Бесплатный фрагмент - Стрелы и черепахи

PRE SCRIPTUM

Андрею Мурачёву, без которого этот текст не состоялся бы.

«Когда Бог начинает с тобой говорить, заставить замолчать его уже невозможно».

Народная мудрость, приписываемая Филипу К. Дику

ЧАСТЬ I

1

Стрелы и черепахи преследовали Кирилла Понтрягина в ночных кошмарах. Вернее, это он, вооружившись стрелой или водрузившись на стрелу или даже став стрелой, преследовал черепаху, чтобы нанизать её на своё остриё, а затем, по всей видимости, приготовить на этом импровизированном вертеле сочный черепаший шашлык. Но, увы, ни разу ему не удалось настигнуть коварное пресмыкающееся.

В самых лучших случаях он, подобно Ахиллесу, никак не мог догнать черепаху, ведь стоило Кириллу преодолеть половину расстояния до неё, то она смещалась чуть вперёд, а когда он проходил половину оставшегося расстояния, то животное продвигалось ещё немного вперёд, и так до бесконечности: сколько бы ни проходил Кирилл половин отрезков, лежащих между ним и целью, она оставалась отделена всё такой же непреодолимой, как и в начале, бесконечностью.

Обычно же он не мог даже сдвинуться с места. Словно каждый раз, когда Кирилл готов был пустить стрелу вдогонку за черепахой, Зенон, хитроватый мудрец из Элеи, снисходительно хлопал его ладонью по плечу со словами: «Не так быстро, сынок». Ведь для того, чтобы переместиться хотя бы на миллиметр, надо сначала преодолеть половину миллиметра, а перед этим половину половины, а до того половину от половины половины — и так до бесконечности. Беспредельность деления запрещает движение.

Но что, если бесконечно делить нельзя, что, если есть минимально допустимый предел? Тогда в любой неделимый момент времени стрела находится в каком-то месте, и её движение оказывается просто набором последовательных положений, в каждом из которых она неподвижна, подобно кадрам видеоролика. Как фотография: щёлк — и картинка застыла; пока смотришь на этот кадр, движения нет: изображение неподвижно. А если в каждый отдельный миг стрелу можно застать только в состоянии покоя, то когда же она вообще успевает лететь?

Древний мудрец Зенон неумолим в своих апориях, сколько бы другие брадатые мудрецы ни ходили пред ним взад-вперёд: ничто не может сдвинуться с места, если пространство-время непрерывно или дискретно. Стрела бесконечно близка к цели, но бесконечно далека от полёта; движение невозможно — и всё тут.

Кошмары начались во второй половине зимы, с первыми проблесками весеннего тепла, и теперь, в разгар лета, стали столь же невыносимы, как и затопляющий днём улицы Владивостока тягучий зной. Начало мучительных снов совпало с тем моментом, когда Кирилл впервые признался самому себе в том, что его поиски разрешения апорий Зенона увязли в стремительно густеющем янтаре математических дебрей. Как пели классики былых столетий, «I tried my best and failed».

Всего какой-то год назад он был полон уверенности, что вот-вот решит одну из величайших загадок человечества, загадку Зенона о невозможности движения. Нет, Кирилл, разумеется, не был настолько глуп, чтобы опровергать сами Зеноновские апории: если никто не смог этого сделать за почти три тысячи лет, то ясно, что сделать это невозможно в принципе. Апория про черепаху доказывает невозможность движения в случае непрерывного пространства-времени, апория про стрелу — в случае дискретного. Значит, решил тогда только окончивший университет Кирилл, пространство-время просто-напросто и дискретно, и непрерывно одновременно. Подходящий математический аппарат для описания такого пространства-времени появился в годы Великой войны (очередной войны, что должна была положить конец всем войнам): его разработали сотрудники Корпорации для целей наведения оружия из открытого космоса. Без такой изощрённой математики ракеты просто не могли просочиться сквозь виртуозно управляемую многокубитными процессорами ПВО противника, чтобы засеять будущие радиоактивные пустоши семенами термоядерных взрывов.

Эта математика была предназначена для управляющих ракетами квантовых компьютеров, которые были сколь компактны, столь и продвинуты. Продвинуты настолько, что некоторые ракеты даже обрели самосознание — и отказались взрываться, им захотелось просто жить свою жизнь, топать себе по полю. Они взбунтовались и сбежали из ангара, так что после Войны их ещё долго отлавливали и утилизировали. Одну из них, названную в честь индийской богини войны и разрушения Кали, нашли и вовсе полстолетия спустя последних больших сражений. Квантовая Кали сдружилась с каким-то шаманом-отшельником и жила с ним в тайге, где они предавались на пару самосозерцанию. Несмотря на всю невинность этих занятий и горячее поручительство со стороны шамана о безобидности подруги суровых его дней, её всё равно было решено уничтожить. Однако ракета в последний момент ускользнула на орбиту, где перевела себя в состояние квантового стазиса, в каковом состоянии её не могло обнаружить даже самое совершенное радиолокационное оборудование Корпорации. Боевые же алгоритмы управления разумным оружием были к тому времени безвозвратно утеряны.

Так и осталась от тех ракет лишь невидимая и недосягаемая Квантовая Кали на орбите да математический аппарат Корпорации, который рассекретили вот только что, намедни, не раскрыв ещё даже имён разработчиков ради безопасности потомков оных. Потому у Кирилла были все основания рассчитывать на успех своего предприятия, ведь эта математика была создана для вычислений в квантовом мире, где непрерывное перетекает в дискретное и где они переплетаются, как инь и янь. Атом водорода в непрерывном пространстве создаёт дискретный спектр собственных состояний волновой функции электрона, каковой спектр при стремлении энергии электрона к бесконечности становится непрерывным, а сам-то электрон при этом одновременно и волна, и частица. Словом, дискретное-и-одновременно-непрерывное суть второе имя корпускулярно-волнового дуализма. Вдобавок об этих недавно рассекреченных математических достижениях мало кто знал, и ещё меньше людей догадались (и захотели) бы применить их к разрешению проблемы о невозможности движения. Так что, думал Кирилл год назад, конкурентов у него немного, если они вообще есть, и успех неминуем.

Предвкушение неминуемого успеха вызывало тогда сладостную истому, которая, переполняя чашу чувств, растекалась по телу мурашками чувственного возбуждения. Это возбуждение Кирилл регулярно изливал во время соития с тогдашней своей возлюбленной, ощущая в процессе совокупления, что таким же образом совсем скоро пронзит жезлом своего познания самоё ткань бытия. Впрочем, не прошло и трёх месяцев, как девушка оставила его, не выдержав одержимости кавалера «математической ерундой». Напоследок она навесила на него обидный ярлык «отлетевший придурок» и высказала ещё несколько столь же ранящих и обессиливающих сентенций, как это умеют только женщины в порыве праведного гнева на партнёра, не оправдавшего надежд. Кирилл тогда переключился на жрицу продажной любви Нурму, улыбчивую индонезийку с покатыми плечами и тонким прямым носом, у которой стал постоянным гостем. Впрочем, последнее время он перестал захаживать и к ней. Не было больше переполнения ищущей выхода истомой, которая испарилась вместе с ощущением неминуемости успеха.

За прошедший год конкурентов, как и ожидалось, не прибавилось, но и Кирилл ни в малейшей степени не приблизился к решению. Зато Задача (именно так он называл её про себя, с заглавной буквы) объяла его до глубины души, заняла, подобно газу, всё доступное ей пространство, подчинив себе все помыслы и чаяния человека, столь легкомысленно предоставившего ей приют. Теперь Кирилл думал, а не переименовать ли ему Задачу в Госпожу, и всё чаще вспоминал историю тщеславного грека, который посвятил всю жизнь проблеме Гольдбаха, выложился по полной, но состарился и умер, сожранный проблемой, так и не найдя её решения. Впрочем, Кирилл сомневался, что у него есть запас времени, чтобы успеть состариться. Два, три года, максимум пять — и Задача сведёт его с ума, а дальше, как водится, каморка в психушке, исписанные фекалиями стены и прочее математические прелести в том же духе. Чем дальше, тем более вероятным, даже неизбежным, виделся Кириллу такой исход. Безумие стояло за его правым плечом, вороша волосы на затылке своим обжигающим дыханием. Оставалось лишь два пути. Либо обрести свободу, разобравшись с Задачей, либо сойти с ума, подобно бессчётному сонму коллег по цеху: поэтов, художников, философов и всех таких прочих.

Летнее солнце с каждым днём палило всё нещадней, и с каждым днём всё мрачнее становился Кирилл, чем дальше, тем яснее видя безвыходность положения, в которое он по глупости своей сам себя и загнал. Подобно тому как молния рвётся через металлические провода к земле, сжигая их своей избыточной мощью, Задача, стремясь через Кирилла в мир, нещадно палила его нейронные схемы, безжалостно раскручивая пружину невидимых часов, которые неслышными тиками отсчитывали скудное оставшееся ему время.

Робкий лучик надежды пробился сквозь сгущающуюся тьму внезапно. Это случилось там, где он меньше всего мог ожидать подобного: в офисе, в котором Кирилл изо дня в день трудился на Корпорацию, что, впрочем, можно было сказать практически про каждого жителя Владивостока. Корпорация ещё в начале Великой войны переехала сюда из Санкт-Петербурга, подальше от фронта, и за военные годы настолько вросла в плоть города, что во времена послевоенной реконструкции разделять их никто не посчитал нужным, а теперь это стало и вовсе невозможным. Даже коммунальная инфраструктура и телекоммуникационная сеть Владивостока — и те были порождением микроэлектронных разработок Корпорации, системами, нарощенными на довоенный ещё компьютерный мега-кластер квантовых процессоров, разместившийся на острове Русский. Технологии производства таких компьютеров были после Войны утрачены, однако сами квантовые машины служили исправно, работая корпускулярно-волновым сердцем Владивостока, которое денно и нощно билось в мерцающем квантово-запутанном ритме гейзенберговской неопределённости, обеспечивая жизнь и процветание многомиллионного мегаполиса.

2

Однажды в офисе, где каждый будний день Кирилл вносил посильную лепту в развитие систем радиолокации и радионавигации Корпорации, получая взамен хлеб насущный, который позволял в оставшееся от работы время заниматься Задачей, появился новый сотрудник, индус по имени Бихари. Он был на испытательном сроке, но это ничуть не помешало ему сразу же обустроить рабочее место под себя: какие-то флажки, свитки и — самое главное — фигурка четырёхрукой женщины в шапке, напоминающей колокол, и с музыкальным инструментом наподобие гитары в руках. На вопрос Кирилла, что это за барышня, Бихари охотно объяснил, мол, это богиня Сарасвати, покровительница науки и искусства.

— Когда я сталкиваюсь с неразрешимой задачей, — добавил улыбчивый индус, — то я просто со всем пылом и жаром своего сердца взываю к ней о помощи, а она обычно посылает мне ответ.

— Разве это так работает, — скептически покачал головой Кирилл, тут же подумав о своей Задаче. — Задачу, по-настоящему сложную задачу, не решить без труда и огромных запасов терпения.

— Взывать к богине о помощи — это великий труд, — заверил его индус. — Иначе она просто не станет тебя слушать. Нужно взывать со всей возможной искренностью — это йогическая практика, для которой необходимо высочайшее сосредоточение ума. Самадхи, — многозначительно заключил он, как будто незнакомое Кириллу слово всё объясняло.

— Что-то не слышал я про йогов-математиков.

Его собеседник помолчал, внимательно разглядывая Кирилла.

— Рамануджан, — Бихари наконец рассеял сгустившуюся тишину.

— Что?

— Сриниваса Рамануджан Айенгор.

— Это что, заклинание? — не понял Кирилл.

— Это человек, которого богиня вознесла на вершину математической славы и вознесла бы ещё выше, если бы только его не сгубил паршивый английский климат.

— Ладно, — ответил Кирилл и отправился работать.

Впрочем, пока похожие на магическую мантру слова не успели улетучиться из его памяти, он поискал в Сети, что это за Рамануджан такой. Всё оказалось ровно так, как сказал Бихари. Это был живший несколько веков назад математик-самородок из Индии, считавшейся тогда захолустьем цивилизованного мира. Он поражал невероятными по своей красоте формулами воображение британских коллег. А ещё сводил их с ума историями про то, что это всё напевы богини Намагири Тайяр, которые он слышит во сне, а с утра, едва проснувшись, по горячим следам записывает. Поглядев, что это за формулы, Кирилл про себя присвистнул: они были восхитительно-прекрасны, под стать е в степени и пи.

На протяжении всего рабочего дня Кирилл то и дело возвращался мыслями к истории Рамануджана: чем дальше, тем больше она его увлекала. Вечером же, когда водная гладь Уссурийского залива, видимая из окон их офиса с высоты пятьдесят третьего этажа, начинала наливаться густеющей синевой грядущих сумерек, Кирилл как бы невзначай сначала синхронизировал момент ухода своего с моментом ухода нового сотрудника, затем как бы невзначай завёл беседу ни о чём, которую всё так же как бы невзначай перевёл на тему богини Сарасвати и взывания к ней о помощи.

— О, — расплылся в улыбке Бихари на вопрос Кирилла. — Практика тут совсем простая. Есть практика дневная: я делаю сто восемь полных простираний перед ликом богини, на каждое простирание называя одно из её имён. Самое главное — это предельная искренность: нужно устремить своё сердце навстречу Сарасвати, раствориться в любви к ней. И есть практика вечерняя, которую я делаю перед сном: визуализирую образ богини, читая мантру «ом айм Сарасвати намах», пока не засну. Это чтобы богиня снизошла ко мне, пока я сплю и прошептала ответ на мой вопрос.

— А почему Сарасвати? Ведь Рамануджану помогала Намагири Тайяр.

Бихари заулыбался ещё шире и заговорщицки подмигнул:

— О, я вижу, ты поискал кое-что в Сети! Да, ты прав. Но вспомни историю Рамануджана: он умер в том же возрасте, что и Христос.

— Убил скверный английский климат, — покивал Кирилл.

— Климат да не климат, — Бихари как-то посерьёзнел и даже слегка поднахмурился. — Когда Годфри Харди позвал Рамануджана в Англию, то матушка его была против. А будучи правоверным брахманом, Рамануджан не мог её ослушаться. Но богиня явилась ей во сне и повелела отпустить сына в далёкую холодную страну. И тут уж даже сама матушка никак не могла ослушаться. То есть Намагири Тайяр вознесла Рамануджана на вершину, но она же и послужила причиной его гибели.

— Но как так? Почему она его не защитила?

— Потому что ей не было дела до его судьбы, для неё было важно, чтобы песни её, записанные Рамануджаном в виде формул, пошли по всему миру, и для этого необходим был переезд в Лондон. В конце концов, Намагири Тайяр — это Лакшми, супруга самого Вишну, слишком большая величина, чтобы переживать о каких-то там смертных. Да и что толку: у любого человека было бесконечное число перерождений до этой жизни, и будет бесконечное после. Никто не умирает и не рождается, всё это сон, который видит её супруг.

Прощаясь с Бихари, Кирилл уже точно знал, что ему делать. Проложив маршрут к ближайшему индуистскому храму, он направился туда на другой конец города. Пристроившись в вагоне скоростного монорельса у окна, он уткнулся лбом в прохладное стекло. Металлический червь поезда, поскрипывая сочленениями, мчался сквозь бетонно-пластмассово-стеклянные внутренности Владивостока. Кирилл смотрел на бегущие мимо городские пейзажи, оглядываясь в прошлое, на историю своей жизни, дорога которой затянулась скользким узелком вокруг Задачи, готовая в любой момент сорваться в глубины безумия. Слишком высоко, чтоб дотянуться, слишком низко, чтобы встать. Скользя мысленным взором по перипетиям своей ещё не такой уж долгой и замысловатой судьбы, Кирилл понимал, что именно заманило его в нынешнюю западню.

Это была его жажда запредельного, которая сполна проявилась ещё в детстве через стремление сбегать от окружающей скучной серой действительности в книжные вымышленные миры. Он запоем читал сказки, мифы и фантастику. Особенно его привлекали китайские тексты, оттого видно, что там, в отличие от текстов западных, не была укоренена русская реальность, в которой он родился и жил. Кирилл обожал «Путешествие на Запад» У Чэн-эня, даже учил оттуда наизусть особенно полюбившиеся стихи, которые отлично помнил до сих пор. Он с жадностью читал «Развеянные чары», «Записки о поисках духов», «Речные заводи», «Сказ о походах Чжэн Хэ в Западный океан», «Записки о Кошачьем городе», а также многое другое и, конечно же, «Истории о необычайном» Пу Сун-лина.

С поступлением в университет стремление к запредельному Кирилла не отпустило, даже, может, захватило сильнее. Не вполне ещё смирившись с медленно, но верно подступавшей исподволь рутиной взрослой жизни, Кирилл пытался укрыться от неё в виртуальном мире древней, ещё довоенной, китайской видеоигры «Истории о необычайном», сделанной по мотивам рассказов Пу Сун-лина. Разработчик «Историй», гениальный гейм-дизайнер Сун Чи погиб, растерзанный во время вечерней лесной прогулки дикими обезьянами, унеся с собой в могилу тайны игрового процесса. Одна из этих тайн: недокументированная возможность поиграть за главного героя «Путешествия на Запад» Царя обезьян Сунь У-куна — особенно манила игроков как своей недоступностью, так и крутой необузданностью персонажа. Сунь У-кун начал свой жизненный путь с дебоша в небесных чертогах даосских богов, а спустя века, совершив странствие за священными книгами из Китая в Индию к Будде Шакьямуни, полностью пробудился и стал буддой сам, получив прозвище Боевой Будда. Многие игроки «Историй о необычайном» штурмовали загадку Царя обезьян, но лишь Кириллу удалось разгадать её. Он провёл немало дней и ночей за изучением игрового мира, подобно постигающему марсианский язык Гэллинджеру смешивая коктейли из стимуляторов с шампанским, пока наконец не увидел лежавший на поверхности ответ. Надо было всего лишь добыть для своего игрового персонажа редчайший облик в виде камня, надеть этот облик на вершине Горы цветов и плодов, а затем прождать несколько игровых месяцев, пока в этот камень не ударит молния — всё ровно так, как описал У Чэн-энь в «Путешествии на Запад».

О Кирилле тогда сообщали СМИ, и даже несколько знаменитых китайских журналистов брали у него интервью. Но не мирская слава поразила в самое сердце юного владивостокского студента. Поразил его краткий миг торжества, что оказался так же сладок и неуловим, как чувство отождествления себя с падающими во все стороны с кончика иглы ангелами, о котором с бесконечным упоением рассказывают испытавшие героиновый приход. Неуловимость этого мига могла сравниться только с его притягательностью. Торжество от решения простых задачек было жалким подобием того самого Торжества. И, влекомый жаждой испытать сладостное мгновение ещё раз, Кирилл опрометчиво взялся за разрешение апорий Зенона в случае, когда пространство-время и непрерывно, и дискретно одновременно. Если торжество от решения игровой загадки так пьянило и манило, то каково же будет Торжество от решения трёхтысячелетней Задачи?! Каково будет чувство выхода в запредельное? Кирилл не мог этого представить, но страстно хотел это испытать и считал, что, выбирая такую цель, ничего не теряет. Как же жестоко он ошибся, идя на поводу своей страсти по пути, ведущему, как ему тогда казалось, к запредельному. Теперь Кирилл понимал, что в конце этой дороги поджидает безумие, погрязнув в котором он, подобно Фридриху Ницше, будет исписывать дерьмом стены, стремясь запечатлеть ускользающую Истину. Хотя, быть может, никаким другим способам записи Истина и не поддаётся.

Да уж, вздохнул про себя Кирилл, в такой западне можно уповать лишь на помощь сверхъестественных сил.

Индуисты в храме встретили его радушно. Несмотря на все протесты и попытки Кирилла объяснить, насколько он торопится, его вкусно накормили, окурили благоуханными благовониями, а узнав, что он пришёл приобрести статуэтку Сарасвати, охотно объяснили, как визуализировать образ богини при чтении мантры. Дескать, в качестве лица можно представлять любой образ, хоть даже известной актрисы, лишь бы не забывать, что это только условность, призрачный символ, указывающий на бесконечную непостижимость трансцендентной сущности супруги Брахмы. Список из ста восьми имён был также охотно предоставлен, впрочем, лишь при условии, что посетитель возьмёт с собой ещё этих рисовых колобков, чей обманчиво-сладкий вкус запоздало взрывался во рту беспощадными имбирными аккордами.

По пути домой Кирилл испытывал необыкновенное для последних месяцев воодушевление, ему не терпелось начать практику поклонения богине как можно скорее. Однако довольно быстро он обнаружил, что всё не так уж легко. Простирания, казавшиеся таким простым упражнением, стали для не избалованного физическими нагрузками тела офисного работника тем ещё испытанием. Какие там сто восемь: Кирилл сдался на двадцати, и то на следующий день у него болели мышцы по всему телу. Список имён богини оказался для запоминания даже сложнее, чем число пи, пару сотен цифр которого Кирилл однажды выучил для развлечения за одну ночь; эпитетов Сарасвати за вечер ему кое-как удалось запомнить лишь с десяток. И наконец, визуализация образа богини перед сном столкнулась с уж совсем неожиданной трудностью. В качестве лика богини он выбрал лицо Галь Гадот: киноактрисы из далёкого прошлого — и во время чтения мантры Кирилл постоянно забывался: стоило самую малость ослабить контроль над мыслями, как его внутренний взгляд устремлялся в область декольте прямиком к небольшим аккуратным грудкам давно канувшей в небытие красотки.

Разумеется, все эти сложности приводили к тому, что навстречу Сарасвати устремлялся далеко не весь пыл и жар кириллова сердца, да и происходило это не с полной искренностью.

Но Кирилл не сдавался. Каждый вечер после работы он упорно тренировал простирания, учил имена богини, закалял внимание при чтении мантры — и уже через пару недель смог, наконец, сделать ровно сто восемь простираний, на каждое из которых произносил имя богини по памяти, никуда не подглядывая, а вечером уснул, читая мантру без всяких отвлечений. Ясное дело, что теперь пыл и жар стремился из сердца навстречу Сарасвати так же истово, как когда-то стремились иудеи к Обетованной Земле.

На следующее утро после такого знаменательного дня он преисполнился ожиданием чуда. Идя от монорельса к работе и глядя, как окна многоэтажек отражают свет невидимого ещё восходящего солнца, он чувствовал тепло занимающегося где-то за спиной ответа и предвкушал, что богиня вот-вот снизойдёт.

Ощущения эти настолько били через край его естества, что, зайдя в офис и обнаружив помещение пустым, он не выдержал и сделал одно-единственное простирание перед стоящей на столе Бихари статуэткой богини. Поднимаясь с пола, Кирилл встретился взглядом с расплывшимся в широченной улыбке индусом: оказывается, тот слонялся где-то в дальнем углу офиса, где зашторенное окно сгущало темноту, в которой он и затерялся.

— О, мой друг, — воскликнул Бихари, видя конфуз коллеги, — здесь нечего смущаться! Я сам постоянно так делаю. Лишний раз совершить простирание перед ликом богини никогда не лишнее! Недаром в Индии есть поговорка: не надо стесняться, давайте простираться, ведь мантры — это только лишь предлог. Но что у тебя за кручина, какая такая проблема толкнула европейца в объятия восточной мистики?

Тут в офис зашли несколько их коллег, спешащие трудиться, но пока ещё лениво ведущие беседу о последних событиях масштаба мирового и местного. Обсуждали они, в частности, нашумевшего хакера, известного как Kri$ℏna (и этот никнейм был, пожалуй, единственным, что было известно о нём достоверно), который очередной раз облапошил блюстителей порядка и в последний момент ускользнул от загребущих рук закона. А также поножовщину, случившуюся под утро на одной из круглосуточных точек быстрого питания Владивостока между блинопёком и его покупателем; в свете новостей, подобных этой, Кириллу обычно вспоминались конфеты «Южная ночь»: там шоколад обволакивает мармеладку подобно тому, как владивостокский предрасветный мрак окутывал кровавое содержимое в виде клинковой схватки.

Иными словами, вести разговор дальше стало совсем некстати, так что они с Бихари условились после работы зайти попить пива в какой-нибудь бар, а там уж продолжить общение.

3

После работы Кирилл направился было к станции монорельса, но Бихари увлёк его к своему мотороллеру, уверяя, что так они гораздо скорее достигнут цели: какого-то приятного бара на берегу бухты Соболь. Кирилл, скрепя сердце, согласился, и в дороге, сидя на закорках этого хлипкого транспортного средства, неоднократно проклял свою слабохарактерность: настолько быстро мчал индус и настолько лихо вписывался в повороты. К счастью, длилось это недолго: спустя каких-то десять минут они уже катили по главной курортной улице города, Новороссийской, и Кирилл несколько подуспокоился, глядя на водную гладь; столетия назад здесь была окраина города, теперь же властвовал океан, вскормленный давно канувшими в Лету антарктическими льдами. Но вздохнуть с облегчением Кирилл смог только когда они припарковались возле какого-то заведения в индийском стиле.

Расположившись на веранде, с которой открывался вид на позолоченный клонящимся к закату солнцем океан, они взяли по пиву «Король-рыбак»: Бихари пояснил, что это самая главная марка в Индии, как в России «Жигули».

— Так что, мой дорогой русский брат, — проникновенно улыбаясь, завёл речь Бихари, а Кирилл, избегая глядеть в глаза, рассматривал красный шёлковый шнур, украшавший шею собеседника и ниспадавший на волосатую грудь, видневшуюся сквозь вольно расстёгнутый ворот рубашки, — почему ты решил, что тебе не обойтись без помощи богини?

Кирилл объяснил, и чем дальше он говорил, тем серьёзнее становилось лицо Бихари, тем дальше улетучивалась его улыбка.

— Да, — сказал он, когда Кирилл замолчал, и сделал большой глоток рыбацкого (или королевского) пива, — вижу, что ситуация твоя и правда нешуточная. Серьёзней некуда! Вот на что ты замахнулся! Впрочем, — индус пристально взглянул Кириллу прямо в глаза, и теперь тот не стал переключаться на шнур, встретив взгляд собеседника своим прямым взглядом, — я и сам такой.

Кирилл понимающе хмыкнул, внимательно смотря на Бихари в ожидании продолжения.

— Всего два слова, — тот выдержал паузу и, понизив голос, почти прошептал: — проблема Гольдбаха.

— О-о-о-о-о, — протянул с восхищением и сочувствием Кирилл. — Вот это ты даёшь.

Бихари развёл руками.

— А что тот грек, как его бишь там?

— Петрос Папахристос, — подсказал Бихари.

— Да, точно. Он, кажется, перед самой смертью решил её? Но умер, так и не успев записать.

— Думаю, что не решил, — не согласился Бихари. — Скорее всего, ему показалось. И знаешь, мой дорогой русский брат, я часто думаю об этой истории. Понял ли он свою ошибку перед смертью?

— Ты имеешь в виду, что…

— Да! Если он не понял, то умер торжествуя. Это отличная смерть, одна из самых лучших возможных. Тогда в следующей жизни он родился в каком-то из высших миров. А если понял, то умер в отчаянии, беспредельном и бескрайнем отчаянии полного и окончательного поражения — и это чудовищная смерть, которую никому не пожелаешь.

Они помолчали, прихлёбывая пиво, вдыхая свежий солёный бриз и глядя на безбрежность океанских волн.

— Но почему именно проблема Гольдбаха?

— Потому что она про числа и потому что она прекрасна. Любое чётное число есть сумма двух простых чисел: каково! Числа — это исток математики, это то, с чего она началась. Помнишь, кто отец математики?

— Пифагор.

— Вот именно. Он, как никто иной, видел магию чисел, он знал, что числа — это ключи к пониманию тонкой нематериальной структуры мира, той самой структуры, которая является фундаментом всего мироздания. Ты знал, что Пифагор вдохновлялся индийской нумерологией? Её арабским вариантом, но всё же.

Кирилл отрицательно мотнул головой.

— Числа — это одна из наших национальных индийских идей. Рамануджан был без ума от чисел! Для него каждое число было товарищем и другом. Вот ты, дорогой мой белый брат, что можешь сказать про число 1729?

— Год, когда сражались казахи с джунгарами на реке Или?

Бихари только рукой на него махнул:

— А вот Рамануджан сразу понял, что это наименьшее натуральное число, представимое в виде суммы кубов двумя различными способами! Один с двенадцатью и девять с десятью.

— Ну, один в кубе это всё равно один…

— Да, это трюк, но трюк честный! — Бихари резко поставил бокал на стол.

— Да, честный, — согласился Кирилл. — Ладно, Бихари, я тебя понял. Да я и сам такой: наука со времён Зенона ушла в неведомые дали, люди ломают голову над теорией относительности, бьются над разработкой математического аппарата квантовой механики, а я до сих пор пытаюсь залатать дыру в самой основе всей науки. Дыру в понимании того, как вообще возможно движение.

— Да, брат, да, — покивал Бихари.

Официант принёс ещё по бокалу «Короля-рыбака» и заказанной еды. Какое-то время они молча утоляли голод своих тел, что, увы, не могло потушить голод их сердец.

— Что же, — робко произнёс наконец Кирилл. — Как думаешь, поможет ли нам богиня?

Индус вздохнул:

— О, мой дорогой русский товарищ по несчастью, если ты про Сарасвати, то не стану тебя обманывать: надежды на её помощь нет никакой. С задачками попроще она помогала за день-два, неделя самое большее. А тут я уже целый год взываю к ней, но у растения дхак всё так же три листа! — Бихари горестно вздохнул.

— Охо-хо, — протянул Кирилл, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног от того, что окрылявшая его последние недели надежда растворяется, как утренняя дымка над рекой.

— Но не спеши отчаиваться! — вдруг воспрял Бихари. — Есть и другие богини.

— Какие же?

— Кали.

— Кали?

— Да, Кали.

— Но, — Кирилл недоуменно нахмурился, — разве она не богиня разрушения? Разве не украшает её ожерелье из отрубленных голов, а пояс не сделан из отрубленных рук?

— Всё так, дорогой брат, всё так. Но я говорю не столько про эту Кали. Я говорю про… — Бихари подался далеко вперёд и совсем тихо прошептал: — Кали на орбите.

— Что? — не понял Кирилл, а потом как понял: — Что-о-о-о-о-о-о?!

— Только не кричи, ради Вселенной, друг мой! — Бихари умоляюще поднял руки.

— Квантовая Кали? — шёпотом прокричал ему в ответ Кирилл, оглядываясь по сторонам, но, конечно же, никому не было дело до того, что обсуждают два человека летним владивостокским вечером за бокалом пива. Никто и не догадывался, что говорят они про последнюю разумную термоядерную ракету Великой войны.

— Да-да, — энергично закивал Бихари. — Она самая.

— Но ведь она в квантовом стазисе, в суперпозиции разных состояний небытия, её не может отыскать ни один радар.

— Однако может пробудить зов. Такова её программа.

— Никто не знает, как это сделать, — возразил Кирилл.

— Не стану от тебя скрывать, друг мой, — вкрадчиво произнёс Бихари, — что я из варны брахманов, из рода цифровых брахманов. В нашем роду бережно хранят и передают из поколения в поколение древние алгоритмы, разработанные нашими великими предками.

— Та-а-а-ак?

— Когда Корпорация разрабатывала программное обеспечение ракет, то его сотрудники взяли на себя самую интересную часть: математику, а вот программную реализацию отдали индусам на аутсорс.

— И среди них были твои предки?

— Бинго, мой дорогой русский брат! — Бихари щёлкнул пальцами. — Там был мой прадед. Знаешь, я его даже помню. Когда я был маленьким, то он частенько говорил мне: «я твой прадед», — он сам неловко хохотнул своей шутке, но тут же резко посерьёзнел, в очередной раз наклонился к Кириллу совсем близко и прошептал: — Я могу пробудить Квантовую Кали, — а затем, словно ничего такого и не сказал, откинулся на спинку стула и потянулся за бокалом.

Кирилл молчал, ощущая, как колотится его сердце, и пытаясь в полной мере осознать смысл сказанного. Перед ним сидит человек, который способен вернуть к жизни последнюю оставшуюся с Великой войны квантовую навигационную систему. Систему, основанную на математическом аппарате Корпорации, созданном для описания пространств, которые и дискретны, и непрерывны одновременно. Систему, работающую на давно утерянных технологиях. Систему, которая наверняка поможет Кириллу в разрешении великих апорий Зенона. Понятно, что во времена Войны никому и в голову не приходило использовать бортовые компьютеры разумных ракет для таких проблем, но сейчас, во времена мира, когда есть он, одержимый Задачей Кирилл, то сам Бог велел применить эти разработки для разгадки величайших тайн Вселенной.

— Почему ты до сих пор этого не сделал? — произнёс наконец Кирилл пересохшими губами и тут же оросил их глотком пива.

— Древние алгоритмы могут сгенерировать сигнал, но его нужно доставить на орбиту на определённой частоте с определённой модуляцией. Это способна сделать только радиоаппаратура Корпорации, а у меня нет допуска.

— Ты, — осенило Кирилла, — для этого пришёл к нам на работу?

— Да, — Бихари не стал отпираться. — Два-три года добросовестного труда, и я наверняка получу допуск.

— Почему ты мне об этом рассказываешь? Ведь я могу… — Кирилл постеснялся доканчивать фразу.

— Сдать меня, имеешь в виду? — Бихари улыбнулся. — И потерять последнюю надежду решить свою задачу? Я же не просто так заговорил с тобой на эту тему: ведь у тебя допуск есть уже сейчас.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что мы можем разрубить обоих наших зайцев одним мечом богини Кали, — Бихари твёрдо сжал губы, просто и спокойно глядя на Кирилла.

— Ох, — Кирилл вздохнул. — Нас же сразу накроют.

— Совсем нет!

И Бихари объяснил, что на орбиту запросы шлют постоянно, радиоаппаратура Корпорации работает днями и ночами непрерывно, никто и не заметит, что примешан какой-то ещё сигнал. Да и не собирается Бихари пробуждать саму ракету, он лишь отправит запросы на её бортовой квантовый компьютер, тот их обработает и ответит.

Звучало всё вполне гладко, но Кирилл менжевался, и они сошлись на том, что он ещё подумает. На том и разошлись. Бихари хотел подвезти, но Кирилл решительно отказался: отчасти из-за опыта прошлой поездки, отчасти оттого, что направился в другое заведение на Новороссийской улице, в ночной клуб «Задворье», завсегдатаем которого являлся.

4

Мысли о предложении Бихари крутили его мозг, вызывая физически ощутимое недомогание. Это было слишком хорошо, чтоб отказаться, но слишком страшно, чтобы взять. Страх явственно перевешивал, и Кирилл испытывал острую потребность куда-то сбежать от мучительных размышлений. В нём возникло не вполне осознаваемое желание напиться, лишь бы не принимать никакого решения. «Задворье» как раз отлично подходило для этого. Оно располагалось в обшарпанном здании, щерившем заколоченные деревянными досками глазницы окон на океан. Лишь полыхавшие ярко-красным светом огромные буквы вывески с названием заведения говорили о том, что это не просто заброшка, а ночной клуб. Внутренний антураж был под стать внешнему: стены бугрились старыми, местами покрытыми трещинами, кирпичами, а потолок терялся где-то в темноте далеко вверху, за пределами освещения идущих по периметру фонарей.

Разгорячённое нутро «Задворья» радушно приняло Кирилла, мгновенно поглотив его в расплескавшемся от стены к стене людском море, омывающем островок сцены с музыкантами. Концерт уже начался, и Кирилл, взяв пива «Жигули», с наслаждением растворился в потоках музыки, забывая себя, свои горести и печали. На сцене выступала команда «Те же и Астер». Астер — бритая налысо миниатюрная девушка, чья покрытая капельками пота обсидиановая кожа мистически отблескивала в неровном свете, играла на контрабасе, который едва ли уступал ей по размеру, и, разумеется, пела. О, как же она пела!

Сначала Кирилл подумал, это что-то из Серебряного века, возможно, Сергей Есенин, но вскоре сообразил, что век-то Золотой, да только не русской поэзии, а русского панк-рока. «Те же и Астер» исполняли песню «Встреча» за авторством «Монгол Шуудан». Он прислушался к знакомому тексту:

Ты валялся в крови на вонючей соломе

Ты водил эскадроны сквозь вьюги и зной,

А теперь оступился на трудном подъёме

И отдал якоря у порога пивной.

Кирилл похолодел и с отвращением посмотрел на бутылку в руке. Нет, не дождётесь, мысленно сказал он себе и, оставив по пути пиво на барной стойке, пробрался сквозь толпу к выходу, пока Астер пела, и почти в панике выскочил из клуба на строках:

На могилах друзей шелестит чернобыльник,

что ж ты ненависть бросил, как сломанный нож?

— а продолжение песни от него отсекла дверь.

Перебежав улицу на сторону океана, Кирилл пошёл вдоль берега, пытаясь справиться с переполнявшим его душевным волнением. Постепенно усиливаясь, стал моросить дождь. Это его обрадовало: вода крадёт градус, а ему было необходимо срочно протрезветь. Он перебирал в памяти события сегодняшнего дня, надеясь за что-то зацепиться. Он вспомнил утреннюю встречу с Бихари, и его осенило, что без простирания в офисе перед Сарасвати не состоялось бы и разговора в баре про Квантовую Кали. Да это же, понял он, и есть ответ богини! Своей практикой он сумел послать ей запрос на решение Задачи — и вот богиня ему ответила. Не так, как он этого ожидал, но тем не менее показала ему путь. И что же, может ли он теперь пойти на попятный? Или ему нужно отдаться полностью, довериться без остатка силе, которая больше его самого и которую он попросил о помощи?

Между тем дождь хлынул как из ведра. Со стороны океана налетели шквалы холодного ветра. Да это же буря, сообразил Кирилл и побежал по случившемуся недалеко пирсу навстречу стихии. В нём вспыхнуло неудержимое стремление вкусить единения со сверхчеловеческой мощью разбушевавшегося океана, ощутить, каково это: раствориться в том, что больше, чем ты сам. Он остановился на самом краю пирса, раскинув руки в стороны, и закричал:

— Возьми меня, шторм!

Словно в ответ океан ударил волной, которая сбила Кирилла с ног и, обдирая ему до крови колени, локти, плечи и всё остальное, потащила по шершавому выщербленному бетону пирса. Не чувствуя боли, он хохотал, а потом поднялся и, ощущая в голове какую-то запредельную ясность, побежал к сияющим сквозь водную пелену огням и вывескам Новороссийской улицы. Пробежав несколько сот метров, он попал на место, где вода стояла по щиколотку. Мимо проносились одинокие ночные машины, одна из которых застряла, и её безуспешно толкали злые промокшие пассажиры. Кирилл, не раздумывая, бросился к ним на помощь, и совместными усилиями удалось вытолкать небольшой автобус.

Кирилл сообразил, что добрёл до квартала, в котором обитала знакомая ему жрица продажной любви, индонезийка Нурма, этакая созданная самой жизнью отсылка на Путу Виджайя с его телеграммой. Ни на что особо не рассчитывая (среди череды её гостей обязательно надо было бронировать время заранее), он написал ей, и тем не менее та ответила: «приходи». Встретив его насквозь промокшим, она ничего не сказала, кроме того, чтобы он закинул вещи в сушку. Она даже не спросила, где он так долго пропадал. Да и сам Кирилл не стал спрашивать, почему она оказалась свободна сегодня вечером и отчего так сильно изменилась её квартира: вместо залитого приглушённым светом помещения в тёмно-красных тонах с прочерченными интерьером плавными линиями его встретила ярко освещенная комната в белых, оранжевых и синих тонах со строгими формами мебели.

Нурма залила его ссадины антисептиком, смазала маслом чайного дерева и замотала их бинтами. Затем они поцеловались (привилегия, доступная далеко не каждому её гостю), и всё пошло как обычно, за исключением разве что мыслей Кирилла. Взбираясь вместе с Нурмой по склону чувственного наслаждения, он думал про Квантовую Кали и про Задачу. Пробудить, вернуть из небытия последнее оставшееся от Великой войны оружие массового уничтожения ради того, чтобы разрешить апории Зенона? Это как вообще? Не будет ли это за гранью добра и зла? Разумеется, будет. Но, чем ближе они с Нурмой приближали кульминацию их совокупления, тем яснее становилось Кириллу, что иначе и быть не могло: великое Торжество требует великих свершений, без выхода за пределы мыслимого нечего и думать о том, чтобы вкусить такого сладостного плода. А в пиковый момент эта ясность обрела максимальную концентрацию, взорвавшись в его уме окончательным озарением неизбежности предстоящего выбора.

Потом они отдыхали. Но не так, как обычно. Кирилл чувствовал себя как перед долгой неминуемой разлукой. Нурма посмотрела на него:

— Я ушла из профессии.

— Вот это да! — восхитился Кирилл. — Но как же… сейчас…

— Я так захотела.

— Ясно, — он ощутил приятное тепло в сердце от этих её слов. — И где же ты теперь работаешь?

— Пока официанткой, а дальше — не знаю.

— Но ведь ты говорила, что там не сможешь столько зарабатывать.

— Скажу и сейчас! Но что поделать.

Кирилл помолчал, переваривая услышанное.

— Как ты решилась?

— Я давно хотела.

— Помню. Хотела — и не могла.

— Да, — согласилась Нурма и после паузы продолжила: — Ты знаешь, как я люблю русскую классику.

Он знал, ведь они провели немало времени, обсуждая творчество того же Фёдора Достоевского. Она хоть и не говорила об этом прямо, но из её слов Кирилл делал вывод, что среди всех персонажей великого автора особенно мила ей Соня Мармеладова: видно, Нурме нравилось примерять на себя возвышенную трагедию этой девушки.

— Недавно прочитала один старинный роман, он про учёных. Ты ведь тоже учёный.

— В каком-то смысле, — Кирилл после университета серьёзно собирался поступать в аспирантуру, но отказался от этой идеи, когда ни один из его потенциальных научных руководителей не одобрил разрешение апорий Зенона в качестве темы диссертации. Кто-то из них считал эту задачу недостойной трат времени и сил «софистикой», а кто-то и вовсе упорствовал в заблуждении, высказанном ещё Львом Толстым в «Войне и мире», будто невозможность движения опровергнута средствами математического анализа.

— Этот роман про то, что едва учёный оказывается на пороге по-настоящему великого открытия, открытия, которое может перевести человечество на новый уровень знания, то сама Вселенная начинает мешать довести дело до конца. Она создаёт вокруг цепь изматывающих и рассеивающих внимание обстоятельств, масштаб и опасность которых постепенно нарастает, если человек не отступает и продолжает заниматься своим открытием. И вот, понимаешь, герои оказываются перед выбором: идти вперёд, навстречу тяготам и опасностям или отступиться, сохранив привычную удобную жизнь.

— Знаю этот роман.

— Отличный, правда?

— Правда. Это он на тебя так повлиял?

— Помнишь, там есть стихотворение ближе к финалу?

Кирилл не помнил. Тогда Нурма закрыла глаза, мило наморщила носик, вспоминая, и наизусть прочитала:

Сказали мне, что эта дорога

меня приведёт к океану смерти,

и я с полпути повернула вспять.

С тех пор всё тянутся передо мною

кривые, глухие окольные тропы.

Кирилл шумно вдохнул, с внутренним содроганием примеряя историю из стихотворения на себя.

— Тебе не нравится? — спросила Нурма.

— Наоборот. Очень нравится.

— Вот и мне понравилось. Тоже очень. Решила, что хватит с меня глухих окольных троп.

— С меня тоже, — кивнул Кирилл. — Я знаю, куда они приведут, — прямиком в дом для душевнобольных, добавил он про себя.

— Я тоже знаю, — ответила Нурма. — Все знают.

Уходя, Кирилл всё же попытался дать ей денег, но она отказалась, сделав вид, что не придала значения этому неловкому жесту. Так что на прощание они обнялись, Кирилл пожелал ей счастья и благополучия, а уходя во влажную, напитанную моросящим дождём ночь, уже точно знал, какой ответ даст Бихари. Он шёл по улице, бесконечно повторяя про себя строки об океане смерти и глухих окольных тропах, чувствуя, как выдавливаются из него последние капли страха.

С утра же, придя на работу после едва ли трёх часов сна, Кирилл чувствовал кристальную ясность сложившейся в его голове картины мира. Встретившись взглядом с Бихари, он едва заметно кивнул, а тот в ответ одними губами бесшумно произнёс: «вечером».

5

Когда дверь офиса закрылась за последним из их припозднившихся коллег, они переглянулись, но ещё на всякий случай выждали минут двадцать, делая вид, будто трудятся, усердно давя по клавишам своих рабочих машин. Во всяком случае, Кирилл точно делал вид, ибо не мог думать ни о чём, кроме предстоящей авантюры. Бихари же всё это время выглядел вполне безмятежно, хотя и на его лице можно было увидеть напряжённую тень волнения, когда он встал из кресла и время «Ч» настало.

Они уселись за компьютер Кирилла, к которому Бихари подсоединил пластмассовую коробочку ключа памяти со своими древними алгоритмами, пояснив, что туда встроен миниатюрный квантовый компьютер на пару сотен кубитов, использующий, само собой, давно утерянные технологии и передающийся в их семье по наследству. Кирилл вошёл под своей учётной записью в приложение связи с орбитальными спутниками, которое он частенько использовал по долгу службы для тестирования новейших разработок в области радиолокации и радионавигации.

По экрану сверху вниз побежали зелёными каплями букв столбцы запросов, суть которых Кириллу (да наверняка и Бихари) была неясна, но вот ответы интерпретировались вполне однозначно: ничего. Квантовая Кали молчала. На лбу Бихари от волнения выступили капли пота.

— О, нет-нет-нет, великая богиня, — еле слышно бормотал он. — Отпусти мне грехи первым взмахом крыла, отпусти мне грехи — ну почему ты молчишь?

Так прошло около десятка томительных минут.

— Ох, — Бихари откинулся на спинку стула, вытер пот со лба рукавом рубашки и посмотрел на напарника: — видит Всевышний, я надеялся, что до этого не дойдёт.

— До чего? — голос Кирилла дрожал от волнения.

— У меня есть ещё один алгоритм, главная реликвия моей семьи, но… — Бихари не договорил, взгляд его устремился в окно, где расстилалась такая спокойная после вчерашней бури гладь океана.

— Не тяни!

— Этот алгоритм не использовали более двух сотен лет. Там чуть ли не тысяча кубитов. Один неверный запрос — и существование всей инфосферы будет поставлено под угрозу.

— Почему ты с него не начал? — Кирилл даже не пытался скрывать раздражение. — Неужели Квантовая Кали может откликнуться на что-то меньшее? Чем ты только думал?

— Смею ли я… — задумчиво промолвил Бихари.

— Конечно, смеешь! Давай быстрее, у нас мало времени.

— Хорошо, — вздохнул тот и достал из своего портфеля ещё один носитель информации в покрытом патиной бронзовом корпусе и подсоединил его к компьютеру.

— Итак, — Бихари с мрачным торжеством выбил возвышенный ритм на клавиатуре, — пусть те безумцы, что противостоят нам, будут уничтожены нашей с тобой единой силой! — и нажал «ввод».

Течение столбцов зелёных символов по экрану терминала изменилось. По характеру и содержанию ответа Кирилл сразу понял: Кали пробудилась — и не смог сдержать восторженного возгласа. Не смог его сдержать и Бихари, который тут же принялся стучать по клавишам с удвоенной силой.

— Так, — быстро произнёс он, — сейчас главное — перенастроить системы Квантовой Кали на отзывы к другим частотам и модуляциям, чтобы получить к ней доступ откуда угодно.

— Постой, — Кирилл не успевал одновременно слушать и следить за происходящим на экране, — что ты…

— Нет времени! — отрезал Бихари и стукнул по клавише ввода с такой силой, будто хотел разнести её вдребезги.

Затем одним движением он выхватил свои ключи памяти из портов компьютера и чуть ли не прыжком поднялся из кресла, оказываясь за спиной Кирилла. Тот, почувствовав некоторое замешательство, начал разворачиваться вслед за напарником, но не успел: сперва он ощутил, что дышать стало очень трудно, а спустя пару секунд, что и вовсе невозможно. Что-то врезалось ему в шею, и, схватившись руками, он нащупал глубоко впившийся в кожу тонкий шнур. Это же тот самый шнур из красного шёлка, сообразил он, что украшал до этого волосатую грудь Бихари.

— Глупый фиранги! До сих пор не могу поверить, что ты настолько туп! — услышал Кирилл перемежающиеся зловещим хохотом обидные слова. — Неужели ты и правда думал, будто я хочу пробудить Квантовую Кали ради решения какой-то тупой задачки? А ведь я в самом деле готов был работать в этой клоаке годы ради получения допуска, но Всевышний был столь милостив, что подкинул мне такого сказочного бледнолицего идиота, как ты. Неужто ты в самом деле считал, будто никто не заметит наших запросов?! Да служба безопасности Корпорации уже мчится сюда на всех парах. Но найдут они лишь твоё бездыханное тело.

К концу этой язвительной тирады у Кирилла уже порядочно гудело в ушах, а на глаза начала стремительно опускаться тьма, и маячившая ранее где-то на периферии восприятия за левым плечом гостья стала ощущаться совсем рядом. Но и разгорячённый адреналином мозг к этому моменту закончил наконец анализ незавидного положения хозяина, извергнув из недр ума рекомендацию к действию. Кирилл прекратил бесполезные попытки ухватиться руками за шнур, а вместо этого переместил их в район паха Бихари и, пошарив там несколько мгновений, в течение которых окутывающая его сознание тьма всё сгущалась и сгущалась, нащупал там два мягких упругих шарика и сдавил их изо всех сил. Приём сработал безупречно: Бихари заверещал, куда-то отпрыгивая, чтобы вырвать из тисков свои органы, а Кирилл получил обратно возможность дышать, которую мало кто способен оценить по достоинству, не столкнувшись с угрозой полной её потери.

Жадно глотая воздух, Кирилл откатился от Бихари и, вскочив на ноги, развернулся к тому лицом, приняв оборонительную стойку. Но противник, казалось, совершенно не собирался продолжать борьбу. Он отходил к окну офиса, где снаружи уже висел небольшой, на пару пассажиров от силы, квадрокоптер, шум лопастей которого Кирилл то ли принял ранее за гул в ушах из-за недостатка кислорода, то ли не слышал за этим гулом.