Бесплатный фрагмент - Странные тексты

Вольное приложение к очередному резюме

Явил себя этому свету в полдень чудного, летнего дня. Вроде бы живым, но молчаливым. Плотно сомкнув рот, не захотел вдыхать воздух этого мира. За что и был жёстко отшлёпан по своей свежеиспечённой заднице рукою дежурного акушера. Другой его рукой при этом, будучи подвешенным за ноги, вниз головой.

От обиды я расплакался, вдохнув таки в себя вонючий воздух родильного отделения.

В полтора месяца от роду был отдан в ясли — моё первое появление в обществе.

В школьном сообществе — так и не завоевал сердце ни одной из школьных красавиц, на протяжении всех лет обучения. Недоумённо-брезгливым взглядом одной из них был впечатан в облупленную стену школьного коридора и, медленно сползая по стенке на пол, решил отдать всего себя только образованию.

Но я не стал отличником, не окончил школу и с серебряной медалью. А так же, по результатам выданной мне на руки характеристики; не участвовал, не выступал, не замечен, не состоял…

Не стал великим скрипачом, хотя в «музыкалку» поступил ещё учась в первом классе. После успешно сданных экзаменов вдруг выяснилось, что меня некому водить на занятия через весь город.

Не стал военным лётчиком, не пройдя в лётном училище медкомиссию. Зацепился, так просто — за компанию, за техникум. Но так и не закончил его. Был призван в армию.

На войну не попал. Хотя в числе многих придурков просился у военкома в Афган. Из-за его вредности остался без Золотой Звезды Героя на груди, но зато с целыми руками и ногами на своём месте. Да и с головой, на свою беду, тоже.

Не получил высшее образование после службы в армии. Даже и не думал о нём, несмотря на предоставленную страной возможность. Да и в техникуме после службы не восстановился, даже не знаю — почему. Пошёл работать на завод.

На заводе был сведён и посажен за свадебный стол рядом с хорошей, как мне тогда казалось, девушкой.

Но так и не построил дом, не посадил дерева, не убил тёщу, хотя очень хотелось. Не удержал жену, не воспитал детей. Детей воспитала тёща, за что и хотелось её убить. А деревья сажал тесть, на своей даче.

В середине девяностых — так и не стал коммерсантом. Хотя «челноком» немного-таки побыл.

В штурме Белого Дома в 91-ом не участвовал. И осенью 93-го его не защищал. Сейчас понимаю, что зря. Про оба штурма пишу «задним числом». В обоих случаях был за тысячи километров от столицы, да и похер мне тогда было, что там у них происходит.

В 00-ых не спился. Как-то так — минула меня чаша сия. Хотя возможностей к этому было предостаточно. Работал где придётся — на подхвате. Заводская специальность моя, канула в современном мире в небытие.

Охранял, грузил, строил…

Ни с кем из Дам, так больше и не сошёлся.

Размышлял. С возрастом это стало вполне естественным занятием. Впервые перечитал всех школьных классиков.

В 8-ом году собрался отделяться в одностороннем порядке от государства. Решил стать самостоятельным и ни от кого не зависимым субъектом федерации. Разумеется — не отделился. Всё не досуг было.

В 13-ом году, в возрасте 48 лет, к своему собственному удивлению стал санитаром в интернате для инвалидов детства. До лежачих меня не допустили. Директор сказала: «Это не для вас, не для мужиков».

Работал с колясочниками и с «лёгкими», обходившимися лишь костылями. Гулял с ними, одевал, дежурил ночью, прочее… Некоторых кормил, помогая нянечкам.

Наблюдал за ними…

Летом, когда ночи коротки, рано утром, пока город спит, но Солнце уже выглянуло из-за моря, выводили, иногда, подопечных интерната на прогулку за пределы их стены. Так рано, чтобы не шокировать их видом горожан.

Впереди — переламывающиеся во все стороны на своих кривых «ходулях» — «ходячие», а за ними, не менее зрелищные — колясочники. Маршрут был всегда один — до набережной и назад.

Доковыляв и вкатившись на набережную, молчаливая толпа, прильнув к чугунным, холодным перилам, вцепившись в них раскоряченными пальцами и устремив свой жадный взор вдаль, растворялась. Исчезала из этого мира.

С нами их больше не было. Они были там, за горизонтом. С чайками, с облаками. Парили в небе над стоявшими на далёком рейде пароходами, играли Солнечными лучами, пили полной грудью вольный ветер.

Более живых и счастливых лиц, чем у них тогда, я не видел никогда…

Интернат закрыли в 16-ом году в целях реструктуризации и оптимизации. Воспитанников раскидали по всей стране, персонал получил выходное пособие. Освободившееся здание получила прокуратура.

В 17-ом, «стал» на биржу труда. Сидя на пособии, безуспешно ожидал от жизни хорошей вакансии. Но, как всем известно, сидя на «пятой точке» хорошей вакансией не разжиться. Пришлось самому проявлять активность для дальнейшего поддержания штанов. В 18-ом году меня очень обрадовал наш Президент, продлив (своим указом) мою активную жизнь ещё на пять лет.

Даёшь вечную молодость!!!

В депрессию я от его указа не впал. Охватило только состояние какого-то лёгкого ступора и ожидания — неизвестно чего. Появился даже, какой-то спортивный интерес к дальнейшей жизни — чем же это всё закончится и к чему приведёт?

Когда становится грустно, вспоминаю одного из своих интернатовских подопечных. Колясочник. При рождении получил родовую травму. В результате её; ноги — сами по себе, руки — сами по себе. Кормил его с ложечки. Когда у него изо рта вываливался тщательно пережёванный кусок хлеба и по подбородку тёк чай, он, улыбаясь, смотрел на меня и, запинаясь, тщательно выговаривал свою любимую фразу из фильма: «Эх, Марфуша! Нам ли быть в печали!» Затем подставлял своё лицо для салфетки и открытый рот для пережёванного мякиша хлеба.

Странное состояние испытываю в последнее время. Средств на проживание совершенно не хватает, но и шевелиться для этого совершенно не охота. Не хочется делать лишних движений, чтобы не наделать очередных глупостей. Застрял в состоянии Нирваны, будучи ещё при теле. Гуляю вольным ветром по улицам города, жду от жизни свободной вакансии.

Свободных вакансий на достойную жизнь пока нет…

Жду. Жду, пока Создатель наш не подвесит меня за ноги вниз головой, как когда-то акушер, и не отходит своей «ласкающей» дланью мою старую задницу заставляя вдыхать этот мир, заставляя жить — этим миром…

Друзьям — товарищам…

Посвящается всем тем, кого нет сейчас с нами.

Где-то в России…

…на берегу тёплого, уютного моря, в маленьком курортном Поселении, умирал Художник. Умирал Художник тяжело и долго. Агония длилась уже несколько лет.

Временами отказывали руки, временами — ноги. Иногда, тяжелела голова. Временами — полностью выключались мозги, отказываясь воспринимать окружающую их действительность.

От этого было одно спасение — уйти в подполье и впасть в зимнюю спячку.

По весне, как правило, отпускало, становилось немного легче. Свежий Северный ветер, проветрив впалую грудь Художника кислородом, прочищал ему так же и мозги, и слабая Надежда заставляла Художника шевелиться…

…доставались им; из-за шкафов, с антресолей, из кладовки многочисленные работы. Расставлялись Художником по комнате…

Начинался просмотр…

Осмотр…

Анализ…

Внимательно всматриваясь в свои работы, Художник размышлял…

Что же нужно с ними сделать, такое-этакое… С картинами… Такое, чтобы они не вернулись к нему назад… Обратно… Чтобы они стали востребованы…

Добавить ярких красок?.. Заказать красивые, золотые рамки к ним?.. А может снизить цены вдвое?.. А-а?.. Люди?!..

А-ау!!!

Кто подскажет?!..

А дальше…

Вскоре…

Вмиг пролетало лето…

Наступала Осень…

Поселение пустело…

Запоздалые курортники в шортах и в сланцах, но кутаясь в тёплые куртки, шарахались по пустым, продуваемым сырыми ветрами улицам Поселения не понимая: «Что они здесь ещё делают? И куда, вдруг, подевалось Лето? Неужели снова Осень?»

А с ней…

Болезнь обострялась…

Агония вступала в свои права…

Невостребованные работы, в очередной раз, распихиваются Художником по углам. Вывернув карманы, им подсчитываются заработанные за сезон средства…

От полученной в итоге цифры, мутится в голове, становится тоскливо и страшно. Страх останавливает дыхание, а от тоски сводит живот.

Агония усиливается. Сжимает своей костлявой рукой сердце…

В изнеможении Художник валится на диван и, вытянув холодеющие ноги, ослабшей рукой пытается нащупать свой пульс…

Тщётно…

Пульса не было…

Пульса не было уже давно…

Художник умер…

Осталось лишь сознание. Лёгкое, бесплотное сознание, или осознание неизбежных перемен…

…телефонный звонок…

— Ты как там?..

— Меня нет. Я умер.

— Ну и прекрасно! Нам кочегар нужен на зиму. Приходи…

Освобождённое, вольное сознание потянулось к холодильнику. Пусто… Хотя постой! Что это там звякнуло на дверце?

«Огненная вода» из чекушки привычно обжигает глотку и, окончательно освобождённое сознание, облетев квартиру, заглянув на чердак к голубям, недолго думая, умчалось в прошлое…

А в прошлом, далёком прошлом, была детская школа искусств. А перед ней — портреты дедушки Ленина нарисованные по клеточкам в школьной тетради, и пара подзатыльников от матери…

— Ишь, чего удумал! А платить за тебя кто будет? А водить тебя туда через весь город, кто будет? А-а?!..

— Сам дойдёт, — парировал отец, — здоровый уже. Пусть рисует, если хочется. Что ты, Мать! В самом деле, Мать?! Тваюмать!..

…унылые, пустые школьные уроки разбавились занятиями в «художке». И постепенно детская душа наполнилась; Рафаэлем, Леонардо, Репиным…

С благословения Учителя потянулась душа дальше, в краевой центр. Сперва — художественное училище, затем — худграф… Затем — диплом…

«Огненная вода» по случаю получения диплома, огнём обжигает глотку и, вольная, юная душа, захлопнув красную корочку, мечтательно уносится в далёкое будущее…

Далёкое, загадочное, но светлое будущее…

Непременно — Светлое…

Заглянем туда вместе…

…слякоть улиц, собачий лай из подворотен, унылые кирпичные заборы, заляпанные грязью из-под колёс проезжающих мимо авто.

Холодно. Сыро. Через пролом в стене видна котельная. Рядом с ней — труба, уносящаяся ввысь и уносящая в облака ядовитый дым. Внутри котельной — всё чёрное, шумное, пыльное…

Лопата в мозолистых, усталых руках… Ревущее в топке пламя, пожирая уголь, сжигает время…

Время…

То самое время, которое некуда девать и никак не сжечь…

Не выжечь…

Дорога домой, после смены, заворачивает в магазин. Булка хлеба, колбаса, две «полторашки» пива… Что ещё?..

У подъезда, Кочегара встречает знакомое лицо…

— Меня ждёшь?

— Тебя.

— Заходи…

Нежный взгляд в лифте, тёплая рука в ожидании чуда…

(Милая моя, не жди от меня ничего, я уже умер.)

Чудо, впрочем, происходит, но кулинарное. Стараниями Милой…

После…

Спустя…

Пустые «полторашки» перекатываются босыми ногами под столом. На столе — остатки кулинарного чуда… Хорошо… Им уже хорошо. Много ли для счастья надо?..

Нежная, женская ладошка ползёт вверх по лохматой мужской руке…

— Милый… — Лукавый, весёлый взгляд…

— Да?..

— Чем дальше займёмся?

— Не знаю. Можно книжки почитать… — Невозмутимо, в ответ…

— Что-о?! — Ладошка заползает под рукав мужской рубашки и щипается, больно…

— Хорошо-хорошо!!! Книжки — не будем!.. Можно новости по «ящику» посмотреть…

— Что-о-о?! — … ещё больнее…

— Сдаюсь, сдаюсь!!! — … руки вверх…

Оказывается, для полного счастья ещё кое-чего нужно… Напоследок…

И, убаюканное упругой, горячей плотью сознание, отправляется в путь… В путешествие… Снова в прошлое…

А там…

…цветущее, курортное Поселение на берегу тёплого моря. Толпы краснопузых отдыхающих с тугими, «московскими» кошельками в руках. Утомлённые солнцем, морем и вином, они бесцельно шарахаются по паркам и пляжам Поселения в поисках приключений. Иногда находят их, на свою голову…

Курортным Поселение стало задолго до того, как стало Поселением, будучи когда-то — Городом. Десятки тысяч Горожан так и не поняли, как это они в одну ночь, пока считались бюллетени, превратились в Поселенцев. За какие, спрашивается, грехи?

Так вот, курортным Оно стало в 15-ом году. Уточню — в девятьсот пятнадцатом… Впрочем, уточню точнее — в одна тысяча девятьсот пятнадцатом…

То наивное, романтическое время давно кануло в лету, а нынешней главной достопримечательностью курорта стало наличие в нём семи морских портов, разместившихся на трёх причалах.

Несмотря на то, что эти три громыхающих, вонючих причала были втиснуты в аккурат между Центральным пляжем и Набережной, поток отдыхающих с детишками не иссякал… Им было всё равно, где плескаться… А поселенцам, тем более… У поселян были другие заботы…

Летом…

Например; Художник, вместе с коллегами, в центре Поселения, у всех на виду, у всех нарасхват… По улице — стенды с картинами, рядом — сам Художник под раскидистым деревом, в тени, натирает портреты. К нему — очередь. Работа кипит. Картины, попутно, раскупаются.

Хорошо!

К вечеру, на знойный день натягиваются грозовые тучи, и-и… Ливень, как из ведра. Все — в рассыпную, кто куда…

Картины в сумки, стенды — под плёнку, сумки — под стенды, сами — под дерево… Да куда там! Промокли до нитки…

— Ну что, коллеги, чем согреваться будем? Заболеем ведь…

— Чаем, с бальзамом…

— Бальзамом, но с водкой…

— Никакой водки! Только с чаем…

— Ладно, решили, пусть всем будет хорошо. Согреемся бальзамом, но без водки и без чая…

Художник — деньги в кулак и, как самый молодой, бежит в магазин. Магазин — через дорогу, а по дороге — реки, после ливня, не перейти…

— А-а!!! Хрен с ним! И так уже мокрее-мокрого…

И в брод, по колено, почти как в детстве — босиком по лужам… На обратном пути — в руке бальзам «Казачок». «Казачок» привычно обжигает, согревает, веселит и…

Коварно усыпляет.

Сидит Художник на своём стульчике, уткнувшись лбом в своё дерево и пускает счастливые пузыри…

— Чьи картины?

— Его. — Указывают пальцем ещё «живые» коллеги.

— Ну, тогда давайте. Вот эту и эту… Не будите, пусть выспится…

Выспался…

Открыл глаза…

Спальня…

Его спальня, его квартиры на двенадцатом этаже… За окном — рассвет, а перед окном — девушка, завёрнутая в простыню… Облокотившись о подоконник, стоит уткнувшись лбом в стекло (почти, как он давеча — лбом в дерево), рассматривает алые всполохи зари на небе.

Почувствовала взгляд — обернулась…

— А-а, это — ты…

— Милый! Мне такой сон приснился! О-обалдеть! Слушай! — И весело плюхнулась к нему в тёплую постель…

— Приснилось мне, что я вышла замуж за Бандероса… Не смейся! — Закрывает ему рот ладошкой. — Короче! Слушай!..

Вышла замуж я за Бандероса… Чё ты ржёшь! Я тебе точно говорю. Кра-аса-вчик! Обалдеть! Короче…

Вышла я замуж за Бандероса, дали нам комнату в общежитии. В Лазаревке. Заходим в холл, а там… этот… как его?.. Швейцар! Руки растопырил, падла, орёт: «Куда, с-суки, собралися? Нету местов!» А Бандерос ему баксы — чух-чух-чух так из кармана, как карты в казино, на стол…

Поднялись к себе на этаж, а дверь не открывается… Ключом туда-сюда, никак… пока не сломался… Полезли с Бандеросом к себе через чужой балкон… И залезли в ресторан… Или в кафешку. Сидим — жрём…

Бандерос за обе щёки наворачивает: «Ой, как я люблю всё это русское.» — Прям так и говорит… А сам всё жрёт, жрёт… А официантки, б…..ди, так жопами и вертят перед ним…

Я ему: «Хватит жрать! Ты чё сюда пришёл?» А он, хвать меня за это… спереди… и прямо на столе, в кафешке… Ну, это тебе неинтересно будет…

А потом, мы на пляже с ним очутились… Там же, в Лазаревке… Помню — песок… жарко… И Бандерос в голубых трусах… Чё ты ржёшь, дурачок!.. Я тебе точно говорю — в голубых трусах в полосочку… Прямо посреди пляжа сел… Нет… Сперва трусы снял, потом сел… Из него, так прям и полезло всё это…

Что — это?! Дурак, что-ли! То самое! Я же сзади стою, всё вижу!.. Лезет, вижу, с трудом… Мама родная! Он, бедный, тужится, мучается и орёт благим матом… Орёт… Это… Щас-с… Вспомню… Орёт: «О, боже! За что мне всё это?! За что я в России родился?!»

Вот такой, блин-н, сон приснился… Представляешь?! Чё ты ржёшь, чучело! Я тебе серьёзные вещи рассказываю!

Парадокс…

Полтора десятка лет Поселением «рулили» «варяги», и с каждым из них художники находили общий язык, вернее — точки соприкосновения. Расставили свои стенды с картинами вдоль Гостиного Двора, по тротуару, от перекрёстка улиц имени Красных Революционеров, у известного в Поселении ещё с Красных времён ресторана, и до самой…

И всем было хорошо, никто никому не мешал. От Высоких, Раскидистых Деревьев всем было достаточно и тени, и прохлады, и места под Солнцем…

Да на беду художникам, послал Бог Поселянам МЭРина из аборигенов. Поселяне, возможно, и довольны…

Ну а художники «вылетели» из центра Поселения, как пробки из бутылки с газированным пойлом — первым же декретом…

— Нечего тут глаза мозолить! Отираться у всех на виду, вид центральной улице своими мордами портить! Мусора после вас — не разгребстись, да и дохода от вас казне никакого! Отваливайте на … от моего ресторана! Чтоб Я больше здесь никого не видел на …!!!

Это, если кто не понял, небольшая выдержка из речи МЭРина, которую тот держал перед ошалевшими художниками.

Разбрелись художники со своими картинами по всему Гостиному Двору в поисках своего места. Но не было им места…

Нигде…

— Здесь нельзя — загораживаете…

— И здесь тоже нельзя — не положено…

— А здесь, так во-още — только за деньги и то не всем!..

Втиснули их-таки, всем скопом, в дальний угол парка имени первого Красного писателя…

Стойте…

Пока что…

Вот здесь-то и почувствовал Художник первые признаки болезни. Самочувствие его пошатнулось, впрочем до агонии было ещё далеко…

Настоящая Агония началась в тот год, когда рухнул… Что-то там рухнуло… У многих… Не у всех…

Россиянам, впрочем, к разрухе не привыкать, но в тот раз обернулось всё по серьёзному…

Поток прибывающих на курорт, впрочем, не иссяк. Наоборот, увеличился даже за счёт тех, кто не смог выехать в дальнее зарубежье. Но уже не было пьяных загулов по кабакам, не швырялись в музыкантов деньгами. «Тугие» кошельки ушли в разряд преданий и легенд. И, к огорчению художников, случайные курортники, забредавшие в их «медвежий» угол парка, проходя мимо стендов с картинами ускоряли шаг и смущённо отворачивали в сторону головы.

Впору было задуматься о дальнейшем существовании.

— Надо пробовать в центр выгребать, хотя бы с портретами…

— Надо… Авось — пронесёт…

— Конечно пронесёт!.. Да не перестреляют же нас там!.. В самом деле?!

Не перестреляли.

Нет.

Что вы!

Просто…

…подошли служивые. Взяли, сперва в сторону — «под козырёк», а затем Художника — под белы руци, и в кутузку его, на трое суток. Чтоб под Ногами не путался…

Напоследок — ткнули-таки его дубинкой в почки и захлопнули за ним железные двери…

Рухнул Художник лбом в холодный, бетонный пол и отпустил своё сознание в очередное путешествие…

Интересно, куда на этот раз, в прошлое или в будущее…

Что-то я запутался…

А может в параллельное?..

А в нём…

…телефонный звонок…

— Ты как там?..

— Меня давно уже нет. Я умер…

— То что надо! Давай к нам, ночным стражем. Нам творческие личности нужны…

…полная луна освещает Сторожу путь. Территория у него большая — в полчаса не обойдёшь. А Сторож и не торопится. Запрокинув голову к небу, разглядывая далёкие звёзды, он бредёт не спеша по заданному маршруту, мотая фонариком вправо-влево… Пусть видят (кто там его контролирует по видеокамерам), он — на посту.

Бездонное небо влекло Сторожа своей ночной магией. Хотелось, раскинув руки, а хорошо бы — крылья, подняться ввысь, к звёздам и остаться там навсегда…

На века…

Полнолуние. Собачий вой вдалеке…

— Хочь бы, чё-ли, укусил кто-нибудь!.. В самом деле… Оборотень там, или вампир… Может хочь жизня бы стала веселее… И интереснее… В самом деле!..

После ночной смены дорога домой лежала через магазин. Хлеб, колбаса, две пол-литры «беленькой», с запасом, так сказать… Что ещё?..

У подъезда Сторожа отирается знакомая ему личность…

— А-а, Васька. Ты что тут? Только не говори мне, что меня ждёшь! Мне некогда!

— ……? А-а? — Жадно рассматривая прозрачные пакеты Сторожа.

— Я с ночной, идите вы к ……!

— А может …………?! А-а?! — В глазах тоска и жажда…

— Ладно, пошли к твоим охламонам в подвал. Хрен с вами!

— … раз пол литра, два пол литра, три… Где — там? В пакете? У стены? Что это — Смирновская? Самогонная?!?! Хрен с ней, наливай!

…льётся рекой, льётся без устали, без меры…

— Чё там? Время?.. Шесть часов чего? Утра или вечера? Домой… Щас-с гляну… Выгляну… — Вернулся. — Темень на улице… Продолжим… Наливай…

Позже…

— Три часа чего? Дня — ночи? На улицу, за мной! Щя глянем! О-о!!! Просветлело! Домой! Васька, за мной! Домой…

— Васька! Твою мать! Отлепись от забора, брошу на хер!.. Я тебе чё, поводырь чё-ли? Щас-с брошу! На хер ты мне сдался… О! Тележка… — Сторож присмотрелся. — Блин, да она не одна, а с мужиком… Ну да на… мужика этого… Васька! Ты где? Щас-с я тебя уложу в телегу и домой отвезу… Постой… Это кто? Твою мать!.. Это кто, Васька?.. Учитель?.. Тва-аю… ма-а-а… Васька, глянь, это же мой Учитель… Это же он учил меня рисовать… В детстве…

Да-да…

Это он…

Тот самый Учитель…

Из того самого детства…

Из того самого детства, когда родители — побоку, все кругом — дураки. Только — Я! Слушайте только Меня!

И вдруг, когда тебе давно уже тринадцать лет и ты уже давно умнее всех… Вдруг… Неожиданно… Появляется он…

Учитель…

Стоишь перед ним дурак дураком и чувствуешь себя мелкой вошью. Мелкой, бледной вошью…

Перед сутулой спиной в сером, засаленном пальто… Перед потёртыми брюками и шерстяной, вязанной его мамой, шапочкой — даже в летнюю жару…

А запах изо рта!.. Мама дорогая!..

Из того рта, в который ты смотришь, ловя каждое слово. Каждое, драгоценное для тебя слово…

Густой запах чеснока с борщом, заправленным свиными шкварками…

Дышать нечем, воротишь нос, но…

УЧИТЕЛЬ…

Семь букв и все заглавные…

— Кем  хочешь быть? — Спрашивал.

— Не знаю… — Пожимал плечами в ответ.

— Так не бывает…

— Как не бывает? Очень даже бывает. — Умничаешь. — Ещё не знаю просто… Наверное — художником…

— Художником быть мало. Это всего лишь профессия… Надо стать Человеком…

— Я уже целых тринадцать лет человек. — Не понимаешь, о чём это он?..

— Да нет, мой юный друг, — смеётся, — многие прожив всю жизнь, так Человеками и не становятся. Никогда. — Уел…

И вот он снова, вынырнул из небытия…

Спустя…

Время…

Много времени…

…упёрся руками в большую, железную тележку, толкая её перед собой…

…а на тележке — головы… Человечьи…

Бр-р-р-р…

— Это чё у вас?!

— Работы мои…

Присмотрелся Сторож, точно — бюсты в натуральную величину.

— Везу их в музей сдавать. Не знаю, нужны ли они музею, но дома им уже места нет… Ты-то — как?

— Работаю. — Только бы не дышать, только бы на него не дышать. — С ночной, вот, смены иду, с приятелем… Устали…

— Да? Ну ладно… Удачи!..

И все…

Весь разговор…

Спустя столько лет…

Покатил Учитель свою тележку дальше, по щербатому асфальту. Головы в ней тряслись и плясали, как живые, крутясь и оглядываясь по сторонам — куда это нас? За что? Встречный ветер развевал полы распахнутого пальто, а спина Учителя согнулась ещё больше, под тяжестью…

Чего?

Жизни?

Над тяжестью толкаемой вперёд тележки?

А на тележке?

Итог прожитой жизни?

И всё?..

А где моя тележка?..

Стоит Сторож шатаясь, на краю тротуара, смотрит вослед удаляющемуся Учителю. Воспоминания — душат…

Горькие воспоминания о счастливом времени…

И слёзы… Пьяные… Глупые…

Душат, нечем дышать…

Глупые, пьяные слёзы…