Мы — те, не эти — те,
И все-таки мы — ивы…
Александр Орлов
I
Месяц за месяцем
Не бойся
Пешком ли, оседлав коня,
гуляют люди и монады
и монреалец из Канады,
кошёлкой жулика маня.
Вдали дурашка пропадает
под слоем рыбьей чешуи,
то бросит камень, то рыдает,
а в город входят буржуи.
На них усы и телогрейки,
зудят старинные жалейки,
желтеют теплые цветы,
не бойся, пропадёшь и ты.
Ты пропадёшь, когда вода
войдёт в ворота голубые,
затопит пашни, города,
из моря выйдя, из трубы ли.
Две тыквы, два кривых растенья,
четыре одиноких пня, —
все ожидают воскресенья,
пешком ли, оседлав коня.
Осень
Я осень полюбил, хоть не могу сказать,
где осень кончилась, а где опять явилась
и приготовила тебе большую милость
ходить по твердому, дышать ее листвой,
уроненной, потерянной под ветра долгий вой.
Такая осень пусть протянется до марта,
когда мороз, улыбчивым котом
на крышу вылезет с блестящим топором
и громко запоет, что осени конец
и что петух облезлый — молодец.
В синем лесу
Я в синем, синем живу лесу,
С синей печатью ем колбасу,
Синие сбили с дороги кусты,
Но это не я уже — это ты.
Ты медленно, медленно ходишь в лесу,
Медленно, медленно ешь колбасу,
Спишь в ожиданье холодной зимы,
Но это не ты уже — это мы.
Мы ходим по кругу в синем лесу,
Ищем клюкву, едим колбасу,
Месяц за месяцем синие дни,
Но это не мы уже — это они.
Авдеи и Фадеи
Мой маленький Бонапарт, опали наши страницы,
и нам ничего не снится, мой маленький Бонапарт.
На солнце, качаясь в кресле, ты выдумал этот рассказ:
явилась я будто из леса, а ты из моих глаз.
И бродят вокруг халдеи, посмотришь поближе — мы,
Авдеи всё да Фадеи, выпущенные из тюрьмы.
Мой маленький Бонапарт, опали наши страницы,
и нам ничего не снится, мой маленький Бонапарт.
Но утром, когда ветер настроит засохший лес,
где каждый один на свете, осот и еловый крест,
где каждый по-своему чуток, не видимый в двух шагах,
услышу давно забытый крыльев твоих взмах.
Декабрьские вышли годы с метелью наперевес,
под всхлипы дурной погоды я снова ушла в лес.
Смотрю на замерзшие лужи, на белую цепь озер,
никто нам уже не нужен, мой маленький фантазер.
Море
Как выбраться в бешеный этот уют,
Где волны, собравшись толпою,
Поднялись на лапы и песню поют
И падают вниз головою.
Нет в этой песне мотива и слов,
Воя и разрушая,
Сила без мышц и без голов
Власть нашего края.
Все, с чем не ладит ни ум, ни дом, —
Черная часть человека
Всхлипнет, взвоет и шлёпнет в ком
Четверть грядущего века.
Dance me
Dance me, и к черту эти вещи
И вместе с ними весь Безумный Свет.
Кружи мне голову, без танца жизнь овечья
хоть триста травянистых лет
мне не нужна.
Dance me, смешные все обрыдли,
летящие, как бабочки на свет,
— на глупость,
по полной наградит их Бог
— за тупость.
Dance me, ты только dance me,
я танцую.
Пускай Земля замрет
от поцелуя,
Лишь птица, щебета не прекращая,
Запустит заново вращенье,
нас прощая.
Тогда и Мир
— так долго рвет его словами,
и черт его замучил снами —
пока танцуем мы, пусть он восстанет,
от слов очнется и танцует с нами.
Dance me, забудь! Забудь, что будет,
не оглянись, не вздумай сожалеть
о тех, кто сразу о тебе забудет,
не покидая этой жизни клеть.
Веди меня, гляди в глаза, как в небо,
ведь ты последнее, что вижу на земле.
Утро
Утро запомнилось сильною давкой
И обещало немыслимый свет.
Утро прошло заурядною вставкой
В новый, еще не бывалый, завет.
Плата за утро — утлая утварь,
Полуистлевшие сапоги,
Строчек газетных прямые буквы,
И загипсованные мозги.
Не убивай меня
Волосы, падают волосы лысой моей страны.
Кто-то глухим голосом гонит по дому сны.
Сны в потолок уткнулись. Капает на меня:
как пузыри, надулись слёзы в глазах коня.
Я по траве тропою, — не убивай меня,
я по тропе травою, двое нас, обе я.
Волосы падают, слепнут и по земле ползут.
Лысую мою дочку люди домой везут.
1993
Два Селифана
С грохотом бьются два целлофана.
Скачут, смеются два Селифана.
Страшно на улице нежным до жути,
Этак не шарахнут, так не дожмут ли?
Весело, весело двум Селифанам:
Не получат денежку — выманят обманом.
Тот Селифан на столе разлегся,
Этот в целлофане за день испёкся.
Вот и поминки. Вот и закуски.
Если не выпил, значит, не русский.
Крыса пробежала, за ней вторая, —
Целое семейство лезет из сарая.
Скачут, смеются два сына Селифановых,
Золотисто-пьяных двое Селивановых.
Ивана сдуло. Ванятку сгрызли.
А в кулебяке мясо не крыс ли?
Грохнув, поехали два новых целлофана,
А у Селивановых два новых сарафана:
Сарафаны-саваны, сарафаны-бритвы,
Мёртвый, живой ли — не уйдёшь от битвы.
II
Новая Москва
Июль
А небо было никаким,
Упавшим камнем замер город,
Людьми живыми нелюбим
За пёсью спесь и зверя норов.
Мой город модный, молодой,
Нарядный, крашеный — разбойник,
Омытый мертвою водой,
С тяжелым запахом — покойник.
Опоры, серая вода,
И плещет радуга на мелях,
Как будто смерть не навсегда,
А только в неизвестных целях.
Кто жил здесь? Почему ушел?
И счастье отчего погибло?
И кто забил железный кол
В зловонных отложеньях ила?
Пресня
Коричневые сны, коричневая бодрость,
Толпой по улице проходит тишина,
И глухоты моей коричневая полость
Внутри меня, как звук, напряжена.
С утра, на взлете дня, на бычьих жилах зноя
Висит чугунный гул, очнувшихся томя.
То стул повалится, то слово злое
Застрянет в нервах и стоит стоймя.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.