Бесплатный фрагмент - Столько зарабатывать нельзя

Моему родственнику и другу ШИНДЕРУ Александру Евгеньевичу, всю сознательную жизнь проработавшему в системе разработки россыпных месторождений золота, ПОСВЯЩАЮ.

От автора: в 2020 году вышла в свет моя книга «Проверка золотом». Я применил вполне допустимый авторский прием, написав половину текста от третьего лица и половину от первого. Прием подвергся критике, не все оказались готовы к таким перескокам. И вы знаете, я с ними с согласился, считая что роман выиграет от внесенных изменений Перед Вами тот же роман «Проверка золотом», но все повествование в нем ведется от третьего лица.

ПРОЛОГ

Прииск в Заполярье

Илья Курехин, наконец-то, успокоился. Полтора месяца районные власти трепали ему нервы. Порой Илье казалось, что его назначили ответственным за все беды, случившиеся в районе, и теперь спрашивали за них по полной. У него начало скакать артериальное давление, появились головные боли, спровоцированные бессонницей. А сегодня около полудня горно-обогатительный комбинат по рации передал сообщение, что подписан приказ о закрытии старательской артели «Энергия». Кому, когда и почему пришла в голову идея закрыть «Энергию», Илья не знал. Работали они уже 5 лет, давали в год около тонны золота, и это при том, что в условиях Заполярья промывка руды возможна всего 100 дней в году. Претензий от горно-обогатительного комбината к ним не было, и тут, как снег на голову, посыпались проверки. Искали все: Госгортехнадзор, пожарная инспекция, СЭС, непонятно с какой стати прицепившаяся, профсоюзные деятели, да, одним словом, все! Акцент делали на нарушения финансовой дисциплины, а, короче, пытались уличить их в воровстве.

Исчезла боль в груди и перестали ныть суставы, прекратились размышления о будущем, захотелось лечь и долго-долго спать. Илья читал, что так бывает с осужденными на казнь. Они в страхе ждут дня казни, а когда он наступает, то возникает облегчение: ну, слава Тебе, Господи, конец неизвестности. Он высоко подпрыгнул, извернулся в воздухе и спиной вниз приземлился, а, правильнее сказать, прикроватился, на свою постель. От удара телом кровать издала глухой шлепок: Илья не мог спать в мягкой постели и под панцирной сеткой у него были настелены доски.

Он не понял, спал или нет — показалось, что даже глаз еще не сомкнул, — как в дверь постучали и вошел его заместитель, длинный худой парень тридцати лет от роду, русский насквозь, но со странной нерусской фамилией Кербиев:

— Добрый вечер, Илья Никитич. Спишь, что ли? Не серчай, не ожидал, что потревожу тебя.

— Какой вечер, Витя? Который час?

— Да около восьми, Илья Никитич.

— Ни хрена себе, так это я хорошо поспал, дружище. Садись. Чай будешь?

Илья поднялся с постели, подкачал примус, плеснул из флакона в чашку горелки спирт и поджег. Довольно быстро примус загудел ровным синим пламенем, а еще через три минуты кипяток был готов. Илья в литровую банку насыпал немного заварки, залил кипятком, прикрыл тарелкой. Все это время мужчины молчали. Первым заговорил Курехин:

— Вот так и вышло, Виктор Сергеич. Нету больше артели. Золото в россыпях есть, а артели нету.

— А что это ты меня по отчеству называешь? — удивился Кербиев.

— Потому что вырос ты, Витя. Создавай новую артель, бери на себя управление, а там вперед и с песней. И не боись. Бог не выдаст — свинья не съест.

— Непонятка какая-то, Илья Никитич. Не думал я об этом.

— Плох тот солдат и так далее, дружище. А ты готов. Берись.

— Не в том проблема, командир, — Кербиев уныло развёл руки в стороны, — Вы же понимаете, что у меня особо копейки тоже нету, даже если все заработанное пущу на дело, то все равно не хватит.

— А я тебя не на произвол судьбы бросаю. Да, своих денег потратить придется, но не все так страшно. Я поеду на Печору, барахло артельное за собой не потащу. А тебе подспорье, забирай. Оборудование арендуешь, для старта тебе хватит А там уже что подкупишь, что подремонтируешь, а что и своруешь.

— Да это вроде как в кайф, Илья Никитич, тут есть о чем говорить, — - с расстановкой, почти по складам произнес Кербиев.

Курехин ценил способность Кербиева к быстрой оценке ситуации, практически моментальному принятию правильного решения и за 8 лет совместной работы ни разу не пожалел, что пригласил к себе в артель разнорабочим молодого паренька, только что демобилизованного с Черноморского флота. Отслуживший 4 года в машинном отделении крейсера «Куйбышев», Кербиев хорошо освоил специальность моториста, и Курехин довольно быстро перевел его в машиниста бульдозера, чуть ли ни пинками заставил поступить на заочное отделение Ленинградского горного, контролировал процесс обучения, не допуская «хвостов». За год до защиты диплома назначил механиком артели, а затем и своим заместителем. С некоторой гордостью считал, что все сделал правильно, и из горного инженера Виктора Сергеевича Кербиева довольно скоро получится толковый председатель.

— Ну, вот сейчас и поговорим. Чего кота за хвост тянуть? — Илья налил в кружки чай, про который оба успели забыть. — На Чукотке нам обоим делать нефига. Взъелись на меня — и тебе дороги не дадут. Да и богатые россыпи здесь почти отработаны, года на три осталось. Переезжать надо.

— А за что все-таки пристебались-то, Илья Никитич?

— А что б я знал, так ведь и правда нет! — Курехин с досады хлопнул ладонью по столешнице, от удара чай из кружек выплеснулся на газету, которой был застелен стол. — В любом случае я уезжаю на Печору, там два друга у меня есть. А тебе советую на Колыму и поближе к Магадану. И мой тебе настоятельный совет: следи за языком, отвыкай от своего полублатного жаргона. Выходишь на совершенно новый круг общения, где встречают по одежке. А уж в министерстве тебя точно не поймут и потому дел с тобой иметь не будут.

За два дня до этого состоялся ещё один разговор.

В Анадыре в кабинете председателя городского исполкома уже битый час рассматривали вопрос о прекращении деятельности старательской артели «Энергия». Председатель артели Курехин имел на все собственное мнение, не скрывал его и потому не нравился партийным органам. Он также «не подмазывал» чиновников, поэтому категорически не нравился хозяйственным структурам власти. Ко всем своим грехам председатель «свято чтил уголовный кодекс» и следователи всех рангов не могли ни к чему прицепиться. После очередной реплики прокурора города «Не знаю я, за что отстранять Курехина» присутствовавший на совещании заведующий промышленным отделом горкома партии буквально взорвался: «А вам, мудакам, и знать ни хера не надо, надо дело делать. Магадан сказал: „создать артель“, — мы создали. Магадан сказал: „закрыть артель“ — мы закроем. И плевать я хотел на то, совершил или нет Курехин преступление. Пишите постановление, я его согласую».

Самородок

Кирилл Клейменов возвращался в Сеймчан пешком. Кто же знал, что Серега — последний лох и с моторками, в общем-то, «на Вы». До поселка оставалось километров 15 вниз по реке, когда за кормой лодки исчез бурун. Мотор ревел, как оглашенный, а винт не вращался, и лодку неспеша несло течением. Это Серега в третий раз зацепил о что-то винтом и сорвал шпонку, причем последнюю: в запасе было всего две, хотя даже умелые рыбаки кладут в ящик с инструментами горсть шпонок. Слава Богу, рыбалка была удачной, и в «Казанке» лежало килограммов пятьдесят рыбы. А шпонка… Вот дойдет до поселка, положит их в карман штук десять, и с кем-нибудь на моторке обратно к Сереге. Всех-то дел часа на четыре. Кирилл так и шагал вдоль речки Сеймчан по каменистым россыпям, когда понял, что пора снимать штаны и садиться в «позу орла». Комары сегодня особо не донимали, и вполне можно было посидеть, поглазеть по сторонам.

Его внимание привлек тускло отсвечивающий желтизной бесформенный кусочек среди серой обкатанной водой гальки. Первое, что приходит на ум колымчанину: ЗОЛОТО. Кирилл работал дежурным электриком на подстанции, не имел к драгоценному металлу никакого отношения, тем не менее всем своим существом почувствовал, что перед ним самородок. Он подобрал камушек, покатал в ладонях, подышал на него, зачем-то попробовал на зуб. Читал об этом в книжках, но никогда не видел, чтобы так делали в натуре. Положил в пачку с сигаретами и пошагал дальше. Над судьбой этого кусочка металла размером с зажигалку Кирилл даже не размышлял. Закон требовал сдать самородок, и он это сделает, как только вернется домой с Серегой.

На окраине поселка Кирилл зашел к знакомому механику, отсыпал в ладонь с десяток шпонок и без проблем уговорил смотаться за Серегой-горемыкой. При этом четко решил для себя, что на моторке с ним больше никогда не поедет. Ремонт был не сложным, и уже через 20 минут они шли вниз по течению к родному причалу. Пришвартовав лодку, Кирилл не утерпел и показал Сереге самородок.

— Ух ты! — вытаращил тот глаза. — Ну, ты даешь! И на сколько он потянет?

— А как думаешь?

— Ни хрена я не думаю. Я вааще такое первый раз вижу. Но, скорей всего, не хило.

Кирилл покрутил головой, пожал плечами, задумался.

— Знаешь, Серега, оставлю я его себе на память. Пусть лежит, глаз радует.

— Ага, порадует. Как нарадует, так и загремишь под пампасы. И учти, что будет это намного быстрей, чем ты думаешь.

— А «под пампасы» — это как? — съехидничал Кирилл.

— А вот … (дальше последовала заковыристая фраза сплошь из непечатных слов)

— Во, умеешь, однако, уговаривать, — Кирилл глубоко вздохнул, задержал воздух в груди и медленно выпустил. — Все. Прям щас и отнесу. Даже домой заходить не буду. Ты уж без меня разгрузись.

— Рыбки тебе сколько отложить?

— Да десяток хвостов хватит. Буду мимо Михалыча проходить, скажу, что рыбка лишняя есть, он сыновей пришлет.

— Давай, топай. Только ты, земеля, учти: меня с тобой не было и видеть я ничего не видел. Да и не слышал от тебя ничего. Я вот подумал: надо было его вообще там оставить. Ну, получишь сто рублей, а, может, даже двести. Но мороки будет… — Серега вновь мастерски выразился по поводу количества и качества мороки.

И тут он как в воду смотрел: два дня Кирилла мурыжили в пункте приема золота. Где нашел? Нарисуй. Опиши словами место. Как лежал самородок? Как ты его увидел? А можно ли было увидеть его стоя, а не сидя на корточках? Почему ты решил, что это золото? А раньше самородки встречал? А видеть их доводилось? Вопрос за вопросом, и без остановки все сначала.

Кирилл Клейменов, спокойный уравновешенный мужчина сорокового года рождения, русский, не участвовавший, не состоявший, ранее не привлекавшийся, беспартийный потихоньку зверел. Он начинал срываться, переходил на крик, стучал кулаком по собственной груди, заикался от негодования. Наконец, как посчитал Кирилл, все окончилось, потому что ему выплатили 25% от стоимости самородка, чуть меньше половины его месячного заработка. И оставили в покое. Святая простота!

Наш человек

Начальник следственного отдела прокуратуры Магаданской области старший советник юстиции Селиверстов Игорь Петрович с утра был не в духе. Жена достала его окончательно: опять «отстань, голова болит». Да сколько ж можно болеть этой раздолбанной голове? Таблетки, что ли бы, пила. Вот уже два года, устроившись в постели, он, изнемогая от желания, пытается приласкать ее. Изредка получается, и тогда дело идет по накатанному. Но чаще она, стерва, и погладить не дается. Что с бабой творится? То ли на самом деле болеет, то ли заменителя ему нашла? Да Бог с ней, с Катериной-то, только вот безотказная Светка в отпуске и не появится еще 2 месяца. Накопившиеся эмоции требовали выплеска наружу, и единственное, что хотелось сделать безотлагательно — это наорать на кого-нибудь.

Войдя в кабинет, он распахнул настежь окно и с удовольствием вдохнул успокаивающий морской воздух, затем, устроившись в кресле, подвигал по столу письменный прибор, проверил наполненность авторучки чернилами, распечатал свежее бритвенное лезвие и подточил карандаши. Селиверстов любил особую форму заточки карандашей, поэтому никому не доверял эту сложнейшую операцию, тем более, во время нее душа приходила в состояние равновесия. Кроме письменного прибора на столе расположились пресс-папье, вентилятор, пепельница и свежий номер газеты «Магаданская правда». Селиверстов дополнил натюрморт начатой пачкой сигарет «Тройка», закурил и развернул газету. Уже давно у него сложилась привычка начинать рабочий день с просмотра местной сплетницы. Порой там такое увидишь… Вот и сегодня чутье не подвело начальника следственного отдела. На третьем развороте статья, читать которую он и не подумал, но суть ухватил моментально: «электрик из Сеймчана сдал государству найденный самородок весом 32 грамма», и тут же портрет Клейменова. А через четверть часа подчиненные собрались у него на планерке, в конце которой начальник ткнул пальцем в портрет и задал вопрос: «А об этом кто и что знает?»

Выдержав театральную паузу, Селиверстов взорвался: «Раздолбаи, недоумки. Почему я узнаю о хищении из газеты, а не от вас, придурков? Думаете, если вас сослали в Магадан, то дальше ехать некуда? А в Мяунджу или Оротукан не хотите? Могу устроить, это в моей власти. Ляпин, — он ткнул пальцем в одного из следователей, сидевших на планерке — разобраться и вечером доложить».

Спустив пар, Селиверстов остыл и собрался с мыслями: «Вот уж поистине раздолбаи. Надо Никитина из Сеймчана срочно вызвать сюда. А, впрочем, Ляпин разберется с этим. Толковый мужик. Интересно, за что же это его на край земли послали?»

«Саша, зайди», — вызвал он по телефонному коммутатору, стоящему по правую руку на тумбочке, своего помощника. В кабинет вошел молодой красавец, каких любят изображать на плакатах, с погонами юриста 2 класса на плечах, изобразил на лице готовность к исполнению любого приказа и тут же его получил:

— Собери материалы по Ляпину. Мне не нужны официальные, дай подоплеку того, что произошло в Краснодаре. Я хочу знать с какого переляку его перевели с пасмурного Юга в солнечный Магадан. И сколько камушков на самом деле нашел этот электрик?

— Какие, прошу прощения, камушки, Игорь Петрович?

— А.… ничего… это я свое тут думаю. Давай, не тяни с Ляпиным.

— Слушаюсь, Игорь Петрович, сейчас в Ростов позвоню. Там друзья по университету есть, а до Краснодара от Ростова рукой подать. Наверняка слухи до них дошли.

— А до Магадана никакие слухи не дошли? — с ироничной улыбкой спросил Селиверстов.

Саша пожал плечами и неуверенно сказал:

— Простите, Игорь Петрович, сами учили, что любую информацию надо проверить. А так… Я, конечно, могу рассказать, что до нас доехало.

— Вот и ладушки. Меня устроит. Слушаю. Да садись ты.

— Ну, в общем, попал мужик ни за хре…, простите, Игорь Петрович, ни за что, — начал Саша, аккуратно пристроившись на стуле. — Подловил на взятке в пять тысяч чиновника из краевого управления. Все провел как по учебнику: меченые купюры, задержание, пятичасовой допрос с меняющимися следователями. Раскрутил по полной, выбил признание и завел уголовное дело. А чиновник этот оказался зятем второго секретаря Краснодарского крайкома партии. Ну и, сами понимаете, что одно дело закрыли за недоказанностью, а другое на Ляпина приказали завести. Но кому-то пришла в голову идея спрятать его здесь, и их прокурор позвонил нашему.

— Бляха-муха, история старая, как мир. Ты все сказал, Саша, больше не ищи. Свободен.

Причина ссылки Ляпина была понятна начальнику отдела как дважды два и, потерев ладонью макушку, он вслух произнес: «Наш человек, сработаемся».

Часть I. ТАК ЭТО НАЧИНАЛОСЬ

Глава I. Геннадий Сергеевич Ляпин

До свидания, Сочи

Гена Ляпин родился, учился и женился в солнечном городе Сочи. Образование получил высшее экономическое в 1950-м году. Прекрасная успеваемость, тяга к общественной работе позволяли надеяться, что распределение будет хорошим и дальше Краснодара его не пошлют. На сдаче госэкзамена в комиссии сидел незнакомый элегантный мужчина, постоянно делающий какие-то пометки в своем блокноте. Перед объявлением о распределении молодых специалистов Ляпина вызвали в деканат, где его встретил тот самый незнакомец: «Еще раз здравствуйте, я майор милиции, зам начальника Сочинского ОБХСС по кадрам, хочу предложить Вам работать в нашем управлении». Это было что-то новое в наборе специалистов. Обычно заинтересованные организации давали заявку на молодежь, а учебные заведения по своему усмотрению формировали распределение выпускников. Видимо, качественный состав Сочинского ОБХСС оставлял желать лучшего, и они направили своего вербовщика за грамотными толковыми кадрами. До сего времени только госбезопасность набирала людей из студенческой среды самостоятельно.

Чем занимается Управление по борьбе с хищением социалистической собственности знал любой советский человек. А работа в этой конторе была такой же почетной, как и служба в МГБ. Ляпину тут-же вспомнился анекдот, показывающий, что народ ставит на одну ступень органы госбезопасности и борьбу с хищениями соцсобственности.

«Иностранец у русского спрашивает:

— А чем у вас МГБ занимается?

— Они занимаются людьми, не довольными советской властью.

— А что, у вас есть и довольные?

— Да, разумеется, есть. Но ими занимается ОБХСС».

Ляпин долго не думал. Через три месяца, окончив ускоренные курсы в высшей школе милиции, он получил лейтенантские погоны и начал работать следователем ОБХСС.

Как- то так получилось, что молодой следователь быстро вписался в коллектив, стал получать сложные дела и успешно с ними справляться. За одно из них он уже через год получил звание старшего лейтенанта. Взяточничество — одно из самых распространенных экономических преступлений, и Ляпин довел до суда двух высокопоставленных сочинских работников. В шестьдесят четвертом он раскрыл группу цеховиков, занимавшихся подпольным производством алкоголя, и стал капитаном.

В 1966 году капитана милиции Ляпина заметили вверху и перевели в Краснодарское краевое управление БХСС, присвоили звание майора, выделили двухкомнатную квартиру на него с женой и двумя дочерями. Успешность сыграла с Ляпиным злую шутку. У него все получалось, и он никогда не был осторожен, а потому и споткнулся на ровном месте. Поступило заявление о вымогательстве взятки чиновником краевого управления госимуществом, который запросил пять тысяч рублей, и Ляпин, обладавший отличным чутьем, сделал стойку. Чиновником все было сработано грубо, как будто он ничего не боялся, и Ляпин возбудил уголовное дело, за сутки все закончил и передал материалы в суд. А чиновник-то оказался родственником второго секретаря крайкома партии. Что тут началось!!! Крики, вопли, ругань. Звезды на погонах милиционеров всех рангов начали вибрировать: вот-вот упадут. Нужен был стрелочник, и им назначили майора Ляпина.

За три дня разборок внутри Геннадия все застыло. В голове была пустота. Заторможенность проявлялась и ночью, не давая ему уснуть. Ляпин впервые столкнулся с неприкасаемыми, и в мозгах шла переоценка ценностей. До этого случая он твердо верил в постулат, что перед Законом все равны. Об этом писали, говорили, снимали кино. А оказалось, что очень просто можно обелить взяточника и обвинить несогрешившего. Почему не забили в набат средства массовой информации? Где они, эти журналисты самой правдивой в мире газеты с названием «Правда»? Наконец, его вызвал начальник управления:

— Присаживайся, Геннадий Сергеевич, — начальник достал из сейфа начатую бутылку армянского коньяка, налил в две пузатые рюмки, одну подвинул Геннадию. — Давай, чтобы разговор смягчить.

— Так все плохо? — спросил Ляпин, отхлебывая малюсенькими глотками коньяк.

— А хорошо пьешь, умело, — с одобрением заметил начальник.

— Так я ж вырос на Кавказском побережье.

— Ну, слушай. Дана команда завести на тебя уголовное дело, то есть око за око. Как сказал большой начальник: пусть на собственной шкуре испытает, каково быть несправедливо обвиненным.

— Это как же несправедливо-то, Николай Фомич? — Чуть не перешел на крик Ляпин. — Очень даже справедливо. Было вымогательство! Было! — Он стукнул ладонью по столу. — И взятка была. Его сажать надо.

— Сажать собираются тебя. И, поверь мне, посадят.

— Да меня-то за что? — Ляпин с трудом сдерживался — Я что не так сделал?

— А ты знаешь, в чем наша сила? Нам покажи обвиняемого, и мы подберем ему преступление. Грубо, но правда.

— И что дальше?

— А дальше прокурор переговорил о тебе со своим другом, и ты едешь в Магадан старшим следователем областной прокуратуры. И хрен кто найдет тебя там. Поработай на Севере года два-три, за это время, глядишь, или шах, или ишак, кто-нибудь да сдохнет. Прорвемся, одним словом. А прямо сейчас пиши мне рапорт на увольнение и марш в кадры за трудовой книжкой.

В кадрах его ошарашили сообщением, что на его трудовую книжку наложен арест: «Вы же понимаете, товарищ майор, что если Вы под следствием, то…» Не дослушав, Ляпин забрал заявление и поднялся на второй этаж к генералу. Такое багровое лицо начальника Ляпин видел впервые за службу. Генерал нажал кнопку переговорного устройства и в ответ на раздавшийся в динамике голос, выдал трехэтажный мат. Через пару-тройку минут в кабинет генерала влетел начальник отдела кадров, сунул в руки Ляпину трудовую, раскрыл перед ним журнал, где попросил расписаться в получении, потом вытянулся по стойке смирно:

— Извините, товарищ генерал-лейтенант, больше не повторится.

— Это само-собой. А ты сейчас будешь проходить мимо бухгалтерии, так передай, чтобы расчет сделали не-мед-лен-но и деньги выдали сегодня же. А то там раздолбаи не лучше тебя, без погоняла задницу от стула не оторвут.

От генерала Ляпин прогулялся в соседний гастроном, разжился там картонной коробкой из-под печенья «Привет» и, вернувшись в отдел, начал собирать в коробку личные вещи. «Гена, — подошла к нему Зинаида, — это правда?» Ляпин кивнул в ответ. Через час та же Зинаида опять подошла: «Гена, тут ребята сбросились тебе на подарок и поручили мне купить. А я что подумала: тебе ведь отвальную делать надо, так давай на эти деньги купим выпивку и закуску. Ведь хорошо будет?»

Неожиданно в груди Ляпина разлилось тепло, он улыбнулся: «Конечно, Зина. В твоей головке как всегда умные мысли возникают. С тобой в паре очень легко было работать». Зинаида часто заморгала, из уголков глаз по щекам протянулись две черные полоски. Помотав головой из стороны в сторону, она резко развернулась и почти бегом выскочила из комнаты.

Отвальная прошла отлично. В самой большой из комнат отдела сдвинули столы, выставили салаты, купленные в кулинарии, докторскую колбасу и окорок «Воронежский», шпроты и скумбрию горячего копчения. Верхом прощального ужина были только что сваренные из полуфабрикатов пельмени лучшей пельменной города. Водка была в избытке, хотя такое в принципе невозможно. В трехлитровую банку в центре стола поместили шикарный букет, врученный ему Зинаидой. Первое слово, как и положено, сказал начальник управления. Отметив, что Ляпин увольняется по семейным обстоятельствам, что, когда ему наскучит жизнь без ежедневной борьбы за сохранность социалистической собственности, то его с удовольствием примут обратно, он, выпив рюмку, пожелал всем хорошо проводить одного из лучших в их коллективе и ушел.

Затем говорил каждый присутствовавший. Ляпин растрогался: глотал слезы, сморкался, пытался что-то ответить, но в горле стоял ком. А, главное, он верил, что все говорили искренне. Зачем же врать человеку, если знаешь, что больше с ним не встретишься. Первой, сославшись на сурового мужа, встала из-за стола Зинаида и попросила Геннадия выйти с ней в коридор «на пару ласковых». Тут случилось самое неожиданное: Зинаида, которую он вообще не воспринимал иначе, чем сослуживицу, обняла его за шею, подтянулась, повиснув на нем, и крепким поцелуем впилась ему в губы. Ляпин мигом протрезвел, сделал попытку обласкать ее, но Зинаида отстранилась, всхлипнула и ушла.

Расходились уже около двадцати двух часов. Раздухаренный Зинаидой Ляпин попытался расцеловаться еще с двумя отдельскими женщинами, но обе увернулись и от объятий, и от поцелуя. К концу вечера водка и впрямь закончилась, а Зинины губы он ощущал на своих еще почти месяц.

Магадан, это где?

Южанина, все жизнь прожившего и проработавшего в курортной зоне, пугал Север. В его окружении оказалось, что про Норильск знают больше, чем про Магадан, что очень его удивило. Так, разрозненные сведения, слухи. Кто-то советовал купить парочку масляных радиаторов, потому что там перебои с отоплением во время сильных морозов. Кто-то предлагал захватить пару сотен лимонов и есть по одному каждый день, иначе помрет от цинги. Самое плохое, что советы давались на чистом глазу, люди верили в то, о чем говорили. Вспоминали «Северное безмолвие» Джека Лондона, о том, как плевок замерзал, не успев долететь до земли.

С утра он смотался в кассу и купил билет с пересадкой в Москве. Из Норильска в Сочи прямой летает, а магаданцы не додумались до такого. Хотя можно было через Хабаровск, но кто знает, как быстрее. Вернувшись, сообщил жене, что вылетает послезавтра и попросил купить все необходимое.

— Гена, а Магадан — где это?

— На краю света, Оленька. На краю. Более точного адреса не знаю, — Ляпин погладил жену по голове. — Посмотри в атласе.

— Ничего себе! Смотри, — Ольга протянула мужу атлас, — на северном побережье Охотского моря. На одной широте с Ленинградом. 8 часов разница во времени. Да?

— Почти как Крым, — пропустив все остальные характеристики, отозвался Ляпин, — он тоже на северном побережье моря.

— Не дуркуй, Гена, я боюсь. Туда всех бандитов сослали. Вот, смотри, Колыма-то тут, рядышком. Там и людей-то нормальных кот наплакал. Да? Ты хоть что-то знаешь о Магадане?

Геннадий снял со стены гитару, провел пару раз по струнам, и запел:

«Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.

На море спускался туман,

Ревела стихия морская,

Вставал впереди Магадан —

Столица колымского края.

Не песня, а жалобный крик

Из каждой груди вырывался.

Прощай навсегда, материк,

Хрипел пароход, надрывался.

От качки стонали зэка,

Обнявшись, как родные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья.

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудной планетой.

По трапу сойдешь ты туда,

Оттуда возврата уж нету.

Пятьсот километров тайга,

Там водятся дикие звери.

Машины не ходят туда,

Бредут, спотыкаясь, олени.

Я знаю, меня ты не ждешь

И писем моих не читаешь.

Встречать ты меня не придешь,

А если придешь — не узнаешь».

— Ну, что ты, Оля, перестань, — на последнем куплете Ольга разревелась, — прости меня. Просто это все, что я знаю о Магадане. И вообще не волнуйся, я поеду туда один, ты остаешься с девочками. И не надо трагизма, живут же там люди. А я к тому же еще и милиционер.

— Ты не милиционер, не милиционер, ты даже стрелять не умеешь, — чуть не в истерике прокричала Ольга. — Любой бандит стреляет лучше тебя.

— Это с чего ты взяла? Кто сказал такое? — искренне возмутился Геннадий.

— Да ты и сказал. Я видела, как ты переживал каждый раз, когда зачет по стрельбе объявляли, — Ольга вдруг улыбнулась.

— Оленька, я занимаюсь экономическими преступлениями, а наш контингент — мирные, хорошо образованные, интеллигентные люди. Их от вида крови блевать тянет. Мне вообще пистолет не нужен. За всю службу я пару раз его вынул, чтобы показать хулиганам, так они вмиг хулиганить переставали, — Геннадий обрадовался, что тема перескочила с Магадана на другие проблемы, — и все, Оленька, и все. А хулиганы — они везде одинаковые, не бойся за меня.

В квартире наступила тишина. Детей на лето отправили в Сочи к родителям Ольги и сами мотались туда почти каждый выходной. Сегодня была среда.

Через пару часов Ольга возобновила разговор:

— Гена, представляешь, что я узнала про Магадан? Там 9 месяцев зима. Там холода жуткие. Туда дороги нет, а зимой море замерзает. Там людей живет мало, тысяч 80 жителей. Это же очень мало, да? И все ищут какие-то ископаемые, говорят, что полезные. Да? А что полезного может быть в ископаемых?

— Ну, ты даешь, — расхохотался Геннадий. — Самое первое полезное ископаемое, которое там добывают — это золото. А еще кучу редких металлов, посмотри в энциклопедии, что именно.

— Что? В Магадане золото?

— Ну, скорее всего не в самом Магадане, а вокруг него. Колыма — это золотоносные края.

— Гена, я с тобой поеду, да? — неожиданно твердо сказала Ольга и гордо вскинула свою аккуратную головку.

Ляпин совершенно правильно оценивал это Ольгино «Да?». Говоря так, она ни в коей мере не спрашивала, она таким образом утверждала. Он почувствовал Ольгину решимость и продолжил:

— Глупая, да этого золота мы с тобой и не увидим никогда.

Жена в обиде поджала губы:

— Меня ископаемое золото не интересует, я его предпочитаю иметь в виде готовых украшений. Меня ты интересуешь, и я хочу быть рядом с тобой. Да? Девочки поучатся в Сочи.

— Оля, давай, сегодня не будем об этом. Еду я один. Там осмотрюсь, отпишу тебе что да как, а потом уже посмотрим. Ведь надо и с жильем определиться, и тебе работу подобрать. И тут ты понаблюдай за обстановкой: вдруг что произойдет такое, что я смогу вернуться?

Последний аргумент Ольгу убедил, и она, вздохнув, кивнула головой, потом попросила не брать с собой гитару. «Тебя после первой же песни зацелуют, а я хочу быть единственной, кто это делает. Вернешься — наиграешься»

Становление следователя прокуратуры

Вставал впереди Магадан, столица колымского края. Вставал впереди Магадан, столица колымского края. Вставал…» — эти слова вот уже минут пять безостановочно крутились в голове Ляпина. Зазвучали они, как только на передней панели салона самолета загорелась надпись «Не курить. Пристегнуть ремни». В иллюминаторе сквозь легкие перистые облака ясно были видны седые не то от инея, не то от июльского снега сопки. Конечно, это были не снеговые шапки, как на Кавказе, а белая пороша в скалистых складках. «Ничего себе начало! Разгар лета со снегом» — мелькнуло в голове Ляпина, и он остро почувствовал, что начинается чужой негостеприимный мир.

Горы, или горки, сверху не разобрать, неожиданно кончились и под крылом поплыла тундра. Чахлые редкие деревца, огромные проплешины болотного цвета, и полное отсутствие признаков жизни и деятельности человека. Пересекли две извилистых реки, поймы которых почему-то были белыми. То, что именно эта неестественная белизна и была признаком человеческой деятельности, Ляпин еще не знал. Разработка россыпных месторождений уродует природу, золотодобытчики оставляют после себя в поймах раздробленный перемытый грунт, кристальной чистоты вода уносит с собой песок, который заиливает реку. Ляпин был в курсе природоохранной политики страны, но то, что она не распространялась на добычу золота, узнал гораздо позже.

Ляпин непроизвольно крутил в голове слова песни и ожидал «вставания на пути» Магадана. Но земля становилась все ближе, а не было видно ни одного домика, не то, что улицы. «Наш самолет произвел посадку в аэропорту Сокол. Температура за бортом плюс 12 градусов».

— А где Магадан? — поинтересовался Ляпин у проснувшегося соседа.

— 56 километров на юг по Колымскому тракту.

Пейзаж за окном автобуса навевал непроходимую тоску, начавшуюся еще в самолете. Между сопок извивалась довольно узкая, отсыпанная гравием дорога, знаменитый Колымский тракт. Часы показывали 23—48, но за окном автобуса царил полумрак. Наступил период белых ночей.

В самом городе резануло по глазам полное отсутствие зелени на улицах. Коробки домов — и асфальт между ними. После сочинских аллей и цветников в груди что-то противно скрипело, звало обратно в южные широты.

Встретили Ляпина хорошо. Он быстро понял, что Север вообще богат на хороших людей: плохие тут, скорее всего, не выживают. Очень уж условия для проживания жесткие. По договоренности его сразу оформили старшим следователем прокуратуры, но начальник отдела сказал при этом: «Ты, бляха-муха, еще пацан в нашей работе. Но пацан грамотный, поэтому даю тебе месяц, чтобы в дополнение к знакомым экономическим преступлениям освоил политические и в некоторой части уголовные». С политическими он справился быстро, а вот уголовные требовали особых знаний и навыков, которых у него не хватало. Но дельцов, посвятивших себя обогащению за счет государства, в Магаданской области было предостаточно, а вот политических преступников был явный недобор. По всей видимости, их успели исправить, и они вели себя тихо, не высовывались и ничего противозаконного не организовывали. Так что загрузка по линии хапуг у него была по полной программе, а с убийствами и грабежами он дела не имел.

Через месяц Ляпин в следствие погрузился с головой. Он любил свою работу, считал ее крайне важной для общества, в котором жил. Свято соблюдал все статьи Основ уголовного судопроизводства СССР, в частности, статья 2 этих Основ предписывала так проводить раскрытие преступлений, чтобы каждый, совершивший его был справедливо наказан, а невиновный не понес наказания и не был бы осужден. Еще школьником он зачитывался «Записками следователя» Льва Шейнина, а будучи студентом выписал в тетрадку памятку следователю.

«Ты — следователь. Государство доверило тебе ответственный участок судебно-прокурорской работы. Ты призван для борьбы с преступностью. Ты первый сталкиваешься с преступлением. Ты первый должен атаковать преступника. От тебя, от твоего умения, энергии, быстроты, настойчивости, инициативы зависит многое. Ты — следователь. Завтра в твоё производство может поступить дело, которое доставит тебе много хлопот. Ты будешь проверять одну версию за другой, и ты наконец можешь устать. Дело тебе надоест. Тебе покажется, что раскрыть его нельзя, что ты уже исчерпал все свои силы, все догадки, все возможности. Тебе захочется в бессилии опустить руки и сдать это дело в архив.

Преодолей усталость, не опускай рук, не складывай оружия. Ты не имеешь на это права, потому что ты — следователь, ты поставлен на передний край, откуда не отступают».

Автором памятки был тот же Лев Шейнин, начальник следственного отдела Прокуратуры СССР.

Но вот очень огорчало, что письма от Оли приходили все реже. Да и писать она стала совершенно о другом. Больше о детях, о родителях, о погоде, и почти ничего о том, как она скучает без него и ждет встречи. Ляпин мучился и ждал лета, когда через 11 месяцев после начала работы в Магадане получит право на свой первый отпуск. Как-то так получилось, что незаметно для себя он стал ждать первого отпуска, имея в виду, что за ним последуют и второй, и третий, и так далее. Мысль о возвращении незаметно покинула его.

Но в конце января 1969 года надежду Ляпина на скорую встречу с Ольгой разбил начальник отдела Селиверстов, поставив его в графике отпусков вместо ожидаемого июня на ноябрь: «Геннадий Сергеевич, тут очередь на отдых летом. Поедешь в ноябре, когда на Черном море жара схлынет, насладишься. Ребята сказали, что ты плохо относишься к теплой водке и потным женщинам. Это правда?».

Ольга решает проблему

Ольга влюбилась. Она боялась этого чувства, бежала от него, но ничего не могла с собой поделать.

Узнав от Геннадия, что ждать его раньше ноября нечего, она летом по бесплатной путевке отправилась на заводскую базу отдыха в Лазаревском. Работала Ольга бактериологом на молокозаводе, заведовала лабораторией и в ее подчинении даже была одна лаборантка. С путевками была большая проблема, но статус заведующей открывал ей доступ к некоторым льготам, доступным начальникам цехов и отделов. Путевка была семейная, в домик с тремя койками, и Ольга поехала с дочками.

Девочки с удовольствием играли друг с дружкой, посещали все организованные мероприятия и совершенно не мешали Ольге. А она облюбовала себе местечко под зонтом на пляже и читала книгу, думала о жизни, мечтала о поездке в Болгарию. Спустя некоторое время она обратила внимание, что неподалеку от нее регулярно пристраивается мужчина лет так сорока, то есть на пару лет старше нее.

Красавицей Ольгу не назовешь, но и в обаянии не откажешь. Светлые волосы с золотистым отливом обрамляли аккуратное овальное лицо. Несколько прядей спадало на лоб до самых бровей. На бледном лице ярко горели редкие для блондинок карие глаза, обрамленные опять же светлыми, почти незаметными ресницами. Ее улыбка сводила с ума. Ровный ряд белоснежных зубов притягивал не только мужские взгляды. Косметикой Ольга пользоваться просто не умела. Из всего доступного она покупала только губную помаду. Уникальной была ее фигура. Узкие плечи, плоский живот и широкие бедра делали ее похожей на гитару и вызывали желание потрогать.

На всю эту красоту, немножко упакованную в купальник, беззастенчиво пялился незнакомец. Незнакомцем он был, судя по всему, лишь для нее. С ним здоровались и мужчины, и женщины, подсаживались к нему, куда-то уходили вместе с ним, как Ольга полагала, в соседнюю «шайбу», пропустить стаканчик вина с чарующим названием «Черные глаза». У нее тоже были знакомые на пляже, к ней тоже подсаживались. Один из них и представил Ольге созерцателя ее прелестей: — «Знакомься, Оля. Зам главного технолога Артеменко Юрий Андреевич». Ольга часто видела его фамилию на различных документах, а вживую встретила впервые.

Юрий оказался хорошим собеседником: поддерживал разговоры практически на любые темы, удачно шутил и избегал фраз, которые могли случайно обидеть. Ольга с удовольствием проводила с ним время на пляже, не считая это флиртом.

Но через неделю после возвращения с базы отдыха Юрий зашел к ней в лабораторию. Помощница работала до 15 часов и к его приходу успела уйти домой. Ольга тоже заканчивала в 15, но имела привычку задерживаться. Недолго поболтав с нею, Юрий в следующий раз пришел уже с явным намерением плотских утех. С этого дня, войдя в лабораторию, он закрывал задвижку на двери, садился на стул рядом с Ольгой и в процессе разговора поглаживал ей спину и бедро. Ольга не сопротивлялась. Гена к тому времени уже был в Магадане и ей катастрофически не хватало мужской ласки.

«Ничего страшного. Пусть гладит. Приятно. А больше ничего не позволю», — умиротворенно думала женщина.

В один из дней, когда она провожала Юрия до двери, тот обнял Ольгу, прижал к себе так, что у нее перехватило дыхание. Ольга не торопилась освободиться. Она разрешила поцеловать себя, и вдруг непроизвольно ответила на поцелуй. Губы ее стали податливы, голова закружилась, сердце колотилось в грудную клетку и казалось, что оно бьет прямо по Юрию. Постепенно разгоралось желание. Ольга испугалась самое себя, отстранила Юрия, но его руки остались на ней. Более того, одна из них переместилась на грудь.

— Юра, я замужем. Я люблю мужа и ни разу не была в объятиях другого мужчины. Да? — Она почувствовала, что говорит не то, и Юрий немедленно отреагировал.

— Так это никогда не поздно сделать. Оленька, я же не предлагаю тебе бросить мужа и выйти за меня, а все остальное — е-рун-да. Нам с тобой это нравится, значит, надо это делать.

— Юрий, прекрати, иначе я просто перестану пускать тебя.

А ночью Ольга металась по постели в поисках удобного положения. Как ни повернется, а тело настойчиво напоминает ей руки Юрия, его крепкое объятие. Ночная рубашка стала мокрой от пота, а внизу живота возникла пульсация, доводящая до безумия. Соски затвердели и стали проситься наружу. Ольга сбросила ночную рубашку, погладила груди и по животу прошла судорога, которая спустилась далеко вниз, обжигая нестерпимым огнем. Ольга протянула к огню руку и через несколько мгновений вознеслась в блаженную высь, торжествующе крича и выгибаясь дугой.

С утра на работе все валилось из рук, голова отказывалась воспринимать окружающую действительность, Ольга изнывала в ожидании Юрия, она жаждала его рук. С этого дня они уже не стояли около двери, а обнимались сразу, как только он садился рядом, а его правая рука освобождала Ольгину грудь от одежды, и она, притянув к груди его голову, просила: — «Целуй. Целуй. Только в самый кончик, пожалуйста». На большее Юрий не претендовал.

Зам главного технолога — человек занятой, и в баклабораторию забегал не более, чем на полчаса. Он никогда не смотрел на часы, но что-то внутри него срабатывало, и Юрий, попрощавшись, уходил. Оставшись одна, Ольга мысленно продолжала прерванное свидание, и однажды, перешагнув черту дозволенности, после окончания рабочего дня пришла в кабинет с табличкой «Артеменко Ю. А.». Сегодня она пойдет до конца в своем желании. Рубикон перейден. Но Юрий не вышел из-за стола к ней навстречу, ошарашив фразой: «Оленька, прости. Мы, однако, на работе, и поэтому сначала звонить надо. Через — он посмотрел на часы — 8 минут я ухожу к директору на планерку. Иди, — Юрий протянул к ней руки, — поцеловать успею».

Она не помнила, как добралась до дома. Ее душила обида. Ее опозорили, не ответив на откровенное предложение. В постели она всю ночь проплакала, а утром решила: «Черт побери, я же чуть не изменила мужу. Все. Больше не могу быть одна. Еду в Магадан».

Золотодобыча в СССР

Ляпин никак не решался начать допрос Клейменова. Он не был внутренне готов, поскольку вообще не представал себе: в чем же проблема, за что надо наказывать этого электрика? Ну, нашел человек кусочек золота и сдал его государству. Все, как положено. А дальше зачем тягать его? А, главное, если он утаил еще один камешек, то куда он его денет? Ведь в нашей стране практически невозможно человеку со стороны найти сбыт самородному золоту. У чужого скупщик не то что не возьмет, он просто тут же сдаст продавца милиции. Но дисциплинированность брала верх, и Ляпин решил начать с изучения «золотых» вопросов. В областной библиотеке он, пользуясь своим удостоверением, получил доступ к материалам не для общего пользования, откуда почерпнул много любопытного, заставившего глубоко задуматься.

В 1897 году, когда Россия сумела перейти на золотомонетный стандарт и выпустила свои первые золотые монеты, запас золота в кладовых Гохрана составлял 1684 тонны. К пресловутому тринадцатому году этот запас увеличили на 300 тонн. А вот в 1917 году запас металла снизился до 1100 тонн. Война — дело затратное, если сам воюешь, и прибыльное, если, как Америка, помогаешь воевать другим. Но это еще цветочки. Следующая цифра поразила Ляпина. В 1928 году запас золота составлял 150 тонн. Надо же, как разбазарили. И пропала бы страна, сожрали бы ее, но к этому времени открыли Колымские россыпные месторождения. Добыча золота требует финансовых вложений, а прибыль не превышает 15%, но Сталин дает команду наладить добычу золота за счет привлечения врагов народа к исправительным работам на благо страны. Заинтересованные лица посчитали количество требующихся врагов народа с учетом естественных потерь и спустили в регионы план по их этапированию в Магадан.

Результат не заставил себя ждать, и перед Второй Мировой войной в казне лежало 2800 тонн. Этот золотой запас позволил стране оправиться после военной разрухи и восстановить в довольно короткие сроки хозяйство.

(От автора справка: после Хрущева осталось 1600 тн, после Брежнева 437, после Андропова и Черненко — добавилось 300 тн)

Но это было несколько не то, что хотелось узнать Ляпину. И, взяв две бутылки «Старки», он направился к Сыщику, как с чьей-то легкой руки все окружение называло начальника Магаданского уголовного розыска. Зубков Виктор Павлович, Сыщик, родился в Сусумане и Магаданскую область покинул всего однажды, на 5 лет. Окончил Новосибирский университет и вернулся. Вот он-то и расскажет все.

Два пузыря на двух тренированных мужиков — нормальная доза. С ног не свалила, но половину рассказанного Ляпин напрочь забыл. Осталось общее впечатление того, что вечер прошел великолепно. Сыщик самолично отвез его в японском джипе с правым рулем до дома, где они еще выпили, но уже не до конца, бутылку «Экстры». Давно уже Ляпин не гулял так. А, приняв поутру рюмку для поправки здоровья, он тупо уставился в бланк телеграммы, которую принесли вчера во время беседы с Сыщиком: «Шли вызов зпт больше без тебя не могу зпт семья рушится тчк Оля».

«Как я пошлю вызов, если сегодня суббота? — Ляпин в задумчивости сел, почесал затылок, налил остатки водки в стакан, выпил и повеселел, — Так в понедельник и пошлю! А что там с золотом?»

Потихоньку память кое-что ему вернула.

Условно самородком считается любой кусочек золота весом более 1 грамма. В россыпных месторождениях встречаются часто. Все золото в СССР принадлежит государству, и каждый обязан сдать найденное золото по установленным расценкам. Они, кстати, невысокие. Чтобы хоть чуть заработать сдать надо килограмм.

Добычу золота необходимо оформить разрешением государства, иначе она будет считаться уголовным преступлением. Но частники организуются в небольшие бригады и улетают к черту на куличики. Найти их тяжело, если стукачи не подскажут местечко. Самородное золото ценится высоко и продать его можно дорого, но надо быть хорошо подготовленным продавцом. Воруют ли золото на легальных приисках? Воруют, и еще как! Их ловят, а вот всех или не всех — да кто-ж его знает.

Отрабатывая задание, Ляпин 4 дня терзал Кирилла Клейменова своими вопросами. Он уже сам запутывался в словах, удивлялся истерикам Клейменова, но продолжал, продолжал… Не замечая, Ляпин начинал потихоньку верить в то, что электрик утаил часть найденного. Ведь куда проще: нашел три кусочка, один сдал, получил причитающуюся премию, остальные продал скупщикам и легализовал деньги. Красота! Прав Игорь Петрович, надо электрика потрясти хорошенько.

Наконец, Ляпин посчитал свою миссию исполненной до конца, объявил Клейменову, что тот может больше не приходить на допросы и вздохнул с облегчением. Но ему было невдомек, что с Клейменова началась его эпопея охоты на золотопромышленников-расхитителей, а с этой охотой и все неприятности в его жизни.

Глава II. СТАРАТЕЛЬСКАЯ АРТЕЛЬ «ЗАРЯ»

Первое собрание

Молодой гладко выбритый мужчина в видавшем виды трико и фланелевой ковбойке нервно ходил из угла в угол, натыкаясь на все предметы, поставленные в небольшой комнате общежития. На столе лежала тетрадка с надписью от руки: «Деловые заметки, Кербиев В. С., председатель артели „Заря“. Начата 1 января 1969 года». Под обложкой стопка листов завораживала девственной белизной. Прежде, чем написать текст, надо его через голову пропустить. Именно этим он сейчас и занимался. Но от волнения мысли не желали собираться в кучу, нужные слова не находились, мерзли зубы и горело в груди. Такого дурдома с ним еще не случалось. Да, но и тронную речь он еще ни разу в жизни не произносил. Сегодня Крбиев проводил первое общее организационное собрание старательской артели «Заря», которую с большими потугами зарегистрировал и получил под нее полигон в пойме Коркодона, 400 километров на север от Сеймчана, в котором сейчас и находилась артель.

Человек внимательно посмотрел в окно, будто за толстым слоем льда на стекле можно было что-нибудь увидеть, подышал на него, потер пальцем, пытаясь растопить во льду маленькую дырочку, заморозив палец, бросил это занятие, покачал головой и, одевшись, вышел на улицу. Дыхание моментально перехватило. Он прикрыл меховой рукавицей нос, и вымороженный до сорока двух градусов воздух стал более пригодным для дыхания. Подышав на морозе с четверть часа, он вернулся в свою комнату, скинул тулуп и унты, улегся на кровать, взял в руки зачитанную до дыр книгу Н. Смелякова «Деловая Америка (записки инженера)». Вот уже три года Кербиев читал ее, как «Отче наш», исчеркал заметками все поля, форзацы и обложку, уверовал в возможность внедрения их принципов организации производства в условиях старательских артелей, работающих на хозрасчете. Это была идефикс, то есть всецело до маниакальности увлекшая и захватившая его реальность. Усталость взяла свое, и незаметно для себя он уснул. Приснилась мама. В спящем мозгу картинки менялись одна на другую: мама ругает, мама лечит, мама учит, мама ласкает, мама радуется вместе со ним. В горле защипало, Кербиев проснулся и, сделав лежа несколько упражнений, одним движением выбросил свое тело из кровати в вертикальное положение. В конце концов, с этого года он председатель старательской артели, а это вам не хухры-мухры. Надо соответствовать.

Собрание Кербиев с треском провалил. Пока он рассказывал о месторождении, которое горнопромышленный комбинат выделил артели в разработку, о необходимости прокладывать зимнюю дорогу для заброса на месторождение техники, инвентаря и житейского скарба, в зале стояла полная тишина. Первый, несмело заданный вопрос прозвучал, когда выступающий внес предложение 15 процентов планируемой прибыли пустить на бытовые нужды старателей: «А не жирно будет?»

Председатель ожидал возражений и, казалось, был готов к ним, но по телу пробежал озноб, ногам в собачьих унтах стало холодно. Улучшение бытовых условий старателей стояло у него под номером один в перечне мероприятий по повышению эффективности производства.

Кербиев поперхнулся, посмотрел на лица сидящих и спросил: «Кто еще так считает?». Поднялось две руки, через пару мгновений медленно стали тянуться вверх еще, еще, еще. Наконец, треть зала согласилась с тем, что «будет жирно».

«За слова — председатель сделал небольшую паузу, понял, что поймал кайф, и заговорил. Не как Фидель Кастро, но тоже пламенно, — отвечаю. Вы че, мужики, нюх потеряли? Сами же так жили: мокрые робы к утру не просыхают, в палатках сыро и холодно, негде не то, что постричься, побриться сложно. Кормежка паршивая. И при этом адова работа в холодной воде. Что, забыли? Или, может, кому так жить нравится? Так это вы дверью ошиблись. Мужики, у меня особо копейки тоже нету, и я пришел сюда заработать ее. Я хочу хорошо жить, ни в чем не нуждаться, покупать то, что хочу, а не то, на что хватает монет. И я знаю, как это сделать. Но вы подумайте о себе. Ведь мой заработок напрямую зависит от вашего. Значит, чем больше заработаю я, тем больше заработаете вы. — он понял, что сморозил глупость, но народ уже слушал и Кербиев продолжил — Ошибся, мужики, в натуре. Конечно же, зарабатываете вы, а я только организовываю ваш труд и получаю за это свой пай. И это я заинтересован, чтобы каждый заработал как можно больше. Вот такая арифметика. А сытый и отдохнувший старатель — вот путь к высоким заработкам».

Он вошел в раж: ходил по сцене, размахивал руками и говорил, говорил. Когда же глянул на висящие на противоположной стене часы, то с удивлением обнаружил, что говорит об этих процентах более десяти минут.

«Хватит, мужики. Давайте голосовать. Кто за то, чтобы 15% заложить в статью расходов на бытовые нужды?». Считать не стали, потому что явное большинство подняло руки «за». А вот с отчислением 20% на развитие предприятия народ так и не согласился.

«Мужики, наш „Сталинец“ — это вчерашний день. Еще сезон мы на нем протянем, но нам нужен хотя бы Т-150. А нормальные люди уже „Катерпиллеры“ эксплуатируют. Промприборы на ладан дышат. Механики поработают над ними, но нужна замена крупных узлов. Для комбината мы новички, они не знают нас и хорошее оборудование ни в жизнь не дадут. Надо выкручиваться. Мужики, на полигоне запас золота на пять лет разработки нашей артелью. Давайте думать о том, с чем будем работать в следующем году». Но тут вмертвую встали те, кто работал с Курехиным. Люди не поверили в то, что у артели есть перспективы. На развитие не было выделено ни рубля.

Это не проблема, это расходы

Взяв две бутылки коньяка, Кербиев отправился к Долгову. Владимир Иванович Долгов возглавлял горнопромышленный комбинат и фактически являлся его работодателем. Нет, он ни в коем случае не был начальником артельщиков, между нами устанавливались необычные для СССР производственные отношения, требующие пояснения.

Комбинат имел подробную геологическую карту на зону своей компетенции, где обозначались месторождения золота с указанием содержания драгоценного металла на кубометр породы. Комбинат по этим картам планировал собственную разработку и бесперспективные месторождения с нулевой прибылью отдавал артельщикам. Цену за сданный грамм золота устанавливал для артельщиков комбинат, и была эта цена гораздо ниже, чем для собственных бригад. Но и при этих условиях артели умудрялись и золота намыть, и кошельки наполнить.

Комбинат, как и положено в СССР, имел план по добыче золота, при этом металл, добытый старателями, включался в выполнение плана комбинатом. Никому другому сдать намытое золото артель не имела права.

Для организации работ требовались денежные вложения, но у артели таких средств не было, поэтому комбинат давал артельщикам заем. Возвращался заем золотом. Бухгалтерия комбината пересчитывала золото в рубли, вычитала сумму заема и остаток выплачивала артели. Помимо заема артель брала у комбината в аренду оборудование и технику.

Сегодня он шел к Долгову оформлять первый заем на прокладку зимней трассы к выделенному им месторождению и доставку по этой трассе оборудования.

Они хорошо познакомились в процессе организации артели, друзьями не стали: разница в возрасте была существенной, но относились друг к другу с уважением. Да Долгов иначе относится к старателям просто не мог потому, что 60% плана давали комбинату именно старатели, как ни странно это звучит.

Экономист из Кербиева был не ахти какой, всему, что он знал, его научил Курехин, поэтому он не все понимал. Долгов — умный, опытный горняк, отличный руководитель, и Кербиев не понимал, почему у него такие большие расходы на добытый грамм золота? Невольно вспомнилась подслушанная история, а, скорее, анекдот: встречаются два директора станкозаводов — русский и японский; заводы одинаковы во всем; пообщались, а в конце японец говорит: у меня численность административно-управленческого персонала 8 человек, а у тебя сколько? У русского их было 64, но он на всякий случай говорит: девять. Встречаются на следующий день и японец жалуется: я всю ночь не спал, пытался понять, чем у тебя девятый управленец занимается?

«Вот! Не в бровь, а в глаз. — размышлял Кербиев. — Сколько у Долгова ненужных людей в управлении? Но не он виноват в этом, а система. Никто не позволит директору комбината устанавливать собственную структуру управления. А куда же тогда девать жен и любовниц районных начальников? Не на производство же их отправлять? Да и делать они не особо что умеют. Конечно, не мое это дело». Политэкономию социализма он с большим трудом сдал на «удочку» и осмыслить экономику социалистического производства был не способен. Так за раздумьями незаметно и дошел до управления комбината, которое располагалось в ста метрах от его конторы. Коньяк был куплен для приличия, поскольку Кербиев не пил вообще ничего, кроме качественного портвейна, а директор не пил в рабочее время.

— Виктор Сергеевич, денег нет. Меня прокуратура проверяет, счет арестован, никаких операций с ним делать не могу.

— И насколько серьезно, Владимир Иванович?

— Не имею представления. Ходят, копают. Донос у них на меня имеется. Получишь ты свой заем, как только эти ищейки уйдут.

— Э-э-э, Владимир Иванович. Ты же сам знаешь, что технику надо сейчас тащить. А как только снег подтает, так по грязи только на ишаке и проедешь. Это, считай, сезон пропал. — натурально Кербиева ни разу в жизни не били в живот ниже пояса, а сейчас показалось, что именно так ощущает себя человек, получивший этот удар. Долгов, понимающий мужик, оценил его состояние

— Коньяк обратно заберешь, или как? — спросил не меняясь в лице.

— Или как, Владимир Иванович. Че говорить, не за заем это, а за хорошие отношения между нами.

— Правильно понимаешь, Виктор Сергеевич. До свидания. Как арест снимут, я немедленно тебе позвоню.

От Долгова Кербиев отправился к своему главбуху:

— Ефим Рафаилович, — и выложил ему беседу с директором комбината, — вот тебе и ексель-моксель, проблема на ровном месте.

— Мой папа говорил: если проблему можно решить за деньги, это не проблема, это расходы. Давай прикинем что и зачем будем расходовать. А, может, даже, кому будем расходовать.

— Да не в этом дело, Ефим Рафаилович. Я готов платить, но здесь не тот случай. И вариантов не вижу.

— Ты, Витя, погоди. Вариантов всегда не меньше двух. Даже если дверь в помещение всего одна, и то, с одной стороны она вход, а с другой посмотришь — она выход. Предлагаю первый вариант: обратиться в банк. Правда, есть «но». Мы для банка никто и кредитовать нас они не будут. Но ведь помимо кредита существуют ссуды. Давай попробуем получить банковскую ссуду.

— А что, для ссуды мы банку подходим?

— Не совсем. Но мы можем представить банку развернутую записку о причине необходимости ссуды, а у Владимира Ивановича попроси гарантийное письмо, что возврат банку денег он берет на себя.

Через три дня в банке председателю выдали новенькую чековую книжку. Распираемый радостью, он влетел в кабинет главбуха, шлепнул о стол чековой книжкой и выпалил:

— Ну, голова, Ефим Рафаилович! Ну, голова. Спасибо.

— Спасибо в карман не положишь, Витенька. Ты про меня осенью не забудь.

Кербиев улыбнулся. Главбух мужчина деловой, пунктуальный, корректный, но с чисто еврейским юморком, только в моменты особого состояния нервной системы мог назвать его Витей, а тем более Витенькой, и не заметить этого. «Ну, и Бог с ним, — подумал Кербиев. — От меня не убудет, а до осени еще далеко. Еще поработаем, Ефим Рафаилович».

Жеребьевка

То, что «зимник» — это дорога, проложенная по снегу, знает каждый житель Магаданской области, то, что от Сеймчана на Коркодон по нему можно ездить с декабря по апрель, знает каждый житель Среднеканского района Магаданской области. А вот как прокладывают зимники, знают очень немногие. Кербиев в их число не входит. В его голове стучали молоточки, постепенно выковывая идею: «Прежде, чем озадачивать других, научись делать сам. А как я скажу: проложите зимник, время на исполнение неделя? Я не знаю, как он делается, и люди сразу почувствуют мою бестолковость. Я обязан пощупать его, этот зимник, значит, надо поехать с бригадой. Старшим по прокладке назначу Захара, у него опыт работы на Колыме дай Бог каждому. Правильно ли задумал — не знаю, время покажет. Но мое присутствие в бригаде нужно не людям, а мне, и с этим буду считаться».

— Ну, начальник, удружил, — неожиданно воспротивился Найденов, — ты, давай, или командуй сам, или дома оставайся.

— А я че, корявый али чем еще не вышел? Чего взъелся на меня? — озадаченно спросил Кербиев.

— А ты прикинь своими мозгами. Ты начальник. Назначай, не назначай кого старшим, люди к тебе пойдут со своими проблемами. Ты же всему голова? Опять же знаешь, что я и матом могу приказ отдать, а как я тебе буду на общекомандном языке приказывать? Нет, ты подумай хорошенько о том, в какое положение меня ставишь в походе.

— Захар, гадом буду, не подведу…

— Да засунь эти свои обещания куда подальше, — Найденов обреченно махнул рукой. — Гадом ты стопроцентно станешь, но это только для меня, потому что народ все одно за старшего будет тебя считать. А спрос с меня будет, это моя шкура чесаться будет.

— Хорошо по полочкам разложил, — Кербиеву вдруг стало смешно. — Лады, столкуемся, давай по рукам.

С отбором людей в группу тоже были сложности. За прокладку зимника люди получали добавочный коэффициент к окончательному расчету по итогам сезона. Но председатель половину своих людей даже в лицо еще не знал и мучился вопросом, как собрать команду. Среди новых могут хорошие спецы оказаться, их никак нельзя проигнорировать, потому что потом всем будет только хуже. Решил собрать людей: «Мужики, до Коркодона, до нашего прииска, по прямой 412 километров. Сколько по кривой — не знает никто. Геологи на лошадях туда добирались — это одно расстояние, нам же надо на тяжелых грузовиках ехать. Комбинат дает нам три „Урала“ и Т-150 с водителями, плюс наши арендованные КрАЗ и „Сталинец“. От нас надо 9 человек, они по итогам сезона получат на 5% больше остальных. Я сейчас уйду, а вы тут без меня порешайте, кто поедет. Не хочу давить. И от вас едут только добровольцы. Я еду с группой, но я не в счет, у меня в экспедиции другие задачи и проблемы, поэтому заместителем по всем вопросам назначаю Найденова. Ко мне обращаться только тогда, когда Захар не смог решить. Кстати, заодно оценю его квалификацию. А сейчас Захар побеседует с каждым пожелавшим ехать».

Как только председатель вышел из комнаты, за дверью загомонили с нарастающей громкостью. «Эх, какая жалость, что я не курю», — мысль эта возникла в совершенно трезвом уме и здравой памяти, потому что Кербиев физически ощутил тяжесть секунд, ему нечем было занять свой мозг. «Да, сейчас бы сигарету в зубы, дым кольцами под потолок и балдей на здоровье. Умеют курильщики время убивать». Он послонялся по коридору, потом зашел в свой кабинет и почти сразу за ним туда ворвался Захар.

— Ну, начальник, не ожидал такого разворота событий. С ума сойти. Пойдем, за тобой послали.

— Я-то зачем? Ты что, хватку потерял, не справляешься? — Кербиева, честно говоря, заява Найденова несколько взбесила. — Ты, Захар, другим мне казался.

— Та нэ лякайся. То ж все порешали, тебе тильки поприсутствовать. — Абсолютно русский Захар Найденов родился в Кобыляках Полтавской области и жил там до школы. В моменты волнения какие-то украинские слова вырывались из него и смешивались с родным языком. По этому признаку и определяли душевное состояние Захара.

В жеребячьем зале, как его тут же окрестили мужики, все оказалось просто. Идти в поход на прокладку зимника пожелали почти все. Правда, Захар сначала лажанулся, решив из числа желающих набрать отряд самостоятельно. Народ зашумел и потребовал жеребьевки, причем в присутствии председателя артели. Когда он с Захаром вошел в прокуренную комнату, — воспользовавшись отсутствием председателя люди тут же начали дымить, — то на столе уже лежала шапка с трубочками бумажек в ней. Жеребьевка прошла быстро и весело. Больше всех веселился бульдозерист Григорий Гончар, для всех просто Гоша: «Ну, вы даете, ну, красавцы. Классную жеребьевку провели!». Он даже с притопом и прихлопом прошелся в каком-то чудном танце по комнате.

До председателя дошло: бульдозерист не попал в число походников.

— Гоша, у тебя что, пустая бумажка? — он похлопал по плечу Найденова.

— Дошло до начальника. Я всегда говорил, что он умный. Не зря предложил позвать его на жеребьевку.

Захар смутился, потер то место, по которому я хлопал, прокашлялся и пробурчал:

— А сам сказать не мог, шо без конкурса едешь?

— А я никак не еду, я просто при «Сталинце». Берете бульдозер — еду я, не нужен бульдозер — ладно, я остаюсь дома. Так что, ребята, поедете вы без трактора.

— Сейчас пережеребимся, еть-колотить, — меня забавляла ситуация. — Захар попал в список?

— Попал, попал, он вне конкурса прошел, без жеребьевки — раздались голоса мужиков.

— Слава тебе, Господи, есть среди вас умные. А Салахетдин? Или решили, что повара из своей девятки выберете. Кто варить-то умеет?

— Виктор Сергеевич, они меня забыли, но я бумажку нужную вытащил. Еду я, — по комнате прошел неразборчивый гул голосов.

— Лады, — Кербиев почувствовал себя в своей стихии, видимо, начальник в нем давно уже дремал. — Гоша, отвернись от них. Остальные построились в шеренгу.

Когда неровная шеренга из девяти старателей выстроилась за спиной у Гоши, Кербиев распорядился:

— Захар и Салахетдин, выйдите из строя. А ты, Гоша, назови цифру от одного до семи.

— Шесть! — с азартом рявкнул Гоша.

— Шестой слева остается дома. — Кербиев повернулся к двери и пошел.

Через пару шагов приостановился и объявил: «Через полчаса вся группа собирается у меня».

Кербиев собирается

Завтракал Кербиев и без того плотно, а в день отъезда вообще блажь накатила. Он впервые участвовал в прокладке зимника и не представлял себе, с чем придется столкнуться, а в рассказах бывалых чего только не наслушаешься. Решил для начала усилить утренний рацион. Взял с полки брикет с надписью «Каша гречневая», привычно залил крупу кипятком, оттер от солидола банку с говяжьей тушенкой, заправил кашу. Пока варево готовилось, он толстыми пластинами нарезал сало, обжарил на сковороде вместе с ломтиками хлеба и вбил туда три яйца. Когда каша сварилась, он уже был сытым, но бросить дело на полдороге ему не позволял характер. Каша с тушенкой пошла в желудок поверх яичницы, но на четвертой ложке возникли сложности, и он начал себя уговаривать: «Ну, Витя, ну еще кусочек, ну съешь, будь ласка», «Да отстань ты, пень трухлявый, я на первом уже сижу». От души посмеявшись над старой хохмой, он запил еду кружкой чая, а остатки каши, там еды было еще на троих мужиков, выложил в литровую банку и засунул в рюкзак. Индивидуально еду никто не брал, так как все закупил Салахетдин по единогласно утвержденному походниками списку, но не выбрасывать же готовую пищу.

Телу стало тепло и приятно, Кербиев задавил желание прилечь и взять в руки книжку. Тут недавно на черном рынке он за тройную цену купил «Живые и мертвые» Симонова и с большим интересом читал ее. Встряхнувшись, как собака, он сделал несколько гимнастических упражнений и начал одеваться. Для начала подошел к окну, полюбовался на причудливый ледяной узор на стекле, подышал на него и терпеливо протер дырочку в том месте, где висел термометр. Посмотрел, и глазам не поверил. Тогда протер глаза и посмотрел еще раз: красный столбик спирта на термометре четко подпирал черточку рядом с цифрой 50. В конце февраля температура так низко еще не опускалась, но из-за этой «мелочи» откладывать поход никто не будет.

Натягивая на себя женские рейтузы, Кербиев ехидно ухмыльнулся: «Видели бы сейчас родичи, во что настоящий мужчина наряжается! Только не знают они, что с этими женскими подштанниками никакие кальсоны не сравнятся. Одно неудобство: гульфика не хватает». Он обратил на них внимание в предбаннике городской бани в Магадане, где все до единого мужики натягивали их на себя под брюки, и решил обзавестись такими же. Неожиданно возникла проблема: рейтузы продавались в отделе женского белья среди белых лифчиков, трусов блеклых расцветок — трикотажных и с начесом, а также кучей всякого другого барахла, названия которого он не знал и даже не представлял себе его назначения. Заставить себя зайти в этот отдел он мог бы только под угрозой смерти. Пришлось просить женатого друга.

Тельняшка, фланелевая «ковбойка» и свитер украсили верхнюю половину тела. На ноги надел великолепные унты из собачьего меха. Лучше них обуви на Севере не существовало, поэтому достать их было практически невозможно. Друзья помогли купить за двойную цену. Те, кому унты не достались, носили валенки на толстенной войлочной подошве. Вокруг шеи обмотал шерстяной шарф, закрыв нижнюю половину лица до самых глаз. Аккуратно надел кроличью шапку с опущенными ушами и залез в полушубок из овчины, крытой сверху тканью. Затянул ремень на поясе, накинул на плечи рюкзак, захватил меховые рукавицы и шагнул за порог квартиры. Его первый шаг к будущему прииску был сделан.

В путь

Подходя к месту сбора Кербиев не сразу понял, что происходит. Но то, что увидел, было страшно. Два «Урала» из трех горели. Стряхнув оцепенение, он включил аллюр «рысь», и пытался прокричать единственный мучивший его вопрос: «Почему не тушите?». Крик на таком морозе не получался. К тому же, добежав, он понял, что сбил дыхание, и начал хватать всех за руки и хрипеть: «Огнетушители! Где огнетушители?!». Мужики расхохотались, а старший из водителей подошел к председателю и, пряча смеющиеся глаза, сказал: «Успокойтесь, Виктор Сергеевич. Это мы машины к выезду готовим, — и пояснил, — При такой температуре резина становится хрупкой, ехать нельзя. Вот мы ее обливаем бензином и поджигаем, греем ее. С виду вроде страшно, а на самом деле безопасно, если с умом. Вон, Юрка под машиной лежит, паяльной лампой картер отогревает. Масло в нем твердым стало. Не волнуйтесь, Виктор Сергеевич, еще полчаса, и тронемся».

Успокоился Кербиев не сразу. Вид горящих покрышек не способствовал душевному равновесию. Хорошо, что не надо было суетиться и что-то организовывать. Захар знал дело и спокойно, деловито проверял готовность группы к выходу на прокладку трассы. Механик по образованию и по должности в артели, он с пристрастием допросил водителей и Гошу об осмотре техники. Пересчитал бочки с топливом и выборочно заглянул в некоторые. Соляру керосином он разбавлял самостоятельно, поэтому низкая температура воздуха его не пугала. Проверил провизию. Его внимание привлекли десятка 2 картонных коробок со льдом болотного цвета:

— Ты что, Салахетдин, казахскую кухню будешь нам внедрять? Так ты один казах, а остальные русскую пищу едят.

— Если бы ты не дружил с председателем, Захар, я бы сказал, что ты дурак.

— Ты, ты… — задохнулся Захар.

— Да кто я — знаю. А вот ты не знаешь, так не говори. Суточные щи — настоящая еда русских ямщиков. Рассказываю, чтоб ты не считал казахов глупыми. Зимой перед дорогой ямщикам жены готовили заправку. Тушили квашеную капусту с луком, кореньями, иногда с говядиной, а чаще с грибами. Потом раскладывали в горшочки порции на один раз съесть и выносили на мороз. А утром ставили горшочки в сани. Ямщик приезжал в ям. Что такое ям, слышал? — Захар в растерянности кивнул головой. — Так вот в яме он брал кружку кипятка и заливал в горшок. Получались шикарные щи без всяких хлопот.

— Любопытно… А почему все-таки суточные?

— А он их раз в сутки готовил и ел всегда свежими.

— А тебе эту историю ворона на хвосте принесла? — Кербиев не утерпел и встрял в разговор.

— Нет, Виктор Сергеевич, — смутился Салахетдин, — Шурик Неверов посоветовал. Он же и про ямщиков рассказал.

Раздался дружный хохот, а Захар завершил осмотр пищевых запасов фразой: «Ну, колы Шурик, тоды вопросов не имею».

Отправлялись в путь четырьмя машинами: три «Урала», груженые приисковым оборудованием, КРаЗ, груженый бочками с бензином и соляркой для самого себя и тракторов. К нему же на жесткой сцепке взяли на буксир бытовку на полозьях, в которой будут ехать члены команды, не поместившиеся в кабины, и два трактора. Первую сотню километров наметили проехать по руслу Колымы. Снег на льду реки был плотным, хорошо слежавшимся, прихваченным к тому же морозом, прокладка будет легкой. А потом надо уходить вправо и дальше идти по бездорожью между сопками. Вот тогда бульдозеры с волокушами включатся на полную силу.

Наконец, Захар прокричал: «По машинам!». К председателю подошел тот самый пожилой водитель, который рассказывал о способе разогрева шин: «Виктор Сергеевич, я иду первым, Вы садитесь со мной в кабину. Я понимаю, что старший Захар, но Вы все равно главнее, Вам и ехать в головной машине. Меня Авдеичем кличут».

— А почему не трактора идут впереди?

— Они само собой, — улыбнулся Авдеич на замечание начальника. — Просто я забыл прибавить, что иду первым после тракторов.

— Ну, прозвучало, прямо, как первый после Бога, — не удержался Кербиев от комментария.

Устроившись в кабине, первым делом он осмотрелся:

— Авдеич, а почему мы людей в будке везем? Ведь в кабинах по три сиденья.

— А вот посажу сюда третьего, тогда поймешь, то есть поймете. Трое в тулупах — это тесно, рулить неудобно. Ну, ладно, благослови, Господи, поехали».

— Поехали, Авдеич. Кстати, если тебе удобно на ты ко мне обращаться, то я ничего против не имею.

— Буду иметь в виду. Оно когда как получается. — Авдеич включил вторую передачу, отпустил сцепление, и «Урал», размеренно затарахтев мотором, плавно тронулся с места.

Движение по застывшей Колыме трудностей не представляло и первые сутки шли ровно. Впереди уступом с осточертевшим ревом двигались трактора. К каждому из них была прицеплена волокуша из круглого леса, связанного в плоты. Эти «плоты» сдвигали снег в стороны и уплотняли получавшуюся дорогу — зимник. Ширина ее позволяла разъехаться двум грузовикам. Извилистая река сильно удлиняла путь, но сокращала время достижения цели.

Быт наладился довольно быстро: сказывался опыт комбинатских водителей. Особенно Кербиеву понравились завтраки. Для экономии времени с утра открывали банки с болгарским компотом из абрикосов или персиков из расчета одна банка на двоих. Плоды съедались, сироп выпивался. Отчаянно хотелось добавки, хотя ему сказали, что сытости до обеда хватит. Авдеич, заметив, с каким сожалением Кербиев передал ему полупустую банку, рассказал: «Представляешь, Виктор Сергеич, я несколько лет мечтал съесть в одиночку банку компота, но никак не получалось. Открою, поставлю перед собой, а тут то жинка, то пацаны мои, то сосед зайдет. Ну, и присоединяются, значится. Злился я, но вида не казал, я по натуре не жмот. И вот довелось остаться одному. Открываю банку, съедаю половину и чувствую, что больше в меня не лезет: наелся! Так что не горюй, банка на двоих — это нормально». Обед и ужин готовили сообща, но верховодил здесь Салахетдин, как наиболее опытный в кухонных делах. У казахов мужики хорошо готовят.

В дороге на Коркодон

На четвертые сутки пути Кербиева охватила тянущая душу безысходность. Вспомнились читанные-перечитанные рассказы Джека Лондона, его реалистичные описания белого безмолвия. Невозможно передать словами состояние человека, который сидит в тесной кабине десять часов в тулупе, унтах и тупо смотрит на ползущие по снежной целине трактора. Через четыре часа начинается боль в коленях, хочется немедленно выпрямить ноги. Еще через пару часов к коленям подключается спина. К концу дня мышечная боль переходит в головную, которая из без того раскалывается от натужного рева тракторных моторов.

— Авдеич, как, по-твоему, сколько километров еще осталось?

— Не спрашивай так, Виктор Сергеевич. На Колымских трассах предполагают сколько ночевок осталось до конца пути. Так вот, не знаю я. Ты же погоду чуешь?

Кербиев покрутил носом, посмотрел по сторонам, ничего не почуял, но слова Авдеича его встревожили. Похоже, что погода, и правда, менялась. Подул ветерок, который моментально проник в кабину, и от этого стали мерзнуть ноги. Снаружи тоже похолодало, хотя столбик спирта в термометре пополз вверх к тридцати градусам. У северян в ходу термин «жесткость погоды». Если скорость ветра умножить на два и прибавить к температуре воздуха, это и будет жесткостью. При скорости ветра 15 метров в секунду и наружной температуре 30 градусов жёсткость погоды будет равна шестидесяти баллам. Кербиев в задумчивости ответил: «Ветерок почувствовал, жесткость сейчас вверх поползет. Кстати, я термин „жесткость погоды“ понял, когда стал посещать парилку. Сидишь себе при 90 градусах и балдеешь. А стоит веничком махнуть, воздух раскаленный тронуть с места, и он ошпаривает. Так и мороз обжигает. На улице штиль — ты терпишь, а стоит боженьке по морозцу „веничком махнуть“, и холод заберется во все неплотности твоей одежды». Авдеич улыбнулся и кивнул головой: «Хорошо сказал».

Ветер принес еще одну проблему: утро начиналось с откапывания машин. Тут все пятнадцать человек, включая председателя, брали в руки лопаты и в течение часа занимались физзарядкой. После второго откапывания он задал водителю мучивший его вопрос:

— Авдеич, вот мы проложим зимник, а его опять заметет. И что на обратном пути делать будем?

— Да то же самое, что и сейчас: лопаты в руки и вперед. Нас пятеро, да ты шестой — это сила. Бывало, и вчетвером управлялись.

Не обошлось и без нервотрепки. В один из моментов Авдеич остановился и достал карту, чтобы уточнить дальнейший маршрут по одному ему известным ориентирам. Постояли минуты три, не больше, и поехали, повернув чуть левее. Через некоторое время Авдеич сказал: «Стреляют, что ли? И Колька отстал. Тормозить надо». Остановились, прислушались. Снова раздался выстрел. Авдеич с председателем выпрыгнули из машины. Вся колонна стояла и народ гуськом тянулся к последней машине. Они присоединились и дошли до бытовки, дверь которой была открыта нараспашку, а в проеме стоял Серега с «тулкой» 12-го калибра. Оказалось, что во время короткой остановки один из пассажиров бытовки решил выскочить на улицу «по-большому», да не успел, колонна тронулась раньше, а за пургой последняя машина его и не приметила. Мужики в бытовке загоношились, начали кричать, стучать, но все было бес толку. Тут Сереге и пришла идея взять в руки ружье. Четверка добровольцев, не дожидаясь команды, отправилась на поиски страдальца. Оставалось надеяться, что у парня крепкие нервы и сильная уверенность в товарищах. Так и получилось. Колонна успела уйти почти на километр, так показалось группе поиска, и минут через десять они чуть ли не лоб в лоб столкнулись с Генкой Новожиловым, уныло бредущим по уже еле различимой колее. На обратном пути пятерка человек уже не различала колею, но впереди всеми фарами светили грузовики, а Санек, водитель КрАЗ «а крутил ручку небольшой, но отвратительно громкой сирены. Обошлось, но выводы сделали.

Десант на прииск высажен

Все в мире имеет конец. Кончилась и опостылевшая трасса, длившаяся семь ночевок. В последний день пути температура поднялась до двадцати восьми градусов, ветер прекратился и невысоко над горизонтом солнце плавно скользило больше десяти часов. В нужную точку прибыли около семи вечера. Солнышко успело спрятаться за сопки, сумерки быстро перешли в темень, и первая ночевка на новом прииске разворачивалась под светом фар.

Бытовку отцепили от машины, установили на место, с разгрузкой автомобилей решили подождать до утра, а сейчас всех ждал праздничный ужин в честь открытия прииска. В походе кашеварил казах Салахетдин, который весьма трепетно относился к своему имени и обижался, если его коверкали. Пришлось заучивать. Готовил он не профессионально, но с супами из пачек, кашей с мясом из банок, полу съедобными пельменями из кулинарии — с таким набором продуктов справлялся очень хорошо. Дважды за неделю пути подавались суточные щи, от которых народ балдел, а сегодня Салахетдин показал, на что он способен. Днем, чтобы поскорей добраться до точки, лишь съели сухой паек, а к ужину походников ждал душистый гороховый суп. И пусть горох тоже был из пачки, зато бульон был из настоящих копченых свиных рулек. Кербиев дождался, когда народ расположился в бытовке кто где мог — комфортно там могли жить только восемь человек — разухабисто рубанул рукой, словно шашкой, и торжественно провозгласил: «Давай!». Салахетдин вытащил из закромов шесть бутылок «Столичной», достать которую можно было только в магаданском ресторане. Народ загалдел, развеселился, председатель уточнил: «Одна треть присутствующих знает, что я не пью водку. Также не терплю, когда другие пьют на работе, а работа у нас начинается с выезда на прииск и заканчивается с возвращением домой. Но сегодня день нерабочий, начинайте, мужики».

Когда пир был в разгаре и народ, покончив с супом, наслаждался рульками, Кербиев решил пошутить и привлек общее внимание вопросом:

— Салахетдин, ты мусульманин?

— Все казахи мусульмане, Виктор Сергеич. А Вы разве нет? На Кавказе же тоже ислам.

— А с чего ты взял, что я кавказец?

— Фамилия у Вас осетинская, я выяснял.

— Не-е-е, Салахетдин, я от православного народа. Правда, не знаю какого. Родословную не вел. Так я вот к чему: как же ты свинину не только приготовил, но и ешь ее?

Народ дружно заржал, Салахетдин, не задумываясь, ответил: «Это только евреям нельзя свинью есть, потому что она что-то там натворила безобразное. А в Коране нет запрета на свинину, просто все мясо можно вялить на солнце, а свинина не вялится. Такую поешь, и заболеешь. И плевать, мусульманин ты, католик или чукча бестолковая. А в ваших краях холодно и вялить мясо не надо, его здесь морозят. Так что, Виктор Сергеич, не обессудьте, я свою порцию свиньи съем».

Полтора часа пролетели как один миг, и тут, воспользовавшись ситуацией, рыжебородый мужик лет сорока, имя которого председатель еще не знал, спросил:

— Виктор Сергеич, а Вы почему водку не пьете? По религиозным соображениям или по здоровью.

— А ни то, ни другое. Просто в свое время выпил много. — Кербиев тоже был в прекрасном настроении и видя, что мужики заинтересовались, начал рассказ. — Я думаю, что непьющих пацанов в природе не существует. И был таким же. Начинали с вермута по рупь двадцать две или «Анапы» по рупь двадцать семь, если были деньги. Взрослели — и напитки пили уже покруче: «Варна», «Монастырская изба», «Кагор». Потом и до водки дошли. Водка мне не нравилась, но с кем поведешься… Пил водку. А однажды, уже в Магадане после дембеля, попал в компанию ребят лет на 5 старше меня, тут они меня и отучили пить. Правда, не хотели они этого, но так получилось. Увидел один из них как я пью и предложил прополоскать рот водкой, а потом проглотить. Сказал, что так я вкусовые рецепторы убью во рту и после этого буду водку пить запросто. Я прополоскал и проглотил… Мужики, что это было… Меня полчаса выворачивало наизнанку. Спать меня оставили там, где водку пили, слава Богу, в квартире. Утром довольный хозяин квартиры наливает мне рюмку водки и говорит, что теперь я буду пить, даже не закусывая. Я поверил, заглотил рюмку и еле успел добежать до туалета. Это был последний раз, когда я брал в рот алкоголь. Аллергия у меня на него.

— А ребята говорили, что видели, как Вы вино пили.

— Не врут ребята, вино пью. Только вином то, что у нас продается, назвать нельзя. Забродивший виноградный сок, сахар и картофельный спирт не душу греет, а мозги травит. И вообще я портвейн люблю, только сделанный и разлитый в Массандре или Азербайджане. Вот только на полках в гастрономе их практически не бывает, потому и не пью. Ладно, вы посидите, а мне еще подумать перед сном надо.

Кербиеву понравилось, как закончился этот день. Что ни говори, а застолье сближает людей за счет появившейся в это время откровенности.

ГЛАВА III. А СЕМЬЯ НЕ СКЛАДЫВАЕТСЯ

Ольга прилетела

21 мая Ляпин выпросил у Селиверстова служебную машину УАЗ — «буханку» и помчался в аэропорт встречать жену. В зале ожидания было довольно холодно, и он сидел с водителем в кабине, облокотившись на теплый тарахтящий мотор, накрытый фланелевым покрывалом. Наконец, с опозданием на полтора часа, «ИЛ-18», включив прожектора, пошел на посадку. Ляпин выбрался из кабины, поежился: на воздухе было плюс четыре, и пошел к месту встречи пассажиров. Ольгу он увидел еще на трапе самолета. В легком платье и шерстяной кофте, не защищающей от пронизывающего ветра, она выглядела ошарашенной. Дождавшись жену у здания аэровокзала и получив багаж, он подхватил ее под руку и бегом потащил к машине:

— Быстрей, быстрей, сейчас согреешься. Да что ж ты творишь. Я ж писал тебе, что у нас холодно.

— Писал, я читала. Так я взяла с собой шерстяную кофту и надела колготки.

— Что надела?

— Потерпи, дома покажу. Да? — Ольга лукаво улыбнулась.

Дома Ольга как-то потускнела и начала бесцельно бродить из угла в угол, пугаясь пустоты. Квартиру, «хрущевку», Ляпин получил только месяц назад. Как и положено, двухкомнатную на четверых при однополых детях. Но заводить обстановку не торопился. Правда, на кухне он сделал из досок что-то, напоминающее навесной шкаф от стенки до стенки и купил кухонный стол. В спальне стояла «Ладога» — великолепная придумка дизайнеров для малогабаритных квартир. На ней вполне можно было спать вдвоем, укрывшись одним одеялом и чувствуя близость друг друга. Ляпин понял причину ее возбужденности, притянул к себе, приласкал и посадил на «Ладогу»:

— Оля, ведь это я должен был приехать к тебе, а не наоборот. А теперь что? Вот я как в воду смотрел, сказал начальнику, что ты хотела бы здесь жить, так он подсуетился насчет квартиры. Спасибо ему, он вообще хороший человек, хотя и покричать любит. Оля, а на пустоту не смотри. Я записался в очередь на кухонный гарнитур, скорее всего в июне купим. Гарнитуры в гостиную здесь продают трех видов, поэтому записываться не стал, выбери сама подходящий. А хочешь, заберем свою из Краснодара. Все равно нам контейнер заказывать: посуду, утварь, барахло перевезти сюда.

— Гена, а мы здесь надолго? Да?

— Оленька, пока не будем говорить об этом. Поживи, посмотри. Я очень был расстроен переездом в Магадан, а теперь мне нравится здесь. Не торопись принимать решение. Все, я соскучился, раздевайся, — в разговоре с Ольгой Ляпин менялся. Его голос становился мягким, обтекаемым, излучал доброту и заботу.

Ольга улыбнулась, скинула с себя кофту, платье и шагом манекенщицы прошлась перед мужем. Ляпин вытаращил глаза: вместо привычного пояса с резинками для чулок на Ольге были трусы, переходящие в чулки.

— Оля, что это?

— А ты забыл, что я тебе в аэропорту говорила? Это колготки, — она дважды крутнулась вокруг оси. — Последний писк моды.

— А зачем еще трусы под ними? Без них же красивее будет.

— Не твое собачье дело, мужчина. Не лезь в наше женское. Да?

Наконец, через сорок минут Ляпин прошептал в ухо жене:

— Кама с утра закончилась. Пора вставать и завтракать. Мне сегодня на работу не идти, Игорь Петрович разрешил весь день ублажать тебя.

— Прости, Гена, я гитару не взяла. И без того чемодан еле от пола отрывала.

— А ты знаешь, я как-то и отвык от нее. Здесь песни поют совсем другие, я таких и не слышал на материке.

Лукавил Ляпин. И гитара в отделе стояла за шкафом, и песни в его исполнении слушали, и Городницкого, Клячкина, Кукина он быстро выучил. Но то была ложь во благо.

Новое задание

Сутки пролетели незаметно, и на следующее утро, со счастливой улыбкой выйдя из подъезда, Ляпин вздрогнул от неожиданности. Навстречу ему к подъезду шла женщина в длинном цветастом платье и несла на плече обыкновенную дворницкую метлу, на которых так любят летать ведьмы. «Во дела. Ведьма навстречу — это не к добру. что-то сегодня да будет». Он не верил в приметы, не боялся черных кошек и баб с пустым ведром, но женщина с метлой — это чересчур. Пока дошел до прокуратуры, настроение упало ниже плинтуса.

«Здравствуйте, Геннадий Сергеевич, — кивнул ему охранник на входе, — Игорь Петрович приказал срочно зайти к нему». Под ложечкой засвербело, ноги налились тяжестью: срочный вызов никогда не сулил вручение внеочередной премии, зато всегда наоборот. Подойдя к двери начальника следственного отдела, он постучался и приоткрыл ее:

— Разрешите войти?

— Входи, садись. — Начальник сделал паузу и продолжил — Ну, как, Геннадий Сергеевич. семейная жизнь не отягощает еще? Нет желания отправить жену обратно на материк? Или самому отлучиться на недельку?

— Да, ну, что Вы, Игорь Петрович. Совсем ни капельки.

— Ладно, посмотрим, что дальше будет. А пока прими-ка к производству дело. Не знаю, сложное или нет, разберешься, не мальчик. Но обком поставил его на контроль и обязал прокурора отчитываться ежедневно. Вот такой компот. В общем, ситуация следующая: в Сеймчане у Долгова в лаборатории один за одним выходят из строя приборы. Без этих приборов сдерживается анализ золотого песка, трещит план по сдаче государству золота. Обком унюхал в деле политическую подоплеку и Долгову светит небо в клеточку. Я уважаю Владимира Ивановича — мужик грамотный, деловой и волевой, тянет комбинат и осечек еще ни разу не давал. Да и прокурор меня в этом поддерживает. Так что давай, бери машину, и в Сеймчан. Не возвращайся, пока не разберешься и не найдешь виновного. Мне звонишь каждый вечер в 19 часов. Удачи тебе.

Заскочив домой за дежурным чемоданчиком для командировок и, попрощавшись с Ольгой, уже через полчаса Ляпин трясся в прокурорском УАЗ «ике в аэропорт Сокол. Сеймчан являлся административным центром Среднеканского района и располагался в четырехстах километрах к северу от Магадана, туда летал рейсовый Ил-14. По запасам россыпного золота район был аж на пятом месте в области и комбинат был далеко не крупным. Тем не менее директор комбината Долгов в Магадане был известной личностью, поэтому Ляпин решил начать свое расследование прямо с него. В первую очередь для того, чтобы не держать мужика в нервном напряжении. И разговор получился довольно интересным. Владимир Иванович не сидел без дела и провел собственное расследование.

— Ты понимаешь. Кстати, на ты можно? — Долгов сделал паузу, получив согласие, продолжил — Понимаешь, Геннадий Сергеевич, у меня на складе лежит золото, но приемный акт ОТК не подписывает, нет анализа на чистоту металла. Вот и заковыка: золото есть, а сдать его без акта не могу. При полном складе готовой продукции у меня план по реализации не выполнен. А в приборах этих одна и та же поломка: пружинка маленькая такая, очень тоненькая. Она рвется, и все тут, и что я поделаю?

— Владимир Иванович, Вы же опытный хозяйственник, рекламацию изготовителю почему не направили? В арбитраж почему не обратились? Ведь на Вашей стороне правда.

— Геннадий Сергеевич, конечно же опытный, и, конечно же, рекламацию изготовителю стенда направил. Но мы покупаем в Чите сам стенд, в состав которого и входит прибор, получаемый ими по внешней комплектации из Иркутска. Чита пишет в Иркутск, где делают приборы, те высылают их нам для замены, а здесь приборы вновь выходят из строя. Писали в Иркутск, но нас там не знают, и мы не имеем с ними хозяйственных связей. Я не знаю, что делать, Геннадий Сергеевич. Посылал своих снабженцев в Иркутск, но их там просто гонят. Наши приборы не являются серийной продукцией предприятия-изготовителя, делаются для золотодобытчиков небольшими партиями и в наличии их просто не бывает. Нужен спецзаказ. Кстати, пружины в Иркутск приходят из Томска.

Вечером Ляпин звонил Селиверстову:

— Игорь Петрович, — Ляпин рассказал всю историю с приборами. — Пружины особенные и делают их в Томске. Думаю, надо отправиться в Томск, где посмотреть качество сырья, условия транспортировки, хранения, упаковки. Где-нибудь, да найду слабое место.

— Давай, Геннадий Сергеевич. Утром жду тебя. Оформишь командировку, и вперед.

Ляпин в Томске

Томск Ляпину понравился. За четыре десятка лет жизни он не ездил севернее Ростова и восточнее Волгограда. Даже в Волжском не удосужился побывать, хотя чего там: речку по мосту переехал — и ты в другом городе. А тут Магадан, Томск. Магадан — это, конечно, экстрим, в нем все настроено на выживание человека. А если еще учесть, что построено на костях этого самого человека, то… А Томск — сама Сибирь. Его деревянные строения приворожили Ляпина своей красотой. Вокруг «Дома с шатром» он ходил не менее часа, упиваясь шедевром зодчества. Настроение создавалось еще и тем, что приняли его в Томске хорошо. Местная прокуратура обеспечила доступ на предприятие, где он просмотрел все документы, соответствие характеристик стандартам, провел кропотливую исследовательскую работу, назначил четыре экспертизы и теперь ждал их результата. Через три дня ему выдали результаты экспертиз, которые сильно расстроили следователя. Металл соответствовал ГОСТу, прочие условия полностью соблюдались, а, значит, не могли пружинки ломаться.

На вечернем созвоне начальник уловил растерянность Ляпина:

— Что приуныл-то, Геннадий Сергеевич. Не знаешь, что дальше делать? И я не знаю, поэтому ночь не спи, а думай. Утром позвонишь, скажешь, что придумал, там и решим твою судьбу.

— Что в виду имеете, Игорь Петрович?

— А то: возвращать тебя жене, или еще погонять по городам?