Бесплатный фрагмент - Сочинения. Том 4

ПУСТЬ ОТДОХНЁТ ПЛАНЕТА…

Пусто. Туристов в центре

Нет, и Арбат молчит,

Нам кажется в эпицентре,

Даже Земля стоит

А впрочем, мы все сравнялись,

Нет больше окраин, углов,

Однако совсем не скончались

Значения добрых Слов

Наш Глобус остановился,

Бомбей и Сидней — одно,

Воздух над всем сгустился,

Сгустился над Миром, но…

Кружишься Ты в вальсе смелом,

В милых волшебных снах,

Испачканы руки мелом,

И радость искрит в глазах

Настроены Счастьем скрипки,

Колонны кричат, — Урррааа! —

Повсюду одни улыбки,

Но просыпаться пора

Март погрузился в холод,

Улицей снег метет,

Мурлычет в подъезде важно,

Слепой карантинный кот

Пусть-пусть, отдохнёт Планета

От нашей смешной Суеты,

Настанет когда-то Лето,

Но вновь не растаешь Ты

Очистятся, станут прозрачней

Ручьи, Океаны, Моря,

И вновь зазвучат многозначней

Те Фразы, что все не зря

Кружишься Ты в вальсе смелом,

В милых волшебных снах,

Испачканы руки мелом,

И радость искрит в глазах

Настроены Счастьем скрипки,

Колонны кричат, — Урррааа! —

Повсюду одни улыбки,

А нам просыпаться. Пора…

ПРЕСТИЖ ПО-СОКИРЯНСКИ…

Некоторые рекомендации к меню накануне, опубликованные мною накануне наступавшего нового 5779 года по еврейскому календарю (2018—2019 по юлианскому).

В наши дни престижность материализована в шикарных домах, мерседесах и, на худой конец, в красавицах с дорогими силиконовыми долинами и холмами.

В Сокирянах — маленьком местечке, затерянном в густых лесах Черновицкой области, где, в ту далекую пору, зачастую, сильно не хватало ни хлеба, ни молока, ни масла, главным элементом престижа было меню дней рождений любимых деток.

— Хоть раз в году, может ребенок покушать нормально?!, — жестко спрашивали мужей разгневанные мамаши

Они безжалостно сгоняли с кроватей всегда виноватых папаш, запуская их то на базар, то по всем знакомым, то по разным буфетам и столовым. Только бы не ударить лицом в жирную сокирянскую грязь.

В силу того, что любое прошедшее торжество активно обсуждалось во всем городке не месяц, не два, а, как минимум, до следующего дня рождения, свадьбы или выхода на пенсию, то существовали большие, очень даже серьезные риски, что грязь, налипшую на авторитет, в случае фиаско, можно было не отмыть, не отдраить и до второго пришествия.

— Ну, МИлику, расскажи нам, что же там хорошего было?, — в десятый раз мучили меня бесконечными расспросами бабушки Рива и Розa

К пятилетнему возрасту, я уже прекрасно осознавал, что именно должно присутствовать на столе каждой уважающей себя хозяйки. Присутствовать в обязательном порядке. После такой практики в раннем детстве, разделы математики, логики и философии, разбиравшиеся, через много лет, в высшей школе, дались мне с легкостью.

Конечно, детей, собиравшихся на очередной день рождения, в главной степени, интересовали только бисквитные пирожные с вкуснейшими цветочками из сливочного крема, разделенные солидной прожилкой из кисло-сладкого яблочного джема. Но это были лишь необходимые условия. Вернее, только их малая часть. Что входило в условия достаточные, необходимо перечислить, не упуская ни одной мелочи. Ведь Б-г, как известно, заключается в деталях. Поэтому, продолжим…

Центр цветочка в бисквите должна была представлять вкусная вишенка, либо другая ягодка, или, на худой конец, капелька того же самого яблочного джема. Впрочем, для этого допускалось и любое другое варенье.

Низ пирожного обязательно пропитывался душистой эссенцией и должен был быть, ни сухим — ни мокрым, ни твёрдым — ни слишком мягким, а ровно таким, как надо, чтобы ощутить весь букет запахов и вкусов этого произведения массового кулинарного искусства. Почувствовать все одновременно, да ещё в полной степени.

Никак не могу понять, почему сегодня, даже в центре Москвы, в знаменитом ГУМовском универмаге номер один, с играющей в залах музыкой шестидесятых, лучшие кулинары, очень за дорого воспроизводя внешний вид, никак не могут, хотя бы примерно, приблизиться к тому натуральному заповедно-волшебному вкусу.

Может, в прежний рецепт входила та самая особая травка- «Утешение желудка», что знакома нам ещё из сказки Гауфа" Карлик-Нос»?

Может, в крем надо было добавить на грамм двадцать больше Веселья, на пятьдесят — Детства, да ещё Любви с Надеждами, по вкусу?

— Да, — заявлял я высокому жюри бабушек — у Баси был салат из помидор и огурцов. Да. Один из них был заправлен вкусно пахнущим подсолнечными маслом и луком, а другой — ароматно-кисленькой сметанкой. Да. Был и зелёный лучок с укропчиком

Конечно же, рядом размещался и салат «Де Беф», заправленный дефицитным майонезом. Звучал он в наших краях одним словом — Саладыбеф.

— А смЭтыны? (варварская смесь русско-украинско-еврейско-румынского суржика, на котором разговаривали сокирянские евреи).- СмЭтыны была густая?

— А то эта Бася, может! То, что Бася — огненно рыжая полноватая медсестра с ярко накрашенными губами, таки может, я не сомневался ни капли

Всегда любил наблюдать, как она искусно делала уколы и ставила банки, во время недомоганий моих близких, как сочно рассказывала последние местечковые новости от Двойры — нашей первой сокирянской сплетницы.

Близость к такому надежному первоисточнику подтверждалась клятвенно, — Шоб я так жила, шо то, есть чистая правда! Со слов Баси, она делала Двойре массаж, буквально, только что — всего пять минут назад. Как-будто, эти пять минут назад, повышали достоверность совершенно секретных разведданных, как минимум, в сто раз.

— Ындерт процент! (сто процентов, идиш) Шоб я не сошла с этого места!, — эти сакральные выражения, безусловно, снимали у всех слушателей последние остатки сомнений

— А Юх? Юх (куриный бульон, идиш), какой он из себя был?, — продолжали допрос бабушки

— Юх был прозрачный, — я хорошо знал, что такого качества можно добиться только очень терпеливым, многочасовым марафоном вываривания молоденькой курочки на слабом-слабом огне

— Да-да, укропчик, но только абисалы (немножко, идиш). Конечно, юх был Голдыны (золотой бульон, идиш). Жировая пленка на поверхности должна была сиять и переливаться золотом

Однако ее, этой пленки, не должно было быть слишком много, так как от этого, зависела особая ароматность. Золотые капельки жира, плотно прилегавшие друг к другу, уже не пропускали бы достаточного количества молекул изнутри замечательно-волшебного варева. А это было непременным и, опять-таки, необходимым условием, для создания настоящего обонятельного взрыва, каким побавлялись только настоящие, по мнению моих бабушек, «Балаботыши» (хозяйственные, идиш) женщины.

— Пулькис, пульки (ножки, идиш) тебе достались?, — волновались бабушки. Сегодня диетологи, к сожалению, не советуют увлекаться этой, как тогда казалось, самой клейкой и вкусной частью настоящей деревенской курицы

— Мне дали не гергалы (горлышко, идиш), а большую пульку, — обманывал я бабушек. Ввиду ослабленного интереса к такого рода еде, я, чаще всего, ко вторым блюдам вообще не прикасался

— Правда, было ещё фаршированное горлышко. Смесь кукурузной муки с жиром, лучком и чесночком, зашитая в куриную кожицу, затем классно прожаренная. Она была довольно вкусной. Приходилось, конечно, нелегко, но с этим я как-то научился справляться. Для пущего аппетита, в этом месте азартного поедания, приходилось прибегать, и к малосольным помидорам, и к маринованным огурчикам, которые я в ту пору, я предпочитал больше, чем бочковые

— Конечно. Гифилты Фиш (Фаршированная рыба, идиш) была, и белая, и розовая (с добавкой свеклы). С хреном белым и красным. Холодец из петуха был" Мулы Там»(Совершенный Вкус, идиш).

— Правда, холодец из рыбы немного горчил, — решив, для правдоподобности, подпустить немного критики, я немедленно вызвал у бабушек довольно неприличное злорадство. Настроение у них приподнялось, а в глазах появился воинственно-торжествующий блеск

— А когда мы готовим, тебе же нравится?, — сразу же поинтересовались они, тут же напросившись на пространный и неизбежный комплимент

— Торты? Что с тортами? Вэй-з-мир! Мы чуть не забыли про торты

В стандартную программу того времени, безусловно, самую главную для деток, помимо пирожных, входили ещё, и гигантских размеров Наполеон, и шоколадно-кремовый Мишка.

Тётя Ита — Абрашина мама, добавляла к этому дуэту ее фирменный незабываемый вафельно-лимонный торт, куда щедро добавляла особый джем из лимонов и мармелада. Все это, конечно, запивалось водопадами вкуснейших Лимонадов, Ситро и Крем-Соды.

Получив бешеный заряд белков, жиров и углеводов, мы бешено, как ненормальные, носились по красивейшему сокирянскому парку. Он начинался за небольшой асфальтированной площадкой с бюстом Тараса Шевченко и уходил с понижением, далеко-далеко, в сторону волшебного Шипота, наполненного шумом бьющих из скал родников и океаном свежего вкусного воздуха.

Этот удивительно-сверкающий Мир остался с нами навсегда. Все огорчительное куда-то рассеялось, а прекрасное, наоборот, сконцентрировалось и засияло ослепительным Счастьем, в котором мы тогда, все без исключения, просто купались.

А может, порою, можем пребывать и пребываем в том блаженном состоянии и сейчас? Стоит только вспомнить. Стоит только захотеть…

ПРОСТО, СУМАСШЕДШИЙ…

Впервые увидев вывески магазинчиков на Алленби, одной из старейших улочек Тель-Авива, я приуныл. Выучить сложнейшие, на первый взгляд, иероглифы, да ещё читаемые справа налево, по моему здравому рассуждению, было практически невозможно.

От жары, непроходимо-влажной духоты, богато сдобренной запахами различных трав, восточных специй, незнамо откуда взявшимся, ароматом бочковой селедки, в голове все смешалось.

— Никаких проблем!, — бодро заявил ослепительно улыбавшийся Эзра, в прошлом, Леня Белкин — бывший выпускник МФТИ. Московский физико-технический всегда был в СССР одной из лучших кузниц научных кадров.

Помимо всего прочего, Эзра читал интересные курсы по различным приемам эффективного запоминания и методикам обучения.

— Только хорошо выучи алфавит. Под моим мудрым руководством, за двадцать, нет, за пятнадцать минут, ты научишься свободно писать на иврите, уже завтра. Да ещё быстрее, чем на русском

Этой фразой, Эзра заставил, поначалу, крепко усомниться в его полной адекватности. Правда, увенчанный чёрной кипой — особой шапочкой, похожей на тюбетейку, с которой не расстаются религиозные люди, он выглядел довольно убедительно.

Мои последние годы, плотно насыщенные бизнесом по переработке нефти и быстрым развитием сети заправочных станций в разных странах, завершились примитивным отжатием бизнеса.

Из-за привычки постоянно приукрашивать действительность и качества людей, я долго не обращал внимания на выраженные хватательные рефлексы своего ближайшего окружения.

Вот и остался без единой копейки. Предстояло все начинать с нуля. В новой среде, да ещё при полном отсутствии языка

Небеса, наконец-то, всерьёз решили заняться мною и направить на Землю Обетованную, куда я, несмотря на своё происхождение, до этого, никогда не заглядывал.

Более того, даже планов таких не строил. Маленький объём рынка, относительно небольшое население и жаркий климат, особого оптимизма не вселяли.

Судьба, в одночасье, распорядилась сорвать с меня погоны Биг Босса, лишив привычных охранников, секретарш и референтов и, вдобавок, поместить в особые условия. По замыслу вселенского Воспитателя, это должно было исправить гордыню, самоуверенность и прочие сопутствующие элементы моего непомерно развитого эгоизма.

До благодарностей Создателю, за эти горьковатые пилюли, я ещё не дорос. Однако попытки быстрого приспособления к окружающей действительности, присутствовали и были совсем-совсем нелишними.

Вернувшись домой, я, перво-на-перво, достал пособие по изучению иврита и, к следующему дню, исправно вырисовывал все двадцать две священных буквы

К счастью, их оказалось куда меньше, чем в русском алфавите. Хотя от прихода вездесущего Эзры, особых чудес ожидать не приходилось, я был рад предстоящему общению. Его, в ту пору, мне не хватало катастрофически.

— Ну-с, приступим!, — тоном лечащего врача Эзра энергично взбодрил все окружающее пространство и немедленно приступил к уроку

— Какой русский стих у тебя возникает в голове первым? Быстрее, быстрее, Милик, не тяни. Время пошло!

— Мой дядя самых честных правил…

— Отлично! Теперь, сразу, не отходя от кассы, пиши этот стих ивритскими буквами! Ты же знаешь, что в иврите, гласными практически не заморачиваются. Поэтому пиши, примерно, так

— Мой дд смх чстнх првл, -без гласных. Понял?!

Методика оказалась на редкость эффективной.

Через четверть часа такого стихописания, я, действительно, начал писать на иврите быстрее, чем по-русски — гласных-то, практически, не было и в помине

— В детстве мы учимся сначала говорить, а затем, через несколько лет, и писать. — Пояснял Эзра менторским голосом

— Этот стереотип и мешает. Видишь? Можно, сначала, научиться быстро писать. Понимать же написанное, читать и разговаривать — это уже совсем другие задачи

_______________

— Он хочет выставить меня полной дурой!, — вне себя от злости, визжала старший инспектор Беер-Шевской налоговой инспекции

Я заскочил туда, чтобы быстро зарегистрировать свою первую израильскую фирму. Уже на следующий же день, после урока.

— Как мне открыть компанию?, — спросил я по-английски всего минут за пять до неожиданного скандала

— Напишите небольшое заявление на иврите. И нет проблем!, — ответила, доброжелательно улыбаясь, молоденькая женщина лет тридцати

— К сожалению, иврита ещё не освоил. Можно, я напишу по-русски или по-английски?

— Никак нет. Никак. Только иврит или арабский! У нас два государственных языка, — продолжала улыбаться моя визави.- Когда научитесь писать, тогда и приходите. Откроем Вам фирму в лучшем виде

— Ладно. Давайте, попробую. Только, пожалуйста, продиктуйте медленно то, что должен написать, — попросил я неуверенно

— ОК!, — Она внятно произнесла на иврите, — Прошу Вас открыть фирму. Затем название и подпись

После того, как я, практически мгновенно, написал на иврите все, что она произнесла и вручил ошеломлённой женщине лист с каракулями, в которых, конечно, ничегошеньки не понимал, она, вдруг, ни с того ни с сего, взбеленилась. Подняла крик на весь офис.

— Так Вы утверждаете, что ничего не понимаете в том, что только что, абсолютно грамотно и быстро написали?!, — с явным недоверием переспросила озадаченная начальница налоговой, которой уже нажаловались подчиненные

— Насинг-насинг! (Ничего-ничего, англ) — произнёс я, глупо улыбаясь. Действительно, все выглядело форменным издевательством

— Он смеётся над нами, — не унималась инспектор, которая разошлась не на шутку

— Хорошо, я приму у Вас заявление! Однако, знайте, измываться над женщинами нехорошо, — с нотками оскорбленного самолюбия заявила начальница на английском. Затем резво удалилась прочь, хлопнув дверью отдельного кабинета

Правда, напоследок, она бросила своим коллегам одно слово, которое я, хорошо понимавший идиш, понял абсолютно точно —

— Мишуга. Стам, Мишуга (Сумасшедший, просто сумасшедший, иврит, идиш)…

ТЕНИ БУДЖАКА…

Велика и просторна Бессарабская Степь.

Беспокойно-прерывистый сон в пассажирском поезде, вползавшем из Кишинева в Буджак (Угол, — турецк) — степную область расчленённых равнин, населенных гагаузами, болгарами, молдаванами, украинцами и русскими, был переполнен видениями.

Там присутствовали, и Пушкин, и целые ватаги разноцветных цыганских кибиток, весело несшихся по бескрайним просторам, и облака-облака-облака, белыми мохнатыми стаями потерявшиеся, где-то, далеко-далеко, за линией горизонта.

Раскалённые солнцем безводные и малонаселенные степи Буджака, раскинувшегося между тремя бывшими османскими крепостями Измаил, Бендеры и Аккерман, были для Турции, действительно, заброшенным медвежьим углом.

Преодолев за ночь Бессарабяску, Чадыр-Лунгу, Тараклию, Чимишлию и Вулканешты, задержавшись всего на минуту, поезд Кишинёв-Рени вздрогнул и вытряхнул меня в Этулии — небольшой железнодорожной станции рядом с обширной территорией винзавода, знаменитого на всю округу.

Всю дорогу, в потьмах, меня сопровождал недовольный отрывистый лай собак, разбуженных звуками быстрой ходьбы. Шаги гулко отдавались в прохладной предутренней мгле. А я спешил в Чишмикиой — небольшой гагаузский посёлок, находившийся всего в паре километров, прямо за обширными виноградниками.

В одном из полевых домиков располагалась наша малочисленная, но дружная экспедиция Академии Наук.

Гигантские сполохи зарниц, многоголосье цикад, окружавшее меня со всех сторон, рождали, вначале, призрачную тень Пушкина. Он будто старался достать и ухватить края белых одежд римского поэта-изгнанника Овидия. Из гигантских вспышек космической Энергии проявился, вдруг, и образ Максима Горького, собиравшего виноград, здесь же, в окрестностях Шабо и Аккерманна. Он тоже сидел у костра и зачарованно слушал неспешные рассказы старухи Изергиль.

Несмотря на бодрящий предутренний холодок, я никак не мог стряхнуть с себя морок сна и видений, навеянных этой удивительной провинцией.

______________

— Милику, ты чего такой грустный?, — прекрасно понимая причину моего расстройства, спросила Мама. Она, как раз, прикрыла большую книгу с рисунками, вкусно пахнущими свежей типографской краской. Там, героический Данко, с пылавшим сердцем в руках, один-одинёшенек, освещал многим людям путь из мрачного гибельного зловещего леса

— Обидно. Обидно очень, — отвечал я. К четырём годам уже стало привычным, что во всех сказках, Добро обязательно побеждало Зло. Поэтому, досаде моей не было предела

— Данко умер, а люди не заметили смерти того, кто их спас. А один нехороший человек, ещё и наступил на его Сердце. И оно-оно, рассыпалось

Возмущению не было предела. Меня никак не мог успокоить ни тёплый сентябрьский закат, щедро заливавший веранду нашего сокирянского дома своим особым, ласковым свечением, ни лёгкий шелест краснеющих веселых листиков живой стены дикого винограда, надежно охранявшей наше уединение от прозы уличной суеты.

— Вот, песню сегодня слышал. По радио передавали, — Отряд не заметил потери бойца и Яблочко песню допел до конца, — вроде, и герои хорошие. А как же тому, кто остался в поле один? Неизвестно, убит или ранен? Его падения, смерти, исчезновения, даже не заметил никто

Вконец расстроенный, я искренне сокрушался несправедливости мироздания. Возмущался до тех самых пор, пока бабушка Рива, с шумом разорвав паутину печального настроя, не внесла тарелку вареных яичек.

Они варварски, но очень уж вкусно, были расплэчаны (смяты, идиш)) старинной серебряной вилкой, щедро заправлены репчатым луком, пахучим подсолнечным маслом и беззаветной любовью.

— Эти книжки до добра не доведут!, — проворчала она, кивая в сторону отца, обложенного горой литературы и усердно выполнявшего одну из своих университетских контрольных

— На огороде работы невпроворот! Полным-полно, — заявила бабушка так, чтобы папе, сидевшему в зале с окном, широко распахнутым прямо на веранду, все было предельно хорошо слышно

Оторвавшись от контрольной, отец весело подмигнул,

— Не расстраивайся, мой мальчик. Зато, про таких, как Данко, и книги пишут, и песни поют, и не забывают никогда! А те, кто остался равнодушным, кто не помнит Героев и не замечает их исчезновения, те людишки, и не живут вовсе

Мысли быстро переключились. Я уже вовсю представлял себя погибшим Героем, над которым горевали, и соседская Райка, и Элка, и даже вредная Валька

Глубоко вздохнув и быстро проглотив вкусное бабушкино угощение, я стал снова ныть, канючить и требовать у мамы чтения очередной книжки

______________

Давно стёрт с лица земли город Томы, где две тысячи лет назад, умер и, прямо у городских ворот, погребен великий Овидий. В тот, забытый Б-Гом и людьми, край, поэт и мудрец был сослан ещё императором Августом. А сакральные места северо-западной окраины Чёрного моря, кажется, до сих пор, ощущают его тайное присутствие.

Быть может, это нынешние Аккерман, Овидиополь, Арциз? А может, Измаил, Рени, Галац?

В густой темноте, наполненной тенями и призраками проживавших здесь легендарных колоссов, я упорно пробирался к Чишмикиою. Мне чудились, и римские колесницы, и пожелтевшие рукописи, и Пушкин, взволнованный бессарабской ссылкой, прямо в виртуальные, но духовно ощутимые, объятия непокорного Овидия.

Может, фамилия Тома, встречавшаяся, в тех местах, довольно часто, как-то связана с названием того легендарного города — знаменитой окраины Римской Империи?

Почти двести лет минуло с тех пор, как Пушкин, удивляясь общности судеб свободолюбивых поэтов, пытался обнаружить в тех краях, хоть какие-то следы легендарного Овидия.

Чуть больше века назад, и Максим Горький подрабатывал там, поблизости, уборкой винограда в Шабо, услышал легенду о героическом Данко.

Что ни говори, а земля, насквозь просвеченная горячим степным солнцем, щедро сдобренная крепчайшим красным перцем, фантастическими событиями, страстями и разнообразным людом, могла бы, могла бы, безусловно, рассказать ещё и не одну удивительную историю

_____________

— Фильджан Шарап? (стакан вина, гагаузский- турецкий), — предложила наша симпатичная повариха, прямо с утра

Она явно прознала о моем 26-летии, свершавшимся прямо на глазах. Скорее всего, это Яшка Эрлихман, Серёжа Гылка и Миша Мокану — мои верные коллеги по Академии Наук, вовсю готовились к сегоднявшему первоавгустовскому торжеству и, конечно же, все разболтали.

— Глазунью из пятка яиц и Ваш знаменитый Икь-Мекь (хлеб, гагаузский-турецкий), — отказавшись от утреннего возлияния, я, сразу же, отломил солидный кус горячего ноздреватого каравая, который умели и умеют выпекать, только в этих местах

Вечером мы азартно погуляли, не оставив в стаканах ни одной густой ароматной капли. Над оптимальным купажом вин, мы усердно трудились в большой эмалированной ванночке, одолженной, на время, в местном хозмаге.

По совету опытного аксакала из Этулийского винзавода, мы бережно замешали два ведра прекрасного сухого Каберне и восемь литров благородного густого Кагора. Подливая Кагор, мы тихонько водили обломком старого весла.

Вся поверхность небольшого винного озерца покрылась ароматной пенкой с веселыми пузырьками. Жаль, что к моменту, когда мы дошли до нужной кондиции, чтобы принять такую ароматически-романтическую ванну, она уже совершенно опустошилась.

Весь вечер, над нами расстилалось бездонное звездное небо. Вокруг беспрерывно звенели цикады. По всему горизонту, бешеными вспышками, плясали бесконечные сполохи зарниц.

— А Герои?, — Герои, чьи стихи и прозу мне декламировали друзья, в подарок ко дню рождения, тоже сидели рядом. Они дружно присоединялись ко всем тостам, но вели себя очень достойно. Как и положено настоящим Героям, над которыми не властно никакое Время…

СОКИРЯНСКИЕ ОБЛАКА…

В парке Шевченко, как и во всех Сокирянах, настоящее лето. Зеленый рай, составленный из роскошной мягкой травы, аккуратно подстриженного кустарника и многочисленных клёнов, начинался на небольшой асфальтированной площадке, у бюста Тарасу Григорьевичу Шевченко.

В перерывах между бесконечными контрольными, которые мой отец, как заочник Львовского универа, выполнял по воскресеньям, папа любил поразмяться. Картинно встав в позу декламатора, он, с выражением вселенской скорби, вызванной большими перегрузками, читал многочисленные стихи.

— Як умру, то поховайтэ мэнэ на могили… — раздавались драматические вирши Шевченко

Из подобранного мрачноватого репертуара чувствовалось, как нелегко, ой, как нелегко, доставалась отцу мало оплачиваемая должность учителя физкультуры и судьба студента-заочника.

Мизерные триста пятьдесят рублей зарплаты старыми дореформенными купюрами или всего тридцать пять карбованцев новыми, тяжеловато сочетались с большой загруженностью в школе, тяготами университетского обучения и бесконечной работой в огороде.

— Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…, — с выражением продолжал отец

Многие, как и я, тогда считали, что замечательный вирш Михайло Петренко — необычного коллежского асессора, родившегося целых двести лет назад и ушедшего в заоблачные края в неполные пятьдесят, принадлежал перу великого Тараса.

— Чому ж, я не сокил… — Эта замечательная песня, в исполнении народного артиста Дмитро Гнатюка, лилась из нашей радиоточки, казалось, беспрерывно. С раннего утра и до позднего вечера. Большинство местных гулянок не проходили, никак не могли пройти, без ее дружного исполнения.

Особенно впечатляло окончание стиха, —

…орлом быстрокрылым у нэбо польнув

и в хмарах навики от свиту втонув

— Навеки утонуть в облаках от обычного Света? Либо сбежать из нашего мира? А может, скрыться от удовольствий?! Или от света, наполненного танцующими парами и бессмысленными светскими разговорами? — все это долго, очень долго, было для меня непонятным и завораживающе непостижимым

Трудности перевода? Или, скорее, раздумья, сопровождавшие обычный процесс взросления?

Когда лежишь в траве и любуешься облаками, главное, никуда не торопиться.

Важно, конечно, заранее наиграться в футбол с тезкой Миликом Айзенбергом, набегаться в ловитки с Аликом Березиным и в бесконечные прятки с неповоротливым, но азартным Ромкой Бортманом.

Затем, надо обязательно заглянуть к Ткачукам на диафильмы про храброго портняжку.

У Вовы и его младшего Леньки Ткачуков была лучшая в Сокирянах коллекция сказок.

Пленки с удивительными волшебными историями хранились в маленьких цилиндрических коробочках с названиями, напечатанными на салатовом, голубоватом и желтом фоне специальных наклеек. Когда коробочки открывались, изнутри доносился удивительный запах странствий, приключений и всяческих чудес. Также пахла пленка на больших бобинах у дяди Янкеля. В нашем старом Сокирянском кинотеатре он служил самым главным киномехаником.

После того, когда вся суета-сует оставалась позади, а мелкие желания были удовлетворены полностью, можно было, наконец, приступить к самому главному и интересному. Смотреть в небо. Следить за облаками.

Захватив пару бутылочных стеклышек, которыми была усыпана вся поверхность небольшого пустыря, возле буфета Яши-инвалида, я располагался под кустом. В родном парке. Со всеми удобствами. Оттуда были отлично видны, и небо, и большой холм, и все-все огромное пространство моей собственной Вселенной, от которой никто-никто не отвлекал.

Сквозь зеленое стеклышко мир казался унылым и постным, но через желтовато-коричневое — веселым и разнообразным.

— Вот! Вон там! Пролетел самый настоящий кукурузник

Говорили, что на нем можно было долететь аж до самых Черновиц. Не то, что до соседних Раскопинцев или Окницы, находившейся, всего-то, в семи километрах.

— Да-да, именно за той большой горой

Именно оттуда, да еще со стороны Шипота, наплывали самые красивые и самые удивительные облака

Даром, что эти скопления водяного пара большинству наблюдателей напоминали только корабли с лодками. От парусников эти облака позаимствовали, пожалуй, только плавность и величавость движения. Хотя некоторые, были, действительно, похожи на различные типы плавсредств.

Редко, среди туч, встречались настоящие великаны и разнообразные человеческие лица. В основном, это были формы, больше похожие на собак, лошадей и прочую живность. Их разнообразные головы, лапы, хвосты. Бывали, конечно, львы, почти настоящие жирафы и гигантские слоны. Особенно у края горизонта, перед самым закатом солнца.

Самое большое количество разных видений в облаках появлялось, почему-то, после какого-нибудь интересного фильма или громкого события.

Вон, к примеру, та здоровая туча. Знай, плывет себе плавненько. Такая, вся из себя белая и пушистая. Похожа на ту дворнягу, которой когда-то, во время облавы, выстрелами перебили лапы. Случилось это, прямо возле нашего дома.

В годы моего детства, в Сокирянах часто устраивали охоту на бродячих псов. Тогда, вдруг, по улицам начинали бегать взрослые дядьки с винтовками и грозными красными повязками.

Несмотря на обилие детворы, любившей понаблюдать за всем необычным, те дядьки отчаянно ругались матом и, тщательно выцеливая, беспощадно стреляли по всем собакам.

Убить животное сразу, не получалось. Переулки постепенно заполнялись страшными визгами и плачем раненых, умиравших дворняжек. Бедняги скулили и прятались по всем углам, куда удавалось заползти. Но их настигали, беспощадно добивая выстрелами в упор.

Затем, растрелянных, безжалостно и равнодушно забрасывали в обычную телегу. А после того, как она наполнялась, увозили. Увозили невесть куда. За телегами, по пыльной дороге, ещё долго тянулись бесконечные следы красных капель и струек. Кровь, у тех бедных собак, была, как у нас с Вами. Все того же, красного цвета. Будто у обычных кур, зарезанных шойхетом перед свадьбой старшей дочери Лойфманов — первого большого торжества, которое хорошо мною запомнилось.

Наверное, и в сорок первом, так же бегали охотники, гоняясь за евреями. То бишь, жидами. Так оскорбительно осклабившись, до сих пор, называли и называют нас словаки, поляки и украинцы. Называют, по их убеждению, только потому, что, видите ли, замены этим оскорблениям в их собственных языках, попросту, не существует. Не существовало и раньше. И нет до сих пор.

В тех местах, где евреев, в словакии, польше, прибалтике и украине (не буду писать названия этих территорий массовых убийств моих близких с большой буквы) называли жидами, их изничтожили, ограбили и изнасиловали, растерзали и сожгли, в намного больших количествах, чем в других странах.

Ни капли не сомневаюсь, что, если бы только захотели и покаялись, то могли бы, запросто, придумать другое слово, вместо оскорбительного и уничижительного слова, — Жид.

С каким удовольствием и маниакальной страстью его продолжают изрыгать из себя и сейчас, те, шипящие от злости, скворчащие от ненависти, раздвоенные змеиные антисемитские языки.

Догадались же в Америках с Европами, когда общественное мнение прижало, вместо запрещённого и унижавшего слова « Нигер», научиться произносить говорить слово «афроамериканцы». И ничего. Корона с тех наций не упала. За «Нигера», сейчас, даже в тюрьму сажают. А за Жида, нет.

С детства, хорошо помню, с каким омерзением, презрением и жаждой оскорбить, всегда произносилось ужасное слово, — Жид. Бросалось оно в меня довольно часто, иногда, перед, иногда, вслед за увесистым камнем.

Вы попробуйте. Просто попробуйте произнести слово Жид перед зеркалом. Даже, если Вы народный артист. Произнести уважительно, интеллигентно. Ласково так, — Жиденыш, ты мой. Что-то не получается? Правда?

В отличие от мужиков, отстреливавших собак в Сокирянах, у наци-полицаев повязки были не красными, а белыми. Матерились они, думаю, точно также. Также убивали, складывая в телеги замордованных, истерзанных жидов и жидовок. Как не хочется думать о том, что это были те же ловцы собак, хорошо знавшие дорогу на мыловарню.

Помню, как Борька Зайцев и Фройка «зуб давали», что слышали от кого-то, что собак убивали и отвозили именно на мыло. Долго, очень долго, я не мог смотреть на обмылки без чувства внутреннего содрогания.

Вот, проплывает облако с небольшим белым паром, по-соседству. Похоже на бородку моего славного прадеда Аврума и голову Цирл — моей прабабушки, Вслед за ними, движется облако побольше. Наверное, дед Мендель. В гетто, они с Аврумом, со слов моей бабушки Ривы, погибли один за другим. Маленькое облачко с более крупным — это двухлетняя Ревуся со своим папой Залманом, убитые там же. Кстати, маленькая Ревуся могла стать моей тетушкой

Тот песик, что похож на дворнягу, когда-то заползшую к нам во двор, скрываясь от охотников за собачьими головами, проплывает сейчас прямо надо мною. Движется он в виде маленького незамысловатого облачка.

Скулил, бедный, помнится, очень тихо и безнадежно. Свора злобных мужиков, окружённая облаками сивушных паров и грубых ругательств, вихрем пронеслась мимо нашей калитки.

— Недаром говорят, что заживает быстро, как на собаке, — удивился отец, увидев, что пёсик, прихрамывая на все четыре лапки, впервые встал на ноги, всего через неделю, после ужасной облавы

Шатаясь от слабости, он потянулся и пошел, пошкандыбал за вкусной куриной косточкой, которую я протянул ему после обеда.

С тех пор, собакевич привязался как банный лист, стараясь сопровождать меня по всему нашему небольшому местечку.

Ревниво распугивая девчонок, он, порой, раздражал. Ведь к некоторым представительницам очаровательного племени косичек и бантиков, я был всегда неравнодушен

Только начал посещать первый класс, как пёсик, тут же, стал провожать меня, аж до самых дверей школы. Ошивался там, вплоть до самого окончания занятий.

Радостно виляя хвостом на переменках, он резво подскакивал, норовя лизнуть прямо в лицо.

После занятий, друг гордо шёл рядом со мною, до самого дома, облаивая все многочисленные потенциальные опасности, которые могли бы, по его строгому разумению, угрожать по дороге.

— Милик! Милику! Гей эсн (иди кушать, идиш), — снова бабушка Рива со своей едой!, — возмутился я, очнувшись от пристального наблюдения за тучами и невольно стряхивая прекрасные разноцветные грезы

— Все! Конец мечтаниям. Конец облакам и зачарованным буйным фантазиям

Точно знаю, что теперь бабушку не угомонить, не утихомирить. Только и знает, что позорить меня перед всеми Сокирянами. Кричит с веранды, а слышно на весь парк. Орет на всю Ивановскую.

— И на тебе, пожалуйста. — Небольшая группка моих приятелей с подружками уже скалятся во весь рот

— Иди — иди, Милику, — передразнивает соседка Раечка, дочь Яши-инвалида, — тебя уже снова кушать зовут. Бедненький ты наш, худенький и голодненький

— Топай-топай, теперь все равно не отделаешься, — со смехом добавлял ее двоюродный братик Фимочка

Да и сам, я уже прекрасно все понимал,

— Деваться некуда

— До свидания, Облака! До свидания, дорогие мои. Плывите — плывите, себе вдаль, к речкам, океанам и далеким странам

Вы же вольные и свободные. Кушать Вас никто не заставляет

— Ладно. Не печальтесь, дорогие. Мы ещё обязательно, обязательно встретимся…

ДИАЛЕКТИКА, БЛЯХА-МУХА…

Очередями в Союзе было не удивить. Толпы людей азартно стояли за книгами, колбасой, рубашками и прочими мелочами. Никого бы не озадачила и толпа женщин, выстроившихся за огурцами. Недоумение вызывало только то, что очередь состояла из профессиональных тепличниц, ежедневно тырящих (ворующих, укр) десятки килограммов этого дефицита, не сходя со своего рабочего места.

— Очень уж, у тебя, Эмануил, все вкусно вырастает, — заявляли они, доставая из карманов мятые трешки с пятерками. Их они вручали добродушному и мудрому Игорю Ильичу, который заведовал, и весами, и всей тепличной бригадой. Огурчики, действительно, получались фантастическими и благоухали особой первозданной свежестью. То немногое, что оставалось после запасливых работниц, бережно свозилось на колхозный склад из теплицы, где я, все колдовал и колдовал, над своей будущей диссертацией.

Интересных придумок было не занимать. К корням вода с питательным раствором подавалась экономными капельницами. К листьям — разбрызгивалась сверху из специальных форсунок. Мелкодисперсный радужный туман оседал, накапливаясь на каждой, из множества незаметных ворсинок, напоминавших прелестный и нежный пушок, видимый, зачастую, только летом, на загорелых шеях девчонок.

Микрокапельки не только охлаждали перегретые листья. Они щедро питали растения бесценным углекислым газом. Загодя, я заправлял его в поливную воду из больших баллонов, которые пользовали, в те времена, запасливые продавцы газировки. Пузырьки бодро лопались на листьях, значительно усиливая фотосинтез, охлаждение и прирост урожая.

Работящие пчёлы, вылетая из единственного улья, установленного в, противоположном от входа, конце теплицы, деловито жужжали вокруг золотистых и щедрых цветков. Те очень обильно высыпали и украшали растения, после вчерашнего вечернего окуривания.

В большой металлической бочке мною поджигались охапки приятно пахнущих древесных опилок, приносимых мешками из соседней столярки. Синий дым быстро и красиво заполнял все междурядья растений, подвязанных к проволоке, натянутой поверх листьев. Растения огурца стояли, как зелёная гвардия — сплошной плотной зеленой стеной.

Отчего же дым вызывал такое обильное цветение?

Один из вероятных ответов, пришедших в голову, представился мне, тогда, следующим образом.

Миллионы лет назад, дым от лесных пожаров разносился в джунглях, распространяясь на тысячи километров. До прихода гибельного пламени гигантских пожаров, которые тушить, в те времена, было некому, оставались недели. Вероятно, что в процессе эволюции, природа оставила жить только те растения, которые, получив сигнал от первых же молекул дыма, немедленно выбрасывали цветки. Насекомые приступали к опылению. Завязывались огурчики, которые, зачастую, успевали упасть в почву и рассеять по лесам семя, ещё до прихода неумолимо-жёстокого всесжигающего пламени.

Ещё меня расстраивали белокрылки, слетавшие с облюбованных верхних листиков, целыми облачками. Они не только высасывали из растений ценные соки, но и переносили подлый сажистый гриб, закрывавший поверхность листьев своим чёрным клейким покрывалом. Он затруднял проникновение света к зелёным хлоропластам, резко снижая фотосинтез и дыхание.

Вместо отравлявшего, все и вся, яда Би-52, мне удалось сгонять в Кишинёв. Там, в институте биометодов защиты растений, удалось достать немного Инкарзии. В отличие от белых вампирчиков белокрылки, эта маленькая мушка, по цвету, была чёрной.

Она с удовольствием питалась многочисленным потомством страшного белого вредителя. Однако, пресловутая инкарзия размножалась медленнее плодовитой и прожорливой белокрылки. Каждую неделю, приходилось выпускать в теплицы все новые и новые стайки этих симпатичных и полезных насекомых. Дополнительно, приходилось использовать и грибок с красивым названием, Ашерсония. Грибку были гастрономически небезразличны обширные кладки яиц белокрылого вредителя.

Огурцы, выращенные в таких, экологически благоприятных, условиях, обладали ярким вкусом и ароматом. Они покорили очерствелые, было, сердца суровых работящих тепличниц. Все понимая о вредности избыточной химии, они любили побаловаться приятными и полезными дарами природы.

Незаметно проскочил десяток лет. Позади оказались, и защита диссертации, и престижная работа в Академии Наук. Новые времена жестоко разваливали великую страну. Однако передовые технологии, ещё оставались в цене. Потенциал Союза разрушался быстро, но, кое-где, оставались небольшие островки былого процветания. Было необычно, но очень интересно.

Посылая в Италию первый миллион полезных насекомых, вольготно разместившихся в небольшой картонной коробке, нашпигованной листиками огурца, мы волновались. Тревожились не на шутку.

Контракт с нами на еженедельную поставку миллионов трудолюбивых чёрных мушек, мог не только спасти от применения пестицидов десятую часть итальянских теплиц и помочь фермерам, желавшим использовать «органические» способы получения богатых урожаев.

Ежеквартальная пара зелёных валютных миллионов дохода, как достойного вознаграждения, также, была бы совсем-совсем нелишней. Гигантские, на первый взгляд, капиталы в рублях, накопленные за первые годы перелома, таяли быстрее весеннего снега. Неконтролируемая инфляция разваливающегося Союза, просто, зашкаливала.

Партия инкарзии, через Москву и Лондон, долетела до Рима вполне благополучно. Предстоял, однако, самый главный, решающий тест — «на аппетит мушек», от которого зависели, и цены, и бесконечные условия контракта, ловко сплетенного пронырливыми чернявыми адвокатами из солнечной средиземноморской страны.

Для бизнеса было критически важно, чтобы инкарзия питалась с большим аппетитом, съедая как можно больше вредителей. Неделя испытаний тянулась бесконечно.

— Ваши мушки, из Советского Союза, оказалось, в два-три раза голоднее и прожорливее всех, известных в мире, видов Инкарзии, — радостно орал в трубку восхищенный голос нашего будущего партнера. Контракт был подписан по максимальным ценам

_____________

Экстраполируя эту историю на громкие успехи в Америке иммигрантов из бывшего Советского Союза, Михаил Абрамович — мой старый американский приятель, дважды сидевший по тюрьмам, заслуженный работник советской торговли, сделал своё, очень важное, по его мнению, философское умозаключение,

— Я был всегда убежден, — начал глубокомысленно произносить фразу, видавший виды, аксакал, аккуратно отрезая кончик толстой сигары и обмакивая его в драгоценный коньяк Луи ХIII, соблазнительно темневший в фирменной бутылке из горного хрусталя

Тщательно раскурив сигару, он продолжил,

— Я всегда знал и чувствовал, шо все живое, шо родилося и выросло в Союзе, таки является, и самым голодным, и самым конкурентноспособным во всей природе

Диалектика, бляха муха…

ХОЛОКОСТ…

6 июня 1941, у отца был день Рождения. Впереди были длинные летние каникулы, наполненные детскими играми и почти взрослыми подработками.

Однако, 22 июня, над Сокирянами, вдруг, пронеслись тёмные стаи незнакомых самолетов-крестоносцев. Один из них, как-то очень буднично, сбросил одну бомбу, прямо у клуба. Взрыв, смертельно перепугав нескольких случайных прохожих, разметал ближайшие кусты и деревья.

В 12 часов дня, репродукторы, голосом Молотова, хрипло объявили о начале страшной Войны. Многие Сокирянцы, русские, украинцы, молдоване, включая молодых и задорных Абрама Зицера, Янкеля Вайнзофа, Нюму Высоцкого и Яшу Файнблата, сразу кинулись в военкомат. Они-то и успели на Войну, тем единственным и, как оказалось, последним эшелоном.

О плановой мобилизации, в условиях дикой неразберихи, в ту пору, не могло быть и речи. Государственная граница была совсем рядом, в соседних Липканах.

Советские войска отступали повсеместно, особенно на севере. Только немцы и румыны входить в Сокиряны, не очень-то и торопились. Выяснилось затем, что отважные пограничники в Липканах отдав свои жизни, оказали геройское сопротивление, сражаясь до последнего.

В Сокирянах, после ухода Красной Армии, воцарилось безвластие. Вернее, наш городок оказался в руках небольшого процента оголтелых погромщиков, безнаказанно убивавших, грабивших и насиловавших.

В отличие от правивших свой разбойный бал прорумынских кузистов, разогнанных своим же Королем, за пару лет до этого, те убийцы, назвавшие себя бандеровцами из Черновицкого куреня, были настоящими изуверами.

Круглосуточные грабежи, удары сапогами в живот беременных, потоки крови от зарубленных топорами, нечеловеческие крики истязаемых, наполнили многие улочки нашего местечка.

Даже вошедшие в город румынские части, были шокированы злобствовавшими нацистами. Для срочного наведения порядка, пришлось, скорым военно-полевым судом, осудить и расстрелять нескольких отъявленных убийц-погромщиков. Правда, расстрелять, наряду с группой евреев, осмелившихся оказать вооруженное сопротивление. Казалось, что порядок был восстановлен.

Прячась по чердакам,/в то страшное время, отец лихорадочно, ещё и ещё раз, спрашивал Чарну — свою старшую сестру. Вопрошал о причинах той ужасавшей вакханалии. Она же, не могла ничего объяснить. Только судорожно вздрагивала при каждом вопле, доносившемся до места, где они скрывались.

На другой сокирянский улице, на таком же заброшенном чердаке, расположенном над конюшней румынского вспомогательного взвода, пряталась семья моей будущей мамы. Они все пытались не привлекать внимания погромщиков, продолжавших свои ужасавшие ночные рейды по еврейским жилищам. С какими страданиями, подушкой, они приглушали мучительный кашель маленькой двухлетней Ревуси. Ей, тогда, удалось выжить, чтобы затем, через несколько месяцев, угаснуть, умереть в нечеловеческих муках гетто.

Роза, бабушкина сестра, всю жизнь, потом, вспоминала свою единственную и неповторимую доченьку, от которой, только и остался, что один единственный портрет, висевший на стене нашего дома.

В детстве, я мог часами смотреть в ее ангельски-добрые, по-детски наивные глаза, ещё и ещё раз, внимая грустному рассказу ее несчастной матери.

Моим родным, только ещё предстояли долгие мучительные дороги Смерти в Могилев и Винницкую область, страшные картины тысяч убиенных стариков, с торчавшими из воды бородами, медленно и величаво сносимых вниз быстрым течением Днестра. С первобытным ужасом, мои близкие наблюдали безвинных мертвых младенцев. Поднимая над собою, высоко вверх, в немом вопросе, — За что?, — их предъявляли Небесам несчастные родители, доведённые до крайнего отчаяния. Большое количество малышей погибло в одну из очень холодных ночей, заставших многих в страшном Косоуцком лесу, промокшем от бесконечного дождя и горючих слез.

Впереди, была страшная зима сорок первого с горами замёрзших трупов в свинарниках Песчанки, Ободовки и Бершади, гибель многих и многих близких — братьев, сестёр, мам и пап, дедушек и бабушек.

Из тридцати пяти тысяч евреев Сокирян и окрестных местечек, домой, из гетто, вернулось менее пятисот взрослых и детей. В бездушной статистике трудно обнаружить и подсчитать таких, как одна из несчастных женщин, умершая во время сокирянского погрома. Погибшей от страха, от разрыва сердца, прижимая к себе пятимесячную дочку.

Малышка чудом выжила и, впоследствии, стала мамой Риммы Чаплин (Ройзман). Она, огромное ей спасибо, написала мне об этом случае — одном из десятков, сотен и тысяч происшествий, в той безжалостной, горестной трагедии.

В конце января, очередной раз, прошёл ежегодный День Памяти о Холокосте — тотальном, многомиллионном уничтожении европейского еврейства. 27 января 1945 года, советские солдаты освободили Освенцим.

Русские, украинцы, казахи, грузины и беларусы, представители всех народов и народностей Союза, разгромили немецких и прочих проклятых нацистов. В 1944 году, более двухсот гетто, на территориях Винницкой, Черновицкой и Одесских областей, перестали существовать. При этом, следует отметить еще один важный факт.

Начиная с Победы Красной Армии под Москвой, в декабре 1941 года, наиболее массовые убийства евреев, в том числе, на Украине, прекратились. Часть полицаев, от страха, разбежалась, часть — была направлена на службу в германские части СС, а небольшое количество, на которое немецкие фашисты попытались свалить основную вину в массовых казнях, была отправлена в немецкие концентрационные лагеря.

В 1942 году, Гиммлер организовал срочную инспекционную поездку по местам массового уничтожения и организовал огромную работу по сокрытию следов ужасных преступлений нацистов. В Бабьем Яру, Треблинке и прочих местах массовых убийств, наладили сжигание миллионов трупов. По всей территории убийств, запылали, задымили тысячи гигантских костров. На поля, где рассеяли пепел убиенных, высыпало местное воронье с плоскогубцами и ножами. Не думаю, что золото, добытое таким способом, принесло, хоть кому-нибудь из них, что-то, кроме проклятой жизни во многих и многих поколениях.

Накануне горестной даты, я,в очередной раз, с Любовью и великим Состраданием, вспоминаю и поминаю прадедушку с прабабушкой — Аврума и Цирл, дедушку Менделя и Залмана — мужа моей Розы, их маленькую дочь Ревусю, которая могла бы стать моей тетей, а главное, мамой и бабушкой детей и внуков, а также, многих-многих других, чьих счастливых глаз и голосов, уже никогда и никто, не смог ни увидеть, ни услышать.

Вечная Память, Вам, мои Дорогие. Постараемся вместе сделать так, чтобы подобное, никогда больше не произошло. Ни с одним народом…

НЕ ВИНОВАТАЯ, Я…

Прошли считанные секунды, после второй рюмки. Она добавила в горло еще двадцать грамм многоградусной фито-водки. Та была, определенно, чище слезы ребенка. После этого, в окружающем пространстве наступила какая-то особая тишина и прозрачность, никогда прежде невиданные и неслыханные.

Нет-Нет! Отдалённые ассоциации, конечно, присутствовали. Зачастую, к середине осени, мы замечали, как горизонты становились слегка синеватыми, а солнечный свет, отражаясь от золотого убранства, удивительно ярким. Тогда и пространство, из-за просветов в опустевших кронах деревьев, само, как-будто, значительно раздвигалось.

Воздух, при этом, ощущался прохладным, свежим, терпким, от запаха опавшей листвы и каким-то, каким-то, призрачно-прозрачным. С глаз, казалось, снималась мутная пелена, и погрустневшему взору открывались новые, невидимые прежде, красоты и дали.

Однако, прозрачность воздуха, вернее, удивительная острота зрения, наступившая, сразу же, после приема порции Миртовки, была необыкновенной.

Эфирные масла и влага, только-только, испарённые листьями живых растений Мирта, в наших установках, попадали прямо в спирт. А следом, и в наши Души. Спирт был охлаждён аж до минус сорока трёх градусов Цельсия. При этой температуре, он был прекрасным сорбентом, с жадностью присоединявшим, и бесценные эфирные масла, и чистейшую влагу из межклеточного пространства живых растений

Кристально чистая вода и терпеноиды из миртовки, расширив микрососуды глаз и головного мозга, значительно улучшили подачу кислорода и, как следствие, восприимчивость и остроту зрения.

Итак, воздух стал суперпрозрачным. Однако, это было ещё не все! — Зеленые растения, густо заполнявшие фитокамеры, превратились, вдруг, в ярко зеленые. Будто их, вдобавок, подсветили невидимой лампой. Вишневая салфетка, покрывавшая небольшой столик между кресел, также, налилась яркой пунцовостью. Календарь, висевший на серой стене, засветился ярко голубыми небесами.

— Знаменитый Абсент, содержавший экстракт горькой полыни, по разговорам, тоже творил особые шутки с насыщенностью цвета. Поэтому, многие импрессионисты так боготворили этот напиток. От «Любителя абсента» Эдуарда Манэ, до «Любительниц абсента» Пабло Пикассо, пролегли, и «Абсент» Эдгара Дега, и «Стакан Абсента» Пикассо, и художник-сюрреалист Гигер, писавший картины под действием экспериментальных доз. Он удостоился даже того, что именем Гигера назвали знаменитый французский абсент из классической линейки Brevans.

________________

— Здесь, у тебя, в питейной жидкости, содержится сильнейший нейростимулятор, — заключил один из моих знакомых академиков. В результате пристального биохимического исследования Миртовки, получила, наконец, объяснение и яркая цветонасыщенность, возникшая после его употребления

— Эфирные масла — монотерпены, кстати, похожи на те, что в полыни, анисе и в иссопе. Печально известного туйона, виноватого в галлюцинациях после абсента, в Миртовке не обнаружено, — обрадовал и, одновременно, немного разочаровал именитый академик

— Зато в их испарениях присутствует богатейший букет антимикробных, антиоксидантных и противоопухолевых компонентов, — азартно добавили мы, опрокидывая очередные двадцать грамм

_______________

— Эмануил, не томи. За сколько ты готов продать мне еще, хоть немного, этой божественной амброзии?, — вкрадчиво спросил один из моих высокопоставленных знакомых. Распробовав маленькую бутылочку чудесной эманации живого растения, он, тут же, тут же, сел мне на голову

— Честно говоря, я никогда не собирался творить бизнес на алкоголе, — заявил я, приготавливая, иногда, горючие смеси. Готовил только для исследования и внутреннего потребления. В небольшом и хорошо спаянном коллективе, мы занимались, в основном, только добропорядочными делами. В крайнем случае, экспериментировали. Проводили опыты на себе.

Однако знакомый-проситель миртовки, оказался опасно-убедительным и угрожающе-навязчивым, заставив меня горько пожалеть о сделанном подарке. Видимо его воспоминания о безотказном прошлом, как генерала силовых структур, не давали ему покоя. Даже на штатском, вполне обеспеченном поприще

— Назови любую сумму!, — нервно зачастил он, заставив меня специально назвать очень высокую, несуразно-несусветную сумму, которая, по моему разумению, должна была бы отпугнуть любого наглеющего бюрократа. Но отпугнуть, как оказалось, только не его

— Три тысячи баксов? Три, так три.

Сказал бы, что десять тысяч гринов, тоже, никаких проблем!, — выложив тридцать стодолларовых купюр за одну небольшую бутылочку, радостно произнёс мучитель

_____________

— Придётся продолжить процесс изготовления ночью, — хмуро заявил я своим ребятам

— А продукт-то, пробовать можно? Это же стимулятор. Чтобы спать не очень тянуло, — помощники бойко убедили меня принять необдуманное решение

Хмурое утро, настежь открытые двери Офиса, и коллектив, окруживший нашу несчастную установку с похоронным видом, заставили сердце учащённо забиться.

— Мы, вот тут, вчера, слегка, того. Ну выпили чуток, расслабились. Забыли вакуумный насос выключить, — заявили понурившие головы горе-испытатели. От стыда, они были готовы провалиться сквозь землю

— Знаете ли Вы, что происходит при взрыве вакуумной бомбы, способной разрушить, и специальные укрытия, и обычные многоэтажки?, — кивнув на стены нашего офисного здания, поинтересовался я

Далее, я показал взглядом на широченную мощную столешницу, разрушенную в хлам и затянутую внутрь толстостенной камеры. И все от гигантской силы глубокого разрежения

— Так обошлось же, — необдуманно — оптимистично произнёс Саша Юриц — мой главный помощник по конструированию технических новинок. Этой фразой он вызвал на свою голову дополнительный поток непечатных выражений, используемых мною в самых редких случаях

Следующий заказ, уже на пятьдесят бутылок Миртовки, последовал всего через неделю. Он поверг меня в шок, заставив решительно отказаться от бесплатного ремонта разрушенной установки, инвестиций в автоматизированную линию розлива и от необдуманных испытаний сильнодействующих напитков на авторитетных бюрократах.

С тех давних пор, прошли годы. Поль — наш сын, развивает технологию Фитенсор и в канадском Торонто. Развивает ее только в аспектах, полезных для здоровья, спорта и экологии.