Бесплатный фрагмент - Староверы Псковского Поозерья

Введение

Псковская земля с самого начала церковного раскола середины XVII века стала одним из главных оплотов того духовного движения, которое оставило весьма существенный (хоть и не всегда очевидный) след в истории государства Российского и у историков получило название русского старообрядчества, движения, благодаря которому удалось сохранить такие чудеса отечественной культуры, как древнерусская икона, знаменное пение, традиции книгописания, многие традиционные народные промыслы, наконец, сам старинный уклад русской жизни.

В 1910 году старообрядческим издателем Л. А. Гребневым было издано федосеевское сочинение «О степени отеческой, московских, псковских, поморских и вятских стран от последних благочестивых священнопастырей и их преемников, страдавших за древнее благочестие, иноков и простых, правящих духовными делами, коих учению и мы всеусердно последуем». В нем перечисляются многие мученики за старую веру, в том числе и просиявшие на Псковщине. Это протопоп Псковского Троицкого собора «великий отец Варлаам», сожженный в 1683 году в Клину по приказу патриарха Иоакима; его ученик и «страдалец и первый от простых учитель тоя страны», великолуцкий купец Иоанн Дементьев (в старообрядческом крещении Карп), сожженный в срубе после многих мучений; сострадалец протопопа Варлаама Василий Диев Лисицын и ученик Варлаама Петр Иванов; брат Василия Лисицына Михаил, до смерти забитый камнями и палками, Сампсон Ильин, инок Пахомий…

Мартиролог псковских мучеников за «древлеотеческие предания» XVII столетия завершает имя «чудного учителя» Феодосия Васильевича, «ревнителя и подражателя во всем первым отцем и страдальцем», происходившего из древнего рода Урусовых. Также упоминаются и имена его сподвижников: «Феодосиева общежительства страдалец Симеон Иванов. Того же общежительства учитель Илия Яковлев, пострадавший за благоч [естие]. Того же общежительства учитель изрядный Феодор Феодотов. Того же Федосеева общежительс [тва], псковския страны, бяху сии учительныя мужи: Спиридон Максимов, Симеон Григорьев, Прохор Матвеев, Иван Кондратов. И еще того же общежительства мужие благочестивыи исправляюще духовныя нужды: Иаков Яковлевич, Симеон Сергеев, Стефан Волонский, Антонии Абрамов, болярин Димитрий Негоньский, Феодор Афанасиев, Никита Иванов, Игнатии Трофимов».

Именно учение Феодосия Васильева (1661—1711), так называемое федосеевское согласие, получило в XVIII–XIX веках в псковско-новгородских пределах наибольшее распространение. Основанное им в 1699 году на землях юга Псковщины, входивших тогда в состав Речи Посполитой, знаменитое Невельское общежительство, или Русановская обитель, сыграло для староверов северо-запада России роль не меньшую, чем Выгорецкое общежительство в Поморье — главный духовный центр поморского согласия. С разрешения польских властей на землях пана Куницкого близ деревни Русановой Крапивенской волости Невельского уезда были устроены две обители: мужская и женская. Всего собралось в обителях Феодосия «мужеска пола до 600, девиц же и жен до 700». Были здесь люди разного звания — от простых крестьян и посадских людей до людей знатного происхождения — дворян и бояр. Но всеми ими двигал один мотив: спасти свою душу, поскольку сохранение правой веры в чистоте на их родине стало невозможным. Настроение их лучше всего выразил Феодосий Васильев: «А я, грешный, того ради скитаюся за имя Исус Христово, чтобы мне во веки душою и телом не погибнути, и от Бога и святых Его не отлучитися, и царства небеснаго не лишитися, и пищи райския не удалитися, и избавитися бы мне муки вечныя, и плача неутешимаго, и скрежета зубнаго. Да аще мне и скорбь приходит, ино Господь меня утешает Своими пречистыми усты, — тако глаголет: аще кто Мене ради оставит отца, или матерь, жену и чада, рабы и рабыни, — и Аз вам буду отец и мати, и жена и чада, и рабы и рабыни, и послужу вам яко братиям и другам».

На первых порах было немало трудностей — приходилось сначала расчищать землю от леса, а затем только возводить деревянные постройки. Но всему предшествовала и во всем помогала молитва. Первыми в обителях были поставлены соборные моленные. «В обителях же овиих (обеих. — К. К.) служба Божия: вечерня, павечерня, полунощница, утреня, часы, молебны и панихиды, со чтением и сладкогласным пением, святым старопечатным книгам вся по уставу, чинно и красно вельми, на кийждо день исправляшеся». Устав в обителях был положен «иноческий, Василия Великого», во многом напоминавший уставы монастырей прежних подвижников Святой Руси — преподобных Пафнутия Боровского и Иосифа Волоцкого. Во время трапез, которые были общими, читались поучения. Хлеб и другие продукты тоже были общими. Одежда, обувь и прочие необходимые вещи выдавались из общей казны.

Главными чертами Невельской обители были суровая монастырская дисциплина, послушание своему настоятелю, многочасовые службы и общность имущества. Согласно постановлениям Новгородских соборов все члены общины должны были соблюдать безбрачие. Для решения важных религиозных, догматических или хозяйственных вопросов в общине созывались собрания или соборы, в которых участвовали наставники, книжники и другие члены общины. Решения на этих соборах принимались сообща.

Феодосий, как духовный руководитель общины, сам отправлял в обители основные церковные службы и требы, крестил, исповедовал, отпевал умерших. В религиозной и хозяйственной жизни его главным помощником был умный, кроткий, образованный и весьма сведущий в Священном Писании выходец из дворянского сословия Захарий Бедринский. Другим помощником был Стефан Валацкий, проводивший службы в храме в отсутствие Феодосия. Из других «християнских учителей» известны имена Спиридона Максимова, Симеона Григорьева, Прохора Матвеева, Ивана Кондратьева и Ивана Семенова, сопровождавших Феодосия Васильева во время его поездки на Выг в 1706 году. Среди его многочисленных учеников и последователей упоминаются многие, имевшие высокое происхождение, — «Антоний Авраамов, муж духовный, Дмитрий Негановской, Герасим Злобин, патриарший дворянин, духовный, Феодор Афанасиев, Никита Иванов, Иаков Хмелев. Тако же и от болярынь благородных не мало, яже суть сии: Небаровых вдова и две сестры девицы, Полонских девица, Нееловых вдова со дщерию, Дириных жена, Дядевкиных три девицы, Стоговых девица, Елагиных две сестры и прочии». «Многие, — говорится в Житии Феодосия, — от благородных боляр оставляху домы, высокия чести, поместия, крестьян своих, и прочия стяжания вся в уметы вменяюще, наставника же и учителя его себе имети желающе, прихождаху во общее житие к нему и, свою во всем волю отлагающе, любезно повиновахуся ему…»

Кроме соборных моленных, имелись в обителях больницы, богадельня, многочисленные хозяйственные постройки, в которых постоянно на общую пользу работали все члены общины. Насельники обителей, в основном, занимались хлебопашеством. «Праздность — училище злых», — часто любил напоминать Феодосий, сам подававший пример трудолюбия и принимавший деятельное участие во всех работах. Феодосий пользовался у своих единомышленников огромным духовным авторитетом. Он был человеком начитанным, энергичным и уверенным в правильности своих идей, а главное, слово и дело у него не расходились друг с другом: «вся заповеди Божия и святых добродетели делом совершати наставляя, сам прежде не словесы точию (только. — К.К.), но творением, во образ всем сия исполняя — веру, любовь, надежду, правду, мужество, мудрость, целомудрие, молитву, воздержание, кротость, смиренномудрие, безгневие, непамятозлобие, долготерпение, милосердие, странноприятие, пост, бдение, нищету, малословие». Его знали и любили в самых отдаленных местах. Наличие же двух обителей позволяло давать приют многим беглым старообрядцам из России.

Однако, несмотря на общность имущества и соблюдение правил безбрачия, Феодосий не считал свои общежительства монастырями. Для его последователей Невельская община и подобные ей были всем «христианским миром», где они жили отдельно от греховного мира, завоеванного антихристом. «Это был особый мир людей, почитавших себя избранными Богом для спасения, которые решительно отмежевывались от постороннего, греховного и погрязшего в светскую жизнь человечества. Вне общины все принадлежало антихристу, в домах, на полях, на торгах была его печать, и извне общины были возможны лишь грех и великая погибель».

Но это осознание своей избранности было не плодом духовной гордыни, а, скорее, тяжелым бременем, которое ложилось на плечи людей, избравших узкий путь спасения души и отказавшихся от компромисса с собственной совестью. После падения священства вся ответственность за сохранение истинной веры и тем самым за судьбу Третьего Рима ложилась на плечи простых мирян. В «последние времена» человек должен быть особенно бдителен, должен находиться в постоянном духовном напряжении. «Се Жених грядет в полунощи: и блажен раб, его же обрящет бдяща…» Эти слова, звучащие во время ночного богослужения (тропарь на полунощнице), были восприняты невельскими староверами особенно близко к сердцу. Отсюда вытекала и особая требовательность со стороны федосеевской общины к нравственным качествам своих членов. По сути, каждый член этой Церкви («молящийся») по своим нравственным достоинствам должен был соответствовать тем каноническим требованиям, которые предъявлялись к дораскольному священству и монашеству. Конечно же, подобные требования всегда, во все времена стояли перед каждым верующим христианином. Еще апостол Петр писал, обращаясь к малоазийским христианам: «Вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет» (1 Пет. 2, 9). Однако в тех экстремальных условиях, которые сложились в России после раскола, эта мысль получала особое значение.

Теперь нельзя было уповать на то, что «попы да монахи все наши грехи замолят». Теперь каждый отвечал за свои поступки непосредственно перед Богом, минуя посредников. Эта идея личной ответственности присутствовала и ранее в произведениях отцов Церкви, на которых староверы должны были теперь ориентироваться с особенным вниманием. Так, преподобный Ефрем Сирин, чьи произведения старообрядцы и тщательно переписывали от руки, и неоднократно издавали в подпольных типографиях, писал о пустынниках, живущих «далече от вселенныя» и не имеющих ни церкви, ни священников, ни возможности причаститься видимым образом: «Сами суть священницы себе, исцеляют наши недуги молитвами своими». Подобную же мысль высказывал и св. Афанасий Великий. На вопрос о том, кто суть истинные поклонники, упоминаемые в Притчах Соломона, он отвечал: «Сии суть, иже в пустынях и горах, и в вертьпех, и в разселинах земли живуще: иже, кроме собрания церковнаго, делы благими божественным Духом просвещаеми, духом и истинною поклоняются Богу и Отцу нашему, иже есть на небесех, непорочно живуще и Богу благочестно мудрено служаще, во всяком благочестии и чистоте добродетелей сияюще. и не требуют церкви, или места, но сами себе храмы творяще благими деланьми, на всяком месте и везде благоугождают Богу, непрестанно и чисте Ему служаще вся дни живота своего».

Впервые мысль о духовном священстве, выраженную со всей четкостью, мы находим в сочинении «Щит веры» («Ответы древняго благочестия любителей на вопросы придержащихся новодогматствующаго иерейства»), составленном в 1789–1791 годах и содержащем ответы на 382 вопроса старообрядцев-поповцев. Однако и ранним поморским отцам эта мысль была не чужда. Так, в «Поморских ответах» Андрей Денисов ссылается на приведенные выше слова преподобного Ефрема Сирина о древних подвижниках: «Сами суть священницы себе…» Андрей Денисов был склонен видеть в личности каждого правоверного христианина «церковь духовную» — «душевленныя церкви благодатныя, по апостолу, вы есте церкви Бога жива». Так говорит он об отцах соловецких, желая показать, что они не нуждались в видимых храмах, разрушенных никонианами в Куржецкой обители.

В условиях наступающей секуляризации Феодосий Васильев призывал своих последователей уходить из мира в обособленные общины: «И паки апостол рече: изыдите братие от мира и нечистот его не прикасайтеся; возлюбите безмолвие. Да познайте Бога и откровенным умом славу Его узрите, что всуе метемся в жизни сей… Побегайте и скрывайтеся во имя Христа».

В Крапивенской волости федосеевцы прожили девять лет. Трудолюбие и аскетический образ жизни вскоре привели общину к хозяйственному процветанию. Но тут же явилась и оборотная сторона медали: основанные Феодосием обители начали подвергаться грабительским нападениям польских солдат (жолнеров), прослышавших об их процветании. Многие из братии во время этих набегов погибали. Так, в 1707 году солдаты неожиданно напали на обитель, «учиниша великую стрельбу, единаго стараго добраго мужа именем Даниила убиша, а иных раниша». Тогда решено было искать новых мест.

Религиозная и полемическая деятельность Феодосия Васильева и его последователей в Невельской обители «весьма прослыла» не только среди беспоповцев, но и во всем старообрядчестве. Благодаря успешной проповеднической деятельности самого Феодосия и десятков его учеников в северо-западной части Российской империи и в северо-восточной части Великого княжества Литовского федосеевское учение получило весьма широкое распространение. В обитель на собеседование «от Святых Писаний о Древлецерковных Святых содержаниях и о Никоновых новопреданиях» неоднократно приезжали представители русской аристократии и высшие чиновники империи: боярин Борис Петрович Шереметьев, любимец царя Петра князь Александр Данилович Меншиков, боярин и дипломат Симеон Григорьевич Нарышкин, торопецкий и великолуцкий комендант Антоний Алексеев, боярин Яков Корсаков и другие.

Особенно плодотворными в творческом отношении были последние десять лет жизни Феодосия. За время своего пребывания в Невельской обители он закончил обширное богословско-полемическое сочинение «Обличение» (декабрь 1707 года), в котором, отвечая на работу Рязанского митрополита Стефана Яворского «Знамения пришествия антихриста и кончины века» (1703), обосновал учение о духовном антихристе. Беседовал Феодосий Васильев и с одним из талантливейших богословов раннего старообрядчества Андреем Денисовым, обменивался с ним посланиями (известны два послания — около 1701–1702 годов и около 1705 года), дважды (в 1703 и 1706 годах) посещал Выг, где состоялись его беседы с поморскими отцами. Но именно в период существования Невельской обители произошла размолвка Феодосия с выговцами в некоторых вопросах вероучения, в результате которой образовалось отдельное старообрядческое согласие, впоследствии получившее название федосеевского (самоназвание — старопоморское согласие).

Однако несмотря на разделения и полемику, которая порой принимала весьма ожесточенный характер, предпринимались неоднократные попытки объединения двух братских беспоповских согласий. Так, например, известно, что после разрыва Феодосия Васильева с выговскими отцами (а разрыв этот произошел во время отсутствия Андрея Денисова на Выге) возвратившийся в обитель выговский киновиарх был весьма опечален случившимся, а по прошествии двух лет встретился для переговоров в Старой Руссе с Феодосием, после чего в одной из окрестных деревень они совместно отслужили всенощное бдение, положив, таким образом, начало общению между собой.

Впоследствии, уже на рубеже XVIII–XIX веков, произошло окончательное обособление федосеевцев от поморцев, когда последние ввели у себя так называемый бессвященнословный брак, объявив федосеевцев «бракоборцами». Но вместе с тем большинство федосеевских общин в Российской империи уже до революции 1917 года постепенно перешли на позиции поморцев в вопросе о браке и фактически стали поморскими.

Глава 1. Старообрядцы Опочецкого уезда в XVIII–XX вв.

Опочецкий уезд был приграничным уездом, а массовая эмиграция русских старообрядцев на территорию Речи Посполитой продолжалась на протяжении всего XVIII века, тем более что большого труда это не составляло. Согласно документам того времени, русские из соседнего Великолуцкого уезда «проходили в Польшу в день», в приграничные Невельский и Себежский поветы (уезды) Речи Посполитой. Переходили как индивидуально, так и целыми группами — вместе со своим инвентарем и скотом, целыми деревнями.

В этом смысле показательно дело из архива Синода «По доношению Ямбургского попа Константина, о присоединении к православию раскольника Ивана Парфенова и других раскольников Ямбургского и Дерптского уездов, на которых указал при допросе в Синоде Парфенов» за №386/257 от 17 июля/22 ноября 1722 года. Иван Парфенов родился в семье, принадлежавшей к официальной церкви, в деревне Касанове Опочецкого уезда. Когда Ивану было около 15 лет, в его родную деревню пришел «расколоучитель» Семен Григорьев, родом «корелянин». «Усмотря его, Ивана, в малолетстве, отводя от людей», Семен говорил ему, что семейные его и все их погоста крестьяне имеют «не самую сущую христианскую веру», поносил «богомерзкими н хульными словами» церкви Божии и православные обычаи, а свою «раскольническую прелесть» называл «самою сущею христианскою верою». В результате, Иван вскоре оставил свое семейство и отправился с Семеном странствовать. Два года прожили они в келье, устроенной Семеном в лесу, в Новгородском уезде, за Старой Руссой, на реке Робье, а затем (в 1699 году) вышли из лесов на дорогу и пристали к толпе староверов, которые, числом более ста человек, на сорока подводах, переселялись за польский рубеж. Никем не задерживаемые, без всяких видов, они перебрались за рубеж в Невельский уезд и поселились в Крапивенской волости, на лесных угодьях, принадлежавших пану Куницкому. Выстроив два скита, мужской и женский, они прожили, с женами порознь, в имении Куницкого шесть лет, платя владельцу оброк тридцать рублей в год и занимаясь хлебопашеством. Здесь, через три года после поселения, Иван окончательно «возлюбил раскольническую веру» и был окрещен в реке Семеном Григорьевым с именем Киприан.

По свидетельству Ивана Парфенова, живя в невельских скитах, переселенцы собирались на моление въ простую избу, исповедывались у «раскольническаго учителя», «простца» Феодосия Васильева. Из имения пана Куницкого Иван вместе съ другими скитниками переселился в «Луцкий уезд, в Вязолскую волость» (т. е. Вязовскую волость Великолукского уезда), принадлежавшую князю Меншикову. Через четыре года, в продолжение которых переселенцы платили князю оброк, «по указу Великого Государя» и по приказанию Меншикова, они переведены были в Ряпипу мызу, в Дерптский уезд. Прожив в ней более десяти лет, они «самовольно», по неизвестной причине, разбрелись все «врознь», по разным местам.

Среди сподвижников Феодосия Васильевича, ушедших за польский рубеж, были не только простые крестьяне, но присутствовало немало людей знатных (в его «Житии» перечисляется 14 дворянских фамилий). Известно, например, что его «правой рукой» был псковский помещик Захарий Ларионович Бедринский (ум. 1710). Его сын Иларион был увезен отцом еще в детском возрасте в Польшу и впоследствии исполнял обязанности стряпчего в федосеевской общине. В 1710 году он переехал в Петербург, где сперва жил своим домом, а потом перешел жить в дом к генерал-майору Павлу Ивановичу Ягужинскому, при этом он регулярно ездил для моления в федосеевскую обитель на Ряпиной мызе под Дерптом. Здесь во время разгрома обители царскими войсками в 1719 году он был взят под стражу и доставлен в Тайную канцелярию. Находясь в заточении, отошел от старой веры, принес покаяние и был восстановлен в своих владельческих правах: ему принадлежали земли в Псковском и Велейском уездах. Центром владений Лариона Захарьевича Бедринского в нынешнем Опочецком районе стало сельцо Матюшкино — к 1720 году он уже стал владельцем этого сельца и окрестных деревень. Судя по отсутствию его имени в исповедных росписях Космодемьянской церкви села Матюшкино и псковских церквей, покаяние его было не вполне искренним и он, вероятно, продолжал тайно придерживаться старой веры. Впоследствии поступил на военную службу, вышел в отставку в чине капитана Нарвского гарнизонного полка и умер в 1750 году. Дочь его, Анна Иларионовна, еще при жизни отца вышла замуж за Илариона Матвеевича Голенищева-Кутузова и стала матерью будущего великого полководца Михаила Иларионовича Голенищева-Кутузова.

Переход границы облегчало и то, что пограничные заставы были небольшими и располагались на значительном расстоянии друг от друга. В 1723 году было начато сооружение пограничного рубежа Рига — Великие Луки — Смоленск. Однако оно не могло обеспечить надлежащей охраны с российской стороны — сквозь него по потайным тропам и дорогам из России в Речь Посполитую и обратно почти беспрепятственно могли проезжать малые и большие группы людей с повозками, гружеными имуществом. Люди целыми деревнями уходили за «польский рубеж», так что впоследствии, благодаря близости границы и той легкости, с какой ее можно было в то время преодолеть, на территории русско-польского приграничья, на польской стороне (Невельский и Себежский поветы) сложилось семь локальных групп старообрядцев со своими духовными центрами. Однако и с русской стороны границы, несмотря на менее благоприятные условия, также сформировался ряд духовных центров — на территории Опочецкого и Великолуцкого уездов.

Первые документальные сведения об опочецких староверах, которые удалось обнаружить в архивах Синода, относятся к началу XVIII века. Еще в 1711 году Петр I пожаловал Павлу Ивановичу Ягужинскому пригород Велье. Велейская вотчина охватывала и земли выше упомянутого Лариона Захарьевича Бедринского, служившего у Ягужинского по «вотчинным делам». Павел Иванович Ягужинский и впоследствии его сын Сергей Павлович, видимо, покровительствовали старообрядцам. Поэтому неслучайно именно на этих землях после уничтожения Ряпинской обители появляются староверы-федосеевцы. Так, в октябре 1723 года поручик Зиновьев, занимавшийся розыском староверов, донес, что Псковской епархии, в пригороде Велье, вотчины генерал-прокурора Ягужинского, также в монастырских и дворцовых вотчинах, близ Польского рубежа, живут «раскольники» и говорят: «Ежели он, поручик Зиновьев, в те места к ним приедет (для сбора), то-де они уйдут за Польский рубеж», что «священники Псковской епархии „о детех духовных подают к прежде поданным прошлаго 1721 году книгам в пополнение и пишут их в исповеди и в приобщении Св. Таин, а сказывают, что-де в прежде поданных книгах прописаны безпамятством“, а между тем штрафов с них, за бедностию, взять нечего, и что цыфра исповедующихся из неисполнявших прежде христианского долга заметно возросла во время переписи раскольников. По первому из этих доношений Синод приговорил: описи раскольников в тех местах не производить, на основании указа 14-го Февраля 1716 года; а по второму: штрафы править. Вместе с сим Зиновьеву велено было употребить все средства отыскать раскольничьих учителей Михайлова и Ивана Бедра и прислать их в С. Петербург».

«Псковской-де епархии провинциал-инквизитера монаха Савватия да Опочинскаго заказу, Сергиевския церкви инквизитера иерея Петра Федорова в доношениях к раскольническим делам объявлено: в приходе в Елье (Велье — К. К.), в Никольской малой и в Михайловской волостях, в вотчине генерала-прокурора Павла Ивановича Ягужинскаго, крестьяне его обретаются близь польскаго рубежа в расколе, по именам, мужеска полу, кроме жен и детей, 14 человек; дворцовых крестьян, по именам же, 4 человека; монастырских 3 человека, которые-де раскольщики в оклад не положены».

Было открыто дело (за №530/299 от 4 декабря/20 октября 1725 года) по доношению иеромонаха Иосифа Решилова, с требованием резолюции, как поступать с «раскольниками», которые, поселившись от польской границы в 60 и 100 верстах, считают себя «порубежными» и на этом основании уклоняются от платежа двойного оклада. Синод по этому делу постановил: «раскольников», живущих на разстоянии 60 и 100 верст от границы записать в двойной оклад, о чем и сообщил Правительствующему Сенату ведение, «с требованием совершенной резолюции». Но Сенат отказался от обсуждения этого вопроса до присылки из Синода ведомостей о всех «раскольниках», сбор с которых двойного оклада предоставлен стольнику Афанасию Савелову.

11 октября 1725 года было вторичное обсуждение в Синоде того же вопроса, но решен он не был. Наконец, вскоре после этого, 20 октября, состоялась в Сенате конференция членов Синода и Сената. Обсуждался вопрос о «порубежных раскольниках», однако по данному вопросу «Правительствующий Сенат никакой резолюции не учинил».

На протяжении всего XVIII столетия продолжался отток старообрядцев за «польский рубеж». Согласно сенатскому указу от 17 сентября 1742 года только с 1719 по 1736 год бежало со своих мест 442 тысячи староверов. «Заявляя эти цифры, сенат прибавил: „уповательно и больше того оной убыли имеется“. Если принять во внимание, что в тогдашней России считалось около 20 миллионов жителей, то процент бежавших будет громаден».

К началу правления Екатерины II эта проблема обострилась до крайней степени. Так, в своих наказах императрице в связи с составлением Нового Уложения в 1767 году опочецкие помещики жаловались: «Бегают по близости и тесной смежности за рубеж, то есть, за границу в Польшу; ибо всем живущим в России крестьянам ведомы польския поведения, что всякий их житель, по их вольности, имеет винную и соляную продажу и что у них набора рекрутскаго не бывает, равно и сборов, для платежа казенных податей не происходит, то завиствуя тому, здешние крестьяне, оставляя свое природное отечество, без всякаго от владельцев своих отягощения, чинят непрестанные туда побеги, не только одиночками и семьями, но и целыми деревнями со всем их имуществом, и при побегах помещиков своих явно грабят и разоряют, а другие и тайно окрадывают, ведая, что они, что бы здесь ни причинили и какое бы грабление и разорение произвели, то со всем оным приняты в Польше и скрыты быть могут безвозвратно… а многие шляхты польские и сами для такого воровства в Россию таковых же злодеев посылают, а особливо для подговора и увода отсюда крестьян».

Опочецкие крестьяне-староверы также бежали в соседние Эстляндскую и Лифляндскую губернии, входившими с 1721 года в состав Российской империи. В том же наказе опочецких помещиков говорится: «Весьма многие бегут в Чухонщину и в Лифляндию, что для беглецов и близко и свободно, ибо ни застав, ни форпостов нет, выдачи же оттуда беглых почти никогда не бывают, сыскивать же оных и ловить со всем невозможно…» Значительное число старообрядцев осело в Латгалии — в Люцинском, Режицком и Динабургском уездах. Согласно ведомостям переписи 1780 года, староверов в Полоцком наместничестве (с 1777 году инфлянтские уезды вошли в состав этого наместничества наряду с Витебским, Дриссенским, Себежским, Невельским, Велижским, Городокским и Суражским уездами) проживало 7104 человека обоего пола, причем наибольшее число их было сосредоточено в Невельском и Динабургском уездах. В инфлянтских уездах по далеко не полным данным насчитывалось 3982 старовера: в Динабургском уезде — 2864 человек, в Режицком — 778, в Люцинском — 340.

Среди беглых крестьян были выходцы из Новгородской, Петербургской, Московской, Тверской и других российских губерний, однако большинство прибывало со Псковщины. Процесс миграции русских в западные губернии продолжался и в XIX веке. «В этот период… многие имения псковских помещиков, а также зажиточных крестьян имели тесные связи с Ригой. Островские, опочецкие крестьяне поставляли в Ригу лен на продажу. В результате этих связей устанавливались личные контакты псковских крестьян с уже проживавшими в Латвии русскими (иногда это были и родственники), которые не только подбивали приезжавших земляков остаться у них, но и снабжали их соответствующими документами, обеспечивали на первое время кровом». Тем самым, обосноваться на новых землях и перейти на легальное положение беглецам помогали уже жившии в инфлянтских уездах староверы. «Беглых скрывают и давать пристанище почитают не за грех, но за благодеяние, а потому при поимке беглых более всех оказываются они виновными в пристанодержательстве», — говорилось в одном из документов 1826 г. относительно псковских старообрядцев. То же сообщалось и относительно старообрядцев, живших в Курляндской губернии и Дерптском уезде Лифляндской губернии. Псковский помещик Голуб, предлагавший свои услуги в деле поимки беглецов, сообщал в своей записке: «Беглецов там (в Остзейском крае. — К.К.) великое множество и все по введенному между ними правилу готовы друг друга до самой крайности защищать и даже употреблять всякую дерзость, дабы ни одного собрата своего не допустить в руки правосудия. Все беглецы переменили свои имена и даже другой наружный вид получили, так что их открыть трудно». Псковская помещица С. Черкесова, владелица имений в Себежском и Опочецком уездах, требуя возврата своих беглых крестьян, в 40-е гг. XIX в. жаловалась в многочисленных письмах прибалтийскому генерал-губернатору графу А. А. Суворову: «Зло, которое происходит от проживающих в Риге беглых людей моих, слишком ощутимо для меня», так как ранее бежавшие и осевшие в Риге «имеют родных в моем имении (Опочецкий уезд), которые, бывая в Риге по делам, видятся с ними и, увлекаясь их положением и полученною безнаказанно ими свободою, делают из моего имения побеги в надежде на их покровительство в добытии ими фальшивых паспортов и независимости от помещика». Часть беглых людей С. Черкесовой жили в Риге на Заячьем острове, приписаны же они были в мещанский оклад посада Шлок (Слока), а некоторые были задержаны уже в 50-е гг. XIX в. в Люцинском уезде в имении Рунданы помещика В. Шахно и в имении Лоцово помещика Н. Малькевича.

* * *

В «Своде официальных сведений о раскольнических молитвенных зданиях в Империи от 1800 до 1848 года» по Опочецкому уезду Псковской губернии значатся всего две старообрядческие моленные: в деревне Марфино Велейского удельного приказа и в деревне Цыпкиной (о них у нас еще будет разговор). Однако судя по архивным данным (в частности, по «Карте раскольничьих поселений Псковской губернии»), старообрядческие поселения располагались достаточно густо в районе треугольника, образованного городами Красным, Опочкой и селом Вельем. Это следующие деревни: Рыжково (почти на прямой линии между Красным и Опочкой), Марфино (на реке Исса), Антонова (на той же реке), группа поселений Выжлово-Зубы, Кулаково-Рогали, Сидорово-Горушка, район деревни Сидорово/Сидорково и деревни Старино-Казюлино (чуть севернее озера Мегрова), село Броды (возле Матюшкино), район деревень Войтехи и Тригузово (в окрестностях озера Войтехинского), деревня Губищино (восточнее села Велье), деревня Скирино (чуть западнее села Велье), район деревни Кривошляпы на западном берегу озера Велье, район современной деревни Тимохи между озером Влесно и Платишно. Также староверческие поселения располагались на юго-востоке Опочецкого уезда: в Заволоцкой и Веснебологской волостях.

Согласно данным М. Евстигнеева, «по записям Исповедных росписей и Ревизским сказкам за XVIII — XIX вв. было определено, что деревня Марфино была образована переселением на пустошь Марфино двух семей из крестьян…, принадлежащих помещику П. И. Ягужинскому, из современной деревни Зубы́ или как она ранее называлась Ужлово или даже Выжлово (в начале 18 века). Переселение происходило в период 1782–1795 гг. В деревню Выжлово-Зубы́ крестьяне в более ранний период подселялись из д. Рыбаки, расположенной чуть южнее с. Влесно. В начале XVIII века деревня Рыбаки также имела другое название Бадьево, а также Башково».

После разжалования П. И. Ягужинского и после ряда смен владельцев этих земель (с 1777 по 1782 — Г. А. Потёмкин-Таврический, с 1782 по 1784 — А. Д. Ланской, затем до 1796 года — князь А. Б Куракин) крестьяне стали дворцовыми (земли были переданы в удельное ведомство Опочецкого уезда). «Помещиков над крестьянами теперь не было, что также способствовало возможности исповедовать старую веру…» Первая четверть ХIX века также характеризовалась некоторым смягчением давления на старообрядчество, в том числе и в Псковской губернии.

Так, к 1816 году относится дело по прошению крестьян старообрядцев Опочецкого уезда о запрещении священникам входить в их дома. Более того, псковский гражданский губернатор Борис Антонович фон Адеркас даже разрешил построить старообрядцам в Опочецком уезде моленную, по жалобе крестьянина Максимова (из деревни Марфино) о том, что «есть старообрядческое кладбище, но нет молельни», а это расходится с указом императора, по которому все граждане «держат веру свою спокойно». Поэтому, следуя снисходительно к «заблуждениям разных сект, если они не нарушают общего спокойствия», губернатор секретно Опочецкому земскому суду «строжайше предписал, по жалобе… деревни Марфина крестьянина Федора Максимова относительно отправления богослужения по старообрядческой секте в построенной им моленне, неделать никаких стеснений», так как люди должны иметь узаконенное место для богослужения. Этот указ был подписан 20 июня 1822 года.

Однако представители официальной церкви продолжали пристально следить за местными староверами. Священник церкви Заволочья Никита Никитин в 1803 г. в своем доносе в Опочецкое духовное правление сообщал, что дочь заволоческого крестьянина Данилы Павлова «крещена неизвестно где», т.е. «по раскольническому обряду». Любопытные сведения содержатся в рапорте иерея опочецкой Петропавловской церкви Бориса Лаврова архиепископу Псковскому, Лифляндскому и Курляндскому Иринею от 24 декабря 1800 г. Как следует из рапорта, 14 ноября 1800 г. священноцерковнослужители Преображенской церкви бывшего города Заволочья подали в Опочецкое духовное правление доношение о том, что в их приходе находятся шесть домов раскольников, прилагая к доношению подробный реестр крестьян-старообрядцев. Уже 15 ноября об этом сообщили Опочецкому нижнему земскому суду, и четверых крестьян доставили в духовное правление (по одному от каждого дома; пятый был в отлучке, а шестой болен). Их троекратно увещевали к обращению в новообрядчество и принятию причастия. «Наконец по сих увещевания, и по объяснении, что они принадлежат к секте, называемой безпоповщина, что не отвергают самодержавной власти, охотно повинуются велениям всемилостивейшаго Государя, в присудствии просились о обращении своем с семейством своим подумать и переговорить, и по сей их прозбе оные крестьяне из сего правления отпущены со обязательством и впредь с поставкою на поручительство в домы их…»

* * *

Но староверы-беспоповцы жили не только в деревнях и селах Опочецкого уезда, но и в самом уездном городе, где значительным влиянием пользовалось семейство купцов-староверов Песьяцких. На протяжении первой трети XIX в. эта фамилия неоднократно упоминается в различных делах, связанных со староверами.

В ноябре 1801 года скончался глава семейства опочецкий купец Егор Сергеевич Песьяцкий. 28 ноября состоялось его погребение, отслуженное особо торжественно, что послужило поводом для нового следственного дела против староверов. О том, каким уважением и влиянием пользовался покойный, говорит тот факт, что на погребение прибыли пятеро староверческих наставников и служителей из соседних Невельского и Себежского уездов. В указе из Псковской духовной консистории в Опочецкое духовное правление сообщались подробности этого события: «погребение отправляли не освященные простолюдины а именно: Невельскаго уезда помещика Ивана Сысоева крестьяне деревни Пружиц (sic!) Иван Иванов, Ермолай Фокин, Спиридон Макарьев и Федор Васильев, да Себежскаго уезда помещика Варфоломея Долифечева деревни Рубежника Иван Потапьев, кои по требованию оного правления (Опоческого духовного правления — К. К.) по присылке от тамошняго городничего Арбузова в допросах признались, что они содержат веру старообрядчецкую и находятся в секте называемой безпоповщина; отправляли же над означенным Песьяцким погребение по требнику Иосифскому при чем перьвой из них, то есть Иван Иванов занимал место настоятеля, а прочие его товарищи были чтецами и певцами; а как де таковое погребение было отправляемо хоть и в доме помянутаго Песьяцкаго; но однако причинило в народе великой соблазн, для того правление отдав оных раскольников на росписку впредь до возтребования, просило между тем резолюции, что с ними и впредь с подобными им чинить следует».

Потомки Егора Сергеевича Песьяцкого продолжали его дело и составили основную часть староверов города Опочки к середине XIX века. Год спустя было начато еще одно дело, связанное с Песьяцкими, — на этот раз с сыновьями Егора Сергеевича Харлампием и Григорием. Опочецкий полицейский исправник в рапорте псковскому гражданскому губернатору, тайному советнику Якову Ивановичу Ламздорфу от 28 ноября 1802 года сообщал: «…2-й гильдии купец Алексей Порозов прошением прописывается… что в здешнем городе в доме купца Харлампия Песьяцкаго имеются ныне некоторых уездов развратныя люди, как сами содержа противно греческой восточной церкви раскольническую ересь, но других при пособии означеннаго Харлампия Песьяцкаго, во оную обращаются. Зятя его роднаго здешняго купца Григорья Песьяцкаго коего сего месяца с 11-го на 12-е число при своих Богу противных обрядах вторично окрестил в таковую раскольническую ересь, упоминаемыя развратныя люди, и Харлампий Песьяцкой всеми средствами дочь ево, и его Григорьеву — жену Марфу Алексееву превращают, я просил от оных развратников, и от их насилия, и озлоблений оную дочь ево Марфу и з детми ее защитить и оборонить, по поводу онаго к поучиненной в полицейском правлении резолюции, того ж числа отправившие ее полицейские члены, обще с уездным стряпчим в доме упомянутаго Харлампия Песьяцкаго в коем и обнаружены в одной горницы оной Харлампий, и белоруской губернии разных уездов помещиков крестьяна, 1-й невельскаго уезда Николая Казимирова Шишки, Ермолай Фокин, которой назвав себя старообряцким дьячком и настоятелем, и оной более недели без ведения полиции потаенно содержим был в доме сего Харлампия, и за таковой содеянной им Харлампием закону противной поступок, должен быть он судим. 2-й того ж уезда Ивана Карды Сысоева, Иван Васильев, 3-й и 4-й Себежскаго уезда Варфоломея Долефеча, Иван и Никита Потафьевы, и на месте оные признали, что оне неблагочестивой христианской веры, — а какаято называемой ими безпоповщины старообрятской содержат закон, и потому вследствие устава благочиния или полицейской, 242-й статьи, оныя раскольники взяты, и в присутствии полицейскаго правления при членах, и уездном стряпчем допрашеваны и в допросах показали, что действительно, как купец Порозов в прошении упоминает, зятя ево Григорья Песьяцкаго, заблагочестивым уже крещением по их расколническому обьряду перекрестили, и восприемнецею была Григорьева мачеха Матрена Никитина, а за таковое, закону противное их содеяние, последовавшим указом из псковскаго губернскаго правления прошлаго 1801-го года июня 21-го дня под №108-й повелено нарушителей отсылать к суждению, вышеписанные ж развратники и лжеучитель Фокин, Васильев и два Потафьевы, для законнаго суждения произведенным об оном следствием в опочецкой городовой магистрат общеуездным судом сообщение отосланы».

В свою очередь, купец 2-й гильдии города Опочки Харлампий Песьяцкий отправил собственноручное прошение на имя псковского гражданского губернатора, в котором жаловался на притеснения старообрядцев со стороны опочецкого городничего. Последний был вынужден оправдываться в официальном рапорте, заверяя губренатора, что «ничего того брату ево Григорью в исправлении старообрядских их правил непрепядствовал…».

В том же году другой представитель семьи Песьяцких опочецкий купец Иван Козмин Песьяцкий пытался вызволить из заточения одного из арестованных в доме Харлампия Егоровича старообрядческих наставников. 3 декабря 1802 года он обратился в Опочецкое полицейское правление с просьбой об освобождении из «тюремничей избы» «старообрядческой веры настоятеля» Невельского уезда деревни Пружинца крестьянина Ермолая Фокина, чтобы тот окрестил его новорожденного младенца: «…так как по случаю необходимости моей оный выше сказанный Фокин для окрещения новорожденнаго моего младенца мне нужен, в таком случае и покорнейше прошу онаго Полицейскаго Правления оное мое прошение принять и вышесказаннаго Фокина хотя под караулом для отправления моей вышесказанной нужды допустить». Из полицейского правления поступил запрос в Опочецккое духовное правление, которое, в свою очередь, отправило соответствующий «репорт» в Псковскую духовную косисторию. В конечном итоге, в освобождении Ермолая Фокина из-под стражи было отказано.

24 января 1803 года на Песьяцких поступил еще один донос от лица их родственника опочецкого купца и городского головы Алексея Порозова, который в «нижайшем прошении», поданном на имя Иринея, архиепископа Псковского, Лифляндского и Курляндского, сообщал, что 11 лет назад выдал свою родную дочь Марфу Алексееву замуж за опочецкого купца Григория Песьяцкого. В браке у них родился сын и две дочери, всё у них было хорошо, и они «супружеским своим сожитием услаждали родительское сердце». Но тут произошло нечто, с точки зрения Порозова, из ряда вон выходящее: «Прошедшаго 1802-го года ноября по 12-е число: в которое уведомился я, что невельскаго и себежскаго уездов разных помещиков развратными крестьянами, кои сами содержали противную грекороссийской нашей церкви, раскольнической соблазн, называемую безпоповщину, приезжая к нам в город в дом купца Харлампия Песьяцкаго, по пособию и руководству его Харлампия, и других простаков граждан в оное свое раскольничество от истиннаго Благочестия превращают: как то произошло прошлаго ноября с 11-го на 12-е число онаго вышеозначеннаго зятя моего Григорья, в доме вышеупомянутаго купца Харлампия Песьяцкаго ночным временем при своих Богопротивных обрядах вторично окрестили: а ныне уже явно без всякой боязни и препятствия осмеливаются при самом рождении неповинных и младенцов в свое суеверие крестить, как явно свою смелость оказали поданным прошлаго ноября 30-го дня прошением в Опочецкое полицейское правление, а из онаго отправленное в духовное правление, а из сего полученное мною…»

Далее Порозов жаловался на то, что его дочь Марфа, «оставя истинное сложение перстов, изображает на себе крест их раскольническим двуперстным сложением, к тягчайшему моему и чувствительному неудовольствию». Порозов сообщал, что 20 ноября 1802 года указанные «развратники» были взяты под стражу в доме Харлампия Песьяцкого, однако же по ходатайству последнего были освобождены, «от чего большее и вящшее в нашем городе может произойти их раскольническаго заблуждения размножение». Также автор «доношения» напоминал о том, что Харлампий Песьяцкий в ноябре 1801 года в своем доме отправлял погребение по родному отцу вместе с «вышеуказанными развратники»: «впервые публично при многолюдном на оное всего города обоего пола собрании и тем подал он Харлампий соблазнительное претыкание и развращение: ныне же прикрывая он Харлампий свое намерение представляет якобы он с семейством издавна в старообрядстве но без яснаго доказательства, а самым делом точно его купца Харлампия предки, как мать, дед и бабка его были так же в православии, и при смерти их сподобились христианской кончины и погребения; кое чинено было приходскими и прочими градскими священниками».

Влияние Песьяцких распространялось не только на город Опочку, но и на Опочецкий уезд, о чем свидетельствует «доношение», отправленное в августе 1804 года священно- и церковнослужителями Матюшкинской Николаевской церкви в Опочецкое духовное правление. «В прошлом 1803-м году в маие 22-го числе, — сообщали служители, — относились мы нижайшие во оное правление об открывшихся внове в приходе нашем расколниках по разврату здешних опочецких купцов Песьяцких находящихся в расколе, по лжеучению которых и еще многие в том нашем приходе вноь дворы развратились так, что нетокмо не имеют хождения во святую церьковь, но и вовсе не призывают нас по прежнему к исправлению духовных треб отправляя сами погребения, браки, крещения младенцов и прочая и недавая нам никакого сведения о том кто у кого родился, кто сочетался браком, и кто когда померли, покаковому нашему неведению и в метрическия книги писать нам оных расколников прежних числом тринатцать дворов, каковых при сем прилагаем реестр, с показанием имян каждаго семейства и кто были или не были и в каких годах у исповеди и святаго причастия».

В дальнейшем фамилия опочецких староверов Песьяцких неоднократно будет фигурировать в различных делах «по расколу», а в ведомостях о числе старообрядцов встречается регулярно (1811, 1817, 1823, 1824). В ведомостях 1823 года в отдельной графе дается также краткая характеристика вероисповедной принадлежности и обрядовых особенностей староверов города Опочки: «Значущияся в сем списке старообрядцы содержат серкту так называемую безпоповщину или федосеевскую, обрядов коей вовсе никаких незнают и неимеют никаких заведений как для Богомоления равно и богоделен и никакого особаго места для собраний неимеют и носят лишь одно название старообрядцов в домашней жизни быв по малому числу не в уважении в Градском обществе, спокойны крестятся в старости или при случае какаго либо прибывшаго старообрядскаго наставника и соблюдая в кресте одно лишь двуперстное сложение, при бракосочетании с христианами и при крещении рожденнаго младенца некоторыя из них соблюдают обряды в протчем никаких более обрядов и пороков между ими нет, беглых недержут а погребении всегда полиции известно».

Хранящееся в Российском государственном историческом архиве (фонд канцелярии Синода) дело 1828 года «О распространении Невельского уезда свободным хлебопащцем Бровцевым по Новоржевскому уезду раскола» содержит весьма ценные сведения о жизни псковских старообрядцев в первой трети XIX века. В частности, там говорится и о старообрядцах Опочецкого уезда. Благочинный Опочецкого уезда священник села Велья Василий Ульянов доносил, что «в ведении Велейскаго Удельнаго Приказа не в дальнем разстоянии в деревне Марфине есть моленная раскольничья, своевольно раскольниками построенная, а потому 1827 года Земскою Полициею разобранная, но вскоре потом Крестьянином Терентьем Михайловым опять построенная на том же месте с особенною при ней избою для приезда Наставника, и что для отправления, как слух носится, обеденниц и треб въезжает сюда Полоцкой Губернии Режицкаго уезда вотчины Акицкаго Пана из местечка Никольскаго, Крестьянин Наставник Иван Никитин, заведывающий в том месте еще двумя моленными; а за отбытием сего наставника в праздничные дни отправляет в первой моленной служение и требы города Опочки мещанин Никифор Песьяцкий с братом Васильем, а в дни простые сестра тех же Песьяцких девка Прасковья; к приходу для служения привешивая доску, бьют в оную долго и так громко, что звук разносится на две версты. Старостою в сей моленной Удельный Крестьянин Семен Тимофеев, который заведывает приходом и расходом суммы и свечь; в десяти деревнях той же Удельной вотчины исправляет требы удельный же крестьянин деревни Софонова, который в избах останавливаясь, зазывает к себе Правоверных в соседстве с раскольниками жительствующих и их развращает». В этом донесении сообщается о действоваших в Опочецком уезде двух очень авторитетных духовных наставниках — Иване Никитиче Краснобаеве и Никифоре Егорьеве Песьяцком. Первый был наставником из Гурилишек (Режицкий уезд, теперь — Латвия), второй — из Опочки, сын упоминавшегося выше уважаемого опочецкого купца Егора Сергеевича Песьяцкого (ум. 1801). Оба были участниками знаменитого Варковского собора 1832 года, ознаменовавшего переход безбрачных федосеевских общин Северо-Запада к принятию бессвященнословного брака.

В рукописном собрании Библиотеки Академии наук в Санкт-Петербурге сохранилась сборная рукопись XVII (70—80 гг.) и XVIII (20—30 гг.) веков (Двинское собрание 25), приобретенная в 1952 году в Даугавпилсе. Рукопись содержит Пятую соловецкую челобитную, предисловие к «Дьяконовым ответам», «Историю об отцах и страдальцах соловецких» Симеона Дионисьевича, сочинение Феодосия Васильева «Беседа с православным», а также неизвестное старообрядческое сочинение XVIII века, состоящее из 50 статей, под названием «Обновление ныне в России латинских, люторьских и прочих многих ересей, их же прежде не бе». На первом листе имеются владельческие записи XIX века: «Сия книга Якова Иванова Шагина, в 1835 году благословение Ивана Архиповича и память Прасковьи Егоровны Песьяцкой. Опочка, 1835 года марта 27 дня». Ниже: «Наследство Якова Шагина, город Речница (следует читать „Режица“, где находился крупный духовный центр федосеевского согласия. — К. К.) 1860 года, июня 25 дня». Вероятно, в 1835 году Прасковья Егоровна Песьяцкая, служившая в Марфинской моленной, скончалась и оставила Якову Шагину книгу, полученную ей в дар от авторитетного местного наставника Ивана Архиповича (ум. 1827 или 1831; служил в Яковлевской моленной Себежского уезда).

Об упомянутом здесь Якове Шагине известно, что он был режицким мещанином и ревностным защитником федосеевского учения о безбрачии, обладая при этом значительным влиянием среди староверов города Режицы. Как сообщали в своем отчете уездный предводитель дворянства М. П. Дроган и режицкий городской голова Ф. Т. Сафонов, режицкие мещане Петр Иванович Карпушенко, Мина Шило, Яков Шагин, Осип Козлов, казенный крестьянин Варфоломей Кириллов «последуют учению о безбрачии, предпочитая свальный грех церковному браку и тому учат других». При этом особенным «свирепым фанатизмом» в вопросе о браке отличаются именно немногочисленные пришлые из других губерний, среди которых названы Яков Шагин и Иван Цветков, которые, будучи утвержденными в городских должностях, от присяги отказались. По мнению Сафонова, это беспрецедентный случай, какового среди режицких «раскольников» ранее не бывало.

Еще одна рукопись, связанная с семейством Песьяцких, находится в составе Латгальского собрания Древлехранилища Пушкинского дома в Петербурге (№25). Она также была приобретена Я. И. Шагиным у И. А. и П. Е. Песьяцких в Опочке в 1835 году. Это сборная рукопись конца XVIII — середины XIX веков, в состав которой вошли Слово Василия Великого о смерти, Канон Марии Магдалыне, Канон Софии — Премудрости Божией, Акафист Иоанну Богослову.

* * *

Согласно ведомостям, присланным в Псковское губернское правление опочецким городничим Александером 5 октября 1811 года, в Опочке в это время проживало 26 старообрядцев мужского пола и 29 — женского. Львиную долю городских староверов составляли представители уже известной нам купеческой фамилии Песьяцких. Сведения по Опочецкому уезду были отосланы только 1 января 1812 года после длительной переписки. Всего в уезде проживало 240 староверов мужского пола и 238 — женского в следующих деревнях: Максимово (вотчина генеральской дочери девицы Дарьи Голенищевой-Кутузовой), Ковреново (экономического ведомства), Губиши и Остропяты (велейской удельной конторы), Лопатино, Соснивицы, Михалинка, бывший пригород Заволочье, Амельцыно (помещика капитана Злобина), Турушино, Сутолока, Заход, Каршино, Шарково, Лунино, Хахулино (велейской удельной вотчины), Марфино, Сидорово, Меховое, Ужлово, Олидово и др.

По ведомостям 1824 года в Опочецком уезде (кроме самого уездного города) проживало 252 старообрядца мужского пола и 255 — женского. В ведомостях 1825 года содержится не только поименный список всех староверов Опочецкого уезда (406 душ мужского и 378 — женского пола), но и в отдельной графе дано подробное описание их примет. В самой Опочке в этом году проживало 6 староверов купеческого сословия и 24 — мещанского. На 1826 год количество староверов в уезде увеличилось, причем распределялись они следующим образом: мещане — 4 м.п. и 4 ж.п., экономические и удельные крестьяне — 319 м.п. и 337 ж.п., помещичьи крестьяне — 126 м.п. и 108 ж. п. В городе Опочке проживало в 1826 году 13 староверов мужского пола и 11 — женского.