Бесплатный фрагмент - Спираль

Глава 1
Взрыв

Было раннее утро. Свет уверенно проходил через свежевымытые окна и разогревал потёртый пыльный линолеум. Зоя Васильевна и Татьяна Ивановна пытались справиться со случайной мухой — то и дело раздавались мощные хлопки чертежа или тряпки. Реакция насекомого была много лучше, чем у пожилых не выспавшихся тётушек. Толстая чёрная тушка лениво и шумно перелетала с одной поверхности на другую, равнодушная ко всему, кроме запаха свежих булочек доносившегося из сумок сотрудниц.

Стеснённая мебель делила технологическое бюро на три части, соединенные несложными лабиринтами узких проходов, путавшихся среди столов и тумбочек; центральная — напоминала остров. Четыре стола образовывали одну большую столешницу — единственную, не заваленную бумагами. Здесь сидела начальница техбюро. Позади неё с высоты архива вопил приёмник. Музыку слушала только Елена. Остальных она, музыка, раздражала, но это была часть утреннего ритуала. Радио играло до прихода Виктора, которого посторонний шум отвлекал от работы; к этому времени все технологи приканчивали свои завтраки и брались за карандаши и телефонные трубки. А до тех пор Елена раскладывала пасьянсы, и подвывала отечественным шансонье.

С началом рабочего дня пять столов остались пустыми. Елена, тяжело пыхтя в трубку, стала звонить опаздывающим.

— Гоша? Это Елена Николаевна. Ты что, спишь? Да я же слышу! А чьё это дело? Немедленно на работу, ты меня слышишь? Немедленно!!!

Зоя Васильевна рассмеялась.

Елена раздулась от злости; на бугристом красном лице проступил пот. Она шумно выдохнула и спешно затопала прочь из отдела, на ходу цепляя столы размашистыми бёдрами.

— И как у неё получается? Ведь всё хорошо — погода, народу мало, работы никакой! Сиди себе, подписывай бумажки потихоньку и никого не трогай. Нет, надо изгадить настроение себе и всем вокруг, — Виктор с унынием посмотрел на Зою Васильевну. — Не понимаю.

— Не обращай внимания, лапуль. Щас они в обед… — Зоя Васильевна тронула себя за воротник и подмигнула парню, — и успокоится.

Виктор хмыкнул и разложил перед собой чертёж.

Жужжание мухи затихло в утреннем оживлении. Щёлкнул чайник.

— Света! — закричала Татьяна Ивановна и засеменила в импровизированную кухню: «Плеснуть кипяточку… Моя мама говорила, что если чай остынет — это уже не чай». За ней прошаркала Светлана Константиновна, покачиваясь то ли от хромоты, то ли от непомерной для маленьких ног тяжести тела. Завтрак продолжился.

Просыпались телефоны, осведомляющиеся, просящие и требующие. Вслед за ними потихоньку расправляли свои крылья белоснежные чертежи. Вскоре разговоры стихли в перешёптывания, а потом и вовсе потухли. В комнате воцарился по-летнему тягучий Шелест бумаги. Муха устроилась на потолке и сверху наблюдала размеренную неторопливость утреннего бюро.

Изредка из коридора слышались рваные диалоги опоздавших рабочих, торопившихся в раздевалку, перетоп начальника цеха, расхаживающего по коридору взад-вперёд. Дверь техбюро похлопывала от сквозняка, если кто-то выходил на лестницу. Виктор, оперев голову на руку, бездумно пачкал чертёж каракулями. Женщины технично заполняли бланки техусловий, служебных записок, заказов и т. п.

Громко хлопнула дверь на этаже. Все вздрогнули. По коридору разнёсся торопливый топот начальницы. Виктору приятно было узнавать людей по походке — он работал на заводе чуть больше года. Но мысль, что Елена возвращается, всех расстроила. Это значило, что поработать в тишине не удастся.

Ещё не открыв дверь до конца, она заорала: «Включайте! Включайте радио!» Зоя Васильевна тихо рассмеялась в кулак и подмигнула Виктору. Но тот, глянув на начальницу, слегка вздрогнул. Десять метров от БТЗ до техбюро были для Елены марафонской дистанцией — она вся покрылась испариной и тяжело дышала, в уголках рта белела слюна. Вместо привычного недовольства её лицо перекосила какая-то незнакомая эмоция.

— Взрыв! Включайте радио!

На мгновение от наступившей тишины у всех зазвенело в ушах. Через секунду Виктор рванул к приёмнику. Из колонок в техбюро вошёл испуганный голос диктора. От его интонации пожилые женщины-инженеры побледнели. Застучали ящики. По помещению поползли запахи лекарств.

«Несколько минут назад, в 7:52 террористка-смертница взорвала себя на станции „Площадь Свободы“. Количество пострадавших уточняется. Сейчас сотрудниками милиции перекрыты станции метро „Площадь Свободы“ и „Речная“. Министр по чрезвычайным ситуациям заявил, что ситуация под контролем и призвал граждан не паниковать».

Проиграла новостная отбивка. В эфир вышли мужчина и женщина.

— Нам пришло сообщение от Стаса. Он тоже советует не паниковать тем, кто не смог дозвониться своим близким — мобильную связь в центре города глушат.

Первым из ступора вышла Елена. Она бросилась к сумке, нашарила мобильный и стала названивать дочери.

— Алло, Настя? Настя, ты дома? Спишь? Да как ты можешь спать… Хорошо, что спишь. Да. Ничего. Взрыв в метро. Я так волновалась…

— Что ты волновалась-то? У тебя дочка до института пешком ходит. Когда она у тебя в такую рань в метро-то ездила? — упрекнула её Валентина, но тут же осеклась и сама схватилась за телефон.

Виктор усмехнулся. Даже самую маленькую проблему Елена возводила в степень драмы. Такая привычность к переживаниям защищала от серьёзных эмоций. Для неё сломанный ноготь и взрыв в метро были происшествиями одного порядка.

Валентина Николаевна раз за разом перенабирала чей-то номер, но звонок каждый раз срывался. Её широкое обычно румяное лицо побелело. Из глаз катились слёзы.

Остальные не обращали на неё внимания, обзванивая знакомых и родственников. Услышав голос в трубке, каждый обрывисто объяснял причину звонка, вешал трубку и набирал следующий телефонный номер. Татьяна Ивановна, у которой не было ни мобильного, ни друзей, кроме тех, что сидели за соседними столами, села за городской телефон и позвонила единственной оставшейся у неё родственнице — двоюродной сестре. Вся её семья была дома. Больше волноваться было не за кого. Братья Татьяны Ивановны умерли давно — один в войну, другой — сразу после, в лагерях. Она вернулась за стол и понуро уставилась в чертежи. Муха отклеилась от потолка и свободно курсировала по комнате, иногда присаживалась на чей-нибудь стол, радуясь, что теперь до неё никому нет дела.

Снова зазвучал новостной джингл. Все отложили телефоны и уставились на радио, словно так его будет лучше слышно. «В 8:37 прогремел взрыв на станции Институт культуры. Перекрыта часть Заводской линии от станции „Красинской“ до „Гимназической“. Так же прошел слух о теракте на „Президентском проспекте“, на „Стартовой“ и „Станционной“. Пока эта информация не подтверждена. Представитель пресс-службы президента сделал заявление, в котором была обещана всяческая поддержка семьям пострадавших. Так же в ближайшее время правительство намерено ужесточить антитеррористическую….»

Валентина, положив голову на руки, беззвучно рыдала. Мобильный лежал рядом.

Спрашивать не хотелось. И так понятно — не дозвонилась. К тому же, сейчас опомнятся тетушки. Он-то здесь без году неделю. Да и Валя ему в матери годится.

Виктор поймал взгляд Зои Васильевны и кивнул на плачущую женщину.

— …ну всё, лапуль, давай. Пока, — она повесила трубку. — Валь, ты чего?

Виктору стало неловко. Не так нужно было. На ухо. Но кроме него это никого не беспокоило. Здесь все проблемы решались коллективно. Советское партсобрание. Разве только перед обсуждением не оглашалась повестка дня.

— Светке не могу дозвониться.

Гвалт стих. Все уставились на Валю. Виктор ещё не видел Валентину такой — заплаканная, багровая. Лицо потеряло привычную гармоничность, в нём оголилось что-то интимное — девчоночья растерянность и беззащитность. Виктор покраснел и уткнулся носом в чертежи. Повисла пауза. Валя звонко всхлипнула и огляделась, ища то ли сочувственного взгляда, то ли слов. Но все молчали, потупившись в бумаги.

— Она всегда… так ездит. Сейчас вот должна… не дозвониться…

— А ну перестаньте сейчас же! — Виктор не терпел плачущих женщин.

Он сказал это чересчур резко, и Валя мгновенно встряхнулась и престала завывать.

— Что вы устроили? Чего панику разводить раньше времени? — теперь он говорил чуть мягче. — Сказали же вам — в центре глушат мобильную связь. В котором часу она начинает?

— В девять.

— Накиньте ещё полчаса на панику и толкотню — пока там, пока до работы доберётся, и тогда уже… — Виктор осёкся. — А пока — хватит. День не успел начаться, а уже голова трещит.

Зоя Васильевна кивнула Виктору и накапала Валентине корвалола. Запах мигом разнесся по всему техбюро. Виктор распахнул форточку. Небо было бесконечно спокойным и гладким. Солнце, как ни в чём не бывало, катилось по проторенной борозде. Лёгкий ветер трепал листву на березе. В голове не укладывалось, что в какой-то паре километров тысячи людей носятся в панике, наверняка крича, и боятся всего на свете, и отчаянно пытаются убежать от этого страха; что сотни недвижно ждут, пока их рассуют по пакетам и вытащат на поверхность, будут часами собирать разорванную плоть, чтобы показать безутешным родственникам.

Виктор смахнул муху, прогуливающуюся по его макушке, и вернулся за стол.

— Войны нет, а взрывы. Всё эти чёрные… Устроили демократии свои — вот и получайте! Проститутки, наркотики и чёрт его знает что ещё. Я…

— Татьян Иванна, да замолчи ты Христа ради, пока не огрела чем по голове!

— Что?

— Ни что! Городишь вечно! Вон, чертежи пришли тебе. Вот и работай.

Татьяна Ивановна обиженно уставилась в бумаги. Зоя Васильевна повернулась к Вите и покрутила пальцем у виска: «Совсем старуха поехала». Парень дежурно улыбнулся.

— Да всё хорошо будет, — словно опомнившись, буркнула Татьяна Ивановна. Валя снова расплакалась.

Скоро каждый обложился документами. Громко шелестела бумага. Но работа не ладилась. Все прислушивались к шёпоту приёмника.

Пришло сообщение от Оли. От звука рингтона все вздрогнули. Виктор отключил звук.

— Давай сегодня пива попьём?

— Ок. Где?

— В бильярдной.

Время тянулось медленно. Каждая секунда отдавалась в висках осточертевшей пульсацией, словно кто-то не прикрутил невидимый кран и тот каплет в напряжённой опустошительной тишине.

У Вали трижды звонил телефон. Муж, сын и зять тоже не могли дозвониться до Светы. Валя обрывала разговоры — нечего попусту занимать линию и зря мотать друг другу нервы.

В бюро стало неуютно. «А где в этом городе теперь уютно?» — хмыкнул Витя про себя. Происшествие расколотило скорлупу размеренного течения жизни. Мир стал жестоким и опасным, а люди — голыми, беззащитными.

Тишину нарушали только шумные перелёты мухи, безнаказанно курсировавшей по всему бюро. Раз или два заходили мастера. Говорили шёпотом — отравленный молчанием воздух сдавливал глотки. Уходили быстро, будто сбегали.

Виктор вдруг понял, что совершенно не беспокоится за Валину дочь. Среди его знакомых не было ни победителей лотерей, ни пострадавших в катастрофах. Везунчики и неудачники накрыты одной огромной банкой, в которую не пролезть извне простому смертному, но и оттуда не выбраться. Он хотел поделиться своими мыслями с Валей, но вряд ли такая сомнительная теория её успокоит. Скорее наоборот, она вспомнит всё неудачи, случавшиеся с дочкой с раннего детства, и только глубже убедит себя, что ребёнок погиб. Чёрт. Наверняка, сейчас её воображение раз за разом рисует взрыв, горы искорёженного железа, бетона и трупов, среди которых обязательно лежит её дочь. Мёртвая.

Виктор осторожно посмотрел на Валентину. Та сидела, прикрыв глаза. Под веками метались зрачки.

Подумать только — в её голове сейчас проигрываются десятки сценариев смерти собственного ребёнка. Света, разорванная взрывом в вагоне, теперь просто сгорала в нём, но вот она же, снова в огне, но уже на платформе, моментально превращавшейся в эскалатор, кишевший перепуганной толпой, в панке затаптывающей оступившуюся девушку… Виктор тряхнул головой, отгоняя слишком уж живые образы. Не хотелось бы сейчас оказаться на Валином месте. Его родные жили в другом городе.

Всё-таки, взрыв в метро — неоправданная жестокость. Сейчас люди слишком много путешествуют, и можно ненароком убить кого-то из своих родных и друзей. Кем надо быть, чтобы решиться на подобное?

Пухлые пальцы Елены крутанули верньер.

«…Представитель МВД заявил, что этот взрыв — не случайность. По предварительным данным две террористки-смертницы, ехавшие в голове и хвосте состава…»

Что-то в этой фразе зацепило. Зачем? Почему эти смертницы решили устроить теракт? Раньше понятно. Но война уже давно закончилась. С чего вдруг теперь? И каждый раз власти что-то ужесточают — и в прошлый раз, и в позапрошлый. Уже рамки на каждом шагу, менты везде. Что ещё они ужесточат? Да и как вообще случились предыдущие два взрыва? Ведь и тогда войны уже не было… Во всём этом была какая-то фальшь.

У Вали зазвонил телефон. Елена тут же выкрутила звук на минимум, и вместе с диктором заглушила всё бюро. Муха гулко пересекла комнату и примостилась на стопке чертежей на столе Зои Васильевны.

Валя снова рыдала. За рёвом невозможно было разобрать слов. На том конце дочь, видимо, пыталась её успокоить.

Напряжение мигом спало. Валя повесила трубку и продолжа плакать, не обращая внимания на окружившие её «Хорошо, что всё хорошо!» и «Ну вот, зря тряслась!» Громче остальных верещала Татьяна Ивановна.

Раздался громкий хлопок. Все разом обернулись на Зою Васильевну.

— Достала, тварина. Все утро жи-жи-жи, жи-жи-жи, — она стряхнула со стола прибитую муху.

Переполненная остановка сулила по-летнему потные автобусные объятия. До

бильярдной — всего пара остановок. Виктор решил прогуляться.

В бильярдной было прохладно и тихо. Над молчаливыми столами висели ослепшие лампы. Шумно работали кондиционеры, но от взвеси из суконного ворса и меловой пыли у Виктора моментально зачесались глаза и нос. В глубине зала маяком светились барная стойка и несколько столов-кабинок. Ольга была одна.

— Привет! — Оля поднялась ему навстречу и чмокнула товарища в щёку.

— Привет. А где кавалер?

— Кавалер в пролёте.

— Чего так?

Подошла официантка. Виктор заказал пива.

— Вызвали ещё с утра.

Выглядела Оля странно. Виктор не сводил с неё вопросительного взгляда.

— Да… просто пива захотелось. А одной как-то уныло. Вот и… Не смотри так — нормально всё, — отмахнулась девушка. — Разве что я… ну, в смысле, если Одинцов там зависнет — останусь без секса.

Официантка принесла пиво. Оля жадным глотком отхлебнула почти половину бокала.

— Что думаешь о взрыве?

Оля смотрела слегка сумасшедшим взглядом. Виктор поёжился.

— Хм… Да ничего не думаю. В отделе у тётушки дочка была в метро во время взрыва, — Оля округлила глаза. Виктор покачал головой. — Нормально всё… Но — веселье с самого утра. Слушай, твои-то все в порядке?

Оля вопроса не услышала.

— Как ты думаешь, кто организовывает эти теракты?

— Официальная версия вполне себе… — парень посмотрел на перекосившееся лицо Оли и осёкся. — У тебя есть более правдоподобный вариант?

Она не ответила: Виктор должен сам додуматься. Или не додуматься. Нужно было понять, насколько её выводы логичны.

— Зачем исламистам взрывать метро?

Виктору на шею набросили цепь недавних размышлений. Стало неуютно.

— Убивать неверных… — без особой уверенности сказал он.

— О’кей. Но мы же не воюем на Востоке. Да что там — вообще не воюем! Десять-двенадцать лет назад — да. Но теперь-то чего? Антимусульманские законы — тоже нет. То есть, зачем взрывать там, где тебя никто не трогает? Только улеглось всё, а из-за взрывов опять начнут гнобить всю их братию. А?

— Ну, допустим, есть что-то, чего мы не знаем…

— Насколько это реально при современных технологиях? Хоть где-то бы что-то, но да просочилось. Но ничего же нет!

— Тише… Чего ты так завелась?

Виктор взял паузу и приложился к бокалу. Пиво обдало приятным холодком.

— Ну, хорошо. Если не исламисты, то кто?

— Помнишь, когда был последний взрыв? Ну, до сегодняшнего?

— Э-э-э-э… Лет пять назад.

— Четыре с половиной. После выборов. Когда начались пикеты и протесты с требованием пере… Провести еще раз. Фальсификации, вбросы… Тогда рвануло. И все притихли. Митинги? Нет. Страшно, что бахнут. И власть тут же признали. Надо же с кого-то требовать защиты.

Виктор кивнул. Он понял, что смущало его, и к чему вела подруга. Последние теракты шли бок о бок с «переизбранием» правительства. Даже в голове это слово звучало только в кавычках. Взрывы организовывает власть, как только доверие к ней падает. Никакого внешнего террора и врага. Всё сами. А пока народ мечется в панике, можно принять под шумок пару нужных законов, удобных поправок. Теперь все стало на свои места.

— Хорошо, что Одинцова нет. Он бы тебе сделал инъекцию патриотизма, — покачал головой Виктор. Оля рассмеялась.

— Перестань. Он же не круглый дурак. Просто прошивка отечественно-патриотическая. «Проблемы есть везде, и свои всегда кажутся самыми-самыми…» Не важно.

— Так что, по-твоему теракты устраивает президент?

— Именно! — Оля едва не подпрыгнула от радости. — Все же логично!

— Но теперь-то зачем? На этих выборах не так, чтобы и гудели — меньше месяца, да и скомкано как-то.

— Значит, что-то будет. Или закрепить свою безоговорочность. Не знаю. Им больше не верят. Митингов нет, потому что сопротивляться бессмысленно, а значит лень. Но по сути все понимают, что это пороховая бочка. Найдётся только вождь-народник, и все мигом поднимутся. Потому нужен отвлекающе-объединяющий мотив. Злобный враг — самое оно. Выдуманный — вообще идеален. От него и защищаться проще, и не победить раньше положенного. А люди от страха быстренько превратятся в тупое управляемое стадо.

Виктор допил пиво и жестом попросил официантку повторить. Оля была права. Она додумала то, чего он не стал или не смог. Но нужно было спорить. Иначе как проверить на прочность всю эту сумасшедшую теорию?

— Куда дальше-то? У нас и так — когда говорим Ленин, подразумеваем Партия. После этих выборов два жиденьких митинга, которые сквозняком разогнать можно было. Все уже в стаде.

— Просто уже мало кто понимает, что может быть по-другому. В стране постоянно какая-то жопа. Не одно, так другое. Не растут цены, так зарплату не платят. Платят зарплату — закрывают больницы. Есть, где лечиться — отключат свет и горячую воду. Или вот ещё. Мужик один, сосед мой. Был пять раз на митингах, голосовал «против», а что в результате? Два перелома, месяц тюрьмы и с работы уволили. А у него сын младший в школу идёт, и старший тоже что-то… Таких ведь много. Только кто про них знает? В эфире — одни юмористы и экстрасенсы, — Оля кивнула на телевизор над барной стойкой, — и новости про «более лучшую» жизнь. Год за годом. Старики наелись уже революциями и демонстрациями двадцать лет назад. Да и обжились в убогой стабильности… все обжились.

— Поднимем знамена свободы и братства? — рассмеялся Виктор.

— Не смешно. Нет оппозиции. Нету. А должна быть.

— Перестань. Все эти «возьмёмся за руки и вшагнём в светлое завтра» — нету больше этого. И не будет. Время другое. Город мещан. Ты вот говоришь, что не понимают. Все всё понимают. Только пока молча сидишь, и с работы не уволят, и руки не сломают. А то, что обирают — так ведь понемногу же. А рот откроешь — всё отберут. И примеров валом. Оппозиции нет… Есть! Сидят себе по тюрьмам, книжки пишут.

— Стабильность надо поддерживать. Делать всё время что-то — дорого. Проще сделать плохо и страшно, а потом вернуть, как было. Дёшево и эффективно. Это надо объяснить людям. Они должны понять…

— Оля. Ты не в себе.

— Да почему?

— Если всё так, то тебе и слова сказать никто не даст — сама же понимаешь. Тем более, если про теракты заикнёшься. Не удивлюсь, если ради тебя введут смертную казнь. В лучших традициях — посадят на кол на центральной площади.

— Слушай, дело ведь не в том, чтобы вывести людей на площадь и в мегафон задвигать правду, пока не повяжут. Сейчас это бессмысленно. Кто-то сказал, что сто самых интеллигентных людей в мире вместе составят тупую толпу. Так никому ничего не объяснишь. Сначала нужно привести людей в чувство. Разбудить в них… Духовное содержание, что ли. Что-то, что задвинет лень и мещанские переживалки подальше. А там уже и делать ничего особо не придётся. Начнётся цепная реакция…

— Осталось только овладеть техникой массового гипноза — и дело в шляпе.

— Ясно, — Оля ткнулась подбородком в стол.

Виктор жестом заказал ещё пива.

— Извини. Но правда — звучит всё это…

— Как?

— Да никак… Как ты себе это представляешь?

— Очень просто. Книги. Определённые, конечно. Много же статей и романов.

Виктор не сдержал улыбки.

— И ты ещё на гипноз обиделась?

— Перестань. Не придётся же читать их все. Мы соберём в одну-две лучшее, что в них есть, квинтэссенцию. Все уже боролись за свободу — французы, немцы, американцы, мы, в конце концов. Соберём всё лучшее и склеим «Книгу свободного духа всех времён и народов». А потом распространим.

— Как?

— Да какая разница?

— Действительно. Дело-то плёвое — написать революционную книгу, найти тех, кто согласится бесплатно её печатать, и сотню курьеров, которые тоже, видимо, будут работать бесплатно.

— Не надо ничего писать! Составить!

Оля замолкла. Официантка поставила перед ними бокалы.

— Всё уже написано. Нужно только найти…

— Блин, как? Ты сколько книг-то прочла? Всего? Двести-триста? Вычти из них фантастику, приключения и сказки…

— Но есть же и более образованные люди!.. А типографию и свою можно организовать.

— Зачем вам типография? — раздалось у Виктора за спиной. На стол легла полицейская фуражка.

Оля повисла на шее у Одинцова.

— Нигде не издают — решил сам себя печатать? — отстранившись от Ольги, он пожал руку товарища.

— Вроде того… Пива?

— Не-е-е-е… — протянул Одинцов и раззевался. — Мне в ночь сегодня. Отпустили покемарить пару часов. Извиняй.

— Твои соседи щас дома?

— Не знаю. Вряд ли. Только мне, правда, поспать бы.

— Вить…

— Нормально всё. Я посижу ещё.

«Хорошо бы тоже найти кого-нибудь, — подумал Витя, глядя на удаляющихся друзей. — Официантка вот ничего…»

Заметив на себе взгляд посетителя, официантка презрительно фыркнула и спряталась за барной стойкой.

Виктор вышел на улицу. Лето мало изменилось с тех пор, как он вошёл в бильярдную, но свежеобустроившиеся в голове мысли набросили на глаза серую паутину. У перегретой за день пыли появился лёгкий привкус тления. Город показался ему театральной декорацией.

Глава 2
Серёгин

День вышел пустой. Несколько часов Антон слонялся по двору, не зная толком, как потратить своё одиночество. Мысленно он ругал друзей маменькиными сынками, злился на них.

Дней десять назад опять кто-то то ли проник в город, то ли сбежал из тюрьмы — надоело это слушать. У них там вечно что-то происходит. Свихнёшься запоминать и разбираться. Раньше хоть понятно было — взорвалось что-то. Надо ловить. А кого теперь-то ловят? Последний взрыв был год назад, но все ведут себя так, словно это было вчера — по городу неделю шастали стаи патрулей, над домами гремели вертолёты. Хотя, им виднее. Теперь всё улеглось. Значит, кого-то поймали. Но во дворе опять пусто. У Булки и Сопли отобрали ключи и заперли дома. Серёгин типа болеет: «Знаем мы твои болезни — засел, небось, за свои художества». Улицы тоже опустели. Даже взрослые не высовываются без большой надобности.

Стояла тяжёлая затяжная жара, и в оцепеневшем городе сам воздух был неподвижен. Несмотря на это, Антон остро почувствовал, что лето иссякает; впервые вдруг захотелось поторопить его и скорее вернуться в школу.

Мальчик залез на качели и пару раз болтанул ногами, раскачиваясь. Перед глазами замельтешили окна. Теперь все люди были там, за стёклами, шторами, расфасованные по квартирам, как по коробкам. Сидят, спрятанные и прячущиеся от других людей. Наверняка, не только дети: старшеклассники, студенты и бабки, постоянно дежурившие на лавке у третьего подъезда. Напуганные. Каждый из них был причиной Антоновых скуки и одиночества, а значит — предателем. Трусом и предателем.

Мальчик спрыгнул с качелей и пошел к гаражам. В густом кустарнике за ними был вход в святая святых — в катакомбы. Их нашел Серёгин с месяц назад. Они вчетвером загорали на крышах и ему, Серёгину, приспичило. Он сиганул в кусты и пропал. То есть, не пропал, конечно, — грунт под ним просел и Серёгин провалился под землю. Они поэтому и не сразу его услышали. Вообще, удивительно — сколько раз прыгали, а провалился Серёгин. Он же, наверное, даже помельче Сопли будет.

Полез за ним он, Антон, — Булке и Сопле дела до Серёгина не было.

Антон не был трусом, но темное подземелье умело навело жути. Дыра была узкой — не протиснуться. Прям вход в Страну Чудес. Он быстро подсадил Серёгина и спешно выбрался сам.

Оба были грязные. Серёгин рассадил колено, да ещё и обмочился со страху.

— Фу, зассанец! — Сопля и Булка разом отпрянули от Серёгина и заржали. Сопля мерзко прихрюкивал. Антону хотелось забить эти мерзкие звуки обратно в него, и он съездил Сопле в грудь. Булка заткнулся сам.

— Тох… — Серёгин кивнул на мокрые шорты. Антон взялся за сухой карман и сильно рванул ткань. Шорты послушно треснули по шву; тощий Серёгин едва не рухнул обратно в нору.

Возвращаясь со свежими штанами, он снова позавидовал Серёгину — собственная мамка загнала бы домой, да ещё и по шее бы надавала. А тётя Катя спокойно выдала чистые шорты заместо рваных, и попросила не забывать про обед. Жалкий вид полуголого товарища, его девчоночьи глаза и тощие ноги, моментально вернули всё на свои места.

Булка уже примерялся к провалу.

— Правильно. Там узковато. Твоей задницей и расширим, — улыбнулся Антон.

— Пошёл ты!

Серёгин уже переоделся. Он стоял поодаль от ямы и, судя по-всему, не горел желанием ещё раз туда спускаться. Этому Антон тоже завидовал — Серёгин не боялся бояться. Обычно среди пацанов все начинают соревноваться в смелости, брать друг друга «на слабо» и всё такое. С Серёгиным это не прокатывало — если он чего-то не хотел, то и не делал. И плевать ему, кто что скажет или подумает. Его уже давно покалечили бы, если бы не Антон. Самоуверенность нужно уметь подкрепить ударом в челюсть. По крайней мере, в школе. С этим у Серёгина было неважно. Да ещё его взгляд, от которого всё нутро переворачивается: за долю секунды он словно высвечивал и оживлял разом все постыдные секреты и гадливые мысли, и становилось невыносимо мерзко, а почему — непонятно. Антон и сам не мог долго смотреть товарищу в глаза, поэтому прекрасно понимал задиравших его. Да что он — даже некоторые учителя не выносили Серёгина, хотя тот здорово успевал по всем предметам, кроме физкультуры.

Булка и Сопля спустились первыми. От их воплей и гогота стены напитывались эхом и земля под ногами еле слышно вибрировала.

— Ты или я? — покровительственно спросил Антон.

— Давай ты.

Ну, ещё бы! Антону самому было не по себе от подземелья, но в то же время любопытство уцепилось уже за кончик конопатого мальчишеского носа и осторожно тянуло его обратно вниз.

— Не полезешь?

— Полезу.

Антон кивнул и ловко провалился под землю. Серёгин свесил ноги в нору и осторожно сполз следом.

Свет снаружи сюда почти не проникал. Они засветили фонари на мобильниках и огляделись. По обеим сторонам от них зачернели квадраты непобеждённой тьмы. Стены были старые — кирпич неаккуратный: пористый, разнотонный, с выщерблинами. На полу валялись комья земли и куски стены. Дыра была в углу под потолком.

— А что это вообще? — разглядывая кладку, спросил Сопля.

— Старые ходы. Церковные или правительственные.

— А может, и метро, — добавил Булка. — Или военные…

Темнота здесь была незнакомой, насыщенной, враждебной. Воображение быстро наполнило её опасностями. Мальчишки цепенели в плену собственных фантазмов.

— Там дверь.

Антон отошёл от провала вглубь тоннеля и осмотрелся. Остальные не двинулись с места.

— Ну! Чего встали? — прикрикнул он на друзей, но тут же обругал себя. Шуметь здесь совсем не хотелось. Наверняка тут кого-то убивали. И полно скелетов. По телеку каждый вечер показывали, как команда «Экстра» упокаивает души в таких вот местечках. Остальные тоже подумали об этом. Оно и понятно — Экстру смотрят все, даже его отец, который сроду не верил в сверхъестественное, втянулся — не оторвешь. Так что теперь любой знает девиз — «Тревожить дремлющий мрак опасно».

Сопля тут же принялся фотографировать.

— Ты чё делаешь? Удаляй!

— Чё это? — Сопля убрал телефон за спину и отшагнул к Булке.

— Чтоб никто не узнал. Об этом должны знать только мы.

— Никто и не расскажет! — вступился Булка.

— Булка, заткнись, а… У тебя мамка каждый вечер мобильник шерстит, а этот дятел инстаграммит всё, что видит. Удаляй давай, а то помогу.

Сопля сплюнул. Антон забрал у него телефон.

— Задолбал, — он удалил отснятое. — На…

Деревянная дверь была окована железом.

— Хм. Походу, закрыто.

Антон дёрнул за фигурную ручку. Дверь неприятно скрипнула. Эхо разнеслось по тоннелю и всей четвёрке захотелось сейчас же оказаться снаружи — наверняка за ними сломя голову уже несётся Нечто. Или ещё хуже — оно сидит запертое за этой дверью и только и ждёт, чтоб четверо бестолковых пацанов его выпустили.

— Булка, помоги.

Дверь поддалась и резко открылась, протяжно простонав ржавыми петлями. Мальчиков обдало запахом библиотечного тлена, сырого дерева и талька.

Булка и Антон вошли первыми. Их фонари забегали по комнате, выхватывая спасительные детали — край стола с какой-то папкой на нём, одинокую запылённую лампочку под потолком, шкаф. Значит, здесь они вряд ли наткнутся на закованный в цепи скелет или что-то подобное.

Помещение было большим и оба фонаря быстро исчезли где-то в глубине.

— Э, ссыкуны! Заходите уже! — крикнул Булка.

Но Сопля и Серёгин были уже внутри — сгустившаяся в тоннеле темнота стала совсем неуютной.

С порога помещение напоминало кабинет или даже класс. Но в глубине больше походило на склад — повсюду стояли какие-то ящики (зелёные с белыми маркировками — явно военные); дальняя стена была заставлена ими под потолок. Аккуратно заправленная двухъярусная солдатская койка казалась здесь совершенно лишней.

— Здесь должен быть выключатель, — Антон посветил на лампу, — гляньте там.

Серёгин вернулся к двери. Она была по-прежнему открыта. Мальчик спешно щёлкнул ручкой-верньером старого выключателя. Вспыхнул жёлтый свет. Он был неяркий, но дети разом зажмурились. В глубине помещения оказалась ещё одна лампочка.

Нет ничего страшнее открытой двери. Особенно если она распахнута в чёрный тоннель. Старые лампы накаливания медленно разгорались, словно разминали затекшие от долгого бездействия проволоки. За порогом свет отвоевал лишь небольшой прямоугольник пространства: скованный дверной рамой, протиснуться дальше он не мог. Темнота обступила жёлтый островок, она пульсировала и клубилась, пытаясь прорваться и объять сбежавшего от неё ребенка. Серёгин проснулся в проём, схватился за ручку и, зажмурившись, потянул изо всех сил. Дверь с грохотом закрылась. Стало спокойнее.

— Ну что, осмотримся? — ехидно спросил Антон, и все ринулись к ящикам — хотелось найти оружие. Половина из них была набита противогазами, вторая — костюмами химзащиты. В столе и высоких железных шкафах-сейфах тоже оказалось пусто. Но это место и само по себе казалось невероятной находкой. «Нору» решено было сделать штабом.

Обилие ящиков было на руку. Один сразу распотрошили и сделали из крышки люк, чтобы прикрыть вход в провал снаружи, пять вытащили в тоннель и оборудовали удобный спуск. Люк укрыли дёрном.

За следующие несколько дней сюда перекочевало всё пластмассовое стрелковое оружие товарищей. Один из ящиков набили чипсами и колой — запасы на случай непредвиденных обстоятельств.

Матрацы с коек сбросили на пол, и Антон смог проводить занятия по самбо. Сам он прозанимался пока только год, но для обучения начинающих его знаний хватало с головой.

Оставался самый главный вопрос — враг. Мальчишки единогласно решили стать запасным составом «Экстры». Ни у кого сверхъестественных способностей не было. Но, как говорит Бэлла (самый крутой медиум в команде) — способности может развить каждый. Нужно просто настроиться на пограничный мир. Сложно придумать для этого лучшее, чем подземелье место. А пока — самбо. В конце концов, кроме духов есть ещё много потусторонней дряни, с которой придётся биться кулаками. Да и террористы. Хотя, последний теракт был больше года назад, но кто знает — в новостях только и говорят о террористах, да беглых зеках.

Антон сидел на крыше и смотрел на люк. Одному идти туда не хотелось. Незачем, да и страшновато. Он снова почувствовал себя преданным. Команда, собиравшаяся бороться с врагами горожан и государства, заперта дома родителями. Стыдоба. Но самое ужасное — унылое одиночество в разгар лета. Такое бывало и раньше, когда все разъезжались в отпуска с родителями. Но всегда оставался хоть кто-то. На край — можно было рвануть в соседний двор и потусоваться с тамошними. Теперь надо обойти весь город, чтоб найти хоть одного гуляющего подростка. От обиды внутри всё закипало и сжималось одновременно. Антон часто задышал. В носу закололо. Город расплылся из-за выступивших слёз. Мальчик спрыгнул с гаража и торопливо зашагал к дому. На ходу он с размаху снёс приветливую малиновую головку с куста репейника.

Дома он бросился на кровать и, уткнувшись в подушку, стал кричать, захлёбываясь в собственном плаче. Скоро он затих. От кровати пахло спокойствием; она обволакивала, привычно вбирая в себя всё дурное. Мысли перестали метаться и перебивать друг друга, замедлились. После слёз стало легче.

Проснулся он к вечеру. На кухне шумел телевизор, позвякивало ложкой о фарфор вечернее чаепитие. Его не разбудили, не позвали. Антон снова готов был разрыдаться от обиды. Но теперь дома были родители. Он отёр подкатившие слёзы и прошмыгнул из комнаты в ванную. Холодная вода немного привела в чувство. Мальчик высморкался и посмотрелся в зеркало: лицо чуть опухшее и замятое ото сна, глаза красные, но в целом — незаметно.

Когда он зашел на кухню, родители оборвали какой-то разговор. На душе снова стало гадливо. По телевизору шли новости.

— Пойду спать.

— Ты только проснулся.

— Голова болит.

В лицах родителей мелькнуло облегчение. Видимо, разговор был важный. Голова и правда гудела — из-за слёз и дневного сна.

Из приоткрытого окна впервые за месяц ощутимо засквозило. В уличном воздухе появилась забытая за лето свежесть. Из-за неё комната превратилась в тесную коробку. Мальчик вышел на балкон. Над домом жёлтым и красным пестрели закатные облака. Вдалеке они стягивались в сплошную перину, скрывая небо; на горизонте они сгустились в тучи, почернели. То тут, то там вспыхивало. Грома слышно не было, но в воздухе отчётливо пахло грядущим дождём и далёкими ещё молниями. Внизу, во дворе, чёрно-зелёной массой монотонно шуршали кроны, как будто невидимый гигант пробирался через их густую листву — сюда косые лучи не дотягивались, и двор на фоне нарядного неба казался пугающей бездной.

Только начинало смеркаться, но весь город светился окнами. Впереди лежала безлюдная площадь. Фонари, лавки, дорожки — всё выглядело упорядоченной россыпью ненужностей. Прошлым летом из парка круглые сутки неслись голоса и музыка, не дававшие заснуть, и весь дом шумно хлопал окнами, готовясь ко сну; кто-то даже звонил в милицию или сам пытался докричаться до гулявших. Это было здорово. А теперь единственный и вечный посетитель — одинокая стела «Свободы», торчащая в центре мощёного круга. Раньше площадь напоминала ему солнечные часы или огромную канцелярскую кнопку — в зависимости от настроения. Но сегодня её вид был ещё одним подтверждением, даже символом повсеместной пустоты. Дурацкий комендантский час. С другой стороны — если придут с обыском, все должны быть дома. Заранее-то никого не предупреждают. Но понимание причин радости не прибавляло.

Мальчик перегнулся через парапет. Окно Серёгина горело, и он, Серёгин, был на балконе — Антон разглядел острую коленку товарища, упёртую в стекло; Серёгин рисовал. Его балкон сделали частью комнаты, построили широкий подоконник — туда можно было забраться с ногами, или сидеть, как за столом. Серёгин рассказывал, что иногда там спит.

Опять внутри ёкнуло от зависти. Серёгина окружали интересные вещи и книги, и все они были как будто неотъемлемой его частью. Один набор пастели чего стоил! Огромный красно-коричневый деревянный лакированный чемодан; уголки, петли, каждый гвоздик — всё золотое, ручка обтянута кожей. На красно-коричневой крышке золотая же надпись «Magic Box». Двести цветов. Но под крышкой только сто. Как в шпионских фильмах, полка с мелками выезжала и открывала вторую палитру. Каждый мелок лежал в отдельной ячейке, у каждого — своя пёстрая рубашка. Сладковатый запах пастели, чуть кислый аромат дерева и клея смешивались в головокружительный букет. Антон потянул носом, и ему почудилось, что в воздухе слышится этот запах. Может, он доносится с балкона Серёгина? Скорее, просто фантазия разыгралась. Да, хотел бы он такой подарок на день рождения. Но зачем? Ему бы всё это вряд ли пригодилось. Художник он, мягко говоря, неважный. Это расстраивало больше всего.

Сама комната Серёгина больше походила на рабочий кабинет взрослого человека, чем на спальню ребенка. В ней была какая-то общая линия, уверенность. Стены прятались за панцирем готовых картин, рисунков и набросков — часть из них была развешана, другие нарисованы прямо на обоях. Стол завален бумагами и книгами. Антон бы смотрелся в такой обстановке скорее глупо. Серёгин — нет.

Антон оглянулся. Кровать, шкаф, полупустая книжная полка, в углу — шведская стенка. Единственное, что можно считать за ценность — нож, подаренный отцом. Но и тот он отнёс в «Нору». Скука. Если придут с обыском — даже в комнату заходить не надо. Так, оглядеть с порога. Хотя, сегодня бы и это было бы неплохо. Да и вообще, обыски — штука занимательная. К ним-то ни разу не приходили. И ни к кому из ребят во дворе тоже. Пару недель назад нагрянули в первый подъезд к какому-то журналисту, кажется. Или писателю? Интересным людям всегда везёт. А такие как он вечно прозябают. Н-да.

Незаметно начался дождь. Антон забрался в постель. Через щель приоткрытого окна врывался волнующий запах природы. За дверью то и дело шаркали тапки.

Сквозь грозу слышался тревожный и настойчивый шелест листвы.

Глава 3
Капитан

Одинцов подумал, что стареет. Глядя на бесцельно слоняющихся людей, наслаждавшихся погожим днём, он увидел черту, разделяющую их. Теперь у него семья, служба, стабильность, более или менее. На ближайшие тридцать-сорок лет жизнь если и не расписана подробно, то вполне себе обрисована. От этой мысли Одинцов улыбнулся.

Двадцать лет назад он бегал в детское кафе «Теремок» через дорогу от дома, покупал холодный молочный коктейль, и жизнь казалась огромной и разнообразной. Хотелось скорее повзрослеть. Избавиться от нелепых сандалий и шорт и носить кроссовки и джинсы, и чтобы всё по размеру, а не на вырост. Ходить на работу с чёрным, как у отца, дипломатом, куда столько всего помещается. Он никогда не мечтал «кем-то стать». Глупо планировать, когда столько возможностей. Можно быть кем угодно, а если разонравится — никто не мешает переменить профессию. И ведь он не успел даже пожить так, не испробовал даже пары возможностей, вариантов. Как вдруг оказалось, что жизнь не такая уж и длинная, и разметать её всю по ветру — совсем невесело. Отучился на юрфаке. У него есть кожаная папка для документов, и расставаться с ней, чтобы стать промышленным альпинистом или разнорабочим на буровой — заманчиво, но уже поздно, да и глупо. Семья. Где-то там маячит служебная квартира, дети. Это всё привлекает сильнее отвязных путешествий и сомнительного жизненного опыта. В конце концов, из-за метаний можно к пятидесяти остаться никому не нужным, голожопым и бездомным. А хочется научиться и стать настоящим мужчиной.

Может, это и значит, что он повзрослел?

Что-то ёкнуло в груди. Если он повзрослел, значит дальше остаётся только стареть. И что с этой взрослости, когда в погожем дне видишь только невыносимую жару и заранее злишься на неё, брюзжишь. Всё работает теперь через голову — чувства незаметно отмирают.

Одинцов отщелкнул окурок. На этот раз попал точно в урну. Причин торчать на улице не было, но и в «Центр» иди ещё рано — инструктаж только через полчаса.

Издалека донёсся рев двигателя. Одинцов напрягся. За последний год жизнь города успокоилась. Гонки средь бела дня — это было из ряда вон. Через пару секунд на служебную парковку влетел чёрно-оранжевый джип и с визгом остановился. Машина была незнакомой. Одинцов спрыгнул с перил, вытянулся и расправил плечи, готовясь встретить наглого водителя грудью. Из авто ловко выскочил толстеющий мужчина в гвардейской форме и приветливо помахал.

— Андрюха! Здоров!

— Чтоб тебя… — процедил сквозь зубы Одинцов. Он снова ссутулился и сжался, и взгромоздился обратно на перила. — Привет.

— Видал?! — Первушов махнул на машину.

— Ты же ещё вчера на другой был…

— Да… Кое-что выяснилось недавно. Вот решил, как говорится, потрепать шкуру неубитого мишки. Но вроде железно всё, так что премию должны нехилую отвалить. Ладно, скоро сам узнаешь, — толстяк таинственно улыбнулся.

— Понятно.

Одинцов отвёл глаза. Разговаривать не хотелось. Первушов покачал головой.

— Я адреса в дежурку спущу. Сегодня же опять ты?

— Ага.

— Хорошо. Повнимательнее там. Я сегодня своего человечка с вами отправлю. Так, на подмогу.

— Нахрена? — встрепенулся старлей.

— Ну, ладно тебе. Не волнуйся. Славу твою не отымет, — подмигнул Первушов и скрылся за прозрачными дверями.

Он был прав. Выслужиться было надо. А раз он прикупил себе джип в расчёте на премию, то, может, и ему, Одинцову, что-то перепадёт. Хотя вряд ли. Просто Первушов — это Первушов. Такие как он в игольное ушко проскочат. В отделении совсем недавно, а уже начальник — свой отдел. А ещё полгода назад кофе Одинцову носил. И ведь ничего особенного в нём нет — скорее даже, уступает половине гвардии. Но умеет правильных друзей завести, и отсюда — деньги, расположение начальства, перспективы. И квартиру он моментально получил — свою, отдельную, а не с подселением, как некоторые.

В полицию он тоже пришёл с гражданки. Через год после Одинцова. Но продвигался как-то увереннее, быстрее. Даже в учебке на переподготовке вместо четырех месяцев пробыл всего полтора. Как — знали только сам Первушов и полковник. С другой стороны — догадаться несложно. Дальше — он нашёл какой-то источник и как из мешка доставал одного за другим пособников террористам. Этот стукач оказался просто золотой жилой. Или и тут дело в личной Первушовской фортуне?

На душе скребли кошки. Первушов жил как-то иначе. Всё у него получалось. Одинцову бы эти навыки пригодились. Очень бы пригодились. Особенно теперь, когда в гвардию бухают столько денег. Самое время подзаработать и фактически стать главой семьи, обеспечивать жену и будущие планы, а не полоскаться говном в речке: куда несёт — туда плывёшь.

Одинцов снова закурил. От первой же затяжки стало дурно. Пришлось выкинуть едва начатую сигарету.

Он вошёл в «Центр». Приятно обдало прохладой. Взгляд упёрся в баннер «Гвардия. Наша сила в единстве». Сейчас они были повсюду. Удивительно, но каждый раз при виде этих агитплакатов что-то поднималось внутри. Какая-то гордость, что ли. Одинцов хлопнул по стеклу дежурки. От испуга дремавший там сержант едва не грохнулся со стула. Вот тебе и «сила в единстве».

— Адреса спустили?

— Нет еще, — парень испуганно смотрел на Одинцова. Боится. Ещё бы. Сейчас все рвутся в гвардейцы. Заменят — моргнуть не успеешь.

Одинцов подмигнул дежурному и пошёл в комнату инструктажа. Ещё недавно он терялся в одинаковых галереях и этажах «Центра». После тесного отделения в цоколе жилой двадцатиэтажки, огромный торговый центр казался лабиринтом. Последний месяц он не вылезал из обысков, и дорога стала до отвращения привычной. Многим переезд казался довольно спорным решением. Не говоря уже об объединении всех служб в одну. Младшим офицерам и сержантам было плевать, а вот генералитет скрежетал коронками. Понятно было, что все они на один стул не сядут, и кому-то придётся освободить своё тёплое местечко. С другой стороны, здесь и сейчас чувствовалась мощь силовиков, их общность. Рекламные табло тоже приспособили — на них теперь крутили слайд-шоу с агитками. Особенное впечатление производили прозрачные витрины: каждый, от рядового до начальника, всегда был на виду. Практически коммунизм. Все наблюдали за работой всех. Так, конечно, тяжелее, напряжённее, но повсеместная собранность приносила плоды — не могла не приносить. Правда, недавно стёкла стали менять на привычные стены. Это расстраивало. Здание быстро принимало обыденный казённый вид.

«Лишь бы эскалаторы не демонтировали».

В инструктажке сидели «близнецы» — два дюжих рядовых, Иванов и Петров, оба — сказочные дуболомы, рыжий коротышка сержант — водитель и тощий участковый, первушовский последыш.

— Фамилия?

— Астахов, тыщстарштенант.

Одинцов кивнул.

— А чё сидим-то? Оружие получили?

— Здравьжелаем.

— Привет.

— Ждём инструктажа, — хором гаркнули близнецы.

— Какой ещё инструктаж вам нужен? — рядовые покраснели. — Идите отсюда. Через десять минут внизу.

Одинцов опустился на стул и почувствовал незнакомую прежде усталость. Как-то внезапно всё надоело. И обыски эти какая-то бессмыслица. Ничего они не найдут. Максимум — выпишут штраф за неполученный телевизор. Раньше не находили — теперь-то с чего? Раз Первушов тачку купил — сам, небось, всё уже нашёл. Они как всегда впустую прокопаются в чужих трусах. Первушов-то своё отстоит. Если что, свалит на их нерасторопность. Мол, было. Не нашли — значит, плохо искали. Он может. Хотя, с чего — они ж с ним вроде товарищей. Да и человек его с нами едет. Чёрт. Хочется уже пересесть в начальники, передохнуть. Но куда там! Толстяк один такой особенный. Станешь тут начальником — даже со званием прокатили. А ведь должен был уже в капитанах ходить. Целый месяц без выходных. Голова уже гудит. Надоело, всё-таки.

В дежурке Одинцова дожидался выездной с адресами.

— Всего один?

Сержант пожал плечами. «И то хорошо». Он позвонил Оле.

— Привет. Я сегодня пораньше постараюсь. Один адрес всего. Так что даже увидимся. Ага. И я тебя.

У крыльца уже дожидался чёрно-красный микроавтобус с гвардейской эмблемой: треугольный щит, вытянутый книзу. Углы символизировали Силу, Закон, Справедливость. Между этими понятиями Одинцов общности не видел. Закон со справедливостью связан, как левая рука с правой. А сила… Может быть и за закон, и за справедливость. Неудивительно, что некоторые назвали треугольник бермудским, или «Сами Себе Закон». Рыжий курил, по пояс вывесившись из окна.

Одинцов сел вперёд. Из «Центра» вывалились гогочущие близнецы. Астахов шёл чуть позади.

— А ты?

— А я чё — развернул ему прикладом в челюсть. Как в кино — бам, бам, хруст, чавканье, зубы по асфальту…

Одинцов поморщился и отвернулся, чтобы не видеть мерзких рож этих гопников в форме.

— Куда едем? — спросил Рыжий, когда троица загрузилась в авто.

Одинцов протянул выездной.

— О! Всего один! Есть шанс быстренько обернуться. Как вы вчера, товстарштенант? Допоздна?

— До трёх. Машина встала. Что-то с генератором.

— Беда… Я шефу уже сколько говорю: «Отремонтируй нормально! Мы ж не скорая — нам успевать надо». А он ржёт. А я вот вчера заскочил в клуб, подхватил одну блондиночку. Потанцевали с ней неплохо так и — к ней…

— А жена?

— Свободный человек — имею право.

— Не знает, значит…

— Не-а, — улыбнулся Рыжий. — Да дурная она. Зачем лишний раз? Скандалить начнёт. Чего скандалить-то? С ней не чпокаемся уже лет пять. Ясное дело, что её кто-то прёт, и я кого-то должен. Взрослые люди же. А у неё — нет-нет, да и щёлкнет где-то, и давай орать. Оно мне надо?

Одинцов всё время думал, смог бы он так? Развестись с женой, но продолжать с ней жить. Хозяйство и дети — вместе, а секс на стороне. Хотелось бы никогда этого не узнать.

— С бабой-то чего? — спросил кто-то из близнецов.

— Известно чё… Чпокнул её четыре разочка. Злоебучая — ух! Йогой занимается. Вертел её и так, и эдак. Да… Квартирка у ней, что надо. Двушечка просторная. И кухня большая. Ремонтик солидный такой.

— Ну и ушел бы к ней, — раздраженно предложил Одинцов.

— Хорошо бы, да боязно. Понимаешь, тыщстарштенант, не семейная она. Гулящая. Хорошая, но без царя. А жизнь — сам понимаешь. Щас из дому уйти — как возвращаться, коли чего? Нет. Я уж так…

Одинцов прикрыл глаза. От жары он весь взмок. Кондиционер не помогал — солнце сквозь стекла накинулось на его чёрные брюки и медленно запекало «гвардейца в мундире».

— И пра-льно! Нахер жениться? Дома бывшая стирает-готовит, а спи с кем хочешь. Сказка, ёпт!

— Ты молодой ещё. Жениться надо. Надо. Детишек рожать. Я вот на своих сынов нарадоваться не могу… Просто всему своё время. Не удержался вовремя — так бы женат ещё был. Мой косяк. Жили-то душа в душу. Потянуло как-то раз. А после, как с цепи…

«Началось», — подумал Одинцов. За окном мелькал город. Теперь всё здесь выглядит совсем иначе. Старые районы быстро исчезают за облаками пыли и частоколом подъемных кранов. Скоро не останется знакомых дворов и местечек. Но вместе с тем исчезнут с лица земли и тесные тёмные конурки, прогнившие жилые ячейки для биологических функций госмашины прошлого. И в этом нет ничего меланхоличного. Сам город перестал быть только столицей — отдельное государство. Из соображений антитеррора. Свободный въезд-выезд закрыт. А значит, и инфраструктуру нужно подгонять под новые реалии. Одинцов провалился в липкую душную дремоту.

Машина остановилась.

— Приехали! — чересчур громко сказал Рыжий.

«Торопит, гад. Видать, планы на вечер есть».

Одинцов пару секунд посидел с закрытыми глазами, приводя мысли в порядок. Тело неприятно ломило. Онемевший язык щипало.

«Пора».

Одинцов растёр лицо, отстегнулся и выскочил из машины.

— Перекурим и идём.

Старая советская двадцатиэтажка.

— Подъездов десять — не меньше.

Дом грядой стоял на возвышении. Холм за парковкой круто сбегал вниз, упираясь в подъездную дорогу. За ней — ровное зелёное поле, кое-где рассечённое асфальтной лентой. Справа торчали обгрызенные пеньки строящегося района, вальяжно размахивали стрелами краны. Слева — чёрные убогие островки деревенских домов, не понятно, как протянувшие столько лет.

Хорошо бы устроиться где-нибудь здесь. И чёрт с ним, что окраина — зато спокойно. Только шоссе рядом. Но воздух всё-таки получше.

Несмотря на жару, было ветрено.

«Может и правда дождь, как обещали? Хорошо бы…»

Рыжий заботливо протирал салфеткой запылённые стёкла и зеркала. Близнецы с лейтёхой-участковым стояли в стороне и о чём-то перешёптывались, едко ухмыляясь.

Одинцов докурил, отщёлкнул окурок и обречённо двинулся к дому.

— Пошли.

В подъезде было чисто. Глянцевито блестели стены и вымытые стёкла. Пахло мылом. Лифт не работал.

— Небось, сука, на последний? — спросил в никуда Петров.

— Аха, — откликнулся Иванов.

Дальше поднимались молча. Когда все отдышались, Одинцов позвонил.

— Я открою, — донеслось из-за двери, и тут же щёлкнул замок. На пороге стоял юноша. Одинцов заглянул в выездной. На Карпова Вячеслава Анатольевича 1948 года рождения парень похож не был.

— Нам нужен Вячеслав Анатольевич, — Одинцов шагнул в квартиру. Внутри стоял обволакивающий и тёплый запах библиотеки. Повсюду были книги. Очередной никому не нужный выезд. Настроение стало хуже некуда. Дома — Лёля, постель, горячий чай, душ… А ему на чёртовой окраине ревизию библиотеки проводить.

Вдоль стен вытянулись высокие, под потолок, стеллажи, заставленные книгами. Из-за них в прихожей было не развернуться, и близнецам с первушовцем пришлось топтаться на площадке.

— Владимир, кто там? — донеслось откуда-то из глубины квартиры.

— Обыск, — ответил Одинцов и повернулся к парню. — Ты кто?

— Это мой ученик… — из кухни вышел нелепого вида старик в цветастом фартуке. На носу Вячеслава Анатольевича расположились огромные «бабушкины» очки. Одинцов подумал, что именно так должны выглядеть домовые. — Чем, извольте спросить, вызвано ваше появление?

Одинцов достал из внутреннего кармана обтрепавшееся постановление об обысках.

— Почему не дома? — спросил он парня.

— Мы занимались, — Вячеслав Анатольевич оторвался от бумаги.

— Я не вас спрашиваю. Про комендантский час не слышал?

— Слышал, — с вызовом ответил паренёк. Одинцову захотелось съездить ему по башке. Большинство с почтением относилось к гвардии. Всё-таки, после её создания жизнь стала спокойнее. Но находились и такие вот юные недобунтари.

— Где живёшь?

— В соседнем подъезде.

— Документы.

— О, в этом нет необходимости — я могу подтвердить!

Одинцов пристально поглядел на старика.

— Иванов. Проводи.

— Я останусь, — жёстко выплюнул юноша.

— Слушай сюда, сопляк, — Одинцов выкрутил ему ухо. — Чеши домой…

— Молодой человек! Что вы себе позволяете! Как не стыдно! Прекратите немедленно!

— Слышь, старый… — рявкнул Петров.

Одинцов отпустил подростка и взглядом осадил гвардейца.

— Виноват, тыщстарштенант…

— Отведи его. И не трогай. И адрес его запиши. На всякий случай.

— Ну, милости прошу, — хозяин шагнул в комнату, освобождая место в тесной прихожей. — Может чаю?

— Нет, — отрезал Одинцов. — Вы укрываете в квартире… кого-нибудь?

— Молодой человек, — улыбнулся старик. — Ну, что вы… Нет, не укрываю.

— Храните оружие?

— Да бог с вами, какое… нет.

— Хорошо. Тогда мы начнём.

— Я…

— Вы должны присутствовать.

Одинцов мельком осмотрел обе комнаты, кухню, заглянул в ванную. Ему всегда казалось, что родительская библиотека огромна, и ещё больше книг вместить в стандартную двушку просто нереально, но здесь… Повсюду приходилось буквально протискиваться между шкафами и полками; в коридоре два человека не смогли бы разойтись.

— Нравится?

— Очень. Это невероятно! Вы преподаёте…

— Зарубежную литературу, — кивнул хозяин.

Они прошли в гостиную.

— Вы всё это прочли?

— Даже больше. Здесь только те, что могут понадобиться — на лекциях или захочется перечитать, например. Некоторых по две. Что-то на нескольких языках… Есть первые издания. Что-то даже подписано.

Одинцов вытащил наугад зелёный с тиснением том. В нише проглядывал еще один корешок.

— В три ряда. У этой стены. У той — в четыре. В коридоре — в два. Да, много. Больше, может, нигде такой и не увидите. Домашней имею в виду, конечно.

За спиной раздался грохот. Под ногами Иванова валялась груда книг.

— А чего мне, по одной их вытягивать? Мы тут неделю проторчим!

Впервые за последний месяц Одинцову стало невыносимо стыдно. Поначалу тоже было неловко. Из вечера в вечер он вламывается, грубит, топчет, стесняет. Хочет что-то найти, хочет поскорее лечь спать, хочет, хочет, хочет… А ведь это чужой дом. Но быстро понял, что переживать за всех — свихнёшься. А теперь вот снова подкатило из-за этого придурка.

В дверь постучали. Хозяин пошёл открывать.

— Ты у меня щас с каждой еще пыль вытирать будешь, — процедил Одинцов. — Ладно, хорош. Собирай всё это. Нечего тут искать. Поехали.

Иванов радостно стал запихивать книги обратно.

— Кхм, товарищ старший лейтенант, — Астахов подошёл вплотную к Одинцову. — Прошу прощения, но у меня приказ. Нужно обыскать всю библиотеку.

— Серьёзно? Всю? — иронично спросил Одинцов.

Лейтёха кивнул без улыбки. Что-то ёкнуло внутри — спорить не стоит. Чёрт знает, что будет, если начать бычиться с Первушовым.

— Ладно. Иванов, отбой. Продолжаем. Ты выгружаешь, а лейтенант пусть проверяет.

Впустив Петрова, хозяин забился в кресло в уголке, откуда слегка испуганно наблюдал за разрушением привычной идиллии книгохранилища. Скоро в комнате стало нечем дышать: пять пар легких, по кругу перекачивали раскалённый за день воздух, не давая ему остыть, да ещё эта пыль.

— Можно открыть окно? — спросил Одинцов, расстёгивая насквозь промокшую рубашку.

Старик кивнул.

— Странно, что вы полицейский.

— Гвардеец.

— Ах, да. Гвардеец. Простите.

— Что же странного?

— У вас интеллигентное лицо, — слишком громко ответил профессор.

Одинцов улыбнулся странному комплименту, но Иванов, видимо, его не оценил. Одним махом он выгреб целую полку книг, гулко застучавших о пол.

— Иванов.

— Что?

Одинцов поднялся и двинул гвардейцу кулаком в ухо. Тот с трудом устоял на ногах. Красный от злости и стыда, Иванов повернулся обратно к шкафу. Одинцов вернулся в кресло.

— Вот… Об этом я и говорю. Очень странно, когда такой как вы трепетно относится к книгам.

— Почему?

— Такое время… Да и вообще. Служители государства не должны быть обременены лишними моральными ценностями. Если вы понимаете. Ведь когда что-то серьёзное происходит в стране, в первую очередь принимаются за книги, — он обвёл комнату глазами. — Здесь не было беглых заключенных, нет оружия. Вы ищете книги. Вредные и опасные.

Одинцов посмотрел на лейтенанта.

— Нас не интересуют книги… — неуверенно сказал Одинцов. А тогда что их интересует? Ведь они шерстят библиотеку. Террористические листовки, которые он видел всего однажды на совещании? На исламиста-радикала профессор явно не тянул. Как и большинство тех, кого они обыскивали.

Старик улыбался, глядя на растерянного Одинцова.

«Поделом. Выгляжу, наверное, порядочным идиотом. Пришёл, а за чем — не в курсе. А этот прыщавый гондон — он ведь точно знает…»

— У вас есть то, что мы ищем?

— Не знаю. Наверное. Не просто так же вы пришли.

— Здесь всё.

Одинцов кивнул.

— Давайте в следующую комнату. Иванов, ты здесь. Расставляй всё обратно.

Профессор выбрался из кресла и тоже стал рассовывать книги по местам. Одинцов, покачиваясь, стал помогать хозяину. Голова гудела от пыльной духоты. Соображалось тяжело. За каким чёртом они попусту переворачивали квартиры, если про книги никто не знал, и не обращал на них внимания. И что это за чушь про террористов и оружие?

Из соседней комнаты послышался радостный возглас. В коридоре появился сияющий лейтенант.

— Пройдёмте, — обратился он к профессору.

— Да-да, конечно, — профессор выглядел спокойным. Он посмотрел на Одинцова. — Сейчас всё и узнаем.

Вячеслав Анатольевич прошаркал за Астаховым. Одинцов пошёл следом.

Пол был устлан книгами. Лейтенант брезгливо распихивал их ногами, наступал, пробираясь к нужному шкафу; на одной он поскользнулся, и содрал переплет.

— Вам знакомы эти книги? — лейтёха ткнул пальцем в полку у самого пола.

Старик улыбнулся.

— Разумеется. Они ведь стоят в моей библиотеке. Да.

— Откуда они у вас?

— Дали в издательстве. Авторские экземпляры.

Одинцов подошёл ближе. В полке, куда прыщавый коротышка тыкал пальцем, бок о бок стоял десяток одинаковых корешков.

— Так вы не скрываете, что вы их автор?

— Нет, зачем.

Одинцов достал одну из книг. «Зеркало».

— Товарищ старший лейтенант, эта книга запрещена. Все экземпляры описаны. Я бы не стал на вашем месте…

— Запрещены? — удивился хозяин.

— Ваша книга — настольное пособие определённого круга лиц. Вы это знали?

— Разумеется. Я их называю читателями.

— Смеётесь… Я тебе щас посмеюсь, мразь! — Астахов замахнулся на профессора. Тот даже не моргнул, продолжая добродушно улыбаться. Одинцов прокашлялся.

— Петров, выйди-ка. Захвати Иванова. Ждите на лестнице.

Как только хлопнула дверь, Одинцов съездил лейтенанту под дых. От вида корчившегося на полу Астахова стало легче, свободнее. Он снова чувствовал себя хозяином положения. Да и вообще, лейтёха ему не нравился.

— Что здесь происходит?

— Это… кх-кх… книга… Они хотят устроить переворот.

Лейтеха корчился на полу, ловя ртом воздух.

— Дальше. Кто они? — Одинцов небрежно ткнул его ботинком.

— Сопротивление. Этот… профессор — он один из организаторов…

— Какое ещё сопротивление?

— Что? Неужели вы такой идиот?

Одинцов наступил Астахову на кисть. И снова это приятное тепло по всему телу. Может, нос ему сломать?

— Вы… вы ответите!

— Что за сопротивление?

— Сопротивление. Подпольщики. Ай! Спецотдел создали, чтобы найти их членов. Все, у кого есть эта книга — потенциальные бунтовщики. Они должны быть задержаны. Пару недель назад поймали одного подростка после комендантского часа. У него нашли эту книгу. В другой обложке. Самиздат. Не совсем эту — текст совпал на семьдесят процентов…

Одинцов убрал ногу.

— Первушов ждёт, что мы его привезём. Обыск просто формальность. На случай, если здесь проходят собрания. Даже не будь здесь этих книг, его пришлось бы арестовать.

Одинцов грустно посмотрел на профессора. Идти против Первушова нельзя, никак нельзя. Да и как — закон есть закон. С ним или без него — профессора арестуют. Только тогда их с Олей отдельная квартира станет практически недосягаемой.

— Вам придётся проехать с нами. Лейтенант, проводите. Я прихвачу книги.

Оля всегда смеялась над его тупой доверчивостью.

— Что тебе кажется фарсом?

— Ты просто непробиваемый… Какие-то постоянно сбегающие зеки — их вообще есть столько по тюрьмам-то? Какие-то террористы, прячущиеся и планирующие новые взрывы. Серьёзно, да? Думаешь, даже если всё это правда, они станут прятаться в обычной квартирке в черте города, когда тут… вот до леса полчаса на машине! Или подвалы. Вы обыскиваете подвалы?

Подвалы они не обыскивали. И лес не обыскивали. Только самые обычные квартиры.

Одинцов снял экземпляры запрещённой книжицы с полки, задержав последний в руках. Он задумчиво покрутил издание, раскрыл и одним движением рванул блок из переплета. На полу валялся разодранный неуклюжим лейтенантом «Декамерон». Одинцов переменил обложки на книгах. «Бокаччо» сунул за пояс, вторую сунул в общую стопку.

В углу стоял деревянный куб старого телевизора. Вылупленную линзу покрывал толстый слой благородной пыли. Как и всё здесь, он был подставкой для книг; краеугольный камень в шаткой башне книжных полок.

Одинцов вздохнул. Как хорошо было бы, если бы сегодня, как обычно, весь сыр бор начался и кончился на этом ящике, не заменённом на новый.

«Быть жёстче, нужно быть жёстче».

Всю обратную дорогу Одинцов пытался себя успокоить. Арест профессора казался неправильным, но важнее было другое — он, Одинцов, ничего не знает о своих собственных обязанностях. Ему не доверяют. Раз так — вряд ли ему светит внезапное повышение и внеочередные почести.

Вдалеке показалось здание «Центра» — сияющий прыщ на фоне неба, и Одинцов стал крутить в голове, как предъявит Первушову за недосказанность, как пообещает написать рапорт, если ему немедленно не объяснят в чём дело, и обложенный Первушов вынужден будет всё рассказать. Да.

Первушов ждал на ступеньках у входа. Над его головой горело огромное табло: «Гвардия служит народу. Президент — оплот свободы».

— Ну что, взяли? — кивнул он Одинцову. — Отлично. Астахов, давай ко мне его.

Близнецы под руководством лейтехи выгрузили профессора. Одинцов закурил.

— Ну что, Андрюха, хорошо поработали. Скажу полковнику, что пора тебе сменить погоны-то. Как считаешь?

Внутри зашевелилась маленькая паршивая приятность. Все сомнения притихли. Наконец-то. Даже не верится. Одинцов кивнул.

Свежеарестованный поднимался по лестнице. За полчаса старик скукожился, постарел ещё лет на десять. Он так же нелепо, как дома, шаркал тапками по грязным ступеням. Одинцов стыдливо отвел взгляд.

— Ладно, я домой. До завтра.

Одинцов тряхнул влажную ладошку Первушова и зашагал к остановке. Иди оно всё. Старик прожил чёрт знает сколько, отхватил отдельную квартиру и что? Угрохал её под книжки? А у него семья.

На ходу набрал Оле. Телефон жены был недоступен.

— Блять… — настроение испортилось окончательно.

— Кхе-кхе…

Под навесом остановки сидела толстая тётка неопределённого возраста.

— Что?

Тётка смерила Одинцова взглядом и отвернулась. Нехорошо получилось. Завтра, небось, жалобу накатает. Про честь мундира. Такие всегда пишут. Как будто заняться им больше нечем, совесть мира.

Подошел автобус. Одинцов нащупал проездной и заскочил внутрь. Он почти бегом пролетел салон и тяжело рухнул на последний ряд кресел.

«Капитан…»

Оля встретила его в коридоре. Слишком сильно обняла и вжалась в него своим курносиком. Опять что-то случилось.

Одинцов ненавидел эту квартиру. Он уже не помнил, когда ему хотелось пораньше вернуться домой. Здесь ему не становилось спокойнее, не получалось толком передохнуть. Но возвращаться как можно раньше было нужно. Из-за Оли. Она не могла находиться тут одна.

Делить две крохотные комнаты с ещё одной семьей — дикость, постыдный пережиток прошлого. Все эти «наши» и «не наши» кухонные полки и ящики, замок на комнатной двери, писклявая кошка, по хозяйскому примеру, гадившая в каждом углу. Здесь не было ничего стопроцентно своего — всё было замызгано чужими липкими взглядами, пропитано чужими запахами. Здесь только и можно было, что мечтать о собственном холодильнике, с пёстрыми магнитиками, куда бы Оля крепила по утрам разные записочки: с просьбой купить хлеба или бросить бельё в стиралку.

— Что случилось?