Бесплатный фрагмент - Спасти Посланника

Спасти Посланника

Библейская история,

ожившая в наши дни

Красичкова Жанна Сергеевна

В назначенное время опять пойдет он на юг; но последний поход не такой будет, как прежний, ибо в одно время с ним придут корабли Киттимские; и он упадет духом, и возвратится, и озлобится на святой завет, и исполнит свое намерение, и опять войдет в соглашение с отступниками от святого завета

Даниил 11:29—30

О чем мои сны

Шум в ушах. Кровь, разбрызганная во все стороны. На полу мужчина с ножом в животе. Он лежит без признаков жизни. Зачем я это сделала? Надо уходить.

— А-а-а-а!!! — мой крик испугал и разбудил меня. Бедные соседи! Ха-ха! Я все время думаю: «Что первое приходит им в голову, когда они слышат эти крики по ночам?» Наверное, они думают, что это мой бойфренд воспитывает меня… Что еще можно предположить, проснувшись в час ночи от воплей одинокой соседки, которая постоянно меняет мужиков?

На самом деле все не совсем так. Полтора года назад я вышла замуж, сняла эту квартиру и въехала сюда со своим мужем Виталиком. Так как мы оба много работали, то квартира наша так и не стала похожа на семейное гнездышко. Это была скорее студенческая конура. Но в ней нам было уютно и комфортно. Детей мы не планировали в ближайшее время, в силу низких доходов и отсутствия собственного жилья. Зато мы завели себе котенка дворовой породы. Мы его нашли на улице, когда возвращались вместе с Виталиком с работы. Я обратила внимание, на маленький черный комочек, который пищал и жался к дверям закрытого магазина. Мы предположили, что котенку недели две отроду, ведь, судя по его виду и беспорядочным взмахам головой, у него только что открылись глазки. Когда я его подняла, то разглядела на грудке белое пятно в виде крестика. Мне это показалось добрым знаком. Я назвала его Мир, чтобы у нас в доме всегда царил мир и покой. Прошло восемь месяцев, и Виталик разбился. Он действительно обрел свой мир и вечный покой, но уже по ту сторону жизни. Упал с недостроенной высотки. В то время Виталик работал прорабом на стройке. Стены дома были возведены, объект уже готовился к остеклению, и в какой-то момент что-то пошло не так… Виталик сорвался с девятого этажа этого здания. Убийство, самоубийство, несчастный случай — до конца неизвестно, но результат таков: я стала вдовой в двадцать семь лет. Когда мне сказали, что Виталика больше нет, мир для меня стал серым и злым. Да, признаюсь откровенно — я озлобилась: на этот мир, который убил моего мужа, на этих людей, которые на похоронах утешали друг друга, как будто у них большее горе, чем у меня… В общем, мое ощущение мира можно описать так: все было в радужном свете и вдруг все стало черно белым и не важно каким образом: то ли туча закрыла солнце, то ли я в черных очках. Мой мир никогда уже не станет прежним. Каждую ночь, в течение года я подолгу не могла заснуть, мучаясь вопросом: можно ли было все предотвратить? Мой мозг буровил всевозможные варианты развития будущего, такого течения моей жизни, при котором Виталик остался бы жив. Это было очень тяжело. Но что действительно ужасно, это когда я звоню маме или брату, и они подолгу не берут трубку, или когда они мне звонят и говорят: «Вика, кое-что случилось…» Особенно, если это произносится трагическим голосом — мгновенно воображение рисует только одну новость: «Кто-то умер.» Впоследствии выясняется, что сломалась машина, неприятности на работе, знакомый знакомого заболел раком и много еще таких вещей, которые не сильно меня трогают, но до этого я успеваю похоронить не один десяток своих нервных клеток. Хочу сказать, что больше я не жду ничего хорошего от жизни, после смерти Виталика я постоянно думаю: «Кто следующий, и как это пережить?»

Один Бог знает, как я это вынесла. Но на сегодняшний момент я уже полгода живу с парнем. Зовут его Стас, и мы счастливы. Моя квартира все так же походит на номер в дешевом отеле. В холодильнике застарелый сыр, колбаса, сосиски, кетчуп, майонез, в шкафу штук десять пакетиков с лапшой и овсянкой быстрого приготовления, на столе большая банка растворимого кофе и пара пачек печенья. Мы питаемся полуфабрикатами, в главную очередь бутербродами, пиццей или курицей гриль. Детей у меня нет, семьи как таковой тоже, поэтому я и не ставлю кухню во главу угла. Стас предпочитает питаться всухомятку, я тоже, не выношу всех этих супов и борщей. К слову, пару раз я все-таки явила миру чудеса кулинарии, но, простояв невостребованными мои «первые» и «вторые» прокисли и отправились в унитаз. На этом и порешили, что поварское искусство в нашем доме не прижилось. Кот мой уже матерый парень, очень крупный — килограмма на четыре с половиной потянет. Ест Мир только корм, в основном сухой, а по праздникам — мягкий. Так что, повторюсь, готовить мне не для кого.

Сейчас четыре часа утра. Работаю я с десяти утра и до девяти вечера и так два дня, а затем два дня отдыхаю, в это время работает моя напарница. Мы продаем мужскую обувь в магазине «Супер-шуз» в торгово-развлекательном центре «Якорь». Классная работа. Лучшая из всех, которые у меня, когда-либо были. А ведь я работала и оператором в службе такси, и бухгалтером в детском саду на первичке, и секретарем главного врача в поликлинике — все было не мое. Но в этом магазине, я на своем месте. Жарко бывает во время приема товара и в ходе проведения ревизии, но последней не было уже год, так как мы со сменщицей работаем давно и все у нас на доверии. Директор магазина не возражает, говорит, что пока никто не увольняется, в проверке нет необходимости. Когда все стабильно, работать одно удовольствие: и общение, и деньги. Одна моя подруга — Юлька говорит: «Если все время работать продавцом, то отупеешь», она работает экономистом и всегда свято верит, что «Математика — гимнастика ума». А я считаю, что, наоборот, за время этой работы стала более эрудированной, ведь если нет покупателей, мы сидим и разгадываем сканворды или читаем книги, так сказать, повышаем свой интеллектуальный уровень. Раньше у меня не было времени на книги, а теперь, я читаю по три в месяц, и жизни без них не могу представить. Интересно то, что книги я не беру в библиотеке, и не прошу у друзей — только покупаю. Так мне наглядно виден объем информации, полученный моим мозгом из книг, за интересующий промежуток времени. У меня уже заставлены две большие книжные полки — и это в съемной квартире. Я мечтаю о своем доме, где я могла бы обустроить целый кабинет под книгохранилище. Я бы заставила стеллажами все стены означенной комнаты и разместила бы там свои книги в алфавитном порядке. У меня была бы личная библиотека, как у всех уважающих себя преуспевающих людей.

Сегодня как раз наступил первый день моей двухдневной смены. Только выходить мне нужно было в девять часов, а сейчас четыре. Ложиться уже не было ни смысла, ни желания, я боялась, вдруг опять кошмар приснится. Последнее время страшные сны для меня стали в порядке вещей. Не понимаю, с чего вдруг они участились. Я и раньше видела кошмары, но раза три или четыре в год, а последний месяц они мне снятся чуть ли не каждый день. Иногда у меня создается такое впечатление, что вселенная, всеми доступными ей средствами, пытается докричаться до меня, но я ее не слышу.

Стасик мирно спал. Я сварила себе кофе и нарезала кусочками сыр. Пара глотков и мозги мои взбудоражились. Обожаю это чувство мгновенной активации нейронов. Вообще, я всегда мечтала работать психологом. Мне нравится копаться в своих мозгах, думаю, понравятся и чужие тараканы.

— Доброе утро! — Стасик сидел напротив меня и пил кофе.

— Как ты это сделал? Бьюсь об заклад — я не спала. Я села выпить кофе, а потом раз! И ты уже здесь. — Я была в шоке, на часах уже девять, мне нужно выходить.

— Микро-сны детка… — с ухмылкой ответил Стасик.

— Микро-сны — это когда ты надолго моргнул, а у меня выпало из жизни четыре часа, разницу чуешь? А мне еще умываться, одеваться, краситься.… Это просто кошмар какой-то! — причитала я.

— Подвезти? — спросил он.

— Ага! Я мигом. — ответила я, и кинулась со скоростью ракеты собираться на работу. К счастью, стояла жара, а чтобы надеть футболку и бриджи много времени не требуется.

Спустя десять минут мы уже сидели в машине и ехали в торговый центр.

— Ты опять кричала во сне. — Стас был недоволен. Странно, когда я проснулась, мне показалось, что он мирно спал…

— Да, кричала. Кошмар приснился. У меня нет права на сны? — я встала в оборонительную позицию, ведь лучшая защита — нападение. Хотя, почему я постоянно должна оправдываться? Я ничего плохого не делаю. Ну да, убиваю людей в своих сновидениях, но за пределами мира грез я вполне безвредна.

Стас вздохнул:

— Вика, послушай, мы с тобой уже полгода вместе. Я тебя люблю, я стараюсь, реально стараюсь, чтоб у нас все было нормально. Но вот в чем проблема: ты каждую ночь кричишь о своем Виталике: «О нет, о нет! Не умирай! Живи! Я не хотела!..» Получается, что ты только и ждешь, чтобы он восстал из мертвых и вернулся к тебе! Вообще-то меня это бесит по-черному. Я же своих бывших не вспоминаю…

Вдруг нам на встречу вылетел огромный джип. Я завизжала. Стасик вильнул вправо, и наша машина резво вылетела на обочину. Затем он резко затормозил. От этих манипуляций я сильно ударилась и без того больной от постоянных недосыпов головой. На мгновение в глазах потемнело, мне даже показалось, что я потеряла сознание. Стас нашел в бардачке пачку сигарет, вышел и закурил. Он не курил уже большее года, старая пачка валялась в машине еще с древних времен.

— Ты же бросил. — сказала я.

— Вика, ты в порядке? — спросил Стасик, игнорируя мое замечание.

— Да, вроде бы. — ответила я. — А ты?

— Я тоже нормально. Какой-то придурок на джипе вылетел на встречку, я чудом увернулся от удара. Повезло еще, что было куда уходить. — сказал Стас. Было видно, что он в шоке от произошедшего.

— Ладно, не переживай ты так. Все же обошлось. — сказала я.

— Обошлось, но столкновение было реально близко. Прикинь, у меня вся жизнь промелькнула перед глазами. Я даже не знал, что такое действительно возможно… — взбудораженным голосом сказал он.

— А у меня нет. — сказала я.

— Ну, значит, у тебя не было в жизни ничего интересного. — поиздевался Стасик.

— А может, просто мне еще не пора на тот свет. — поумничала в ответ я.

— А мне, стало быть, пора…. Так что там у нас с Виталиком? — быстро сменил тему Стасик, видимо, желая отвлечься от возможной аварии.

— Да я вообще его не вижу во сне никогда. — спокойно сказала я.

— А когда ты говоришь: «Боже, он мертв! Сколько крови! Какой кошмар!..» и тому подобные вещи, всегда одно и то же просто разными словами, ты кого имеешь в виду? — Стас говорил так последовательно, мне даже казалось, что он месяц обдумывал эту речь, потом записал ее на бумаге, выучил наизусть, прорепетировал перед камерой, просмотрел запись, внес коррективы и уже готовый продукт преподнес мне. Я подумала, что такой подход засуживает уважения, и не стала спорить.

— Не ревнуй. Я тебя одного люблю. — сказала я. — А во снах я вижу мертвым тебя, поэтому так кричу. Да, у меня в жизни была потеря, поэтому сейчас я боюсь, что это может повториться. Знаю, что это глупо, но ничего с собой поделать не могу.

Смешно! Но это сработало! Говоришь человеку, что каждую ночь он предстает мертвым в твоих снах, а он светится счастьем так, как будто во сне я его вижу супергероем. Хотя да, он чувствует, что повторил успех Виталика — умер! Быстро успокоившись, Стасик сел в машину, я тоже. Мы пристегнулись. Я перекрестилась, и мы поехали дальше. До торгового центра мы добрались уже без происшествий.

Светясь как летнее солнце в речке, Стасик выбежал из машины, обошел ее спереди, открыл мне дверцу, подал руку, проводил до работы, и главное, сделал все это в первый раз в жизни. Таким живым я его не видела. Ха-ха! Надо почаще говорить Стасику, что он умер. Или это из-за того, что он действительно чуть не разбился в аварии сегодня? Даже не знаю.

На работе меня уже ждала Маша — яркая высокая очень красивая блондинка. Она торгует в соседнем отделе женской обувью. Когда нет покупателей, мы сидим на пуфиках возле входа в моем магазине и разговариваем обо всем. Я обожаю наши посиделки. Иду на работу, как на сеанс психотерапии. Кто бы мог подумать, а ведь когда мы с Машей познакомились, я ее терпеть не могла. Она меня раздражала своими рассуждениями. Казалось бы, взрослая замужняя женщина, мать двоих детей, которой двадцать восемь лет, а разговоры на уровне малолетки. Вот ее любимая тема: «Видела, появились новые йогурты? Стоят тридцать пять рублей. Ну, вот, мы идем в магазин, а у меня же двое детей, один просит йогурт, я его ему покупаю, и значит, надо покупать и второму тоже, он ведь тоже захочет, раз брату купили. Так я и покупаю, если йогурт, то два йогурта, а это уже тридцать пять умножить на два — получается семьдесят рублей. Или вот, к примеру, сухарики. Если один захочет сухарики, то значит надо покупать две пачки сухариков, у меня же их двое.» И так она может перечислить весь ассортимент магазина, начиная с продуктов и заканчивая игрушками. Чтобы вынести этот бред, нужно иметь стальные нервы. Сначала я думала, что она издевается надо мной, ведь мы одногодки, но у меня нет ребенка, а у нее аж двое! Как меня это бесило! Потом, вижу, все это делается беззлобно. Думаю: наверное, просто тупит. А сейчас поддакиваю и не обращаю на это внимания.

— Ну как у вас со Стасиком? Колись, ты беременна? — Машка в каждом моем деянии видела беременность. Тошнит — беременна, в сон клонит — беременна. С кем-то поругалась — гормоны, пропал аппетит — токсикоз, напал жор — организм ест за двоих. И так уже два года.

— Да с чего ты взяла? — я спросила действительно с любопытством, так быстро, прямо с порога мою «беременность» она еще не диагностировала.

— Ты забыла, что у меня двое детей? Да я такие вещи за версту чую. На лицо все признаки: Стасик светится от счастья, из машины понесся, ручку подал, проводил, поцеловал и полетел к машине на крыльях счастья. Романтика… Все только начинается! Как я тебе завидую! Ну и какой срок? — спросила Машуня.

— Да нет никакой беременности. — ответила я.

— А что же ты такого сделала, что Стасик так заерзался? — недоумевала она.

— Сказала, что он умер в моем сне. Сама не представляла, что это его так взбодрит, а то добавила бы в рассказ пару пикантных подробностей. — я разулыбалась. До сих пор перед глазами стояло довольное лицо Стасика.

— Это из-за Виталика? — Маша прекрасно знала Виталика и то, что с ним случилось.

— Ага. — Мне захотелось выговориться. С утра людей в торговом центре практически нет, а уж за обувью до обеда тем более редко кто приходит. Поэтому, эти первые часы на работе — наши. — Представляешь, опять приснилось, что я убила человека. Мужчину. Причем как всегда, ни злости, ни причины, просто знаю, что должна убить и убиваю, неожиданно, исподтишка, ножом в живот пырнула несколько раз. Потом смотрю: все в крови, лужи крови на полу, руки и одежда, даже волосы мои и те испачкались. Стою и думаю: «зачем я это сделала?» Хочу замести следы и просыпаюсь. Ясное дело, что во сне кричу. Стасик, наивный, даже не представляет, какая хладнокровная убийца просыпается во мне под покровом ночи. Думает, я все Виталика оплакиваю, ревнует, бедолага. — смеясь, рассказывала я.

Маша выпучила глаза:

— А я тебе давно говорю, сходи к психологу. Сбежит скоро твой Стасик, и будет прав. Я вот когда у Лешки нос заложен — отправляю его в зал на диван спать. А что? Я сплю и так очень чутко, если он еще храпеть будет под ухо, это ж вообще кошмар! Потом мне, что, не выспавшейся на работу идти? И детей в садик собирать, а потом отводить. На это тоже нужны силы. А если я ночью буду храп слушать, откуда силы возьмутся? Я вот, например, даже если соседи храпят, и то просыпаюсь, а на утро вообще голова болит. А тут под боком. Представляю, если бы он еще и кричал, как ненормальный! — возмущалась она.

— Да схожу я, схожу. Времени нет. — сказала я. Моя вечная отговорка. Работаю два через два. То есть ровно полмесяца в месяц я свободна.

— Ага, сходишь. Я прям это представляю: то занята, то забыла, то не захотела, то не смогла, то у мамы, то у брата в гостях, то в магазин сходила, то голова болит, то объелась, то напилась…. — зарядила свои бесконечные перечисления Машка.

— Нет, серьезно, надо сходить. Как найти психолога? — спросила я.

— Короче, забиваешь в гугле: «Психолог Таганрог» и вперед. Там откроется тебе огромный выбор, на любой вкус, с перечислением их образования, опыта работы, отзывов от клиентов. Я так всегда врачей выбираю, только по отзывам в гугле, потому что к нашим бесплатным докторам можно ходить только тем, кому нечего терять кроме жизни. Короче, всем у кого ни денег, ни ума. — сказала Машуня.

Не знаю, как на счет бесплатной медицины, но в одном она была права, это точно: пора действовать. Мне иногда страшно, что эта грань между сном и реальностью сотрется, и я взаправду лишу кого-нибудь жизни. А почему нет? Во сне практически каждую неделю я кого-то спокойно убиваю. Я даже пить бросила из-за этого страха. Один раз, после хорошей гулянки с подругами и алкоголем, просыпаюсь я в своей кровати, а вокруг все красное: стены, полы, кровать, шкаф, комод, шторы. Пригляделась: все забрызгано кровью. Через мгновение, в комнату заходит Виталик и сообщает, что я на вечеринке приревновала его к соседке, и забила ее кухонным топориком, ясное дело насмерть. Я говорю, что ничего не помню, что это не честно, несправедливо сидеть в тюрьме за убийство которое я не совершала, кричу, что я не хотела, я не контролировала, отключилась, не понимала, что делаю и ничего не помню. Мне было так обидно, я подумала, что отключилась от выпитого, и моя вторая натура, та, которая убивает людей во сне, завладела мной наяву и сделала свое дело. В этот момент раздался стук в дверь, за ним последовал крик: «Полиция!» И… я проснулась.

С того дня я не пью больше пол-литровой бутылки пива или бокала шампанского. Боюсь, что сон станет явью. Кстати, после этого я достала набор своих кухонных ножей и топориков, а также молоточков для отбивных, оставила один малюсенький ножик, а все остальное выкинула в мусорку, предварительно тщательно стерев отпечатки своих пальцев со всех поверхностей этих предметов. Почему? Да потому, что я представила, как какой-то бомж найдет ножи в мусорке, рядом с моим домом, прирежет прохожего ради денег, а потом на орудии убийства обнаружатся мои отпечатки пальцев. И вот вопрос: а смогу ли я пройти детектор лжи, когда меня спросят, убивала ли я кого-нибудь раньше? И вообще как я поведу себя на допросе? Скорее всего, неуверенно. Еще в тюрьму засадят, не дай Бог! Нет, так продолжать опасно.

— Давай советуй! — я забила в телефоне в поисковике «психолог Таганрог» и дала посмотреть Маше. Она взглядом профессионала сразу оценила информацию и заявила:

— Вот лучший кандидат: «Юрий Михайлович Кресс, пятьдесят два года практикующий психотерапевт, по методу глубинно ориентированной психотерапии. Доктор психологических наук. Стаж работы более тридцати лет». Значит, знает свое дело, должен тебе помочь. К тому же с мужиками всегда проще: навешала им лапшу на уши, а они все за чистую монету принимают. А тетка начнет доставать тебя, топырить глаза: как ты смогла убить человека, как тебе не стыдно. Сбежишь ты, короче, от тетки. Поэтому бери мужика.

С экрана телефона смотрело серьезное лицо, внушающее доверие. Этот доктор своим образом был похож на Роберта Де Ниро, а я люблю игру этого актера, поэтому я решила, что другого выбора быть не может. Он и только он. Сказано — сделано! Я звоню по указанному на сайте номеру, отвечает Юрий Михайлович лично:

— Кабинет психотерапии и баланса, слушаю.

— Здравствуйте, я бы хотела записаться к вам на прием. — ответила я низким голосом. Мне казалось, я не волновалась, но услышав его глубокий тембр, я немного занервничала.

— Начиная с двадцать третьего мая, каждый четверг у меня свободен, — прозвучал голос в трубке.

Нет, это был не голос, это струилась лучшая в мире музыка, я легко доверю свои тайны этому доктору, от него исходили спокойствие и уверенность, которых мне так не хватало в жизни. Я замечталась, видимо пауза затянулась, и Юрий Михайлович переспросил:

— Ну, так что? Двадцать третьего, тридцатого мая или же шестого июня?

— Все три дня. У меня очень сложный случай. А раньше никак? — я чувствовала себя так прекрасно-глупо. Уже давно меня никто не заставлял так улыбаться, так глубоко дышать, так жадно слушать. А мои глаза! Не знаю, что имеют в виду люди, когда говорят про кого-то, что у него глаза горят. Мои глаза горели в прямом смысле. Я чувствовала этот жар, они даже заслезились. То чувство, когда ты маленьким ребенком влюбляешься в актера из фильма. Ты знаешь, что ты никогда лично с ним не будешь знаком, но тебе этого и не нужно. Просто он есть. И все. Он живет на твоей планете, дышит тем же воздухом, существует в твое время — и это просто супер! От этого ты счастлив. Юрий Михайлович представлялся мне тогда неким супергероем, который прилетит в своем супер-костюме и все будет супер.

— К сожалению, нет. — отвлек меня от моих внутренних переживаний доктор, — сегодня шестнадцатое мая, тут осталась всего-то неделя.

— Я дождусь. — выдохнула я. — Двадцать третьего во сколько?

— В тринадцать ноль-ноль. — ответил Юрий Михайлович.

Все. Дело сделано. Я на пути к выздоровлению! И все благодаря моей Машуне.

Вечером, когда я уже шла с работы, мне позвонила мама. Она всегда мне звонит, когда я иду домой, так и ей и мне спокойнее. Она как будто провожает меня с работы до дома. Нельзя сказать, что у нас плохие отношения, но определенная натянутость в них присутствует. После таких разговоров обычно я чувствую себя не просто покусанной, а целиком сожранной энергетическим вампиром. Сегодня, как и всегда, все началось очень мило.

— Как ты, моя кошечка? — спросила мама.

— Да ничего, нормально все. — ответила я, а в душе все сжалось от предвкушения дальнейшей беседы.

— Что-нибудь продала? — последовал новый вопрос.

— Да восемь пар, это почти три тысячи я заработала, кстати, для четверга очень даже неплохо. — сказала я, мне действительно было чем похвастаться.

— Сегодня Валера с Олей заходили. Только ушли. — мама прям визжала от восторга, — Ты не представляешь! Они подали заявление в ЗАГС, через месяц свадьба! И самое главное то, что Олечка беременна!!! Я так рада! Она такая хорошая девочка! Нам всем очень повезло.

«Ага, особенно мне.» — подумала я. Мама сыпала нескончаемые дифирамбы будущей жене моего брата, и меня это уже начинало конкретно подбешивать. Пару раз я пыталась сменить тему, но надо знать мою маму, разговор не окончен, пока она не скажет все, что запланировала. Зачастую, в ее словах я вижу подоплеку издевательства, а иногда мне кажется, что ее мучает такая же бессонница, что и меня, только в часы своего бодрствования мама не лежит без дела, а придумывает, как бы побольней меня задеть. Имея твердое намерение в этот раз избежать провокации на ссору, я заторопилась:

— Мам, мам, — не так-то просто было вклиниться в мамину оду «вещей Ольге», но я тоже могу быть настойчивой. — Мам, мама, послушай, алло, мама, слышишь меня, подъехал мой автобус. Я сажусь. Людей полно, неудобно держать телефон зажатым между плечом и шеей. В одной руке сумка, другой держусь за поручень. Пока. Я перезвоню.

На самом же деле я спокойно шла по улице, и до остановки оставалось еще полквартала.… Но мама у меня тоже не простая, без всякой суеты, не обращая внимания на мои слова, она продолжала:

— Ой, знаю я твое «перезвоню». Дома тебе вечно некогда поговорить. То кормить Стасика, то развлекать. Я тебе давно сказала: отправь его на вахту. Что ты держишься за эти штаны? Толку от него все равно не будет. Отработал, пришел, устал. Другие мужики по шабашкам бегают. Вон Валерочка — постоянно на подработках, потому, что любит Оленьку и хочет ее всем обеспечить. А твой — бессмысленный бестолковый трутень ни уму ни сердцу.

Я уже взбесилась, но воспоминания о моем докторе вмиг меня успокоили. Я решила поделиться своей новостью о психотерапевте с мамой. Но подвести к этому я решила издалека.

— Мам, я опять во сне убила человека. Все было в крови. — начала было я.

Мама тут же парировала:

— Меньше смотри ужастики.

— Ты же знаешь, что я их никогда не смотрю. — ответила я обиженным голосом, потому, что все знали, что фильмы ужасов у меня под запретом, как и алкоголь.

— Ну, значит, кровь к родне! — быстро нашлась мама, и, отыскав в разговоре лазейку для своего заготовленного монолога, «вернулась к своим баранам» — Точно, к родне! Оленька же в субботу приходит ко мне со своей семьей, будем знакомиться. Придешь помогать готовить, я подсчитала, что как раз в субботу ты выходная.

— Я вообще-то, хотела отдохнуть! — попыталась мявкнуть я.

— Ничего, я на тебе пахать не собираюсь. Сделаешь хоть что-нибудь для семьи полезное, а то день и ночь своего альфонса ублажаешь. — оскорбления Стаса у мамы распространялись, как лесной пожар: красиво, со спецэффектами, но губительно для всего живого. Уже по инерции, как-то вяло я попыталась в очередной раз возразить:

— Да какой альфонс? Он получает в два раза больше меня!

— А проедает, пропивает и прокуривает в три раза больше, чем зарабатывает! — мгновенно выпалила мама.

Надо отдать ей должное: реакция молниеносная, аргументы железные, уверенность в своей правоте на гране фола. Из мамы вышел бы хороший прокурор, у адвокатов не было бы шансов. Когда она прет, как огромная слаженная машина, невольно пасуешь и уступаешь дорогу. Точно. А мне нужно быть психологом, оказывающим услуги по профориентации. Ха! Смешно: психолог записался на прием к психотерапевту.

— Стасик бросил курить еще до встречи со мной. — сказала я, желая хоть как-то постоять за своего парня.

— А пьянство, значит, ты не отрицаешь? Ну, дело твое, потом не говори, что я не предупреждала. Я же тебе добра желаю. Вика, подумай, ну какое у вас может быть совместное будущее? Он же еще ребенок, к тому же родителей у него никогда не было, следовательно, как живут в нормальных семьях, он понятия не имеет.

Я молчала. Не хотелось даже разговаривать с мамой, после ее высказываний.

Между тем мама продолжила:

— Ладно, не буду тебя отвлекать, ты же у нас вечно занятая… Просто хотела с тобой своей радостью поделиться.

Голос мамы изменился, от того счастья, с которым она на меня обрушилась вначале разговора, не осталось и следа. Мне стало не по себе. Я решила загладить свою вину, и сказала:

— Нет, мам, говори, я уже никуда не спешу.

— Ну так вот, — с готовностью продолжила мама, и ее голос стал набирать жизненную силу. — Ты же знаешь, я вам желаю счастья. Вот я бы сейчас счастлива была бы иметь еще одну дочечку. Жалко, что не получилось. А у тебя годы идут, моя милая. Скоро тридцать, а ребенка нет, с каждым годом все труднее забеременеть, не говоря уже о том, чтобы выносить и родить. А вот Валера с Олей молодцы! Все нужно делать вовремя. Ты как хочешь, но я бабушкин перстень подарила Оленьке.

Я была ошарашена. Фамильная драгоценность, перстень пра- пра- и неизвестно еще сколько раз пра-бабушки, которая передается в нашем роду по женской линии от матери к дочери испокон веков, уплыла совершенно чужому человеку. Ну, спасибо, мама. Я всегда чувствовала себя неродной маме. Даже хотела сделать генетическую экспертизу, но с каждым годом внешне я становлюсь мамой. Одно лицо, та же сухопарая фигура, цвет, структура волос, как ты их не крась, из зеркала на меня смотрит мама. Даже наши голоса по телефону путают. Сейчас я уже ко всему привыкла, но раньше очень страдала от такого отношения.

Папа мой умер от инфаркта, когда мне было пять лет, меня тут же на два года отправили к бабушке, потому что маме было тяжело одной с двумя детьми, и вернулась я в семью только, когда надо было идти в школу. Брату ко времени отправления меня к бабушке, было семь лет, и он как раз пошел той осенью в школу. Для меня это — не более чем отговорка. Я не представляю, как можно было отдать свою маленькую дочь на два года бабушке с дедушкой, и даже не навещать ее там. Но когда я говорю об этом маме, та отвечает, что у меня детей вообще нет, мне не понять, вот когда появятся, тогда она поговорит со мной об этом. Я думаю, что годы, проведенные в разлуке, не пошли никому из нас на пользу, по возвращении, мы встретились как чужие люди. И так оно осталось навсегда: брат с мамой родные, а я чужая. Ко всему, за то время они еще и переехали в другой город, короче все, что было хорошего в прошлом: папа, любовь семьи, хороший дом — все это осталось за границами Перми. Здесь, в Таганроге у меня уже не было ни папы, ни маминой любви, ни тех мест, где я когда-то была счастлива. Пару раз я порывалась съездить в Пермь, посетить родные истоки, но мама сразу вставала в позу, говорила, что это далеко, дорого, неизвестно, что за два-три дня дороги приключится в поезде. А со мной она ехать отказывалась, потому что ей больно бывать там, где умер ее муж, и я это должна понимать на своем примере, только у меня от моего мужа не было детей и прожили мы всего ничего. Я не понимаю, что плохого в том, чтобы отвезти цветы на могилу к отцу. Но Валера тоже всегда был против. Конечно, им вдвоем хорошо, а может меня папа больше любил? Странно это все.

Еще мне нравится история о том, как мама жалеет о не рожденном ребенке, которого она потеряла через пару лет после моего рождения. Как я поняла из рассказов, которые всегда меняют интерпретацию, срок, причины, и так далее, никто не знал наверняка пол ребенка, УЗИ мама не делала. Однако она всегда уверена, что это была девочка, наверное, не такая противная как я, и сейчас она с папой на небесах. Она даже видит их вместе во снах.

Короче мама с Валерой, папа с не рожденной дочкой, каждой твари по паре, а я опять одна…

Дома меня ждал сюрприз. Стасик, окрыленный моим «признанием», накрыл стол и ждал меня, смешно представить, на ужин при свечах. И… Вот это ирония! Тоже сделал мне предложение. Я согласилась. Конечно, ведь это был мой человек, я это чувствовала всегда, с того момента, как Стасик первый раз зашел ко мне в магазин за обувью. Тогда я еще оплакивала Виталика, и ходила на работу как зомби. И вот в магазин заходит молодой красивый парень — высокий брюнет и от него исходит такой стойкий запах парфюма. Я учуяла этот запах за пять минут до его появления, и впервые со смерти Виталика искренне улыбнулась. А когда Стас появился на пороге магазина, меня как будто молнией шарахнуло. Посыпались искры из глаз. Огнем загорелись щеки. Я влюбилась! Мне было двадцать семь, а ему на вид лет восемнадцать, да он и сейчас выглядит не старше. Я думаю, если так пойдет, то мне и не придется рожать детей — через десять лет Стасик вполне сойдет за моего сыночка. Как оказалось, ему было двадцать лет.

Я пыталась ему подобрать обувь, мне казалось, ему ничего не нравится. Он снова и снова просил показать ему что-то еще. В итоге, я принесла Стасику шесть пар разной обуви, включая зимние ботинки, кроссовки, туфли, даже шлепанцы, и это за неделю до нового года! А он сказал: «Беру все!». После работы Стасик проводил меня домой, и остался жить со мной. И вот, спустя полгода, мы пойдем в ЗАГС. В свои двадцать лет, Стал для меня таким надежным плечом и опорой, что иногда мне кажется, что он относится ко мне по-отцовски: оберегает меня от всех неприятностей, берет все бытовые вопросы на себя, ухаживает, если я заболею. Учитывая его возраст, трудно было ожидать от него такой позиции в отношениях. Возможно, причина серьезности Стаса в том, что он сирота. С рождения Стасик воспитывался в детском доме, как ни странно, его никто не усыновил, обычно новорожденных сразу же разбирают, тем более он был очень красивым и вполне здоровым грудничком. Став постарше, Стасик заботился о младших детках, наверное, так и привык быть старшим и за все отвечать.

Этой ночью я долго не могла заснуть. После всех дневных новостей мозг не прекращал работать. Я ворочалась — ворочалась и, наконец, часа в три ночи уснула. И все по кругу: кошмар, крик, пробуждение в четыре часа утра, кофе, Стасик, работа.

Машуня с кофе уже тут как тут:

— Как дела?

— Стасик сделал мне предложение! — я визжала, верещала, пищала, наверное, даже похрюкивала от удовольствия. — И я… барабанная дробь… Согласилась!!!

— Ура!!! — Машка радовалась больше меня. — Это надо отметить. Давай завтра у меня. Малые все равно будут у бабушки, Лешка на работе. А? Как пазл сложился? Круто? — Она в недоумении выпучила глаза, вот уж у кого поистине глаза — зеркало души, все по ним понятно. Она опять спросила, немного успокоив свой громкий голос: — Да в чем проблема?

— У нас завтра сватовство. Только не мое. Валера с тещей и тестем придут, я должна помогать готовить маме. — ответила я и опять вспомнила за перстень. — Прикинь, мама бабушкин перстень Ольге подарила!

Маша закипела, еще мгновение, и ее глаза выпадут из орбит в буквальном смысле, и она зашипела как змеюка:

— Ну, они дают!!! А Валерочка — хорош! Волк в овечьей шкуре. Ты так его любишь, носишься с ним всегда, а он перстенек-то взял!

Я тут же вступилась за брата:

— Маша, ты не знаешь, о чем говоришь! К тому же я там не присутствовала, может он и не хотел брать этот проклятый перстень, но ты же мою маму знаешь, она насмерть стоит на своем. А Валерка, единственный, кто всегда ко мне хорошо относился. Когда мы были маленькими, бегал, утешал меня, дарил свои игрушки. Уже став взрослым, он садился и пел мне жалобные песни под гитару, когда мама обижала меня. Все я сейчас разревусь.

Машка обняла меня. Свернула свои «объективы» на место и сказала:

— Да и Бог с ними! Я тебя поздравляю! Давай после сватовства заруливай. Оно же не будет длиться вечно. До ночи еще успеем оторваться.

Я согласилась.

Сватовство прошло на одном дыхании. Родители Ольги оказались хорошими, культурными людьми. Весь вечер они восторгались Валеркой и умилялись, что дети счастливы. Думаю, брата можно искренне поздравить, ему будет легко с такими родственниками. Я ходила к маме одна. Решила не трясти красной тряпкой перед быком. Да и не хотелось мне, чтоб мой будущий муж выступал в роли этой тряпки.

По пути я позвонила Стасику и отпросилась на пару часиков к Машке. Стас не возражал. У Маши было уютно и так чисто. Можно подумать это она живет одна, а у меня пятеро маленьких детей. Как она все успевает? По пути я купила соленого леща. Я люблю рыбу, а Машка любит пиво. Мне пить нельзя, поэтому я взяла себе баночку безалкогольного пива, а ей две банки обычного. Здесь я всегда чувствовала себя как дома. Маша рассказывала про своих мальчишек им шесть и четыре года. Старший — мой крестник. Обожаю его. Мы о нем можем говорить часами. Но вот все эти разговоры исчерпаны и Маша говорит:

— Вика, ты готова к встрече с судьбой?

Я, правда, не поняла, о чем она говорит и спрашиваю:

— С какой судьбой?

— Да ладно, с доктором, с дядей Юрой. — сказала она это с такой иронией и подсмыслом, что мы дружно захохотали.

— Готова, конечно, я хочу решить все свои проблемы до того, как выйду замуж и тем более до того, как поеду рожать. Представляешь меня в палате с другими беременными? Как завоплю ночью — родят даже те, которые лежат на сохранении.

Мы опять засмеялись. Так мы юморили еще долго, потом я позвонила Стасику, и он меня встретил.

Дом. Как я люблю это слово. И как я люблю свою квартиру. Жаль, конечно, что мы ее снимаем, и когда-то нам придется съехать. Но вот в чем сюрприз: Стасик — детдомовец, отказник. О родителях ничего не знает, и знать не хочет. Кстати в отсутствии свекров тоже есть свои прелести: какова вероятность того, что мама, узнав, что ее двадцатилетний ребенок женится на двадцативосьмилетней вдове придет в восторг и не начнет разбивать эту пару любой ценой? Думаю, что эта вероятность стремится к нулю. Так вот, а сюрприз в том, что по совершеннолетию государство Стасику выдало квартиру, которую он все это время сдавал, а денежки складывал на счет. Как выяснилось в дальнейшем, он еще и часть зарплаты каждый месяц откладывал. Теперь, когда мы решили пожениться, он запланировал продать ту квартиру, доложить свои деньги, взять недостающие средства в кредит и купить нам свою большую квартиру. А так как у него нет никаких родственников вообще, он доверил мне решать: останемся ли мы здесь, в Таганроге, или же переедем в любой другой город. И я всерьез задумалась, а не вернуться ли мне в Пермь, где прошли мои лучшие годы детства?

Выходные пролетели. И вот, в понедельник я как штык на работе. Сегодняшняя ночь мне далась особенно трудно. Едва дождавшись Машу с ее кофе, я сбивчиво приступила к рассказу:

— Маша, сегодняшний сон ужаснее остальных! Ты представляешь, вижу я, как в комнате находимся: я, Стасик и наш маленький ребенок. Ему года три от силы. И вот Стасик уходит, а я знаю, что мне нужно убить этого ребенка. А мальчик догадался и стал убегать от меня. Я догоняю его, прижимаю спиной к себе, и ножом перерезаю ему горло. Кровь брызжет мне на живот, я в халате. Продолжаю пилить ему шею, пока она не остается на тонкой коже шеи со стороны спины, он падает на кровать, потом встает, голова отваливается и смотрит на меня с осуждением и страхом. И самое главное, я во сне люблю этого своего сына. Я убиваю, не знаю зачем.

Маша смотрела на меня с притворным сочувствием, на самом деле она была шокирована подробностями этой расправы. Но вдруг ее осенило:

— Слушай, а может, ты забеременеешь и сделаешь аборт? Поэтому ребенок злится?

— Да какой аборт? — ответила я, — мне двадцать восемь лет и ни одной беременности. Да я буду вынашивать ребенка, как хрустальный шар.

— А может у ребенка патология будет и тебе придется от него избавиться? — настаивала Маша.

— Нет, это исключено. И это не то. — отрезала я.

— Ладно, успокойся, через два дня ты идешь к врачу, он выбьет из тебя всю дурь. — сказала Машуня.

Я была рада даже такой скромной поддержке. И сказала:

— Спасибо тебе. Я надеюсь, что все это скоро закончится. Сегодня я в душе два часа простояла, пыталась смыть с себя этот кошмар. Так противно было даже в зеркало смотреть на себя. Как будто передо мной стоит человек, зверски убивший своего ребенка, отрезавший ему голову и все это на моих глазах. Эти сны такие реалистичные, что утром я разговариваю с зеркалом и говорю себе какая я тварь, раз способна на такое, пусть даже в своих снах. Если реинкарнация реальна, то я в прошлой жизни была палачом или маньяком-убийцей, причем серийным, потому что я видела в своих снах столько убийств, что на десять маньяков хватит.

Машка была расстроена, может быть и напугана? Кто знает, где этот спусковой крючок, нажав который можно привести в действие моего внутреннего убийцу? Вдруг меня переклинит, и я перережу горло ее сыну? Я и сама себя боюсь. Больше никогда в жизни не останусь наедине с детьми.

День икс

Наступило двадцать третье мая. С утра я была как на иголках. С двенадцати часов я отиралась под стенами здания, в котором находился кабинет моего спасителя. Без двадцати час я увидела, как Юрий Михайлович идет в кабинет.

— Значит, передо мной не было очереди? — вдруг неожиданно, вместо «здравствуйте», выпалила я.

— Я психотерапевт, а не психолог. Между приемами я оставляю время не менее двух часов, чтобы пациенты не встречались между собой. Ко мне приходят наркоманы, убийцы и самоубийцы, неудавшиеся, конечно же, а так же другие люди, которым огласка ни к чему. Поэтому для меня конфиденциальность превыше всего, — ответил он приветливо и как всегда спокойно, — не случайно мой кабинет в тихом месте, в здании, куда человек может зайти подстричься или пошить юбку.

Я осмотрелась. Действительно: общий вход, вывески «Ателье», «Парикмахерская», «Аптека» и другие. А вот дальше интересно: две входные двери с шумоизоляцией, стены прошиты, видимо, гипсокартонном или еще чем-то, но цель одна — антипрослушка. Теперь я успокоилась и заговорила:

— Здравствуйте. Извините, забыла поздороваться.

— Ничего, бывает. Здравствуйте. Проходите. — сказал Юрий Михайлович.

По фильмам мы все знаем, что у психотерапевта должен быть диван, на который ты ложишься и начинаешь повествовать о своей нелегкой жизни. Здесь все было не так. Большую комнату делил пополам аквариум, внушительных размеров. То есть аквариум и создавал стену от пола до потолка. Она была из стекла, а внутри — вода, водоросли и рыбки. Это невероятно красиво. Посередине одного из этих получившихся двух отсеков комнаты, стоит красивое кожаное кресло, рядом — кресло качалка на подвесе, а между креслами стоит столик. Полы покрыты пушистым ковролином, стены легкого персикового оттенка. Я разулась, ощутила мягкую поверхность под своими ногами, было ощущение, что я пришла на операцию по удалению опухоли. И когда я очнусь от наркоза, все будет позади.

Юрий Михайлович не торопил. Вот уж настоящий профессионал своего дела. У него, кстати, не почасовой прием, правильно будет сказать это сеанс, а когда его закончить психотерапевт определяет самостоятельно, в зависимости от скорости проникновения в суть проблемы. Выждав паузу, поняв, что я уже достаточно освоилась, он предложил мне присесть туда, где мне будет удобно. И вот я, которая все это время стояла и думала, каково это посидеть на таком подвесном кресле, плюхаюсь на пол, на этот мягкий ковролин. От неожиданности я даже сама растопырила глаза. Что за дела? Юрий Михайлович скрылся за аквариумом и вот так неожиданность вышел с низенькой табуреточкой в руках. Видимо, я не первая развалилась на пушистом полу. В руках у доктора был планшет для бумаги и простой карандаш. Мы начали сеанс. Юрий Михайлович красивым глубоким голосом заговорил:

— Я ценю анонимность, поэтому попрошу вас не представляться мне, или представиться вымышленным именем.

Я кивнула головой. От этого голоса я впадала в транс, при желании он легко мог меня загипнотизировать, тем более этот метод он широко использует в своей практике, о чем было заявлено на его сайте. Терапия продолжалась:

— Расскажите, что вас беспокоит?

Я собралась с мыслями и начала свой рассказ:

— Всю свою жизнь я постоянно вижу во сне кошмары. Они заключаются в том, что я убиваю людей и ничего при этом не испытываю: ни страха, ни ненависти, ни жалости. Убиваю без причины. Просто так. Такие сны и раньше бывали, но с частотой от одного до нескольких раз в год, а в этом месяце, я их вижу практически каждую ночь. Такая перемена пугает меня, кажется, что подсознание мое хочет мне что-то сказать, а что я понять никак не могу.

Я замолчала, а Юрий Михайлович спросил:

— Случалось ли в вашей жизни какое-либо потрясение, которое могло бы вызвать подобную реакцию со стороны подсознания? Были ли вы свидетелем или же жертвой насилия?

— Нет, ничего такого не было. Я имею в виду, что моя жизнь итак — одно сплошное потрясение: когда мне было пять лет — умер папа, год назад разбился муж. Но сны не появлялись сразу после этого и не были связаны с этими смертями, по крайней мере, я об этом не помню. Мои родственники тоже не представляют в чем причина таких снов. — Я отвечала заготовленными фразами, потому что ожидала именно эти вопросы, даже слегка разочаровалась, вера в то, что это операция, и она пройдет успешно, угасала с каждым вопросом.

— Верно ли утверждение, что ваша семья является благополучной? — продолжал врач.

— Ну да, мама — экономист с высшим образованием, папа — был директором консервного завода, но умер. Еще есть брат. Он на два года старше меня, мы очень хорошо ладим с детства.

Не сбивая ритма, Юрий Михайлович продолжил:

— Можно ли говорить о том, что у вас было счастливое детство?

Я уже начинала скучать, отвечала кратко и не интересно:

— Ну, нормальное детство, правда, с пяти до семи лет, после смерти папы я жила у бабушки и дедушки, а в остальном, — все как у всех.

— А теперь расскажите мне самый яркий, больше всего напугавший вас сон, только рассказать его нужно во всех деталях. — наконец попросил Юрий Михайлович.

Ну, вот и то, с чем я пришла. Я принялась рассказывать свой сон:

— Мой муж ушел на работу, а я перерезала горло маленькому мальчику, который во сне был моим сыном. Он упал на старый потрепанный диван. Мальчик встал, и голова его упала на яркий цветастый советский ковер. И глаза с этой головы смотрели на меня с укором и обидой, как будто еще живые. Я была в халате, и весь мой живот был в крови.

— Хорошо, — резюмировал Юрий Михайлович. — А теперь, второй по значимости сон.

— Я в маленькой хрущевке варю части человеческого тела в большой, алюминиевой выварке, такие раньше в каждом доме были. Кстати у моей бабушки такая выварка была. А когда все сварится, через несколько часов, я достаю какую-то часть, например, руку и перемалываю ее на старой ручной мясорубке. Кости, после долгой варки в воде с уксусом размягчаются и легче перемалываются. Все, что не перемалывается, я дроблю молотком, и опять отправляю в мясорубку. Перемолотое мясо с костями я вываливаю в унитаз, и смываю. И так по кругу, до тех пор, пока не избавлюсь от тела полностью. Короче, походу следы заметаю. — рассказала в подробностях я.

— Весьма впечатляюще! — как будто даже аплодируя моей изобретательности, воскликнул Юрий Михайлович.

— Да. Свежо и креативно. — с сарказмом возмутилась я. Мы что, в обществе анонимных маньяков, и я делюсь своим почерком? Честно. Я была в шоке от реакции психотерапевта.

— Не отвлекайтесь, — невозмутимо отреагировал психотерапевт, -продолжайте. Ваша третья история.

— В третьем моем сне, я убивала разных людей с папой. Моя мама узнала об этом и хотела пойти в полицию. Мы ее убили и сожгли в русской печи. Во сне я жила в ветхом старом доме из самана. Там была русская печь, посредством которой мы грелись зимой, а также готовили на ней круглый год. А между делом, сжигали в ней трупы.

Я закончила рассказывать эти ужасы. Юрий Михайлович протянул мне планшет с законспектированными моими снами и сказал:

— Теперь читайте вслух.

Я прочитала. Все было описано кратко, но смысл был сохранен. Когда я дочитала, Доктор попросил меня прочитать записи еще раз, и попросил найти что может быть общего в этих снах. И вдруг слова-синонимы как будто увеличились в размерах, по сравнению с другими словами и я прочитала их вслух:

— Старый диван; советский ковер; в хрущевке; раньше такие в каждом доме были; на старой ручной мясорубке; русская печь; в ветхом старом доме…

Какая-то мысль уже витала в воздухе, но собрать все в кучу я еще не смогла, поэтому я еще раз конкретизировала.

— Старый, советский, раньше… — И тут меня осенило — Прошлое!!! Общее во всех снах то, что они указывают на прошлое!!!

Непередаваемое ощущение! Слово «прошлое», звучало для меня как «эврика» Ньютона. Такое впечатление, что я добежала марафон, который продолжался в течение двадцати лет, а может и больше. Судорожно достав тысячную купюру, я расплатилась и ринулась к выходу.

— Вообще-то мои услуги стоят две с половиной тысячи рублей — и это практически даром. — мягко произнес доктор.

Я достала еще две тысячи и со словами «Спасибо огромное! Сдачи не надо! Я так благодарна! Вы мне так помогли!» обулась и убежала.

— Ты еще вернешься. — произнес психотерапевт мне в след

Когда это мы перешли на «ты» с дядей Юрой? А впрочем, какая разница. Я знаю правду: корень моих кошмаров в детстве. И этого мне достаточно, с остальным я разберусь сама.

Черный ящик

Узнав все, что мне нужно, я поехала к маме в квартиру. Сама мама была еще на работе, поэтому я открыла своим ключом и начала обыск. Решив, что пролить свет на мое детство смогут фотографии того времени, я достала фотоальбомы, коробки из-под конфет и шкатулки с фотографиями. Эти фотографии я видела уже много раз, но теперь, я вглядывалась в каждую деталь, анализировала каждую мелочь. Интересно, что я ищу? Фотографии были в основном цветные и вполне сносного качества. Было фото, где я запечатлена совсем маленькой, мы всей семьей сидим, видимо в каком-то фотосалоне. Все счастливые такие, только я чем-то недовольная. Другое фото из нашего Таганрогского парка, там мы уже остались втроем: мама, Валерка и я. Смеемся во все зубы, видимо фотограф сказал что-то вроде «Скажите чи-и-из». А более поздние фотографии в основном с «Полароида» — это такой фотоаппарат, который выдавал фотографию сразу же после нажатия на кнопку, сам там внутри проявлял и ее и выпускал мгновенное фото. Эти времена, после моего возвращения от бабушки, я уже отчетливо помню, а все, что было до — смутно.

Например, я совсем не помню ни бабушку, ни дедушку в лицо, хотя прожила у них с пяти до семи лет. Помню, что это была деревня под Москвой. У бабушки с дедушкой было много куриц, петухов и индюков. Я боялась индюков, потому, что они растопыривали свои перья, трясли красными бородками и с криками бежали на меня. Бабушка их гоняла. Был там один индюк, так вот, он так злился, что аж бледнел и задыхался своим криком. А еще, у бабушки был большой огород. Точнее это был скорее сад, но его называли огородом. Там паслись куры, земля всегда была липкая и влажная. А еще в этом саду росли фруктовые деревья, их было полно, прямо так и росли: одно на другом. Видимо половина из них была падалицей, размножившейся от косточек. Но для меня, маленького ребенка, на вкусе это не отражалось. Скорее наоборот — дички были в плюсе, ведь они были низенькими, и я могла сорвать ягоды без помощи взрослых.

Жилось мне там очень хорошо. Дедушка был преподавателем психологии в Московском университете. Зачастую он уезжал рано утром в понедельник и возвращался поздним вечером в субботу. Остальное время мы с бабушкой жили вдвоем, но зато в воскресенье он был только наш. В это время он не смотрел телевизор, не читал книги или газеты, а только играл со мной, либо мы готовили что-нибудь вкусненькое все втроем. Летом каждое воскресенье, рано утром мы с дедушкой ходили на рыбалку. Сидели с маленькими бамбуковыми удочками с примитивными поплавками из гусиных перьев и пенопласта. Никаких катушек, колокольчиков или блесен. Просто: бамбуковая палка, леска, поплавок, грузило и крючки. Именно крючки, их было по два или три на удочке, раньше этого не запрещали. Удивительно, но рыба в изобилии ловилась даже на пожмаханный мякиш хлеба. Удивительно потому, что когда мы уже взрослыми ходили с Валеркой на рыбалку, с крутыми спиннингами и наживляли на крючки жирных червей, улов был невелик. И вот мы с дедушкой наловим рыбы, в небольшое пластмассовое ведерко, и приходим домой, а бабушка уже пирожков напекла. Она пекла пирожки с картошкой и с яйцом, рисом и луком. Это были самые вкусные пирожки в моей жизни. Может мне просто так казалось, потому что с рыбалки мы приходили голодные как волки. Но тот факт, что таких вкусных пирожков в жизни не ела, имеет место быть.

Дед не разрешал ей давать нам перекусы в дорожку, потому что считал, что: во-первых: мы не должны отвлекаться на еду, а во-вторых: проголодаемся, а значит, не засидимся допоздна. И это правильно, вряд ли я соглашалась бы уходить с рыбалки так рано, если бы не зверский голод, съедавший меня изнутри. А ведь дедушке нужно было на следующий день засветло вставать и ехать на работу. Он уезжал, и мы опять оставались вдвоем с бабушкой. Она была уже пенсионеркой и не работала. Наверное, потому, бабушка занималась мной все свое время и даже не отдавала меня в садик. В этой семье я была единственным и любимым ребенком. Прошло два года и меня «вернули».

Сколько я пролила слез — не измерить ведрами, скорее озерами или морями. Но есть такое гадкое слово «надо», которое постоянно ломает мою жизнь. У меня этих «надо» на десять человек хватит: «Надо уехать от любимых мамы и брата к бабушке, которую я не помнила…», потом «Надо уехать от любимых бабушки и дедушке к маме, которую я почти забыла…», теперь «Мне надо контролировать количество выпитого алкоголя, чтоб в беспамятстве никого не убить…», еще «Надо родить ребенка, пока не вышла на пенсию…», а так же «Надо слушаться маму…», «Надо радоваться за Оленьку…», а мне НАДОело.

Мама обещала, что мы будем каждые каникулы, то есть минимум два раза в год: на новый год и летом, гостить у бабушки и дедушки, причем летом меня вообще будут оставлять на все три месяца там. Не то чтобы я на это согласилась — просто у меня не было выбора. У мамы мне было тяжело. Я сразу ощутила свою роль второй скрипки в этой семье. Здесь я уже не была единственным ребенком, впрочем, как и не была любимым. В этой идиллии мама — Валера, я была лишним звеном, и мама мне всячески на это указывала. Брат, напротив, был рад моему возвращению. Наверное, мама его уже затиранила своей гиперопекой, и он желал переключить ее внимание на меня. Мама постоянно кричала на меня, удивлялась, в кого я такая бестолочь. Спрашивала, в каком лесу, и какие звери меня воспитывали, по-видимому, намекая, что бабушка и дедушка не справились с моей дрессировкой. Это был ад. Но Валерка меня очень поддерживал, даже заступался за меня перед мамой, брал вину за некоторые мои грехи на себя. Если бы не он, я бы никогда не смогла смириться с такой униженной жизнью. Тем более я видела другое обращение, знала каково это, когда тебя любят и уважают.

Но время шло, человек привыкает ко всему, и я привыкла. К тому же приближался Новый год, а значит, и моя встреча с самыми дорогими мне людьми. И вот когда я уже смирилась со своей новой жизнью, меня ждал новый удар — пришла телеграмма о том, что бабушка и дедушка угорели ночью в своем доме. Позже мы узнали, как именно это произошло. Было холодно, они растопили печь, преждевременно закрыли заслонку, к тому же дымоход был забит, тяги не было, угар распространился по всему дому и бабушка с дедушкой отравились угарным газом. Они умерли во сне.

Как я кричала. Винила маму в том, что она меня забрала. Не ела несколько дней. К слову сказать, на похороны мы не поехали, потому что маму не отпустили с работы, это она так сказала. Я же думаю, что она просто не захотела ехать, это же были папины родители. К своим она нас возила и на бабушкины, и на дедушкины похороны. Кстати умерли они оба три года назад с разницей в 9 месяцев. Дед от астмы, бабушка от инсульта, можно сказать естественные смерти в естественном возрасте. За ними я не плакала, да и Валера тоже. Мы не были особо близки. И, как назло, — их фотографий целая куча, а моих любимых бабушки и дедушки — ни одной.

Мое внимание привлекли еще несколько семейных снимков. На всех я с серьезным выражением лица, такая смешная, на мальчика похожа. Такой нахохленный бандит. Тем более в мужских комбинезонах, которые мне доставались от брата. Везде с фотографий на меня смотрел шкодливый вечно недовольный мальчишка. Отдельно в коробке из-под конфет, я нашла снимки моего подмосковного детства. Как жаль, что на всех фотографиях я была одна! Наверное, бабушка и дедушка не собирались умирать, и не стремились оставить мне фото на память. Бабушка всегда говорила: «Ой, Викуля, ну какая фотография. Я на себя в зеркало не могу смотреть, а ты хочешь, чтоб я позировала. Это тебя надо фотографировать — красавицу нашу. А я такая уже старая стала, даже не заметила, как появились эти проклятые морщины. Думаешь, я ощущаю, что прожила такую долгую жизнь? Да нет, конечно. В душе мне двадцать, ну, может быть, тридцать лет, но не больше. Когда я вышла на пенсию? В какой момент стала старой и не красивой?». Бабушка повторяла эти слова так часто, что, в конце концов, они стали тем немногим, что я запомнила из своего детства. И так у бабушки было всегда: то не накрасилась, та не нарядилась, то прическа не в порядке, а дед вообще редко бывал дома.… Так я и осталась без памятных фото.

В этой милой сердцу коробочке хранились мои лучшие воспоминания. Вот я на рыбалке достаю рыбу, глаза сужены двумя мясистыми щеками, которые от смеха стали еще больше, беззубый рот кричит от счастья. А на этой фотографии я возле живой елки, которую дед срубил тайно ночью в лесу. Он рассказывал мне, как дождался, когда все уснули, взял из сарая топор и пошел в лес искать для меня самую красивую елку. В лесу не него хотели напасть волки. Они стали выть и направились в его сторону. Затем, самый крупный, которого дедушка принял за альфа-самца, выставил вперед щенков и подталкивал их расправиться с дедушкой. Но тот не был дурен, он выхватил ружье и пальнул в волчью стаю. Щенки заскулили и бросились наутек, а вожак остался стоять, как вкопанный. Дедушка сделал еще один предупредительный выстрел вверх, а сам попятился назад. Волки вскоре отступили. Тогда он увидел перед собой королеву елок. Он срубил ее и привез специально для меня. Я была в восторге от такого героизма дедушки.

Но с высоты своего возраста я думаю: с какой стати профессору университета ставить под угрозу свою репутацию и даже жизнь, чтобы украсть елку? Тем более денег у него было предостаточно. Может быть, он просто вносил авантюру в мою скучную деревенскую жизнь и сочинял такие истории с опасностями и приключениями? Точно. Скорее всего, это легенда. Между прочим, в последний Новый год в Подмосковье мне подарили кассу для игры в магазин. Я об этом совсем забыла, но на фотографии все есть: крепко прижимаю подарок к груди, довольная, счастливая…. Как бы я сейчас хотела рассказать бабушке и дедушке, что их подарок попал в самое яблочко, ведь теперь я — продавец. Это был последний мой радостный и безмятежный Новый год.

Больше я не люблю этот праздник, ведь под Новый год умерли мои бабушка и дедушка. Ностальгия захлестнула меня. Я пошла на кухню и навела себе кофе. Затем я строго сказала себе вслух: «Так, Вика, соберись! Ты пришла по делу! Это важно! Ищи нестыковки в фотографиях!» Я давно знаю что побуждение, сказанное самому себе вслух, работает лучше, чем мысленные агитации, и это действительно сработало. Я собралась с духом. Встала перед диваном, на котором были разложены фотографии, и начала в них всматриваться. Я уже проделывала подобное на приеме у психотерапевта, когда искала общее в своих снах, так что это мне было не впервой. Сложно сориентироваться, когда не знаешь, что ищешь.

И тут, как обухом по голове: на фотографиях до бабушки — я везде хмурая, мрачная, угрюмая, а у бабушки с дедушкой и после — веселая. Что это может означать? А то, что не все было так гладко в нашей семье, как мне это преподносят. Я выбрала все, до единой, свои ранние фотографии, и стала в них вглядываться. Нужно быть слепым, чтоб не увидеть, что ребенок на них несчастлив. На одних фото — тяжелый из-под бровей взгляд. На других — я откровенно заплаканная. Есть даже такие, где я просто злая, но ни на одной фотографии до пяти лет я не предстаю в нормальном спокойном состоянии, не говоря уже о том, что нигде не улыбаюсь. Как можно было много раз рассматривать эти фотографии из года в год, и ни разу не заметить таких очевидных фактов? Для меня это так и останется загадкой. Для большей достоверности я выложила на диване слева фотографии до, а справа фотографии после бабушки с дедушкой. Я еще раз внимательно сравнила левую и правую выборку. Фотографий было очень много во все периоды моего детства, и на всех одно и то же: слева — несчастный ребенок, справа — счастливый ребенок. Это дает мне право со всей очевидностью утверждать, что в семье все было плохо еще до смерти папы. Причем плохо у меня, брат-то на фото улыбается.

До невозможности гордясь своим открытием, я уже готовила для мамы обличительную речь, и начиналась она так: «Я разложила свои фотографии по периодам, и что мы видим: с нуля до пяти лет…» В эту минуту меня поразил гром: никаких «до пяти лет» и в помине нет! Все фото «до» заканчиваются моим трехлетним возрастом, а фото «после» начинаются с пяти лет. Куда делись еще два года моей жизни? Я стала судорожно переворачивать фотографии, так как у мамы была привычка всегда подписывать даты на обороте. Все верно. Ровно два года нигде не упоминаются! Нельзя не упомянуть, что две моих фотографии того периода все же нашлись, равно как и две фотографии Валерки — спасибо садику, но где же семейные фотографии? Или хотя бы где фото родителей за этот период времени?

В голове беспорядочным потоком рождались причины, вследствие которых данный фрагмент жизни замалчивается. От развода родителей, до насилия в семье. Может, папа избивал маму, она была постоянно в синяках, и ей было не до фотосессий? Тогда, возможно, в один из таких дней его и сразил инфаркт от чрезмерных переживаний. Или же он ушел в другую семью, а после его смерти мама решила не афишировать детям их расставание? А, может быть, это мама нашла другого мужчину? Я чувствовала, что что-то упускаю. Я представляла ситуацию за ситуацией, и кое-что начало вырисовываться. Ни один из предложенных мною вариантов не объясняет отсутствие фотографий детей. Даже если родители с битыми лицами, или с другими партнерами, почему нельзя сфотографировать одних детей, тем более что у нас с братом таких парных фото полно и до и после. Взвесив все аргументы, я пришла к выводу, что вероятность того, что за те два года мы все же сфотографировались, стремится к бесконечности. Фотографии есть. Теперь их надо просто найти.

Выпив для пущей концентрации еще одну кружку крепкого кофе, я приступила к обыску. Как я и предполагала — в нижних шкафчиках стенки делать было нечего. Я перебиралась все выше и выше. У экономиста искать бумаги это все равно, что искать сахар в чае — все растворилось. Я перебирала стопки этих бумаг, и не исключала возможности, что уже проглядела, не заметила то, что важно. Нужно было торопиться. Моя решительность рассказать маме о своем расследовании растаяла без следа. Я боялась, что если мама догадается, что я веду раскопки прошлого, просто уничтожит «улики». Сожжет сокровенные фотографии и дело с концом. Вывести маму на чистую воду я уже не надеялась. В самом дальнем углу самого дальнего шкафчика, что-то зашелестело нехарактерно для писчей бумаги. Классика жанра — самый дальний угол. И почему я не полезла сразу туда? Но радоваться пока было рано, нужно было посмотреть, что я нашла. Когда я извлекла из шкафа то, что мне попалось, тело мое онемело. Я слезла со стула и села на диван.

Это был черный бумажный конверт, в каких раньше хранили фотографии. Почему-то у меня тряслись руки, и хотелось плакать. Это был не просто черный конверт — это был мой черный ящик, бортовой самописец, записавший момент крушения моей психики. То, что этот конверт прольет свет на все мои несчастья, не подвергалось сомнению. Теперь «черный ящик» надо было вскрыть.

Я глубоко вдохнула, сосчитала до десяти, выдохнула и посмотрела на конверт. От него веяло старостью, такой затхлой старой бумагой. Похожий запах присутствовал в доме у моей бабушки, ведь там имелась целая библиотека, и многие книги были уже ветхими. Я вскрыла конверт, точнее просто открыла, он же не был запечатан. Спустя мгновение, у меня в руках находилась пачка фотографий. На верхнем снимке меня ждала приятная неожиданность: вся семья вместе. С фотографии смотрели улыбающаяся мама, папа, Валерка и суровая я. Слава Богу, все в порядке. Этот момент ожидания чуть не угробил меня. Минуту назад, сердце стучало в горле, темнело в глазах, тошнило, накатывалась настоящая паническая атака. И вот все позади. Здесь нормальные семейные фотографии. Никаких скелетов в шкафу, ни каких разводов, я испытала облегчение сравнимое с тем, когда человеку ставят смертельный диагноз, а потом оказывается, что это ошибка. Сердце мое вернулось из горла в область груди, давление упало, ко мне возвращалась четкость зрения, пульс снижался.

Минуточку, а почему у моей стройной мамы такой нестройный живот? Двух мнений быть не могло — она глубоко беременна. А я всегда считала, что мамина потеряла третьего ребенка на маленьком сроке. А тут такой мамон. Это шокирует. Убираю верхнюю фотографию и о, ужас! У моей счастливой мамы на руках младенец! Девочка в розовом конверте! И это не я. Значит, ребенок все-таки родился. Но зачем это скрывать? Все остальные фотографии демонстрировали то же самое: счастливое семейство с тремя детьми, один из которых проглотил лимон. Моя сестра на последних фотографиях уже была довольно большой — года полтора. Где же ты, сестренка? Почему я тебя не помню? И почему, черт возьми, тебя от нас скрывают? Такого стерпеть я не могла. Я срочно позвонила Валерке:

— Валера, срочно приезжай! Дело безотлагательное!

— Вик, давай по телефону, я только с работы, — начал было вялиться брат.

Не давая ему никаких шансов отделаться от меня, я убедительным голосом прошипела:

— Это срочно!

Даже через телефон почувствовалось, как его передернуло на том конце провода от моего шипения. Валера не стал спорить и, вздыхая от недовольства, ответил:

— Сейчас 20 минут передохну и приеду. Я итак за день напахался, думаешь, охота мне тащиться к маме через весь город?

— Не ворчи, я тебя жду. — настойчиво проигнорировала я его недовольство, и отключила вызов.

Я уже ничего не предполагала. Эти тайны мадридского двора вымотали мне все силы, и я просто развалилась на диване. Время шло — я лежала, а потом мама вставила ключ в замочную скважину. Мгновение, и мама в зале, а там я и конфиденциальные фотографии.

Мама даже не изменилась в лице. Уставшим голосом с укором она спросила:

— Вспомнила?

Такое спокойствие меня взбесило. Я выпучила глаза, растопырила губы и как заору:

— Вспомнила? — я задыхалась от злости, раздувая ноздри, не понимая, как можно быть такими лицемерами, продолжала рвать горло:

— Вспомнила? Мама, у меня есть сестра, которую, к слову, ты называла выкидышем? О которой ни разу не упоминалось в рамках нашей семьи. Ты бессовестная! Это просто кошмарный сон! Кто дал тебе право решать, о чем нам знать, а о чем нет? Ты что — Господь Бог? Судя по всему, меня сегодня хватит удар. Но перед этим я требую, чтоб ты мне рассказала правду! Какие карты у тебя в рукаве? Я с тебя теперь не слезу.

Мама, с нескрываемой неприязнью посмотрела на меня, и направилась на кухню, со словами:

— Я только с работы, есть хочу, пойдем, я тебе все расскажу.

Мы пошли на кухню, мама навела нам кофе и сделала несколько бутербродов с колбасой и сыром.

— Ты вообще ничего не вспомнила? — спросила она.

— Нет. — кратко ответила я и залпом выпила полкружки кофе, от которого меня уже тошнило.

— У меня действительно была дочка, звали ее Настя, но в год и три месяца она погибла. Точнее ее убили, точнее ее убила ты. — Сказала мама и посмотрела на меня с видом, как бы говорящим: «ну что, теперь довольна?»

Нет, я была недовольна. Такой глупости я еще не слышала за свои двадцать восемь лет. Но все же, я продолжила разговор:

— И каким же образом я ее убила? И главное зачем?

— Зачем, это у тебя надо спросить. А как? Да легко. Папа твой не был никаким директором завода, он был начальником милиции Перми. Стояло жаркое лето. Он пришел на обед домой, покушал, снял ремень и прилег отдохнуть. Я стирала Настины пеленки, стиральных машинок-автоматов не было, приходилось вытаскивать из машинки, полоскать, выжимать вручную. Подготовив очередную партию белья, я вышла во двор развесить его. Тебе было пять лет. Ты тихонечко пробралась к отцу, достала из кобуры, пристегнутой к снятому ремню, пистолет, сняла с предохранителя, передернула затвор и выстрелила сестре в голову. Было очень жарко, дверь и все окна дома были открыты, поэтому выстрел был оглушителен даже на улице. Услышав его, я кинулась в комнату, но ты уже пристрелила и папу. Ты была вся взъерошенная, трясла пистолетом в руках. Отец упал на моих глазах, он пытался отнять у тебя пистолет, когда ты выстрелила ему в голову. Я стала кричать, орать от ужаса и таскать тебя за волосы, а ты плакала и вопила, что это не ты. Но все итак было очевидно: я принеслась через секунду после выстрела — пистолет у тебя в руках, в доме никого, да и никто не мог бы зайти, я была во дворе перед крыльцом… — Высказав это, мама с облегчением вздохнула.

Было видно, что она давно хотела мне предъявить претензии, спросить, почему я сделала, объяснить свое предвзятое отношение ко мне. Судя по всему, ей стало легче. Но как же быть со мной? После этого злосчастного информационного потока я была прибита, как тополиный пух дождем к асфальту. Но у меня все еще оставались вопросы, которые я продолжила задавать:

— Но ведь папа умер от сердечного приступа.

Мама скривила губы и так же, с перекошенным выражением лица, искаженным голосом заявила:

— Нет, моя дорогая! Это ты его пристрелила. Но папа был начальником милиции, естественно, все замяли. Оформили несчастный случай по поводу Насти. А так как твой отец был еще какое-то время жив, и умер в больнице, во время реанимации, от остановки сердца, патологоанатом, при содействии следователя и денег, так и записал: «Остановка сердца, вследствие сердечной недостаточности». Ты постоянно твердила, что убил кто-то другой. Черный человек появился из ниоткуда и ушел в никуда. Я боялась, что у тебя психическая патология, поэтому настаивала на твоем обследовании. Оснований для этого не было, ведь все оформили так, что ты нигде не фигурировала. Папины друзья порекомендовали профессора университета психологии, который согласился поработать с тобой лично. И вместо госпитализации, ты отправилась в Подмосковье к профессору и его жене. Чтобы не провоцировать дополнительного стресса, мы придумали легенду, что это папины родители. Мы и раньше с его родней не особо контактировали, а после папиной смерти они вообще отвернулись от нас и больше никогда не выходили с нами на связь. Я тоже не интересовалась их жизнью, знаю только, что они уже мертвы.

Сказать, что я была ошарашена, это все равно, что сравнить Тихий океан с лужей. Оказывается, это я разрушила нашу счастливую семью. Понятно, что я ничего не вспомнила, видимо «дедушка» хорошо поработал с моей головой, но все равно появилась такая неприязнь к себе, ненависть, непонимание. Состояние полусна — полубреда. Я задала еще один вопрос:

— Мама, а ты не боялась меня, когда я вернулась?

Мама грустно усмехнулась:

— Как же! Не боялась! Да я тряслась от страха каждый раз, когда ты сводила свои брови и дула губы. Старалась тебя не выводить из себя, но злость, за то, что ты натворила, часто оказывалась сильнее меня. Ты в бешенстве убегала, а я подмешивала тебе в еду сильные снотворные, чтоб ты нас не поубивала, когда мы будем спать.

Недоумевая, я прошептала:

— Видимо из-за этих снотворных мне и снились кошмары…

— Да? Правда? А может из-за того, что ты убила двух ни в чем не повинных людей? — мама это сказала с таким выпадом, что я спустилась с небес на Землю.

Как я могу ее в чем-то упрекать? Осуждать человека, который воспитывал ребенка, разрушившего ее счастье? Мама осталась вдовой в двадцать девять лет, с двумя детьми на руках. Женщина, у которой было трое детей и прекрасный муж, а также неплохой достаток, осталась одна в нищете, в страхе за свою жизнь и за жизнь своего сына. Странно, почему она не отдала меня в детдом или в психбольницу? На худой конец в интернат? Этот вопрос надо озвучить:

— Мама, а почему ты не избавилась от меня легальным путем?

Мамино лицо перекосила злая ирония, и она ответила:

— Да потому, что профессор сказал, что ты в ремиссии, но если почуешь предательство, твое психическое расстройство вернется в геометрической прогрессии. В лучшем случае, ты останешься в психушке и будешь овощем до конца своих дней, в худшем — перережешь всех, кто попадется на пути, и придешь мстить нам. Так что лучше держать тебя в поле зрения, под контролем и в случае чего звонить «дедушке». Но, как ты знаешь, профессор практически сразу самоустранился в мир иной, и я осталась наедине со своими проблемами. Передумывать было поздно, ведь произошедшее нигде не было запротоколировано, твое лечение тоже являлось подпольным, короче, даже если я бы и решила от тебя избавиться, у меня бы не было ни оснований, ни доказательств. Поэтому, уж извини, справлялась, как могла. Ночью пичкала тебя снотворными, днем приобщала к Богу, водила в воскресную школу. Как-то жили. А про сестру не рассказывали, потому, что профессор посоветовал как можно круче изменить твои воспоминания о прошлом, чтоб у тебя не было зацепок, возвращавших тебя к тем событиям, чтоб не вызвать рецидив. Поэтому мы так далеко уехали от дома. Чтоб даже природа была другая, климат другой. Один раз ты услышала, как я говорю с бабушкой, ну с моей мамой, о том, что папа с дочкой на небесах вместе. Ты начала расспросы, чтоб максимально отойти от действительности, я сказала, что потеряла ребенка на маленьком сроке беременности, ты проглотила этот миф, и мы продолжили придерживаться его и дальше.

Я смотрела на маму с благодарностью. И этого человека я винила в недостатке любви ко мне? Требовала к себе ласку и уважение. Думаю, на ее месте, я бы убила такую дочь. Подсыпала бы побольше снотворного и все. Или нет, так бы пришлось сидеть в тюрьме. Значит, отдала бы в психбольницу сразу. Переехала бы в другой город подальше, и никто бы никого не нашел. А мама молодец! Только сейчас я почувствовала, что она меня любила всегда. Это не страх: когда я лежала в больнице с пневмонией, она сама больная, с температурой 40 градусов, после работы плелась ко мне, чтобы проведать и принести домашнюю еду. Как четко сейчас передо мной предстало мое прошлое, как будто все это время я была слепой и только теперь мне дали подходящий объектив, навели резкость и я прозрела. Теперь я видела вдаль, вширь, вглубь — это было потрясающе. Моя семья меня любила!!! Я была счастлива в тот момент. Абсурдно: только что я узнала, что убила двоих самых близких мне людей и именно в этот момент счастлива так, как не была счастлива никогда до этого. Мне сообщили, что я уничтожила свою семью, а у меня такое ощущение, что сегодня я ее обрела по-настоящему.

Стук в дверь. На пороге Валерка. Я кидаюсь к нему на шею и в красках рассказываю все что раскопала. Вживляя все больше и больше подробностей, я рассчитываю на ошеломленную реакцию, а Валерочка только и делает, что кивает головой. Наконец он отодвигает меня со своего пути, садится на диван, и вяло, как будто ему лень ворочать языком, с невозмутимым видом спрашивает:

— И из-за этого я, уставший, после работы, тащился через весь город?

Мои глаза полезли на лоб:

— Валера! Услышь меня! Представь на минуту, что ты живой! Я тебе говорю, что я застрелила отца и сестру, которая у нас, оказывается, была, а тебе по фигу?

Брат взял меня за руку и насильно усадил на диван. После чего заговорил более внятным голосом:

— Давай так: во-первых: мне не все равно. А во-вторых: с чего ты взяла, что я об этом не знаю? Мне было семь лет, и со мной никто не проводил посттравматическую терапию, с целью стереть негатив из памяти. Естественно, я помню сестру и все остальное. К тому же мама просила быть начеку, чтоб не допустить у тебя рецидива.

— И ты молчал? — я была удивлена, но почувствовала сильное облегчение, ведь это значит, что сегодня для Валерки во мне ничего не изменилось. Я расслабилась и с улыбкой спросила: — Так ты меня всегда утешал, потому что боялся моего неудержимого гнева?

— Да, конечно! Помечтай! Я домой!

Валерка кинул в меня подушку и ушел. Я выпила очередную кружку кофе и тоже откланялась.

Инструктор

На следующий день была моя рабочая смена, но я еще не разобралась со всем, поэтому я позвонила сменщице, сказалась больной, и она вышла на работу за меня.

А ведь «дядя Юра» был прав, новой встречи с ним мне не избежать. Звоню своему психотерапевту, как ни странно — он готов к встрече сегодня, подсчитываю убытки (еще минус две с половиной тысячи) и иду на прием. Юрий Михайлович уже сидит на своей низенькой табуреточке. Ну, уж нет, я такие деньги плачу не за тем, чтобы на полу сидеть. Демонстративно я прохожу мимо доктора и водружаю свою пятую точку на подвесное кресло. Какое же это блаженство: ноги не касаются пола, кресло послушно раскачивается в такт наклонам моего тела, я словно маленький ребенок в колыбели или на руках у родителей, словно пушинка, планирующая в воздухе. Надо будет напомнить себе, когда я разбогатею, купить такое кресло. Придумала, с денег, подаренных нам со Стасиком на свадьбу. Замечу, что я не стала посвящать своего будущего мужа в адамовы веки нашей семьи. Решила, что пусть все останется, как и было поныне. Мысли опять увлекли меня подальше от бренной жизни. Тем временем Юрий Михайлович сел в кресло напротив меня, взял свой планшет, карандаш и заговорил:

— Итак, что мы имеем на этот час?

Я растеклась в улыбке. Оказалось, нельзя привыкнуть к тому, что у человека вместо слов льется ангельское пение.

— Кое-что имеем. — Ответила я с гордостью за проделанную работу по самоанализу.

Для пущей важности я, было, наклонилась всем телом вперед, но оказалось это не так-то просто сделать сидя на продавленной пружинной кровати советских времен — именно такая аналогия у меня возникла в тот момент. Оставшись размазанной по креслу, я рассказала Юрию Михайловичу все, что узнала, как на это отреагировала, как все вскрылось и тому подобные доскональности. Настало время главного вопроса, ради которого я вернулась к психотерапевту, и я его озвучила:

— Я с трудом верю, что пятилетний ребенок вообще мог нажать на курок. Не могло ли быть ошибки? Существует ли способ узнать мотивы и подробности этого преступления?

— Их несметное множество. — ответил психотерапевт.

Я воодушевилась, а он продолжил:

— Дознание, опрос свидетелей, анализ показаний, спиритический сеанс, машина времени…

Неужели нельзя сказать просто: такого способа нет, зачем весь этот цирк? Видимо уловив мое недовольство, доктор, наконец, сказал:

— И, собственно говоря, единственный, нам подходящий способ — это гипноз.

Хвала небесам! Минуточку, а если в трансе я поступлю так же, как бывает во сне — убью его? Я поделилась своими опасениями с Юрием Михайловичем. Он тотчас меня успокоил, в соседней комнате, которая раньше была скрыта от моих глаз стеной-аквариумом, находилось специальное кресло, позволяющее зафиксировать сидящего по рукам и ногам. Улучив момент перед гипнозом, я включила диктофон на телефоне, мало ли что. Доктор пригласил меня в кресло, зафиксировал мои руки и ноги, и все. Я отключилась. Не было никаких: «ваши веки тяжелеют». Может у него на кресле микро игла с наркозом? Это мне еще предстояло выяснить. Проснувшись, я мысленно похвалила себя за установленный диктофон, и спросила Юрия Михайловича, что вышло из гипноза. Юрий Михайлович отстегнул мои «наручники» и, молча, направился за аквариумную ширму. Встав с кресла, я обнаружила себя свежей и отдохнувшей, как если бы проспала всю ночь без кошмаров. Доктор же выглядел совершенно иначе. Он был подавленным, причем в прямом смысле этого слова. Казалось, на него давит какая-то невидимая сила, под действием которой он даже ссутулился, съежился до такой степени, что потерял дециметр роста. Это был не мой крутой Юрий Михайлович, а скорее Роберт Де Ниро из фильма «У них все хорошо», где у пожилого дяденьки умерла жена, он отправился в гости к своим четверым взрослым детям, а они один за другим спихивают его, отделываются от него под любым предлогом, в итоге — у него сердечный удар.

По всей видимости, дела обстоят так, что у Юрия Михайловича тоже не исключен сердечный приступ. Он попил водички и сел в кожаное кресло, памятуя о своем прошлом «провале» я устроилась на полу. «Ну же, доктор, раскрывайте карты!» — пульсировало у меня в голове. Пауза затянулась. Юрий Михайлович сделал пару глубоких вдохов-выдохов и сообщил:

— Я не экзорцист, но авторитетно заявляю, что ты одержима злым духом. И он готов полностью поглотить контроль над твоим телом.

Я набрала воздуха в грудь и уже раскрыла рот, чтоб вставить свое слово, но «дядя Юра» был тверд и серьезен как на похоронах. Не упуская инициативу, он продолжил:

— Я тебе в этом помочь не смогу. Ни один, известный мне врач, также здесь не поможет. Распространенные методы исцеления душевных недугов на сегодняшний день сводятся к медикаментозной терапии. Так можно излечить раздвоение личности, но подселение духа высшего порядка лечится только обрядом изгнания бесов. Я таких специалистов, честно, не знаю. Мне жаль, но дух захватит твою плоть полностью молниеносно. Он озвучил мне свои намерения. У тебя в распоряжении максимум пара дней.

Звучало устрашающе. Если уж психотерапевт поверил в одержимость злыми духами, то, скорее всего, дела мои действительно плохи. Я спросила:

— А куда денусь я?

— Ты исчезнешь, дух поглотит твой разум, завладеет мыслями, чувствами. Все, что останется от тебя — телесная оболочка. Ты, как таковая, прекратишь свое существование. — Резюмировал доктор.

Выйдя из кабинета врача, который, к слову сказать, даже не взял с меня денег, потому как по его словам плохого гонца убивают, я немного постояла на месте, не зная куда идти и что делать. Конечно, он пожалел меня. От этого страх мой усиливался: если видавший виды практикующий уже более тридцати лет врач-психотерапевт проникся ко мне таким сочувствием, то мое дело — дрянь. Делать было не чего, и я побрела домой.

Дома меня уже ждал Стасик — светлая полоса моей жизни. Поистине если мужчина, который находится рядом с женщиной моложе, то и женщина чувствует себя моложе. Я стала по-другому одеваться, после встречи со Стасом. Например, даже не смотрю в сторону строгих серьезных вещей, все у меня подростковое. И выгляжу я в свои двадцать восемь так, что не всегда алкоголь продают, спрашивают паспорт в подтверждение, что мне есть восемнадцать лет. Интересно, существует ли вероятность того, что завладевший мною дух оставит Стасика в живых? Если этот дух убил моих родных, то все, кто рядом со мной в опасности. Может мне уехать? Наверное, это был бы лучший выход. Стас светился от счастья:

— Жена, у меня новости. — С момента подачи заявления в ЗАГС он меня называл только так.

Я отвлеклась от своей скорой кончины, состряпала высоко-заинтересованное лицо и замурлыкала:

— Да ты что? И какие же новости у моего любимого мужа?

— Мою квартиру покупают. — Сообщил Стасик. — Сегодня ходил с агентом, показывал. Уже дали залог. Даже не торговались.

— И кто же покупатель? — поинтересовалась я для поддержания разговора.

— Молодая пара. Девушка, кстати, беременная. Вот они и решили свить свое гнездышко. — Стасик светился от счастья и болтал без умолку. — Они, так же как и мы, спокойно жили в съемной квартире. Но как только молодая забеременела, они решили обзавестись собственным уголком.

Мысленно я прощалась с «мужем». Понять это может только человек, который знает дату своей смерти, например от тяжелой болезни, или тот, чей век определен смертной казнью. Раньше я не замечала, какой Стасик легкий человек. Есть люди тяжелые, которые ко всему придираются, все усложняют, с такими людьми давление судьбы увеличивается в разы. А Стасик легкий, как перышко. Все у него просто и не смертельно. Он, смеясь, шагает по жизни, и, разумеется, у него гипертрофированное чувство юмора. На все про все у Стасика шутки-прибаутки, всегда наготове анекдот в тему. Его можно охарактеризовать, просто представив его повседневные фразы, а именно: «Пустяки, дело житейское…», «Прорвемся…», «Разберемся…», «Бывает…», «Разве это неприятности? Так, мелкий адреналинчик…», «Во-первых: не расстраивайся по пустякам, во-вторых: все пустяки». Парадоксально, сколько я Стасовых выражений вспомнила. Раньше меня раздражало такое разгильдяйство, а ныне я бы с удовольствием позаимствовала у него это свойство характера. Ситуация, в которую я была заключена, стала слишком серьезной, и от того представлялась мне безвыходной. Если Стасик все упрощает, то я, напротив, по жизни все усложняю. Мне пришла в голову мысль, что неплохо было бы взглянуть на все мои проблемы его глазами, с высоты его легкомыслия. Дело и без того принимало крутой поворот, хотя больше это было похоже на смертельную петлю, и я решила открыться «мужу».

— Стасик, милый, у меня большие проблемы. В меня вселился злой дух, скоро он поглотит мою сущность, и я всех поубиваю. Поэтому, мне лучше всего будет уехать. Как можно дальше, чтоб обезопасить своих. Мне об этом сказал психотерапевт, у которого я была сегодня на приеме по поводу моих кошмарных снов. — Выпалила я всю информацию без остановки.

Теперь я понимаю врачей, которые сообщают смертельный диагноз, читая залпом все, что написано в анализах, не глядя пациенту в глаза. Это вовсе не человеческая черствость, просто почему-то, так, кажется легче сообщать плохие новости: изложил скоренько и скинул этот груз со своих плеч. Смотрю на Стасика, а он вовсе не выглядит растерянным, даже не удивлен ни разу. Спокойно подсел ко мне и говорит:

— Викуся, это фигня. У моего бывшего одногруппника батя священник. Я, правда, с ним не очень дружу, но ради тебя найду его телефончик.

Чмокнув меня в щечку, Стасик полез за телефоном. Еще мгновение, и он у старосты группы в которой он учился уже узнал телефон Макса, чей папа был священником. Не откладывая это дело в долгий ящик, Стасик тут же позвонил Максиму и договорился о встрече с его отцом. Это удовольствие наблюдать, как Стас решает дела. Будучи легким на подъем, он полным ходом начинает решать вопросы, едва те забрезжат на горизонте. Валера бы сейчас сказал, что попробует завтра что-нибудь придумать. Завтра нужно было бы напомнить, еще раз попросить, неоднократно подчеркнуть как это важно, и, может быть, к концу недели что-то бы сдвинулось с мертвой точки. И так во всем. А Стасик во всем шустрый. Помню, как-то ночью сказала, что любила с дедушкой ходить на рыбалку, так на следующий день в шесть утра мы уже сидели на берегу залива. Надергали мелких бычков. Дома нажарили их и погрызли как семечки. Эти впечатления были сравнимы с моей детской рыбалкой. Там я была все такая же важная, любимая и единственная, как в моем Подмосковном детстве.

— Поехали! — сказал Стасик взял меня за руку и потащил к выходу.

— Куда это мы? — в недоумении спросила я

— На встречу к святому отцу, куда же еще. — Как ни в чем не бывало, ответил Стас, открывая дверь.

Невероятно, я сообщила ему о своих сложностях пять минут назад, и сию минуту мы уже неслись на встречу к моему, как я надеялась, избавителю. Я всегда любила моего Стасика, но теперь, восхищалась им всей душой, была благодарна ему.

Мы подъехали к большому, ухоженному дому. На пороге стоял высокий, плотного телосложения, рыжебородый мужчина.

— Добро пожаловать! — Бодрым голосом пригласил незнакомец. — Вероятно вы — Вика?

— Да. Это я. Здравствуйте. — Слегка улыбаясь, ответила я.

Мы прошли во двор. Это был сказочный дворик. Милые фонарики, работающие от солнечных батареек, уже загорелись и указывали тропинки, ведущие в сад. Маленькие садовые гномики охраняли свои наделы. Композицию можно было назвать репродукцией мультфильма «Белоснежка и семь гномов». Все гномики были разными: кто с лопатой, кто с киркой, один с кусочком золота. На высокой черешне возвышался замысловатый скворечник, и в нем действительно чирикали птички.

— Меня зовут отец Сергий. — Наконец сказал он.

Как отец? Какой отец? Я ожидала увидеть священника в рясе, а этот в светлой клетчатой рубашке с коротким рукавом и в поношенных джинсах. Хотя, с какой стати ему наряжаться как на службу? Вообще-то уже девять часов вечера, рабочий день закончен, и он у себя дома одевается как ему удобно.

— Очень приятно. — Ответила я. — Мне нужна ваша помощь.

— Пройдем в беседку. — Отец указал на аккуратную круглую деревянную беседку.

Мы вошли, а Стасик пошел в дом к Максу, чтоб не мешать, мне исповедоваться.

— Что тебя привело ко мне, дочь моя? — спросил священник. — Ты думаешь, что в тебя вселился дух? — продолжил он.

— Да. Я была на приеме у психотерапевта, он ввел меня в гипноз и по пробуждению сообщил, что мне поможет только обряд экзорцизма. — как могла вкратце объяснила я.

— В сам ход гипноза он тебя не посвящал? — спросил отец.

— Да нет, ничего не говорил, кроме того, что я уже озвучила. Стоп! — меня чуть не разорвало от восторга. — Я же поставила телефон на запись.

Я коршуном бросилась в свою сумку, нашарила телефон и включила запись. То, что мы услышали, повергло в шок не только меня. Из динамика телефона полилась тихая струящаяся музыка. Она была циклична, состояла из накатов и откатов, как приливы и отливы моря, звуки музыки то усиливались, доходя до пика своей мощности, то сходили на «нет». Занимательно то, что начальная речь психотерапевта была стандартной. Как оказалось, там были все эти фразы, которых я ждала от гипноза.

— Примите удобную позу… — Зазвучал бархатный голос Юрия Михайловича — Расположитесь максимально удобно, так, как вам захочется. Вы можете заметить, что, устраиваясь удобнее, вы обратили внимание на ощущения в теле: в ногах, руках, проверяя, насколько комфортно вашему телу. Вам может захотеться пошевелить рукой или ногой.

Бла-бла-бла: «Веки тяжелеют…», «Кончики пальцев ног будто свинцовые…» Счет до десяти… Слушая этот монотонный сюжет запросто можно опять погрузиться в транс.

И вот, наконец, первый вопрос по существу:

— Как вас зовут?

Ну и доктор! Как громко он кричал о предоставляемой клиентам конфиденциальности, об обеспечении полной анонимности, и вот, отправив меня в нокаут, первый его вопрос направлен на раскрытие моей личности! «Ну, молодец!» — подумала я — «Надо будет ему позвонить, когда все закончится».

— Не твое дело! — ответ меня порадовал. Правильно. Я — молодец! Только почему на записи голос совсем не мой? Грубый мужской голос не мог быть моим. А что если это запись чужого гипноза? А, с другой стороны, как бы она сюда попала?

— Чего ты хочешь от нее? — продолжил Юрий Михайлович.

— Она должна взять свою первую в жизни удочку, пойти на рыбалку и поймать рыбу. Рыба заговорит с ней человеческим голосом, и даст дальнейшие указания. — ответил незнакомый голос.

— Не играй со мной! Где ключ? — злобно спросил терапевт.

— Передай ей мои слова, или я уничтожу тебя и всю твою семью. — настаивал мужчина на записи. По сути, он говорил гадости, но тембр его голоса был мне приятен, может быть потому, что этот голос каким-то чудом издавала я сама? Надо будет в свободное время поиграть голосом, возможно из меня выйдет неплохой пародист.

— Нет у меня никакой семьи, ты должен знать об этом. — рассвирепел «дядя Юра». — Скажи, где ключ и никто не пострадает. Посланник знает, что ты зашевелился. Отступись по-хорошему и проживи свою последнюю неделю со вкусом.

— Послушай, доктор, — заметно сдерживая себя в руках, продолжал неизвестный, — ты поставил не на ту команду. Скажи ей, пусть найдет другого психотерапевта. Сам понимаешь, ты проштампованный, на тебе печать света. А я не могу допустить утечки информации в лагерь врага.

— Ты действительно веришь, что я это скажу? — судя по всему, Юрий Михайлович оторопел от такой наглости.

— Скажешь, иначе, через три дня я завладею контролем над ее разумом и приду убивать тебя. — ответил все также бесстрашно голос.

— Ну, это мы еще посмотрим, друг мой! Эвтаназию еще никто не отменял. — ответил доктор и начал обратный отсчет.

На этом гипноз был окончен.

Священник сдвинул брови ко лбу, пристально посмотрел на меня и спросил:

— Что это, по-твоему, было?

— Какой-то бред средневековый. Я ничего не поняла. — ответила я.

На самом деле, все я прекрасно понимала, и главное мое понимание заключалось в том, что в этом деле никому нельзя доверять. Я демонстративно удалила запись с телефона, и, состряпав максимально тупое наивное выражение лица, спросила святого отца:

— Что же мне делать?

— Не знаю. — ответил тот. — Изгнанием духов я не занимаюсь, и вряд ли во всей Ростовской области найдется сколько-нибудь пригодный профессионал экзорцизма. Большая удача, если таковой найдется в России вообще.

Я вздохнула с облегчением. Было ясно, что священник не в теме. Однако в теме был Юрий Михайлович, и, несомненно, знал, что эзорциста мне в одиночку не сыскать. А это означало только одно: «дядя Юра» скоро выйдет на связь и ему нельзя узнать о моем трюке с диктофоном.

Посокрушавшись, что не чем мне не смог помочь, святой отец благословил нас и отпустил с миром. На его предложение помочь в поиске экзорциста, я отшутилась каким-то бородатым анекдотом. Мы со Стасиком поехали домой. Пазл складывался, что-то начинало проясняться. Стало понятно, что это не сражение с ветряными мельницами в моей голове, это нечто более реальное, то, что существует действительно, а не только в моих снах и фантазиях. Что-то было. И, по моим ощущениям, оно было огромным. Я попросила Стасика свернуть к заливу. Как всегда, без лишних слов, не взвешивая каждую былинку «за» и «против», Стасик принял меры. Мы оказались на берегу залива. Было уже совсем темно. Словно в романтической киноленте, пейзаж поражал своим красноречием. Пение соловья, стрекот сверчков, шелест камыша и частые всплески воды, создаваемые купанием рыбы — вот далеко не все звуки, которыми был наполнен тот вечер. В воде отражались звезды и луна. Поверхность залива была спокойна и едва шла мелкой рябью. Круги на воде, создаваемые плещущимися рыбками, пересекались один за другим, иногда создавая мнимое ожерелье из крупных бус. И почему такую красоту начинаешь ценить только когда узнаешь, что тебе кранты? Надо было чаще сюда приезжать на рыбалку именно по ночам. Рыбалка… вот, собственно, из-за чего мы сейчас здесь. Прослушав запись с телефона, я могла предположить что угодно, и не исключала, что, как в лучших традициях жанра, Юрий Михайлович и его команда должны были установить прослушку у меня в квартире и в машине, а так же организовать слежку.

Оглядевшись, я убедилась, что рядом с нами никого нет.

— Стасик, я тебя люблю. — начала издалека я.

— Викусик, я тебя тоже люблю! — все так же легко ответил Стас и закружил меня у себя на руках. — Помог тебе, я смотрю, священник?

— Подожди, постой, это серьезно. На сеансе у психотерапевта я включила диктофон. Только сейчас, у святого отца, я вспомнила об этом. На записи отчетливо слышен чужой мужской голос, это дух, живущий во мне. Он мне кое-что подсказал. Все запутанно, но ясно одно — идет война. Она больше, чем я и мои духи. Я думаю, здесь задействован еще не один человек. Юрий Михайлович — психотерапевт мой, в этой войне против моего духа. Но означает ли это, что он за меня? Я так не думаю. — сказала я.

— А с чего ты взяла, что он — против? — так же тихо спросил Стас.

— Потому, что он не передал мне ни одного слова из нашего диалога во время гипноза. К тому же он решил избавиться от моего духа моими руками, не посвящая меня в свое решение. — ответила я.

— Да это неправильно. — согласился Стас. — Хорошо, какие будут указания? — спросил он. Его голос звучал игриво и воодушевленно. Как будто, он вступил в интересный квест, и знакомится с правилами игры. Я вспомнила, почему меня всегда так раздражала его бесшабашность: говоришь о смертельной опасности, а человек в игрушки играет.

— Стасик, соберись, милый, это не игра. — Как и прежде тихо сказала я. — Кто-то может пострадать или вообще умереть. Нам нужно попасть в Подмосковье, где я раньше жила, и, как можно скорее. Дух сказал про мою первую удочку, а она была именно там.

— Поехали сейчас. — сказал Стас. — Завтра суббота — я выходной, ты на больничном. Судя по твоим словам времени одержать победу в этой войне у нас мало, нельзя терять ни минуты.

Тяга к приключениям, юношеский авантюризм и понимание того, что это не серьезно — такие нотки звучали в голосе Стасика. Ему уже не сиделось на месте, он воспринимал это как спонтанное приключение. Я не была так спокойна, но в одном он был прав — ехать надо сегодня. Не заезжая домой, чтоб не подцепить за собой хвост, который мне представлялся возможным, мы заехали к маме. Кое-как она извлекла из анналов своей памяти название поселка — Уваровка, который расположен в 30 километрах от Можайска и имя профессора — Александр Александрович Семенов. Больше мама ничего не помнила, но и этого было достаточно, потому что, как она объяснила, там все друг друга знают — население всего три тысячи человек.

Взяв с мамы клятву, что она, даже под страхом смерти, никому, даже Валерочке, не расскажет, что я об этом спрашивала, мы отправились в круглосуточный продуктовый магазин. Выбор там был невелик, много выпивки, так же много закуски и грамулечка человеческой еды, половина из которой, наверняка, была просрочена. Перебрав более-менее безопасные варианты, мы остановились на печенье, вафлях, арахисе и сухариках с разными вкусами. Также мы прикупили упаковку полторашек минералки, чтоб не засохнуть этим жарким маем. Было уже одиннадцать часов вечера. Наспех собравшись, мы отправились в путь. Спасибо навигатору, он был путеводной звездой нашего ночного путешествия. Я не спала, а развлекала Стасика, чтоб он не уснул, и мы не попали в аварию. Он героически убеждал меня отдохнуть в дороге, но по всему было видно, что наше общение бодрит и радует его. Я подумала, что если мы со Стасиком переживем все, что нам уготовано, то нужно посоветовать Машке такую же необычную встряску отношений, может и без преследователей, но и без комфорта, стихийные сборы, и путешествие в неизведанный уголок страны.

Поездка наша продлилась почти девять часов. Время от времени, мы останавливались и выходили из машины, чтоб Стасик взбодрился. Я не могла его подменить, потому, что не имею прав. Вообще-то это моя красная мазда. Виталик подарил мне ее на свадьбу. Он учил меня на безлюдных дорогах ездить на ней, хотел, чтоб я получила водительские права. Но я все откладывала, а потом вообще перестала учиться. Так и простояла моя машина на стоянке, а ездили мы на Виталькиной синей мазде. Почему-то он уважал именно эти машины. После смерти Виталика, синюю мазду забрали его родители. Я и не возражала. А моя — так и стояла на стоянке, которую к тому времени мне приходилось оплачивать самой. Расходы мои на стоянку, жилье и одежду, питание, корм и наполнитель для туалета коту были несовместимы с зарплатой одинокого продавца, поэтому я уже подумывала о продаже этой машины. Но у меня появился Стасик. Он вложил много времени и сил, чтоб вернуть достойную жизнь машине, год порожняком простоявшей под открытым небом. И вот теперь мы на этой прекрасной мазде, с кожаным салоном и работающим кондиционером примчались в Уваровку.

Было уже восемь часов утра. Уваровка встретила нас маленькими светлыми зданиями, окрашенными в нежные тона, одноэтажными магазинчиками и малолюдными улочками, видимо большинство жителей распределилось по рабочим местам. Чем больше мы перемещались вглубь поселка, тем более старые частные домики с не менее старыми заборами являлись нашему взору. Меня такой вид поселка не смущал, так как в старой части Таганрога вид, полностью аналогичный данному. Я не чувствовала чего-то родного и близкого, что бы напомнило мне о моих счастливых годах, проведенных здесь. Надежды на то, что ноги сами приведут меня в дом, моего детства растаяли как снег весной. Но, отчаиваться было рано. На скамейках возле своих домов сидели старенькие бабушки, это был как раз тот контингент, который мог быть нам полезен.

Стасик остановил машину рядом с одним из древних домов, которыми была усыпана улица. Я вышла из машины и направилась к сухонькой бабульке. Поздоровавшись, я перешла сразу к делу.

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где дом профессора Александра Александровича Семенова, который двадцать лет назад угорел со своей женой в доме? — спросила я.

— Что? — спросила недоуменно бабулька. Она наморщила нос и прищурилась, словно пыталась что-то разглядеть, а не расслышать.

Повысив громкость голоса на несколько тонов, я повторила:

— Простите, вы не знаете, где жил профессор, который 20 лет назад угорел в своем доме со своей женой?

— Как же, знаю. Вот через пару домов, вишь тот желтый забор? Вот там и жил. Всей деревней хоронили. До этого у них два года племянница жила. Ростили как дочь родную, а как померли, так никто из родни даже на похороны не приехал! Неблагодарные! — бабулька говорила как на вручении Оскара, детально вспоминая каждую мелочь. — Приехал весь институт из Москвы, студенты, пришла вся деревня, а эти сволочи, даже венка по почте не прислали!

— Спасибо большое! — сказала я, возвращаясь в машину. Не так-то просто было отделаться от рассказов этой старушки. Похоже, сплетни были ее коньком, она на него села и поехала без остановки, но и я излишне не церемонилась, ведь я здесь проездом.

— Вот тот желтый забор. — Указала я Стасу, сев в машину.

— А пройти два шага пешком нельзя было? — справедливо заметил Стас.

— Да я от бабульки пытаюсь отвязаться. — ответила я. — Поехали быстрее.

Мы подъехали к желтому забору и вдвоем вышли из машины. Старая железная калитка была не заперта. Стас смело шагнул во двор. Я пряталась за его спину, ибо боюсь собак. Собака во дворе действительно была. Вяло погавкав, она вылезла из своей деревянной розовой будки, сделала пару шагов по направлению к нам и, молча, улеглась в теньке. И это понятно, по всем признакам она была ровесницей этого античного квартала. Скрываясь в тени раскидистой черешни, стоял величавый оранжевый дом. Он не был обшит цветным сайдингом, нет, это был просто кирпич, окрашенный в кислотный оранжевый цвет. Вообще, желтый забор, розовая будка, оранжевый дом с синими оконными рамами и ставнями, создавали ощущение какой-то кукольности этого места. Все выглядело как в игрушечном конструкторе.

Мы позвонили в звонок у входной двери, постучали разок другой во все окна. Никто не открыл. Очевидно, хозяева были на работе.

— Иди сюда, что-то покажу! — позвала я Стасика к калитке огорода.

— И что же? — спросил он, последовав за мной.

— Видишь этот сад? Я, когда была маленькая, постоянно здесь лакомилась вишней. И главное, ничего за двадцать лет не изменилось, деревья даже не выросли. — удивилась я.

— А может, они и выросли, но ты, вероятно, тоже слегка подросла с тех времен. — заметил Стас и, скорее всего, был прав.

Мы немного поели вишни, и вышли из старинного огорода, который скорее был вишневым садом. Слишком устав с дороги, чтоб что-то предпринять, мы решили подождать возвращения хозяев в беседке, благо она располагала к отдыху. Беседка была зеленого цвета, сваренная из металлических труб. Практически полностью она была заплетена декоративным виноградом, и выглядела как палатка в зоне боевых действий, скрытая от глаз неприятелей. Мы вошли в беседку, в ней было темно и прохладно, поскольку ни один луч солнца не мог проникнуть сквозь заросли, покрывавшие ее снизу доверху. Присев на широкие лавочки с мягкими подушками, а затем, прилегши на эти лавочки и подложив подушки под голову, мы благополучно уснули. Пение птиц, лай соседских собак, кукареканье петухов, гогот гусей, крики играющих детей, и даже жужжание мух — все это слилось в единую колыбельную трель, под которую мы спали без задних ног.

Разбудило нас то, что в этот слаженный оркестр живой природы, вклинились руки человека. Они расставляли чашки с чаем на столе в беседке. Одновременно со Стасиком я подпрыгнула на скамейке. Перед нами стоял симпатичный мужчина лет сорока пяти. Это был брюнет среднего роста с легкой сединой, хорошо сложенный и культурно одетый. На нем были серые классические брюки и персиковая рубашка. «Вот он — любитель пряничных домиков» — подумала я. Лицо его обнаруживало глубинную интеллигентность и высокую образованность. Судя по внешнему облику, это был представитель одного из научных или культурных сообществ, а может быть, принадлежал к ним обоим.

— Здравствуйте! Извините, мы приехали к вам из Таганрога … — начала, было, я, но хозяин дома прервал мою извинительную речь:

— Я все знаю. Правильно сделали, что дождались меня.

Ну конечно, это же деревня! Естественно, бабулька продлила свой звездный час и описала ему нас и наш разговор в приукрашенных деталях. Хозяин дома накрыл для нас в беседке стол на ужин. Именно на ужин, потому что за время нашего сна день подошел к концу, и наступил вечер. Было около восьми часов вечера. На столе дымилась отварная картошечка, посыпанная укропом, и курочка гриль. Также присутствовали помидоры и огурцы в виде нарезок. Ну и, собственно, тот самый чай с травами, который разбудил нас.

— Присаживайтесь, угощайтесь. — позвал к столу интеллигентный незнакомец.

Вот что значит воспитание. Незнакомый человек, а встречает незваных гостей как родных. Мы познакомились. Хозяина дома звали Смирнов Виктор Иванович. Я ела как не в себя — бессонная ночь и день без еды дали о себе знать. После ужина, мы сгребли всю посуду и отнесли ее в дом на кухню. Сами же последовали в гостиную, где так же разместились вокруг стола.

— А я вас, Вика, сразу узнал. — сказал Виктор Иванович и улыбнулся.

— А я вас нет. Мы были знакомы? — спросила я.

— Да. — сказал он. — Я часто бывал в этом доме, когда вы жили здесь маленькой девочкой. Мы с Сан Санычем работали в институте на одной кафедре. Он проводил вашу реабилитацию и делился со мной своими наблюдениями. Все ваши разговоры он записывал на диктофон, потом вручную переносил записи в бумажные дневники, а с пленки удалял их. И так все два года. Мы работали над тем, что вы рассказывали, вместе. Александр Александрович неоднократно просил меня в случае его смерти сохранить дневники от посторонних глаз, даже ценой своей жизни. Детей у него не было, поэтому, он оставил мне все свое имущество, как ученику, коллеге, другу. Я поселился здесь, чтобы вы меня могли без труда найти. Описанное в дневниках стало сбываться — появился Пророк, сопоставимый по силе с Иисусом. Поэтому я был готов к нашей с вами встрече.

Слушать, как обращается ко мне на «вы» этот интеллигентный человек, который пусть и не годится мне в отцы, но, тем не менее, на много старше и мудрее меня, было не по себе. Поэтому, прежде всего, я сказала:

— Прошу, обращайтесь ко мне на «ты», вы знали меня маленьким ребенком и теперь между нами не многое поменялось. Итак, вы меня ждали. С какой целью? Что за пророчества в дневниках? Разве не вы говорили, что там содержатся наши с Александром Александровичем разговоры?

— В том то и дело. — подтвердил Виктор Иванович. — Ваши и, в то же время, не ваши. В них с Сан Санычем на связь выходит кое-кто другой.

— И кто же это? — наконец проснулся Стасик.

— Дух, который живет внутри Вики. — ответил профессор.

— Кто это? Почему все эти годы он себя никак не обнаруживал? — спросила я.

— Это твой инструктор. Он молчал, потому, что ты о нем не знала. Теперь ты знаешь, и он скоро выйдет с тобой на связь, — спокойно поведал Виктор Иванович.

— Кто такой инструктор? — спросила я. Мои глаза полезли на лоб.

— Это подселенец — дух, который проинструктирует тебя, объяснит, что тебе нужно делать. Ты здесь для выполнения определенной миссии, цель этой миссии сделать так, чтобы этот мир не прекратил свое существование. — пояснил профессор.

— А как он выйдет со мной на связь? — изумилась я.

— Ты разговариваешь с отражением в зеркале? — спросил Виктор Иванович.

— Бывает, когда увижу отвратительное убийство во сне, ругаюсь сама на себя. Ну, или там в других ситуациях…. — ответила я.

— Ну, вот, это — тоже самое, только теперь отражение тебе ответит. С того момента, как ты узнала о подселенце, ты сможешь услышать его. — пояснил он.

Ну, Виктор Иванович, разве можно такие вещи преподносить так, без предварительной подготовки? Я почувствовала, что у меня незамедлительно развилась «зеркалофобия».

— А что там из дневников начинает сбываться? — вдруг задал вопрос по существу Стасик.

— Мир катится в пропасть. Грядут тяжелые времена. Придется устранить кое-кого, ради спасения всего человечества. Подобраться к нему сможет только Вика. Других он будет читать, как раскрытую книгу и не подпустит к себе. — выдал Виктор Иванович.

Ай да интеллигент! Курочкой угощает, чайком поит, о спасении мира рассуждает! А надобно ему только одно — чтоб я порешила какого-то типа. В душе у меня все кипело от негодования, я даже не смогла сформулировать ни одну мысль толком, но Виктор Иванович этого и не ждал. Абсолютно не обращая внимание на мое возмущенное выражение лица, профессор продолжил:

— Появился пророк, который усиленно распространяет веру в Господа Бога. Инструктор его очень силен, сам пророк владеет огромным даром убеждения и всеми современными технологиями. Он проповедует на улице, на всех популярных сайтах и площадках, снимает христианские фильмы, печатает брошюры и книги. У него уже тысячи последователей и что хуже всего — он способен являть чудеса: исцелять людей и даровать урожай, там, где о нем ранее не могло быть и речи. Он вызывает дождь и унимает ураганы. За всю историю нашей эры круче него был только Иисус Христос.

— А чем же это плохо? Я, например, тоже верю в Христа-спасителя, люблю его и хочу служить ему, а не мочить его пророков. — сказала я.

— Плохо то, что баланс добра и зла сдвинут с мертвой точки. Равновесие расшатывается и уже не является таковым. А значит, очень скоро чистые души направятся в новую вечную жизнь, а грешники — в гиену огненную, и Земля прекратит свое существование. Фокус в том, что все те, кто на сегодня числятся «плохими», за время своей жизни на Земле гипотетически могут исправиться и попасть в рай, в случае своей своевременной смерти. А если Земли не станет, у них у всех не будет этой возможности. В настоящее время людей на Земле чуть меньше восьми миллиардов. Мы просто обязаны дать им шанс. — сказал Виктор Иванович.

— Какой именно шанс? И причем здесь я? Честно, я стараюсь понять, но это уж слишком заумно! — я задрала брови к небу и развела руками. — Первый раз слышу, что учить людей библии и исцелять больных это плохо. Плохо для кого? Думаю те, кого он исцелил, с вами не согласятся. — сказала я.

Виктор Иванович вздохнул, как будто произнес мысленно «Как бы тебе объяснить?». В «помощи друга» он не нуждался. Это был разносторонне развитый, эрудированный, начитанный человек, поэтому словарного запаса ему хватало даже в такой ситуации. Наклонив верхнюю часть корпуса ко мне, слегка разведя в стороны руки, лежащие на столе, он с невероятным энтузиазмом продолжил:

— Вика, вспомни Ноев ковчег, Садом и Гоморру, перевес — это всегда плохо. Когда перевес в сторону плохих — Бог карает их, а все остальные продолжают жить, вот только когда перевес в сторону хороших — Господь собирает лучших, доставляет их в безопасное место, а остальные признаются биологическим мусором, который полностью утилизируют. Сейчас речь идет о таком же развитии истории, как при Ное. Праведников переместят в райские кущи, а всех остальных людей сотрут с лица Земли. А может быть, не будет и самой Земли.

Сказав это, Виктор Иванович резко встал и быстрыми шагами, четкими, как движения циркуля, устремился к книжному шкафу. Там он достал старую библию, которая уже развалилась в месте переплета. Ее страницы пожелтели и обветшали так, что превратились в отдельные желто-оранжевые листы с закругленными зазубренными концами. Вернувшись на свое место за столом, Виктор Иванович с помощью закладки открыл нужное место в книге и сказал:

— Для наглядности давайте прочтем «Откровение Иоанна Богослова. Апокалипсис» глава 7: «…И видел я иного Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живаго. И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря: не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего. И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых.» — процитировал Виктор Иванович, подняв указательный палец вверх и направив на меня красноречивый взгляд, по-видимому, ожидая от меня животрепещущий отклик.

— Мы что, будем изучать библию? — спросила я, изобразив максимально глупый вид, тем самым давая понять Виктору Ивановичу, что он выбрал не того человека, для библейских посиделок.

— Все, что тебе надо знать, так это то, что спасутся сто сорок четыре тысячи человек из ныне живущих, а остальных пустят в расход. Нас на Земле, по последним данным, около восьми миллиардов — не надо быть гением, чтобы подсчитать, что при таком раскладе около восьми миллиардов человек умрут по-любому. Я слишком люблю Землю и людей, чтобы позволить такому случиться. Пойми, Вика, ты обязана помочь всем этим людям. — заключил профессор.

— Я не думаю, что я кому-то чем-то обязана. — ответила я. Все, что говорил Виктор Иванович смахивало на бредни сектанта, возомнившего себя спасителем мира.

— А себе? Ты только что узнала, что убила двух людей, среди которых убежденный христианин и годовалый ребенок. Как думаешь, трех дней тебе хватит, на то, чтоб это уладить? Сколько раз за это время ты успеешь раскаяться и помолиться о прощении? И как велики сейчас твои шансы, попасть в рай? — сказал профессор, и надо сказать его доводы были разумными.

— Интересно, насколько они возрастут, если я убью пророка Божьего? — нашла не менее веский аргумент я.

— У тебя будет время молиться о прощении в течение всей твоей жизни. Раскаяться в содеянном. И, возможно, Господь Бог простит тебя, приняв во внимание количество людей, которых ты спасла этим действием. — сказал Виктор Иванович.

— А. Да? Класс! Я все равно не понимаю. Насколько мне известно, концу света предшествуют какие-то знамения, вскрываются печати, скачут всадники, затмевается солнце, и было что-то там еще, связанное с кровавыми реками и луной, а так же землетрясениями. Еще приходят лжепророки. Кстати, а может вы один из них? Подбиваете меня убить посланника, вводите, стало быть, во искушение? А что потом: я пришлепну святого человека, отсижу 20 лет в тюрьме, помру в нищете и одиночестве, а после отправлюсь в ад? — спросила я.

— Да нет никаких знамений, потому что конца света быть не должно сейчас! Ты что, вообще меня не слушала? Посланник не сам человек, а его инструктор. Он имеет внеземную природу. Это один из приближенных ангелов Божьих. Этот ангел имеет все божественные качества: доброту, сострадание, любовь и тому подобные, единственное, чем он обделен — это прощение. Видя убийство маленького ребенка или святого человека, ангел хочет остановить этот кошмар, но не может. Ему запрещено вмешиваться потому, что у человека имеется свобода воли, дарованная Богом. Много веков Посланник наблюдает насилие, убийства, жестокость, наркоманию и разочаровывается в людях все больше и больше. Каждый раз, когда кто-то на Земле ударит в грязь лицом, посланник бежит, или летит, не знаю, как он там перемещается, к Богу-отцу и докладывает какие люди отвратительные и жестокие. — сказал Виктор Иванович.

— Неужели Бог слушает его? — спросила я.

— Господь уже однажды хотел прекратить существование человечества, но перед этим послал на Землю Христа Спасителя, который взялся искупить людские грехи, принеся себя в жертву. После его воскрешения, многие обратились и уверовали в Бога, люди получили вечную жизнь рядом с Иисусом. Бог-отец видел, как ученики Иисуса идут на мученическую смерть ради слова Божия, и дал человечеству шанс. Земля стала служить своеобразным отборочным туром, по итогам которого решалось, куда попадет душа человека: в ад или в рай. — Сказал профессор.

— А что же изменилось теперь? — спросила я.

— Сейчас дела обстоят так, что если Бог-отец — судья, то Иисус — адвокат человечества, а Посланник, соответственно, — прокурор на этом страшном суде. Он подбивает Бога покончить с Землей, а чтобы ускорить процесс, собирает людей, не отступивших от Божьего учения. И когда их наберется сто сорок четыре тысячи, Посланник положит на них печати и сообщит Богу, что к концу света все готово, и что в Земле больше нет смысла. Вседержитель расстроится, помилует запечатленных, и обрушит свой гнев на наш мир. — пояснил Виктор Иванович.

— Вы же говорили, что Посланник — хороший, просто не терпит жестокости и насилия. — сказала я.

— Смотри, христианская церковь и христианская секта, обе пропагандируют Бога и Христа-спасителя, но одни «хорошие», а другие «плохие». Как ты думаешь, в чем разница? — спросил профессор.

— Мотив? — сказала я.

— Вот именно! — довольно подтвердил Виктор Иванович.

— Это какой-то бред! Слишком много слов. Скажите одно: пророк хороший или плохой? — подвела итоги я.

— Он против учения Христа. — сказал профессор.

— Я сделаю это — остановлю Посланника. — ответила уверенно я.

Мы остались переночевать у гостеприимного профессора. У него было очень уютно и прохладно даже без кондиционера. Нам со Стасиком Виктор Иванович уступил свою кровать, а сам устроился на диване. Наутро мы позавтракали, профессор ушел на работу, наказав нам пообедать, и с отъездом просто прикрыть двери, что мы и сделали.

Дорога домой показалась быстрее, чем дорога в Подмосковье. Я уже не раз замечала такой феномен, что ехать куда-то туда всегда дольше, чем обратно. Наконец, мы были дома. Приняв душ, и перекусив пиццей, уставшие, но довольные результатами своей поездки, мы легли спать.

День первый

Стасик ушел на работу, а я стала осматриваться в интернете, на предмет Посланника. Информации было очень много, и она была противоречивой. Пятьдесят процентов сайтов, освещающих житие новоиспеченного Пророка, были мега-положительными. Оставшиеся пятьдесят — сверх всякой меры отрицательными, столько негативных отзывов, наверное, даже не каждый серийный убийца может себе позволить. Одно было несомненно — Пророк сумел вызвать живой отклик в сердцах людей. За месяц с момента активации своей христианской деятельности Посланник успел исцелить не один десяток больных людей. Среди них были даже случаи возвращения зрения и способности ходить, причем, подтвержденные документально врачами. На фотографиях Посланник везде улыбался. Лицо его было открытым и добрым. Да и Виктор Иванович говорил, что Пророк добрый и отзывчивый, просто не может терпеть людские недостатки.

Из средств массовой информации я узнала дом, в котором живет Посланник. Вечером, дождавшись Стасика с работы, я попросила его отвезти меня к семнадцатиэтажке, в которой жил Пророк. Выйдя из машины, я увидела высокого светло-русого голубоглазого очень красивого мужчину — это был Посланник. Отпустив Стасика с миром, я направилась к нему. «А он выглядит еще добрее, сильнее, чем на фотографиях» — подумала я. Действительно, мужчина, стоящий перед подъездом был похож на ангела в моем понимании, такой мог вызвать доверие и повести людей за собой. От него исходила энергия любви и мира. Рядом с ним я почувствовала такое спокойствие и умиротворенность, что мой мозг сразу оправдал все возможные умыслы Посланника. «А с какой стати он должен прощать маньяков и детоубийц?» — пронеслось вдруг у меня в голове.

— Я ждал тебя. — сказал Посланник и кивком головы пригласил меня следовать за ним.

— Откуда ты знал, что я приду именно сейчас? — спросила я, ведь по всему было видно, что он вышел встречать меня.

— Ты излучаешь такой свет, ярче любого прожектора, я сразу заметил, что стало светлее, пригляделся, а это ты ко мне идешь. — улыбаясь ответил Пророк.

— Ой, да ладно, гляди прям — экстрасенс, сразу говорю, меня на это не купишь. — ответила я серьезно. — Я здесь с важной миссией.

Странно, но впервые увидев его, я не подбирала выражения для разговора, у меня создавалось такое впечатление, что мы знакомы не первый год. Мы зашли в дом, где жил Посланник, прошли в лифт и поднялись на конечный семнадцатый этаж. Я уже стала гадать, в какой квартире живет Посланник, но мы поднялись на еще один пролет, и вышли на крышу. Пророк подошел к самому краю крыши и сел, свесив ноги вниз. Никаких ограждений вроде металлических заборчиков здесь установлено не было. Я подошла и села к нему. Далось мне это геройство нелегко, учитывая, что я боюсь высоты, и голова у меня кружится, начиная с третьего этажа.

— Ключ принес? — спросил Пророк.

Понятия не имея, что за ключ от меня требуют уже во второй раз, я начала свою игру.

— Он у меня. — сказала я. — Но сначала ты мне ответь: Что происходит с миром?

— Ах да. Ты ж у нас не в курсе. В двух словах: Апокалипсис. — ответил Пророк.

— Это одно слово. — зачем-то поумничала я.

— Апокалипсис настал. Так лучше? По заданию Бога, я собираю праведников, запечатлеваю их, и веду к ангелам, которые уже встречают нас. Огненные колесницы спускаются с небес и переправляют запечатленных на небо. После этого начинается все, что записано в священных писаниях о конце света. Картинки твоих снов, лишь малая часть того, что будут творить оставшиеся на Земле, во дни Армагеддона. — сказал Посланник. Он как будто был рад концу всего живого.

— Так, а я здесь причем? — спросила я.