Весна, словно библейская голубка, вновь вернулась под крышу ковчега.
Разломилось ночное небо, чтобы дать волю свету. Жизнь начиналась с востока, распятым рассветом; из разорванной груди все выше вздымал Данко свое горящее сердце: косой лучик его подмигнул Иоакиму — тогда лицо Иоакима стало совсем светлое. Трусило серое облачко: лохматое, как старый пес, да обиженное. Тянул свежий ветерок.
Коротко и тяжело вздохнул Иоаким: так птица, которая долгое время сидит в клетке, вдруг резко вырывается — и вот ее уже нет…
Он смотрел в окошко — и все кругом было тихо. У него бы-ли мокрые глаза, и он не вытирал этих дорогих ему слез и не стеснялся, что плачет.
«Сегодня великий день, и у меня на сердце легко. Идет весна — я с ней иду. Первый ласковый денек после зимы: она покидает нас, тащит подол белого платья. Изумрудится-плачет природа — бегут слезы-ручейки, начинается полно-кровная жизнь. Я ступаю по земле, оплодотворенной дождем: бреду себе, дороги не различая, веселая думушка приходит. Дышу светом и чувствую, что он живой! Сверху — благосло-венное солнышко: прыгает-гримасничает шарик озорной, по-игрывает; лужи смеются-сверкают. Оступаюсь, скольжу на мокрой земле, мальчишкой перескакиваю — какое-то не-управляемое ребяческое веселье! Ни-ко-го рядом нет, и даже в голос хохочется. Овражки да холмики — родные темные «губы» — легкий, пахучий чернозем, урочище диких яблонь. Целует земля ноги мои… заневестилась.
А на душе… на душе совсем тепло — ясно от страстных по-целуев солнца: там творится что-то знаменательное, важное.
Сажусь на корень дуба, рядом шепчет матушка-Белая, про-стуженным голосом сказывает голым деревцам: где была да что видала. «Эх вы, домоседы мои непутевые, я такие места видывала, вот бы и вам на них взглянуть. Там така-ая жизнь!.. Невероятная пейзажность духа русского — это наше!» Завистливо вздыхают травы: камыш, хвощ топяной, осока, вербейник кистецветный, сабельник болотный — им бы хоть одним глаз-ком…
Я и сам задышал полной грудью — душою вздохнул.
Слоятся чешуйки облаков, алеет заря. Небо напоминает сладкое луговое вино: играет светом, ароматом. В голове ка-кой-то дурман. Кружится голова, пьяная моя голова… замле-вает от радости сердце: этой радости тесно в заточении голых ребер — и она поднимается туда, в бездонное. Дай Бог тебе, небо, здоровьица!
Сейчас, наверное, меня видит Тот, к Чьему престолу обра-щен скорбный лик бледнолицей моей души, Кому говорю: «Это конец» — и все равно живу. Взирает — молча и любя. И греет. Ты — солнце мое живое!
Помнится, у Горация было: Carpe diem — ожившая истина! И вот чувствую: сейчас светлое у меня лицо, одухотворенное. Осматриваюсь в радости, что есть вот такая жизнь, что я в ней существую, место имею. На периферии сознания пульсирует мысль: все это временно… Вон гоню такие мысли — к черту! Пусть моя жизнь будет необыкновенной. Пускай моя жизнь будет именно такой!»
Толкаясь и ссорясь, по небу промчались две толстые тучи: эти растерянные родители потеряли свое чадо. Вдруг они сце-пились, плача и ударяя друг друга со страшной силой. Дерну-лось небо всем телом в какой-то необычной судороге, будто плеснули на него ледяной водой, в самую его горячую душу окатили — такую горькую обиду нанесли; иссиня-черным подбитым глазом своим заморгало и, толкаемое бессознатель-ным гневом, уже готово было нанести роковой удар…
И нанесло!
Рьяно нарезая прохладный воздух, посыпались смеющиеся озерца — это ветреная Геба вновь с кубком напроказничала.
«Здравствуй, милое утро!»
Взгляд Иоакима лениво блуждал по улице: в талом снеге скорчился невысокий орех. Не любили его за суровый харак-тер: под ним ничего не приживалось — вот и забыли. Как и люди, много людей… — забыты. Живых забывать нельзя. Сто-яло одинокое деревце смирно, высматривало — а вдруг!.. С застывшей слезой стояло, полное тепла и жизни: ручки длин-ные — худенькие веточки — возденет к небу… и долго так, не-терпеливо машет ими — шлет привет милым птицам, что воз-вращаются в родные края.
Господи, как же все мы ждем объятий весны… — Твоих объятий нежных!
А каково глухое небо: как змея, сбрасывает оно затертую серую кожу — новой жизни нужен простор! Солнце взойдет — сожжет старую шкуру, и ты обязательно увидишь это: родятся сонмы звезд, и месяц молодой — пей, душа, русское небо! Страдает оно голубыми глазами, немым вопросом: ивушка плаксивая, когда придет тепло?.. Спорхнувшая в тихой мороз-ной стыни птица неосторожно роняет пугливый голос, бежит крыльями. Красивыми глазами поплакивает тишина. При-встает солнце, косолапит, собирает густую связку седых мор-щин. А дальше…
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.