Бесплатный фрагмент - Сухой лист

1

Над крышами домов ползла туча, похожая на паука, покрывая тенью кварталы. Она закрашивала стены, поляны, почти высохшие кусты и деревья. Гнала солнечный свет, торопила людей прятаться в подъездах, под навесами, подниматься на верхние этажи зданий. А с лестничными площадками проблема, дверьми и окнами, и полом, отоплением. Проблемы не только с жильём, но и с пищей. Скважина одна на всех и живущим людям в районе воды недостаточно. На ночь её герметично закрывают, и не один человек в округе даже не посмел что-либо предпринять для захвата. Каждый понимает, к чему это приведёт. Приходят чужаки, но долго не задерживаются. Есть у них на этот случай не оправдание, а вполне здравая мысль. Беглого взгляда бывает достаточно, чтобы не задерживаться. Возможно, поэтому остался Савва, его соседи и те, кто в других домах. Он здесь с детства и незнакомцев не жаловал. От них одни беды и убытки. А последний год к ним никто и не заглядывал.

Трущобы отнюдь не лучшее место для создания чего-то основательного, но они тянулись на многие километры. Никто не призывал к чему-либо, не обещал удивить. Бескрайность разрухи уже никого и не пугала. Как-то всё перемешалось и осталось таковым, каким и видел его сейчас Савва. Хорошо, плохо, сказать он не мог, потому, что сравнить было и не с чем. Дни вовсе не однообразные, но цель одна на месяцы. Ресурсы уменьшаются, да их и никогда не хватало, народу в районе поубавилось, и отток населения заметно продолжался.

Туча добралась до его дома, навеяв грусть.

«Скоро и в нашем доме никого не останется. Совсем. Как же мне обидно, видеть угасающий двор, худых и скрюченных людей, живущих без обнадёживающих слов и обещаний, тех самых, что хоть как-то тормозили злобу и ярость. Они поселились и здесь, среди обманутых и брошенных, но грустно не от этого. Вкалываешь до заката, а ничего не исправляется».

Так он подумал, но на деле чувствовал что-то худшее и щемящее тело.

«Надо уходить и нечего раздумывать».

По контуру строений появилась яркая полоса света. Опала солнечной волной со стены дома напротив, будто водопад и быстро покатилась, наступая на тень. Полоса расширяясь, занимала площадки земли, бетонные выступы, разливалась по асфальту.

А туча, поджав распадающиеся кучевые лапы, плыла по небу дальше, закрывая солнце и отбрасывая тёмное пятно на другие участки квартала, собиралась излиться дождём.

Савва прищурился, когда солнечные лучи брызнули ему в лицо.

«Настроение меняется почти также, — ворошил мысли он. — Сытость на голод и жажду, маленькое желание на ещё большие желания».

В природе совершился переворот, изменивший пейзажи и естественное течение. Ход развития ставший разрушительным для всех и всего, о котором не говорилось и умалчивалось, преобразовался в неуправляемый и стихийный процесс. Кто запустил его, Савва не знал, но он был уверен, что ответить придётся, а пока отвечают только те, которые к нему не имеют никого отношения. Отвечают не справедливо, жизнями и убогостью.

«Безумные желания, делают безумным мир», — подумал Савва.

Маховик новых времён безудержно завращался, меняя облик мегаполиса. Кучки людей доживали свой век. Вымирали тысячи, приспосабливаясь к изменениям. Были и такие, кто упирался наступившему хаосу и переменам, тянущим в яму без дна. Он был одним из них, как и окружающие его знакомые, но они уткнулись, добрались до той стены, которую им не сломать. Кольцо слизи неумолимо сужается, перешеек на днях сомкнётся и им уже не выбраться.

Савва потянулся, вытянув руки по бокам, и зевнул. Приятно нежиться, купаться в солнечных лучах, ставших редкими. Хоть минуту, две, а может случиться так, что и их не будет через минуту, ни завтра, ни через месяц. Нестабильные времена. Оно и не было стабильным — время. Всегда что-то происходило и менялось, только не для всех.

Комната, где он жил уютом не отличалась. Было на чём поспать, чем укрыться, где хранить скудные запасы и особенно воды. От бывших полезных вещей ничего не осталось, а им казалось, что вот-вот, несколько открытий и звёздная пыль покорится, какие-то энергии, вселенские пути. Технологии для большинства теперь забыты, не доступны, но молва разносила слухи, о каком-то «Центре». Где он находился, никто сказать не мог. «Центр» притягивал взоры людей, манил к себе, вселял в их сердца надежду. Савва и в этом сильно сомневался. Ничего такого нет, всё это обман и быть правдой не может, но задумка вырваться из трущоб, нет-нет да появлялась у него.

— А ведь где-то сохранился уголок, там и дышится легко, живётся, делается всё по-другому, — шепнул он себе. — И это совсем не в «Центре».

Вот и сейчас задумка объявилась, и завертелась красочными образами, запустив нити с крючками, потянула к себе, обещая свободу и счастье, человеческие законы и принципы, о которых уже не вспоминали. Тянуть с уходом нельзя и вопрос далеко не в этом. Кто и куда пойдёт дальше? Савва ещё не решил. И как он может решить? В любом направлении разруха и всё-таки его грела мысль, что она не везде.

Солнечный свет пропал и серая тень темнее прежней, накрыла квартал. На лицо Саввы брызнули капли. Он закрыл прозрачным пластиком окно. Щёлкнули зажимы, прижав его к раме. Савва посмотрел вдаль, вернувшись в действительность. Вот они — его свобода и счастье, дни, полные скупости и мрака. А что там вдали? Взгляд от горизонта не отрывался. Видел он его сотни раз. И днём, и ночами, при рассвете, но никогда таким, каким-то вызывающим. Савва даже наклонился вперёд, а, очнувшись от наваждения, мотнул головой.

«Ну и ну!», — подумал он о внушениях.

Зашуршал дождик. Струйки воды, пересекаясь, потекли кривыми дорожками по пластику. Затем шуршание дождя сменилось на шлепки. Пластик подрагивал, а вода превращалась в негустое и васильковое желе с зелёными вкраплениями.

Савва отступил от окна, сделав несколько шагов в глубь комнаты. Потерев лицо ладонями, осмотрел руки. Ничего склизкого на них не было. Тут не только о гипнозе задумаешься, но и о таинственных силах химии.

— Дождались, — проговорил он.

Всегда начинается с обыкновенного дождя и немного погодя вода меняет свои свойства каким-то непонятным образом. Такое происходит редко и странно то, что это случается на территории нескольких районов. Состав веществ различается, цвет у них разный и густота. Которые действую на птиц, растения и насекомых, какие на людей. А серо-коричневые осадки, попав на кожу, разъедают её. Тело покрывается язвами, кровь не сворачивается, кости размягчаясь, начинают гнуться как прутики. От малейшего ветерка человек колышется, падает. Пролежав около часа, растекается слизью по поверхности, чем бы это ни было, а потом медленно застывает, оставаясь причудливой формы панцирем. Был человек, стал холодцом, а после чем-то твёрдым неизвестного происхождения. Так же плавятся деревья и перерождаются все живые организмы.

Савва сталкивался с таким явлением и сейчас, наблюдая как пластик, покрытый зеленоватыми расплывшимися пятнами, подрагивает. Он боялся того, что крепления не выдержат и слизь беспрепятственно зальёт комнату. Придётся искать новое жильё и сделать такое до вечера, у него не получиться. Не превратиться бы ему в панцирь прямо в комнате, где-нибудь в углу.

«А куда? — задался вопросом Савва. — Куда сейчас деваться!».

Комната его вполне устраивала и доброжелательные соседи, которых ни так уж и много. Не хотелось никого из них расстраивать, но если обсудить вопрос серьёзно, уезжать им некуда. «Центр» возможно и выдумка, очередная уловка для обречённых людей. Через десять, пятнадцать лет мегаполис станет иным. С другими существами и растениями, продолжит свою и чуждую жизнь. Передумай об этом хоть с десяток ночей, ничего не придумаешь.

Ядовитый дождь льёт здесь впервые. Всё обходил стороной и где скинет ношу туча, заранее не определишь и не угадаешь. Что ж и до них очередь дошла. Хочешь, не хочешь, а уходить необходимо. Переждать наплыв слизи и уматывать.

«Теперь точно не задержусь, — подумал Савва. — Никто меня не удержит. Жалко трудов, но ничего не поделаешь».

2

В окно ударил сверкающий фиолетовый комочек. Он не скатился по пластику, а прилип к нему. Разбух и сжался, завибрировав с равномерным ритмом. Вздрогнув, с опаской глянув на него, Савва проговорил:

— А я слышал, что пришельцы покрупнее.

Комочек, будто понял сказанное и зашевелился. Его окружало свечение, внутри которого перемещались и вспыхивали белым, едва заметные точки. Приглядевшись, Савва заметил, что их движения строгие, вычерчивающие в пространстве узор.

Шлепки за окном прекратились. Ни капели, свежести с прохладой. Васильковая слизь подсыхала на глазах, шелушилась и осыпалась, сметалась ветром с пластика, бетонных стен. Что ни говори, а высыхала она быстро. От температуры это свойство не зависело. Оставалось подождать, из помещения не выйти. Очевидно, требовалось что-нибудь живое для его сохранения. Без этого взаимодействия оно гибло. Савва и был тем подходящим материалом, как впрочем, и растительность.

— Пыли в городе и без тебя хватает, — сказал негромко он, наблюдая, как цвета слизи становятся серыми, превращаясь в крошево.

Свободных от неё участков осталось мало. Деревья и трава так же зеленели, но это уже были другие деревья, другая трава, птицы, цветы. Существовать в мире, где меняются внутренние структуры и химия тел, способы питания и размножения, не представлялось возможным. Савва и не мечтал о смерти у открытого настежь окна под пение соловьёв, пусть и пропитанной потом постели. Не мечтали и другие. Вот и их двор накрыло, тот, что слева и справа. А он, было, потешил себя весёлой мыслью, что таких туч больше не будет и кольцо не сомкнётся.

Сияющий шар комочка увеличился, а сам он уменьшился до размеров крупной горошины. Прозрачный фиолет пульсировал, и Савве показалось, что он его видит и сканирует. Ощущалось покалывание на лбу и животе. Он сделал шаг назад.

«Когда же ты засохнешь», — подумал с надеждой Савва.

Шар блеснул в ответ фиолетовыми лучами. Точки бешено запрыгали в нём, но, успокоившись, восстановили узор.

Пластик не бронированное стекло, хотя и прочный, не листовая сталь, никакой-нибудь сверхпрочный материал, но до сих пор ещё не треснул и не оплавился. Савва об опасности исходящей от фиолетовой сферы догадался. Он не учёный, находиться с ней в одном помещении ему не хотелось. За открытиями и сенсацией не гонялся, и речь об экспериментах не шла. Остаться бы только таким, какой есть, без изменений. Поглядывая на горошину, он стал укладывать вещи в сумку.

— Месяцем раньше, месяцем позже, — бурчал он.

Фиолетовая прозрачность перемещалась по всей площади пластика, отыскивая щель. За окном посветлело, появились полосы солнечных лучей.

— Чего ты ползаешь! — нервничал Савва.

Горошина перестала двигаться, словно обдумывая его слова.

— И трещинки не отыщешь, не то, что щели!

Соседский мальчишка прав. Кто-то должен противостоять внедрению. Сам он обыкновенный человек и особыми навыками не обладает. Ничего в нём такого нет, никаких талантов.

Родится человек с талантом и не опухает у него голова, чем заниматься, на что потратить жизнь. Каждый день расписан, скучать не приходиться. А Савва… искал, искал своё призвание, но так и не нашёл, радости ему поиск не прибавил. Ощущение появившееся дней пять назад, зудящее внутри, нашёптывало ему, что талант когда-нибудь откроется, но пока он скрыт от него, ожидая своего часа. Может, зудит ещё и оттого, что повернуть вспять ничего нельзя, и Савве в этом случае, хоть и при двух талантах не рассыпаться бы на крупицы, сберечь разум, да не таскаться по району с безумным выражением лица.

Пока он рассуждал упаковывая сумку, фиолетовая горошина не найдя проход, просочилась сквозь пластик и оказалась внутри комнаты. Проникла бесшумно, чтоб не вспугнуть Савву, не ослепить светом узора.

А он и не подумал, почему стал собираться.

Действовал машинально и без лишних мыслей. Когда что-то летит сверху или воспламеняется, невольно уклоняешься от угрозы. Рассудок здесь ни при чём. Явная опасность за окном воздействовала на него почти так же.

«И чего это я на этом только сейчас заострил своё внимание», — спохватился он.

Потихоньку собирается, а такое чувство, что этим занимается кто-то другой. Он даже не принимал решения и вдруг стал собираться, не задумываясь над действиями.

«Я же не безвольный робот и не гибрид», — принялся за мелочи Савва.

Вспомнил о падающих предметах, ожогах спины и высоте, с которой предстоит спрыгнуть. Что-то в нём встрепенулось, сопротивляется воздействию и реагирует на него, отличное от разума. Как будто он в себе не один, а есть ещё и второй, живущий параллельно и независимо. Один Савва переживает и страхуется, заботиться о теле, а другой впихивает информацию, общается и удовлетворяет амбиции.

«Всё ли со мной в порядке?», — перестал суетиться и рассовывать по накладным карманам мелочи Савва.

Задумался.

Ощутив чей-то пристальный взгляд на спине, он повернулся.

«Всё-таки пролезла!», — замер он и, отметил, что покалывания переместились в область затылка.

Сфера увеличилась вдвое. Узор сияния переливался, и был теперь различим.

«Она ещё и растёт, — поразился Савва. — Ну и хрень!».

Он взялся за лямки сумки и посмотрел на дверь.

«Кто успеет первым, — подумал он. — Её ещё открыть и захлопнуть надо».

У него от волнения подрагивали руки. Неприятное ощущение, связанное с чем-то неизвестным и щупавшим его внутренности, сферой, угнетало.

«Лапает, как собственность, будто изучает», — злился Савва.

Соседей предупредить не успеет. Выбежать бы в коридор, долбануть по трубам. Старый и надёжный способ передать сигнал тревоги. Прикинуться, что он никого в комнате не заметил: ни её, ни сияния, ни узоров. Неожиданность застанет врасплох и она же даст несколько секунд преимущества.

Савва зыркнул на закрытую дверь, сферу и опять на дверь. Ему до неё ближе, но это ничего не значит. Какие-то бактерии прилетают с тучей, приплывают с туманом несколько раз в год и с одной и той же стороны. Не из космоса же они прилетают.

Кого-нибудь уговорить, разыскать место, где укрываются слизни и выжечь! А то ведут себя нагло, проникают в дома и заражают районы.

«Выжечь», — готовился Савва к рывку.

Только как это сделать он пока не знает, и подсказать некому. Всё равно никто идти не согласится, смельчаков таких нет, но это после. А сейчас за дверь, в коридор и двор. Сейчас.

— Да и уговаривать никого не надо, я сам с вами разберусь! — пригрозил Савва и прыгнул к двери.

Открыть её он не успел и даже взяться за дверную ручку.

3

«И куда теперь», — вспыхнула мысль, впрочем, как и вспыхнуло тело.

Горошина пронзила горло, обхватив свечением шею и будто удавкой стянув её. Сумка выскользнула из его руки и с глухим звуком упала на пол. Савва захрипел и, переступая ногами, закружил по комнате. Потолок вертелся, стены, мелькало окно. Его внутренности запылали, скрутившись узлами, а через секунды жар сменился на холодок. Тело делалось мягким. Савва всё ещё мог мыслить и рассуждать, но ему не думалось. Цепочка мыслей прервалась и осталась только одна, связанная с текущим мгновением, свечением и холодком.

Наполненный им, он раздувался, теряя форму. Пальцы на руках и ногах слились в овалы, голова и плечи размякли, расплылись.

«Зачем», — повторял Савва, не в силах противостоять происходящему.

Сознание Саввы не угасло, отслеживая нить его перевоплощения. Невыносимой боли он не ощущал, и ударов сердца, ни нервных импульсов. Кожа, как и горошина, засветилась фиолетовым светом, а блестящие точки зачертили свои узоры.

«Я не хочу, не хочу!», — продолжал сопротивляться он.

Туманное образование пришло в движение. Клубилось, покрывало полимерное покрытие пола, оно рассыпалось на облачка, сгущаясь вновь. Обволакивала кровать и щупала стены, вращалось, тянулось к потолку. Становилось то шаром, то силуэтом человека, то столбом зависало в центре комнаты.

«По-быстрому бы сдохнуть», — мимолётно подумал от безысходности Савва.

А ещё он подумал о том, что скоро вечер, вернутся соседи, что лучше бы встать и пройтись до колодца, набрать воды, приготовиться к ночи.

Фиолет метнулся к окошку, проник за стену и оказался по ту сторону пластика. И небо, улица, ветер…

Он ещё жив, проходит сквозь стены, не падает вниз, без особого восхищения и тоской рассуждал без эмоций Савва. Ни мук и боли, не принадлежащих ему мыслей, вращаясь в воздухе, пробовал рассмотреть себя он, но ничего у него не получалось.

А под ним этажи, козырек подъезда, изъеденный трещинами асфальт, покрытая слизью желтеющая трава и кусты. Двор заливал солнечный свет, беспризорные дома отбрасывали короткие тени. Квартал будто вымер, не привычно, зловеще притих. Ни свиста, ни скрипа.

«И кто я теперь, кто?», — беззвучно выл он.

Бесформенный сгусток взмыл вверх, едва касаясь стены дома. Глянув с высоты на город и увидев приемлемые для себя строения, Савва направился к ним. На их плоских крышах его никто не найдёт и не увидит. Надо спрятаться и выяснить, кем он стал и во что превратился. Он выяснит, узнает.

«Сияющий туман, чья-то мысль и воля. Безотрадный талант убогого», — сатанел он, пролетая над дворами, ещё надеясь, остановить это и исправить.

Он больше не человек, тень самого себя, а вовсе не Савва.

4

Макс заикнулся, что дождётся полдня и уйдёт. Он уже давно мечтал помотаться по мегаполису, посмотреть, как живут люди, чем промышляют, подыскать для себя что-нибудь подходящее. Надоело вялиться круглый год на одном месте. Он не вобла. А тут появился такой случай изменить судьбу, повернуть её совсем в другое русло. Его не получиться отговорить, занятие напрасное и чихать ему на предупреждения.

— Ты идёшь или нет?

— Куда? — почти безразлично спросил Богдан, разглядывая найденную пряжку.

На сытый желудок и перевернуться на бок лень, ни то, что идти.

— Тут, рядышком.

— И всё-таки куда?

Никого поблизости не было, но Макс наклонился и проговорил:

— На пастбище к Жоре.

Богдан повёл бровями. Завтра что-нибудь ещё скажет, всегда рассказывает.

— Ну, если рядышком, — поднимаясь, сказал он, — пойду. К вечеру вернёмся.

— Может быть, — произнёс Макс. — А может, и нет.

Кто-то становится злым, а кто-то добрым, но многие сетуют на справедливость. Так и они, опираются на свои приоритеты. Богдан предпочитал договор, прежде чем дойдет до жёстких мер. Договариваться желают не все и очень маленький процент, в основном налетают как стервятники, используя имеющиеся средства и не исключая хитрющие методы. Могут, умеют, только без какого-либо соглашения. Зачем какие-то договорённости и так всё будет, как им хочется и на их условиях. Оно, конечно, может и так, но зачем! Продиктованные условия очень часто идут вразрез с чем-то уловимым, но полностью не осознанным. Объяснений не существовало, утверждать Богдан не утверждал, но и отрицать отказывался. Макс не одобрял такого подхода, действовал без дополнительных обсуждений, с расчётом достичь желаемого.

Собрались за десять минут. Всё нажитое при себе и на них. Вожатые меняются, с ними и порядок, а жизнь нет. Короткий поход и мегаполис покажет другого рода тропы, но может вернуть и обратно.

Они двигались тихо и незаметно. На пути им попадались и дома с рубцами на стенах от осколков, и раскуроченные заборы, рощицы тополей, скелеты монолитных зданий.

— Стой, — вполслуха проговорил Макс, вытянув согнутую в локте руку.

Богдан беглым взглядом осмотрел двор, в который они только что вошли.

Выгоревшие квартиры первых, вторых этажей, поваленные деревья с чёрными стволами, мятые баки. Изуродованные проёмы и бусы стекляшек.

Этому Богдан как раз и не удивлялся. Так и должно быть. Он почувствовал себя неуютно. Вроде и город, а людей нет. Пройдёт лет пять, шесть и улицы погрузятся в скудную зелень и дрянь, летящую с неба. Здания постепенно разрушатся, их занесёт землёй, а металл поржавеет, сгниёт и органика. Что-то останется, напоминая о них. Может тогда птиц станет больше, а коробок из бетона меньше.

— Зачем спешим? — спросил Богдан. — Такая уж срочность. Темнеет!

— Некогда, — ответил Макс. — Давай к той насосной будке, за иву и в дом.

Сделав несколько крюков до куста, они забежали в крайний подъезд. Убранство комнаты, в которой побросали свои рюкзаки, роскошным не назовёшь, а то, что ещё осталось к рухляди не причислишь. Кушетки, стол, тумба с выдвижными ящиками. Рамы с торчащими к центру веером зубцами разбитого стекла и грязища.

Макс прилип к углу оконного проёма. Он опасливо выглянул наружу и, высунув голову, посмотрел по сторонам. Их могли и заметить, хотя и мало вероятно, что кто-нибудь да засёк такую пробежку до подъезда.

Никого и ничего лишнего, только деревья почернели ещё больше, да контуров от разрушенных строений поубавилось. Теперь ешь, сопи и не бряцай.

— Ты здесь бывал! — понял Богдан.

— Решил перекусить, а тут Жора с грузом и один, — сказал Макс и, расстёгивая тёмно-зелёную куртку, повернулся.

Серые глаза смотрели на тумбу, черты лица сгладились. Плохо подстриженная бородка, широкий нос.

Обтерев руки о синие штаны с накладными карманами, он вытащил ящик. Сжёг один, очередь за остальными. Кофта и сапоги ночью не согреют, старые.

Вечерний и добродушный разговор у костра перед сном, перевесил тревогу. В закопчённой жестянке догорали и тлели угли, а у Богдана, тлело в области сердца. Звёздное небо, переливается и мерцает, но романтики никакой. И та же луна, давно опротивела Богдану. Макс отвернулся и дрых, как ни в чём не бывало и облака, луна его не трогали.

«Таскаешься по сопкам и пустырям, глодаешь безвкусные, холодные консервы, невесть какого происхождения, спишь под открытым небом», — негодовал Богдан.

Когда-то он и отец сделались никем. Неожиданно приехали люди на грузовиках, быстро похватали народ и увезли от дворов, сунув по одеялу, ничего не объяснив. В небе появились расходящиеся круги. Они висели над ними секунды, а потом упали. Зарево окрасило район, где были их дома.

Загадки событий тех дней мучили его разум, не переставая. Районы разрушили, по каким-то неизвестным причинам, а идти было некуда. А ведь кто-то должен был знать, что же случилось! Богдану не семь лет и хотя весёлые дни затерялись где-то в тех дворах, он до сих пор их чтил. Некий бодрящий настой от беды, забыть который не возможно.

Отец был человеком гордым, отзывчивым. Бывало, сверкнёт зубами и появится ощущение, что жизнь не ползёт мимо, а мчится вместе с ним. Куда она, туда и он.

— Ничего сынок! Ничего. Смута эта успокоится, — говорил. — Выкрутимся.

Они терпели день и другие дни, но не выкрутились.

Образовалась колонна, в которую вливались бездомные. Неторопливым маршем толпа двигалась на запад. Лёгкий ветерок, такой ласковый, как будто рука любимого человека. Он не обжигал и не хлестал лица, а нежно прикасался словно пух. Зачем шлёпать в неизвестность, когда кругом и так любо-дорого. Обстроиться можно где угодно. Почему бы не в одном из пустующих домов. Всё равно хозяева не вернутся в ближайшие недели. О неделях говорить сомнительно, могут не вернуться вообще.

Шли третий день, а короткие привалы не восстанавливали сил уставших. Ночи пролетали мутными мгновениями в глубокой дрёме. Тогда он даже и представить не мог, что ничего не останется прежним, едва поспевая за взрослыми. Духота и жажда изматывали.

Окружающие Богдана спины, смахивали на молчаливые и прыгающие столбы. Они его никуда не пускали. Шлёпай и помалкивай. Скажи спасибо, что кормят, что с нами. Обычные разговоры в движущейся змейкой колонне утомили. Слышал он их вчера, да и позавчера тоже. Кто подрался, что у кого стащили, хватит ли крупы.

— Сколько нам ещё щебень шлифовать? Не слышно? — спросил хриплый голос.

— Поговаривают до вечера.

— Может до ночи! — недовольно подхватили рядом.

— Сказано вам, до вечера, — ответил сердитый, женский голос.

— Потерпите.

— Вроде дошли, — принёс ветер чуть слышную весть.

Воздух завибрировал криками и скрипами. Над Богданом грозно нависли тела. Обступили, сдавили так, что не вздохнуть, не выдохнуть. Ни мыслей, ни неба, один запах пота. Белые крупинки перед глазами и сверкающие блёски. Зажатый мокрыми спинами, он сипел, отчаянно пихаясь, отталкивая их от себя, помогая коленями. Они тащили его, расступались и сжимались вновь. Богдан выдохся и, задыхаясь, присел. Звуки превратились в какой-то непонятный шум, а запахи сродные одному не столь уж обособленному.

Его швырнули. Ткнувшись носом о камни, прикусив язык, он тряхнул головой. Часто дыша, обтёр разбитые губы и нос. Пальцы тонули в чём-то липком. Стошнило. Медленно поднявшись на ноги, опустив руки плетьми, Богдан заковылял. Щебень, мешок и бурые пятна. Их было много. Он безразлично озирался, делая шаг за шагом по скользким камням. Кто-то подхватил и поволок.

— Быстрей сынок, быстрей!

Группы людей рассыпались горохом, метались словно обезумившие. Толкались и вопили, сбивая друг друга с ног, вязнув в алой глине и исчезая в ней. Плач и брань перемешались с рычанием. Охваченные паникой они ворвались в полумрак первого попавшегося здания. На потёртых стенах, покрытых пылью и паутиной, сохранилось несколько плакатов, креплений, огнетушителей да узкие ящики. Дневной свет иссяк, словно огонёк затухающей свечки.

Он, размышляя об этом, предпочёл переместиться в другие города и подальше, хотя бы в мечтаниях. Безопасность не для них. Твои проблемы, решай их сам. Кому и какое дело до плесени на стенах. Соблюдай субординацию по-доброму и делай то, что советуют. Поэтому и дышит. Будет, но не вам и не для вас. Те ощущения никуда и никогда не исчезали, лишь сужались до малых размеров, опять напоминали о себе. Поползают внутри, потеребят нервы, и нет их. Образное понимание происходящего только и всего. Въелись и не забудешь. Он и не встречал тех, кто забыл.

Ничего выкрутится. Минули дни, годы, но Богдан так ничего и не сделал. Не то чтобы идеи его не посещали, их было предостаточно, а вот возможностей не было. Макс утверждал, что будут, но он ему не верил.

Так и живёт тридцать лет, но уже без отца, бродяга мегаполиса.

«А, что! Попробую уговорить Макса остаться, — подумал Богдан. — Хотя и тут ловить нечего. И какая всё-таки луна бледная!».

Ему захотелось попить холодной воды.

— Хватит мечтать! — прозвучал голос Макса. — Выдвигаемся.

Заворчал. Встал, соблюдая тишину. Привычка.

Он и не мечтал, не спал. Спасибо бы сказал, что ночью караулил. И не звёзд с луной, и утро в разгаре. Утро молчаливое, так и бывает по утрам. Ветер, едва задевая ветки, пройдётся по редкой листве, что-то ухнет, продребезжит и не получив ответ, умолкнет.

«Удивительно, что слышишь ещё и это», — выходя из подъезда, подумал Богдан.

Кварталы дичают с каждым днём, и он бы обрадовался голосу одинокой птицы. Признак того, что агрессия, какой бы она не была, неоправданна. Перемещаться по заранее спланированному маршруту опасно. Богдана это настораживало. И эти дома, ограниченная свобода действий, и необузданное хамство. Перед ним всё ещё плыла картина звёздного ночного неба. Об этом он как-нибудь потоскует, но не сегодня и более основательно, а не вскользь и поверхностно.

Они прошли до бойлерной.

— А вчера дворик выглядел куда красивей, — подметил он.

Макс молчал, поводил большими пальцами о лямки рюкзака и стал спускаться по лестнице ведущей в подвал. Следом за ним выгнув спину, Богдан. Ступени для него узковатые, а потолок низкий. Под подошвами хрустел мелкий щебень, валялась ветошь, клочки теплоизоляции.

— Проходы в бетоне квадратные, — буркнул недовольно он. — Того и гляди, лоб расшибёшь.

Ощущался слабый сквозняк и запах горелой ваты.

— Чии… — предостерёг Макс. — Где-то Жора. Встретим, предоставь его мне.

Богдана как обожгло. Раньше этого не сказал, знал, что не согласится. Зачем так то. Забрать свою часть из «присвоенного» и уйти, он конечно согласен, о чём-то ещё не договаривался.

Показалась широкая полоска света — второй вход в подвал. Снятая с шарниров дверь стояла прислонённая к бетонной стене. На ней царапины, трещины.

В подвале темно, на каждые пять метров по оконцу и то не всегда. Чем дальше, тем их становилось меньше. За последним поворотом горели лампы. И не подвал это уже, а подземелье.

— А ты уверен Макс, что он именно монеты прячет, а не что-нибудь другоё. И откуда у тебя такие сведения? — спросил Богдан, удивившись неярко освещённому проходу.

— А что Жорик может ещё, по-твоему, прятать! Не тряпки же, — присматриваясь в чёрное горло впереди, ответил вполголоса Макс. — Я же показал.

Жора предупреждал, чтобы не совались в подвалы, но ни Богдан, ни его друг не послушались. Макс думал о монетах, которые припрятал Жора, зачем-то он ходил в эти подвалы. И плащ у него был специальный, по туннелям и подвалу ходить, хоть с рюкзаком или мешками. Возвращался Жорик без них и Макс этим заинтересовался. В третий раз не ускользнёт. Босс хитрый, осторожный, но и он бывает несобранный. Они с Богданом люди не жадные, по десять монет на брата и им хватит, ищи потом в мегаполисе. Никто про это не знал и не должен был узнать. Сегодня монеты, а завтра никакой выскочка, навроде Жоры не скажет в твой адрес унизительных слов. Как же он его достал этот Жорик.

— Он поесть любит. Может и продукты… Здесь прохладно, не испортятся.

— У него этих продуктов на две зимы.

— Это же на всех запасы, не одному! — проговорил Богдан и нагнулся, чтобы не удариться о балку.

Он был высоким и худым, с тонкими, но крепкими пальцами, свёрнутым влево носом. Его узкий лоб морщился, уши краснели, когда Богдан злился, а нос кривился ещё больше. И зачем он послушал Макса. Выдумал он всё про эти монеты. Ни одной ещё не нашли, только сапоги с курткой зашаркает, они не даром достались. Ходят и паутину сметают.

Свет моргнул.

— То, что на всех, не для одного, — сказал Макс и остановился.

Проход сужался, и ламп дальше не было. Они потратили полчаса, а за это время ни на одну дверь не наткнулись.

— Давай вернёмся, — предложил Богдан. — Ползти что ли!

— Надо будет, и поползёшь, — прошипел Макс.

— А может, Жора свернул в другое ответвление.

— Может.

— Знаешь что, Макси! Пока мы здесь горбимся, он уже давным-давно вернулся. Сам подумай! Зачем ему в такой темноте что-то прятать. И лампы эти… У нас их и наверху то нет. Мне кажется, не тот подвал, — высказался тем же тоном Богдан.

— Скупердяй Жорик, поэтому и нет, — сдерживаясь, ответил Макс, чувствуя, что приятель нервничает. — Вернулся… Как же!

Он показал ему две монеты, как доказательство. Нашёл их Макс не где-нибудь, а когда ходил за боссом. Тот куда-то вильнул и пропажу свою не заметил. Не мог же он провалиться. Да и куда? Проваливаться некуда и так уже под землёй. Надо идти, искать, забрать всё-всё и не возвращаться. Насколько ему известно, Жоре совсем не долго осталось, но это не его дело, а он и без босса проживёт, Богдана и кого-либо.

Макс оскалился. Где-то здесь сундучок, здесь.

Послышались шорохи и бульканье капель.

— Возвращайся, если хочешь. Про монеты и не думай.

Он отвернулся. Нет у него больше приятеля. Лампы знак, дорожка. Замечено им правильно. В прошлый раз они тоже горели. Отнёс, спрятал и выключил освещение. Зачем оно под таким домом! Богдан сомнительный, Жору знает очень плохо. Вокруг пальца его не обвести, обленился малость, разжирел, но ум прежний.

— Давай вместе, — предложил Богдан. — Там тупик.

— Откуда тебе знать, что там! — не поворачиваясь к нему, упрямился Макс.

— Свернул Жора раньше. Точно тебе говорю, свернул.

— И где? — услышав отдалённый скрип, проговорил Макс, но уже тише.

— Я думаю перед последним поворотом. У того хода, на стенах которого, что-то нацарапано, — предчувствуя неприятности, изъяснил мысль Богдан.

— Там обрыв. Я проверял, монеты лежали дальше. И скажи мне, как же они туда допрыгнули.

— Не знаю, — с неприязнью ответил Богдан.

Что он Макса уговаривает. Погубит обоих. И дышится трудней, сгибать колени. Ползать — не ползал и не собирается.

Свет опять моргнул. Звук шорохов приближался, шлепков в лужах, и падающих с потолка камушков. Кто-то шёл навстречу. Конечно Жора, кому здесь ещё быть.

Богдану стоять, согнув спину, не нравилось. И низкий потолок, и одержимость Макса, и вонь. Он неуверенно спросил:

— Расходимся?

— Да, — ответил Макс, потёр щеку и зашагал дальше.

Поторопился он с приятелем. Богдан рюкзака не взял, собрался как на дневную прогулку. Ну и пусть себе катится. Надписи увидел, а то, что стены без кирпича нет. Копали так, чтоб пролез человек. Ослеп что ли! Предлагаешь людям белые вершины или выступы, а они отказываются. Не понимают соли, её вкуса. И двух монет, чтобы распробовать не хватит, хотелось бы пять, десять, пятнадцать.

В темноте и влажном полу сверкнуло.

«Третья!», — возликовал он.

На земляных стенах появился красный отблеск, перекинулся на свод. Появились и красные шарики, а Макс соображал, что же происходит. Обруч надвигался и сотни теней, возня.

— Бежим отсюда, бежим, Макс! — надрываясь, закричал Богдан.

Он от крика вздрогнул. Приятель всё ещё здесь и на них надвигается неизвестно что. Об этом «что» никто не рассказывал.

Макс шагнул и побежал не оглядываясь. Ноги короткие, Богдана не догнать, но он сильней и выносливей. Страх наполнял его, сухость в горле и недоумение.

Поворот, стена с нацарапанными на ней каракулями, а вот и приятель, упавший в лужу. Макс его перепрыгнул.

— О…о. Ах, — вздохнул с шумом Богдан, хлебнув мутной воды.

И как же он так неловко упал? Быстрей вставать и убираться отсюда. Говорил же Максу об этой гнилой затеи, а заканчиваются они, так же как и начинаются. Ему ли не знать. Сейчас появится какая-нибудь крыса, побегает, пропищит и попробует на вкус куртку. Сиди и штопай её до утра, сапоги суши.

Богдану стало страшно. За спиной нарастало шебуршание неизвестно чего и оно приближалось. Вода заливалась в рукава, просачивалась сквозь ткань, и её холодок всё чаще касался кожи. Видимо куртка, и сапоги крысам не достанутся.

Погасли лампы.

— Макс, Макс…, — печально прозвучало в темноте.

Он так и не сумел подняться. Красные шарики проглотили его, после того как Богдан подумал о том, что смерть охотится за всеми, будь ты хоть доверчивым или жадным.

Макс увидел сноп дневного света, показавшимся таким впечатляющим и даже красивым. Всегда пренебрегаешь тем, что само собой доступно и каждый день. Свет притягивал, а внутреннее побуждение спастись, неимоверно гнало к выходу. В такие минуты обещаешь благодарить за «данное», но никогда не исполняешь. Никогда.

Он бежал, забыв о Богдане, не те минуты, чтобы о чём-либо вспоминать. Мужик вёрткий, правда, слишком добренький, но отстал. Окажутся в безопасности, тогда и поговорят кому стыдно, неловко или сладко.

— Потом, всё потом, — шипел Макс, не заметив мелькнувшей тени на стене, не услышал щёлканье замка, взметнувшейся пыли к потолку.

Подбежав к железной решётке, он схватился за прутья. Вдыхая порции сырого воздуха с привкусом тлена, выдыхая со свистом, тряхнул решётку и понял, что на две монеты не погулять, у костра не погреться. Выражение ненависти исказило лицо Макса. Возможно ли, не о том он мечтал.

Кто-то впился ему в ноги и потащил в глубь подвала. Пальцы отпустили прутья, за которыми остались: дневной свет, желания и лысый босс.

— Я приду за тобой… Приду! — вырвалось обещание из его груди несбыточной мести. — Приду…

И ни шелеста, всплесков воды, стен. Пятна да огоньки, красные и колючие.

5

Для кого Жора, а чужим Альберт Петрович. В народе его звали Жорой, и он сам не знал почему. Пусть будет так, он не возражал. Оно ему и проще, зачем сложности в общении. Общество вежливо разделяет людей на «вас» и «ты», а при заключении важных сделок недоверие вносит лишние страховки, тайные ходы и круглые суммы денег. На всякий случай продукты приберечь не помешает. От бумаг отказываются, они ныне не входу. Сами по себе деньги — атрибут весьма неудобный. Практические вещи поценней будут, их хоть применить можно.

На одном из пустырей, где между кустов, камней и травы появился песок, было безлюдно. Через него редко кто ходил, да и ходить особо никто не старался. Вокруг пустыря развалины, груды мусора, остовы разобранных на запчасти машин. Шумная цивилизация откатила километров на десять и продолжала откатывать. То, что надо для скрытной и незаметной деятельности.

Кучка песка шевельнулась, пришла в движение. Осыпаясь, песок наметил круг. Песочное кольцо постепенно углублялось и расширялось. Песчинки скатывались в прорези, оставляя в середине круга бугорок, вершина которого, по мере уменьшения песка опадала и делалась покатой. Прозвучал скрежет ржавого винта, образованный круг звякнул, вздрогнул и приподнялся над песком. Люк закрутился, повернувшись градусов на шестьдесят, неожиданно откинулся. Крышка, брякнув о грунт, разметала в стороны песчинки.

Из темного кольца колодца появилась рука. Пальцы, нащупав металлическую и погнутую скобу, согнулись и обхватили её. Вынырнул рюкзак и упал на бетонный, сколотый край люка, а затем с проклятиями возник человек в плаще.

Выбравшись, он развалился на песке, раскинув ноги и руки. Чихнул, стягивая с лица респиратор. Отдышавшись, встал и откинул капюшон. Внимательно осмотрел пустырь, отсвечивая лысиной.

— Так и есть, кто бы кашлянул, — проговорил человек.

Вытащив платок из кармана, встряхнув, Жора обтёр смуглое лицо, узкие глазки забегали, мыслительный процесс заработал.

Больше этот тайный ход ему не понадобится, закрывать он его не будет, кому-нибудь и пригодится. Жора расстегнул плащ и скинул с плеч. Тяжеловат, для носки неудобный, но полезный в туннелях при коротких переходах, где паутина, крысы и капель. Плащ тоже оставит, ни к чему таскать на себе такую тяжесть. У него кое-что припрятано в надёжном месте и парадней плаща будет.

Поводив плечами, покрутив головой, Жора остановил взгляд на сапогах. Резина она и есть резина, ноги устают, зато носки сухие. Идти до места, где вода, пища и одежда минут сорок, потерпит, и не такое выдерживал.

«Рано успокоился, расслабился, — сетовал на себя Жорик. — Всё под контролем! А оказывается, что давно не под ним и ничего от меня не зависело. Обвели вокруг пальца, затмили глаза лестью, а я и поверил».

Он облизнул губы, поднял рюкзак и зашагал через пустырь. Жорик думал о тех, кто решил, что сделали его, прикарманив имущество, цепочку доходов, которую он так упорно создавал. Ничего подобного. Бездельники ещё не поняли, с кем связались и чего им будет это стоить. Прежде чем уйти он оставил интеллектуальные ловушки, они обязательно сработают и порвут цепочку. Она не для них создавалась и не ими. В долгу не остался, приветы разослал.

Граница пустыря заканчивалась и начиналась территория свалки. Она здесь не одна, днём кто-нибудь ходит, ищет корпуса, платы от компьютеров, провода, детали, да мало ли ещё что. Свалка — это бесплатная раздача барахла, бери сколько унесёшь. Некоторые мастера собирают приличные агрегаты и не только для себя.

Он приподнял голову, прикрыв лицо ладонью. Солнце за зенитом, ясно, тёмных туч не видно. Слышал Жора про них байки, но не верил. Выдумывают люди чепуху оттого, что заняться им нечем. Мерзость, конечно, попасть под дождь из слизи. Да и давненько это было, давненько. Слева что-то зашуршало, и он повернулся в сторону звука. По ржавой трубе прыгал ворон.

— Тут тебе и место, — сказал негромко Жорик и прибавил шаг.

По свалки можно рыскать часами и эти часы пройдут в сопровождении воронья. Они уверены в поживе, куске мяса, а при удобном случае что-нибудь и стащат.

Свалку Жора обходил по петляющей тропе. И на ней надо быть внимательным. Травы чуть-чуть, кустов, под ноги попадаются камни, листы железа и ветки.

Скоро и осень, а он к ней совсем не готов. Кое-что сохранил, но для холодов не достаточно. Жору напрягали мысли о холоде, снеге и метелях. Зимой его интеллект чувствовал себя сонно, тело неуверенно, а желудок без пищи отвратительно. Теперь у него нет ни комфорта, ни бизнеса. Расхитители собственности нагло позаботились об имуществе, воспользовавшись оплошностью, возомнив себя великими умниками.

Обогнув свалку, Жорик вышел к родным трущобам. Сюда они не сунутся. Не их район, побоятся, а ему здесь нипочём. Если уж необходимо он станет неприметной личностью, недотёпой, кем-то ещё не привлекающим внимания. Неделю подождёт, а потом заглянет к приятелю и потолкует о делах. Когда-то он его поддержал, очередь за ним.

Прыгая по бетонным плитам, Жорик не сомневался, что приятель не откажет и поможет, закроет долг. Дальше, чуть позже, он будет заниматься тем, чем пожелает и без приятеля. Он же Жора!

— Да! И в обязательном порядке расхитителям чужой собственности предъявлю иск, — произнёс он, спрыгнув с последней плиты. — Вот тогда и поглядим, кто и кого сделал.

Между домами промелькнул какой-то дымок. Жорик проводил его взглядом, не веря глазам. Поморгав и потерев веки, он решил, что чем-то надышался в тоннели. Респиратор не идеальная защита. Дымок мелькнул в кустах. Видимо фильтровал, но не то, что надо. Шмыгнув носом, Жорик сосредоточился на ощущениях. Голова не болит, не кружится. Объекты не двоятся.

— Показалось, — произнёс Жорик.

С учётом перехода под землёй, это как раз и понятно, ему объяснимо. Да ещё к тому же понервничал. Видано ли так опростоволоситься.

«Что хочешь померещиться, — успокаивал он себя. — И дымок, и страж».

Повернув налево, стрельнув взглядом в просвет между домами и убедившись, что никакого дымка нет, зашагал. Трущобы выглядели уныло и неприветливо. Хуже, чем в последний раз, когда Жорик их покидал и конечно обещал вернуться, но не в лохмотьях и босым, другим Альбертом Петровичем. Так, в общем, и вышло, хотя и с некоторыми оговорками. А о них можно не упоминать.

— Вот же, — протянул не слышно он, пробираясь в кустах к двухэтажному дому.

От него почти ничего не осталось, разве что четыре стены без крыши. Жоре она не нужна, ни окна с коврами, не нужны и шумные встречи.

— И откуда вы только появились, — застряв в кустах, пыхтел он.

В прошлом году их столько не было. Так, тонкие веточки, пробившиеся из-под земли, какая-то поросль, не заслуживающая внимания. До заветной двери шагов сто пятьдесят осталось, а тут непредвиденное препятствие взялось и выросло.

Жорик почесал щеку, лоб, затем подбородок. И крупные мошки, кровососы, не похожие на своих сородичей его жрут, а серая пыль сыплет со всех сторон.

Чихая и фыркая, он выбрался из кустов и, сделав заметку в уме о предвидении, пошёл по дороге заросшей высокой травой. Перешагнув ржавые рельсы, он вышел к цели. Остановился, прислушался, осмотрел двор, кучи, проёмы этажей.

Хмыкнул.

В одном из подъездов, под лестницей, неприметный лючок и даже не заметишь, а за ним есть всё для жизни и процветания на первое время. Зиму, да и не один месяц без хлопот, но скромно пережить можно.

А скромно он не умел, и мстить собирался. Должник его заждался, вот Жорик и объявится. Что ему, всю жизнь в схроне отсиживаться!

«Пять минут, и я не досягаем», — довольно улыбнулся он и не торопясь, зашагал к двухэтажным развалинам.

6

Кнут перемещался быстрее обычного, избегая открытых участков. Забираясь в разрушенные здания и пересекая дворики, он искал глазами отметины ботинок, а на стенах штрихи от курток или невзначай брошенный предмет. В таких местах пыль уже осела, а дым выветрился, но запахи горелого пластмасса, тканей и дерева витал повсюду.

Делая выверенные шаги, он приседал, поворачивался, скручиваясь в пояснице, на секунды замирал и прислушивался. Звуки не чёткие и приглушённые. Где-то что-то гудит, потрескивает, но вот только что не разобрать.

Прикрыв глаза, касаясь штукатурки, окрашенной стены и дверных косяков, рам, концентрировался. Иногда, таким образом, удавалось нащупать что-нибудь опасное.

Осматривая в каком-то разграбленном магазинчике витрины и стеллажи, Кнут заметил мелькнувший силуэт. Взгляд скользит от одной вещи к другой, плавно и без рывков, но внимание не сужено, не фиксируется на какой-либо из них, а охватывает пространство периферийным зрением. Проявишь интерес к вещам, и остальной мир исчезнет, потекут красочные мысли и возникнут неукротимые желания. В глаза бил лучик солнца и на миг пропал. Он взглянул в том направлении, увидев неизвестного.

«Распрекрасно спрятаться в прохладе и выслеживать незадачливых и мигающих солнечных зайчиков, а потом их ловить», — поддерживал шутливое настроение Кнут, удерживая в памяти позицию обнаруженного гостя.

В этот момент он поблагодарил интуицию, проникнувшись тем, накой послало оно его пенным следом. Иногда стоит всё-таки прислушаться к своим пробившимся на поверхность ощущениям и чувствам, хотя и нелегко это бывает сделать.

С гостем вышла заминка и неясно кто здесь гостит. Один или нет. Пока найдёт, разберётся. Соваться за ним в дом нежелательно, но всё же придётся, и проникнуть по-тихому через чердак как не старайся, у него не получится. Здание общественное, а в таких зданиях и лифты были, множество дверей и площадки, коридоры общие.

Кнут покинул магазинчик и пробрался к зданию. Плечо коснулось холодного бетона. К наружной, маршевой пожарной лестнице не подобраться и не допрыгнуть. Части покореженной конструкции валялись у него под ногами. Место удачное и для проникновения в здание подходящее. Проём окна находится высоковато, метра два над подмосткам и вцепиться не за что. Кнут пошарил глазами. Обрубок доски. Он ухватился за нетесаные, кривые кроя обрубка, упёр в бетон и влез внутрь.

Стены не пострадали, но рамы вдребезги. На полу части от кресел, оргтехники, пятна. Повернув ручку двери, Кнут её приоткрыл. Незнакомец где-то здесь и этажом выше, на втором или даже третьем.

Идя, собрано и сдержано по коридору первого этажа перекатным шагом, он не позволял возникнуть в голове не одной эмоции и лишней мыслишки. Отвлёчешься на ерунду и одним пыхом станешь трупом. Мирону нужен сподвижник, невредимый и живой, не только такой, но и умеющий прикрыть спину, а она сейчас открыта.

Шахта лифта, площадка и лестница, отпечаток ботинка.

Кнут машинально приподнял голову, и вслушался в коридоры. Других следов и не было.

«На втором. Один он крыс».

Чужак обосновался в одном из офисов. Он покачивался на стуле, поглядывал в окно и пил ароматный напиток. Гурман зевнул, потягивая руки.

«Одел бы пижаму и тапочки», — подумал Кнут, разглядывая незнакомца через узкую трещину в стене из соседнего помещения.

Что имелось за стеной, он толком и не видел. Может ещё столы или шкаф. Для манёвра пространства полно. Сгруппироваться успеет. Кнут выскользнул в коридор и, подобрав осколок стекла, подкрался к двери офиса.

«Пообедать он не успевает, — подытожил он. — Тороплюсь».

Подбросив стёклышко в воздух, Кнут приготовился молниеносно наброситься на гостя, ранить, обвить его шею и свернуть её. Стёклышко звякнуло. Чужак бойко повернулся. В дверь шлёпнуло и там появилось два неровных отверстия, но Кнут был уже справа от него. Выбил ногой оружие, серия стремительных ударов в грудь, рёбра и открытой ладонью в подбородок. Голова откинулась. Кувыркнувшись назад, он вскинул руку. Сталь свистнула и попала в цель. Чужак, хватаясь за стулья и край стола, прерывисто задышал. Его ноги подогнулись, а он повалился и лёжа на полу, захлюпал носом, потянул руку. Для него это стало не предвиденным и сложным для понимания. Об этом никто и не задумывается, пока не случится, вот только думать уже поздно о ноже в своём горле.

Кнут подошёл к нему.

Совсем молодой парнишка. Он что-то пытался ему сказать, но так и не сдюжил. Кнут посочувствовал отстранённо, как охотник, догнавший, убивший дичь. Это был враг, а с врагами он не церемонился, опыта никакого, хотя выправка на лицо.

— Чу, чии, чу, — шептал Кнут, несильно пожимая его ладонь, пока он не притих.

Данность не устраивала.

«Некто заведомо, как всегда останется в сторонке, не замаранным и с шёлковой репутацией, — оценив плохого качества самоделку и отбросив, размышлял Кнут. — И кто их делает! Зарядов на десять».

Этот парнишка не первый и не второй. Настоящий враг скрытый, недосягаемый спрут, прощупывает подходы и соизмеряет силы.

С первыми вышло проще, сами нашлись.

Проходя под окнами, Кнут услышал голоса. В глубине помещений речь звучала неразборчиво, отрывисто, иногда обрываясь и меняясь смехом. Кто-то что-то таскал и чем-то постукивал. Он напрягся, переступая кирпичи. Голоса умолкли.

Выглянуть во двор, обнаружить и кликнуть подмогу, не составит особого труда. Забрякали бутылки. Зашаркали чьи-то шаги.

— Ты кто? — воскликнул вышедший из подъезда долговязый.

И это было последним, что он спросил в своей жизни. Пришлось пошуметь, а не хотелось. Пособник высунулся из окна, хватил за шиворот. Проворно присев, дёрнув за предплечье Кнут, сжал его пальцы и вывернул кисть. Пособник взвыл. Выдернув из окна, сломал ему левую руку. Тот пытался убежать, а Кнут догнал и сломал ногу. Куда потом пропал неважно, но от кого не шепнул, без языка оказался.

«Догадывается ли об этом Мирон? То, что он совершил, необходимость, но если вдуматься, ей и не является, — перешёл Кнут к другому окну подальше от двери и в тень. — Пожалуй, догадывается. И об этом, и о чём-то ещё».

Он вышел в коридор, и у него появилось подозрение.

«Не с пришлым ли это связано», — подумал Кнут.

Ситуацию стандартной никак не назвать. Стопа упёрлась в твёрдый камень, но перенесёшь на неё вес и окажешься в плашке. Когда бы и что-либо не начал или не закончил, всегда и всё происходит вовремя. Вот только для кого? Но это уже вопрос к Мирону, а у него ответа нет. Остаётся чуть подождать и узнает. Что-то тут скрыто.

— Сухарики-мухарики, — пробормотал он и спешно покинул здание.

7

Мирон прятался за плитой, лю­бу­ясь ре­зуль­та­том, ви­дел, как за­бра­сы­ва­ют те­ла в тя­гач. Ви­дел, но не все. Их бы­ло че­ты­ре. Он всё это затеял и сотворил.

— Ве­ро­ят­но, — с ос­ка­лом про­ши­пел Ми­рон, зло­рад­но и до­воль­но ух­мыль­нул­ся.

По­че­сал лоб, об­тёр ли­цо, буд­то сди­рал от­слу­жив­шее и став­шее ненуж­ным при­твор­ст­во.

— От­но­си­тель­но, не исключено… Что мо­жет быть глу­пее!

Про­ду­ма­но и сде­ла­но, а от ту­ма­на к пред­мет­но­сти. Про­счи­та­но до ме­ло­чей. На них не осо­бо об­ра­ща­ют вни­ма­ния, но имен­но они спо­соб­ны пе­ре­вер­нуть не­зыб­ле­мое и не­по­нят­ное. Имен­но они — ме­ло­чи. Из них стро­ит­ся что-то фун­да­мен­таль­ное. Из­бавь­ся от од­ной и ра­но или позд­но ис­чез­нет и ос­таль­ное. Скид­ка де­сять про­цен­тов на слу­чай­но­сти. Ника­ких «ес­ли» и «но»! Не ина­че.

А тро­их не гру­зи­ли.

«За­ва­ли­ло. Сго­ре­ли. Их больше нет. Нет и всё», — ус­по­каи­вал он се­бя.

Ми­рон фырк­нул.

— Те­перь я один пре­тен­дент. И у ме­ня дос­тоя­ние груп­пы, ко­то­рой уже всё рав­но. Воз­ра­же­ния… Кто за и кто про­тив! Че­го не сде­ла­ешь ра­ди лич­но­го про­цве­та­ния, — про­це­дил тихо Ми­рон, по­мор­щив нос.

Он не чув­ст­во­вал ви­ны или ра­до­сти, дав­но от­ка­зав­шись от чувств. Ник­чём­но­го для не­го бал­ла­ста, ещё в те дни. Дни, ко­гда в ох­ва­чен­ном ог­нём и по­жа­ра­ми го­ро­де, Ми­рон про­вёл двое су­ток в ка­мен­ном скле­пе — за­ва­лен­ной со всех сто­рон бе­то­ном ком­на­туш­ке с де­сят­ком уми­раю­щих от ожо­гов, так и не спав­ших­ся лю­дей. Он на­все­гда за­пом­нил их моль­бы, ис­по­ве­ди, а по­том про­кля­тья. И о глот­ке во­ды про­длив­шей ча­сы му­че­ний, по­хо­ро­нив в нём со­стра­да­ние. На­все­гда.

За­крыв гла­за, он ино­гда опять по­па­дал в ка­мен­ную клет­ку, в которую не про­ни­кал свет, а непри­ступ­ные сте­ны, ог­ра­ни­чив пло­щадь, тя­ну­лись ку­да-то ввысь и те­ря­лись во мра­ке. Клет­ку, где дёр­га­ли чьи-то ру­ки, а гу­бы шеп­та­ли по­след­ние сло­ва. И не бы­ло в них обе­ща­ний и просьб, не бы­ло уп­рё­ка.

За­бив­шись в угол, Ми­рон си­дел, об­хва­тив ко­ле­ни, гла­зея на чер­но­ту, бо­ясь ше­вель­нуть­ся, ок­ру­жён­ный об­ре­чён­ны­ми те­ня­ми. Они ме­та­лись в ис­те­ри­ке, ко­вы­ряя бе­тон. Хо­ди­ли, ску­ли­ли и пла­ка­ли. О чём-то про­си­ли, но он не вни­кал, что бормочут, тре­буя те­ни, хо­тят от не­го, по­те­ряв­ше­го кон­троль над со­бой и ско­ван­но­го стра­хом.

— Маль­чик! Маль­чик…, — зва­ли те­ни Ми­ро­на, жав­ше­го­ся к кром­ке тру­бы, вы­пи­раю­щей из сте­ны.

Их ста­но­ви­лось мень­ше и мень­ше по­ка не ос­та­лось со­всем. Жа­ж­да, мрак и за­то­че­ние, ка­кое-то ди­кое и не мыс­ли­мое сте­че­ние об­стоя­тельств. Увя­даю­щая сен­ти­мен­таль­ность, ко­то­рой не бы­ло мес­та в за­пол­нен­ном тру­па­ми по­ме­ще­нии.

Чер­но­та. Она мол­ча­ла. Мол­чал и он. Они как буд­то сго­во­ри­лись о «сво­ём», под­пи­сав мол­ча­ли­вое со­гла­сие.

Ми­рон, что­бы хоть чем-то се­бя за­нять и ус­по­ко­ить, рас­чис­тил край кру­га тру­бы от гли­ны и щеб­ня. Вы­гре­бая из неё что-то ко­лю­чее и ост­рое, он не о чём не ду­мал и не рас­су­ж­дал. Он толь­ко про­вор­но ра­бо­тал сла­бы­ми, ху­ды­ми ру­чон­ка­ми и для не­го это бы­ло дос­та­точ­но, са­мым важ­ным, не­об­хо­ди­мым дей­ст­ви­ем.

Зарыться и не дать стра­ху вновь за­вла­деть со­бой, за­па­ни­ко­вать, пре­вра­тить­ся в тень. Зарыться и не ныть, дол­бить­ся о ка­мен­ные ре­шёт­ки, ко­то­рые никто и ни­ко­гда не от­кро­ет. Никто и никогда.

За­тем он влез в вы­ры­тое им уг­луб­ле­ние, свер­нул­ся ка­ла­чи­ком, про­ле­жав так ка­кое-то вре­мя. Смрад и го­речь во рту, за­вы­ва­ния тру­бы ста­но­ви­лись для него при­выч­ны­ми. Ста­но­ви­лась при­выч­ной и чернота.

От­дох­нув, Ми­рон по­клял­ся, что вы­бе­рет­ся на­пе­ре­кор те­ням, тем, кто на­вер­ху и смер­ти. По­ело­зив, стал уг­луб­лять­ся, ос­во­бо­ж­дать про­ход от все­го, что ме­ша­ло про­дви­же­нию. Он сжи­мал­ся, вы­тя­ги­вал­ся и полз. Из­во­ра­чи­вал­ся чер­вём, то­нул в пус­то­те, а ко­гда воз­вра­щал­ся из неё, вце­пив­шись в же­ле­зо, про­дол­жал полз­ти. Упи­рать­ся и полз­ти, ползти.

На за­ка­те ка­ко­го-то дня обес­си­лен­ный ко­мо­чек пло­ти вы­ва­лил­ся из тру­бы. Ми­рон ле­жал обод­ран­ный и го­лод­ный сре­ди пе­п­ла, вды­хая ед­кий за­пах по­след­ст­вий че­го-то мас­штаб­но­го и со­кру­ши­тель­но­го, с тру­дом вос­при­ни­мая про­ис­шед­шее. Он не уз­на­вал ули­цы и во­об­ще ниче­го. Не­сча­стья об­ру­ши­лись бес­по­щад­ной и не­ждан­ной ла­ви­ной. Ку­да-то все по­де­ва­лись. Дым сте­лил­ся над тро­туа­ра­ми, вы­жжен­ны­ми де­ревь­я­ми и га­зо­на­ми, ме­ж­ду до­мов, та­ких пе­чаль­ных и хо­лод­ных, от­тал­ки­ваю­щих от се­бя мерт­вец­ким, уны­лым ви­дом, слов­но по­сле воз­дей­ст­вия на них чу­до­вищ­ной си­лы. Той са­мой не­из­вест­ной Ми­ро­ну си­лы, про­ле­тев­шей над квар­та­лом, ис­ко­рё­жив то, что мно­гие на­зы­ва­ли ро­ди­ной.