Бесплатный фрагмент - Советский человек

Как же прекрасна жизнь!

Как же прекрасна жизнь, как же мы в ней прекрасны! Наши тела, наши бьющиеся сердца, наше трудовое красное знамя, развевающееся на ветру! Да мы смотрим друг на друга и думаем, что еще нужно сделать, чтобы навсегда изменить свою страну?

Чтобы все в ней были счастливыми. Были здоровыми. Улыбались и пели, катались на троллейбусах, на автобусах. Ныряли в бассейны, спускались вниз по канатам. Прыгали, кувыркались, ничего не боялись. Отжимались от пола, ходили с прямой спиной.

Чтобы каждый мог подойти и честно рассказать, что у него не получается, и все вместе бы стали думать. Почему? Что не так? Быть может, надо получше закрутить? Или вообще открутить? А может, обдать сначала паром, а потом облить водой? А может, все намного проще, нужно лишь потрясти и все само отвалится?

Всегда легче найти ответ, когда нас много и у каждого есть что сказать. Главное не бояться. Когда мы говорим, мы начинаем лучше понимать самих себя. А когда слушаем, начинаем понимать, что может быть по-другому. Надо только попробовать. А вдруг получиться быстрее? И еще останется время для разведения рыбок и чтения зарубежной литературы.

Все-таки прекрасная жизнь нас ожидает! Много книжных магазинов, библиотек, киосков союзпечати. Много спортивных снарядов то там, то здесь. Подходи не робей! Да с утра на турниках будут все висеть, махи выполнять ногами, перепрыгивать через тумбы с цветами, ходить колесом. Говорить доброе утро!

Будут петь, и смеяться. Обливать друг друга из шланга, купаться в фонтанах, закручивать гайки одной рукой. Все мы будем лежать на матрасах, смотреть, как по небу летят самолеты, как оставляют белый след в облаках. Женщины, наконец, оставят свои тазы и улягутся рядом. Так, а, сколько можно не замечать? Сколько можно жить и не смотреть наверх? Да все мы будем лежать и удивляться. Будем мечтать.

Будем думать о том, что на других планетах живут маленькие человечки и у них у всех отключили горячую воду.

Бывший муж

У моей жены, оказывается, есть бывший муж! Да! А я и не знал! И как-то не спросил, а теперь выясняется, что он по-прежнему ее любит, обо всем сожалеет, просит простить и начать все сначала.

Мне бы жить и радоваться, а я караулю ее возле проходной! Боюсь, чтобы бывший муж не заявился и не уволок ее на старую квартиру, где они жили когда-то. А Галя пойдет! Подумает, что давно не была, надо бы посмотреть, проверить краны на кухне, еще на диван приляжет. Да я весь поистрепался, не могу!

А тут мне отпуск дали, и как я поеду? Куда? Да я в панике! Это Галя будет пить без конца, ночевать непонятно где, еще и с мужем, со своим бывшим начнет все сначала. Я приеду, а они снова вместе! Так может, она и замуж за меня выходила только лишь для того, чтобы ему отомстить?

А я уже не верю, что Галя меня полюбила за две недели. Уж куда там! Так она меня в Загс потащила, говорит, люблю тебя Валера, хочу быть твоей женой. Я-то обрадовался, согласился, думал, любовь, а тут вообще непонятно что! И стал я думать, как мне встретиться с ее бывшим мужем, чтобы узнать, наконец, всю правду.

А он то с собакой гуляет неподалеку, то на скамейке сидит, газетой прикрывается. А мне уже хочется понять, что произошло? За что он прощение-то просит? И тут как-то иду я с работы, смотрю, он в очереди за пивом стоит. Я подошел, как ни в чем не бывало, тоже в очередь встал, так, а мне знать надо!

Купили мы пива, встали за один столик, стоим. Я смотрю на него, он смотрит на меня, а я не знаю с чего начать. Накинуться на него с кулаками? Сказать, не лезь в нашу семью? Не подходи к Гале, не то я тебя что? Задушу? Зарежу? Так Галя скрывала от меня, что была замужем. А зачем?

И как-то очень быстро мы поженились, так у нее и платье и фата уже были. Невеста!

— Она меня любит, — вдруг говорит он.

— Так забирай ее, — говорю я, стараясь изо всех сил быть спокойным. — Забирай и живи!

А у меня кулаки стали сами сжиматься, и глаз чувствую, задергался. Так еще бы!

— Да пойми ты, — говорит бывший муж, — я обидел Галю. Обидел сильно, и она не смогла меня простить…

— А сейчас значит, простила? — ухмыляюсь я.

— Простила, — говорит этот человек. — Я все осознал. Всё-всё! Я на коленях перед ней стоял, умолял простить, и она простила меня. Простила, — он закрыл лицо руками.

— И что теперь? — а мне непонятно.

Что ж теперь, замуж что ли выходить за него?

— Мы любим друг друга, — говорит бывший Галин муж и смотрит на меня влажными от слез глазами. — Любим.

— А почему она ушла-то? — а мне вообще невдомек.

Как это взять и уйти?

— Я очень перед Галей виноват, — виновато говорит бывший муж. — Очень. Она же одно время в ателье работала, они и шторы шили и покрывала, так она мне даже трусы шила…

— Надо же, — говорю я, а я и не знал, что Галя, оказывается, шить умеет!

— Да она на все руки мастерица, — нахваливает Галю бывший муж. — А какие она рулеты стряпала, торты, особенно «Муравейник»! Это же просто сказка! А блины, а булочки, — он грустно улыбнулся и начал сдувать пенку с пива.

— Не может быть, — удивляюсь я, так, а Галя мне ни разу не пекла!

— А какой она грибной суп варит, — восторгается бывший муж, — а рассольник! Я такого даже у мамы у родной не ел. А вот этот свитер она мне сама связала…. Я его ношу, не снимаю, — он показал на синий свитер с белыми ромбами.

— Надо же, — говорю я, а мне Галя ничего еще не связала, да я ни разу не видел, чтобы она со спицами сидела.

— И как мне жить без нее? — с горестью говорит бывший муж. — Она мне каждую ночь снится…

— Так, а почему она ушла-то? — снова спрашиваю я, а я удивлен весьма!

Моя жена оказывается и печет и варит и вяжет, а я голодный хожу в старом свитере!

— Я очень плохой человек, — говорит бывший муж. — Очень. А какие Галя огурцы солит, помидоры, и варенье у нее необыкновенное получается, особенно малиновое…

— Ну, интересно, — говорю я, так я ни огурцов соленых не ел. Ничего!

— Все мысли только о ней, — с болью в голосе говорит бывший муж.

— Так найдите себе женщину, — советую я, — и женитесь! Вон их сколько ходит. И борщи будут, и рассольники и носки. Я не понимаю…

— Она одна такая, — заволновался бывший муж. — Одна!

— Ой, да бросьте вы, — успокаиваю я. — Женщин полно! Еще лучше найдете, а хотите, я вас познакомлю с прекрасной одинокой женщиной?

— Отдайте мне Галю, — со слезами упрашивает меня бывший муж. — Зачем она вам?

— Да забирайте, — говорю я. — Можете даже сегодня.

— А как же вы? — не верит он мне. — Вы же ее тоже любите.

— А что я? — я пожал плечами. — Вы мне только скажите, почему Галя ушла от вас и тут же вышла замуж за меня?

— Мне стыдно об этом говорить, — признается бывший муж и начинает покрываться красными пятнами. — Мы с ней поехали на море и там, среди отдыхающих я встретил свою бывшую жену. Не знаю, что тогда со мной произошло, наваждение какое-то, — он вытер пот со лба. — Я перебрался к ней в номер по балкону, и вы сами понимаете, не смог себя остановить, — тут он выпил полкружки пива и продолжил. — Галя все узнала и уехала на следующее утро, а я тут же пришел в себя, полетел за ней, но было уже поздно. Она собрала свои вещи и ушла жить к маме, а через два месяца вышла замуж. А недавно я увидел её, упал на колени. Галя говорю, прости! Прости меня! А она обняла меня, говорит, я простила тебя, Гена, и по-прежнему тебя одного люблю, но что мне теперь делать? Я замужем.

— Вот значит, как? — а у меня уже оба глаза задергались, и нога зачесалась.

— Вы простите нас! — сокрушается бывший муж. — Не злитесь, пожалуйста, на Галю, я вас очень прошу! Она не знала, как пережить этот момент, понимаете?

— Да! — вдруг выкрикнул я. — Теперь я все понимаю! Берите свою Галю и живите!

— Правда? — все еще не верит бывший муж. — Обещайте мне, что вы не тронете ее, что вы не встанете на ее пути.

— Да пускай идет! — восклицаю я. — Я хоть в отпуск спокойно съезжу, хоть отдохну!

— Вы действительно ее отпускаете? — дрожащим голосом спрашивает бывший муж и смотрит на меня. Не обманываю ли я его?

— А что мне еще делать? — а я не представляю, как мне дальше жить с Галей, если она меня не любит, и не любила никогда!

— Спасибо, — он чуть не заплакал. — Спасибо вам большое! Наконец-то мы будем вместе.

— Но если вдруг Галя встретит в отпуске своего бывшего мужа, — говорю я, — и не сможет себя остановить, то вы ее тоже простите.

— Конечно! — он трагически сжал руки в замок. — Конечно!

— Ну и прекрасно! — говорю я. — Идите, собирайте вместе с ней вещи, а я приду часов в одиннадцать, — я посмотрел на часы. — Буду чемодан свой искать, поеду дышать горным воздухом, пить нарзаны…

— Счастливо отдохнуть! — желает мне бывший муж и тут же уходит собирать Галины вещи.

А я стою и думаю, как же так? Человек со мной жил, спал, ел, и при этом любил не меня.… А для чего тогда все? Зачем? Чтобы показать, что она может быть любима другим? Что она нарасхват?

Выпил я еще три кружки пива, пришел домой. Кругом пусто, тихо. Заглянул в шкафы, Галиных вещей нет. Нет ее тапочек в прихожей, нет мочалки. Все забрала.

Лег я на кровать, и так противно мне стало. Надо выкинуть эту кровать, и купить другую. Я оказывается жил с женщиной, которая с помощью моей любви пыталась доказать, что она счастлива, что ей хорошо. А на самом деле ей было плохо, и она была несчастна. Даже ни разу рассольник не сварила.

А я-то дурак жил и верил!

Любовь к искусству

Я вот, к примеру, ложусь спать и сразу засыпаю. Я даже подумать ни о чем не успеваю, тем более сказать. А жене моей почему-то как раз ночью разговаривать охота. Днем-то я на работе, а вечером у неё то курсы, то прослушивание.

То ей край передачи свои смотреть надо про космические миры. А я не могу телевизор смотреть, у меня глаза режет. Я только радио могу слушать. А по нему всякие сюрпризы музыкальные передают, ритмы и мелодии. А если разговоры, то только о любви к искусству. А мне непонятно что это за любовь за такая?

У меня-то искусства нету. Работа только, да жена. И вот как-то лежу я в кровати и не могу уснуть. Думаю о разных музыкальных инструментах, о любви, стало быть, к ним. О Шуберте.…И лежу я с закрытыми глазами, прикидываюсь, а у самого ни в одном глазу.

А жена моя мимо кровати ходит и никак спать не ложится. То к зеркалу подойдет, причёску поправит, то носик припудрит, то что-то там такое во рту у себя разглядывает, зуб мудрости, наверное, ищет. А мне никак не уснуть, мысли всякие…

Как же думаю, люди всю жизнь с нотами-то жили, и даже в кровать с ними ложились, и различные пьески и вариации сочиняли? И со своими скрипками никогда не расставались, чуть, что сразу хватались за них, как за единственное в жизни сокровище…

И лежу я так, понять пытаюсь. А жена моя из шкафа вещички достает, бубнит себе под нос что-то и вешалки на кровать бросает. Я-то думал, она по режиму живет, о здоровье своем заботится, а она вдруг примерки какие-то устроила! Думает, я сплю беспробудным сном, ничего не вижу!

А я всё вижу! Мало того, в этой напряжённой тишине я вдруг слышу, как кто-то в дверь нашу входную скребётся. Страшно мне стало, не по себе как-то. Я-то в трусах лежу, беззащитный, у меня под рукой ничего тяжёлого нет, только радио. А жена моя на платье замочек застёгивает, свет выключает и идёт куда-то.

Я с кровати-то встал и скорее за ней. Кого же это принесло, думаю, посреди ночи? Не родственники ли наши из Витебска приехали? Слышу, жена моя бесстрашная, дверь открывает и разговаривает с кем-то. С мужчиной.

— Яков Петрович, — говорит она шепотом, — что ж вы так долго? Я уж думала, вы не придете.

Я так и застыл.

— Людмилочка, — говорит Яков Петрович дребезжащим голосом, — сегодня как раз та самая ночь, когда нет облаков и четко видны очертания небесных предметов.

И оба они проходят на балкон, увлеченно разговаривая о зарождении жизни на соседних планетариях. Я крадусь за ними и прячусь там же на балконе за развешанными простынями.

— Не могу поверить! — восторженно восклицает моя жена. — Сегодня самый счастливый день, вернее ночь в моей жизни! Я увижу, наконец, кувшин, который несёт на своей голове прекрасная марсианка или…

— Людмилочка, — выкряхтывает Яков Петрович, тряся жидкой бородкой, — помогите закрутить вот эти трубочки, что-то сил нет…

Моя жена, конечно, ринулась ему помогать, но все равно Яков Петрович выронил какие-то детали, потом долго ползал в темноте между моими босыми ногами и никак не мог их отыскать.

— Невероятно! — простирая руки к небу, говорила моя жена. — Это ночное небо, глубокое, как море, бескрайнее как океан откроет перед нами свою тайну…. Оно поведает нам историю любви, бесконечной, устремляющейся далеко за пределы вселенной.… Туда, где вечность…. Где переплетаются так тесно миры и звуки в одном стремительном полёте…

Я, честно говоря, уже замерз, да и режим у меня из-за них весь сбился, а мне на работу с утра вставать. Я хотел, было спать уйти, но тут Яков Петрович наконец-то установил свой прибор.

— Прошу взглянуть, — сказал он в большом волнении. — То, что вы сейчас увидите, навсегда изменит вашу жизнь!

— Какая прелесть! — восторженно лепетала моя жена, глядя в прибор. — Ой, я кажется вижу… Вижу людей!

— Не может быть! — задребезжал Яков Петрович. — Что же они делают?

— Женщина…. Да, женщина с длинными волосами и мужчина….

— Дайте-ка посмотреть, — Яков Петрович был нетерпелив. — Я так и знал. Так и знал!

Он смотрел в прибор в немом изумлении.

— Она обманывала меня! — вдруг вскрикнул он, хватаясь за сердце. — Лживая, негодная женщина! И с кем? С Пергалиным!

Он снова посмотрел в прибор.

— Да! Это он! — у Якова Петровича не оставалось никаких сомнений. — Подлый, ничтожный человек! Я вижу, как они прячутся за шторами, эти прелюбодеи!

Он неожиданно повалился назад и стал задыхаться. Моя жена кинулась к нему и стала рвать пуговицы на его рубашке.

— Коля! Коля! — взывала она, оглядываясь по сторонам.

— Я так и знал, что это он, — хрипел Яков Петрович. — Пер… пер… галин… Нечестные… бессовестные люди….

Моя жена схватила лейку для поливки цветов и стала обливать из неё бедного Якова Петровича.

— Яков Петрович, — уговаривала она, — может, это вовсе не ваша жена, может, это вовсе не она…. Это какая-то ошибка….

— Как низко можно пасть! — неожиданно громко крикнул Яков Петрович. — К чему этот обман? Эта ложь?

От этих слов я, наконец, очнулся и увидел, что в руках у меня радио. Я включил его на всю громкость, и оттуда полилась прекрасная музыка, так что все эти резкие звуки перестали меня смущать.

Я вернулся в кровать, лег и тут же уснул. Уж не знаю, чем там дело закончилось, только понял я, что у меня тоже любовь есть. К искусству.

А то она такая!

Я с работы пришел, смотрю на жену, а она какая-то странная. Может, думаю, она деньги взяла, которые мы на отпуск откладывали, и все их потратила? А то она такая! Пойдет полупальто себе купит, к нему воротник песцовый, всё в шкафу спрячет и сидит на меня смотрит.

Мне не жалко, но почему не спросить-то? Я может, обрадовался, сказал, иди, купи! Смотрю, деньги вроде на месте. Что ж тогда? Сел за стол, а Галя тарелку достает и разбивает её вдребезги. Я уж думаю, не заболела ли она чем? А то она такая.

— Галя, — говорю, — ты не заболела?

А она веником осколки заметает, и какое-то лицо у нее розовое, чуть ли не румянец!

— Нет, — говорит, — Валера. Только голова кружится.

А я думаю, с чего бы? Уж не увлеклась ли она кем? А то она такая. Как-то пришла вечером и рыдает.

— Я, — говорит, — Валера мужчину встретила. У него такая судьба! Детский дом, четыре отсидки, на ноге написано Зина, а на плече голая женщина, Валера! Он мне сам показал. А сердце какое доброе! А лицо! Шрам Валера от ножа, он эту Зину защищал, а она продала все его вещи и уехала! Он мне сумку до дома донес, говорит, вы такая милая. Так и сказал…. Ну какой человек! И имя у него такое красивое. Лёня!

Так она вещи мои стала разглядывать.

— А эта рубашка, — спрашивает, — тебя не мала? А, по-моему, мала. А эти носки? Их уже выбрасывать пора. А брюки?

Я-то не понял сначала, а потом гляжу, у меня вещи стали исчезать! Крем для бритья! Так она суп сварит, в банку нальет.

— На работе, — говорит, — поем.

Я не знал, что мне делать. То ли бабу голую на плече нарисовать, то ли Галя на ноге написать. Охота было пойти вслед за ней и морду ему набить.

— Галя, — говорю, — да ты домой его позови! Пусть он поест вместе с нами, увидит, что муж у тебя есть, в конце-то концов!

Так она вечером с работы пришла и чуть не рыдает.

— Валера, — говорит, — он не может придти. Ему срочно ехать надо, и, скорее всего в товарняке, его разыскивают за грабеж. Но он так благодарил тебя за доброту, спасибо, говорит, спасибо вам, родные! Вот ручку тебе передал из пластигласа, — она протянула мне ручку. — Я и не знала Валера, что ты такой добрый человек. Что у тебя такое доброе сердце. А я носки ему отдала твои, и рубашку….

— Да ничего, — говорю я, — пусть носит на здоровье.

— Ты очень добрый, — снова говорит Галя, а у самой слезы на ресницах блестят. — Спасибо тебе.

А сейчас я смотрю на нее и думаю, что опять с ней? Деньги вроде на месте, Леня в товарняке, она не больна. Что ж тогда?

— Валера, — говорит Галя, а у самой голос дрожит, — я видела Зину. Она говорит, что Лёня спит дома пьяный, — она закрыла лицо руками. — Как же так? Ведь он сказал, что у него никого нет! Он один! Один на всем белом свете, — она посмотрела меня сквозь слезы. — А у него жена, Валера и трое детей!

— Так я тоже ее видел, — начал врать я. — Она говорит, я все осознала и вернулась. Не могу, говорит жить без него, люблю, сил никаких нету! Тем более у нас говорит дети. А он от радости напился и никуда не поехал. И все-то пьет, не может поверить, что Зина вернулась…..

— Правда? — говорит Галя и слезы вытирает полотенцем. — А я тоже подумала, что он не может меня обмануть. Он честный человек. У него глаза честные… — она на мгновение задумалась. — Ну, как же хорошо, что Зина вернулась! Поняла, наконец, что такого человека нельзя предавать. Нельзя!

Театр

Весь мир вращается вокруг женщин! И мы кстати тоже. Да я куда ни посмотрю, всюду мужиков вижу. Как они туда-сюда носятся. Кто с цветком бежит по эскалатору, кто в телефонной будке стоит, чуть не рыдает, кто в очереди. Да с нами что хотят, то и делают!

Да мы ночами не спим! Как вообще на работу ходим, не знаю. Откуда только силы берутся? А как вечер так бежим с ними в театр, или в концерт и сидим там с одними мыслями. Доколе? Да мы не понимаем, что там за беготня за такая. Что за прыжки?

Мы-то сели в грузовик в Михин да в лес приехали. И сидим там на пнях, на природу смотрим, на муравейники. Много ли надо? Костер развели, песни попели.… Вот она, жизнь! Потом в палатку легли и лежим, разные истории рассказываем, детство вспоминаем. И сердце сжимается, и плакать охота.

На утро встаем родные такие.… Так бы жили в лесу, если б не завод. А из-за женщин приходится на сцену смотреть, когда жрать охота и сил никаких нет! Я как-то пришел с дамкой в театр, думаю, отдохну хоть, забудусь. Сели с ней, сидим, а народ кругом, дамы в воротниках и с биноклями. Возле меня присела одна, веером машет, будто ей жарко. А у самой шляпа на голове чуть ли не с перьями и перчатки до локтей.

Я сижу, и интересно мне стало. Мужчины при бабочках, кто с тростью, кто в очках. И волосы чем-то намазали, они аж блестят. И платки достают и лица промакивают, будто из ванны только что вышли и дамок своих усаживают, а те программки читают и по сторонам поглядывают. А кругом красный бархат, люстры качаются, светильники горят и запахи такие, что голова кругом!

А мне жрать захотелось, как никогда! Что ж, думаю, я котлет-то с собой не понабрал? Можно сказать, впервые бы в жизни поел сидя в кресле. Да еще среди женщин, которым без конца жарко. Так они стали воротники с себя снимать. Я смотрю и глазам своим не верю! И это в нашей стране!

А они сидят с голыми спинами и хоть бы что! И не стыдно! А я не пойму, как такое можно шить? На каком предприятии? Да это уму не постижимо!

— Товарищи женщины! — говорю я, как можно громче. — Немедленно наденьте свои воротники!

— А что такое? — разнеслось по залу. — В чем дело?

Тут свет начал гаснуть, занавес поднялся, музыка заиграла, а я сесть не могу.

— Товарищи! — говорю я, обращаясь к мужчинам. — Вы посмотрите, как велико влияние фальшивых буржуазных свобод! В кого они превратили наших женщин?

Тут артисты выскочили, прыгать давай, скакать, а мне разве до них?

— Мы не можем допустить, — говорю я, перекрикивая артистов, — чтобы в нашей стране, в стране развитого социализма и высоко поднятых общечеловеческих принципов, преобладала такая беспринципность!

— Да сядьте вы! — зашумели в зале. — Да сколько можно!

— Товарищи артисты! — взываю я к артистам. — Ну вы то хоть им скажите! Ну, должна же быть какая-то совесть, в конце-то концов!

А артисты продолжают скакать, им и дела нету, что у нас женщины раздеты. Что наше общество переживает период нравственного упадка. Что прямо на глазах рушатся все наши идеалы!

Тут смотрю, ко мне два милиционера подходят. Уж они-то думаю, заставят наших женщин одеться!

— Товарищи милиционеры! — говорю я. — Вы только взгляните на этих женщин!

А они на женщин даже не смотрят. Взяли меня под руки и вывели в фойе.

— Успокойтесь, — говорят, — товарищ, а то мы вас в отделение отправим, в психиатрическое.

Вот вам и театры! Да лучше в лес поехать и на пнях посидеть. И спину никто не показывает и веером перед носом не машет!

Мир удивителен и прекрасен

Как-то же интересно, что надо жить с одной женщиной всю свою жизнь. Прям до старости, до самой смерти! Пока в гроб не положат. Так она и туда залезет, будет карманы проверять, нет ли там записки какой или денег на бутылку.

Товарищи все в слезах, говорят, что я был прекрасным товарищем. Да-да, говорят они. Он умел ждать. Умел хранить тайны. Всегда шоркал спину, никогда не отказывался. Мог костер развести, всем налить, всех подбодрить, на гитаре сыграть.… Да у меня у самого чуть ли не слезы!

Зина как услышит, так удивится весьма! Не поверит, что это про меня. А я такой! Только она всю жизнь жила и не знала, какой я прекрасный человек. Думала я плохой! Все время что-то прячу, что-то скрываю. А что мне еще делать? Я один раз в шкаф поставил, прихожу, ничего нет.

А Зина достала и выпила вместе с Анжелой! Так они все вещи пораскидали, прыгали друг перед другом, переодевались, чуть сервант не свернули. Так Зина туфли надела новые и плясала передо мной, и пела, а потом вдруг разрыдалась, и сказала, что любит меня безумно и никому не отдаст. Вот как алкоголь влияет на женщину!

Мы-то выпили и сидим себе, вспоминаем, как располагаются шестеренки, где плечо коленвала. Зависит ли крутящий момент от скорости вращения, а может все-таки от объема двигателя? Или от длины плеча? Хотим понять, и не можем!

И ни у кого даже мысли не возникнет показать свой новый батник или ботинки. Да мы запутались все, на носках по две дыры, что показывать? Чем выше угол, тем больше нагрузка на мышцы, так может чем выше угол поворота коленвала, тем больше времени надо, чтобы затормозить?

Хочется как-то логически мыслить, понять сущность вещей, какую-то взаимосвязь между предметами. А мы не можем! Сидим все грустные, ну до чего же непостижима жизнь! Сколько в ней тайн, начиная от мироздания и заканчивая простым повседневным вопросом. Куда дела деньги? А никто не знает, потому что всё давно уже съели.

И как жить с этой женщиной, с которой прожил девять лет и три месяца? А я считаю! А она даже не понимает, в каких я пребываю сомнениях, с чем мне приходится бороться. Как я грущу порой, а потому что мне мало двух котлет, я хочу три. И не просто так я лежу на кровати. Я думаю.

О том, как мир удивителен и прекрасен. О том, что где-то в горах расцвел красный цветок, и никто его не увидел и не увидит никогда! О том, что человек рождается для страданий, и жизнь его так коротка, как туман.… О том, что мне нисколько бы не помешало иметь свои собственные деньги на нужды коллектива.

А у нас каждый день праздник! Мы следим за природой, наблюдаем за изменениями в окружающей среде. Радуемся, что они происходят. Да и мы тоже меняемся, хотя по-прежнему много что непонятно, а то и вовсе запутано…

И так мне жалко себя порой! Живешь вот так с женщиной, живешь, а она? А она упрекает. А она ждет извинений и за что? За то, что я с работы прихожу и сразу телевизор включаю? Сразу же ложусь на диван?

А она хочет, чтобы я с порога шампанское открывал! Подбегал к ней и спрашивал, а как прошел твой день? А что было на работе? Да смешно просто! А откуда у нас появились две новые кастрюли и сито? Так она же скандалит! Не хочет, чтобы я смотрел новости и знал, начались ли посевные в стране, повысились ли удои по Красноярскому краю?

Вывели ли наши ученые формулу двухвалентного марганца? Я итак ничего не знаю, чувствую себя до того ничтожным порой, до того нелепым, а тут еще Зина! И нет бы, рядом прилечь, послушать, что дикторы говорят, она скачет и загораживает мне весь экран. И хоть бы похудела!

Я уж думаю, может мне найти молчаливую жену и жить по-другому? Так и она будет скандалить! Будет подозревать, проверять карманы, ревновать к первой жене! Будет думать, что я в гости к ней захожу чаю попить, еще следить начнет!

Уж лучше Зина. А она даже не знает, какой я и узнает только от моих товарищей в минуты прощания.… И может, поймет, наконец, с кем она жила всю свою жизнь, с каким человеком.

А что там понимать, когда будет нестерпимо поздно…

Высокоскоростные поезда

Да у нас мечты такие, что через двадцать пять лет в нашей стране появятся высокоскоростные шпиндельные подшипники. Грузовые лифты. Высокопрочные стали. Болты, чугуны, массажные кресла! И все изменится сразу же!

Мы на поезд на скоростной сядем, и не надо прыгать на верхнюю полку. Не надо на перрон выходить, покупать огурцы с картошкой, семечки, пирожки, чебуреки. Не надо кроссворды сидеть, разгадывать. Пять часов и мы в другом городе!

По мостовым прошлись, по окраинам, потом обратно сели на поезд и домой приехали. И никто даже не заметил! Именно так будет развиваться советский человек во всем своем многообразии. Именно в поезде он раскроет, наконец, весь свой духовный потенциал, всю свою социалистическую сущность и высокие моральные принципы!

А мне так радостно сразу! Я как будто бы в баню пошел, а сам в поезд запрыгнул, и еду! В окошко смотрю, на леса, на поля, на голубые озера. И это Родина моя! Да у меня радость на сердце, что я вижу эти бескрайние дали, и могу помечтать, что вот там за горой будет построен кирпичный завод. А рядом будет парикмахерская, столовая, два новых кирпичных дома. Газетный киоск.

Так я в поезде же сижу в массажном кресле, укрепляю мышцы спины. Смотрю на заливные луга, на реки. На женщин, загорающих на берегу. На мужиков, а они с удочками стоят. И в этот самый момент я чувствую свою сопричастность к происходящему.

Это ведь мой народ лежит на берегу! Мой народ ловит рыбу, спит в палатках, плывет на лодках. Сидит в лесу у родного костра! Мы ведь также сидим и поем. Также в палатках лежим, и уху варим, и на скалы взбираемся, слезть потом не можем. И у всех у нас одинаковые желания, чтобы мы жили все счастливо. У каждого были котлеты на ужин, и никто не мешал смотреть телевизор.

Вот оно где наше единство! Вот они где подлинные чувства к своему народу! Да у меня любовь сразу ко всем, потому что все мы одинаковые. А как не любить того, кто такой же, как ты? Так я потом на перрон выйду, а вокруг товарищи. И все веселые, поприехали из разных городов. Давайте знакомиться!

А у меня и полотенце с собой и мочалка. Не зайти ли нам в баню? Самое время помыться, спины друг другу пошоркать. Увидеть какие мышцы у товарищей, какое здоровье. А потом и по городу можно пройтись, взглянуть на архитектуру, на зодчество. Повысить свой культурный уровень, развить в себе небывалое чувство прекрасного.

Так мы пройдемся и своими глазами увидим, что и в наших городах такие же дома, построенные руками простых советских рабочих. С такими же подъездами и балконами, на которых стоят такие же женщины и зовут своих детей делать уроки.

Да мы все преисполнимся огромным чувством благодарности за то, что не видим никаких различий. Всюду живет и развивается советский человек. Всюду он трудится. Всюду он показывает свою высокую моральную чистоту, широту политехнических взглядов и хорошую физическую подготовку.

Так я на поезд снова заскочу и домой обратно приеду. А дома Галя. Она и не знает даже, что я уже скатался в соседний город, уже погулял там, помылся! С товарищами поговорил на разные темы. У меня действительно развились мышцы спины, окрепли легкие, появилось много друзей, много единомышленников…

Я своими глазами увидел нашу сплоченность. Нашу неразрывную связь друг с другом. Наше единство во всем!

Любовная лирика

Я подумал, а что я не поэт? Да я почитал эту любовную лирику, а там вообще всё без рифмы, как хочешь, так и понимай. Она ушла, он кинулся за ней, но не успел, она другого любит. Да мне смешно! И слезы льются из очей. Да займись ты делом!

Что сидеть, сложа руки? Что горевать? Да было бы из-за кого! В том то и дело, что все они были легкомысленными женщинами, гоняющимися за удовольствиями. Да в наше время их давно бы уже призвали к ответственности, к какому-то порядку. Они бы тут не бегали с веерами, не прыгали на балах, не писали записки.

Да я вообще удивляюсь той жизни! Неужели думаю, это все было? Да мне не верится, что наши женщины не знали, что такое конвейер. Что такое производственная программа, поточная линия, отдел технического контроля, норма выработки. Профилактический осмотр. А кто их там осматривал?

Они даже понятия не имели, где лежат клапаны, а где выключатели. Где вообще горизонт, где диспетчерская, зачем турникет, куда поехал цементовоз. А он там и не ездил, лошади по кругу скакали, возили их коляски! Никто не знал, что значит основное производство, государственный знак качества, охрана труда, стандартизация, метроном.

Образец продукции. Как жили неизвестно! Ни цели, ни образцов! Я смотрю, а Галя эту книгу взяла и читает и чуть ли не слезы у нее.

— Валера, — говорит, — ты только послушай…. Как я люблю, как жар в груди горит. Боже мой, какие слова! — она с чувством посмотрела на потолок. — Хочу сгореть, быть пеплом, быть золою! Но как же ваше сердце крепко спит, под одеялом с синею каймою….

— Да будь ты человеком, — говорю я, — возьми в руки долото, — а меня зло разбирает.

Как можно жить так бесцельно?

— Как же красиво, — восторгается Галя, — одеяло с каймою… Это что-то невероятное…

— Да я не понимаю, что за страдания могут быть? Что за блажь? — а мне противно всё это!

— Валера, — говорит Галя, — это же искусство, ты что?

А мне смешно! Да какое это искусство, когда они там все поизмотались, не знали уже как в воду не прыгнуть, как под колеса не залезть. Так, а надо сдерживать свои желания, чуть, что сразу на собрание, к плакатам, «валки прокатные», «схема водяного затвора», «перископическая артиллерийская буссоль», «общая схема буровой установки».

Да мы отовсюду эти схемы поприносили, чтобы было на что смотреть, знать, где тренога, где трубки, где турбобур. Так, а мы всё уже знаем, всё поизучили, и никакого огня, никаких пожаров! Да нам только этого не хватало, когда партия ждет, когда страна смотрит! Это у них там ничего не было, никто не смотрел.

А Галя никак не успокоиться, ей-то кажется, там любовь была, а там не было ничего! Да от безделья не знали чем заняться! Всю ночь на небо смотрели, днем на диванах валялись, вот и вся жизнь!

Лучше не женитесь, мужики!

Лучше не женитесь, мужики! Лучше идите, грибы пособирайте или в гараже уберитесь. Это же, как желудок укрепляет и прочие органы! Или в бане попарьтесь, и не надо никаких женщин вообще!

Сразу понимаешь, что мир и без них прекрасен и счастье возможно! Я так одно время в палатке спал, в мешке прям в спальном. Лягу и сплю! Так кругом тишина такая, воздух. И бриться не надо! Можно самим собой быть. Или картошки нажарю, ну разве не сказка? Да прекрасно всё и без них, мужики!

А тут я женился и ни бани тебе, ни картошки. В лес не пускают, книжку почитать не дают, сапоги мои резиновые выкинули, а сами сказали, что они потерялись где-то. Как они могли потеряться? А может, кто ушел в них и радуется? Так там такие сапоги были, всем сапогам сапоги!

Зина конечно руками машет.

— Ой, — говорит, — кому нужны твои сапоги, да еще и резиновые?

А мне-то по лесу бродить охота, в норы заглядывать, я потом такие сны вижу! А Зине разве суждено понять скрытую красоту? Разгадать следы на песке? Вычислить возраст дерева? Проследить путь муравья? Она только мой путь прослеживает, чтоб я с работы домой шел.

То маму свою у проходной поставит, то сама встанет и стоит за сердце держится.

— Я, — говорит, — Вася переживаю, дождь бы не начался.

И как жить? Так все смеются уже! А меня тоска мучает. Как начну вспоминать лесные прогулки, рассветы, сапоги свои резиновые. Где вот они? Так у меня ещё же набор был туристический, нож складной, термос и котелок — трансформер. Я его на голову надевал, и тепло и никого не слышно! Так Зина куда-то все запрятала.

И ключи она под подушку кладет, боится. Я один раз ушел, прям ночью. А чего думаю ждать? Погода хорошая, луна, завтра суббота. Я до леса дошел, лег на траву, а сам думаю, откуда звезды берутся? Так ведь ещё и светят….

А утром Зина с мамашей прибежала.

— Вася, — говорит, а сама за сердце держится, — что же тебе дома-то не спится? Что же ты меня перед людьми-то позоришь?

— Не стыдно, — причитает мамаша, — по полям да по болотам шататься?

— Нет, вы только посмотрите на него! — возмущается Зина. — Мы его ищем, а он здесь!

— Развалился и лежит! — негодует мамаша. — Ну-ка вставай!

А я лежу, как ни в чем не бывало, воздухом дышу. Тут граждане, которые за грибами пришли стали выступать.

— Это что же, с утра уже пить начали? — удивляется гражданин с усами. — Терпежа не хватает?

— А как тут до вечера продержаться, — сокрушается другой гражданин, — когда выпить охота?

— Силу воли надо вырабатывать, — советует первый гражданин. — Надо волевым быть!

— Вставай! — потащили меня Зина с мамашей. — Стыд-то какой, Господи!

— Это куда же профсоюзы у нас смотрят? — вмешались две толстые тётки. — В лес не зайди, кругом пьяницы и тунеядцы лежат!

— Ну выпил человек, — заступается второй гражданин, — может, горе у него какое?

— Горе! — смеется Зина и чуть ли не ногой меня пинает. — Вставай, кому говорят!

— Да если б не мы, — говорит мамаша, и чуть ли не палкой меня бьет, — он бы разве был человеком? Лежит ещё ухмыляется!

А мне смешно, что столько народа собралось, что нет равнодушных.

— Не стыдно ему! — стыдят меня тётки и ножиками передо мной машут.

— Да дайте проспаться человеку, — упрашивает второй гражданин. — Что вы не видите, как ему плохо… Вам может доктора вызвать? — он стал искать у меня пульс.

— Да здоров он, как бык! — выкрикивает мамаша. — Посмотрите на этот румянец!

— Румянец во всё лицо! — подтверждают тётки. — У нас даже такого нет.

А я как на пляже. Да пусть думаю, хоть прогреет, зима впереди.

— Так еще бы! — усмехается Зина. — Он же ни гвоздя дома не прибьет, ни рейки…

— Да о чем вы говорите? — трясется одна из теток. — Мы пятый год без люстры живем, без плинтусов, без карниза! Я сама два гвоздя прибила кое-как и на веревку штору повесила….

— А у нас краны текут, — перебивает вторая тетка, — розетки горят, бочок сломан! Я с ведром туда-сюда бегаю, а ему хоть бы что! Я говорит, устал!

— Устали они! — возмущается мамаша. — Им бы лопаты всем дать, пусть бы покопали денек другой!

— Не стыдно вам? — вдруг говорит гражданин с усами. — Что ж вы так мужиков-то своих…

— А вы не слушайте! — заорали толстые тетки. — Идите, собирайте свои грибы! Дома-то, небось, краны текут, кафель отвалился, рамы рассохлись…

— Полы расселись! — добавляет Зина.

— Идите-идите! — замахала руками мамаша.

— Уходим, — говорит гражданин, который пульс у меня мерил.

Встали мы тихонько, да поскорее в лес убежали. А никто и не заметил. Все дядьку с усами костерили. Выбежали мы на полянку, сели спокойно, выпили, а потому что обидно нам стало…

Обидно, что женатые мы. Что вещи у нас исчезают. Что только для того и нужны мы, чтобы зарплату приносить да с молотком по квартире бегать.

Лучше не женитесь, мужики!

Выступление

Я в парикмахерскую вчера зашел. Шел-шел по улице, дай думаю, подстригусь. А хочется каких-то перемен в жизни. Любви. Сел я в кресло, глаза закрыл, и вот, я уже как будто и не в парикмахерской.

Я как будто на заводе в столовой сижу один, а на столе скатерть белая и Люся мне компот наливает. А я смотрю на неё и вдруг замечаю, что это не Люся вовсе, а Владимир Ильич Ленин.

— Вы, — говорит он, отпивая компот из поварешки, — должны доказать, что дело, начатое нами, — он достал изо рта косточку, — достойно продолжения. Вот вам листовки.

— Владимир Ильич, — говорю я, — мне очень жаль, но вы умерли.

— Очень даже может быть, — говорит Владимир Ильич, посмеиваясь. — Но что характерно, — он подмигнул мне правым глазом, — никто этого не заметил.

— Как же? — говорю я. — А тело?

— Тело? — говорит Владимир Ильич и задумчиво теребит бородку. — Наши тела, батенька, не что иное, как продукт массовой эволюции. И этот продукт должен встать и выйти на борьбу с политической безграмотностью, с классовой дискриминацией, с…

— Владимир Ильич, — перебиваю я, — ну а что там, после смерти-то?

— Пить очень хочется, — жалуется Владимир Ильич, и второй стакан наливает. — Возьму для Надежды Константиновны, иначе скандал будет.

— Не может быть! — удивляюсь я.

— С этими бабами, — говорит Владимир Ильич почему-то шепотом, — лучше не связываться. Особенно с польскими революционерками.

— Товарищ, — говорит чей-то женский голос, — с вас два рубля пятнадцать копеек.

Открыл я глаза, а предо мной парикмахерша стоит, квитанцией машет. Так на следующий день ко мне председатель профкома Михаил Афанасьевич подошел.

— Сергей, — говорит, — Иванович, — выступите перед народом. Скажите ему, как дальше жить, что делать.

А я ни разу не выступал. Да и откуда мне знать, как кому жить и что делать. У меня у самого может, вопросы имеются. Так я ночь не спал, речь придумывал. А когда перед собранием вышел, так совсем растерялся.

— У каждого из нас есть тело, — говорю. — И оно товарищи, не случайно.

— Да, — кивает головой Михаил Афанасьевич. — Не случайно.

— И оно очень даже кстати, — смелее продолжаю я.

— Верно замечено, товарищи, — говорит Михаил Афанасьевич и обводит собравшихся строгим взглядом.

— Благодаря здоровому телу, — говорю я, — мы сможем быстро и без лишних проволочек прийти к нашей прекрасной и единственной цели.

— Тело, товарищи, — добавляет Михаил Афанасьевич — это то, что есть у нас.

— Поэтому, — продолжаю я, — будем начинать свой день специальной зарядкой, слушая указания и музыку по радио, будем заниматься спортом в кружках и клубах.

— Да! — подхватывает Михаил Афанасьевич. — Будем товарищи!

— Будем участвовать в забеге на сто метров, — призываю я, — плавать кролем и на байдарках, нырять, прыгать с трамплина, кататься на лыжах и коньках…

— Подтягиваться на перекладине! — радуется Михаил Афанасьевич.

— Поднимать штангу, — кричит кто-то из зала.

— И самое главное, — говорю я, — будем помнить, товарищи, что наши тела принадлежат не нам, а нашей стране!

— Да! — вскакивает со своего места Михаил Афанасьевич. — Будем помнить, товарищи!

Тут все захлопали, как будто перед ними не я выступал, а спортивный комментатор.

— Спасибо, Сергей Иванович, — говорит Михаил Афанасьевич и руку мне жмет. — Спасибо!

Так на следующий день пришел я в столовую, а мужики смеются, мышцы друг другу показывают, а Люся компот наливает и смотрит на меня с большим интересом.

— Сергей, — говорит, — Иванович, может, вечером на каток сходим?

Вот тебе и, пожалуйста! Вот тебе и перемены!

Никто не будет знать!

Галя моя вдруг читать стала. Стала в библиотеках сидеть, в залах читальных. А потом мечтательно так глядеть научилась где-то, будто не на кухне она сидит, тесто раскатывает, а по замку гуляет с волшебной флейтой в руках.

И я для неё будто не муж вовсе, а некий странник, случайно оказавшийся поблизости. Я сначала значения-то не придавал, а потом к доктору её повел. Так у меня ночи бессонные! Галя как спать ложиться так всякий раз со мной знакомится.

— О! Какая неожиданная встреча! — радостно восклицает она. — Вы, наверное, меня не помните?

— Не помню, — говорю я и делаю вид, что сплю.

— Как же так? — удивляется она. — Вы забыли? Забыли меня?

— Галя, — говорю я, зевая во весь рот, — давай спать. На работу завтра.

— О нет! — испуганно вскрикивает она. — Как можно спать? Мы не знакомы! — добавляет она трагически. — Вы верно странник, что у вас в мешке?

— Я простой советский человек, — пытаюсь объяснить я, — и мне давно пора спать.

— Не говорите громко! Нас услышат! — шепчет Галя, оглядываясь по сторонам. — Я спрячу вас, не бойтесь. Мне кажется, вы добрый человек.

— Галя, — умоляю я, — ну хватит уже. Ну сколько можно?

— Молчите! — говорит она взволнованно. — Я спрячу вас. Никто не будет знать!

— Хватит! — не выдержал я. — Завтра же идем к доктору.

Так я неделю уснуть нормально не могу! Всё меня Галя прячет, всё нас кто-то ищет, всё я бедный странник.… Ну сколько можно!

Пришли мы к доктору, а он сразу ко мне, сразу вопросы стал задавать, пульс щупать, давление измерять. Градусник протягивает, а сам успевает молоточком по коленкам моим стучать.

— Так-так, — говорит. — И давно это у вас?

— Неделю, — говорю я. — Неделю целую мне нет покоя!

— Так-так, — говорит доктор, а сам в глаза мне заглядывает. — Покажите язык, — говорит, — встаньте, пройдитесь.

Я встал, а меня качает в разные стороны, ноги совсем не держат. А Галя сидит себе тихо, и хоть бы слово сказала.

— Так-так, — говорит доктор, — присядьте. Сестра, — позвал он, — несите раствор бромгексина с глюкозой или что-то в этом роде.

Не успел я опомниться, как мне укол поставили и рецепт вручили.

— Ничего страшного, — успокаивает доктор мою жену. — Вероятно, на работе у вашего мужа был нервный срыв, потрясение, перенапряжение, хроническое недосыпание, нервное истощение, люмбаго. Ему нужен покой, — закончил он, — и сон.

— Я его спрячу! — говорит Галя, и её глаза начинают блестеть. — Я знаю одно безопасное место!

— Очень хорошо, — говорит доктор. — Спрячьте его от всех на две недели.

Пришли мы домой, Галя в постель меня уложила, молока горячего принесла и села тихонько рядом. А я уснул сразу и спал, не знаю сколько. Просыпаюсь, а Галя всё также сидит возле меня такая тихая и по руке меня гладит.

— Я спрятала вас, не бойтесь, — вдруг говорит она шепотом. — Никто не будет знать!

Брак

Я понял, для чего существует брак. Нет, не для радости и не для удовлетворения своих потребностей! У нас товарищи одна потребность — любить свою Родину. И не для того, чтобы получать удовольствия! Постыдились бы!

И не за тем, чтобы сидеть, взявшись за руки и смотреть на звезды. Не за этим! И не потому, что нам всем приспичило. Брак, товарищи, существует для того, чтобы мы, весь советский народ отвергли от себя страсти и уняли неуемные желания. Но это товарищи может сделать только труд. Каждодневный, созидательный, и разумеется, коллективный.

Но зачем тогда нужен брак? А затем, что каждый из нас вверен друг другу для воспитательного процесса. Посмотрите внимательно на товарища, с которым вы живете. Что вы видите? Да ничего хорошего! Безвольный, слабохарактерный человек, у которого нет достойной цели.

Вся его жизнь — это бигуди, это бесконтрольная трата денег, это жажда удовольствий! Это скандалы! Разве можно допустить, чтобы жизнь близкого человека была столь бесполезной? Нельзя! Поэтому, задача каждого из нас — помочь своему товарищу.

Видя все его наклонности, противоречия и моральную неустойчивость, а вечерами так вообще, злую похоть, примемся с надеждой за исправление его тяжелого, скверного характера. Я, как только понял, для чего живу с Оксаной, так сразу же начал действовать. В первый же вечер стал к ней приглядываться.

А для чего тогда жить вместе? Чтобы молчать? А она с работы пришла и хохочет, и смотрю, сразу к холодильнику. Съела две тарелки борща, четыре пирожка с мясом, а я считаю, сижу. Думаю, это куда же?

— Оксана, — говорю, а сам пирожки у нее забираю, — где твое воздержание? Где мера?

А она выхватывает у меня пирожок и съедает! Это разве женщина?

— Пять пирожков! — говорю я, а мне не верится.

— Да они маленькие! — смеется она. — Чего ты?

— Да какая разница? — сокрушаюсь я. — Всё с этого и начинается! Если ты в еде себя не можешь контролировать, ты и в остальном будешь такая же! Бесконтрольная! И ненасытная!

А ей хоть бы что! Улеглась на диване и лежит.

— Иди, — говорит, — массаж мне сделай!

Я чуть не упал. Вот, думаю, новости! А Оксана халат сняла и лежит в комбинации. Ну, никакого стыда!

— Ну где ты там, — говорит, — Василий? У меня шея болит, сил никаких нету!

Я за одеялом скорей сбегал, думаю, что же это такое?

— Прикройся, — говорю и одеяло на нее набрасываю, — ты же женщина! К тому же несдержанная в своих желаниях!

— Да мне жарко! — говорит Оксана и скидывает с себя одеяло. — Я может, напарилась в цехе и мне вообще с себя снять всё охота. Я устала!

И срывает Оксана комбинацию и бросает ее, прямо в меня. Я поймал ее, и стою. Да как же хорошо, думаю, что мы в браке. Что можем исправлять друг друга и как-то обуздывать.

— Да что ты встал с ней? — говорит она. — Иди, спину помни мне.

— Оксана, — говорю я, как можно доходчивей, — ты на редкость привлекательная женщина. У тебя как я вижу сейчас при свете дня прекрасная фигура, достойная кисти художника.

— Правда? — она недоверчиво посмотрела на меня.

— Да, — говорю я. — Если бы я был художником, я бы обязательно тебя нарисовал.

— Ты серьезно? — все еще не верит она.

— Ну конечно, — говорю я, искренне сожалея о том, что у меня нет ни кистей, ни холста. — Нарисовал бы тебя в саду, под цветущими яблонями, как сидишь ты на скамье и смотришь вдаль на…

— Нарисуй меня лучше в комбинации, — перебивает меня Оксана. — В такой кружевной, а по низу у нее пришиты цветочки голубенькие. Я такую вчера в универмаге видела.

— Оксана, — опешил я, — да как же можно?

— А что такого? — удивляется она и чуть ли не ножницы передо мной выполняет. — Мне стыдиться нечего!

— Да как же так? — не понимаю я. — Это же как-то…. нехорошо….

— Ну, тогда в пеньюаре, — мечтательно произносит она. — В прозрачном таком, до пола….

— Оксана, — а я вообще растерялся, — ты вообще что говоришь-то?

— Ой, — махнула она рукой. — Не хочешь, так и скажи! Подай мне халат, я к Тамаре схожу, спрошу, как она маринад делает.

Ушла Оксана к соседке, а я сел и сижу с её комбинацией в руках. Думаю, как же её исправлять? Так она ест за троих, на ходу раздевается, да еще хочет, чтобы я рисовал ее в пеньюаре!

Все культурно!

Не хватаем нам культуры, товарищи! Ох, как не хватает! Да мне стыдно! Я вчера в автобусе ехал, так такого наслушался. А в метро? Да хоть не заходи! А как хочется, чтобы все культурно было, чтобы каждый человек книгу читал и не разговаривал.

Или в театры ходил. На сцене-то плохого не скажут. Это ж не трамвай! Или в консерватории. Там вообще одна музыка. Сиди себе слушай! Я раз пошел, думаю, не всё тебе гайки закручивать да бензобак заливать.

Пришел, значит, а всё культурно. Люстры, бра, зеркала! Никто не бегает, не говорит, что тосол закончился. И ковры такие, что я в сапогах иду и не слышно! А на стенах картины висят и диваны кругом.

Я присел на один, сижу. На картину смотрю. Не пойму, что там нарисовано. То ли бабы в лодке, то ли мужики на покосе. Ну, как же думаю культурно-то всё! Да так бы и сидел, если бы не концерт для фортепианы с оркестром.

А народ тоже ходит, по сторонам заглядывает. У нас-то такого нету. Мы-то на шпингалеты закрылись да сидим. А тут портьеры до пола, ручки золотые, на потолке этюды. Да мне идти никуда неохота. Охота лечь и на потолок глядеть.

А в зал уже все проходят, места занимают. Я тоже зашел, и не могу место найти. Не могу понять, что за цифры написаны. А народ волнуется, тоже ищет. Вдруг музыка как заиграла, мы перепугались, быстро на кресла заскочили, и сидим, на сцену смотрим.

А там женщины в черных платьях. Ну, как же все культурно! И на скрипках они играют, и на флейтах, а мужчины смотрю на трубах, и на тромбонах и еще на чем-то. А дирижер стоит перед ними, палочкой туда-сюда вертит, да так что ноты летят.

И так музыка меня захватила, что я сижу, чуть не плачу! А женщины головами машут, смычками трясут, и столько силы в этом, столько эмоций! Да мне на сцену захотелось залезть и за трубу схватиться. Не всё же с канистрами бегать! А дядька за фортепиано сидит, по клавишам бьет со всей силы, и как откинется назад, что я боюсь, не улетел бы он к нам на четвертый ряд.

И такая тишина в зале, никто не шелохнется! А у меня чуть ли не слезы! Да я сижу, и всё внутри у меня летит куда-то. Как будто я сам лечу, не то с дерева, не то с мопеда. А ведущий выходит, какие-то слова говорит, а мы только хлопаем и на сцену смотрим.

И так все культурно! А музыка то тихо звучит, то громко, то вдруг умолкнет. Я не пойму, может конец? Так, а все уже с мест встают, к выходу пробираются, а тут трубы как затрубят, барабаны как застучат, народ за сердце хватается, женщины кричат. Никто не знает, что делать?

Пожарники скорей прибежали, думали, проводка замкнула. Потом двое в халатах заскочили, думали, аппендицит у кого-то. Потом участковый заявился вместе с дирекцией, а народ в буфет повалил. Так, а жрать охота!

Я не знаю, что мне делать? То ли со всеми идти, то ли на сцену смотреть. А на сцене одно да потому! Дирижер весь измотался, палочкой машет, скрипачки то и дело головами трясут, трубачи трубят. Дядька за фортепиано по клавишам колотит, сил нет.

А мне пить охота, и спина устала. Прям сидеть не могу! Думаю, вот бы лечь на том диване и лежать, на потолок смотреть. Гляжу по сторонам, а зал-то пустой! Вышел я тихонько, а мужики на диванах уже лежат. Ну, как же прекрасно, говорят! Женщины колбасу жуют, мы говорят, не ели давно.

И так все культурно! Я на диване прилег рядом с товарищами, и лежим мы, на потолок смотрим. А из зала музыка доносится, как будто бы сцена перед нами. И до того приятно, до того хорошо!

Так мы домой пришли с другими лицами. Я сразу за палочку схватился, махать давай. Думаю, может, мне картину написать или сюиту?

И так все культурно!

Подарок

Мне вдруг захотелось подарок жене купить. Так я каждый вечер лежу, смотрю на нее, а она и варит и убирает, и на кухне хлопочет. То сожжет, то разобьет, то рассыпет. И все ведь старается, чтобы чистота была.

И стирает, все карманы проверит, и гладит, четыре стрелки у меня почему-то. И носок зашьет красными нитками, я разуться нигде не могу. То краску купит, в коридоре пол выкрасит, мне не зайти! Я по деревьям на балкон забираюсь, хорошо, что второй этаж.

А был бы третий? Это мне к маме идти ночевать? А ночью вообще! Побежит тесто проверить, на балкон выбежит, белье увидит, поснимает, прибежит, ляжет. Вспомнит, что тесто не посмотрела. Снова убежит. И бегает так и скачет.

Я лежу, думаю, что же ей подарить-то? Скакалку? А я давно Гале подарков не делал. То денег нету, то она меня выведет, мне вообще охота из дома уйти.… И вроде бы все есть у нее. Да она сама побежит, купит, через неделю скажет. Или я сам найду. А потом думаешь, зачем эти подарки? Галя итак довольная, и тапочки подаст и спину потрет.

А тут мне в магазин захотелось пойти и купить что-нибудь для Гали. И не кастрюлю, не зеркало для ванны, не разделочную доску вместе со скалками. А духи, например, или пеньюар, чтобы Галя надела его и ходила передо мной.

Пришел я в магазин, хожу, оглядываюсь. Духи понюхал, помады посмотрел, шляпки, часы, платки, кошельки, зонты. Ридикюли. Вдруг вижу, белье висит женское. С кружевами, с рюшами. А я не знаю, какая Галя. Думаю, пойти может, измерить её? Или купить побольше, а она, если что ушьет или резинку вставит.

А потом думаю, надо найти женщину, которая выглядит так же, как Галя. Стал я по сторонам озираться, на женщин смотреть, приглядываться. Одна вроде больше Гали, другая меньше, третья вообще с мужиком. Смотрю, идет женщина размерами с Галю. И все в ней Галино.

И лицо, и фигура и даже волосы спадают до плеч. Смотрю, а это Галя! Я скорей отвернулся, думаю, хоть бы не узнала, хоть бы мимо прошла. А она прошла и встала возле мужской одежды и стоит там ремни разглядывает. Видимо купить хочет. А мне интересно, может у них на работе кого поздравляют или у нее мужик есть?

Схватил я грампластинку, и стою из-за нее выглядываю. А Галя то одну рубашку потрогает, то другую, то носок схватит. А у меня внутри все переворачивается. Я и забыл совсем, что за подарком пришел, что трусы ей кружевные хотел купить.

А Галя кругами ходит, то часы схватит, то галстук. Ну, думаю, Галя! Я-то галстуки не ношу. Тут она задумалась, может, совесть проснулась, обо мне вспомнила, что я у нее есть. Ан нет! Смотрю, Галя на мужиков стала смотреть, и как-то очень детально. Да мне даже стыдно!

И стоит она, их разглядывает, да так, что они краснеют и выходят прочь. А один так подошел, и разговор начал, а Галя вижу, обрадовалась, руками машет, будто зовет куда-то. Неужели в гостиницу? Да я поверить не могу! Я-то ей тайны доверял, а она с первым встречным заговорить готова.

И в глаза ему смотрит, да с такой надеждой, будто он воротник ей сейчас купит песцовый. Смотрю, а они уже рубашки с вешалок снимают, и чуть ли не в примерочную вместе заходят! Мужик этот радостный, на ходу раздевается, Гале подмигивает, мускулами трясет. А Галя перед ним усентябривает, да мне противно! Да у меня в глазах потемнело, в ушах застучало, руки стали сами сжиматься! Я эту грампластинку чуть не разорвал.

Вот, думаю, пришел в магазин! Сто лет не ходил, а тут захотелось Галю порадовать. А она не скучает! А она по магазинам шатается, чужим мужикам рубашки покупает, видимо посмотреть на раздетые тела охота. У меня-то такого нет, конечно! Я-то мускулами не трясу перед ней, мышцами не играю.

Сорвался я с места, два манекена уронил, чуть витрину не снес, людей всех порастолкал. Да знали бы они, как мир растлен! Как жены потеряли всякий стыд, погрязли в злом разврате! Подбегаю к примерочной, срываю штору, а там мужик этот в рубашке стоит и Галя рядом!

— Кто это? — кричу я и хватаю этого мужика за горло.

— Валера, — кричит Галя, — отпусти его! Товарищ не виноват!

А я сам не свой, рубашку с него срываю, да так что пуговицы летят. А Галя оттаскивает меня, боится, что я рожу ему сейчас расквашу, а им же еще в гостиницу ехать.

— Валера, — кричит и за руки меня хватает, — не трогай его! Я тебя прошу!

А у меня кипит все внутри и злоба раздирает. А мужик этот в себя пришел и тоже давай кулаками махать, да так, что зеркало расколотил и мне по лицу пару раз съездил. А Галя между нами мечется, слезы льются.

— Не трогайте его! — кричит мужику своёму. — Что вы с ним сделали? Валера, Валерочка, — кидается она ко мне, — тебе больно? Родной мой, хороший, — она снова кидается к мужику, — да остановитесь же вы…

Тут продавцы посбежались вместе с милицией.

— Товарищи! — говорит милиционер и в свисток свистит. — Выходим все из примерочной.

Тут я в себя пришел, смотрю на мужика на этого в разодранной рубахе, на Галю в слезах, а у самого лицо болит, и кровь откуда-то льется. И так мне противно стало! Да шли бы в гостиницу, да делали бы все что хотели! Раз Галя оказалась неверной, что остановит? Да ничто!

А милиционер протокол составляет, фамилии наши спрашивает, по месту работы сообщить хочет, что мы драку учинили в примерочной кабине. Завмаг стоит со счетами ущерб считает, Галя плачет навзрыд, мужик этот одежду свою надевает. А я смотрю на всех, думаю, может Галя с этим мужиком будет счастлива?

— Вас как зовут, — говорю, — товарищ?

— Геннадий, — говорит этот мужик.

— Вы вот что, Геннадий, — говорю я, — вы женитесь на Гале. Она хороший, добрый человек, и постирать может, и погладить. И пирог испечь.

— Вот еще! — ухмыляется Геннадий. — У меня есть кому пироги печь.

— Ах, вот так? — говорю я. — Дома жена, значит?

— Валерочка, — сквозь слезы говорит Галя, — Геннадий ни в чем не виноват. Он помочь мне хотел….

— Да я видел! — говорю я, едва сдерживаясь, чтобы снова ему в рожу не заехать. — Закатились в кабину, думаете, никто вас не видит? А я все Галя вижу, — я помахал пальцем перед ее носом, — всё! И как ты на мужиков смотрела, и как на этого Геннадия рубашку напёрла, а то он что-то пообносился весь, — а у Геннадия смотрю, футболка в двух местах порвана. — И в гостиницу с ним не стыдно!

— Так тут оказывается вот оно что! — радостно восклицает милиционер. — Треугольник!

— Никогда в нашем универмаге такого не было, — качает головой завмаг. — Шторы оторвали, зеркало разбили, рубашку дорогую, хорошую, — он затряс порванной рубашкой, — во что превратили! И из-за чего? — он вопросительно посмотрел на Галю.

— А вы гражданочка, — говорит милиционер, с интересом разглядывая Галю, — где работаете? Я должен сообщить о вашем моральном облике по месту работы.

— Да-да! — поддакивает завмаг. — Может профсоюзный комитет, наконец, окажет влияние? Это же невозможно! Привести женатого мужчину в примерочную кабину, — он с сочувствием посмотрел на Геннадия, потом на Галю. — Так что же вы трусы-то ему не предложили? Тогда вы бы знали наверняка!

— Еще чего! — возмутился Геннадий.

— А что? — вмешался милиционер. — Мне один раз женщина прямо на улице предложила, да сейчас все может быть, товарищи!

— Ну, хватит, — говорю я. — Моя жена никогда себе такого не позволяла и не позволит.

— Откуда вы знаете? — удивился завмаг. — Да вы только посмотрите на нее!

— Я вам щас так посмотрю, — говорю я, а меня трясти начинает.

— Товарищ Пронькин, — обращается милиционер к Геннадию, — заплатите за зеркало и можете быть свободны.

— Да у меня денег-то таких нет, — говорит Геннадий, разглядывая квитанцию.

— А что ж вы тогда по магазинам-то шатаетесь? — начал возмущаться завмаг.

— Я заплачу, — говорю я.

— А вы, товарищ Калгушкин, — говорит милиционер, — заплатите за рубашку. Хорошая ведь рубашка, — он начал вертеть ее в руках, а у нее рукава оторваны и пуговиц нет. — Вы шить-то хоть умеете? — спрашивает он у Гали.

— Нет, — тихо отвечает она.

— Да давайте моя Зина пришьет рукава, — вдруг говорит Геннадий. — Она же на швейной фабрике работает.

— У вас прекрасная жена, товарищ Пронькин, — говорит милиционер, — что же вам не хватает-то я не пойму? А вам, гражданка Калгушкина, — он посмотрел на Галю, — нужно задуматься. Вы замужняя женщина и эту связь с товарищем Пронькиным нужно немедленно прекратить!

— Да-да! — поддакивает завмаг. — Это, по крайней мере, безнравственно!

— Не вам судить, — говорю я.

— Валера, — всхлипывает Галя.

Отдал я рубашку Геннадию, пусть думаю, Зина рукава пришьет, да он ее носит. Пришли с Галей в кассу, а у меня денег не хватает. Галя свой кошелек протягивает, а сама плачет, слезы прям льются.

Заплатили мы за ущерб, едва до дома дошли, а у меня лицо распухло, глаз даже не видно. Галя вокруг меня бегает, Валерочка говорит, а я не пойму, как она могла?

— Галя, — говорю, — хочешь, я перед тобой по пояс буду голый ходить?

— Да ты что? — пугается Галя, а сама примочки на глаза мне прикладывает.

— Ну, тебе же нравится, — говорю я. — И Геннадия ты позвала рубашку померить, чтобы на мышцы на его взглянуть.

— Да зачем мне его мышцы? — удивляется она. — Я подарок тебе купить хотела. Искала, искала, а тут рубашки такие красивые, и под цвет твоих глаз, — она тяжело вздохнула. — Смотрю, мужчина вроде такой же, как ты в плечах, я и попросила его примерить. А тут ты откуда-то взялся….

А я то трусы Гале хотел купить. Кружевные…

Зарождение жизни

Всё-таки интересно как жизнь зародилась? Меня, к примеру, волнует этот вопрос, а спросить не у кого. Я Галю спросил.

— Галя, — говорю, — как жизнь-то на земле зародилась?

А Галя посуду моет, ей разве до этого?

— Ой, — говорит, — Вася, так она зарождалась, что не знаю! Сначала вода была, над водою пар стоял три недели. Потом когда пар развеялся, все увидели, что там труба и из трубы дым валит, вызвали пожарных, оказалось, что это ракета. Из нее вышли инопланетяне, и таким образом все и зародилось! Сходи в магазин, колбасы охота!

Я в магазин сходил, конечно, но на собрании решил этот вопрос задать. Думаю, грамоты раздадут, Федор Афанасьич как всегда спросит, мол, какие у кого вопросы, товарищи? Я тут же и спрошу. А нельзя жить в неведении.

Пришли мы на собрание, сели, сидим. Я думаю, скорей бы грамоты раздали, да я бы вопрос свой задал. А Федор Афанасьич тезисы читает, графики чертит, а мне-то узнать охота. А как жить и самого главного не знать? Наконец, нам грамоты раздали, руки пожали.

— У кого какие вопросы? — спрашивает Федор Афанасьич.

Тут я, конечно, вскочил, а сам волнуюсь. Прям, чувствую, пятнами покрываюсь. А спросить всё равно надо.

— Как, — говорю, — жизнь на земле зародилась?

И все вдруг замолчали, глаза в пол опустили, и пятнами, как у меня стали покрываться.

— Хороший вопрос, — наконец говорит Тимофей Михалыч. — Хороший!

— Да, товарищи! — торжественно начал Федор Афанасьич. — Нам нужно это знать!

— Сначала, — говорит Тимофей Михалыч, и чертит два равнобедренных треугольника, — летели два метеорита. Летели быстро, стремительно, навстречу друг другу. Затем они столкнулись, и произошел товарищи мощный взрыв.

— Да, — подтверждает Федор Афанасьич. — От этого взрыва образовались различные химические элементы, гидрокортизон, смолы, слюда, гипс…

— Гипсокартон, — добавляет Тимофей Михалыч.

— Полевой шпат, пемза, космическая пыль, — перечисляет Федор Афанасьич, — кристаллические сланцы, соли, пески, глины, и все это товарищи упало в океан.

— И там, в воде, — продолжает Тимофей Михалыч, — все это соединилось, и под воздействием температур стали образовываться простейшие микроорганизмы. Сначала одноклеточная инфузория туфелька, которая очень любила тепло, — он на мгновение задумался. — Затем многоклеточные. От них беспозвоночные, далее позвоночные, и эти позвоночные животные вышли на сушу.

— В чём была причина подобного выхода? — спрашивает Федор Афанасьич.

— А в том, — отвечает ему Тимофей Михалыч, — что этим животным нужна была другая среда обитания. Кислород. Из них и произошли обезьяны. А потом уж и мы с вами, товарищи!

— Не прекрасно ли это? — радуется Федор Афанасьич. — Вы только представьте, что удалось нашим предкам за сравнительно короткий период времени! Мы можем сделать гораздо больше!

Пришел я домой, а на душе неспокойно. Посмотрел на себя в зеркало, думаю, неужели, правда? Неужели всё так и было?

Где-то в воде гипсокартон плавал, а теперь мы по земле ходим….

На луну

С каждым днем повышается уровень советского человека. Он многому учится, многое узнает, многое уже умеет. Растет его опыт. Ширится кругозор. Исполняется призвание.

Взгляните на эти новостройки! На эти автобусные парки! На обмотанные проволокой столбы электропередач! Я тоже смотрю и так радостно мне! Да как же хорошо, что живу я! Что дышу этим воздухом, надышаться не могу. Что иду по родной земле, а в ней может такое лежит!

Что смотрю я на эти лица, а они родные! Да мне всех обнять хочется, обнять и заплакать. Это ж, какое счастье вообще! Домой прихожу, и Галю обнимаю.

— Галя, — говорю, а сам чуть не плачу, — ты посмотри только на эти трубы! На этот дым! Это же всё наше, Галя!

— Ой, — причитает она, — да скоро дышать будет нечем! Будем все на луне жить.

— Галя, — говорю я, — ты, конечно и на луну можешь полететь, и на работу там устроиться, стричь направо — налево. Но я, Галя, никогда на луне жить не буду! Так и знай!

— Вася, — говорит Галя, — да куда я без тебя? Да как я в новой квартире ремонт-то сделаю? А вдруг унитаз сломается? Это мне сантехников вызывать, снова платить, а трубу прорвет? Да что ты! — она замахала руками.

— Да найдешь там мужика себе, — говорю я. — А чего? Ты женщина красивая, всегда с прической… Борщ как сваришь, тут же все прибегут. И сантехники и строители!

— Что-то я не пойму, — говорит она в полной растерянности. — Ты что, хочешь, чтоб я действительно улетела?

— А чего бы не слетать? — смеюсь я. — Развеешься хоть, посмотришь, как ихние женщины хозяйство ведут. Может, научишь их чему. А что?

— Вася, — говорит Галя дрожащим голосом, — так мне может, вещи собирать? Бигуди складывать?

— Да давай я помогу! — говорю я, а сам чемодан достаю из шкафа. — Не забудь из ванной мочалку свою забрать, щетку зубную и пемзу. Кто знает, может, у них пемзы нету? Одни шпаты полевые да сера. Как ты там жить будешь, не знаю….

— А ты как будешь? — запереживала Галя. — Никто тебе Вася борща не сварит, не накормит. Голодный будешь ходить. А носки кто стирать будет?

— Не знаю, — вздыхаю я, а сам думаю и, правда. Кто стирать-то мне будет?

— Так может мне не лететь никуда? — спрашивает она. — У меня вон и белье в ванной замочено, и фасоль…. Я же борщ думала варить….

— Галя, — говорю я, а сам вещи ее в чемодан складываю, — я фасоль итак съем, что ее варить? И белье постираю и выжму и даже на балконе развешу. А у тебя когда еще такая возможность появиться?

— Вот как? — удивляется Галя. — Я значит руки все повыкрутила, эти пододеяльники выжимаю, а ты оказывается, сам все можешь? И носки постирать, и фасоль просто так съесть. Ха-ха-ха! — засмеялась она. — Да я сама от тебя уйду! Где мои вещи?

Собрала Галя чемодан и ушла! А я помыться захотел, смотрю, в ванной белье плавает. Я его давай выжимать, и не могу! Это ж столько сил надо! Едва выжал, по балкону раскидал и вдруг жрать захотелось. Сейчас бы думаю, Галиного борща! Прихожу на кухню, а там фасоль. И как ее есть?