В НАШЕМ КРУГЕ
,,,Разомкнулись наши руки, друзья мои, и нас разбросало по белу свету. Видно, век настолько увеличил обороты, что нас всё чаще стали срывать с места его центробежные силы. На фото мы ещё рядом в чёрно-белой плоскости кадра, но он обманывает: «иных уж нет, а те далече».
Когда-то мы горели все,
всё знали друг о друге,
и дни, как спицы в колесе,
мелькали в нашем круге.
Это были не просто слова — «наш круг». Кру́гом древние обозначали Солнце и называли его Гелиос или Ра. До нас дошли легенды о нём — Верховном Божестве с огненными волосами, который никого не хотел приблизить к себе, и робкие подданные вечно кружили вокруг него на почтительном расстоянии. Но когда налетал ветер — солнечный ветер! — длинные разметавшиеся волосы Владыки касались лица Геи-Земли, и у неё от страха и страсти запекались губы, и душу принизывали невидимые бури. У древних были свои вето: «Нельзя увидеть лицо Бога, ибо осиянно оно не для глаз смертных». Но это не помешало пращурам оставить нам в наследство этот солнечный язык: «ра-свет», «свет-ило», «про-свет-ление»…
Потому и жили в светлицах, и были у них светлые лица, и обращались к любимым «Свет мой», а к мудрым старцам — «Светлейший».
А сейчас сухая наука нам говорит: этот ваш свет — только пучок фотонов, продукт термоядерных реакций, происходящих в недрах заурядной жёлтой звезды класса G2, затерянной где-то на окраине галактики. А уж солнечный ветер — вообще опасный поток заряженных частиц, вызывающий помянутые вами бури. Не какие-то, а магнитные. Вот вам соответствующие формулы…
Но всё возвращается на круги свои, и уже сами учёные стали признавать, что мир устроен глубже и тоньше, и Солнце — это тоже живое существо со своими чувствами и мыслями, как и наша Земля среди прочих планет.
Выходит, правы были наши пращуры?..
В нашем круге были лирики и физики. Когда первые начинали спорить о сингулярностях Большого Взрыва, вторые отвечали им стихами о божественности Вселенной… Такими, например:
Она всё расширяется, вращается,
Друзей мы провожаем и подруг,
Прощаемся мы с ними…
Не прощаются
они,
лишь переходят в новый круг…
ИЛИ ТАКИМИ:…
ФОРМУЛА ТВОРЕНИЯ
«В начале было Слово»?..
Нет же, нет! —
Те, первые, вода и твердь
молчали.
Не Слово разделяло
тьму и свет,
но Формула…
Она была в начале.
Движение веществ,
теченье дней,
всемирные истоки
и устои,
проникновенье
сложного в простое, —
всё было в ней,
всё строилось по ней.
Что до сих пор
стремились мы познать,
всё — лишь прищур
на формулу забыту,
попытка
к её истинному виду
приблизиться ещё на шаг,
на знак.
Там — падшая восьмёрка,
тут — овал.
Нам отмечать их некогда
и нечем,
и снова множим нуль
на бесконечность.
Но у машины в памяти —
провал.
Абстракции,
химеры, миражи
в него мы спешно валим,
как фашины,
и сами попадаем
под машины, —
всё вытерпим,
Ты лишь ответ скажи!
И вот вам —
интегралы и ряды,
плод гениальных рвений
и прозрений,
когда пролёт моста
и куст сирени
вдруг обретают
общие черты.
Открыт закон.
Он ясен и красив.
Уж он-то, вроде,
не играет в прятки.
Но снова где-то
во втором порядке
просчёт
неуловимо просквозит.
И даже не просчёт —
неясный след
того, что за чертой,
всего, что «недо…»
…Я знаю сам,
что не найду ответа,
и всё-таки всю жизнь
ищу ответ.
* * *
Каждый путь — знают все —
начинается с первого шага, —
Не сейчас, не сегодня —
всё та ж отговорка простая.
Тешу душу напрасно
и смуту её утишаю:
Завтра будет возможность,
ещё догоню, наверстаю.
Позвоню, навещу,
дорифмую вчерашние строчки,
Те, что теплятся,
вроде ещё, угольками,
Пыль сотру с книжных полок, —
заставлю себя, это точно,
Хоть и явно не хочется
этого делать пока мне.
Ну какая там гиря
опять у тебя на лодыжке?
Шаг вперёд, два назад —
только чуть заступил, и обратно.
Где на ладан
благие намеренья дышат,
Там и с ладаном
что-то, братишка, неладно.
Это даже не лень,
а скорей канареечья клетка,
Некий странный
в себе от себя изолятор,
Где ты замкнут, как видно,
надёжно и крепко
В этом мороке
до окончанья заклятья.
Только ходики ходят —
им гирька как раз не помеха,
Добросовестно тикают
и отпускают минуты
В то пространство,
где нету ни тени, ни эха.
— Ну давай, догони,
наверстай хоть одну, хоть одну ты…
* * *
Такие короткие сроки
на всё отпускается нам,
что жизнь, как поспешная стройка,
сплошных недоделок полна.
А думал ведь, аховый мастер,
иных, мол, забот не ищи —
легко на леса поднимайся
да с песней клади кирпичи.
Но, силы истратив без меры,
невесело пишешь в актив,
что сложен пока только первый
этаж, да и тот — не ахти.
Одна штукатурка — кора дней —
сегодня напомнит о том,
что радостней, а не парадней
ты сделать хотел этот дом.
Забором не отгородиться
и лозунгом на полотне —
куда это, к чёрту, годиться,
когда столько трещин в стене!
Когда среди хлама и сора,
что вымести ты не успел,
остался сквозняк в коридорах
от песни, которую пел.
И, словно прораб, твоя Муза
всё мечется взад и вперёд
и только «Не стойте под грузом!»
в холодную полночь орёт.
* * *
Передышкой так и не повеет
посреди весенней беготни,
ведь не остановится конвейер,
на котором собирают дни.
Даже если посрывало гайки
или погорели провода,
не примчится, весело ругаясь,
служба аварийная сюда.
Даже если в копоти и стружках
сам копался честно там и тут,
всё равно никто тебе по дружбе
не уступит запасных минут.
Так бери ключи свои скорее,
мчи за лентой, движущейся вдаль,
где тобой упущенное время
ждёт недостающую деталь.
* * *
В этом городе я появился на свет.
Волей случая вновь занесённый сюда
после долгих, где только ни прожитых лет,
что я жду — вспышки памяти или стыда?
Ни следа, ни зацепки, ни прошлых примет —
бесполезно сличать с тем, что было тогда.
Нету нашего дома, и улицы нет,
и река уже, кажется, тоже не та.
Может мельче она? иль вода холодней?
Может, был я с другими знаком тополями?
Сердце скажет? —
нет, даже ему не видней,
что оставило времени жадное пламя.
Серебриста ограда. Аллея за ней.
Вижу: роют для саженцев свежие ямы.
Но везде под лопатой — обрывки корней
и такая
сухая земля меж корнями.
* * *
Ветхий домик средь панельных громад
по оконницы в снегах утонул,
и теперь его снесут, говорят,
срежут начисто под корень, под нуль.
Не горюй хозяин… Разве не прав
наступающий на пятки нам век?
Ставь напиток из кореньев и трав,
от которого светлей в голове.
Что сказать? — пришла пора, выпал срок
заносить хибарку в список старья.
Расторопнее прораб, чем пророк,
в разрешении проблем жития.
Но и ЖЭК не сможет выдать душе
на отказ от этих стен ордера,
ведь она вросла, как женьшень,
глубоко и прочно в толщу Вчера.
Эх, тяжёлая землица легла!
Что ж за сила в этом корне души,
коль её ни годы лжи, ни ГУЛАГ
не сумели отравить-иссушить?
Он живёт, сходить не хочет на нет,
значит, время его не истекло,
если истины накопленный свет
продолжает превращаться в тепло.
ПТИЦЫ НАД ГОРОДОМ
Ночью бессонною
и среди дня, —
вестом гонимы,
влекомы ли нордом, —
снова и снова
тревожат меня
птицы над городом,
птицы над городом.
Тянется путь их
в тумане, в дыму,
где-то
почти что в ином измеренье.
И почему они —
сам не пойму —
так приковали
и слух мой, и зренье?
Может быть, время,
уже перешло ты
срок предназначенный
или границу,
если нужнее мне,
чем самолёты,
стали сейчас
эти вольные птицы?
Может быть, в сердце
какая-то нить
с возрастом
не обращается кордом, —
только заденешь,
и вдруг зазвенит:
— Птицы над городом,
птицы над городом!
Может, она, эта нитка,
и есть
тайная связь,
что пока не уловим,
тысячелетьями
скрытая весть:
братья по крови мы,
братья по крови!
Происхождения нашего
знак
в облике Сирина
или Стратима
скажет когда-нибудь,
что за вина
крыльев лишила нас
необратимо.
Не потому ль
мы летаем во сне,
вечно кочуем
по аэропортам,
но не поймём,
что кричат в вышине
птицы над городом,
птицы над городом…
Что же вложили мы
в эти слова:
«мысли высокий полёт»,
«окрылённость»?
Если на них
мы имеем права,
значит,
основа их где-то живёт в нас.
Значит…
Но эти бугры с лебедой,
этот колодец
с рассохшимся воротом,
и, может быть,
перед близкой бедой —
птицы над городом,
птицы над городом…
СТАРОЕ СУДНО
Это старый сухогруз, видавший виды.
В продырявленный и ржавчиной покрытый
мёртвый борт лениво плещется волна…
Говорят — недавно подняли со дна.
Из солёной мглы, из гибельного плена
путь один ему — под пламя автогена.
Но пока он над косою нависает,
мокрой галькой ребятня в него бросает,
и развалина, что застит южный вид,
гулким колоколом сдержанно гудит.
Звук дробится в сонном трюме,
в переборках,
входит в поршни и разбитые приборы,
тишины глубокий обморок прервав,
катит эхом сквозь машинный телеграф.
Что он будит в металлической гортани?
Те мгновенья — до прямого попаданья?
Те слова — последней, прерванной
команды?..
Дышит рядом с покорёженной громадой
Безмятежно-голубой приморский полдень,
что совсем другими звуками наполнен.
…Опустеет пляж, останется немного —
снимок сепия,
на дне души тревога.
ДУМА О КНИГАХ
За прилавком книжным продавец
Мне торговца птицами напомнил, —
Было время, с летнею толпою
Приходил я под его навес.
Неспроста мне вспомнились теперь
Те щеглы, малиновки и славки —
Я увидел в книгах на прилавке
Этот же порыв: лететь и петь!
Как же раньше я не мог понять
И в своей догадке убедиться:
Книги — заколдованные птицы,
Те, что пели летом для меня.
Те, что пели много лет назад
В клетках падишаха для Саади
И для Блока — в соловьином саде.
Память книг — и клетки те, и сад.
В каждой книге — птичья плоть и стать.
Их страницы — то же, что и крылья.
Коль ни разу книгу не открыли —
Не умела птица та летать!
И среди разноголосья книг,
Тех, что дарим мы и покупаем,
Канарейки есть и попугаи.
Трогают нас песни, — да не их.
А бумага хочет быть другой.
Есть ведь книги — Фениксы, их столько
Жгли на площадях, палили в топках —
Оболочки лишь срывал огонь.
А они, ещё моложе став,
Возвращались в мир, им век — что сутки.
В несгораемости их пречистой сути —
Смысл и назначенье волшебства.
Потому и вьются вензеля
Русских сказов в землях заграничных,
Что пером написаны жарптичьим,
Ум будя и душу веселя.
…А над Русью — горы облаков.
И туда, крыла свои листая,
Журавли взлетают, словно стая
Чьих-то расколдованных стихов.
РУССКАЯ ПОЭЗИЯ
Давно унялись бы, однако
Ругатели нас тычут снова
В косноязычье Пастернака,
Витиеватость Гумилёва.
Валять в грязи они горазды,
Дай только волю — мама мия! —
Всё: Маяковского горластость,
Цветаевскую аритмию.
Душе закутаться, раздеться —
Возьмут за горло иль за ворот
Рубцова говорок простецкий
И Бродского щемящий холод.
И не найдёшь, наверно, ты им
Ни одного стихотворенья,
Где все на месте запятые
И безупречны ударенья.
Но где она, скажите, эта
Русь за горами и лесами,
Где б двигала перо поэта
Забота о правописанье?
CREDO 1
Я говорю негалантно
Десять вам раз или сто:
Не зарывайте таланты,
Это же чёрт знает что!
Бросьте-ка заступы, вы же
Вряд ли раскрылись на треть,
Ложь, что нет пороха, вижу:
Начали только гореть!
Вы подавали надежды,
Кто вам наплёл о конце? —
Чтобы ваш кумпол мятежный —
В тесном терновом венце?!
Вздор! — ваши искры от Данте,
Моцарта и Пикассо.
Не зарывайте таланты,
Не отдавайте Косой!
Даром она не отстанет,
Вцепится в крылья, в года,
Чтоб ваши «некогда» стали
Нищим, как нуль, «никогда».
Может, как древнюю Трою,
Ваших талантов следы
Некий потомок отроет,
— Дурни вы, — скажет, — деды!
Взвесит и точно оценит
Каждый поблекший карат.
Будет талант его цепкий
Вас за измену карать!
Ваши долги неоплатны,
Камни и стрелы терпя,
Не зарывайте таланты,
Верьте им, верьте в себя!
CREDO 2
Не лишайте слова графомана,
Не спешите бить его в упор,
Вы — нормальны, вы правы формально,
Но попридержите приговор.
Наберитесь, судари, терпенья,
Пусть он раскрывает свой блокнот —
Что сейчас отмочит, что теперь он
Невообразимое загнёт?
Ямбы, не пригретые печатью,
Рифмы, не знакомые с TV, —
Как он их вымучивал ночами —
Чижик, не прошедший в соловьи!
Маловато даже грамотешки
(Это из себя выводит вас), —
Не поставить тройку без натяжки —
Боже правый! — за его рус. яз.!
Дождь расхожий и дежурный снег там,
Но среди убогих литпрекрас,
Пуще всех гипербол и синекдох,
Что-то из себя выводит вас.
Странная загадка и загвоздка:
Погружаясь в сущую муру,
Вместо «после нас — лишь праха горстка»
Вдруг читаешь: «весь я не умру».
Кажется, — хоть это и нелепо, —
Ремеслу не выученный, он
Где-то ближе вас к земле и небу
И круговращению времён.
Может, вы наносите обиды
И презреньем раните того,
В ком таится хаос первобытный
И природы дикой естество?
Да и в ней, в гармонии невинной,
Видится порой иная грань:
Лирика красиво корчит мину,
Там, где жизнь — сплошная графомань.
Век мой, вдруг ты гения прохлопал?
Но предскажет вряд ли кто — увы! —
Где и как пустая прель и опаль
Прорастает листьями травы…
…Курит он, свивает дым в колечки,
И глаза его почти сухи.
Он молчит. Но будет ли вам легче
Вслед за ним читать свои стихи?..
ВРУБЕЛЬ
Всё те же лица праздные
И в спину взгляд чужой.
И он твердит напрасно им:
— Не стойте над душой!
С назойливостью вежливой
Подглядывают, пялятся,
Как, нервно краски смешивая,
Он стискивает пальцы.
И кисть наносит злей ещё
В холодный холст удары.
— Хлеб есть у вас. Но зрелища
Сейчас не будет — даром.
И здесь уже не мните вы
Отделаться полтиной —
Совсем другими нитями
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.