Бесплатный фрагмент - Судьба монаха

Введение

Много лет я задавалась вопросом, где грань между безумием и гениальностью. Как понять на какой ты стороне, если всякий раз при чтении происходит невероятное. Когда в детстве я пыталась читать книги, буквы расплывались, собираясь в чернильные ручейки. Это пугало меня. Казалось, что я схожу сума. Позже я узнала, что такая особенность восприятия называется дислексия…

Дислексия — расстройство, связанное с нарушением навыков чтения. Но всякое расстройство имеет обратную сторону и может оказаться даром.

Сознание человека и его способности безграничны. Восприятие пространства и мира у людей с дислексией совершенно иное, чем у обычного человека. Дислексики видят и думают иначе. И основные отличия их в том, что обычные люди мыслят словами, а дислексик — визуальными образами. Это связанно с особым строением их мозга.

Научные исследования в области дислексии, свидетельствуют о том, что у дислексиков отмечается эволюционный процесс изменения в работе головного мозга.

Мозолистое тело между левым и правым полушариями имеет высокую плотность, что и создает более быструю связь. Поэтому они анализируют общую картину происходящего одновременно как с логической, так и с эмоциональной точек зрения. У каждого дислексика выстраивается свой особенный узор нейронной сети. Это и дает возможность видеть мир в совершенно новом, отличном от привычного нам проявлении.

Однажды, я встретила монаха, который своим примером показал эту тонкую, незримую грань…

---

Больница

В пространстве царил хаос. Блуждающие в воздухе голоса волнами доносились до меня. Глаза открыть было больно, немного подташнивало, а сквозь веки видно, что свет льется прямо на меня. Запах спирта, скрип кроватей и постоянный гул.

«Соберись!» — мысленно приказала я себе.

«Где я? И почему все так кружится?»

Я попробовала подвигать ногами, затем руками. Все тело подвижно, лишь в голове, странный гомон, как после сильного удара.

Я приоткрыла глаза. Зеленые стены, огромное окно, четыре кровати, на которых лежали женщины. Я приподнялась. Гул слегка стих. Все вдруг внимательно посмотрели на меня, и спустя секунду радостно загалдели: «Очнулась!».

В палату вошел врач.

— А, пришла в себя! Как тебя зовут? — спросил он у меня.

Я задумалась. Мысли в виде засвеченных картинок побежали сами собой. Словно перематывая пленку с записью моей жизни, я искала в ней звучание собственного имени.

— Анна, — так же туманно сказала я, найдя нужную картинку.

— Хорошо. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Анна, а фамилию свою помнишь? Что с тобой произошло? Где ты находишься? — продолжал спрашивать меня врач.

Голова по-прежнему гудела, а сознание расплывалось, точно туман. Из него я вылавливала обрывки информации. Я помнила, как зашла в институт, подошла к крутой деревянной лестнице, а затем темнота.

И вот, я очнулась в больнице.

— Может, я потеряла сознание? — предположила я.

— Верно, только нам интересно почему, — загадочно сказал врач и представился. — Меня зовут Артюгин Дмитрий Сергеевич. Я твой лечащий врач, невролог. А это, — и он повернулся к рядом стоящему доктору, — мой коллега, Гуреев Александр Владимирович — психиатр. Он работает с посттравматическими синдромами.

— Добрый день! — Поздоровался Гуреев.

— Здравствуйте. — Кивнула я, и в голове тут же все зашумело.

— Мы пытаемся найти причину потери сознания. Так как редко бывает, когда восемнадцатилетние девушки на ровном месте падают в обморок. Мы провели ряд обследований, исключили опухоли, эпилепсию, наркотическое опьянение. Сделали снимки, взяли пункцию, кровь на анализ, — рассказал Артюгин.

— Вставать пока нельзя. Предварительный диагноз — сотрясение головного мозга. Надо сказать, тебе очень повезло! После таких ударов обычно приезжают уже не к нам.

— Наша задача, найти причину падения, чтоб исключить возможные повторы. Память будет постепенно возвращаться. Я постараюсь помочь вспомнить, что все-таки произошло, — спокойно сказал Гуреев.

Я кивнула. Больше не было сил ни слушать, ни смотреть. Голова гудела, и шум становился невыносим.

— Отдыхай! — сказал врач, а я уже проваливалась в шумный густой туман.

Сколько дней прошло, я сказать не могу. Помню, как иногда открывала глаза. Голова гудела, и сквозь туман прояснялся образ бабушки. Она часто сидела около моей кровати и ждала. Когда я приходила в себя, она не сразу замечала, что я смотрю на нее. От боли я не могла произносить ни звука, поэтому молча, неподвижно разглядывала ее грустные, и от слез мокрые глаза, морщинистое доброе лицо, собранные в пучок волосы, сутулую от усталости фигуру. Но туман появлялся вновь и забирал меня обратно. Глаза наливались свинцовой тяжестью, и я снова проваливалась в дрем.

Иногда приходил отец. И я смотрела на него, не в силах ничего сказать. Он что-то рассказывал и улыбался, а я видела, как тяжело ему это дается.

Сновидения. В больнице

Память, как и обещал Гуреев, постепенно восстанавливалась. Казалось, я шла на поправку, могла говорить, сама пить и приподниматься. Я слушала, что говорят соседки, бабушка и папа. Туман почти не появлялся, и постепенно приходила в себя.

За несколько дней я вспомнила очень многое, почти все. Это радовало, но я понимала, что все же осталась какая-то брешь, темная дыра, от которой медленно появлялось чувство опустошенности. Становилось грустно, и я все больше впадала в меланхоличное, подавленное состояние. Но вот только отчего? Словно я утратила какую-то маленькую, но очень важную часть себя. Подолгу глядя в окно, я ни о чем не думала, просто наблюдала, как качаются ветви деревьев, плывут по небу облака, льет теплый майский дождь. Я смотрела в окно и видела, как за стеклом размеренно, в своем темпе течет жизнь. Закрывала глаза и погружалась в дремоту. И там, в туманном пространстве я вдруг слышала голос матери:

— Аня! Ты прочитала хоть один абзац?

Каждую ночь мне снился один и тот же сон. Я сидела за столом в своей комнате, вокруг никого, а на столе открытая книга.

— Аня! Снова спишь над книгой? — Слышала я, как насмехается надо мною мама. Но ее голос тут же исчезал, потому что я научилась не слушать, и не обращать внимания на ее неприятные комментарии.

Читать мне было сложно. Я сидела, склонившись над книгой, и как бы ни было мне трудно, все же пыталась прочесть слова. Но всякий раз буквы менялись местами, и я тут же теряла смысл. Затем, написанные слова таяли и расползались по странице превращаясь в жидкие кляксы. А потом и вовсе струйками стекались к сгибу книги и ручьем ползли вниз.

Жидкие чернила текли по моим ногам, по полу. Они заполняли собой комнату. И эта черная вода поднималась все выше и выше. Я медленно погружалась в холодную густую жижу. От ужаса не могла даже шевельнуться. Иногда слышала объемный, шелестящий шепот. Такой будто шепчут деревья в лесу:

— Идем!

Вокруг было темно, но в этой темноте, все же кто-то стоял и звал меня.

— Кто здесь? — шептала я, дрожа от страха.

— Идем! — снова шелестело пространство. И казалось, еще немного и тьма поглотит меня. От ужаса я широко открывала глаза, тяжело дышала и не справившись со страхом, резко просыпалась.

На следующую ночь все повторилось.

— Аня! Эх, ты! — посмеивалась надо мной мама, махнув рукой, уходила на кухню.

В комнате больше не было никого. Из окна светило солнце. Я сидела за письменным столом, передо мной на столе снова лежала открытая книга.

Я покрутилась на стуле, туда-сюда и снова попыталась читать. Вернее, перебирать взглядом буквы, складывать их в слоги, а затем в слова. Но буквы не слушались, они менялись местами. Слова обретали новый смысл или вовсе его теряли. Приходилось снова перечитывать, догадываться и стараться не замечать, как пляшут в книге буквы.

Слова, точно волны, поднимались вверх, затем опускались и плавно менялись местами. Снова взлет, падение. Это монотонное движение перекатывающихся букв гипнотизировало меня. Они растекались по листу, соединялись между собой, превращаясь в тонкие чернильные ручейки, медленно собирались в центре листа. От увиденного у меня перехватило дыхание.

— Что это? — захлопнула я книгу и отскочила от ужаса в сторону. Но попала в густой обволакивающий туман и проснулась.

Я по-прежнему лежала в больнице. По темной стене палаты от проезжающих мимо машин плясали извилистые тени деревьев. Сон не выходил у меня из головы. Он настолько осязаемый, что казалось это и не сон вовсе.

Все спали. Женщина в углу тихо посапывала. Я укрылась одеялом, повернулась к окну.

— Какой странный сон, — подумала я и попыталась заснуть снова.

Днем приходил врач. Он поговорил с каждым и подошел ко мне.

— Как твоя спина, головокружение, боль уменьшились?

— Вроде, лучше.

— Если больше не болит, ты можешь начать садиться. Прошло уже четыре дня, с момента пункции. Анализ придет завтра, тогда мы посмотрим, как нам быть дальше.

День, как все предыдущие, был похож один на другой. Обход врачей сменялся завтраком, тихими разговорами. Посетителей было немного, ко мне приезжали друзья, папа и бабушка.

В палату заглянула кудрявая голова. Это был мой приятель Димка, смешливый высокий худой. Мы познакомились с ним на подготовительных курсах в Архитектурном Университете, где вместе готовились к поступлению. Его большие очки медленно сползли с носа, и он ловко поправил их пальцем. Димка жизнерадостно улыбался и, как всегда, спросил:

— Ты тут как? — хихикнул он.

— Заходи! — радостно махнула ему рукой. Он поздоровался со всеми в палате и прошмыгнул к моей кровати. Точно маленькую потрепал меня по голове и уселся на стул.

— Я принес тебе яблок, — снова хихикнул он.

— Спасибо!

— Ну ты че, как тут? Ну и угораздило же тебя!

— Да уж, и не говори. Первые дни я вообще ничего не могла ни понять, ни вспомнить. Теперь, вроде, лучше.

— А меня-то хоть помнишь? — Улыбнулся он и ткнул мне в плечо своим тонким длинным пальцем.

Я улыбнулась в ответ и поежилась.

— Помню!

— Когда тебя выпишут? Все тебя ждут! Катька переживает. Говорит, ты с таким ужасом на нее посмотрела, когда поднималась по лестнице, а потом отпустила перила и упала. Она передает тебе привет, сожалеет, что не смогла прийти.

— Спасибо!

— Что говорят врачи? Скоро же экзамены… выпустят тебя? — с беспокойством в голосе спросил Димка.

— Говорят, сотрясение, но жить буду, а про экзамены пока не знаю. Выпустят поди, еще же есть время! — задумалась я.

— Значит, Катя видела, как я падаю?

Катя — моя подруга. С ней, как и с Димой, мы познакомились на курсах, и все втроем теперь дружили.

— Да, а ты не помнишь?

— Нет, говорю же, все как в тумане.

— Нууу… — протянул Дима и задумчиво почесал подбородок, — она стояла наверху, ждала, когда ты поднимешься. Ты вроде поднималась, но потом остановилась, и говорит, так испуганно на нее посмотрела, а затем полетела вниз, — Дима замолчал.

— Испугано? Но чего я испугалась? — а я задумалась.

— Знаешь, хороший способ заварить чай, чтоб он был лечебный? — с иронией в голосе спросил Дима после недолгой паузы. Затем хохотнул, точно Санта.

— Нет, давай, завари! — и я протянула ему кружку с крышечкой и заварку.

— Ща! Вот смотри: наливаешь кипяток, кладешь заварку, закрываешь крышку. Ждешь три секунды, резко открываешь и быстро туда, в самый чай шепчешь: шип-шип-шип! — и тут мы задрожали от смеха. Из глаз полились слезы, мы схватились за животы так, что еле потом отдышались. Поглядывая, друг на друга снова хохотали, но старались успокоиться, чтоб не тревожить моих соседок по палате.

Мы проболтали около часа о всяких университетских делах, поговорили про друзей и преподавателей.

— Ладно, засиделся я у тебя. Уже поди и больницу закрыли, — глянул он на часы, — потом еще приду.

— Твой парень? — спросила соседка, когда Димка вышел.

— Нет, просто приятель. С ним весело, но он не в моем вкусе, — улыбнулась я.

Димка ворвался в этот мой новый странный, наполненный туманами и снами мир, как что-то яркое и удивительно живое. С его появлением я будто пришла в себя и страшно захотела пойти с ним туда, к друзьям, где мы много смеялись и рисовали. Но голова тут же загудела, и я поморщилась. Идти с ним я была явно не готова, поэтому накрылась одеялом и легла. К горлу подкатила удушающая тоска, нахлынуло невероятное чувство одиночества, по щекам потекли слезы. Я тихо проплакала какое-то время и вскоре заснула. А во сне я вновь услышала:

— Аня! Ты снова спишь над книгой?

— Этого не может быть! Что происходит? — буквально вскочила я от ужаса. Вся в холодном поту. Тело дрожало, голова болела. Это был тот же самый реальный и невероятно осязаемый сон. Как заезженная пластинка, он повторялся снова и снова. Он останавливается на одном и том же месте, и я просыпаюсь.

Я лежала и дрожала всем телом, боясь, что сяду, опущу ноги с постели и прикоснусь к той черной разлитой по полу воде. Это пугало меня до чертиков, и долгое время я не могла шевельнуться, пока не исчезла эта очень тонкая грань, разделяющая сон и реальность.

Затем поднялась, выпила воды и задумалась. Почему он мне снится? Мама, черная вода, книга. И Димкины слова: «Ты так испуганно на нее посмотрела». Все это мельтешило и обрывками крутилось в голове.

— Что же тогда произошло?

Может, во сне скрывается ответ на этот вопрос? А что, если его досмотреть… — и с этой мыслью легла, укрылась одеялом и постаралась заснуть.

— Аня! — снова позвала меня мама. Но я не откликалась. Я посмотрела на стол, где лежала закрытая книга. Из форточки подул ветерок. Солнце появилось из-за облаков, скользнуло лучами по золотистым буквам на обложке. «Таинственный остров», — прочитала я. Было страшно, но я дрожащей рукой потянулась к книге и открыла ее. Ничего не произошло. Я выдохнула и даже слегка расслабилась. Пододвинулась чуть ближе и посмотрела в текст — обычный печатный, ничем не отличался от любого другого. Я начала читать. Постепенно, скользила взглядом по буквам, перебирала слова, катая их на языке. Через какое-то время, глаза стали наливаться от усталости. Текст медленно, точно мороженое под лучами жаркого солнца, начал таять. Буквы растекались, образуя тонкие чернильные ручейки. Тяжелые свинцовые глаза уже невозможно было поднять.

Чернила все текли и текли. Они крупными каплями падали со стола на мои колени, затем на пол заполняя собой комнату. А я все смотрела на текучие черные чернила. Их становилось все больше и больше, как наполняется ванна водой, точно так же, заполнялась моя комната густой вытекающей из книги жидкостью. Она подступала к груди, и я почувствовала, как холодеет мое тело. От ужаса я не могла шевельнуться. А эта густая влага медленно поднималась к моему горлу. Я широко открыла глаза и попыталась крикнуть, но чернила залились ко мне в рот, и вскоре я оказалась в глухой непроглядной темноте. Сердце забилось, как бешеное, паника охватила меня, и я в ужасе проснулась. Вся мокрая, не могла дышать. Открыла глаза и попыталась вдохнуть. Склеенное горло освобождалось медленно. Я издавала сипящий звук. Меня трясло. Но все же я смогла вдохнуть и выбраться из того удушающего сна.

Я лежала и не могла шевельнуться. В ужасе обливалась холодным потом, дрожала всем телом. Склеенное горло сипело, а я пыталась вдохнуть, чтоб хоть немного наполнить легкие воздухом.

Парализованная женщина, что упала с мотоцикла на высокой скорости, редко спала ночами. Она наблюдала за мной.

— Поговори с Гуреевым, — тихонько сказала она, когда я смогла отдышаться. — Он же психиатр и помогает справиться со всякими кошмарами и другими состояниями. Никто же так и не знает, что с тобой произошло! Может, поговорив с ним, ты сможешь все вспомнить?

Я кивнула. Соседка была права. За девять месяцев, что она тут пролежала после аварии, она видела, как Гуреев выводил людей из депрессий, кризисов. Помогал адаптироваться к новым обстоятельствам в жизни. В больнице он был заведующим отделением, психиатром и каждый день приходил в палату, улыбался, интересовался самочувствием, шутил и с каждой о чем-то беседовал. Говорил с пациентом он тихо, что нам, соседям, практически ничего не было слышно.

С тех пор, как я оказалась в больнице, прошло уже несколько дней.

— Надо потихоньку начинать садиться, а затем и ходить! — утром, подойдя к моей постели, сказал лечащий врач.

И я стала тренироваться, сначала садилась и сидела несколько минут, смотрела в окно. Затем начинало кружить голову, и я ложилась. Через неделю я уже могла ходить по коридору, держась за специальные перила вдоль стенки. Голова еще кружилась, да и спину я не могла сразу выпрямить, но медленно и уверенно шла на поправку.

Гуреев приходил каждый день, подбадривал меня, иногда, когда голова кружилась очень сильно, он подхватывал меня под руку и провожал обратно в постель.

— На сегодня хватит! — хмыкал врач, и было видно, что он доволен моими стараниями. А я прилагала огромные усилия, чтобы выбраться из болезненного состояния в нормальную здоровую жизнь.

— Приходи ко мне завтра, после обеда, там и поговорим.

Я пришла. Села в большое мягкое кресло, отдышалась, потому что кабинет находился на другом конце длинного коридора, а ходить мне было еще непросто. Александр Владимирович внимательно на меня посмотрел.

Я забралась глубже в кресло и поджала под себя ноги.

— Говорят, тебя мучают кошмары, — протяжно начал он.

— Да, но он один… мне снится один и тот же сон, — боязливо произнесла я.

— Расскажешь? — поинтересовался он.

Я кивнула и все рассказала. Врач слушал внимательно, затем помолчал, немного подумал, покрутил в руках шариковую ручку, и наконец-то сказал:

— Видишь ли, — начал он, — так срабатывает инстинкт самосохранения. После травмы он обостряется, и сознание блокирует память. Так он оберегает тебя от новой травмы. Ведь увидеть вновь то, что привело однажды почти к смерти, может вызвать повторную реакцию или что похуже. А надо сказать, когда тебя привезли, ты была на волосок от смерти.

— Хуже, чем к смерти? — удивилась я.

— Да, ну, например, — он пожал плечами. — К разрушению сознания.

— Вы имеете в виду сумасшествие?

— Да.

Мы долго молчали. Гуреев ждал, а я размышляла над его словами. Он был прав, ведь легко сойти с ума, увидев то, к чему не готов. Но и оставаться в подвешенном состоянии неведения, я не могла.

— Понимаете, — тихо начала, — я словно в замкнутом круге. Как только появляется черная вода, я просыпаюсь. Днем ничего особенного не происходит, все достаточно однообразно: поела, полежала, походила. Наступает вечер, я ложусь спать, и все повторяется снова. Хочется из этого выбраться и, возможно, вспомнить, что тогда произошло! — сказала я и сделала паузу. — А еще у меня постоянно такое ощущение, что я должна разгадать эту загадку. Только вот как, я пока не знаю.

Гуреев хмыкнул.

— На это нужно время. Вот смотри, ведь что такое страх? Это — защитная функция, которая оберегает нас от разрушений, как некая изгородь или забор, — Гуреев подвинул ближе чайный столик, что стоял рядом с креслами, поставил на него маленькую куколку из киндер-сюрприза, очевидно олицетворяющую меня. Вокруг куколки построил из кубиков импровизированную изгородь.

— В глубине твоей памяти, кроются ответы. — И он указал на пространство за изгородью, которое не видит куколка, положил там несколько шариков, символизирующие ответы. Но твое сознание строит забор и блокирует все воспоминания, потому что они связаны с травмой. И вот тебе снится сон, — Гуреев куском ваты показал облако над головой куколки и продолжал.

— Но страх настолько силен, что не дает увидеть этот сон целиком, опасаясь повторной реакции и, как следствие, новой травмы. Его оковы ослабнут, когда ты почувствуешь уверенность и силу, надоест топтаться на одном и том же месте, и ты все постепенно вспомнишь. Вот увидишь!

В его голосе было столько уверенности и спокойствия, что я поверила ему и невольно расслабилась. Я видела, что он понимал меня и от этого становилось легче, уходило напряжение и медленно рассеивалась безысходность.

Я задумалась над его словами.

— Как мне преодолеть страх? — спросила я.

— Для чего? Страх, как я говорил, защищает нас от разрушений. Ведь человеческий разум, очень тонкая штука, любое неосторожное действие и … — он помолчал. — На мой взгляд, незачем преодолевать страх. Все откроется, когда будешь готова. Знаю из опыта, что ужасно больно, а порой и очень опасно, неподготовленному человеку, бежать навстречу тому, от чего тебя оберегает это забор. — Он показал на изгородь вокруг куколки. — От этого люди иногда сходят с ума.

— А если я никогда не буду готова и не разгадаю эту загадку? Неужели она так и будет мучить меня всякий раз являясь во снах?

— Мне что-то подсказывает, что разгадаешь, а я постараюсь тебе с этим помочь. Но для начала куколке надо окрепнуть! — подмигнул он мне и улыбнулся.

Так началась череда моих посещений психиатра. Это было обязательной частью лечения, учитывая частичную потерю памяти, условия жизни в отсутствии старших, мой возраст, а мне тогда было восемнадцать лет. Врачи исключили скрытую форму эпилепсии, другие психические отклонения, алкогольное и наркотическое опьянение. Необходимо было разобраться не явилось ли падение попыткой суицида или нападением.

Сон «у озера»

В палату принесли еду. На удивление всех и даже меня, я наконец-то все съела, а после обеда задремала. Передо мной закачались все те же тени деревьев, слышались тихие гулкие разговоры соседок, солнце пригревало лицо. И где-то издалека послышался голос старшей сестры.

— Пошли к озеру? — позвала она.

— Пойдем, — весело отозвалась я.

Озеро недалеко от бабушкиной дачи. Надо было пройти через холм, немного по полю, и ты оказывался у небольшого торфяного, а потом у темного озера. На том берегу его окружал лес. Березы тихо шелестели. Сквозь их изогнутые ветви сочились лучи летнего солнца. Вокруг не было никого. Я села на горячие камни. Сестра легла на песок и накрыла лицо панамкой.

— Все, я спать! — Заявила она.

А я смотрела на черную гладь воды, по которой скользили золотистые блики и слушала щебет далеких птиц. Сестра, казалось, задремала, а я сидела и разглядывала лес на том берегу. Птицы густой стаей резко вспорхнули с ветвей и полетели на север. В этой тишине я вдруг почувствовала легкую тревогу, словно что-то должно произойти. Солнце скрылось за облаками, блики исчезли, птицы больше не пели. Озеро потемнело и превратилось в черное ровное зеркало. Казалось, в нем что-то есть, я слышала и ощущала его всем телом. Воздух мягко раскачивался, поглаживая мне кожу своими ласковыми лапами. А в потемневшем пространстве слышалось чье-то тихое объемное дыхание. Все кругом колыхалось, только чернильная вода становилась спокойной и идеально гладкой. В этой зеркальной поверхности открывалась завораживающая и меж тем ужасающая глубина. Я вытянулась, чтоб посмотреть, как с темного дна что-то медленно приближалось. Смотрела в воду и не могла шевельнуться. Озеро околдовывало и манило открывавшимся передо мной пространством. И пока я неотрывно смотрела в его глубину, не заметила, как к моим ногам, по земле потекли тонкие черные ручейки. Они веревками обвили мне стопы и голени. Ноги холодели. Увидев это, я даже не смогла закричать. Попыталась, но вместо крика выходило лишь бесшумное дыхание. Страх сковывал мое тело. Сердце колотилось, как бешеное. А из глубины озерной глади медленно поднимались чьи-то головы. Набрав полную грудь воздуха, я зажмурилась. Грудь сдавливало, ноги леденели, на спине выступил пот.

— Анна! — послышалось откуда-то издалека. — Ты меня слышишь?

Я проснулась. Рядом с моей кроватью стояла соседка.

— Ты вся дрожишь! Тебе опять снился кошмар?

Я кивнула, показывая, что все в порядке. Села. На часах было почти восемь вечера. Я выпила стакан воды, а потом еще долго смотрела в окно.

О детстве, о себе и привидении

В кабинете психиатра из открытого окна обдувало легкой прохладной. Шторка свободно колыхалась. Врач покачивался в своем кресле и крутил между пальцев шариковую ручку. Он размышлял над рассказанным мною сном. Затем встал и неторопливо подошел к креслу напротив моего.

— Расскажи мне о себе, о своем детстве. Какая ты? — Врач положил шариковую ручку на стол.

— Не знаю, — пожала плечами и улыбнулась, потому что тут же вспомнила, как захожу в квартиру на первом этаже, где жила бабушкина сестра. Нас встречают многочисленные родственники, и все радостно меня обнимают, теребят за щеки и гладят по голове приговаривая: наша рыбка, наша золотая рыбка пришла. Квартира Марьяны и Михаила была местом, где за длинным столом в гостиной собиралась вся родня. Там я любила сесть куда-нибудь в далекий уголок и тихонько за всеми наблюдать. Мужчины за закрытыми стеклянными дверями курили на кухне. Женщины накрывали на стол или уносили горы посуды. Все общались, смеялись и выясняли отношения, они галдели, а я смотрела на них, залитых солнечным светом, и наслаждалась своей детской, тихой радостью. Но иногда они начинали ругаться. Тогда лучи солнца исчезали, прятались за появившимися над столом тучами. Приближалась гроза. Это пугало меня. Хоть ссоры и были незначительными, видеть и находиться в этом, мне было тяжело. Поэтому я хотела что-то сделать, засиять сама, как солнышко, лишь бы снова стало светло. Но что я могла? Я была ребенком. Часто во время такой грозы мама брала меня за руку и уводила. Мы шли домой молча по длинной аллее вдоль узенькой речки.

Доктор внимательно меня слушал, не проронив ни слова.

— А сейчас тоже появляются такие грозы? — он спросил, когда я остановилась.

Я задумалась.

— Наверное, нет. Семьей мы больше не собираемся. Все разъехались, кто куда, и я теперь живу одна.

— Одна?

— С доберманом, — улыбнулась в ответ. — Иногда приезжает в гости бабушка, и каждые три недели на неделю приезжает отец. Он работает далеко.

— Твои родители разошлись?

— Нет. Мама улетела работать в США, сестра устроилась няней в Норвегию. Отец работает вахтой. Он строит железнодорожные мосты и потому должен находиться на объектах.

— Давно вы так живете?

— Почти год.

— Как ты приспособилась к своей новой жизни? Бытовые тяготы и ответственность за собаку тебя не пугают?

Я снова пожала плечами.

— Конечно, сначала было странно. Когда все одногруппники ходят на вечеринки, я еду домой, гулять с собакой. Тяжело оставаться одной ночью или искать помощь, когда засорились трубы или что-то сломалось. Но я привыкла. Хожу в магазин, кушаю, кормлю собаку и иду с ней гулять. У меня есть номера телефонов разных служб, родных и всех тех, к кому я могу обратиться за помощью. Я приспособилась, — подтвердила я.

— Ясно, — кивнул врач и сделал в своей тетради пометку.

— Скажи, а какие отношения у вас с сестрой?

— Отношения… да обычные. В детстве мы всегда были вместе, много играли. Но потом стали общаться реже. За мое молчание и нежелание вступать в конфликты, она считала меня тихушницей. И часто, когда мама с сестрой ругались, я уходила, не могла это слушать, наверное, боялась той пугающей грозовой тучи. Было досадно, когда я слышала слова: «Аня ваша ничуть не лучше…!» — кричала сестра, и дальше я старалась не слушать, потому что было страшно попасть в этот пугающий меня водоворот злости. Но я любила ее, молча глядя из своей далекой тишины.

— Хм, — промычал он. Как во сне, до озера вы шли вместе, и тебе было спокойно и хорошо. Но на берегу сестра заснула. Чего ты на самом деле боишься? — как бы продолжая размышлять, задал он вопрос. Я смотрела на него пытаясь понять, куда он клонит.

Немного помолчав, он спросил:

— Что ты делала накануне, перед тем как упала? Кто был дома? Чем ты занималась? Кто-то мог тебя напугать? Расскажи мне, — попросил он.

Я поправила волосы. Из окна дул легкий ветерок. Шторка поднималась и опускалась. Я посмотрела на Гуреева, затем опустила взгляд на столик, и передо мной снова возникло воспоминание.

Вечер. Я зашла домой. На коврике в прихожей стояли папины кроссовки и его большая сумка. На ней легкая светлая куртка, а сверху книга. Новенькая. Сиреневая обложка, на ней белая полная луна освещает старую деревянную избушку, которая стоит на берегу озера.

Я взяла книгу и прошла в комнату отца. Он спал. Я выключила работающий телевизор, сняла с его носа очки, укрыла папу одеялом и вышла, прикрыв за собою дверь.

Зашла к себе в комнату, переоделась, легла на диван, включила ночник и стала читать. Буквы по обыкновению принялись подниматься и опускаться, точно морской прибой.

Подобное колыхание часто уводило меня в дрем, но иногда, с первых строк погружало в историю. В этот раз я оказалась в парке близ загородного дома, где жил главный герой повести. Обволакивающее ощущение пространства уводило меня все глубже, и я уже не читала, а жила в том, созданном писателем мире. Я двигалась за словами точно за проводниками в виде теней и звуков. Под ногами шуршала опавшая осенняя листва. Высокие гибкие деревья покачивались в медленном ритме. Землистая узкая тропа вела меня к деревянному двухэтажному дому, который приоткрыл свои двери. Я проскользнула внутрь и около часа, тенью бродила по дому следуя за героем по имени Майкл. Я шла за ним по парку и до щемящего чувства в груди, ощущала его потерю. Майкл был писателем, но случилось горе, его жена умерла и теперь он не мог писать. Мы шли, медленно двигаясь по тропе куда-то в сторону озера.

«Вода…» — мелькнула мысль. Я задумалась, так словно огляделась по сторонам. Снова вода, озеро.

Читая книгу, нет, путешествуя внутри нее, я замедлила шаг, и аккуратно приближаясь к озеру, разглядывала окружающее пространство. Тишина, невысокие темные холмы, уходящий за горизонт закат золотом разлился по небу. Подойдя к воде, ощутила, как останавливается время. Затаила дыхание. Рябь на воде успокоилась и превратилась в идеально ровную поверхность. Дыхание того мира замедлялось. Время густо сжималось. Я кожей чувствовала приближение чего-то внезапно пугающего… Сердце гулко забилось в груди. Я сделала робкий шаг к воде. И тут, все что меня окружало, замерло, затаилось в каком-то предвкушении.

Я громко сглотнула, отвела взгляд от текста. Ощутила, что сильно хочу в туалет. Отложила книгу, вынырнув из книжного мира.

За окном уже давно светила луна. В квартире стояла тишина. Я встала с дивана и тихонько, чтоб не разбудить отца, пошла в туалет. Дверь в комнату иногда поскрипывала, и я чуть приподняла её, беззвучно открыла и застыла.

В тихом темном коридоре на расстоянии вытянутой руки стояла женщина, одетая в белое, почти прозрачное платье. Ее длинные волосы покрывали большую часть лица и ниспадали на плечи. Она повернула голову слегка влево и приподняла руку, видимо пытаясь что-то показать. От увиденного, мое сердце заколотилось, как бешеное, распространяя по телу адреналин. От ужаса я оцепенела и не могла двигаться, лишь опустила слегка взгляд. И тогда я увидела, что ее ноги не касаются пола. «Какого черта?» — пронеслось в моей голове, а из глубины груди вырвался крик.

— Ааааа, — орала я.

Женщина исчезла. Отец вскочил с постели и включил свет: «Что случилось?»

— Тут была женщина! — почти шептала я, до сих пор не отойдя от сковывающего ужаса.

— Какая еще женщина? — спросил отец.

— Она была тут, вся в белом.

Он посмотрел на меня, затем на диван и увидел книгу.

— Поздно! Ложись спать, а то еще и не такое привидится, — улыбнулся он.

Но я точно знала, что мне это не привиделось. Это не было галлюцинацией от усталости или впечатлительности. В книге ничего подобного не было. Никаких привидений, по крайней мере пока. Да и сама женщина была какой-то реальной, плотной и осязаемой. Протяни я к ней руку, то смогла бы дотронуться.

Немного отдышавшись, я успокоилась. Затем сходила в туалет и легла на диван. Закрыла глаза, желая отделаться от увиденного. Читать я больше не стала, заснула быстро и глубоко, как после изнурительной работы, без каких-либо сновидений.

Я закончила свой рассказ и посмотрела на врача, тут ли он. Он был тут, замер в ожидании того, когда я расскажу ему все о событиях тех дней. Мне нельзя было останавливаться, надо продолжать, не выходить из нахлынувших воспоминаний. И он это знал. Поэтому молчал, чтоб не сбить, не нарушить ход мысли. Доктор поддерживающее кивнул, так словно говорил: «Продолжай я здесь, с тобой рядом, я внимательно на тебя смотрю и помогу в любой момент!» Ощутив его присутствие, внимание и поддержку я отвела взгляд, чтоб вновь погрузиться в то время.

На следующее утро я проснулась от запаха свежезаваренного кофе. Папа приготовил завтрак, накрыл на стол и читал газету.

— Доброе утро! — поздоровалась я, войдя в кухню.

— Привет! — весело приветствовал папа. — Ну что, привидения больше не мерещились?

— Нет! — улыбаясь, отмахнулась я и села за стол.

Мы позавтракали, поговорили о планах на день и отправились по своим делам. Ехать в институт минут сорок. Я села в автобус, надела наушники, включила в плеере музыку и прислонилась к окну. За окном в монотонном ритме плыл залитый солнцем весенний город. Автобус медленно покачивался, и я закрыла глаза.

В мои веки будто вцепилось то ночное видение. Оно не хотело отпускать и закрывая глаза, я снова и снова просматривала его. Вот я открываю дверь, передо мною темный коридор. Я поднимаю взгляд и вижу женщину в белом с длинными волосами. Ноги ее не касаются пола, а тонкая рука показывает в сторону.

Чуть вздрогнув, я открыла глаза. За окном медленно менялись городские пейзажи, и покачивание снова погрузило меня в дрем.

Видение вернулось. Оно словно загадка, ждало разрешения. Леденящий душу страх, при виде женщины в белом, уже как-то сам собой рассеялся. И теперь я могла спокойно, не спеша разглядывать не замутненный страхами, ее чистый образ.

«Кто она?» — думала я.

От нее исходило какое-то волнение. «Там!» — показывает она. Но там был наш привычный туалет, выложенный черной глянцевой плиткой. Сливная труба с гулким шумом воды, перекатывающимся сверху вниз и больше ничего. Интерьер туалета мне напоминал заброшенный глубокий колодец, по стене которого текут ручьи.

Я снова посмотрела на врача, убедиться тут ли он, слушает ли. Он был на месте.

В голубой рубашке и белом врачебном халате. На вид ему было лет пятьдесят, серьезный добрый взгляд. Очки, голубые покатые глаза, большой нос, короткие седые волосы, лицо гладко выбрито. Александр Владимирович сидел в кресле. Слегка напряжен, обе ноги поставил на пол и облокотившись на подлокотник, он внимательно меня слушал.

— Ты вышла из автобуса… — вдруг продолжил он мой рассказ.

— Да! Я вышла из автобуса и пошла в университет, — продолжила я.

Падение

Университет — маленький деревянный двухэтажный дом с резьбой на ставнях. Памятник архитектуры, сохранившийся со времен русского зодчества. За узорный фасад все называют его «пряник».

Я включила плеер и слушала музыку, пока шла. Солнце так красиво, по-весеннему освещало город, и веселая песня звучала в моих ушах. Я люблю эти короткие моменты, когда можно пройти по улице, слушая любимую музыку и наслаждаться видами проснувшегося города.

Дойдя до «пряника», я выключила песню, сняла наушники, смотала их в клубок и положила в карман. Открыла тяжелую деревянную дверь и прошла по узкому коридору, в котором тихо поскрипывали половицы старого пола. Со второго этажа доносились отдаленные разговоры. Одногруппники о чем-то говорили и смеялись. Я узнала их голоса и улыбнулась.

Подошла к лестнице. Очень крутая. Такая, что ее многие опасались и спускались аккуратно, боком, дожидаясь того, кто поднимается. Я глянула вверх, убедившись, что никто не идет мне навстречу, взялась одной рукой за перила и стала взбираться. Дойдя почти до середины, услышала тихое: «Привет!». Кто-то спускался мне навстречу. Я подняла глаза и увидела приятельницу. Она улыбалась мне и остановилась, чтоб дождаться, когда я поднимусь.

— Но тут, — и я остановилась. Момент, который я никак не могла вспомнить вдруг возник в памяти сам собой, и я замолчала.

— Что там, Анна? — тихо спросил Александр Владимирович.

— Стало холодно. Очень холодно. И вдруг, между нами, показалась тень. Буквально на мгновение исчезла, а затем снова появилась такой прозрачной дымкой. Я присмотрелась. Это была она — женщина в белом.

Меня затрясло. Доктор приблизился.

— Все в порядке! — тихо, но уверенно произнес он и положил руку на мое плечо.

— Я смотрела на нее в упор и шепнула: «Ты!» И в этот момент что-то сильно сдавило мою грудь. Какой-то глухой удар. Дыхание остановилось. От неожиданности и сильных давящих ощущений я отпустила перила и начала падать. Я падала в какую-то холодную, зябкую, черную пустоту. «Что это?» — выдыхая шептала я, пытаясь ухватиться хоть за что-то, но в воздухе уже ничего не могла поймать.

По виду это был старый колодец. От меня отдалялось белое небо, в котором гулко каркали черные вороны. Я падала и видела, как она, заглядывает в колодец. Та самая девушка с длинными волосами смотрела, как я медленно точно во сне погружалась в темноту. Охваченная ужасом, я помню, как пыталась спастись — потянула к ней руки, но, похоже, была уже далеко.

— Господи! — сказала я ошарашенно, посмотрев на врача. — Можно я пойду к себе?

— Все хорошо! Ты молодец! — заметно забеспокоился он.

— Я больше не могу… голова болит. — Соврала я и поднялась с кресла. Александр Владимирович проводил меня до двери.

— Я провожу тебя!

— Спасибо! Но я дойду сама!

— Точно?

— Да! Тут недалеко, — постаралась улыбнуться я.

— Ну, хорошо, — согласился он.

Пока я медленно шла по коридору, почувствовала, как сзади на меня надвигается серая, тяжелая, непроглядная туча. Затмевает собой весь свет, словно гаснут по очереди лампочки в коридоре, и темнота постепенно поглощает все мое существо. Я дошла до кровати, бледная как мел, забралась с головой под одеяло. Спряталась от всего окружающего меня мира. Мне становилось холодно. И этот холод, приближающийся из ниоткуда, медленно сеял в моей душе страх. Я хотела уйти, остаться одна и никому ничего больше не говорить. В голове звучал издевательский смех сестры: «Ваша Аня не только тихушница, но и шизанутая!»

Ироничные подколы отца: «Ну что, привидения больше не появлялись?»

Мамин полный презрения взгляд. Она смотрит на меня и крутит у виска: «Что совсем с ума сошла уже? Еще не хватало! Хочешь, чтоб в дурку упекли?»

Все эти голоса, образы крутились в моей голове. Они перемешивались с объявлениями в бесплатной газетке «Ва-банк», которую раскладывали в почтовые ящики. На ее последних страницах всегда печатали объявления о целительницах и ведуньях. Я вижу и слышу, как протягивая мне газету, родные хором говорят: «Давай, тебе сюда!»

И ядовитый, отравляющий смех разливается по всему моему нутру. Тошнота подкатывает к горлу, выкручивает меня изнутри и мелкая дрожь пробирает все тело.

— Нет, нет! — зажала голову руками, чтоб не слышать их ехидные насмешки.

Слышался голос Гуреева:

— Как ты справляешься со своим одиночеством?

— Неужели я сошла сума? Нет, — уже плакала я, — замолчите!

Вцепилась я себе в волосы. Леденящий душу страх, боль скручивали меня. Я не могла слушать эти голоса и понимала, что скажи я им правду, не вынесу, не переживу их реакции.

— Я нормальная! Нормальная! Я такая же, как все! — твердила я себе, и становилось легче.

Так пролежала до утра, охваченная паникой и страхом, убеждая себя в собственной нормальности. В тот вечер я приняла решение никогда никому об этом не говорить, книги больше не читать, а также целиком сосредоточится на поступлении в вуз.

Гуреев. Помощь

Спустя несколько дней я сидела на подоконнике в коридоре, по привычке поджав ноги к груди, разглядывая в окне листву на дереве, сквозь которую просачивались солнечные лучи.

— Ты не пришла на прием, — послышался голос моего психотерапевта.

— Не хочу, — буркнула я, даже не оборачиваясь в его сторону.

Было слышно, как он вздохнул и присел на другой край подоконника.

— Можно? — вежливо поинтересовался он. Я безразлично пожала плечами.

— Я понимаю, ты сейчас переживаешь сложный период, сомневаешься в себе и, возможно, тебе страшно. То, что с тобой произошло, напугало бы любого, но закрывшись сейчас от самой себя, ты лишь отложишь все это в дальний угол.

— Ну и ладно, — пробубнила я

— От себя убежать не удавалось еще никому. Ведь все наше сознание, подсознание, все равно будет следовать за тобой всюду. Мы все разные, и каждый приспосабливается к жизни, как может. Каждому из нас нужен тот, кто поможет, поддержит или просто выслушает. Дай себе шанс. Отличаться от других — это нормально, — он остановился, давая мне время, обдумать сказанное.

В голове зазвучал издевательский смех сестры: «Ты что, веришь во все это дерьмо?»

Я посмотрела на врача.

— Я хотел тебе сказать, что позавчера в холле больницы, встретил твоего отца и поинтересовался, что за книгу ты читала тем вечером. Он сказал мне название. После работы я зашел в книжный, купил ее, а вечером прочитал. Я не знаю, как прочитав первые пять страниц незнакомой новой книги, ты смогла увидеть то, что случится потом, дальше в ее следующих главах. Девушка действительно там есть, но появляется лишь в середине. Точно такая, как ты ее и описывала — мертвая, в белой ночнушке с длинными темными волосами, показывающая куда-то в сторону воды. Эта героиня всю последующую историю, являясь к мужу Майклу, помогла раскрыть одну тайну, спрятанную на дне озера.

Слезы полились из моих глаз. Тело начало дрожать, в голове будто поднялся ветер, и все как-то разом спуталось. Врач взял меня за руку.

— Анна, дыши. Сделай вдох!

Я вся дрожала и неотрывно смотрела на него, боясь потерять из вида. Сознание путалось, подступала паника. Страх, удивление горячими волнами разносились по телу.

— Сделай вдох. Теперь выдох. Все, все хорошо, — продолжал говорить со мной Александр Владимирович мягким голосом.

Я изо всех сил старалась остаться тут с ним и не провалиться в очередной непроглядный туман.

— Да, да, — запинаясь, стала говорить я.

— Ты в порядке?

Я кивнула.

— Скажите, что со мной?

— Я точно не знаю, — слегка пожав плечами, сказал он, — но с медицинской точки зрения с тобой все в порядке. У меня есть одно смелое предположение, но, прежде чем рассказать, я могу задать тебе вопрос?

Я снова кивнула.

— В каждом сне, ты просыпаешься, когда черная вода начинает обвивать тебя. Появившийся в дверях призрак девушки из книги, по твоим словам, также указывала в сторону черного туалета, где раздавался шум слива. И увидела ты ее, когда дочитала до того момента, где появилось озеро. Что вся эта вода для тебя значит? Почему ты ее боишься?

Я помолчала, а потом тихо так начала.

— Мне кажется, она забирает меня. Нет, это не то, что вы подумали, я не чувствую страха смерти. Я думаю, она и есть смерть. И она мне хочет что-то показать.

Гуреев кивнул.

— Скажите, у меня ощущение, что я не справляюсь с тем, с чем справляются все люди. Я какая-то тупая, слабая. Как, как все это делают? Как вы читаете, когда течет эта чернильная вода?

— Никак! — сказал Александр Владимирович.

— У других такого нет!

— Как это нет? То, что ты описываешь, называется дислексия!

— Что это такое?

— Дислексия не является болезнью. Это иное строение нейронной сети. Деструктуризация нормы. Твои родители просто не знали об этом. А ты не знала, что у них такого нет. Она не лечится, никак не правится. И поэтому надо просто найти способ с этим жить. При дислексии мозг адаптируется и настраивается иначе. В процессе он формирует связи, благодаря которым дислексик воспринимает информацию иначе. И в некоторых случаях это позволяет видеть нечто такое, что редко доступно многим людям. Думаю, нам надо разобраться с темной водой в каждом твоем сне. Я заметил, что она пугает тебя. Ты просыпаешься, когда она начинает тебя обволакивать. По ощущениям, она является тонкой гранью, каким-то переходом, связующим звеном.

— Да, но не сама вода меня пугает.

— А что?

— То, что я могу увидеть там, куда она меня затягивает. Страшно, что люди увидят мои реакции. А я могу испугаться, закричать, не выдержать и расплакаться. Ведь эти все видения, как вы говорите, появляются неожиданно. Надо мной станут издеваться, унижать, высмеивать те, кто этого не видит и не понимает, — сказала я дрожащим голосом.

— Люди часто смеются над тем, чего не в силах понять и тем более увидеть. Это один из способов защитить свое сознание. Им не обязательно все знать.

Казалось, он говорит правду, какую-то очень значимую для меня. Я посмотрела на него с надеждой, словно он тот, кто способен освободить меня и вывести из этого всепоглощающего страха.

— Для чего все это?

— Возможно, чтобы лучше понимать себя, и узнать, на что ты способна. А я думаю, ты способна на многое! Потому что в книге, которую ты так и не дочитала, ответы скрывались именно на дне темного озера.

Я смотрела на него, не отводя глаз.

— Но у тебя всегда есть выбор, искать или отказаться. — Он сделал паузу. Поздоровался с проходящей мимо медсестрой. — Не бойся отличаться от других. Это сложно. Постарайся разобраться, наблюдай, записывай, строй последовательность, ищи подтверждение и логику. В дальнейшем всякий раз строй эту цепочку и когда-нибудь ты обязательно все поймешь! Не делай это своим кошмаром, сделай это своим преимуществом.

Его слова произвели на меня колоссальное впечатление. Он слушал меня и отнесся к этому со всей серьезностью. А главное, он сделал все, чтоб хоть немного, но я стала верить в себя.

— Иногда человеку необходимо пройти часть пути в одиночестве. И чтоб продолжать ощущать поддержку, помнить, что есть люди, которые тебя ждут, верят и всегда тебе рады, я дам тебе кое-что. — Он достал из кармана пять маленьких фигурок и поставил передо мной на подоконнике. — Хочу предложить выбрать одну из них, ту, которая на твой взгляд больше всего похожа на меня. Возьми и носи ее с собой.

— Зачем?

— Когда станет страшно или ты почувствуешь, что не справляешься с чем-то, сожми ее в руке и мысленно обратись ко мне.

— Вон ту, — сказала я, показав на куколку властной Стервеллы Де Виль — злодейки из фильма «101 далматинец».

— Ха, — хмыкнул доктор. — Ну что ж, забирай.

Я улыбнулась. Это показалось мне забавным. Конечно, я не поверила в силу чудодейственного киндер-сюрприза, но отказываться от него не стала.

— И еще кое-что. Ты же собираешься поступать в архитектурный институт.

— Да.

— А что, если тебе начать рисовать свои сны, чувства, события, мысли. Для этого даже не нужны особые навыки. Можно рисовать пятнами линиями, да, как угодно. Главное выложить на бумагу состояние. Попробуй? Тем более что рисование — это твой будущий инструмент. Ты можешь начать его использовать в качестве самопомощи уже сейчас.

Я пожала плечами, но задумалась и вскоре начала что-то зарисовывать. Делать те или иные наброски, скетчи и, таким образом, быстро поставила себе руку, обзавелась блокнотом, и уже не задумываясь рисовала все подряд.

Институт

К восьми утра за мной приехало желтое такси. Я села на заднее сидение новенького Chevrolet. В чистом кожаном салоне приятно пахло отдушкой для автомобилей.

— Доброе утро! — поздоровался водитель.