Бесплатный фрагмент - СОЧИНЕНИЯ. ТОМ 8

ЭВОЛЮЦИЯ УВЛЕЧЕНИЙ…

Карты были всегда. Они сопровождали все детство, юность, вплоть до окончания института. Помню времена, когда начинал играть в Таблин, Ведьму, Девятку. Разыгрывал нешуточные сражения еще с Ривкой и Розой — моими замечательными бабушками. Было мне тогда, наверное, года два с половиной.

Затем научился неплохо соображать в Дурака — самую популярную игру всех времён и народов. С годами, пришёл черёд Кинга и Покера с Джокером. Бура, очко, бридж — почему-то, не прижились, уступив место ожесточенным шахматно-шашечным и доминошным сражениям.

Игры поражали нас бесконечными летними каникулами. Охватывали, словно опасные эпидемии, всех поголовно.

Вооружённые карточными колодами, мы целыми днями торчали во дворе, постоянно меняя положение. То сидели за грубо сколоченными деревянными столами, то располагались прямо на столешницах.

В третьем-четвёртом классах, мне ещё было не стыдно поиграть с девчонками в классики, скакалки или в выбивалы.

Затем начались игры в Пекаря, очень похожего на городки. Главными героями там выступали консервные банки, сложенные друг на друга.

По ним следовало нанести точный удар, метнув палку с приличного расстояния. Мальчишке — Пекарю, охранявшему эту поблескивавшую стопку емкостей, если везло, удавалось дотронуться тростью до неудачника, не успевшего подобрать своё деревянное орудие, и сбить вожделенную банку.

Тогда невезучий ковбой сам занимал не слишком почетное и хлопотное место Пекаря у скопления банок

Игры были небескорыстными. Победители выигрывали баснословные ценности в виде мальчишеского уважения, целых пачек разноцветных блестящих наклеек на разнообразные банки, склянки и бутылки. Они щедро выпускались типографией для завода Ткаченко, всего гигантского объединения 1 Мая, а также для знаменитого вино-коньячного завода и прочих производителей еды с напитками.

За проигрыш в карты следовала жестокая экзекуция. На выбор.

Либо щелбаны, либо удары картами по ушам. Горе тем, кто вытаскивал из колоды десятку или туза. Уши, от хлестких звучных хлопаний десятью или одиннадцатью картами, немедленно краснели. Они продолжали гореть ещё довольно долго. Это, зачастую, вызывало многочисленные насмешки, широко распространённые в беспощадной мальчишеской среде.

А карточные фокусы? За показ хорошего фокуса можно было стать героем двора на целых три-четыре долгих летних дня. На фокусника с восхищением смотрели все девчонки, а мальчишки, признавая твоё первенство, уважительно пожимали руки. — «Наука умеет много гитик», — Этот фокус заставил многих из нас реально поскрипеть мозгами и даже заняться карто-фокусо-творчеством, с выдумкой новых оригинальных головоломок.

Мало, кто из нас ведал, что мало кому известные тогда « Гитики», так впечатлят многих будущих писателей и войдут в десятки фильмов, книг и прочих произведений. Зато, когда залетный мальчишка из соседнего двора, вдруг, попадал в наше высшее общество, девчонки холодно интересовались у него « Много ли гитик умеет наука в их отсталом дворе?»

Это сегодня, вездесущая «Википедия» легко расскажет то, что было для многих большим секретом. Из неё, сейчас, каждый узнаёт, что…

Слово «гитик» — комбинация букв, не имеющая обычного смыслового значения и не используемая вне этого выражения. Мнемонические фразы для карточных фокусов стали появляться во второй половине XVIII века во Франции. Первую русскоязычную карточную мнемонику «Смуту ведет долом слава» придумал в 1869 году поэт В. Г. Бенедиктов]. В 1920-х годах читатели Я. И. Перельмана предложили две другие осмысленные фразы: «Макар режет ножом нитки» и «Крупу, табак берем оптом». Однако чаще мнемоники состоят из грамматически не согласованных или не связанных по смыслу слов. Например, «лирик лемех рахат кутум».

Неожиданно, во дворе появилась книжка чемпиона мира Купермана.

Вирус стоклеточных шашек поразил всех, почти на весь бесконечный месяц. Утром, днём и вечером, он заставлял нас решать хитроумные комбинации и привыкать к новым, несколько необычным правилам.

Жаркие шашечные сражения переместились, почему-то, на скамейки перед подъездами. Видимо оттого, что в течение дня, тень от нашей родной Тираспольской пятиэтажки предоставляла в этих местах спасительную прохладу

Оттуда нас постоянно пытались согнать конкурентки. Бабушки-старушки считали эти места своей священной собственностью. Они активно использовали эту стратегическую позицию для бесконечных посиделок и азартных обсуждений. Особенно при внимательном разглядывании соседок активного полового возраста, пробегавших мимо в непозволительно коротких юбках.

А если та, что была ещё ярко подкрашена, да забывала поздороваться? Что тут начиналось

Вдруг, от ближайшей стройки кто-то приволакивал во двор большой лист ДСП. Его немедленно устанавливали на грубо сколоченный стол, используемый, до того, для карточно-доминошных баталий. В середине этого широкого пространства выстраивались старые учебники, игравшие важную роль импровизированой сетки.

Все немедленно мчались по домам и магазинам, выискивая или закупая дешевые китайские ракетки и белые пластмассовые шарики. Иногда, после сильного удара, шарики деформировались. Ничего. Из было достаточно много. И стоили они сущие копейки. Зато как здорово горели.

Начиналось время бесконечных теннисных турниров «на вылет», собиравших на игру бесконечные очереди. Накал страстей был такой, что не оставлял нам — азартным Парамошам, ни малейшего шанса сбегать домой.

Напрасно — напрасно, мамы и бабушки зазывали перекусить. Раз или два, от силы, за весь бесконечно-летний день, уже припрыгивая от нетерпения, удавалось только на секунду заскочить в туалет.

Затем, вдобавок, громыхнув крышкой кастрюли и зажмурив глаза от удовольствия, с трудом переводя дыхание, удавалось припасть губами и напиться розоватого-оранжевого яблочно-вишнево-абрикосового компотика.

Особенно нравились вкусные волокна абрикос и маленькие кусочки фруктов, концентрация которых увеличивалась с приближением ко дну кастрюли, наполненного ароматно-волшебной амброзией. Под конец, приходил черёд столовой ложки. Той, что побольше.

Те, у кого, поначалу, не было ракеток, вполне довольствовались старыми учебниками, которые превращались, порой, в непобедимое теннисное оружие.

Проигравшим приходилось несладко. Особенно, когда стали постарше. На кону уже появились настоящие призы. По важности они стали ничуть не меньше, чем на турнирах большого шлема. Иногда приходилось даже доставать из копилки часть капиталов, сэкономленных за годы на школьных завтраках и нестись в магазин за проигранной бутылкой лимонаду.

Распивали ее все вместе, поочередно прикладываясь к зазубренному горлышку. Из-за такого дефекта, бутылку, порой, в магазине отказывались менять на полную.

Тогда, всей гурьбой мы решительно требовали заведующую и громогласно доказывали, что эта бутылка, ещё совсем недавно, была куплена именно в таком безобразном состоянии. Довольные одержанной победой, мы, вновь, покупали и распивали вкусные лимонад, крем-соду или « Бэутуре портокале» (апельсиновый напиток, молд).

Турниры не утихал до самой-самой темноты. Ожесточенное сражение продолжалось в сумерках до тех пор, пока белый пластмассовый шарик, просто, не переставал быть различимым.

— Завтра, я буду первым!

— Нет, я!

— Тот, кто придёт первым!, — соглашались мы и, нехотя, разлетались по домам

Теннис сменялся эпидемией грецких орехов. Мы" тырили» их по соседским частным дворам, прислонившихся к нашей, тогда еще новенькой, пятиэтажке.

— Посмотрите-посмотрите, на свои руки! Как в школу пойдёте?!, — как гром среди ясного неба, раздавалось предупреждение взрослых

— О Боги! неужели так быстро? Лето, любимое дорогое желанное лето, до обидного быстро, но подходило к концу

— Да! Вижу — вижу, как вы готовились к школе, — журила нас первого сентября Зоя Владимировна, строгая математичка, возглавившая наш 5А. Взрослые посмеивались, что она, впоследствии, вышла замуж и ушла в декрет, в результате классного руководства нашим классом

Строгая Зоя, как называли ее все ученики одиннадцатой школы, критично осмотрев ладони мальчишек, выставленных по ее просьбе на всеобщее обозрение и покачав головой, неосторожно спросила

— И как? Как Вы едите все это?

Тут, все, и девчонки, сумевшие сберечь свои руки, и неаккуратные мальчишки, с чёрными от орехового сока руками, наперебой, объясняли особые премудрости снятия зеленой кожуры, разбивания ореха, а самое главное, осторожного снятия тонкой горьковатой кожицы.

— Вот, Зоя Владимировна, попробуйте!, — протянули ей чищенный орех, появившийся невесть откуда

— Да. Действительно. Какой волшебный вкус. А я, грешным делом, уже совсем позабыла наши детские увлечения, — рассмеялась дорогая Зоя

Сегодня, всех ребят растащили по квартирам современные гаджеты. Дворы, прежде заполненные шумом детворы, периодическим звоном разбивавшихся стёкол и хлесткими ударами азартных доминошников, ушли в прошлое. Везде царствует Век цифры и разделения людей, помноженный на карантин. Но, может, это просто сон, и все ещё, когда-нибудь, да вернётся?

— Эй! Юрка, Сашка,! Берите Валерку с Вовкой! Айда, сгоняем в футбол…

БЫТЬ, БЫТЬ, БЫТЬ…

В бытность аспирантом, как-то заглянул на Калину — знаменитый на весь Союз дом книги. В далекие советские времена, Калиной в народе называли Калининский проспект, ставший, впоследствии, Новым Арбатом.

Ощутив на себе чей-то взгляд, я вздрогнул от неожиданности. С обложки одной из шекспировских книг, напечатанных на английском языке, на меня смотрел наш дорогой Коля Корявский. Его глаза, то же лицо.

Интеллигентная ладонь расположилась на черепе с надписью « To be or not to be…» (Быть или не быть, англ). Конечно, я был потрясён практически абсолютной похожестью известного английского актера и моего близкого товарища по студенческим временам.

Коля был умным, мягким, скромным и незаметным. Большие голубовато-серые глаза смотрели с бесконечной добротой и лёгким недопониманием. Так, должно быть, мог смотреть ангел, случайно оказавшийся посреди людской суеты.

В молдавский колхоз, находившийся в Волонтировке, неподалёку от Бендер, нагрянули дожди. Нас, первокурсников, освободив от занятий, послали туда на очередную отчаянную советскую битву по уборке винограда, табака и прочей кукурузы.

Мизерные расценки на сбор урожая вызывали необходимость посылки десятков, сотен тысяч студентов и школьников. Учитывая необходимость размещения, кормежки и, как правило, низкие показатели производительности труда, экономического толку было очень мало.

Зато дружба, сплоченность, многочисленные романы и прочие приключения, заставили большинство из нас навеки полюбить и запомнить те прекрасные времена.

Работы в поле, на весь период дождливых дней, прекратились полностью.

Приостановилась и наша ударная деятельность на початкоочистителе — бестолковом грохотавшем устройстве, которое мы умудрялись перекричать модной тогда песней о Червоной Руте и воплями, — Меканик! Са стрекат (сломался, Молд).

Допотопный механический чудик иногда подло замолкал, полностью обнажая всю непроходимую фальшь нашего примитивного вокала.

Во время дождя, целыми днями, мы торчали в большой комнате, заставленной парой десятков кроватей. Вовсю играли в шахматы, карты и отчаянно боролись с бесконечным поголовьем полусонных осенних мух, буквально усеявших весь низкий потолок.

Их было столько, что первое время друзья легко выполняли установленную мною норму.- Перед сном, надо было сдать на приемку не менее сотни.

Смех раздавался лишь в моменты, когда очередной бедняга отправлялся в удаленный деревянный туалет в моих безразмерных туфлях. В тот, сорок наипоследний-растоптанный, многим удавалось влезть прямо в своей обуви, которую никому не хотелось пачкать в непролазной деревенской грязи.

— Скучно здесь у вас. Не любите Вы меня. Убегу я от всего этого, хоть на денек, — загадочно произнёс Коля, неожиданно наглотавшись таблеток седуксена — модного, в те времена, успокоительного

Такое состояние мы наблюдали впервые. До самого вечера ребята подходили к Николаю, поочередно заглядывая в открытые безучастные глаза. Их равнодушная бесконечность смешила, пугала и завораживала.

Коля очень удобно молчал. С ним было комфортно гулять, сидеть на занятиях, выполнять любую работу. Будучи чрезвычайно артистичным, он мог одним выразительным взглядом, и в любое время, вызвать гомерический хохот всей нашей студенческой братии.

Со мною многие любили готовиться к очередным экзаменам и зачетам. Рядом с круглым отличником проходить вопросы было удобно. Все билеты я проходил не менее двух раз. Быстро и легко прояснял непонятные места.

Притягательным было и то, что через каждых пять пройденных вопросов, я устаивал короткую, но ожесточенную карточную игру. Минут, эдак, на двадцать. Конечно же, на деньги.

Сия передовая технология подготовки к экзаменам устраивала многих. Получалось, что мы, и вопросы проходили, и долгожданный пряник развлечения, по оконцовке, получали исправно.

В ассортименте развлечений доминировали игры в терц, белот и клабер, что было, по сути, одним и тем же — только названия разные. Главными из карт, помнится, были валет и девятка. Козырные король с дамой назывались «Бэлла», три карты подряд — «Терц».

Присутствовали, конечно, другие дополнительные правила, тонкости и ухищрения, делавшие данное занятие достаточно азартным. От ожесточенно-бескомпромиссной схватки, прерываемой охами, вздохами и отборным матом, мы получали огромное, прям-таки бешеное, количество адреналина.

Его, как раз, было вполне достаточно для прохождения следующих пяти вопросов, наводивших многих моих коллег на мрачные суицидальные мысли. Спасала только игра, всегда маячившая за горизонтом.

Ну, вот и все! Приходила в процессе подготовки та самая минута, когда сил не хватало даже на игру.

А завтра? Завтра один из страшных очередных экзаменов. Правда все вопросы пройдены по два раза. Друзьям-товарищам этого более чем достаточно.

Усталость ломовая. Однако, в последний момент, когда надо было решительно выключить свет, я, на всякий пожарный, захотел повторить ещё одну каверзу.

Это переполняло чашу терпения моих окружающих. В меня пытались попасть подушкой, носками не первой свежести, видавшими виды, старыми тапками. Напрасно.- Остановить оголтелого отличника не удалось никому. Я упорно продолжал зубрежку.

Вдруг, Коля, как всегда бесцветно и индифферентно, раздельно произносит одну фразу, — Цветы, запахи, карандаши, собаки лают, — Безуспешно соединяя в уставшем мозгу эти простые смыслы и пугаясь, — не поехала ли крыша?, — я мгновенно выключил свет и кинулся в железную студенческую кровать, отчаянно застонавшую своей изношенной пружинной сеткой.

С тех пор, магическое словосочетание, упомянутое выше, успешно использовалось друзьями против моих излишних предэкзаменационных перестраховок, — Цветы, собаки, карандаши…

К великому сожалению, Коли, уже, давным-давно, нет на белом свете. Его ближайший друг — Вовка Фадеев, которого все звали просто Фаддей, позвонил мне как-то из Лондона и сообщил эту грустную весть.

Тогда в Москве, на Калининском, я, все-же, купил того шекспировского Гамлета.

И много-много лет подряд, из книжного шкафа, в нашей маленькой тираспольской квартирке, с обложки глядел на меня наш дорогой Коля.

Смотрел своими широко раскрытыми и немного удивленными добрыми глазами. В самые аховые моменты жизни, отвечая на тот важный вопрос, он, как мог, успокаивая, твердил,

— To be...To be...To be..- Быть… Быть… Быть…

ЛИЖУ90

Кража одной только пилотки в роте курсантов, состоявшей из ста двадцати молодых парней — будущих офицеров-танкистов, измученных пятилетней учебой, госэкзаменами и защитой дипломов на инженерных факультетах, спровоцировала настоящую цепную реакцию. Ровно-ровно сто двадцать аналогичных актов воровства.

Каждый, у кого пропадала пилотка, в той Николаевской учебке, впрочем, как и в других военных частях всего бывшего Советского Союза, норовил немедленно и незаметно украсть ее у соседа, дабы компенсировать чувствительную потерю. Такая пропажа была обидна вдвойне. Ведь купить такую важнецкую вещь, да ещё в тех горячих июльских степях, где сходились реки Ингул и Южный Буг, не представлялось никакой возможности. Даже ничтожной.

_______________

Ситуация на международной выставке изобретений и инноваций в Москве, по сути, ничем не отличалась.

Просто, прямо из-под носа, у меня подло увели, слямзили, стибрили, сбондили, действующий макет одного из моих прекрасных изобретений — гидропонной установки. С ее помощью, даже в условиях невесомости, на современных космических станциях, успешно произрастали разные там полезные травки и помидорки.

В пространстве летающих лабораторий они давали, и дополнительный кислород, так необходимый в долгих путешествиях, и вкусную зеленую добавку к рациону космических путешественников, не отличавшемуся особым разнообразием. Кроме того, этот факт достаточно тешил и мое немалое изобретательское самолюбие.

— Какой же козел набрался такой дремучей наглости?! Какие у этого, с позволения сказать, ещё не вымершего мастодонта, могли быть намерения?

— Может, на выставку пробрался житель из отсталой древней пещеры, с помощью заклинаний преодолевший тонкую хронологическую перепонку и захотевший обеспечить соплеменников круглогодичной зеленью?

— Или, просто, то был обычный алкаш, сбежавший из ближайшего диспансера и питавший отчаянную надежду загнать по дешевке такое необычное устройство? Прямо на углу, здесь, у винно-водочного магазинчика?

Пытаясь представить образ мыслей подлого воришки и его возможные низменные хотелки, я метался вдоль соседних стендов и неожиданно наткнулся на экспонат, необычный даже для такой престижной выставки самых современных изобретений.

Стандартная надпись на приборчике гласила, — ХОТИМЕТР. Линейный Измеритель Желаний Универсальный. Серия 1990 года. Сокращенное название — ЛИЖУ90.

Предназначен для измерения глубины, ширины, продолжительности, а также мощности и интенсивности Желаний, — прочитал я на скромной табличке, — и далее, — А также для быстрого подсчета вероятности их исполнения. — Все это казалось полнейшим бредом.

— Что за чертовщина?!, — мелькнула здравая мысль. Однако рука, сама того не ведая, стала жадно перебирать россыпь разноцветных кнопок, соблазнительно выпиравших из небольшого компактного корпуса. Промышленный дизайн был на высоте.

— Короче. Штука эта, по-видимому, работала. На самом деле.

— У меня украли? Вот и я одолжу!, — вспомнился давний эффект массово исчезавших курсантских пилоток, запечатлённый в Памяти всех прежних поколений облапошенных солдатиков и курсантов

Воспользовавшись отсутствием персонала, побежавшего отобедать на скорую руку, я быстро пристроил «ЛИЖУ» у себя под мышкой и кинулся к выходу

Лихорадочно скользя по Старому Арбату в поисках украденной гидропонной установки, я азартно переключал разные тумблеры. Прямо на ходу, довольно быстро освоил немудрёную логику управления необычной штуковиной.

Самыми скучными на экране, отображавшем пестрые желания окружающих, оказались группы американских туристов. Сплошной желтый цвет показывал одно доминирующее стремление — зарабатывать, приобретать и накапливать все больше, больше и больше. Никакой пестроты. Никакого разнообразия. Как они там живут? При такой-то скудости хотелок.

Показатель ПК — психологической конвертирующей, показывал, что алгоритм всех желаний — от еды и секса, до любви и дружбы, в их недотёпистых черепушках запрограммирован только через денюжки — только сквозь бездарное сияние Золотого Тельца. Правда, глубина и интенсивность желания разбогатеть, куда там Марианской впадине, была близка к бесконечности.- Монстры какие-то. Но очень и очень скучные.

Хотелки родных земляков-туристов поражали. Например, у простого дяди Васи из Приамурья, на экране одновременно расцвели многочисленные бутылки с водкой, три соседских блондинки и вся без исключения женская часть бухгалтерии его заводской конторы. Причём глубина, мощность и интенсивность его незамутненных желаний также зашкаливала по полной.

— Вот это да!

Однако у ЛИЖУ было ещё одно важное свойство. Как в детской игре с подсказками, — Холодно, Тепло, Горячо, — прибор измерял вероятности исполнения тех или иных желаний, но уже в зависимости от действий Хотящего.

Вот здесь-то, и у китайцев, и у соотечественников, и у прогнивших американцев, обнаружилось одно общее универсальное свойство.

Для положительного исхода в осуществлении любых желаний, главным, в поведении Хотящего, оказались свойства заискивания, угождения, вытанцовывания и прочего лизоблюдства перед всеми, от кого, на данный момент времени, и зависело выполнение данного конкретного «Хочу».

Будь-то благосклонность друга или любимой женщины, будь-то продвижение по службе и достижение важных политических результатов.

— Да-Да! Чем больше лижу, угождая хозяйке, тем большего достигаю, — заканчивая вылизывать второе блюдце со сметаной, — промурлыкал кот, примостившийся у соседнего киоска. Я не удивился — аппарат легко озвучивал все желания сканируемых объектов

Включив ЛИЖУ на максимум, на полную катушку, я захотел, очень захотел обнаружить свою пропавшую установку. Желание найти пришлось напрячь как можно сильнее. Ещё сильнее. Сильно-пресильно. Еще-ещё-ещё.

— О Чудо! — С помощью приборного экрана мне удалось быстро нащупать и обнаружить свою гидропонную установку. Она нашлась на заднем дворе одного из арбатских магазинчиков

— Козлы! Дупель пусто! Встать!, — с диким грохотом опустив костяшку домино прямо на пластиковую крышку моего родного прибора, рявкнул красно-синемордый грузчик, заканчивая драматическую, судя по всему, доминошную партию.

Трое его собутыльников, как при исполнении государственного гимна или минуте молчания, торжественно встали и замерли.

Через считаные секунды, еще ничего не соображая, они с недоумением провожали мутными взглядами мое изобретение, оказавшееся таким удобным полем для их ожесточённого и бескомпромиссного поединка. В моих цепких объятиях, оно неотвратимо, безвозвратно и быстро уплывало от них прочь, в четвёртое измерение.

Вернувшись на выставку, я, от греха подальше, вернул ЛИЖУ90 на его старое место, а затем прикрепил свою гидропонную установку к мощному стенду. На этот раз, прикрутил намертво.

______________

— С тех пор и ЛИЖУ, — уныло заявил мой старый приятель, восседавший где-то, высоко-превысоко, в самом сердце Москвы. И с печальным выражением лица, добавил, — Очень скучно, однако.

В своё время, он крепко впечатлился моим рассказом и, долго-долго, видимо небезуспешно, рыскал тогда по всей выставке…

ПОЧЕМУ 9 МАЯ…

Став во главе совета ветеранов Второй Мировой войны в израильском Нетивоте, отец зачастил к мэру.

— Ты, Ихиэль- мэр и мой тезка. Ты должен — должен, понять, — повторял отец изо дня в день

— Ну скажи, дорогой, — защищался чиновник, — Какая разница между восьмым и девятым Мая? У нас в Израиле День Победы всегда отмечали Восьмого

— Вот, смотри, я проверил. Восьмого мая подписали акт о капитуляции Германии, который вступал в силу 9 Мая 1945 года, в 00.01 минуту Московского времени. В это время, в Европе и Америке было ещё восьмое мая. Какая разница?

— Понимаешь, Ихиэль, Красная Армия не только потеряла в боях больше солдат, чем все союзники вместе взятые. Она внесла больший вклад в Победу. Помимо огромных европейских фабрик смерти, советские войска освободили более двухсот лагерей гетто Винницкой, Херсонской и Одесской области Украины

27 января 1945 года — день освобождения Освенцима советскими войсками, где было уничтожено более миллиона евреев, установлен ООН как Международный день памяти жертв Холокоста.

В декабре 41-го, после того, как Красная Армия дала по зубам фашистам под Москвой, казни во многих гетто прекратились. Полицаи задрожали, прекратили зверствовать. Многие разбежались.

Немцы тоже испугались не на шутку, а часть наци — бандеровцев, повинных в массовых убийствах и погромах Еврейского населения Украины, даже оказалась в немецких концлагерях.

После Победы Красной Армии в Сталинграде, весной 1943 года, испугавшийся последствий Гиммлер, посетивший Треблинку, приказал все тела миллионов убитых выкопать и сжечь. Сам лагерь был вскоре ликвидирован и разобран, а территория засеяна люпином. Долго-долго, ещё ходили там местные польские крестьяне, вооруженные плоскогубцами для вырывания золотых зубов из тысяч и тысяч черепов,

— Голда Мэир, — продолжал отец, — сказала, — Если бы не оружие, не военная поддержка Советского Союза, Израиль мог бы не выстоять в первой войне

— А вот слова первого премьер-министра Израиля Давида Бен-Гуриона, обращённые к студентам города Хайфы, — Россия снабжала нас оружием, которое помогло нам выстоять в войне за независимость

— Да. Из книг помню, что Советский Союз в ООН проголосовал за образование Израиля. А подлая Англия, та воздержалась

— Ладно, тезка, согласился мэр, давай отметим День Победы именно девятого мая

Да и Ариэль Шарон — наш нынешний премьер-министр, с которым ты успел поговорить на идише за моей спиной, — улыбнулся Ихиэль Зоар, — также очень просил тебя поддержать. Нетивот, ведь, главный оплот Ликуда — самой патриотической партии Израиля. Шарон обещал поднять этот вопрос и на правительстве.

Ведь не Европа, а именно Красная Армия, ценой колоссальных жертв, внесла главный вклад в разгром Гитлера. Значение этой Победы, сегодня, пытаются всячески приуменьшить. Тут и там раздаются голоса, отрицающие сам факт Холокоста. Намеренно перетасовывая факты Мюнхенского сговора с Гитлером стран Франции, Великобритании и Польши, выпячивают договор Молотова-Риббентропа, как одной из причин второй мировой.

Девятого Мая 1997 года, ветераны войны, впервые в израильской истории, собрались на торжественном мероприятии, в самом большом ресторане Нетивота.

Праздновался День Победы по Московскому календарю. Правда, день этот, был наполнен особой горечью. Отца, который готовил этот праздник, уже с нами не было. Прошлой ночью, он умер в больнице от острой ураганной лейкемии. Его не стало в великий День Победы.

Утром, 9 Мая, мы схоронили отца на старом Нетивотском кладбище.

Первый тост выпили, как полагается, не чокаясь…

_______________

Сегодня, мой дорогой Папа, 9 Мая стал официальным Праздником Победы для всего Израиля. В этом важная, очень драгоценная частичка Твоего личного участия, беспокойной и доброй энергии Твоей Души.

Минуту молчания буду стоять смирно.

За спиной будут находиться, и Красная площадь, и весь Израиль. С нами будет идти огромный Бессмертный полк. Он прошагает по родным Сокирянам, солнечному Тирасполю, тёплому Ашдоду, маленькому Нетивоту, красавцу Ленинграду. Отважным Москве и Одессе, Киеву и Сталинграду, десяткам городов-Героев. Он будет шагать по всей нашей небольшой, но дорогой планете, которую Вы отстояли с Честью.

Спасибо, папа. Спасибо, что победил…

ПЕРВОЕ СЛОВО…

Мудрецы недаром говорят, что человека определяет окружение. Меня, с самого раннего детства, в Союзе окружали бывшие и действующие зэки.

Они меня и говорить-то научили. Родители, родственники, знакомые уже начали, было, переживать, что мальчик достиг двух лет, а все не разговаривает. Поэтому моё первое слово, конечно, очень обрадовало. Но…

Знойным летом 1957 года, заключенные, охраняемые автоматчиками и злющими овчарками, начали перекладывать дорогу неподалёку от нашего дома.

Брусчатка для второстепенной улочки маленького местечка Сокиряны, почему-то, подбиралась почти сродни той, что была на Красной площади. Сказывалась близость больших карьеров.

Бабушка Ривка, увидев на яростном июльском солнце толпу изможденных мужиков, обливавшихся потом и ворочавших тяжеленные камни, мгновенно потеряла покой.

Отмахиваясь от свирепых конвоиров, как от назойливых мух, она бесстрашно и неистово ввинчивалась в работавший муравейник, поначалу, только раздавая кружки с холодной колодезной водой и ломти хлеба, которого у нас-то и дома было совсем немного.

В ответ на конвоирское, «Не положено!», с ее стороны начиналась особо скоростная раздача супа, наспех приготовленного из того, что" Б-г послал».

Я опрометью носился от бабушки, стоявшей с большой кастрюлей на раздаче, в группку улыбавшихся потных бритоголовых мужиков и тащил, тащил им все новые миски с едой.

Под конец, запыхавшись, усаживался поесть за компанию со всеми. Ривка передавала мне персональную тарелочку, и я с удовольствием уписывал все подряд.

Какое-то, даже кожей ощутимое поле зверского аппетита, заражало все окружающее. Активно чавкали все. И заключенные, и овчарки, и конвоиры.

Последних, вконец, задобрили несколько рюмок вишневой наливки и на все последовавшие дней десять, пока толпа каторжников не передвинулась в соседний квартал, и окриков, и лая овчарок было уже, совсем-совсем, немного.

По вечерам, мой отец долго и нудно ругал тещу — мою дорогую бабушку Ривку, за разбазаривание продуктов. Со слов отца, она, кроме этих грехов, подвергала ребёнка опасности заразиться туберкулезом от плохой компании.

Ривка в ответ горячо возражала. Доказывала, что ещё совсем недавно, в гетто, умирая от голода и холода, они были в том же положении, что и заключённые. А этого забывать нельзя, никак нельзя.

Тут, как раз, вовремя, подоспело и моё первое слово.

— Блять, блять, блять!., — радостно заповторял я, выскользнув из группы работавших зэков

— Блять, блять, блять!, — бодро и громко кричал я всем гостям, приходящим в наш дом

— Ну и блять! -, возмущался отец моей бабушкой, взваливая на неё всю ответственность за плохое воспитание внука

— Блять!, — приговаривал сосед дядя Федя, избивая вожжами свою жену, тетю Шуру, которая будучи начальницей женской тюрьмы строгого режима, часто брала меня к себе на работу. Там меня зацеловывали, соскучившись по малым детям, старые зэчки

— Они, они, они могли научить малыша неприличному слову, — справедливо возмущался могучий дядя Федя, избивая майора милиции в лице своей жены

— Добавь ей жару, Федюня, — кричали болельщики из толпы зевак, сбежавшихся на интересное и шумное представление

— Посажу, ох посажу!, — в ответ, взвизгивала под ударами несчастная тетя Шура. По двору, раскудахтавшись, как угорелые, носились перепуганные куры, наперебой лаяли собаки, кричали ребятишки, возбужденно гомонил народ

Солнечный День, когда я впервые заговорил, навечно врезался в память какой-то особой цветной фестивально-радостной суетой.

С тех пор, чего греха таить, люблю, очень люблю поговорить…

КАК ЖЕ МНЕ НЕ ХВАТАЕТ ТЕБЯ…

Папин день рождения отмечали шестого июня. По еврейскому календарю, на Швис (Швис-идиш, Шавуот-иврит, праздник кущей). В этот день, на горе Синай евреи заключили союз с Господом.

Этим днём, за много лет до этого, родился и Пушкин. Или, как любил говаривать папа, Пушкинзон. Он любил подшучивать и по-еврейски стилизовать фамилии известных людей. Язык у него был подвешен, что надо.

Вкупе с «азырн коп» (железной, то есть очень умной головой, идиш), это давало эффект постоянного блестяще-иронического сопровождения всей окружавшей действительности.

Хотя нет. Когда надо, отец легко закатывал такую прочувствованную речь, с таким эмоциональным накалом, что аудитория, ещё добрый десяток секунд после окончания, забывала выдохнуть воздух, и только затем, взрывалась оглушительными аплодисментами.

Учитель. настоящий Учитель от Б-га, он любил вечно все пояснять и, увлекаясь, мог рассказывать, рассказывать и рассказывать. Очень интересно и бесконечно.

Начиная с описания всех растений, что находились на пути нашего следования, и заканчивая необыкновенной историей заурядной сапожной ваксы, которой, каждое утро, несмотря на жирную сокирянскую грязь, папа драил мои детские ботиночки или сапожки.

Работал он, как говорится, — по-морскому.

Блеск наводить надо было, по его мнению, такой, чтобы на поверхности ботинка настоящий старшина Тихоокеанского флота, где отец оттрубил семь лет, мог наблюдать на фоне голубого неба даже облачко или солнце. Причём на поверхности каждого ботинка.

Наблюдать за этим священнодействием было очень интересно. Когда погоды позволяли, папа начинал чистку обуви на открытой веранде, краем выходившей, прямо в наш чудесный палисадник.

— Это отличная земля, — приговаривал он, соскабливая почву, обильно налипшую на башмаках в виде пластов грязи. Сбрасывал он ее точно в пространство между большой семейной розой и огромным кустом сирени

— Теперь, в этой фантастически плодородной земле, попадающей в палисадник, появятся новые корешки цветов. Они расцветут уже в мае

— Как здорово, мой мальчик! Представляешь, сколько богатейшей земли мы приносим на наш участок, когда на улице грязь?

— Вооот столько!, — охватывая руками большой объём воздуха, я, как можно полнее, изображал это неимоверное количество

С тех пор, особенно на подходе к дому, я старался не очищать обувь заранее, а оставлять ее на веранде. Прямо с огромным налипшим комом.

— Папа, папа! Смотри. Смотри. Сколько земли я притащил сегодня, — с гордостью демонстрировал я весомый вклад в наш палисадник и его щедрую почву. Затем, картинно вздыхая от усилий, счищал его первой попавшейся щепкой или палочкой

В сознании я всегда старался посвятить тот или иной кусочек жирной грязи, то розе, с которой мы собирали лепестки для варенья, то благородным синевато-лиловым ирисам, расцветавшим в июне, то любимой сирени, которая благоухала сразу после майских праздников.

— Растите, растите, мои цветочки, — приговаривал я, будто заклинание, — Растите и радуйтесь

Ещё, папа был очень доволен, каждый раз, когда начинался дождь. Особенно весной и в летнюю пору. Ливень стучал по жестяной крыше нашего дома, слетая по водостокам, прямо в большие деревянные бочки.

Воды было столько, что она с шумом переливалась из дижкис (бочка — смесь языков, укр. с еврейским окончанием) и устремлялась в наш широкий огромный огород. При этом папа, энергично и радостно потирая ладони, немедленно начинал запевать какую-нибудь разудалую песенку.

— Вот! Теперь, и урожай будет, что надо

На следующий же день, после сильных дождей, он много возился возле деревьев.

— Быстрее, Милюха!, — задорно кричал мне отец, — Бери лопаточку и дуй ко мне. Повскапывай все, что вокруг стволов. Так ты перекроешь в земле все поры. Это такие дырочки в почве. Стоит их разрушить на поверхности, и вода уже никуда не денется. Не убежит, не испарится, а останется у корешков

— Слива, которую ты очень любишь, будет обязательно большой-пребольшой и сочной-пресочной. Она любит, чтобы у ствола была не слякоть, а побольше воздуха. Чтоб почва была легкая-легкая, как пух

Могилу отца на светлом, небольшом, будто игрушечном кладбище Нетивота, присыпали очень легким грунтом, состоявшим наполовину из песка израильской пустыни Негев, а наполовину, из наших слез.

Как же мне не хватает тебя, папа…

УДАЧНЫЕ СДЕЛКИ…

Мой отец умер 9 Мая 1997 года от острой лейкемии. Ихил Лейбович Бланк. В школах Сокирян и Тирасполя, где он преподавал, его звали Ефим Львович. Скончался он в «Сороке» — центральной Беер-Шевской больнице Израиля. Умер быстро, под наркозом, при попытке врачей установить на груди катетер для химиотерапии.

По еврейской традиции, похоронили, в тот же день, на старом кладбище Нетивота, всего в десятке метров от мавзолея Праведника Баба Сали.

Будучи председателем местного общества участников Второй мировой Войны, папа впервые убедил своего тезку Ихиэля — мэра нашего городка, затерявшегося в пустыне Негев. Уговорил выделить деньги на празднование дня Победы именно 9 Мая 1997 года.

Так уж получилось, что именно в этот день, в этом же ресторане, где, накануне, отец энергично договаривался о проведении памятного праздничного мероприятия, пили не только за погибших и выживших в той страшной войне, но и за упокой его Души.

Всего за пару недель до этих грустных событий, ничего не подозревая, мы с отцом готовили ещё одно знаменательное мероприятие — 45-летие свадьбы моих родителей.

Отец был слегка скуповат. Всерьез обрадовавшись неплохим скидкам на хороший брэнди в нетивотском магазинчике, папа пришёл в радостно-возбужденное состояние духа. Тогда нам, сразу же, вспомнилась супер-сделка, удавшаяся много лет назад. Лет за тридцать до этого.

Жаркая, пыльная, особенно по окраинам, Одесса, лениво и широко, как знойная женщина, раскинулась вдоль ослепительно синего моря.

На всех углах, там стоял крикливый гомон продавцов, продававших из ящиков «Белый Аист» — настоящий молдавский брэнди, который, по-советски, презирая международное право, высокомерно повысили до аристократического, но незаконного названия" Коньяк».

«Белый Аист» стоил ненамного дешевле водки — всего три рубля пятьдесят копеек за бутылку. Напиток был качественным. В самой Молдавии доставался покупателям, в то время, с большими перебоями. Магазины старались торговать более дорогими марками.

Первое августа с Бармицвой, моим совершеннолетием, отмечаемым для мальчиков в тринадцать лет, по древней еврейской традиции, приближалось с неотвратимостью и быстротой, сильно угрожавшей нашему скромному семейному бюджету.

Наклонившись поближе, отец тихим голосом сообщил мне, что ходят упорные слухи о близком значительном повышении цен на коньяк.

— Видимо, это вранье, — добавил он с сомнением в голосе, — Стали бы тогда, прямо накануне, торговать дефицитом, да еще прямо на улице?

Не выдержав искушения, мы купили и с трудом дотащили пару десятков бутылок до улицы Генерала Петрова. Она находилась в Одесских Черемушках — ещё новеньком, крупном районе, блиставшим рядами своих аккуратных пятиэтажек.

Туда, в настоящую трехкомнатную, переселилось все большое семейство тёти Чарны, родной папиной сестры. Они ютились, до этого, в единственной темной клетушке по улице Островидова. И муж — добрейший дядя Муня, и дочери — Аня с Броней, и их детки — Лиза с Геной. Все мы безмерно радовались их долгожданному переезду.

Бесконечная, бурная и незабываемая волна радости накрыла отца, уже на следующий день. Спозаранку, вчерашние торговцы, по всему городу бойко продавали тот же самый коньяк, но уже по семь рублей.

— В два! В два раза мы выиграли!, — ликовал отец

— А ты, Фима, как учитель химии, возьми и подсчитай, сколько нахимичили те шалопаи на таком гешефте?, — удивил отца дядя Муня, известный одесский портной и очень деловой человек.

— Как учитель химии, я в упор не вижу, как можно было заработать на повышении цены

— Представь, Фима, что тебе дали продать тыщу бутылок за три пятьдесят, а ты знаешь, что завтра бутылка будет по семь. Ну, понял?

— Нет! Этого понять невозможно, — отец захлопал глазами

— Объясняю для лохов, — дядя Муня перешёл в наступление.

Ты пишешь, что сегодня продал тыщу бутылок по три пятьдесят, а, на самом деле, продал всего сто. Завтра, завтра, ты достаёшь оставшиеся 900 бутылок и продаёшь уже по семь рублев. Чистого навару больше трёх тысяч.

А что, если они продали за день целых сто тыщ бутылок? В Одессе летом на мильон одесситов приходится целых два мильона простофиль, приехавших на отдых. Усёк?

— С ума сойти. На шестьдесят Волг можно было заработать. Всего-всего, за один день

— Да. Учителю столько и за жизнь не заработать, — успокоил дядя Муня, — а мне целых триста классных костюмов нужно пошить. Это все равно, что года три работать, как проклятый, не меньше

В азартной беседе о чужих капиталах, теоретически заработанных кем-то за один день, родственники незаметно опустошили бутылку «Аиста». Под конец, радости не было предела. Разливая по рюмкам последние капли, они вспомнили, вдруг, что потрачено-то было в два раза меньше.

— Совсем нелегко было дотащить целую кучу бутылок с, казалось, расплавленным янтарем, до знаменитого Одесского Вокзала. При этом, при посадке, пришлось нешуточно сразиться с обезумевшей толпой, как всегда, бешено рванувшей в переполненный и раскаленный вагон дизель-поезда Одесса-Кишинёв.

Всего за пару часов, локомотив домчал нас и ценный груз спиртного в зеленый, аккуратный Тирасполь. После неугомонной Одессы, нашпигованной шумными потными курортниками, он показался нам особенно чистым.

А день совершеннолетия, состоявшийся через неделю, мы встретили во всеоружии. Правда, отец слегка замучил многочисленных гостей азартным описанием той блестящей коммерческой операции с коньяком, счастливо украсившим наше семейное торжество.

Имениннику были подарены многочисленные, уже «взрослые», подарки. Достались даже наручные часы «Ракета» со звучной секундной стрелкой. Сделано в СССР, — было написано на драгоценном изделии важного московского часового завода

С воодушевлением и радостью заявились все-все наши родственники. Помирились и приехали даже те, кто находился в, казалось, непримиримых контрах.

Пришли, и Сюня с Раей, и Клара рыжая с Володей, и Борис с Цилей, приехали из Одессы Чарна с Муней, и Герман со Светой, и, даже неугомонный Эршалы-Моторчик, примчавшийся с семьёй из соседних Бендер на своей новенькой «Волге».

Детей, молодежь, умудрились разместить за небольшим столом нашей спальной комнаты. Мои дяди Аркадий (Аврумчик) Вайнзоф и Лёнька Ваксман бесились с моими двоюродными сестричками Жанкой, Маринкой и Светкой, Розочка Глейзер осваивала упражнение «стрельбу глазами» и учила играть на гитаре.

Старые друзья и бывалые фронтовики Янкель и Абрам, буквально заставившие всех пойти на мировую, вспомнив свои детские прозвища шестидесятилетней давности, громко пели и, дурачась, называли друг друга «Баллон» и" Цодик».

Их дорогие жёны, тётя Ита и тётя Лиза, внимательно и строго следили, чтобы старики-разбойники, расшалившись, не перепили лишнего.

Мои бабушки, Рива и Роза, приготовив все по высшему разряду, от оливье, салатов с маслинами и Дунайской селедочкой, до золотого бульона, фаршированной рыбы, тортов" Наполеон» и" Мишка», носились как угорелые. Стол украшали дефицитные рижские шпроты, тихоокеанская сайра, чёрная и красная икра, привезённые папе в подарок из Камчатки его бывшим учеником.

Клара — моя дорогая мама, развлекала гостей разговорами о здоровье, папа не успевал подливать" Белый Аист», пользовавшийся неизменным и оглушительным успехом.

Скоро событию, до краев наполненному не только чудесно добытым коньяком, но и радостью, молодой энергией родителей, мудростью и доброй иронией дедушек и бабушек, нашим детским задором, исполнится более, чем полвека.

Через эти десятилетия, могу заявить совершенно ответственно, что грандиозное веселье удалось на славу, а все его участники, таки, запомнились навсегда. Значит, можно считать, что все живы…

В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ…

Ранним утром пронесётся воронье,

Сон печальный разгоняя криком.

Грустно, терпкий дым костров,

Листьев краснота на пляже диком…

Так начиналось одно из моих юношеских стихотворений. Все школьные годы, по утрам, будил меня тот шум огромной стаи ворон, проплывавшей над нашей скромной трехподъездной пятиэтажкой, как армада тяжелых бомбардировщиков.

Тянулись они из большого Кицканского леса, раскинувшегося за Днестром. Там птицы пристраивались на безопасный ночлег, а утром, важно и неотвратимо, бесконечным тёмным облаком, они надвигались на хлебосольный Тирасполь.

Наш милый, уютный городок, вдоль и поперёк, был пронизан ласковым южным солнцем, доброжелательными улыбками и удивительным светлым оптимистичным настроением, царившими на всех улицах, парках и набережных.

Пролетавшие вороны беспрерывно каркали, переругивались и всячески шумели. Спорили, видно, из-за места в строю. А может, специально, по-садистки, мучили окружающих, не давая доспать самые распоследние, драгоценные минуты сладкого утреннего сна.

После мучительно-бесполезной борьбы с ласковой дремой, надо было вылазить из-под одеяла, наспех умываться, завтракать и топать в одиннадцатую школу, неотвратимо встречавшую очередными диктантами, контрольными и прочими страшилками.

Находилась она ровно в семи минутах спешной ходьбы через дворы, рассеченные улицами Правды и Карла Либкнехта. Позади, оставалась остановка с перегруженными работягами-троллейбусами первого и второго маршрутов.

Они уносились вдаль с напряжным пронзительным стоном. Двигались мимо Дома Офицеров и Площади Конституции, до центрального Почтампа, где медленно, шумя штангами, часто слетавшими с проводов, рассыпались по разным направлениям. Кому, к Вокзалу, а кому, и к дальней Кол-Балке.

После перебежки через улицу Правда, меня встречал гордый, но по-осеннему мрачноватый, серо-буро-малиновый четырёхэтажный дом коммунистического быта, которым мы все очень гордились.

После него, по дороге в школу, располагалась гурьба скромных розовых двухэтажек, сгрудившихся по левую сторону. Ряд этих скромных строений, начинавшихся маленькой парикмахерской и отделением почты, заканчивался небольшим продовольственным магазинчиком.