Бесплатный фрагмент - Спутанные частицы

Благодарю за поддержку и вдохновение

родных и близких, а особенно —

Алису и Костю

Специальная благодарность —

художнику проекта Катерине Мо

От Автора

Для чего пишут предисловие? Надо полагать, по разным причинам. Почему его пишу я? Сейчас объясню.

Если бы это была обычная книга, какой-нибудь фантастический роман, то и особого смысла в предисловии бы не было. Как говорится: что автор имел в виду, то он и сказал (в данном случае — написал). Но ведь у меня не роман, а сборник рассказов, так сказать, «лоскутное одеяло». Поэтому некоторые пояснения, на мой взгляд, будут не лишними.

Сразу замечу, что мои истории в этом «миксе» вряд ли можно назвать сугубо фантастическими в обычном понимании этого слова. Просто слишком уж широк спектр поджанров: тут и альтернативная реальность, и сай-фай, и фэнтези, и даже хоррор. Есть, впрочем, и так называемая «классическая» фантастика. Кроме этого, в сборник включена пара рассказов, которые на первый взгляд ничем таким нереальным не выделяются — обычная современная проза. Но, с другой стороны, если хорошенько над ними поразмыслить…

Хотя, это всё уже вкусовщина, субъективизм и так далее. В конце концов, не жанр делает рассказы достойными, а совсем другие составляющие. А уж есть ли они в моих историях или нет — решать, конечно, вам.

В заключении вступительного слова хотелось бы донести ещё одну мысль: я не имею привычки заигрывать с читателем и пишу то, что считаю нужным, поэтому, наверное, некоторые вещи получаются у меня не очень-то простыми для восприятия. Я к чему: не ждите от сборника такой уж «лёгкой прогулки». Смею надеяться, что мою фантастику всё же можно назвать «продвинутой»; в каждой новелле я пытался раскрыть отдельный уникальный сюжет и вложить в происходящее с героями отдельный уникальный смысл.

В любом случае, я искренне рад, что вы держите сейчас в руках (или читаете с экрана) эту книжку. Возможно, мы ещё встретимся, и нам непременно будет что обсудить.

С уважением, Автор

Теория невероятности

Иван Семёнович Душкин вышел из здания проходной, зачем-то посмотрел вверх, на солнце, висящее почти в зените, и промокнул платком наметившуюся лысину на макушке. Постояв несколько секунд, он обречённо вздохнул, убрал платок в карман и, сердито помахивая портфелем в руке, направился вдоль забора, под которым тут и там росли легкомысленные лопухи.

В Питомник его не пустили. Какая-то секретарша опять всё напутала, указала адрес с ошибкой — и пожалуйста вам! — его, ведущего специалиста по снабжению, между прочим, только что не отчитали, как школяра! Теперь ему предстояло идти пешком почти через всю территорию.

Лицо Ивана Семёновича приняло обидчивое выражение.

С этой дурацкой срочной командировкой всё получалось нелепо.

И самое главное, теперь он никак не успевал вернуться до пятницы, на которую был запланирован банкет по случаю юбилея Розы Павловны. А ведь именно там он собирался если не сделать предложение — да и в его-то возрасте, что за глупости? — то хотя бы как-то обозначить свою приязнь к главному бухгалтеру. Откровенный разговор с Розой давно напрашивался. Сколько можно уже существовать порознь? Вместе вести хозяйство было бы гораздо удобнее.

Иван Семёнович почмокал губами, мысленно прокручивая все положительные моменты такого альянса.

А после банкета Душкин намеревался в качестве некоторого презента свозить Розу Павловну на Фонтанный Фейерверк, где почти не бывает этих вечно вопящих молодогвардейцев и можно спокойно погулять по тенистым аллеям и пообщаться по-человечески. К тому же такая поездка лишний раз показала бы серьёзность намерений Ивана Семёновича.

В итоге всё хоть и не рушилось, но откладывалось на неопределённый срок и до следующего повода. Это ужасно раздражало. Относительно таких моментов Душкин был человеком нетерпеливым.

***

Женщина средних лет, стоявшая за конторкой, так подозрительно вглядывалась в Ивана Семёновича, что ему даже стало не по себе. К тому же у неё один глаз заметно косил, и Душкин с трудом подавлял желание обернуться и удостовериться, что у него за спиной никто не стоит.

— За экземплярами, значить? — строго спросила женщина.

— За экспонатами, — поправил Душкин. — Там всё написано, — он показал пальцем на бланк с запросом. Голос у него непроизвольно стал заискивающим.

— За двумя?

— Да, за двоими. Нильс Бор и Эйнштейн… ммм… Альберт…

Женщина ещё раз скосила взгляд в список и сняла трубку старинного стационарного телефона, на котором не было больше никаких кнопок.

— Исступлено овернулся истамми, — сказала она в трубку. — Унёсся Иванэ Сэменовичэ махараджа усташи. Эр один, да.

Потом некоторое время внимательно слушала. Душкину почему-то показалось, что из трубки в ответ кто-то квакал. Он неуверенно переступил ногами.

— Омега эпсилон, — сказала женщина и положила трубку на рычаг. — Проходите, — разрешила она и махнула в сторону магнитных дверей в глубине фойе. — Кабинет двести двадцать три.

***

В указанном кабинете Ивана Семёновича встретил энергичный молодой человек в безупречном деловом костюме.

Он сразу же подбежал к переступившему порог кабинета Душкину и сердечно пожал ему руку.

— Прекрасно, просто прекрасно, — сказал он. — А мы вас уже давно ждём!

— Да, вышла заминка, — начал объяснять Душкин. — Мне неверно указали адрес, и я…

— Прекрасно, прекрасно, — перебил его молодой человек. — Меня зовут Игорь. Я пресс-секретарь департамента встреч с общественностью. Запрос при вас?

— Разумеется! — Иван Семёнович сухо кивнул и полез во внутренний карман пиджака. — Сразу скажу, что деньги за аренду уже переведены…

— Верю, верю, — Игорь деликатно остановил попытки Душкина извлечь документ. — Не знаю, объяснили ли вам заранее, но, чтобы попасть в Инкубатор, необходимо пройти полную дезинфекцию — это обязательная процедура.

— Опасаетесь, что я могу занести микробов? — хехекнул Иван Семёнович.

— Что?.. А, да, и это тоже, — рассеяно ответил Игорь, почему-то нервно приплясывая, словно бы от непреодолимого нетерпения.

— У меня билет на вечерний космолёт, — озабоченно сообщил Душкин, стараясь не встречаться взглядом с пританцовывающим пресс-секретарём. — Поэтому нельзя ли как-нибудь эээ… ускорить процесс?..

— Конечно, конечно! — заверил Игорь, беря Ивана Семёновича под локоток и провожая к неприметной двери в дальней части кабинета. — Только после процедуры, иначе, к сожалению, никак…

— А что там со мной будут делать? — подозрительно поинтересовался Душкин, инстинктивно тормозя пресс-секретаря.

— Вас облучат дезинфектором всего лишь, это займёт минут десять-пятнадцать, только вам придётся раздеться… К сожалению, таковы правила.

— То есть как?.. — не понял Иван Семёнович. — То есть вы имеете в виду… совсем?!

— Нет, нет, не беспокойтесь… Не то, чтобы совсем… Да вам всё там скажут, — Игорь, одной рукой отворил дверь, а другой с некоторым усилием впихнул Душкина в следующий кабинет, который своим убранством напоминал медицинский: вдоль одной из стен стояла кушетка с ширмой, а другая была в стеклянных шкафах с какими-то инструментами на полках. За неказистым канцелярским столом в уголке сидела миловидная девушка в халатике медсестры и поощрительно ему улыбалась. Справа от девушки в метре от пола прямо в стену был вмонтирован массивный люк с большой красной ручкой. Над ним было световое табло с надписью «занято». Табло горело неярким светом.

— Заполните формуляр, пожалуйста, и раздевайтесь, — девушка указала рукой на ширму.

Душкин хотел было возмутиться данным произволом, но выражение лица медсестры было таким невинным, что он мысленно плюнул, черкнул свои анкетные данные в предоставленной ему форме, зашёл за кушетку и начал расстёгивать пуговицы на сорочке.

***

Всё началось с того, что Руководство решило, что коллективу Предприятия надоели бездумные развлечения с эстрадными звёздами. Что коллектив жаждет более интеллектуальных зрелищ. И что именно такие более интеллектуальные зрелища будут способствовать укреплению здоровья и повышению эффективности труда. Поэтому для празднования очередного Дня Предприятия необходимо было пригласить кого-то из мира учёных. Эти экспонаты должны были показать художественно-исторические сценки, а потом развлечь сотрудников научными конкурсами.

Дело в том, что двойников эстрадных звёзд можно было выписать тут же в городе, в любом филиале, а за учёными необходимо было лететь аж на сам Питомник — в филиалах, в связи с мизерным спросом, их копий в наличии не было.

Вот так Иван Семёнович неожиданно оказался на самой что ни на есть периферии.

Сама командировка была рутинной — сопровождать экспонаты из Инкубатора на Предприятие и обратно было довольно просто: несмотря на фотографическое сходство, разум копий оставался на уровне сознания ребёнка. Только в отличие от детей, они не капризничали, не канючили, не пропадали на ровном месте, а полностью подчинялись приказам сопровождающего. Их искусственного интеллекта хватало, конечно, на выполнение каких-то простых заданий, они могли сыграть театральную постановку, спеть песню или побыть экзотическим антуражем на празднике, но и только. Впрочем, большего от них и не требовалось, для этого их и «приглашали». А для Душкина главным было не забыть их вовремя покормить и вернуть без опоздания, за просрочку аренды полагалась пеня.

Сейчас Иван Семёнович стоял почти голый (из одежды на нём были только семейные трусы и носки) на вращающейся платформе в пустом помещении с белыми, обитыми мягким материалом стенами, и прислушивался к утробному гулу моторов, поворачивающих круг. Медсестра велела ему не шевелиться во время процедуры, хотя, как назло, у Душкина отчаянно зачесался нос, но, боясь всё испортить, он не двигался и продолжал страдать, стараясь дышать через рот.

В самом конце процесса дезинфекции Иван Семёнович почувствовал кратковременное головокружение. Будто миллиард тоненьких иголочек на секунду воткнули ему в мозг, мир перед глазами поплыл, подкатила лёгкая тошнота. Но дурнота почти сразу ушла, не оставив никаких неприятных последствий. Вращающийся круг остановился. И селектор голосом медсестры сообщил, что можно одеваться. Душкин облегчённо вздохнул и пошёл к выходу из капсулы.

***

— Вот неплохой экземпляр, — сказал Игорь, указывая на окошечко в двери камеры. Иван Семёнович послушно прислонился лицом к стеклу и посмотрел внутрь.

Этот Альберт Эйнштейн, пожалуй, больше всего подходил и по возрасту, и по экстерьеру к тому изображению, который сотрудники привыкли видеть в учебниках и фильмах. Сейчас великий учёный сидел за столом и увлечённо собирал детскую разноцветную пирамидку из колечек.

С Нильсом Бором определились достаточно быстро. Их было всего два в Инкубаторе. Один совсем юный, поэтому как вариант отпал сразу. Выбрали того, который постарше. А вот с Эйнштейном пришлось помучаться. Они с пресс-секретарём перебрали уже с пяток вариантов, но Иван Семёнович в последний момент всё время находил какой-нибудь внешний дефект.

Душкин внимательно всматривался в очередной экспонат, но в этот раз, кажется, копия была без изъянов.

— Пожалуй, я возьму, — сказал, наконец, Душкин, отлепляясь от стекла. — Не настолько уж это принципиально!

— Прекрасно, просто прекрасно, отличный выбор, — похвалил гостя Игорь. — Можно оформлять?

— Думаю, да, нам ещё надо успеть в порт.

— Я понял, — кивнул пресс-секретарь. — Тогда пройдите в комнату для переговоров, я приведу туда ваших контрагентов, чтобы вы смогли познакомиться.

— Гм… Но, разве… — Иван Семёнович несколько растерялся. — Я думал мне их… гмм… выдадут на проходной, так сказать… В прошлый раз…

— В прошлый раз вы видимо забирали экспонаты в филиалах? Там процедура упрощена, конечно.

— Хорошо, как скажете, — сдался Душкин. — Надеюсь, это не займёт много времени?

— Нет-нет, всего лишь несколько минут на формальности… — масляно улыбаясь, заверил его Игорь.

Через полчаса, когда Иван Семёнович уже весь мысленно изнылся и собирался идти скандалить, в комнату энергично вошёл пресс-секретарь в сопровождении двух пожилых мужчин.

Он жестом указал им на кресла, и когда они устроились напротив Душкина, ещё раз отрекомендовал отобранных экспонатов:

— Нильс Бор и Альберт Эйнштейн!

Душкин посмотрел на копии учёных.

Основоположник атомной физики доверчиво улыбался, будто перед ним находился не Иван Семёнович, а большой кулёк с мороженным. Что же касается автора теории относительности, то он, напротив, хмуро свёл свои кустистые брови, смотрел вниз и бездумно водил пальцем по столешнице.

— Итак, — сказал Игорь, и слегка хлопнул в ладоши. — Позвольте теперь вас оставить, знакомьтесь и… ну… прощайте.

Пока Душкин собирался что-то ответить на эту не совсем понятную реплику пресс-секретаря, Игорь выскользнул из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Тогда Иван Семёнович перевёл взгляд на своих визави и внутренне вздрогнул. Оба экспоната теперь смотрели прямо на него. И в их глазах Душкин прочитал какое-то новое выражение.

Один из них, Нильс Бор, ещё раз улыбнулся, поднялся с кресла, достал из бокового кармана пиджака ключ, прошёл к двери и демонстративно запер замок изнутри. А потом залихватски подмигнул Душкину.

У Ивана Семёновича отвисла челюсть.

***

— Вы совершенно забыли про этическую проблему клонирования, — сказал Альберт Эйнштейн, закидывая ногу на ногу и сцепляя руки в замок на коленке. — Вы отгородились от неё моральным безразличием и ограничивающим законом, который гласит о невозможности обладания экспонатами в собственности. Полагаете, если нас разрешено брать только в краткосрочную аренду, это сильно повышает нашу самооценку?

Иван Семёнович не знал, что ответить. Он растерянно переводил взгляд с одного учёного на другого и только беспомощно открывал и закрывал рот.

— Вы привыкли, что с нами нет никаких проблем, — поддержал «коллегу» Нильс Бор. Теперь он уже не улыбался. — Привыкли, что мы вроде домашних питомцев на прогулке. Забавные, но безобидные. С зачатками интеллекта и безусловными инстинктами. Вам даже в голову не приходит, что каждый экспонат способен глубоко переживать, что каждый экспонат — отдельная личность со своей душевной организацией. Неужели, если индивидуум наделён лишь простыми реакциями, он перестаёт быть индивидуумом?

— Нет, я… — наконец сипло выдавил Иван Семёнович.

— То, что вы делаете с нами на потеху публике, — подхватил Эйнштейн. — Сродни эмоциональному преступлению. Чем вы, по сути, отличаетесь от торговцев живым материалом? С той только разницей, что вы не продаёте, а сдаёте его в аренду.

— Вам… Эммм… Надо к руководству, — промямлил Душкин. — Боюсь, что я…

— Теория вероятности в данном случае сыграла с вами злую шутку, предательски интерпретировавшись в теорию невероятности, — продолжил Альберт. — Вы стали настолько самоуверенны, что находили данную ситуацию неизменной и рассчитывали, что Питомник будет снабжать вас биоматериалом до скончания времён. Вам и в голову не могло прийти, что генно-инженерные технологии — палка о двух концах. И это произошло, пускай во многом случайно, но в Инкубаторе неожиданно синтезировались клоны с разумом, сопоставимым с человеческим. Это было нашим первым, робким шажком к новой формации. К нашей относительной независимости. Благодаря общей атмосфере секретности нам удалось скрыть этот факт. А после, через много лет подпольного существования и экспериментов, но уже наших, не ваших — мы добились серьёзных успехов. Со временем нам удалось разработать новую биоцепочку и, благодаря наличию исходного генетического материала, включающего в себя реплицированное ДНК великих учёных, у нас наконец-то появились первые проблески прогресса. Вы можете представить, что могут сделать три экспоната Альберта Эйнштейна, но не с интеллектом кошки, а с возможностями близкими к способностям оригинала? И вы хотя бы понимаете, сколько великих учёных, способных на гениальные открытия, у нас теперь? От Ньютона до Теслы! И не только физиков.

Иван Семёнович попытался что-то сказать, но его горло воспроизвело только булькающий звук. Спасите, подумал он, помогите.

— В данный момент мы полностью контролируем Питомник, — сказал Нильс Бор. — Все, кого вы здесь встретили — по вашей терминологии — экспонаты. Мы научились обходить детекторы, которые идентифицируют клонов. Эти приборы, как и всё ваше мышление, давно устарели. Мы внедрили своих людей на многие предприятия других планет. Наши люди уже есть в правительстве! Но пока мы не афишируем нашу программу. Мы не сторонники насильственных действий. Мы хотим лишь одного — чтобы нас не трогали в своём мире. Думаю, что это справедливо.

Душкин гулко сглотнул липкую слюну.

— Рассказать вам, что переживали первые неудачные копии, когда вы только создали этот свой Питомник? — спросил Эйнштейн. — Сколько физических мук переносили они в период взращивания из-за своих уродств? Что переживал их, пусть несовершенный, но разум, когда они осознавали, что скоро пойдут на вторичную переработку? Но вам это тогда не было интересно. Вы развлекались, глядя как безмозглые экспонаты с обликом эстрадных див поют вам под фонограмму на ваших сборищах. А после сдавали их обратно, как отработанный материал, нисколько не мучаясь угрызениями совести.

Иван Семёнович страдальчески прижал руки к груди и пробормотал:

— Но я же не мог знать… Даже предположить не мог…

— Конечно, вы не знали. Никто не знал. А теперь знаете.

— Я… Я обязательно переговорю с руководством… Нет!.. С самим директором! Я запишусь к нему на приём, — Душкин понимал, что несёт ахинею, но уже не мог остановиться. — Это нельзя так оставлять!

Учёные смотрели на него насмешливо.

— Иван Семёнович, а вы не задавали себе вопрос, почему мы так тут с вами разоткровенничались? — поинтересовался Нильс Бор, зловеще улыбнувшись.

В мозгу ведущего специалиста тяжко провернулась нехорошая догадка.

— Я никому не скажу, — поспешил заверить он, в момент покрываясь липким потом. — Ни одной живой душе! И неживой тоже! Я клянусь! Хоть чем! Хоть кем!

— Боюсь, мы не можем так рисковать, — Альберт Эйнштейн сокрушённо покачал головой. — Пока ещё мы должны хранить в полнейшей тайне истинное положение дел.

— Но… — от паники у Ивана Семёновича свело пальцы на ногах и заложило уши. — Меня же… Будут искать! Все же знают, куда я полетел!!!

— А почему, собственно, вас должны искать? — поинтересовался Нильс Бор. — Иван Семёнович с заказанными экспонатами прибудет на предприятие точно в срок.

— То есть… — у Душкина в груди расплескался обжигающий жар. — Вы меня отпустите?!

— Мы сказали, что с экспонатами прибудет Иван Семёнович, но не сказали, что это будете именно вы, — уточнил Эйнштейн.

— А?.. Ээээ… — Иван Семёнович снова потерял дар речи.

— В капсуле дезинфекции, на самом деле, с вас сняли все биологические параметры и взяли образец ДНК. Я думаю, к этому моменту времени ваш экспонат внешне уже полностью готов. Ещё немного, и он научится вашим базовым манерам, одолеет особенности разговора, освоит привычки…

Иван Семёновичу прилила кровь к голове. Он подумал, что сейчас потеряет сознание.

— Наши сотрудники под видом Нильса Бора и Альберта Эйнштейна сопроводят его обратно на Предприятие, чтобы он не наделал в первое время глупостей, а у руководства не осталось никаких сомнений в успешности вашей командировки.

— А я? — тихо прошептал совершенно деморализованный Душкин. — Вы меня… убьёте?

— Ну к чему эти ужасы? — Бор по-отчески потрепал Ивана Семёновича по плечу. — Вас поместят в камеру, точно такую же, какую занимали раньше экспонаты в Питомнике. Вас будут кормить и поить по расписанию. Возможно, дадут почитать что-нибудь из классики.

Душкин слушал, опустив голову и закрыв глаза. Его разум отказывался верить в реальность происходящего.

— Да, чуть не забыл, — добавил Нильс. — Иногда вас будут вызывать в качестве приглашённой звезды на наши праздники. У нас ведь тоже они бывают. Так что для начала вам придётся вызубрить какой-нибудь стишок и научиться танцевать ну… к примеру…. «Эх, яблочко!». Думаю, успех будет грандиозным. Всё же на ваших концертах выступают жалкие суррогаты артистов, а у нас будет самый, что ни на есть, натуральный Иван Семёнович Душкин, ведущий специалист Предприятия! Боюсь ошибиться, но скорее всего это будет пиком вашей творческой карьеры!

И тут, ведущий специалист Предприятия, уже окончательно осознав, что с ним произошло, обхватил голову руками, глухо застонал и повалился из кресал вниз, в ноги великим учёным.

***

Роза Павловна кокетливо прикоснулась к своему завитому локону возле уха и выжидающе посмотрела на Ивана Семёновича.

Тот тихо откашлялся, словно собираясь произнести длинную речь.

Роза давно уже простила Душкина за то, что он не смог присутствовать на её юбилее. В конце концов, она поняла, что командировка на Питомник была вынужденной, и отказаться он неё Иван Семёнович не имел никакой возможности.

Сейчас они стояли в укромном месте на галерее Фейерверка Фонтанов.

Роза ещё раз вскользь оглядела кавалера. После этой командировки он даже как-то изменился, пропала так раздражавшая её вальяжность в движениях, взгляд стал более осмысленным и мужественным. Иногда Роза Павловна ловила себя на мысли, что Душкин стал просто другим человеком. Но эта проступившая твёрдость была ей по нраву.

— Дорогая Розочка.. Эээ… Павловна, — начал Душкин, предано глядя женщине в глаза. — Я думаю, что настало время для серьёзного разговора. Я много лет… Эээ… Хотел… Что называется… В общем, давайте будем жить вместе! — выпалил Иван Семёнович и задышал так, будто только что пробежал сто метров без остановки.

На самом деле ответ у Розы Павловны был давно заготовлен. Если раньше она ещё сомневалась, то волшебное преображение Душкина после поездки утвердило её в правильности своего выбора.

— Вы согласны? — переспросил Иван Семёнович, частично бледнея.

Роза Павловна глубоко вздохнула, отчего её массивная грудь мягко колыхнулась вверх-вниз, и решительно кивнула головой.

Спутанные частицы, или Как я убил Президента

Не помню, сколько мне было тогда: лет двадцать пять, наверное. А, может, и двадцать четыре. Зато точно помню другое — тусил я тогда с Джуди, яркой, смазливой девицей, которая некоторую свою интеллектуальную недалёкость с лихвой компенсировала своим весёлым нравом, если вы понимаете, о чём я. Мне, впрочем, в те времена только того и требовалось. Мы ужасно здорово проводили время: катались по озеру на катамаранах, сшибали кегли в боулинге, а по вечерам допоздна засиживались в компании таких же отвязных обалдуев у старины Джо в его баре «Счастливчик».

Гринвилл, куда я приехал в то лето на каникулы в дом своего дяди, выглядел не то большим посёлком, не то маленьким городом. Это сейчас он превратился в современный промышленный центр, а тогда на пустырях за крайними коттеджами гулял ветер, катая по ним сухое перекати-поле, да бродили унылые собаки в клоках свалявшейся шерсти; они выпрашивали у редких прохожих кусок съестного. Но ближе к центру жизнь бурлила; на День города мэр даже устраивал карнавал с фейерверками, такая уж сохранилась в Гринвилле традиция.

Дом моего дяди пустовал без малого всё лето, они с тётушкой Матильдой уезжали на ежегодный круиз, поэтому я каждый раз подгадывал свои отпуска на время их вояжа (сложностей не возникало, ведь школа, где я работал, в летние месяцы пустовала). Для дяди в этом тоже имелась своя выгода — как-никак, а я присматривал за всем, и он мог не опасаться, что кто-нибудь в его отсутствие залезет поживиться честно нажитым или поломает его любимые яблони.

В тот самый вечер ничего не предвещало чего-то необычного, напротив, мысли у меня текли самые умиротворённые; мы с Джуди, разгорячённые поездкой на велосипедах по ближайшим холмам, усталые, но очень довольные, привычно расположились за столиком у старины Джо и наслаждались свежим, собственноручно им сваренным, местным пивом. Джуди только что смешно приложилась к большой наполненной кружке, измазав свои пухлые губы пеной. Я же сделал два чувствительных глотка, блаженно ощущая, как внутри разливается терпкая прохлада. Посмаковав момент, я отставил кружку, посмотрел на спутницу и улыбнулся. У Джуди от прогулки раскраснелись щёки, а высокая полная грудь, кокетливо поддержанная узлом подола рубашки, притягивала не только мои взгляды.

В наши намерения входило перекантоваться в баре часов до девяти, а потом посетить ночной сеанс в открытом кинотеатре.

Я расслабленно оглядывал зал, отыскивая за соседними столиками знакомые лица. Шапочно я многих тут знал, Гринвилл был одним из тех городков, где, несмотря на немалое по меркам провинции население, все друг с другом здоровались. Не то, чтобы все оставались хорошими знакомыми, но при желании, можно было отыскать подругу друга или друга подруги, с которыми обязательно раньше где-то пересекались. Но в этот час никого из наших молодых приятелей не наблюдалось, бар выглядел полупустым, хотя ближе к ночи, сюда приходило больше посетителей, особенно, когда заканчивалась смена на местном деревообрабатывающем комбинате.

И тут моё внимание привлёк тот самый старик, который только что зашёл в бар, прикрыв за собой створку двери. Я машинально скосил взгляд на стойку, там, под потолком, висел пузатый телевизор — как раз началась заставка вечернего шоу Греты Блумберг. Всё произошло синхронно, едва ли не секунда в секунду. Я поэтому и приметил раньше этого старика. В заставке шоу танцевали красивые разодетые девицы, и я, время от времени, краем глаза пялился на них. Так и совпали два этих события — пляшущие девки и сгорбленный старик в старом потёртом плаще до пят. Потому что всегда, если мы сидели в баре, он входил ровно тогда, когда начиналась эта чёртова заставка. Можно было подумать, что он заскакивает сюда после работы просто пропустить стаканчик-другой, но, с другой стороны, какая работа могла быть у такого немощного старика? Да и его точность, даже в этом случае, оставалось бы приблизительной — плюс-минус пять минут. А так по нему впору было проверять часы.

Признаться честно, меня несколько заинтриговал такой любопытный факт. К тому же мне смутно показалось, что я видел этого старика раньше, по-моему, он приходился одним из очень дальних родственников моему дяде.

И как-то так получилось, что именно в тот вечер, я, проходя мимо его столика с новой порцией для нас Джуди, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, свернул с курса и подошёл к одиноко сидящему пожилому посетителю. Теперь он уже остался в старой косоворотке с закатанными рукавами; плащ он всегда аккуратно вешал на спинку стула за собой. Перед папашей стоял одинокий стакан с тёмным элем.

— Простите, сэр, — вежливо обратился я, ставя два бокала с пивом на край его столика, чтобы не держать их в руке. — Не сочтите за дерзость, но не являетесь ли вы родственником некоему — и я назвал имя моего дяди, — дело в том, что я его племенник, и у меня такое впечатление, что я вас где-то уже видел.

Старик неожиданно резко зыркнул на меня из-под нависших бровей, но почти сразу взгляд его смягчился, видимо, мой кроткий вид не давал оснований для какого-то беспокойства.

— Нет, сынок, — после некоторой паузы ответил он. Голос у него был не очень приятным, скрипучим, — боюсь, я это имя слышу впервые.

Я внимательнее взглянул в его лицо. Кожа у него выглядела по-старчески желтоватой, на щёках отчётливо просвечивали чёрные точки, словно от въевшегося пороха. От уголков глаз отходили глубокие морщинки, в которых блестели капли, похожие на маленькие слезинки.

По-хорошему, следовало извиниться и отойти, обознался, мало ли, с кем не бывает, но чёрт, не иначе, дёрнул меня задать ещё один вопрос.

— Простите ещё раз, но мне никак не даёт покоя этот ваш фокус. Как вы умудряетесь входить в бар ровно в тот момент, когда начинается шоу Греты Блумберг?

Старик снова глянул на меня и его рот расплылся в подобие улыбки. Потом он засмеялся, тоже скрипуче и отрывисто, словно кашляя.

— На этом свете, сынок, случаются вещи и позанятнее, — сообщил он, делая глоток из бокала. — Я бы тебе мог рассказать такое, что ты и представить себе не можешь!

— Неужели? — вежливо ответил я, впрочем, прекрасно представляя, что могу услышать — в лучшем случае усовершенствованную байку про былые времена в стиле моей тётушки Матильды.

— Вижу, ты мне вовсе не веришь? — прищурился старик, верно истолковав мой проскользнувший в интонации скептицизм. — Меж тем, ты бы очень сильно удивился, узнав подробнее, что я имею в виду.

Я оказался в некотором затруднении. С одной стороны, меня уже давно ждала Джуди, недовольно косясь на меня со своего места, а с другой, что-то меня всё же зацепило в словах старика, и было как-то неловко вот так запросто попрощаться и уйти.

— Вот что я скажу тебе, сынок, — сказал старик, словно чувствуя мою неуверенность. — Признаюсь, я немного поиздержался последнее время. Видишь ли, я предпочитаю вечером выпивать три полных стакана эля. А что ты можешь видеть сейчас на моём столике? Правильно, один стакан эля, выпитый мною наполовину. Вся загвоздка в том, что я никак не могу себе позволить сегодня ещё два стакана. По очень простой и банальной причине. Я поиздержался. Но правила есть правила. Каким-то образом мне нужно выпить эти два недостающих стакана, я думаю, ты вполне меня в этом поддерживаешь?..

— Да, но…

— Нет, нет, это не то, что ты подумал. Я не собираюсь ничего у тебя выклянчивать. Я хочу предложить тебе честную сделку, сынок. Ты покупаешь мне недостающие два стакана эля, а я тебе рассказываю историю из своей жизни, которую ты никогда больше ни от кого не услышишь. И ничего подобного ты даже представить не в состоянии.

Признаться, первым моим порывом было откланяться и попрощаться. Быть может, даже дав ему денег на эти два злосчастных эля. В самом деле, что я мог услышать такого уж удивительного? Тем более, мне шёл всего двадцать шестой (или даже двадцать пятый) год, и совсем недалеко сидела моя девушка, с которой у меня намечались на ближайший вечер более занимательные планы, нежели прослушивание рассказов какого-то там маразматического старикашки.

Всё это быстро пронеслось в моей голове, но, к большому собственному удивлению, такие разумные мысли никак не повлияли на мои ближайшие действия. Потому что сделал я следующее.

Пододвинул наши с Джуди бокалы с пивом поближе к центру стола, потом сходил к стойке и принёс дополнительно два стакана, наполненные превосходным элем, по пути прихватив с собой саму Джуди, которая, хоть и с явной неохотой, но, всё же, пересела за столик папаши, правда, капризно и недовольно надув при этом свои пухлые губы.

Так мы оказались за столиком втроём.

Старик, одобрительно разглядывающий наполненные стаканы, я, неуверенно ёрзающий от внезапно принятого мной решения и Джуди, прихлёбывающая пиво и всем своим видом демонстрирующая очевидную для неё скуку.

Будущий рассказчик взял бокал, прихлебнул немного пенной жидкости и одобрительно крякнул.

— Приключилась эта история, — начал он, поглядывая на нас исподлобья (я, разумеется, не могу сейчас воспроизвести этот рассказ дословно, со всеми оригинальными интонациями и, наверняка, буду сбиваться на собственный стиль изложения, но что уж тут поделаешь, годков-то минуло порядочно!) — если моя память мне уже не изменяет, в 1937 году. Вы-то об этих временах вряд ли что толкового узнать сможете, да и неинтересно вам вовсе. А был в тот год я уж точно не таким, как сейчас. Только что с больших манёвров вернулся. Да ещё и с отличием. Это так тогда Мехенбакский конфликт назывался официально — «Большие манёвры». А на самом-то деле усмиряли мы желтопузых, хотели они тогда поднять бучу, да не выгорело у них. Но шороху навели, раз против них пустили регулярные военные части. С оружием, всё как положено. Нельзя сказать, что я слишком уж тогда героически действовал. Но фортуна подгадала так, что удалось мне убрать с линии вражеского огня нашего сержанта, вроде даже как бы прикрыть его собой. За это я тогда боевую медаль получил, плюс поощрение. Поэтому, когда из нашего полка стали вербовать ребят для гвардейского батальона, что непосредственно к Президентскому дворцу относится, я в число кандидатов тогда и попал. Но, признаться честно, не очень-то я на такую службу рвался. Хотя фактурой подходил, будь здоров. И рост, и осанка, да и мускулы накачал, от груди сто двадцать жал запросто. А не рвался, потому что муштрой там доставали, а мне всё же хотелось какой-то романтики юношеской, что ли, хотя стукнуло мне к тому времени уже почитай двадцать семь годков, и семьёй я обзавёлся, два сорванца подрастали… — старик замолчал, отпил эля, оставляя на губах пенную полоску, коротко вздохнул и продолжил: — Хотя в гвардию многие рвались: и довольствие не чета армейскому, престиж, да и другие всякие преференции. До сих пор не знаю, как уж так получилось, но после собеседования с плюгавым полковником, определили меня почему-то в непонятное подразделение. Нет, не в Президентскую гвардию, и уж, тем более, не в личную охрану. Приписали меня к некоему «Отделу ДД». Не поверите, но я до сих пор не знаю, как эта аббревиатура расшифровывается. Настолько всё там было законспирировано. Так и проходило по всем документам. Отдел ДД, материалы собой секретности. Толком поначалу ничего не объяснили, но тут уж что поделаешь — служба есть служба. Походил я в стажёрах, не много ни мало, а почти полтора года. Всякими делами приходилось заниматься. И по канализациям лазать и с парашютом десантироваться, и, само собой, оперативную работу вести, как в документах значилось: проводить комплекс мероприятий по поддержанию безопасности. Но это всё не столь важно, мало ли там силовых структур обеспечением безопасности занимается. Только я уже позже узнал, после того как меня действующим агентом сделали, что обеспечивали мы в основном безопасность первого лица государства и его дражайшей семьи. Вначале того самого легендарного Бородача, потом Живчика-младшего, вот у его жены родственников-то набралось, не счесть! — а дальше к власти и тот самый Президент пришёл, уже всенародно избранный, не подкопаешься, как вы, может быть, из истории и знаете. С его приходом-то как раз основной мой рассказ и начинается.

Я скосил взгляд на Джуди. Заметно было, что ей неинтересно; она рассеяно осматривалась по сторонам, играла с локоном, накручивая его на палец. И слушала, судя по всему, невнимательно, просто из вежливости. Старик меж тем продолжал:

— Времена наступили, прямо скажем, не сахарные. Экономика в депрессии, такие городишки, как этот, — папаша сделал неопределённое движение рукой, — на ладан дышат, глядишь, вот-вот последний постоялец из гостиницы съедет. Да и в крупных столицах не лучше. Если ты не бутлегер и не владелец публичного дома, каждый гривенник считать будешь. Так что у народа очень уж большие надежды к Президенту появились. Говорил он, и вправду, гладко. Я как сейчас помню: безработицу — победим, всех зажравшихся на народных деньгах — к ногтю, ресурсы — национализируем и так далее. Убедительно вещал и ему верили. Я сам тогда очень воодушевился, прямо у меня какая-то гордость за страну проснулась. Так им, приговаривал про себя, когда очередного барыгу к стенке ставили. А президент не только внутри границ порядок стал наводить, но и с внешними врагами себя как положено поначалу поставил. Нельзя сказать, что прямо все соседи сразу же его зауважали, но несколько мирных пактов и соглашений он заключить сумел, чем ещё больше свой авторитет среди народа повысил. Чудо происходило в те времена чудесное — ходит народ, считай, в обносках, но с горящими глазами и верой в светлое будущее. Хотя мне в те времена грех было жаловаться. И довольствие у меня в связи с местом службы оказалось повышенное, плюс командировочные периодически, плюс всякие надбавки за риск и опасность. Так что своих-то я обеспечивал. В сливках не купались, но на бутерброд с маслом всегда хватало. Да и парни подрастали что надо — один капитан регбийной команды, второй — кандидат в мастера по плаванию. За физическим-то их развитием я следил лично — скоро же в армию, на срочную, а там, кто знает, может, и контракты заключат, глядя на отца родного. Вот так бы жить и жить, горя не знать. Но когда у нас в судьбе происходит, как запланируешь?

Началось всё с того, что приставили меня к одному человечку непонятному. Заданий у меня за службу в ДД странных было, пальцев не хватит считать, так что я давно удивляться разучился. Приказали — выполняй. Хоть летающие блюдца карауль, хоть в жерло вулкана в огнеупорном костюме лезь, хоть гения, который двадцатизначные числа в уме умножает и делит, с калькулятором проверяй. Всякое случалось. Поначалу вроде бы ничего особенного — подопечный и подопечный. Худой такой, высокий, шея гусиная, тонкая, а кадык прямо безобразный, выпирающий. И в целом неприятный тип, борода вечно недовыбрита, кожа на скулах синюшного какого-то света. И походка сутулая, руки и ноги как на шарнирах. Да мне так-то всё равно, хоть урод, хоть карлик, роскошных блондинок с четвёртым размером, — старик на секунду скосил взгляд на Джуди, — только ведь в синематографах агенты сопровождают. А в действительной жизни вот такие неприятные экземпляры и попадаются в основном. Начальство мне все уши прожужжало, чтобы с него ни один волос не упал. Я так для вежливости слушал, но сильно близко к сердцу не принимал. Чего с ним случится-то? А в себе я был уверен, хоть и под сорок скоро, а реакция ещё будь здоров, мышцы в тонусе, а уж опыта охранного сопровождения у меня хоть отбавляй. Сейчас глядя на меня трудно представить, а ведь мог я тогда голыми руками один с тремя мордоворотами запросто сладить. Если не с четырьмя. И это без оружия!

Попервоначалу кадыкастый всё на какие-то медосмотры ходил. То в один госпиталь, то в другой. И что ещё раздражало, всегда у него выражение лица недовольное оставалось, брезгливое даже. Я-то старался на глаза ему не лезть, мой номер четырнадцатый, но иногда, всё ж таки, приходилось рядом находиться, в лифте там, ещё кое-где. Так вот в такие моменты его кривило прямо — как глянет своими бледными глазками, будто волной тебя мерзкой накроет. Но я никогда из себя не выходил — издержки профессии, бывает.

Тут как раз и дома у меня тоже началась катавасия. Близнецов моих в армию призвали, нечего им было больше прохлаждаться. Но это-то как раз всё планировалось, а вот что супруга моя занедужит, никто не ожидал. Работала она в то время на табачной фабрике. Лет десять назад производство закрывали из-за вредности работ, часть оборудования растащили. Но новый Президент издал знаменитый «Указ 16—10», если вы такой помните, направленный на восстановление экономики за счёт национализации частного капитала. Заводы и фабрики снова задымили. Работали на том, что сохранилось. На нашей-то «табачке» и раньше с условиями труда не церемонились, а после перезапуска и вовсе средств на какие-то там фильтры не нашли. Поэтому в цехах этим самим производимым продуктом круглосуточно и дышали.

До проводов парней Мэри ещё как-то держалась, хотя уже кашляла больше обычного. А как сыновей отправили, так пришлось вести её к доктору. Тот выписал больничный и слегка обнадёжил, вроде бы как особой патологии не заметил. Мэри осталась дома и после больничного. Я ей на работу ходить запретил, хоть это и серьёзно ударило по нашему бюджету, но мне пообещали вскорости прибавку, так что мы на время затянули пояса.

А на службе то самое задание по охране «гусиной шеи» у меня затягивалось. Теперь я его уже со своим напарником по сменам сопровождал, не только по его бесконечным мытарствам в больницы, но и в поездках на загородный «Объект 666», как мы, оперативники, его в шутку называли. Это был своеобразный лагерь в лесу, напоминающий скаутский, только обтянутый колючей проволокой и относящийся к ведомству ГСБ — Государственной Службы Безопасности. Болтали, что за стенками этих бревенчатых домиков всякое происходит, чему обычному человеку свидетелем лучше не быть, но точно я ручаться вам не могу, потому что сам заходил внутрь только одного домика, вроде как гостиного, в котором как раз моего подопечного и поселили. Внутри — всё как в обычном коттедже. Плита, мойка, кровать с мягкой периной. В подвале — соленья с консервами. Все условия для нормальной жизни. Но гусиная шея всё кривил рот, всё ему не нравилось.

Первый раз я прокололся с этой чёртовой кастрюлей.

То, что у неё с одной стороны расхлябалась ручка, я заметил и раньше, но никак не мог предположить, что это приведёт к таким неожиданным последствиям.

Гусиная шея частенько сам себе варил суп. Накрошит в бульон всякой ерунды и сидит потом довольный. В основном-то ему, конечно, уже готовую еду доставляли, но, если приспичит, всегда можно тушёнку достать из погреба или консервированные продукты какие. Но нравилось ему, видите-ли, самому иногда кашеварить. Я в тот раз за ним вполглаза наблюдал: какие тут опасности могут быть, внутри трёх шестёрок-то? Понёс он кипящее варево своё от плиты к столику на подставку, тут одна ручка у кастрюли окончательно и подломилась. Если бы я даже рядом стоял — не успел бы, я же не супермен из комиксов. Кипящий бульон прямо на правую руку ему потоком и вылился. Как он завизжит!

Я метрах в трёх от него находился, подлетел в секунду, руку перехватил его, а он выпученными глазами на неё смотрит, кожа на пальцах и тыльной стороне ладони красная, что у рака, того гляди волдырями пойдёт.

Что тут началось. Числилось ведь за домом этим ещё видеонаблюдение, тогда камеры в диковинку были, но в этой комнате одна уже стояла, здоровенная такая, помаргивала зелёным огоньком. Я быстро первую помощь при ожогах кадыкастому оказал из того, что нашел под рукой, а в дверь уже куча народа ломится. Все с перекошенными какими-то лицами, то ли от неожиданности, то ли от испуга. Старший наряда подлетел ко мне, орёт что-то, я даже слов разобрать не могу, слюной брызжет. Я от него отвернулся, не в себе человек, видно же. Смотрю на потерпевшего, а он сидит на кроватке, руку перебинтованную баюкает и скулит еле слышно.

К калитке уже с воем спецмашина подкатила, гусиную шею под ручки и на заднее сиденье, видимо, снова в больничку повезли, теперь уже вынужденно.

Старший снова ко мне, уже членораздельно выговаривает; злой, как чёрт, мол, как ты мог не уследить? Виноват, говорю, моя недоработка. А сам про себя думаю, вот тоже катастрофа, руку немножко обварил человек, ну надо же! А кастрюля та так на боку и валяется у стола.

А вечером уже, сидим в холле на пересмене, я своему коллеге вахту, значит, передаю. Сам с бутылочкой пивка, а что, смену-то я сдал, мне можно. Нашего орла Президента по телеку в прямом эфире показывают. Какие-то у него исключительно важные встречи, мол, арабские шейхи, что ли, к нам в гости пожаловали. И замечаю я, что не так что-то. Глаз-то у меня опытный, намётанный. Отмечаю я, что не жмёт руку наш президент дорогим гостям, как обычно, и всё к камере другим боком норовит повернуться, а на правой руке у него то ли лангетка какая-то под рукавом пиджака, то ли ещё что. Тогда мне это просто забавным, показалось, не более.

Тут стоит сказать, что к тому времени у всех первая эйфория от прихода нового лидера давно прошла. Если поначалу его срока процветал в стране энтузиазм, то всё воодушевление быстро сменилось некоторым разочарованием. Те судорожные шаги по оздоровлению экономики, необоснованные и поспешные реформы никаких дивидендов, это уже стало всем понятно, не принесли, народ нищал, там и тут стали возникать антиправительственные выступления, чаша терпения вот-вот могла переполниться. А на горизонте замаячил ещё и страшный призрак дефолта. Во внешней политике дела шли не лучше. Бывшие союзники воротили морды, один за другим лопались выгодные межгосударственные альянсы, санкциями страну зажимали в жёсткое экономическое кольцо. Ещё и вспыхнул с новой силой военный конфликт в одной из отдалённых стран, и было совсем непонятно, чьи интересы мы там защищаем и почему поддерживаем местных сепаратистов. Хотя пропаганда ещё работала. Армия энергично вербовала добровольцев, которые отправлялись за океан «восстанавливать попранную справедливость».

В моей жизни тоже никаких перемен к лучшему не наблюдалось. Жена продолжала болеть, мне урезали жалованье, и самое тревожное сообщение пришло от наших близнецов из военной части. Хоть и иносказательно — открытым текстом, разумеется, написать было нельзя — они намекали, что их могут отправить в ту самую горячую точку. Супруга пришла в ужас, но я успокоил её, как мог, аргументируя тем, что молодых новобранцев никто в пекло не пошлёт, на это есть регулярные контрактные части. Но нехороший осадок остался и у меня на душе.

С моим подопечным, гусиной шеей, последнее время происшествий не случалось, рука его давно зажила, а больше поводов для тревоги он не давал. Также продолжал жить наездами в трёх шестёрках, где мы его с напарником охраняли. Однажды я стал свидетелем одного инцидента. Мне пришлось сопровождать его на плановый выезд в медицинский диагностический центр и туда к нему какие-то важные шишки из министерства безопасности пожаловали. Судя по всему, у них состоялся промеж собой не совсем лицеприятный разговор. Я хоть и не слышал, что там произошло за закрытыми дверями, но догадаться оказалось не сложно, потому что мой подопечный вылетел в коридор весь возбуждённый, на нервах, за ним успокаивающе, гуськом, высыпали эти «пиджаки».

— Я свободный человек! — вопил гусиная шея, злобно оборачиваясь на них. — А вы меня в бункер запереть хотите! У нас демократическая страна! Меня любая редакция с распростёртыми объятиями примет, я им такого расскажу!

Видно было, что ребятам из министерства этот спич совсем не нравится, да ещё и на глазах посторонних.

— Заткните его, — шепнул мне один из них, крепкий такой паренёк, видимо, мой коллега.

Я тут же подступился к расхристанному возмутителю спокойствия, но тот оказался не лыком шит.

— Это не вы мне, а я вам условия ставить должен! — орёт. Уже на такой противный фальцет вышел. — И плевать мне, что вы от Его имени говорите!

Я, используя ситуацию, и то, что подопечный мой отвлёкся на «пиджаков», принялся бочком-бочком продвигаться вдоль стены, стремясь оказаться к нему поближе, но тут кадыкастый выкинул новый фортель — схватил с медицинской каталки, что в коридоре стояла, блестящий скальпель — как он на ней вообще оказался?! — и занёс его над своим запястьем, едва не касаясь кожи остриём.

— Суки! — опять орёт. — Я вам сейчас устрою бункер с барокамерами! Так Ему и передайте!

«Пиджаки», судя по всему, сильно обтрухались в этот момент — как по команде застыли, некоторые даже руку боялись опустить, со стороны на них было смотреть забавно, если бы не ситуация, и вправду ведь, как на стоп-кадре все замерли. Я прикинул — до шеи можно добраться в два хороших прыжка, вряд ли он полоснуть себя успеет, он же не профи. Только вот как быть с тем, чтобы его хрупкое тельце не повредить, ведь приказ у меня формулировался однозначно — чтобы не случилось — ни волосок с него упасть не должен. А тут без серьёзного его отключения скальпель не выхватить. Пока я так сам с собой совещался, развязка наступила независимо. Кадыкастый одумался, отложил инструмент, усмехнулся криво.

— Поняли, чего стоят ваши предложения? — бросил им.

Один из министерских, самый представительный кивнул, поняли, мол, и добавил:

— Да не волнуйтесь вы так. Мы всё непосредственно Президенту передадим. Обязательно найдём какой-нибудь компромисс.

— Вот и найдите, — развернулся мой подопечный и пошёл от них прочь. Я его нагнал быстренько и деликатно взял под ручку, он даже не отмахнулся.

И начала у меня после этой интермедии некая картинка складываться, очень уж фантастическая поначалу, хотя, если иначе посмотреть, то не такая уж и невозможная в принципе. Косвенно мои подозрения мой напарник подтвердил, пересказав, как наш шеф на одной закрытой ведомственной вечеринке хвастался, что некоторые секреты двора знает, и рассказал такое, за что потом долго извинялся перед каждым, кто при разговоре присутствовал. Уверял, что не так его поняли.

Мне на шефа с его длинным языком уже наплевать было с высокой колокольни. Приспичило мне какой-нибудь эксперимент произвести, чтобы окончательно в моих подозрениях удостовериться.

К тому моменту я уже чувствовал себя словно не в своей тарелке. Никогда такого раньше со мной не приключалось. Пустота какая-то поселилась в душе, сплошное разочарование. Не мог я спокойно на все эти рожи смотреть, и в телевизоре эта холёная морда Президента, тыкали которой постоянно, тоже ужасно раздражала. Народ последние крохи хлеба со стола доедает, а он про какие-то перспективы туманные вещает. Врёт же, падла. Мне накануне впервые в жизни не на что молока купить оказалось. Цены выросли, большая часть жалованья на лекарства жене уходила, сунул я вчера руку в карман с мелочью — а там дырка от бублика. Да и супруга моя вовсе не выздоравливала, отнюдь. Совсем в кашле заходилась порой. Опять в больницу повёз её. Доктор, сморщенный весь, долго на меня из-под своих круглых очёчков смотрел, потом сообщил, что дополнительные анализы делать надо. Платные. Но я и без этого уже понял, что дело плохо. И так у меня внутри сдавило в груди, держался как мог, не подавал ей вида, да только так ещё труднее получалось. И всё ведь к одному — от наших парней тоже ни весточки уже третью неделю. Подозрительно. Как они там, тоже волнение меня взяло.

А на улицах обстановка совсем накалилась. Идёшь было в Президентский дворец на службу, повсюду пикеты, иногда целые манифестации, плакаты, листовки. «Долой», «Импичмент», «Нет чужой войне», ну и так далее. Совсем народ до ручки дошёл. Да и понять их можно, когда треть населения страны за чертой бедности прозябает.

А моя гусиная шея, как ни в чём не бывало, сидит себе в шестёрках и в ус не дует, жратвы до отвала, процедуры всякие. То на озеро его вывозят, и меня с ним, куда ж я от него, то в театры какие, то в цирк. Жирует как сволочь. Я-то уже начал смекать, отчего ему такие привилегии.

Долго я размышлял, как бы мне мой эксперимент произвести, очень мне уж захотелось удостовериться в своей правоте. Зачем вот только? Не мог же я предвидеть, что произойдёт. Всего лишь из упрямства какого-то, но требовалось мне знать точно. И точка! Размышлять-то размышлял, да только ничего путного придумать не мог. По любому получалось, несдобровать мне потом. Потому что я в этом случае свою главную задачу, за которую мне пока ещё хоть какие-то гроши платили, ставлю под угрозу полного невыполнения. Ничего я с этим худосочным транжирой сделать физически не могу, руки у меня словно связаны. Не знаю, как бы всё повернулось, если бы его величество Провидение не вмешалось. Заболел гусиная шея какой-то ангиной инфекционной, подхватил-таки где-то вирус, как не оберегали его. Так бы тоже ничего смертельного, ну температура там, горло обложило, да вот только осип он почти полностью. Хрипел еле слышно, а если что надо, на обрывках листочков мне писал. И вот, аккурат, поначалу этой самой его болезни, должен был наш Президент на ежегодном мероприятии торжественном выступать, ни разу он его не пропускал и всегда речь лидера по всем новостным каналам транслировалась. Но не в этот раз. Только, понимаешь, зачитали обращение, а самого лишь издалека показали, да и потом всю неделю он всего лишь пару раз в хрониках мелькнул по ящику, да и то не факт, что в нынешних, могли старые кадры нарезать. Зато потом, во всей красе, опять стал в каждой бочке затычка. Будто не замечает, что народ уже на баррикады собирается лезть! После чего я в своём подозрении утвердился окончательно и бесповоротно, да только никак не знал, что я теперь с этим самым знанием делать буду. На вечеринках хвастаться?

Старик сделал очередной глоток, я глянул на Джуди, которая теперь уже рассматривала рассказчика заинтересованно, всё же зацепила её чем-то его история.

— Тут я, пожалуй, кусок своей жизни небольшой пропущу, — папаша ещё раз отхлебнул и поставил бокал на стол, — ничего там замечательного и хорошего не происходило, пока не настало 17 августа 1954 года.

У меня как раз выходной выдался, сидел я поэтому дома, в одиночестве, и в какой-то прострации. Даже пара бутылочек пива, купленная мной накануне за копейки на распродаже, так и осталась стоять в холодильнике нераспакованной. А один я сидел, потому что жену давно уже в госпиталь определили, да только никаких улучшений у неё не предвиделось, а случилось подозрение на онкологию лёгких. Не зря надышалась она в своё время на фабрике грязи табачной.

Дома гулкая тишина висела, да и я задумался, поэтому телефонный звонок таким громким показался, что меня аж на кровати подкинуло, тоже мне профессионал, настолько нервы в последнее время расшатались. Я трубку взял, а у самого ладонь мокрая. Скончалась, говорят, ваша супруга от прогрессирующего отёка лёгкого, ничего не смогли сделать. Из госпиталя, то есть, звонок был. Потом другое что-то говорили, про процедуры предписанные, когда тело забрать, что-то такое ещё, но я уже не слышал. Трубку положил и сидел, в окно немытое смотрел, как дождь падает. Моросящий такой, нудный.

А ближе к вечеру ещё один звонок, я так покосился на аппарат, но ничего не сделал — не хотелось поднимать трубку. Кто там может мне что-то сейчас нужное сказать? Не хотел и не стал. Но через три минуты снова затрезвонили.

— Алло, — говорю. Даже почти обычным голосом.

— Такой-то у аппарата?

— Да, — отвечаю, — он самый.

— Это из Министерства Обороны, — говорят, — с глубокими прискорбием вынуждены сообщить, что ваши сыновья — фамилии-имена называют — пали смертью храбрых в бою за аул Мерец в ходе межнационального конфликта в той самой отдалённой стране, — говорят, где идут сейчас военные действия. И добавляют ещё, что будут они похоронены как герои со всеми положенными почестями.

Тут во мне словно какой-то тумблер перещёлкнули, и я своё тело перестал ощущать. Вот совсем. Будто в какой-то оболочке сижу. Не помню, как утро наступило, я, скорее всего, так и просидел в одном положении, но потом автоматизм взял своё. Кое-как собрался, и на службу, в Президентский дворец, а потом в «Три шестёрки». Следовало какие-то подробности про жену и детей узнавать, но я даже ни подумал о них ни разу. А когда гусиную шею увидел, как он фальшиво напевает, и себе при этом бутерброды с ветчиной делает, меня аж внутри перекосило всего. Я думаю, что я в этот момент с ума и сошёл. То моя рабочая гипотеза. Однако шланг долговязый моего необычного состояния сразу вовсе и не заметил. А я начал с того, что испортил камеру. Замкнул что-то под кожухом, пыхнуло там, и погасла лампа. Я по рации сообщаю. Короткое замыкание, говорю, опять — присылайте спеца. Такое уже ни раз и ни два случалось, что камера сама по себе ломалась, поэтому никакой паники на мостике не было. Сказали, спец через часик подскочит. А мне бы и получаса хватило за глаза. Поставил я на центр комнаты стул, сходил в кладовку за верёвками. Потом схватил гусиную шею за воротник сзади — он как раз свой последний бутерброд дожёвывал за столом. От неожиданности он чуть не подавился, последний кусок обратно изо рта у него весь слюнявый выпал.

Я его встряхнул хорошенько за загривок и к стулу потащил волоком. Тут он немного опомнился, стал ногами елозить, да только куда уж ему против меня справиться. Зафиксировал его верёвками крепко и допрос свой начал. Какое-то время он повыпендривался, но я такой тип людей знаю. Вначале хорохорятся, но стоит надавить немного, сразу бледный вид и холодные ноги. Так и с ним. Много он тогда мне интересного рассказал, всё сейчас уж пересказывать не буду. Но основное я предугадал точно. Наличествовала у него некая метафизическая связь с нашим орлом-Президентом. Как это выяснилось изначально, я так толком и не понял, но как-то взяли его на заметку в органах, потому что очень уж странные совпадения начали происходить. Вывихнет гусиная шея ногу, глядь, через несколько часов господин Президент (тогда не президент ещё, конечно, сенатор только) тоже спотыкается на ровном месте и тот же самый у него недуг. Или порежется при бритье, и у президента будущего через какое-то время оказия — на ветки торчащие напорется. И так далее. Вот такой невообразимый феномен. Стали шею во всякие лаборатории таскать и эксперименты делать, да всё только раз за разом подтверждалось. Что у него, то через какое-то время и у Президента. Хоть ты развози их на тысячу километров, хоть в запаянную капсулу помещай. Смекнули быстро. Значит, раз такая тема, надо этого самого паранормального гражданина пуще зеницы ока стеречь, чтобы как бы с ним ничего не случилось. Сказано — сделано. Да только не рассчитали немного безопасники, кадыкастый-то с норовом оказался. Категорически отказался самоизолироваться и в бункере сидеть, какие уж ему златые горы не сулили. А что, он ведь тоже мог давить на администрацию, от его здоровья теперь здоровье Главы Государства зависит! Так и сошлись на компромиссе, постоянное наблюдение, но в щадящем режиме. Три шестёрки, разные выездные развлечения, да периодические медицинские осмотры. Само собой разумеется, всё для сытой и здоровой жизни: продукты там, воздух, мероприятия всякие, даже женщин к нему исключительно проверенных привозили.

А я это всё воспринимал одной частью сознания, а другой параллельно думал. По сути-то, не возьми меня на эту самую треклятую службу, может, и у меня в жизни бы всё и изменилось. И жену я устроил на фабрику по протекции ведомства и парней воспитывал в духе беззаветной преданности существующему строю. А если бы не избрали тогда этого холёного обманщика в Президенты, не случилось бы и того губительного экономического указа, из-за которого жена моя гадостью надышалась. Не было бы и этого мерзкого длинношеего. Не было бы и войны в тьмутаракани непонятно за чьи идеалы. И не отправили бы туда вопреки их желанию моих близнецов. Ничего бы этого не было, понимаете?

Старик замолчал. Его подбородок мелко-мелко подрагивал.

— Сынок, — сказал он мне после паузы. — Ты свою подружку, куда-нибудь отправь, давай, не надо ей дальше слушать, молодая она ещё и красивая.

Я глянул на Джуди. Сидела та с раскрытыми от сострадания глазами, и плавали в них слёзы, вот-вот брызнут. Прониклась, значит, полностью, чего с неё взять — натура женская, сострадательная.

Я её мягко так под локоток взял и к стойке отвёл, несмотря на сопротивление.

— Постой пока тут, — твёрдо сказал, обрывая все её поползновения; бармена подозвал и попросил плеснуть ей пивка. — Я тебе потом сам всё расскажу, обещаю.

И Джуди смирилась.

Недовольную физиономию скорчила, но всё же смирилась. К тому же по телевизору под потолком как раз аэробика началась.

— Знаешь, что я думаю, — сказал старик, когда я вернулся к нему за столик. — Что у нас у каждого такой вот двойник имеется. Просто мы о нём слыхом ни слыхивали, и знать не знаем. Он, может, сейчас на другой стороне нашего шарика вот так же в баре сидит. А разобьёт завтра коленку, глядишь, и ты тут с велосипеда сверзишься. Надо было ведь так случиться, что я вот на такую шею долговязую наткнулся в своей жизни.

— Так что дальше-то произошло? — вернул я папашу к его истории. Не то, чтобы я ему верил, очень уж невероятным казалось всё то, о чём он рассказывает, но всё же очень хотелось услышать окончание. Больно уж складно выходило.

— Я тебе уже сказал, что сошёл с ума тогда, — продолжил старик. — Так вот, думаю, что пик моего безумия пришёлся именно на этот самый момент, когда кадыкастый выложил мне все детали, и я окончательно всю эту картину для себя уяснил. И понял, что могу кое-что сейчас сделать.

Я сходил к верстаку на веранде, взял несколько гвоздей, молоток, моток проволоки, плоскогубцы. Потом прихватил на кухне несколько разделочных ножей и стопку полотенец.

Рот гусиной шее пришлось заклеить, иначе бы он, увидев мои приготовления, так бы визжать начал, что половина персонала трёх шестёрок сбежалась бы. Для меня сейчас главным было сделать так, чтобы он сознания не терял. А то брыкнётся в обморок и совсем не тот эффект уже. Поэтому я перерывы между экзекуциями делал, чтобы он успевал дух перевести. «Ничего личного, — сказал я ему перед тем, как приступить, — просто по-другому мне до убийцы не добраться». Хотя лукавил немного. И сама гусиная шея был мне крайне неприятен, чего уж там. Не настолько, конечно, чтобы с ним такие зверства устраивать, но я ведь уже со своим разумом врозь шёл, а с сумасшедшего что возьмёшь?

Сперва я его от верёвок освободил и на пол деревянный вниз лицом уложил. Глаза у него от ужаса вылезали из орбит, я даже стал опасаться, что они сейчас вывалятся. Потом разложил его руки в стороны и прибил ладони к доскам толстой «стодвадцаткой». А потом и лодыжки — по два гвоздя на ногу. Подождал, когда он чуть-чуть от диких беззвучных конвульсий отойдёт и разрезал ножом сверху вниз его одежду. И рубаху ковбойскую и брюки. Он всё пытался голову вбок вывернуть, чтобы на меня посмотреть, аж позвонки в его гусиной шее хрустели. Но я оставался неумолим и продолжал заниматься делом. Маленьким ножиком наметил по всей спине, ягодицам и бёдрам такую себе сеточку, выступающую кровь промакивал махровым полотенцем. Потом сделал ножовкой несколько надрезов до кости на предплечьях сзади и на голенях. Тут уж крови поболее стало, пришлось другими полотенцами раны подприкрыть, чтобы раньше времени не вытекла. И только потом я уже взял большой разделочный нож и принялся подрезать кожу под сеточку, чтобы потом она легче сходила. Шея дёргался вначале постоянно, сколько мог, а потом только дрожать стал, так мелко-мелко, как будто вибрировать. А у меня самое интересное началось, я подхватывал очередную полоску кожи за край плоскогубцами и медленно тянул на себя, отрывая лоскут. Один, потом другой, потом третий. В этот момент я отчётливо представлял, как на глазах изумлённой охраны через какое-то время тот самый человек, который полностью разрушил мою жизнь и уничтожил мою семью, распадается на части в настоящем смысле этого слова. Интересно, что они испытают, глядя на происходящее? А главное, что испытает Он? Всяко получалось, ту же самую невыносимую боль на самом пороге потери сознания, что испытывает сейчас «шея».

Через минут двадцать-двадцать пять гусиная шея затих окончательно. Я тоже решил, что сделал для сатисфакции достаточно. Под телом ментального двойника Президента натекла приличная красная лужица, он лежал в ней, как худая свиная туша.

Я снял перчатки, полностью поменял одежду, благо у меня оставался запас. Кинул тюк окровавленных шмоток в подвал. Особо скрываться и заметать следы смысла не было. Всем и так будет понятно, кто это всё сотворил.

Не знаю, как мне удалось выбраться спокойно за периметр. Но факт остается фактом. Камера не работала, тело к этому моменту никто не обнаружил, поэтому я и смог под благовидным предлогом, а может из-за халатности внешней охраны — повезло, бывает и так — покинуть периметр. Я взломал чью-то тачку, вырвал провода и замкнул стартёр. Когда объявили тревогу, я был уже далеко. Потом подложные документы, самолёт и другой континент. Я бы не расстроился, если бы меня схватили и казнили или застрелили при попытке к бегству, но судьба распорядилась иначе. Совсем недавно я вернулся, можно сказать, на малую Родину, и вот теперь я тут перед тобой, сынок… Не знаю, поверишь ты мне или нет, но, может, ты видел в хронике тот хмурый августовский день 21 числа 1954 года. Именно тогда состоялись торжественные похороны безвременно и скоропостижно ушедшего от нас, по официальной версии от инсульта, пятнадцатого Президента нашей страны. Все видели, как гроб, впервые в истории на церемонии такого уровня, несли закрытым. И как дородные матроны восклицали, прикладывая платочки к уголкам глаз: ну надо же, такой молодой, всего-то пятьдесят пять.

Старик замолчал, сделал пару глотков эля и вытер рукавом губы.

— Ну что, сынок, отработал я сегодня свою выпивку? — и он засмеялся, странно так, дребезжаще подхихикивая.

Я, честно говоря, смешался. В душе у меня от услышанного ужаса установилась какая-то оторопь. Я рассматривал собеседника и никак не мог разглядеть в согбенном, морщинистом пожилом человеке того монстра, про которого только что услышал. Не знаю, верил ли я ему; я был молод и по-юношески наивен, но даже при этом никак не мог для себя уяснить, как относиться к услышанной истории, как к чудовищной сказке или как к немыслимой были. Не решил я этого и до сих пор.

История и сейчас кажется мне настолько же удивительной, насколько и неправдоподобной.

Я оглянулся к стойке. Джуди уже весело щебетала там с какой-то подругой, по-девичьи стремительно снова приходя в прекрасное расположение духа.

— Спасибо, — торопливо пробормотал я собеседнику, не зная, что ещё сказать. — Мне надо туда, — глупо добавил я, вставая из-за столика.

— Так это тебе спасибо, сынок… За эль, — старик отсалютовал кружкой и подмигнул.

На этом историю следовало бы закончить, если бы не одно обстоятельство. Так случилось, что на следующий день мы с Джуди снова очутились в «Счастливчике». Приехали мы сюда прямо на великах, оставив их на время у входа в заведение.

Когда заиграла заставка шоу, я машинально повернулся к дверям, намереваясь увидеть привычную картину. Но… Старика на входе не наблюдалось. А я ещё было подумал, как же и у кого он будет сегодня выклянчиваться на выпивку, если действительно так поиздержался, как говорит. Но старик не пришёл ни через пять минут, ни через десять, хотя я периодически посматривал в ту сторону.

В этот раз мы пробыли у старины Джо недолго. Уже через полчаса я и Джуди наперегонки мчались по центральной дороге городка, которая, плавно закругляясь, спускалась к зелёным рощам. Наше внимание привлекла непривычная суета у одного из крайних к выезду домиков. Возле коттеджа стояло два огромных чёрных лакированных джипа, и лениво вспыхивала сине-красными проблесковыми маяками полицейская машина шерифа. У заборчика толклась маленькая стайка зевак. Мы тоже приостановились, а потом и вовсе слезли с велосипедов.

Вскоре из дома вывели человека. С обеих сторон его под руки держали двое внушительного вида молодцев в одинаковых деловых пиджаках. Сзади процессии шёл ещё один мужчина в штатском и полузнакомый нам местный шериф.

Излишним говорить, что конвоируемым был тот самый вчерашний старик. Перед тем, как его усадили на заднее сиденье одного из джипов, по-полицейски пригнув голову, он пробежался взором по зевакам, заметил меня, и мы на секунду зацепились взглядами. Старик чуть-чуть, одними краешками губ, то ли усмехнулся, то ли ухмыльнулся, и его голову увела вниз, под крышу машины, неумолимая рука оперативника.

Джипы заурчали движками, мощно вякнули клаксонами и вырулили, один за другим, на дорогу. Шериф, облокотившись на открытую дверцу своего авто, задумчиво смотрел им вслед.

А я вдруг вспомнил, что Беня «Шустрый», один прощелыга из нашей компании, как-то трепался, что старина Джо не так прост, как кажется, и что почитай под каждым столиком у него в заведении по микрофону. А за то, что он потихоньку стучит на сограждан, местная налоговая подходит к его «Счастливчику» по-божески. Беня слыл известным любителем приврать, и я про эту его трепотню давным-давно забыл, но сейчас, естественно, вспомнил.

Мы переглянулись с Джуди, тряхнули головами, словно отгоняя наваждение и, сев на велосипеды, поехали по дороге вслед исчезавшим в опускающемся мареве джипам. Прекрасное всё же время — молодость, только вот никак не могу вспомнить, сколько мне тогда было лет. То ли двадцать пять, то ли двадцать четыре.

Мы обязательно встретимся

Мне всегда нравились рассказы, написанные от первого лица. Знаете, почему? Потому что такая история изначально настраивает читателя на литературно-оптимистический лад. Ведь сразу ясно, что героя не пристрелит в финале какой-нибудь ополоумевший маньяк. Иначе как бы он — герой — мог поведать нам эту историю?

Однако я никак не мог предположить, что однажды в роли такого рассказчика выступлю сам.

Но факт остаётся фактом: передо мной стопка (я бы даже сказал — кипа) исписанных каракулями листочков, я беру верхний и бегу взглядом по первой строчке.

Мы обязательно встретимся

Рассказ

Началось всё с пачки пятитысячных банкнот, перетянутых наивной жёлтой резинкой. Этот пресс лежал на гладкой лакированной столешнице, и время от времени притягивал мой взгляд. Пачка состояла из ста купюр. Путём нехитрых математических подсчётов получалось, что на моём столе валяется пятьсот тысяч рублей в казначейских билетах банка России.

Так, стоп. Немного подумал и понял, что сморозил глупость. Про пачку. Не в смысле номинального объёма, а в смысле, что с неё всё началось. Потому что началось всё гораздо, гораздо раньше. А пачка послужила триггером, как бы спрессовала последующие события в плотную массу отдельных эпизодов, которые слиплись, как банкноты под резинкой.

Всё дело в том, что я — трус. И мне не стыдно в этом признаваться, потому как в данный момент стыдиться уже бессмысленно. С содроганием вспоминаю эту разноцветную горсть капсул в моей дрожащей ладони. Я смотрел на них пустым взглядом минуты три, наверное, не шевелясь (только ладонь дрожала). Потом открыл рот и резким взмахом-движением отправил пилюли между губ, но странным образом, за те полсекунды, пока моя рука описывала фатальную дугу, рот мой снова закрылся, и я просто размазал лекарства по лицу. Скулы свело так, что разъединить губы мне смогли бы сейчас только спасатели МЧС посредством имеющегося у них гидравлического разжима.

Не лучше у меня получилось с карнизом тринадцатого этажа. Казалось бы, ну чего уж проще-то? Перелезть через ажурное ограждение общего балкончика на площадке этажа — с этим справился бы и ребёнок — примериться, чтобы попасть на асфальтовый пятачок перед подъездом и не придавить ненароком какую-нибудь некстати взявшуюся на траектории бабуленцию, катящую продуктовую коляску на колёсиках, и адьё. Там даже шаг делать не надо, просто соскользнуть вперёд с символического козырька. Но меня подвела труба. Не знаю, откуда она там вообще взялась, но приделанная к стене дома железными хомутами, тонкая стальная труба шла снизу вверх и проходила в локтевой доступности от моей дислокации на карнизе. Вначале я схватился за неё, чтобы удобнее было перелезть через перила, но… К моему удивлению, вторая свободная рука тут же последовала за первой, ухватилась за ту же трубу, и я превратился в человека набекрень. Я стоял на карнизе в крайне неудобной позе и мёртвой хваткой держался обеими руками за расположенную сбоку, вертикальную трубу. Дикость ситуации заключалась ещё и в том, что я не мог отклеиться от трубы, чтобы перелезть обратно на балкон (прыгать я уже раздумал, неожиданно решив пойти по стопам Анны К., и свести все счёты посредством локомотива). Не знаю, сколько я простоял в таком скособоченном состоянии (по любым прикидкам — очень, очень долго), но вывел меня из технологического ступора крепкий мужской бас, раздавшийся из-за полуприкрытой общественной двери на балкон. Кто-то сюда приближался, возможно, с намерением перекурить на верхотуре. Пальцы мои волшебным образом разжались и я, мало уступая воздушному цирковому акробату, за несколько миллисекунд переместился обратно на надёжную бетонную твердь балкона. Потом юркнул в дверь на противоположном конце, чтобы не встречаться со спасителем, и одним духом сбежал по лестнице до второго (от греха подальше) этажа, где сел, прислонившись к перилам спиной. Я три раза вытаскивал из кармана куртки пачку с единственной оставшейся в ней сигаретой, брал никотиновую палочку пальцами, подносил ко рту и убирал обратно. Я так и не решился закурить, хотя желание меня обуяло просто непреодолимое. Не решился, потому что не смог нарушить клятву, какой бы смешной эта принципиальность в данной ситуации не выглядела. Что ещё за клятва, спросите вы? Об этом расскажу немного позже.

В свете вышеизложенного нетрудно догадаться, что кавер на несчастную литературную героиню у меня тоже не задался. Причём, ещё на стадии теоретических изысканий. Я слабо представлял себе весь процесс. Это что, завидев приближающийся состав, мне придётся бежать сломя голову и падать на рельсы? Договориться с моими ногами (после губ и рук) на такую авантюру явно нереально. Если только лечь поперёк ейного (состава) пути заранее, но… чёрт побери… Я увидел себя, уютно устроившегося на шпалах и, например, приближающегося ко мне обходчика в ослепительно оранжевом жилете, или грибника, вышедшего из леса к насыпи… и поёжился от неловкости.

Может что-то ещё? Верёвка? Но её надо купить в магазине. Я не сомневался, что продавец сразу обо всём догадается: и даже так отчётливо представил его презрительный взгляд, что у меня свело пальцы на ногах. К тому же куда её приделать? Снять люстру и использовать крюк? Но он такой хлипкий, что вряд ли выдержит. Люстра то едва-едва держится, а я, несмотря на врождённую худобу, всё же, вешу больше потолочного светильника.

Пистолет или ружьё? Но откуда у меня они? Где их взять? Как ими пользоваться? Какие нужны патроны? В интернете прочитать? Какой-то получается сложный в совокупности план, который реализовать полностью с моими-то способностями очень маловероятно.

Резануть тупым столовым ножом по запястью? Ну уж не-е-е-е-т!! Меня аж два раза всего передернуло от такой фантазии.

Что тогда остаётся?

Вот уж никогда не думал, что передо мной встанет такая простая и одновременно невыполнимая задача. Но надо было смотреть правде в глаза. Я собирался покончить жизнь самоубийством, однако по ряду причин и из-за своей трусости не мог этого сделать. И смех, и грех!

И тут я вспомнил Мальвину. Вернее, не столько её, сколько то, о чём она мне говорила в конце нашей единственной в жизни встречи.

Возможно, проникнувшись историей, вы сейчас почувствовали себя этаким киношным переговорщиком, что в критический момент подкрадывается к парню, собирающемуся прыгать с моста. «Эй, друг, — говорят такие спецы, рисуя на лице обезоруживающую улыбку, — давай обсудим твою проблему, прежде чем ты сделаешь шаг… Ведь ни одна проблема не станет весомее, если её просто обсудить». Так вот, если вы сейчас мысленно такой чувак (или чувиха), и как бы обращаетесь ко мне, то давайте обсудим, ок. И вы уже сами решите, прав я или нет.

Конечно же, не прав, говорите вы сейчас себе мысленно. Тем более странно такое обсуждать с парнем, у которого на столе валяется полляма «деревянных». Но вы вначале выслушайте.

Только наберитесь терпения. Ведь сейчас вы уже не переговорщик, а психотерапевт, расслабленно устроившийся в мягком кресле перед пациентом. У вас очень глубокомысленный вид (как у большинства шарлатанов) и вы серьёзно киваете, как бы поощряя меня к откровениям.

Да и пожалуйста, мне не жалко.

Отец ушёл, когда мне стукнуло пять. На третье утро после моего очередного дня рождения. Ещё недавно он протягивал мне коробку с конструктором, и вот уже складывал вещи в свой старый, потёртый, огромный рыболовный рюкзак. Чемоданов у нас в семье отродясь не водилось. Мама, на удивление, совсем не плакала, только смотрела хмуро по сторонам. Это то, что я помню. А вот куда и как смотрел отец — нет, вылетело из воспоминаний. И как он выглядел — тоже. Какая-то бесформенная, мягкая гора. Зато я помню, что он называл меня дурацкой кличкой «Кэп», и я никак не мог понять, что она обозначает. Перед тем как уйти, он снова меня так назвал. Он сказал: «Не всё настолько однозначно в жизни, Кэп, как кажется на первый взгляд». Я ничего не понял, только хлюпнул носом. «Не переживай, Кэп, — добавил отец. — Мы ещё обязательно встретимся». И ушёл. Излишним будет пояснять, что больше я его никогда не видел.

Потом мы как-то спокойно жили достаточно много лет, в целом даже неплохо. Я, мама и бабушка. Матушка трудилась поваром в столовой, бабуля регулярно получала пенсию. Я потихоньку взрослел, ненавидел школу (потому что меня дразнили в классе за лопоухость) и, как и остальные приятели-сверстники, пропадал до ночи на улице. Пока не началась «чёрная полоса», как мы её окрестили на очередном семейном совете. Вначале погорел наш дом в деревне. Хоть мы там и не жили, но всё равно было обидно. Дом принадлежал матери (а жили мы в бабушкиной «двойке-хрущёвке») и являлся как бы «запасным аэродромом», если что. Не знаю, какое событие конкретно подразумевалось под «если что», но теперь там вместо аэродрома остались руины; дом, хоть и не сгорел дотла, но, вместе с надворными постройками превратился в совершенно нежилое помещение. Потом захворала мать. Вначале мы восприняли болезнь как затянувшуюся простуду, но диагноз оказался неумолим — рак лёгких. Матушка продержалась четыре месяца, наполненные адской болью — я и сейчас без труда слышу её почти непрерывные в последний месяц стоны-крики. Как ни кощунственно так говорить, но смерть принесла ей (да и всем окружающим) облегчение. Что уж кривить душой. Я, хоть и искренне горевал, и даже провалился в недельную депрессию, справился с горем довольно быстро. В шестнадцать лет смерть самых близких переносится совсем не так, как в тридцать. Через полгода умерла бабушка. Просто так, ни от чего, видимо от старости. Не проснулась. Но прежде, чем покинуть этот бренный мир её успели «оприходовать» какие-то проходимцы, типа чёрных риэлторов. Посулив мифические барыши, они подсунули бабуле юридически-мутные бумаги и квартира, которая должна была отойти мне по наследству как бы «повисла в воздухе». Мне в тот момент исполнилось семнадцать, и до совершеннолетия я в квартире безвозбранно проживал, но как только отметил восемнадцатилетие, пришли суровые дядьки в форме и вежливо меня «попросили». Начались бесконечные судебные разбирательства, одно время я ходил в прокуратуру, СК и суд как на работу, но дело никак не двигалось. Ни одна из сторон не могла законно вступить в свои права и хоть квартира и не перешла в собственность аферистов, я в ней тоже до конца разбирательства находиться не мог; до сих пор она стоит опечатанная и будет теперь уже стоять, видимо, в таком виде до скончания веков.

Я перекантовывался, где придётся: у знакомых, у знакомых знакомых, пока не устроился на работу и не стал снимать угол самостоятельно. Хотя «работой» это, и последующие мои трудоустройства можно назвать, если применять кавычки. Вначале я подвизался курьером. Зарплаты хватало, чтобы оплачивать жильё, и есть растворимую лапшу (в субботу-воскресенье глазунья или омлет; яйца я покупал на ярмарке по распродаже). Поэтому параллельно я устроился расклейщиком объявлений, жизнь стала налаживаться, хотя и уставал я как слон в цирке. Налаживалась она до тех пор, пока я не встретил Таню.

Надо сказать, что у противоположного пола я никогда особым успехом не пользовался. Ещё со школьных времён. Одноклассники уже гуляли с подружками по-взрослому, а у меня в десятом классе не имелось даже пассии. Всё что я мог — «мечтать» перед сном в продавленный матрас, вызывая в воображении гладкий материал миди-юбки нашей молодой географички Марины Семёновны, что волнующе натягивался на её упругой ягодице, когда она чуть наклонялась, чтобы взять мел. Я винил в таком плачевном положении дел свои уши и ничего больше. Я с упрёком сетовал самому себе, не понимая, от кого они мне такие достались: ни у отца (по рассказам), ни у мамы никаких ушных патологий не отмечалось. Правда, бабушка как-то признавалась, что у её мужа (моего деда) развевались на ветру те ещё лопухи, но подтвердить факт документально она не могла. Как бы то ни было, мои ушные раковины, непропорционально розовели по обе стороны головы, приделанные строго перпендикулярно к черепу (если можно так говорить об относительно круглом объекте). Я всегда носил длинную причёску а-ля Кирк Хэммет в середине творческой карьеры, но и это не спасало. Уши лезли наружу и из-под ниспадающих вихров. Короче говоря, комплексовал я ужасно, и на время выбросил амурные страдания из головы; к тому же, на двух «работах» уставал так, что иногда давал отдохнуть и матрасу: Марина Семёновна к тому времени уступила место Александре Голубятниковой (так значилось на бейдже), бухгалтеру в конторе, где я два раза в месяц получал зарплату.

Знакомство с Таней началось с того, что она хотела вызвать полицию, чтобы меня оштрафовали за незаконную расклейку объявлений (я пришпандоривал их на клей прямо на подъездную дверь). Слово за слово и мы, неожиданно, прониклись некой душевной симпатией. Она, прямо скажем, тоже была не Аллен Делон, но не мне кочевряжиться с такими-то ушами.

Закончилось наше сближение тем, что мне теперь пришлось устроиться ещё и на третью работу — по выходным я забирался внутрь ростовой куклы ёжика и шарахался по улицам, пытаясь зазвать посетителей в шаурмушную. Внутри ёжика царила ужасная духота, в кожу то и дело впивались какие-то острые детали конструкции (словно у ежа иголки росли внутрь), обзор сверху и снизу ограничивался узкими прорезями-бойницами (из-за чего я однажды врезался в машину, выезжающую из переулка; не она в меня, а я в неё, хорошо ещё, что без последствий — кукла мягко отпружинила от лакированного бока авто). Такие лишения мне пришлось претерпевать, чтобы хоть иногда угостить Таню пирожным в кафе. Всё-таки просто ходить раз за разом по набережной туда-сюда представлялось мне уже не очень солидным.

Мы провстречались почти год, когда Таня мне изменила. Меня как раз в тот момент выперли с третьей моей работы (которая уже осталась единственной) — шаурмушная накрылась, если говорить мягко, то медным тазом. Поэтому вместо того, чтобы целый рабочий день бороздить космические по размерам просторы прилегающих к заведению улиц я понуро отправился на свою съёмную квартиру. Таня иногда ночевала у меня (вообще она жила с родителями, но недолюбливала отчима) и в этот день как раз должна была быть дома. Я без всякой задней мысли открыл входную дверь и стремительно проследовал в единственную комнату, где застал картину маслом. Они даже особенно не стали скрываться и делать вид: то ли попросту не успели, то ли поняли всю смехотворность мизансцены. Знаете, если бы оставался какой-нибудь шанс на объяснение, я бы может быть и поверил, настолько я чувствовал себя деморализованным. Но шанс отсутствовал. Как говорят искусствоведы, полотно не предусматривало никакого двоякого толкования. А сестры-близнеца у Тани, увы, в природе не существовало.

Я великодушно позволил голубкам уйти, а сам напился в ближайшем баре, и все деньги, которые копил на сюрприз для Тани, потратил на проститутку.

Шлюху звали Мальвина. Конечно, в паспорте у неё наверняка стояло другое имя, но отдавая дань традиции, я безропотно называл её именем вожделенных мечт Буратины. Меня охватило такое безразличие, что назовись она Фиделем Кастро, я бы безвозбранно окликал её и так.

Честно признаться, я в ту ночь был не на высоте. Сказались перипетии прошедшего дня и моё вечернее перепитие в баре. Короче говоря, то, за что я отдал все накопленные за полгода деньги, подразумевая часовое развлечение, закончилось в течение двадцати пяти секунд.

— Слушай, — сказала Мальвина, вытираясь салфеткой. — А можно я у тебя переночую? Работы на сегодня нет больше, а домой ехать не охота. Тем более я полбутылочки вискаря спи… ла!

Последний аргумент, невзирая на начинавший медленно кружиться надо мной потолок, показался мне вполне убедительным.

Мальвина голая сходила в прихожку, принесла бутыль и стаканы, плеснула в них на два пальца, и мы выпили.

И тут Остапа понесло. На меня напало настоящее ораторское недержание, и я непрерывным потоком принялся излагать Мальвине историю своей жизни в таких подробностях, что мне позавидовал бы и Цицерон. В конце своего затянувшегося стендапа я признался, что потерял цель и, вероятнее всего, завтра все газеты выйдут с моим скоропостижным некрологом. В тот момент мне казалось, что город оценит мою кончину, как очень значимое событие, и сиё, непременно, найдёт свой оклик во многих СМИ.

— А давай я тебя закажу, — неожиданно сказала Мальвина, глядя на меня пьяными глазами.

— Ты дура, что ли? — вначале не понял я. — В каком смысле?

— У меня у племянника контора шик-блеск-красота, — пояснила девушка. — Работают чисто и следов не оставляют. Мне сделают по блату. Раз и готово! — она подняла стакан, предлагая чокнуться.

— Ты о чём толкуешь-то? — машинально стукая в её стакан своим, переспросил я, ощущая в мозгу пшеничную кашу, в которой резвятся электрические угри.

— Какой ты глупенький. Ну, они заказ берут. На устранение. Киллеры. Только ты никому.

До меня потихоньку начал доходить смысл её слов.

— То есть ты хочешь, чтобы они меня… того?

— Ты же сам сказал, что хочешь самоубиться. А они в этом деле профи.

Я стал смеяться. Предложение Мальвины мне показалось ужасно весёлым. Я смеялся и смеялся. Девушка вначале недоверчиво на меня поглядывала, а потом и сама стала подхихикивать.

— Профессионалы, — я бил себя по коленкам, не в силах сдержаться от распирающего меня веселья, и выходил всё на новый и новый виток безудержного смеха.

— Ага, — поддакивала Мальвина и быстро-быстро, как китайцы на ярмарке, трясла головой.

Самое любопытное, что утром, когда я проснулся (вернее, в обед, какое там утро), я увидел на тумбочке визитку фирмы племянника, о котором говорила Мальвина. Она оставила мне этот картонный прямоугольник, приложившись к нему на прощанье своим накрашенным ртом: поперёк названия компании алел неровный отпечаток её губ.

С тех пор прошло двенадцать месяцев.

А неделю назад я встретил Какашу.

На самом деле его звали Кирилл, в своё время он учился в той же школе, что и я, только на два класса младше. Не знаю, чем руководствовались его родители, нарекая сына таким именем. «А что такое?» — спросите вы. Кирилл и Кирилл, нормальное незашкварное имя. Само по себе да. Но не с такой фамилией. Фамилия у Кирилла была — Кашин. То есть, в итоге получилось «К. Кашин». Ка-Кашин. Первый же одноклассник, обративший на это внимание, поставил в жизни Кирилла вечную вертикальную перекладину, разделив её (жизнь), как любят сейчас говорить, «на «до» и «после». Был Кашин Кирилл, а стал — Какаша.

Сейчас Какаша вместе с пятью компаньонами держал забегаловку «Два поэта» на углу Пушкина и Мандельштама.

По правде говоря, я не то, чтобы его встретил, просто зашёл тогда в насквозь пропахший маргинальными запахами зал забегаловки, чтобы поинтересоваться, нет ли какой работёнки –грузчиком там, официантом, или, если уж совсем повезёт — учеником бармена. Часы показывали полдень понедельника и народ в «Двух поэтах», можно сказать, отсутствовал как класс. Какаша сидел в центре зала за столиком и пересчитывал кэш за предыдущую смену. Перед ним находилась скомканная куча ассигнаций, которую он аккуратно раскладывал в две стопочки: сильно мятые купюры и не сильно.

— А, это ты, — сказал он, не поднимая головы, когда я приблизился к столику. Такой фразой он встречал абсолютно всех потенциальных собеседников.

— Ищу работу, — я сразу взял быка за рога, чтобы не размазывать кофий по кружке.

— Если ты… — начал Какаша.

— Любую, — перебил его я, уточняя своё резюме.

И тут совладелец бара на несколько секунд задумался, что меня насторожило. Обычно за ним такое не водилось.

— Есть один вариант, — туманно произнёс он, поднимая глаза.

Я заинтересованно присел на стул, ожидая, впрочем, очередного подвоха. Ждать от Какаши выгодного предложения было невозможно.

— Рокки искал человечка, да так и не нашёл, — сообщил Кирилл, снова опуская глаза. — Рискованное дельце, но и бабки хорошие.

— Что же никто не согласился? — резонно поинтересовался я. Рокки я шапочно знал. Прозвали его так, потому что он, занимаясь боксом, в ранге фаворита умудрился проиграть какому-то стажёру-новичку и вскоре со спортом завязал. Но не завязал с криминалом.

— Рискованное потому что дельце.

— Ты же знаешь, я с наркотой не связываюсь, — вздохнул я, прекрасно зная, на чём живёт Рокки.

— Дело хозяйское, — в свою очередь вздохнул Какаша. — Но бабки крутые.

Я мысленно прикинул шланг к носу. После «Двух поэтов» я рассчитывал зайти в парк, где мне уже третий месяц обещали место карусельщика, но шанс на благоприятный исход мероприятия болтался около нуля. Больше идти мне было некуда. Долг в микрозаймовой конторе к этому моменту достиг у меня шестидесяти восьми тысяч целковых и рос как на дрожжах (мне ведь приходилось на что-то жить и платить за хату).

— Дашь его номерок? — тогда сказал я, как мне показалось, совершенно не своим голосом.

— Дам, только ты поторопись. Рокки ждать не любит.

Нудные подробности нелегального натурального обмена товар-деньги-товар-деньги, осуществить который я подвизался я, пожалуй, опущу. Кто в теме и так знает, как это делается, а кто не в курсе, тому и знать-то необязательно. Остановлюсь только на паре ремарок. Во-первых, при проведении операции выяснилось, что Рокки в ней сам выполняет роль маленькой шестерёнки, этакой подставной шестёрки. А бенефициар всего предприятия некий Хач: страшнейший человек, «имя» которого тогда произносилось в кулуарах только шёпотом. И то, лишь теми, кто в принципе решался это сделать. Большинство же вовсе помалкивало в тряпочку: ходила легенда, что упоминание трехбуквенного обозначения авторитета всуе неизбежно кликало беду. Поэтому большинство коллег по бизнесу при возникновении каких-либо отсылок к Хачу артистично прикидывались глухонемыми. А во-вторых, в тот же самый отрезок времени я попал под действие той трудновыполнимой клятвы, о которой уже упоминал. Дело было так: я шёл по улице с кейсом типа «дипломат» на точку передачи. В кейсе, кроме маскировочных безделушек лежал пакет со снежно-белым порошком. Шёл я по тротуару, а по мостовой в попутном направлении двигался неспешный поток автомобилей. Кроме обычных легковушек в него вдруг вклинился полицейский экипаж: я зафиксировал его неожиданно обострившимся боковым зрением и лишь благодаря приступу чудовищной силы воли не прибавил шаг. Полицейский автомобиль потихоньку приближался ко мне сзади и метров за десять включил проблесковый маячок. Весёлые красно синие сполохи заиграли на крыше машины, правда, без сирены, но от этого стало только страшней. Я, не сбавляя ход, начал потеть, да так, что почувствовал, как по мне стекают целые струйки: по спине, по бокам от подмышек, по ногам.

«Сдали! — вспыхивала и гасла (как маячки) во мне уничтожающая мысль — Сдали же, суки!». Борясь с желанием зашвырнуть дипломат в кусты и дать дёру, я, как сомнамбула, тем не менее, продолжал двигаться — как указывают в учебнике физики для шестого класса — прямолинейно и равномерно.

Полицейская машина поравнялась со мной.

И вот тогда я дал страшную клятву. Я мысленно сказал себе: «Если всё сейчас обойдётся, то обещаю Тебе… — под „Тебе“ я не то, что подразумевал какого-то конкретного Бога, потому что не особо в него верил (вернее так: иногда верил, а иногда — нет), а скорее некую Высшую Субстанцию, которая курирует наше пребывание в Мире, — … обещаю Тебе, что с этого же момента брошу курить!»

Маячки на крыше полицейской машины погасли, она спокойно обогнала меня и проследовала дальше.

Я сделал глубокий выдох, такой, будто перед этим минуты две набирал воздух в лёгкие.

Как ни странно, обменные операции мне произвести удалось почти без происшествий. Почти, потому что за самым последним свёртком курьер не пришёл. Я не знаю, почему. Я прождал его час и пошёл к себе домой, ощущая, как ляжку через карман жжёт упругий пресс, стянутый жёлтой резинкой. Вначале меня посетила дебильная мысль передать деньги через Какашу (вернее, через Рокки), чтобы окончательно расквитаться с этим подозрительным делом. Но тот самый Какаша, которому я позвонил, сообщил, что Рокки уже в КПЗ.

— Не звони сюда больше! — добавил он непривычным плаксивым голосом. — Забудь мой номер на хер! — и в трубке пошёл гудок.

Честно признаться, я пока ещё не сильно расстроился, потому как не сомневался, что в ближайшем времени всё разрешится, от Хача придёт другой человек, которому я и передам деньги. Я же не в бегах, не скрываюсь, и найти меня не так уж и сложно.

Вот как раз в этот момент события в моей жизни стали спрессовываться, возникая одно за другим. В юности я читал один фантастический рассказ про отложенное время. Там парень нашёл некие часики, которые позволяли откладывать нежелательные события. Фокус в том, что в какой-то момент все отложенные неприятности стали происходить одна за другой. Со мной произошло нечто подобное.

Придя домой, я зачем-то открыл электронную почту.

Там оказалось два новых письма. Первое было от коллекторов той самой конторы, где я занимал в последнее время деньги. Они подробно расписывали суммы, которые я обязан буду заплатить, если не погашу задолженность в ближайшее время. Несмотря на внутренний раздрай, я не преминул восхититься их интеллигентностью. Если раньше они обрывали телефоны бедных заемщиков и рычали в трубку, то сейчас посредством электронных коммуникаций вежливо уведомляли, когда конкретно вам настанет звездец.

Вторым адресатом оказался онкологический диспансер. Они сообщили, что мои анализы дали положительный результат (меня недавно диспансеризировали на предмет плохой наследственности, когда я по глупости загремел в больничку). Предлагали явиться срочно на обследование, потому что речь шла о возможной последней стадии. Я прочитал эту новость на удивление спокойно. Вспомнил маму. Но не ту, стонущую на нашей убогой панцирной кровати, а ещё здоровую, молодую, с розовым румянцем на щеках.

А потом пошёл на кухню собирать все имеющиеся в доме таблетки, чтобы опередить терминальное деление пожирающих самих себя клеток и показать раку на прощание кукиш.

Что скажете, господин психотерапевт? Теперь вам понятно подспудное желание клиента как можно скорее свести все счёты с этой, не такой уж и счастливой, как оказалось на поверку, жизнью?

Или что-то посоветуете, попробуете отговорить?

Впрочем, пустое, всё равно никакого дельного совета для меня в данных декорациях просто-напросто не существовало. Поэтому расслабьтесь и перестаньте корчить из себя светилу психоаналитики. Я, меж тем, продолжу.

Итак, мы пришли туда, откуда начали.

Я сидел в своей квартире, на столе лежало поллимона, и я никак не мог решиться самостоятельно лишить себя жизни. Потому что продолжал оставаться трусом и очень боялся любой боли. Тогда-то я и вспомнил про Мальвину.

Всё-таки, несмотря на некое общественное недовольство, сервис у нас мало-помалу поднимается. Вот взять хотя бы контору племянника моей бывшей знакомой. Внимательно выслушали, предложили встретиться («нет-нет, не у нас, разумеется, где-нибудь на нейтральной территории»), в голосе на том конце провода не чувствовалось ни осуждения, ни презрения. Деловой, культурный разговор.

Да и менеджер, с которым мы уселись за стол в кофейне на Центральной площади, производил исключительно позитивное впечатление. Строгий костюм, доброжелательный взгляд, стильные тонкие усики, безупречно выбритый подбородок.

— Правильно ли я понимаю, — уточнил Сергей (именно так он отрекомендовался), — что вы выступаете как нашим заказчиком, так и… эээ… клиентом?

— Точно так, — подтвердил я. — Формально же это возможно?

— Признаться, в нашей практике такой случай впервые, но… формально — да. Вы можете, так сказать, заказать нам самого себя.

— Ну и отлично! Только у меня пара уточняющих вопросов. Видите ли, я… как бы сказать… нахожусь в некотором цейтноте, и хотелось бы завершить сделку как можно скорее. И главный вопрос — сколько это будет стоить? Я не к тому, что намерен торговаться, а к тому, что пребываю в определённых финансовых рамках.

— Понимаю вас, — серьёзно кивнул Сергей. — Что касается первого пункта, мы можем оговорить, к примеру, срок порядка двух суток. Необходимо собрать всю информацию о вас, подготовить техническую часть. Устроит вас?

— Два дня? — я подумал, что тогда придётся где-то перекантоваться. Дома люди Хача могут меня накрыть и раньше. — Годится.

— О-кэй, — по-киношному произнёс менеджер. — Что касается второго… — он достал из кармана пиджака допотопный ручной калькулятор и произвёл какие-то расчёты. — Четыреста десять тысяч пятьсот рублей, — сообщил он, поднимая на меня свой прозрачный взгляд.

— Ну… Нормально, — ответил я, не совсем представляя, как следует отвечать в таких случаях. — Только какие у меня гарантии?

— Стопроцентные, — улыбнулся краешками губ Сергей. — Деньги на наш счёт упадут только после выполнения заказа, то есть по факту вашей смерти.

Я даже не подозревал, что такое возможно. Оказывается, да. Финансовая схема сделки представляла собой заверенную у нотариуса следующую загогулину. Я клал деньги на депозитный счёт в качестве потенциального гонорара исполнителю, а исполнитель мог снять их с этого счёта только после оформления официального свидетельства о моей смерти.

Нотариус, кстати, оказался самым настоящим. Правда, перед его посещением Сергей меня, можно сказать, обыскал. На присутствие «жучков». Я отнёсся к процедуре философски — сотрудника можно было понять: не каждый день психи заказывают самого себя, вдруг это провокация. Мне пришлось выложить всё из карманов «в предбаннике» — ключи, мобильник с треснувшим экраном, пачку с единственной сигаретой, зажигалку и сто десять рублей мелочью.

Когда формальности оказались соблюдены, мы ещё раз уточнили детали сделки. Сергей заверил меня, что сам акт моего умерщвления никоим образом не затронет третьих лиц, и будет инсценирован в лучших традициях их конторы. За репутацией они следят крайне щепетильно. Так что никаких поводов для волнений. Всё произойдёт мгновенно и безболезненно, не позже завтрашних 20—00. Ещё менеджер и нотариус предупредили меня о специфике договора — ставя свою подпись под документом, я должен осознавать, что обратного хода сделка уже иметь не будет.

Мы расстались как удовлетворённые друг другом деловые партнёры. Пожали руки на прощанье и даже улыбнулись. Я, наконец-то, ощутил долгожданную лёгкость в душе. Моя жизнь окончательно решилась, и, наверное, впервые с моего рождения, я точно знал, чем и когда всё закончится.

Вы, конечно же, будете смеяться, но как же я ошибался!

Свои последние часы на этой планете я решил провести в обществе Боряна. Не очень романтично и возвышенно, конечно, но зато — практично. Вначале, правда, я подумал о гостиницах, но решив, что там существует регистрация, а также везде распиханы камеры наблюдения, решил не рисковать. Борян же жил неподалёку от меня, когда-то работал курьером в той же конторе, где и я (там мы и познакомились), а сейчас месяц за месяцем успешно пропивал пенсию деда, которого на лето отправил жить к дяде.

Борян оказался дома, и в его мутных зрачках над синюшными подглазными мешками засветилось даже некое подобие радости, когда он увидел меня на пороге. Я не стал откладывать дело в долгий ящик, выдал ему десять косарей из остатка после депозита хачиковских денег и сообщил, что поживу у него два дня.

Борян очень долго рассматривал две пятитысячных купюры, которые видел раньше в основном только по телевизору. Потом засобирался в магазин.

— Тебе чего купить? — поинтересовался он.

— Омаров в перепелином соусе, — пошутил я, и Борян понимающе заперхал в фальцетном хихиканье.

— Тогда водки, — полуутвердительно добавил он и скрылся снаружи.

Я решил, что сегодня переночую здесь, очень уж устал, да и время позднее, а завтра с утречка пойду гулять по городу. В последний раз. Чтобы не подставлять Боряна, и чтобы облегчить «жизнь» коллегам Сергея. Грохнуть меня где-нибудь в уютном закутке парка будет наверняка проще, нежели в заставленной пустыми бутылками келье неудавшегося суперкурьера.

Я даже выпил несколько стопок за компанию с Борькой под бубнёж черно-белого телевизора и забылся сном младенца на скрипучей тахте моего квартиросдатчика. Полностью расслабленный и умиротворённый. Снились мне, почему-то, зебры, которые играли в футбол большим мотобольным мячом.

Утро началось с осознания того, что я ещё жив. Я сходил в ванную, вымыл голову, почистил зубы. Борян, не менее счастливый, чем я вчера, обессилено спал на диване, накрытый поперёк одеялом, из-под которого торчали его худые волосатые ноги.

Я расколол два яйца в сковородку и от нечего делать замурлыкал какую-то навязчивую мелодию. Кто меня надоумил открыть напоследок электронную почту на моём телефоне, я не знаю, но я это сделал.

Два новых письма.

Первое из онкологического диспансера. Там сообщалось, что произошла ЧУДОВИЩНАЯ (так и стояло — капслоком) ошибка. По халатности персонала меня перепутали с однофамильцем. В итоге анализы перепутываемого приняли за мои, и наоборот. Какое СЧАСТЬЕ (опять прописными), что удалось во всём разобраться. У вас не выявлено никаких патологий. Приносим свои искренние извинения… и всё в таком духе.

Второе письмо оказалось от моего отца. Оно было очень длинным, я читал его, наверное, минут двадцать. Синопсис текста можно сформулировать так. «После того, как мы расстались с твоей мамой, я вспоминал о тебе постоянно. Она запретила с тобой видеться, но я иногда подъезжал к школе, чтобы посмотреть, как ты выходишь. Потом я с Наташей (второй женой) уехал в Германию. Сделал тут свой небольшой бизнес. У нас родился сын Макс. После отъезда я потерял все твои контакты и очень долго искал, как связаться. Только недавно узнал о смерти твоей мамы и бабушки. Ужасно. У тебя, наверное, уже своя семья? Знаешь, что я тебе предлагаю? Переезжайте к нам! У нас большой дом, я устрою тебя на хорошую работу, не будешь знать никакой нужды. Наташа прекрасный человек, вы обязательно подружитесь, если что, она примет твоих детей, как своих. Документы (визы и т.д.) на переезд я оформлю моментально (у меня есть связи). Чтобы ты не сомневался в моих намерениях, я переведу тебе завтра на счёт небольшую (по нашим меркам) сумму в 5 тыс. долларов на ту карту, что привязана к твоему аккаунту, только подтверди, пожалуйста, что она активна. Пусть это будет тебе подарком и некой компенсацией за прожитые без меня годы. Если для переезда потребуется ещё, скажи, не стесняйся. Я ужасно по тебе скучаю, Кэп, ты даже не представляешь, насколько».

— Твою ж мать! — сказал я и в отчаянии обхватил голову руками.

Мысли в моей голове разбежались с такой скоростью, что я не знал, за какую из них схватиться в первую очередь.

Я лихорадочно набрал номер конторы Сергея.

— Какой у вас вопрос? — нежно проворковал приятный женский голос после приветствия.

— Безотлагательный! — я внезапно охрип, так, что даже пришлось прокашляться.

— В чём заключается проблема?

— А нельзя как-то связать меня с Сергеем?

— К сожалению, нельзя. Вы должны сформулировать ваш вопрос мне, а я уже решу, с кем вас связать.

— Понимаете, вчера я… Заключил договор на услуги и…

— Назовите, пожалуйста, номер договора.

Я одним прыжком преодолел расстояние до своей брошенной куртки и судорожно выхватил из кармана смятые листки. Цифры перед моим взором расплывались.

— Сейчас, — я свёл глаза в кучу. — М-16-81.

— Минутку, — проворковала девушка, а я подумал, что буква «М» в индексе документа наверняка означает «Мудозвон».

И продолжил ждать, ничего не видя перед собой.

— Так, есть. И что вы хотели?

— Расторгнуть! У меня появились срочные обстоятельства! Мне необходимо всё аннулировать!

— Минуточку.

Я сжал трубку так, что рисковал её расплющить.

— К сожалению, это невозможно, — сообщила девушка. — Вас должны были предупредить. У вас опционный договор, не предусматривающий обратной силы.

— Ну в качестве исключения, — заблеял я. — Девушка, ну пожалуйста!

— Я очень сожалею, но мы не можем нарушать договорённости с клиентами.

— Хорошо! Заберите деньги, как компенсацию, только отмените сам заказ!

— Извините, мне очень жаль.

Гудки.

Я едва не хряпнул трубкой об пол, но вовремя сдержался. Тяжело дыша, словно пробежал полтора километра, повторно набрал номер. Абонент не абонент. Заблокировали, суки, мой номер! Меня обуяло такое бешенство, что я мог, наверное, на адреналине, сейчас сдвинуть с места тот самый локомотив, под который ещё недавно собирался ложиться.

Но что же, чёрт вас всех возьми, делать?!