Бесплатный фрагмент - Соточка

«Не ври больше, чем тебе могут поверить»

известный автор

От автора…

«Накатим по соточке?!» — именно так говорят друзья и знакомые, с которыми я провожу время в пятницу вечером. Мы выпиваем в меру сил и сознание освежается, мысли выстраиваются колоннами и слова летят шеренгами у каждого, кто умеет говорить. В этом алкогольном строю есть место воспоминаниям, шуткам, тостам, анекдотам и байкам. Именно байки и рассказы из жизни моих знакомых и друзей после выпитой кружки водки или рюмки чая, легли в основу этого сборника.

В каждом рассказе есть упоминание алкоголя или любого иного бодрящего напитка: чая, кофе, пива, сидра. В этом заключается отличие данной моей книги от всех остальных. Оказалось, что четверть моих рассказов и сказок не обошли эту скользкую тему для не пьющих. 6 десятков рассказов — в одной книге, как шестьдесят прожитых мной лет.

При издании современной литературы авторами заполняются графы возрастных ограничений, которые позволяют детям, подросткам или взрослым читать книги. Там есть вопрос: «В вашей книге содержится описание алкоголя, табака или их употребления?» Стоило мне поставить галочку перед ответом «Без осуждения и указания на опасность их употребления», как возрастной ценз из детского мгновенно превратился во взрослый.

Получается, что эту книгу можно читать совершеннолетним мужчинам и женщинам в любом состоянии и с любой страницы. Рассказы в основном небольшие, часто весёлые и добрые. Многие из них мне наговорили замечательные люди, которые порой и оказались прототипами главных героев: Анатолий, Александр, Геннадий, Сергей, Николай, Владимир, Слава, Ваня, Пётр, Анюта, Надежда, Юрий, Игорёк и другие. Спасибо вам большое! Я сознательно разместил ваши байки и воспоминания не друг за другом, а по названиям. Так тексты превратились в самостоятельные произведения, которые уже принадлежат всем, а не только моим друзьям.

Конечно, я преврал, когда из великолепных опусов рассказчиков создавал письменный вариант разговорного текста. А как иначе? Слова вслух отличаются от буковок на бумаге. Простите меня, мастера разговорного жанра, за это! Потому и авторство себе приписываю. Не бейте сильно, всё-равно за рюмкой чая пожмём друг другу руки.

Итак, есть предложение, подкупающее своей новизной: пора освежить сознание!

Ага

— Знай край, но не падай. Так говорил мой комбат, когда я в стройбате служил. Ага. — Немолодой мужчина без единого седого волоска на красивой голове поправил съехавшую чуть набок широкополую шляпу. Из-за слова паразита «ага», которое он упоминал довольно часто, к нему приклеилось прозвище «Ага». Рассказчик при случае и султаном себя нарекал, и гастарбайтером, но окружающие неизменно звали его не иначе, как Ага.

Сегодня Ага решил рассказать небольшую историю своей далёкой армейской молодости. Иногда он задумывался на секунду, вспоминая события, имена, потом уверенно продолжал короткими фразами.

— Был в нашей части майор Неполов. Николай Ильич. Вот был мужик хороший да простой! Ещё из фронтовиков. То поколение. Ага. Все понимал и меня уму разуму учить пытался. Я тогда командиром взвода в стройбате служил в звании старшего сержанта. Солдат, а на офицерской должности. Тогда по три года в армии служили, а я — кандидатом в члены партии в часть прибыл. Немного позже меня членом комитета комсомола избрали. Должность у меня офицерская, а жил я в части. Дежурным вместе с офицерами по графику ходил, подменял даже некоторых. Они мне доверяли почему-то. Ага. Коптерочка у меня своя была. Мы там могли вдвоём-втроем водочки попить, винца.

Так вот, Неполов приходил ко мне и говорил, когда мы за бутылочкой вместе сидели: «Не называй меня „товарищ майор“, да и Николаем Ильичом не надо. Зови по-простому: Ильич!..»

— Я двадцать четыре рубля получал жалованье. А это немало по тем временам, когда живёшь на полном довольствии. Так вот история моя, как раз про деньги. Позвонили как-то из финчасти забрать месячное довольствие личного состава. Отправились мы втроем: я, Гиви — мой хороший товарищ, который водителем на ЗиЛ-130 в то время работал, и лейтенант Жирков. Все ребята хорошие, ага, весёлые. С Гиви Мурандошвили с учебки мы вместе. Я его, пока взводным служил, до сержанта подтянул. А Жирков — холостяк, не раз ко мне в коптерочку забегал, водочки выпить. Хороший парень, азартный. Получили мы деньги, я — свои 24 рублика, Жирков — на всю часть портфель денег. Поехали обратно. Едем в кабине довольные, счастливые, что дело сделали. Вечер наступает. Ага. Тут мои попутчики предлагают выпить и бутылочка водочки у них уже есть. Верно, Жирков купить успел. Я отказываюсь и им запрещаю. Как приедем, говорю, лучше у меня в коптерочке засядем. Спокойно и тихо. Едем дальше, а ребята перемигиваются. Где-то, через десять минут машина останавливается. Смотрим, а она закипела. Жирков деньги на всех получал. Ему отлучаться нельзя. Гиви вокруг машины суетится. Я сам пошёл с ведром за водичкой. Приношу, а они уже тепленькие, бутылочку допили. Что делать? Уже нечего! Едем дальше. Смеркается, проезжаем мы деревню. А там огромная отара с пастбища возвращается. Совсем неожиданно какая-то овца на дорогу соскочила, а за ней остальные животные рванулись. Гиви быстро тормозит, а поздно — под колёсами ЗиЛка уже овцы мечутся. Выходим мы из машины. Глядь, а четыре овечки уже улетели в мир иной. Мы их к тому подтолкнули.

Ага потер руки, вздохнул как-то грустно, о чем-то своём задумался и продолжил.

— Местный народец нас окружил, кое у кого колья в руках. Наступают на нас нехорошо. Грозные ребята деревенские. Благо девушки там были, вступились за нас. Не трогайте, говорят, солдатиков. А я и Жирков в обычных плащ-накидках, погон наших под ними не видно. У Гиви погоны тогда ещё рядового были. Что делать? Меня Ильич как учил: чужое увидишь — не бери; перешагни и иди, богаче не будешь… Говорю парням своим, что надо расплачиваться. Грузин мой на лейтенанта насел, понимая, что сам виноват. За рулём же был, гаденыш пьяный, когда овец давил. Просит он у Жиркова денег рассчитаться с деревенскими. Обещает, что родителям телеграмму даст, и они через день переводом долг пришлют. Мамой, говорит, клянусь! Лейтенант тоже не трезвый, деньги из портфеля вытащил. Хотя делать это категорически нельзя. Пересчитал, много говорит за дохлых овец просят, может скинуть цену-то… Девушки на своих парней поднасели, убедили вполовину запрошенную сумму скостить. В общем, расплатились мы, и дальше поехали. По дороге ребята протрезвели, конечно. Решили никому ничего не рассказывать, замять это дело по-хорошему. Гиви не подвёл, через пару дней денежный перевод получил и рассчитался полностью. А я только и успевал от Ильича отмахиваться — без происшествий мы добрались до части, и все тут. Ага.

Бандана

В это утро Гоша напевал строчку Сергея Есенина: «Все прошло, как с белых яблонь дым». За чаем и в коридоре, одеваясь, он бубнил слова известного романса.

Гоша часто просыпался со словами песни в голове, или строками стихотворения, которые непонятно, как попали в голову с подъемом. Каждый человек в своей жизни испытывает это необъяснимое состояние, с которым напевает себе под нос куплет или твердит одинокую строфу. Понятно, когда их подарили за завтраком в эфире радиопрограммы или утренней передачи по телевидению. А когда подсознание выдало непредсказуемое? Объяснить себе это Гоша не мог и пошел на работу — рисовать.

Холодный ветер немилосердно лез под кожаную куртку и вольно гулял по синей коже, которую тут же мгновенно покрывали мелкие пупырышки от нежеланной по времени года температуры.

Зябко. Ранний осенний морозец жжет пальцы, глаза попеременно слезятся, но карандаш уверенно скользит по бумаге. Гоша рисовал шарж клиенту; вернее, веселенький портрет, как он называл то, что у него получалось на бумаге.

И не портрет, и не шарж. Так, полупортрет-полушарж. А люди покупают!

Случайный подвыпивший приезжий решил сегодня запечатлеть себя на фоне местных фонарей, и Гоша согласился, не раздумывая. В такую погоду радуешься любому клиенту. Вполне возможно, этот сербский парень будет единственным за день. Разговоры о том, о сём, несколько последних анекдотов скоротали те двадцать минут, пока работал художник.

Характерный образ югослава лет тридцати с горбатым носом и тонкими упрямыми губами, слегка волнистыми волосами и мелкой щетиной на щеках оттеняли замечательные карие глаза, в которых лучился свет молодости, желание подвигов, стремление к красивой, долгой, богатой жизни. Любому художнику интересно работать с глазами — не только зеркалом души, но и портретом судьбы. В них все: прошлое, настоящее, будущее, — важно уметь это заметить и изобразить…

— Вот, смотри, дорогой! — Гоша повернул рисунок парню. Тот взял лист в руки, посмотрел внимательно, и сунул пару купюр в руку художника.

— Совсем не похож! Да… — неуверенно ответил гость города, но рисунок забрал. Дал, правда, денег мало. Но синяя гусиная кожа вмиг превратилась в нежно-розовую, когда Гоша получил гонорар за свою работу.

Что такое двести рублей в наше время? Копейки! В лучшем случае можно купить бутылку водки, а это не много не мало, как 1000 килокалорий. Жить можно, но сложно. Скорее, выживать в этот ноябрьский вечер, и вспоминать былые времена.

«Странное дело, — подумал Гоша, — рисуешь человека абсолютно похожим, а он не доволен. Отдаешь ему портрет приукрашенный, надуманный, порой с иной внешностью, где схожестью почти не пахнет, и тот рисунок берет „на ура“».

С каждым годом ему становилось сложнее нести участь свободного художника. Немного осталось на улице друзей из старой гвардии. Те, кто сегодня рисует рядом, совсем не те; они и держатся особняком.

Одиночки.

Нет былых веселых заводил, пропали мастера кисти и карандаша, не собираются компании после работы. Пролетели замечательные мгновения, когда за трояк или пятерку Гоша рисовал черно-белый или цветной рисунок. И этих денег хватало с лихвой на жизнь…

Он взял под мышку планшет, поправил на груди рекламную картинку и медленно побрел по улице, заглядывая в лица редких прохожих:

— Нарисуемся? — спрашивал он у встречных, но в ответ слышал «спасибо» в лучшем случае или направление в эротическую прогулку.

Гоша остановился у «Чебуречной», заглянул в пустое заведение. Никого…

Есть хотелось. Желудок давно подвывал мелодию желаемого с утра мясного бифштекса, разбавляя сознание утренним романсом на стихи Есенина. Но финансовая составляющая жизни художника рисовала ужин гораздо прозаичнее. Чебурек, соленый огурец и водка — традиционный ужин этой осени.

После третьей рюмки воспоминания унесли Гошу в конец прошлого века. В те золотые годы его гонорара хватало на беззаботную жизнь с портвейном и закуской даже при одном клиенте в день. Не говоря уже о хорошем заработке тогда, когда модели одна за другой меняли друг друга, за спиной звучали аплодисменты зрителей отличному портрету или шаржу, и вечером он падал от усталости.

Гоша считал абсолютно нормальным для себя ужин в ресторане на соседней улице, где его хорошо знали; там же можно было потанцевать с милой сердцу девушкой, или сыграть в бильярд с Архитектором. Тот был орел — еще старой закалки. На белом поле рублевой купюры шариковой ручкой рисовал на спор портрет клиента, и благодаря этому мастерству и знаменитой фамилии (он разборчиво расписывался на банкноте «Левитан») всегда был при деньгах. Подойдет внезапно к прохожему, представится, и предложит нарисовать на пятерке за три минуты шарж на него. И правда, сотворит чудо в миг, и берет за работу червонец! Или трояк с рисунком-шаржем на пятерку так обменивал. Был мастер мгновенного классического шаржа в одну линию.

Жаль, спился старик. Хотя и крепким был, не в пример нынешним…

В девяностые годы инфляция показала себя в полной красе. Тогда рисунок стоил миллион рублей! Звучит-то как! Фантастически! Вспомнить трудно, как пересиливали художники себя и называли клиентам такие несусветные цифры.

— Не слабо рисовать, как итальянцы?! — говорил тогда Маэстро, отработав одно лето за границей, на Кипре и в Сицилии. Как он рассказывал, жизнь пронесла художника-портретиста по Горьковским местам, где он рисовал отдыхающих капиталистов обычным пролетарским карандашом. Классическая техника портрета приносила ему высокий доход. Домой Маэстро вернулся в хорошем костюме, со счетом в валюте и с упитанной физиономией. В Италии тех лет лиры бешеными цифрами ходили по рукам так же, как сегодня в нашей стране доллары или евро. Несколько ребят ринулись на следующее лето за рубеж и многие вернулись домой вполне успешными. Заработок в валюте виделся им перспективнее, чем в рублях, которые таяли в руках быстрее, чем апрельский снег.

Гоша с визой и паспортом тянул долго, а потом и вовсе не поехал. Не все ладилось в его жизни, трудно было в стране. Тогда-то он впервые задумался о том, что выжить на городской панели не всем просто. И будущее впереди показалось не таким радужным, как казалось поначалу.

Молодым выпускником Репинки он вышел рисовать на улицу и осел в свободной, богемной среде на долгие годы. Легкие деньги любят все, и Гоша не стал исключением. Легкие — для него, но не для тех, кто не умеет рисовать. Молодой художник визжал от восторга, когда в первый же летний рабочий месяц заработал больше отца-преподавателя института и матери — терапевта в районной поликлинике.

Тогда и решил: буду уличным художником! С дипломом театрального оформителя найти высоко оплачиваемую работу показалось ему невозможным, а заработки на улице мгновенно превратились новый итальянский этюдник, отличные кохинуровские карандаши, наборы пастели, мастихины и многую другую мелочевку, о которой он давно мечтал.

Небольшого роста, чуть сутулый от природы, с мясистой мочкой носа, как у актера Ефремова, Гоша выделялся на общем фоне художников еще и большими залысинами на высоком лбу. Он прикрывал их сначала шляпой, потом кепкой, и, в конце концов, бандана серого цвета крепко обвила уже лысую голову и он с ней не расставался. Так и кличка к нему прилипла «Бандана», на которую Гоша легко и быстро стал отзываться.

Сегодня Гоше-Бандане откровенно не везло. Он грустно оценивал день за днем, анализируя и прошлые недели. С обеда никто не реагировал на его рекламу, кроме этого подвыпившего парня из Сербии. Ни один клиент не захотел рисоваться, никто из прохожих даже не спросил цену его работы.

Гоша жевал чебурек и смотрел в окно. Он не первый день ходил в это бюджетное кафе и сегодня уселся за любимым столиком, выпил и смотрел, как по пластиковому окну ползла муха. Обычная черная муха, каких в теплые времена полным-полно вокруг. Гоша перестал жевать чебурек, и муха тут же остановилась, потерла лапки, как будто греясь от мороза за стеклом. Посмотрела по сторонам, сделала несколько шагов вперед, рисуя по запотевшему стеклу насекомые пейзажи своими лапками-маркерами, и вдруг резко притормозила. Гоше показалась, что огромные глаза мухи уставились на него, и внимательно изучают собрата по художественному мастерству.

Облака над мухой плыли с удивительной скоростью, и каждое из них отражало свое видение жизни на земле: чуть светлые сверху и немного приглушенные ретушью снизу, они напоминали зверей или рыб, птиц или людей в объятиях. Прямо перед глазами над крышей соседнего дома плыли облака-солдаты, которые шеренгами наступали по всему фронту. Спрашивается, зачем они воюют? С кем? Рядом мирно шествовали цветы и деревья, пробивалось сквозь облака заходящее солнце. И Гоша не находил ответов на свои вопросы.

Похоже, что ситуация менялась так, как и предполагали старшие его друзья…

Вспомнилось, как однажды они с Гариком, Маркером и Маэстро пили после работы пиво и разбавляли его водкой. Мух тогда было вокруг, что звезд в ночном южном небе. День прошел хорошо, все подзаработали, а Маркер вдобавок проставлялся. В последние три года он вечно находил повод угостить друзей, и поводы у него были красивые: новое звание, защита диссертации, окончание школы дочери. Часто Гоша спрашивал себя: «Что этот мужик с профессорским званием делает на улице?» И сам себе отвечал: «Затягивает наша жизнь…»

— Парни, надо искать себе что-то новое, — сказал тогда Гарик, терзая огромного леща, подаренного земляками-ростовчанами. Эту закуску каждый год ждали все его друзья весною, в рыбный сезон. — Мэрия или департамент, менты или кто еще выживут нас с улицы. Точняк!

— Не дрейфь, — сказал тогда Маркер, разливая водку в пластиковые стаканы. — Мы будем пастись по корпоративам. А они вечны! Мы говорим «праздники», подразумеваем «корпоративы». Мы говорим «корпоративы», подразумеваем «праздники»! По соточке?

Все тогда поддержали его, посмеялись.

Маркер на работу ходил рисовать день через день, и где-то еще находил корпоративы с хорошей оплатой. Это он пять лет назад водил Бандану устраиваться на компьютерную фирму иллюстратором, но ежедневную работу от обеда до упора Гоша протянул с неделю и бросил: что может быть лучше свободы и независимости от начальников?!

С годами корпоративная жизнь влилась в один сплошной черный и мелкий арык, как обозвал ее Маэстро. Праздников становилось меньше, художников приглашали реже и реже. Борода — новый парень из художественной братии, родом из Средней Азии — первым создал собственный сайт и принялся продавать друзей-художников на любые корпоративы за смешные деньги. Сам он рисовал слабенько, а пиарить научился быстро. Большую часть денег забирал себе, а меньшую отдавал тем, кто непосредственно трудился с карандашом на свадьбах, праздниках, юбилеях.

— А что делать? — не раз говорил на улице Гоша. — Какие-никакие, а деньги он дает… Жить можно… Правда, сложно. Но кто говорил, что будет вечно легко?!

Муха за окном посмотрела внимательно на Гошу, мотнула своей несуразной головой, как бы осуждая художника, и закружилась в стороне. В верхней части окна. Гоша — последний из той компании с лещом и пивом, кто ходит на улицу рисовать. Может и эта муха — единственная, кто выжил с прошлогодней весны? И она его запомнила?

Маэстро осел в Европе, Маркер ушел в науку, Архитектор спился, Гарик погиб в автокатастрофе.

Гоша рассматривал следы на оконном стекле, пил водку и думал: «Вот пройдет зима, помоют стекла и не остается от мухи ничего в этом мире. И у меня не осталось ни работы, ни семьи, и забудут меня быстрее, чем я — эту муху».

Он впервые почувствовал страшную усталость. Усталость от работы художника, от уличной жизни, от прожитых лет, где ничего не нажито, нет жены и детей, нет выставок и признания. Почему-то впервые он почувствовал стремительное движение времени. Неуклонное движение в никуда, к концу, в бездну…

Шесть лет назад умер внезапно отец, в начале этого года — мать. Квартира в городе своя теперь есть, а семьи нет. Спешить не к кому…

Когда-то была жена и любовница. Теперь никого.

Гоша вспомнил, как Тома — его бывшая жена — рассказала ему анекдот про мужа, которому рогатая жена слала телеграммы: «Спи дома!» А тот не мог найти ложки и вилки в своей квартире, чтобы пообедать. Когда жена из анекдота вернулась, то показала под одеялом в супружеской спальне аккуратно сложенную посуду, чем и уличила мужа из анекдота в неверности.

У Гоши ситуация оказалась еще курьёзнее. В день отъезда жены к родителям он вернулся с работы домой, усталый, как собака. Пытался полчаса открыть собственную дверь, пока не понял, что Тома закрыла квартиру на нижний замок. Этот английский механизм они редко использовали; чаще в сезон отпусков, когда уезжали надолго. Гоша ключ от английского замка с собой не взял, забыл. Свою же дверь ломать в час ночи глупо. И отправился он к давней подруге, которая пустила, накормила, успокоила и тихо-тихо увела из семьи. Правда, не на долго.

Через пару лет не было рядом ни жены, ни любовницы…

Телефонный звонок вернул его из воспоминаний и размышлений в сегодняшний день, в «Чебуречную» к рюмке, купленной на последние деньги. Звонил Виталий Сергеич — заместитель директора военного института. Когда-то его дочери Гоша рисовал портрет перед выпускными экзаменами из школы. Сегодня полковнику понадобилось дюжина-другая портретов маслом русских полководцев. Цены городские художники в мастерских заламывали такие, что армейский бюджет не выдерживал. Тут Сергеич и вспомнил о Гоше, предложил ему устроиться на временную работу, где платить будут только за портреты маршалов и генералов. Ходи на работу, не ходи — не важно. Главное — написать портреты! Хорошие предложения всегда появляются вовремя, и Гоша вмиг согласился.

Он допил свою рюмку одним махом и скорым шагом направился домой: готовить краски, искать мастихины и точить карандаши. Жизнь приобрела радужный оттенок, и художник не шел — летел к своему будущему. Водка подыгрывала настроению, заставляя порой спотыкаться и слегка покачиваться. На ступеньках в подземном переходе за несколько десятков метров до желанного метро Гоша не удержал равновесие, поскользнулся и упал, чуть не стукнувшись затылком о гранит.

Лет десять назад в этом месте сидел бомж — Васёк. Прохожим он виделся древним безногим стариком, вызывая сочувствие судьбе бездомного, кинувшей мужика собирать подаяние на улице. Васек часами сидел с закрытыми глазами на своей ступеньке и мерно покачивался, можно было подумать со стороны — медитировал. А на самом деле он мерно спал. Гошин этюдник стоял в трех метрах от нищего. В свободное время художник часто наблюдал за колоритным персонажем в шляпе, из-под которой торчали длинные нечесаные светло-каштановые космы. Гоша и несколько других обитателей этого подземного перехода точно знали, что Васёк отлично ходит. Как только к концу дня мелочь в бумажной коробке из под обуви набиралась до определенного уровня, Васёк оглядывался по сторонам. Потом резво вставал, оправляя драный, бордовый пиджак не по росту, скрывающий короткие ноги, и шустро летел в ближайшую подворотню. Там такие же бедолаги складывалась, отправляли самого прилично одетого в ларек за выпивкой и предавались банальному пьянству.

Место на ступеньках Васька считалось нехорошим. «Гадким» называл его Гоша. Все потому, что одна ступенька, где сидел бомж, была на сантиметр выше остальных и спотыкались там многие… Столько лет по ним ходил художник, а тут забыл! Он мгновенно протрезвел при падении, быстро поднялся и отряхнул рукава кожаной куртки, поправил съехавшую на левое ухо бандану, вздохнул глубоко и медленно, спокойно пошел домой. Впереди маячила новая жизнь с портретами полководцев.

А старая прошла, «как с белых яблонь дым»…

Барсетка

На южном побережье моря время сиесты лучше всего проводить в тени, за бокалом хорошего вина, под тихо урчащим кондиционером, который гоняет холодный воздух по нагретой за день комнате.

Две дамы, зрелых, как сладкие персики лет, как и большинство жителей приморского городка, коротали время до вечернего пляжа в разговорах ни о чем, с болгарской брынзой и холодным арбузом, с бокалами «Pinot noir» 20013 года, поддерживая милую домашнюю атмосферу.

Одна из женщин, с длинными и черными, чуть вьющимися, тонкими волосами и острым взглядом оливковых глаз внимательно слушала собеседницу. Рассказ второй — невысокой хрупкой шатенки в круглых очках и лёгкой бежевой тунике, периодически прерывался хохотом и ударами молотка за окном: детвора вскрывала миндаль во дворе и смеялась у бассейна.

— Первый раз я летела сюда одна. Чартерный рейс, жара, очереди на таможенном контроле, всё, как обычно, в нашем аэропорту. Неожиданно на глаза мне попадается крупный, чтоб не сказать толстый такой мужчина, бритый, как браток из сериалов, с одной лишь барсеткой в руках. Точнее, не он мне попадается, а не заметить такого, чуть выпившего в обед, колоритного великана с хитрыми глазками-бусинками, казалось, просто невозможно. Наши взгляды случайно пересеклись, и я в тот момент подумала: «Не дай бог, оказаться с ним рядом в одном самолёте. Раздавит!»

В салоне я заняла своё место у окна и огляделась. Детей было мало, соседи впереди и сзади казались спокойными. Всё предвещало хороший, мирный полет. Вдруг по проходу меж кресел движется этот великан, бугай, верзила, не знаю, как правильно его назвать, подходит прямо ко мне и говорит с хитрым прищуром: «Признайтесь, а вы не хотели, чтобы я сел именно здесь?»

Сказал и сел, заполнив собой полсамолета! Огромный, он еле поместился в двух креслах, прижал меня к окну, тут же пригласил к себе стюардессу и заказал коньяк. Весь полет этот пассажир добавлял и добавлял виски, коньяк, не помню, что ещё, но милая девушка в форме ни в чём ему не отказывала! Наверное, боялась. Рост и вес этого кинг-конга мог смутить любого, не то, что хрупкую стюардессу.

А мужчина пил и пил, проваливался в сон, заказывал ещё спиртное и пил. В перерывах успел рассказать, что вчера отправил жену и бухгалтера в столицу, сегодня летит туда сам. Владеет крупной строительной фирмой и его ждёт впереди отличный проект. Узнал, что я работаю психологом и напросился на консультацию. Мы умудрились познакомиться, пока он читал мне стихи, поругаться, когда он вылил нечаянно виски на моё платье. Представляешь, он пьяно и рьяно принялся извиняться, открыл свою пухлую барсетку и предложил мне деньги! Там, в его сумке, евро ногами упакованные, лежали тысячами, наверное. Суёт мне крупные купюры в пачках и говорит:

— Бери. Сколько хочешь, бери!

— А ты? Сколько взяла? — у собеседницы загорелись глаза, она даже взяла за руку подругу. Но та спокойно ответила.

— Ничего я не взяла. Как? У пьяного человека брать деньги? Протрезвеет, заявит, что обокрала и…

— Тебе же деньги нужны! У самой проект требует больших инвестиций.

— Так все вокруг думают. Там, в салоне девицы головы повернули в нашу сторону и принялись этого богатея к себе звать. А он хитро так им улыбается, машет пальчиком, и сидит со мной рядом. Не уходит…

В какой-то момент упал у него мобильник на пол. Представляешь, с его животом и под креслами в самолёте искать Айфон последней модели? Я и то с трудом достала этот телефон, и в барсетку ему упаковала. Не по карманам же к нему сонному лезть? А барсетка — вот она, лежит на моих коленях.

Так и летели до столицы.

Вышли из самолёта, отдала я ему барсетку, сама отошла в сторону. Народ кучкуется у выдачи багажа, я — счастливая, что никто меня в окно самолета не вдавливает, жду свой любимый итальянский чемодан цвета морской волны, и наблюдаю за людьми в силу своей профессии. Вижу, суматоха какая-то началась в зале, персонал снуёт повсюду. А мой толстый сосед руководит этой суетой. Меня увидел, кричит на весь зал:

— Верни мой мобильник!

Это меня поразило больше всего! Не на деньги я, а на телефон, по его мнению, позарилась. Подхожу я к этому верзиле, вырываю из его рук барсетку, открываю и показываю «утерянный» телефон поверх денег. Мужчина в шоке. Лезет целовать руки, извиняется, и вновь предлагает свои евро.

— В этот раз ты, конечно, взяла?

— Нет.

— Не темни очками, подруга!

— Сейчас жалею. Надо было взять, чтобы наказать этого кретина, который испортил мне первый перелёт в новую страну. Ну, да ничего. Случай запомнился. Все, что не делается, как говорят, к лучшему. Дом я купила, центр свой открыла…

Собеседница недоверчиво покачала головой:

— Было время, когда удивляла наглость, теперь поражает хорошее воспитание…

Беда

Сергей Дмитриевич Поруганов сидел в широком кресле, обитом белым дерматином, и спорил со своим бывшим сокурсником по военной академии Сашей Меклером.

— Ты абсолютно не прав! Мы должны… — степенно напирал Поруганов. — Нет! Мы обязаны гордиться нашей страной, где замечательные достижения последних лет сделали из отсталого государства супердержаву, с которой считаются все страны!

Прошло четверть века с той поры, как они сидели за одной партой в аудиториях и списывали конспекты друг у друга, играли в футбол после занятий, покупали пиво трехлитровыми банками и чувствовали себя молодыми и счастливыми.

— Ты не прав, дружище… — Саша говорил спокойно и тихо. За эти годы он пополнел, приобрел не только солидный вид, но и одышку, которая мешала говорить так же бойко и скоро, как четверть века назад. — В этой стране случилось нечто необъяснимое, что ты не видишь из окна своего «ролс ройса». Мы оказались совершено в иной стране! С иными людьми…

— Да, ничего не изменилось! Люди, предприятия, наука напрягались все эти годы и смотрятся сегодня лучше, чем никогда прежде…

Поруганов занимал ответственный пост в серьезной коммерческой структуре, где дорожили его мнением, прислушивались к тому, как оценивает он окружающих и редко перечили. Высокий, седовласый с глубоко поставленными зоркими глазами, он смотрел на человека так, как будто уже прочитал резюме собеседника, и все знает наперед. Понимающе кивал головой на тонкой шее всякий раз, как оппонент начинал говорить, но тут же вступал в спор, горячо и категорично отстаивая свою позицию. В безупречно выглаженной рубашке без галстука, швейцарских часах и элегантных запонках в тон им, Сергей Дмитриевич с широкой улыбкой ровных, один к одному зубов, как жемчужины в ожерелье, больше походил на иностранца, чем на местного бизнесмена. Отстаивая собственную позицию, он очень удивился мнению Саши, которого знал три десятка лет, иногда обращался за услугой (Меклер был известным редактором на телевидении, и не раз помогал с рекламой) и был уверен в поддержке товарища по учебе, как верят дети друг другу из одного подъезда.

— Ты в этот раз не прав. Или мы незаметно разошлись по разные стороны баррикад, — Саша театрально развел руки в разные стороны. — Реже встречаешься — меньше знаешь человека. Неужели ты не видишь, какими грубыми стали люди вокруг. Каким стало большинство: хамоватым, эгоистичным, наглым, жадным до денег. Сколько порядочных, интересных, умных людей покинули страну. Последние мозги утекают в Америку, Германию…

— Ты о чем?

— В смысле?

— О каких мозгах речь, если мы с тобой здесь? — Поруганов удивленно смотрел на товарища, искренне не понимая, о чем говорит Меклер.

Сашу никто не называл по отчеству, так как произнести Сигизмундович было сложнее, чем спеть православный псалом или прочитать китайский иероглиф. С другой стороны, укоренившаяся в кругах телевизионщиков привычка называть всех по именам, не взирая на возраст, доставляла большое удобство Саше, который недолюбливал свое отчество также, как и фамилию. В детстве его частенько звали во дворе одногодки Эклером. Многие ровесники кричали ему в след «Меклер-эклер», сознательно делая ударение на втором слоге. Саше это очень не нравилось, он обижался, пытался разобраться с обидчиками, кричал на них громче всех, и вызывал на кулачную дуэль за гаражи. На помощь спешила добрая бабушка, которая называла мальчика «Зайчиком», чем сильнее вгоняла его в краску и заставляла плакать по ночам. Дома «зайчиком» можно назвать, а на улице? Там парни и девчонки мигом придумают новое прозвище, от которого не отбиться…

— Сергей. Ты живешь в своем кабинете, машине и путешествиях. Изредка бываешь на встречах с подобными бизнесменами и давно не ездил в метро или трамвае. Там другие люди — россияне.

— Перестань! Люди у нас везде одинаковые. Они сотворили Великую победу. Они запустили в космос первого человека. Это люди-герои! И страна наша героическая… — Сергей Дмитриевич встал, прошел из угла в угол, шагами-циркулями, равномерно отсчитывая метры и чуть косолапя. Оттого он напоминал деревянный аршин, которым в старину мерили земельные участки. Он стал говорить долго, убежденно, как будто перед ним сидела огромная аудитория. Но слова его казались газетными лозунгами из прошлого века. Так вещали на советских радиостанциях и в новостных телепрограммах.

Саша смотрел на товарища и не слышал его аргументы. Прошлый век он сам хорошо знал, а новое время его огорчало. Только не личные детские обиды сегодня таились в нем, а нарастающая взрослая ненависть к окружающим людям. Не к знакомым, не к друзьям-ровесникам, а к случайным встречным, попутчикам, тем незнакомым, кого он про себя называл ядовитый планктон. Саша вспоминал вчерашнюю встречу с «обычными», как их называл Сергей Дмитриевич, людьми. Этот диалог он случайно услышал, не ведая того, кто его участники: мужчины или женщины, юные или средних лет. По голосу понять было совершенно невозможно, а содержание его поразило.

— Ты, че?

— А ты че?

— Ты, типа, кто? На кого прешь?

— Замолкни, тварь!

— Короче, щас звоню по мобиле и тебе пипец!

— Чмо, ты знаешь на кого наезжаешь?!

— Хавло закрой… Иначе пожалеешь.

Он увидел двух спорящих девушек-старшеклассниц с рюкзаками на плечах и потерял дар речи. Ситуацию накалило сообщение на фейсбуке, где рассказывалось об избиении 15-лет девушки её сверстницами. Жутко было читать о том, как они её раздели догола, засняли избиение на видео и выложили в сеть.

«До какого состояния нужно опуститься, — чтобы потерять все человеческое, не став еще человеком, — думал Саша и вспоминал своих дочерей-погодок от второго брака. — Как мои девочки избежали этого. Или я чего-то в их жизни не знаю…»

Меклер прекрасно понимал, что в его окружении всегда были разные люди. Та добрая интеллигенция, которая выражалась правильным русским красивым языком и грамотными предложениями. И полная ей противоположность, со стилистически сниженной лексикой, грубым обхождением, грязными словами, поведением быдла. Он допускал, что такие люди есть в любой стране. Европейской или азиатской, может быть и в далекой Америке. Но ситуацию, в которой это нарастающее большинство так говорит и этими словами думает, он принять не мог. Сегодня утром ему нахамили в метро, в обед обозвали в подземном переходе и наступили на ногу. Причем, это сделала женщина. То возвышенное создание, на которое следует молиться, боготворить, носить на руках. А тут, все наоборот.

— Я решил уехать из страны. По твоей логике на 50 процентов сократится количество нормальных мозгов здесь. А где-то прибудет.

— Саша, перестань хохмить. Нигде ничего не прибудет и не убудет, потому что мы с тобой русские. Это вечная масса людей, на которых держится мир последние сто лет.

— Не сто, а семьдесят. И не факт, что держится. — Саша почесал за ухом, подумал немного и добавил. — Скорее не дает развалиться после Великой Победы. А все готовы растерзать то, что еще имеет цену.

— Вот видишь, ты сам говоришь о том, что наши люди стоят на страже мира! — Сергей Дмитриевич перестал мерить комнату своими аршинными шагами и сел напротив.

— Не так. Совсем не так. Наш народ, толпа, планктон, как назвал недавно мой оператор массовку, — это пушечное мясо. Огромные территории и миллионное население позволяло нашим царям и генеральным секретарям слать их на убой в полной убежденности, что на смену одним героям. придут новые. А это не правильно. Жестоко…

— Это исторический выбор. И он оправдал себя.

Последнюю фразу произнесла Людмила Поруганова. Жена Сергея Дмитриевича вошла в комнату с небольшим металлическим подносом, расписанным под гжель. Голубенькие чашечки с ароматным чаем, блюдце с тарталетками и вазочка с вареньем умиляли своей изысканностью, как и сама хозяйка. В юности она работала в районном комитете комсомола, вышла замуж за Сергея и занималась долго детьми. Смогла освоить в эти годы английский и со своим финансовым образованием в девяностые годы вовремя включилась в зарождающийся в стране бизнес иностранцев. Через пару лет попала в совет директоров, подтянула мужа к себе и сегодня они вместе с инвесторами из Англии занимались этим делом самостоятельно и уверенно.

— Саша, в последнее время ты изменился. Часто молчишь, меньше смеешься. Почему? Чем тебе стали мешать россияне? — она всегда говорила с учительской ноткой в голосе. Как и муж, считала свою семью идеальной ячейкой общества. Но быстро забыла устав ВЛКСМ и КПСС, первой в семье зачастила в церковь, приучила к этим походам Сергея, подтянула детей, а внукам ничего уже не оставалось, как ходить к обедне, радоваться Пасхе, соблюдать пост и прочее.

Сашу удивляла такая резкая перемена у людей, прежде занимавших партийные должности с членским билетом в кармане. И не только у товарища по учебе, а и у многих других сверстников. Особенно его смешила ситуация с политработниками, где большинство из известных ему офицеров вмиг стали креститься с таким же усердием, как прежде отдавали воинскую честь.

— Мне они не мешают. Они — одни, я — другой. И мне здесь дискомфортно. — Саша почувствовал, что спорить в чужой семье, убежденной в личной правоте бесполезно. Ответы на свои вопросы он не найдет, а беспокойство, критику, обиду вызовет. Стоит ли обычный спор того, что бы портить отношения с людьми, которые долгие годы были тебе близки? — Если я не понимаю и не принимаю большинство, зачем с ним бодаться? Я уеду туда, где мне будет комфортнее?

— На историческую родину? К Красному морю? — съязвил Сергей Дмитриевич, хотя прекрасно знал, что фамилия Меклера в семье беспризорника деда оказалась случайной.

— На Бали или в Таиланд… — добавила Поруганова. — Будешь греть пузо и жить в свое удовольствие.

— Возможно. Но я остановился на Болгарии…

— Фииить! — Присвистнул Сергей Дмитриевич и чуть не поперхнулся чаем. — Болгария — не заграница, как курица не птица.

— Серега, я хочу уехать не для того, чтобы делиться впечатлениями об экзотических странах и фешенебельных отелях. Это вы с Любой возвращайтесь домой из-за границы и презентуете сотни фотографий, с диковинным комментом «Все замечательно!» — Саша старался говорить спокойно и тихо, но внутри медленно закипал, как самовар. Он так порой и рассказывал знакомым про их отношения: «Серега — чайник, я — самовар», — вкладывая в слова внешний вид (высокий узкий чайник и толстый пузатый самовар), а не содержание. На «чайник» Поруганов обижался, как ребенок, которого обозвали дети в песочнице и забрали савочек. Он считал себя умным, ответственным и верил в свою незаурядность. — В Болгарии появилась новая категория «обеспеченный пенсионер». С моими доходами и накоплениями мне должно быть уютно у моря жить и созерцать окружающую панораму.

— Гусей, свиней, овец, овес, кукурузу, перец! Это же сельскохозяйственная страна! — теперь развела руками Людмила.

— А в индустриальные дебри я не собираюсь ехать на пенсию. Пусть там доживают свои дни инженеры и механики.

— А как же дети, внуки? — наседала удивленная Поруганова. — Ты их бросаешь?

— Типа того, — улыбнулся Саша. — У них у всех есть жилье, образование, собственная жизнь. Захотят — приедут погостить: не выгоню.

— Ты же не можешь без работы!? Начнешь писать мемуары? — Людмила смотрела на Сашу и немного щурила взгляд.

Когда-то, несколько лет назад они вместе попали в длительную командировку, где каждый мог почувствовать и совершить нечто, что могло бы сблизить навек. Сидели за бутылкой водки, хорошо разогрелись, но Саша смог удержаться. Он не хотел подвести друга, хотя и сдерживал себя настолько сильно, насколько хватило воли. Людмила ждала от него большего. И сдержанность Саши её удивила. Невозможность отказать ей, красивой и статной женщине было лозунгом прошлой жизни. И вдруг товарищ мужа, друг семьи в один миг её отверг, как женщину, способную на все в ту минуту, когда они остались тет-а-тет.

Позже, спустя время, она смеялась от этих воспоминаний, но тогда сердце Людмилы рвалось на части. Нет ничего страшнее равнодушия мужчины для желающей женщины. Ей хотелось страсти, радостной связи с милым другом. А он… Он прикинулся пьяным и заснул.

— Новое поколение наших соотечественников не читают бумажные книги, — попытался рассуждать на тему работы Меклер. — Они смотрят телевизор. А это показатель того, что люди готовы смотреть на все, что угодно, лишь бы не друг на друга.

В эту минуту раздался телефонный звонок. Сергей Дмитриевич не спеша снял трубку. Он долго и внимательно слушал, менялся в лице, пытался что-то сказать, но тут же замолкал. Грядя на его поднимающиеся вверх черные брови, в прозрачные серые глаза, наполненные тревогой, Меклер быстро понял, что случилось что-то непоправимое. Таким он видел друга однажды, лет тридцать назад, когда в части, где служил в те годы Поруганов, застрелился прапорщик.

Сергей Дмитриевич положил трубку и посмотрел на жену:

— Люда, возьми себя в руки и постарайся сдержать эмоции. Случилось несчастье… Нашего Макса больше нет.

— Как нет? Что ты говоришь? Куда он делся? Кто звонил? Почему нет нашего внука? Я сегодня отправила его в институт и жду к ужину! — вопрос за вопросом сыпался на мужа, а Поруганов-cтарший — отец двоих детей и четырех внуков — стоял в середине комнаты, как вкопанный. С его ростом он напоминал большущий гвоздь, вбитый в паркетный пол.

Тут раздался еще один звонок. Он поднял трубку, резко ответил: «Я знаю!», — и принялся мерить своими огромными шагами комнату. Звонил мобильный, потом городской телефон, но Сергей Дмитриевич не отвечал на звонки. Он только нажимал кнопку отбоя или приподнимал и клал на место трубку.

— Серега, в чем дело! Скажи нам!!! Что с Максом? — восемнадцатилетний старший внук Сергея Дмитриевича был крестным сыном Меклера. Он учился на физико-математическом факультете серьезного ВУЗа и подавал большие надежды с детства. То олимпиаду выиграет, то изобретет что-то необычное. В семье его любили, верили в счастливую звезду и пророчили кресло в совете директоров компании Поругановых.

— Я не могу… Я не знаю, как это сказать … — Сергей Дмитриевич взял пульт и включил телевизор. — Беда. Смотрите. Об этом уже твердят все новостные ленты.

— Сегодня под окном одного из офисных зданий в центре города обнаружен труп внука Сергей Поруганова — Председателя совета директоров… — На голубом экране заканчивался дневной обзор. Когда ведущая новостей назвала имя Максима Поруганова, в камере мелькнуло тело, с неестественно подогнутыми ногами. Ведущая перечисляла титулы деда, а Саша сразу осознал всю невосполнимость потери. — По словам очевидцев, юношу убили просто за то, что он не захотел снять шляпу, фасон которой не понравился двум прохожим криминального вида…

В эту минуту Людмила принялась горько плакать, бурно всхлипывая, Сергей Дмитриевич начал её утешать. На глазах навернулись слезы, и никто не в силах был их сдерживать. Плакали все трое, понимая, что парня уже не вернешь…

Через три дня, после похорон крестника, Саша Меклер ехал в аэропорт. В кармане лежал билет до Софии и настроение бежать, умчаться быстрей из родной страны, несло его из страны.

— Мне будет там тепло и уютно, легко и свободно, — шептал он мантры последних лет, надеясь на пожилое спокойное счастье…

Белый танец

Последняя рюмка коньяка сделала свое дело. Появился кураж, захотелось танцевать. Я вошел в полутемный зал и встал в круг. Через минуту почувствовал скользкий дискомфорт. Оглянулся по сторонам и улыбнулся: рядом двигались в танце одни мужчины. Это не радовало и я сел в свободное кресло у стены. Мужчин в зале было много, а женщина одна — ведущая вечера.

Каково же было мое удивление, когда следующим номером объявили белый танец!

Пока потенциальные кавалеры смеялись над удачной шуткой диджея, через весь зал гордой, но неуверенной походкой ко мне подошел Лёва.

— Можно с тобой..?

— А почему бы и не нет?…» — Я приобнял его за плечи, и мы пошли вдвоем под недоуменные взгляды окружающих в буфет. — Но только по соточке! Не больше. Мне на сегодня уже хватит!

Бледная медуза

После вчерашнего шторма на песчаном пляже тихо журчал прибой, наигрывая ласковые мелодии далёкого детства. Белая чайка качалась на белом гребне волны и вертела клювом. На голубом бескрайнем небосводе затерялось всего одно белое облачко. Вокруг плыла июльская безмятежность и тишина лета.

Неожиданно раздались мужские голоса и смех. Под зонтиком от солнца заговорили мужчины. Они пили холодное пиво из переносного мини-холодильника и, наверняка, очередной глоток повысил громкость их голосов.

— Выхожу я сейчас из воды, а под ногой медуза проскочила. Прозрачная такая, с чуть голубоватым отливом и синей рюшечкой. Вспомнил я тут студенческое время и другую медузу. Девушку так звали на курсе. Причём называли её за глаза «Бледная медуза». Она была невзрачная, тихая такая, незаметная. Косметикой не пользовалась, и не отличалась бы от остальных, если бы не старательность, подготовленность практически к каждому заданию. Этакая пятерочница. Психологи называют такое поведение комплексом отличницы, кажется. Может, и так. Не знаю. Но она мне была очень симпатична. Давно хотел познакомиться ближе, а робел. Не находил возможности остаться с ней наедине, поговорить, пригласить куда-нибудь. Когда приближался, она очки на лоб поднимет, смотрит в упор и я отступаю. Типа, мимо проходил…

Значится, так. Как-то раз пошли мы с парнями на мальчишник перед свадьбой одного из наших сокурсников. Поддали хорошо в кабачке каком-то. К полуночи двинули в ночной клуб или на дискотеку, не помню, как это тогда называлось. В общем, зарядились мы изрядно, и захотелось реальных подвигов, как ты говоришь, на половом фронте. Кто-то из ребят позвонил в публичный дом. Ну, не совсем в публичный. На квартиру с девочками лёгкого поведения. Было такое время, когда телефоны с массажными салонами и досугом с девочками публиковались во всех газетах. Позвонил он, договорился, и повезли мы нашего товарища туда. Якобы лишать невинности перед свадьбой. Едем на такси, ржем, водку из горла попиваем. Заряжаемся сами. Каждый понимает, что и ему придётся с какой-нибудь шмарой перепихнуться..

Значится, приехали. Вывались из такси, позвонили по домофону, нам открыли двери и мы — в рассаднике желаемого разврата.

— Ты первый раз попал на такую тусовку? — спросил второй мужской голос. Он молчал всё время, внимательно слушал и, наверное, попивал пиво.

— Ага! Интересно же в жизни пройти разные школы. Они и закаляют, и по морде бьют, и учат, и дают толчок к новой жизни.

— Ну-ну, не перегибай. Порой это, как на грабли наступить…

— Слушай дальше! Дало то не в том, а в другом. Мы жениха первым отправили в комнату, где «девушки» демонстрировали себя. Он кого-то довольно быстро выбрал, и отправился с избранницей учиться опыту, лишаться девственности, трахаться — предполагай, что хочешь.

Дошла очередь и до меня. Показывают мне с пяток оставшихся девиц, которые выстроились в рядок… Шеренгой, как говорят военные, наверное. Стоят, полуголые, сексуальные такие, накрашенные, подмигивают мне. Типа, «выбери меня, выбери меня»! Как в песне. Ха-ха! А я, хорошо осоловевший, показываю на ту, что крайняя слева. Беру её! Почему слева? Не знаю. Глаза-то залил хорошо… А она ближе. В общем, направляют меня в одну из комнат, где я должен встретиться с той, кто под руку попалась. Захожу и сразу ложусь на кровать — типа, устал пить и гулять весь вечер. Не тут то было. Слышу голос: «Может, закажешь, что-нибудь? Душ у нас напротив. И я тебя жду…» На автомате отвечаю: «Сто грамм и пиво». Отправляюсь в ванную комнату, где принимаю душ и чуток прихожу в себя. Возвращаюсь к лону продажной любви, а там моя избранница лежит под одеялом и пьёт моё пиво. Я махнул коньяк и прильнул к тёплому и мягкому телу…

Но тут оказались свои правила. Она села на меня сверху и принялась целовать. Не в губы, а в соски, живот, ниже. Сама презерватив надела. Я удивился. Прежде, не попадал в такие ситуации. Уставился на неё, от себя чуть отстранил, а это — Бледная медуза!

Вот чего я не ожидал, так такого расклада. Я её! Я могу! И говорить ничего не надо! Это как подарок на Новый год! Как выигрыш в лотерею! В общем, завёлся я не на шутку. Такая страсть проснулась, что сам от себя не ожидал. И так всё хорошо у нас идёт со средствами защиты, о которых она заботится, и способы разные, и отверстия…

Такого у меня никогда не было.

Откинулся я на подушки, лёг в небытии, дыхание перевожу. А она ласково так, рядом комочком пристроилась. Лежит, мирно дышит, молчит. Пришёл я в себя и спрашиваю: «Ты знаешь, как тебя в институте зовут?». Отвечает тихо так, по-домашнему, голосом Настеньки из фильма «Морозко»: «Знаю, медузой Бледной». «Так ты меня узнала?!» — спрашиваю. «Конечно, — отвечает. — Я когда тебя в аудитории или в коридоре института вижу, места себе не нахожу. Нравишься ты мне, очень». Вот как бывает, а то думаю, почему она по имени меня называла. Я сначала не сообразил, а теперь дошло.

«Нечего себе, дела, — думаю. — Сам получилось на проститутку запал. И она на меня…». «Не переживай, — говорит она. — Я уже на тебя планы не строю. Да и время наше кончилось. Или ещё платить будешь?» Сказала, как холодной водой облила. Денег у меня с собой не было. Мы с парнями на час договаривались. Поэтому я быстро соскочил с кровати, принялся одеваться.

«Я тебя попрошу, не говори в институте обо мне. Если сможешь», — тихо так и спокойно говорит Бледная медуза. «Почему? У тебя хороший бизнес! Наши пацаны подтянутся…» А она отвечает: «У меня мама в онкологии. Ей дорогие лекарства нужны. Вот поэтому я здесь».

— М-да. Концовочка философская, — отозвался второй мужской голос. — Напомнила историю из родословной моего друга. Он рассказывал, как его родственнице в концлагере выдавали номерки для отправки в печь. Как и всем. Такой там был установлен порядок… А время было подхода советских частей-освободителей. Год сорок четвертый где-то. И вот дают номер смерти девочке, а мать понимает, что шанс выжить у ребенка будет, если отложить время, отодвинуть. Она идет к фашистам и предлагает себя по этому номеру. Педантичные немцы идут ей навстречу, и женщина прямиком вместо дочери отправляется в крематорий. Вот так! Мать погибает, а дочка выживает. И сейчас ещё жива. Сама эту историю мне рассказала. Тут мать за дочь отдала свою жизнь. А у тебя, получается, дочь — за мать…

Буёк и мёртвая волна

За длинным столом у развесистого старого ореха, с тяжёлыми зелёными плодами, коренастой морщинистой кроной, опоясанной внизу огромной ржавой цепью с тяжёлым корабельным якорем и грудой глиняных черепков у подножья, любила собираться по вечерам тёплая компания жителей маленького комплекса. Гостеприимные хозяева, арендаторы, приезжие и постояльцы несли на общий стол инжир, вино, хлеб, рыбу, водружали арбуз и разговаривали под трели цикад на ближнем берегу, крики чаек над Чёрным морем, тявканьем собак с Виа Понтика и воем шакалов из-за Буджака.

Сегодня собрались вновь прибывшие на побережье и несколько старожилов. Чуть пригоревшие на солнце новички, счастливые от первой в этом году встречи с южным морем, весело щебетали о своих впечатлениях, а постояльцы, хорошо загоревшие и прикрытые широкополыми шляпами по сложившейся летом привычке, слушали и кивали им головами, да рассказывали местные новости. В какой-то момент большинство отдыхающих выговорилось, стали возникать спокойные паузы в разговоре, на небе высыпали яркие звёзды и, молчавший весь вечер Сергей несколько грустно произнёс:

— На днях я впервые узнал, какова она — «мертвая волна»…

На него тут жу накинулись с вопросами любопытные новички, старожилы принялись было объяснять, что каждый год эта волна уносит несколько человек в море, и никто из них пока не вернулся. Юрий принялся чертить на песке принцип действия «мертвой волны» и показывать возможности борьбы с ней. Игорь назвал это отбойное течение тягуном, в появлении которого виноват исключительно августовский «сулган». Этот ветер поднимает ту самую страшную волну, которая с невозможной силой затягивают купальщиков далеко в море, а не выталкивает их на берег.

Только Сергей по-прежнему тихо ел инжир, аккуратно разрезая каждую ягоду и посматривая на обилие маленьких зёрнышек. Казалось, он пытался их сосчитать, а, может быть, таким образом, растягивал удовольствие и наслаждался не только сочной мякотью, но и внешним совершенством плодов дикой смоковницы.

Когда он принялся тихо говорить, все разом примолкли и прислушались к его неторопливой речи.

— Довольно сильный накат не подпускал в тот день к морю людей. Красный флаг у пункта спасателей предупреждал о реальной опасности всех тех смельчаков, кто пытался зайти в воду. Но кто может остановить человека, который каждый день утром и вечером прокладывает один и тот же маршрут от дома к морю, чтобы окунуться в воде?

Как обычно я бросился под волну и поплыл в сторону буйков. Нырнул, правда, не в привычном месте, а отошёл чуть правее, туда, где чище, меньше волн, и нет такого обилия водорослей, о которых мы говорим, «не вода, а борщ».

Плыву спокойно, но с трудом, продвигаюсь к заветному буйку, который мельтешит невдалеке перед глазами. Как тот, то всплывающий, то тонущий оранжевый поплавок. Добрался, ухватился за буёк, потом лёг на спину чуток отдохнуть. Наслаждаюсь, посматриваю краем глаза на буёк, набираюсь сил в обратный путь. Чайка какая-то кружит надо мной в сахарной вате облаков, ветер ревет, как в печной трубе, пена на гребнях волн шипит, как дышит. И тут чувствую, что-то не так, как бы теряю я ориентиры в пространстве. Солнце в тучах, но тепло-то его я чувствовал одной щекой, а теперь другой, буёк, как был справа, так и остался, но легче почему-то стал и вырывается из рук. Отпустил я его, а буек без якоря! Смотрю на берег, а берега то не вижу! Одни очертания нашей горы вдалеке и все…

Оказывается, оторвался буёк от каната с якорем, а я и не заметил.

Поплыл назад. Подальше от берега мелкие волны, одна за другой начали бить в лицо, относить от берега и тянуть в открытое море. Гребу, гребу, а к берегу не приближаюсь. Понял я, что это она — мертвая волна! Волна скалы разбивает, кораллы точит, и в тот день решила со мной поиграть.

Тянет меня в открытое море и не дает к берегу приплыть. Выдохся весь, силы на исходе. Стал обращаться к волне, как к живой:

— Прости, если не прав! Ты самая сильная, самая могучая. Не мне с тобой тягаться! Только не топи. Дай шанс…

И тут я вспомнил, как мертвая волна уносит и отличных гребцов в море навсегда. А чтобы победить её, надо плыть не в сторону берега, а поперек, параллельным к нему курсом. Лёг на спину и поплыл. Так я быстрее плыву обычно.

Повернул. Вроде, как легче. Работаю в основном ногами, даю рукам передышку. Продвигаюсь по течению, медленно, но движение замечаю. Волну встретил, что американские горки! На вершину поднимет и со всего размаха вниз кидает. Вверх и вниз, вверх и вниз. Бьет немилосердно. Казалось, превратился в сплошной синяк. Противостоять этой волне невозможно. Силы она неимоверной! Что для неё человек? Так, щепка, песчинка. Воды нахлебался — мама не горюй! Волны захлестывают, чайка кружит, как стервятник над падалью. Ну, думаю, конец мне приходит.

Вдруг мелькнул невдалеке тот самый буёк, от которого я отцепился! Я — к нему. Все силы, что оставались, напряг напоследок. Ухватился за кольцо, к которому канат привязывают, и прилип к буйку. Как родные мы с ним. Только дрожь пробирает, страх одолевает. Молчу и жду, что дальше будет.

Чайка ли глаз выклюет… Акула ли ногу оторвёт… Силы пропадут — на дно пойду. Хорошо бы, якорем к этому буйку.

Размечтался. Жизнь принялся свою суматошную вспоминать…

Не помню, сколько времени прошло, да вот стало волнение на море утихать, волны пошли этаким длинным накатом, как будто дно изменилось — мельче стало. Присмотрелся, а меня-то вынесло к другому побережью, к дюнам! А там, я знаю, море мелкое, пляжи песчаные. Флаг у спасателей виден не красный, а жёлтый. Обрадовался! Держусь за буёк и направляюсь к берегу. Еле-еле плыву… Кричать попытался, а слова в горле застревают. Ору, как Василич, которого по утрам, пока не опохмелится, не поймёшь: сипит он или хрипит? В общем, только сам себя и слышу с трудом.

Закрыл глаза и обидно мне стало. Вот он берег — передо мной, а добраться не могу к нему. Лежу на воде и не пойму, то ли слезами умываюсь, то ли волной морской… В конце концов, сознание потерял.

А очнулся уже на берегу. Увидели, оказывается, меня спасатели, катер быстро направили, вытащили холодеющего на борт, а я, говорят, руки отцепить от буйка не могу — в оба его кольца вцепился скрюченными, онемевшими пальцами.

Если бы не буёк, унесла бы меня мёртвая волна туда, откуда возврата нет никому…

Буратино в русском лесу

— Сегодня у нас событие, которое нельзя не отметить! — мой старинный товарищ сел напротив за любимый нами столик во дворе, где частенько собирались соседи, судачили старушки, играли в нарды или шахматы любители настольных игр.

— У нас бывают другие события?! — я улыбнулся, вспомнив, как каждую неделю по пятницам мы собираемся здесь по вечерам и пробуем наливку, настойку, водку, вино или коньяк. В этот день большинство соседей едет на дачи, а мы остаёмся в бетонном лабиринте городских кварталов с редкими зелёными островками, как у нашего подъезда, ждать понедельник. — Пьем за любовь к природе, за любовь на природе, за природу любви!

— Не-а. Сегодня особенное! Моего внука приняли в кадетский корпус. — Чуть суетясь, он достал из рюкзака флягу, пару маленьких стаканчиков и разлил в них янтарный напиток. — И по такому случаю я предлагаю усугубить потрясающий напиток — «Российский Казахстан»!

— Казахстан никогда не был российским, а только советским. Что-то ты, дружище путаешь?!

— Поверь мне на слово. Ты будешь пить «Российский Казахстан»! Вздрогнем и освежим сознание. — Он поднял свой стаканчик и чокнулся со мной. — Это в наш «Российский», что пять звездочек, оставшийся во фляге я добавил коньяк «Казахстан». Зять привёз из командировки.

— За детство в погонах! — поддержал я. Чем меня друг только не угощал: «Российский Арарат», «Российский старейшина», «Российский Хеннесси», «Российская лезгинка», и даже «Российский курвуазье». Важно, что таким образом им вкладывался в ход пития патриотический смысл — пить так казалось патриотичнее и приятнее, только и всего.

Немного знакомый сладковато-приторный вкус коньяка коснулся губ, и знакомый аромат достал из памяти порядком забытую историю.

Когда-то очень давно меня призвали на срочную службу, где я нацепил погоны рядового и с такими же стрижеными парнями ходил строем по плацу, гремел тяжёлым карабином, стоял в суточных нарядах, драил полы огромной казармы, убирал вонючую парашу и мечтал о городских увольнениях.

Но строптивый характер, суровые командиры, строгие порядки и юный мой возраст отодвигали сладкое желание побыть за забором армейской жизни. Постоянно хотелось есть, письма из дома приходили редко, к вечеру ноги еле доплетались к койке, и ничто, казалось, не могло осветить эту беспросветную юность в кирзовых сапогах. В один из парково-хозяйственных дней, накануне большого городского праздника, когда к полуночи последние силы остались в ангарах с боевой техникой, я свалился худым мешком с костями на свою койку в казарме, и совсем неожиданно для себя услышал заботливый голос командира соседнего отделения:

— Эй, служивый, компанию не составишь?! Не могу один. Не привык, — огромный рыжий сержант сидел на соседней койке и протягивал мне бутылку.

— Это что? — удивлённо спросил я и взял темно-зелёную стеклянную тару из-под лимонада или, может быть, пива. В темноте не видно. Неожиданное внимание старшего по званию, случайная возможность выпить вкусненького и взбодриться после трудового дня не оставляли мне выбора: пить или не пить.

Я хорошо глотнул. Холодная жидкость внезапно обожгла губы, а в нос ударил ужасно знакомый запах утренних мыльно-рыльных принадлежностей: полроты у нас выливала на себя горстями пахучий одеколон «Русский лес» за неимением в местном военторге иного средства после бритья.

— Что здесь намешано? — скривился я.

— Это, боец, лимонад с одеколоном: «Буратино» в «Русском лесу»! С наступающим праздником!

Бюстище

Ещё в школе мальчишки дразнили её «Буфером» и старались облапать самую большую грудь в классе. С годами, к своему бюсту шестого размера она попривыкла, начала называть себя мисс-супер-бюст. К 35-ти гордилась его красотой, у неё появилась вальяжность, которую придавала выработавшаяся с годами уверенная походка: сокровище из двух полушарий надо было уметь достойно нести. И Тамара научилась. В некоторые дни даже закрытая кофточка не могла скрыть её приподнятого настроения.

Сегодня был такой день.

Окинув взглядом соседние столики в ресторане, Тамара остановила свой выбор на дальнем, где сидели трое мужчин с графином водки и немудреной закуской. Похоже, что они пришли сюда не с желанием поесть, а выпить. Причем хорошо, от души, так как быстро заказали второй графин. Современному мужчине одной бутылки водки мало, а одной женщины много, — это Тамара хорошо знала, но всегда надеялась на исключение..

Как бы невзначай она посматривала в сторону мужчин, и разворачивала бюст в удобном для чужих взглядов ракурсе. Жест не остался без внимания и самый рослый из компании осмотрел её оценивающим взглядом.

— Есть на что глаз положить! — обратил на Тамару внимание соседей самый рослый.

— Это не мой размерчик, — улыбнулся моложавый. Он выдавал эту группу военных своей короткой прической и почтительным уважением к старшим. Похоже, что в компании парень был младшим по званию офицером офицером. Да и пил он, заметно, слабее всех.

— Бюстище, что надо! — под загремевшую музыку кивнул второй. Крепкий, с пивным животиком, с умными, но хитроватыми глазами он выглядел наиболее трезвым среди товарищей. — Как аппетит приходит во время еды, так и эрекция возникает при наличии объекта сексуального предпочтения.

Рослый пригласил Тамару на танец. Она и не думала отказывать, так как в компании мужчин чувствовала себя гораздо комфортнее, чем в одиночестве.

Офицеры — она это вычислила правильно — усадили её во главе своего стола. Специально заказали бутылку вина. И, поглядывая на шикарную грудь, окунулись в свою гусарскую стезю с избитыми тостами «За дам и не дам».

Часа через два после очередного быстрого танца, усаживаясь за столик, Тамара обнаружила отсутствие рядом рослого. Молодой клевал носом — он заснул у тарелки с селёдкой ещё полчаса назад.

Крепыш уверенно рассчитался за всех, захватил початую бутылку водки и пошел за Тамарой.

За окном спала ночь. Свет в комнате женщины они не включили. Самое главное в этой ситуации Тамаре было вовремя раздеться. Сняв бандаж и лифчик, она превращалась в грузную толстую бабу. При взгляде на такие обвисшие формы мужчины частенько трезвели…

— Судьба без греха подобна птице без крыльев, — подумалось Тамаре. Сегодня ей удалось остаться мисс-супербюст и очередной раз почувствовать удовольствие, которое с годами приходило всё реже.

В кафе

Праздник можно придумать по всякому случаю. И у фантазии в этом направлении нет ограничений. Известно, что день рождения не отмечают заранее, поэтому мы решили организовать проводы 49 лет и 361 дня со дня появления на свет Вовика — веселого и рыжего, холостого и заводного нашего товарища. Многие друзья из компании последних лет уезжали на лето из города, а тем, кто оставался, ждать юбилей не хотелось. Особенно тогда, когда услышали, что по финансовым соображениям он решил пригласить на свое 50-летие всех на дачу, за город, через неделю. Ехать к черту на рога, в его глубинку никого не собирался, а порог в полвека жизни пропустить друзья не хотели.

Собрались стихийно в местном кафе. Напились пива. Загрузили его водкой. Порадовали организм вискарем. Души раскрылись, как в детстве, нараспашку. Недопразднованный юбиляр запел в полный голос, и все, на радостях, подхватили. Орали хором. 6 голосов и все невпопад. Но душевно и с ощущением праздника. Могли б исполнить любой репертуар, силы чувствовали колоссальные. И свистели, и притопывали, и ложками по столу похлопывали.

Неожиданно пение прекратилось. Первый голос — Вовик — стал… икать. И так громко, что забил своим иком саксофон местного музыканта. Все кинулись ему помогать. Мужчины хлопали по спине, дамы пытались сделать искусственное дыхание.

Ики прорывались сквозь глотки воды. Стены кафе сотрясались от его мощных заблудившихся пуков. Ничего «юбиляру» не помогало. Пришлось расплатиться с официантом, вывести Вовика на улицу…

Долго еще ики довольного именинника звучали на улицах спящего города…

В купе

Поезд прибыл на платформу вовремя. Поздним вечером на разных концах платформы стояли в его ожидании всего три человека, и в минутную остановку состава они быстро зашли в свои вагоны.

В третьем купе скорого поезда «Москва — Оренбург» лежала на нижней полке тридцатилетняя школьная учительница, и смотрела в окно. Остальные места пустовали. Она возвращалась с традиционной встречи выпускников своего вуза, и, под впечатлением общения, вспоминала преподавателей, сокурсниц, события сегодняшнего дня, веселый банкет в ресторане.

Было чуть-чуть грустно. Из всех выпускников группы, что встретились сегодня, только одна Света вышла замуж за одноклассника, который закончил военное училище. Остальные учительствовали в разных школах и холостяковали. Одна девочка работала старшим методистом в РОНО. Аня, соседка по парте, закончила аспирантуру и числилась кандидатом педагогических наук на кафедре русского языка родного института. Ее карьера казалась всем верхом совершенства. Особенно потому, что новый жених — преподаватель соседней кафедры — очень был похож на Вячеслава Тихонова, актера из фильма «Доживем до понедельника». Этот фильм любили все, а от его роли школьного учителя истории просто теряли дар речи. Почему таких педагогов она не встречала в школе, а видела только в кино?

Собственная ее судьба оставляла желать лучшего. Комната с ночлегом у квартирной хозяйки на краю города. Жизнь в «городе деревенского типа» с домами из черных свай. Ресторана нет. Кинотеатр на ремонте третий год. Друзей нет. Ну, может быть, учительница математики, с разницей в три года из того же педагогического института.

Скучно, когда нет уроков. Скверно, когда ученики к ним не готовы. Грустно, когда год за годом проходит жизнь в этой глуши…

Неожиданно резко отворилась дверь, и в купе вошел военный, один из тех пассажиров, кто заскочил в поезд на этом полустанке. С его появлением запахло зимней свежестью, войлоком шинели, гуталином сапог. Мужской дух наполнил неполные восемь кубических метров купе в одно мгновение терпкими ароматами. Хозяйка нижнего места справа сделала вид, что спит, и тихонько наблюдала, как офицер снял фуражку и китель, с блеснувшими звездочками на погонах. Было трудно сосчитать их количество, но точно это был не лейтенант. Две звездочки лейтенанта она знала по фотографии Светы с мужем.

Аккуратно разложив свои вещи по полкам, офицер сел напротив, и, в ожидании проводницы, изредка поглядывал на лицо «спящей» спутницы. На вид они казались ровесниками, только уверенности и жесткости в движениях мужчины было гораздо больше, чем у спутницы, калачиком спрятавшейся под верблюжьим одеялом с серой от сотен стирок простыней.

Появление проводницы с предложением показать билеты, внесло в купе свет коридора вагона, говор попутчиков и смех соседей ближних купе. Делать вид, что можно спать в этом шуме и гаме, стало невозможно, и женщина приоткрыла глаза, внимательно разглядывая своего нечаянного попутчика.

Тот показал билет, заплатил за белье и чуть улыбнулся представителю железной дороги.

— Счастливого пути! Спокойной ночи… Чаю не хотите? — спросила проводница перед выходом.

— С удовольствием! Пару стаканчиков… С лимоном и сахаром, — ответил проводнице офицер, успев перехватить взгляд соседки по купе. В ее испуганных огромных глазах совсем не было сна, и только удивление ситуацией, тревожность ночного соседства читались на неуклюжей подушке с дырявой наволочкой — вечным атрибутом российских железных дорог.

Он достал из портмоне деньги на чай и облокотился на откидной столик.

— Доброй ночи! Меня зовут Андрей. Извините, что потревожил своим внезапным вторжением. Надеюсь, чашка чая примерит нас в этой — он на секунду остановился, подбирая слово, — пикантной ситуации. Мне предстоит ехать до шести утра, а так как по расписанию остановки нашего поезда до моего выхода не предусмотрены, то мы обречены на совместное путешествие. От того, как мы отнесемся к нему, может зависеть вся наша жизнь…

Пока он говорил свой закрученный монолог, появилась проводница с двумя подстаканниками, в которых плавали дольки лимона в кипятке с пакетиками чая. Сахар и дольки лимона ждали свою ложечку — такой неприхотливый сервис был пассажирам железных дорог привычен.

— Да, именно так. — Как будто прочитав её мысли, продолжал офицер. — Я постоянно в командировках и обслуживания иного просто не встречал. За границей не был, не состою, не замечен, характер не нордический, а петь люблю. Правда, не умею!

Она улыбнулась незамысловатой шутке и принялась молча помешивать сахар. Правильные черты лица с мужественными морщинками у рта. Темные волосы совсем без признаков седины коротко и аккуратно подстрижены. Верхняя пуговичка расстегнута на рубашке. «Интересно, женат или нет, этот симпатичный парень?» — мелькнула непроизвольная мысль.

Он тараторил быстро, выдавал информации много, но раздражения не вызывал. Быстро вышел из купе, дав ей возможность взглянуть на себя в зеркало, и навести небольшой порядок на лице. Через пару минут вернулся назад с перекинутым на плечо полотенцем, сел напротив и принялся пить чай в прихлебку. Так дедушка её любил пить, со свистом втягивая горячий напиток, прихлебывая чуть-чуть, маленькими глоточками, стараясь не обжечься кипятком. Воспоминания добавили искорку в глаза, и она нашла в себе силы заговорить. Почему-то решила для этого привстать.

— Таня. Учительница химии. Еду до конечной…

— Очень приятно! — состав неожиданно загрохотал, дернулся, и она не успела схватиться за полку и попала прямо в руки Андрею. Хорошо, что он удержал одной рукой стакан чая, и только немного воды капнуло на ее ночную рубашку. Второй рукой он обхватил Таню за талию и согретое под одеялом тепло женского тела прикоснулось к горячему, мужскому. Таня от неожиданности резко отскочила в свою сторону и прикрылась одеялом. Чайное пятно на бедре быстро остыло, и она почувствовала легкий холодок от мокрой ткани.

Это неудобство совсем не смутило ее. А вот ладони Андрея… Прикосновение сильных горячих рук, его взволнованное дыхание вызвали чувства, которые часто посещали её поздними вечерами. Щеки внезапно зарделись, и по шее разлилась алая краска — танины вечные спутники волнения. Её «Ох!» от резкого падения и чудесного ощущения спасения, вырвалось громко на свободу, разрядив смущение офицера.

— Здорово нахимичили! — попытался он сострить, но почему-то сразу замолчал.

Таня примолкла и села, пытаясь понять мысли соседа по купе.

Мужчина сел, плотно вжавшись в свой угол у окна, опустил руки вниз, и не поднимал глаза, словно потерял дар речи. В голове, фейерверком, заметались слова и желания, зажженные тестостероном. Андрею внезапно захотелось эту хрупкую учительницу химии, но все его красноречие улетучилось. Он прекрасно понимал, что в одном купе ехать с очаровательным созданием и не воспользоваться ситуацией — невозможно. Он сам себе не поверит, что упускает такой случай! А сказать ничего не может. Знал за собой странную особенность: желание, наполнявшее его крайнюю плоть в минуты возбуждения, тормозит поток слов и делает его словно немым. «Но почему именно в эту минуту случился конфуз?! Как заговорить вновь? Не бросаться же страшным насильником на Таню? Надо уговаривать… Как заговорить?» — думал Андрей, а сам молчал.

Пауза затягивалась.

Он принялся глубоко дышать. Когда-то, подростком так удавалось отвлечься. Потом стал рассматривать пристально узоры на стене, но дело двигалось медленно, возбуждение не проходило.

Таня, между тем, молча пила свой чай, и удивлялась нечаянной перемене в офицере. Краска с неё не сходила, но темнота вагона растворяла все цвета в купе теплой дымкой. Стук вагонных колес глушил сердечную дробь. И только внутренний голос сверлил тоненькую дырочку в голове: «Почему он робеет и ничего не говорит? Пусть и не говорит ничего. Просто сядет рядом и обнимет. У него такие крепкие руки…»

Внезапно дверь купе распахнулась. Таня и Андрей вскинули головы в освещенный коридор и прищурились от яркого света. В проеме стояла проводница и с ней два пассажира: пожилая женщина с чемоданом и десятилетний мальчик-школьник с рюкзаком в руках.

— Вот молодежь! Принимайте пополнение! Они не в свой вагон сели и через весь состав целый час добрались в своё купе.

Андрей вспомнил эту парочку на вокзале, где бабка спрашивала у милиционера: «Как состав подается, вагоны с начала или с конца считать?» Похоже, ошибся милиционер.

Офицер поднялся со своего места. Помог уложить чемоданы и рюкзак, разложил матрасы на верхних полках. Ему и мальчику там спать, а женщинам — внизу. Он взглянул мельком на Таню и увидел слезинку в ее глазах…

Когда утром две женщины и мальчик проснулись, Андрея в купе уже не было.

Вечер

Вечер поначалу не задался. Спряталось в тучи солнце. Друг опаздывал. Уличный музыкант уныло тянул минор. Коньяк из фляги отдавал жженым сахаром. Живая реклама на велосипеде перегородила осмотр выхода из метро.

И что забавно. Этот парень на трехколёсном велосипеде с огромными красными щитами «Цветы мосторга» кружил-кружил минут пять рядом. Но стоило подумать, что он может встать неудачно для встречающих, как он тут же влип в десяти шагах напротив, отвернул голову в сторону и замер. Как будто ему здесь платить станут больше или премию дадут.

Глоток за глотком из фляги с коньяком скрашивали тягучее время. Музыкант принялся нагонять тоску басами. Друг потерялся в метро и не было ясно, когда он появится на поверхности.

В этой встрече, спустя десять лет, хотелось его удивить. Но что он выберет? Ирландский паб, чешскую пивную, украинскую корчму, европейский бар или, как в былые времена мы начнён со «Спотыкача»? Этот старый магазинчик на Пятницкой в былые времена одаривал посетителей первой соточкой, а потом жизнь налаживалась и шла в праздник…

Телефонный звонок раздался неожиданно:

— Ты где?

— Напротив!

Друг радостно открыл объятья, мы поцеловались…

Я осведомились о его здоровье и расстроился. Последние годы подарили ему сердечную фебриляцию — дело не шуточное. Поэтому мы отправились гулять по неузнаваемым за прошедшие годы местам, упакованным бетонными плитками, как армейским маскхалатом. Лишь через час разговоров и волнений внутренний голос позвал нас к Бехеровке и Белхевену. Европейский стандарт и правильный алкоголь — лучшие лекари нашего суматошного времени.

После утолённого желания выпить правильное пиво, друг решил поделиться своей давней историей, и окунул меня в мир своих воспоминай.

— Полуторагодовалый лейтенант в наше время — это самостоятельная, уверенная в себе величина. Сейчас старлея дают через год, а прежде были одни понты. Вот мы и решили с сослуживцам по радиотехническому полку «обменяться опытом» — встретиться в одной из удаленных рот.

Подразделение на сопке, вокруг тайга, места дикие и красивые. Ехать туда немного немало семьдесят километров по сопкам. Прибыл я туда на бортовой машине ЗИЛ-130 с водителем — бойцом второго года службы, отчаянным таким парнем, моим земляком-татарином, где-то авантюристом, но в меру.

Что такое обмен опытом у замполитов? Ленкомната да протоколы собраний, карандаши да киноустановка! Как про нас тогда говорили: «Рот закрыл, платком губы вытер — рабочее место убрал!» Только я приехал, только мы приступили к обмену опытом, даже бутылку открыть не успели, как звонок: командир полка едет в мою роту!

Тебе не надо рассказывать, что означает внезапный приезд начальства. От управления части до нашей роты и мне возвращаться назад примерно одинаково по времени. Только он едет на шустром уазике, а я — на ЗИЛ-130. Я понимаю, что не успею вовремя, но за опоздание на 15 минут со мной ничего он не сделает, а если здесь зависну с сослуживцами… Сам понимаешь.

В общем, поехали мы. Татарин за рулём, я на месте старшего машины. Движемся в предполагаемых мной нормативах, но тяжело, машина греется, часто останавливаемся, медленно на сопку взбираемся. Забрались и вниз! А разогнались — ого-го! Зилок на скорости 110 километров в час — страшное зрелище. Это не танк на колёсах. Это хуже. Несётся, кряхтит, шумит, дым из-под капота валит. Но мы спешим, и я водителя не стал тревожить, думаю, пусть быстро едет.

Вижу впереди мостик и сужение дороги. Там трасса Хабаровск-Владивосток идет, и попадаются разные машины. В частности КАМАЗы. Так и в тот раз. Смотрю, с той стороны здоровенный КАМАЗ-длинномер с сопки нам навстречу спускается. И едет тоже быстро, прям, летит, так его ити. Просчитал я визуально и в уме, что встречаемся мы с этим КАМАЗом именно на мостике.

Тормозить? Унесёт нас в канаву, как пить дать на этой скорости! Наоборот, придавить бы газ и мы раньше него на мост приедем. Мой водитель тоже это понял, педаль вдавил, а что толку — скорость не изменилась. Несёмся навстречу друг другу, как те летчики на таран лоб в лоб!

Так и есть. Встретились на мосту, но разъехались! Я лишь лёгкий удар почувствовал…

Из под капота пар валит. Кипим! У нас гидроусилитель масло к тому же гнал. Остановились. Выхожу из машины, смотрю назад: КАМАЗ разворачивается, к нам подъезжает, выходит из него шофёр — крепкий, видать, бывалый мужик, лет сорока. Оказывается, мы зеркала заднего вида снесли друг другу.

Подходит к нам и говорит:

— Слушай, лейтенант, ты женат?

— Да, — отвечаю.

— И дети есть?

— Год пацану…

— Так чего ж ты жить не хочешь!? — Эти слова я на всю жизнь запомнил. — На такой машине вы ещё и несётесь, как бешенные. Ещё б сантиметр, и вы вправо улетели, а я влево валялся б в пропасти…

И показывает на откосы глубиной метров в пять-шесть. А тогда никаких подушек безопасности у нас не было. Представил я себе эту картинку… Даже сейчас сердце ёкает.

Поехали мы дальше.

— Шестьдесят километров в час и не больше! — говорю я татарину — Иначе моя жена будет вдовой, а сын останется без папы…

Приехали мы поздно вечером, а командира полка в роте нет. Передумал он. Решил по дороге в другое подразделение поехать…

Водитель

В кабинет к начальнику штаба соединения вошли командир автороты и молодой солдат.

— Товарищ полковник, представляю кандидата на должность вашего водителя, — доложил старший лейтенант. — Если он вас устроит, то будем оформлять документы.

— Здравствуй, сынок! — Начальник штаба отпил из огромной кружки глоток крепкого чая и посмотрел на молодого парня. Громоздкая, не по размеру, шинель — до пят. Туго затянутый ремень с нечищеной бляхой между четвёртой и пятой пуговицей. Робкий взгляд чёрных узко посаженных глаз — у большого кавказского носа. Вид явно неказистый, но не всегда по внешности можно определить человека. Особенно среди солдат первого года службы.

— Здравствуй! — сказал солдат и посмотрел прямо в лицо начальнику штаба.

— Ну, как служба началась?

— Да, ничего началась, — вполне раскованно и свободно начал говорить солдат, как будто прочитал в глазах большого начальника что-то одному ему известное.

— Знаешь, кого возить будешь?

— Да.

— А какие у тебя пожелания будут?

— Никаких особых пожеланий нет. Только хочется, чтобы трений между нами не было!

— Я с кем попало не трусь… — Начальник штаба посмотрел на солдата и не смог сдержать улыбку. — Раз ты не хочешь, чтобы трений не было, их и не будет! Свободен! Можешь идти.

Потенциальный водитель развернулся через правое плечо, запутался в своей шинели и вышел из кабинета. Смущённый старший лейтенант стоял готовый провалиться под землю с алыми от стыда щеками и смотрел в пол, как бы ища проблемы с воинской дисциплиной личного состава в паркетном рисунке.

— Всё сам понял? — сурово спросил полковник. — Знаешь, что делать?!

— Так точно!

— Иди, служи, — начальник штаба потянулся к недопитому стакану с чаем. Быстро передумал, открыл дверку сейфа и налил себе рюмку коньяка. — Чай не коньяк, много не выпьешь. Ноги ошпаришь…

Вой

На привычном своем месте в углу кафе сидел стройный не по годам полковник в штатском. Он много лет назад уволился из армии и только изредка преподавал в Военном университете на четверть ставки. Его тонкие, аккуратно подрезанные бакенбарды, подчеркивали тонкую линию губ, и с аккуратными залысинами над круглым лицом, напоминали гоголевского персонажа.

Мы пили за встречу и делились новогодними впечатлениями. Наш третий товарищ, брутальной внешности и не меряной силы пития, сидел, склонившись над столом, и грустно смотрел в рюмку. Отмеченный красивой седой бородой и богатырским телосложением, он сегодня изрядно принял на грудь, и к этому времени вдруг неожиданно для всех… завыл.

Не так, чтоб с тоски, не пародируя волка или собаку.

А, захотелось ему! Взял и завыл.

Потом засмеялся и ушел на перекур.

После очередной рюмки под одиозный тост: «Есть предложение, подкупающее своей новизной — пора освежить сознание!» — полковника запаса потянуло на воспоминания.

— Детство мое прошло на Северном Кавказе. На Кубани ночи звездные. Как в шатре турецком. Идешь по дороге, а над головой и по сторонам ярко, сочно светят крупные звезды. Вокруг степь. Огромная, непонятная, широкая, без перекрестков и указателей улиц, но с оврагами и узкими ручьями.

Идем мы вместе с отцом после хорошего застолья. Не помню, в армию ли родственника отправляли, или свадьбу чью-то с родней играли. Выпил я тогда хорошо. А что парню в пятнадцать лет надо? Настроение есть. Сил полно. Планов громадье. Иду, песни пою, а батя мне подпевает тихонько.

Не просто в степи найти дорогу домой, но мы-то часто ходим из станицы в станицу, путь сердцем чуем. Подходим к речке. Не широкой, но бурливой. С берега на берег брошено бревно, а внизу под ногами — метра в три-четыре тянется обрыв к потоку воды. Когда гулять шли, быстро перебежали этот мостик, а назад идем поздней ночью… поджилки трясутся.

— Иди, сынок! Не дрейфь, — слышу я голос отца за спиной.

Шагнул, ноги уверенно ступают по мокрому бревну. Вдруг чувствую, как заколыхалось оно подо мной. Колени задрожали над темной бездной, руками резко взмахнул…

Страшно стало, как в детстве. Когда по вечерам гасили огонь в доме и за стеной скреблись мыши.

Вдруг, чувствую, отец меня берет за плечо и тихо, уверенно так говорит: «Вперед. И ничего не бойся. Я рядом… Прямо смотри».

Как будто смелости мне дал своим прикосновением. Иду. Смотрю вперед, а глаза сами то закрываются от страха, то открываются от удивления. Луна необыкновенная всходит. Огромная. Жёлтая, как свежий яичный желток. Вокруг дымка прозрачная… Такая нежная, что сквозь нее звезды пробиваются, кометы шустрят — успевай желания загадывать.

Перешли мы с отцом этот мостик и тут же остановились, пораженные увиденным. На ближнем холме, освещенном луной и звездами, сидит степной волк. Мощный такой волчара. Прямой, как памятник. Голова огромная. Смотрит вверх на Луну и воет. Не то песню дикую, не то воинский кличь, не то о жизни говорит.

Тембр голоса мощный, как у меня…

— Смотри, сынок! Редкость в степи увидеть воющего волка.

Я и сам это знаю. Смотрю и слушаю. Даже припев хотел к его вою подобрать, да у хмельного пацана слов-то раз, два и обчелся.

Случай этот глубоко в памяти залег, и не вспомнил бы я его больше…

Прошли годы. Наступило время, когда начал я активно женихаться. С одной гуляю, с другой романы кручу. А невесты себе найти не могу. И тут познакомился я как-то с очаровательной казачкой, веселой такой, ладной, под меня. То, да се. Как-то поздно вечером провожаю я девушку домой из кино. Идем пешком, через незнакомый район. Шепчемся о чем-то, нежности говорим под луной. Неожиданно перед нами вырастает из темноты огромный лохматый пес. Мы останавливаемся. Тут же, откуда не возьмись, нас окружает дюжина собак. Злые, давно уже не домашние, похоже, голодные. Смотрят на нас и рычат. Тихонько так. Но с явным, не добрым умыслом. Особенно лохматый вожак страх наводит, медленно к нам приближается…

Ночь, луна, дикие собаки, тишина. Не знаю, что мной двинуло, но хлопнулся я тут на четвереньки и… завыл! Завыл, как тот степной волк. В полный голос.

Лежу в форме старшего лейтенанта на грязном асфальте и вою.

Открываю глаза, а собак и след простыл. Сбежали! Никого рядом нет. Но не только они утекли. Присмотрелся, а в конце улицы мини-юбочка мелькает. Бежит моя ненаглядная казачка с туфельками в руках, не оборачивается.

Я — за ней. Догнал, когда она дверь дома перед моим носом захлопнула. Чего я только не говорил, что не плел, а не верит мне казачка. Говорит, ты — волк настоящий в человечьей шкуре. Насилу растолковал под утро про степь, песни, отца, вой того волка вспомнил.

Впустила…

— Дайте немому слово! — наш богатырь давно как перекурил, вернулся с морозца, и рвался в беседу со своими воспоминаниями.

— Есть предложение, подкупающее своей новизной — пора освежить сознание! — остановил его полковник, наполнил стаканы, и компания выпила под звон маленьких изящных рюмок из Гусь-Хрустального.

— Хорошие рюмочки я вам подарил?! — вставил молчаливый до поры четвертый товарищ, уплетая за обе щеки аппетитный кусок пиццы из четырех сыров.

— Немому дайте слова! — не унимался богатырь, поддерживая левой рукой правую, поднятую руку, как у школьника на уроке.

— Мы все внимание…

— В начальной школе мне никто не нравился из девчонок. Я больше к боксу тянулся и мотоциклы любил. Но сейчас не о том. Принято было в нашем классе на день Отечества и в женский день поздравлять друг друга, дарить подарки, говорить слова хорошие.

— Ага! У нас писали открытки: «Оставайся таким же хорошим мальчиком!» — вставил любитель пиццы.

— Не перебивайте немого! Так вот, представляете, мне самая красивая девочка в классе подарила на 23 февраля огромный самолет. Красивый такой, с моторчиком на венгерке. Летал самолет по школьному двору, как настоящий. Пропеллер теренчит, крылья на солнце лоснятся, на маленькие колесики-шасси садится, как настоящий Ишачек — Ил-16. Понравился он мне так, что словами не передать. Но в кармане не спрячешь, даже в портфель не помещается. Когда домой самолет нёс все к груди прижимал и в пропеллер целовал.

— Не может быть?! — улыбнулся полковник запаса.

— В детстве все может быть. Так вот, девочка, что подарила мне самолет, что та Мальвина из сказки с голубыми бантами. В неё были влюблены почти все пацаны нашего класса. Буратино там не было, а Артемонов с десяток, если не больше, вокруг крутилось. Жила она в соседней деревне и приезжала в нашу школу на автобусе. Её по утрам встречали большой мальчуковой компанией и по очереди носили портфель. Кто портфель несет, кто на ходу контрольные задания рассказывает. Однажды эта девочка заболела, и первый урок оказался сорван: мальчишки опоздали. Все пришли на полчаса позже…

Так вот, несу я этот самолет домой, а сам думаю, что скажу, когда дома про самолет спросят? «Мальвина подарила?» Скверно стало, стыдно почему-то. Думаю, выкину подарок в реку. Но не смог. Рука не поднялась. Почти до самого своего двора дошел и не удержался. Завел мотор, разбежался получше и запустил самолет в самое небо.

Смотрю вверх и шепчу про себя: «лети самолет на небо, не возвращайся, сядь на облако!» А тот, будто почуял, как специально скорость набрал, взлетел высоко, под самые вершины деревьев. Один круг описал надо мной, второй. А потом медленно стал планировать и ударился прямиком в старый дуб. Рухнул меж старых веток и повис в них, как в гамаке, да так, что не видно его с земли и достать не возможно.

Сколько раз я потом мимо ходил, смотрел на дуб с самолетом. Сердце заходилось.

А девочка Мальвина выросла, вышла замуж, родила двоих детей, и со временем овдовела. Лет через много рассказала она своей подруге, что всю жизнь любила… — кто бы думал? — одного меня, а я-то её не любил. Вот вспомнил и завыл…

Волшебная капля

Сказка для взрослых

Жили-были, работали-дружили в одной больнице три старых товарища Скальпель, Штихель и Корнцанг. Год назад поставили их на отдельную полку и оставили без дела. Они лежали, грустили и медленно покрывались пылью.

Случилось это вскоре после того, как в отделении появился Лазер.

Лазера все хвалили, ставили в пример, гордились им. А три старинных друга тихо держались в сторонке незамеченными.

Однажды собрали врачи все инструменты в сумку с красным крестом на боку и куда-то понесли. Потом долго летели и ехали на сложную операцию в полевых условиях. Случай оказался не простой, все надеялись на Лазера. Про него всю дорогу говорили, что новый, современный инструмент незаменим.

А он подвёл. В спокойных домашних обстоятельствах у Лазера все получалось, а в трудных, без электричества и воды условиях, он сплоховал: не может работать! Не уверен в себе…

Не получается, и все тут!

Что делать? Сидят все ломают голову. Вспомнили тут о трёх станинных друзьях-инструментах и позвали их в помощь. Скальпель, Штихель и Корнцанг молча принялись за дело. Только со временем застоялись они, заржавели без дела-работы… Совсем было расстроились все доктора и приуныли. Только самый мудрый из врачей вспомнил о любимой подружке инструментов. Позвали тонкую Пипетку. Набрала она в себя побольше спирта, поднатужилась и подарила по чудесной капле каждому трудяге, кроме Лазера. Гордый Лазер отказался. Он не поверил стройной и тонкой Пипетке.

А зря. От неуверенности к самоуверенности всего одна капля.

Засверкали инструменты! Яркие блики рассыпались вокруг Скальпеля, Штихеля, Корнцанга. Как молодые и новенькие, ринулись они в работу. И свершилось чудо…

Старая дружба и одна волшебная капля подарили жизнь человеку!

Встреча с Камчаткой

Первое, что мне рассказали ещё на КПП [1] бригады, когда узнали, куда я с семьей попал по обмену, это бородатый анекдот про вертолет — самый надежный вид транспорта на Камчатке. На подлете к моему удалённому дивизиону он, якобы, не садится, а зависает на пару метров над вертолетной площадкой и сбрасывает груз с людьми так быстро, что бы «местные» не успели взобраться в кабину.

Местные — это обыватели зрдн [2] полуострова Шипунский рядом с бухтой Железная. Самый отдаленный в корпусе ПВО [3], дивизион славился регулярными ЧП [4]: самострелы, дедовщина, голод, гибель людей, холод, разгильдяйство офицеров и т. д. и т. п. Попасть в подобные подразделения считалось попаданием в задницу, ну а самый удалённый зрдн — Шипунский (или Шипун, как говорили камчадалы) — был в ней дыркой.

Но и до неё долететь оказалось не так просто.

Месяц мы жили в одной комнате гостиницы с семейной парой таких же бедолаг и бывалым старшиной, который выехал три месяца назад с Шипуна и никак не мог вернуться с полученным имуществом для личного состава. Каждый день мы вместе ездили в аэропорт, но по погодным условиям улететь не могли.

Однажды опоздали на свой вертолет, и его отдали пограничникам и связистам, которые в этот день прибыли раньше нас на аэродром. Но, как оказалось, повезло нам, а не им. При заходе на посадку вертолет разбился. Погибли шестеро из десяти.

Пока шли разборки с происшествием, я и старшина отправились получать пополнение. Разговор в соседней части был до удивления прост. Перед строем вчера принявших присягу бойцов и командированных солдат старшина скомандовал:

— Все те, кто получил мыло и в рюкзаке есть крепкая веревка, — шаг вперед!

Строй дрогнул с придыханием:

— На Шипун отбирают!!!

Все примолкли и шагнули… назад. Впереди остались только два водителя из автороты, которым грозил дисбат [5]. Свои командиры их предупредили заранее, что с Шипуна на суд их не отправят, и лучше там спрятаться, чем загреметь под трибунал. Еще трое просто не сообразили, как надо поступить, и остались на месте.

Таким образом, пять человек-добровольцев на смену увольняемым, мы забрали с собой.

В первый же солнечный безветренный день мы вылетели к новому месту службы. Правда, приземлились, не зависая, а как положено: на землю. Погода не позволяла взлет, и летчикам пришлось сидеть несколько часов в ожидании. За это время произошла сдача старыми и прием должности новыми офицерами. Увольняемые заняли места в вертолете и… одни улетели, а другие остались! Кто не успел, тот опоздал!

Надо сказать, что первое впечатление от увиденного не радовало. Океан — с трех сторон, пропасть — перед ним в несколько сот метров и скала, с прилепленными к ней казармой, боевой позицией и тремя ДОСами [6] на высоких сваях (что б тающим ледником не смыло весной и снегом не замело печные трубы зимой).

Меня с семьей поселили в землянку, жилплощадью метра четыре-пять квадратных, где из мебели стояли только буржуйка и солдатская кровать. Оставив обживать нашу новую квартиру пятилетнего сына с женой, я отправился знакомиться с людьми. По дороге встретил мужика в бушлате, который и повел меня к казарме. На бушлате просматривалась четыре звёздочки — капитан. Как оказалось потом, это был командир батареи.