Бесплатный фрагмент - Сталин и я

Буки (Б)

1991 год, мне 21. Получаю срочный вызов в партком Коммунистической партии Советского Союза филологического факультета Ленинградского Государственного Университета (ЛГУ) имени А. А. Жданова. Усаживаюсь напротив трех непонятных мужиков в хороших костюмах от фабрики «Большевичка». Они мне говорят:

— Политбюро ЦК КПСС решило вас назначить на должность природного русского Императора.

Я говорю:

— Ну и чего?

Один из них:

— Ничего. Вам огласили решение Политбюро, коммунист Новокшонов? Распишитесь на документе о доведении.

Ну я и расписался.

Прошло более 20 лет, но я до сих пор думаю, чем было доведенное до члена КПСС Новокшонова решение Политбюро ЦК КПСС?

Было ли оно запоздалым оглашением исполнителю принятого намного ранее постановления? Ведь с 6 ноября 1991 года КПСС в бывшем СССР была запрещенной партией, более того, находившейся под судом.

Если же решение было принято уже после запрета, то это свидетельствует о существовании подпольного Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Если это так, то почему у меня не спросили согласия занять предложенную должность? Раз не спросили, значит меня назначили кабаном, которому в упражнении по стрельбе положено бежать.

Я был молодым коммунистом и хорошо знал, что делают большевики с императорами всех мастей. Вдобавок я не проходил особой подготовки действовать в условиях перехода моей партии на нелегальное положение. Однако с кое-каким опытом предшественников я был знаком благодаря чтению их воспоминаний. Этот опыт убеждал меня, что назначение было лишь шуткой трех подвыпивших друзей, скорее всего увольняющихся из Ленинградского еще Государственного университета. Ведь они даже не представились, не предъявили никаких документов о своих полномочиях, а значит они для меня никто или тоже вроде кабанчиков.

Впрочем, сам факт вызова настораживал. Утечки сведений я допустить не мог. Это значит, что где-то рядом ходит некто, пытающийся мне что-то сказать. И этот Некто допущен в святая святых Всероссийской коммунистической партии большевиков (ВКПб). Расклад был неясен. На войне в таких случаях отправляют разведчиков за языком. Язык должен прояснить обстановку. Но на войне есть линия фронта и тыл. На землях, захваченных неприятелем, тыла нет.

Членом подпольного ЦК КПСС мог быть любой, пересекающий мою жизнь или даже сопровождающий меня по ней. Доверять, следовательно, я не мог никому; расклад вынуждал меня видеть члена подпольного ЦК в каждом встречном или встречной подходящего возраста. А уж в том, что ЦК может назначить меня на должность природного русского Императора, я не сомневался. При тов. Сталине для принятия подобного решения в ЦК было достаточно тройки.

Коммунист и офицер Суворов (В. Резун) очень красиво описал случай резкого повышения в должности от запасного спецкурьера ЦК до испанской инфанты на заседании тройки ЦК:

— Товарищ Сталин, — Мессер строг. — Товарищ Сталин, она не может быть королевой!

— Почему?

— Она не тянет на королеву. Просто по комплекции не тянет. — Мессер показал Сталину, какими в его представлении бывают у королевы бедра и каков объем груди.

И Сталин согласился. В его представлении воплощением настоящей королевы была немка на русском троне — Екатерина. Сталин представлял ее женщиной с могучей грудью и столь же могучими бедрами. До своих сосков она, в сталинском понимании, могла дотянуться, но только самыми кончиками пальцев.

Претендентка на испанский престол этим стандартам не соответствует.

— Стандартам она не соответствует, — сокрушенно подвел итог Сталин, — и на королеву не тянет. Это ясно. — И вдруг нашелся: — А на принцессу тянет?

Смутился Мессер. В его представлении, принцесса — маленькая, тоненькая, хрупкая, трепетная… Признать был вынужден: по комплекции на принцессу тянет.

— Во! — сказал Сталин. — Во! Для начала назначим принцессой. На королеву не тянет, и ничего, из кого же королевы происходят? Будем оптимистами, будем питать надежды, что со временем она разовьется в королеву. Товарищ Холованов, пишите.

А Холованов уж за огромным «Ундервудом», и уж бланк готов — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков). Центральный Комитет». В правом верхнем углу привычно и быстро отшлепал:

«Совершенно секретно. Особая папка». Отбил и замер. Взгляд на Сталина: готов.

Сталин прошел по комнате, развернулся, остановился.

— Постановление ЦК, — продиктовал хрипло. — Центральный Комитет постановил… двоеточие… назначить испанской принцессой… скобку открыть… инфантой… скобку закрыть… запятая… наследницей испанского престола… Стрелецкую Анастасию Андреевну… запятая… агентурный псевдоним… тире… Жар-птица… точка…

Спецкурьер Центрального Комитета ВКПб Стрелецкая Анастасия Андреевна, агентурный псевдоним — Жар-птица, вышла из сталинского кабинета испанской инфантой, наследницей престола. Сталин сказал, что она будет испанской королевой, будет непременно, но для этого надо много работать над собой. А для начала она назначается испанской принцессой, инфантой по-ихнему. Зачитал товарищ Сталин соответствующее совершенно секретное постановление Центрального Комитета и пожелал успехов в освоении новой профессии.

Понятное дело, вопрос возникает: имеет ли право Центральный Комитет Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) назначить кого-то на должность испанской инфанты?

Тут я вынужден сказать чистую правду: Центральный Комитет имеет право назначить на любую должность.

Русская большевистская привычка всё важное решать на троих идёт из Древнего Рима. Lectisternium, от lectos sternere, стлать постель, также pulvinar или pulvinaria, называлась у римлян пьянка, пиршество богов, блудняк. Были они двоякого рода: обыкновенные, правильно повторявшиеся, и чрезвычайные. Во многих храмах пьянки устраивались почти ежедневно, на троих, реже на семерых собутыльников. Тройка, соображавшая над устройством бухача, называлась triumviri epulones (ебланы триумвиры). На Востоке ставшие царями римские граждане начали устраивать пьянки (та кýльту, русск. халтура, позднее заимствование: культура) у себя дома, угощая своих богов-корешей. Почтительные рабские отчеты о запоях освободившего Вавилон от касситов Тукульти-Нинурты I изучены учеными так же подробно, как война двух ебланов собутыльников Цезаря и Помпея после смерти третьего — Красса.

Тройки ЦК, согласно уставу КПСС, осуществляли руководство всей деятельностью партии, местных партийных органов, руководили кадровой политикой партии. ЦК КПСС направлял работу центральных государственных и общественных организаций трудящихся через партийные группы в них, создавал различные органы, учреждения и предприятия партии и руководил их деятельностью, назначал редакции центральных газет и журналов, работающих под его контролем, распределял средства партийного бюджета и осуществлял контроль его исполнения.

В ноябре 1989 года, когда я демобилизовался из 12 Главного Управления специального вооружения Министерства обороны СССР, в ЦК было 10 отделов: 1) Отдел партийного строительства и кадровой работы; 2) Идеологический отдел; 3) Социально-экономический отдел; 4) Аграрный отдел; 5) Оборонный отдел; 6) Государственно-правовой отдел; 7) Международный отдел; 8) Общий отдел; 9) Управление делами; 10) Отдел для связей с общественно-политическими организациями.

Перед самым концом СССР на XXVIII съезде КПСС (в 1990 году) был избран наибольший по численности состав ЦК КПСС (412 членов).

Простой гражданин СССР, пусть даже член партии, легко мог преждевременно скончаться от цыка цековца. Власть члена ЦК была грандиозна, а власть тройки членов — вселенски божественна.

В бытность сменившего тов. Сталина персека (первого секретаря ЦК) Н. С. Хрущева, чтобы назначить студента главным редактором журнала достаточно было и одного члена ЦК, пусть даже и члена женщины. Таким была член Президиума ЦК КПСС с 1957 по 1961 годы Е. А. Фурцева:

— Сбылась давняя мечта студентов, мы приняли решение ЦК об издании журнала при Литературном институте. Он будет так и называться: «Журнал молодых». Вас мы решили назначить редактором.

Я повел плечом и головой, что означало: если решили, я возражать не стану. Екатерина Алексеевна вдруг заговорила строже, в ее голосе я уже слышал жесткость и какую-то дозу недовольства:

— Вы не возражаете, но мне известно, что вы никогда не работали редактором.

— Да, я редактором не работал, но я доволен тем, что редактором назначаете студента. Если назначите другого студента — я возражать не стану.

— Но почему должны возражать? Вы студент.

— Да, студент, но я еще и исполняю роль секретаря партийной организации.

— Ах, да — извините. Я совсем забыла. Но перейдем к делу: прошу вас отнестись с большой осторожностью к формированию редакции. Вы, очевидно, уж поняли атмосферу, царящую в писательском мире. Там, видите ли, доминирует народ одной небольшой национальности. Они будут следить и при малейшем вашем усилии потеснить их истерично завизжат.

Лукаво сощурила свои прекрасные глаза, ждала моей реакции. И она последовала в следующих моих рискованных словах:

— Екатерина Алексеевна! Я попал к вам по какой-то редкой счастливой случайности; и наверняка другого подобного случая у меня не будет. Позволю задать вам вопрос: почему в стране, где живет восемьдесят два процента русских, писательская организация сформирована из… этих… лиц небольшой национальности? Известно ли вам, что их в писательском справочнике больше семидесяти процентов?

Влажные блестящие глаза русской красавицы потемнели — стали еще прекраснее. Невольно мне в голову влетела мысль: а этот безобразный лысый толстяк, который носит русскую фамилию, но на самом деле Перелмутр, — он, будучи секретарем Московского горкома партии, где-то увидел эту чудную, изящную женщину и сделал ее вначале секретарем райкома партии, а затем вытащил и на самый верх партийной иерархии… Понимает толк в женской красоте. Мысль промелькнула мгновенно и завершилась выводом: однако и умна она, и тактична. И вот… русского парня решила сделать редактором.

А она заговорила тихо, доверительно:

— Да, так у нас вышло. А уж как это произошло, сказать вам не могу. Говорят, это пошло еще от Горького. Он к этой самой небольшой национальности благоволил и на все командные посты в литературе ставил только их. Вы, наверное, знаете первых главарей: Лилевич, Авербах… Оттуда все пошло.

Фурцева помолчала, а затем, блеснув молодыми глазами, заговорила:

— Вопрос такой будто бы задавал Сталину Фадеев. А наш папа, поправив ус и раскуривая трубку, сказал:

— Вам придется работать с этими писателями. Других писателей у меня для вас нет.

— Я слышал эту присказку, — правда, в другом варианте. Сталин будто бы говорил о настоящих писателях.

— Да, это так. Членов Союза писателей у нас много, а таких, которые бы книги писали, — таких мало. Ну, так вот: прошу быть дипломатичным и тактичным при подборе сотрудников в редакцию.

Я поднялся, поблагодарил за доверие и советы. Выходил из ЦК в самом радужном настроении. Фурцева произвела на меня хорошее впечатление, но главное: я — редактор журнала! Это походило на сказку или самый сладостный романтический сон.

Итак, я редактор журнала! Печатного, толстого, литературно-художественного! Да уж правда ли это, а может, всего лишь фантастически смелый, химерический сон?… Мне хочется выйти на улицу и кричать об этом, кричать. Великий Александр Герцен, родившийся в той же комнате, где размещается наше партийное бюро и где я имею честь часы и дни проводить вот уже третий год, в моем возрасте вынужден был скитаться в ссылке и жить в холодном номере владимирской гостиницы; Михаил Булгаков, еще более великий писатель, жил в том же доме, где будет наша редакция, и работал дворником; Марина Цветаева, ярчайшая из русских поэтесс, мыла туалеты в Центральном доме литераторов; Блока заморили голодом, Горького отравили, Маяковский и Есенин мыкались по Москве в поисках жилого угла, а затем одного за другим их отправили на тот свет… Да можно ли сосчитать страдания и муки русских литераторов! А тут… на тебе — редактор!… Нет, нет — не может быть такого наяву! Какой-то механизм испортился у наших недругов, что-то они недоглядели.

Потом-то я пойму: они хотя и привели на место Сталина своего человека, но на все-то командные кресла своих не посадили. Срабатывал синдром недостаточности, нехватки сатанинских кадров — наконец, спасительный эффект огромности нашей страны, могущества народа русского; тот самый эффект, который в начале двадцатых годов остроумно подметил отец писателя Куприна, приехавший в Париж и сказавший репортерам: для установления советской власти на всю Россию жидов не хватает.

Вот и тут: сидела еще в ЦК партии русская женщина и, как бы ее ни крутил и ни вертел муженек Фирюбин, русский дух в ней тогда еще оставался. Русский дух меня и вынес на кресло редактора — вот в чем была причина.

Тогдашний студент русский коммунист И. В. Дроздов ошибается. Дух вообще, а русский в особенности, как отметил еще дворянин и сын Моёра Сергия Львовича А. С. Пушкин, может пахнуть. Вознести на кресло главного редактора дух не может. Дух не обладает властью члена ЦК КПСС, а тем более — тройки членов, могущей назначить на должность природного русского Императора.

Немножко смущенный новым назначением и раздосадованный, что природному русскому Императору не полагается личный экипаж, я вышел из здания филологического факультета ЛГУ и пешком отправился на встречу с одним из своих учителей — археологом Львом Самойловичем Клейном, отсидевшим за мужеложество, как мне рассказали, по причине недовольства его мыслями кого-то в ЦК.

Студенту Новокшонову необходимо было отвезти учителю вычитку рукописи его «Анатомии Илиады». В ней Клейн убедительно доказал, что ни сюжет древнегреческого эпоса «Илиада», ни его фон (Троянская война), ни основные его герои не базируются на реальных исторических событиях и личностях. Герои перешли в эпос из религиозной практики — это были культовые покровители греков [их господа и боги] в тех или иных жизненных ситуациях, и в «Илиаде» они продолжают эту свою деятельность. Заодно Новокшонов хотел расспросить Льва Самойловича об участии тов. Сталина в его студенческой судьбе.

Второкурсник кафедры классической филологии ЛГУ имени А. А. Жданова Новокшонов еще не знал, что в это же самое время первокурсник факультета «Золотой грифон» Школы чародеейства и волшебства «Хогвартс» полукровка Гарри Поттер узнал о существовании Колдовского камня. Сочинившая книжки о жизни Поттера бакалавр французского и классической филологии Джоан Роулинг опишет применяемый в той школе прибор — «Омут памяти», в котором можно посмотреть человеческие воспоминания. В этой книжке запись таких воспоминаний обычно сделана курсивом.

В книжках о Поттере властью ЦК обладает Министерство колдовства, о существовании которого большинство грязнокровок даже не подозревают. Выпускнику единственной в Великобритании Школы чародеейства и волшебства пришлось побороться, чтобы свергнуть полукровку, захватившего власть в Министерстве и преступившего все запреты стыда и совести.

Бакалавр Роулинг рассказала на свой лад ту же историю, о которой повествую и я.

Клейн же рассказал Новокшонову, как он — четверокурсник ЛГУ — поднял руку на «железный инвентарь марксизма» (выражение члена ЦК М. Н. Покровского), учение скончавшегося в 1934 году Н. Я Марра. Юный студент-филолог Пединститута в Гродно еще в 1945 году усвоил простые и ясные мысли советского языкового Бога Марра о языкознании. О результатах исследований учеников Марра докладывал в редакции газеты «Правда» 12 сентября 1945 года член ЦК и академик И. И. Мещанинов. Доклад академика под названием «Основные проблемы советского языкознания» перепечатали все газеты Советского Союза. В «Правде» писали языком, понятным любому советскому школьнику:

Языкознание делится на зарубежное и советское. Зарубежные и советские языковеды согласны в том, что язык не создан Богом, но человеком, превратившим его в общественное явление. Расхождение у советских и зарубежных языковедов — во взгляде на развитие языка. Иностранцы считают, что все языки в прошлом сходятся к одному наречию. Языковеды же с советским гражданством полагают, что единого языка в прошлом не было.

Выяснить истину в 1945 году было еще невозможно, так как не было ответа на главную тайну прошлого — происхождение русских и славян. В писанной истории человечества они появляются как бы из ниоткуда с необъяснимо развитым языком. Эти простые мысли академик Мещанинов смог донести и до тов. Сталина, который выводы сделал и начал отдавать распоряжения, резко увеличившие число и благосостояние ученых, занятых, как сейчас неточно говорят, — гуманитарными науками. О том, что член ЦК тов. Сталин понимал сказанное академиком, свидетельствуют упомянутая Мещаниновым сталинская статья 1938 года «Марксизм и национально-колониальный вопрос»:

«Нынешняя итальянская нация образовалась из римлян, германцев, этрусков, греков, арабов [евреев] и т.д… То же самое нужно сказать об англичанах, немцах и прочих, сложившихся в нации из людей различных рас и племен». Действительно, современная итальяноязычная человекопорода почти не имеет кровной связи с изчезнувшей куда-то в древности древнеримской. Изчезнувшей, не значит погибшей, как докажет в 2013 году старший преподаватель факультета журналистики бывшего Императорского СПбГУ член КПСС Новокшонов.

В своей статье окончивший четыре класса православной Тифлисской духовной семинарии И. В. Джугашвили развивал мысли покойного правоведа В. И. Ульянова, изложенные в статье «О национальной гордости Великороссов»:

«Допустим даже, что история решит вопрос в пользу великорусского великодержавного капитализма против ста и одной маленькой нации. Это не невозможно, ибо вся история капитала есть история насилий и грабежа, крови и грязи…

Если история решит вопрос в пользу великорусского великодержавного капитализма, то отсюда следует, что тем более великой будет социалистическая роль великорусского пролетариата, как главного двигателя коммунистической революции, порождаемой капитализмом. А для революции пролетариата необходимо длительное воспитание рабочих в духе полнейшего национального равенства и братства… Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев».

Латинское слово natio обозначало породу, то есть особые признаки, объединяющие народы и племена. Важнейшим таким признаком является речь, язык. Язык великороссов Российской Империи был сознательно превращен в навоз для произрастания наречий и языков будущих народов и племен нации советской. В советских учебниках русский язык назвали языком межнационального общения для стран социалистического лагеря; в англо-американских колониях таким был английский.

Вѣди (В)

В 1947 году гражданин СССР Лев Клейн бежал из Гродно в Ленинград: «и поступил в Университет, сначала (еще в 1946 г.) заочником, годом позже (с огромными трудностями) я перевелся в дневные студенты». Сочинением Льва Самойловича Клейна «Путешествие в перевернутый мир» я зачитывался на службе в армии в 1989 году. И вот живая легенда советской археологии и этнографии рассказывает мне, как волей тов. Сталина академик Марр сослужил посмертную службу науке и советскому народу:

«Его концепция разрушила праязыки всех индоевропейских языковых семей и рисовала развитие речи в противоположном направлении — от великого множества языков к нескольким языкам всё большего охвата (и в будущем к одному языку всей земли). Изобретенные им методы были чрезвычайно просты и расплывчаты. Этими методами можно было доказать всё, что угодно. В революцию он был сделан и главой советской археологии, и археологи должны были подтверждать сумасшедшие идеи Марра археологическими материалами.

Я был тогда некоторое время воодушевлен ею и на четвертом курсе Университета избрал это учение для своей курсовой работы. Я был допущен в марровский архив, работал там и пришел к заключению, что его учение не держится ни в лингвистике, ни в археологии, оно не соответствует ни марксизму, ни фактам, и что на деле он просто сошел с ума.

Начал я с убежденности, что Марр был гением, но (возможно, по своей натуре) я скептик, и должен добраться до самой глубины вещей. У Марра я не нашел обоснований и, в частности, никакой основы для методики. Я посещал лекции последователей Марра — академика Мещанинова и профессора С. Д. Кацнельсона на филфаке. Однажды я подошел к Мещанинову и сказал: «Иван Иванович, я прочел все четыре тома Марра и понял едва ли половину, всё остальное не понять». Он ответил: «Ох, юноша, Вы очень счастливый человек. Меня он учил лично, а я понимаю едва ли четверть!»

Тогда я заинтересовался тем, как у Марра формировались его идеи. Архив его хранился в Институте археологии. Он был президентом Академии истории материальной культуры и одновременно директором Института языка и мышления. В конце жизни он был очень крупной персоной, членом Центрального Исполнительного комитета, что впоследствии превратилось в Верховный Совет. Он был одним из немногих известных ученых, принявших революцию, и с помпой выступил в государственных мероприятиях. Было известно, что свои последние годы Марр провел в психическом расстройстве, но мне стало ясно, что он сошел с ума много раньше.

С детства он был очень нервным, а после революции его постигло три больших психологических удара. Первым ударом была утрата материалов и отчетов его археологических раскопок древней армянской столицы Ани — вагон с ними, [отправленный с Кавказа в Петербург,] погиб.

Позже, в 1993 году рассказ Клейна запишет и опубликует в чикагском журнале «Каррент Антрополоджи» журналист Т. Тэйлор.

Т. Тэйлор. В 1918?

Л. Клейн. Да, и вскоре умер его сын, которого он прочил себе в духовные наследники. Наконец, его покинули многие коллеги, когда он принял советский режим. Так что он оказался интеллектуально и эмоционально в изоляции, и в то же время он получил очень большую власть. Эти обстоятельства могут объяснить, почему работы его позднейших лет представляют собой сплошной бред — они были написаны уже сумасшедшим. Даже заглавия его статей безумны, например, «Бабушкины сказки о Свинье Красное Солнышко, или яфетические зори на украинском хуторе» — ну, бред!

Даже грамматика нарушена! Отец Марра был шотландцем, а мать — грузинкой, он так никогда и не овладел до совершенства русским языком, а каждую идею, приходившую ему в голову, он тотчас записывал, даже сидя на своей конной коляске. [Говорят, кучером была бывшая баронесса.] Прибыв на место, он просто бросал свои бумажки с нацарапанными каракулями, хорошо зная, что они тотчас будут заботливо и угодливо подхвачены и отправлены в печать как «труды гения». Так, в 1923 году он изобрел яфетическую теорию.

На четвертом курсе я написал критическую работу о Марре, обнаружив, что учение его противоречит не только марксизму, но и фактам. Я отдал эту работу на просмотр своему научному руководителю профессору М. И. Артамонову. Он был тогда проректором Университета, и Сталин назначил его директором Эрмитажа. Я пришел к нему домой, и его супруга [Ольга Антоновна] угощала меня блинами с икрой (была как раз Масленица). С утра до вечера он вникал в мою работу, пытаясь опровергнуть мои доводы. Он был очень смелым человеком и в конце сказал: «Ваша работа находится в полнейшем противоречии с основами советской науки, но она очень интересна. Мне думается, что-то в нашей науке перекосилось, что-то не так. Я бы предложил Вашу работу для обсуждения на специальной конференции в ИИМКе [в Академии наук]. Но должен предупредить Вас, что это будет для Вас очень опасно». [Я сказал: «Михаил Илларионович, ведь, выдвигая мою работу на публичное обсуждение, Вы тоже рискуете?» Он ответил: ] «Я рискую своим постом, а Вы рискуете головой». [Тем не менее я выразил свою готовность.] Он оговорил: надо, чтобы имя Марра нигде не появлялось в тексте доклада: марризм тогда считался частью марксизма.

Член ЦК и директор Государственного Эрмитажа (1951–1964) М. И. Артамонов был награждён орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и медалями. Он также был учителем Л. Н. Гумилева, оказавшим ученику огромную помощь в обнародовании его исследований и в научной карьере.

Обсуждение состоялось 3 марта 1950 г., и мне помнится, что, бреясь, я сильно порезался в то утро, и мои однокурсницы, девочки из нашей студенческой группы, покрыли моё лицо таким густым слоем пудры, что я выглядел как Пьеро. Моими оппонентами были Борис Борисович Пиотровский (профессор, тогда еще не академик, позже директор Эрмитажа), декан нашего факультета [Владимир Васильевич] Мавродин и [Алексей Павлович] Окладников [(тоже профессор, но еще тогда не академик)]. [Проф. А. Н. Бернштам тоже был и выступал. После выступления прислал мне записку (она сохранилась): «Тов. „скандалисту“ — мне можно уйти, или в качестве „пожарной команды“ я еще должен присутствовать? А. Н. Бернштам». ]

Тридцатилетный археолог А. Н. Бернштам разрыл памятники Семиречья, Тянь-Шаня, Памира и Ферганы, и выдумал периоды возникновения археологических [откопанных] памятников Средней Азии от 2-го тыс. до н. э. до XV века. В начале 1950-х гг. работы Бернштама по истории киргизов были подвергнуты критике государственных органов. В 1992 году его дочь Т. А. Бернштам стала завотдела этнографии восточных славян Ленинградского отделения Института этнографии РАН, на базе которого был организован Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) РАН.

Профессор Соломон Давыдович Кацнельсон должен был тоже участвовать в заседании, но отказался. Он объяснил мне: «Единственное, что я могу для Вас сделать, это не придти. Если бы я пришел, я был бы обязан сокрушить Вас».

Уроженец Бобруйска С. Д. Кацнельсон лукавил. Он закончил школу в 1923 году, за четыре года до рождения Клейна. В 1928 году Кацнельсон поступил на педагогический факультет II-го МГУ, работал слесарем в Москве и Магнитогорске. По окончании университета (1932) стал сотрудником Научно-исследовательского института национальностей, в 1934 году поступил в аспирантуру Института языка и мышления (ИЯМ) АН СССР в Ленинграде под руководством академика Н. Я. Марра.

20 декабря 1934 г. Марр умер, и Кацнельсон делает стремительную карьеру. Кандидатская диссертация «К генезису номинативного предложения» (1935; годом позже вышла в виде монографии), докторская — «Номинативный строй речи. I. Атрибутивные и предикативные отношения» (1939). В 1940 году утверждён в степени доктора филологических наук и степенизвании профессора, стал старшим научным сотрудником ИЯМ. В годы Великой Отечественной войны служил в политуправлении Ленинградского фронта.

В 1950 г. Кацнельсон был исключён из числа сотрудников АН и три года работал профессором Педагогического института в Иваново. С 1957 года и до конца жизни работал в Ленинградском отделении Института языкознания АН СССР, где с 1971 года заведовал сектором индоевропейских языков. В течение многих лет был заместителем председателя Научного совета по теории советского языкознания при ОЛЯ АН СССР.

Для студента было чрезвычайным успехом выступить против такого состава оппонентов. Когда я прочел свой доклад, каждый оппонент выступал двусмысленно, говоря, что всё это, пожалуй, необычно, но что-то, однако, в этом есть, и так далее. Со стороны Артамонова это было как выпустить пробный шар — студентам же естественно делать ошибки, а отношение к моей работе могло бы показать, можно ли уже избавиться от марризма.

В конце заседания ко мне подошел согбенный ученый, [это был Александр Николаевич Карасев, античник], пожал мне руку и произнес: «Поздравляю вас, молодой человек, блестящий доклад. Этим докладом вы себе отрезали путь в аспирантуру. Еще раз поздравляю».

А вскоре пошли «сигналы» во все инстанции. Многие перестали со мной здороваться, при встрече переходили на другую сторону улицы. Потом ко мне подошел Коля Сергеев, наш комсомольский секретарь, и показал на потолок: «Оттуда велели созвать собрание, будем исключать тебя из комсомола. Ну, конечно, вылетишь и из Университета. По старой дружбе решил тебя предупредить. Может, заранее выступишь с признанием своих ошибок, покаешься? Правда, исключим все равно, но легче будет восстановиться…» Я примирительно заметил: «А я, тоже по старой дружбе, хочу предупредить тебя и тех, кто спустил тебе установку: отсылаю все материалы в ЦК. А уж как ЦК решит — кто знает…» Исключение отложили.

Т. Т. Что побудило Вас отсылать это в Центральный Комитет? Это предложил Артамонов?

Л. К. Нет, нет, нет. Просто у меня не было другого выхода. Если бы меня исключили из Университета, то была большая вероятность, что я вообще исчезну. В конце концов [7 июня] я послал текст прямиком в «Правду», газету Центрального Комитета, потому что к этому времени в ней началась знаменитая дискуссия по вопросам языкознания, и они запросили взгляды лингвистов по всему Союзу об учении Марра. Из Ленинграда они получили 70 статей. Все отклики были полностью в согласии с Марром, за исключением двух статей — моей и профессора А. И. Попова из Ленинградского университета. Летом, приехав в Москву, я пришел в редакцию «Правды», и редактор отдела сказал: «Все статьи были показаны товарищу Сталину, и он одобрил только две — Вашу и профессора Попова», Я был очень рад и спросил: «Что же, значит, Вы опубликуете мою статью?» — «Нет, — отвечал он, — товарищ Сталин решил сам выступить со статьей, и, естественно, тогда обсуждение примет совсем другой ход».

Выступление товарища Сталина по вопросам языкознания готовилось к передаче по радио. В университетах и других учебных заведениях люди собрались у радиоприемников слушать. Лекционные залы были оборудованы обычными портретами, цветами и громкоговорителями. Мощный бас (сталинского диктора) раздался, и наглядный шок поразил сообщество лингвистов истэблишмента [ — с первых же слов передние ряды повалились вперед, как трава под ветром], потому что Сталин полностью отверг учение Марра. Но я не был удивлен: марристское отрицание этничности было несогласуемо с новой политикой, которая теперь подчеркивала славянство, «корни русской национальности», и т. д.

Т. Т. Мне кажется, что наука в вашей стране представляет собой странную смесь здравой учености и жуликов типа Марра и Лысенко. Это что, типично русская конфигурация?

Л. К. Я думаю, что это возможно в любой стране, где есть тоталитарное государство. Как Лысенко, так и Марр были бы на обочинах науки, если бы не поддержка извне науки. Их мышление никогда не было принято настоящими учеными, и некоторые из ученых были готовы отвергнуть их открыто. [После дискуссии] меня окружили сочувствием и вниманием. Возобновляли со мною знакомство, справлялись, не теснил ли меня «аракчеевский режим» в науке (такая была у Сталина формулировка). Впрочем, симпатий в ученом мире это мне, начинающему, не прибавило.

После смерти вождя (даже до XX съезда) ссылаться на работу Сталина перестали; лишь в 2000-е годы она была переиздана в России с комментариями в сборнике «Сумерки лингвистики» и в качестве приложения к трудам Марра. Свою статью классический филолог Сталин писал в соавторстве с филологом и выдвиженцем 1-го секретаря ЦК КП Грузии К. Чарквиани А. С. Чикобавой.

Знаменитый американский языковед и проповедник Ноам Хомский нашёл их работу «совершенно разумной, но без каких бы то ни было блестящих открытий» (англ. perfectly reasonable but quite inilluminating; в упомянутом в Википедии переводе сына члена ЦК З. В. Удальцовой и директора Института языкознания РАН В. М. Алпатова, — «полностью лишённым объяснительной силы»).

В Википедии оценку Удальцовой дал московский византинист С. А. Иванов: она «была глубоко партийным, коммунистическим, начальственным человеком. Удальцова была сначала заведующим сектором Византии, потом стала директором Института всеобщей истории. Она была, разумеется, цербером, идеологическим надсмотрщиком, разумеется, то, что она писала, не имеет никакой научной ценности».

Сравнение женщины, пусть и члена ЦК с собакой невежливо, а если душа бессмертна, небезопасно. Цербер — это кличка (лат. Cerberus, др.-греч. Κέρβερος) порождения Тифона и Ехидны (Тартара и Геи), трёхголового пса, у которого из пастей течёт ядовитая смесь. Цербер охраняет выход из царства мёртвых, не позволяя умершим возвращаться в мир живых. Борьба с речью (мышлением) и языком — это борьба по преимуществу с мертвыми. В природе живых — считать себя умнее мертвых, сожженных ли, превращенных в чучела или закопанных в землю.

Археологию раньше верно называли наукой лопаты, а не просто гробокопательством. Археолог Клейн рассказал второкурснику Новокшонову только ту часть правды, которую увидел глазами советского студента из Гродно сам. Коммунист тов. Шепилов видел правду с высоты члена ЦК в Москве, но помещал ее в «Омут памяти» уже после смерти своего покойного благодетеля:

«В мае 1950 г. в «Правде» была опубликована статья профессора Тбилисского университета Чикобавы «О некоторых вопросах советского языкознания». Она положила начало широкой дискуссии в этой области науки, завершившейся публикацией знаменитой статьи Сталина «Относительно марксизма в языкознании».

И здесь Сталин не мог обойтись без предельной политизации этой научной проблемы и без доведения своей критики до криминальных характеристик. Он обвинил всемирно известного лингвиста и археолога академика Н. Я. Марра в аракчеевщине. Конечно, всё сказанное Сталиным в его статье объявлено было сразу святая святых, классикой. «Новое учение» о языке, созданное академиком Марром, предано было анафеме, и возможность всякой дискуссии в вопросах языкознания была гильотинирована.

К сожалению, с тяжелой руки Сталина у нас часто в теоретических вопросах организационно-административный подход доминировал над идейным. Забывается та элементарная истина, что с идеями надо бороться идеями.

Неуважение к сталинскому уму ныне встречается часто. Свергая истукан мертвого Марра с пьедестала языкового Бога СССР, покойный тов. Сталин ставил смелый научный опыт. Ему нужны были ясные ответы на простые вопросы, озвученные Мещаниновым. Само советское общество должно было дать ответы на вопросы о происхождении и развитии общественного явления — языка.

Русская речь и язык великороссов испытали на себе самые страшные последствия Великой Октябрьской Социалистической революции. Принимаемые для исправления положения меры не останавливали опасных перемен в мышлении и речи русских. Русский грузин генералиссимус Сталин поступил по-большевистски: погибнет русский язык или же выживет — но будет найден ответ на вопрос о том, как развивается язык: от множества к одному или наоборот?

Заодно с большевистской прямотой будет дан ответ на вопрос о создателе языка. Если язык создал Бог, — то он обязательно вступится за свое детище. А не вступится, — значит точно, — нет его и точка.

Условия поставленного тов. Сталиным опыта неукоснительно соблюдались сменившим его М. А. Сусловым. Со смертью тов. Суслова условия опыта начали меняться.

Сталинский эксперимент можно уподобить взрыву ядерного заряда, но не над японским городом, а в сознании человечества. В 1955 году 11 всемирно известных учёных, напуганных последствиями своей деятельности, в том числе А. Эйнштейн, Ф. Жолио-Кюри, Б. Рассел, М. Борн, П. У. Бриджмен, Л. Инфельд, Л. Полинг, Дж. Ротблат, призвали созвать конференцию против использования ядерной энергии в военных целях. В итоге появилось так называемое Пагуошское движение, все участники которого получают персональное приглашение на конференции и не представляют какую-либо страну или организацию, причем дискуссии проводятся при закрытых дверях, только по завершении встречи делается краткое заявление для прессы.

Это довольно высокий уровень секретности, примерно, как на Билдербергских конференциях (Bilderberg group), ежегодно собираемых с мая 1954 года для сотни барыг и глав ведущих западных СМИ.

Рассматриваются ли на буржуйских Пагуошских сходках вопросы языкознания мне неизвестно, однако то, что Сталин был начитан более многих из упомянутых ученых, — несомненно. Обычная норма чтения Сталиным литературы была около 300 страниц в день. Он постоянно занимался самообразованием. Например, лечась на Кавказе, в 1931 году, в письме к жене Надежде Алилуевой, забыв сообщить о своем здоровье, он просит ему прислать учебники по электротехнике и черной металлургии. «Специально для него переводили немецкие, французские, английские, испанские романы, повести: и классические, и те, которые рисовали картину современного положения в этих странах».

Оценить уровень образованности Сталина можно по количеству прочитанных и изученных им книг. В его кремлевской квартире библиотека насчитывала, по оценкам свидетелей, несколько десятков тысяч томов, но в 1941 году эта библиотека была эвакуирована, и сколько книг из нее вернулось, неизвестно, поскольку библиотека в Кремле не восстанавливалась. В последующем его книги были на дачах, а на Ближней под библиотеку был построен флигель. В эту библиотеку Сталиным было собрано 20 тыс. томов. По существующим ныне критериям Сталин по достигнутым научным результатам был доктором философии еще в 1920 г. Еще более блестящи и до сих пор никем не превзойдены его достижения в экономике. Сталин всегда работал с опережением времени порою на несколько десятков лет вперед. Он ставил очень далекие цели.

Глаголь (Г)

Ленгосуниверситет носил имя покойного члена Политбюро ЦК ВКПб А. А. Жданова. Этот Жданов по поручению Сталина руководил июньской философской дискуссией (спором) 1947 года, по итогам которой были учреждены журнал «Вопросы философии» и возникло Издательство иностранной литературы. Главный итог обсуждения был очевиден всем до его начала — в СССР измельчали философы.

Главным редактором «Вопросов философии» член ЦК Жданов назначил сына расстрелянного в 1941 году большевика и строителя первых концлагерей Михаила Кедрова — Бонифатия.

В 1918 г. его отец — М. С. Кедров — осуществлял «красный террор» в Архангельской, Вологодской и Вятской губерниях, а также в Карелии. Кедров основал концлагеря в Холмогорах, Ухте, Архангельске, Котласе, Соль-Вычегодске, Вологде, Нарьян-Маре, Лодейном Поле. Сын террориста — потомственный большевик и советский проповедник Б. М. Кедров станет академиком и одним из главных советских цензоров.

Целый пароход с классически образованными русскими философами был выслан из будущего СССР по указанию В. И. Ленина в 1922 г. Списки кандидатов на изгнание были утверждены 10 августа, а ночами 16–18 августа прошли массовые аресты намеченных к высылке. Два первых этапа были отправлены поездом в Ригу и в Берлин. Еще две партии выехали двумя специально зафрахтованными немецкими пароходами «Обер-бургомистр Хакен» и «Пруссия». Член Политбюро ЦК ВКПб из евреев Л. Д. Троцкий в интервью американской газете заявил, что таким образом высланные будут спасены от возможного расстрела.

Дальнейшие события не выправили, а еще более усугубили положение на «философском фронте». «Причина отставания на философском фронте не связана ни с какими объективными условиями… Причины отставания на философском фронте надо искать в области субъективного», — написал А. А. Жданов 24 июня 1946 г.

17 сентября 1947 года начальником Управления пропаганды и агитации ЦК партии вместо Г. Ф. Александрова назначен М. А. Суслов. Первый заместитель Г. Ф. Александрова — П. Н. Федосеев также был отстранен и его пост занял Д. Т. Шепилов. Через пять дней Г. Ф. Александров получил должность директора Института философии АН СССР.

Герой книжек Роулинг Т. М. Реддл имел яркую кличку — «Лорд Волдеморт». Крестьянский сын М. А. Суслов также имел звонкое прозвище — «Убийца смыслов».

Ребенком Новокшонов хорошо запомнил похороны Михаила Андреевича, — они предшествовали кончине генерального секретаря (генсека) ЦК Л. И. Брежнева и последовавшей за ней «гонке на лафетах».

Церемония похорон 29 января 1982 года шла в прямом эфире по всему СССР. В стране был объявлен трёхдневный траур, а 30 января у Мити Новокшонова был день рождения. Суслов, как Калинин, Жданов и Сталин, был похоронен в Некрополе у Кремлёвской стены, в отдельной могиле. После смерти Суслова его обязанности в Политбюро ЦК были переданы Ю. В. Андропову, до этого возглавлявшему Комитет государственной безопасности СССР.

Член Политбюро ЦК А. А. Жданов умер 31 августа 1948 года в санатории ЦК ВКПб близ озера Валдай. Разбирательство с обстоятельствами явно преждевременной смерти 52-летнего мужчины получило имя «дело врачей». Жданов был объявлен одной из жертв врачей-вредителей.

Покойный был сыном выдающегося филолога-классика, Александра Жданова, в 1887 г. блестяще окончившего Московскую духовную академию. Отец руководителя советских философов (совфилов) был одним из первых в России исследователей Апокалипсиса (Раскрытия, Откровения) и создателем популярного в семинариях цикла лекций по истории «Ветхого завета» (еврейской Торы). В этих лекциях основанием прошлого человечества служили еврейские семейные записи. В представлении учеников отца Жданова — события, описанные в преданиях евреев, предшествовали появлению Древнего Рима.

Советские острословы в связи с эдаким перекосом даже придумали смешную народную этимологию для греческого слова «виденное = ἱστορία = история» — «из Торы я». Однако виденное можно забыть, если знаешь законы и правила истории.

Член ВКПб Сталин после войны был разочарован в товарищах. Коммунист Ю. А. Жданов, ссылаясь на своего покойного отца, утверждает, что Сталин назвал в 1946 г. членов ЦК ВКПб «хором псаломщиков». Ленинские требования к политической общине (сословному обществу, греч. πόλις, лат. civitas) Сталин слил в единый образ: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность».

Всех этих частностей в 1991 году Новокшонов и я еще не знал. Я — рядовой меченосец партии был направлен на крайне важный предел партийной борьбы — языкознание. Товарищи доверили мне стать первым рабоче-крестьянским филологом-классиком и прояснить для них ответ на вопрос о происхождении русского народа и славянства.

Решение поставленной тов. Сталиным задачи было бы невозможно, если б я не освоил самую древнюю, самую первую науку на планете — классическую филологию. Именно её осваивали семь лет и юные студенты Школы чародеейства и волшебства «Хогвартс», куда попал полукровка Гарри Поттер. В ЦК снисходительно относились к полукровкам, отношение же к чистокровным, каким являлся студент-классик Новокшонов, поменялось как раз в 1991 году.

Классик слово любопытное. Classicum — это сигнал, дававшийся военными музыкальными инструментами к началу сходок по сотням и к началу сражения. Как скоро на палатке полководца развевалось красное знамя как общий призыв готовиться к предстоящей битве, музыканты легиона все вместе давали сигнал к выступлению в бой. Команда к этому исходила только от полководца (imperator) и могла исполняться только в его присутствии. Этот же сигнал раздавался также при смертной казни солдата, совершившего преступление. Впоследствии classicum раздавался и при казнях граждан, совершавшихся за городскою чертою Рима. Словарные значения слова классик (classicus): перворазрядный, военно-морской.

Классический филолог знает, что классовая борьба — это соревнование между классами, разрядами общества. В Российской Империи их еще называли сословиями, а, например, в Индии — варнами, кастами. Член ЦК и мой земляк, уроженец Вятки В. М. Молотов, отметил, что «Сталин знал очень хорошо античный мир и мифологию. Эта сторона у него очень сильная».

Мысль, что классовая борьба обостряется по мере продвижения к социализму (общинности) высказал классический филолог И. В. Джугашвили. Однако он не учитывал речевых особенностей этого обострения. Зато их учла бакалавр классической филологии Дж. Роулинг в своих рассказах о приключениях Г. Дж. Поттера.

Бывший семинарист, член ЦК И. В. Сталин сыграл решающую роль в возрождении отечественной школы академической классической филологии после её последнего разгрома во время Гражданской войны. В СССР кафедр классических филологий было четыре: в Ленинграде, Москве, Тарту и Тбилиси.

О том, что Сталин берег филологов-классиков, мне рассказал байку член КПСС и классик Валерий Семенович Дуров. Один из его учителей — классик Яков Маркович Боровский — отправил незадолго до нападения Германского Рейха на СССР письмо Сталину, в котором предостерегал его от дружбы с канцлером Рейха Адольфом Гитлером. Якобы на письме Боровского глава ЦК ВКПб начертал: «Не трогать дурака». О чем на самом деле писал Я. М. Боровский Сталину неизвестно, однако Дуров рассказал, чем был особенно озабочен его учитель, если писал какие-нибудь письма в государственные инстанции:

«Хотя Яков Маркович обучал нас исключительно древним языкам, следил он и за нашей речью. Его беспокоила повсеместная порча русского языка. Ему было непонятно, как можно относиться к родному языку легкомысленно и небрежно. Он отмечал неправильности, которые допускали дикторы радио и телевидения, журналисты центральных и местных газет, и обращался с письмами в разные учреждения — издательства газет и журналов, редакции словарей и даже в соответствующие министерства.

О своих критических замечаниях он иногда рассказывал на занятиях. Такая одержимость нам казалась донкихотством. Никакой угрозы для русского языка нет, а ошибки… так с кем не бывает. Это все возраст, как никак Яков Маркович — современник Чехова и Толстого. Вот профессор Пропп произносит слово «библиотека» только как «библиόтека», а Доватур говорит по-пушкински «евнýх» вместо «евнух», так что же и нам так говорить? Не будем же мы произносить «мáшина» и «нáрочно» вместо «машина» и «нарочно», как это делали студенты в толстовской повести «Юность»?

И когда Боровский настаивал на том, что в слове «ангина» ударение надо ставить на первом слоге, мы воспринимали это как чудачество.

Якова Марковича мы часто видели оживленно беседующим с Владимиром Яковлевичем Проппом, с Павлом Наумовичем Берковым или с Никитой Александровичем Мещерским. «Делятся своими огорчениями по поводу порчи русского языка», — ехидничали мы.

…Стойкость, с которой Боровский сражался за чистоту русской речи в чем-то была сродни упорству, с которым обожаемый им Лукреций проповедовал в Древнем Риме эпикуреизм».

Отмеченная мудрым В. С. Дуровым легковесность суждений студента Дуриссимуса неслучайна. Как и студент Клейн, Дуров родился уже после 1917 года и не мог помнить положения классических филологов и евреев до прихода к власти большевиков. Это потом к нему пришло осознание важности сведений, сообщаемых в простых байках его учителя, сына офицера русской Императорской армии, А. И. Доватура:

«Помню, как мы веселились, слушая о казанском латинисте Дарии Ильиче Нагуевском.

Высокопоставленный петербургский чиновник из Министерства просвещения совершал инспекционную поездку по городам Волги. Он старался не привлекать к себе внимания и о дне своего приезда не сообщал. Но когда пароход рано утром прибыл в Казань, и чиновник сошел на пристань, первый, кто попался на глаза, был… да-да Нагуевский… с удочкой в руке». Такая волшебная прозорливость была доступна не всякому преподавателю Хогвартс, а обычную среди императорских волшебников мнительность описал выпускник классической гимназии в Таганроге А. П. Чехов, рассказав о преподавателе классических языков Беликове в рассказе «Человек в футляре»:

«Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нем кушать скоромное и играть в карты».

Учитель обожаемого классиком Боровским Лукреция Эпикур вещал, что язык (речь, мышление) имеет естественное происхождение, его мысль об этом попытался переложить на новый лад природный грузин И. В. Сталин, одновременно смягчая последствия от свержения языкового Бога СССР Марра. Генеральный секретарь ЦК собрал большое совещание, где были приняты важнейшие решения определившие будущее русского языка. На заседании вёл запись непохожий еще на псаломщика политэконом (хозяйственник) Д. Т. Шепилов:

«20 октября 1952-года меня и П. Юдина вызвали к Сталину. Я затрудняюсь сказать, что это было: заседание Президиума ЦК с группой работников идеологического фронта или узкое совещание по идеологическим вопросам. Началось оно в 22 часа 05 минут, присутствовали все члены Президиума, секретари ЦК, некоторые заведующие отделами и идеологические работники.

После XIX съезда партии Сталин мучительно думал над вопросами духовной жизни общества. И он больше всего говорил на этом заседании о руководстве идеологической работой партии.

По записям тов. Шепилова и тов. Юдина, Сталин говорил примерно следующее:

— Наша пропаганда ведется плохо, каша какая-то, а не пропаганда. Все недовольны постановкой дела пропаганды. Нет ни одного члена Политбюро, который был бы доволен работой Отдела пропаганды.

У наших кадров, особенно у молодежи, нет глубоких знаний марксизма. Наше старшее поколение было сильно тем, что мы хорошо знали марксизм, политическую экономию.

Особенно плохо поставлена пропаганда в газетах, в частности в «Правде». Редактор «Правды» Ильичев слаб. Он просто мал для такого дела. Надо бы назначить главного редактора «Правды» посильнее этого, а этот пусть поучится.

«Правда» — это газета газет. Она должна обобщать опыт всех газет, — Она должна перепечатывать хорошие статьи и выдержки из других газет. «Правда» должна быть основной базой для работы Отдела пропаганды.

Ну, кого предлагаете назначить главным редактором «Правды»? Нельзя же этого откладывать на сто лет?

Все молчали.

— Да, не знаете вы людей. Надо контролировать кадры, изучать их и вовремя выдвигать молодежь на руководящую работу. У нас много способной молодежи, но мы плохо знаем молодые кадры. А ведь если выдвинули человека на какую-то работу, и он просидит на этой работе 10 лет без дальнейшего продвижения, он перестает расти и пропадает как работник. Сколько загубили людей из-за того, что вовремя не выдвигали.

Для руководства всей идеологической работой партии надо создать при Президиуме ЦК постоянную комиссию по идеологическим вопросам. В комиссию надо подобрать 10–20 квалифицированных работников — аппарат комиссии. Надо иметь там людей со знанием языков: английского, немецкого, французского (теперь он менее распространен), испанского (на испанском говорят более 120 миллионов человек). Надо найти хорошо знающего китайский язык. Может быть, взять Федоренко? Надо их всех обеспечить хорошим жалованием.

Мы теперь ведем не только национальную политику, но ведем мировую политику. Американцы хотят всё подчинить себе. Но Америку ни в одной столице не уважают. Надо в «Правде» и партийных журналах расширять кругозор наших людей, шире брать горизонт, мы — мировая держава. Не рыться в мелких вопросах. У нас боятся писать по вопросам внешней политики, ждут, когда сверху укажут.

В идеологическую комиссию надо включить Шепилова, Чеснокова, Румянцева, Юдина, Суслова. Кого ещё? И надо создать секретариат комиссии…

На этом совещание в 23 часа вечера закончилось. Вслед за этим состоялось назначение меня председателем Постоянной комиссии по идеологическим вопросам ЦК КПСС. В силу неисповедимости путей господних мне отвели на пятом этаже в ЦК кабинет, который, после реконструкции этого здания, числился кабинетом Сталина. Но Сталин постоянно работал в Кремле, здесь не бывал. Теперь, видимо, считаясь с тем большим значением, которое Сталин придавал Идеологической комиссии, его пустовавший кабинет отдали комиссии».

Какие резоны были у коммуниста Сталина назначить ученого хозяйственника Шепилова главой идеологической комиссии ЦК и газеты «Правда», я не знаю, но они были. Это резоны не проясняет и назначенный на должность языкового Бога СССР политэконом:

«Началась новая полоса моей жизни. Я по-прежнему жил в «партизанском домике» в Пушкино и занимался учебником политической экономии. Но теперь приходилось отлучаться в Москву для организации аппарата комиссии и проведения ее текущей работы. Я делал это с нелегким сердцем: научная работа очень ревнива, она требует всей полноты мысли и чувств к себе и не хочет делить их ни с кем. Но долг есть долг. И я часть времени должен был отдавать теперь новой, очень важной и прекрасной даме — Идеологической комиссии, хотя сердце влекло меня в «партизанский домик».

Как-то в середине ноября 1952 года М. Суслов сказал мне, что на Президиуме ЦК снова обсуждался вопрос о «Правде».

— Л. Ильичев явно не соответствует требованиям главного редактора, и его решено снять. Имеется в виду назначить на этот пост вас.

Воспользовавшись представившимся в эти дни случаем переговорить со Сталиным, я настойчиво просил его не назначать меня на работу в «Правду». Изложив несколько, как мне казалось, убедительных общих доводов, я сказал:

— Мне оказана великая честь работать над учебником политической экономии. Вы говорили, какое огромное значение придает партия созданию этого учебника. Я — автор целого ряда глав. Кроме того, мы с товарищем Островитяновым выполняем работу по сведению воедино и редактированию глав, написанных другими авторами. Мой уход из авторского коллектива может задержать сдачу учебника в срок.

— Никто не собирается освобождать вас от работы над учебником. Зачем это? Работайте и над учебником, и в «Правде».

— Боюсь, что это окажется практически невозможным. «Правда» — дело серьезное. Нужно отвечать за каждое слово.

— Конечно, серьезное. Но разве быть редактором «Правды» — это значит торчать в редакции день и ночь? Это совсем не нужно. Редактор должен обеспечить правильную политическую линию в газете. Направление. Задавать тон. Лично редактировать лишь самое главное и решающее. Остальное должен делать секретариат редакции. Секретариат — это генштаб. Подберите хороший секретариат. Можно иметь не одного секретаря, а двух, посменно. Секретариат — душа редакции, а вы — дирижируйте.

Можно иметь в «Правде» двух редакторов: один — главный, другой — редактор. Подумайте… И внесите на ЦК свои предложения: как нам улучшить «Правду».

Условия, которые предложил тов. Сталин новому начальнику главной газеты страны, были намного суровее, чем у главного редактора современной газеты вроде «Коммерсанта». Листок «Коммерсантъ-Daily» стал главной газетой Российской Федерации (РФ) во время президентства члена ЦК КПСС Б. Н. Ельцина. Издание это на ровном месте создал нынешний гражданин Израиля и сын потомственного большевика и члена ЦК Егора Яковлева Владимир.

Выпускнику кафедры классики Новокшонову пришлось потрудиться литературным подёнщиком в петербургском филиале Издательского дома «Коммерсантъ» с 1995 по 2000 год. Жизнь в головной московской редакции «Коммерсанта» описал в романе «Последняя газета» член Союза Писателей СССР (1988 г.) Н. Ю. Климонтович:

«Отдел культуры (по аналогии, должно быть, с парком культуры или домом культуры), сотрудником которого — наряду еще с десятком человек дамского в основном пола — я оказался, писал все больше про музыку. И вот почему: все ведущие творческие работники, за полгода до моего прихода, новым заведующим отделом (предыдущий, с позором изгнанный, как я позже узнал, вместе со всей его командой, все больше упирал на скульптуру, будучи скорее всего монументалистом) были набраны по знакомству и оказались с одинаковым, в данном случае музыкальным, образованием. Они попали в газетные критики кто откуда, одни — из дышащих на ладан и вполне неизвестных широкой публике специальных музыкальных изданий, в которых, впрочем, продолжали числиться заместителями главных редакторов, но денег им там за неимением оных не платили, другие — из музея музыкальных инструментов, кто–то еще, а именно сам заведующий, и вовсе оказался инженером–акустиком, специалистом по основному своему профилю то ли по проектированию концертных залов, то ли по конструированию музыкальных шкатулок. Сотрудники — точнее, сотрудницы — отдела предпочитали, однако, чтобы их называли не журналистами, не дай Бог, не критиками даже, но — музыковедами, еще лучше — культурологами, но это уж самые амбициозные. Причем ни одна из них в те времена, когда живы еще остаются иллюзии юности и люди готовятся к славным свершениям, ни к какому сочинительству, по всей вероятности, себя не готовила, во всяком случае, к газетному».

Свое подённое рабство в «Коммерсанте» выпускник СПбГУ Новокшонов рассматривал, как удачную возможность поменять судьбу после того, как его выбросили из науки. Мысли нового советского языкового Бога Шепилова о работе в главном государственном листке были иными:

«Всё было кончено. С тяжелым чувством принимался я за новое дело. У меня не было влечения к газетной работе. Я ушел добровольцем на фронт с научной работы. Считал её своим призванием. И мечтал снова вернуться в лоно Академии наук. У меня был задуман и начат ряд экономических исследований. И мне очень хотелось их завершить… Но долг есть долг. И я со всей добросовестностью принялся за налаживание дел в «Правде». Вскоре я представил на рассмотрение Президиума проект постановления ЦК о «Правде»: задачи, структуры, персональные назначения членов редколлегии и редакторов по отделам. Вопрос на Президиуме прошел как-то легко и быстро. Сталин хорошо выглядел и почему-то был очень весел: шутил, смеялся и был очень демократичен.

Поведение и вид Сталина показывают, что умирать он не собирался.

— Вот Шепилов говорил мне, что «Правду» трудно вести. Конечно, трудно. Я думал, что может назначить двух редакторов?

Здесь все шумно начали возражать:

— Нет, будет двоевластие… Порядка не будет… Спросить будет не с кого…

— Ну, я вижу, народ меня не поддерживает. Что ж, куда народ — туда и я.

Сталин вынул при этом изо рта трубку и мундштуком сделал движения вправо и влево, демонстрируя, что он готов идти за народом и туда, и сюда.

Смеялись все…

— Ну, давайте примем то, что написано в проекте: редактор — один, секретаря — два: один выпускает номер, другой готовит следующий. Как, тут не будет оппортунизма? Нет? Тогда приняли.

Так началась моя новая и, надо сказать, трудная жизнь. Прошло совсем немного времени, и вот однажды я сидел в своем рабочем кабинете в «Правде». Готовили очередной номер газеты на 6-е марта 1953 года.

Около 10 часов вечера зазвонил кремлевский телефон. Я взял трубку и услышал ту фразу, о которой уже говорил в начале:

— Товарищ Шепилов? Говорит Суслов. Только что скончался Сталин. Мы все на «ближней» даче. Приезжайте немедленно сюда. Свяжитесь с Чернухой и приезжайте возможно скорей…»

То, что тов. Сталин был убит, сегодня считается установленным.

Добро (Д)

Как и тов. Шепилов зимой 1952–53 годов, так и тов. Новокшонов через сорок лет с тяжелым чувством принимался за новое дело — исполнение обязанностей природного русского Императора. Лишь инстинкт самосохранения мешал забыть о случившемся назначении.

В русском языке слово император = царь, а вот, например, в английском два разных существительных: emperor и imperator. Так же было и до изменений бомбардира П. А. Романова, заменившего своей властью русского языкового бога (Κυρἲνος) слово царь на слово император.

В республиканском Риме звание император (imperator) присваивалось победоносному командующему непосредственно на поле битвы солдатами в случае, если в данном сражении гибло более тысячи неприятелей.

Император располагал правом жизни и смерти (imperium) — мог карать и миловать солдат. У меня не было влечения ни к должности царя, ни к власти полководца, к ним я давно перегорел, сыграв сотни сражений в оловянных солдатиков и сочувственно перечитав множество жизнеописаний различных вождей. Мне очень повезло приобрести властный опыт через одухотворяемых мной солдатиков; смерть оловянной или бумажной фигурки переносится легче, чем в кино или, тем более, смерть домашнего питомца, или, Боже упаси, родственника, друга или товарища, сотен и тысяч сограждан. В действительной жизни роль императора дается с меньшими удовольствиями, если, конечно, ее исполнитель ответственен и не является узурпатором, как на латинском языке именуется никчемный потребитель — usurpator.

В 1990 году я только поступил на кафедру классической филологии Ленгосуниверситета и полностью отдался учебе и научным исследованиям. Вдобавок я только что пережил крушение своей партии и государства, отчего все эти реконструкторские игры мутных цековцев вызывали у меня брезгливость. Когда у ГКЧП в 1991 году не получилось спасти СССР, я очень расстроился. Вернее, я был в бешенстве. Более всего меня злило то, что люди, которым по долгу службы было положено делать одно, делали все с точностью до наоборот.

Я недоумевал. Ведь, наверняка, все они служили в Советской Армии. Каждый из них принимал военную присягу. И каждый произносил такие слова: «Я клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

А эти взяли и предали. И я состою с ними в одной партии, в КПСС. Сознание отказывалось такое принимать. Совесть раскалывалась. Я не мог найти ничего подобного в человеческой истории.

Трещина между совестью и сознанием не была пустой. Она быстро стала наполняться тем самым презрением, о котором говорилось в тексте присяги. И когда стало совсем невыносимо, я принял решение, вспоминая о котором и сейчас улыбаюсь.

В общем, пришел я в консульство Китайской Народной Республики, что на Васильевском острове, вызвал клерка, и говорю: «Я хочу вступить в Коммунистическую партию Китая».

У клерка восточный разрез глаз превратился в базедову выпуклость.

«Чифо?» — переспросил он. Я повторил. Минут 20 он пытался взять в толк, что за сумасшедший с ним говорит, а когда пришел в себя, сунул мне лист бумаги и предложил написать.

Ну, я и написал. Написал, что тошно мне от предательства, что невмоготу от творящейся гадости. Что партию мою запретили ее же руководители, а я не понимаю мотивов их шевелений. Что страну разваливают те, кто должен беречь ее как собственное дитя… Короче, излил душу. А выводом написал прошение принять меня в компартию Китая, потому как в ней за такие вещи прилюдно расстреливают, а за попытку устроить в стране кавардак давят танками на площади Таньанмынь.

Клерк попросил меня зайти через неделю.

Я зашел. Принимал меня уже другой клерк. Поважнее прошлого. Он произнес речь о том, что разделяет мои чувства. А потом сказал, что принять меня в китайскую партию нельзя. Потому что нет у этой партии института иностранного членства.

На том и расстались.

Я рассказал эту историю своему учителю древнегреческого языка, ныне покойному Никите Виссарионовичу Шебалину. Он рассмеялся и ответил: «И правильно сделали, что не приняли. У них своих миллионы, зачем им наши то еще?»

Тут-то я и прозрел.

Сын профессора Московской консерватории и Народного артиста РСФСР, лауреата двух Сталинских премий первой степени (1943, 1947) Виссариона и внук преподавателя математики Омской гимназии Якова Васильевича Шебалина Никита был хорошим учителем.

Как сейчас помню сентябрь 1990 года. Первое занятие у группы студентов, зачисленных на I курс филологического факультета ЛГУ по кафедре Классической филологии. Предмет — древнегреческий язык. Занятие ведет Никита Виссарионович Шебалин.

Студенты рассаживаются в аудитории. Никита Виссарионович стоит у окна задумчивый и, выдержав паузу, говорит:

— Осень. Все простужены на факультете. А вот в Древней Греции простуда была редкостью. Почему?

Первокурсники замерли…

— Черт знает, почему древние греки не простужались?

Шебалин выдержал паузу и громко ответил, резко повернувшись к студентам:

— Да потому что чеснок постоянно ели! Жрали чеснок регулярно — потому и не простужались! Вот и вы ешьте чеснок! И не будете болеть простудой! Как древние греки будете здоровы. Как Платон, Аристотель и Ксенофонт!

Напряжение, присутствовавшее в первокурсниках, мгновенно исчезло. Ведь между студентами и Аристотелем с Платоном моментально возникла связь: чеснок. Вряд ли его вкус изменился за 2000 с лишком лет.

Приемы, которые применял Никита Виссарионович, чтобы убрать из студентов излишний трепет перед древнегреческим текстом были разнообразны. Вот еще один:

— Чем древние греки отличались от вас? — Вопрошал он.

Не получив ответ, объяснял:

— Ничем!

Надо признать, что столь простые педагогические приемы оказываются весьма действенными при обучении студентов умению разбора текстов. Ведь часто даже хорошо подготовленный в языке студент видит в тексте не то, что в нем есть. Студенту просто не приходит в голову мысль, что в веках прославленный автор может столь просто выражать свои мысли. Никита Виссарионович отменно умел выгонять из голов студентов порожденные их трепетом перед авторитетами бессмысленные образы.

На свой лад, просто, предметно, Шебалин доносил до учащихся необходимость ясности в работе с текстом. И неоднократно посмеивался над случаями, когда этой ясности не было. Шебалин был носителем традиции, о которой за два века до него хорошо написал Михаил Михайлович Сперанский: «Первое свойство слога, рассуждаемого вообще, есть ясность. Ничто не может извинить сочинителя, когда он пишет темно. Никто не может дать ему права мучить нас трудным сопряжением понятий. Каким бы слогом он не писал, бог доброго вкуса налагает на него непременяемый закон быть ясным… А посему хотеть писать собственно для того, чтобы нас не понимали, есть нелепость, превосходящая все меры нелепостей. Если вы сие делаете для того, чтоб вам удивлялись, сойдите с ума — вам еще больше будут удивляться».

Один случай, когда излишний трепет перед текстом, помноженный на недостаточное знание языка, может привести к «комическому эффекту» (смеху), врезался в память особенно.

По мнению Никиты Виссарионовича, бедой многих гробокопателей является недостаточное знание языков. Поэтому, кстати, Шебалин резко отрицательно относился к большевистской инновации, разделившей историко-филологический факультет Университета, на исторический и филологический. Шебалин на все лады вбивал в головы студентов любимую максиму своего учителя, Аристида Ивановича Доватура: «Историк без филологии витает в воздухе, филолог без истории прижат к земле».

Так вот, по рассказу Шебалина, гробокопатели откопали какие-то хоромы в Северном Причерноморье. Но им было непонятно, кому посвящен этот храм. Однако на одной из колонн, была найдена надпись: ΟΥΧΕΣΑ.

Вот как излагает рассказ Никиты Виссарионовича в своем блоге «Живого Журнала» гражданин Израиля Семен Крол, однокурсник автора, присутствовавший при этом:

«Вроде, среди олимпийских богов никакой Ухэсы нет. Да и вообще, нигде она не встречается. Поэтому, археологи решили, что нашли храм какой-то местной богини Ухэсы. Таврской, не иначе. Но мы ведь ничего не знаем про таврических местных богинь. Знаем только про ту богиню-девственницу, которой служила Ифигения, дочь Агамемнона, которую он принес в жертву, как известно, но богиня в последний момент подменила ее овечкой, а ее унесла в Тавриду и сделала своей жрицей. Мама Ифигении, Клитемнестра, тогда так обиделась на мужа, что, в его отсутствие завела себе любовника — его брата, а когда Агамемнон вернулся с троянской войны, зарубила его топором.

Этой богине-деве посвящали человеческие жертвоприношения. Когда Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, брат Ифигеннии, бежал в Крым от гнева Эринний, после того, как, в месть за отца убил мать, его вместе с его другом Пиладом привели к алтарю этой богини, и Ифигения чуть было не принесла в жертву своего брата.

До сих пор в Крыму, на мысе Фиолент, показывают развалины, где, по преданию, это все произошло…

Надо сказать, что имени Ухэса там на развалинах тоже не нашли. Но в принципе, не исключено, что ту «крови жаждущую богиню» звали Ухэсой. Почему бы и нет?

По этому поводу археологи сделали доклад в Эрмитаже. На доклад пришел Никита Шебалин. Когда доклад начался, Никита Виссарионович схватился за живот, потом упал под стол, а когда его достали оттуда, он объяснил, что ΟΥ ΧΕΣΑ значит по-гречески — «не отливать». Т.е., «не мочиться»».

Умение видеть текст и не вкладывать в него выдуманный наблюдателем, излишний экстралингвистический фактор, которым часто злоупотребляют отечественные стилисты, было характернейшей чертой стиля Шебалина. Поистине, удивительным для студентов стал разбор одной фразы из «Нового завета» («Евангелий»). Шебалин предложил порассуждать над сентенцией: Блаженны нищие духом (πτωχοὶ τῷ πνεύματι), ибо их есть Царство Небесное.

Сначала Никита Виссарионович жизнерадостно выслушал и прокомментировал все возможные толкования остроумно-глупого оксюморона «нищие духом», а затем предложил посмотреть на фразу без знаков препинания.

Не дождавшись от студентов толковых предложений, Никита Виссарионович сообщил:

— А ведь знаки препинания изобретение позднее. Кто поставил тут эту запятую? Почему бы не поставить ее после слова «нищие»? Почему бы не поменять интонацию при прочтении?

И показал студентам давно известную мутную фразу в совершенной ясности: Блаженны нищие, духом ибо их является Царство Небесное.

Излишне говорить о качестве, стиле, слоге, русского языка у Шебалина, если Никита Виссарионович так мог видеть интонацию в тексте мертвого языка. Возможно, что именно из-за своего прочтения христианских текстов, Шебалин довольно критично относился к христианству, религиям священных книг; иначе как долгогривыми он попов не называл.

Весьма критично относился Шебалин и к властям, выражая отношение свое иронично. Например, в таком рассказе:

— Пригласили меня как-то в КГБ. Предложили поехать шпионом в Латинскую Америку. Я удивился, говорю: языков не знаю, меня сразу разоблачат и схватят! Мне отвечают: как это не знаете? Вот же, написано в вашем личном деле: «знает латинский язык».

Трудно сказать, был ли подобный случай в действительности, но доподлинно известно, что Шебалин имел весьма неприятный опыт общения с органами госбезопасности. Но надо отметить в этом рассказе Шебалина его стилистический аспект и впечатляющую игру слов.

Еще Шебалин называл милиционеров «скифами», проводя аналогию с древними Афинами. И советовал некоторым студентам весьма полезное:

— Если увидите милиционера, обойдите его стороной.

Однажды в лихие 90-е Шебалин заметил, комментируя сообщения СМИ об убийствах, грабежах и насилиях:

— Знаете, кто лучший друг стекольщика? Хулиган. Вот если у стекольщика нет заказов, он дает хулигану пятак на водку, и заказы появляются. А в старые времена лучшими друзьями стоматологов были сахарозаводчики.

А вот как охарактеризовал в своей стилистической манере Никита Виссарионович члена КПСС А. А. Собчака, когда тот стал мэром:

— Теперь у города начнется новая жизнь. Бывал я с Анатолием Александровичем на картошке, знаю его. Образованнейший человек! Организатор! Стратег!

Стилистические простота и ясность во взглядах не только на текст, но и на саму жизнь людей сквозят и баснях Шебалина, получивших широкое хождение среди филологов-классиков. К примеру:

Мужик с профессором однажды подрался.

Кто ж победителем в сём споре оказался?

Ответ: профессор победил.

Мораль: сильней физически он был

Аристократичная простота была и стилем жизни Шебалина. Вот как он раскрыл своим студентам секрет своей стрижки под горшок в 1991 году:

— Совсем в парикмахерских сдурели! Такие деньги драть за обычную стрижку! Но меня не проведешь. Я кастрюлю надел, и все лишнее перед зеркалом обкорнал ножницами!

Жил Шебалин один в коммуналке на Фонтанке, напротив БДТ. Мебели минимум и много книг. Черно-белый дурно показывающий телевизор.

Интересно говорил Никита Виссарионович и о стиле, которого следует придерживаться в быту:

— Филологи-классики должны пить лучшее, что есть на сегодня. Это пролетарии пусть сивуху или портвейн пьют. Каберне пил мой учитель, Аристид Иванович Доватур, я пью. Ведь classicus означает принадлежность к первосортному, к первому разряду в обществе.

Вспомнилось, что Сталин предпочитал только вина «Цинандали» и «Телиани». Случалось, выпивал коньяк, а водкой просто не интересовался. С 1930 по 1953 год охрана видела его «в невесомости» всего дважды: на дне рождения С. М. Штеменко и на поминках А. А. Жданова.

Есть (Е)

По опыту своего друга студента-индолога знаю, что востоковеды питейной разборчивостью классиков не отличались. Имени его я уже и не помню. Фамилию вот помню — Букреев. А имя забыл. Все, и я в том числе, называли его Петрович. Уж не знаю почему.

Я познакомился с Петровичем на рабфаке Ленгосуниверситета в 1989 году. Рабфак — это созданный при тов. Сталине способ поступления в вузы, подготовительное отделение. Тех молодых людей, которые по разным причинам не смогли поступить в вуз после средней общеобразовательной школы, но уже доказали в армии или на производстве свое право быть гражданами СССР, брали по итогам общего собеседования на рабфак. Зачисленным за полгода помогали вспомнить забытую за годы службы или работы программу средней общеобразовательной школы. Выпускные экзамены рабфака приравнивались к вступительным в вуз, при котором тот действовал.

Петрович тоже поступил туда после армии. Служил он в ГДР в Осназе, где слушал эфир англо-американцев. Потому все на рабфаке удивились, когда Петрович решил идти в немецкую группу — ведь немецкий ему придется изучать с нуля. Удивились и забыли — кому-какое дело? На рабфаке ведь одна мысль у каждого — самому поступить. Для меня, например, это была седьмая попытка стать студентом. Потому-то я и не придал значение фразе, случайно услышанной в разговоре преподавателей рабфака:

— Этот Букреев — исключительный языковой талант.

На занятиях по другим предметам Петрович не конспектировал, а рисовал. График он был отменный. У меня до сих пор хранится его набросок шариковой ручкой. Подписан так: «Мученическая смерть аятоллы Хомейни». Изображен аятолла в чалме, лицо перекошено, кинжал в горле, откуда хлещет кровь. К чему он такое рисовал не знаю, но отмечу, что манера рисунка как у молодого Бердслея.

Немецкий он сдал великолепно. Впрочем, я не придал этому никакого значения — ведь и я, наконец, поступил.

Кафедры, студентами которых мы стали, в здании на Университетской набережной оказались рядом. Потому на первом курсе мы виделись постоянно. Бывало, выйду на перемену между парами, а тут и Петрович выходит. Ну и спрашиваю у него:

— Ну что, Петрович, как идет изучение индийской филологии с Владимиром Гансовичем Эрманом?

А он:

— Ах, все пустое, душа моя.

Посмеемся и бежим на занятия.

Уже на втором курсе мы стали видеться реже. Помню, правда, как-то раз он мне позвонил и говорит:

— Шон, у тебя самоучитель итальянского есть?

Я говорю:

— Зачем?

— Да, понимаешь, душа моя, мне тут халтуру предложили, итальянцев по городу водить, на работу через неделю, а у меня ни учебника, ни словаря.

Самоучителем я Петровича снабдил, а потом слышал, что эти итальянцы так влюбились в своего гида, что всячески соблазняли его уехать с ними в Италию. Ну, а девки итальянские, совсем от него голову потеряли и попами крутили перед ним так, что Чиччолина отдыхает. Расходы по переезду, понятное дело, брали на себя.

Так вот те, кто мне это рассказывал, по-чесноку, удивлялись:

— А он, дурак, отказался!

Я спросил у Петровича:

— Почему?

— Ах, — ответил он, — все пустое, душа моя!

Сколько я его помню, он всегда, и зимой и летом был одет так: одни и те же пиджак, рубашка, брюки на красном тренчике и армейские ботинки. Шапку никогда не носил. Тогда мне было это безразлично, а сейчас, когда сам познал, как это трудно — жить в нищете, я удивляюсь — как ему удавалось сохранять опрятность своего внешнего вида? Иной одежды у него просто не было. Однажды я предложил ему принести армейские ботинки поновее, но он отреагировал неадекватно:

— Не… Зачем?.. Все пустое, душа моя.

Как я понимаю, деньги он тратил только на алкоголь. Время свое проводил в пивнушке «Петрополь». Петрович меня как-то туда привел. Помню, что я чуть не задохнулся. Ну не могли выносить еще непрокуренные легкие спортсмена воздушной взвеси из дыма табака, кислой пивной отрыжки и вонючего душка недокопченой рыбы.

— Слушай, говорю, пошли лучше на Большом, на скамейке чекушку раздавим?

— А пошли, душа моя, — отвечал Петрович, тут все пустое.

Чем он питается — для всех было загадкой. Потом я спрашивал у наших общих знакомых, видел ли кто-нибудь Петровича за едой? Не видел никто.

Был я и в общаге на Васильевском, где жил Петрович — койка в пятиместном номере, тумбочка, и полка, на которой тексты и переводы «Ригведы», словари санскрита и хинди. Говорили, правда, что он постоянно приносил взятые у друзей словари и учебники других языков, месяц-другой читал их вечерами, а потом отдавал.

Еще ходили слухи, что Петрович любил шугать иностранцев. Вот, говорят, галдели как-то арабы на Дворцовой площади громко, а Петрович с ними поговорит по-ихнему, и они затихнут. Турок, азербайджанцев любил утишать, представителей других варварских племен. А при мне однажды таким глотлстопом с американскими варварами поговорил, что они моментально убрались от нас, выпивающих под тополями. Очистили императорский архитектурный вид, так сказать.

Странно, но пьяным я его не помню. Это для меня до сих пор загадка. Пьющим помню. А пианым — нет. И еще одна загадка — при такой жизни был он отличником. Сдавал все сессии и, говорят, с блеском.

Вскоре после октябрьской бойни 1993 года честных людей в Москве Петрович мне позвонил и попросил заехать к нему в общагу, забрать кое-какие мои книги. Я взял пузырь и приехал. Тут то я и узнал, что он решил бросить Университет и вернуться в родной Курск. Я расстроился, стал говорить, что это он зря, но Петрович отрезал:

— Все пустое, душа моя.

Потом мне рассказывали, что его решение было для кафедры абсолютно неожиданным. Он ходил в любимчиках, и профессора его отговаривали. Но он ушел, так и не объяснив своих мотивов. Вообще, он о себе мало говорил.

Так он и остался у меня в памяти, глядящий на меня трезвыми, холодными, голубыми глазами и говорящий:

— Здесь все умирает Димка… Все пустое, душа моя.

Несмотря на стремление коммунист Новокшонов не попал в число защитников Белого дома осенью 1993 года. Зато посидевшая с июня 1970 по февраль 1972 года в Казанской психиатрической больнице с диагнозом «вялотекущая шизофрения, параноидальное развитие личности» и поседевшая в 22 года москвичка В. И. Новодворская говорила о взрывах танковых снарядов в московском Белом Доме в октябре 1993-го: «Мы ловили каждый звук с наслаждением».

Ее единомышленник Булат, сын расстрелянного 4 августа 1937 года члена ЦК из грузин Ш. С. Окуджавы, рассказывал корреспонденту газеты «Подмосковные известия» 11 декабря 1993 года:

«Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было. И может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это заключительный акт. Поэтому на меня слишком удручающего впечатления это не произвело».

В 1993 году student of Hogwarts Гарри Поттер ходил в модный паб «Три метлы». У него была мантия-невидимка. В переименованном из Ленинграда в Санкт-Петербург городе студенты так не роскошествовали. Лучшее пить получалось не очень, мои друзья студенты пили то, что есть, и много, я был в числе первых юных синяков. Запомнились разбавленный спирт Royal и водка Black Death в жестяных банках. Водки запоминались по категориям — подешевле — Rasputin, McCormick, Finlandia, подороже — Smirnoff и Absolut. Русские названия водок вызывали недоверие — случаи отравлений до смерти были обычными. Пьянки до беспамятства сильно вредили мне, сказывалось отсутствиее волшебной накидки. Как я выжил в те годы — не помню.

На третьем курсе студент Новокшонов написал роман «Ход бараном», передающий настроения своего знакомца Митрофана Овцеводова:

— Денег этой самой образованностью я зарабатывать не научился, так хоть похвастаюсь. Да и что проку с образования? Все приятели мои побросавшие вовремя институты, или успевшие их закончить уже кто на BMW, а кто и на Мерседесах разъезжают. А самые, на мой взгляд, талантливые на Жигулях — есть в этом какая-то закономерность. Я же выпал из жизни этой, еще туда не попав. На первом курсе учась, услышал я от старика-профессора одну фразу, которая мне жизнь всю и исковеркала. Он на занятии древнегреческим языком отвлекся от аористов, вернее, его, умудренного, отвлек студентик один вопросом утвердительным: «Дескать, как хорошо, что все желающие теперь, хоть и за деньги, но могут чему хотят научиться». Так профессор ему, а вернее всем присутствующим сказал: «Друзья мои, обучение за деньги, это, — говорит, — симония, а симония, — это посвящение за деньги в священнический сан».

И как он это сказал, я про аугменты слушать уже не мог. Ведь всего за час до того, сидел я на занятии по санскриту, и переводил учебный текст из грамматики Бюлера. Точно не вспомню, но смысл текста такой:

«Когда Калиюга, то есть железный век достигнет силы, и будет предстоять гибель мира, закон погибнет. Отпав от правильного образа жизни, многие брамины бросят Веды и будут совершать запретные дела. Они будут продавать запрещенные товары, будут есть несъедобное, и будут пить то, что нельзя пить. Другие, ослепленные жадностью и озабоченные исключительно наживой, будут приносить жертвы для женщин и шудр, их посвящать, обучать их ведам и объяснять закон. Вместе с шудрами они будут жить, шудрам служить, будут есть еду шудр, шудрам будут давать своих дочерей, и будут жениться на дочерях шудр. А шудры, набравшись гордости, займут место дважды рожденных, будут давать приказания браминам, решать тяжбы и властвовать над землею. Роды воинов, правившие ранее согласно с законом, станут бессильными и постепенно погибнут. Таким образом, возникнет ужасное смешение каст, дикие варвары появятся на Западе, Востоке и Юге. Сила их возрастет. Они нападут на арийцев. Они победят. Дома и дворцы сожгут огнем, старых и молодых убьют, жен их и детей уведут связанными. Так земля станет необитаемой». А ведь мы при Калиюге живем. Это ведь факт научный.

В трезвости жить очень трудно и тягостно. От болячек, связанных с употреблением спиртовых ядов, меня спасало крепкое здоровье, подаренное отцом и родительницей-матерью, укрепленное разными упражнениями и срочной службой в Вооруженных Силах СССР.

Крушение СССР быстро сказалось на жизни его бывших граждан. Капитал всё больше давил труд, труженикам жилось тяжелее с каждым годом, барыги и мошенники быстро засоряли высшие сословия общества. Появились стаи беспризорников, и к 30 годам я понял, что у меня было счастливое детство.

Взрослые, сколько себя помню, всегда старались научить чему-нибудь. Причем совершенно бесплатно. Мне было пять лет, а на Днепре в секции юнг меня учили грести и ставить парус на яле. Соседи учили энтомологии — до сих пор я уверенно расправляю чешуекрылых — хоть коллекцию собирай. В астрономическом кружке бородатый астроном научил меня собирать из подручных средств рефракторы и рефлекторы и рассчитывать солнечную активность по числу Вольфа.

В Ленинграде физкультурник учил мальчишек метать ножи, топоры и шорикены. Хорошо учил. В изостудии научили рисовать. В секции «охоты на лис» — ориентироваться на местности, пеленговать и собирать радиоприемники. В Озерках — обращаться с аквалангом и нырять с острогой. В литературном — писать рассказы. В военно-историческом — разбираться в униформах и оружии всех стран и народов, обезвреживать мины и пользоваться лопатой. Там же — гравировать, отливать и раскрашивать оловянных солдатиков, распевать строевые песни и окапываться. В туристическом кружке научили жить в лесу с одним ножом.

Мне и моим сверстникам все было интересно. Все новое увлекало нас. После появления статьи в Уголовном кодексе, предусматривающей ответственность за преподавание карате, я с одноклассником Борькой Ершовым будто в знак протеста бросил заниматься дзюдо и стал разучивать новый вид борьбы.

Ну, разве не увлекают загадочные для подростка японские понятия: йоко тоби гири или уширо маваши? Разве не интересно уметь крутить нунчаки и жонглировать тонфу?

Всему нас учили бесплатно, и не понемногу или как-нибудь, а на совесть. Например, я понял несколько простых истин благодаря астрономии. Собственно, меня в детстве не астрономия привлекала. Просто космонавтом стать хотел. Ну и увлекся астрономией — надо же знать, что-то о местах, куда потом лететь придется.

В советское время литературы по астрономии выпускалось много, и оттого траты на нее довольно сильно били по родительскому бюджету. Тут и «Астрономический ежегодник» купить, и книжку Шкловского «Вселенная, жизнь, разум», и опусы Амбарцумяна, Зигеля — было много хороших авторов, которые умели писать для молодежи. Так я понял первую истину — денег всегда не хватает.

Я зачитывался сочинениями астрофизиков К. Сагана и Н. Козырева, изучал в городской библиотеке журнал Sky and Teleskope. Из-за журнала этого, кстати, впервые столкнулся с диссидентами. Помню, выхожу из здания Финляндского вокзала, куда приехал после тренировки по ориентированию в Карельских лесах, иду, а ко мне какой-то очкарик подскакивает и спрашивает:

— Западными журналами не интересуетесь?

— Интересуюсь, — говорю. — Есть у вас Sky and Teleskope, Jane’s или International Defense Review?

— Нет, — отвечает он растерянно, — вот Playboy есть, Hustler…

Так я понял вторую истину — не все можно купить за деньги.

Однажды обсуждали с учителем проблемы создания антигравитационного двигателя, я возьми и ляпни в подростковой запальчивости:

— Вот я прочел тут в книге «Повелители огненных стрел» 1964 года издания, что в лабораториях США уже смогли уменьшить вес материальных объектов на 30%. Обгоняют нас американцы?

Учитель в ответ раскрыл мне еще одну истину:

— Не всему, что пишется, можно верить.

Еще тот учитель раскрыл мне тайну русской души таким рассказом:

— Вот возьмем радиотелескоп Академии наук (РАТАН–600). Хороший телескоп, cамый большой в мире, мог бы и с американским «Аресибо» потягаться. Но вот беда. Зеркала посадили на выпуклые заклепки — от того 10% отражающей поверхности потеряно. Все у нас так…

А еще из-за астрономии понял я, что мужчины и женщины разные. Бывало, заведешь в пионерлагере с девчонкой разговор о важности Допплеровского эффекта, Хаббловского смещения или эфира для критики теории относительности, так она сначала нос будет воротить, а потом назовет дураком и смоется.

А потом у меня зрение ухудшилось, и я понял, что космонавтом мне не стать — очкариков-то не берут в космонавты. И интерес к астрономии от того потерял. Но зато понял еще одну истину — все в нашей жизни взаимосвязано.

Загадки женской непонятливости пробудили во мне любопытство к языкам. Впрочем, вру, читать я научился в шесть лет. А в 18, как было заведено еще в Древнем Риме, меня, гражданина СССР забрили в Вооруженные Силы.

Служба в Советской Армии, как и в Древнеримской, была обязательным буддийским монастырским послушанием для граждан, желающих связать свою жизнь со службой государству, — уголовников в армию не брали. Срочную я служил в подразделении 12 Главного Управления Минобороны СССР.

Все ядерные боеприпасы Советского Союза — под контролем 12-го Главного Управления Министерства обороны СССР (12 ГУ МО). Этому Главному Управлению подчинялись Объекты «С». Каждый Объект «С» — это ядерный арсенал, который занимается премкой, охраной, транспортировкой, хранением, техническим обслуживанием ядерных боевых частей и их подготовкой к боевому применению. Объекты «С» хранили ядерные боеприпасы для всех видов Вооруженных Сил, для всех носителей ядерного оружия, независимо от их принадлежности и подчинения.

Объекты «С» подчинялись только Верховному главнокомандующему. Только по его приказу они передавали ядерные боеприпасы в ПТРБ.

ПТРБ — это подвижная ракетно-техническая база, подвижный арсенал. ПТРБ — это войсковая часть, которая занимается приемом, проверкой, хранением, техническим обслуживанием, транспортировкой и стыковкой головных частей.

Замполит в моей 2-ой автороте — старший лейтенант и коммунист Сергей Романович Паламаровский — был офицер необыкновенный. Почти все остальные офицеры в казарму как на работу ходили, а этот будто жил в роте. Ничего от него скрыться не могло, и до всего ему было дело. И воспитатель был феноменальный. Помню, принес Паламаровский на политзанятие журнал «Зарубежное военное обозрение», где напечатаны были нормативы физкультурные для штатовских зеленых беретов. При всех перевел ихние меры в наши — и мы поразились. Дохляки какие-то оказались береты супостата — все эти нормативы мы на треть перекрывали. А когда еще Артем Боровик свои заметки опубликовал, как он у штатников служил, тогда я убежден стал, что американская армия это типа военно-спортивного лагеря для нашего юношества. Виданное ли дело, чтобы солдатам давали свежевыжатые соки, чтобы солдаты меню себе выбирали, а самое главное — чтобы в одной казарме с мужиками и бабы непонятливые ночевали?

Появившаяся еще до школы страсть к чтению не оставила меня и в Вооруженных Силах СССР. В школе, помню, привлекла мое внимание изданная для юношества в 70-годы «Книга о языке» Франклина Фолсома. Красивая такая, с картинками. Прочитал я ее и заинтересовался языками. Поначалу всё алфавиты разучивал. Слова всякие. А потом в школе начали преподавать украинский и английский.

Преподавали, как я сейчас понимаю, плохо. Или может и хорошо, только в армии я все равно выученное забыл. Зачем английский солдату в режимной части? Особиста пугать? Одно, правда, не выветрилось. Вбили в голову в школе намертво фонетическую транскрипцию.

(Луиза Павловна Котелкова вдолбила. Фантастическая женщина была. Никогда нас, гопников, не ругала. Даже не обижалась, когда Витька с Пашкой на ее уроках потаенно в очко в карты резались. А меня это обижало. Потому я дрался и старался запомнить, эту гребанную транскрипцию. И запомнил-таки. Затвердил.)

Транскрипция осталась. И в армии помню, киргиз рядовой Барамбаев диктовал мне слова своего родного языка. До сих пор тетрадка с лексикой дома валяется. Забыл, правда и его теперь.

А потом был филфак Ленгосуниверситета. Вот тут-то я и разгулялся. Что только не учил. По программе были у нас древнегреческий, латынь, английский и немецкий.

Хорошо учили. Но вот парадокс. Немецкий я уже забыл, хоть и имел пятерку. А по-английскому имел четверку, но через пень-колоду еще могу объясняться. Думаю оттого, что английский все-таки на слуху, а по-немецки так практики у меня и не вышло.

А еще прослушал я курс санскрита у профессора Эрмана. А еще были от Дьяконова и Каплан аккадский, шумерский, угаритский, иврит, арабский у Шумовского, хеттский у Герценберга. От Кнорозова языки Юкатана. Ради интереса проштудировал нымыланскую грамматику, нивхскую, и даже редкую грамматику алеуто-лисьевского языка священника Вениаминова.

Осилил самоучитель итальянского, испанского и чешского. Но вот беда. Никогда я не общался с живым чехом или итальянцем. А оттого и эти языки выветрились из головы.

Подступался я и к корейскому, и к новогреческому и даже пол-учебника древнеегипетского осилил. Интересно все это было — даже сейчас приятно вспоминать.

Пока студентом был — подрабатывал, и в жадности своей деньги только на книги тратил. И библиотеку собрал — не у всякого академика такая есть. А потом все закончилось.

Слава Богу, хоть диплом дали филолога-классика, вышибая со службы на кафедре ставшего Санкт-Петербургским университета. Пришлось подражать Горацию и поступать в писцы, литературные рабы. Жрать-то надо. В конце 1995 года по воле случая и внучки советского писателя (совписа) Сергея Смирнова Авдотьи (Дуни) я попал в Издательский дом «Коммерсантъ», где шесть лет правил тексты за журналистами. Есть такая профессия — рерайтер, он же — редактор, он же — старший писец.

Дед Дуни, член ВКПб с 1946 года Смирнов воскресил военнослужащих, до последнего сражавшихся в отрезанной крепости Брест на Буге и долго числившихся пропавшими без вести.

В «Коммерсанте» -то я все языки кроме русского и забыл. Хотя польза от увлечения юности была. Помню, написал один журналист такое: «реструктуризация преференций экспортеров-резидентов». Я не понял, зову его: «Объясни-ка, брателло, что такое «преференция»?

«Это специальный язык такой. Олигархический. Я его понимаю, а ты оставь так», — отвечает. «Не, кабан, — говорю. Непроханже. Ты по-русски залабай мне, что значит слово «преференция». А он: «Это не переводится».

Пришлось слегка поумничать: «Видишь ли, praeferentio, это от латинского глагола ferre (нести) да с префиксом prae (впереди). Короче, получается, что это „преимущество“ по-русски? Ну или „предпочтение“, типа. Так?»

Автор помычал и замолчал. А потом я ему тем же манером всю фразу перевел. Он покраснел и попросил ее из текста убрать. Чтоб не посчитали его за поклонника красно-коричневых.

Много я там умников из грязнокровок и полукровок насмотрелся. Известные сейчас писатели. У одного Суворов Альпы захватывал в 1812 году. Другой «башлыков одевал в есаулы». Еще одна «инсталлировала импрессионизм в быдловатый социум». Другая выпускница кафедры искусствоведения СПбГУ обозвала глагол «пердеть» матерным. Пришлось вступиться за древний индоевропейский глагол, и сообщить ей, что по-древнегречески он perdomai, на санскрите perdati, и даже на языке итальянцев, которые ей статьи о русской культуре заказывают — в виде perdere сохранился. Ну, да Бог с ними, кариатидами щелкоперства.

И хоть кроме русского я сейчас другие языки разумию плохо, в голове моей все же осталось вбитое в университете правило: «Тот, кто ясно мыслит, тот и выражается ясно». Понял я старика Платона, который, когда ему один знакомый сына привел способности дитяти оценить, просто попросил юнца заговорить.

Тошнит меня от опусов нынешних, что на плаву, инженеров человеческих душ.

Ну, да ладно.

Я к чему клоню. Одна из древнейших русских берестяных грамот — школьная рукопись. Там нацарапано: «Один дурак писал, другой дурак читал». А потому совет мой, тебе, читатель. Если не понимаешь, ты, что написано, то и не читай. Потому как автор или сам не понимает, что он тебе сказать пытается, или сознательно туманом своих словес смог в твою голову нагоняет.

Живѣте (Ж)

Понимать речь других, особенно мертвых и инородцев, дело весьма непростое. Этому надо учиться. Изучение других племен и языков как захватывающее путешествие вроде полетов в железяке вокруг Земного шара, но намного более дешевое. Впрочем, и то, и другое — туризм, удовольствие вообще недешевое. А я турист потомственный — мой отец — император в хорошем смысле этого слова — , закончив школу в дремучей Вятке, сразу же отправился в мировое турне. Поначалу несколько лет отдыхал в Прибалтике, а затем провел продолжительный тур по Германии.

В начале 60-х годов хотел поехать отдохнуть в Индонезию, но тамошний туроператор обанкротился, и пришлось опять отдыхать в Европе: Польша, Германия, Чехословакия.

В 80-х годах папа с интересом изучал быт и этнографию народов Северной Африки. Любопытство и азарт потом вышли ему боком. Уже вернувшись, загорелый и отдохнувший он выслушал недовольное бурчание своего турагента в генеральском звании: «Самовольщик ты, Новокшонов, зачем в Чад и Судан ездил?»

Брат поначалу тоже увлекался заграничными турами. Провел несколько лет в туре по Германии, где, кстати, родился мой племянник. Однако потом отдал предпочтение внутреннему туризму — страна ведь большая, есть что посмотреть.

Несколько лет брат изучал быт монголов в Бурятии. В тамошней туристической Мекке — Гусиноозерске, познакомился, между прочим, с впоследствии прославившимся туристом полковником Будановым. Буданов работал тургидом в полку туристов-танкистов.

— Ну, как он тебе тогда? — спросил я брата.

— Ничего, нормальный мужик, — ответил мне брат турист.

Любопытный тур брат совершил в Чечню, где отдыхал полгода. Отдых отметили — за образцово показательное поведение наградили орденом.

В РФ, созданной из трупа СССР, туризм изменился кардинально. Раньше за поездки платили туристам, а теперь вот приходится им самим все оплачивать.

Тот туризм тоже был массовым. Это я понял, познакомившись с руководителем одной из крупнейших раньше туристических компаний Валентином Варенниковым. После беседы он подарил мне свои воспоминания — семь томов. Так вот Валентин Иванович за свою жизнь отдохнул в Сирии, Эфиопии, Афганистане, Германии, Анголе, Чернобыле, Заполярье и еще многих очень экзотических местах. Сейчас Варенников — пенсионер и возглавляет ассоциацию особенно отличившихся русских туристов.

Сам я готовился стать хорошим туристом с детства. Вместе с родителями отдыхал в Германии, Польше, на Украине. Люблю я отдых на природе — в вятских или тамбовских лесах, например. Еще в школе облазил с рюкзаком всю Карелию, а через полтора года после ее окончания, чтобы отдохнуть от десяти лет учебы, сразу отправился в двухгодичное турне на юг России. Помню, после того как я вернулся из тура, мне долго не выдавали загранпаспорт. Отказывали, не объясняя причин. До сих пор ума не могу приложить — почему?

После развала СССР паспорт дали, но то уже другое время настало — туризм изменился кардинально. На последнем курсе СПбГУ я работал редактором в рекламном агентстве «СПН-Гранат». Так вот помню, как его начальник, молодой еще парень, ругался: «Они там оборзели в этой Чухляндии? Допрыгаются! Пошлю к ним группу туристов!»

В ту группу я не попал. Бортовой журнал авиапредприятия «Пулково» сдавать надо было. Но туризм я люблю. Немало поездил и стольких впечатлений набрался! И думаю, что это у меня в крови — ведь еще дедушки туристами были. Участвовали они в массовом туре в Восточную Европу. Один даже ухитрился три года (1942–1945 года) отдыхать в одном из туристических лагерей в Германии. Да и деды дедов на Вятке — тоже ведь туристы. То ли из Новгорода приехали с ушкуйным туром, то ли из Скандинавии.

В сущности, все мы — туристы на этой Земле. Туристический отдых — вся наша жизнь, даже с каждым годом становящаяся все бессмысленнее и беднее после смерти СССР. На боль не может быть ответа, безответную боль топила водка. Общеизвестно, что синька — зло.

На рождественских каникулах 1993 года Гарри Поттер с друзьями тоже боролся со злом. Как известно, после того как гиппогриф Клювокрыл поранил одного нерадивого студента, глава Комиссии по обезвреживанию опасных существ Министерства магии вынесла животному смертный приговор, но друзья поклялись помочь хозяину золотой скотины Хагриду при обжаловании этого решения. Дж. Роулинг посвятила истории спасения диковинного зверя книжку «Гарри Поттер и узник Азкабана», где описала дементоров — охранников тюрьмы для волшебников — Азкабан.

С приходом к власти Волдеморта и благодаря ему, дементоры оставили Азкабан. Известно, что у них нет глаз, они живут во тьме и гнили, принося уныние и смерть, высасывая душу из всего живого, питаясь радостью и счастьем, оставляя взамен боязнь и уныние. Изгнать дементора может Патронус, вызванный заклинанием Expecto Patronum. При приближении дементора человек испытывает холод, а также необъяснимые приступы страха и отчаянья. В Петербурге 1993 года зима тоже была холодной:

29 января, 23. 35. От метро добираюсь споро, широким армейским шагом. Иду вдоль ларей и темп приходиться сбросить — льда вокруг, как на катке Медео. Скольжу и напеваю на придуманный самим собой мотив катрен из Нострадамуса:

Любовь может стать божеством и болезнью…

Но есть ли согласие церкви на брак?

Венец для великого держат над бездной,

Для бритых голов он гонитель и враг.

Выскользнув из-за неработающих ларьков, я оказался на тротуаре, который был похож скорее на беговую дорожку конькобежцев, чем на тропу обывателей. Ступив на нее, я сохранял еще скорость с которой перемещался в пространстве до этого, и потому, не почувствовав твердой опоры под ногой, балансирую на другой и, не удержавшись, с костным хрустом падаю.

Лежу себе в тиши ночной на спине и думаю, глядя на ночное звездное небо: «Поспать бы». Свет электрических фонарей, редкие окна, горящие желтым светом и мерцающие вдалеке кибитки лотошников придавали открывшемуся мне вдруг пейзажу сказочную таинственность, и, если бы не холод, который начал пробиваться сквозь мои ленвестовские полусапоги, — точно бы заснул пьяненький на убаюкивающем морозе.

Тишина, лишь ветер да ток электрический посвистывают в замерзших проводах. Вдруг хрип, а за ним голоса доносятся:

— Пустите меня!

— Сосальник закрой, коза, со мной поедешь.

— Пустите!

— Ты чо, на печень свою тянешь?

— Затем какое-то шуршание, похожее на грубые пинки под овечий зад.

Беседа меня заинтересовала. Я, упершись в непонятного происхождения лед тротуара руками, поднимаюсь, и, осознав себя стоящим на ногах, иду на голоса, которые раздавались за угловой коробкой ларька. Выхожу и вижу весьма своеобразную картину.

Въехав правыми колесами на тротуар, стоит темно-синий красавец BMW. Правая дверь открыта. Вокруг ни души, лишь здоровенный парнище в лоснящейся на морозе и свете электрическом кожанке, ухватив правой рукой блондинку (чьи роскошные волосы я чуть не принял за лисью шапку) раза в два меньше его в длину и в три в ширину, волокет ее в машину. При этом отборной матерщиной самец доказывает девахе необходимость ее поездки с ним, а девчушка нежным своим голосочком умоляет ее отпустить.

Картина явно пришлась мне не по душе. Терпеть не могу, когда женщин насилуют, а ситуация сказалась мне ясной — без десяти минут 117 статья УК РФ.

— Эй! Орел! — кричу я, подходя ближе, — Отпусти девчонку то! — Парнище, не отпуская красотку, с похвальной быстротой оборачивается ко мне, и смотрит, причем взгляд его, как я сразу осознал, ничего сладкого мне не сулит.

Ему упругому, сытому и крупному, уже привыкшему вызывать у окружающих сограждан-неудачников чувство собственной неполноценности, я, по-видимому, в своем гопницком офицерском ватнике от Советской Армии и полусапогах на молнии, в которые были заправлены латаные-перелатаные джинсы, представлялся ошибкой природы, а мое пошатывание, скорее всего, напомнило ему тех спившихся, выброшенных на обочину жизни субъектов, от которых если и можно чего-то ждать, то только вони и занудства.

Ему, сунувшему руку в карман, в котором, судя по размерам оттопыренности, был ствол с глушителем, я представлялся досадной случайностью, комаром, мешающим сладко вздремнуть.

Уверен, ему и в голову не пришло, что сейчас он уже представляет для меня интерес лишь как кусок высокоорганизованного мяса, способного производить какие-то телодвижения, могущие лишь помешать ему достигнуть непродолжительной, но качественной потери сознания. То, что рука его оказалась в кармане, было в данной ситуации глупо прежде всего для него, так как применять пушку, хоть и с глушаком, но прямо на улице мирного города против еле стоящего на ногах дешевки-пролетария могут лишь субъекты с абсолютно съехавшей крышей.

Последняя мысль родилась в моей голове в момент, когда бычок, — а окрестил я его именно так — вытащил свою граблю из кармашка и явил на свет божий ствол. Это был ПМ — 810 граммовая машинка, плюющая пулями по 6,1 грамма. Глушитель на ПМ я видел впервые, потому ничего подумать о его роли в работе пистолета Макарова не мог. С расстояния чуть более полутора метров, а именно на таком расстоянии я оказался в это время, в случае, если это чучело нажмет на спуск и попадет (я остро почувствовал, как холодна металлическая оправа на моих очках) — у меня нет никаких шансов. Даже ранение с такого расстояния будет означать полный отруб. В сказки о том, что в пьяном состоянии даже превращенный в решето человек может творить чудеса, я никогда не верил, тем более, что влитый в меня алкоголь не был наркомовскими ста граммами, а предательская слабость внизу живота была была весьма ощутима. Впрочем, ни в коем случае нельзя забивать голову подобной ерундой в столь ответственный момент, ведь от физиологического страха недалеко и до вполне сознательной трусости, а трусость в момент пребывания на чьей-то мушке всегда грозит оставить без головы.

Итак, я намеренно делаю неловкий шаг и падаю, издав булькающее: «Ётеть!» Падение мое не вызвало у юноши приступа хохота, но явно его расслабило. Возможно, он и не собирался палить в меня из пистолета, а достал его лишь для того, чтобы произвести на меня или, скорее всего, на женщину им нападаемую, впечатление. Явное презрение ко мне как к противнику, отразилось на его личике толстом, наглом и безвольном.

Упав, я вспомнил все, что знал о макаровском пистолете. Огонь из пистолета наиболее эффективен на расстоянии до 50 м — явно мой случай. Убойная сила пули сохраняется до 350 м — туда же. Вес пистолета с магазином без патронов — 730 г — не ко мне. Вес пистолета с магазином снаряженным восемью патронами — 810 г — зачем это сейчас?

Длина пистолета — 161 мм. Высота пистолета — 126,75 мм. Длина ствола — 93 мм. Калибр ствола — 9 мм. Число нарезов — 4. Емкость магазина — 8 патронов. Вес патрона — 10 г. Вес пули — 6,1 г. Длина патрона — 25 мм. Боевая скорострельность — 30 выстрелов в минуту. Начальная скорость полета пули — 315 м/сек. — А это куда сунуть?

Короче, все эти сведения вряд ли были сейчас для меня полезными, тем более что мой оппонент, подержав ствол в нерешительности еще несколько секунд в руке, а затем вернул его таки на прежнее место, в карман.

— Вот и славненько, — решил я, с явным облегчением наблюдая, как из кожаного кармана вылезла уже пустая ладошка молодчика.

Решил я одно, произнес же вслух совсем другое: «Отпусти девчонку-то, чего к ней привязался», — говоря это нарочито трусоватым, то есть миролюбивым, тоном, вставая, слегка вжав голову в плечи и ожидая пинка или толчка от своего окончательно дезориентированного противника.

Надо сказать, что опьянение опять дало себя знать, так что я ощутил не только легкость, но и очередной приступ желания промочить горло чем-нибудь покрепче.

Движение молодца я не пропустил, и все произошло прямо как некогда в прошлом. Его правая рука резво полетела в сторону моего левого уха, но попала мне прямо в ладошку.

Он, видимо, всю свою жизнь собирался только других бить, а вот выносить удары даже не мечтал — ох уж эта созревшая в постперестроечные времена молодежь. Найти среди его заготовленных для оплеухи пальцев мизинец и сломать его получилось до обидного просто. Здесь я, наконец взглянув ему в глаза на весьма покривившемся лице, понял — у противника непродолжительный болевой шок. Со стороны, наверное, все происшедшее было похоже на получение неумным ребенком ожога от раскаленной газовой горелки, которую тот из любопытства решил потрогать. Правда, в роли горелки выступила моя голова, и этот факт (а также наличие у врага огнестрельного оружия) заставил меня — в который, блин, раз — забыть правило, ежедневно всплывающее в голове моей, но почему-то не тогда, когда нужно: «Сначала надо подумать, а потом уже делать».

Направляя его болью сломанного пальца, заставляю присесть и повернуться ко мне левым боком, сам же заскальзываю за спину противника. Схватив голову нового русского за подбородок свободной рукой, бросаю мизинец, и, зафиксировав другой рукой его затылок, тряхнув, рывком ломаю шею. Не знаю почему, но даже вопрос «зачем» не возник в моей запорошенной алкоголем голове.

Шея хрустнула, как сухая ветка, и тело в моих руках сразу обмякло. Отпускаю его. Падает под ноги. Что ж, как говорил Коба: «Был человек, и нет человека».

Поворачиваю голову к машине, где, (когда она успела туда забраться? Ведь не хотела же!) расплющив нос о стекло, наблюдала за происходящим красотка. Чувствую себя Ильей Муромцем, освободившим царевну из лап злюки Змея Горыныча. Однако странное дело. Восхищения в глазах царевны не наблюдаю. Принимая ее ужас за шлейф благодарных чувств, перехватываю бесчувственное тело за подмышки и впихиваю не без труда на водительское сидение. Сажусь за соседнее и перевожу слегка подгулявшее дыхание. На торпеде с приборами замечаю пачку Marlboro, достаю сигарету и прикуриваю, а пачку засовываю в карман. Затянувшись пару раз обращаюсь назад и спрашиваю у красавицы:

— Как тебя зовут?

— Сережа, — отвечает она, причем интонация ее ответа явно неутвердительна.

Однако не успел я обдумать еще сказанное ей, как она продолжила:

— Сережа, что ты сделал с Сережей?!

Тут-то до меня и дошло все. Будь проклята благородность со всеми прекрасными порывами души взятая вместе! Сказал же классик: «Души прекрасные порывы!»

Неужели я — осел — ввязался в семейную разборку? Реакция девицы, которую я уже начинал ненавидеть не оставляла никаких сомнений — ввязался. Через минуту у нее должна была случиться настоящая истерика, и единственное, что препятствовало тому, был ужас, испытываемый ей от всего увиденного минутой раньше.

Итак, я совершил убийство, умышленное как, возможно, скажут в суде, где, попади я туда, мне откровенно заломят вышак — в том, что, судясь с BMW проиграет студент, я не сомневался ничуть. Передо мной, вернее — за спиной моей, сидела свидетельница убийства собственного любимого, такая ни за что не простит — уверен.

Сматываться надо. Да так, чтобы следов не оставить. Так, чтобы и в голову никому не пришло: кто красавца модно одетого замочил. Протрезвел и похолодел я от мысли, что мне делать щас предстоит. Гадина я все-таки, ой, гадина.

Сунув руку в карман не успевшего еще остынуть жмурика, незаметно для парализованной от страха девицы достаю ствол, а ей (навязался я им на голову) говорю: «Тише. Видишь, обознался я. Сейчас уйду. Сознание Сережа твой потерял, очнется через пять минут». Сам же пистолет ощупываю. Не ошибался я — ПМ, причем с предохранителя снят, а глушитель странный — невиданный мной даже в музее Артиллерийском. Раздумывать о происхождении его некогда было. Зашипел я:

— Голову наклони, нельзя тебе лицо мое видеть.

Покорная попалась — взяла и наклонила. Тут теряться никак нельзя было. Схватил ее за волосы, наклонил голову к коленям и, нащупав ложбинку на затылке, упер в нее ствол, и, отпустив… эх, изумительной красоты локоны ея, выстрелил.

Глушитель был замечательный, и выстрела я почти не услышал. Возможно, тому и другая причина была. Только здесь замечаю, что приемник в машине включен. Негромко, однако весьма слышимо по «Европе плюс» крутили песенку Криса Де Бурга Lady In Bed.

Нравится мне эта песня, но времени слушать не было, как не было его и на оценку возникшего после моих действий сюрреалистического полотна в салоне автомобиля. Тем не менее я нашел в себе силы внимательно осмотреть полик и найти гильзу и прошедшую навылет сплющенную пулю. Заворачиваю ее в свой не первой свежести носовой платок и кладу в карман.

Ставлю Макарова на предохранитель, засовываю в специальный кармашек в своем военном ватнике, надо же, там даже вытяжной ремешок остался еще — мама не отрезала. Теперь пальчики. Восстанавливаю в памяти все места, которых касался и обрабатываю их найденным в боковом кармане куртки убитого платочком с вышивкой (голубки, черт бы их побрал!). Из остальных изымаю документы и бумажник — пригодится, да и сыщикам на пару часов жизнь усложнит. Оглядываюсь. Метрах в двухстах прохаживается одинокая парочка. Все вроде.

Открываю даже не захлопнутую до сих пор дверь, еще раз оглядываюсь и делаю бросок от освещенной внутренним светом машины к чернеющим метрах в десяти ларям. Проскальзываю между ними, накрошив на лед табачку от Marlboro. Теперь домой, да так, чтобы ни одна живая душа не увидела.

В еще не отключившемся от происшедшего мозгу мелькает глупая мысль ребёнка из японского фильма «Убийца сёгуна»: «Как я хотел бы, чтобы все было по-иному. Но ведь мое желание — это всего лишь желание».

Земля (З)

Конечно, не просто ходить незаметно по широко раскинувшемуся микрорайону новостроек, но все-таки ночью это делать проще, чем днем, особенно если о чистоте одежды не думать. Так что добираюсь без приключений, вполне уверенный, что по следу меня не возьмут. Остались две ниточки: случайные свидетели и следы мои, но здесь я не мог сделать больше того, что уже сделал. «Молись, Митра», — говорил я сам себе и молился, каясь исступленно и искренне, ибо хоть и слаб я на гадости от глупости, но этот дебилизм все рекорды побил.

Молитва молитвой, а жить-то надо. Едва согревшись в квартире, рассмотрел взятое из машины. В бумажнике оказалось 300 долларов и немерянное количество денег в рублях. Столько я не держал в руках давно. Жить будем хорошо. Отложив документы и деньги, сжигаю все, что может гореть в пепельнице, а сам бумажник обжигаю до неузнаваемости и вместе с пулей и гильзой запихиваю в ведро, предварительно уложив в начавшую подванивать коробку из-под пельменей, которая там же и находилась.

Выхожу из квартиры к мусоропроводу и сбрасываю, чтобы дворник отправил все это на помойку после 6 утра. Произвожу неполную разборку пистолета. Номер на нем срезан — это хорошо. Чищу ствол и на всякий случай сразу пишу расписку о добровольной сдаче случайно найденного ствола и датирую завтрашним числом — 30 января. Глушитель оказался весьма интересным. Работа не фабричная, ручная, но такого качества, что можно от восхищения только головой покачать. На заказ что ли ваяли его?

Думать об этом я не стал. Устал. Прячу оружие в один из сапог, в котором я еще до армии ходил, отчего вида он крайне непотребного, и спать ложусь.

Слово урок в древнерусском языке означало плату за украденную или испорченную вещь, или за убитого холопа. Урка — ученый, расплатившийся за проступок.

В те годы перед сном я часто перечитывал самиздатовскую лекцию еще одного своего учителя, урки Л. Н. Гумилева, освоившего терминологический аппарат и семантику жанрового дискурса русских узников в Норильлаге и написавшего на Таймыре в 1939 г. лекцию «История отпадения Нидерландов от Испании»:

«В 1565 году по всей Голландии пошла параша, что папа — антихрист. Голландцы начали шипеть на папу и раскурочивать монастыри, римская курия, обиженная за пахана, подначила испанское правительство. Испанцы стали качать права — нахально тащили голландцев на исповедь: (совали за святых чурки с глазами). Отказчиков сажали в кандей на трехсотку, отрицаловку пускали налево. По всей стране пошли шмоны и стук. Спешно стряпали липу. (Гадильники ломились от случайной хевры. В проповедях свистели об аде и рае, в домах стоял жуткий звон). Граф Эгмонд на пару с графом Горном попали в неприятное, их по запарке замели, пришили дело и дали вышку.

Тогда работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер. Его поддержали гёзы (урки, одетые в третий срок). Мадридская малина послала своим наместником герцога Альбу. Альба был тот герцог! Когда он прихлял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гезов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне. Альба был правильный полководец. Солдаты его гужевались от пуза, в обозе шло тридцать тысяч шалашовок. (На этапах он тянул резину, наступал без показухи и туфты, а если приходилось канать, так всё от лордов до попок вкалывали до отупления. На Альбу пахали епископы и князья, в ставке шестерили графья и генералы, а кто махлевал, тот загинался. Он самых высоких в кодле брал на оттяжку, принцев имел за штопорил, графинь держал за простячек. В подвалах, где враги на пытках давали дуба, всю дорогу давил ливер и щерился во всё хавало. На лярв он не падал, с послами чернуху не раскидывал, пленных заваливал начистяк, чтоб полный порядок).

Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все знали, что герцог в законе и лапу не берёт. Но кто-то стукнул в Мадрид, что он скурвился и закосил казённую монету. Альбу замели в кортесы на общие работы. А вместо него нарисовались Александр Фарнези и Маргарита Пармская — (два раззолоченных штымпа), рядовые придурки испанской короны.

В это время в Англии погорела Мария Стюард. Машке сунули липовый букет и пустили на луну. Доходяга Филипп II послал на Англию непобедимую Армаду (но здорово фраернулся. Гранды-нарядчики филонили, поздно вывели Армаду на развод, на Армаде не хватило пороху и баланды. Капитаны заначили пайку на берегу, спустили барыгам военное барахлишко, одели матросов в локш, а ксивы выправили на первый срок, чтобы не записали промота. Княжеские сынки заряжали туфту, срабатывали мастырку, чтоб не переть наружу). В Бискайском море Армаду драла пурга. Матросы по трое суток не кимарили, перед боем не покиряли. Английский адмирал из сук Стефенс и знаменитый порчак Френсис Дрей разложили армаду, как бог черепаху. Половина испанцев натянула на плечи деревянный бушлат, оставшиеся подорвали в ховиру.

Голланды (обратно зашуровались) и вусмерть покатились, когда дотыркали про Армаду, испанцы лепили от фонаря про победу, но им не посветило — ссученных становилось всё меньше, чесноки шерудили рогами. Голландцы восстали по новой, а Маргарита Пармская и Александр Фарназе смылись во фландрию, где народ клал на Лютера.

Так владычество испанцев в Голландии накрылось мокрой пиздой».

Впервые я услышал фамилию Гумилёв в 1980 году. Я учился тогда в пятом классе обычной советской школы города Ленинграда. А все прогрессивное человечество праздновало 600-летие Куликовской битвы. Говорили, что вроде по указу председателя Президиума Верховного Совета СССР и генерального секретаря Политбюро ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева даже медаль выпустили «Участнику Куликовской битвы», которая давала право на покупку колбасы без очереди.

Но я отвлекся. Итак, у метро Удельная в ларьке «Академкниги» купил я две книги: Михаила Горелика и Юлия Худякова. Посвящены они были доспехам и вооружению кочевых народов. Прочел я их и загорелся.

До того-то я думал, что древнерусские витязи закованные в броню героически пали в драке с одетыми в шкуры кочевниками, которым числа не было. А тут, два уважаемых ученых человека объяснили мне, что у монголов была самая тяжеловооруженная конница на то время, так что раскатали они Киевские княжества вполне по объективным причинам. Впрочем, и Китай раскатали, и Хорезмшахов, ну а всяких западных варваров типа германцев и венгров им сам Бог велел отдубасить.

Увлекло это меня — весь энтузиазмом запылал. Наворовал в школе олова, мама принесла гипса, и сел я солдатиков делать очередную серию.

Как делаются оловянные солдатики по Нюрнбергскому стандарту — все знают. Из гипса изготавливаются две симметричные пластины. Потом на них гравируется фигурка, ну а затем в этой форме отливается игрушка. Форма выдерживает 10–20 отливок.

Наделал я тогда корпус Субудая — фигурок 300, и княжескую дружину — человечков 100, ну и мирных в лаптях, чтобы рвы заполнять при штурмах — тоже около сотни.

С этой бандой оловянных фигурок я все монгольское завоевание и разыгрывал у себя в комнате. Городищ естественно понастроил, даже Золотые ворота Владимира замастырил из кубиков, жести и папье-маше. Орудий стенобитных, камнеметов китайского образца само собой. Полное погружение в реалии. Куда там современным компьютерным играм.

Вот в таком энтузиастическом переживании событий XIII века и попалась мне книга Владимира Чивилихина «Память», вышедшая сразу в двух «Роман-газетах».

«Память» я проглотил за сутки. Из книги этой я и узнал, что есть такой фашиствующий ученый Лев Николаевич Гумилев, который извращает и искажает историю России.

Так в детскую память и вбился негатив на фамилию Гумилев, благо детскому уху вятского паренька фамилия «Гумилев» по восприятию мало отличалась от «Бронштейн» или «Троцкий».

Второй раз фамилию Гумилев я услышал уже после школы. Я тогда слесарем механосборочных работ на заводе «Пирометр» НПО «Электроавтоматика» работал. Послали от 8-го цеха меня, новоиспеченного кандидата в члены КПСС, на курсы пропагандистов при Петроградском райкоме КПСС. Там-то на лекции офицера и коммуниста А. З. Романенко о классовой сущности сионизма я познакомился с офицером и членом ВЛКСМ Николаем Перумовым. Его послали эти лекции отсиживать от Ленинградского HИИ особо чистых биопрепаратов, из которого директор с фамилией Пасечник на запад сбежал и сдал супостату, Иуда, нашу программу создания эффективного биологического оружия.

От Коли я много интересного узнал про отечественную генетику и биологию. Про Толкиена, конечно, послушал. Помимо того, узнал я, что Коля любит поэзию, и что любимый поэт его — Гумилев.

— Это фашиствующий фальсификатор истории, что ли? — спросил я.

Коля посмотрел на меня как на чумного. Потом задумался и ответил:

— Нет. Это его папа. А мама его — Анна Ахматова.

Потом Коля прочел мне наизусть «Дракона», «Память», «Рабочего»… Много чего прочел, он Николая Степановича всего на память знает.

В общем, Колин авторитет, авторитет Ахматовой и обаяние стихов отца заставили меня задуматься: «А с чего это я о человеке сужу по Чивилихину только?» Одно мнение против трех, однако.

С тех пор я Львом Гумилевым заинтересовался и стал откладывать в голове все, что о нем читал или слышал. Помню вот такой пассаж из убитого не так давно русского писателя Балашова: «Изучали бы историю по Гумилеву, давно бы уже дурью перестали маяться».

С подачи Ника Перумова я прочел «Этногенез и биосфера Земли». Прочел и не понял: «И чего тут Чивилихина задело?» Вроде все складно.

Когда же мне удалось на семинар Льва Николаевича попасть, где он как про своих знакомых рассказывал про разных Жужей и Жужаней, мое недоверие сменилось на абсолютный восторг.

«Вот каким должен быть настоящий ученый!» — решил я и пошел служить в армию.

В армии я, конечно, выучил почти все стихи Николая Степановича наизусть, ну а все, что писал в журналах его сын, мне друзья присылали. Тексты эти я как откровение воспринимал.

И до такой степени я наинспирялся в своем почитании Льва Николаевича, что попросил девушку свою, Аню Суворову, выяснить домашний адрес Гумилева. Она выяснила и прислала.

И написал я Льву Николаевичу письмо примерно следующего содержания: «Дескать, пишет вам солдат Новокшонов, который вас начитался и истину просек. А раз так, решил он креститься, а вас просит быть его крестным папой».

Смех смехом, но через две недели, стоя в наряде дежурным по роте получаю ответ:

«Дело хорошее, Дмитрий Евгеньевич. Покрещу. Будете в отпуске или демобилизуетесь — звоните». И номер телефона квартиры на Большой Московской тут же.

Уже потом, учась на филфаке Ленгосуниверситета, обратил я внимание на странную вещь. Люди, общение с которыми мне было неприятно, Гумилева или ненавидели, или подсмеивались над ним. А так как таких людей было большинство, помалкивал я. И оттого тоже пользу приобрел — научился молчать, и осознал Псалом о том, что «блажен муж, иже не ходит»…

Однажды в 1992 году, придя на кафедру, я узнал от Александра Иосифовича Зайцева, что Лев Николаевич в больнице, и что очень плох. Тут мне что-то не по себе стало. Александр Иосифович тоже явно переживал и на лицо посерел. И сказал, как сейчас помню:

— Помоги ему Зевс.

Забухал я тогда. Впрочем, а что еще можно было сделать?

А потом Лев Николаевич умер.

Потом был скандал с похоронами. Александр Невзоров, помню, какие-то движухи по телеку делал, но я в апатии был. Просто пил, не забывая, что пьющее тело не только исполняет обязанности на должности студента кафедры классической филологии, переименованного из бывшего Императорского, Ленинградского госуниверситета, но и назначено ЦК на должность природного русского Императора.

Зѣло (Ѕ)

Главной обязанностью наместника Бога на земле Русской — природного русского Императора (царя и Верховного главнокомандующего) — являлось попечение Великоросского языка. Ведь язык воспроизводит действительность. Это следует понимать буквально: действительность производится заново при посредничестве языка. Тот, кто говорит, своей речью воскрешает событие и свой связанный с ним опыт. Тот, кто слушает, воспринимает сначала речь, а через нее и воспроизводимое событие.

Борьбу с несловенскими словами в русской речи начала еще Екатерина II, урождённая Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстской, Sophie Auguste Friederike von Anhalt-Zerbst-Dornburg. В армии их изводили князь Г. А. Потемкин-Таврический и граф А. В. Суворов-Рымникский. Тот и другой знали древние и новые языки, это знание помогало им. Недостаточное знание русского языка не означает непонимания простых русских понятий. «Узнав об одном генерале, что тот не умеет писать по-русски, Александр Васильевич отозвался:

— Стыдно! Но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски!»

Русский император был главным смотрящим за чистотой русского языка. Гонитель Суворова, сын Екатерины Павел, своим указом его императорского величества, государя и самодержца всероссийского об улучшении русского языка, отменил слово обозрение, взамен повелено было употреблять осмотрение. Вместо слова врач надлежало употреблять только лекарь. Стража менялась на караул, отряд на деташемент. Вместо граждане повелено было употреблять жители или обыватели. Вместо отечество — государство. И уж совсем безо всякой замены изымалось из употребления слово общество. «Этого слова совсем не писать», — говорилось в высочайшем указе.

Особые оценщики, обычно бывшие преподавателями императорских университетов, подчинялись играющему роль языкового Бога императору. (Русское цензор и нем. Zensor происходят от латинского cēnsor, оценщик. В Древнем Риме так именовали должностное лицо, ведавшее оценкой имущества граждан, следившее за поступлением налогов и за общественной нравственностью.)

Среди цензоров прославился классический филолог и тайный советник Ф. И. Тютчев, который в 1848 г. не разрешил распространять в России манифест коммунистической партии на русском языке, заявив, что «кому надо, прочтут и на немецком». В итоге этот Призыв на русский язык удовлетворительно не переведён и сегодня.

Императорский цензор Ф. Ф. Вигель происходил по отцу от шведского эстонца, а по матери — из дворянского рода первого пензенского воеводы Ивана Лебедева. Его знакомец А. С. Пушкин уже ощущал расщепление коренных языковых понятий:

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад

Богом русского языка перед крахом Российской Империи был полковник Н. А. Романов. «Царь не терпел употребления иностранных слов. По желанию государя князь Путятин принес список названий родни по-русски, даже весьма отдаленной, по которому тут же царь экзаменовал и нас. Никто не знал весьма многих, что очень радовало детей.

— Русский язык так богат, — сказал царь, — что позволяет во всех случаях заменить иностранные выражения русскими. Ни одно слово неславянского происхождения не должно было бы уродовать нашего языка.

Я тогда же сказал Его Величеству, что он, вероятно, заметил, как я их избегаю во всеподданнейших докладах.

— Верится мне, — ответил царь, — что и другим ведомствам удалось внушить эту привычку. Я подчеркиваю красным карандашом все иностранные слова в докладах. Только министерство иностранных дел совершенно не поддается воздействию и продолжает быть неисправимым.

Тут я назвал слово, не имеющее русского эквивалента:

— Как же передать «принципиально»?

— Действительно, — сказал царь, подумав, — не нахожу подходящего слова.

Равноценный перевод наречия «принципиально»: по совести, по понятиям. Латинское слово принцып живо без изменений в русском языке. Раньше слово princeps обозначало первую голову, первого солдата, ефрейтора, государя, начиная с Гая Октавиана Фурина-Августа, им именовались императоры Рима.

— Случайно, Ваше Величество, я знаю слово по-сербски, которое его заменяет, а именно «зачельно», что означает мысль за челом.

Государь заметил, что при первой возможности учредит при Академии наук комиссию для постепенной разработки русского словаря наподобие французского академического». К сожалению, русские не получили такого словаря. Превратности судьбы: до сих пор самым надежным толковым словарем живого великорусского наречия является труд В. И. Даля, а общепризнанным этимологическим словарем русского языка — толковник М. Р. Фасмера.

Даль и Фасмер — германцы по происхождению — их отношение к России и СССР было различным. Отец Владимира Даля был придворным библиотекарем императрицы Екатерины II. Обрусевший датский классик Йохан (Иоганн) Кристиан Даль знал немецкий, английский, французский, русский, идиш, латынь, греческий и древнееврейский языки, богословие и медицину.

Выпускник классической гимназии Карла Мая Макс Юлиус Фридрих Фасмер происходил из семьи немца купчины в Петербурге. Учился в Санкт-Петербургском университете у И. А. Бодуэна де Куртенэ и А. А. Шахматова. 1937–1941 — выступал с лекциями в Софии, Будапеште, Бухаресте и Хельсинки. В 1938–1939 годах приглашённым профессором читал лекции в Колумбийском университете. Именно после этой поездки Фасмер начал работать над составлением словарных статей для этимологического словаря русского языка. К службе этого классика в Славянском институте Берлинского университета Фридриха-Вильгельма власти Рейха замечаний не имели.

Началось очередное Смутное время, сходное с Гражданской войной в Риме — Перестройка. «Язык — не только средство передачи мысли. Он прежде всего — орудие мышления». Русский язык получил тяжелейший удар иностранным языковым мусором, что исказило восприятие действительности русскими детьми и привело к потере молодежью и взрослыми чувства реальности в мышлении (речи).

Реальность не равна действительности. Слово реальность происходит от персидского наименования денег — риал, — давшего английские слова real и royal, а также русское — рыло, — и обозначает материальность. Чтобы не рехнуться при исполнении обязанностей языкового оценщика (цензора) и исполнять эту обязанность надлежащим образом мне пришлось многому научиться на кафедре классической филологии.

Римские плохо разбирались в инородцах и чурках. Именно для изучения их и были созданы при императорах подразделения классиков. Прикрытием для деятельности (дхармы) классиков служили обязанности сигнальщиков и писцов. До сих пор писарей при перемещениях рот и батальонов ставят флажковыми, а ночью они фонарь на марше тащат.

Мне предлагали стать писарем на срочной. Толковый у нас был начштаба майор Воробьев (из кантонистов). Но я прикинулся валенком, отказался, поэтому флажковым или фонарным, как козёл при баранах, не ходил никогда. Писарем взяли моего ленинградского корешка Дениса Сенченка, он хоть и еврей, но не стал уклоняться от службы гражданина СССР. На боевом посту писаря рядовой Сенченок заменил дембеля ефрейтора Шубу, призванного, кажется, из Луганска.

Подразделения классиков были созданы после I-ой Пунической войны, когда стал ясен грандиозный просчет операторов боевых действий. Они почти сто лет не могли сообразить, что воюют не с одним городом пней — Карфагеном, а со всем миром.

Однако эти знания в построенном на обломках СССР государстве РФ оказались невостребованными.

Сейчас русскоязычные речевые и языковые личности изучаются следователями и психотерапевтами, дознавателями и психологами, прокурорами и лингвистами. Все они изучали советскую психологию, которая родилась в совсем не научной речевой борьбе. Помню, как корчуя пни в 1986 году на шести сотках в Трубниковом бору Ленинградской области, я объяснял своему учителю и дядьке Коле разницу между словами совесть и сознание. Вот, собаки, псы — являются животными, скотиной. Психологи считают, что у скотины нет совести, но для них очевидно, что животные обладают сознанием. В ряде европейских языков — в греческом, латинском, французском, итальянском, испанском — «сознание» и «совесть» — одно понятие, в русском — два (сознание = совесть). Слово «совесть» возводят к очень древнему переводу новозаветного греческого συνείδεσις. Слово сознание появляется в начале XIX в., как калька с латинского conscientia. Только по-русски можно представить «бессовестное сознание» и «бессознательную совесть».

Это расщепление единого на два похоже на расщепленность пар «император-царь» и «язык-речь», хотя еще и не так заметно при сопоставлении «языкатой речи» и «речистого языка». В том, что слово сознание вытеснило из русской речи слово совесть, особенно велика заслуга советских психологов, психиатров, психотерапевтов и психолингвистов. Одновременно из языка ученых исчезло слово душевнобольной.

Считая исследуемых ими людей очень умными животными с сознанием, русскоязычные урки не могли обходиться без особого вида речи, фени, создавшей новояз, понимание которого стало означать знание их учения и ремесла. К примеру, как и в прошлом, современные врачи не называют страдания больных понятными им словами.

Обманчиво название наследников советских психиатров, психотерапевтов и психологов, из которого можно сделать неверный вывод, что они изучают и лечат душу больных, слово ψυχή-псюхѐ в греческом языке значит душа. Сегодня лишь очень редкий психиатр, психотерапевт или психолог признает, или даже допустит существование сущности под названием душа. Для большинства из них человек есть разумное животное, обладающее сознанием. Каждый из них точно знает, что главным отличием этого животного от других является речь. По-русски о таких шутят: с кем поведешься, от того и забеременеешь, или скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты.

Ветеринары душ не учли важной особенности тел русских. Почти каждое русское тело носит в себе не менее двух сущностей с древним и очень древним именами. Наряду с сущностью, поименованной древнегреческим, скандинавским или славянским именем (Евгений, Николай, Димитрий, Игорь, Георгий и т. д.), в русском теле скрывается нечто, чье имя звучит со времён Древнего Рима (Женя, Коля, Митя, Гога-Гаган, Юра).

Этого не знал классический филолог и большевик В. И. Ленин, когда использовал свою мысль (речь) как оружие массового поражения (ОМП); однако он сразу увидел последствия его применения, назвав впрыскиваемый этим ОМП в совесть (сознание) русских вирус (лат. virus, яд) и порождаемую им болезнь революционной (перевернутой) фразой. В 1918 г. Вова Ульянов опубликовал заметку «О революционной фразе»:

«Когда я на одном партийном собрании сказал, что революционная фраза о революционной войне может погубить нашу революцию, меня упрекали за резкость полемики. Но бывают моменты, обязывающие поставить вопрос в упор и назвать вещи их настоящим именем, под угрозой причинения непоправимого зла и партии и революции.

Революционная фраза чаще всего бывает болезнью революционных партий при таких обстоятельствах, когда эти партии прямо или косвенно осуществляют связь, соединение, сплетение пролетарских и мелкобуржуазных элементов и когда ход революционных событий показывает крупные и быстрые изломы. Революционная фраза есть повторение революционных лозунгов без учета объективных обстоятельств, при данном изломе событий, при данном положении вещей, имеющих место. Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие, — почвы под ними нет, — вот суть революционной фразы».

Революционная — значит переворачивающая, ставящая с ног на голову, полярно меняющая миропорядок. После крушения Российской Империи и убийства ее природного Императора, малочисленную русскую интеллигенцию в значительной части заместили исследователи так называемых гуманитарных наук, для которых русский язык не был языком детства. Перевернутые революционные слова — фразы — могут переворачивать действительность, когда их количество способно дать новое качество. Русский речевой мир сейчас находится в точке невесомости.

В борьбе с живым языком великороссов и его носителями родились и окрепли советская психология, а затем порожденная ею психолингвистика и множество других ученых ремёсел; лингвистика заменила языкознание, юриспруденция подменила правоведение, из русских психологии и философии выросли их советские тезки.

Все эти ремесла состоят из двух противоположностей, как если бы существовало учение, состоящее из химии и алхимии, астрологии и астрономии, причем научная составляющая в них со дня создания стремительно уменьшалась и к началу XXI в. приблизилась к «психологическому минимуму». К примеру, психолингвистика настолько же далека от первой из наук на планете Земля — классической филологии, насколько классическая филология далека от советской психологии, похоронившей свою русскую предшественницу.

Революционные фразёры так описывают роды советской психологии: «Психология искусства» была написана Выготским в годы становления советской психологической науки. Это было время, когда еще шли бои с открыто идеалистической психологией, господствовавшей в главном научно-психологическом центре — в психологическом институте Московского университета, которым руководил проф. Г. И. Челпанов. В этих боях, шедших под знаменем перестройки научной психологии на основе марксизма, происходила широкая консолидация прогрессивно настроенных психологов и представителей смежных областей знания.

Когда после Второго психоневрологического съезда в январе 1924 г. руководство психологическим институтом перешло к проф. К. И. Корнилову, в институт пришли новые люди. Многие из них только начинали свой путь в психологии; к их числу принадлежал и Выготский, которому в то время было двадцать восемь лет. Заняв скромную должность младшего научного сотрудника (тогда говорили: сотрудника 2-го разряда), Выготский буквально с первых дней своего пребывания в институте развил поразительную энергию: он выступает с множеством докладов и в институте, и в других научных учреждениях Москвы, читает лекции студентам, развертывает с небольшой группой молодых психологов экспериментальную работу и очень много пишет».

Революционная фраза «за боями под знаменем перестройки» скрывает злую и невежливую травлю (троллинг) малограмотными выскочками из ВКПб честного старого интеллигента, выпускника мариупольской гимназии и историко-филологического факультета Новороссийского университета в Одессе Г. И. Челпанова, знавшего греческий и латинский языки. Защищая русского языкового Бога, он стал одним из первых врагов, побежденных юными московскими хунвейбинами-психологами, но совсем не последним из числа сведенных в могилу стражей и богов русского языка. Спасать русских классических филологов от поголовного уничтожения пришлось лично тов. Сталину.

«Человек энциклопедических знаний, знаменитый профессор, исследователь ранга И. П. Павлова, В. М. Бехтерева и других его современников, автор известных книг по психологии и философии („Мозг и душа“, „Введение в философию“, „Психология и школа“, „Введение в экспериментальную психологию“, „Очерки психологии“, учебники по психологии и логике и др.), Челпанов в послереволюционные годы подвергся критике как сторонник идеализма, что впоследствии привело к отставке и отстранению от возможности заниматься научной и образовательной деятельностью. На протяжении 50 лет после смерти его имя было в СССР подвергнуто незаслуженному забвению, а труды не переиздавались (за исключением единичной публикации и то в сокращенном виде его учебника логики в 1946 г. — как гласит молва, по рекомендации Сталина)».

Коммунисты идеалисты В. И. Ульянов-Ленин и И. В. Джугашвили-Сталин изучали поведение толпы, опираясь на исследование лекаря француза Г. Лебона. В современном учебнике «социальной [общественной] психологии» русским студенческим массам о случившемся с Челпановым рассказано так: «Для судьбы социальной психологии особое значение имела точка зрения Г. И. Челпанова, который, защищая позиции идеалистической психологии, предложил разделить психологию на две части: социальную и собственно психологию. Социальная психология, по его мнению, должна разрабатываться в рамках марксизма, а собственно психология должна остаться эмпирической наукой, не зависимой от мировоззрения вообще и от марксизма в частности… Хотя отпор точке зрения Челпанова и был сделан достаточно решительно, ключевые методологические проблемы социальной психологии не были решены. Стремясь противостоять идеалистическому подходу, исследователи сплошь и рядом оказывались в плену позитивистской философии, конкретным и специфическим проявлением которой является механицизм. Кроме того, не было четкости и относительно предмета социальной психологии: по существу, были смешаны две проблемы, или два различных понимания предмета социальной психологии».

Действительность не была красиво бредова, но была по-житейски убийственна. В 1928–1929 гг. Г. И. Челпанова не избирают в члены Всесоюзной академии наук, а в 1930 г. отчисляют из Государственной академии художественных наук (ГАХН). В 1933 г. умирает его дочь Татьяна (1898–1933), а в 1935 г. 10-летняя внучка Марина (дочь сына Александра). В 1935 г. по сфабрикованному делу о немецко-русском словаре расстрелян его сын Александр (1895–1935). Челпанов умер в 1936 году; московская школа русской психологии пресеклась.

Началась история советской психологии, породившей психолингвистику и похоронившей не только русскую психологию, но и все так называемые гуманитарные науки на русском языке.

Собственными мыслящими на языке великороссов философами СССР никогда не обзаведется, а число мыслителей, владеющих великоросским и классическими языками, будет уменьшаться среди имеющихся с каждым новым поколением. Латинский, древнегреческий и русский языки совфилософам (совфилам) заменит революционный советский новояз. Язык совфилов РФ за редким исключением лишь похож на русский, как был похож на латынь греческий язык или на германский идиш. Ныне словарное ядро советского философского жаргона (франц. jargon, феня, тайный язык) составлено из англообразных новых слов с греколатинскими корнями.

Русскоязычному читателю читать такие совфилские труды очень сложно. Сократ из сочинений Платона и Ксенофонта говорит языком мужиков на базаре; греческое слово категория, обозначавшее лавку с определенным видом товара, для советских и современных философов приобрело значение «мудреного понятия», мудрóты. Торговые объявления, однако, зазывания, реклама (лат. re + clamo, кричу) были обычны и в древности. Категория (лат. рrаеdicamenta) — это вывеска, бренд — англ. brand — клеймо, марка над торговой лавкой, вроде «Вина, воды» или «Скобяные изделия».

Совфильская языковая феня легла и в основание юриспруденции, заменившей русское правоведение. Нынешние юристы создали собственный язык, утвердив его законом Росфедерации. В 2005 г. его оценил московский языковед Л. Скворцов: «Федеральный закон «О государственном языке РФ» оставляет желать лучшего. При использовании языка как государственного запрещается употреблять заимствованное слово в случае, если у него есть «аналог» в русском языке. «Авторы текста закона сами нарушили… и дух и букву ими же сформулированного требования, поскольку у слова «аналог» есть полноценные русские синонимы: соответствие, сходство, замена».

Правовед В. И. Ульянов-Ленин для определения русских использовал слово держиморды. Множество пришедших к власти в Российской Империи вслед за Лениным начальников относились к языку держиморд со страхом и враждебно, большинство из них знало язык русских плохо. Однако — кто был ничем, тот стал всем. Более тысячи лет строилась общественная пирамида у славян, народа, в начале которого было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. К концу XX века расклад для славян сменился: слово осталось в начале, но стало у ЦК, который за полвека превратил его в трёп — дискурс.

В словаре В. И. Даля имя действия «бредить» кроме значения «бессвязно говорить» имеет еще несколько смыслов: грезить (в горячке), молоть вздор по доброй воле, городить чепуху, врать. Чтобы избавиться от чар революционного и ученого бреда, необходимо вернуться к источнику путаницы и прояснить некоторые частности из прошлого древнеримского и русского (словенского) языков, чем и занимаются филологи-классики, диплом которого я получил в 1995 году.

Иже (И)

Л. С. Выготский, пережив в октябре 1931 года смерть отца, умер в июне 1934 года от туберкулёза. За полгода до смерти, весной 1933 года Выготский примет гостя — к нему приедет из США (через Японию) в Москву соплеменник К. Ц. Левин. Этот демобилизованный после ранения из германской армии еврей учился в Берлинском университете под руководством К. Штумпфа.

В августе 1933 года после прихода к власти вождя Национал-социалистической немецкой рабочей партии (Роднообщинной германской рабочей партии) А. Гитлера, Левин эмигрировал в США, где, по предложению Э. Триста из Тавистокского института, в 1947 году участвовал в создании научного журнала «Человеческие отношения» (Human Relations).

Тавистокский институт был учрежден в конце Первой Мировой под патронажем Жоржа (Георга) Кентского в Тавистокской клинике под руководством бригадного генерала Дж. Р. Риса в качестве центра психологической войны Intelligence Service и Королевской фамилии.

Вместе с Левиным Германию тогда покинули все основатели Франкфуртской школы в Институте социальных исследований при Университете Франкфурта-на-Майне. Институт был закрыт 13 Марта 1933 года и представители школы выехали через Женеву и Париж в Колумбийский университет США. Франкфуртская школа, как и круг Выготского, сложилась на волне увлеченности «социалистическими и фрейдистскими идеями».

Франкфуртцы вывезли с собой архив К. Маркса и Ф. Энгельса. С 1958 по 1959 годы в Колумбийском университете будет стажироваться будущий «архитектор перестройки» перестройки и советский языковой Бог А. Н. Яковлев. Ранее этот инструктор ЦК КПСС поступит в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где поучился в аспирантуре на кафедре международного коммунистического и рабочего движения. Ярославец Яковлев был учеником рязанца Б. Н. Пономарёва в 1948–1955 гг. — первого заместителя заведующего, с 1955 по 1986 год — бессменного заведующего Отделом по связям с иностранными коммунистическими партиями — Международным отделом ЦК КПСС. Член ЦК Пономарев был в числе лиц, определявших внешнюю политику СССР. Он крайне плохо относился к попыткам Брежнева восстановить, хотя бы частично, доброе имя Сталина.

Германист и член КПСС А. А. Леонтьев, сын ученика и соратника коммуниста Л. С. Выготского, заметил по-русски, что «термин „психолингвистика“ не слишком благозвучен». Его можно понять и как «языкознание психов», благозвучнее выглядит слово лингвопсихистика. Изобретателем этого слова Леонтьев называет американского психолога Н. Х. Пронко, якобы употребившего его в своей статье в 1946 г.

Звонкое слово вспомнили на межуниверситетском семинаре (посеве, рассаде, от лат. semen, семя, от sero) в городе Блумингтоне, штат Индиана, летом 1953 г. сразу после смерти коммуниста И. В. Сталина. Сын совпсихолога, совфила и коммуниста А. Н. Леонтьева филолог германист А. А. Леонтьев рассказывает об этом посеве как очевидец. Он видит развитие психолингвистики, не как историю поиска истины, а как летопись религиозной секты (благочестивого учения). Да и выглядит этот посев как сходка заговорщиков или шайки, собравшейся бомбить не утративших совесть ученых и простолюдинов:

«Участники семинара были тогда совсем молодыми, и, в сущности, вся их научная биография сложилась под знаком лета 1953 г. (5 марта 1953 г. умер И. В. Сталин.) Семинар продолжался два месяца. В результате этой двухмесячной беседы удалось прийти к некоторому соглашению относительно теоретических основ психолингвистических исследований и путей дальнейшей разработки соответствующих проблем… После 1954 г. психолингвистика развивалась весьма неровно и, можно сказать, пережила значительные потрясения. Главная угроза психолингвистике в ее „традиционном“ обличье исходила от группы молодых психологов и лингвистов, вдохновителем которых явился, с одной стороны, Дж. Миллер, прославившийся своей книгой „Язык и коммуникация“, с другой — Ноэм Хомский, дебютировавший в 1955 г. диссертацией о трансформационном анализе, а в 1957 г. выпустивший в гаагском издательстве Mouton свою первую большую книгу „Синтаксические структуры“. В результате создалось два параллельных, причем враждующих, психолингвистических направления. Новое опиралось уже не на дескриптивизм в его классической форме, а на трансформационную лингвистику, не на бихевиоризм осгудовского толка, в сущности, представляющий человека как пассивный накопитель внешней информации, а на более современные течения в психологии, делающие упор на тезисы о целостности речевой (и вообще психической) организации человека и об активности организма по отношению к окружающей среде».

Одним из наиболее распространенных термитов-терминов (терминаторов) у советских лингвопсихов является словечко дискурс. Член-корреспондент АН СССР (с 15 декабря 1990 года) и лингвистка Н. Д. Арутюнова объяснила имя дискурс, как «речь, погруженную в жизнь».

Потрясающее по своей революционной фразернутости определение содержит Лингвистический энциклопедический словарь 1990 года: «Дискурс — связный текст в совокупности с экстралингвистическими — прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте…» Природный русский не сможет осмыслить его не рехнувшись. Приятие этого определения делает русского человека врагом его языкового Бога. Неприятие ведет несчастного к психолингвистам, а затем по цепочке к психотерапевтам, психологам и юристам. Это путь на дно общества в государстве РФ образца 2016 года. Согласиться с таким порядком классический филолог не может, так как живет по принципу: делай что должен, и будь, что будет.

В латыни discursus — бестолковое беганье-мельтешенье туда-сюда, по кругу. М. Л. Гаспаров переводил дискурс словом говорильня. Дискурс — это болтовня, толковище, трёп.

По этому поводу троллил (шутил) А. В. Суворов: «В кабинете врут, а в поле бьют». Новокшонов считает Суворова своим учителем: «Солдат и в мирное время на войне; Бей неприятеля, не щадя ни его, ни себя самого; дерись зло, дерись до смерти; побеждает тот, кто меньше себя жалеет; Нет ничего страшнее отчаянных; Опасности лучше идти навстречу, чем ожидать на месте; Испуган — наполовину побежден».

В меру своего понимания русского слова и понятия служения сектанты верно служили КПСС; вот как начинается предисловие к неоднократно переизданному учебнику лингвосоциопсихологии, бывшему обязательным для студентов вузов, обучающихся по специальности «Журналистика»:

«Эта книга знакомит читателя с предметом, понятийным аппаратом и прикладными возможностями дисциплины, возникшей на стыке языковедения, общей и социальной психологии, социологии и социальной семиотики. Указанная дисциплина, носящая название лингвосоциопсихологии, или — шире — семиосоциопсихологии, опирается, таким образом, не только на накопленные наукой знания о языке-речи, но и на знания о человеке как активном субъекте деятельности, который не только познает, но и творит окружающий его мир.

«В современных условиях, когда объем необходимых для человека знаний резко и быстро возрастает, уже невозможно делать главную ставку на усвоение определенной суммы фактов», — говорится в Отчете ЦК КПСС XXV съезду партии. Продуктивность общественной деятельности человека в значительной мере зависит и от того, умеет ли этот человек, получая знания, отбирать главное, сформирован ли у него навык к целесообразному оперированию элементами смысловой информации…»

Из отрывка заметно, что в 1976 г. революционное словоблудие уже стало основой («базовый сучий» или сокращенно «Бейсик») письменной речи мудрил из ЦК КПСС. Если отбросить мутности слога отрывка, то остаются неясными и задача, которую ставит ЦК, и задачи, которые призван решить учебник.

Такой расклад совершенно не устраивал советских ученых, занятых производством ощутимых материальных ценностей и зависимых от русского языкового Бога. Их недовольство выразил металлург Ю. И. Мухин, с которым Д. Е. Новокшонов познакомился в Москве: «Можно назвать их и партией макакавки. То, что никто не знает, что это такое — неважно. Сами сторонники макакавки тоже не знают, что это. Главное — убедить обывателя в том, что если он будет иметь настоящую макакавку, то станет богатым и счастливым, ничего не делая. Нужно уверить обывателя, что именно этих людей требуется пустить к корыту, так как именно они имеют самую лучшую макакавку в мире».

Высокомерность Мухина к говорливым коллегам также вызвана слабыми познаниями в классической филологии. Этот пробел необходимо восполнить, ведь слово коллега — однокоренное слову легион и легионер (корень leg-); лат. collēga — сослуживец, товарищ, браток.

Среди моих учителей на классической кафедре ЛГУ особенно выделяется Александр Иосифович Зайцев, он, как и я, заинтересовался античностью еще в школьные годы. Первые студенческие годы Александра прошли под руководством профессора С. Я. Лурье. Уже тогда он пришел к пониманию того, как важно для филолога-классика и историка-античника работать с текстами на древних языках.

Зайцев учился успешно, досрочно сдал экзамены и был переведен со II на III курс. Возглавлявшая в то время кафедру классической филологии ученица Н. Я. Марра профессор О. М. Фрейденберг писала: «У меня был студент Зайцев, совершенно исключительный мальчик. <…> Знания его были феноменальны. <…> Выдержать теоретические споры с ним не мог ни один профессор. <…> Черты его характера поражали: он был „несгибаем“, абсолютно упорен в поисках своего идеала, честен и прям до суровости, высок помыслами, необыкновенно чист». Однако 21 января 1947 года учеба Зайцева прервалась на долгие годы: он был арестован по обвинению в антисоветской агитации (статья 58—10 УК РСФСР), осужден Ленинградским городским судом и более семи лет провел не в лагере, а в печально известной Казанской тюремно-психиатрической больнице МГБ («в узилище», как слегка иронично он говорил впоследствии). Лишь в 1954 году Зайцев смог продолжить свои занятия классической филологией.

Говорят, что Зайцева упрятали в психушку за плохие слова в адрес председателя Совета министров СССР и генерального секретаря ЦК ВКПб тов. Сталина. Кто-то услышал и донес.

В СССР, и после его распада в РФ, стукачество — очень распространенное общественное явление. Советский и американский еврей, писатель и журналист С. Д. Довлатов-Мечик, переехавший в 1978 году из СССР в США однажды задал землякам правильный вопрос:

— Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?

О своей запомнившейся встрече со студентом филологом Довлатовым на остановке 10 троллейбуса у Филологического факультета ЛГУ доносила студентам на занятии по латинскому языку ненавидевшая коммунистов Н. М. Ботвинник:

— И вот стоит этот Довлатов, — ослепительный красавец с какой-то невзрачной блондинкой, студенткой очень дорого одетой, она дочкой какого-то кэпээсесного начальника была — и говорит:

— Ну, пойми ты, — Маша или Света, или Лена, — не важно. У меня итак уже от трех женщин три ребенка! Куда мне еще твой?

А сам рукой ей молнию на ширинке джинсов то открывает, то закрывает, то вверх её, то вниз. Джинсы тогда были очень редкой вещью, дорогой, только у немногих джинсы тогда были.

Изданная в 1968 году отцом моей преподавательницы Марком Наумовичем книжка «Знаменитые греки: Жизнеописания выдающихся деятелей древней Греции, составленные по Плутарху» была первой, которая познакомила меня с античностью. В 1935 году М. Н. Ботвинник поступил на исторический факультет ЛГУ, но с 1938 по 1940 гг. отбывал срок в Усольлаге. В декабре 1939 года он был освобожден и в 1940-е гг. окончил истфак ЛГУ. В войну его с семьей вывезли из блокадного Ленинграда в городок Енисейск Красноярского края, где Наталья и родилась.

На первом курсе Наталья Марковна преподавала мне начальную латынь. Потом я читал с ней Цезаря, Плиния Младшего и Апулея. Очень боялся ее.

Я любил одеваться в духе последнего царствования — черный глухой френч и черные галифе с надраенными до блеска яловыми сапогами, берет или фуражка. А она возьми и скажи мне недобро, что такие как я евреев в Освенциме сжигали в крематориях.

Про Освенцим я знал лишь то, что там уничтожили около 4 млн советских граждан, но за это, полагал я, мы посчитались с врагами. Германцев я врагами уже не считал. Я вырос в Германии, играл с Уткой и Риткой, тетя Урсула меня учила поведению за столом с уймой всяких приборов. Мне с ними нравилось.

Кто такие евреи я знал смутно, на Вятке слово яврей ругательное, вроде чертяки.

Спросил у сокурсников, те объяснили мне, что евреи — это жиды. Так я увлекся прошлым и языками этого любопытного племени, думающего иначе, чем вятские. Уже в следующем году я поступил на вечернее отделение Еврейского университета по специальности «Тора и Талмуд». Там было весело, девки хорошие, заводные, красивые. Это был второй набор туда.

Пунийская, или как ее ныне именуют семитская, речь сильно влияет на языки бывших господ. Она, как говорят знатоки, превращает языки господ из синтетических в аналитические. Это сужает воображение души от сияющего ничто до зеркальной плоскости.

Евреи довольно любопытные существа, очень приземленные. На Вятке их ругали за непроходимую житейскую тупость, лень и неумение закатывать губу. Частушка еще была:

Не ходите девки в баню,

В бане моется яврей.

У яврея батарея,

Аж до самых до дверей

Чтобы больше не раздражать революционерку преподавателя, я сменил наряд и стал косить под ямщика, а зимой под торговца сбитнем. Вроде оттаяла, перестала держать меня за эсэсовца.

А когда я как-то пришел на занятие с реконструкторской пьянки в экипировке вольноопределяющегося лейб-гвардии Финляндского полка с карабином Мосина и ножиком, стала мне всегда приветливо улыбаться.

Наверное, сказалось история из прошлого ее семьи, о которой мне поведал один преподаватель по-товарищески.

Ее дед был истопником во дворце последнего природного русского Императора полковника Н. А. Романова и имел связи, позволившие сберечь сыновей от наборов с 1914 года. Уклонисты боятся военных, правда, это знание я почерпнул позже, уже служа в петербургском филиале Издательского дома «Коммерсантъ», размещенного на ул. Тамбовской, 12, в бизнес-центре «Информ-Футуре».

Однажды мой старший брат Игорь, тогда еще подполковник, зашел ко мне на работу в военной форме. Косивший очередной призыв сотрудник «Коммерсанта» Миша Голубев, писавший о банках и деньгах под именем Бляхер, так испугался незнакомого военного, что спрятался под редакционным столом. Он был там тихо, пока мы с братом не ушли.

«Информ-Футуре» было подразделением совместного германо-российского предприятия, компании St. Petersburg Immobilien und Beteiligungen Aktiengesellshaft (SPAG), созданной летом 1992 года. В этой компании до 7 мая 2000 года — дня своей инаугурации — будущий президент РФ коммунист и подполковник КГБ В. В. Путин числился «советником без зарплаты».

I (I)

На занятиях Ботвинник спуску мне не давала, я всегда боялся, что она выставит на посмешище мои знания в языке. Этот страх я поборол, поймав ее на том, что она не знает, из чего у римлян были мечи. Впрочем, этого не знали многие преподаватели, полагая, что gladius и spatha были из бронзы, а не из стали.

Меня такие пробелы в простых житейских знаниях иногда смешили, но виду я старался не показывать.

Однажды я делал доклад о бронзовых мечах, найденных Боуцеком на Балканах, Эвансом на Крите и в Микенах. Пользуясь умением рисовать, даже изобразил древние клинки на двух больших ватманских листах. Там же дал свою реконструкцию оснащения воинов. Марковну, как называли ее студенты, доклад заинтересовал.

Ботвинник даже наводку на «Предметно-понятийный словарь греческого языка (крито-микенский период)» В. П. Казанскине и потомственного интеллигента Н. Н. Казанского. Также задала мне вопрос о кольчугах, видимо, вопрос был связан с её предметом исследований — античными и славянскими романами об Александре Македонском. Я ответил, а потом приволок на занятие Студенческого научного общества кольчугу, связанную товарищем из гроверных шайб.

Именно от Ботвинник я узнал о непростой судьбе еще одного классически образованного кшатрия — ярославского дворянина, выпускника Тенишевского училища и классического отделения бывшего Императорского Петроградского университета А. Н. Егунова.

После окончания в 1919 году университета, Егунов служил в Академии истории материальной культуры научным сотрудником, был одним из организаторов рабфака при Горном институте, преподавал русский и иностранные языки в учебных заведениях Петрограда–Ленинграда, в Ленинградском университете работал старшим преподавателем по кафедре классической филологии.

В 1931 преподавал в Военно-морском инженерном училище им. Ф. Э. Дзержинского, руководил там и английским чтением курсантов, особенно во время учебного плавания летом 1932 года в Швецию.

В 1933 году Егунов был арестован по делу «об идейно-организационном центре народничества» и 20 января 1933 выслан из Ленинграда в деревню Подгорное Томской области. В 1938 году, после ссылки, лишенный ленинградской прописки, он поселился в Новгороде; а в 1940 году начал вести латынь и греческий в университете, приезжая в Ленинград на несколько часов. В 1940 году, отсидев, Егунов учил древним языкам на дому, приезжая из Новгорода, отсидевшего отца Натальи — Марка Наумовича.

В Википедии пишут, что во время оккупации Новгородской области германскими родноверами, Егунов заведовал Новгородским отделом народного образования, в своих лекциях для учителей популяризовал отношения средневекового Новгорода и Германии, проводил ревизию библиотечных фондов города, изымая коммунистическую литературу.

В 1942 году был принудительно вывезен вместе с матерью и братом в г. Нейштадт близ Гамбурга, где работал на фабрике остарбайтером. После освобождения служил преподавателем немецкого языка при 12-й армии на курсах по подготовке в академию в 1945–1946 гг. 25 сентября 1946 года (в канун своего дня рождения) оказался в американском секторе, был выдан американцами.

Приговорён Особым совещанием и осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей, срок отбывал на Северном Урале и в Казахстане. Весной 1956, за несколько дней до истечения срока, был освобожден со снятием судимости Комиссией Президиума Верховного Совета СССР. Вернулся в Ленинград, работал в институте истории естествознания и техники и при Ломоносовском музее АН СССР по переводу с латыни, английского и немецкого языка научных статей XVII–XVIII вв., затем стал научным сотрудником ИРЛИ.

Ботвинник утверждала, что «хозяин Ленинграда Ф. Р. Козлов, учившийся когда-то у А. Н. на рабфаке, милостиво выделил своему бывшему учителю небольшую комнату в Гавани, в коммунальной, но малонаселенной квартире на Весельной улице». Крестьянский сын рязанец Фрол Козлов стал членом Президиума ЦК КПСС в 1957 году.

В сентябре 1928 года по комсомольскому набору Козлов был направлен на учёбу в Ленинградский Коммунистический университет. Но, проучившись год, учёбу в комвузе бросил и поступил на геологоразведочный рабфак при Ленинградском горном институте, закончив который, в 1931 году поступил в Ленинградский металлургический институт.

В 1947 году Ф. Р. Козлов был зачислен в резерв на должность заместителя министра вооружения СССР. В ходе так называемого «Ленинградского дела» в октябре 1949 года был направлен в Ленинград на должность парторга ЦК ВКПб Кировского завода. 29 ноября 1949 года пленум Ленинградского горкома ВКПб избрал его вторым секретарем горкома. Учитывая, что первым секретарем горкома был одновременно первый секретарь Ленинградского обкома ВКПб В. М. Андрианов, фактически на Козлова было возложено руководство Ленинградом.

Сын члена Политбюро ЦК Л. П. Берия Серго пишет осторожно:

«Все допросы обвиняемых, проходивших по «Ленинградскому делу», вели не следователи МГБ, а члены партийной комиссии… 13 августа 1949 года в кабинете Маленкова без санкции прокурора (не удосужились сделать даже это!) были арестованы Кузнецов, Попков, Родионов, Лазутин, Соловьев. Еще раньше освобождается с поста председателя Госплана СССР Вознесенский…

Спустя десятилетия после расстрела Вознесенского и его товарищей Комитет партийного контроля при ЦК КПСС признает: «С целью получения вымышленных показаний о существовании в Ленинграде антипартийной группы Г. М. Маленков лично руководил ходом следствия по делу и приписал в допросах непосредственное участие. Ко всем арестованным применялись незаконные методы следствия, мучительные пытки, побои и истязания… Вопрос о физическом уничтожении Н. А. Вознесенского, А. А. Кузнецова, М. И. Родионова, П. С. Попкова, Я. Ф. Капустина, П. Г. Лазутина был предрешен задолго до судебного процесса».

Судьбу всего «Ленинградского дела» решала тройка ЦК, в ее состав входили Маленков, Хрущев и Шкирятов».

Козлова продвигал персек Н. С. Хрущев: «На фоне своих коллег Козлов выделялся умением ухватить суть дела, да и опыт работы, партийной и хозяйственной, у него накопился немалый. <…> Политические взгляды Козлова не отличались радикальностью, но в тот момент он полностью, даже в мелочах, шаг в шаг следовал линии отца». Резко ругательное мнение о Козлове сложилось у А. И. Микояна: «Козлов был неумным человеком, просталински настроенным, реакционером, карьеристом и нечистоплотным к тому же. Интриги сразу заменили для него подлинную работу».

Хрущев не скрывал, что видел в Козлове своего преемника на посту главы государства, о чём заявил ещё в июне 1959 г.

Фрол Романыч правил страной. Официально он всего лишь №2 в руководстве Советского Союза. На самом деле — несколько больше того. За годы своего правления Хрущев побывал в Китае, дважды во Франции, дважды в США, в Швейцарии, Иране, Гане, Индонезии, Гвинее, Афганистане, Судане, Египте, Бирме, Таиланде, Индии, несколько раз в Финляндии и так далее и так далее. Польшу, Венгрию, Болгарию, Румынию, Восточную Германию, Чехословакию, Монголию — Хрущев навещал чуть ли не каждый год. В СССР без персека правил Козлов.

Козлов курировал советские космические изобретения со стороны ЦК и опекал засекреченного урку и сына учителя русской словесности С. П. Королева. 14 апреля 1961 года праздничный кортеж добрался до Красной площади, Юрий Гагарин, Никита Хрущев, руководители Коммунистической партии и правительства поднялись на центральную трибуну Мавзолея. Космонавт поднял руку, приветствуя москвичей. Митинг открыл секретарь ЦК КПСС Фрол Романович Козлов. Затем он предоставил слово моёру Юрию Алексеевичу Гагарину.

Подельники (партнеры) перемудрили в так называемом «Карибском кризисе». 27 октября 1962 года Хрущев бросил: «Все. Дело Ленина проиграно». По словам тогдашнего председателя КГБ и члена ЦК В. Е. Семичастного, услышав слова Хрущева, все молчали. Молчал и Хрущев, уперев взгляд в потолок. А потом вдруг схватил тяжелую хрустальную чернильницу и швырнул ее прямо в голову товарищу Козлову Фрол Романычу, который днем раньше вернулся из кремлевской больницы.

Фрол Романыч от летящей чернильницы увернулся. Чернильница, просвестев мимо уха, врезалась в стену. А Фрол Романыч, рванувшись в сторону, осел. И его вновь увезли в лечебницу; к работе он больше не приступал.

Козлов скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности 30 января 1965 года. Пытаясь найти ему замену, Хрущев на первые позиции в руководстве выдвинул Л. И. Брежнева и Н. В. Подгорного.

Доватур, зайдя как-то к Егунову в гости, увидел, что стены комнаты вместо обоев обклеены портретами членов Политбюро. Сам Егунов-Николев рассказывал, как в свое время ходил в Народный дом посмотреть на Ленина, прихватив с собой подзорную трубу. Егунов скончался 3 октября 1968 года в Ленинграде, похоронен на Северном кладбище в Парголово, где я часто катался на лыжах со своим корешком, одноклассником и потомственным интеллигентом Витькой Оськиным в зимы 1982–1985 годов.

Я очень жалел, что не застал урку Егунова в живых и не успел поговорить с ним. Опыт этого корня мне очень бы пригодился.

Русские слова корень и кореш (киря, Кирилл) имеют один корень с малоросским словом курень и происходят от древнеримского quirinus: квирит, римский гражданин. Корешом звали евреи персидского царя Кира. Греческие рабы именовали своих живых богов словом Κυρἲνος, Господь, Ко (у) рен (ной) ь. Так же обозвали Христа евангелисты.

Имя гражданина Рима живет в русских фамилиях Киров, Киряев, Кириленко-Куриленко, Кирилин-Курилин и т. д.

Свои соображения о зигзагах судьбы Егунова я держал при себе, штатские шпаки, а тем более женщины иных племен и сословий никогда не понимали русских военных.

Однако страх соскользуть с плоскости при Ботвинник я так и не изжил. Полюбил я латынь лишь на уроках Ю. В. Откупщикова. Он мужчина был тертый, служил в морпехах, общался с вятскими уже, служил под началом В. М. Скрябина-Молотова в Монголии учителем латинского языка. Навсегда осталось в моей памяти, как увлекательно Откупщиков разбирал на занятиях по этимологии латинского языка знаменитое постановление о Вакханалиях, принятое Сенатом в 186 году до н. э. (Senatus consultum de Bacchanalibus).

Меня предупредили, что на госах по латыни Ботвинник будет ставить мне двойку, что влекло за собой неполучение диплома. Переводить надо было незнакомый текст со словарем и знакомый (первую книгу «Преображений» (Metamorphoseon) Апулея) без словаря. Любая оплошка приводила бы к граду вопросов по грамматикам, что не всегда вело к хорошей оценке.

В паре с Ботвинник меня экзаменовал В. С. Дуров, он ко мне всегда по-доброму относился, ведь он, как я и Откупщиков, тоже был членом КПСС, да и мужик он твердый, добрый, слово держит или сразу говорит — нет.

Со словарем просто переводить. А вот первую книгу Апулея пришлось затвердить наизусть.

Получил я «четверку», Дуров настаивал на «пятерке», а Ботвинник на «тройке». Так я понял, что на кафедре не останусь.

Наталья Марковна умерла в иды мая 2008-го. В науку о классической древности Д. Е. Новокшонова вернет В. С. Дуров на похоронах Ю. В. Откупщикова в октябре 2010 года, пригласив выступить на чтениях памяти А. И. Зайцева. Друг и сокурсник Новокшонова Константин, сын знаменитого филолога русиста Виктора Мануйлова, вспоминает:

«Как-то мне никто больше с 1 курса и не запомнился, кроме Откупщикова, который был тогда заведующим кафедрой, но, по-моему, никаких занятий у нас не вел. Курс, с которым я пустился в путешествие по Элладе и Римской республике, а впоследствии империи, был довольно сильным. Лучше всего, конечно, учились на первом курсе девчонки. Мальчики же были очень разные. Наиболее сильным, чрезвычайно разносторонне развитым был Дмитрий Евгеньевич Новокшонов. А. И. Зайцев, с которым мы на 2-ом курсе читали «Апологию Сократа», часто говаривал: «Так и хочется мне назвать вас по вашей настоящей фамилии — Новокрещеных». Дима был разносторонне одаренный молодой человек, поступивший на классику с 7-го (!) захода, после армии, но как это говорится, «человек, с острой задницей, стремившийся выскочить из собственных штанов, хотя в них у него всего было вполне достаточно».

Жизнь учеников Александра Иосифовича Зайцева сложилась по-разному. Я, к примеру, покинул в 1995 году кафедру с дипломом филолога-классика и более 15 лет трудился подёнщиком в различных СМИ. Потому, полагаю, мои воспоминания об Александре Иосифовиче несут отпечаток этого факта.

История первая. Год 1994-й. Пришел какой-то студент пораньше на родную кафедру классической филологии филологического факультета СПбГУ. Аудитория 159. Сидит за преподавательским столом профессор Зайцев. Читает. К занятиям с группой студентов готовится. Студент также уселся за парту, достал томик Фукидида, словарь Вейсмана, тетрадку и тоже готовится.

Вдруг заходят две фигуристые девицы с факультета журналистики и спрашивают Гаяну Галустовну Шарову (на кафедре классики Г. Г. Шарова была парторгом). На предмет экзамена персонального по античной литературе. За курс, который они благополучно прогуляли.

Студент посоветовал красоткам подождать, мол, скоро придет. Они расселись, нога на ногу, и трещат о своем, смущая студента своими прелестями.

И болтают девицы о том, что вот, мол, античку сейчас сдадут, а им еще русскую литру сдавать запоздало. А там, говорят, экзаменатор-зверь, кого-то на Достоевском злобно и подло завалил. Про роман Достоевского «Бесы» спросил и завалил. Влепил пару и загнал на пересдачу.

Профессор Зайцев сидел непричастный, как Будда. Студент же ощутил сопричастие и решил девушкам помочь:

— Так известно, как завалил. Наверное, про роман «Черти» спросил?

Девушки встрепенулись:

— Какой роман «Черти»? В программе такого нет!

— Верно. В программе только про роман «Бесы», но потом Достоевский написал продолжение, роман «Черти». На этом всех и валят.

— Что же нам делать?! — испуганно воскликнули девчушки, будущие журналистки.

— Как что? — отвечает студент, — возьмите в библиотеке, прочитайте, он маленький, Достоевский его не дописал, брошюрой издал. Спросите роман «Черти», продолжение романа «Бесы», вам выдадут.

Студентки вскочили и побежали в библиотеку факультета журналистики.

Студент ухмыльнулся и погрузился в Фукидида. Но тут заговорил профессор Зайцев:

— Дмитрий Евгеньевич! Ну почему же «Бесы»? Если «Бесы»!

— Виноват! Александр Иосифович! — бодро ответил студент, привстав.

— Полно вам, сидите, сидите, готовьтесь.

И вновь восстановилась тишина.

В этой истории примечательно, что своему студенту Александр Иосифович сделал справедливое замечание, указал на неправильное ударение. А вот студентам факультета журналистики он такого замечания делать не стал. Полагаю, что счел это делом бесполезным, ведь, как все помнят, Зайцев очень ценил время и избегал пустых действий.

Вторая история относится примерно к тому же времени. Дело опять же происходило на кафедре классической филологии. Сцена подобна: студент готовился к уроку, за преподавательским столом Александр Иосифович Зайцев.