Бесплатный фрагмент - Судьба ИН-ДЕЙКА, или Олива — дерево внуков

Ну, Брат, Грушницкий, жаль, что промахнулся! — сказал капитан. — Теперь твоя очередь, становись!

Не бойся, — прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, — всё вздор на свете!..

Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка.

М. Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени»

Предисловие

Как кто-то сказал из древних: Vita brevis Ars longa. Да, не поспоришь, коротка наша вита, ох, коротка, и первые пятьдесят пробегают так быстро, что задаешь себе вопрос, а жить-то ты уже начал или еще только готовишься? Помню, когда мне было шестнадцать, а виды я уже имела на кавалеров гораздо старше себя, то мне казалось, что дожить до двадцати трех практически невозможно, ведь это целых семь мучительных лет, а так хочется всего и сейчас, а ты такая маленькая и тебя никто не воспринимает всерьез. Чудно, правда, с этими недорослями?

А жить оно, как говорится, все равно хорошо, хотя порой бывает тяжеловато. Трудности, сами по себе, закаляют, заставляют учиться сравнивать, ценить, что хорошо, а что плохо, укрепляют характер, веру в себя. Иногда тебе кажется, что ты еще не начинал жить, а иногда возникает ощущение, что у тебя уже давно все было и ты очень устал. А иногда поражаешься себе, вроде бы, такой умной, продвинутой, а на деле — ничегошеньки не знаешь, как говорится, век живи, век учись, а дураком все равно помрешь.

Когда мы путешествовали по Израилю, нам рассказывали, что есть там такая древняя традиция, когда в семье рождается ребенок, сажают очередное оливковое дерево, а, как мы знаем, растет олива очень долго и начинает приносить плоды только к пятидесяти годам. И ребеночек, рожденный в год, когда посадили оливу, в этом возрасте может спокойно быть дедом или бабкой, поэтому там оливковое дерево величают деревом внуков. Еврейская мудрость глубоко запала мне в душу.

В моем саду нет оливы, так сложилось, что моя родина гораздо севернее Святой земли и тех земель, где посчастливилось расти теплолюбивым растения. Но у нас есть дуб, которому уже более 50 лет. Его посадил папа, когда познакомился с моей мамой. Так вот, по аналогии с оливой дуб начинает приносить желуди в возрасте от 50 лет. Желуди, конечно, не съедобны для людей, зато дубы очень внушительны и величественны. Наш дуб стоит у забора и как будто охраняет нас от невзгод и опасности. Я очень надеюсь, что обязательно доживу до внуков, потому что жизнь должна быть непрерывной, иначе и быть не может.

23 июля 2022 года мне исполняется пятьдесят, пишу книжку, причем, не специально я собиралась все предыдущие сорок девять лет, чтобы так блеснуть перед юбилеем, хотя я люблю эффектные выходы. Все вы знаете, что я и до этого писала книжки. Просто как-то набежало информации, опыта, хочу с вами поделиться. Формат выбран в виде разговора с читателем. Есть, что рассказать, что обсудить, о чем-то даже поспорить. Что ж, давайте начнем!

Немного о себе

О себе говорить и легко, и очень трудно. Раз книга пишется в формате рассказа обо всем, то считаю своим долгом рассказать и об этом. Я — обычный человек из мягких и твердых тканей, горда и счастлива, что живу на Земле в галактике Млечный путь, в России, в ближайшее время из этих юрисдикций переезжать не собираюсь. На завтрак пью кофе, ем яичницу или омлет, если повезет, бутерброд с красной рыбкой и кусочком вкусного сыра и листочком базилика или рукколы.

Мне нравится мое время, в которое я родилась, со всеми его плюсами и минусами. Хорошо, что меня не коснулась война, это самое страшное, что может случиться с человечеством. Все это капитально легло на плечи моих предков, но иногда приходит «ответочка» кармическими долгами. Я рада, что вокруг меня, в основном, мои здравомыслящие единомышленники, так как февраль 2022 года снова разорвал мир на два лагеря. Остается только молиться и верить. Все остальные трудности, кроме тяжелых болезней не трудности, особенно если их можно решить деньгами.

Я очень сентиментальный человек, обычно плачу от радости, от сильных эмоций. Заплакать от счастья легче, когда горе и беда, плакать некогда, организм должен быть собран и готов к действиям.

Первый раз я увидела море в 8 лет, и по меркам СССР это было круто. Я разговаривала с некоторыми своими сверстниками, родители которых не могли себе позволить поездку на море с детьми, поэтому они осваивали море уже самостоятельно в сознательном взрослом возрасте. Да, это был не люксовый отдых по системе «все включено», но зато это была какая-то свобода и обретение новых ощущений и навыков. Тогда я перестала бояться воды, увидела дельфинчика, ската, наблюдала, как два моря в бурлящем водовороте соединяются вместе. Это было на косе Тузла, близ города Керчь, там, где сейчас построен Крымский мост. Я теперь прекрасно знаю, как выглядит настоящее детское счастье.

Я очень люблю своих друзей, несмотря на то, что друзей много не бывает, их все-таки есть у меня и не так уж мало, и это тоже огромное счастье. Мне кажется, они и есть мои ангелы-хранители, те, кто со мной всю жизнь, несмотря ни на что.

В моей жизни был пожар и потоп, медные трубы, надеюсь, тоже будут. Как сказал один творческий человек, одну книгу про всю свою жизнь написать невозможно, да и не надо. Я очень надеюсь и верю, что эта будет первой книгой о моей жизни, дальше будут другие, мне еще есть чего вам рассказать. В первом приближении как-то так. И как сказал очень уважаемый мною землянин: «Поехали!»

Мои родители

Мне очень повезло с родителями. Это, наверное, потому что они очень меня ждали. Именно меня. Сейчас в ходу понятие о том, что дети сами выбирают своих родителей еще до рождения. Так вот, я их выбрала, где уж они там шатались по поселку сначала по параллельным улицам, затем, взявшись за руки, я не знаю, но все получилось очень чинно, благородно и своевременно. Суета в таком деле чревата непоправимыми последствиями. Поженились они за пять лет до моего рождения, чего они там торопились, я не в курсе, но когда я таки их нашла, мама окончила институт, успела поработать в школе, папе посчастливилось перейти работать в Звездный городок, более того, они получили свою первую крохотную, но отдельную однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Меня часто уличали в излишней рассудительности и конструктивности мышления, скорее всего, это качество было у меня еще до рождения. Короче говоря, этот головастый младенец в прямом смысле слова, который доставил немало хлопот собственной матушке процессом рождения на этот свет, нашел своих родителей именно тогда, когда это было нужно. Бинго!

Бабан

Мне посчастливилось застать обеих бабушек, одну совсем не долго, к моему большому сожалению, другая, к счастью, дождалась правнука, чему очень радовалась и чем безмерно гордилась. Так вот речь пойдет о бабушке со стороны отца. С легкой руки моего юморного супруга мы стали называть ее «бабан», нечто среднее между «маман» по-французски и предполагая, что человек, называемый таким словом довольно основательный и фундаментальный. Про галерею ее лучших качеств немного позже, а начну с самого начала.

У бабана был синдром матери-одиночки. Несмотря на то, что она родилась в полной семье, где постоянно рожали детей, у нее самой такого счастья не случилось. Ей пришлось очень рано повзрослеть. Шурка, как ее звали близкие, была старшей в семье младшего сына Захара Шибаева, Степана. Семейная жизнь в те годы у деревенских не отличалась радостью и нежностью. Жили, вроде бы, не плохо, работали, не голодали, но жизнь была гораздо сложнее и тяжелее, чем представлялась мне. Люди были более суровыми, скрывали свои чувства, лишний раз было не принято как-то показать свою нежность, свои эмоции. Люди очень уставали, потому что постоянно были в работе, и не просто сидели за столом, что, как показала жизнь, тоже зверски утомляет, а таскали пудовые мешки, запрягали лошадей, носили воду из колодца, стирали белье в ледяной воде в проруби.

О какой нежности тут можно было говорить? Поэтому первый вопрос, который она обычно задавала моим новым друзьям, о которых она ничего не знала: «Ты замужем? Ты женат?» Возможно, это звучало не всегда тактично и уместно, но ей обязательно надо было это выяснить, чтобы понять масштабы комплекса неполноценности того или иного человека, вращающегося в моем кругу, а главное, лишний раз напомнить о своем комплексе себе самой.

Многие считали ее беззаботной и не очень далекой, не принимающей ничего близко к сердцу, вела она себя примерно так, любила громко посмеяться, пошутить, как говорится, ляпнуть иногда не в бровь, а в глаз. Зато ее шуточки многие вспоминают до сих пор, ведь они же были не злобные. Коронная шутка бабана была про «лавку, на которую хорошо гроб ставить». Пошутила она в процессе организации столов и посадочных мест к моему дню рождения. Когда из сарая принесли добротную лавку, на которую можно было усадить к ряду человек пять. Фраза многих шокировала, особенно в праздничный день. Но постепенно всё было сведено к смеху, никто ни на что не обиделся. И мне кажется, сказала она это не от того, что была не умной, она все время следила за реакцией окружающих и анализировала, кто и как реагирует, таким образом изучала людей. Надо сказать, что бабушка никогда не выворачивала свою душу наизнанку, а припасено там было не мало, и не для слабонервных граждан.

Когда ей исполнилось 18 лет, умер её отец, кормилец, опора и главный добытчик. Ему было всего 48 лет, тогда это считалось уже весьма преклонным возрастом, ему не повезло, у него была онкология желудочно-кишечного тракта. Возможно, обратись он в начале болезни, ему смогли бы помочь, но тогда люди терпели до последнего, и хоть ему закрыли глаза на Большой Пироговской в Москве, где сейчас находится Первый Медицинский Университет имени И.М.Сеченова, вероятно, все было уже на последней стадии. Ну и онкологию в 1936 году еще лечить не особо умели. Короче говоря, бабуля моя стала старшей во всех смыслах. К тому моменту она окончила медицинское училище по специальности «Акушерство» и ее направили работать в родильный дом в деревню Очаково, что под Москвой.

Сначала семья жила в Заокском районе Тульской области, в живописных местах с богатой природой, родниками и водоемами, которые привлекают любителей экотуризма. А раньше там просто жили и работали крестьяне. Деревня называлась Дурнево, сейчас ее переименовали в Лужки, по состоянию на 2010 год там числилось всего 2 человека. Хотя мои предки были далеки от таких ассоциаций. Конечно, «академиев» они не заканчивали, но были целеустремленными и высокомотивированными ребятами.

Мой прадед, Степан Захарович, хотел работать на земле, запасать зерно, думал построить мельницу. Семья росла, надо было всех кормить, делать запасы, вкладывать в дальнейшее дело. Но события 1917 года «обломали» все мечты и идеи. Пригнали дармоедов, моих родственников обозвали кулаками, тех, кто реально горбатился до седьмого пота. Их выдавили из сельской местности, и им пришлось постепенно переехать в город Серпухов от греха подальше. В столь «веселое» время все могло просто закончиться стенкой, Бог всемогущий миловал.

Прадед, конечно, это сильно переживал. Была сломана еще одна судьба, семья осталась без кормильца. Я сейчас думаю, Господи, сейчас женщины спокойно рожают детей после сорока пяти, а моя прабабушка, Мария Федоровна, в сорок пять была похожа на высушенную старушку, сгорбившись у гроба своего Степы в окружении любимых птенчиков. А жить дальше было надо, и что-то придумывать и решать.

Вставлю и я свои пять копеек. Сейчас люди мечутся, ищут себя, страдают, что так и не заработали свой миллиард, не купили очередной «Мазератти», не вложились в очередные три квартиры в престижном районе. В то время были другие понятия. Я не говорю, что надо довольствоваться хлебом с водой — это тоже не вполне себе вариант. Нет, просто тогда реально деловые и рабочие люди очень страдали от того, что у них были какие-то возможности, а с приходом большевиков все эти возможности пошли прахом. Прадед еще какое-то время покрутился в городе, потом заболел и уже не вышел из «штопора». Его старшие братья успели стать знаменитыми, они умудрились открыть лавки щеток и кистей братьев Шибаевых, и эти изделия еще использовались в сапожных ларьках в Москве на улице Горького, ныне Тверской. Моя бабушка однажды это обнаружила в 60-х годах прошлого столетия.

Таким образом, Шура Шибаева стала взрослой в одночасье в 18 лет. Папку похоронили, мамка с сестрой и младшими братьями остались в Серпухове в бараке, сама она, окончив медицинское училище была направлена работать в роддом в деревню Очаково, что под Москвой. Снова вся надежда была на нее. А так хотелось счастья, радости, семьи. Но ничего не получалось, может быть, всему виной был взрывной характер, а, может быть, судьба ждала того самого случая.

Жизнь часто диктует свои правила вопреки твоим помыслам, ты вот напридумываешь себе с три короба, нафантазируешь, а тут, бац, и все идет по другому сценарию. Поработав какое-то время в родильном доме, где надо сказать, Александра показала себя, как выдающийся сотрудник и даже была премирована за проведение ряда сложных родовспоможений, бабан решила идти учиться дальше, пошла на курсы при медицинском институте. И было это как раз тогда, когда на пороге стояла война. Соответствующие коррективы были внесены, не надо сложно объяснять, что обученный специалист с медицинским образованием да еще и с опытом автоматически попадал на фронт.

Слава Богу, что мы не можем даже на йоту представить, как это быть на войне. А она смогла, и представила, и прочувствовала это в полной мере на своей шкуре. Раньше люди были более строгие, скупы на слезы и сантименты. Могу представить, как моя прабабушка, Мария Федоровна, провожала Шуру на фронт. Собрала в узел все необходимое, перекрестила и подтолкнула к выходу, потому что долгие проводы — лишние слезы. Не до телячьих нежностей было всем. Бабан мало рассказывала про войну, вообще все воевавшие в нашей семье, про войну не любили говорить, знаю, что воевала она под Ржевом, думаю, что дальнейшие подробности будут излишними.

Она была операционной сестрой в отделении конечностей, то есть, целую смену помогала спасать солдат, у которых были повреждены руки или ноги. А так как они, в основном, были повреждены, да расплющены в лепешку, что их надо было срочно ампутировать, иначе было не избежать гангрены, особенно в жару. А как отпилить ногу без наркоза — стакан спирта и скрученное полотенце в зубы, чтобы не раскрошились, и работать, день и ночь. А еще постоянно менять дислокацию, потому что непрестанно бомбили и рыть землянки, переносить раненых на своих хрупких плечах. Она мне однажды рассказала жуткую, на мой подростковый взгляд, историю. В жару им очень помогали опарыши, личинки мух. Когда раненый солдат долго лежал под раскаленным солнцем, простите за подробность, его кровавую рану обсиживали мухи, так вот опарыши вычищали раны от гноя, что очень помогало медикам в отсутствие средств дезинфекции в достаточном количестве. И лицо ее всегда было такое спокойное, даже с легкой усмешкой, когда она про все это рассказывала. В очередной раз я убеждалась, что наш народ победить было просто невозможно.

На войне у моего бабана случилась любовь с Петром, причем, в нашем понимании это было кино с невероятной перемоткой, потому что тебя могли убить в любую секунду. Убивали постоянно, много, люди исчезали, было ОЧЕНЬ страшно. Любовь была такая, чтобы выжить, хоть кому-то, причем, никто не знал, кто выиграет в этой адской лотерее. Повезло выиграть ей, когда она узнала, что ждет ребенка. Наверное, если б не это, я б сейчас тут не распиналась. Ближе к делу ее отправили домой рожать, а Петр погиб под танком, даже не оставив ей свою фотокарточку где-то под конец 1943 года. В июле 1944 года родился мой папа, на войну она больше не вернулась. Папуля спас ее от ада войны, дальше ждал ад соцреализма матери-одиночки, но это было немного позже. Я думаю, когда она смотрела на туго запелёнатый сверток, она видела своего Петю, солнышко и ромашки в поле, а не землянку со стонущими мужиками, которым постоянно отпиливали, то руки, то ноги, наш мозг пытается забыть плохое, заместив его хорошим. Бабан была из тех, кто никогда не стонал, не просил, не жаловался. У нее был жесткий и волевой характер, с ней было порой очень сложно, но теперь я понимаю почему, хотя понять того, что было с ней, я никогда не смогу и, слава Богу…

У бабана никогда не пропадало ни хлебной крошки, ни зернышка пшена. Она не была жадной, она просто не допускала, что еду можно выбросить. Бабушка одна из немногих в нашей семье знала, как тяжело все это иногда доставалось, поэтому, съев кусочек хлеба, собирала крошки со стола в ладошку и также отправляла их в рот. Это выглядело трогательно, кто-то мог это осудить, назвать некультурным, к счастью, среди нас таких не было. Нас в Советском Союзе тоже воспитывали, что хлеб выбрасывать — это преступление. Но чем лучше и сытнее мы начинаем жить, тем более размытыми становятся грани между вкусным и невкусным хлебом. Совсем не осталось людей, которые блокадные 125 граммов в сутки ждали как манны небесной и делили этот кусочек из клея и опилок на пять частей, чтобы прожить еще один день и постараться выжить.

Закончу главу на позитивной ноте, однажды у нас сгорел дом. Смешно, правда? Это было реально и смешно, и грустно, но об этом я расскажу как-нибудь отдельно. К счастью, кроме дома никто непосредственно не пострадал. Пришло время его разбирать и думать, что же построить на месте пожара. Бабан была самым активным участником разбора дома и подготовки к строительству. В 1996 году страна еще не оклемалась от полного разграбления, производств почти не было, поэтому купить такие элементарные вещи, как гвозди и кирпичи, было практически невозможно. От старого дома осталось много гнутых гвоздей, которые служили крепежом деревянных конструкций, а также некоторое количество кирпичей, из которых была сложена какая-то внутренняя стенка. Так вот, бабушка сначала собрала все гнутые гвозди и методично сидела и выпрямляла их на пне молотком, напевая себе под нос какие-то веселые песенки. Когда гвозди были готовы, она собрала все кирпичи от разрушенной кладки и также аккуратно и целенаправленно очистила их от остатков цементного раствора. Как гвоздей, так и кирпичей оказалось вполне прилично, все они пошли на строительство внутренних переборок. Так вот!

Моя бабушка, Александра Степановна, была очень мощным человеком, ужиться с ней было практически невозможно, мы с ней постоянно спорили, ругались, она не уступала никому до самого конца. Она была счастлива, что жизненный цикл её сложной и многогранной жизни был довольно длинным, 85 лет, и она дожила до своей третьей производной, умирать можно было спокойно. Я очень благодарна ей за гены и черты характера, которые позволяют мне жить в наше не простое время и верить только в хорошее.

Бабушка Ира

Есть люди-ангелы, которые ненадолго прилетают погостить на грешную землю, а потом очень быстро улетают обратно. Такой была моя бабушка Ира, мама моей мамы. Родные звали ее Ирочка, ученики — Ираида Семёновна, я — просто бабушкой. Она была очень хорошей и моей-моей до мозга костей. Если б она прожила хотя бы лет на 20 больше, чем ей было отведено, она была бы крепкой опорой лично для меня, у нас с ней была своя связь, свои сигналы. Но все быстро закончилось холодным и промозглым мартом 1985 года. И мне пришлось все делать самой, а так хотелось, чтобы кто-то еще что-то сделал и подумал за тебя.

Я повесила на стену ее портрет в костюме украинки, на голове венок и разноцветные ленточки по плечам. Она была наполовину украинкой, по фамилии Казачок, на этой фотографии ей лет 19—20, еще до войны, на лице благородная улыбка. После войны осталось не так много фотографий, и на них она почти не улыбалась, строгое лицо, умные целеустремленные глаза, идеальный профиль, точеный нос и грусть, которую могли заметить не все.

Она родилась в очень интеллигентной учительской семье. Отец, Семен Степанович Казачок, был родом из Сумской области. Родители были оба украинцами, Степан Давыдович и Ганна, к сожалению, мы даже не смогли узнать отчество моей прабабушки. Ее звали на украинский манер, по-нашему Анна. Жили бедно, в глуши, Семен учился в церковно-приходской школе, точно не знаю, но скорее всего окончил порядка пяти классов, в свободное время служил псаломщиком, за что потом пришлось скрываться от красных, которые устроили гонения на людей, связанных с церковью. Этого образования моему прадеду хватило, чтобы преподавать в начальной сельской школе. Более того, когда они уже жили в Подмосковье в районе Черноголовки, дед Семен заведовал кустом начального образования Черноголовского района. Все дети сёл и деревень, которых он учил, были и его детьми. Всю жизнь они трудились на пару с моей прабабушкой, Евгенией Ивановной Поповой-Казачок.

Бабушка Женя, как я ее звала, происходила из семьи позажиточнее. Они жили в Воронеже, мать была из мещан, водились денежки, все дочки, а их было четверо могли учиться и окончить гимназию, но это сделала только моя прабабка, которая была самой младшей, остальные решили не заморачиваться. Так сложилось, что год окончания гимназии выпал на 1917. Февраль уже не сулил ничего благопристойного, а ближе к концу года, как вы знаете, жизнь в Российской Империи резко изменилась. Все капиталы семьи Поповых рухнули, моя прапрабабка не пережила этого несчастья, и, как мне рассказывали в детстве, умерла от разрыва сердца, говоря современным языком, от инфаркта миокарда. Отец, Иван Васильевич, мой прапрадед, оказался покрепче. Вскоре Женя встретила Семена, и они уехали в глушь в Сумы. Гимназическое образование России тех лет, которое до сих пор считается чем-то вроде эталонного, без проблем позволило Евгении работать учителем начальной школы без дополнительной подготовки.

Не мудрено, что Ирочка и ее младшая сестра Валя тоже выбрали педагогический путь в жизни. Тетя Валя учила малышей в начальной школе, бабушка Ира преподавала русский язык и литературу. Она была выдающимся педагогом и прекрасным воспитателем. За все годы работы в школе про нее говорили только в превосходной степени, я не преувеличиваю, это чистая правда. Когда называли ее имя, даже самый суровый человек становился мягче и на его лице зарождалась улыбка. Она была учителем и человеком с большой буквы. Я никогда не забуду толпу людей, стоящих по обочинам улицы, когда мы везли ее хоронить. В основном, это были ее ученики, они стояли и махали ей рукой, провожая в вечность. Наверное, так и стоит прожить жизнь, пусть даже совсем не долгую, это дано далеко не всем.

Несмотря на кажущуюся строгость и хладнокровие, внутри моя бабушка Ира была абсолютно мягким и добрым человеком, который так и не научился выстраивать личные границы, говорить «нет», и этим пользовались все. Мне жаль, что я была слишком мала. О, если бы я тогда могла, я бы закрыла ее собой, поставила бы высокий забор, повесила бы плотный занавес, чтобы к ней никто не мог добраться просто так, чтобы она могла иногда делать то, что хочется только ей. Она была человеком мира, она была нужна всем, она не могла жить по-другому. Наверное, поэтому ее так быстро израсходовали, мою Ирочку, мою звездочку, мою теплую и добрую бабушку. Прошло 37 лет, я до сих пор очень грущу без нее. Остается радоваться тому, что я хожу по тем же дорожкам, по которым ходила она, копаю ту же землю, смотрю на то же небо. Волею судеб еще осталось несколько красных тюльпанов, которые когда-то сажала она, видимо, в них она и поселилась, чтобы быть с нами и оберегать нас…

Дедушка и пирожки

Мой дедушка собирался прожить сто двадцать лет, и он бы это сделал, если б не роковая женитьба на старой карге. Но это отдельный рассказ, который совсем не заслуживает вашего внимания. Мы поговорим про пирожки. И не про бабушкины, которые были бесподобны, а про те самые пирожки. Тот, кто жил в СССР, меня поймет и каждый вспомнит такие серые тумбы-лотки, над которыми возвышалась солидная дама в накрахмаленном переднике и нарядном кокошнике. Я даже не могу передать, как любила эти пирожки. Их запах, цвет, как они тянулись, когда ты норовил их откусить. Это было верхом совершенства кухни для моих тогдашних пяти-шести лет. В окружении династии педагогов, долгожданный и выстраданный ребенок должен был питаться правильно и здорово. Но были пирожки…

Когда мой единственный дедушка перестал быть директором школы, он перешел на должность главного снабженца, а также логиста и начальника транспортного цеха для большой семьи. При наличии вишневого «Жигуленка» первой модели, а по простому «Копейки» это было делать не сложно. Так вышло, что при наличии других внуков у деда, я оказалась самой козырной, меня не брали в ясли, дед больше не работал, поэтому, ну вы поняли, я много времени проводила с ним. Мы ездили по району в поисках еды, домашней утвари, запчастей и так далее. Мы никогда не проходили мимо лотка с пирожками. Это была высшая степень блаженства. Но моя мама не приветствовала уличного питания деточки.

Однажды мы поехали на закупки втроем: дед, мама и я. Дедуля довез маму до гастронома и она выдвинулась добывать продукты. Во времена развитого социализма ты никогда не знал, что тебе «обломится» в магазине сегодня, каждый день таил в себе сюрприз. Мы с дедом остались ее ждать. Но что меня всегда радовало в таких ожиданиях, так это то, что неподалеку от магазинов всегда размещался лоток с жареными пирожками, тетя в фартуке и чепце, и манящий запах. Этого я не забуду никогда. Ждать маму можно было долго, поэтому мы, закрыв машину, выходили на проверку содержимого серебристого ящика. На наше счастье пирожков было достаточно. Пакетов тогда не было и пирожки упаковывали в скрученные кульки из бежевой, как сейчас модно говорить «крафтовой» бумаги. Через несколько секунд бумага промасливалась жиром и становилась не менее вкусной и ароматной, и ты ловил себя на мысли, что ты ешь пирожок или бумажку.

Взяв с десяток пирожков в кулек, мне сразу выдали один с персональным крафтовым квадратиком, чтобы не испачкать руки. Вы бы видели мое лицо. Дед тоже ликовал, потому как доставить наслаждение любимой внучке, всегда входило в его планы. Румяный, ароматный, рыже-коричневый, слегка резиновый пирожок, который можно было жевать довольно долго. Не знаю, на каком масле их жарили, но пахли эти пирожки нечеловечески вкусно.

Короче говоря, под гипнозом от первого укуса я зависала и кайфовала. Опытный дед уничтожал уже третий пирог. Казалось, что это будет длиться вечно, но… О, небо! Открылась дверь магазина и оттуда показалась мама с сумками и авоськами. Вероятно, либо очередь была не очень большой, либо я в своей нирване напрочь забыла про время. Заметив родительницу, мой мозг начал давать мне молниеносный сигнал, есть быстрее, иначе отнимут, как это случалось не раз. Что я помню, и что спасло мой пирожок от гибели вне моего желудка, это была хриплая команда моего деда: «Быстро добирайся до мяса!». В ту же секунду нирвана была ликвидирована, а пирожок благополучно был отправлен на свое место в мой желудок.

К слову, еще раз я получила порцию несказанного удовольствия от поедания жареных пирожков немного позже в городе Гай Оренбургской области, на родине дедушки. Мама с папой решили посетить историческую родину уральского края и мы всей семьей полетели в город Орск на турбовинтовом самолете АН-24. Для описания всех нюансов моего первого авиапутешествия потребуется много букв и знаков, еще больше бумаги. Поэтому эту часть турне на границу Европы и Азии я деликатно опущу.

Так вот, кто жил в СССР и не был членом семьи партийных бонз, то знают, что люди мясо в те времена каждый день не ели. Мясо было не то, чтобы деликатесом, но и в изобилии на полках магазинов не пылилось. Собственно говоря, чем дальше люди удалялись от центра Страны Советов, тем меньше становилась концентрация мясных продуктов на душу населения и на квадратный километр площади. За Уральским горами жили и трудились доблестные потомки Данилы-мастера, а если совсем просто, то шахтеры. Работа у них была сложная, опасная, но хорошо оплачиваемая. Что характерно, потратить деньги дома у шахтеров и людей, причастных к этому бизнесу, назовем вещи современным языком, не получалось, все увозилось в Центр, поэтому свои отпуска люди тратили на путешествия по добыче материальных ценностей, добытых непосильным трудом.

Самое главное, что в регионе было развито и мясо-молочное производство, но на Урале вместо мяса простым людям доставались только субпродукты, простите за просторечье, но эти части назывались в народе: ухо, горло, нос, сиськи, письки, хвост. Все вышеперечисленное перемалывалось в мощных мясорубках, добавлялись соль и перец и данным месивом начинялись пирожки на один укус, которые были очень похожи на те, от которых у меня сносило «башню» в глубоком детстве. Как выяснилось, адептов таких пирожков среди моих оренбургских родственников было, хоть отбавляй. Поэтому, когда дядя Юра сказал, что сейчас перекусим и через некоторое время принес огромный пакет, полностью заполненный пирожками, я поняла, что это генетические штучки. Пирожок стоил 7 копеек, мой дядька, не долго думая, закупил вкусняшек на 7 рублей аж 100 штук, и стал кормить нас. Это было что-то невероятное. Я снова вспомнила тот кайф, который испытывала, поедая пирожки с дедом. Ливер, которым были начинены орские пирожки был бесподобным, и пускай там не было мяса, они были фантастическими, «одноукусочными» и такими же манящими и резиновыми, от которых нельзя было оторваться ни взрослым, ни детям. Надо сказать, что моя мама уплетала эти пирожки с исторической родины со скоростью среднего гоночного болида и даже слова мне не сказала, что это вредно. Самое главное — это время и место, а также подходящая компания.

Мой папа

Мой папа Боря спустился на грешную землю мальчиком-ангелом, который спас свою маму от гибели в пекле войны. Он был и есть очень хороший мальчик, только его никто не мог защитить. До 11-ти лет он жил в городе Серпухове с мамой и бабушкой, но он не вписывался в рамки заведенных правил, у него не было официального отца, поэтому он был не такой как все. Его мама страдала от этого и думала, как решить этот вопрос. Нашелся один человек, который взялся сделать мою бабушку честной женщиной и усыновить ее ребенка, то есть моего папу.

Все было, вроде бы, не плохо. Но как только мама с сыном переехали из Серпухова в Монино, у моего папы начались не простые дни. Выяснилось, что человек, который «осчастливил» мою бабушку, с самого начала рассматривал ее в комплекте в «довесочком», как добротную рабочую силу. У них был огород, хозяйство, небольшой скотный двор, нужны были работники. Назад дороги не было, иначе позор был бы колоссальный, пришлось терпеть.

Мой папа — это самый честный и сильный человек, которого я когда-либо встречала на свете. В то же время, его детские травмы оказались настолько токсичными, что он до сих пор пытается выпутаться из этой паутины. Он до самого конца был предан своей матери, когда она уже не вставала, он ухаживал за ней, как когда-то она за ним, младенцем. Он кормил ее с ложечки пюре, так как ее организм уже не принимал твердую пищу. Мой папа достойно был со своей мамой до последнего вздоха, она до самого конца гордилась им и была благодарна ему за все.

Самым большим ударом для него было то что, когда его мать-таки решилась развестись с его отчимом, эта мразь-отчим подал на разусыновление, через 25 лет, после того, как сделал доброе дело. Он в какой-то момент испугался, что мой папа-ангел пойдет отсуживать свою часть причитающегося ему имущества. Царица небесная! Надо было до такой степени быть подонком, чтобы подумать такое. Для верности этот бывший папа-дедушка настрочил доносов в КГБ, чтобы моего папочку для верности выгнали из армии и из партии, ну, типа поигрались, и хватит. Кто-то свыше помог, папу не тронули, но седые волосы в 36 лет и хронический невроз навсегда останется с ним. Мой папа-ангел, который прилетел сюда, как спаситель, сложил крылья, он очень устал, но надо было жить, растить детей, работать. Намотав сопли на руку, мой папа идет по жизни вполне уверенно, несмотря на удары судьбы. То, что нас не убивает, делает нас сильнее — это факт.

А теперь абстрагируемся от предыстории и суровых реалий. Я расскажу вам про моего папу в отпуске. Обычно он всегда серьезный и занятой, шутка ли тренировать космонавтов. Мои одноклассники считали его довольно суровым мэном. Даже кое-кто побаивался. Но когда мой папа садился в поезд или самолет, осознавая, что начался отпуск, он превращался в абсолютно другого человека. Мы играли в карты, домино, папа начинал хохмить, шутить, работа оставалась далеко за кадром, я очень любила его таким. Он реально превращался в другого человека.

Однажды в 1984 году, в августе мы поехали Керчь. Раньше отпуск был настоящим отпуском, включая дорогу почти целый месяц. Хватало времени, чтобы отдохнуть, насладиться и устать от отдыха. Хотя я не очень помню, чтобы сильно рвалась домой. Что-то появлялось новое, знакомые, друзья, встречи, впечатления, нужно было время, чтобы все это переварить. В Керчи я была уже однажды в 8 лет, меня впервые привезли на море, в Москве гремела Олимпиада-80, город был стерилен до безобразия, мне тогда еще были не ведомы нюансы политической ситуации и международной напряженности, у меня протекало самое что ни на есть счастливое и беззаботное детство. С Похвальным листом я окончила 1 класс и отдых на море был заслужен на сто процентов. Тогда мы отдыхали с родителями втроем, младший брат Сережа был слишком мал и его оставили с бабушкой и дедушкой в Монине.

Второй раз мы прибыли на Крымский полуостров всей семьей, я окончила 5 классов, Серый собирался идти в первый. Погода была замечательная, было и жарко, но одновременно и комфортно. В этот раз мы остановились в поселке Героевка. Немного расскажу про те места.

Изначальное название поселка — Эльтиген, что в переводе с крымско-татарского означает «край героев». Первое упоминание об Эльтигене относится к 1842 году, поселок появился на карте Крыма в качестве малой деревни. Позже деревня, вместе с остальной частью Крымского полуострова, вошла в состав Российской империи и была приписана к Сарайминской волости. Основными занятиями жителей были земледелие, скотоводство и рыболовство. Действовал рудник Эльтиген.

В 1943 году в Героевке была высадка легендарного Эльтигенского десанта — освободительной операции, в ходе которой в течение 40 дней советские солдаты вели сражение с немцами. Итогом операции стало начало освобождения Крымского полуострова от фашистских захватчиков. В память об Эльтигенском десанте, поселок переименовали в Героевку.

Что характерно, как только мы прибыли туда, папа сразу стал нам про это рассказывать. Я думаю, что он подготовился заранее дома. Было очень интересно, таинственно и страшно. Даже тогда, мне двенадцатилетней девчонке было жутко от того, что я попыталась представить, сколько людей полегло на этом месте, сколько огня, железа и свинца ушло в эту землю, насквозь пропитанную кровью солдат с обеих сторон. В один из дней папа предложил сходить на гору и посмотреть, что там есть интересного.

Гора была очень высокой, это был крутой склон, заросший травой. На юге мало лесов, там, в основном, степи и искусственные посадки фруктовых деревьев, так, растут иногда редкие кустарники, а обычный вид — это гористая местность, заросшая травой. Поднялись мы туда достаточно быстро, хотя трава была скользкая. Наверху гулял ветер и было видно все вокруг, и море, и поселок, и облака, и корабли. Захватывало дух. День мы выбрали не очень солнечный, поэтому на самой верхотуре было даже прохладно. Мы решили пройти вперед и посмотреть, что лежит на поверхности. Папа сделал на это акцент, он явно о чем-то догадывался. Конечно, мы не были там первыми, но, мне кажется, особо часто туда люди не забирались, если только какие-то поисковые группы, которые в то время уже вовсю работали в местах, где шли бои во время последней войны. Не успели мы пройти несколько метров, как в глаза нам бросилось что-то белое. Это был фрагмент берцовой кости человека. Заметьте, на дворе был 1984 год, с момента окончания войны прошло 39 лет, выросло 2 поколения, а кость погибшего в 1943 году лежала спокойно на травке. Мы с Серегой как-то отпрянули, честно скажу, даже испугались. Папа взял ее в руки, она была сухой и еще довольно крепкой. Мы пошли дальше, папа присел на корточки и стал ворошить траву, через некоторое время в его ладони появилась то ли гильза, то ли пуля. Было ощущение, что начни копать глубже, и можно выкопать останки людей и орудий без особого труда. Идем дальше, папа носком ботинка цепляет что-то коричневое и плоское. Смотрим, это подошва от сапога, при детальном изучении выясняем, что гвозди, которыми подошва была приделана к сапогу спиральные, такие были только у немцев. Нас начинает одолевать дрожь, как от холода, так и от страха. Пройдя еще какое-то расстояние, мы находим фрагмент человеческого черепа с зубами и складную саперную лопатку, наверное, тоже немецкую, у наших таких еще не было. Про гильзы, пули и осколки снарядов я даже не говорю.

…Немного отвлекусь. Вспоминаю свое детство от пяти до двенадцати лет, когда очень популярна была уличная игра «войнушка». Тогда много детей носилось толпами по улицам, никто ничего не боялся, дети гуляли одни без взрослых лет с пяти точно. Играя в войну, уличный коллектив разделялся на 2 противоположных лагеря: «наши» и «немцы». Все хотели быть «нашими», но кому-то выпадало играть на стороне врага, разыгрывали на пальцах. Играли, брали в плен, без агрессии, пыток и издевательств не было. До сих пор слово «наши» в голове. В каждой семье был кто-то, кто воевал, в каждой семье были потери. Старшее поколение не ругало нас за эту игру, наверное, они считали это естественным следствием событий 1941—1945 годов. «Наши» обычно побеждали. Мне кажется, те кто воевал на стороне «немцев» не особо сопротивлялись, все дети хотели, чтобы побеждала правда, справедливость и любовь. Такие вот были у нас игры…

В какой-то момент мы поняли, что устали и надо поберечь силы для спуска вниз. Засобирались обратно. В голове бушевали бои, конечно, в свои 12 лет я мало еще что понимала в этой жизни, но базовые знания о том, что было в 1941—1945 у меня были, был дед, бабушка, которые воевали, был дед, который погиб, был день Победы, который торжественно праздновали каждый год 9 мая и все взрослые плакали. Когда мы пришли домой, папа сказал, что нам повезло, наверное, в земле могли быть мины. В принципе, где-то он был прав. Вот такой у меня папка! Как же я любила его на отдыхе, по-особенному, он всегда был добрым и позитивным.

А самое классное, что он вытворял на море ночью, когда было совсем темно. На небе светила Луна и это было единственной подсветкой. Тогда я тоже была очарована магией лунного света. Так вот, папа набирал в ведро воду, сам заходил в море и обливался этой водой и тело его начинало мерцать мелкими неоновыми точечками. Так развивается планктон, богатый фосфором, и у этого чуда есть научное название — биолюминесценция (дословно — «живое свечение»). Светится море обычно в августе. И папа знал об этом и приготовил нам такой сюрприз. Мы были в некотором приятном шоке, а папа прыгал, пел и бегал по щиколотку в воде, обливаясь мерцающими огоньками, папе было всего 40 лет. Это было незабываемо и такого, к великому сожалению, больше никогда не повторится, по крайней мере, в том составе действующих лиц…

Доброта спасет мир

Моя мама, Лариса Михайловна, очень рано стала взрослой. Понятное дело, дети, рожденные сразу после войны, не могли быть эфемерными созданиями. Их родители залечивали раны, восстанавливали нервы и здоровье, подорванные войной, а дети, рожденные от поколения Победителей тоже привыкали к окружающей действительности, в основном, самостоятельно. Родилась мама в январе 1947 года, казалось бы, полтора года назад закончилась война, но в целом, в стране было еще достаточно плохо и тяжело. Бабушка рассказывала, что в родильном доме не всегда хватало дров, чтобы регулярно топить, поэтому роженицы, исхудавшие до состояния «кожа и кости» своими телами, грели своих детей, как могли. Слава Богу, мама родилась здоровой без особенностей, как теперь говорят. Дома у них еще не было, дедушка вернулся с фронта и надо было срочно начинать новую жизнь.

Мой дед, Самойлов Михаил Данилович, 1908 года рождения, родился в селе Кандауровка Чкаловской области, ныне Оренбургской, в многодетной семье. Доживших до солидного возраста было пятеро, четыре брата: Михаил, Иван, Николай, Александр и сестричка Анечка. В те времена, особенно, в деревнях, детей в семьях было много. Дед был старшим, хотя самым маленьким по росту, где-то 165 см с размером ноги 38—39. Как говорится, мал золотник, да дорог. С самого начала парнишка был сметливым и сообразительным. К годам 17—18 его уже готовили женить и заводить свою семью, ибо приходила пора отпочковываться от основного родового ствола и начинать строить свою ветвь. Но Миша был заточен немного под другое. Его мозг хотел развиваться и учиться, пахать землю и ходить на охоту за хорьками, в тех местах это был промысловый пушной зверёк, совсем не входило в его планы. Тем не менее, невесту ему уже подобрали, сыграли нехитрую свадьбу, готовили построить дом или пристройку, чтобы молодая семья спокойно начала свою самостоятельную жизнь. Было это в 1926 году. Возражений не принималось, тогда все решали старшие, молодежь должна была слушать патриарха рода. В данном случае, понятие «слушать» это было не про моего дедулю.

В то время в городе Харьков, который был столицей молодой советской социалистической республики Украина, обосновался младший брат отца Михаила, Никифор Иосифович Самойлов. Мужик он был хваткий, возможно, не семи пядей во лбу, но ситуацию сёк на «раз», впоследствии он работал завхозом в Академии Наук СССР, окончив «Академию красной профессуры». Отвечал на звонок: «Алло, заместитель директора слушает!» Это надо было уметь. Он давно заприметил, что Михайло нуждается в поддержке и продюсере, как сейчас принято говорить.