Бесплатный фрагмент - Стихи 69

день 1

Нет лучше дня, чтобы начать дневник,

Чем полночь с понедельника на вторник.

Хотя, возможно, полночь будет дольше.

Допустим, вечно. Смысл всех дневников,

Чтобы послание дошло до адресата

Скорее, будь то человек или ты сам.

Вчера я был свидетелем того,

Чего свидетелем являюсь постоянно —

Я раздевался, стоя в зеркалах,

И резал их осколками запястья…

Сказать по правде, я рубашку примерял

С красивыми такими черными цветами

И представлял, что вот наверно в ней

Начнется счастье. Перешел дорогу

В отдел с вином и там нашел себе

И другу. Только друг не смог,

Сказал, что варит макароны для собаки.

А мне вот ни одна собака не варит их.

Но это хорошо, поскольку жизнь конечна.

А если любишь макароны, то она конечна

Вдвойне.

день 2

Да, раскатал, конечно, я вчера губу,

Предположив, что полночь будет вечно…

Сегодня мне подарок подарили —

Оставили меня и не звонили,

Не беспокоили, не лезли, не следили,

Не вспоминали (даже хорошо).

Они меня и в школе не любили,

И в институте, а потом и вовсе

Женились, вышли замуж, растолстели,

Убили все в себе зачем росли,

Сломали несколько других, и если

Они потом легко сыграют в ящик,

Я вижу вред в профессиях таких,

Как архивариус и археолог,

Еще историк и исследователь жизни.

И лишь метатель молота полезен,

Хоть раз один в сто лет да промахнется.

Со мной согласен персонал больницы,

И от плохой столовой до милиции,

На форуме, под видео, в петиции,

В монастыре, на зоне и везде..

день 3

Уж поздно и летают комары,

Пытаясь сесть на согнутую спину.

Я гадов черной тряпкой отгоняю,

Она же (тряпка) — шорты. Лев Толстой

В мои года писал, наверно, в дневнике

Иное.

день 4

О, горе мне, Создатель! Эти люди,

По-моему, до края охренели.

Я чувствую себя пенсионером,

Который должен всем, а пенсия мала.

Они давно мечтают, чтоб я помер,

Хотят отжать, скосить и поживиться,

Хотят наследовать и отделиться,

Шлагбаумом хотят тот так, то сяк.

Один сегодня позитивный фактор —

Не пил ни грамма. Оттого ли, боже,

Такие скорби?

день 5

Сегодня встал к одиннадцати ближе,

И, не найдя достойного занятья,

Дождался вечера, и лег опять.

Теперь ко мне приходит пониманье

Тебя Создатель — почему ты удавился

Не раньше, чем придумал человека.

И человек теперь пожизненно обязан

Расхлебывать несовершенство Бога.

день 6

Сегодня легкое почувствовал прозренье.

Оно пришло, как чувство голода. Спросила

Меня: «Вам колбасу за триста двадцать

или по триста семьдесят?» — кассирша.

«Желательно по двести» — отвечала

Ей часть той силы, что зовется мною.

«Не вздумай умереть! А то сначала

Начнешь», — ей вторила другая.

Та, что желая колбасы, творит, что хочет

И третья ей поддакивала. Пальцы

Стучали по прилавку танец

Без сабель, просто некий. Часть сказала —

«Допустим, у меня не много денег».

И часть вторая сразу же вмешалась, —

«А то, чего, допустим, много,

Того, допустим, вам совсем не надо».

И ветер мух раскачивал на ленте,

И день шестой мучительно кончался…

Лишь часть, которая мала настолько,

Что даже имени ее никто не знает,

Тихонько слушала и как всегда грустила.

день 7

замедлясь относительно друг друга

вдвоем в вагоне окон и дверей

мы пялились в прозрачную как вьюга

не уходи пока но только пей

людскую речь про поздно или рано

заснешь если начать считать до ста

учитель в школе странно очень странно

я говорил не раскрывая рта

от скуки смерти или скуки страха

от гибельного запаха гнилья

я предложил закинуться прохладой

над городом клокочущего я

он говорил зазорно любованье

гусями или курами во ржи

о сходстве нежеланья и желанья

о том где продаются стеллажи

мы шли дорогой Канта и Карнеги

я для него он для меня

качались пассажиры дня

мне подвели коня

и я сказал вот конь

вагон качнуло

и оба мы

растаяли

как тает

над синей сопкою густая сонь

я обернулся мы опять сидели

вдвоем за алюминиевым столом

и поезд как умеют лишь метели

нас осыпал столовым серебром

день 8

Лишь мимо машина заденет осколки

Меня, где пропахли бензином объятья.

Поверить в добро и еще раз возможность

Не проще, чем сделать живым твое платье.

Лети амфибрахий в трясины и сели

Жемчужных царей, колесниц сновиденья,

Последний, кто верил в меня — погорели

Его корабли, небеса и селенья…

день 9

Я перепробовал все гонки — от себя,

других, к другим, себе и так же

с зависимостями, и оборвал

все эти прелести дизайна жизни,

заезженное «я тебя люблю»,

что далеко от правды так же,

как эта правда от меня…

Откуда под трамваем столько масла?

Колеса протирали? Быть собой

не каждый хочет. Это же противно,

как убирать остатки со стола

вчерашнего или когда там это было…

И с кем… Потом я помню правда разошлись

веселые, а я остался тут,

поскольку был прибит к кресту гвоздями,

Вот только кем? Я на руки гляжу…

А может просто течь из механизма

какого-то на рельсы? Наклонись

пониже вон туда, под стол, в бутылки,

не бойся и подумай о своем

хреновом поведении, что очевидно

для тех, кто каждый сами за себя и по себе.

Собой? — Он не является, я это знаю точно.

А утро громыхает и скрипит,

и с неба из окна его ступени

болтаются как олово и пыль

с дожем одно — оно такого цвета,

как и под рельсами и запаха, но вкус

зовется вкусом жизни, подыши,

дыши Илья, не задавай вопросов,

а лучше перестань дышать и встань,

пока не думай вечером напиться

или сбежать в нормальную страну

Вьетнам или Малазию, туда где

дороги цвета неба, и по ним

какое счастье ехать на мопеде

в соседнюю какую-то меж пальм

за маслом пальмовым или кокосовым деревню.

Приемлет ли подобное твой ум?

Дорога цвета… Какого же должны быть небеса…

О, я заплачу спиртом, хватит!

Подобных мыслей и гремит трамвай,

постирано белье и сорван кран.

Не вынимая гвозди из запястий,

меж светом и дождем я наступаю

на что-то доброе и вечное, как дверь

закрытая, и кто-то тянет руки ко мне,

но я не вижу, ведь она закрыта.

день 10

Две белые башни у входа в ту

Усадьбу, в которой всегда туман,

Где время стоит, как вода в пруду,

А воздух — словно роман.

Полые башни, в них сторожа,

И тракт успела покрыть роса;

— Мерещится или впрямь госпожа?

Вуаль скрывает глаза!

Плывет графиня седым мертвецом

Мимо сторожки в прешпект одна…

— Дурная примета, — гляди, кольцо!

— И, господи, как бледна….

Кроны сложились над нею в свод,

Версты и версты вокруг — туман;

Крестятся стражники у ворот.

А воздух — словно роман.

день 11

Если б мне быть виноградом или лозою,

Акцией, фондовой биржей, серой козою,

Скрученной берестою, вьюном, спиралью,

Полупустой бутылью, горизонталью…

Как бы я понял то, что я беден? Как бы?

Если бы мне не нужны ни вещи, ни бабы?

Если я вьюн, дорога и шаткий мостик,

Если вокруг меня мир, а я перекресток?

Талая влага, глухонемая флейта,

Голая правда, клетка рубахи чьей-то…

Как бы я ныл, издавая глухие звуки,

Имея в виду благодарность за жизнь и муки?

Деревьям, камням, поэтам, воде, теченью,

Тем, кто создал, утвердил мое назначенье

В некой стране при некоем президенте

Улиткой, ползущей вдаль по конвейерной ленте.

день 12

Мне снилась Ленка у забора

В заколочках по четвергам.

А в пятницы мне снилась школа-

Сплошная ругань, шум и гам.

По воскресеньям я и мама

Шли в продуктовый. А потом

Я прятался в низовьях гама,

Стараясь не запомнить сон.

Они дышали клеем в доме

Заброшенном, а я смотрел

На тени, детские ладони,

И столько необычных дел:

Сушили травку в сковородке

Поставленной на кирпичи,

И девочка, присняв колготки,

Ложилась (только ты молчи),

Мне снился холод коридора,

Менты обшаривали дом,

Смеялась Ленка у забора,

И сон переменялся сном.

день 13

Молока не найти,

И пасут в основном быков,

Не слышали про сметану и про блины.

Большие белые птицы взлетают по сторонам дорог.

Дайте пройти мотоциклу, местные пацаны!

Мой телефон не найдет мобильную сеть.

…Случайных смертей по списку если не утонул

И не упал с мотоцикла, пожалуй, есть

Удары кокосов и ошибки акул.

Может, поэтому люди чаще добры —

Первая встреча будет последней наверняка.

Себу Пасифик вышел из-за горы

И погрузился в белые облака.

день 14

Всю ночь в темноте громыхала калитка,

Не знающая, что там, за поворотом стиха,

Где рой людей, исполненный жизни и боли,

Где мягкий знак соскальзывал с языка.

Казнь знаков. Вели. Те, исподлобья зыркая,

Точке молились. Вспоминали линию-мать.

На площади знаки построили, отдали приказы.

Невезучие знаки…. откуда нам знать…!?

Под слоем инея выкопали большую яму,

Ходили к соседям, разбрасывали вещи по полу.

И кто-то невзрослый за черным окошком плакал.

Машины гудели всю ночь и калитка хлопала.

день 15

Она пришла и сказала…

Точнее, она сидела.

Возможно, что у вокзала

Вряд ли что с пользой дела.

Я ее не расслышал,

Как оказалось после…

Через неделю с лишним

Спали друг друга возле.

Молодость отползала,

Словно была случайной.

Что же она сказала

Так и осталось тайной.

день 16

Подключи провода свои к этому городу —

К фасадам кофеен, колодцам дворов,

Улицам музыкантов, трамваям кондукторов;

К его гравитации, силе и массе,

Где иностранные голоса

И ночные соло на контрабасе.

Девицы-мошенницы в сговоре с хозяином заведения.

Ты сидишь напротив бармена, как увядающее растение,

Дышишь стеклом бокала, как дышит дым,

Ты кажешься вымышленным персонажем,

Еще более вымышленным остальным.

Запах сажи метро,

Ритм крылатых теней,

Шелест пальто,

Все — внутри:

«ты не один»,

«ты не умрешь»,

«ты будешь счастлив здесь»…

Не пойму, почему самое сложное —

Видеть лишь то, что есть.

день 17

Ритмичная клетка заполнена сажей,

Разряженный воздух и слезы сиделки.

И в области сердца пахнет пропажей —

Я пью бессердечные посиделки.

В короткий полет, видавшего виды,

Штурмующего закаты пилота;

Штурвал от себя и шлоки из Гиты

В колючую проволоку восхода…

день 18

Вначале было слово. И слово было жесть,

Мою печаль не описать словами,

Но если крутизна на свете есть,

Она во мне, ведь я не умер после жизни с вами,

По крайней мере часть, что может пить

Вино, его в бокалы набирая те же,

Что и тогда, и точно так же жить,

И складывать слова, хотя и реже.

Зато теперь я собираю лом,

Железные пруты в оконной раме,

Каленое железо за стеклом,

Пусть остается вечно между нами.

день 19

Все же главное брат — бомбилово,

Карманы бабосами набивалово,

Чтобы до утра воротилово,

И толпой проблемы решалово.

Петушиный гребень носилово,

На курятнике восседалово,

Родину когтями месилово,

Недра из нее достовалово,

На соседей страх нагонялово,

И цепями всяко гремелово,

Что курятник очень вонялово,

Только избавляет от смелого,

Кто бы пасть раззявил слюнялово,

И проверещал очумелово,

Что, мол, беспредельно в странелово

И за загородку слинялово.

день 20

Я путешественник, я вышел с рюкзаком

На задний двор, оттуда в магазин.

Мне нужен нож, блестящий острием,

А дальше знает каждый ассасин:

На задний двор оттуда в магазин,

И только страх не получить свое,

Где одиночество, бордюр кладет грузин

На боль, едва запнувшись об нее.

Мне нужен нож, блестящий острием

И твердое намеренье убить.

Бордюр и дождь, висящее белье,

Полет и перерезанная нить…

А дальше знает каждый ассасин

Бегущий крик, но мне уже тоска,

Я лягу спать и не проснусь один

На заднем дворике у досок и песка.

день 21

Аста вздыхает: где-то я был не прав….

Аста — солдат, хоть нет никакой войны,

Аста сидит средь заиндевелых трав

В маленькой черной шубке и ждет зимы,

Чуя всем телом, скоро она войдет

И постепенно будет сводить с ума,

Будет ломать надежды и множить лед,

Будет сжигать, как медленная чума.

Серым кольцом на шее ее культи

Будут сжиматься сотней морских узлов,

Аста кричит во сне, но уже в пути

Ветер, спустив с цепей бесноватых псов.

Кровь холодеет, солнце невысоко,

Соль покрывает мусор сухих листов,

Я выхожу, чтоб выставить молоко,

Аста — солдат, он выстоит, он готов.

день 22

Бразильский ром, бразильский ром,

Как много дум наводит он…

— Да тише вы, зверье, услышат люди!

Уже на палубу… уже почти сошел…

Епископ, праздник, праздник будет.

Епископская ряса, некто в ней

Усталых лет, и южная, босая,

Покрыта площадь скатертью людей,

И лишь Марго, на голый пол бросая,

Голодным псам кишечник зайца — не на ней.

Из кабака, свой завтрак не доев,

Сантьяго вышел, не глядеть на эту мерзость,

И мысли, что его должны зарезать,

Подумать он не мог и не умел.