Бесплатный фрагмент - Стихийное

Стихийное

Акынская песня

Затяну я потуже котомку и вдаль повлекусь

Поплыву над болотом пружиня кувшинками

Желтыми зыбкими

В тёмную зелень макая свой посох корявый

К морю песку раскаленному скалам щербатым

Древними тропами странно чужими.

И махну на прощанье виде́нью

В барханах струящемуся

С облегчением без сожаленья

Путь одинокий по шагу сверяя

С надорванным звоном струны

Меж ребер дрожащей, играя,

Впиваясь прозрачными веками в солнце.

Губы кровавые шепчут беззвучно

Неведомых слов паутину

И стаи ворон равнодушно кружат

И вараны поспешно следы заметают.

Иду…

2018

---

Походная пехотная

Как начинается степь?

Под дождем происходит круженье

тучки сгущаются и нагоняет их ветер

в тяжелые школьные ранцы на плечи

давят они и походным уверенным шагом,

всё под себя подминая, жестко без спросу

по грубой стерне

попадают в размеренный шаг

суровой пехоты,

знающей дело свое — убивать

и рядами ложиться под нож

равнодушной шрапнели.

Это уж как повезет, как отмерено кем-то,

согласно небесной

просроченной блёклой печати.

Дождь педантичный проводит нас

редкими каплями тихо,

впалые щеки кропя и, как бы, скрывая

вдруг затесавшихся в строй

паникеров — соленые метки слезинок.

Эй, шире шаг

кто там вспомнил родные поля? Запевай!

Пусть услышат нас те, кто нас ждет

и кто верит —

мы снова обнимем их жарко.

И скоро забудем…

километры кирзовые, страх, смерть

и ржавых бинтов пригорелую корку,

и слякоть, и месиво будней унылых,

и гарь предрассветную снов…

Постепенно,

начинается степь и ползет серой лавой,

и хочется свежего воздуха стопку,

расстегнув воротник гимнастерки и крякнув,

выпить до дна

и хрустеть полминуты соленым огурчиком мира,

пойти налегке, окунуться в горячий ковыль

и лежать, глядя вверх,

наблюдая секрет мирозданья,

ощущая всем телом готовность лететь

одуванчиком вверх.

Начинается степь…

2018

---

Поз дно

рэп

Мы уже привыкли почти.

Всюду морок непонимания,

Настоящая боль и беда придут без стука,

без напоминания.

Зима, белый снег, а в пять уже сумерки.

Будто солнце украли! Сыграем в жмур ки?

Все путем, но дайте немного солнышка!

Нельзя же так, я не просто устал, а дошел

до донышка.

Эх, тоска без душевных слов,

без правды глаза в глаза,

Неуютно и холодно врать,

да бояться не то сказать.

Не спасает уже молчанье — без души,

равнодушное, гордое,

Как веревка над пропастью,

тлеет шнуром бикфордовым.

Ох, как надоело быть добрым,

простым и внимательным.

Улыбаться и прятать свой взгляд,

чересчур проницательный.

Кого-то случайно обидеть — легко!

Задеть, самому вдруг обидеться,

Лучше ну их подальше, ты знаешь куда,

чтоб никогда не видеться.

Зубы сжать свои, в горло кляп,

до предела напрячь желваки,

Чтоб не дай Бог чего. Спрячу глубже свои,

чугунные кулаки.

Неудобно и глупо быть просто честным,

Когда взгляд напротив, зашорен местью.

Всем подряд! За свою дурацкую молодость,

Жизнь, овчинкой, как мордой об стол, съежилась.

За свои неподдельные страдания,

За свое мучительное непонимание.

Его злые чужие глаза

наполнены гневом и страхом,

Они бьют поддых, и грозят весь мир перетра"ать.

Всех готов он смешать в клубок своего и чужого,

Плюнуть первому встречному —

хуже выпада ножевого.

А кому и за что, по какому праву?

И крыть-то нечем…

Без раздумий, топор злословия падает!

И хотя б на минуту ему, вроде, становится легче.

А дальше снова тупик. Ничего не радует.

Откуда ты взялся, куплет озорной,

бесшабашный?

Тебе подпевает проснувшийся морок

вчерашний.

Карточным домиком жизнь рассыпается,

Ничего хорошего не начинается.

На пути осколка оказался кто-то, брызнули слезы.

Теперь он затих, лежит в неудобной живому позе.

Кровь густой кока-колой течет

из пробитого пулей пластика.

И собака взъерошенная скулит

к нему безнадежно ластится.

А ему нормально и клево, уже ничего не важно,

Пусто там, где мысли терзали. И как-то влажно.

И не жалко ему себя, тихой осыпью

мимо ползут вагоны.

А душа еще здесь? Или где-то там,

в созвездии Ориона?

Эта рваная рана, теплый еще,

беззащитный комочек,

Лишь мгновенье назад был живой, а теперь

ничего не хочет.

Он был частью, лишь долю секунды назад,

вселенной,

Она так хотела быть единственной, живой,

бесценной.

Невозможно вместить, неужели она

навсегда распалась?..

Столбняком безнадежным ответ.

Ничего не осталось…

А тот, который напротив…

Пусто в его глазах.

Поэтому надо быть терпеливым,

он нехотя может не то сказать.

Он не видит меня,

открытыми настежь глазами,

Не понимает, зачем ему это все,

сейчас рассказали.

Взгляд его оглушен

невозможностью видеть,

Подходи, если хочешь рискнуть,

попробуй его обидеть.

Ветер колет настырно щеки

Дым горчит, выедает сердце.

Дико танцует хохочущий грязный Джокер,

Где-то смеется и скачет случайное скерцо.

Взрыв и огонь! Покорежены плиты бетонные,

топорщится арматура,

Непоправимо и грубо кем-то оборвана

музыка — архитектура.

Отражается капля мира

в дымящемся зеркале гильзы,

латунно-блестящей.

Кто-то взял себе право решать и карать,

будто он настоящий.

То, что было мгновенье назад

трепетным чувством, мыслью,

живым дыханьем,

Запеклось неизбывным горем, загублено

грубым огня полыханьем.

И уже где-то там между Ригелем и Бетельгейзе,

в созвездии Ориона,

плачет, с нами навечно,

страдающая Мадонна.

Вечно усталые жители, пассажиры метро,

глядят тревожно.

Что это там за звук? Бежать?

Сдвинуться невозможно.

Но нет, повезло пока,

облегченно выдохнули и вздохнули,

В кого-то другого, там, далеко, вошли

звенящие пули.

Скользко и тошно, боком иду, потерянный,

сбита резьба и мера.

Слезы высохли в горле давно…

Какая там, к черту, вера?!..

Кажется, пусто в груди и

тоска неизбывная выиграла.

Но неужто и впрямь, душа умерла,

начисто выгорела?

Земля ползет змеей из-под ног.

Навзничь, чужая и неуместная.

Жалит, бьется, зудит звонок,

Крутится, мелодия, тошно пресная.

Зыбкая вслух тишина звенит,

вязкой сетью томит, нависшая.

Радость странна и нелепа, ядовито горчит,

будто вино прокисшее.

В мире испорченном, сером, где нет чести,

Подлость и зло навсегда вместе.

В мире, насквозь пропитанном ложью,

Кажется, что уже ничего невозможно.

Где кроме зла и силы,

остались шальные пули,

Которые совесть скосили.

Забрали все. И ничего не вернули…

Осколки мира, рвут сердца плоть,

но бьется оно снова.

Ну что? Напрочь! Еще одна… Последняя?

Основа…

Рассыпается память, спекшимся бурым песком,

Если пнуть ее, походя, кованым берца носком.

Рушится карточный домик грез,

смеха и сквозняка.

Разрываются жгучей молнией черные облака.

Гаснет лучик нежный от сердца к сердцу,

От души к душе.

Поздно…

Теперь это просто мишень.

Смерть здесь всего лишь цифра,

в немыслимом вираже.

Счетчик несется бешеный вскачь

И-ни-че-го-не-важ-но-у-же…

Кто-то беспомощно курит,

на экране мертвая пустота рябит.

Чудится, где-то гуляет буря,

издалека свербит.

И не важно, кто мы и где,

есть мы еще, или нет.

Память измята болью,

В пламени, пачкой корчится, от сигарет.

2015

---

Позволь себе…

Написать

плохое стихотворение.

Надо тоже, поймать вдохновение.

Надо тему лелеять и мысль,

Надо сердцем притронуться. Ввысь

потянуться дрожащей рукой,

потерять мало-мальски покой.

Худо-бедно ли, свет углядеть,

в дали-дальней. На леске поддеть,

тот неведомый, жгучий азарт…

Никому не сумеешь сказать.

Сам не знаешь, что бродит в пруду,

может ёрш или щука. В бреду

что-то чую, а слов не найду.

Пусть уверенной дерзкой рукой

точки ставит над и, но другой,

а не я и не ты, не спеши.

Вечерами тихонько пиши.

Среди ночи, в дороге, во сне,

Под журчанье ручья, в тишине.

А когда стала видимой мгла,

всё связала сомненья игла.

проступила тревога в замшелом краю…

Запою-ка акынскую песню свою.

Выйду в поле, под звездами, на берегу.

И пойму — ничего, никогда не смогу.

Буду струны души потихоньку листать,

и смеяться неслышно — никем мне не стать.

Пусть гуляет под ветром зеленая рожь,

пусть такой же как все, на себя не похож.

Буду сравнивать капли дождя и звуки шагов

Для чего? В том и дело, что ни для че го.

Пусть надежда сама возникает и ма́нит.

И я верю, боюсь. Как обычно, обманет.

Можно просто позволить себе попытаться.

И, как воздухом, музыкой или мечтами питаться,

наслаждаясь покоем, смятеньем души,

бурей чувств. Если можешь, о них и пиши.

Воровато блуждая во тьме

лабиринтами совести, дико мятущейся

в изнеможении среди мерцания

тел обнаженных в испарине страсти

или иллюзий прозрачных и бестелесных

на рваном экране проекций в заштатном театре,

скачущих те́ней уколы в глаза получая,

вместо буханки дымящейся хлеба

с улыбкой твоей озорной, вместо масла,

перехватившего дух колыханья грудей твоих

зыбкоянтарных, близких всевластных

и всё застилающих светом лучистым,

укрытым надежно прозрачной и неприступной

до срока,

что свыше назначен,

словно в бреду ускользающей близкой

и невозможно далекой

льняною сорочкой,

стрёкотом лета и глупой кукушкой,

травою по плечи предел оторочен,

солнечных зайчиков звонких скачки —

бликов упругой волны бесшабашной,

играющей судьбами мира и бедных скитальцев,

компас беспечно забывших бесстрашных.

Среди голосящего хитрого рынка, шалея,

странно себя среди слов потеряв,

ни о чем не жалея,

бродят они меж чужих

нескончаемых мудростей

нерасшифрованных, им говорящих о том,

как ручей прожурчит по камням о прохладе.

Солнце расскажет о жгучих лучах, о Луне,

а она о печали, что окрыляет и дарит опору,

себе вопреки

вплетается в силу надежды беспечной,

как бы ни были воспоминанья горьки.

Я позабуду когда-нибудь молодость вечную,

что оказалась короткой,

как звонкая тонкая свечка.

Мы станцевали с тобой

невозможной любви расставанье,

это пройдет и осыплется листьями,

черствыми крошками слов, среди скал

неприступной души в глубине океана.

Снежным узором укроется, холодом льда

чуть прозрачным затянется свежая рана. И,

попрощавшись с затихшей любовной истомой,

мы, потерявшие самое лучшее,

сгорбившись под невозвратною горькой потерей,

чем бестелесней и горше, тем тоньше, больнее,

тем ядовитей бессильное злое неверье,

тем неизбывней и тяжче тяжелая ноша печали.

Всё, что мы знали когда-то о радости,

мы потеряли.

В детстве далеком фломастером ярким

в календаре отмечали.

Где оно, детство? Забыть, оживить, возвратить,

потерять невозможно…

Что-то вдруг вспомнится детское неосторожно.

Всё, что теперь недоступно, родные глаза

и шершавые теплые добрые руки,

вы наверху обо мне не забыли и знаете всё.

Через муки, мудро и твердо прошли.

Благодарен вам за рожденье, спасенье.

Я прошу вас простить меня,

плачу, надеясь на ваше прощенье.

Все мы в свой срок

пройдем через то, что положено,

все мы всегда на пороге…

И неизбежно готовимся к долгой дороге.

Что мы оставим,

всем новым скитальцам вселенной?

Может лишь памяти, тонкую нить…

ее уповаем нетленной…

Она оборвется

безжалостно, буднично,

так уж ведется

в этом не самом простом

из лучших миров.

Это всё.

Точку поставив в конце.

Сквозь тоску, лихолетье

мы надеемся — кто-то поймет нас, запомнит.

Что эта точка изменит в летящих столетьях?

Лучше не думать об этом

и просто смотреть и дышать,

и закончить это веселое

стихотворенье

молчаньем…

2018

---

Юнга без ног

Я никогда не ходил под багровым шатром

парусины. В  море суровое, штиль или шторм

и тяжелое боцмана слово под дых,

если слаб или сдрейфил.

Целую жизнь нескончаема

мерная качка, как пытка

до звезд, до блевоты, до крови, до хрипа.

С зори до зари, по команде, по реям в ночи

жесткий ветер, секущий глаза.

Зубы и волю в кулак и молчи.

Синих жил маята и надрыв. Научила

шкоты тянуть до конца и привычная гибкая сила.

Через борт ледяная волна,

нахлебавшись до донца.

Хватка железная пальцев

и рома глоток, вместо солнца.

И моря простор, для вечных скитальцев.

Братва! Слепой и неверной удаче не верьте.

Рома в  печенке печать навсегда,

до неминуемой смерти.

Полундра! Пираты на голову в плотном тумане!

Под свист ятагана, картечи, пуль завыванье.

Кинжального злого огня разрывающий смерч,

абордажные крючья, пистоль —

одноразовый шприц одноглазого Гарри.

Он что́, твою мать, пионер эвтаназии?

Хрен тебе в печень, зараза!

Прими-ка ответный мой кортик.

Точный прямой!

Между панциря толстых пластин,

между ребер.

Бой не бывает коротким. Ни длинным.

Смешное мгновенье азарта.

Бой — это смерть неизбежная. Ты иль тебя.

Всех подряд, без злорадства и промаха.

В самую точку.

Чтобы крик захлебнулся

проколотый шпагой навечно.

Дукаты померкли в глазах от искр и огня.

И чума, и холера вам в печень!

Ха! Ха! Эй, куда вы?

Неужто, как крысы, трусливые мелкие твари,

попрыгали все восвояси?

Что́, не-не-не-не-не… не ожидали?

Поделом, сучье племя, шакалы, плывите! И пусть

все узнают — пираты, это не те благородные

рыцари в книгах и фильмах слащавых и лживых,

про грязных красавчиков сонмы лихие,

что уступают места беременным девам в трамвае,

зловредным крючкам-старичкам востроглазым

педантам, свидетелям будней кровавых,

что настойчиво, едучи в суд, рассуждают,

желая отдать палачу на расправу,

того, кто в Портленд приперся испить не спеша

лимонаду и оптом продать

двадцать тысяч индейских

просоленных разноразмерных,

блестящих, как смоль париков,

под названием скальп.

Добытых своими руками.

С черной меткой —

маленькой точечкой крови

невинной — не смоешь.

С пьяной ухмылкой беззубой,

простецкими байками про путешествия,

штиль и шторма, и тот чудной треугольник,

что бермудским назвал кутюрье,

ради модной тусовки, чуть-чуть перекрасив

из черного в серый, сорок оттенков свинца,

слегонца

обнажая всю суть и тщету карнавала,

жалких масок убожество и вожделенье,

неестественно бабьим капризным жеманным

и томным своим голоском.

Бом-брам-стеньга, такое случается в море,

треснула-вмиг-сорвалась. И хрястнули обе ноги.

Ч-ч-ёрт, карамба!

И баста…

Суровый седой капитан, одноногий,

он чуял фарватер любой хоть на полном ходу,

и шторма нипочем, одинокая дикая сила,

в сочетании с точным расчетом и волей.

Якорь в глотку тебе! Разорви тебя гром!

Не спеша, он отмерил всего два удара.

Дьявол, холера усатый! Отсёк мне ступни.

И крылья, в придачу.

Зараза!

Чтоб меня целиком не отдать

беспощадной гангрене до срока

и Магам Магриба,

чтоб до Тортуги успеть доползти мне

по штилю, под выжженным солнцем Карибов.

Ну ничего, я был юнга смышленый,

такой и без ног проживет.

Не поспоришь,

с грубой силой и лихостью дикой чужой,

а также с замшелой рутиной увядших законов,

с повседневной тоской ожидания,

как в лихорадке,

беспросветной минуты,

тупой отрешенности миг,

шаг за грань, когда выйдешь сдаваться,

теряя устойчивость даже в сомненьях,

и снах затуманенных,

в диких чужих очертаниях Теночтитлана —

хмурый призрак из вечности…

Может подскажет?

Где обезьяны смеялись бесстыдно

рот прикрывая, и уши, глаза.

Дикий клоун, сам на себя не похож

и не зная, что значит касанье,

острой отравленной шуткой,

скользнувшей случайно по горлу,

успел всё испортить.

Он сжал и заклеил немо́той

мои почерневшие скулы зачем-то, не знаю.

Я ведь и так замолчал.

Только кашель из мыслей

и грохот ломающих крылья Икаров,

будит еще по ночам. А чувство

обиды и злости занозой осталось…

Но я не позволю

в пошлость и тлен обратить самые тонкие

предбессознательно неуловимые токи.

Из бесконечной вселенной

идущие к нам ручейки

и они вновь придут.

И наполнят вселенский, души океан,

и поднимут в пареньи,

и ты всё увидишь,

и вспомнишь.

Как рассыпа́л, по наивности,

звезды и зерна граната,

ярко бордовые капли пьянящие звуки,

всё завертелось, на грани потери,

вспучилось лавой, готовою брызги

в экстазе через мгновенье извергнуть.

Всё прожигающих камешков

слезы кровавые точно рубины,

пригоршни спелой рябины

снегу отдать, снегирям,

чтоб они красной грудкой блеснуть,

деловитой и гордой походкой успели

в крепкий мороз прогуляться.

Прохлада

тонкой заветною ниточкой звуков

доверчивых силится вывести ближе

к соленой тропе бирюзовой прилива.

И окунуться в себя

и лететь сам собою.

Светло удивляясь,

без крыльев

в солнечных бликах играя,

искрясь на упругой волне,

вдыхая рассвет…

2018—2020

---

Его Муза

Муза его выгоняла из дома, в отчаяньи.

В ночь и премерзкую злую погоду,

в самую хлябь беспросветную стылую,

дерзко кричала ему нескончаемо вслед,

он кричал ей и миру в ответ, ругался и плакал.

Злые несчастные вопли метались по ветру,

свирепо и точно жалили яростно, невыносимо.

Больные слова переплетались искусно

надрывно и скорбно со скрежетом, визгом

горластого и ненасытного вечно семейства.

Шквальный задиристый ветер, слепой ураган

превращался в неистовый смерч, он смешал

все проклятия, жалобы, черное, алое, стоны

в неимоверно бесстыдную адскую хищную

необъяснимую сна круговерть.

Он крушил, выворачивал навзничь привычное,

ввысь улетал, достигая до дна, превращая живое

в зыбкое и эфемерное. В фартуке голая смерть

дерзко и тщетно цветы поливала, препоны

рушились медленно плавились в буре мосты,

оседая в седую пучину…

Молнии жгли и мерцали,

легко рассыпаясь синкопами искр,

проливаясь лучистым дождем через край,

немного наивным и ждущим ответа

во тьме барабаня игриво по листьям и лужам,

тревожил и жег, хохоча,

а ближе к рассвету,

всё уже было разрушено, смято, пустынно…

Извергшись, мощно раскинулась даль,

отпуская устало ресницы и молча

дышала вокруг неизбывной тоской

неотступной, томительной негой…

нездешний покой, крался неслышно и нежно

стелил покрывало тумана ковыльного,

щедро жемчуг капель росы разбросав,

улыбаясь скользил в горизонт,

пожирающий прошлое,

время, миры и пространства…

Слова, обескураженно, дико очнувшись,

стремглав возвращались в чернильницу,

будто страшась потеряться во тьме,

раствориться в глубинах омута чувств

исчезали значенья. Новые жадно бурлили,

в котле клокоча, колдуя, дразня, ослепляя

и яды дробя, превращали в волшебное зелье.

Слова, горечь скрывая за ложью, а ложь

за беззубой улыбкой судьбы, рассыпались,

дико танцуя над пропастью острой и зыбкой,

томно над вязкой и подлой трясиной мечты,

тянущей медленно вниз непреклонно и жадно,

встряхнувшись в последнем рывке,

растворялись туманом…

Ему оставалось, только перо обмакнуть

и уверенно, но осторожно

вытянуть их золотой и жемчужною нитью живой

на чуткую кожу бумаги…

Спокойно и трепетно, весело, честно и просто,

оставив как есть, как случилось…

Выплеснуть всё! Не стыдясь, не тая, беспощадно,

чтобы доверчивый яркий цветок-огонек трепетал

на печальном больном пепелище,

чутко играя смешным озорным ветерком…

Возникало мгновение радости, боли,

чуть сожаленье о чем-то несбыточном…

Тут приходил

сон бородатый,

ключами звенящий,

тушил догоревшую свечку.

Небо темнело на миг…

и взрывалось задиристо утро!

Муза с авоськами шла на базар

продавать эти строчки за гро́ши и

за просто так, раздавать для души,

чтобы кормить всё семейство

тихой прохладой и радостью,

чуть улыбаясь,

а горе и боль, незаметно и тихо,

мягко она забирала себе…

Ему доставалась, украдкой

грустная полуулыбка ее мимолетная.

Страх ожидания новой охоты за словом,

азарт гонки слепой нестерпимой и яростной,

муки горенья, над пропастью непостиженья,

летя безрассудно легко за лучом вдохновенья,

будто играя, ловя, обжигаясь

осколками чувств и счастьем дерзанья…

Нежданно случается пристань.

Покоя неимоверного миг

и усталость мертвецкая.

Сон с эфемерной надеждой

на жажду души и свершенья,

и чуточку счастья любви…

замирая от страха свободы,

парить и мечтать…

2018—2021

---

Полет в никуда

Спонтанное послание Читателям, бывшим и будущим

Никак не могу разгадать загадку.

И я обращаюсь к вам, тем, кто читал мои

стихи, рассказы — строчки, странным образом

появившиеся «на кончике пера» моего,

сначала искоркой, искринкой,

икринкой ли чего-то большего,

светлячком, неожиданным,

мучительным уколом,

ускользающим лучиком…

И надо быстро решить, что с ним делать, — схватить

ускользающий над бездной знак, начертанный огнем

или каплей дождя по стеклу,

отдаленным странным звуком или эхом его…

Или отмахнуться, упустить и забыть?

Навсегда.

Вот, наверное это и спасает иногда эти знаки от забвения?

Как будто это что-то значит для вселенной, ха-ха.

А эта смешинка часто убивает возможность вглядеться,

«вчувствоваться» в этот знак ниоткуда.

Наверное, знак — это обоюдная возможность,

попытка открыться, зацепиться за край пропасти,

скользкий и неотвратимый.

И чем труднее ухватить этот знак, брошенный мне сигнал

и спасательный круг сурового моряка — Вдохновения,

тем ярче и мучительнее ощущение,

как будто берешь с земли

раскаленный ключ,

с виду холодный и черный в первое мгновение,

но жгучая боль

и запах горелого мяса своих пальцев

накрывает с головой, валит с ног и отнимает разум.

Но чаще, это просто горячая картофелина,

брошенная мне хитрым кашеваром,

хочешь — ешь, не хочешь — ничего больше не будет.

Я перекидываю ее между ладонями,

а потом оказывается, что всё зря.

И ничего не понятно.

— Постой, ты говорил про загадку…

— А… это? Уже не важно. Кажется я понял.

— Так в чем загадка?! Ответь, я тебя долго слушал.

— Прости… Я тогда хотел спросить, — почему мне не пишут отзывы читатели? Хоть бы чертыхнулись в ответ, или сказали, что я профан.

Но они молчат. «Как будто я со стенкой разговариваю!»

«Что, совсем никакого отклика нет?» — хочу я их спросить.

— Похоже, ты сердишься? А они ведь ничего тебе не должны.

— Да, ты конечно прав. И всё же, ведь я пишу не только для себя, но и для них. И не всегда понимаю, для кого больше.

— Может все дело в том, что ты мечтаешь о раскаленном ключе, а на деле, можешь только жонглировать картошкой? А кому это интересно?

— Неприятно, не хочется соглашаться. Хочется верить в себя. Ведь я не вру. Ты-то мне веришь?

— Да кто я такой, чтобы тебе не верить? Верю…

— Спасибо.

2021

Так!

Ничего никогда изменить нельзя.

Даже что-то меняя

усилием сверхчеловеческим.

Можно… лишь движение марева знойного

в метре от глаз всколыхнуть,

отодвинуть чуть-чуть, в сторону

прыгнуть и сжаться в комочек,

деревом стать и расправиться с ветром.

Правда — хуже всегда.

Больно, дико, нахраписто, тьфу!

Невозможно.

Всё, замолчите. Отстаньте, помощники.

Добрые, злые. Хитрые, умные, глупые… Все!

Замолчали!

Обиделись, в недоумении

только всплеснули руками,

отхлынули морем, как после

нелепого дикого праздника.

Утром озябшие, ёжась

и в плащ застегнувшись потуже,

шляпу надвинув глубоко,

сурово и мрачно вернулись

в с вои надо е вши е яс ли.

На ча ли сно ва же ва ть

не до жё ван ных стеб лей пучок

дао тра ву ли ле бе ду бед ну ю

жест ки е кор ни с зем лей

и ли чин ка ми мы слей без во з духа.

Пре лые лис ть я…

Бэ-эр пэ- тэ-че

Эм-ти-цэ пэ-о-ми

Па-ру-ше эн-ти-ни

З-к-т ч-р-д шэ-ми-си

М-н-си чэ-шэ-юу ру-ми-до

П-т-ш к-с-п -р-дэ-дэ-дэ

тэ-тэ-тэ пттт ттт ткт…

Тт-вою маттть!

Н-не

          воз

                  мож

                            но.

2018

---

Слово

Фрагмент трагифарса «Сыр для Принца»

Знаешь, я просто хотела сказать… Погоди.

Ничего не выходит.

Этот чёртов вопрос — «Для чего?» —

сразу губит всё намертво…

Жаль, что куда-то исчезло то слово,

где-то внутри засветилось,

точечкой малой костра

в бесконечной степной простыне,

на ковыльном трепещущем ветре,

неуловимо, мерцает и маетно колет, зуди́т

и мешает само же себя рассмотреть

сквозь туман, что заботливо скрыл,

застилает больное и острое воспоминанье…

Не надо!

Дай мне самой рассудить, что мне помнить,

а что отпускаю…

Но где же то слово?

Фонарик погас, а цветок расцветает.

Простенький, синий из трех лепестков.

Это — я, ты и небо. Мне захотелось уехать,

но это пока невозможно —

ты, я и небо — на разных планетах живут,

ну и ладно…

Это всё просто,

когда тренированных пальцев стаккато,

вдруг начинает метаться дождем

или бешеным градом

по клавишам чутким и зыбким, и ветер

не успевает угнаться за ними, нещадно полощет

острой, суровой и гибкой стальной парусиной

на реях, с ветром сражаясь,

она нам диктует волну и в открытое море

дико влечет нашу лодку, как мавр деловитый,

иль бык непреклонный, пеной морской

пробуривший свой след, исчезающий,

в вечность.

А ржавый клинок ятагана, хитро молчит,

притворившись слепым и тупым

и валяется в хламе. Храм

затупился от времени, лжи и притворства.

Не удивительно, буква одна…

превратилась случайно в любовь.

И смеется, и плачет беспечно.

И ранит, и рвется на сполохи,

молнии, вспышки, мерцанья…

Борозды острых когтей

по дымящейся ране души оставляя навечно.

Когда ускользает мгновенье,

скольжу вслед за ним, неприкаянной тенью.

Просто мне надо за что-то держаться,

пусть сон догорает, чтобы начаться.

Пусть всё сгорит и воскреснет,

воспрянет цветок,

ты и я…

Ну а небо?

Как же без неба…

Я знаю, оно будет вечно.

И слово придет.

2018

---

Потрясавший копьем разума

Фрагмент трагифарса «Сыр для Принца»

Гамлет:

«Есть многое в природе, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам»

Я верю, что найдутся знатоки,

уже нашлись

среди заядлых почитателей Шекспира,

их послушать,

они еще вчера с Вильямом вместе,

и Ричардом Бёрбеджем

в таверне «The Anchor», что рядом с «Globe»

друг друга угощали элем,

и до утра та́к дружно бражничали,

чуть не подрали́сь.

Из-за айфона, с Ма́рло,

или из ревности.

И не случайно эти знатоки

Из первых уст несут нам истину

О том, что им доподлинно известно,

Что чувствовал Уильям, да…

Да просто Will!

Наутро после пьянки беспросветной.

И заострив перо, в чернильницу до дна,

макая, сквозь мигрень

успел он написать нам «Новый Органон»

под маской «Френсис Бэкон».

Иль под другими никами писали вместо барда

граф Оксфорд-Саутгемптон-Дерби-Ратленд,

иль Ма́рло Кри́стофер, не важно, лишь бы кто-то.

Они ещё не то расскажут, только слушай!

Про то, что не было Шекспира. Он был — фейк.

И «всё придумал Черчилль.»

Как будто их читатель так доверчив.

Они никак не могут согласиться,

Что жил, писал, трагедий и комедий

тома и «потрясал копьем»,

обычный семьянин, эсквайр и просто гений.

Но одновременно, всё знают

Про «to  be, or not to be…»

В наивности ученой, с хитрецой,

черпают силу самоутвержденья.

Попутно, незаметно для себя,

теряют глубину и неохватность

сверхтонких окрыляющих мгновений

в рассвете и закате,

приливах пунктуальных и отливах,

в привычном городском пейзаже,

грустных звуках и переливах нежных,

простой удобной флейты.

И в страстях, неудержимых, неизбежных,

касаниях сердец и единеньи душ.

Они не слышат кожей

симфонию пред вечным расставаньем,

на пороге решений злых,

невольных и неотвратимых,

ошибок честных, лжи, как откровенья,

как кинжал, но он,

вонзаясь в плоть, убьет, но не остудит

горячей крови в буре бытия.

Попутно упускают

алмазы мысли гения, вживленные навечно,

в метеоритный лунный камень ноосферы.

Они отбрасывают смело предсказанье

грядущих бед, несчастий и прозрений.

Все в упоеньи варвара, крушащего святыню,

уйдут в небытие, покрывшись слоем пыли,

неинтересные потомкам, как фальшивка,

намазанная сверху на Джоконду

в музее городских предметов.

В то же время, они и сами верят!

Иногда. На свой аршин.

А может и не верят. Для прикола

«За правду» всё сожгут дотла и заморочат,

и просидят в недоуменьи до глубокой ночи.

В чаду и пустоте самодовольного веселья.

Пытаясь грецкие орехи расколоть с похмелья,

вертя в руках зачем-то кастаньеты.

Наутро, испустив последние монеты,

всё просекут, наивные,

про «беззащитного» поэта.

Как чувствовал, любил, как нарушал заветы,

Когда писал свои нетленные сонеты.

2018

---

Шекспир и Буратино

«Какая-то в де ржаве датской гниль» (У. Шекспир «Гамлет»).

Марцелл, ты не забыл?

Что запах гнили,

скорей припишут не

вонючей падали,

в державе датской,

очевидной всем,

что было бы логично

и закономерно,

а лишь словам.

того наивного,

кто нос неосторожно

сморщил: «Б-л-я-а!»,

учуяв мерзкий запах.

Вот, глупый

Бу-ра-ти-но!

Оно и правильно.

Сейчас мы подытожим:

Не надо

нос совать.

Где вас не просят!

А если сунул, на беду,

то сделай вид, что ты

не понял.

Не знал,

не видел,

не при чём.

И нос за-

ложен.

Думать и жить

Впередсмотрящий

подает сигналы о видимом

справа — один свисток

слева — два свистка

по курсу — три свистка.

Те, кто боится математики,

злятся на нее, иногда ненавидят.

Она их бесит, как приговор,

правоту которого

они не признают.

Если бы они могли

посмотреть с другой стороны,

они бы увидели, что

Математика, — как зарядка для ума,

как отдушина в мир простоты и логики.

Нет ничего проще логики,

но надо потратить много усилий,

чтобы поверить в эту простоту.

Она как паруса для боцмана,

Куда хочешь, туда и плыви.

Но когда боцман был юнгой,

он не знал про эту простоту,

он готов был убить своего боцмана,

тем злее он тянул шкоты,

он помогал кораблю идти вперед.

Но ты не станешь боцманом,

пока не постигнешь своими жилами

науку управления парусами и кораблем.

Не каждый боцман может стать капитаном,

но каждый может попробовать.

Григорий Перельман решил задачу тысячелетия

Он посвятил этому всю свою жизнь.

И он еще жив и молод.

Эварист Галуа был убит на дуэли,

когда ему было двадцать лет.

Если ты пока не готов сделать свой выбор,

не вини за это необходимость выбора.

Но ты можешь качаться на качелях

и радоваться полету.

Если ты сделал свой выбор —

ненавидеть математику

или сделать вид, что ее не существует,

у тебя, все же, есть шанс подумать.

И конечно, никто на свете

не может знать, понять и охватить всё.

Я не знаю математику, но что-то я понял,

я радуюсь, что она существует,

я учусь принимать нелогичность мира.

Математика всегда движется вглубь,

и ничего не диктует миру.

Корабль не создает шторм и штиль,

парусник плывет при малейшем бризе

и только вперед,

а если видишь на горизонте остров,

а ветра нет, у тебя еще есть весла и руки

и ты можешь грести,

даже если этот остров — мираж.

Никогда не бросай весел, действуй.

Один из миражей может оказаться

ступенькой в будущее…

Плыву, лечу на крыльях мечты

и проверяю такелаж.

Полундра! Каррамба!

Всем — семь футов под килем!

2021

---

Преодоление

Я пр ре о до ле ва ю себя,

пе-ре-ма-лы-ва-ю в себе,

всё, что я чувствую. Но

не знаю как совладать

с этим страхом гордостью

и напряжением внутри.

Я хочу быть свободным

но не знаю чем заплатить

мне жаль расстаться

со всем что во мне, пусть даже

оно мешает тормозит

и отравляет утреннюю росу

душит давит гнетет

оно твердит мне в кишках

десятки лет одно и то же,

оно кружит у меня в голове

и туманит горизонт за два шага

оно дает мне опору чтобы

стоять на месте или ползти

на четвереньках в тесном туннеле

оно не пускает меня

ни вперед на простор

ни в сторону

лжет что ничего другого

у меня нет

оно незримо вязко

костляво и липко

держит за плечи

закрывает мне рот

душит и запечатывает мысли

за ку по ри ва ет за ку по ри ва ет за ку

поры моей кожи

оно дает мне

ощущение гаденькой

и наивной защищенности

оно лжет мне в глаза,

убеждая себя в своей правоте

оно привязывает меня

к ночному горшку

чтобы я не ошибся на ветру

оно отнимает мне ноги

чтобы я не поцарапал кожу в терновнике

оно подменяет мне море воем сирен,

воем сирен на перекрестках

бесконечным воем и холодом

спасает от надрыва тошнотой и

серыми бескровными лицами вокруг

шелухой быта и пошлостью

оно защищает меня.

Б… ля аа а!

От себя самого.

О-о, вот оно что…

Кто дал тебе право

готовить меня

к медленному тлению,

растлевать меня?

Отвечай, сволочь!

— Ха ха ха, ничтожество. Так ведь ты же сам! «Вы и убили-с…»

Я просто помогаю тебе в том, на что ты не способен. Ты хочешь свалить всё на меня, смешать в кучу. Не смеши меня. Я долго подавлял и прятал свой смех, ради заботы о тебе.

Ведь Ты — это Я, а Я — это Ты.

Ты будешь хлопать крыльями в сетях своих слабостей, тонуть в своем грязном болоте.

Тебе не вырваться. Ты будешь делать так. Всегда. Пока не превратишься в прах. Ты сам это выбрал.

Сначала невольно, в минуту слабости. Пристрастился оправдывать себя. Это дает тебе передышку. И на этом всё. Тебе конец.

Хотя, можешь всё отрицать. От этого ничего не зависит. Ты попался, кулик.

— Врешь!

Я пре о до ле ва ю се б я…

Себя.

Я пожертвую частью себя.

А ты будешь та я ть

та я ть

ис че

за ть…

— Ха, ха, ха…

01.08.21

---

Душа

Фрагмент трагифарса «Сыр для Принца»

Даже пуле, потребна,

хотя бы какая-то доля секунды,

чтобы впиться в живое горячее тело

живого пока человека.

Тупо безжалостно в тело живое

надменно, упрямо и пошло

взорваться,

чтобы живого убить

навсегда

человека.

Всё происходит во времени, длится,

крадется иль прыгает из-за угла

настигает.

Пространство не в счет? Вопреки

устаревшему мудрому ветхому старцу Зенону

хитро расставившему на пути

на пути на пути Ахиллеса

ловушки из мыслей, сомнений и стонов,

чтоб замирал, спотыкаясь на полном ходу

несравненный избранник богов?

Упуская еще на полшага

мирно спокойно и тихо

бесцельно ползущую верно улиту,

медленно вовремя через преграды

без сна и без славы,

не оглянувшись назад, доползающую

до порога судьбы и значенья

каждый растянутый до бесконечности

в космосе жизни, мельчайший шажок постигая,

как несравненный подарок судьбы и усилий,

сделанных собственной волей,

распахнутой миру души

оживая, чтобы отринуть те доли секунды,

что не смогли бы меня уберечь от свинца…

…или смогли?

декабрь 2019 —

апрель 2020

---

Сто строк

Фрагмент трагифарса «Сыр для Принца»

Похоже, я и есть — тот «третий лишний»,

на этом празднике лжецов и лицемеров, средь

злых рабов, пустых господ, цветущих пышно

кровавых выгод, упырей закоренелых,

уютно прозябающих в болоте мнений,

взаимных подлых дрязг и вожделений.

Хотел я уберечь людей от зыбких будней,

но я превысил полномочья разума. И доли.

Нет ничего, чем разум, беспробудней,

безрассудней и ничего странней,

смешней, страшней, чем божья воля.

Я признаю себя виновным и никчёмным.

Пример истории меня не научил.

Завидую светло профанам и ученым,

желаю творческих успехов им, инсайтов, сил.

Я захотел мудрее стать других, теперь наказан.

Тщеславье терпеливо дожидалось,

покуда я дойду до этой точки — слаб и связан,

чтоб окончательно добить то, что осталось

и призвало депрессию — обратный путь заказан.

Теперь уж без меня. Скучайте и решайте.

Ещё я здесь пока. Всё кончено. Прощайте…

(звучит Увертюра «Эгмонт» Л. Бетховена,

затем бравурная музыка)

Еще два слова хочется сказать. Увы, напрасных.

Давно известно, что нет в мире вечных истин,

пусть бесконечно добрых и прекрасных, но

беззащитных пред лжецом, глупцом, софистом,

лицемером, которые б не вывернули наизнанку

не превратили б в зло, в чаду разбойного запала,

на дыбе подлости и глупости.

Любовь пропала.

И засвистели петли Линча спозаранку.

И дружно топоры стучали в такт.

И сея страх, костры, тиранам угождая, наизнанку

апостол с дьяволом подписывал контракт.

Тоскуя, смерть играла и влекла, звала, пугала,

флиртовала, ревновала, изнывала, оживала.

И нравственность сама,

сухим, бездушным, злым параграфом бряцала.

Торгуя честью, жгла и

головы рубить сплеча, не уставала.

Под знаменем насилья и обмана,

во имя высших целей, сея смерть.

Смердя и разрушаясь под пятой тирана.

И как же жить теперь, смиряться и терпеть?

И полюбить, как божью кару, плеть?

Когда одна и та же скользкая идея

в пространстве «умственного тупика», потея,

умы затмила, совесть усыпила. Теперь

кому-то служит оправданьем черных дел,

во имя будущего или для сегодняшней корысти,

тем, кто дорваться до короны не успел

и всеми силами стремится путь себе расчистить.

И тут же вдруг она меняет лик вчерашний,

трепещет, бьется знаменем на башне

последнего оплота светлых сил,

упырь от имени которых, правду огласил.

И превращается румянец павшего героя

в провалы черные невыплаканных глаз

иссохших матерей, беззвучно воя,

взывающих о чуде каждый раз,

к испепеляющим лучам,

грозящим с черных туч сойти,

надежда умерла, отравлена душа и нет пути.

И неизбывная тоска невоплощенных чаяний,

и скорбь у Места Лобного, и свечек вереницы,

когда чистейший ангел во плоти,

неотличим от каверзной блудницы.

И древних мудрых книг молчат,

отравленные злом страницы.

Достоинство забыто, рабский дух подмял

священную десницу.

И коридоры бесконечные унылые больницы,

привычны ко всему молчат,

как закопченные бойницы.

Когда подлец с героем в танце смертном,

сцепившись кружатся, как мощные крыла

одной машины смерти желтозубой.

Повсюду кровь и ложь, привычной смерти мгла.

И силятся стихи читать запекшиеся губы,

толпе с налитыми навыкат кровью — души грубы

отрубленная гулко голова,

в надрывной немоте, хрипя последние слова,

катясь в пыли, топорщит удивленные глазницы,

харкая кровью, судорожно тщится

всё прокричать вослед колоколам седмицы.

---

Но всё топор сказал…

День опочил.

Палач сменил колпак

и фартук снял, теперь он — шут

или отец семейства. Впору фрак.

И нет, как будто, гения, и нет злодейства.

Он делает работу за тебя, чувак,

поди попробуй вякнуть, водку, пиво пей, залейся.

Ты умный? Но тебя умней — дурак,

Тоской иссохни, сдохни, над собой посмейся.

И свет слепит глаза, удобней скользкий мрак,

ты даже не честней, и отсидеться не надейся.

Когда луна и солнце вышли из орбит

не в силах удержаться от измены,

не позволяя миру выжить, он убит,

плодя «червей фальшивых клятв», сбивая цену.

И отменяя разум, победивший душу,

живем мы тускло не добры, не злы, —

как дети малые, среди пеленок и игрушек.

По дешевке, продав ее лжецам из-под полы.

2018—2020

---

Кукушка в сети, или Просто слова

Фрагмент трагифарса «Сыр для Принца»

«Бессознательному,
чтобы обнаружить себя,
требуется время.»

Жак Лакан

Всё было чинно, благородно

у каждого аккаунт, это модно.

Сидели и скучали, как обычно,

Фейсбук подсказывал тактично,

кому что делать, чтоб наверняка

убить остаток дня.

Мутнела времени река,

au revoir, пока-пока…

О, время — ты начало всех начал,

соседский пёс кость грыз,

приветливо ворчал,

безносый Сфинкс

загадочно-пронзительно молчал,

как будто, у кого-то, что-то вопрошал,

а кто ногой качал?

Никто — он оплошал.

Котяра и семейство сытое урчало,

фосфоресцирующий глюк TV —

жевал мочало…

Не понял ничего?

Начни с начала.

А бессознательное скромно выжидало время,

как кот,

стремительно…

потертое блестело темя.

Йог замер, как момент движенья,

вполне свободный в полном напряженьи.

Оранжевый монах смеялся от души,

оранжевые — море, кот запели «Ландыши».

Лакан алкал канкан.

Им. Кант чуть не заплакал,

Сократ попал в капкан —

друг оказался хуже вурдалака.

«Ку-ка-ре-ку, ку-ку! Петрушку на кол!» —

Вскричал, спросонья Петька-забияка.

А Зигмунд Фрейд, зафрендил бы кого,

на час, но Фридрих Ницше

его забанил, загодя, хоть рейтинг — низ же.

Где рыцарь?

О-о! Теперь он любит нал,

на Санчо Панса — пенса,

раньше уповал, а вымпел выцвел.

Никто не ожидал —

Годо поставил сиквел

и шишел-мышел-вышел.

А алкаш, бутылку тряс,

допьет, еще допишет.

Тьфу, блин, уже который раз!

Причём здесь этот Ницше?!

Фото Граф впился в деву —

профиль и анфас, хотя сам еле дышит.

Франсиско Гойя брёл в Аранхуэс,

чтобы не спать.

Бил ни за что че-чёт-ку, мелкий бес:

«ку-ку» — ни дать, ни взять.

Затем в пруду исчез.

Искрил копытом гордый Буцефал,

Кармен цыганочку плясала,

бык бедный бледный бушевал,

поэту было мало.

Ас тролль логиня — воро жила.

АлисА, кур с Торо жила.

Из последних сил, пил баянист —

гармонию стерёг.

Истошно голосил:

«Я вернусь на родимый порог!»

Юнг тенью сник; сам Шопинг ауэр,

в долгах и дрязгах с девами, погряз,

а принца ночью — прямо в Тауэр.

На цепь смутьяна! Точно, в самый раз.

Но зря кукушка суетилась,

выпь возопи́ла,

запила́, зали́пла,

запали́лась.

Сова запи́ла, заплела́, зала́пала — училась

у старой глупости. Заплатами слова,

на смыслы клеить не стыдилась,

но во сне, опять заснула,

снова пробудилась,

орехи щёлкая, к судьбе приноровилась,

А чудо чу́дное за плинтус закатилось.

До жути жуткой дожило, дожи́лось,

в жестокой чуткости сочувствия спустилось

до дна добра и чуть было во зле не очутилось.

Жуть утонула… Сгинула, воскресла, ободрилась,

с испугу замерла, и и и искренно взмолилась!

Зло на миг…, играя злым умом, остановилось.

А Мыслящий Тростник,

себе приснясь,

тщету всего постиг.

Палач устал на миг…

и в фуэте завяз.

Сова уснула.

Рыдала кукла: «Не для вас!»,

сводило скулы.

Она окоченела на ветру

и торопилась,

закончить песенку к утру,

но утомилась,

когда завод закончился

и маска растворилась.

Ее оставили одну, на дне паренья и рождения.

Пока искала глубину для вдохновения,

стекла желтком «по-черному»,

квадратному?

Формату.

Извечному, от балагана до театра.

Картонный тигр рычал пчелой вокруг граната,

Сартр выбрал liberté под дулом автомата,

сама собой звучала аппассионата,

слеза вождя с ухмылкой, хуже компромата,

прожгла гранит. Отравой отворила крови врата.

Багровая заря манила,

шел безумный брат на брата.

И слёз река впиталась болью в память свято.

Пустыня примирила всех. Сошла волна набата.

Балерина устало закрутилась в лапах акробата.

«Проходит всё». И прошлое.

Осталась память смята.

Песчинками мгновенья бьют по циферблату…

Кукушка сну чудному предалась —

предчувствию прозрения,

ИС Бах, воскресший, всех спасал

от жалкого забвения.

Каприз-но, соч-но, но но но —

без вожделения!

Кукушка гаммы пела и канцоны —

Тени стратфордского гения.

«Это май-баловник,

это май-чародей.

Веет свежим своим опахалом.»

Нет! Погодите, я не ожидала!

«Матчиш прелестный танец,

его я танцевала…»,

забыв тоску и глянец

«с одним нахалом…».

«Под одеялом».

Георгий Иванович, сбилась настройка,

это шутки от Карлоса К.

Жёстко-железная койка.

Будите скорей, готова ковбойка.

Проснулись? Обулись.

На новую стройку!

Мал ящичек Пандоры, да удал.

Но лихо не буди. Да, все уснули.

Высокий градус чувств, как колосс, спал.

Слова к виску, всегда вернее пули.

Холодный пот, тоска,

свеча во тьме… Поможет —

кукушка глупенькая, годы подытожит.

Перемножит.

Минотавр — Единорога не стреножит.

Ариадна, Тезею нить свою предложит,

победу сил добра донельзя приумножит,

но Оноре Бальзак, шагреневую кожу

алчной тяжкой страстью пережжёт, скукожит.

Вильям Шекспир нашел страстям и безднам имя,

хоть говорил: «Не знаю я, как шествуют богини…»

Лучом скользнула

иль часами-пикассами по бедру,

наивная, в Дали зависла, в направлении к ядру.

Марс прохрипел: «Я стёкла на пенсне,

прицел и смысл протру».

Она, смеясь беспечно, позабыла мантру —

Монмартру́.

И сладким дымом растворилась поутру,

легко и без опаски,

наивным голышом нырнула в пруд,

сгустились краски.

А сон хорош, ты как всегда, свободна,

вдохни и запахни тугую грудь,

природной грации созвучна, сумасбродна;

я всё перерисую. Как? Когда-нибудь…

От тех, кто не умеет молча говорить, беги,

слова-горошины, по пяткам в рас-сып-ну-ю…

Ахилл рискует.

«Будь или не будь», опасности не чуя.

Себя расслышать — не нужны слова.

«Ку-ку», — морзянки пульс стучит едва.

Арбитр дает нам дополнительное время,

страдать, отдаться, петь на разных языках,

во сне и в унисон. Любовью побеждая страх.

Всё просто — скакуну излишне стремя:

лишь ветер и солнце,

и слезы росы́

на небесных цветах.

Еще все бездны бесконечностей

в бессчётных зеркалах,

друг в друга жадно насмотреться не успели.

Принц с Дантом по кругам развеет душу,

веру верто в прах,

чтобы достичь чужой ветхо за вет ной цели.

Не зря высокий и нетленный бард предупреждал.

Дух наш, сопровождая, пробуждал, освобождал.

Он сердцу каждому, внимая, сострадал.

С пером наперевес гусиным, умирал и воскресал.

Он мудрость неподкупную на волю отпускал.

И, гения магический кристалл,

нам бури и несчастья предсказал.

Он знал, — когда натянута Улисса духа тетива,

пусть мысли плоть и чувства то жива,

то, как мертва,

рискни попасть_ся в цель, легко,

на грани шутовства.

Без смысла и контекста, всё —

«Слова, слова, слова…»

Улисс в кругу друзей —

Гомера, Джойса, Бродского И., Кафки

медлит,

размышляя…

Не рассказал, о чем шептали, пели

сладкоголосые Сирены…,

обольщая и пленяя,

бессильные распутать,

морских узлов хитросплетенья,

растопить

защитный воск ушей и перепонок,

ломая голос свой —

он звонок, слишком тонок,

от напряженья жгли, роняя слёзы,

перья, меж Сциллой и Харибдой,

застряли, с Троя мост, себе не веря,

безнадежно,

и сами гибли, с горькою обидой,

не слыша и не видя,

как истекает время, метку перейдя

и лишь пронзительные капельки дождя,

кукушке вторя, пробивали влёт…

преграды паутины, зависти оплот,

запечатлели ветер, запечатали сполна,

все голоса тысячелетий сна,

слов, мыслей, фраз, мечтаний

мертвая стена…

покрылась мхом.

Стена.

Огня и шторма,

ветра,

сна.

Загадка отвлечет от пустоты,

Сфинкс ждал. Сахара не конфета,

Его никто не спрашивал… о чем его́ мечты.

Молчанье, — нет точней ответа.

Во сне, волнуясь, плача и любя,

не смею крыльев тонких развернуть.

Я знаю, здесь, мне не узнать тебя,

любуюсь дико и боюсь вспугнуть.

В сетях у времени, во власти мрачных дум,

я открываю мир, молчанье возлюбя,

спокоен, бессознательно угрюм,

в тебе, на миг, я узнаю себя.

У времени в гостях, дышу я неумело,

готов себя терять, молчать под стук дождя,

а бессознательное — Beaujolais nouveau, поспело

невольно образ твой, как время, бередя.

2018

---

Ниже-городской роман-с

Я себя не слишком ненавижу,

вспоминая судорожный плен.

Я тебя намеренно обижу,

выбором свободы серых стен.

Ты хотела тоненькие пальцы,

ласково холодные на шею,

мне сложить и в бесконечном танце,

закружить, запутать… Не умею

лгать в лицо, поэтому не скоро,

мы увидимся, ты врать меня учила.

Просто из каприза, без разбора,

надо или нет… Ты заслужила

одиночество…

Ты чувствуешь так точно,

видишь ясно — рыбка уж попалась.

И за всех решаешь быстро, полномочно,

как подсечь, другие — это малость.

Ты свежа, несчастна и до боли страстна,

Ты сама себе лукавить разрешила.

Ты изящна, молчалива и прекрасна,

О чужом страдании забыла.

Для кого-то ты мечта с экрана,

голову и душу закружила,

судорожно цепкая, и странно…

пальцы-лезвия безжалостно чужие.

2018

---

Гитара

романтическое

1.

О, замолчи, гитара,

Душу не рань перебором.

В сердце впиваются звуки,

Навахой безжалостной горя.

Я старый, усталый путник,

Случайный гость в трактире.

И капли мгновений падают точно,

Как пули снайпера в тире.

Если бы знать, о деве,

Той, что оставил в Севилье.

Так же ль смеется звонко,

Сверкая локона смолью

и взглядом пронзая навылет.

Может она печальна,

Иль жжет ее болью обида.

Слезы кинжал окропляют,

Улыбка блеснет для вида.

Трое лихих кабальеро,

Гарцуют у коновязи.

Клянутся догнать негодяя,

И растоптать по грязи.

…горе мне, жизнь уходит.

Гитара устала плакать…

Цыганка песню заводит,

В Кордове, на закате.

Я бы к тебе помчался,

андалузца шпорами раня.

Я бы с цепи сорвался,

Хоть знаю, что снова обманешь…

Только немеют руки,

Мысли их крепко вяжут.

Пусть за мое унынье,

Боги меня накажут.

Капли мгновений уходят,

А сердце к тебе взывает.

Боли не чую, слезы,

Жизнь по капле уносят…

2.

Сегодня зовет фиеста

Призрачным счастьем манит.

Надежду на скорую встречу,

Нам с тобою сулит.

Весь мир в равнодушном зное,

С усмешкой корриды жаждет.

Сегодня на Пласа Майор сойдутся рога и шпага.

И кровь закипает в каждом.

Песок золотой арены,

Слепит под безжалостным солнцем.

И вееров черных трепет,

На бой матадора зовет.

Корриды песок зыбучий

Дух битвы, победы и смерти