропасть…

Говель забормотал что-то, на этот раз сам с собой, и пошагал в погреб.

— Не буду мешать твоему ужину, проповедник, — Креупци коротко улыбнулся и, поднявшись, взвалил на плечо мешок с инструментами. — Или уже завтрак? Кажется, ближе к завтраку.

— Перед тем, как ты уйдёшь… — Бернек спрятал кисти в складках одежд. — Вряд ли темнота поможет тебе. С твоим недугом.

Креупци молчаливо глянул на него, и режущий зуд в глазах на момент утих, а потом снова вернулся.

Тут темно

— Да кому вообще придёт на ум сталкивать проклятых шахтёров?.. — Галдбин Меггенсвок неприязненно скорчил своё широкое серое лицо и уселся спиной к ограждению помоста. Нижний ярус гудел и клокотал в полумраке. — Мы и без вмешательства прекрасно сдохнем от этой сраной духоты…

Креупци поджёг трубку от свечи в фонаре и, приблизившись к ограде, выпустил клуб дыма в толщу темноты.

— А что, кто-то ещё?..

— Нет, — Галдбин откупорил мех с вином. — Но болтают они так, будто да. Неймётся этим верхним. Дерьмо… Вот взять нас, низинников, мы — не падаем и не болтаем. Ухнуть с огороженной тропки!.. Это многое говорит о них как о шахтёрах. Немыслимо.

На лице Креупци возникла какая-то неестественная улыбка.

— Жаль тебя огорчать, но я слышал распоряжение Уодса. К нам пришлют работника с верхнего яруса. Кажется, он будет совсем скоро.

— Вот же ж… — Галдбин ругнулся и отхлебнул из меха. — Тишины не допросимся.

Обоих шахтёров сковало молчание. Креупци курил, его одинокая фигурка, стоящая перед необъятной чернотой подземной долины, казалась ещё более незначительной, чем обычно. Боль усиливалась, раз от раза заставляя поглаживать опущенные веки кончиками пальцев.

В один момент и впрямь послышалась далёкая поступь. Сбитые сапоги касались подземной тропы со свойственной всем туннельщикам мягкостью. Когда кайло приветственно громыхнуло о доски помоста, Креупци повернулся.

— Как поживаешь, Соттак? — спросил он без удивления и выбил трубку, постучав ей по ладони. Галдбин Меггенсвок, не заинтересованный в беседе, хранил захмелевшее безмолвие, потягивая выпивку.

— Уодс избавился от меня, — пробурчал Соттак и прислонился поясницей к ограде, сложив руки на груди. — Сказал, что я подкрепляю волнения среди шахтёров, и послал сюда. Здесь меня слушать не будут.

— Ещё бы, — с хриплой усмешкой подтвердил Галдбин и отхлебнул большой глоток. — Низинный ярус не для болтунов, мы здесь работаем. Да и было бы из-за чего болтать. Шахтёр разбился… Нечего было соваться. Будто он не знал, что в копях темно.

Под пыльной бородой Соттака проявилась улыбочка, ненавязчивая, вялая, ничего не выражающая. Заметив её, Креупци даже не успел недоверчиво свести брови — в глазах моментально вспыхнула далёкая зудящая боль, казалось, остывшая на время разговора.

— Без аккуратности никуда, так в два счёта ухнешь, — Меггенсвок, в свою очередь знатно прихмелевший, не желал униматься. Его затуманенный взгляд застыл на неполном мехе, обмякшем в покрытых твёрдым слоем сухой грязи ладонях, только губы шевелились, нехотя отлипая друг от друга. — А этот шахтёр… Как его?.. Известно?

— Толвиас, — бросил Соттак как бы между делом.

— Толвиас… — Галдбин вздрогнул в пьяном возмущении. — Не шахтёрское это имечко!.. Вот я — Меггенсвок. Я всю жизнь тружусь в шахтах, и хоть бы хны… Мой папаша, тоже, кстати, Меггенсвок, до сих пор машет киркой! А тут — Толвиас… Вот он и ухнул. Потому что не шахтёр! Был бы шахтёр — не ухнул бы, это ясно. Если подводит зрение, нечего лезть под землю. Тут — темно…

Бурдюк пустел на глазах. Соттак слушал и неспешно кивал, бесстрастно воспринимая несвязный говор низинника. Как будто они каждый день так болтали. Тем временем Креупци, глядя сквозь узкие щёлочки век, пытался найти на физиономии Соттака хотя бы смутное поползновение нахмуриться, но ничего. Совсем ничего. Вьющаяся тёмно-серая борода скрывала холодную спокойную мину.

— А пересудов, пересудов сколько!.. — Меггенсвок размашисто отбросил пустой мех и сонно вздохнул, прикрыв глаза. — «Столкнули, столкнули». Кому какое дело до сраного шахтёришки?.. Как будто наш цех… поредеет…

Низинник умолк, погрузившись в полусон.

— Соттак… — голос Креупци прозвучал неожиданно. — Что это? У тебя на шее.

Сморщив округлый лоб, Соттак запустил толстые пальцы под бороду и болезненно скривился, нащупав крохотную язвочку. Растревоженная неловким прикосновением она пустила по шее тонкую бледно-розовую струйку крови, которая казалась почти белой в сумраке.

Проповедь

Немногочисленные слушатели, сгрудившиеся на большаке у «Пивной шахты», — в основном, разумеется, туннельщики — замолкли. Хозяин Говель наблюдал за сумеречной проповедью Скитающегося через настежь распахнутую дверь, которая, вообще-то, пребывала в таком состоянии нечасто.

— Не буду вас обманывать, господа, у меня нет для вас ответов, — сказал проповедник и ощутил на себе десяток нерадушных взглядов. Оставшиеся смотрели с неприязненной настороженностью. — Только сочувствие.

— В бездну… твоё сочувствие, — раздался твёрдый голос мясника Тлинса, хорошо заметного из-за своего роста. Он, как и многие другие, предпочитал трактирный дом Говеля городским, в которых, на его вкус, не наблюдалось ни качественной выпивки, ни компании.

— Я не виню вас за подозрение, — проповедник улыбнулся со всей уместной учтивостью. — Но есть вещи, которые вы должны услышать. Для этого я пришёл в Лекмерт. Чтобы сказать вам. Мы закрываем глаза на происходящее…

— Неправда, — язвительно возразил Мерхсот, уже отпасший своё на сегодня. Облюбованное им пастбище на другой стороне тракта опустело. Овцы и козы вернулись в загон, их блеянье ещё не утихло. — Некоторые — бегут.

За шуткой последовали одобрительные смешки, но молчание, которым они увенчались, показалось горестным.

Мысленно названные «ненужным хламом» инструменты, кирка и нетронутые свечи остались на пыльном помосте низинного яруса. Обозлённый Креупци, окончательно утративший способность безболезненно видеть, наткнулся на кого-то из толпящихся слушателей, чем поднял правомерное ворчание. Прозвучало что-то вроде: «Не могли б вы поосторожнее, господин, как вас там».

Легко узнавшийся голос проповедника, доносившийся откуда-то спереди, немного притупил боль. Уже что-то, хотя тускнеющий свет сумерек по-прежнему обжигал.

— Короли просто так не покидают свои престолы, не в их это привычках, — касались слуха обрывки проповеди. — Но, как видно, страх перед неизведанным может сказаться и подобным образом, и на людях подобного положения.

Резь уходила, Креупци не осознавал этого, настолько он к ней привык.

— Вместе с тем потускнела и темнота. Теперь мы можем видеть отчётливо. На нас снизошло благословение Бледного Света, он избавил нас от обманщицкой слепоты. Уродцы, которых вы так опасаетесь, — лишь отголоски правдивости. Они отражают суть, — после этих слов неприятная тишина повисла в прохладном вечернем воздухе. Тлинс отхаркнул в дорожную пыль. Судя по подозрительным выражениям лиц, многие негласно одобрили то, что не было сказано.

— Так, ну-ка в сторону, — сквозь толпу с трудом продрался тощий страж порядка. Завсегдатаи «Пивной шахты» признали в нём Шнаса, городского патрульного. Одет, как полагается, надвинутый капюшон оставлял на виду только присущую ему ухмылку. — Ты, — острый палец нацелился Бернеку в грудь. — Тебе больше не дозволенно быть здесь. Тебе и прочей религиозной шелухе приказано покинуть окрестности Королевского Трактира не позднее, чем завтрашней ночкой. Король приказал.

— Я странствующий проповедник, — склонил голову Бернек. — Я и так покину это место. Люди требуют утешения во всём королевстве.

— Король вернулся? — переспросил Мерхсот недоверчиво. — Забыл прихватить что-то из вещичек?

— Меньше болтай, — патрульный поджал губы, сбавляя высокий голос. От глумливой мины остался лишь задумчиво скривлённый уголок рта. — Престол занял престарелый кузен Сбежавшего Короля. Ты, проповедник. На твоём месте я бы ушёл прямо сейчас. Расходитесь, все, все расходитесь.

Не интересуясь тем, будет ли выполнено данное им распоряжение, Шнас пошагал прочь, к Глухим воротам. Озадаченные выпивалы начали стягиваться в трактир — новостей для обсуждения прибавилось, да и к потёмкам они не питали такой уж любви. В конце концов проповедник остался на большаке в компании одного-единственного шахтёра, и того не вполне расположенного к беседе.

— Как твои глаза, Креупци? — дружелюбно спросил он, опершись на изгородь постоялого двора. Креупци метнул на него страдальческий прищур.

— На время проповеди мне полегчало. А теперь опять…

В глазах Бернека смутно проявилась и тут же исчезла странная темнота.

— Вроде бы, тебе не было так плохо при нашей последней встрече.

— Да. Не знаю. Не уверен, — Креупци поспешно отвернулся, остановив взгляд на далёком светло-сером пятне. По примятому пастбищу брела отбившаяся от стада одинокая овца. Худющая, дрожащая, она изредка блеяла, отшатываясь от каждой ночной тени. — Это всё духота. И пыль.

Проповедник запахнул накидку и ту, что под ней, тоже.

— Ты же понимаешь, что эта боль… она не совсем привычного рода.

Креупци непонимающе повёл подбородком, опустив уголки губ.

— Сейчас много непривычного происходит. И почему моя боль должна быть иной? Подумай лучше о себе. Слышал, что сказал стражник? Теперешний владыка Скитающихся не жалует.

— Да, мне не следует здесь оставаться. А вот тебе ничто не мешает пойти со мной. Просто так ты вряд ли излечишься. Но в нашем святилище тебе могут помочь… Светлая Сестра может.

— Светлая Сестра? — по лицу Креупци пробежала короткая усмешка. — Как будто мне это о чём-то говорит. Даже если бы и говорило, с чего ей мне помогать? Что ещё важнее — с чего мне доверять ей? Вы, жрецы, смахиваете на фанатиков со всеми этими молитвенными бреднями о темноте и свете. Если и она такая же…

— Твоё неверие вполне законно. Но я убеждён, что Она — не такая, — Бернек впал в задумчивость и тоже уставился на овцу. — Мне сложно утверждать, какова она, потому что я, вообще-то говоря, и сам не очень её понимаю. Тем не менее, моё предложение в силе.

— Чтоб ты бросил меня посреди большака, когда я вконец ослепну? Великодушно, проповедник. Лучше уж я утрачу зрение в своей постели, в тепле. К тому же разгуливать по темени в такое время — не очень-то разумно. Мне думалось, проповедники — народ сметливый. Забывая, конечно, что слегка полоумный. Если даже Королевский Трактир заполонила нечисть, не хочу думать, что завелось в Квёлых Землях.

Бернек отрицательно покачал головой.

— Пока что не все молитвы произнесены. Я уйду завтра, как стемнеет. И ты всё ещё можешь передумать.

Проповедник достал откуда-то из-под одежд незатейливую курительную трубку, забил её слабо пахнущим табаком и удалился. Дверь трактира впустила в ночь немного света и захлопнулась за ним, оградив тишину от пьяного гула. Овца тоже куда-то подевалась, и впервые за долгие месяцы Креупци с облегчением почувствовал себя в одиночестве.

Хозяин Серого поместья

Вино, оставшееся в погребе

Серое поместье, безжизненные огороженные угодья в северных окрестностях Деллоата, пользовалось не самой лестной репутацией. Отчасти потому, что его владелец, Карлос Дергилл, сосланный в Бескоролевство уже в преклонном возрасте, обзавелся знатной сворой наёмных мародеров — для сохранности припасённого состояния и немногочисленного семейства. Слушки об этом месте ходили разные, и все они сводились к тому, что туда лучше не соваться. Тем не менее, некоторые совались. Никто, правда, этих некоторых в лицо не видел, да и не хотел видеть.

— У господина Дергилла встреча намечается, — со зловещей усмешкой буркнул Даллри, рослый охранник в кожаном нагруднике сомнительной крепости. Никто не знал, за что он угодил в Дервар, люди его профессии предпочитали скрывать это. Предводитель наёмников Серого поместья Ренен, сидящий на лавке у дверей в особняк, расправил плечи и прислонился спиной к холодной стене.

— Этого первый раз вижу, — он отвёл тяжелый взгляд от приближающихся фигур. Господин Дергилл не любил, когда глазеют на его гостей, тем более так. — Будь настороже, он мне не нравится. Приведи ещё несколько парней. Как вовремя…

Когда нагрудник Даллри пропал из виду, Ренен встал возле дверей, положив ладонь на рукоятку охотничьего ножа, покоившегося в ножнах на широком поясе. Меч у него тоже имелся, но пока не было надобности заострять на нём внимание.

Первым шёл управляющий, одетый в серо-зелёный халат. На вид неказистый, не особо привлекательный, выглядел старше своих двадцати трёх лет. Он заявился в поместье Дергиллов ещё до того, как хозяин успел набрать людей в личную стражу. Рядом с ним сдержано шагал высокий гость в тёмно-бурой хорошо подогнанной одежде с кожаными ремешками, без всякого оружия. Обветренное лицо Ренена не передавало и толики того беспокойства, которое он испытывал при виде него. Следовавшие сзади двое охранников нервничали куда более открыто.

— Проходите, господин Грабли, господин Дергилл в гостевом холле, — управляющий остановился у порога особняка и жестом пропустил обладателя странного прозвища вперёд, а затем и охранников. Ренен затворил за ними дверь и вопросительно приподнял брови.

— Вы, Ойтеш, вроде, говорили, что никто не помешает нашим… намерениям. Кто это?

— Это господин Грабли, — управляющий, по всей видимости, не тревожился насчёт гостя. — Он представляет одного влиятельного человека. Эта встреча должна состояться. Но наш уговор в силе, Ренен. Ничего не изменилось. А теперь, прошу извинить, я должен присоединиться к намеченной беседе.

Карлос Дергилл сидел в своём кресле и смотрел на прогоревшие угли в камине, не чувствуя теплоты ни от жилета из волчьего меха, ни от слов своей кузины.

— Почему ты не сообщил мне? — неприятное лицо Верлики Дергилл, возвышающейся над ним, наливалось недовольством. — Я и Аннак — твоя ближайшая родня. Мы должны знать то же, что и ты, на случай… — она отвернулась, тряхнув волосами, когда Карлос глянул на неё, — непредвиденностей.

Они находились не в лучших отношениях, и слепой заметил бы. Аннак, в свою очередь, не погнушался отведенным ему креслом и выслушивал материнское возмущение сидя. За семнадцать лет жизни он вобрал в себя всё наиболее сомнительное, что мог от нее унаследовать, в том числе гладкие высокомерные черты лица и манеру одеваться с излишней для подобного места кропотливостью.

— Верлика… — Карлос Дергилл не впервые пожалел, что приютил их обоих. «Хоть бы вас Ночное Ворье прирезало». — У меня назначена встреча.

Послышались шаги.

— Вот я и побуду здесь, — Верлика перешла на пронзительный шёпот, усаживаясь подле брата. — И Аннак — побудет.

В гостевой холл вошёл гость, охранники остановились в отдалении по бокам от него.

— Я получил письмо от вашего покровителя, — Карлос Дергилл остался сидеть в кресле с видом безоговорочного хозяина. — Так что, полагаю, вы знаете, кто я. Ваше же лицо — мне незнакомо.

— Меня называют Грабли, — гость смотрел угрюмо и говорил сдавленно и незаинтересованно. — Я работаю на господина Щёса. Он слышал о ваших делах в Деллоате.

Тем временем подоспел Ойтеш. Он явно не хотел прерывать разговор своим появлением — чего и не сделал — и укромно уселся на стульчик у туалетного столика c наибезобиднейшим видом.

— Так вот, — Грабли бросил на него короткий взгляд и отвернулся. — Я здесь, чтобы обсудить условия сотрудничества с хозяином Серого поместья. Вы могли бы получить хорошие деньги и безопасность, которая здесь ценится.

Дергилл с неудовольствием поймал на себе любопытный взгляд кузины.

— Что ж, как по мне, я и так в безопасности. И денег у меня вполне достаточно. Так с чего мне соглашаться?

Гость сухо улыбнулся.

— Не болтай чепуху, Карлос, — возмутилась Верлика. Она не позволила себе не встрять. — Конечно, мы обсудим условия. В Дерваре нельзя отказываться от выгодных предложений.

— Помолчи, кузина… — Дергилл устало потёр нос. Непрерывные родственные споры искоренили в нём последние крупицы гнева. — Скорее твоя глупость лишит нас прибыли, чем моя недоверчивость, — он с тяжестью вздохнул. — Хорошо, господин Грабли. Я выслушаю ваши требования. Пододвиньте кресло нашему гостю. И принесите уже вина.

Невзрачный охранник мимолетно покосился на управляющего и удалился в кладовую. Второй, плешивый и, по-видимому, чем-то болеющий, подтащил в середину комнаты кресло, скрежеща ножками по половым плитам. Грабли, конечно, не стал отказываться от комфорта, но, казалось, ему не было разницы, стоит он или сидит.

— Господин Щёс обеспокоен нынешним положением дел. Вы слышали о Коричневых?

— Что за «Коричневые»? — вклинилась Верлика, подаваясь вперед. — Мы, Дергиллы, должны знать, с чем имеем дело.

— Это не для твоих ушей, — Карлос нашёл в себе силы посмотреть на сестру. — Как было сказано, господин Грабли будет говорить с хозяином… А-а, вино, наконец.